Измена

-Хватит! Я прошу вас, Алексей Борисович, остановитесь! И уходите, сейчас же! Уходите! Мне нужно остаться одной!

Слова Марии Павловны Лопухиной, перешедшие в крик, заставили Горелова вздрогнуть. Он недоуменно заморгал  и сквозь побледневшие губы, чуть слышно выдавил из себя:

- Мария Павловна, милая, я все понимаю. Я всегда готов вам помочь… Поддержать вас... Вы ведь знаете, как я ценю вас.

Мария Павловна обхватив руками голову, вцепившись в волосы, еще громче закричала:

- Я прошу вас, уйдите! Алексей Борисович, я прошу вас! О, боже! Это невыносимо! Это невыносимо!

Алексей Борисович Горелов все также стоял столбом, не в силах двинуться с места. Его лицо стало бледным как у гимназистки, которую воспитательница застала за постыдным занятием, когда та, сославшись больной, не пошла на уроки, оставшись в своей комнате.

В свою очередь, Лопухина полными от слез глазами взглянула на Горелова, и бросилась прочь из гостиной. Она пробежала по длинному коридору дома, повернув налево, толкнула обеими руками дверь в свою спальню и, оказавшись там,  бросилась на широкую, только что застеленную новым бельем постель. Спальня ее никогда прежде не слыхивала столько всхлипываний и стонов.
Слова Алексея Борисовича как смертный приговор беспощадного судьи звучали в ее голове.

«Я видел его третьего дня с этой молодой особой на вокзале. Вчера я увидел их в Манеже. А сегодня - в трактире у Тестова».

Муж, ее любимый муж - Михаил Николаевич Лопухин, которому она отдала свою молодость, свою красоту, которому родила троих детей, завел молодую любовницу! Он обманул ее, сказав, что уедет на три дня по делам в Ярославль,  а сам встречается с ней. Втайне от нее, но на виду у всей Москвы!

- Какой позор! Какой позор! – сквозь рыдания повторяла Мария Павловна.

Слезы кончились.

Лопухина встала, оправилась, и подошла к зеркалу. Оттуда на нее взглянула чуть полноватая, с первыми признаками седины в некогда черных как смоль волосах и пока еще неглубокими морщинами на лице, женщина тридцати восьми лет. Она поняла, что проиграла битву за счастье земное, за ту иллюзию, где двое прилепляются друг к другу и, живут вместе в богатстве и бедности, словно одна плоть.

- Что же мне нынче делать? – спросила она у себя, глядя на отражение лица с опухшими от слез веками.

«Хорошо, что дети уехали в имение к ее старшей сестре на все лето! Слава богу, они не станут свидетелями предстоящего ей позора. Но рано или поздно им придется все узнать. Лучше уж поздно, когда сама она остынет и смирится». Так думала Мария Павловна, живо представив сына Алешу и дочек-близняшек Машу и Татьяну.

- Господи, за что им это все? Ладно я, но дети. Причем они? За что им это все? Ведь они невинны словно ангелы! За что, господи?

Вдруг что-то словно придало ей решимости, что неясно, то ли воспоминание о детях, то ли женская гордость, было уже неважно что, но Мария Павловна резко встала, подошла к шкафу и принялась выбирать выходное платье.

- К Елене Леонидовне, она поможет! Она утешит! Она подскажет, что сейчас нужно делать!

Елена Леонидовна Свиридова была давней подругой Марии Павловны. Они подружились еще в гимназии, что находилась на Большой Ордынке.

Переодевшись, Лопухина вышла из спальни, прошла коридором, миновала гостиную, где еще витал дух Горелова принесшего ей дурную весть и, как ей показалось, эхо сказанных им слов все еще отражалось от потолка и стен, выйдя на улицу, кликнула извозчика.

По необъяснимому стечению обстоятельств Елена Леонидовна Свиридова в это время как раз собиралась ехать в своей давней подруге, то есть к Марии Павловне, но та, опередив ее, приехала сама. Лопухина застала Елену Леонидовну тогда, когда та уже собиралась выходит из дома.

