Радио Воскресенье запись 21. 05. 2024

(Запись  выйдет в эфир в летние месяцы. В передаче использованы опубликованные ранее рассказы с незначительными   сокращениями)

          Здравствуйте, дорогие слушатели, я рад встрече  с вами. 
         Любой писатель, любой поэт все-таки  не удержится от соблазна рассказать о себе. Хотя всерьез  себя   я  писателем   не считаю,  но литература всегда была моей страстью.  Любовь это чувство, которое не поддается рассудку.
         О чем я буду говорить?  Это  разговор  о давних годах,   о  родных и близких, даже про кошек и собак. Короче, я буду говорить обо всем сразу,  не выстраивая события по порядку.    Стихи и рассказы будут вперемешку.

Конечно, я  пишу стихи. Часто  несерьезные. С них и начну.   О деде и внуке.

У деда  что ни слово, то загадка,
И я стараюсь деда понимать,
Он говорит порою очень кратко,
Бывает так,  что  не могу  унять.

-  Дед - балабол, - чуть-чуть как бы с укором
Про дедушку говаривала  мать.
Мы с дедушкой выходим на пригорок,
У ручейка садимся  отдыхать...

- Внук,   под окном у нас  растет будильник,
Как воробей  трещит, едва придет рассвет,
Ох, попадет однажды на навильник!
А Дед-Мороза  думаю что нет...

- Иван Морозов, он по переулку
Зимою в красной  шубе  не ходил,
Не разносил он по деревне  булки,
Но  песни пел, чудесно голосил.

- У нас в саду деревьям  неприютно.
Они же приспособлены  летать,
Никто не говорит им: -  С добрым утром!
 И  не приходит спинку почесать!

Медведь о сосны  в роще чешет спину,
Когда весной отходит ото сна.
Сам видишь в мочажинке там осину,
Вчера была как будто не видна.

Наверное, вчера пустила корни,
А  рядышком рябинка да  ольха,
Осинка-то конечно попроворней,
А  жизнь у ней, как  у  меня,   лиха...

А я не верил в дедушкины  сказки,
Не верил, могут яблони летать.
А дед был выдумщик, ему хватало краски
Всегда, чтоб жизнь с цветами рисовать...

    Деда всегда слушать интересно.   Навильник – это понятно что.  Большой клок сена на вилах. А будильник, это воробей, который мешает  деду спать. А мочажинка – вот она, под ногами. Сырое  место.

    Больше всех я люблю деда. Я всех люблю больше всех. А дедушку особенно больше всех.

    Лето - это бесконечная свобода.  В   детстве я часто ходил  на рыбалку. Попрошу Вас, Вероника, прочитать вот это мое стихотворение  о рыбалке. Прямо с заголовком. Послушайте, какое оно звонкое, а!

Рыба Ры

В сонной речке у горы
Обитает рыба Ры,
Мало кто об этом знает,
Только я и комары.

Рано  вышел со двора,
На  реку идти пора
Я один сижу  у речки
Нынче с самого утра.

Знает также   мошкара,
Что бывает в речке Ра.
То не рыба, и  не птица.
Что же это, детвора?..

Вдоль по  речке можно плыть,
С кем бы мне  поговорить?
В речке раки и ракушки
и лягушки, может быть.

Набирают воду в рот
И ни слова целый год.
Может, кто бормочет в стае,
Кто их в речке  разберет...

Жалко, рыбка не клюет,
Дома дел невпроворот!
Я давно  сижу у речки,
А улов - наплакал кот.

Приближается жара,
Не клюют ни Ры, ни Ра,
Посмеются надо мною
Нынче дома повара.

     Я сочинил это стихотворение специально для тех из вас.  ребята, у которых  этот звук плохо получается.  Дело-то  поправимое. Видимо. я вот в детстве плохо старался...
     Я  обещал вам еще и про бабушку рассказать. 
     Вот и первый рассказ. Их будет три.

       Случай  про бабушку, Елизавету Андреевну,   и  про часы.

   
     Часы висели на стене и назывались ходики, потому что у них был маятник, ходивший из стороны в сторону, и мне казалось, будто маленький гномик, поселившийся в них, легкой палочкой стучит по стенке. Я и сейчас  люблю этот звук. Тик-так, тик-так, тик-так...
  Однако, слушайте!
         
