Кольцо Саладина, ч 4. Последнее воскресенье, 31

ПАНИ
...Мы возвращались в Москву, словно из другого мира. Словно из волшебного рая, медленного и тихого. Даже Татка за это время стала какой-то другой – неспешной, неозабоченной.
И так много было прожито за эти три дня. Хотя ничего особенного мы не делали. Приезжали на автобусе на нашу старую дачу на берегу реки, носили воду из родника, кипятили чай, подметали полы, мыли окна… Такие простые домашние хлопоты, далёкие от московской спешки, от митингов и совещаний, от беготни  по лестницам, от бесконечных взглядов на часы, от бесконечных человеческих потоков, среди которых ты - одинок…
А здесь мы были вместе. Давно знакомые, дружные, близкие.
Нас было то четверо, то семеро, то одиннадцать, то двое. И нам было здорово. Мы готовили нехитрую еду. Мы стояли на нашем высоком крыльце, глядя на реку с опрокинутыми в неё прозрачными облаками и пылающими красками заката, бродили по лесу, наполненному весной, собирали медуницу, сидели на тёплых от солнца поваленных деревьях, пели наши песни…

Мы будем жить с тобой
В маленькой хижине,
На берегу очень дикой реки.
Никто и никогда, поверь,
Не будет обиженным…

Удивительное дело: все «наши» песни – и новые, и старые – все словно стали про меня. Про нас с князем. Это мы жили с ним в маленькой хижине. Здесь, на нашей даче. На берегу очень дикой реки...
Об этом можно было мечтать. Жить вдвоём, совсем одним. Купаться в нашей речке – заходить с мосточков, там хорошее твердое дно. Рыбачить на сонной заре. Варить уху на огне прямо во дворе. И никуда, никуда не спешить…

И если когда-нибудь случится беда
Найди верный камень там, где скалы у реки…

А вот о беде совершенно не хотелось думать. Не хотелось думать даже, на что мы будем жить и кто где будет работать. Хотелось просто мечтать. Мы будем жить с тобой в маленькой хижине… А осенью мы вернёмся в город. Мне будет уже пора…

Движения твои очень скоро станут плавными.
Походка и жесты – осторожны и легки...

Да, движения мои станут плавными. Я буду ходить осторожно. Очень возможно – как уточка. Такая смешная уточка на берегу тихой, дикой, безымянной реки. Такая счастливая уточка…