Она бросилась в объятья подруги и зарыдала, да так слезно, что сама удивилась. Ведь ей казалось, что все слезы она уже выплакала в свои подушки, но нет, их еще вполне хватило, чтобы сделать мокрым платье старой подруги.

- Что случилось, душенька? – недоумевала Свиридова. – Что случилось?

- Он…! Он…! Он…! – задыхаясь, едва сумела вымолвить Лопухина.

- Да что он? И кто он? – поглаживая по спине подругу, спросила Елена Леонидовна.

- Муж! Михаил Николаевич! Муж! Он…! Он…! Он…!

- Умер?! – ужаснулась Свиридова.

- Лучше бы он умер! – резко прекратив рыдания, ответила Мария Павловна, вытирая слезы платочком, извлеченным из сумочки.

- Да что ты говоришь такое, Машенька! Ты пугаешь меня! Я тебя не понимаю! Объясни же, наконец, в чем дело?

- Он бросил меня! – с ходу в лоб заявила Лопухина.

- Постой, как? Когда? Ведь мы же третьего дня вместе с тобой провожали его в Ярославль.

- Вот именно! – подтвердила Лопухина.

- Идем в дом. Я велю принести тебе воды. Ты все мне расскажешь подробно и без эмоций, - Свиридова взяла подругу за руку.

- Идем, - согласилась Лопухина. – У тебя есть водка или коньяк?

Елена Леонидовна удивленно взглянула на Марию Павловну никогда прежде ничего из алкогольных напитков не употреблявшую, разве только рюмку шампанского на Новый год или глоток кагора во время причастия, и покачала головой.

«Видать все и вправду очень серьезно», озабоченно подумала Свиридова.

Рюмку водки, принесенную слугой Василием, Лопухина осушила одним глотком, словно заправский кабацкий гуляка. Она поставила ее обратно на поднос, даже не закусив долькой лимона лежавшей на блюдце.

- Так что же случилось, Маша? – спросила Свиридова приготовившись выслушать историю о «коварном негодяе» Михаиле Николаевиче, как она уже успела его для себя окрестить, мгновенно заменив ангелоподобный образ мужа подруги на образ худшего из представителей рода человеческого.

Мария Павловна, сидевшая напротив Елены Леонидовны, начала рассказ. Она поведала все, что узнала от Горелова, который, по ее нынешнему мнению, был единственно ее достоин.  И что тогда, в молодости, она совершила роковую ошибку выбрав не того мужчину.

Во время рассказа глаза Свиридовой то округлялись, то превращались в узкие щелочки, а рот то открывался, то закрывался, и можно было услышать щелкающий звук передних зубов. Когда же рассказ был окончен, в гостиной у Елены Леонидовны Свиридовой воцарилась гробовая тишина. Было слышны лишь вечно тикающие часы, напоминавшие о том, что из двух категорий, а именно  пространства и времени, люди более всего подвержены именно влиянию времени, да крики извозчиков за окном, напоминавшие о том, что любое пространство преодолимо, если приложить достаточно усилий и не поскупиться на средства.

Молчание прервала Свиридова.

- Василий! – крикнула она слугу.

Тот появился почти мгновенно, что вызвало подозрение у Лопухиной посчитавшей, что этот прохвост мог подслушать ее рассказ, прижав ухо к двери.

- Василий, принеси мне рюмку водки! – распорядилась Свиридова.

- И мне! – присоединилась к распоряжению Лопухина.

- Две рюмки водки и побыстрее! – щелкнула пальцами Елена Леонидовна.

Слуга ушел, и уже через секунду стало казаться, что он канул в вечность. От нетерпения Свиридова встала. Она начала измерять шагами гостиную перемещаясь от окна к двери, временами выглядывая в коридор.
Наконец послышались шаги Василия. Открылась дверь, он вошел, неся на подносе две рюмки холодной водки и блюдце с нарезанным тонкими ломтиками лимоном.

- Тебя только за смертью посылать! – недовольно вскрикнула Свиридова.

Василий ничего не ответил.

- Иди, иди! Оставь нас, - проводила его рукой Елена Леонидовна.

Женщины выпили, не чокаясь, как на поминках.

- Надо действовать, Маша! – сказал Свиридова.

