Поль де Кок. Ангел-хранитель

    Поль де Кок
    Ангел-хранитель
    Перевод - Ю.Ржепишевский
 

    Глава из романа «Зизина», который Поль де Кок написал в 30-х годах 18-го века. Сегодня, 21 мая — как раз 231 год со дня рождения автора.

 

    ****



    Не проходило и дня, чтобы Эмиль не навестил мадам Дольбер. Почтенная дама встречала его как человека, которого надеялась назвать вскоре своим сыном, тогда как Стефани — с милой улыбкой, выдававшей самую сокровенную тайну ее души.
 
    Но ее избранник предпочел бы, чтобы его любили не таким образом. На людях он держал себя крайне сдержанно, но когда они оставались одни, вне бдительных взглядов ее бабушки, Эмиль говорил с молодой девушкой о любви — тихим голосом, но его слова были горячими, как жар, а взгляд — пылающим от страсти, в нем появлялось выражение, которое заставляло Стефани опускать глаза. Его ласковые руки всегда были готовы прикоснуться к ней — они касались ее платья, ее руки или колена; внезапно девушка оказывалась в его объятиях, тесно прижатая к сердцу, трепещущему от самых горячих желаний. На восторги мужчины, который казался рядом с нею таким счастливым, Стефани отвечала самой искренней нежностью. Но однажды, когда они беседовали таким же образом наедине, и Эмиль, воспользовавшись минутой, вновь страстно прижал ее к себе, она испытала смущение, беспокойство, даже страх. Она высвободилась из его настойчивых объятий и спросила:
    — Однако, друг мой, если вы меня так любите, почему не говорите мне об этом при бабушке? Когда мы с вами на людях, вы почти не смотрите на меня, словно боитесь, как бы кто-то не догадался о нашей любви. Почему? Ведь в ней нет ничего дурного — вы сами мне об этом сказали, — зачем же тогда держать ее в тайне?

    На все эти вопросы Эмиль отвечал так:
    — Я не могу пока признаться в своей любви публично... семейные соображения не позволяют этого. Но, дорогая моя Стефани, пусть это не мешает нам любить друг друга. Вы знаете, свет жесток и всегда готов дурно истолковать чужие поступки, поэтому не стоит доверять ему то сокровенное, что нас связывает. Поверьте мне, тайна — одно из величайших очарований любви. Скажите, разве испытанное нами счастье не радует нас гораздо больше, если в него не посвящены другие? Дорогая Стефани, позвольте мне видеться с вами как и прежде, но так, чтобы об этом никто не знал. Пусть продолжатся эти милые беседы, при которых мы можем хоть изредка обмениваться нежными ласками. Свет стал бы порицать нас за них, но они делают меня таким счастливым!
    Стефани вздохнула и тихо сказала:
    — Чтобы об этом никто не знал? как это? Я вас не понимаю.
    Но всякий раз, как Делаберж пытался объяснить, появлялась бабушка или Зизина, и разговор прерывался.

 
    Несколько месяцев пребывания в доме госпожи Дольбер привели к большим переменам в манерах и языке Зизины; она все еще выглядела худенькой, бледной и серьезной, но в ней уже трудно было разглядеть бедную дочь водоноса. Желая угодить своим благодетелям, Зизина прилежно училась всему необходимому, и признаки, которые отличают детей простонародья, вскоре стали в ней совсем незаметны. Однако сердце ее оставалось прежним, она не забывала своего отца Джерома, и если проходил месяц и он не появлялся, она грустила, а иногда даже где-нибудь пряталась, чтобы поплакать в одиночестве.

    Не догадываясь о настоящей причине, Зизина заметила, что Стефани в отношении к ней переменилась. Юная ее покровительница все еще ласкала ее, но уже не так, как прежде, она все реже разговаривала с ней. Игры и куклы были заброшены; Стефани, почти всегда рассеянная или погруженная в мечты, иной раз не слышала даже слов своей маленькой компаньонши, которая то и дело повторяла:

— О чем ты задумалась?

    Однажды, когда Стефани совсем ей не ответила, она заплакала. При виде этих слез Стефани бросилась к ней, схватила на руки и спросила:
 
— Ты плачешь, Зизина? Кто-нибудь обидел тебя?

— Никто меня не обижал… только ты меня больше не любишь, поэтому я плачу.

— Вот это новость! Я ее больше не люблю, мою малышку Зизину! Зачем ты так говоришь?

— Просто я это вижу… Ты больше не разговариваешь со мной, не играешь… Ты всегда грустишь… Я вижу, что надоела тебе… Наверно, лучше мне будет вернуться к моему отцу водоносу.

— Как, ты хочешь покинуть меня? О нет, об этом не может быть и речи! Ведь я все-таки люблю тебя… Да-да, люблю! Но знаешь… когда человек взрослеет, то о многом задумывается… у него бывают разные мысли, например… Словом, я не могу тебе сейчас всего объяснить, ты еще слишком мала. Но это не мешает мне любить тебя. Прости, если я иногда кажусь тебе хмурой или неприветливой... Но только не бросай меня, ведь в душе я отношусь к тебе по-прежнему.

