Как Цезарь был заклан во имя свободы

REX LUPUS DEUS
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Дата покушения на самодержца - пожизненного диктатора Гая Юлия Цезаря, могильшика Римской олигархической республики, готовившего ее превращение в средиземноморскую монархию эллинистического типа - была назначена сплотившимися против него заговорщиками-республиканцами на 15 марта - иды марта - 44 года до Рождества Христова.  Дольше медлить было попросту нельзя, иначе Цезарь отбыл бы из Рима  к своим «контрактникам», готовящимся к походу на Парфию. Назначенное на 15 марта в курии Помпея заседание римского сената должно было, как предполагали заговорщики, послужить поводом для провозглашения Гая Юлия царем – ведь только римский царь, согласно давнему пророчеству, мог победить парфян на поле боя. Таким образом, у заговорщиков имелось сразу две причины не медлить с переходом от слов к делу.
Не было недостатка в предостережениях, адресованных Цезарю и доходивших до «деспота» в той или иной форме. Однако же пожизненный диктатор не был суеверным ни от природы, ни в силу полученного им воспитания, и потому не придавал предсказаниям никакого значения, хотя порой создавал  у своего суеверного окружения противоположное впечатление, чтобы  его свитские спутники-«комиты» не смущались духом. Так, например, когда Гай Юлий, во время гражданской войны с противостоявшими ему сторонниками полководца и политика Гнея Помпея «Великого», высадившись с войском близ Кирены и ступив на африканскую землю, споткнулся и упал на руки (что могло быть истолковано как недоброе предзнаменование), он воскликнул: «Африка, я беру тебя в плен!». Поэтому и полученное незадолго до покушения предостережение остерегаться мартовских ид, было Цезарем проигнорировано с «авгуровской» усмешкой просвещенного человека, хорошо знающего, что к чему….
В последний вечер перед покушением Гай Юлий был в гостях  у своего сторонника Эмилия Лепида. Когда за дружеской беседой речь зашла о том, какая смерть самая лучшая, диктатор быстро, не задумываясь, заявил: «Внезапная!».
До самого последнего момента заговорщики не были до конца уверены в успехе своего предприятия. Цезарь внезапно отменил намеченное заседание сената. Его жена Кальпурния, за которой, вероятнее всего, скрывались лица, желающие предостеречь диктатора, но не имевшие к нему прямого доступа, заявила мужу, что видела дурной сон. Поскольку Цезарь не слишком хорошо себя чувствовал (видимо, после выпитого за ужином накануне), он решил прислушаться к уговорам супруги и остаться дома. Но заговорщики прислали к  диктатору на дом одного из его военачальников-легатов времен Галльской войны – Децима Брута, которому удалось без особого труда переубедить «потомка богини Венеры», своего старого боевого товарища и командира. Предназначенное для Цезаря золотое кресло, уже вынесенное из курии, было возвращено на  свое место.
Однако нервам тираноубийц предстояло в тот зловещий день еще не раз пройти испытание на прочность. По пути в курию Помпея диктатора не раз останавливали. Некий ученый грек Артемидор передал Гаю Юлию свиток с настоятельной просьбой срочно и без свидетелей ознакомиться с его содержанием. Свиток якобы содержал достоверные сведения о заговоре и о заговорщиках. Однако Цезарю помешали заглянуть в этот свиток. Окруженный многочисленными просителями, занятый беседой с друзьями и знакомыми, он все никак не мог зайти в курию. Ожидавшие его там заговорщики сидели, как на иголках или как на раскаленных углях, опасаясь, что их план может быть в любое мгновение раскрыт.
Требоний шуточками и анекдотами задерживал заместителя диктатора - консула Марка Антония, своего старого боевого товарища, у дверей зала заседаний, ибо вся шайка тираноубийц побаивалась недюжинной физической силы и личной храбрости воинственного консула.
Наконец Цезарь воссел на своем золотом «тронном» кресле. Как и было заранее условлено, к нему приблизился заговорщик Туллий (или Тиллий) Кимвр (Кимбр, Цимбр, Цимвр) с прошением о помиловании его изгнанного по указу диктатора брата.