- Но что ты прикажешь мне делать? Я никогда, никогда не могла подумать, что…

Мария Павловна бессильно опустила голову на грудь и закрыла лицо руками.

- Все! Долой слезы! – прикрикнула на нее Свиридова. – Ими горю не поможешь! Хорошо, что твои дети сейчас далеко! Заметь, Маша, я говорю твои! Ибо он, этот коварный негодяй детей недостоин!

- Да, да! – согласилась с ней Лопухина. – Но что же делать?

- Для начала нам нужна вся информация! Мы должны узнать, кто эта женщина и где она живет. Мы устроим скандал в доме этой разлучницы, а потом, если он не образумится – только развод, Маша! Только развод! Жить с подлым изменником нельзя! Я надеюсь, женскую гордость ты не еще потеряла!

- Нет, не потеряла! – решительно ответила Мария Павловна, вставая.

Она слегка покачнулась, выпитая водка дала о себе знать. Но тут же взяв себя в руки, вытянулась в струнку.

- Я готова действовать! Скажи, что нужно делать?

- Мы сейчас же едем к Горелову Алексею Борисовичу. Он главный свидетель грехопадения твоего мужа. Мы должны расспросить его подробно как она выглядит и по возможности привлечь его к нашему расследованию. Он с юности влюблен в тебя и в лепешку расшибется, чтобы помочь вывести на чистую воду твоего негодяя и эту вавилонскую блудницу! Да-да, вавилонскую блудницу, оставившую детей без отца! Едем к Горелову, Маша! Василий! Василий!

2

- Вот и все что я видел, - развел руками Алексей Борисович Горелов.

- Этого достаточно для того чтобы сделать правильные выводы! – воскликнула Елене Леонидовна.

Лопухина снова начала всхлипывать. Свиридова повернулась к ней со словами:

- Мария Павловна, дорогая,  сейчас не время нюни распускать! Нужно нанести решительный ответный удар по врагу!

В этот момент Свиридова была похожа на генерал-фельдмаршала Кутузова отдающего приказы генералам в своей ставке перед началом Бородинского сражения.

- Алексей Борисович, вы все нам рассказали, но не сказали одного как выглядит эта особа? Ну, та, с которой вы видели Михаила Николаевича?

- Ах, да, – встрепенулся Горелов. – Ростом она почти как сам Михаил Николаевич, стройна станом, и необычайно красива лицом. Я таких красавиц в жизни своей не видывал!

- Ох! – выдохнула Мария Павловна Лопухина и словно растеклась по креслу, в котором сидела.

Она почувствовала, что прямо сейчас может потерять сознание. Слова Горелова «стройна станом, и необычайно красива лицом», сразили ее наповал. Она поняла, что в конкурентной борьбе за сердце горячо любимого мужа она не справится со своей молодой противницей. Оставалось только надеяться на помощь Елены Леонидовны Свиридовой, обещавшей, разрубить этот «Гордиев узел», а сбившегося с праведного пути супруга, вернуть к жене и детям, конечно, после приличного скандала, но как сама она сказала - это необходимо, чтобы впредь подобного не повторилось.

- Я знаю еще кое-что, - загадочно произнес Горелов.

Он смотрел на Свиридову и Лопухину, потирая руки, словно от удовольствия, которое мог получить, рассказав женщинам  это  «кое-что».

- Ну же, Алексей Борисович! Прошу вас, не тяните кота за хвост! – заглядывая в глаза Горелова, вскричала Свиридова.

- Я знаю, в какой гостинице живет эта особа. Я взял на себя такую смелость и проследил за ними сегодня. После того как они вышли из трактира и наняли извозчика, я поехал за ними в своем экипаже, - заговорщицким голосом ответил Горелов.

- Прошу вас, адрес! – вскрикнула, потерявшая терпение обманутая супруга.

- Они доехали до «Националя» и вошли внутрь. Ждать, когда из гостиницы выйдет ваш муж я не стал. Я прямиком направился к вам.

Ужас от осознания того, что творилось в том номере где, возможно, все еще находится ее муж, заставил шевелиться волосы на голове у Лопухиной.

Свиридова резко встала.