    Зизину слегка утешили эти ласковые слова. Теперь она могла быть уверена, что ее присутствие не раздражает Стефани, и уже не боялась оставаться с ней — даже когда та сидела молча, не разговаривала.

    
    Эмиль не раз высказывал свое недовольство тем, что ребенок постоянно сидит при Стефани; однажды вечером он сказал ей, понизив голос:
    — Разве не досадно, что эта девочка всегда рядом с вами? Можно подумать, ей велено за вами следить, шпионить за каждым вашим шагом.
    — О, нет-нет! — ответила Стефани. – Просто она любит меня, и быть рядом со мной для нее величайшее удовольствие.
    — Ах, вот как… она вас любит! Возможно. Но я-то ведь тоже вас люблю. Мне кажется, вы могли бы отдать предпочтение мне.
    — Мой дорогой Эмиль, когда вы являетесь сюда, вы ведь сами решаете, сидеть вам со мной или нет. И Зизина этому не помеха.
    — Простите, но эта девочка смущает и раздражает меня. Когда ваша бабушка бывает занята у себя, мы могли бы побыть с вами в этой комнате наедине, — если б не эта Зизина, которая постоянно вертится здесь.
    — Но она не мешает нам сидеть рядом… разговаривать… быть вместе.
    — Это верно, но не вполне. По правде говоря, Стефани, я не совсем понимаю, откуда у вас, девушки воспитанной, выросшей в свете, такая привязанность к дочери бедного водоноса. Ведь в ней нет ровно ничего привлекательного – даже привлекательного личика.
    — Вы ошибаетесь, друг мой! Если бы вы знали Зизину так же хорошо, как я, вы бы поняли, что она, без сомнения, достойна любви. Она такая славная... с такими способностями!.. О, она не похожа на других детей! Бедняжка, когда я ее взяла к себе, у нее не было ровным счетом ничего.
    — Вы могли бы всячески заботиться о ней, обеспечивать ее — кто бы стал возражать? Но отдайте ее в какой-нибудь пансион.
    — Это что же, удалить ее от меня? О нет, никогда! Даже если я когда-нибудь… когда-нибудь выйду замуж… это не помешает мне оставить Зизину при себе.
    При этих последних словах Стефани покраснела. Сколь невинной она ни была, она понимала, что рано или поздно станет чьей-то женой, и раз уж была влюблена, то ей естественно было подумывать о браке.
 
    Эмиль ничего не ответил. Слова «выйду замуж», сказанные Стефани, казалось, смутили его; он видел, что разлучить Зизину с ее любимицей-хозяйкой — дело почти невозможное. А это значило, что ему следует подумать об иных способах, чтобы добиться своего.
 
    Какое-то время спустя бабушка Стефани заболела, у нее поднялась температура. Доктор опасался за жизнь г-жи Дольбер, поэтому Стефани всегда оставалась рядом с ней, у ее постели. Она не покидала бабушку ни на минуту. С помощью Зизины, которая делала все, чтобы быть полезной, девушка ухаживала за больной с таким усердием и заботой, что через несколько дней та была уже вне опасности.
    Однако за все это время Стефани не удавалось ни разу поговорить с Эмилем; она почувствовала бы себя виновной, если бы стала тратить время на кого-то еще, кроме бабушки. Когда г-н Делаберж появлялся в дверях комнаты больной, Стефани удостаивала его молчаливым взглядом или, — когда бабушка выздоравливала, — улыбкой.
    Эмиль не смел жаловаться; он наблюдал и терпеливо ждал момента, когда сможет действовать свободно.
 
    Мадам Дольбер была вне опасности, хотя ее выздоровление затянулось, и доктор рекомендовал ей быть крайне осторожной. Ей велено было поздно вставать и рано ложиться, ибо покой был теперь главным условием ее поправки. Но Стефани и теперь предпочитала постоянно быть рядом с бабушкой.
    Тронутая заботами внучки, г-жа Дольбер, тем не менее, настаивала на том, чтобы Стефани немного отвлеклась; она прогоняла ее от своей постели, говоря:
    — Я уже больше не больна! Все, что мне сейчас требуется, это немного покоя... И тебе, дитя мое, не обязательно постоянно сидеть рядом со мной. В твоем возрасте тебе необходимо движение... Прошу тебя, вернись к своему пианино, к своему рисованию, пойди повеселись со своей маленькой протеже, принимай друзей… одним словом, не сиди, радуйся жизни!.. Я хочу этого, и раз так, ты должна подчиниться мне - так, как я подчиняюсь предписаниям моего врача.

    Уступая этим настойчивым просьбам, Стефани снова появилась в гостиной. Теперь она могла видеть Эмиля чаще, чем когда-либо. Иногда и другие знакомые г-жи Дольбер заходили к Стефани на минутку, однако задерживаясь позже других, Эмиль всегда находил возможность побыть с ней наедине.
    Но действительно ли наедине? Увы, не совсем, потому что Зизина всегда была поблизости; если она и покидала гостиную на минутку, то тут же возвращалась. Вот и теперь, едва возлюбленный Стефани успел поднести к губам хорошенькую ручку, которую та неохотно протянула ему, как малышка прибежала обратно, чтобы усесться рядом со своей патронессой.

