Трудовой люд о войне

СТАТЬИ И ОЧЕРКИ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО

Сборник публикует его составитель Ю. В. Мещаненко*


                ВЕСТНИК ЕВРОПЫ

                Журнал науки – политики– литературы
 
                Основанный М. М. Стасюлевичем в 1866 году

                О К Т Я Б Р Ь

                Петроград

                1915

Страниц всего: 412

                А. А. Дивильковский

                ТРУДОВОЙ ЛЮД О ВОЙНЕ

                Письмо из Женевы

   328

   
   Есть у меня в Женеве старый приятель – почтальон нашего квартала. Он далеко менее своих петроградских собратьев обременён ненужной работой взбегания по лестницам да рассовывания писем в собственные двери адресатам на разных этажах, вплоть до «галёрки» под чердаком.

   Женевский мой приятель monsieur Hain, избавляется от добавочного бегания, прежде всего, самим устройством домов: все дома здесь лишены дворов, следовательно, все представляют однообразную, как книжные строчки, шестиэтажную шеренгу вдоль улицы с подъездами на равных друг от дружки расстояниях; и во всех подъездах для удобства г-на Эн’а пристроены на стене – в роде каких-то разных киотов или поставцов – однообразные ряды ящиков для писем с замочками по числу квартир.

   На каждом ящике – визитная карточка владельца, и г-ну Эн’у остаётся лишь бросать туда письма и газеты. В каких, подумаешь, мелочах выражается прогресс Запада по сравнению с нами! А мелочи эти в конечном итоге чрезвычайно экономизируют труд здешнего трудового люда.

   Только когда «фактёр» (титул г-на Эн’а, ибо слово «поч-


   329


тальон» остаётся для служащих, перевозящих письма в дилижансах, где таковые ещё сохранились) имеет для вас книги, вообще более объёмистый пакет или заказную корреспонденцию, он принуждён отдавать их лично, да и то, в силу обычая, предпочитает голосом Нептуна, повелевающего ветрами, взывать снизу, из глубины подъезда:

– Муше!... Му-у-ше-е!...

  То есть выкликает фамилию адресата да ещё с аккомпанементом свиста – покамест не появится требуемый Муше или его супруга где-либо на верхней площадке. Последние и вида не подают, чтобы им было обидно фактёрское высвистывание и выкликание. Ничуть.

   Всем это кажется столь простым и понятным – опять-таки в видах той же экономии труда и времени.

   Ведь сами жильцы – всё большей частью трудовой народ, не имеющий никаких претензий на особый почёт, подобно, например, питерскому чиновнику.

   Сверх того, и жильцы, в особенности дамы-адресатки, – приходится нередко наблюдать, – устраиваются со своей стороны препрактично: если нет корреспонденции, требующих личных расписок, а лишь большие пакеты, они спускают к вопиющему фактёру корзиночку на верёвочке в пролёт лестницы, втаскивая её затем с почтовым содержимым.

   К русским адресатам, однако, г-н Энъ поднимался в подобных случаях собственной персоной: те уж обязательно дают на чай, никак не менее 20 сантимов, и добросовестный фактёр желает оправдать экстренный гонорар экстренным же трудом подъёма.

   А когда уж взберётся к вам, то не прочь и побеседовать минут 5–10: ведь при данной системе вся разноска писем по кварталу займёт не так много времени.

  За последний год наши беседы всегда, конечно, – о войне.

   Г-н Энъ с самого начала её неизменно высказывает о ней удивительно категорические и отчётливые суждения. Как-то, вскоре после нарушения немцами нейтралитета Бельгии, он взобрался ко мне с недоплаченной открыткой, на предмет оштрафования меня двойной ценностью почтовой марки.

   Красный, запыхался – видно торопился по-приятельски излить возмущение:

– А? слыхали? – спрашивал он меня, пока я выплачивал мои сантимы. – И что они сделали с Бельгией? Ведь эдак завтра могут «зачеркнуть» и нашу границу!

– Война, г-н Энъ, – возразил я. – Война ведь и состоит в прекращении всех человеческих законов – так, по крайней мере, пишут вот германские социалисты в газете (у меня в


   330


руках была немецкая газета со статьёй Фишера, члена германского социал-демократического «Vorstand»а).

– Война, говорите вы? Ладно. Если только чья бы то ни была нога попробует переступить наш порог – я марширую!

   «Маршировать» – это нарочитый термин швейцарской милиции. Он означает: иду оборонять границу.

– Как вы можете маршировать? Ведь, во-первых, вы – фактёр, следовательно, и во время войны обязаны оставаться дома для несения почтовой службы. А второе: у вас пятеро детей, седые волосы, следовательно, возраст ваш не позволяет…

    Седоволосый мой собеседник в синем кепи и форменной тужурке рассмеялся:
 
– Седые волосы ничего не значат: борода у меня ещё чёрная, да и на самом деле мне только 35 лет; дети у меня ещё малы, в начальной школе учатся. В случае же нарушения нейтралитета мне дадут со службы отпуск: в крайнем случае, у меня жена не хуже меня фактёрское дело знает. И я всё-таки марширую, вы увидите.

   Перед столь непоколебимой воинственностью я спасовал. Я в то же время припомнил, что ещё три года тому назад мой фактёр был с виду совсем, что называется, хоть куда: румян, черноволос.

   Побелел же как-то очень быстро, и притом, не теряя румянца щёк, не то от значительного пристрастия к сидению в кафе по вечерам, не то от 15 лет беготни с письмами во всякую погоду – а погода ведь в Женеве поспорит с Северной Пальмирой; фактёр же – человек не из крепких сложением, узкогрудый, тонкокостный, настоящий городской пролетарий.

