Исповедь скитальца

«Весёлое чудовище, и сентиментальный зануда»
1
Человек становиться тем, кто он есть, благодаря усилиям, о которых порой, даже сам не подозревал. Но они строили его, словно «Вавилонскую башню», так не заметно, но так необходимо, и последовательно…
       Мы редко придаём значение тем, или иным событиям нашей жизни…, и ещё менее придаём важности собственным душевным переживаниям…, в силу того, что самые важные из них, как правило, пролетают слишком быстро, и не заметно, для нашего целеустремлённого, практического разума. Он «затачивался» веками, в направлении рационально-аналитического конспекта мировоззрения…, и в конце концов, стал вырождаться в нечто монофункциональное…, с доминантами логического, и рационально-аналитического воззрения. А этот путь, так или иначе, ведёт к тому, что человек, постепенно превратит всё вокруг - в «двоичную систему», в логическую закономерность, в «IP-фундаментальность» …, - в повсеместную цифровую голограмму…, необходимо рудиментировав всё то, что исходит из иных областей его сознания…, из идеальных, чувственных, интуитивных сфер разума. И в этом смысле, если ещё не наступила «точка невозврата», то скорее всего, мы подобрались к ней, очень близко.
       Сколько бы ты не искал, сколько не копал, и сколько бы не заглядывал в бескрайние дали, в конце концов, ты приходишь к убеждению, что на самом деле, сакральный смысл нашей жизни, заключается исключительно в самосовершенствовании, как последней инстанции, для всяких целей. В гармонизации душевных плагинов нашего сознания, в культивировании всего самого возвышенного, самого тонкого, и самодостаточного в нашем сердце…, и выветривании всего грубого, всего унижающего, и дисбалансирующего.
       Иных смыслов, в этой жизни - нет, и быть не может… И следующий, словно призрак, за всяким подобным утверждением, фатальный, и бесконечный вопрос «Зачем?», - здесь, совершенно не уместен. Ибо, это и есть самая последняя, самая окончательная максима, для нашего существования.
       Как начиналась, и как продолжалась твоя жизнь, в каких полях своего созерцания, ты оценивал свои поступки, как и свои мысли, - только от этого зависит твоя судьба. Нет никакого иного рока, как только тот, что заложен в тебе самом.
      Я помню себя в юности, и этот опыт, как нельзя лучше подтверждает эту гипотезу. Здесь, в каком-то невероятном сочетании находились все тонкие, и прекрасные монады, с самыми грубыми, и низменными. Всё самое возвышенное, самое благочестивое, как и всё самое низменное, и даже гадкое, что включал в себя «сосуд моей души» на заре созревания, определил всю последующую мою жизнь.
      Эта «гремучая смесь» придавала моей жизни, какую-то фатальную несчастность…, и вместе с тем, какую-то невероятную счастливость…, сменяя свои доминанты, в непрерывном перманентном течении времени. Иллюзии, - самые непредсказуемые, присущие наверно, всякой подростковой душе, главенствовали во всём, и правили балом на полях моего душевного агрегатива. И их необходимая конгломерация, всецело, и повсеместно превращала всю мою жизнь, в обман зрения…, в подозрительную, быстро сменяющуюся реальность…, за пределами которой, казалось, не было ничего.
       Локальное пространство моего быта, было, казалось, будто бы единственным местом на земле…, и его убранство включало в себя, всю палитру мироздания…, в которой, мир был - так прекрасен, и прост…, и в то же самое время, так сложен, и неоднозначен, что, с одной стороны, казалось, что только тебе дано чувствовать, и понимать его…, с другой, - он был чуждым и враждебным, вводя в ступор, все твои «ганглии сознания» …, и возбуждая приступы скромности, и меланхолии.
       Порой, ты чувствовал, что вся его сложность находилась, где-то за границами твоего локального мирка, и почти не тревожила тебя. И только изредка, кидая свой взгляд за «горизонт событий», ты чувствовал, что мир более многосложен…, и там, за пределами твоего пошлого быта, лежит нечто многообещающее, нечто более прекрасное…, но в тоже время, и более непредсказуемое, и опасное.
       Инфантильность сердца, если его не разбудить вовремя, оставляет человека на всю его жизнь, в рамах ограниченного мирка, и не позволяет открывать новые горизонты. И только силой воли выдернутое, и брошенное за горизонты собственного привычного быта, в бушующее море мирового океана, оно начинает жить настоящей жизнью…, и покорять те вершины, что приносят настоящее удовлетворение его тонким, и уязвимым, и в тоже время, самым острым и агрессивным плагинам…, - плагинам любви, и надежды, борьбы, и победы.… - Так начинается, и находит свой путь, всякое становление...
      В моём детстве, проходящем в атмосфере социального равенства, присущего социалистическому устройству государства, было много навязанного, немало надуманного, и откровенно абсурдного…, но в тоже время, было много такого благожелательного, и обещающего, такого заботливого, - почти материнского…
      В школе, я был беспокойным ребёнком…, проявляющим некоторые незначительные способности, в особенности в первом классе, когда меня, после первого месяца обучения, в числе, ещё двух одноклассников, отметили за успеваемость походом в кафе…, где мы, с моими первыми друзьями, радуясь своему успеху, пили газировку, и ели пирожное. Но на этом, мои успехи в школе, и закончились. Всю последующую процедуру обучения, я проходил между «плохо», и «средне». Балансируя между дисциплинами, я всё больше скатывался к полной независимости, от всего этого процесса.
       С каждым днём, меня всё более развращала свобода, которая казалась такой сладкой, и желанной, что никакие наказания, и лишения, не могли перевесить чашу в сторону усидчивости, и труда над науками. Необходимость сидеть на уроке, и слушать скучные речи учителей…, писать, считать, и вникать в то, что тебе дают, и что не имеет к тебе, к твоим настоящим стремлениям, никакого отношения, – что может быть невыносимее, для свободного, жаждущего настоящего простора, сердца!
        Я хочу рассказать себе свою жизнь? Но зачем? Какой в этом смысл? Ведь я и так знаю свою жизнь…, и при необходимости, могу вспомнить в последовательности, все подробности, и нюансы, не только самих событий, но отчасти, и мыслей, витавших в то время, в моей голове. Но так ли это, на самом деле? В этом-то, всё и дело.
        В действительности, я почти не знаю свою жизнь…, и мой рассказ её, себе самому, должен внести ясность, и придать осмысленность всем моим поступкам…, всем событиям, и коллизиям моей жизни…, а главное, настроить мой разум, и моё сердце, на правильный путь моего будущего, - путь только мой.
        Ибо, только взгляд со стороны, способен проделать такое. А что, как не взгляд со стороны, я пытаюсь теперь настроить в фокусе, и через линзы разумения, и осмысления исторического полотна одной единственной жизни, - моей жизни…, в её локальных аспектах, и всех, латентно укрытых мотивах душевного агрегатива.
       Вивисекция жизненных событий, некоторый анализ стремлений, и мотивов, даёт понимание, и осознанность всех необходимых в своей глубине, и таких случайных на поверхности, перипетий, сочетаний, и совпадений жизненного конгломерата…, в котором перемешано всё и вся…, и осмыслить который, можно только с помощью аналитических инструментов разума.
       И пусть этот анализ, даёт истине не много…, и разум здесь, занимается лишь самоудовлетворением…, но иного - нам не дано…, как не дано никакой иной действительности, кроме той, что плывёт за окном нашего взора…, действительности, - глубоко иллюзорной…
      Итак, какие ключевые моменты моей жизни, я мог бы выделить из общей картины собственного пути? - Ключевые моменты?! С самого начала я уже пытаюсь определить точки отсчёта, обозначить, и закрепить решающие форпосты…, чтобы затем, обозначить свои критерии, нарисовать мотивы, и выставить флажки, на карте авансцены своей жизни.
      Так, человеческий разум, поступает во всём, и всегда. Он стремится упростить себе задачу…, и тем самым, опрощает сам, предмет изучения. Он выстраивает порядок…, он не может, не только мыслить, но и существовать без этого порядка! Для него важным остаётся, во всём выстроить иерархию, наложить на хаос внешнего исторического полотна, свои лекала…, расчертить и вырезать, и сшить затем, «пальто полезности» …, а все ненужные, с его точки зрения, «обрезки», выбросить в корзину.
