Случай в 10 б

Высокий юноша в рыжем пуховике и голубых джинсах поднялся на второй этаж районного отделения полиции и нерешительно постучал в кабинет следователя.
- Можно? - он просунул растерянную физиономию в приоткрытую дверь.
Кабинет был обставлен очень просто: обычный письменный стол с компьютером и оргтехникой, книжный шкаф, в котором видное место занимал уголовно-процессуальный кодекс, портрет президента на стене.
- Владимир Синицын, - задумчиво протянул молодой, лет тридцати пяти, следователь, разглядывая паспорт юноши. - Ты догадываешься, по какому делу тебя вызвали?
- Думаю, из-за Игоря. Не дурак, понимаю.
- Раз понимаешь, расскажи, в каких вы были отношениях?
- Ну, какие отношения...Мы за одной партой сидели...Он в нашей школе первый год, за это время толком не узнаешь человека.
- Так...А конфликты у тебя с ним были?
- Да нет, какие конфликты? Он вообще такой тихий был, ни с кем не конфликтовал.
- Ни с кем, говоришь? - глаза следователя впились в Володю, и ему показалось, что его вывернули наизнанку.
- А вот Надежда Добролюбова из вашего класса показала совсем другое. Про драку ничего не хочешь рассказать?
- Да, было дело, - спохватился Володя, - это на дне рождения. Но это не конфликт, так, нелепость какая-то. Юрка пьяный был, вот голову и снесло.
- Хорошо, допустим. Можно сказать, что после этого между Игорем и Юрой возникла вражда?
- Нет, думаю, не было никакой вражды. Они на следующий день помирились.
- Так... - следователь закурил, попыхивая электронной сигаретой. - Юра Горяев твой друг, кажется?
- Ну да.
- Вы часто время вместе проводите?
- Да, тусим иногда.
- Где чаще бываете?
- Ну… по району гуляем, в компьютерном клубе сидим…
- Я тут в его соцсетях порылся, - прищурился следователь, - очень много фотографий у него на крышах высоток, на башенном кране. Я и подумал: не мог ли он Игоря на крышу затащить?
- Ну, Юра увлекается этим делом, об этом все знают, но Игоря...Нет, точно не мог.
- Хорошо. Где ты был двадцатого ноября с шести до семи часов вечера?
- Где был? - занервничал Володя, - кажется, гулял...Да, с Юрой Горяевым гуляли возле торгового центра, еще шаверму там ели.
- Значит, Игоря в тот день с вами не было?
- Нет, как после школы расстались, так и не виделись.
- А подтвердить это тот же Горяев может?
- Да, конечно, подтвердит.
- Ну, хорошо. Подпиши протокол здесь...и здесь... Об ответственности за дачу ложных показаний. Можешь идти. Нужно будет, вызовем тебя.

Вечером Володя встретился с Юрой Горяевым. Было что обсудить.
- Что следак спрашивал? - спросил Юра как будто спокойно.
- Дракой интересовался. Говорит, Добролюбова все рассказала. Спрашивал, были ли с кем конфликты у Игоря. Да, самое главное... Он весь твой инстаграм перерыл, все фотки видел.
- А ты что?
- Я, как договаривались, все отрицал.
- Ну и хорошо. Не ссы, все будет путем. Нет у них никаких доказательств. Толик тоже молчать будет.
- Слушай, Юрка, я все думаю, если бы не тот вечер, не этот спор дурацкий, он был бы жив. Ведь так же? Я же пытался его остановить!
- Опять за свое. Зассал, что ли?
- Нет, не это. Я вот вру, и мне кажется, что я его предаю. Спать плохо стал.
- Дурак! Нас, что ли, заложить хочешь?
- Нет, я могила. Просто на душе как-то неспокойно.
- Ну, сходи, свечку поставь. Что я тебе, психолог, что ли?

Вернувшись домой, Володя лег на диван. Не шел из головы сегодняшний разговор со следователем. Володя колебался, как маятник, между крайними точками. С одной стороны, был страх перед следователем, с другой — сознание своего предательства, желание во всем признаться, облегчить душу. Раздался телефонный звонок. Голос Нади звучал тихо, как с того света.
- Вовка, в пятницу девять дней будет Игорю. Ты поедешь на кладбище?
- Уже девять? - растерялся Володя, что-то лихорадочно подсчитывая в уме.
- Мать его будет, кто-то из учителей. Мне бы хотелось, чтобы ты приехал, вы же дружили. У меня фотография есть, где вы с ним рядом за столом сидите, ты еще рожу скорчил, а Игорь улыбается.
- Я буду, Надя.
- Договорились. В десять часов.

