Мой Гоголь

       От Марины Цветаевой пошло в читающий народ и стало общим местом выражение «Мой Пушкин». Позже в разных статьях других авторов я находил выражение «Мой Чехов» и «Мой …», далее можете подставить имя любого любимого вами  мастера художественного слова. Я же хочу рассказать – пока что отдельными штрихами - о моём Гоголе, почти уверенный в том, что и здесь я не оригинален в названии, да и содержании навряд ли. Но хочется  выговориться.
 
       Вначале преамбула. 7 апреля 2019 года в гостеприимной Ломоносовке (так любовно мы называем кишинёвскую библиотеку русской литературы и культуры имени М.В.Ломоносова), как обычно, проходило очередное заседание кишинёвского Клуба книголюбов «Универсул».  На сей раз ответственным за это мероприятие был я. Три года тому назад в мир иной ушёл бессменный председатель Клуба   Евгений Иванович Рожко, который, обладая замечательными талантами человека, вдохновителя, организатора и литератора,  был авторитетным и полновластным капитаном клубного корабля. И все были довольны.

      В новых реалиях такого отдельно взятого энтузиаста и профессионала среди нас не нашлось.  И мы, дабы наш корабль не сел на мель и продолжал удачное плавание по волнам литературного и житейского моря,  поняли следующее. У капитана (им стал, по нашей просьбе,  Анатолий Константинович Лабунский) и «летописца» Клуба Нины Васильевны Гультяевой при проведении заседания должен быть очередной главный помощник – один из активистов Клуба, который берёт на себя ответственность за программу заседания и её реализацию. Таким образом, любой заинтересованный участник клубной встречи, периодически исполняя руководящую должность под эгидой капитана (кстати, автора идеи),  становится мотивирующим фактором для своих товарищей и действенно помогает жизни Клуба. И вот таким путём не только не был спущен флаг клубного корабля, но и явно усилилась самодостаточность и «непотопляемость» корабля.

       Итак, 7 апреля 2019 года заседание вёл я. В целом, всё прошло хорошо. Одним из пунктов программы заседания был мой доклад. Накануне, а именно 1 апреля, отмечалась важная литературная дата - 210 лет со дня рождения  Николая Васильевича Гоголя. И этот факт стал темой моего апрельского выступления о гении русской литературы, определившем целое послепушкинское направление русской словесности – знаменитый критический реализм.
 
        Гений привносит в жизнь людей настолько богатое и неисчерпаемое содержание, что со временем всё новые и новые грани этого содержания  приоткрываются последующими поколениями читателей, и каждый из них, как правило,  находит здесь своё сокровенное. Я тоже к великому счастью не избег этой участи. Спасибо семье, друзьям, школе и любви к русской литературе. Гоголь – самый таинственный, романтичный, мистический, самый фантасмагоричный и в то же время очень реалистичный русский писатель, обладающий до сих пор никем не превзойдённой зоркостью. Феномен его гения органично сочетал в себе реальный  и фантастический мир, о котором он рассказал нам своим дивно художественным завораживающим языком с поразительной убедительностью очевидца. Он заставил нас поверить в этот мир, сделал нас духовно и нравственно более богатыми, более чувствительными и отзывчивыми не только на радости, но и на горести этого мира. Он, можно сказать (извините за тавтологию), открыл нас в нас.

       Гоголь вошёл в меня с детства, которое, в основном из-за Гоголя, на какое-то время стало для меня не только «розовым», но и пугающе-тревожным. Хочу признаться, что меня чуть ли не с дошкольного возраста всегда тянуло к сказкам и к чтению художественной литературы. А в школе  я вообще заделался завсегдатаем  библиотеки (кстати, неплохой библиотеки) в клубе родного села Дойбаны-2. Заведующая Лидия Савельевна, желая отблагодарить меня за помощь в оформлении стенгазет и написания лозунгов  по случаю очередной даты или события в жизни села, страны и даже планеты,  охотно выдавала мне отобранную мной для чтения очередную порцию книг.  Эти книги   вытворяли забавную «мешанину» в моей голове, так как в неё я старался впихнуть творчески и личностно трудно совместимых авторов – от очень детских до очень взрослых.