   Я, грешный человек, позавидовал про себя ясности души, определённости отношения к войне этого гражданина нейтральной Швейцарии.

   Мне, подданному одной из воюющих держав, напротив, эта внезапно обрушившаяся, словно лавина, война казалась явлением необычно сложным, противоречивым, почти загадочным.

   Не то она сулит нам всеобщее обновление земной жизни после веков гнёта и слёз – но сулит, как-то двусмысленно, как-то криво ухмыляясь.

   Не то, наоборот, несёт с собою чёрные волны всемирной реакции, реакции общественной, а не только государственной, реакцию, в которую хочет как будто погрузиться сама душа цивилизованного человечества. Бр-р-р!

   Румяно-седому же фактёру ни до каких угроз истории дела не было.

   Он просто и твёрдо знал, что ему в его маленькой стране есть за что «маршировать».

   Я хорошо понимаю короткий и прямой путь мыслей в его голове.

   Кругом обступили Швей-


   331


царию державы, без сомнения, великие, но все порядком отставшие от неё в прогрессе свободы и культуры – по крайней мере, что касается степени, так сказать разлитости свободы и культуры в массах населения.

   Вильгельм ли II-ой, или французская республика решатся перейти Рейн либо хребет Юры, – для женевского почтового пролетария, всё равно, настанет несомненное ухудшение условий жизни.

   Нечего и говорить, что в узкопрофессиональном смысле такое ухудшение неоспоримо.

   Всем памятны, например,  деспотические расправы французского министерства почт  с почтальонами, запросившими хоть ничтожного  улучшения их суровых условий труда; и стоит ли напоминать «военные» приказы прусского почтового ведомства, тоже года 3–4 назад, при первом звуке коллективного недовольства, заявленного-было почтальонами.

   Женевский фактёр находится в гораздо более человеческом положении: и рабочая плата его выше (особенно принимая в расчёт сравнительную дешевизну жизни в Швейцарии), и рабочее  время его эксплуатируется менее немилосердно.

   Но, сверх того, и самое главное,  г-н Энъ – человек достаточно развитой политически.

   Если он и разносит по домам газеты разных стран, разных мнений, разных политических партий, с одинаковой машинообразной поспешностью и услужливостью, то это далеко не означает, чтобы он столь же машиноообразно был равнодушен к содержимому этих почтовых отправлений.

   Нет, когда я встречаю его иной раз на моей улице с пачкой благочестивых, протестантски-консервативных газет в руках (в нашем квартале изобилуют благочестие и консерватизм), то он мне лукаво подмигивает и, потрясая на бегу пачкой, произносит:

–  La voila, la nourriture journaliere des momiers (momiers – специальная кличка для «ханжей» именно протестантского оттенка).

   Он хорошо знает, что эти momiers, эти aristocrates охотно обратили бы швейцарский народ в то несовершеннолетнее состояние, в каком народ всё ещё в немалой мере обретается и во французской республике, и, тем более, в германской империи.

   И он ничуть не желает, чтобы нa помощь momiers и аристократам явилась из-за Рейна, Юры, Инна или Сен-Бернара внешняя, грубая сила.

   Лучше снять со стены своё милиционное ружьё , вынуть из шкафа бережно хранящийся серо-синий мундир и кивер с помпоном, и – на границу.

   Гоподин Энъ с полной уверенностью может ждать от войны лишь одного – реакции.

   Понятно, что у него в голове по этой статье всё так кристально-ясно и просто.
 

   332


   Понятно тоже, что среди идеологов и вождей швейцарского рабочего люда почти не существует в данном отношении разногласий. За исключением весьма слабых численно (среди собственно швейцарского населения) анархистов, да ещё немногих, так называемых, «анти-патриотов» и « анти-милитаристов» старого оттенка, оттенка «прежнего» Эрве, все идеологи и лидеры не спорят о том, как вести себя в случае нарушения соседями швейцарского нейтралитета.

   Защита культуры и нашей демократии – вот общепринятая формула.

   Что касается упомянутых сейчас анти-милитаристов, то они сосредотачиваются преимущественно в кантоне Невшатель и Бернской Юре – тех самых местах, где во времена старинного, Первого Интернационала имела своё пребывание памятная бакунинская Юрская Федерация с составом членов из местных самостоятельных и весьма интеллигентных кустарей-часовщиков.

   Правда, с бакунинской поры успела выветриться социальная Юрская формация, самостоятельные кустари-часовщики давным-давно и почти целиком стёрты с лица земли неумолимым ходом капиталистически-промышленного развития и заменены огромными часовыми фабриками.

   Тем не менее, бакунинский «душок», как видите, не вполне выветрился в среде часовых наёмных пролетариев, детей и внуков тех вольных кустарей.

   Но, как бы то ни было, Грабер и Ш. Нонъ, анти-милитаристские лидеры Невшателя и депутаты от этого кантона в Национальном Совете, во-первых, уже – члены  Социалистической партии, то есть партии, принимающей сказанную формулу борьбы за культуру и демократию; во-вторых, на моих глазах за 3–4 последних года  сами эти «ультра-красные» невшательские трибуны сильно сбавили со своего непримиримого тона.

   Впрочем, и то сказать, были они совсем юными учителями местной народной школы, с лица – точь-в-точь студентики-первокурсники; а французский учитель Эрве гремел тогда и оказывал неотразимое притяжение на юные интеллигентские умы.

   Словом, мой почтальон отражал лишь единодушную и, как кажется единственную, человечески-мыслимую позицию всей швейцарской трудовой массы.

