Солнце встает с востока. 57. Девять дней назад

Яна стояла на балконе. Окна дома напротив горели. В тот день город проснулся раньше, чем обычно.

-Бахкает? – спросил ее мужчина тридцати лет (он в футболке и трикотажных штанах, на ногах матерчатые тапки на тонкой картонной подошве, волосы всклочены, мятое, только после сна лицо, казалось растерянным, нижняя губа, когда не знаешь, что сказать, и говоришь банальности, как раз  перед тем, как разразиться очередной моралью, начала дергаться, как бы подпирая верхнюю). – Здесь холодно. Пошли в комнату.

Издалека были слышны звуки взрывов, такие – еле-еле.

Этим событиям девять дней.

-Макс, как все это надоело, - сказала она и тяжело вздохнула.

Он закрыл дверь на балкон, и, задернув занавеску, продолжал там (возле двери) стоять.

Она сидела на диване.

-Оля проснулась, - опять сказала она, теперь уже без выражения, безразлично.

-Проснулась. Я ей сказал, что это старый самосвал проехал. Она: «Что такое самосвал?» Я: «Машина, которая возит камни». «А…» - произнесла она, - сказал он и добавил, прислушиваясь к звукам взрывов. – Обстреливают Ахтырку.

Яна механическим движением руки поправила на коленях халат. С этого момента она все делала безотчетно, машинально. И даже тогда, когда собирала вещи.

Они решили, что надо уезжать.

Уже было, когда они бросили квартиру в Крыму и так же, без определенного плана, уехали. Сейчас они жили в Сумах.

-Я на заправку.

-Возьми деньги. Там… Кошелек в сумке.

В комнату вошла Оля. Ей четыре года. У нее длинные светло-русые волосы, белое лицо и на нем не то серые, не то голубые глаза, в которых вся она, где она очень взрослая, и когда смотришь в них, то не разберешь: в них скрытая боль или вопрос и, если вопрос, то он без ответа. Сама худенькая в простом платьице. В этом ребенке чувствуется такая внутренняя сила, что, время от времени бросая в ее сторону осторожный взгляд, чтоб как бы еще раз убедиться в верности вывода,  невольно проникаешься к этой силе тайным уважением.

Поэтому она здесь главная.

Яна и Макс – пустышки.

Их действия ситуативные, неосмысленные.

-Оля. Подожди. Сейчас я тебя покормлю, - сказала Яна и тут же забыла, что сказала.

-Где папа?

-Папа сейчас будет. Доча, мне надо собрать вещи, - не грубо, не строго, отмахнувшись от  нее, как от мухи, ответила Яна дочери, и тут же, как бы споткнулась, дескать, что я делаю, ребенок и так напуган, а тут я еще, добавила. -  Мы едем к бабушке. – И обняла ее.

Она взяла из кладовки сумки, коробки и, побросав их на пол, начала вынимать из стенки, в комнате, вещи, преимущественно женскую одежду.

К двенадцати часам вернулся Макс. Он был возбужден:
-В городе паника. Говорят, что в Ахтырке бой. Очереди на заправках, в банкоматы, в аптеки. Из подъездов выбегают люди. Много с детьми в одеялах, с пакетами с игрушками. Заезжал в магазин. Смог купить только хлеб и воду.

-Я никуда не поеду. Надоело.

-Я уже заправился.

-Куда? Ты можешь сказать, куда? К твоей маме? Боже мой, опять все по-новому. Вернее все старое. Она тогда меня замучила своими нравоучениями. Потом надо сказать Дарье Никифоровне, что мы съезжаем с квартиры. Наконец, рассчитаться с ней. Или как? Уехали и с концами?

Она еще не решила, что делать: уезжать или остаться.

Оля полдня ходила между коробок и сумок и ничего не понимала. Наконец, когда вопрос о том, что уезжать или не уезжать стал ребром, и вот-вот должен был разразиться скандал, потому что папа был расстроен, а мама несерьезная, она в прихожей легла на дно пустой картонной коробки и там заснула.

-Оля спит в коробке. Ты ее кормила?

-Нет. Я тоже не ела. Куда ехать, где мы, а где твой Хуст – уже час?

Был час дня. Через три часа мимо Сумыхимпрома по Харьковской улице проехала российская колонна танков с солдатами на броне. Дальше из города уже никого не выпускали.