     Я рад был «глотать» книги почти круглые сутки. Это происходило, когда работал (например, в одиночку пас овец) или когда прятался от надзора «начальства» в лопухах или в хате. Это происходило и в долгие зимние вечера, когда по просьбе «трудящихся» устраивал коллективные  домашние чтения в присутствии мамы, сестры, родичей, соседей. Тогда впервые индивидуально и в компании был освоен Гоголь с его «Вечерами на хуторе близ Диканьки». Чтение, помню, обычно комментировалось и дополнялось рассказами взрослых слушателей («бывалых» людей). Речь шла о «штучках», которые когда-то выделывала местная  «нечистая сила», являясь селянам  в разных обличьях – козы, чёрта, ведьмы, панночки (поговаривали тайком, что ведьмой была и моя родная добрейшая тетя, любившая моё чтение). «Чертям» помогали и дойбанские парубки, в жилах которых играла молодецкая украинская сила, а девать её было некуда. 
     В общем, в нашем селе была своя «диканька». Добавлю в тему: село Дойбаны-2, хотя у него название молдавское, является украинским, и школа в нём, где я учился, тоже украинская, а вот соседнее (через речку) село Дойбаны-1 – уже чисто молдавское. Поэтому у нас своя история, свои предания, свой фольклор - характерные черты «неньки» Украины. Многое старое выветрилось из сельского культурного багажа, потому что пришло иное время – послевоенное, советское, атеистическое. Но осталось много старых украинских песен, без которых не обходилось ни одно общественное действо любого размера.

     Я был пока что одиннадцатилетний «несознательный» малец. К тому же  мне однажды пришлось столкнуться с дойбанской «диканькой» лично. Была ночь. Не видно ни зги. Я с двоюродным братом Володей Козловским возвращаюсь домой из гостей, живущих по другую сторону села. Дрожим от страха.  Потому что впереди будет «рыпа» - вымытое дождями глубокое ущелье, из которого может выйти «коза».  Правда, мы подготовились: у нас в руках толстые палки, и мы знаем «Отче наш». Как только явится коза, надо перекреститься и смело ударить её палкой между рогами – и тогда за храбрость даже можно получить награду: из «нечистой головы» посыплется золото. Но впереди ждёт ещё одно испытание: мост через речку. Из-под моста раньше выскакивали черти. Прыгнут на голову! Заездят!  Так до революции получилось с моим дедом Кузьмой Васильевичем, бывшим донским казаком: он переезжал на бричке мост - а тут черти. Дед – кнутом по коням. Вырвался. Одного из чертей подмял под себя. Когда примчался до хаты, разобрался, что чёртом оказался парубок – сын соседа. Ну и всыпал он этому чёрту по полной, как гоголевский кузнец Вакула.

      А вот нам пришлось пережить настоящий ужас ещё до рыпы. Вдруг из ночного мрака на нас выскочило какое-то чудище, запрыгало  на четырёх белых лапах – а туловище сплошь покрыто чёрной шерстью – и заблеяло.  За всю жизнь я больше никогда не преодолевал стометровку с такой лихой скоростью и с таким истошным криком! Но брат был ещё резвее! И лишь спустя несколько лет, когда я повзрослел и перестал верить в чертовщину, отец моего школьного друга Бориса Бартоша, чокаясь со мной стаканом самогонки, признался, что тем чудищем был он. Но ведь это тоже чисто «диканьковское».

      Возвращусь к нашему «преодолению препятствий». Не помню, как мы прошли мимо рыпы, тогда плохо соображалось, но, к счастью, коза не появилась. Мост тоже пощадил нас. Ещё была после моста то ли кошка, то ли собака. Перебежала нам дорогу и скрылась во мраке. Затем попалась под ноги какая-то тряпка и  почудилась куском «красной свитки». Хорошо, что мы умели креститься, хотя и были пионерами. Наконец добрались до моего дома. Стучим в окно. Мама спросонья: «Кто там?»,  зажигает свет - керосиновую лампу.  А у нас от страха пропал голос. Потихоньку, со временем  всё образовалось: и мама успокоила, и возраст успокоил, и вся советская школа воспитания успокоила.