    — Ну что за мучение! — проговорил Эмиль, отпуская руку Стефани и бросая сердитый взгляд на ребенка.
   Однако Стефани, казалось, не заметила его досады. Она положила голову Зизины себе на колени и развлекалась, погружая пальцы в ее длинные мягкие кудри.

   От Эмиля не укрылось, что вот уже какое-то время девочка ходит печальная. Вскоре обнаружилась и причина: Зизина больше месяца не навещала своего отца. Во время этих ее визитов девочку всегда сопровождала Стефани, но поскольку болезнь г-жи Дольбер не позволяла ей теперь выходить из дому, то бедняжка Зизина лишилась этой своей маленькой радости.
 
— Скоро мы поедем к Жерому, — как-то объявила Стефани девочке, — однако я не хочу выходить из дому, пока бабушка совсем не поправится.
— А вдруг  мой отец тоже болен? – спросила Зизина, грустно взохнув.
— Отчего ты так решила?
— Я так давно не видела его! Он совсем перестал бывать у нас.
— И ты прекрасно знаешь причину. Он ведь сказал - у него нет времени, чтобы часто приходить сюда.
— Да, но он может подумать, что я совсем о нем забыла - это огорчило бы его.

    Эмиль слушал этот разговор, не прерывая. Внезапно он поинтересовался:
— Послушай, малышка, где живет твой отец?
— На улице Сент-Оноре, месье, вот его адрес — я записала его для урока письма.
— Дай-ка это мне, завтра я туда съезжу и хорошенько поразузнаю о твоем отце. А вернусь, обо всем тебе расскажу.
— Ах, месье, вы очень добры — тысяча благодарностей!

    И Зизина в знак признательности готова уже была броситься на шею почтенному господину, если бы тот не успел повернуться к Стефани, которая, протянув ему руку, сказала:
— Ох, вы так заботливы, что еще и это берете на себя! Я в большом долгу перед вами.

    Вскоре Эмиль собрался уходить; он выглядел рассеянным, погруженным в себя; ему хотелось, чтобы скорей уже наступило завтра. У него был план — кажется, он придумал способ избавиться от несносной девчонки, которая была преградой на его пути. Прощаясь, он повторял себе: «Еще несколько часов, и Стефани будет моей!».

    Наступило утро, и Эмиля ждали у мадам Дольбер с бо`льшим нетерпением, чем обычно. Зизина надеялась получить вести об отце, и Стефани не сомневалась, что они рассеют грусть ее маленькой протеже. Но день шел на убыль, а Эмиль все не появлялся.

— Где же он? — вздохнула Зизина.
— Вечером он обязательно придет, — успокоила ее Стефани. — Ты же видела, после того, как бабушка стала поправляться, он редко упускает возможность составить нам компанию.

    Действительно, Эмиль предпочитал приходить под вечер, — в основном потому, что по вечерам они редко принимали кого-то еще. А в этот раз он пришел даже позже обычного: ему хотелось быть уверенным, что его планам никто не помешает.

    Стефани и Зизина были в гостиной, и появление Эмиля было встречено радостными возгласами. Малышка живо спросила:
 
— Месье, вы что-нибудь узнали об отце?
— Извините, что являюсь так поздно, — проговорил Эмиль с видом чрезвычайно утомленным, — но у меня было много дел, совершенно неотложных — ездил туда и сюда… Из-за них я и задержался, иначе б давно уже был здесь.
— Но мой отец, милостивый государь? — с нетерпением повторила Зизина. — К нему вы ездили?
— Прости, дитя мое, что так разволновал тебя обещаниями... однако знай — я никогда не обещаю того, чего не могу исполнить... Так вот, я отправился к нему на квартиру… и нашел ее без труда…
— Ах, месье, вы просто чудо! Вы его видели?
— Увы, нет... Его я не видел, зато встретил соседку, которая ответила на все мои вопросы. Мне больно это говорить, мой маленький дружок, но твои опасения подтвердились: твой отец заболел.
— Он болен!.. Боже мой! Боже мой! Видишь, милая моя Стефани, я была уверена, что он болен… Однако, что с ним?
— Точно не знаю, женщина не могла объяснить… Но, кажется, он сильно обеспокоен тем, что давно не видел своей дочурки.
— Ах, он хочет меня видеть!.. Мой бедный, бедный отец!.. Да, да, я тоже хочу его видеть, притом немедленно. Милый мой дружочек, вы же отпустите меня повидаться с ним?
    Умоляюще сложив руки, Зизина обернулась к своей благодетельнице, крупные слезы катились по ее щекам. Стефани обняла ее и попыталась утешить.

— Ты обязательно поедешь… Но на дворе вечер, совсем поздно. Как ты собираешься это сделать? Взгляни, уже девять часов.
— Ах, мне все равно! Мой отец болен, и я должна пойти и позаботиться о нем, — так же, как вы заботились о своей бабушке. И ведь бабушка была не одна, у нее были служанки. А мой бедный отец совершенно одинок! Вы сами видите, что я ему действительно нужна.

    В лице девочки было что-то, свидетельствующее о характере, развитом не по летам. Казалось, дочерняя любовь придает этому слабому маленькому существу особое мужество, великую твердость духа.