        Моя бабушка, стоя в  углу, привычно молилась. Случался иной раз у нее приступ особого усердия,  тогда она  становилась на колени и клала поклоны, ударяясь лбом о пол. Отмаливала свои прегрешения. Какие  грехи могли быть у милой старушки?   Делала  это она больше по привычке, мне же ясно было, что бабушка у меня безгрешная.  Она говорила, что зарабатывает всем нам божье благоволение, то есть милость господню.

             Так вот,  было утро.  Окончив молитву, бабка привычно перекрестила окна, а затем меня.  Это оберегало нас от нечистой силы. Кусочек святости неведомым путем переходил и  на меня.  Бабушка меня любила, но держала в строгости. Нечистая сила могла  возникнуть рядом  в любое время, и днем, и вечером, причем совсем неожиданно,  заставляя делать всякие глупости: прыгать на кровати, стащить шанежку на кухне или убежать в лес без спроса, в ложок за горой. Встреча с неведомой силой ни к чему  хорошему не вела, она могла запросто  окончиться плохо. Бабушка всегда была начеку,  веник у нее всегда был под рукой.

     Обезопасив меня от несчастий, бабушка сказала: - Сиди дома сегодня один. Никуда не убегай. Я пойду к Бакулиным. Им помочь надо. Поздно приду. Суп в печке, тарелка на столе, ешь. Пустую на столе не оставляй.
         Тарелку мне, после того, как поел, надо будет вымыть  в тазике, стоящем  на залавке. Залавок у нас был крепкий, крашеный, с двумя выдвижными ящиками и  дверцами, за ними мы держали снедь, и там же  хранилась  посуда.
      
      Снедь  это еда  –  банка с пшеном, в полотняном мешочке крупа, пшено или манка, бутылка подсолнечного масла с промасленной бумажной пробкой, хлеб и макароны. Еще хлеб.  Картошка была в подполье. Щи стояли на загнетке. 
      Особый интерес представляло местечко в шкафу, где хранился сахар. Но мне было строго-настрого приказано  сахар не трогать. Там же, в выдвижных ящичках лежали вилки, ложки и пара плохо заточенных ножей.
    
      День, о котором я рассказываю, не был удачным. Потому что я успел натворить  несколько дел.  Пролил стакан молока, а оно было покупное.   Порвал штаны, зацепившись непонятно где за какой-то невидимый  сучок.  И самое главное дело было связано с  часами-ходиками.

       У всех в деревне на  главной стене висели часы, которые тикали днем и ночью. Маятник равномерно качался, провожая секунды одну за другой. Часы были для меня вещь не слишком нужная. Но я  в вечерней тиши легко засыпал под стук маятника. В тишине этот звук хорошо действовал, легко убаюкивал. И каждый раз меня преследовала мысль, почему часы шли, не останавливаясь. Мне хотелось отыскать причину,  она была скрыта от глаз, я не мог объяснить себе такого странного их поведения. Я еще не понимал их назначения, для  меня  два часа дня ничем не отличались от четырех.  Почему-то, продолжая вслушиваться, я вдруг переставал слышать удары. Я засыпал, не слышал их во сне,  а они ходили. Удивительная вещь, эти ходики.
      
        На циферблате у нас, как и у всех в деревне, была одна и та же картина: медведица с медвежатами  встречает раннее утро в лесу. Я потом узнал много интересного и о картине, и о художнике. Стрелки, большая, и другая, поменьше, оканчивались  небольшими колечками с острием, указывающим на цифры, которых я   еще не знал. Часы были самое сложное устройство в доме, подтверждение прогресса, постепенно входящего в нашу жизнь.  Керосиновая лампа,  навесной замок, часы, зеркало в простенке - вот и все чудеса деревенского быта.
      Но мир был  сказочным и прекрасным.
      Я спрашивал взрослых, озадачивая их:  как это часы ходят.  Как это маятник все время качается? Они не замечали ничего особенного, ну, ходят и ходят, что тут непонятного.
      Однажды кто-то сказал мне, все дело в гирьке.
      И я стал обращать внимание на цепь  и висящую на ней жестяную банку.
Зачем?  Непонятно.  Она напоминала  банку с рыбными консервами, с колечком сверху, за это колечко банка приделывалась к цепочке. 
      Что было в банке? Что же?  Что?