- Так что же вы молчали об этом, Алексей Борисович! Именно с этого и надо было начать! Маша, чует мое сердце,  он еще там. Едем туда скорее!

Свиридова снова  повернулась к Горелову.

- Алексей Борисович, мы воспользуемся вашей каретой. Вы не против?

- Нет. И даже готов ехать с вами! – вставая, ответил Горелов.

- Это лишнее! – отсекла Свиридова.

Горелов, недовольно шмыгнув носом, опустился в кресло.

- Что же ты сидишь, Маша?

- Я… Я… Я… Я не знаю, удобно ли это сейчас? Ведь сейчас… Ведь он… Ведь она… Ведь там…

Мария Павловна закрыла лицо ладонями, но не для того, чтобы плакать, а от стыда. От стыда за своего милого Мишу, с которым она прожила столько лет… Счастливых лет… Она согласилась бы сейчас, в эту самую минуту умереть, так как та боль, которую она чувствовала в своем сердце, была невыносима. Эта боль была беспредельной, безграничной как вселенная.

Свиридова же, была полна решимости действовать.

- Поднимайся, Маша! Едем в «Националь». У меня там служит один очень хороший знакомый. У него мы сможем узнать номер, где притаились эти враги чистой любви и семьи! Враги заповедей божьих! Враги рода человеческого!

Она потянула подругу за руку, помогая ей встать, так как видела, что та оцепенела, словно жена праведного Лота, превратившаяся в соляной столб, только сидящий в кресле, а не стоящий посреди иудейской пустыни. Лопухина слегка приподнялась, и, вдруг, глаза ее закатились, голова неестественно запрокинулась, а обмякшее тело упало  назад в кресло. Мария Павловна  лишилась чувств.
Когда она пришла  в себя, окна в комнате были распахнуты настежь, пахло нашатырем и уксусом. Склонившись над ней, стояла Свиридова. В руках у нее была дурно пахнущая склянка с нашатырным спиртом.

- Ну, наконец-то! Ну и перепугала ты меня, голубушка! Понюхай еще.

Елена Павловна поднесла к носу Лопухиной склянку с нашатырем.

- Не надо, - отстранилась та. – Мне уже лучше.

Свиридова выпрямилась и, обращаясь к перепуганному Александру Борисовичу Горелову, сказала:

- Вот посмотрите, что вы, мужчины, делаете с нами!

- Но я… Я же совершенно не причем! – начал было оправдываться Горелов.

- Все вы не причем, до поры до времени! Принесите лучше воды.

Горелов безмолвно повиновался. Когда она ушел, Лопухина заглянув в глаза Елене Павловне, решительно сказала:

- Едем в «Националь», Елена! Теперь все равно!

-Уверена?

- Да, уверена!

- Как ты себя чувствуешь?

- Я справлюсь! Лишь бы все быстрее произошло!

Вернулся Горелов со стаканом воды. Лопухина взглянула на стакан, на Горелова.

- К черту воду! – решительно сказала она, и встала с такой проворностью, словно и не случилось с ней только что обморока.

3
- Останови здесь, голубчик! – приказала кучеру Свиридова.

- Тпру! – осадил лошадей кучер Горелова.

Лошади послушно встали.

- Отсюда хорошо видно вход, - вытянув шею, разглядывая двери гостиницы, почти шепотом сказала Елене Леонидовна.

- Да-да, - тяжело вздохнула Лопухина.

- Будем ждать! – раскрыла веер Свиридова.

День клонился к вечеру. Тогда, когда стемнеет и зажгут фонари, Елена Леонидовна рассчитывала сменить дислокацию и переместится ближе к входу. К своему знакомому она  решила пока не ходить. Интуиция ей подсказывала, что Лопухин со своей молодой любовницей пойдут гулять по московским улицам, так как погода стояла весьма подходящая для романтической прогулки.

- Я так волнуюсь! Мне так стыдно! – сказала Мария Павловна.

- Это твоему мужу должно быть стыдно! – успокоила ее Лопухина.

Интуиция Елену Леонидовну не обманула. Не прошло и десяти минут как швейцар открыл дверь, и сняв фуражку, приветствовал выходящих из здания Михаила Николаевича Лопухина и молодую девушку в кремовом платье и изящной шляпе того же цвета.