   В силу тех или иных причин Швейцария на европейском континенте успела воплотить такие конкретные формы народоправия, при которых благосостояние рабочей массы даёт хоть возможность дышать в данную минуту, а, вместе с возможностью дышать, приносить также средства и орудия тут же, под рукой, для освободительной деятельности, для массовой борьбы, наконец, для завоевания  всеобщего, равномерного участия во всех


   333


благах материальной и духовной культуры. Будь всюду уже сейчас подобный, как в Швейцарии, уровень прав народа, не было бы и речи нигде, пойдёт ли и охотно ли пойдёт человек «толпы» за свою родину.

   Впрочем, и в Швейцарии её мужественные фактёры не всегда ставятся лицом к лицу с такими простыми, «единогласными» решениями.

   В нынешнем году зимой мне ещё приходилось вести с г-ном Энъом и его приятелями беседы, подчас и более пространные, чем та беседа при случае двадцатисантимого штрафа. От времени до времени мне приводится делать экскурсию для сбора впечатлений и мнений трудовой среды по текущим вопросам дня.

   Окунуться в эту среду я нахожу всегда полезным.

   Нынешний момент, эта ужасная война так часто преподносит вам целые букеты сфинксовых загадок, что вам начинает иной раз сдаваться – вы брошены в какой-то тёмный погреб безысходности.

   Всё твёрдое, разумно-прочное, на чём, казалось вам,  можно было строить и надежды на светлое будущее человечества, и даже уверенность в самом себе, в правоте своего недолгого пути на этой земле, – всё это внезапно принимает подчас дикий и чужой облик, облик отвратительного всеобщего закона соревнования в ненависти и зле.

   И когда душа, наконец, утомится созерцанием безотрадной ямы, хорошо помогает маленькая экскурсия в вечернее сборище трудовых людей.

   Есть в Женеве, за пенисто-шумной рекой Роной, старинный рабочий квартал Сен-Жерве.

   До сих пор его нездоровые, тесные улицы, лишённые в большинстве отрады солнечных лучей, сохраняют ряды стильных, старозаветных домов.

   Нижние этажи этих домов часто строены ещё во времена католического расцвета, – готические. Конечно, не ищите в них таких принадлежностей готической роскоши, как колонны из райских растений и из адских зверей, как гигантские ажурные розетки над входом, стрельчатые арки, «пламенеющие» шпицы: ведь перед нами не храмы, не замки и даже не дома богатой цеховой буржуазии средневековья. Нет, здесь и в средние века обитала в большинстве бесправная и полуправная голь.

   Поэтому нижние этажи этих домов поражают ваш взор более норкообразностью своих входов – скорее каких-то «влазов», а не входов, – прихотливостью расположения, формы, величины окон. И лишь неизменный плоско-стрельчатый верх дверей и окон (особенность женевской, точнее – савойской готики) свидетельствуют о веке строительства.

   Что касается верхних этажей, то они надстроены, прилеплены в позднейшее время, но тоже преимущественно 300–400 лет назад, когда Женеве


   334


пришлось в своих стенах оказывать приют множеству гугенотской ремесленной голи из Франции.

   Стиль верхних этажей тоже оригинален, но двойные, тройные широкие окна и светные терраски под крышей говорят уже о веке, грезящем о солнце, о свете, о свободе.

   Грязно всё же в квартале Сен-Жерве.

   На него почти не распространяются архитектурно-гигиенические меры современной Женевы, Женевы, стремящейся пустить пыль в глаза наезжему богачу-туристу.

   Грязно, душно, тесно.

   Но зато в одном из самых закоптелых от старости углов помещается здесь приют трудовых людей, любящих вечерком не только выпить, но и поразмыслить, посветить умом в компании – кафе «Грютли».

   Тут я изредка и встречаю моих трудовых приятелей.

   Дело было незадолго перед присоединением пушек Италии ко всеевропейской пушечной симфонии.

   Для Швейцарии снова поднимался грозный вопрос: пройдут или не пройдут дерущиеся соседи сквозь её мирные долины и горы?

   Понятно уже из предыдущего, что для кафе «Грютли» решение этого вопроса дано было наперёд: «мы маршируем и, по мере сил, не пустим».

   Но на этот раз вопрос отнюдь не исчерпывался прежним простым заданием.

   Как известно, выступление Италии по своей психологической подготовке носило ярко ирредентистский, «все-итальянский» характер.

   Министр Саландра, поэт Аннунцио, большинство парламента, газеты – все твердили об «исполняющемся, наконец, завершении национального единства»; венчание памятника Гарибальди в присутствии седоголового отряда последних из гарибальдийцев давало понять миру, куда направлены итальянские пушки.

   Между тем, весь целый кантон Тессин в Швейцарии представляет собой «отторгнутый», правда, ещё в незапамятные времена, клочок «живого тела» Италии.
   
   Естественно, что швейцарцам приходилось решать дополнительный вопрос: захотят или не захотят итальянцы вернуть Тессин в общее лоно матери-Италии?

   Вопрос уже не о военном нейтралитете Швейцарии, а о самом её суверенитете, о государственной независимости, наконец, о целости страны или, если угодно, в свою очередь о швейцарском «национальном единстве».

   Так-то лазурно-озёрный Тессен попадал между Сциллой и Хариброй двух родин, двух национальных единств.

   Правда, Италия и накануне своего выступления, и в самый момент его дала и подтвердила клятвенное заверение Швейцарии, что будет строго соблюдать святость своей подписи, которой она в числе других великих держав в соё время гарантировала неприкосновенность швейцарского нейтралитета, а


   335


с ним и территории.