       И так, он «шьёт» не только полотно истории, с его временными параболами, но и точно также «сшивает» пространственные гиперболы собственной внешней реальности.
       Всякий глубоко чувствующий, и широко осмысливающий человек, как правило, с самого своего детства, уже знает, что ему предначертано создать нечто небывалое…, или сделать нечто выдающееся. Он чувствует, в своей сакральной глубине, некий гений…, и ему, всё время кажется, что он видит, слышит, и чувствует мир - в более ярком свете, чем все остальные.
       На самом же деле, он ощущает ту потенциальную энергию, которая сублимируется на определённых этапах его жизни, либо, в сильнейшую любовь, либо в ненависть…, которая, может спать в нём, до поры до времени…, но которая, обязательно проснётся, и выведет на орбиту своего носителя, - орбиту только его эклиптики.
       В свою очередь, «посредственность», не обладающая такой латентной энергией духа, всегда знает, что она посредственность. Ни того, ни другого, утаить от себя самого, – невозможно! И будь ты трижды актёром, твоя плоскость, и мелкородность, - выявится…, как и твоя истинная глубина, всегда проявит себя в том, или ином свете.
       Классическое образование нашего социума, в первую очередь, необходимо именно посредственностям. Ибо, посредственность, всегда стремится закрепить свой статус. Ему жизненно необходимо утвердится здесь, и сейчас…, ему нужна определённость, не столько в собственной учёности, сколько в документе, подтверждающем этот, его статус. Только в этом случае, он осознаёт себя, не неудачником…, и чувствует себя, как говорят теперь, в тренде.
       Одарённому человеку, глубоко чувствующему, и широко мыслящему, нет нужды в таком классическом образовании, (по крайней мере, лет до сорока пяти). Скорее, оно даже ему противопоказано…, и он должен бежать от него, как «чёрт от ладана»! Ибо, рискует вместе с таким образованием, потерять самое важное в своём сердце…, - свою оригинальность, свою неповторимость, и своеобразность, - то есть, свою гениальность…, в угоду конъюнктуре образованного социума.
        В таком институте, его извилины выпрямят, и изогнут на определённый лад, в угоду общего политеса социума, и в соответствии, с глубоко надуманными интересами этого социума. И то, что, в исторических пластах нашей становящейся цивилизации, мы мало обнаруживаем среди общепризнанных гениев, настоящих самоучек, говорит лишь о том, что наш социум признаёт, как правило, только те головы, которые подтвердили свой статус…, и потому, к ним прислушиваются, и приглядываются более пристальнее.
       Гений - без статуса, для нашего общества, всегда лишь - чудак. Подтверждение его состоятельности, уже утвердившимися авторитетами, является главным, основополагающим критерием здесь, для всякой оценки. Гений, не возведённый, такими, утвердившимися авторитетами в ранг, или хотя бы не принятый в их клуб, неминуемо превращается, в – гений, лишь для себя самого. И ничего, кроме иронии, в этом обществе, не вызывает. Такова жизнь.
       Мои стремления к познаванию, как, наверное, у большинства стремящихся к нему, с юношества боролись с противостоящими им, рефлексами моей чувственности. Мои глубокие врождённые инстинкты, стремились к праздности в каждую минуту жизни. Получать удовольствие, от окружающей природы, без проникновения в её суть…, получать удовольствие от свободы, присущей такой праздности…, удовлетворять свои душевные тонкие рецепторы беззаботного бытия…, наслаждаться поверхностным парением, без какого-либо принуждения…, и той великой любовью ко всему и вся, которая, неминуемо угнетается всякими проникновениями вглубь действительности…, и разрушается вивисекцией собственных мотивов.
       Да… Я всей своей душой, стремился к праздности. Меня не заботило будущее…, я хотел жить здесь, и сейчас полной, без каких-либо ограничений, жизнью. И только обязательства, накладываемые обществом, портили мне эту беззаботную жизнь. И я выполнял все предначертания, таких обязательств, в той мере, которая позволяла мне, не выпадать совсем, из контекста…, и в тоже время, сохранять паритет, для собственной воли. То есть, ровно настолько, чтобы казаться посредственностью, и быть, и пользоваться всеми, дающимися «стаду», привилегиями…, но оставляющему в собственной душе, безграничное стремление к свободе…, позволяющее, всё же, чувствовать себя личностью.
        Да. В этическом плане, для оценки обществом, (если бы оно могло заглянуть в меня), это было бы расценено, скорее всего, как паразитизм, и предательство. Но общество, не способно заглядывать внутрь личности…, и потому, для него, всё выглядело вполне пристойно…, по крайней мере, достаточно терпимо.
        Средний обыватель плывёт, словно планктон, не выделяясь особо, из общей массы. Но смешон тот, кто пытается выделиться, ради самого выделения…, не имея в себе, ни глубины, ни воли, ни настоящей, всеохватывающей осознанности.
        Таково, кстати сказать, большинство ныне выделяющихся личностей, называющих себя звёздами…, беспрестанно борющихся за своё величие, и мелькающих на медиа пространстве…, так помогающее им, в этом стремлении. Хотя, если посмотреть на всё это, снисходительно, и непредвзято, то, даже одно только подобное желание, такое мощное, и преодолевающее, тоже - чего-то стоит…, а этого, у них, - не отнимешь.
        Итак, - ключевые моменты...
        Как правдивы, и проницательны были слова великого мыслителя, и тонкого психолога Европы девятнадцатого века: = «Счастье, и несчастье – братья близнецы, которые растут вместе, и у большинства, остаются оба недорослями…» «Что тропа, ведущая к собственному небу, всегда проходит через сладострастие собственного ада…» Чем сильнее, и совершеннее становится дух, тем чаще он ищет не простых удовлетворений. Удовлетворений, замешанных на сопротивлении, на противостоянии…, замешанных, в конце концов, на крови…, где он начинает по-настоящему ощущать собственные силы…, где его воля начинает ликовать, от настоящей, но не от суррогатной победы!
= Что мы знаем о жизни, и мире, пока не испытали настоящего счастья...?             =Что мы знаем о собственном духе, что мы можем знать о нём, пока наше тело, и наша душа, не столкнулась с настоящим злосчастьем…?
       Первое, мы, в наиболее полной мере, познаём во время первой юношеской любви... Второе, - во времена невосполнимых потерь, когда непреодолимой стеной пред нами, встаёт «безвозвратное».
        Какое Великое счастье, замешанное на боли в груди, я испытывал во времена моей юношеской влюблённости. Нет! Это невозможно описать! Отмечу лишь то, что в это время, всё сознание устремленно в одну локальную точку на земле…, и нет ничего важнее, этой самой точки!
        Это можно назвать гением духовности! Ибо, в такие времена, все параболы твоего мира, невообразимым образом, сходятся в едином зените…, образуя синтез, - сплав веры, сознания, и всех стремлений! И в этом зените, начинают рождаться, и вылетать во все стороны, ангелы! И разлетаясь по весям, они превращают весь мир - в благоухающее, цветущее всеми красками, творение!
        Но ангелы - не живут долго…, они, словно мотыльки-однодневки, проживают свой короткий век, в счастье…, и когда приходит время, когда, по закону циклической природы, должны начаться будни, – умирают…, так и не познав этих будней.
        Каждый, кто желает продлить свой век, должен понимать это. Ибо, продлевая его, он непременно должен столкнуться с настоящими буднями…, и теми страданиями, что необходимо содержат в себе, эти «будни».
    - Такова жизнь. И так, человеческая жизнь, на долю которой, выпадает слишком много страдания, на самом деле, скорее всего, просто слишком длинна. Фатум жизни – неумолим. И здесь, нам не обмануть ни себя, ни природу.
       Но, и в счастливом юношестве, когда счастье кажется, имеет неоспоримый приоритет, на самом деле, всё уравновешенно. И только с высоты прожитых лет, чудится, что в ней было счастья больше, чем горестей. На самом же деле, всё было сбалансированно…, и каждая счастливая минута, обязательно уравновешивалась несчастной минутой.
