Вещие сны

Фрагмент из книги "Достоинство и слава"

...Один бой врезался в память навечно не потому, что там был совершён подвиг. Скорее всего, на первый драматичный план вышла жертвенность. В обстоятельствах непростого времени начальников сильно поджала неизвестность. Видимо сверху крепко давили, если 18 совершенно необученных пацанов-разведчиков назначенных в миномётной роте «героями» ушли в ночной рейд за «языком», а вернулись лишь двое.
Я тогда ещё только делал первые шаги на фронте, привыкая к тяготам армейской службы. Ещё земляк, рядовой Данька Ломаев был рядом. Мой командир, старлей Василий Городилов воевал с 1941 года. Вот мы и остались в живых не поцарапанными.
Остальных скосил немецкий пулеметчик, которого скрутили в ожесточённой рукопашной схватке. Своими руками задушил, урода. Однако повезло. У приговорённого Гауптштурмфюрера СС с успехом изъяли портфель из телячьей кожи. Дорогая штукенция, набитая бумагами — знатный трофей.
По возвращению комбат пытался что-то вякнуть про наградные документы к медалям, однако трусливые штабисты дело замяли. Нельзя позволять кому-то выпендриваться больше дозволенного. Ладно, проглотили и эту несправедливость.
Теперь достаточно сложно основательно и последовательно восстановить в памяти, что было после того, как по команде все чекануто вскочили, словно подброшенные. Заняв выгодную позицию среди можжевельника на взгорке, помню только, что с осторожностью стрелял короткими очередями поверх голов бегущих впереди ребят.
Метко стрелять из ППШ — коварное дело. Прицельная дальность около 250 метров, с нерегулируемым прицелом не более 100 метров. Максимальная дальность стрельбы всего-то — 400-500. Барабанный магазин на 71 патрон пустел за пару-тройку минут горячего боя.
Передо мной рвались гранаты, а в лицо — прямо в глаза сверкали ослепительно яркие вспышки бьющего почти в упор пулемета. Смешная дистанция для меткача, каких-то 300 метров — ни о чём. В это пламя и пришлось мочить со всей дури, чтобы загасить инициативу шютце-пулемётчика. А куда больше стрелять? Цель-то одна, да и ночью вряд ли разберёшь что-либо другое.
Вот и получалось как на дьявольской картинке. Ребята падали с какми-то всхлипами, бульканьем, смачным чавканьем, а я только догонял тикавших от свинцовых паек, бежал следом, буквально наступая на пятки удальцам не боящихся опасности.
Почему-то присутствовала уверенность, что позади меня боевые товарищи снова поднимаются и рысью несутся следом. Однако дело складывалось не настолько оптимистично. И вдруг все стихло...
И ещё в кошмарных видениях снится, как я бегу на огнедышащий клинок в убийственном чреве амбразуры. А ребята впереди меня падают и падают, падают и падают, корчась от боли. Я-то догадываюсь, что вот-вот ещё секунда-другая, предстоит обезножеть, свалиться в отрубе и моей персоне. Но в реалиях молча бегу вперёд, харкаю соплями, заглатываю тонны воздуха в иссохшую глотку и не кидаюсь окочуренным в предсмертной агонии младшему брату старухи с косой.
Кому-то из пацанов разбило голову, вынеся мозги наружу, кому-то вырвало с предплечьем руку, у кого-то кость торчит из голени обрубком. Но тормозиться нельзя, согласно приказу не имеешь права оказывать первую помощь товарищу. Так и оставались недобитки без подмоги за плечами.
Страшное дело, до сих пор кровь стынет в жилах. Перед всем миром стыдно за неоказанную помощь брошенным пацанам на поле боя.
Почти двадцать лет бегу и каждый раз жду, что вот теперь-то я тоже упаду и мне от этого станет сразу легче — буду лежать рядом со всеми. Но каждый раз снова и снова преодолеваю то расстояние до дзота и каждый раз вижу, как падают и падают ребята впереди, справа сбоку, позади стонут...
Пластаются однополчане, землю роют носом — жилятся, бьются в предлетальных судорогах и кричат по дикому от адской боли, зовут на помощь, надрываются от бессилия… Но всё равно затихают преданными.
Страх и ужас, но в истории не бывает сослагательного наклонения.
Особенно тяжело переносить, когда при смене погоды ноют раны. Стоит прикрыть веки и всё пробуждается вокруг, жизнь бьётся в предсмертной агонии, чувства всхлипывают в душе от беспомощности…
Кому-то покажется, что всё, настрадался вояка. Увы и ах… Потом ещё испытание не для слабонервных. Идти ночью в обратку по минному полю — не головку сахара чайной ложкой разбалтывать в стакане. Ужас сковывал при каждом нерешительном шаге.
Как только делал движение вперёд и выносил ногу в направлении перед собой, ушатом холодной воды обдавало сердце, воображаемые домыслы пытались парализовать сознание, страх исподволь закрадывался в душу.
Казалось, что именно в этот момент раздастся взрыв, и у меня оторвет что-либо из телесной сущности. Не обязательно выдерет с мясом руку или ногу, может быть, размотает кишки на добрую сотню метров. Всё это неважно, главное не лишиться сознания, веры в предназначение на земле.
На подкорке почти материально ощущалось, как произойдет чудовищная несправедливость. Что может быть страшнее физической беспомощности для восемнадцатилетнего парня?