Костика провожали на вокзале всей гурьбой и со станции шли пешком вдоль реки, хохотали и пели песни.
А вечером сидели у Милки, в её уютной розовой комнатке.
- Ребёнок должен быть сразу, - говорила Милка убеждённо, - пока родители молодые. Родители должны быть молодые, здоровые, нарядные, красивые. Чтобы детство запомнилось на всю жизнь. Дети должны восхищаться своими родителями. Поэтому нужно родить до двадцати пяти лет.
Всё она продумала, моя мудрая Милка.
- У меня уже всё собрано. Пелёнок, правда, мало, двадцать штук всего…
Здоровенный чемодан был выволочен из-под кровати.
- А где ты это всё напокупала? – Татка таращила глаза на богатство.
- Потихоньку собирали. Мама покупала, я покупала. Где увидим – там сразу и берём. Надо-не-надо – пусть лежит, есть не просит. Вот эту фланельку в прошлом году у нас в книжном магазине давали по пять метров. Смотрите, какая симпатичная – с зайчиками. Четыре больших пелёнки получится или пять маленьких... Я думаю, лучше четыре больших, всё-таки, это тёплые пелёнки. Лучше хорошенько завернуть. Если и описается, то не замёрзнет.
А я, - мелькало у меня, - а у меня совсем ничего, ни больших, ни маленьких. Может, у мамы есть? Надо порыться. Она не раз говорила, что собирает мне приданое. А я только смеялась. Да, надо прямо сегодня посмотреть, что там, в чемодане. Незаметно протащить чемодан к себе. Запереться с Таткой и всё пересмотреть. А потом на место поставить.
И я поздравляла себя с удачным планом и снова ввергалась в Милкины хлопоты.
- А платье? Свадебное платье что?
- Платье сама сошью. Сейчас покажу фасон. Мне девчонки на работе принесли… кучу журналов пересмотрели…
Милка вытаскивала «Силуэт», «Бурду», даже «Плейбой». Мы листали глянцевые роскошные страницы, вздыхали…
- И что, прямо вот так сошьёшь?
- Ну, не прямо вот так, но выглядеть будет практически так. А на второй день вот такое хочу… Или вот такой костюм…
- А мне кажется, костюм – это как-то официально, - перебивали друг друга мы с Таткой. - Второй день свадьбы – это уже домашнее такое... Все гости с похмелья притащатся, с песнями...
- Вот да. Ещё буду думать. Да мы ведь даже не решили, где будем расписываться. Ещё заявление не подали! Но надо уже всё продумывать. Да, девчонки! Вы мне не ищите подарков. Не мучайтесь. Всё деньгами. Мы сами всё купим. У родителей Костика связи.
- А тебе хоть у них понравилось?
- Конечно! Что за вопрос. Это же Москва. Хорошая квартира. Книг много. У нас с ним будет отдельная комната. Вы в гости будете приезжать.
- А мне кажется, с родителями жить – это ужас.
- А по-моему, хорошо, – пожимала плечами Милка. – Они же будут помогать.
- А если будут мешать?
- А чем они могут мешать? – удивлялась Милка. - Они воспитанные люди, с ними можно договориться. Дружить.
- Ну, просто... Взрослые под боком. А у вас медовый месяц. А если тебе захочется голышом по квартире пробежаться…
- Мне? Голышом? Я что, ненормальная! – округляла глаза Милка. – У меня красивый пеньюар будет… Но я даже и в нём из комнаты не выйду, потому что это интимно. У меня специальные халатики утренние будут, чтобы по дому ходить… С какой это стати голышом… Вот, из этой атласной ткани сошью. Длинный, и вот так с оборками сверху вниз. В нём можно выйти в кухню, чайник поставить. Пройти в ванную… Почему голышом-то надо? Чушь какая-то, мы же не дикари…
Она прикладывала к себе отрез, перекидывала ткань через плечо, а я вспоминала, как князь, полуголый, мокрый и лохматый, заходил в спальню, вытаскивал меня из-под одеяла, тёплую и сонную, цеплял себе на шею и тащил через всю квартиру в ванную… Я пищала, визжала, уворачивалась от мокрых его поцелуев, мы хохотали на весь дом… Мы с князем, наверное, ненормальные. Ненормальные дикари на берегу очень дикой реки, нам бы родители мешали… Да, о разном мы мечтаем с моей подругой. Она – о московской квартире и шёлковых халатах, я – об одинокой хижине без всяких удобств…

- Всё-таки, Милка твоя – потрясающая. Но странно, что вы дружите столько лет.
Татка словно угадала мои мысли, я встрепенулась, очнулась от воспоминаний, озабоченно вгляделась в вагонное окно, чтобы сориентироваться. Ещё полпути до Москвы.
- Почему это поразительно?
- Ну, более несходных характеров трудно вообразить.
- Что, совсем уж я нехороша, - я возмущённо повернулась в Татке.
- Кто сказал, что нехороша? Но ты ведь не запасла двадцать пелёнок и восемьдесят пять отрезов на утренние халатики.
- Не запасла, - сказала я хмуро и тяжело вздохнула.
В мамином чемодане, который я уворовала, пока Татка отвлекала мою маму в кухне, были махровые полотенца, постельное бельё, льняные простыни, красивые скатерти, какие-то капроновые вышитые накидушки… Детского ничего… А, да! Вроде, ведь, нельзя детское запасать по приметам. Надо дождаться, пока ребёночек родиться. Вот оно что. А как же Милка? Милка, значит, выше предрассудков. Кто бы мог подумать…
- Ладно, не горюй, - Татка весело турнула меня в бок. – Ещё полгода впереди. Дом можно построить. А уж пелёнок мы тебе насобираем…