      Бабушка ушла. День был долгий, но мне было приказано дома сидеть. Я стал искать себе работу. Взгляд упал на часы.  Я достал из залавка нож и двинулся к часам. Раскрыть, раскупорить  банку было делом одной  минуты. Сейчас  все решится. Мне будет ясно, как  все работает.

    На стол посыпался речной песок. Такого песка у нас было вдоволь на речке. Больше в  банке не было ничего!  Я был ошарашен, мне стало не по себе!  Что делать?! Обратно не собрать? Но как бабушке объяснить, зачем я это сделал?  А маятник остановился, ясно показывая, что все дело в этом самом грузе. В ней  же из речки песок,  вот и все!
     Вот что  заставляет маятник двигаться!  Песок! Это невероятно!  Когда вернулась бабушка, что-то во мне сломалось. Я был подавлен и грустен. Я показал ей на результаты своего исследования и тоскливо спросил: - Так отчего же они  ходят?
- Что?
- Часы.
- Ну, ходят и ходят. Что ж тут такого.
Бабушка рассматривала горку на столе: - Весь  здесь?
- Весь. – ответил я понуро.
    Она крякнула,  полезла в сундук, достала холщаный мешочек, смахнула в  него всю горку  и положила туда же искалеченную пустую банку. Аккуратно мешочек завязала и молча привесила  к цепочке. Толкнула маятник – и часы пошли!
    Это поразило меня с прежней силой!  Непонятно, в чем было дело, в песке, в банке, а теперь еще и в мешочке!  Бабушка оказалась великим изобретателем. Хотя и не могла объяснить, почему часы ожили! Я  прекрасно понимал, что гирька тяжелая. Но тяжелыми были и другие вещи, а часы стали ходить, как  они и раньше ходили, день и ночь. Почему?
    Бабушка меня не наказала. Вид у меня был виноватый.
    - Ты что, четыре  часа так просидел?  Стрелки на двенадцати, а сейчас, поди, часа четыре. Пойду к соседке, тетке Гале,  время точно разузнаю. А то мать завтра утром на работу опоздает…
 
      История с часами стала известна всей улице. Все смеялись и многие говорили: - Какой умный парень!
     Последнюю точку в истории поставил дядя Василий, кузнец.  Он остановил меня на улице и сказал: - Пойдем со мной!  Выбрал кусок  металла, поколдовал   и сковал новую гирьку.
     Вопрос так и остался открытым вплоть до восьмого класса школы, когда нам рассказали про притяжение земли.  Причем тут земля? Если  ее, эту гирьку, раз в день  вверх не поднимать, то маятник остановится.   И  еще я узнал, что на картине у художника Шишкина явная ошибка. Не бывает у медведицы трех сыночков сразу. От силы два, больше ей не прокормить.   
    И это правда. Моя мама меня и бабушку с трудом кормила. Годы были такие, голодные.
   
    ***
    Но на этом я не остановился. Вопросы продолжали сыпаться, как дождь в летний день.  Почему крапива жжется? Полынь так сладко пахнет? И меня занимал совершенно непонятный людям вопрос, почему зима  и лето. Всем понятно, солнце ниже или выше. Летом солнышке печет,  а зимой оно меньше греет. Но ведь оно меньше не становится, Улетало бы далеко, становилось  бы просто маленькой звездочкой на черном небе. Но нет, одно одинаковое, как зимой, так и летом. А декабрь и июль, такие разные. В году двенадцать месяцев. Откуда солнышку знать, что сейчас июнь а не  декабрь? Весна тянется долго, а зима наступает быстро, Снег  выпал и зима. Откуда солнце знает, надо  греть сильней? Зачем  ему надо опускаться или  подниматься? Такие  вопросы ставили людей в тупик.  Мужик начинал чесать в затылке,  потом плевал на землю и говорил:
- Какого черта ты мудришь? Время подошло, ноябрь кончился,вот и зима подоспела. Ему казалось, что ответил он на вопрос.

  А я не унимался: - А потом почему январь будет? 
- Что  будет, что будет?  Что же тут непонятного. И он смотрел на меня как на дурака. И только мой дед посмотрел на меня внимательно и  сказал: - Дело божье, я не знаю.Учись, и тебе скажут.               
   