— Но как ты поедешь куда-то одна? — сказала Стефани. — Бабушка сейчас в постели, она давно спит. Не стану же я будить ее, чтобы спрашивать разрешения поехать с тобой?
— Это легко устроить, — сказал Эмиль. – Моя коляска и слуга у входа; слуга вполне может отвезти Зизину к отцу. Хотя, возможно, папаша не так уж и болен, - добавил он как бы между прочим. - Она сможет побыть с ним, сколько ей захочется – мой слуга подождет и потом привезет ее обратно.

— В таком случае, — сказала Стефани, — мне не обязательно с ней ехать. Зизина, ты ведь не побоишься отправиться одна?

— Нет, мой дружочек. О, месье, как я вам благодарна!

— Ваш слуга надежен? — спросила Стефани, которую слегка пугало расставание со своей подопечной.

— Могу ручаться за него, как за себя самого. Неужто вы боитесь, что с девочкой что-то случится?

— Зизина, ты ведь скоро вернешься?

— Конечно! Если только мой отец не настолько плох, чтобы оставить его одного.

— Возможно, как только ты появишься у него, он сразу и выздоровеет, —  снисходительно заметил г-н Дольберж. — Эта его соседка говорила так неопределенно!

— До свидания, дружочек, - сказала Зизина.

— Погоди, я принесу тебе шаль или что-нибудь такое… ты можешь простудиться.

— О нет, я прекрасно себя чувствую. Месье, ваш слуга позволит мне сесть в коляску?

— Пойдем, дитя мое! Я спущусь с тобой и скажу ему, что делать. Идем, но только без шума, иначе мы разбудим мадам Дольбер и только зря побеспокоим ее.

— Вы правы, будем осторожны, чтобы не разбудить бабушку!

    Стефани обняла Зизину на прощание, и та последовала за молодым человеком со всей быстротой своих маленьких ног. Спустившись ко входу, Эмиль взял ее на руки и отнес в коляску, после чего сказал несколько слов своему слуге. А затем поспешил обратно к Стефани. Милая девушка была огорчена внезапным уходом своей маленькой протеже, однако, увидев Эмиля, заставила себя улыбнуться. Он осторожно закрыл за собой дверь в гостиную и сел рядом со Стефани.

— Уехала? – спросила она со вздохом.
— Да. Я сам посадил ее в экипаж и поручил слуге. Будьте уверены, она в полной безопасности.
— Я вам верю, и все же это так странно… Я встревожена, огорчена… Я привыкла, что малышка всегда со мной.
— Похоже, вы не можете прожить и минуты, чтобы ее не видеть. Не так ли? О, вы любите эту девочку гораздо больше меня — теперь мне это ясно.
— Нет-нет, у меня к ней просто дружеская симпатия, а к вам...
— Ну же… А что ко мне?
— Вы прекрасно знаете, что… Я люблю вас!
— Ах, моя дорогая Стефани! …- воскликнул Эмиль. - Скажите еще раз, что вы меня любите… повторите, прошу…
— Зачем? Или вы сомневаетесь?.. Ах, могу ли я обманывать вас? Ведь я не в силах скрыть, что я чувствую.
— Как я счастлив!.. И как чудесно обменяться этими восхитительными признаниями без лишних свидетелей!.. Ах, Стефани, я так долго ждал этого момента… Наконец-то я могу целовать эти милые руки… эту белую шею… все эти прелести, которыми я так долго желал обладать!..

    Говоря это, Эмиль пододвигает свой стул поближе к Стефани, обнимает ее за талию и нежно привлекает к себе, запечатлевая свои обжигающие поцелуи у нее на шее, на руках, на пальцах и даже на платье. Стефани, встревоженная страстностью ласк, которые обрушиваются на нее впервые, краснеет и дрожит; она мягко отталкивает Эмиля и восклицает:

— Но почему вы так сильно прижимаете меня к себе?

— Дорогая Стефани, так удобней… чтобы быть поближе к вам.

— Но это, наверно, неправильно — так меня обнимать.

— Почему неправильно? Ведь мы любим друг друга и всегда будем любить…

— Всегда?

— О, да, всегда, это чистая правда.

— И вы никогда не изменитесь, Эмиль?

— Никогда, клянусь этим поцелуем.

    С этими словами дерзкий Эмиль без колебаний приникает к девственным губам юной девушки. Стефани чувствует, что вся горит, охваченная неведомым ей доселе волнением, однако находит в себе силы быстро встать и вырваться из объятий возлюбленного.

    Весьма удивленный тем, что Стефани ускользнула от него, Эмиль застыл на стуле в неподвижности, продолжая наблюдать за нею — тогда как девушка сбежала в другой конец комнаты.
— Стефани, вы избегаете меня? — ласково спросил он.
— Нет, я вас не избегаю, — ответила Стефани, опустив глаза, — но это было… сама не знаю, что я почувствовала… я испугалась.
— Вы боитесь меня, Стефани? В самом деле? О, я слишком несчастен, если внушаю вам страх… Ведь я так люблю вас — только для одной вас и дышу!

    Эти слова были сказаны таким трогательным тоном, что Стефани невольно упрекнула себя, что заставляет Эмиля страдать. Она подняла к нему свои прекрасные глаза, в которых уже не было досады. Молодой человек тотчас вскочил со стула, подбежал к ней, взял за руку и нежно сжал в своей, взглядом стараясь пробудить в груди девушки те страстные желания, которые испытывал сам. Однако Стефани опять стыдливо опустила глаза.