   Но ведь кто же теперь не знает истинной ценности дипломатических клятв, этих «клочков бумаги».

   И не сама ли же Италия, устами её министров, твердит о «святом национальном эгоизме», как наивысшей политической заповеди?

   – Я думаю, – говорил в кафе Грютли мой фактёр, г-н Энъ, – я думаю что, в конце концов, эти завистливые соседи и короли, пожалуй, доведут нас до драки! Даже и малые страны не желают никому дарить частей своего дома.

   – А не думаете ли вы, – возражал я в свою очередь, – что для ваших соотечественников-тессинцев именно Италия и есть родной дом?

   Мой вопрос вызывает общее возмущение не только за нашим столиком, но и за двумя соседними. Столики и стулья придвигаются с двух сторон к нам, беседа превращается в маленький импровизированный клуб.

   – Тессинцы? – восклицает направо от меня другой фактёр, благодушный, толстый и бритый. – Они завтра же попросят у нас защиты от этого, как вы говорите, родного дома. О, Тессин! Он никогда не был Италией, всегда входил в состав Швейцарии, а Швейцария – жить в ней для каждого человека – величайшее счастье, не правда ли, господин русский? – да и умереть ради неё все рады.

   – Ну, – возразил ему первый фактёр, – ты кое-о-чём врёшь, Рюттисоз (так произносил он немецкую фамилию товарища: Ruttishauser). Не очень тоже легко бывает жить нашему брату, у кого не хватает la galette (денег). Богачам – конечно… А коли придётся воевать с «макаронниками», то потому, что никто не смеет кроить и резать нашу землю, нас не спросивши. «Самоопределение национальностей» – процитировал он пункт из программы рабочей партии.

   – Господин Энъ, – перебил я его, – вы теперь находите, что товарищ ваш неправду говорит. А давеча сами собирались защищать отечество именно за те блага, которыми тут пользуется весь народ – демократию, культуру. Как же так?

   – Во! – хлопнув кулаками по столу, поддержал меня толстый фактёр. – Всегда они так: сами знают, что нет лучше нашей доброй страны, а – только, чтобы спорить и осуждать…

   Тут завязался между фактёрами небезынтересный спор о достоинствах и недостатках существующего швейцарского строя.

   Из него мне выяснилось, что толстый принадлежит к рабочему союзу «Грютли», этой стариннейшей (существует с 1830 года)


   336


рабочей организации Швейцарии.

   Союз Грютли* возник некогда, как чисто патриотическое учреждение, и принимал в члены первоначально заодно с рабочими и хозяев, и мастеров; словом – и помысла тогда не было ни о какой классовой борьбе.

   С начала ХХ века Грютли вошёл в социал-демократическую партию, приняв и её марксистскую программу, и, следовательно, классовую борьбу, как основу тактики.

   Но старая, консервативно-патриотическая закваска далеко не исчезла ещё в союзе, организованном децентралистически, и сочленяющемся с партией на федеративных началах.

   Толстый грютлианец горой стоял за избранность, за совершенство  швейцарского отечества, соглашаясь лишь, что кое-что в политических и социальных условиях должно быть «приспособлено» к изменившимся требованиям времени.

   Тощий Энъ проводил резкую разницу между Швейцарией «внешней» и Швейцарией «внутренней», как он выражался.

   Внешняя Швейцария – то есть по сравнению с её соседями и отдалёнными странами, конечно,  заслуживала защиты и жертвы; внутренняя – взятая в её внутренней нескладице и несправедливости – вызывала его негодование.

   – Понятно, Раттисоз! – спорил он, – тебе живётся не худо, ведь ты денежный фактёр**, тебе идёт отличный доход от клиентов, вон у тебя bedon (пузо) какое выросло. Нет, ты бы попробовал нашей собачьей службы.

   – А ты думаешь, Энъ, легко мне с моим сложением взбираться на пятые этажи, – защищался толстый. Ты себе бросил письма в ящик, да и пошёл дальше; а я мучаюсь по этим проклятым лестницам…

   Таким образом, вопрос политический совсем стал переходить на узкую, личную и материальную почву.

   Вернул ему широту и полёт новый собеседник – по обличью – итальянский землекоп, в затасканном плисовом костюме, покрытом извёсткой и глиной, в  роскошном зелёно-лиловом галстуке и с огромными чёрными усами.

   – Ze commeprramme pas (je ne comprends pas), – говорил итальянец монотонно, и отнюдь не звучной скороговоркой, какой говорят в Ломбардии, – я не понимаю, зачем Италии нужен Тессин и все вообще эти завоевания? Итальянцам, где хотите на всём свете живётся лучше, чем в Италии – отчего же мы и эми-


                ------------------
 
                *Грютли – название той лужайки в лесу кантона Ури, где по преданию заговорщики трёх «примитивных» кантонов впервые дали взаимную клятву в борьбе с феодалами-угнетателями.

                **то есть специально разносящий деньги, следовательно, получающий от адресатов des pour boires.


   337


грируем-то ежегодно сотнями тысяч? А войны – дорого стоят нам эти войны проклятые. Триполитанский поход обошёлся пять миллиардов лир – и до сих пор арабы ничуть не покорены…

   Он ещё прибавил некоторые выражения по адресу Римского Банка, виновника, по его мнению – всех итальянских войн, банка, где орудует по преимуществу папский капитал. Но этих его выражений я приводить уже не стану.

   – Тессин, Тессин, – закончил он – Знаю я хорошо Тессин; видал его сам. И тессинцы бродят по всему свету в поисках заработков, и мы тоже… Всюду одна и та же эксплуатация.