        Но столько настоящего счастья, сколько, в прожитый день, испытывает юноша…, в зрелой жизни, он испытывает - за десятилетие! Здесь уже, тот «сливочно-клубничный коктейль счастья», растворяется в обыденности…, и концентрация его, становится, всё более разбавленной «кисло-горькой субстанцией бренности» …, приводя, к всё более продолжительным приступам меланхолии, и сплина…, и к всё более частым неудовлетворённостям духа.
2      
На земле не было, и нет людей, с безупречной совестью. У каждого, в его жизни, всегда есть скелеты в шкафу. И человек, рассказывая, даже самому себе, свою жизнь, склонен приукрашивать некоторые моменты этой жизни…, выставлять их, так сказать, в более выгодном свете. А что-то вынужден, и просто замалчивать. У него язык не поворачивается сказать, даже самому себе, эту святую правду.
       Он подспудно отметает всё, что может принизить его, или умалить. Он защищается, от всего враждебного…, от всего того, что может навредить, что может разрушить. Истина же, - самая опасная для него, субстанция…, и он бежит от неё, как бежал всегда. - Такова психология, этого «скрытного существа», черпающего свои склонности, из древности, от своих далёких предков…, которые, были вынуждены жить в ночное время суток, и прятаться под кустами, прислушиваясь к шорохам.
       Так, по одной из гипотез, жил наш самый далёкий, из млекопитающих, предков, «Лаолест». - Мелкое животное, благодаря образу жизни которого, как предполагается, в нашем сознании зачалось, такое великое свойство, как фантазия. Ибо, прослушиваясь к сумрачному лесу, он был вынужден строить в своей голове, картины-представления окружающей действительности.
        Так, ныне самое Великое свойство нашего разума, - фантазия, изначально, было обязано своим появлением, банальным мотивам страха, и спасения.
        Так вот, свойство приукрашивать свои поступки, обосновывать, и оправдывать их, есть свойство нашего разума, желающего показывать себя, только с лучшей стороны…, боясь нарекания, и обвинения сторонних наблюдателей. Но когда осознаёшь, что всякий такой наблюдатель, сам обязательно обладает пороками, и изъянами…, коими не обделён, в той, или иной степени, ни один человек на земле…, и что ты, со всеми своими недостатками, и недоразумениями, представляешь, лишь саму природу, чья неоднородность служит предтечей, и мотивом для всех тварей на земле…, то становится легче рассказывать себе, свою жизнь, как в той песне: без обмана, прикрас, и оправданий...
       И хотя, и инстинкт самосохранения, всё же, сильнее всех этих, разумных достоинств…, но я, на этих страницах, всё же буду бороться, с этим архаическим свойством личности…, и стану критически пристальнее относится, к собственным умозрениям, и умозаключениям. В конце концов, правда, приносит с собой, всегда наиболее твёрдое чувство гордости…, даже если эта правда, угнетает самолюбие ежесекундного момента, и тянет за собой, длинный шлейф разочарования.
       Какую же правду, я имею в виду? Ту, что, на самом деле, человек, в своей сакральной ментальности, никогда не бывает ни хорош, ни плох…, - он никогда не бывает - однозначен… И даже те аффектации, в каждой отдельной личности, которые мы обозначаем плохими, или хорошими, зачастую, служат, лишь отражением наших заблуждений, относительно жизни, и самих себя.
        Я не открою ничего нового, если отмечу здесь, что любовь, и ненависть - растут из одного корня, и разветвляясь стволами на поверхности, создают пантеон противоречия…, воплощающийся, как во всякое великое творчество, так и во всякую малую, и большую войну.
        Ты любишь, настолько же беззаветно, насколько беззаветно способен ненавидеть… И самая большая любовь, - любовь к жизни, порождает, и самое гадкое в сердце, - ненависть, и страх.
       Но, казалось бы, боится только тот, кто боится потерять. Неимущему - нечего боятся…, ведь у него нечего отнять…, и тем он - свободнее, чем меньше у него имущества.
       Но вот парадокс. Обладая только одним имуществом, но самым дорогим, - жизнью, он дорожит только им, и готов до последнего вздоха, бороться за него, не взирая на то, что эта самая жизнь, не блещет к нему, обоюдной любовью.
       Трусость же, на самом деле, не продолжение страха, но порождение слабости. И бороться в себе, надо не со страхом, но со слабостью. И именно производная, от этой слабости нашего сердца, не позволяет нам смотреть правде в глаза.
        Итак, - жизнь без прикрас...  Чего в ней больше - хорошего, или плохого? На первый взгляд, вопрос - риторический. Ибо, при всей общей усреднённости, и амбивалентности жизненного полотна, каждый находит в ней то, к чему расположен его рассудок…, в какую из сторон, маятник его сознания, отклонён благодаря чувственности…, её уязвимости, и способности к регенерации.
         Но давайте, всё же, посмотрим непредвзятым взглядом…, и попытаемся проанализировать, что мы, чаще всего, относим в ней, к хорошему, а что к плохому.  Может оказаться, что мы плаваем в собственных иллюзиях, словно в собственных фекалиях, и не желаем выплывать на чистую воду. Ведь чистая вода, как правило, и очень холодна.
        В какие времена, в какой период моей жизни, она была наиболее плодовитой? Беспечность, присущая моему детству, когда я ещё не был приобщён, к какому-нибудь практическому ремеслу…, когда, почти полная свобода развращала мою душу…, и суровость самой жизни, стала причинять боль всякий раз, когда она, эта свобода, хоть как-то попиралась… Когда принуждение, столь обыкновенное, для большинства моих ровесников, мне причиняло болезненные уколы, нанося значительный ущерб, моей слишком рано распоясавшейся, гордыне…
       И эту беспечность, и гордыню, мне пришлось ломать, в уже достаточно зрелом возрасте…, когда все «кости моей духовности», уже срослись криво. И тем болезненнее была, эта операция…, и тем длительнее становилась реабилитация.
       Но именно тогда, мой мятежный дух, почерпнув из колодца свободы, студёную воду, и заболев «ангиной», приобрёл свой иммунитет, против рабского подчинения общим правилам, и моральным догмам окружающего социума.
       Да, я рисковал никогда не выздороветь…, или, попав под «Колесо Иксиона», быть раздавленным собственной безответственностью. Или, разогнавшись на собственном «болиде лихости, и презрения к опасностям», врезаться на полной скорости, в стену фатального порядка мироустройства…, так и не познав, и не ощутив своей «гангстерской глупости».
        Перелистывая страницы собственной жизни, мы часто впадаем в меланхолию. И эта меланхолия, как угнетает наше сердце, так и подстёгивает наш разум, к будущим преодолениям. Все, так называемые ошибки молодости, все недоразумения, мы склонны относить к собственной неразвитости…, к собственной неразумности.
        Мы смотрим на всё это, с высоты прожитых лет…, и нам кажется, что случись с нами такое сейчас, мы непременно поступили бы иначе. Так властвует над нами, пантеон иллюзорности…, так наш оценочный разум, переводит необходимость бытия, в разряд подвластного разуму, политеса действительности.
        Мы убеждены, что в нашем поведении существует червоточина ошибочности. Но, как возникает наша оценка прошлого, и что, на самом деле, значит, - я тогда ошибался? Это значит, перефразировать постфактум - необходимый в прошлом, момент бытия. Переосмыслить поступок своей прошлой жизни, через палитру образности теперешнего сознания…, через виньетку теперешнего собственного убеждения-заблуждения. - Момент прошлого бытия, в котором, будто бы существовала возможность иного развития событий, иного стечения обстоятельств…, и главное - иной осознанности, и иной нашей реакции, в рамках разумной оценки. Будто бы мы действительно могли поступить иначе, при тех стечениях обстоятельств, и том фокусе нашей оценки, данной ситуации.
       Это сродни чудесному перевоплощению…, сродни догматическому политесу царствия лжи…, в котором наш разум, рисует в своём воображении, совершенно иную картину исторического момента…, отбрасывая все противоречия, и не принимая во внимание главные мотивы, за которыми скрыта реальная платформа того, или иного поступка.