Когда Гай Юлий отклонил прошение, все заговорщики поднялись с мест, приблизились и окружили кресло Цезаря, присоединяя свои просьбы о помиловании изгнанника к просьбам Кимвра. Тот схватил Цезаря за тогу и обнажил шею «потомка богини Венеры», что и было условленным знаком. Публий Каска пырнул Цезаря сзади кинжалом то ли в шею, то ли в затылок (здесь данные источников расходятся). Однако террорист был слишком возбужден, чтобы нанести смертельный удар. Раненый Цезарь обернулся и с криком: «Каска, злодей, что ты делаешь?» (или: «Каска, злодей, да ты что?») пронзил руку террориста единственным имевшимся у него «оружием» – стальным писчим грифелем-«стилем». И тогда все высокородные душегубы выхватили из-под сенаторских тог спрятанные там кинжалы и мечи.
Утверждают, что, увидев среди своих убийц пощаженного, приближенного и обласканного им Марка Юния Брута (по мнению некоторых - внебрачного сына диктатора), Цезарь прекратил сопротивляться, накрыл голову полой тоги и молча дал убийцам исколоть себя клинками. Некоторые авторы приписывают умирающему горестный возглас: «И ты, Брут!» (или даже: «И ты, Брут, сын мой!» либо: «И ты, дитя мое!»), вошедший в анналы римской и мировой истории. Биограф Цезаря грек Плутарх Херонейский излагает события несколько иначе и, вероятно, более реалистично, более близко к истине. Согласно биографу из Херонеи, заговорщики, стремившиеся непременно все без исключения принять участие в заклании диктатора (как ритуальной жертвы на алтарь свободы), «повязать себя кровью», теснясь вокруг пронзаемого вновь и вновь клинками, мечущегося в агонии Гая Юлия, мешая друг другу достать его мечом или кинжалом, в суматохе наносили раны не только Цезарю, но и друг другу, так что никто из них уже не знал, чью кровь кто из них проливает. А пораженные ужасом сенаторы, не вовлеченные в заговор, сидели, как парализованные, на своих местах, пугливо вслушиваясь в предсмертные вопли диктатора, который, многократно раненный остервенелыми тогоносцами в лицо и в глаза, корчился, как жертвенное животное, под руками душегубов, залитых  его и своей собственной кровью…
Осматривая зверски обезображенный «борцами за свободу» труп Гая Юлия, его личный врач обнаружил на теле диктатора двадцать три колотые раны (из которых якобы лишь одна единственная оказалась смертельной)…
Свершив свое кровавое «общее дело» - «святую народную месть» -, убийцы оставили труп закланной ими во имя свободы жертвы лежать у подножия восстановленной по приказу Цезаря статуи Помпея «Великого», как бы восторжествовавшего (пусть даже посмертно) над тем, кто его победил в гражданской войне.
Брут, залитый кровью, как и все его «подельники», обратился было с речью к  сенату, однако при первых же звуках его, надо думать, хотя и хорошо поставленного, но охрипшего от волнения голоса, охватившее «отцов, занесенных в списки» при виде убийства оцепенение прошло, и «патрес конскрипти» в панике разбежались. Курия Помпея мигом опустела…
Между тем, известие о разыгравшейся на заседании сената кровавой драме распространилось по  всему Вечному Городу на Тибре. Положение стало критическим. Жители Рима спешили забаррикадироваться в своих домах. Испуганные не меньше бежавших сенаторов и прочих сограждан, заговорщики, громкими криками возвещая «Граду и миру» о совершенной ими «народной расправе над тираном», заняли Капитолий и тоже там забаррикадировались.
Только приближенные Цезаря Марк Антоний и Эмилий Лепид (своевременно сбежавшие от заговорщиков), осмелились теперь вернуться в опустелую курию Помпея и приблизиться к трупу диктатора, весь день пролежавшему на залитом кровью полу перед статей «Великого».
Судьба Римской республики по-прежнему висела на волоске. Заговорщики возблагодарили богов за дарованную им удачу в благородном деле возвращения Риму свободы, но не знали, что им делать дальше с этой свободой…
Здесь конец и Господу Богу нашему слава!