КНЯЗЬ
Праздничные выходные закончились – а у всех вдруг открылось второе дыхание. Все рвались дальше в бой - что значит, съездили помыться. Вероника посмеялась и распустила всех до седьмого числа. Восьмого и девятого мы опять должны были колесить. Вообще, идея всем оказалась по душе. Кроме меня.
Разумеется, всё было сделано уместно и практично, я не мог этого не оценить. С одной стороны – мощная реклама нашего шоу и нашего коллектива. С другой – полезные связи на периферии. С третьей – всё-таки какие-то деньги мы подзарабатывали. В-четвёртых – нас любили и кормили. И самое главное – во время выступлений происходило качественное обкатывание номеров. В общем, все были в выигрыше. Кроме меня.
- А с вами другой разговор, - Вероника посмотрела на нас с Синтией. – Вам надо поработать на закрытом просмотре. К половине четвёртого будьте в хорошей форме.
- А это обязательно? - спросила Синтия.
- Обязательно. Последняя инстанция. У тебя сложности?
- Ногу натрудила. Вернее, обе.
- Поаккуратнее работай. А ты, Чес, последи. Твоя партнёрша на твоей совести. Сегодня очень надо, ребята. Будет вся верхушка из министерства культуры. И не только. Я вас расхвалила, Марина вас расхвалила, нам нужна твёрдая почва под ногами и хорошие протекции.
- Так видели уже все, - возмутился было я, но Вероника только рукой повела:
- Значит, не все.
Я посмотрел на часы. В принципе, я укладывался. Пани приедет после шести. Сегодня вечером мы вместе. И завтра. Голос у неё по телефону был весёлый, значит, всё будет хорошо.
В принципе, у меня тоже всё было хорошо. Девчонки ещё не освободили мою берлогу, но я прекрасно отоспался у Эдика, который предоставил свою конуру полностью в моё распоряжение, а сам свалил в общагу.
В каморке его, забитой баулами с товарами и радиоаппаратурой, имелась из удобств одна раскладушка без намёков на бельё, с одним только старым пледом, служившим одновременно и покрывалом, но зато тут было окно. Я не стал закрывать его на ночь, и сизый московский воздух, хоть и пронизанный бензином, но всё равно весенний, ласкал меня до утра, навевая романтические грёзы.

Проблемы нарисовались, когда я, уже одетый для выступления, спустился в зал. Синтию я застал за сценой, где обычно отдыхали артисты. Она, в танцевальном платье, но ещё не обутая, сидела на диванчике и бинтовала ногу. Вторая нога её была заклеена пластырем в двух местах. На полу стояли три пары обуви – туфли на высоких каблуках и две пары джазовок – чёрные и белые. В белых она танцевала «Последнее воскресенье – они имитировали всем известные популярные довоенные парусиновые тапочки с голубой каёмочкой.
Я постоял, глядя на процедуру, потом потрогал колено.
- Тебя нельзя сегодня танцевать, - сказал я озабоченно.
- Надо - значит, надо, - отозвалась Синтия.
- Но это риск, - возразил я.
- Ну, танцуют же балерины с кровавыми мозолями.
- Но у тебя ж колено. Может быть опасным. Нет, надо что-то придумать, - я присел на корточки, без церемоний поставил обе её ноги рядом друг с другом – мне показалось, что правая была потолще. Значит, отёк.
– Не надо было тебе ездить перед фестивалем, - сказал я с досадой.
- Возможно, - сказала Синтия. – Надеюсь, успею восстановиться за неделю.
- Сейчас-то как будем? Два танца в джазовках, а в классическом танго – высокий каблук. Давай уберём вторую поддержку, - предложил я решительно. – Она очень сложная.
- Она самая красивая.
- Да чёрт с ней, - сказал я. – Жизнь дороже. Ну-ка, встань. Пройдись.
Она встала, прошлась босиком по полу.
- Теперь туфли.
Я помог застегнуть туфельки. Она снова прошлась. На ногу не припадала, и в принципе, всё выглядела неплохо и даже незаметно с пластырями телесного цвета.
- Сильно болит? – посочувствовал я.
- Почти не болит. Я сделала обезболивающий укол.
Я присвистнул. Значит, сильно. Ситуация осложнялась даже больше для меня. Я представлял, в каких моментах на меня ложится особенная ответственность. Надо будет смотреть в оба.
- Мишу надо на всякий случай найти.
- Уже нашла Вероника. За кулисами сидит.
- Тогда вперёд.