   Только потом в школе сказали, что дело в двух вращениях, что земля ходит вокруг солнца и вращается сама, вокруг своей оси.
 Ось. если соединить северный и южный полюса прямо через центр земли. Так мы все умнеем понемногу.Оказывается, что даже все великое просто. И я подумал, что ничего более великого, чем человек, в природе нет. Вот уж где надо выкладываться по  полной. Чтоб ветер в голове не свистел.
 
   Я любил ходить в школу. Приятно получать хорошие оценки, говорить с учителями, читать , быть вместе с друзьями.  Вот и второй рассказ.


                Успех

        Я  вместе со всеми тихонько подрастал, становился серьезнее,  уже  писал  стихи. Помню свое  первое  свое большое выступление на сцене  в  нашем клубе.

        Клавдия Ивановна подозвала меня к себе  перед уроком.  – Завтра, Коля,  приди  в белой рубашке.   Будет  последняя репетиция.
      У нас в  деревне есть клуб,  старое деревянное здание. Там показывают   кино, выступает художественная самодеятельность.  Из города к нам артисты  не приезжают, неохота им трястись по нашим сельским дорогам.  Деревня небольшая, да и в городе никому не скажешь с гордостью, что я выступал в деревне Калиновке.  Мол,  меня там встречали овациями,  а  зал на полсотни мест  был битком набит, яблоку  негде упасть... 

     Мы своих  артистов  знаем и любим.  Наши выступают бесплатно. И  гордимся ими, они выступают не хуже городских.  Парни и девушки  поют, а баянистом у них Василий Николаевич, наш учитель музыки. В клубе есть наш местный оркестр.  На концерты приходит пол поселка, даже моя мама ходит.   

      В школе у нас традиция в ноябре давать  концерт для родителей. Это событие для   школы и  для всей  деревни.  Первоклашки  стихи рассказывают, у старших классов свои номера. Народу в клубе бывает больше, чем  на родительском собрании.
      Мы к выступлению заранее готовимся. У нас в школе есть хор, но в нем не все ребята из нашего класса.  Я не умею петь.  Нет голоса,  медведь на ухо наступил. Мама поет, но  я не в нее.  Василий Николаевич, наш баянист, мне только один раз в жизни пятерку поставил. Он кнопку на баяне нажал, и надо было сказать, какую слышишь ноту. Он почему-то вызвал к доске меня, и я угадал, что это нота си.  Потом спросил еще про несколько. И  сказал тогда:
  - Что же ты?  Слышишь, а в хоре не поешь.
  - Не умею я, Василий Николаевич.
  С тех пор он мне четверки стал ставить по пению.   А до того были тройки. В восьмом классе уроков пения уже не было. Я не переживал из-за этого.   Другие предметы интереснее. Я еще и рисовать не умею. Ну и что!  Петь или не петь,  рисовать – не рисовать, какая разница!
     Зато как-то так само собой  получилось, я стал  писать стихи.  Никто  в школе не делал этого, кроме меня.  Я   сочинял  стихи про зверей,  про  лису и зайцев. Они все у меня разговаривали, и Клавдия Ивановна сказала, что  это басня получается.  Я сильно обрадовался, когда  она мне растрепанную книжку Ивана Андреевича  Крылова отдала.  Еще в пятом классе. С тех пор я ей  показывал  стихи,  и  она ошибки поправляла.

    Так я  вот о чем.  В воскресенье будет в клубе концерт. Афиша уже неделю висит у входа в клуб. И возле школы тоже.  Я обрадовался, когда Клавдия Ивановна  предложила мне прочитать  свои стихи в клубе.  Мама удивилась, все мы обрадовались.
     Я стихи люблю. Нам иногда дают что-то выучить наизусть. Конечно, люблю  Пушкина, Лермонтова. Читаю  Афанасия Фета,  Кольцова. Их в школе  не изучают. 

- Размахнись рука, раззудись плечо
Закричу сычом, всё ли нипочём
Прогляну лучом между тучами
В клочья разорву очи сучьями...
      
