Соблазн

      «Люби врагов своих, поражай врагов Отечества...»
      Когда пришла на нашу землю иноземная орда, вдовый сельский иерей благословил единственную дочь свою Екатерину, по упорной её просьбе, на ратное служение. Обучили семнадцатилетнюю поповну в секретной радиошколе, отправили на оккупированную территорию.
      Век радистки в подполье недолог. Умело работают пеленгаторщики, много глаз и ушей у врага. Через три недели взяли Катю.
      Занесли её наши в список пропавших без вести. На смену послали другую радистку из той же школы.
      Ожидала допросов, пыток. Но их не было: нечего оказалось выпытывать. Из подполья Катя знала лишь мальчишку-связного, которого схватили вместе с ней. Шифры радиообмена после её провала изменили. Про их секретную школу враги знали намного больше неё.
      Немец-контрразведчик сухо обронил:
      — Отработанный материал. Ищите новую. А эту — к червям.

      Катю присоединили к группе женщин и детей из гетто.
      Ясным утром вербного воскресенья их поставили ко рву под пулемёт.
      Дюжий полицейский беззлобно, деловито посоветовал:
      — Жидовки, ребятишек берите на руки, к груди. Чтобы убило их сразу. Иначе закопаем живых.

      Растерянно ойкнула стоящая справа от Кати молодая женщина. Она держала на руках закутанного в шаль полуторагодовалого малыша. Двое парнишек постарше уцепились за юбку матери.
      Повернувшись к Кате, еврейка застенчиво попросила:
      — У меня не хватит рук. Возьмите его, пожалуйста.
      Поцеловала, прощаясь, и протянула сынишку. Катя приняла его, неумело обняв. Ощутила, как рядом с её сердцем бьётся крохотное детское.
      Мать взяла двух других, прижалась плечом к плечу Кати.
      Ребёнок в чужих руках завозился испуганно, но увидев, что мама и братья здесь, сразу успокоился. Откинув голову, взглянул девушке в лицо, улыбнулся: давай знакомиться!
      Его братишка обернулся, услышав лязг пулемётного затвора. С интересом смотрел на наведённый ствол.
      Мать мгновенно побелела. Сдержала крик.
      Замерла и Катя.
      Знала: христианке перед кончиной подобает смиренно молиться, простить палачам.
      Но не могла и не хотела. Смириться?..
      Простить им?..
      Молиться Тому, кто видит это?..
      Понимала: тут ловушка, дьявольский соблазн. Отчаянно пыталась одолеть его, понять и принять Божий промысел.
      Но тщетно. Думалось совсем о другом:
      «Целовал меня Васёк… а я отбилась, убежала. Так и не знаю, каково это с парнем...»
      Зарделась, вспомнив ту, одну в жизни, мальчишечью неуклюжую ласку.
      Не за мученическим венцом шла на войну. Надеялась вернуться с победой. И, как мама, выйти замуж за семинариста, самой стать матушкой. Буйной весенней силы полно юное тело: любить, рожать, кормить…
      «Feuer!»

      Лежала навзничь во рву, прижав к простреленной груди убитого малыша.
      Пока не засыпали их комья мёрзлой глины, упорно всматривались в мартовскую горнюю синь распахнутые болью серые глаза.
      Что видела она — кто знает?