Тихо и пустынно было на новом кладбище. Снег припорошил кресты и черные гранитные надгробия. У свежей могилы стояла группа молодежи, на вид лет шестнадцати, и несколько человек взрослых. На холмике, усыпанном цветами - простой деревянный крест с надписью: «Игорь Николаевич Вышенков. Помним, любим, скорбим», а у подножия креста — фотография светловолосого юноши в синем пиджаке, белой рубашке с черной бабочкой, взглядом тихим и кротким. Моложавая женщина лет сорока пяти, не переставая плакать, пыталась зажечь на могиле тонкую восковую свечу, но порывы ветра гасили ее вновь и вновь. Володя Синицын стоял в стороне от всех, трясущимися руками пытался раскурить сигарету, и выглядел потерянным. К нему подошел мужчина средних лет в черных роговых очках.
- Вот, Володя, - сказал он грустно. - Жизнь человека, как мгновение...Больно... Но надо дальше жить. Впереди экзамены, а у тебя с учебой не очень.
«Господи, - думал он, - что за чушь я несу, надо найти слова, а я не могу...»
- Да при чем тут учеба? Я, Михаил Львович, его матери не могу в глаза смотреть.
- Знаешь что, - Михаил Львович обнял юношу за плечи, - давай-ка я тебя домой довезу. Вижу, ты дрожишь, а автобуса еще долго ждать.
Они сели в старенький «форд», и учитель налил горячий кофе из термоса.
- На, согрейся.
Наступило долгое молчание. Володя, насупившись, прихлебывал кофе. Потом заговорил.
- Я, Михаил Львович, рассказать хочу, как все на самом деле было. Пока не расскажу, не успокоюсь.
- Если тебе тяжело, то не надо.
- Нет, надо. Я ведь был там... Мы следователю все врали...
У него дрожали руки, и, допивая кофе, он пролил его на свой пуховик.
- Помните тот день, когда Игорь первый раз в класс пришел? Вы тогда его представили и со мной за одну парту посадили. Он меня к себе сразу расположил как-то. Тихий такой, скромный. Но в школе таких не любят, над такими с младших классов подшучивают. Ну так вот, у него за спиной Толик сидел, да вы знаете. Так он его весь урок в спину авторучкой тыкал. Игорь повернется, а он то тетрадь, то карандаш просит, то просто отвернется, будто не он вовсе. Я бы не выдержал, по зубам бы дал. Ну, мне интересно, как новенький реагировать будет, надо ведь знать, что он из себя представляет. Игорь покраснел весь, но терпел до конца урока. Да и что он мог сделать? Не жаловаться же вам. На перемене я его с нашими познакомил. С Юркой Горяевым, с тем же Толиком. Вы же знаете, что Юрка руфер. По крышам там, на подъемный кран, вообще всякую движуху любит. Эти два дома в нашем районе, ну, там, где все и случилось, стоят очень близко друг к другу. В одном месте, если напрячься, можно с дома на дом перепрыгнуть. Мы на крыше часто собирались на тусовки. Ну, прыгали, конечно, а Юрка и похлеще фокусы выделывал. Мы решили новенького с собой взять, на слабо проверить. Он сначала все отказывался, на уроки ссылался, но Юрка уговорил. Можно же и почилить один вечер. Когда мы в рекреации болтали, к нам Надя Добролюбова подошла. Я видел, что она Игорю понравилась, смотрел он на нее как-то по-особенному. Я его потом предупредил, чтобы на нее планы не строил. С ней же Юрка хотел встречаться, а она ему все отказывала. Если бы я знал, что из этого потом выйдет! Ну так вот, я в тот вечер за Игорем зашел, повел его к нашему дому. Там на шестнадцатом этаже нужно на черную лестницу выйти, один пролет вверх, там сходни металлические к люку, через который на крышу можно попасть. Мы поднялись, а Юрка с Толиком уже там сидят, курят. Ну стали с дома на дом прыгать, потом Юрка за карниз зацепился, ноги в пустоту свесил, а Толик его снимает, чтобы потом в инстаграм выложить. В общем, трэш. А Игорь к вентиляционной шахте прислонился, сидит, смотрит. Потом Юрка к Игорю подходит, давай, говорит, прыгай. Игорь отказываться стал, сказал, что высоты боится, а Юрка с Толиком все свое. Не ссы, говорят, прыгай. Смотрю, он встал, подошел к краю крыши, а ноги у него дрожат. Потом на коленях подполз к парапету и вниз заглянул. Вижу, у него мандраж не шуточный, бледный весь. Я сказал, чтобы отстали от него, мол, свой парень, не хочет, пусть не прыгает. А они все свое: ссыкло и ссыкло. В общем, отпустили мы его, он домой ушел. Потом в одно из воскресений мы классом в Мариинский театр ходили на «Анну Каренину». Тогда у Игоря с Надей все и началось. Он с ней рядом сидел, а потом домой провожал. Не знаю, чем я его доверие заслужил, но он мне рассказывал, что в тот вечер они впервые поцеловались. Они вообще очень подходили друг другу. Оба без отцов росли, оба честные такие, аж до странности. Надю-то я давно знаю. Дай, говорю, математику списать, а она отказывается, лучше, говорит, я тебе все объясню, а ты сам сделаешь.
Через неделю был день рождения у Веры Беловой. Там наших человек десять собралось. Она и Игоря пригласила, Надя, Юрка с Толиком тоже были. Пока роллы и пиццу ели, все спокойно было. Потом шампанское пили, а Юрка вино крепленое, наклюкался он. Потом стол в угол сдвинули, танцевать стали. Сначала Монгерштерна слушали, да вы, наверное, такого не знаете. Потом Надя какую-то старую песню поставила, медленную. Вот Игорь ее и пригласил танцевать. Юрка увидел, и как с катушек слетел. Подошел, Игоря в сторону отвел и двинул ему по лицу. А удар у него будь здоров. Игорь отлетел, о книжный шкаф ударился, тот чуть не упал. Понятно, все в шоке. Вера Белова между ними встала. Мальчики, мальчики, говорит, вы что, хотите день рождения испортить? А в комнате молчание, все на Надю смотрят, что она делать будет. Она к Игорю подошла, кровь платком вытерла. Потом на Юрку посмотрела, а в глазах страха нет — одно презрение. Игорь ее за руку взял и увел с собой.
На следующий день Юрка к Игорю подошел. Что, говорит, хочешь с Надей встречаться? Давай, докажи тогда, что ты мужик. Пойдем на крышу, будешь прыгать. Прыгнешь, я от тебя отстану, она твоей будет. Или, говорит, очко жим-жим? А Игорь стоит, губа опухла, вид несчастный такой. Потом посмотрел на Юрку как-то странно. А давай, говорит, прыгну. Забились в тот же вечер в шесть часов на крыше встретиться. Я с Юркой и Толиком шел, в тот вечер еще подморозило после дождя, скользко было. Поднялись. Смотрим, у вентшахты Игорь сидит, курит. А он раньше не курил никогда. Ну что, говорит Юрка, иди, доказывай, что ты мужик. Я к Игорю подхожу, говорю, может, не надо. А у него вид решительный, я его таким раньше никогда не видел. Нет, говорит, прыгну, а у самого ноги дрожат. Толик подначивает. Давай, говорит, ссыкло, иди, доказывай, а я снимать буду, потом Наде покажу.  Игорь подошел к парапету. Стоит, задумался, а на лице смятение. Потом вдруг встал обеими ногами на парапет. Смотри, кричит, Юрка, я не боюсь, я ничего не боюсь. Вдруг ноги у него зашлись, будто танцевать стал. Это он на лед ногами попал, я это потом заметил. Я все это видел как в замедленной съемке, потому что время для меня остановилось. Я кричу: стой, не шевелись, сейчас тебе руку подам. А он руками взмахнул и полетел в этот чертов треугольник между домами. Мы вниз побежали, а там уже народ столпился, ну дальше вы знаете.