       Удивительный человек Алексей Кольцов.  Но почему надо глазами  на сучки натыкаться, не знаю, не понимаю.  Надо писать, чтобы ясно было людям. Мало кто о нем знает.
       Или вот еще, милая старушка Арина  Родионовна.  Словно  о бабушке моей написано. Или еще прекрасно сказано: «Выхожу один я на дорогу, Сквозь туман  кремнистый путь лежит... Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу. И звезда с звездою говорит...»  Знал поэт, какие острые края у  кремня, не зря так сказал. Блестит камень, и края острые. А какое одиночество! Потрясает до дрожи.  И чтобы  «сильный дуб склонялся и шумел...» Я стал сначала думать, и потом вдруг стал писать стихи получше. Стараюсь, как  умею.
       И вот в воскресенье я буду читать три своих стихотворения. Их много, но читаю три. Первый раз всем в клубе.   Я чувствую и радость, и  заячий страх. Мне вдруг свои стихи  показались неинтересными.    Что люди скажут? Как читать? Надо читать с чувством. Чтобы голос звенел.  Я прочитал, маме понравилось.  Я  ни разу не сбился,  и немного успокоился.  Будь что будет.
 
      Репетиция была в классе вместо урока литературы. Те, кто участвует,  выстроились у доски, я должен был рассказывать последним...  Ребята шумели, а потом стали слушать. Я читал про чудную девушку, у которой волосы золотые и  волнами на ветру колышутся.  Как у Лорелеи.
     Я тогда сидел за третьей партой в первом ряду с очень милой девчонкой. Она была светловолосая, весь нос в конопушках,  словно на него медом брызнули. И  улыбалась как ясное солнышко. Мне она нравилась очень.
    И вдруг Колька Захаров, он не выступал и сидел за последней партой, на весь класс крикнул: - Это он о Ленке  своей!   О Ленке Малкиной!
     Все вдруг расхохотались, а я покраснел до пяток.
   - Тише, ребята, успокойтесь. вы знаете, как трудно писать стихи. - Коля, ты срываешь репетицию,  - это не мне Клавдия  Ивановна  сказала,  это Коле Захарову.
    
     У меня перехватило горло.  Главное, чтоб не выступили слезы. И вдруг по мне  волна прокатилась. Волна отчаянной смелости. Я почувствовал, что  если заговорю, то   голос у меня  зазвенит, и я впрямь весь зазвенел. Все вдруг  умолкли, а я звонким сильным  юношеским  голосом, какой бывает у молодых петухов, вытянулся и  стал опять читать стихотворения. Во второй раз.  Выделял отдельные слова и мысли. Все враз умолкли, а когда я закончил читать, ребята взревели. Девчонки и мальчишки  стали мне хлопать, как будто я был на сцене большого театра.

     Тогда я, ни о чем не думая,   без разрешения Клавдии Ивановны пошел по ряду и сел на свое место около  Лены. Лицо у  меня горело,   уши алели, как красные маки.  Я буду Лену защищать, пусть все смеются.   Я понял великую силу слова.   
    Я увидел свою раскрытую тетрадь по русскому языку. На правой, чистой странице лежала конфета
-   Спасибо, Лена, - прошептал я и закрыл  тетрадку. Пусть на нас смотрит весь класс.

    В воскресенье я читал свои стихи на концерте. Все замерли, когда я  читал про Лорелею.  Я прочитал на немецком, всего два куплета, а потом свое. Мне громко и долго аплодировали. Лена сидела в зале. Я видел ее. Мне хотелось спрыгнуть со сцены и подойти к ней. Я улыбнулся и помахал залу рукой.

И последний, самый трудный рассказ.   Называется

                Старый сотовый телефон

      Мне   подарили телефон. Просто отдали тот, который был  у деда. Он  был куплен давно, на  нем были большие кнопки. Почему такие большие  непонятно, так как дед ходил в толстых очках и все видел.
     Правда, все терял и вечно звал внука найти ему то  очки, то книжку  с кроссвордами. Любил объяснять непонятные  слова.  Рассказывал, почему в далекую  старину, когда еще не было телевизоров, радио называли тарелкой, и какие-то телефонные  будки стояли на  улице,  а за звонок нужно было опустить двушку. Такие монетки раньше были,  две и три копейки. А  телефон  тогда  нельзя было положить в карман пальто  и забыть о нем. 
     Дед любил старые вещи. И теперь  Вовка  остался один. Ему шел уже девятый год, и он тяжело переживал, когда деда не стало. Это было так тяжело, как если бы он потерял и папу, и маму, и тетю Наташу,  и дом со всеми друзьями, и  весь белый свет. Он понял, что остался теперь один. Один, хотя с папой и мамой, потому что только деду можно было сказать все, и он  поймет, а теперь некому. Были друзья  в школе, но им не до тебя, а родители на работе, и  дома  только  ты один, да кот Васька. Придя из школы, Володя шел в комнату деда и садился за его стол, чтобы сделать уроки. Он верил, хотя и  не совсем, что дед видит, как он  старательно учится. Он старался  чисто и красиво писать.  Дедушка всегда говорил, что ему надо вырабатывать почерк, и что ему надо хорошо учиться.
    
