Звезда пленительного счастья

А теперь попытаемся ответить на один из вопросов предыдущей главы: что или кого Пушкин подразумевал под «Звездой пленительного счастья»? Правда, для начала эту звезду надо бы найти. Ищем-ищем…, а вот же она: на самом видном месте!!!
Да, собственно говоря, так оно и должно быть, ведь не зря же в детективных романах бывают ситуации, когда искомый предмет лежит около сыщика (например, на столе посреди комнаты!), а тот напрасно лазит по всем углам. Да и в русских сказках - где спрятан секрет смерти Кощея? Ответ понятен: «на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу» (вариант «Царевны-лягушки»). Т.е. и тут секрет спрятан на самом видном месте, «в сундуке на высоком дубу», откуда этот сундук виден всем окружающим, но никто из них (кроме главного героя, конечно!) внимания на него не обращает и о его содержании не догадывается.
Итак, посмотрев на данную проблему глазами следователя, я, дорогие читатели, с полной ответственностью сообщаю: пушкинская звезда пленительного счастья спрятана на лбу!
У кого? Ну, конечно, не у Порошенко, лоб которого Пушкин наверняка сравнил бы со лбом попа из своей сказки и при этом участливо спросил бы Петра Алексеевича, читающего стихи с целью уколоть Россию: «А что лобик-то: чешется?» Ну, а я, припомнив, что лоб у пушкинского попа стал чесаться, когда приблизилось время расплаты в виде щелчков, уверенно скажу, что свой щелчок по лбу вскоре получит и Порошенко. От кого? Да всё от того же Пушкина, который своей «великой тайной», о которой говорил ещё Достоевский, крепко ударит по лбу незадачливого политика, заставив того если и не «лишиться языка», то хотя бы прикусить его. Ну, а вам, дорогие читатели, я напомню, что у вас ещё есть шанс проверить свою догадливость и раскрыть «великую тайну Пушкина» по моей наводке. Ведь не зря же я подсказывал, что намёк на эту тайну содержится в одном из стихов «Конька-горбунка». «Ищите и обрящете»!
Ну, а конкретный ответ про искомую звезду, конечно, содержится в словах пушкинской Бабарихи о царевне Лебеди:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днём свет божий затмевает 
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит
А сама-то величава.
Выплывает, будто пава;
А как речь-то говорит.
Словно реченька журчит.
Повторю: «А во лбу звезда горит»! И хотя мы уже кое-что знаем об этой царевне и даже определили её основной прототип в лице Марии Николаевны Раевской, однако пополнить наши знания не мешает. А для этого обратим внимание на следующее:
- В фольклоре царевны, называемые «белой лебедью», обычно имеют имя Мария. Например, царевна с таким именем имеется в русской народной сказке "Марья-краса - долгая коса". И, конечно, эту «долгую косу» мы видим у всех пушкинских царевен, под маской которых автор скрывает Марию Раевскую. Есть коса и у Царь-девицы из «Конька». И, конечно, слово «коса» - это одна из важных примет образов с прототипом М.Н.Раевской. И как увидим позже – даже и не сказочных, а чисто литературных образов! Ну, а все образы с прототипом Е.К.Воронцовой никаких кос не имеют. В т.ч. и няня Татьяны, говорящая: «Мне с плачем косу расплели, Да с пеньем в церковь повели» (ЕО III 18.13). И всё! И никаких кос вы у женских образов, в которых основным прототипом является графиня Е.К.Воронцова, уже не найдёте. И это понятно, поскольку дама она замужняя, а с косами бывают лишь молодые девушки, ещё не вышедшие замуж. И Пушкин, конечно, этого правила всегда  придерживался.
- В «Коньке-горбунке» в качестве одного из источников присутствует народная сказка "Жар-птица и Василиса-царевна", в которой герой «…поехал за тридевять земель. Долго ли коротко ли, приезжает он на край света, где красное солнышко из синего моря восходит. Смотрит, а по морю плывет Василиса-царевна в серебряной лодочке, золотым веслом гребет». Кроме того «Волосы ее густые, златошелковые. Не покрытие ничем, в косу связанные упадали до пят; и царевну Василису стали люди величать: Золотая коса, непокрытая краса». Т.е. опять мы натыкаемся на девичью косу как на одну из примет сказочных героинь, связанных с Царь-девицей из «Конька». Тем более что в русском фольклоре имя Василиса часто сопровождается эпитетами: Прекрасная, Премудрая и Золотая коса. Забегая вперёд, скажу, что Василиса по своему имени, сюжетно перекликающемуся с именем Марии, может вывести и на основной прототип в лице Марии Раевской, но в каком пушкинском произведении – я пока умолчу. Поищите, дорогие читатели, сами.