      Следующий заметный след в моём характере и в моём поведении оставил Гоголь своим Андрием из «Тараса Бульбы», разбудив во мне склонность к авантюризму. Следы, причём не менее глубокие,  оставил Гоголь и другими героями своей повести. Но я о своём впечатлении от поступка Андрия, который во имя любовной страсти к недоступной, гордой и   прекрасной полячке проявил необычайную,  безрассудную храбрость – и таки добился свидания с ней:  смертельно рискуя, пробрался в её опочивальню через трубу на крыше дома, где она жила с родителями и многочисленными слугами. При этом я, разумеется, никоим образом не оправдываю его последующее  предательство казачества, веры и родины, хотя и совершённое во имя той же любви.
      Что касается меня, то я был платонически влюблен в свою двоюродную сестру Раю, родную сестру Володи. Их отец - поляк (в нашем селе вообще было немало поляков, потому что село долгое время находилось под Польшей). Поэтому Раю можно было считать чуть ли не польской панночкой, к тому же она была очень красивой. А то, что она мне кузина, тоже вроде не являлось препятствием для проявления нежных чувств,  причем более глубоких, чем простая дружба, ведь сколько таких «любовей» описывала русская литература (спасибо, начитался). Но в селе на этот счет существовало табу – свадьбы между ближайшими родственниками не играли. А мы с Раей подсознательно чувствовали, что нас тянет друг к другу. Но – нельзя! Даже в мыслях.

       И вот я уже не школьник, а студент.  Идёт застолье по случаю моего приезда по побывку на родину. Как же, теперь я – редкая столичная птица, мама на радостях пригласила всех родичей. После ухода гостей долго не могу никак уснуть: Рая стоит и стоит перед глазами.  В состоянии чуть ли не аффекта незаметно для мамы поднялся. Крадучись, отправился ночью  к раиной хате. Точно знаю: ночует одна. Как будто специально так организовалось. Вот эта хата. Стараясь унять бешено колотящееся сердце, медленно обхожу хату, ощупывая руками стены, ищу какую-нибудь лазейку, чтобы проникнуть вовнутрь. Нашёл! Неожиданно сзади хаты - узкое, на высоте в метр от земли, отверстие, заткнутое подушкой. И надо же, моему телу удается протиснуться через него. Попадаю на кухню. Далее, в сени, затем в комнату, где печка. Рая спит на ней. Меня трясёт. И странно, во мне - совершенное отсутствие желания физического обладания ею, и даже нет желания обычного родственного поцелуя. Просто хочется быть рядом. Что-то воистину неземное и неприкосновенное чудится мне в ней, моей любимой. И чтобы не испугать её, потихонечку зову её по имени. Один раз, второй, третий. Не знаю, спала ли она или была в смятении и потому молчала. И вдруг она оказывается стоящей со мной рядом. Обоих нас лихорадит. Я чувствую, как её тело пьянит меня жаркой волной, наверняка, и она чувствует то же самое, исходящее от меня. Наконец, она жалобно просит, чтобы я уходил. Я покорно слушаюсь её. Боюсь даже дотронуться. «А как ты попал сюда, ведь дверь я закрыла на засов?». «Не скажу, это мой секрет».
 
      Вы не поверите, но у меня было еще одно подобное проникновение к ней прямо «в спальню», и была подобная ретировка оттуда. При этом наше обоюдное состояние было похожим на состояние при прежней встрече. Рая тогда жила в своем большом доме. У неё уже был грудной ребёнок, а муж находился далеко на заработках. Я, молодой послевузовский специалист, уважаемый главный инженер в колхозе, не обделённый вниманием юных сельчанок, как глупый мальчишка, ночью искал в доме замужней женщины и таки нашел лазейку, вернее, большое окно, которое я открыл через форточку. Рая, кузина моя дорогая, я любил тебя. И часто вспоминаю тебя до сих пор, ты это должна услышать там, на небе.
 
       Гоголь навсегда поразил меня красочной метафоричностью своего слова, которой завидовали последующие символисты, акмеисты, футуристы, иммажинисты и прочие исты. Приведу хотя бы три примера. «Голова казака, матерясь, покатилась в кусты».  «Дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыпят из мешка!».  «Величественный гром соловья». А вот целое предложение - концовка повести «Нос»: «А однако же, при всём том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже… ну да и где ж не бывает несообразностей?.. А всё, однако же, как поразмыслишь, во всём этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, - редко, но бывают».
    