     Ему запомнился один недавний разговор с отцом, когда  папа решил посмотреть, как Володя выполнил домашнее задание.
 –  Что тебе дед, говорил,  пиши аккуратнее! – сказал  он, открыв  тетрадку. – Смотри, как буквы прыгают, одна большая, другая маленькая.
    Он  не сразу увидел, как крупные слезы вдруг показались на глазах  у мальчишки, как он  наклонил вниз голову, и больше уже не смотрел на отца.
      Он не слышал ничего  больше из того, что говорил папа.  Ему хотелось убежать, как можно скорее. Он ведь старался писать красиво, но почему-то буквы получались разные. Онн  и в самом деле такие разные -   «о»  и «б»,  «а» и «д» .  Буква «о» была меньше других, но зато была почти  во все словах. Как и «а». А строчки сами собой ползут вниз, да еще иногда бывает, не ту букву напишешь. Вот слово самое красивое: хлеб. Оно пишется с буквой «б» на конце,  а есть еще  такие длинные слова, которые ровно написать совсем невозможно. Вот слово социалистический, которое дедушка мне  объяснил.  Социум - это народ, но это слово теперь никогда не встречается. В таком слове обязательно какую-нибудь букву пропустишь. Но папе что объяснишь, когда вдруг потяжелела голова и надо сдерживаться, чтобы не заплакать. Слезы бегут сами собой.
-  Ты  чего разрыдался? – вдруг спросил отец. – Ты не торопись, все получится.
-  А ты сам быстро пишешь?
-  Мне зачем быстро писать? Я за станком стою. Вот мама в бухгалтерии сидит, она пишет быстро.
      Володя сунул голову на грудь подоспевшей мамы и зарыдал, уже не сдерживаясь. Его теперь утешали  они оба,  говорили о том, как надо  писать, и  оба не понимали, отчего сын  плачет.  А Володя ушел и сел за дедушкин письменный стол.  Он всегда его внимательно разглядывал. видел на нем все мелкие трещинки и пятнышки, и теперь ему было  необыкновенно тяжело. Стол был старым, каким   был  дед, и этот стол  могли легко выбросить на  свалку за ненадобностью и купить новый. Но теперь это был его стол.  Из дома уже исчезли дедушкины вещи, его  пальто, зонт, тросточка.   Никогда! – думал он, - никогда!
       Кот Васька тоже любил быть с дедушкой. Кот  сейчас же  забрался к нему на колени и, хотя  кот никогда  не плакал, но Володя понимал его. Ему тоже жаль деда.  Кот теперь любит взбираться к нему на колени  и мурлыкать. Володя кормил его, это была его обязанность, и Васька понимал, что Володя ему лучший друг. Васька  даже ночью приходил к нему в кровать и спал у ног.
      Ни отец, ни мать совсем  не говорили с  сыном   о деде.  Даже когда дедушка  был жив, родители не обращали на него особого внимания. О чем с ним говорить? Папа не мог же говорить  о станке, мама не будет  с дедом  рассуждать о своих бухгалтерских делах. Так, дедушка   и  Володя оказались исключенными из семейных бесед  и потому-то сдружились по-настоящему.  У них двоих был собственный мир. Особенно, когда дел заболел и не смог ходить.  Когда Вова был дома,   дедушка  читал ему книги или  пересказывал  внуку разные истории. Володя, чтобы выработать почерк, писал ему  письма.
    