- В то же время в русском фольклоре Марья встречается и под именами: Белая Лебедь Захарьевна, Марья Моревна, Усоньша-богатырша и Царь-девица. В «Коньке-горбунке» мы видим фольклорную Марью в образе безымянной Царь-девицы, плавающей в море («Моревна»?), а в «Царе Салтане» - в образе царевны Лебеди, тоже плавающей в море. Однако говоря о «плавании», мы сразу же замечаем и намеренную ошибку Пушкина в стихе «Салтана» №710 «Выплывает словно пава», поскольку павы, как известно, не плавают «по морям, по волнам», а ходят по земле. И, конечно, эти ошибочные слова Бабарихи мы рассматриваем как намёк на будущую паву из «Конька-горбунка» в виде Жар-птицы, потерявшей своё перо (не путать с жар-птицей, которая своих перьев не теряла и которая была подсунута царю!). И понятно, почему Гвидон в стихе №754, как бы исправляя свою бабушку, привёл её слова в правильное и грамотное звучание: «Выступает, будто пава».
- Кроме того Гвидон поправляет и слова Бабарихи «А как речь-то говорит», заменяя их своей фразой:  «Сладку речь-то говорит». А мы тут видим, как Пушкин по всего одному слову «сладку» создаёт основу для переклички со словами Клавдио в отношении речей его молодой сестры Изабеллы из будущей поэмы «Анджело»: «Бог дал ее речам уверчивость и сладость, К тому ж и без речей рыдающая младость Мягчит сердца людей» (А I 88,89). Повторю: «сладость речей»! И, конечно, по этой перекличке, связанной со «сладкими речами», мы догадываемся о том, что и царевна Лебедь из «Салтана», и молодая Изабелла из «Анджело», и молодая Царь-девица из «Конька», которая «Так сладко припевала, Что Иван, не зная как, Прикорнулся на кулак И под голос тихий, стройный Засыпает преспокойно», имеют в подтексте один и тот же основной прототип в лице М.Н.Раевской (Волконской).
- Когда мы читаем у Пушкина про царевну, которая «Днём свет божий затмевает», то невольно вспоминаем луну и соответствующее ей лунное затмение, особенно хорошо видное днём. Приметой же принадлежности к семье сказочных Месяцев (вспоминаем Месяц-мать из «Конька»!) у данной царевны является то, что у неё «Месяц под косой блестит». Однако при рассуждении о лунном затмении мы невольно попадаем в ловушку Великого мистификатора, поскольку слово «месяц» не даёт возможность употребить  такое словосочетание, как «лунное затмение». Почему? Да потому, что «месячных затмений» не бывает и такое словосочетание никем не употребляется. Тупик? Ан нет! Хитрый Пушкин в своём «Салтане», написав четыре раза стих «Месяц под косой блестит», в пятый раз, т.е. уже в самом конце сказки, всё-таки проговорился о том, что «Под косой луна блестит»! Повторю: «ЛУНА»! Если не верите, то посмотрите сами.
- А вот через слово «луна», а точнее через сравнение с ней, мы легко выйдем на Ольгу Ларину, которая, по словам Онегина, «Как эта глупая луна На этом глупом небосклоне» (ЕО III 5.11,12). А поскольку глупая девушка называется дурой, то по последнему слову мы уже можем выйти на Лизу Муромскую из «Барышни-крестьянки», которая дважды употребила слово «дура» в отношении себя, причём один раз в утвердительном виде: "Хоть барышня, может, и смешна, всё же я перед нею дура безграмотная" (БК 121.19). Ну, а когда у Пушкина в стихотворении «Гусар» главный герой обзывает молодую ведьму (внимание, направление к М.Н.!) по имени Маруся: «Ах ты, дура!» (С3 211.98), то мы вспоминаем, что это стихотворение написано синхронно с «Коньком-горбунком», в котором есть герой по имени Иван-дурак. Ну, а согласно пушкинскому принципу парности, взятому из Библии и гласящему «Каждой твари – по паре», дураку должна соответствовать дура! И, конечно, это в «Коньке» и случилось, поскольку Иван-дурак женился на Царь-девице. А о том, что Лиза Муромская по своей тонкой талии перекликается с этой царевной, я уже писал. Однако мы отклонились от темы фольклора. Вернёмся к ней и отметим следующее:
- Лебедь считается священной птицей эвенков, бурятов, народов Прибайкалья. В «Коньке-горбунке» эти народы Прибайкалья, не имеющие и сегодня христианского крещения, названы «бесурманами». О том, что  пища у этих народов весьма отличается от русской, писала в своих воспоминаниях М.Н.Волконская (Раевская), объясняя свой голод по прибытию в Восточную Сибирь. Этот же сюжет с голодной Царь-девицей мы видим и в «Коньке-горбунке».
- На русских свадьбах невесту часто называли «уточкой» и «лебедушкой». И поэтому мы не удивляемся тому, что Марию Раевскую Пушкин систематически прячет под образами невест. Вот некоторые из них: Ольга Ларина («О свадьбе Ленского давно У них уж было решено»), Маша Троекурова, Наталья Ржевская, «мёртвая царевна», молодая княгиня из «Русалки» и, конечно, Царь-девица из «Конька»!