      Магия!   Я ещё со школы помню наизусть гоголевские отрывки «Чуден Днепр при тихой погоде…», «И какой же русский не любит быстрой езды» и другие. Он говорил, что «слово есть высший подарок Бога человеку».  Его лучшие творения – «Ревизор», «Шинель», «Мёртвые души» - непревзойдённые образцы  интеллектуальной мощи образов и глубины проникновения в тайны человеческой души.  Недаром вся русская литература последовала за Гоголем. От Гоголя её нравственный, боголюбивый, практический и гражданственный  характер. Общепризнанно, что от Гоголя пошла натуральная школа русской литературы и её мировая слава – пошли Некрасов, Тургенев, Щедрин, Толстой, Достоевский, пошли народники, революционеры, реформаторы  литературы.
         
       Лично мне, работающему в большей степени в науке и пытающемуся сделать ещё что-то в литературе, импонирует выражение Гоголя в качестве своеобразного руководства к действию: «Я могу работать вследствие только глубоких обдумываний и соображений, и никакая сила не может заставить меня произвести, а тем более выдать, вещь, которой незрелость и слабость я уже вижу сам; я могу умереть с голода, но не выдам безрассудного, необдуманного творенья».
 
       Учёному легче, чем писателю искать неизведанное.  Потому что он работает не сам, а в крепкой связке с помощниками-единомышленниками, соратниками, точнее, сотрудниками. Он, изучая Природу и её законы,  служит Истине и Правде и по определению не имеет права идти на малейший обман, даже на «возвышающий обман».  Да, он может ошибаться, но символ его веры всё равно помогает не сбиться с пути. Он лишён права пестовать гордыню,  ибо то, что он делает, всё равно– рано или поздно – сделают или подтвердят другие, которых уж никак нельзя называть эпигонами. И учёный как раз этому несказанно рад, так как понимает, что идёт по правильной дороге. У писателей совсем другое дело: ты лично ищешь Истину, «ты сам свой высший суд». Но  тут можно такое «напутать» - поди, разберись.

       Настоящему ученому не страшна метафизика Гоголя.  Он смотрит на неё как на объект исследования, его влекут удивление и любопытство, но от него требуется терпимость, непредвзятость и энтузиазм. Гоголь описывал как реальность невещественный, тонкий, невидимый мир, недоступный обычному человеку:  он видел его «тайным» зрением. Ученые тоже видят – с помощью приборов. А гениальный физик Никола Тесла видел, вернее, создавал мысленно приборы, «подвешивая» их в воздухе и заставляя их работать. Если какая-то деталь выходила из строя, он тут же ставил на её место  другую деталь, и испытание прибора продолжалось, пока не получался оптимальный окончательный вариант. Вот тогда он делал чертежи этого варианта, не требующие никаких доделок.

      Я лично с доверием отношусь к этому «странному» миру. И проверяю его не зрением (мне слишком далеко до Гоголя), а «живыми» приборами – семенами растений. Так, с помощью семян как чувствительных датчиков удалось доказать существование таинственных излучений от фотографий. Это прежде всего фотографии людей, известных в науке, политике, литературе, искусстве, фотографии объектов - антропогенных, т.е. созданных людьми (картины живописи, тексты стихов, пирамиды и др.) и необычных природных (места «силы»).
 
      Гоголь говорил, что многое он в своих произведениях придумывал. И не только в «Вечерах», но и «Ревизоре» и в «Мёртвых душах».  Но, извините, во-первых, он постоянно скрупулезно собирал по крупинкам черты различных человеческих характеров и из этого создавал обобщенный типический образ. Во-вторых,   то, что было его работой  мысли,  превращалось в некий материальный объект, пусть фантом.  Скажем так: мысль, как уже заявляет строгая наука, есть материальная сила, мысль способна создавать реальный мир, который потом можно изучать ощущениями (поэтами и писателями) или приборно (учёными). И этот «фантомный» мир способен оказывать воздействие на вещественный мир в качестве объекта окружающей среды. Чтобы далее не растекаться мыслью по древу и не вызывать лишних вопросов у читателей,  я на этом заканчиваю свой рассказ о моём Гоголе.