     Когда дед совсем еще не болел, мы   гуляли по городу, ели мороженки, ходили в кино. Хотя дома уже был цветной телевизор, дед говорил, что в нем нет интересных передач, он все вспоминал  какую-то Валентину Леонтьеву, и  говорил, что она очень похожа на мою бабушку, а я ее не помнил. Мы с дедом  рассматривали фотографии, где он был военным, потом геологом, и он говорил о своих друзьях по армии,  о том, как исходил Уральские горы  вдоль и поперек, вот теперь ноги-то и болят... Сегодня  для меня, взрослого человека, когда я вам все это рассказываю, едва всплыла бы  седая древность. Но я всю свою жизнь помню рассказы деда.
   Тогда после его  смерти  мне и отдали телефон. Я жалел, что на нем большой красной кнопки нет, чтобы позвонить деду.  Я поставил аппарат на зарядку, и он ожил. Это было чудо. Оказывается, есть бессмертные  вещи.  Я стал смотреть, что будет, если нажимать на разные кнопки...  Можно говорить с папой и мамой, но были номера совсем неизвестные, которые не отвечали.
    И вдруг из одного раздался голос: - Иван, это ты? Ты почему так давно не звонил?
    Я чуть не выронил телефон из рук: -  Алло, алло, это его внук Володя.  Дедушка два месяца назад умер.
  - Ох,  - охнул голос в трубке. - это внук? Сколько тебе лет? Голос такой  похожий.  Расскажи про дедушку.  Что и как.  А я про себя расскажу. Мы с дедом друзья с детства были.
- Ну-ну, перестань плакать. Давай приезжай с  папой ко мне. Отец ведь  меня хорошо знает. Давай, приезжай.  Скажи ему, что я его в отпуск себе  зову. Я на юге живу, вот и приезжайте отдыхать.
    Я знал, что дед родился на юге, в казачьей слободе.  Недалеко от  Белореченска, Краснодарский край, хутор Привольный.

  Я с нетерпением ждал отца домой.  Едва он  переступил порог, я подбежал к нему с вопросом:
- Пап, а когда у тебя отпуск?
   Он с недоумением посмотрел  на меня: - А давай поедем с тобой на станцию  Белореченскую. Там дедушкин друг живет. И он позвал нас к себе.
   
     Я долго и сбивчиво пытался объяснить, с кем я говорил. Наконец, отец взял у меня телефон и набрал номер:
-  Простите меня, я не догадался  позвонить Вам. Вашего номера у меня нет. Вот мой сын Вас нашел.
   Папа говорил долго. И снова нас позвали в гости... И, наконец, я услышал, как папа сказал: - Спасибо. Если  Вас не испугает, то мы  к  вам приедем, всей семьей.  Жена возьмет отпуск и прикатим. Папа хотел  увидеть  Вас, да плохо двигался,  едва ходить мог. Мечтал у вас побывать. Хоть мы осуществим его желание.
   И у меня появилась  мечта.  Которую  обязательно надо исполнить. Побывать  у  друга деда.  Стать похожим на дедушку.  Он добрый человек.
    А еще мне отдали всю дедушкину  библиотеку. Все самые интересные книжки..
    Тогда  я  еще осознал, что мы с папой родные люди. Раньше я об этом не задумывался, Я вдруг ясно понял, что наступит день, когда и его не станет.
   Мне вдруг стало ясно, зачем  мама приносила мне с  работы конфеты, а папа ходил  со мной в магазин покупать  школьный  костюм.  Я понял, что такое родительская любовь и  родные люди,  и гораздо раньше понял, чем когда я повзрослел.
 
А теперь еще стихи.  Друзья, лето, улица... Я выбрал веселые.

В гостях я нынче у Рогожиных
какой тут будет аппетит,
заворожено, настороженно
созданье пестрое глядит.

Передо мной колбаски крошечка.
Я ж им сосед,  а не родня,
Глядит, глотая  слюнки, кошечка
и ждет поступка от меня...

***

Вот три коровы на лугу,
Одна их них комолая,
А я сижу на берегу,
И мысли невеселые

Быть может, в жизни повезет,
Обзаведусь любахою,
Она в  душе растопит лед.
Заохаю, заахаю,

И мы корову заведем,
Такую же комолую.
И все пойдет своим путем.
Шут с ней,  со средней школою!

Вот так и подошел к концу наш разговор. Мне было приятно закончить его шуткой, поговорить с вами о  доброте,  о том, как она нужна нам всем. Всего вам доброго.