— Может, я совершаю преступление – только тем, что люблю вас? — спросил Эмиль, нежно увлекая очаровательную девушку к стоящему рядом дивану.
— Нет, конечно, нет! — ответила Стефани, весьма растроганная, садясь рядом со своим возлюбленным, — но мне кажется… что незачем… что это нехорошо… что…

    Губы девушки сомкнулись, она не смела сказать: «Вам не следует обнимать меня таким образом», но думала она именно так. Ибо в глубине нашего сердца всегда есть что-то, что позволяет нам отличать хорошее от дурного.

    Однако Эмиль легко угадывает то, что Стефани не осмеливается произнести, и обвив ее руками, восклицает:
 
— Но когда мы любим, разве не естественно показывать это? Взаимные ласки влюбленных — это самое великое блаженство, какое нам позволено знать. Стефани, когда я касаюсь вашей руки… ваших пальцев… когда прижимаю вас к своему сердцу, я
поистине на вершине счастья. Если вы любили бы меня так же страстно, как я вас, вы чувствовали бы то же самое...
— О, я тоже вас люблю, но… вы же меня сейчас совсем раздавите!
— Стефани, разве я не тот, кому ты отдала свое сердце?.. О, позволь мне обнять тебя еще крепче… сорвать поцелуй с этих уст, которые поклялись любить только меня одного!

    Стефани не знает, что и ответить. Но Эмиль не дожидается позволения для новых объятий; юная девушка чувствует, что теряет власть над собой, тогда как ее возлюбленный становится все предприимчивее. Она пытается оттолкнуть его, но силы ее на исходе.
 
— Пощадите! Пощадите! — бормочет Стефани, которая чувствует теперь всю степень опасности, в которой очутилась.

    Но Эмиль не слушает. Еще мгновение, и он восторжествует над ее слабым сопротивлением, но тут в коридоре, ведущем в квартиру, вдруг слышатся шаги. К дверям кто-то приближается. Едва Эмиль отстранился от Стефани, как дверь гостиной отворилась - это возвращается Зизина; она бежит, чтобы броситься в объятия Стефани.
 
— Девчонка! Так быстро!.. — бормочет Эмиль, в ярости сжимая кулаки. — О, это просто какой-то злой дух… И этот несчастный Дюпре позволил ей вернуться?..
— Вот и я, милая моя подружка! — воскликнула малышка, обвивая руками шею Стефани. — Я не слишком долго отсутствовала? Наверно, вы не ожидали меня так скоро?
— Дорогая Зизина! Ох, тебя послало небо... Теперь ты никогда не оставишь меня, о нет, никогда! Как чудесно, что ты вернулась!

    Стефани поцеловала девочку и, чтобы спрятать свои пунцовые щеки и мокрые от слез глаза, прижала ее к себе, — в то время как Эмиль, сидевший в другом конце комнаты, негодующе притопнул ногой, уже не пытаясь скрыть своей досады.
 
    — Вы удивлены, что я снова здесь? — проговорила Зизина. — Сейчас я расскажу вам, что произошло… О! Прежде всего я рада, что поехала, потому что узнала - отец мой не болен… Он и не болел вовсе; это злая соседка, похоже, выдумала историю, чтобы рассказать ее месье и заставить меня помучиться!.. Послушайте, я сидела в коляске, мы ехали по какой-то улице, не знаю по какой, я плохо знаю дорогу... но слуга месье сказал, что прекрасно знает, куда меня везти. ... Мы проезжали мимо одного ярко освещенного магазина, как вдруг я увидела своего отца... Я тотчас его узнала и закричала: "Папа`, папа`! Это я!" ... А слуге сказала: «Месье, пожалуйста, остановитесь, там мой отец» ... Но сколько я не повторяла, он не слушал, все ехал, не останавливаясь, так что я готова была разрыдаться… ... К счастью, отец услышал мой голос, побежал за экипажем, и, рискуя быть раздавленным, схватил поводья, и коляска встала. ... Я объяснила ему, куда еду, и уже собиралась выйти из коляски, как тут слуга остановил меня, говоря, что ему велено присматривать за мной. Отец тут же схватил меня на руки, а слуге сказал: «Послушай, братец, пока я здесь, никто, кроме меня, не будет за ней присматривать»... Бедный отец!.. Когда он увидел, что я еду в коляске одна, ночью, он не знал, что и думать… А когда узнал, как я беспокоилась, предполагая, что он заболел, то сильно растрогался, целовал и сердечно благодарил меня... Потом он спросил, не хочу ли я пойти с ним домой… Но я сказала, что если он здоров, то мне следует вернуться, как я и обещала вам... Сказала, что здесь по-прежнему очень добры ко мне... И слуга, который все еще там караулил, предложил меня отвезти, но отец заявил: «Я сам верну свою дочь ее благодетельницам». И действительно, проводил меня до самого места… а уходя, велел мне больше никогда не ездить в коляске одной…

—  Славная моя малышка! — говорит Стефани, еще раз обнимая Зизину. — Твой отец прав, я не должна была отпускать тебя одну из дома, и в будущем никогда этого больше не будет, обещаю.
    Внезапно Зизина замечает на лице Стефани следы слез.
— Но что это с вами, мой друг?.. Вы плакали? Вы взволнованы… Смотрите, ваш шейный платок в беспорядке…
— Ах, ничего!.. Мне было слишком жарко … немного не по себе … Но теперь все уже позади … Милая, ты вернулась, и я полностью пришла в себя. Садись вот здесь, ко мне поближе.