- Лена, прошу тебя не нужно! Давай уедем! – вцепилась в руку Свиридовой Лопухина.

- Цыц! Возьми себя в руки! За мной! – решительно открыла дверцу кареты Елена Леонидовна.

Не успели Михаил Николаевич и его спутница пройти и двадцати шагов вниз по улице, как за спиной раздался женский голос:

- Михаил Николаевич, остановитесь! Будьте так любезны!

Лопухин от неожиданности вздрогнул. Он что-то шепнул на ухо своей спутнице и обернулся. Увидев жену в сопровождении Елены Леонидовны Свиридовой, Лопухин смертельно побледнел.

- Маша? Ты? – едва слышно произнес он, все больше и больше  бледнея.

Казалось, что он вот-вот упадет на булыжник мостовой. Лопухин пошатнулся.

- Папа! – воскликнула девушка в кремовой шляпе.

Ее и вправду необычайно красивое лицо, выразило неподдельную тревогу.

- Папа!?  Папа!? – округлила глаза Свиридова. – Михаил Николаевич, эта кокотка называет вас папой? Фу! Как это низко! Фу! – брезгливо передернула плечами Свиридова.

- Маша, я сейчас все объясню, - дрожащим голосом сказал Лопухин, справившись с первым шоком от столь неожиданной встречи.

- Я уже все поняла, Миша! – безучастным голосом ответила Мария Павловна.

- Нет, поверьте, вы ничего не понимаете! – вмешалась девушка в кремовом.

Ее изыскано-аристократическое меццо-сопрано, окончательно успокоило Лопухина и вернуло ему самообладание.

- Чего же мы, по-вашему, не понимаем? – сверкнула глазами Свиридова,  зло взглянув на незнакомку.

- Давайте, давайте поднимемся в номер, - предложил Лопухин. Не здесь же мне объясняться. Ведь в сложившемся положении виноват один лишь я.

- В номер? – вскричала Свиридова. – В тот номер, где вы забавлялись с этой…

Девушка в кремовом платье улыбнулась так как улыбаются ребенку, когда тот скажет какую-либо глупость.

- Елена Леонидовна, я прошу вас, не надо! Вам самой, потом, когда вы все узнаете, будет стыдно! – постарался успокоить ее Лопухин.

- Мне? Никогда! – еще больше расходясь, ответила Свиридова.

- Подожди, Лена! Прошу тебя! – коснулась руки подруги Лопухина. – Пусть все объяснит. Ведь даже приговоренному к смерти, дают последнее слово.

Лопухина была не против, выслушать объяснения. Ей самой стало чертовски интересно, кто эта молодая дама? И при каких обстоятельствах она познакомилась с мужем ее подруги.

- Я не войду в номер, где творился содомский грех! Где живет эта наглая разлучница! – заявила Елена Леонидовна.

- Мы живем в разных номерах, - успокаивая Свиридову, сказал Михаил Николаевич.

- В разных? – с ноткой разочарования спросила Свиридова.

- Да, в разных! – подтвердил Лопухин. – Идем, Маша! И прости меня! Заранее прости!

Лопухин освободился от руки девушки в кремовом, и взял за руку жену.
Швейцар снова поднял фуражку, приветствуя вернувшегося назад в гостиницу Михаила Николаевича, но уже в сопровождении трех дам. Той молодой красавицы, с которой он вышел и еще весьма интересных женщин одних с Лопухиным лет.
В просторном номере было достаточно стульев на всех. Лопухина и Свиридова сели рядом с большим зеркалом. Михаил Николаевич пододвинул стул к столу, на котором  лежала початая пачка папирос и стояла массивная хрустальная пепельница. А девушка в кремовом платье села у окна. Она сняла шляпу. Лучи заходящего солнца, падавшие в окно, заиграли в ее русых волосах.

Все молча, ждали рассказа основного виновника, как сам себя окрестил Михаил Николаевич.Лопухин не торопился, собираясь с мыслями. Он достал из пачки папиросу, покрутил ее в руке и не став прикуривать, бросил папиросу на стол.