Классику мы оттанцевали прекрасно, хотя и перед пустым залом. Пять важных персон за столом жюри, Вероника в первом ряду и две технички в дверях. Эдик в бельэтаже со светотехникой, Роман за микшерным пультом, Миша за кулисами. Все наши зрители. Я уже отвык от пустых залов – на наших праздничных выступлениях в залах яблоку некуда было упасть. Поэтому и чувство было сейчас совершенно другим – без подъёма и куража. Больше было озабоченности из-за Синтии.
Второй танец с акробатикой тоже прошли нормально. И «Последнее воскресенье тоже. Но я видел, что моя партнёрша на пределе. От жюри мы получили несколько формальных вопросов, после чего за столом началась стадия перешёптывания, и нас отпустили с миром.
Мы уже заходили за кулисы, и я уже открывал рот, чтобы поздравить нас с победой, как Синтия, невнятно простонав, опустилась на пол. Именно опустилась – не упала, а сложилась мягко, сначала колени, потом корпус, голова легла последней. Я кинулся к ней – она была очень бледной, лицо её было измученным. Бросил взгляд в зал – никто ничего не видел.
Миша видел. И в одно мгновение очутился рядом.
- Она в сознании. Болевой шок? - быстро спросил он.
- Не знаю, - сказал я. – Говорит, колола обезболивающее.
- Я ей ничего не колол, - сказал Миша. – Сейчас справимся… У меня нашатырь с собой…
- Голова кружится, - с трудом пробормотала Синтия, дернувшись от пузырька.
- Вику позвать? – вскинулся я.
- Не надо, - прошептала Синтия.
- Не надо, - согласился Миша. – Там эти министерские перестраховщики, ещё отстранят от поездки… Юль, ты ж не хочешь, чтобы тебя отстранили? Поэтому пошли потихоньку. Ты что ела сегодня? Ты вообще-то ела?
- Н-не знаю…
- Надо её уложить, - бросил мне Миша. - У тебя кофе есть?
- Был. Правда, у меня девчата тусовались, может, и выпили. Но у Эдика возьмём. Давай ко мне! – быстро скомандовал я, мы сложили руки замком, усадили Синтию и двинулись по лестнице вверх.
В моей комнатушке я кое-как сгрёб оставшиеся девчачьи вещи, мы уложили девушку на постель. Я отодвинул разбросанную по столу косметику, включил чайник, повернулся к Синтии.
- Тебе платье надо снять. Помочь?
- Почему бы и нет, - слабо усмехнулась Синтия.
- О! – весело воскликнул Миша. – Вот нам уж и полегчало! Ладно, раздеваемся, разматываем ногу и оцениваем масштаб катастрофы. А ты, - он повернулся ко мне – тащи кофе, воду и сбегай в дежурку внизу. Там есть такая тётя Луша, она гипертоник, держит тонометр на работе, к ней все бегают давление мерять – за конфеты. Тащи тонометр тоже сюда.
Я помчался.