       Так, на основании последствия, он желает перевернуть, изменить причину и следствие…, так, на основании своего заблуждения, он строит новые утверждающие его власть, парадигмы осмысленности…, так, на основании собственных критериев оценки «хорошо», и «плохо», он подстраивает свершившийся факт, под программу воображаемого образа, с его контекстом, не имеющим, почти ничего общего с реальностью...
        Мы называем это - учится на своих ошибках... И нам кажется…, да нет! -Мы убеждены, что действительно учимся на них! Но, на самом деле всё, что достигаем на этом поприще, - только перефразирования, перевинчивания прошлой реальности, на лад теперешнего изменившегося воображения.
        И всякий раз, фатальность нашего поведения, становится объектом этого перефразирования. Всякий раз, мы забываем уроки прошлого, и совершаем новые ошибки. Но дело всё в том, что эти ошибки, становятся ошибками только в процессе перефразирования…, перекладывания постфактум, нашим воображением, той реальности, и всех её необходимых флюидов, и стечений обстоятельств…, и подведения этой, фатальной, в своей сакраментальной сути, реальности, под политес нашего, живущего уже в иной реальности, - реальности теперь, и сейчас, воображения.
       Так, мы убеждаем себя, что мир принадлежит нам…, что жизнь подвластна нам…, и что наш произвол, диктует этому миру, свою волю. И полагаем, что, стоит нам отделаться, от собственных ошибок, стоит нам устранить все недочёты в своём сознании, и мир целиком, и полностью станет правильным, а главное – абсолютно нашим, подвластным нам, безусловно.
       Но, для чего существует в нашем сознании, этот «ошибочный политес»? Зачем природа наградила нас, этим «надсознанием»?
       Я полагаю, что именно благодаря нему, как нам кажется, мы становимся более ответственными животными. Благодаря тому разочарованию, и той боли, которая мучает нас всякий раз, когда мы осознаём в своём поведении - ошибочное, мы становимся осторожнее…, и начинаем относиться более ответственно, к собственным поступкам.
       Так страх ошибиться, увеличивает наши шансы на выживание. Эти, идентифицируемые нами, ошибки, это наше поверхностное, наше предвратное толкование реальной действительности, словно санскритические мантры нашего «надсознания», нашего воображения, удерживают нас на плаву, не позволяя, в большинстве случаев, подходить слишком близко, к фатальной пропасти.
       Мы, осознавая свою слепоту, свою слабую чувствительность, остерегаемся рискованных шагов. Так «центробежные силы нашего существа», нашего душевного агрегатива, - сдерживаются «силами центростремительными» ...
3
Человек, становится настоящим человеком, только тогда, когда он приобретает полноту всей ответственности за себя, за свою жизнь, и свои поступки… Ответственность... - предмет гордости человека…, и его же крест, увешанный «веригами», и «шомполами» …, который он, вынужден нести всю жизнь. Но, самое интересное здесь, это то, во что превращается эта ответственность, во что она выливается, на пути своего становления.
      Как и всё, на этой бренной земле, в конце концов, превращается в свой абсурд, так и ответственность, в процессе своего роста, превращается в самое ядовитое, и неестественное растение. – «Честь». И она, также остаётся предметом гордости, (хотя и, в уже гипертрофированном виде) …, но вот её крест, на котором «вериги», и «шомпола» превращается из «холодного оружия», в «огнестрельное» - в пушку, направленную на своего носителя.
      Эта, не имеющая аналога в природе, аксиома, эта Великая максима, свойственная исключительно человеку, есть суть, вскормленный в самом себе, лютый враг…, от которого, - не спрятаться, и не убежать…, которого, не убить, и даже не обанкротить… И если смотреть на его появление, и становление, с точки зрения, и в параллелях природных превращений, то это напомнит, нечто схожее с превращением простого «паука», - в «скорпиона», способного убить самого себя.
       Это показатель некоего «вырождения» человеческого характера, на ниве его становления, и «улучшения». Нет, и никогда не было на белом свете, более противоречивого, и более странного «вещества», как Честь. Конечно, честь –чести рознь. Но тот вид чести, о котором я повествую, являл собой, некий вид заблуждения. Этот вид чести, выглядел, как «обезьяна совести». 
        Вообще, что значит честь? Объяснение природой своих собственных явлений, в лице человеческой этической оценки, - это нонсенс природы, её врождённый абсурд, её собственное вырождение…, которое проявляется в полной мере, именно в человеке, как в самой прогрессивной субстанции природы.
        Трактовать собственные, и чужие поступки, с точки зрения чести, с точки зрения не реальной, но придуманной  необходимости…, с точки зрения выверенной, и закрепившейся в воображении, полиграмме этики поведения…, трактовать в угоду надуманной моральной обоснованности, в угоду укоренившейся выгоде разума, его набранного морально-этического контента…, в ущерб собственным парадигмам инстинктивного права поступать в соответствии собственным индивидуальным логарифмам…, собственным индивидуальным природным мотивам…, – что может быть глупее?!
       Но именно такое поведение, считается самым разумным, и совершенным…, самым дальновидным, и самым возвышенным, из вех поведенческих лекал нашего социума.
        Да, ты имеешь право выбирать для себя политес, из предлагаемых…, но ты не можешь создавать свой. Ибо, всякое противоречие здесь, всегда будет трактоваться, как ошибочное…, и отвергаться, не взирая на скрытую, или даже явную пользу для тебя, как индивидуума.
        Трактовка - правит нашим сознанием, на всех фронтах жизни. Здесь нет иных пенатов для истинности, кроме воображаемых.
        Я жил, и становился в этом политесе, как всякий человек своего времени. И все навязываемые моим временем, и моим пространством, лекала поведения, и оценки, проникая в мою кровь, делали своё дело. Но мой врождённый иммунитет, борясь с этими вливаниями, превращал всё моё существо - в поле битвы…, и «герольды, и флаги кланового сознания, и самосознания», в вперемешку с «трупами» общих для всех, ценностей, падая десятками наземь, прорастали новыми, небывалыми «культурами» …, с лепестков которых, каплями росы, стекал всё тот же яд, провоцирующий в моём сердце, выделение противоядия.
       Ограниченность моего «желудка», в переваривании внешнего «блюда», с лихвой окупалось усвоением «блюда внутреннего» …, создаваемого на собственной «кухне разумения». И вполне естественно, я всё больше стал предпочитать «собственную кухню». Так становится личность…, так зарождается, и расцветает индивидуальность…, так появляется настоящая свобода, -  свобода индивидуального сердца, - сердца закалённого в боях, на полях внешнего, и внутреннего противостояния.
4
Быть рабом легко. Растворится в политесе социума, принять все его выложенные, и закреплённые ряды оценки, и самооценки…, превратится в колёсико общечеловеческого механизма…, стать ещё одним «эукариотом человеческого организма», и провозглашать в унисон ценность величия общества, ценность его «возвышенных идей, и целей», - что может быть проще, что может быть приятнее для рабского сердца?
       Но сердце война, мятежное сердце революционера, не терпит, даже намёка на рабское житие, в каком бы контексте это житие, не представлялось. Идея индивидуальности, - противоречит всякому клановому сознанию.
       Вы скажете, что это гордыня…, что это она затуманивает твоё сознание, и не позволяет увидеть, и почувствовать пользу «кланового сознания» …, его величия, и его неоспоримых возможностей, и преимуществ.
       На что, я отвечу: Тот, кто готов променять свою гордость, своё индивидуальное самосознание, свою личностную парадигму величия, и совершенства, чувство своей духовной неповторимости, и силы, на величие клана, на силу сопричастности, на гордость принадлежности, к чему-то большему, к чему-то доминирующему, и подавляющему…, на благополучие, и защищённость в клановом политесе…, и готов встать под его флаги обобщённой идеи, - и есть собственно, раб. - Раб не по принуждению, но раб по призванию... Таких - большинство. В противном случае, не было бы никаких клановых политесов различного толка, и различной структуризации, заполняющих всю нашу планету.