   Тут к спору присоединились и другие соседи, поддерживая то ту, то другую сторону.

   Поднялся такой шум, что лишь с трудом можно было уловить, кто что отстаивает.

   Толстый грютлианец  и его сторонники доказывали итальянцу, что тот должен идти защищать свою Италию против Австрии – «если не трус» – но со своей стороны объявляли ирредентские притязания Италии на Тессин преступными и обещали именем всех 22 кантонов «показать» итальянцам с высоты своей границы, чего стоит швейцарское отечество.

   Итальянец клялся, что он – ничуть не трус, что сражался в своё время в Абиссинии, и «это вовсе не страшно»; но теперь – баста не желает!

   Тощий Энъ и его защитники тоже не соглашались с итальянцем, но по иным основаниям.

   Нейтралитет – мол – дело прекрасное, и надо крепко его держаться до последней возможности; верно и то, что тессинцы – народ сильно разорённый, ведь ещё лишь в прошлом году отец – С., директор кантонального банка и депутат от кантона в Берне, сделал faillite на 30 миллионов, пустивши по миру множество легковерных земляков-тессинцев.

   Всё это верно, но при всём том требование самоопределения национальностей и, следовательно, вооружённой самозащиты остаётся незыблемым.

   Нельзя ни при каких условиях позволять грубой силе капиталистических «великих держав» поступать с малыми странами, как паук с мухами. Пусть «внутренняя» Швейцария немногого стоит, но...

   – Но я стану зубами, ногтями, всем, чем хотите, защищаться против попытки отнять хотя бы у одного из наших уголков и то немногое доброе, что добывалось веками.

   Я не знаю, насколько вообще имелось фактическое основание у трёх спорящих сторон разговаривать о Тессине, как предмете итальянских вожделений. Как известно, Италией делалось ешё прошлой зимой предложение о третейском разбирательстве, как постоянном учреждении между нею и Швейцарией – предло-


   338


жение, удивительным образом отвергнутое Швейцарским Союзным Советом.

   Но и «всеединая Италия», официальный символ веры, не может быть прямиком сброшена со счетов.

   Выделение из этого «всеединства» одного лишь Тессина может казаться и очень любезным, но всё же – мало логичным, следовательно, и достаточно тревожным.

   Понятны поэтому и соответствующего содержания статьи, помещавшиеся в самых солидных швейцарских газетах, притом – отнюдь не в одних немецко-швейцарских.

   Так, например, небезызвестный у нас в России военный редактор солиднейшего «Journal de Geneve», полковник швейцарского генерального штаба Ф. Фейлер в ряде статей серьёзно занимался вопросом о путчах и шансах вторжения итальянских армий не территорию республики.

   Правда, что, по крайней мере, в первых статьях  – ещё до выступления Италии – проницательный полковник делал успокоительные выводы.

   Тем не менее, факт остаётся фактом;  атмосфера войны подорвала добрососедское доверие, какое существовало в мирное время, и здесь не вполне могут отделаться от подозрений.

   И если вы сейчас не встретите  уже в газетах сказанного рода статей, то более по установившимся в последнее время политически-цензурным условиям; но никто не может помешать этим темам всё ещё всплывать в умах и беседах швейцарского населения.

   Население, оказывается, и в отношении к предполагаемым территориальным захватам, стоит опять-таки на точке зрения; noli me tangere – не тронь меня. 

   И крайняя чувствительность населения к мыслимым ущербам в государственном суверенитете распространяется, по-видимому, на все оттенки, существующие в трудовом классе – на патриотов безусловных, догматических, каковы в большинстве грютлианцы (число членов Союза Грютли составляет 30% всей швейцарской рабочей партии), как и на патриотов, так сказать, условных, патриотов лишь «внешних», но не «внутренних», то есть стоящих во внутренних делах на позиции, решительно враждебной к существующему. Очевидно, их враждебность ставится в границы, в данном случае, всё тем же соображениям о демократии и культуре.

   Как бы ни были несовершенны порядки, например, в упоминавшемся Тессине, но всё же они не спустились там до уровня порядков в Италии с её открытыми подкупами при выборах в парламент, с её полицией и администрацией, а то и судом, трудно отделимыми иной раз от всяческих «маффий» и «каморр».

   Может показаться всё же, что разница мнений в трудовых


   339


слоях швейцарского народа несущественна.

   И грютлианцы, и сторонники «единства партии»* ведь в конце концов одинаково склонны проливать кровь за отечество.

   В действительности разногласия в мотивах патриотической решимости у тех и других весьма знаменательно, и на деле может приводить в иных случаях ко взаимно противоположному образу действий.

   Случилось мне не так давно снова принимать у себя моего письменного «фактёра» г-на Энъ.

   Получив от меня требуемую расписку, он начал обычную беседу с сообщения о том, как новый швейцарский посланник в Риме, г-н Де-Планта, высказался в интервью с итальянскими журналистами по вопросу о возможности отступления Швейцарии от священного принципа нейтралитета.

   Господин Де-Планта определённо указал три случая такой возможности.

   Первые два случая как раз совпали с теми пунктами, по которым столь решительно высказывались мои собеседники-почтальоны и вообще пролетарии, то есть:
 
   1) случай нарушения швейцарского нейтралитета кем-либо из воюющих сейчас соседей,

   2) случай обнаружения завоевательных планов кем-либо из них же по отношению к той или другой части союзной территории.

   Но третьего случая г-на Де-Планты мне ещё не приходилось слышать из уст моих приятелей.