Так прошли еще минут пять-десять. Потом неожиданно по соседству из-под земли мощной вспышкой вырвалось черно-красное пламя. Раздался оглушительный взрыв. Полный пиз…ец! Детонация со светопреставлением!
На мгновенье пришлось инстинктивно зажмуриться. Когда открыл глаза, шедшего впереди солдата, не увидел. Это было как чудо. Только что Данька был на десяток метров впереди, и вот его нет. Вокруг тишина. Ни стона, ни всхлипа, ни звука. Ни привета, ни ответа.
Пришлось замереть в оцепенении. Затем повернулись со старлеем одной ногой на сто восемьдесят градусов и двинули практически на карачках в обход роковой луговины, способной принести ещё большие несчастья.
После обильной росы, ближе к полудню фрицы прочувствовали движение на нейтральной полосе. Пристрелочная мина ударила по соседству в бруствер воронки и, обдав меня комками земли, шлепнулась рядом на самое дно.
Другая шестипёрка проползла небольшое расстояние по наклонной плоскости и застыла в полуметре от моего носа. Волосы встали дыбом, по спине побежали мурашки, капли урины невольно ссыканули в изодранные портки.
Как зачарованный смотрел я на эти красивые игрушки, окрашенные в ярко-красные и желтые цвета, отливающие бликами на полупрозрачных, пластмассовых носиках. Едрёна мать, сейчас лопнут боезаряды и разнесёт молодецкое тело на вонючие микрочастицы. Мамочка родная.
Секунда, другая... Минута... Три минуты… Пять… Не разорвались, падлы!
Редко кому так везет на войне. Хотя впоследствии любопытство взяло верх, и мы выяснили, что немецкие мины были учебные. Видимо, фрицы не озадачились наличием реальных целей и натаскивали своих рекрутов обычными деревянными болванками.
К вечеру в ту же сторону навострил лыжи авангард фронтового прикрытия. Вдруг по всей округе раздался неожиданный рев, оглушающий рокот, какие-то непонятные шлепки по брустверу. Вмиг лицо и грудь солдатам забрызгало чем-то теплым и мокрым. Инстинктивно все попадали. Опять встречная тишина на всю округу.
Когда протёрли глаза, многих недосчитались. Руки, гимнастерки, штаны в крови — это мягко сказано. На земле приговорёнными валялся не один десяток бездыханных тел. У большинства мертвяков черепно-мозговые ранения не совместимые с жизнью — шли по открытому месту полупригнувшись. Поверили в игрушечную составляющую войны, молодые ребята. А зря. На войне не шутят, на войне мало улыбаются, на войне — выживают.
Вот и я тоже однажды пришёл буквально с того света. Для проведения рекогносцировки отправили нас вдвоём с Матвеем Колывановым на опушку ближайшего лесочка. Казалось бы, обычная для передовой, средней опасности работа. Однако фрицы углядели в бинокль нашу спарку и решили поиграть на нервах.
Когда на обратном пути заползли в лощинку, буквально в паре шагов от себя увидели притаившуюся засаду. Немчура была готова к встрече и сучила стволами винтовок буквально в наши далеко не огнедышащие ноздри.
Пришлось отдавать винторез, снимать растоптанные сапоги, отказаться от брезентового ремня со звёздочкой. Пару раз получив пендаля по филейной части, пришлось понуро брести в указанном направлении.
Видимо есть справедливость на земле. Впереди идущий капрал по неосторожности наступил на свою же противопехотку-лягушку. Пока шум-гам, пыль столбом, дикий ор до поднебесья — мы рванули что есть мочи в кусты. Здесь обошлось, до своих добрались без всяких кровяных изысков.
Только свалились на дно своей траншеи, тут как тут, словно из поднебесья предстал глубоко поддатый замполит роты — Борис Ичетовкин. Брезгливо сморщась, он тут же с ног до головы обложил матом двух раздолбаев. И ладно бы оскорблял прилюдно. Видимо, хмельной синдром основательно будоражил сознание политработника. Проще говоря, от удара левое ухо налилось кровью, а в подкорке упрямо зазвенели встревоженные пчёлы, улетающие в жаркие страны.
Ответный хук не заставил себя долго ждать. В результате, по итогам нехилой мужичьей сцепки поставили меня к стенке сарая. Для расправы пригласили отделение сапёров. Те исполнительные ребята, приказу не подчиниться не могли. Выстроились во фрунт.
Только рядом со мной встал и Матвей Колыванов. Типа того, что если будете расстреливать, то и меня тоже положите вместе с другом.
Так бы и прикопали нас с Матвейкой в соседнем погребальнике, если бы не комбат, проезжавший мимо на своей пегой кобыле. У него давно возникали вопросы к трусливому и сильно пьющему офицеру. Короче говоря, перевели нас в соседнюю роту. А того комиссара после очередной схлёстки нашли тяжелораненным в предплечье со стороны спины. Ничего не хочу сказать. Тем не менее, среди выживших бойцов слухи в батальоне ходили разные...

Память о тех боях живёт с нами. Дунет свежий ветерок с клеверных полей и вспомнится друг, не доживший до этих дней. Тяжело...
Чтоб собака на подворье не по нам выла. Бог в помощь всем живущим на земле людям. Мир дому, где мелюзгу, цветы и лошадей любят.
За утро...
За отзвуки лихой поры...
За покой и благодать на земле...
Не чокаться. По стопочке выпьем.   

Из воспоминаний моего отца, гвардии капитана запаса Ивана Петровича Щербакова
(28.10.23-10.06.64гг.).
7 гвардейская стрелковая дивизия, 14 гвардейский стрелковый полк.

Декабрь 2016 года