       А гордость индивидуума, гордость - не сопричастности, но частности…, гордость личности…, я не променяю ни на какое благополучие, ни на какую защищённость. Ибо, сильная личность, не нуждается, и не ищет для себя защищённости, ни в социальных, ни в идеологических, или теистических клановых мировоззрениях. И эту гордость, так бичуемую всем миром клановых мировоззрений, я считаю наиболее ценным «растением», когда-либо прорастающим на полях человеческого бытия.
        То, что гордость мешает жить, кричат громче всех те, кто склонен к рабскому житию. Им она - действительно мешает жить…, ибо, они ставят благополучие кланового жития, выше чувства собственного индивидуального величия, и совершенства.
         Пить из собственных, чистых родников…, питаться мясом плодов собственного сада…, - что может быть желаннее, для свободного сердца?! Но такое, доступно немногим…, ибо - непонятно для многих... А если и понятно, то не оценено по-настоящему достоинству… А если и оценено, то в силу лености сердца, и нежелании бороться, - не прижилось…
        Леность сердца, гораздо хуже лености тела. Здесь необходимо самоотверженно трудится, выкапывать глубокие колодцы, пахать, и высаживать саженцы…, которым, чтобы давать плоды, необходимо длительное время роста, и созревания…, необходимо терпение, и каждодневный уход за садом…, а также, необходимо солнце, и дождь, - необходим подходящий климат. И этот «климат», пожалуй, самая важная составляющая, для расцвета, и созревания этих «плодов» …, ибо, часто не зависит от тебя, но лишь от того великого случая, на который уповает всякий, кто вступает в область необитаемого, и враждебного мира. Этот «климат» ты можешь выбрать только случайно, только по наитию…, и никогда рассудительно…, никогда, с помощью рациональных, и аналитических инструментов своего сознания.
       Никто не может знать тайны. И самая тайная, самая недосягаемая тайна, это тайна гениальности. - Тайна условий, и причин её расцвета, и плодоношения.
       Искать в собственной жизни, причины завязи, и становления гения, - неблагодарное занятие. Причина, мотив, всегда находятся за гранью сознания, за границами осознанности, и идентифицирования…, за пределами всяких возможных оценок, для нашего разума.
       Да и, само понятие «гений», на самом деле, - глубоко индифферентно…, и является, лишь формой относительной оценки, не неся в себе, ничего абсолютно объективного. Подтверждением этому, служит то, что гением крайне редко называют, живущего ныне, человека. Это всегда - оценка постфактум…, всегда в свете некоей конъюнктурности, и резонанса…, в ключе паритета обоснованности, лежащей на платформах созерцательной восторженности…, где нет, и быть не может никакой холодности…, и тем более, объективности.
        Оценка себя, как гения, единственно возможная объективность…, ибо лишена конъюнктурности, и социального давления мнения большинства…, но в силу заинтересованности себя оценивающего, именно это, вызывает наибольшее недоверие. Ибо, оценивает, и провозглашает здесь, самый далёкий от холодности в оценках, субъект.
5
 Ответственность, - действительно самые тяжкие кандалы. Свобода ещё никогда не была так угнетаема на земле, как, с появлением в человеке ответственности. Но, она же, является и причиной той гордости, абстрагированности, что возвеличивается над всем остальным животным миром, и даёт в руки человеку скипетр, и булаву.
        Но откуда может браться это горькое, и в тоже время, целебное растение, пока оно не достигло своего созревания, и не превратилось в ядовитое?
        Моя ответственность завязалась, и начала расцветать, благодаря нужде. Непрекращающейся нужде, как материального плана, так и духовного. В этой нужде, в её постоянной угнетающей, и только на короткое время, отпускающей свои поводья, «погонщице», в моей душе зарождалось нечто суррогатное, нечто противостоящее ей же самой…, но уже, не вне меня самого, но в самом моём сердце.
      Царь внутри меня, постепенно начал захватывать земли, и всё громче провозглашать свою власть. - Так становится человек… Страх попасть в отвал, сгинуть, раствориться в бесполезных суетах мятежной жизни…, страх перемешанный с неуверенностью, и инфантилизмом…, порождал во мне стремление к работе над собой. Разогреть, расшевелить свои атрофированные чресла…, заставить свои, хаотически блуждающие мысли, выстроиться в гармонию, в полифонический ряд – что может быть болезненнее? Это требует выдержки, и стоицизма…, это требует готовности терпеть каждодневные длительные страдания.
        Моя юность проходила в полной беспечности, живущего одним днём, юноши, для которого счастье жизни, счастье её мгновений, заключалось не в том, чтобы, как можно меньше испытывать, как телесные, так и душевные страдания…, но в том, чтобы получить от жизни самые яркие, самые гипертрофированные удовольствия…, пусть и, ценой необходимых при этом, страданий.
        В юности, большинство из нас, жаждет «наркотиков». И жизнь, на самом деле, полна ими. Она пропитана этим ядом, она словно коктейль, насыщенный алкоголем, манит, и дурманит наш, полный сил, организм. Этот организм жаждет противоречий, он желает испытаний…, после которых, в случае победы, он испытывает настоящую эйфорию…, и его сердце, разрываемое страстями, и желаниями, возвышает его, над всем миром! Даже если всё его бытие, протекает на перифериях авангардного социума.
        Центр всего мира, в такие мгновения, находится в его локальном окружении. В том месте, где царит его право, и его воля. Он не знает, и не хочет знать иного мира…, он не желает иного совершенства…, в нём горит огонь страсти к миру, к жизни…, и этот огонь сжигает всё вокруг! - Всё «корабликобумажное», всё нежновозвышенное, и тонкосовершенное...
        Но именно в эти мгновения, если в душе, в её сакральных лабазах существует зерно действительной возвышенности, - действительного, а не суррогатного совершенства, то на этой выжженной земле, начинают прорастать тонкие, и уязвимые побеги настоящего Величия!
        Мало кто замечает, в такие моменты — это прорастание. О нём узнают, как правило постфактум…, только тогда, когда эти побеги, орошаемые трудом, и вдохновением «земледельца», превращаются в настоящие наделы. На которых расцветают величественные деревья, покрытые невероятными небывалыми цветами…, и превращаясь постепенно в лес, заполняются небывалой фауной.
        И ты, в своей житейской суете, не замечаешь, как постепенно входишь только в этот лес…, и начинаешь бродить, только по нему. Кроны, посаженных когда-то тобой деревьев, создают тень…, и только, изредка просачивающиеся лучи солнца, освящают твоё лицо…, и оно становится видным для тех, кто приглядывается, кто способен на пристальный взгляд во вне…, кто способен на понимание всего чужеродного.
       Так появляются друзья. Друзья среднего возраста, - это совсем не то, что друзья детства, и юности. Это настолько редкое явление, что даже многими отвергается, как данность. Здесь необходимо более длительное время, здесь необходимо длительное прошлое, здесь надо привыкнуть, войти в резонанс…, для которого, в отличии от детских лет, мало шансов состоятся.
        Ведь каждый из нас, с возрастом, прорастает своими «деревьями» …, обрастает своим собственным лесом…, в который, для посторонних, путь, как правило, заказан. Пустить в свой лес постороннего, не так просто…, но войти в чужой лес, - почти невозможно… а пребывать в таком лесу – опасно…, ведь там иной микроклимат, иная атмосфера…, и ты рискуешь переродиться, ты рискуешь стать тем, кем тебя примет этот лес…, но при этом потерять возможность пребывать в собственном лесу.
        Но при всём, при этом, обновление, и зарождение новой жизни в твоей душе, возможно только после «опыления». Только «чужеродные зёрна», попавшие в твою почву, способны родить нечто небывалое, и сверхсовершенное! Ни один цветок на земле, не способен на полноцвет, без этого «опыления». И если ты хочешь достигнуть в своём становлении, настоящего совершенства, ты будешь жаждать этого «опыления» …, и искать на бренной земле, настоящие «дремучие леса» …, высаженные, и взлелеянные чужими, - чуждыми душами…, не взирая ни на какие опасности.