Попрощавшись с Володей Синицыным, Михаил Львович направился домой. Услышанная история не отпускала его. Он сел за письменный стол и достал тетрадь, на которой было выведено аккуратным почерком: «Игорь Вышенков, 10 б класс. Сочинение». Он раскрыл тетрадь и погрузился в чтение: «Вот Толстой пишет: «Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Мне кажется, что этим счастливые семьи как-то принижаются. Что значит одинаково? За этим видится какая-то обыденность. А между тем каждая любовь и каждое счастье уникально.  Есть любовь Анны к Вронскому, и есть любовь Левина к Кити. И чем одна ниже или примитивней другой? Если люди любят друг друга, то они обязательно буду счастливы! А еще я думаю, что сама жизнь есть счастье. Оно, счастье, может быть совсем простым. Я недавно видел на прогулке молодую женщину в желтой куртке, с ней рядом собачка маленькая на поводке и девочка розовощекая в фиолетовом комбинезоне. Девочка идет и подпрыгивает от радости. Видно, что радость так ее переполняет, что стоять на месте она не может, ей нужно непременно прыгать. И я подумал, что это и есть счастье. Сто лет назад никого из нас на свете не было, но была такая же женщина с собачкой, и девочка розовощекая тоже была. Еще сто лет пройдет, нас не будет, а все повторится. А еще я думаю, что за любовь нужно бороться. Может быть, в этой борьбе, в том, чтобы победить свое малодушие и есть счастье?»