    Стефани усаживает ребенка на диване рядом с собой; с момента возвращения Зизины она не поднимает глаз на Эмиля. В объятиях своей маленькой протеже она пытается успокоиться и восстановить душевное равновесие, тогда как Зизина все еще смотрит на нее с тревогой. В комнате повисло молчание. Наконец Эмиль решается покинуть угол, куда он сбежал при появлении Зизины, и приближается к дивану со Стефани. При виде его девушку невольно бросает в дрожь и, крепко обняв Зизину, она прижимает ее к себе, словно желая таким способом защититься от слишком настойчивого поклонника.
    После некоторой паузы Эмиль говорит негромко:
— Что с вами, мадемуазель? Вы, кажется, сильно чем-то встревожены... вся дрожите... Что вас так напугало?
 
    Стефани не отвечает; она продолжает обнимать Зизину, стараясь не смотреть на Эмиля. Тот набирается смелости и садится на диван рядом с девушкой, по другую сторону от ребенка. Наклонившись к Стефани, он шепчет ей на ухо:
 
— Да что же я сделал такого, что вы так со мной обращаетесь? Скажите, пожалуйста... Вы не желаете даже взглянуть в мою сторону. Стефани, неужели вы меня разлюбили? ... Вы прекрасно видите, что пока ребенок здесь, мы не можем придти ни к какому согласию... Позвольте мне сказать вам словечко наедине, чтобы я мог оправдаться... попросить у вас прощения... ... Смотрите, уже поздно, вы вполне могли бы отправить девочку спать...

    Стефани, которая до этого момента хранила молчание, поднимает голову и, повернувшись к Эмилю, устремляет на него взгляд, который заставляет того умолкнуть. Ибо это уже не взгляд молодой, робкой, влюбленной девушки, но взгляд обиженной и оскорбленной женщины, сознающей свою добродетель и увидевшей бездну, которой она сумела избежать, — женщины, отвергнувшей обещания и мольбы, которыми ее стараются увлечь к новой опасной бездне. Все это можно было ясно прочесть в ее глазах, и Эмиль не смог этого вынести. Этот человек, столь самонадеянный, столь привыкший к быстрым победам, молча опустил голову — перед девушкой, соблазнить которую ему не удалось. Стефани тотчас же отвернулась к Зизине; казалось, растерянный вид возлюбленного возбуждает в ней жалость.
    Итак, Эмиль ходит по гостиной туда и обратно, начинает предложения, которые не может закончить, останавливается перед Стефани, хочет взять ее за руку, которую она тут же отдергивает, - в результате он решает удалиться совсем. Дрожащим голосом, с отчаянием на лице Эмиль прощается с мадемуазель Дольбер; он говорит, но голос его едва слышен: 

— Прошу вас, снизойдите и хотя бы посмотрите на меня… или же я решу, что мое присутствие вам действительно неприятно… Если так, то я не осмелюсь больше сюда приходить.
 
    Стефани колеблется… она размышляет… но сердце у нее такое доброе! Раскаяние, виноватый вид Эмиля трогают ее, и, подняв глаза, она награждает его ласковым взглядом, столько же нежным, сколь и печальным.
    Этого было бы достаточно для обычного влюбленного, но очень мало для того, кто вполне уверил себя, что этот вечер станет свидетелем его триумфа.


 
    Покинув Стефани и не вынужденный больше себя сдерживать, Делаберж дает волю своему раздражению. Никогда еще он не был так жестоко обманут в своих ожиданиях!  План, который выглядел таким продуманным, таким безупречным, с треском провалился - это приводят его в бешенство. Разочарованный, раздосадованный, он забирается в коляску, в то время как слуга его, сидящий рядом с ним и весь дрожмя дрожащий, тщетно пытается оправдываться.

— Вы глупец, болван, — говорит Эмиль. — Я дал вам указания, и вы должны были задержать девочку, неважно как, любыми средствами, пускай даже обманом. Вам следовало привезти ее обратно к мадам Дольбер не раньше, чем через два часа, а она вернулась через каких-то двадцать минут.
— Разве я виноват, месье, что мы повстречали ее отца?
— В любом случае вам не следовало останавливаться.
— И мне пришлось бы отправить на тот свет человека, который повис на шее у лошади.
— Вы должны слушаться моих приказаний, несмотря ни на что.
— Но, месье…    
— Довольно, довольно, вы уволены! можете оставить службу.
 