   Этот третий случай гласил: если со стороны кого-либо из воюющих держав или же группы таковых возникнет угроза «уморить Швейцарию голодом, воспрепятствовать подвозу к ней провианта…» Такой случай мог бы рассматриваться для Швейцарии, как состояние необходимой самообороны, то есть как законный повод к обнажению меча. Мнение посланника и привело г-на Эна в волнение.

   – Как! – кипятился мой почтальон. Наш посланник позволяет себе брать ответственность перед заграницей за такое сомнительное дело! Кто нас хочет уморить голодом? Никому это, как есть, не нужно. Что он, в самом деле, ничего ещё не увидя на своей новой должности, уже ругается зря за угрозы, которых Италия и не думала делать, – а на самом деле сам принимается угрожать. О, эти аристократы!

   – Дорогой Энъ, – возражал я, – вы, может быть, не вполне


                --------------
       
                *Несогласие между двумя частями социал-демократической партии в последнее время выразилось в особенности в пункте о «единстве партии», причём грютлианцы отстаивают своё дедовское, федеральное устройство, дающее им внутри партии более влияния, чем полагалось бы по числу членов Грютли; противники же Грютли настаивают на усилении централизации – «единства».


   340


правы.

   Ведь, в самом деле, сколько раз со времени начала войны нам не хватало то керосину, то сахару, то, наконец, муки.

   Причина – всегда в остановке идущих сюда грузов то Францией, то Австрией, то Италией.

   Значит, угроза-то голодовки так или иначе бывала, а впредь может стать ещё сильнее.

   – Voila une blague! (Чепуха!), довольно бесцеремонно воскликнул в ответ почтальон. – Это вам, иностранцу, кажется таким скорым и лёгким делом – лишить нас окончательно всякого подвоза: все – мол – четыре наши границы разом закроются – и конец. Да как же вы не видите, до чего это невозможно? Ведь четыре-то наших соседа между собою во вражде, в войне, а не в согласии. Так каждая сторона, хоть на зло другой, все меры примет, чтобы показать нам своё расположение. Ведь мы, наш нейтралитет – как мы ни малы величиной – всем сейчас нужны. За нами ухаживают изо всех сил и Франция, и Италия, и Германия, и Австрия…

   – Хорошо! – не сдавался я, – Но ведь верно, что подвоз уже не раз висел на волоске?

   – Верно. Но сами мы и виноваты, то есть не мы, швейцарские рабочие руки (он потряс своими худыми и жилистыми руками), а наши «хозяева», наши «толстые порте-монне», купцы, банкиры, фабриканты, аристократы. Что они думают? Мы слепы, что ли, не видим, как они ввозят товар из-за границы через одну таможню, а вывозят тут же в другую, неприятельскую. Выходит, мы торгуем французской контрабандой с Германией, а немецкой – с Францией. Понятно, и те, и другие, и третьи, и четвёртые на нас злы и не пускают к нам то сахару, то муки, то керосину. Сами нарушаем наш нейтралитет, а потом кричим об «угрозе» голода!

   Фактёр так разгорячился в порыве политического красноречия, что выронил из своей служебной книжки всю аккуратно приготовленную для следующих адресатов заказную корреспонденцию, и пришлось нам обоим на четвереньках её подбирать. И по уходе его у меня оказались позабытые им карандаш и пропускная бумага.

   Мне интересно было услышать от швейцарца, притом фактически так близко наблюдающего дело, так сказать, социального кровооборота, подобные откровенные признания.

   Мне и самому, по правде говоря, приходилось «одним глазком» подмечать нечто в том же роде, да иностранцу не очень-то ловко совать свой нос, куда не спрашивают, и оставалось допускать наличность случайных, редких исключений. Но фактёр говорил, как о


   341


факте, всем известном, хоть и умалчиваемом…

   Мне тут кстати вспомнилось и цитированная в № 154 «Journal de Geneve» статистика американской экспортной торговли с 1-го июля 1914 года по 31 марта 1915 года, то есть за девять преимущественно военных месяцев, по сравнению с девятью такими же месяцами годом раньше вывоз (Америки) в Германию и Австрию, конечно, уменьшился, именно на 278 миллионов долларов (90%).

   Но это уменьшение оказалось замечательным образом, почти уравновешено увеличением вывоза на 229 миллионов долларов в пять стран, соседних с Австрией и Германией – нейтральных, которые, очевидно, просто, перепродавали товары «центральным державам». Интересно ещё увеличение за эти девять месяцев сравнительного вывоза из Северной Америки в каждую из этих пяти стран в отдельности:

   в Данию ……………………… с 12 до 63 млн. долл.
   в Италию …………………… с 59 до 139 млн. долл.
   в Швецию …………………… с 11 до 66 млн. долл.
   в Голландию ………………… с 84 до 102 млн. долл.
   в Норвегию ………………… с  7 до 32 млн. долл.

то есть, увеличение от 25% до 600% (последнее для Швеции)!
   
   Однако же, для нашего третьего случая г-на Де-Планты красноречивее всего даже не сами  цифры, а как раз – немое молчание статистической таблички «Journal de Geneve» относительно Швейцарии.

   Впрочем, увеличение для Италии косвенным образом свидетельствует уже достаточно (это увеличение, абсолютно, наиболее крупно – на 80 миллионов) о том, что и Швейцария не ударила лицом в грязь.

   Так или иначе, но эта выразительная статистика бросает действительно несколько своеобразный свет на дипломатические interview швейцарского посланника в Риме. 

   Можно ещё понять, что новоиспечённый дипломат пытался оказать этим путём известное давление на контрагентов держав в момент тянувшихся тогда переговоров о ввозных льготах для его страны.