- В сказках: «Иван-царевич и молода - молодица», «Принцесса Лебедь» тоже есть образ лебедя, который несет в себе добро.  В «Царевне–Лягушке» есть эпизод, где лебеди как бы показывают красоту и чистоту  главной героини: «После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой — сделалось озеро, махнула правой — и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались.»..
- В христианской символике лебедь служит знаком Девы Марии, что автоматически должно обращать наше внимание к Марии из «Гавриилиады», а также ко всем пушкинским стихотворениям с упоминанием Богоматери (а в особенности – к стихотворению «Мадонна», хранящим в подтексте свои секреты!).
- В легенде об основании древнего Киева кроме трёх братьев присутствует и сестра Лебедь, в честь которой в том же Киеве названа речка Лебедь (по-украински «Лыбедь»). Тут из пушкинского сравнения «Словно реченька журчит» возможен выход на украинскую тему, поскольку во время южной ссылки Пушкин бывал и в Киеве, и в Каменке, в других украинских городах и сёлах. Кроме того, на Украине родилась М.Н.Раевская, в честь которой Пушкин переименовал историческую Матрёну Кочубей в Марию Кочубей, сделав её главной героиней «Полтавы». И, конечно, в стихах «Полтавы» об этой героине имеются стихи, упоминающие о плавающей лебеди. Вот они:
И то сказать: в Полтаве нет
Красавицы, Марии равной,
Она свежа, как вешний цвет,
Взлелеянный в тени дубравной,
Как тополь киевских высот,
Она стройна. Её движенья
То лебедя пустынных вод
Напоминают плавный ход,
То лани быстрые стремленья.
Как пена, грудь её бела.
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят её глаза;
Её уста, как роза, рдеют…
Отмечаем стих «Звездой блестят её глаза», поскольку он связан с пушкинской «Звездой пленительного счастья» и при этом направляет нас к глазам 15-летней Марии Раевской, которая в будущих воспоминаниях удивит нас сравнением СВОИХ глаз с глазами Заремы из «Бахчисарайского фонтана». Вот что она, говоря о себе, пятнадцатилетней девушке, пишет о Пушкине: «в Бахчисарайском фонтане, он сказал: «её очи Яснее дня, темнее ночи» (см. «Записки М.Н.Волконской»). Почему удивит? Да потому, что в «Бахчисарайском фонтане» (далее: БФ) уже есть образ Марии, довольно близкий к М.Н.Раевской не только по имени, но и по другим приметам. Это позволяет лишний раз предположить, что основным прототипом образа Марии из БФ является её тёзка – Мария Раевская. Смотрим, что БФ был закончен Пушкиным в 1823-м году, т.е. тогда, когда сразу же был начат «Евгений Онегин» (далее ЕО). Ну, а поскольку в ЕО мы ранее обнаружили автора под двумя главными образами, т.е. под масками Ленского и Онегина, то теперь можем догадаться, что похожее разделение было у Пушкина не первым, поскольку этому предшествовало разделение основного прототипа в лице М.Н. между образами Марии и Заремы из БФ. Т.е. в БФ была своего рода «репетиция» приёма, который чуть позже будет использован в ЕО.
- Намёк о близости образов Заремы, которая «Звезда любви, краса гарема»,  и Марии содержится и в вопросах пушкинского стихотворения «Фонтану Бахчисарайского дворца» (1824), где имеются следующие слова:
Светило бледное гарема!
И здесь ужель забвенно ты?
Или Мария и Зарема
Одни счастливые мечты?
Обилие образов, имеющих у Пушкина основным прототипом М.Н., заставляет вспомнить в качестве примера известную картину «Последний день Помпеи». Почему? Да потому, что в ней, если присмотреться к трём женщинам (мать, прижимающая к себе двух дочерей + девушка, держащая над головой золотой сосуд + женщина с ребенком под покрывалом), искусствоведы усматривают изображение одной и той же возлюбленной Карла Брюллова - графини Юлии Самойловой. Внешне Самойлова была похожа на итальянку, а вот на кого была похожа Мария Раевская, которую Пушкин даже в одном произведении мог, как и Брюллов, представить сразу в нескольких образах, мы поговорим позже.
Однако в конце этой главы я, дорогие читатели, хочу преподнести вам т.н. «вишенку на торте». Вот она: помимо всего вышеописанного, связанного с царевной Лебедью, под маской которой Пушкин спрятал Марию Раевскую, я, к своему удивлению, вдруг обнаружил, что весь род Раевских по мужской линии имеет (внимание!) герб с изображением Лебеди!!! Об этом ещё в 1908 г. поведал известный пушкинист Б.Л.Модзалевский в книге «Род Раевских герба Лебедь», СПб, 1908, с. 41.
И Пушкин, судя по всему, об этом гербе Раевских с изображением Лебедя хорошо знал.