6
Что же не дало мне скатиться в отвал, и не погибнуть, от собственного недоразумения, и глупости? Теперь, с высоты прожитых лет, я всё больше прихожу к заключению, что именно то, что я с раннего детства читал книги. У моего Отца была неплохая, для советского времени, библиотека. И кое-что, я проштудировал ещё в детстве.
       Вспоминаю, как однажды, я впервые взял в руки взрослую книгу…, если память не изменяет, она называлась «Уинстон Черчилль». Невзирая на то, что в силу своего малолетства, я мало понимал в этих письменах, но читая, периодически ловил себя на мысли, что постепенно, кое-что мне становится понятным. Так, наверное, во мне зародилось убеждение, что не обязательно всё сразу понимать…, необходимо постепенно открывать соты своего познания, и не зацикливаясь на непонятных пока, вещах, всё же, идти дальше…, и пытаться освоить, хотя бы те книги, которые стояли на первой полке книжного шкафа.
      Так я, незаметно подкрался к Ф.М. Достоевскому. Это было настоящим открытием! То просветление сознания, которое я испытывал всякий раз, когда закрывал книгу, и размышлял над прочитанным, радовало меня, и в тоже время, приводило в какое-то, уже почти трансцендентальное сознание.
       Моих родителей, по меркам той эпохи, можно было отнести к интеллигентной семье. Но только на том основании, что оба они имели высшее образование. Мать, окончив институт, всю жизнь работала экономистом. До самой пенсии, она числилась на Хлебозаводе, бухгалтером. Отец же, получив первое образование инженера-горняка, проработав на разных шахтах Советского Союза, около семи лет, (кстати сказать, благодаря чему, мы с братом близнецом, родились в городе Текели), закончил Юридический Институт, и уже до пенсии работал юрист-консультом, на разных предприятиях.
        Но, как бы не было, это горько осознавать, (ведь это, мои первостепенные корни), на этом, собственно, и заканчивалась вся интеллигентность. Ибо, образ жизни отца, не давал повода усомниться в паритете в его крови, как низменных, так и возвышенных инстинктов. Здесь, как мне кажется теперь, слились в один сосуд «соки» его ближайших предков, (а значит, и моих дальних) - «соки черни», и «соки благородства» …, соки, с одной стороны, толкающие его, на червоточину нетерпение чужого мнения, и неприязнь к иной точке зрения…, с другой - стремление к самообразованию, и достижению определённых высот собственного статуса.
        И в силу паритета этих «соков», концентрация, как первого стремления, так и второго - были разбавлены…, и соответственно, как хамство не превышало обыденности, и не выходило за юридические рамки…, так и стремление к возвышенности, и совершенству, оставалось на среднем уровне.
       Мать же, подавляемая авторитетом, а точнее сказать, грубой самоуверенностью отца, главной чертой которого, как я отметил выше, было уважение только своего мнения, только лишь привыкла ко всему, мимикрировала, и стала вести себя, соответственно обстоятельствам. Хотя усомнится в общем благочестивом образе её жизни, - невозможно.
       По-своему, я любил своего отца, он был интересным человеком. Как и любил, и люблю до сих пор, свою мать. Но я никогда не испытывал настоящего чувства долга по отношению к ним. Не знаю, хорошо это, или плохо. Это, по-видимому, наследственное. А скорее всего, это они, сами, не привили мне этого долга, в силу своего собственного воспитания. Вереница образа жизни, и всех отношений, всегда тянется издалека.
        Мой отец, сколько я его помню, всегда злоупотреблял спиртным. И подобное отношение к спиртному, впоследствии, сказалось и на мне. С переменным успехом, я всю жизнь боролся с «назойливым Бахусом».
        Наша с братом сестрёнка, наша бедная старшая сестра, убежала из дома, как только ей исполнилось семнадцать лет. И покинув город, поселилась на берегу Чёрного моря. Мы с братом, тогда ещё были совсем маленькими, и не в состоянии были оценить, всей трагичности той ситуации. Её нежная душа была измотана попойками отца, и ночными, пусть и не переходящими всяческих границ, но всё же, дебошами…, от которых, не было спасения, ни нам, ни матери, ни ей. И она, любя нас с братом, и любя свою мать, всё же вынуждена была оставить родительский дом.
         Хотя, опять же не лукавя, надо признаться, что и мы с братом, в силу нашего неспокойного, противоречивого от рождения, характера, и «вредности чернеющего произвола» в душах, бесспорно, также приложили к этому бегству, свою руку.
       Другое дело моя бабушка, - мать моего отца. Её чистое сердце, её отношение ко всем коллизиям жизни, связанное по-видимому, с её происхождением, не оставляло в этом, также, никаких сомнений. После обобщённого взгляда, на всю её жизнь, образовывался некий гештальт, некий образ, убеждающий, в её благородном происхождении. Здесь не было никаких душевных червоточин, никаких завистливых, или злобных поползновений, не было и намёка, на мелкую мстительность, что была так присуща иным жителям деревни. Всё время возникало робкое чувство, какое-то неизгладимое впечатление, что её сердце, и душа принадлежат некоему возвышенному роду. Словно, чужеродный росток, на сорняковом поле, она явно выделялась своим поведением, из всей окружающей массы.
        И даже, порой, возникали мысли, что это вовсе не она родила моего отца. И только их внешнее сходство, не давало развиться этим мыслям.
        Как известно, доминанты крови, передающиеся по наследству – не предсказуемы. И в отце, вполне вероятно, развились, и завладели всем его существом, именно флюиды его отца, - иной ветви.
       Так вот, что собственно, так чрезвычайно отличало в жизни моей бабушки, от всего контента, в котором варились мои предки. Вся её жизнь была направлена на выполнение своего долга. Её моральная платформа, была - непоколебима…, и, невзирая на пошлое окружение, её благородная кровь, просачивалась, из глубин её сердца, наружу, каким-то лучезарным светом.
       Мы с братом, были окружены её заботой…, и, не обращая внимания на отсутствие в нас, какой-либо благодарности, (в силу подростковости), она не уставала, и не переставала это делать, никогда. И до самого своего конца, была полна готовности продолжить свою заботу.
        И не только мы, но и никто, и никогда не замечал в её характере, какой-либо червоточины, присущей низменным слоям человечества…, - то, что называют «чернью». Это косвенно подтверждалось, и историей её появления в деревне. Она - не знала своих родителей…, и не знала откуда она взялась в этой деревне …, и вообще, кто её родственники.
       Но слухами - полнится земля русская… Говаривали, что во время революции, её совсем маленькой привезли сюда, и оставили на попечение незнакомым людям. Возникало подозрение, что её просто спрятали, от карающего меча революции.
       Весь её светлый облик в молодости, вся её, следующая благородным постулатам жизнь, косвенно подтверждала все эти догадки. И её любовь к нам, как я полагаю, также сыграла немаловажную роль в том, что в моей душе вырос, и устоялся некий кордон, на пути к расхолаживанию, и уходу вразнос.
       Ведь в моей крови, наравне с «плазмой черни», плавали, и «благородные тельца». И я подозреваю, что эти «тельца» достались мне, именно от моей бабушки. Иначе, как объяснить мою тягу к творческому, к возвышенным пенатам искусства, к философии, музыке, и поэзии. (Ведь, будучи в преклонном возрасте, она была единственным человеком во всей деревне, что писала стихи).
       Откуда могли взяться в моём, по преимуществу, «чернем» сердце, - эти возвышенные флюиды? Ведь, я всегда ощущал, некие приоритеты в своих мотивах, и стремлениях…, и в зрелые годы, в глубине своей души, всегда ставил во главу угла, именно эти мотивы, и стремления. Я чувствовал, что, на самом деле, является для меня действительно важным, а что второстепенным, и ненужным. А такие оценки, не берутся ниоткуда. Если в твоих предках никогда не было ничего благородного, ничего возвышенного, то и твои желания, и стремления, соответственно, будут всегда направленны в одно русло. Они будут мотивированы, по преимуществу, врождённым страхом, подозрительностью к жизни, недоверием, и постоянным желанием выживания…, либо основываться на мещанском накоплении материальных богатств. Что, по сути, является родственными мотивами…, хотя и предполагают различные векторы ментальности, и различные по масштабам, цели.