   Пусть его попытка давления – довольно детская, ибо контрагенты великолепно осведомлены в вышеприведённых статистиках и потому знают, чего от Швейцарии добиваются, а вовсе не зря стремятся её «извести голодом».

   Но чего совершенно нельзя уразуметь, так это серьёзного (а не только дипломатически-притворного), воинственного настроения некоторых влиятельных швейцарских кругов в связи с теми же затруднениями продовольственного свойства.

 Что такие, повторяю, серьёзные тенденции здесь имеются, не подлежит сомнению, и, если бы в здешней республике всё тече-


   342


ние дел зависело исключительно от «влиятельных сфер», то может быть, мы бы сейчас уже очутились посреди театра военных действий.

   Вполне естественно и лежит в самом существе современного строя частной собственности и промышленно-торговой конкуренции, – что заинтересованные лица спешат как можно интенсивнее использовать горячку войны.

   Руководствуясь законом эпохи: «Лови случай» (profitez loccasion), они не очень заботятся о том, что именно объявлено за военную контрабанду той или другой воюющей стороной, и «частным образом» получают от власти разного рода негласные поблажки и попущения, – покамест какая-либо из держав не возопит слишком энергично против установившейся «свободной» торговой практики и на закроет свои границы для вывоза той или другой статьи.

   Введённая ещё прошлой зимой государственная монополия хлебной торговли является именно неизбежной развязкой такого рода безудержной спекуляции.

   Без всякого сомнения, хлеб в самых широких размерах ввозился ранее частными торговыми фирмами из Америки и так далее в целях перепродажи в Австрию и Германию.

   Наконец, Франция и Англия в виде репрессии задержали огромные транспорты американского хлеба, адресованному в Швейцарию.

   Волей-неволей пришлось Союзному Совету внять голосу политического благоразумия и монополизировать всю торговлю хлебом в своих руках, лишь с денежно-организационным участием некоторых, более крупных фирм.

   При этом Союзный Совет брал на себя ответственность и бремя доказательства, что ввозимый хлеб назначается каждый раз исключительно для внутреннего потребления.

   И замечательно, что со времени введения хлебной монополии, вот уже с полгода, прекратились всякие жалобы на недоставку вагонов с зерном из Генуи, Марселя и Бордо, и господа булочники, всегда прежде готовые накинуть пару-другую сантимов на цену хлеба под предлогом всяких задержек в получении муки, с тех пор стали удивительно скромны. Правда, мы всё же платим им за один кило хлеба серого, второго сорта (первый сорт теперь вовсе запрещён к печению и продаже) – 48 сантимов, тогда как до войны платили 30–35 сантимов.

   А, между тем, из-за введения хлебной монополии тоже было много шума, газеты определённого толка точно так же твердили об «угрозе голода» и прочее. В газете «Neue Zuricher Nachrichten» появилась даже статья за подписью «D-r U. W.», содержащая в себе весьма недвусмысленные угрозы по адресу Англии, которая будто задерживает корабли с хлебом.


   343

   
   Подпись, совпадающая с инициалами самого «генерала», то есть главнокомандующего армией Ульриха Вилле, вместе с воинственным содержанием статьи произвела фурор в публике и заставила рабочие газеты добиваться ответа от предполагаемого автора-генерала.

   К счастью, он опроверг факт своего авторства, и вскоре осуществившаяся хлебная монополия наглядно доказала всю пользу, а вовсе не вред для страны от нового, организованного и строго контролируемого порядка подвоза, вместо прежнего спекулятивно-анархического, способного именно вовлечь в самые опасные обострения и осложнения.

   Так что безусловно прав и сейчас мой приятель г-н Энъ, когда не видит в третьем случае посланника Де-Планты верха государственной мудрости.

   Рабочий класс в Швейцарии, едва ли не больше, чем в иной из воюющих стран, страдает сейчас от бедствий, несомых войной – денежно-промышенного кризиса, безработицы, мобилизационного отвлечения кормильцев семьи на фронт, а едва ли не более всего от крайней дороговизны*.

   Может ли трудовой человек при этих условиях соглашаться с третьим дипломатическим случаем? Ведь война по поводу «угрозы голода» никак не принесёт ему утоления голода, совсем напротив – обострение последнего.

   Ведь, с другой стороны, факты показали, что сказанная угроза легко может быть устранена как раз путём разумной дипломатии – путём заключения договоров о подвозе, под гарантией исключительно внутреннего потребления данных припасов.

   Так не является ли в конце концов для пролетария данный «случай» – лишь случаем, где действуют одни лишь эгоистические интересы группы капиталистов, готовых весь, достаточно уже страдающий народ, бросить прямиком в пасть ненасытного Молоха войны?

   Вот в чём смысл и здешней политической злобы дня – полемики из-за так называемого ввозного треста.

   Уже месяца три назад англо-французы с поддержкой итальянцев сделали Союзному Совету предложение об ограничении военно-торговой спекуляции в стране с помощью устройства «ввозного треста», где бы под контролем Союзного Совета объединённые силы швейцарских банков и крупных импортёров организовали бы весь швейцарский ввоз подобно хлебной монополии.

   Такой трест, как известно, суще-


                ----------------------   

                *Из комбинированной бюджетной статистики официального рабочего секретариата и статистики Швейцарского Союза кооперативов видно, что дороговизна жизни для средней рабочей семьи, зарабатывающей около 1.300  франков в год, возросла за время войны в среднем на 19%.


   344


ствует уже в Голландии и даёт самые выгодные для населения результаты: обеспеченность подвоза, устойчивость цен.