- Маша, Елена Леонидовна, разрешите представить вам мою дочь Лиду! – выпалил он, не дав никому опомниться, указав рукой на девушку в кремовом платье.

- Как дочь? – округлила глаза Свиридова.

- Как дочь? – дрожащим голосом переспросила Лопухина.

- Так! Это моя дочь Лида! – снова взяв папиросу в руку, сказал Лопухин.

Лопухина и Свиридова перевели глаза на Лиду. Та мило улыбнувшись, сказала:

- Позвольте представиться.  Лидия Михайловна Верещагина! Отчество у меня по отцу, а фамилия по матушке.

- А каким это, позвольте узнать, образом? – начала было Свиридова, но Михаил Николаевич подняв руку, остановил ее.

- Я сейчас все расскажу. Если хотите, - взглянул он на жену и ее подругу, -  могу налить вам воды. Мой рассказ будет не из коротких.

- Не надо воды!  - в один голос ответили те.

- Хорошо, - встал и чуть отошел от стола Лопухин.

Он пошарил по карманам в поисках спичек. Извлек коробку и только с третьей попытки прикурил.

Свиридова поерзала на стуле.

- Мы ждем ваших объяснений, Михаила Николаевич! – сказала она.

- Вас, Елена Леонидовна, это дело касается меньше всего, - выдохнул дым Лопухин.

- Это как сказать! – возразила Свиридова. – Я знакома с Машенькой побольше вашего!

- Да-да, согласен, - кивнул головой Михаил Николаевич. – Но все же, дело это семейное.

Он подошел к столу, затушил папиросу, взяв стул, поставив его напротив жены, сел.

- Маша, Машенька, помнишь ли ты наш давнишний разговор и моих любовных приключениях до той поры, когда мы еще не были знакомы?

- Ну, допустим, помню, - отвернувшись от голубых как небо глаз мужа, ответила Лопухина.

- Помнишь, я говорил тебе, что в бытность мою в Ярославле, я ухаживал там за одной актрисой из местного театра? Вернее не ухаживал, а что  с ней у меня был роман.  Помнишь?

- Да, помню! – холодно ответила Мария Павловна.

- Так вот почему вы, Михаил Николаевич,  так часто ездили по делам в Ярославль! – вставила Свиридова. – Так значит, вы жили на две семьи! Я так полагаю!

- Не совсем так,  Елена Леонидовна! И я попросил бы вас не перебивать меня. Мне итак нелегко!

Лопухин взглянул на Лиду все так же спокойно сидевшую у окна, наблюдавшую за происходящим взглядом милого ребенка, и продолжил:

- Я не знал! Клянусь всем святым! Моей любовью к тебе, Маша, моей любовью к детям, клянусь, что не знал о том, что Варвара, так звали мать Лиды, забеременела от меня! Я тогда, бросил ее ради карьеры здесь в Москве. А потом, я встретил тебя, Маша! Ты любовь всей моей жизни! И это не просто красивые слова!

Михаил Николаевич встал, вернулся к столу и, достав папиросу из пачки, снова закурил. Было видно, что он с  трудом подбирает слова, что этот разговор для него жестокая пытка и, тем не менее, его нельзя уже было избежать. Все тайное, однажды должно стать явным.

- Я больше не писал Варваре. И она не писала мне, понимая, что я не видел ее рядом с собой в моем будущем. О ребенке, о Лиде, - Лопухин взглянул на дочь, которая при словах о матери опустила голову и часто-часто заморгала, - я не знал. Десять лет назад Варвара заболела чахоткой и умерла. Единственное, о чем она меня попросила через свою родственницу, которая взяла к себе Лиду, чтобы я хоть немного помог ей материально. Я получил письмо тогда же,  почти сразу после смерти Лидиной мамы, и тогда же я впервые поехал по служебным, как я сказал, делам в Ярославль. Прости, Маша, мне эту ложь! А сейчас Лида приехала в Москву к своему жениху. Он служит в Преображенском полку. Она попросила меня несколько дней побыть  при ней, так как она совсем не знает столицы.

Лопухин взглянул на жену. Он заметил, что ее лицо просияло, словно она подумала о чем-то очень хорошем, о чем-то светлом. И он не ошибался. Мария Павловна действительно думала в этот момент о хорошем.