       Кстати, надо отметить, что мой прадед по отцовской линии, не имеющий родственной крови с моей бабушкой, имел мельницу в деревне. То есть, был зажиточным крестьянином…, в комиссарском контексте, - «кулаком». Он жил в большом доме на противоположном краю деревни…, и мой отец, часто жил у него и своей бабушки, периодически навещая своих родителей на другом краю. А надо сказать, что в те времена, два края деревни враждовали друг, с другом…, и проход по чужому краю, для юноши, был чреват наказанием. Но моему отцу, в силу сложившихся обстоятельств, дозволялось ходить по всей деревне, без угрозы получить по голове. (Так, наверное, в нём расцвело бурным цветом самомнение, апломб, и чувство собственного превосходства). Он очень любил своего деда, и когда тот умер, очень переживал, и даже сделал на руке наколку, в виде могилы с крестом, и надписью: «Спи дед».   
7
Мы с моим братом, и моей любимой женой, и сыном, жили уже около десяти лет во Владивостоке, за семь тысяч километров от отчего дома. Однажды, после восьмилетнего отсутствия, приехав в свой отчий дом, я подошёл к плохо побеленной стене, и присмотревшись к висящей фотографии, на которой мы с братом были запечатлены с букварями в руках, вдруг испытал нечто вроде психоэмоционального взрыва, с последующим прозрением! В доли секунды, произошёл, некий временной синтез, с осмыслением тех чувств, которые возбуждали в моём сердце, обещание гордости, желание, во чтобы то ни стало добиваться этой гордости, в своём сердце. Во мне вдруг, во всеуслышание заговорило чувство необходимости стремления к возвышенному в жизни, уверенности в своих силах, желание добиваться для себя, лучшей, самой достойной жизни…, за которую, как твои родители, так и твои ближайшие родственники, будут гордиться.
        Я почувствовал, как в моём сердце зародилась, некая ответственность за себя, и своих близких. Я думаю, что именно в этот момент, я стал на самом деле, взрослым, ответственным человеком. Я на мгновение оказался где-то далеко, в глубинах моего детства, и перепрыгнув в своём сознании, через настоящее, очутился в будущем. Это произошло в течении неопределённого времени, думаю меньше секунды! Я вдруг понял, глядя на эту фотографию, что в то далёкое время, родители возлагали на меня, большие надежды. Такие же большие, какие я возлагаю сейчас, на своего маленького сына. И я не должен, ни в коем случае, разочаровать их, и не оправдать этих надежд.
       Я вдруг вспомнил, со всей ясностью, моё тогдашнее ощущение себя. Я чувствовал себя - непростым человеком, уже в раннем детстве…, и полагал для себя, непростую судьбу. Повторяю, человек всегда чувствует, на что он способен. Другое дело, поверит ли он себе, и станет ли самозабвенно трудиться в том направлении, какое подсказывает ему, его сердце.
      В этот момент сублимации, или сказать точнее, некоего трансцендентального синтеза, в моём сердце зародилась, какая-то сверхъестественная сила. Это трудно передать словами…, ибо, всё это находится за пределами простой осознанности…, в идеальных сферах твоей духовности, где невозможно ничего понять простым разумением…, можно лишь почувствовать всем своим существом, и получить, некий экстаз синтетического духовного умозрения…, некоего, выхода в астралы созерцания, где всё и вся целокупируется, в какую-то всеохватывающую пантемиду…, и ничего не разбирается, ничего не расчленяется. - Гештальт всех видов, всех монад, и «ганглий» твоего сознания…
      Нечто подобное, пусть иного плана, но схожее по мощности впечатления, я испытывал только однажды. Когда в моём сердце зародилась моя первая осознанная любовь. Это произошло действительно, как удар молнии…, я был ошеломлён, поражён, и в тоже время, словно озарён, каким-то светом, о котором и не подозревал ранее!
       Мне кажется, что нечто подобное, пусть не часто, но происходит с верующими. На некоторых из них, снисходит, некое просветление…, и они действительно встречаются с богом в своём сердце.
      Всё это, настолько индивидуально, и неповторимо, что проводить здесь параллели, только для поверхностного разума является, чем-то разумным. Ибо, для глубокого мыслителя, как одна вера - не похожа на другую…, так не найти на белом свете - две одинаковые любви. И также, не найти две одинаковые дороги к собственному просветлению…, ощущению, и осознанию трансцендентальных, или метафизических сверх возвышенных основ своей духовности. Нечто, что заложено, к примеру, в медитации.
8
Каждый человек, имеет свой неповторимый регламент жизни…, у каждого свои генетико-психологические параметры этой жизни. Выражаясь понятнее, один взрослеет, и расцветает в один период своей жизни, (как правило, годам к двадцати пяти), другой - имеет своим расцветом период, когда первый, уже подводит итоги.
       Мой рассвет начался к сорока пяти годам…, после мучительного кризиса среднего возраста, когда меняется «химия крови» …, когда гормональная система, преодолев свой очередной пик, неумолимо начинает угасать…, и общий фон всех твоих внутренних монад, меняет направление на стагнацию. И твоё настроение, своими каждодневными катаклизмами, мучает тебя. Когда ничто, и никто не радует…, и ты ловишь себя на мысли, что каждый день, лишь переживаешь своё страдание…, и тебе кажется, что всё закончилось, и ты никогда уже не испытаешь радости от простых вещей.
        В это сложное время, когда меня часто посещали суицидные мысли, всё отягощалось частыми возлияниями колоссального количества спиртного. Оно усугубляло моё положение…, ослабляло часто меня настолько, что все мои мысли о жизни, сводились к, лишь невыносимому страданию. И вся ценность этой жизни, - блекла, становясь, лишь мутным зеркалом.
        Но в силу какой-то внутренней генетической стойкости, каждый раз, когда я приходил в себя, я будто бы навсегда прощался со спиртным. Но через какое-то время, всё повторялось снова…, и мой разум страдал, и страдал, не в силах найти выхода.
        Биохимическая реакция организма, на необходимый разворот, ждёт всякого, кто доживает до этого периода. Кризис среднего возраста действительно существует…, и подтверждением тому, служит реальность, которую я почувствовал во всей её фатальности, будучи на пике, как теперь осознаю, этого моего кризиса.
        Эта реальность, открыв предо мной свой «погреб», почти свела меня с ума. Я чувствовал, что не выдержу такого натиска. Истина этой реальности, пронзила мне сердце, и затем обволокла непроглядным смогом. И казалось, что за этим смогом, уже не было ничего, и никого…, и что весь мир заканчивался этим непроглядным туманом. Надежда, словно заблудилась в нём…, и мой, впадающий в истерику разум, нервно искал её, словно «Ёжик в тумане».
       Иллюзия жизни, так радовавшая моё сердце на заре, растворилась в этой реальности, не оставив и следа. Самые мучительные страдания наступают тогда, когда пропадает всякая надежда…, а моя надежда на выздоровление, таяла с каждым днём. Но в какой-то момент, толи в силу моей врождённой душевной организации, или в силу того, что я почти никогда не прекращал занятий спортом…, на ниве которых, к среднему возрасту получил пару хронических травм…, мой дух, всё же воспрял, и поборовшись в очередной раз, с искусителем «Бахусом», - с этим агентом дьявола…, я сказал себе - всё, хватит! И при всей тщетности прошлых попыток, на этот раз, я был убеждён, что «Бахус» позабудет обо мне, и позволит выстроить свою жизнь, на новый лад…, упорядочить, и закрепить свои векторы. Я полагал тогда, что победил свой главный порок. Но, на самом деле, я лишь загнал всё это, - в «резервации». Ибо, то, что однажды сформировалось, почти невозможно устранить.
       Каждый писатель, и вообще, творческий человек, должен периодически кардинально менять сферы своей бытовой деятельности, и по возможности, место проживания. Так, его разум провоцируется…, его творческая воля, его фантазия, все, стимулируемые сменой деятельности, рецепторы духа, неминуемо обостряются. Наше тело, наш разум, и наша душа, так устроены, что они склонны засыпать, дабы не тратить лишней энергии. И только постоянная смена декораций, смена форм работы, - будит эти спящие, на ветвях благоденствия, «коалы разумения».