    Вернувшись домой, Эмиль удаляется в свою гостиную, и тут гнев снова охватывает его. В результате все, что попадает ему под руку, летит на пол - роскошные предметы обстановки, дорогие вазы, целая куча прекрасных безделушек, придуманных специально для украшения богатых апартаментов – все это разбито и растоптано в одно мгновение. Мужчина, желания которого никогда не встречали отказа, вдруг видит, что кто-то противится и мешает ему удовлетворить их – такое с ним случилось впервые. Словно избалованный ребенок, который злится и ломает свои игрушки лишь оттого, что ему не хотят потакать, Эмиль крушит все, что видит – все, что в пределах его досягаемости. Увы, люди – это всего лишь взрослые дети, особенно когда их испортило богатство.
 
— Не вернись эта девчонка раньше времени, Стефани была бы моей, — бормочет Эмиль, в изнеможении бросаясь на диван, — она была бы моей, эта женщина, такая обаятельная, такая невинная, такая влюбленная! Как прекрасны были ее мольбы о пощаде! И тут эта пигалица... погубила все мои надежды, разрушила счастье, эта несчастная дочь водоноса! Встала на моем пути – на пути Эмиля Делабержа! Денег у меня достаточно, я могу получить все, что пожелаю... и я достаточно взрослый, чтобы уметь ими пользоваться. С ними я никогда не терпел неудач — с помощью денег и обещаний, щедро расточаемых, можно достичь всего, что только можно вообразить. А тут меня останавливает какое-то дитя – и счастье уплывает, выскальзывает из рук! Что теперь делать? Стефани понимает, в чем для нее опасность, и будет теперь настороже. Проклятая Зизина! Она мне никогда не нравилась, но сейчас я ненавижу ее еще больше. Почему я не могу поступить с ней так же, как с этим вот стаканом?
 
    За словом тут же следует действие, рука Эмиля с размаху бьет по стакану, стоящему рядом с ним на столе; стакан вдребезги, однако и рука не осталась цела, она сильно порезана и кровоточит; это приводит Эмиля в чувство; он обматывает рану платком и, оглядываясь вокруг, восклицает:
 
— Какой же я идиот! Устроить такой разгром в собственном доме! Или я так и не научусь владеть собой? Тридцать лет за плечами … а уж последние десять… сколько ошибок, сколько безумств... Не пора ли остановиться?

    Эмиль какое-то время погружен в размышления; похоже, они не очень приятны, так как его лоб мрачнеет, взгляд становится тусклым и неподвижным, а дыхание коротким и стесненным. Едва ли можно узнать в нем сейчас того бойкого, блестящего господина, завсегдатая салонов, кумира женщин и предмет зависти мужчин, каким он обычно выглядит. Наконец лоб г-на Делабержа разглаживается, он встает, делает несколько кругов по комнате, обретает привычное выражение лица и произносит монолог в следующем духе:

— Есть тысяча других женщин, столь же привлекательных, как Стефани… нужно просто забыть о ней… заняться кем-нибудь другим – только и всего. Что здесь сложного?..
 
    В течение четырех дней Эмиль не появляется у мадам Дольбер; он пытается забыть Стефани, возвращается к своим старым знакомым, заводит новых. Но и в обществе самых красивых женщин и самых искусных кокоток образ Стефани постоянно настигает и преследует его — и он чувствует, что, пока любовь не удовлетворена, ее трудно забыть. На пятый день ему уже этого не вынести; он садится в коляску и высаживается из нее у дома мадам Дольбер.

    После последней их встречи наедине Стефани оставалась грустной и молчаливой; и даже ласковые слова Зизины не могли вызвать улыбку на ее лице. Она понимала, что манеры ее возлюбленного достойны порицания, но, тем не менее, продолжала нежно любить его, и горевала, что он научил ее опасаться его. Она вздыхала и втайне плакала из-за его отсутствия; в глубине души она считала, что Эмиль разлюбил ее, раз хотел ее обесчестить — вместо того, чтобы добиваться ее руки.
    Впрочем, проступок возлюбленного это еще не повод, чтобы перестать любить его, — часто бывает так, что из-за него мы любим его еще сильнее. Ревность, беспокойство и слезы для любви необходимы, без них вместо пламени был бы один только дым.
 
    Поэтому стоило г-ну Делабержу снова появиться у них, Стефани от радости едва не лишилась чувств. Она сидела в этот момент рядом с бабушкой - та быстро шла на поправку, так что могла теперь большую часть времени проводить в кресле.

    Эмиля чрезвычайно поразила бледность Стефани. Девушка показалась ему еще прекраснее, чем когда-либо. Они обменялись быстрыми взглядами – и как много сказали бы эти взгляды тем, кто cумел бы их истолковать! С одной стороны была любовь, надежда и раскаяние, с другой – преданность, укор и прощение.
    Почтенная госпожа Кольбер осы`пала г-на Делабержа добродушными упреками за то, что он так долго пренебрегал ими. Стефани промолчала, она боялась, что голос выдаст ее чувства.
    Когда молодая девушка увела Эмиля в другую часть комнаты, он воспользовался этим, чтобы тихо спросить: «Ты все еще любишь меня?» Стефани не ответила, но на глазах у нее появились две большие слезы, которые она тщетно пыталась скрыть от возлюбленного. 
    Однако напрасно Эмиль ищет возможности побыть со Стефани с глазу на глаз — она избегает этого так же упорно, как он пытается настоять на этом.
 