   Правда, там действие его значительно тормозится общим стеснением голландской морской торговли.

   Но здесь, для Швейцарии, сейчас окончательно замкнутой в заколдованном круге войны, ввозной трест представляется единственным мыслимым исходом.

   Нельзя отрицать, конечно, что он означает в то же время и существенное ограничение швейцарского суверенитета; но ведь в наше время и вообще суверенитет малых стран – дело весьма и весьма относительное: вспомним хотя бы историю с выкупом Сен-Готардского тоннеля.

   Когда же на карте стоит жизнь или смерть народных масс, суверенитет силою вещей отодвигается на второй план.

   Жизненные интересы поневоле становятся дороже формального «дела чести».

   Не так думают, однако, круги спекулянтов, аппетиты которых раззадорены «бешеными деньгами» экстренной торговли.

   Покамест Союзный Совет ведёт медлительные, секретные переговоры с «державами четвёртого согласия» о тресте, во влиятельных газетах немецкой Швейцарии ведётся целая систематическая кампания, стремящаяся убедить население, что самоё предложение равносильно было бы едва ли не выбытию Швейцарии из ряда самостоятельных держав, превратив её в вассала Англии и Франции.

   И затем – насколько лишь позволяют цензурные условия – ясно намекается на «состояние самообороны». Отстаивается новая, специально сфабрикованная теория «наступательно-оборонительного нейтралитета», под которым подразумевается, что-де Швейцария при известных условиях («измора голодом») может и не дожидаться прямого нарушения кем-либо её территории, но сама «обороняться нападением»!

   Эти небезопасные теории «на случай» слишком явно бьют в лицо привычному для г-на Энъ представлению, что священный долг повелевает ему маршировать лишь на защиту страны от нападения. Немудрено, что г-н Энъ так энергично заявляет:
– Ils ne marount jamais!*

   И он ни в коем случае не желает, чтобы какие бы то ни было материальные интересы местной торговли, либо промышленности, либо haute finance** отождествлялись с его трудовым интересом.

   Такого якобы «экономического материализма» (теперь, впрочем, в этой замечательной форме, очаровывающего даже многих так называемых «апостолов марксизма») никак не понимает мой румяно-седой фактёр.

 Поэтому я думаю, что, сообщивши ему на днях о некото-


                ------------------------

                *они никогда не придут ко мне!
               
                ** высокие финансы

   345


рых новых фактах в борьбе за ввозной трест, я принесу ему немалое облегчение.

   Дело в том, что лишь на днях в рабочей газете «Berner Tagwacht» опубликован сенсационный документ, «занесённый счастливым ветром на редакционный стол» – по выражению газеты.

   Вероятно, тоже  какой-либо незаметный г-н Энъ нашёл тут свой гражданский долг.

   Документ этот – факсимиле бланков, заполнение которых сейчас же, оказывается, требуется политическим департаментом (Министерством иностранных дел) от каждого торговца, желающего что-либо ввезти из Германии.

  Суть бланков – в строгой гарантии, даваемой правительством совместно с группой швейцарских банков, о невывозе ввозимых из Германии товаров в воюющие с ней страны.

   Следовательно, странным образом, то, что с такой видимой неохотой предполагается (да и предполагается ли?) дать четверному согласию, уже давно по секрету и с полной готовностью уступлено Германии.

   Спрашивается, из-за чего же был весь этот сыр-бор в газетах «влиятельных», то есть близко стоящих к бернскому правительству?

   Из-за чего вся «патриотическая» декламация о гибели суверенитета и прочее?

   Нечаянное открытие бернской рабочей газеты, по-видимому, произвело сильное впечатление в верхах, которые только вчера собрались на него сконфуженно ответить.

   Надо надеяться, что оно благотворно подействует на ускорение хода переговоров с четверным согласием, и швейцарские Эны будут навсегда избавлены от зловещего призрака третьего случая Де-Планты.

   Я сейчас вижу сияющие розами щёки моего фактёра, когда он скажет:

– Tant pis pour la souverainete!*

   Что за суверенитет, который давно получает отовсюду пинки?


                -------------------------

               
                *Тем хуже для суверенитета!


               
                А. Дивильковский

                -----------------------------

             Для цитирования:

                ВЕСТНИК ЕВРОПЫ, журнал науки – политики– литературы,
                1915, кн. 10, октябрь, стр. 328-345, Петроград
         

       Примечания


      *Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если используется дореформенный алфавит, по той же причине опускаю немецкие умляуты, чешские гачки, французские и другие над- и подстрочные огласовки.

   **Дивильковский Анатолий Авдеевич (1873–1932) – публицист, член РСДРП с 1898 г., член Петербургского комитета РСДРП. В эмиграции жил во Франции и Швейцарии с 1906 по 1918 г. В Женеве 18 марта 1908 года Владимир Ильич Ленин выступил от имени РСДРП с речью о значении Парижской коммуны на интернациональном митинге в Женеве, посвященном трем годовщинам: 25-летию со дня смерти К. Маркса, 60-летнему юбилею революции 1848 года в Германии и дню Парижской коммуны. На этом собрании А. А. Дивильковский познакомился с Лениным и с тех пор и до самой смерти Владимира Ильича работал с ним в эмиграции, а затем в Московском Кремле помощником Управделами СНК Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича и Николая Петровича Горбунова с 1919 по 1924 год. По поручению Ленина в согласовании со Сталиным организовывал в 1922 году Общество старых большевиков вместе с П. Н. Лепешинским и А. М. Стопани. В семейном архиве хранится членский билет № 4 члена Московского отделения ВОСБ.