«Так значит, он верен мне! То, что было до меня, было до меня и давно быльем поросло! И то, что он не оставил эту девочку без помощи,  делает его еще более благородным! Только вот ему надо было все рассказать мне. Я бы приняла ее  в нашу семью. Но я понимаю его! Как я теперь понимаю его! Он просто не хотел причинять мне беспокойство, не хотел расстраивать меня!».

- А вы уверены, Михаил Николаевич, что это ваша дочь? – вдруг, спросила Свиридова. У этих актрис, знаете ли, как бывает, нагуляют ребеночка, а потом пытаются пристроить повыгоднее.

Лида побледнела. Поднявшись, глядя на Свиридову, дрожащим голосом она произнесла:

- Вы… вы… вы совсем не знали мою маму! Как вы смеете так говорить!

- А что? – Свиридова округлила глаза. - По-вашему, я должна также легко поверить чьим-то словам?  Я женщина, и обмануть меня не так-то легко!

Лида, закрыв лицо руками, выбежала в коридор. Она толкнула дверь своего номера, что был напротив номера Лопухина  и, оказавшись там, бросилась на кровать. Слезы обиды, какой она еще вовеки не знала, схватив руками за горло, сдавив легкие гигантскими тисками, душили ее.

Михаил Николаевич следом за дочерью вышел из номера.

- Зачем ты так, Лена? – повернулась к Свиридовой Лопухина.

- Машенька, мне кажется, что все это какая-то чудовищная ложь! – попыталась оправдаться Свиридова.

- Неужели ты не видишь, Лена, как она похожа на Мишу в молодости?  И цвет волос, и цвет глаз.

- Согласна, она очень, очень  похожа на твоего мужа. Но разве это повод для того чтобы принять ее? Похожих людей вокруг много.  Если я всех стану пускать в свой дом и одалживать деньги, то я скоро разорюсь, а дом мой превратится в конюшню!

- Ты не права, Лена!

Лопухина встала и, не сказав больше ни слова Свиридовой, вышла из номера мужа. Она прислушалась и, услышав рыдания и голос Михаила из соседнего номера, нажала на ручку. Дверь открылась. Лида лежала на кровати, закрыв голову подушкой. Михаил сидел рядом и взглядом, выражавшим полное бессилие, смотрел на дочь. Мария Павловна сев на краешек кровати, погладила Лиду по спине.

- Ну, что ты, девочка. Не надо плакать, не надо. Теперь все будет хорошо.

Лида отложила подушку.

- Как? Как она может так говорить? Она ведь совсем не знала мою маму?

- Прости ее, прости! Она не со зла. Она просто думает, что защищает меня.

Тут открылась дверь и вошла Свиридова. Елена Леонидовна молча, прошла и села на кровать рядом с Лопухиной.

- Простите меня! Я сказала совсем не то, что думала! Черт меня дернул!

Свиридова коснулась плеча отвернувшейся при ее появлении Лиды.

- Простите меня, прошу вас!

Она достала из ридикюля чистый платочек и  протянула Лиде, та приняла его.

-  Миша, - обратилась Лопухина к мужу, - принеси мою сумочку. Я оставила ее в твоем номере. В ней есть успокоительное.

- Да, хорошо, - ответил Михаил Николаевич.

Оказавшись в коридоре, он лицом к лицу столкнулся со швейцаром.

- Премного извиняюсь, - начал тот, сняв фуражку, - но кучер, с которым приехали две дамы, что вошли вместе с вами, просит сообщить им, что больше ждать не может. Что, мол, ему влетит от барина.

- Так передай ему, голубчик, пусть он едет. Пусть едет. Мы наймем извозчика, если нам понадобиться, - улыбнулся Лопухин.

- Понял вас, барин! Иду, скажу ему, а то он уже весь извелся сидя на облучке.

Швейцар развернулся, надел фуражку, пошел по коридору к лестнице, а Михаил Николаевич, глядя ему вслед, удивлялся, как блики от коридорных лампочек переливчатыми узорами играли на материи его форменного сюртука. 

(Изображение из открытых источников)