    Проходит несколько недель. Иногда Эмиль не навещает Стефани три-четыре дня, а затем целую неделю не может с ней расстаться. Он то пытается забыть ее в развлечениях света, то вновь полностью подчиняется своей страсти, все еще надеясь на разговор, то опять впадает в отчаяние - иногда кажется, Эмиль совсем перестал понимать, чего он, собственно, хочет.
 
    Наконец однажды вечером, - Зизина как раз играла на фортепиано, - Эмиль берет Стефани за руку и, горячо сжимая ее в своей, говорит тоном человека, доведенного до крайности:
 
— Я не могу так жить, Стефани! Разве отказывают тем, кого любят?.. Вы уверяете меня, что я вам очень дорог, однако я не вижу от вас никаких признаков расположения. Дайте мне возможность побыть с вами только вдвоем, подарите хотя бы одно свидание, — если вы оттолкнете меня, это будет означать одно — что вы меня не любите. Мне останется только уйти, и вы никогда меня больше не увидите.

— Значит, я никогда вас больше не увижу, сударь, — отвечает Стефани, убирая руку, — потому что я предпочитаю скорее оплакивать потерю вашей любви, нежели собственной чести.
 
    Эти слова вернули Эмиля к действительности, а тон, каким они были сказаны, ясно говорил о том, что для его безрассудных надежд нет ни малейших оснований. Не говоря ни слова, он тут же удалился — полный ярости и отчаяния. Он клянется себе, что никогда больше не переступит порог этого дома.
 
    Прошло несколько дней, но г-н Делаберж не появляется; идут недели, а об Эмиле по-прежнему ничего не слышно. Почтенная хозяйка дома, г-жа Дольбер, ничего не может понять. В том, что Эмиль обожает Стефани, она не сомневаетсяь, каждый день она ждет, что он попросит руки ее внучки. Она предположила, что, прежде чем испрашивать ее согласия, ему хочется сперва вполне очаровать Стефани, однако теперь, когда г-н Делаберж имел полную возможность убедиться, что преуспел в этом, он вдруг исчез. Такое поведение для госпожи Дольбер совершенно необъяснимо.
 
    Стефани страдала молча. Имя Эмиля ни разу не сорвалось с ее губ, и когда бабушка заговаривала о нем, она всякий раз старалась перевести разговор.
 
— Однако это очень странно! — сказала г-жа Дольбер своей внучке. — Вы, что же, поссорились с г-ном Делабержем? Обижены друг на друга? Должна быть какая-то причина, раз он перестал приходить к нам.
— Не было никакой ссоры, — отвечала Стефани, — и никакой причины для нее. А почему он больше не приходит, я не знаю.
 
    Добрая женщина покачала головой; она подумала, что от нее что-то скрывают. Стефани удалилась к себе, чтобы поплакать в одиночестве; а Зизине, которая не раз замечала свою покровительницу с мокрым лицом, было сказано:
— Если хочешь, чтобы я любила тебя, как всегда, не говори бабушке, что видела меня в таком виде.
 
    Таким вот образом промелькнуло шесть недель, и срок этот показался весьма долгим для девушки, которая считала часы и дни, часто в слезах, но все еще надеясь.

    В полдень самого обычного дня, столь же грустного, как и предыдущие, было доложено о визитере: г-н Делаберж явился в дом г-жи Дольбер и снова предстал перед Стефани. Та сидела рядом с бабушкой, не смея верить своим глазам: человек, который, казалось, распрощался с ней навсегда, неожиданно вернулся. В поведении Эмиля было нечто чрезвычайно серьёзное и, если можно так выразиться, решительное; после обычных слов приветствия он приблизился к госпоже Дольбер и сказал:
   
— Вы давно меня не видели, мадам, дело в том, что мне нужно было уладить кое-какие семейные дела, прежде чем обратиться к вам с просьбой… которая и привела меня сюда. Мадам, я люблю мадемуазель Стефани. О моей семье вам все доподлинно известно, мой доход составляет около ста тысяч франков. Я прошу руки вашей внучки — если она согласится, конечно, взять меня в мужья.
 
    Трудно описать эффект, который эти слова произвели на Стефани; изумленная, дрожащая, охваченная радостью, она плачет и смеется одновременно; она протягивает руку Эмилю и восклицает:
 
— О да, да! Я охотно беру вас в мужья.

    Тогда как бабушка улыбается - для нее в этой сцене нет ничего неожиданного, она давно была к этому готова. Взяв руку своей внучки и вложив ее в руку Эмиля, она говорит им:
 
— Будьте счастливы, дети мои, соединяйтесь; несмотря ни на что, я чувствовала, что так оно и будет. Г-н Делаберж, я отдаю вам руку моей Стефани.
 
    Эмиль почтительно целует руку невесты, а Стефани, которая больше не боится признаться в своей любви, шепчет ему:
 
— Негодник!.. Ты не был у нас целых шесть недель!.. О, я просто вся измучилась! Ладно, не буду больше об этом думать... Ах, дорогой Эмиль, какое счастье меня ожидает - я буду твоей женой!
 
— Да, — отвечает Эмиль. — О да, ты будешь моей женой.
 
    А про себя добавляет:
    «Что ж, быть по сему... Ведь это единственный способ заполучить ее...»   


_