       С тех пор, как мы переехали в этот город…, а случилось это, двадцать пять лет назад, мы снимали разные квартиры, в разных районах города. И эти переезды, из одной чужой квартиры, в другую чужую квартиру, несколько отравляли нам жизнь…, и в то же время, оставляли нас в напряжении, в некоем тонусе, не позволяя расслабляться, как на физическом, так и на психоэмоциональном уровне.
        И потому, повзрослев наконец, по-настоящему, (это, к пятидесяти то годам!) я, воспрянув духом, и взялся за дело, с двойным рвением. Я знал, что если по-настоящему захотеть, если не опускать руки, и верить в себя, то обязательно добьёшься любой цели…, иначе - и быть не может. Ибо, при остром желании, и вере, никакие препятствия, кроме самой смерти, не в силах тебя остановить. И это действительно так. Ибо, когда начинаешь задумываться глубоко, то становится очевидным, что только непоколебимое желание, вера, и самоотверженный труд, обеспечивают настоящие перспективы…, и не могут быть сломлены мелкими неприятностями, и неудачами.
        Такова природа нашей жизни. И все разговоры о везении, или невезении, - только разговоры, и не несут в себе, ничего фундаментального. Ибо, хоть везение, и составляет часть твоего успеха, но не является настоящим фундаментом для него. И если ты в своих стремлениях будешь основываться на везении, и удаче, то очень быстро получишь инъекцию разочарования, и будешь повержен стихией проведения…, которая способна поглотить, не только тебя, но даже народы, и континенты!
        Проведение должно стать подвластным тебе, твоей силе духа, и стать союзником для твоих помыслов, и начинаний. А это возможно, только каждодневным трудом над собой. Ты должен «стегать себя шомполами», и создавать в своём сердце, стальные консоли. Жаль, что понимать ты начинаешь всё это, только подойдя к действительной черте.
       Как когда-то, на этапе моего заступа за двадцатилетний рубеж, я уехал, насколько было возможно, далеко, - во Владивосток…, так теперь, перешагнув следующий рубеж в пятьдесят лет, я, бросив всё, уехал в Санкт-Петербург. (Ещё дальше). Ведь только так, на самом деле, можно кардинально поменять свою жизнь.
       Оставаясь в том же городе, сделать это, - почти невыполнимая задача. Надо обязательно выйти из «зоны комфорта», как сейчас говорят. Даже если это, вовсе не комфорт. Надо бросить себя в новое незнакомое море, с полной уверенностью, что обязательно выплывешь. Быть готовым ко всем внешним обстоятельствам…, а главное, к внутренним переломам, и сопротивлению, остающегося таким, до конца дней, «инфантильного сердечка».
       Я выбрал новый вектор. И этим вектором своего развития, я стал дорожить почти также, как когда-то дорожил, и гордился тем, что достигал в своём умозрении высот философии, и совершенствованием поэтического ремесла, опираясь только на своё самообразование, и ту тягу к возвышенному, которая не раз вытягивала меня, из клоаки разочарования собственной несостоятельностью, и уныния.
 9
Шагнуть за свои возможности, за свои способности…, перешагнуть ту черту, которая определяет твоё природное кредо…, выйти за рамки своего «кокона», - определённого кокона, из нитей генетических устоев твоих предков…, и сформировать из себя, нечто небывалое в твоём роду, - эта утопическая цель, глубоко подсознательно толкала меня, на подвиг…, которым, я дорожил всю свою жизнь. И ради которого, я неустанно боролся с собственными пороками…, включая самый сильный порок, - порок страсти к алкоголю.
       Эта борьба давала мне чувство важности моей жизни, и обеспечивала надежду на будущее, на каждом этапе этой жизни…, придавая сил моим стремлениям, и давая поддержку всем моим начинаниям.
       Постепенно дисциплинируя, и придавая всем глобальным, локальным, широким, и даже узким, и мелким обязательствам, ту важность, о которой не знают юнцы…, но которой дорожат старцы. К деталям начинаешь относится серьёзно только с годами, с опытом…, при котором, убеждаешься всякий раз, что именно детали определяют, не только общую картину всякого произведения искусства, но и общую картину твоей жизни…, как самого главного произведения твоего искусства.
       И именно эта, выработанная годами, дисциплинированность, заставляла меня относиться серьёзно к мелочам, пристальный взгляд к которым, безупречность выполнения, и «доведение до блеска», я старался обеспечить всякий раз, когда кажущаяся мелкость, и неважность задач, не стимулировала мою волю, к преодолению, и выполнению этих маловажных поручений…, которые, я давал себе, и старался беспрекословно выполнять.
       Так рождается, и укрепляется ответственность... Так рождается, и укрепляется самоуверенность... Так рождается, и укрепляется убеждённость в своём великом предназначении...
      Именно на этих, мелких, не важных, и малозначительных аспектах моей бытовой жизнедеятельности, формировались мои консоли духа. Как только моё разумение бунтовало против какой-то, кажущейся неважной, работы, волей случая, встающей передо мной…, я говорил себе; - Это надо просто сделать, и всё...
10
Мало кто задумывается, и тем более понимает, какое преимущество для практической жизни, даёт чтение, и изучение философии. Ведь философия, по большинству разумений, это изыск, - некое далёкое от практичной жизни, занятие. Многими, это занятие, вообще воспринимается, как праздность. Но на самом деле, всё гораздо сложнее…, и в конечном счёте, всё обстоит с точностью до наоборот.
       Когда мозг способен осознать, и понять глубокие вещи, для него становится детской игрой, все практические задачи социальной разумности. После познания глубины мироздания, всё поверхностное, и житейское, становится простым, и доступным…, и ты, уверенный в своих силах, преодолеваешь любые преграды…, ставишь себе задачи, после которых, всякий, плавающий в плоских умозрениях, субъект, впал бы в ступор, и стал бы судорожно перелистывать свои знания, словно учебник, ища разрешения задачи, в преподанных ему, учителями, парадигмах.
        Имеющий же, собственные парадигмы относительно мира, и бытия, (благодаря занятиям философии), всегда находит решение всякой задачи - незамедлительно. Ибо, его разум не строит своей жизни, на плагинах чужих опытов, но всегда берёт ответственность на себя…, и смотря в корень, разрешает всякую проблему, именно так, как она должна разрешатся. Это называется Гением.
       И лучшим, и одним из наиболее перспективных занятий, стимулирующих и помогающих становится собственному гению, является именно философия. Ибо ей, в отличии от иных наук, более свойственно то, что называют произволом, и креативностью…, которые, не позволяют загонять сознание в «молекулярные решётки академического образования». 
11
Выбрать свой путь, - путь, что приведёт тебя, только к твоим пенатам, только в твою обетованную страну, - самая наиважнейшая задача, для встающего на этот путь, подростка. Десятки дорог, искушают тебя, на этом распутье. И ты должен быть особенно трезв, в этот самый момент.
        Что за пошлая мысль, - заработать большие деньги? Что за приземлённая парадигма, - посвятить свою жизнь, приобретению материальных ресурсов? Ведь, при всей кажущейся важности, это - прикладная задача…, и для настоящего, глубокого, и возвышенного сердца, не является самой заоблачной, и самой достойной. Ведь, при всей кажущейся трудности, это, на самом деле, не так сложно. Надо лишь очень захотеть, стать готовым к жертвам времени своей жизни, ради этого…, напрячь чуть сильнее свои силы, сделать это напряжение, чуть более продолжительным, чем это делают другие…, и результат - не заставит себя ждать.
         Другое дело, создать нечто небывалое, нечто до сих пор, не существующее на земле! - То, что в эмпирическом смысле, от природы дано лишь - женщине. Только она может, в полной мере почувствовать, это Великое счастье!
        Но и мужчине, в определённом смысле, доступно нечто подобное. Для этого, он должен стать творцом, изобретателем, философом…, и напрягать в своём творчестве силы, так продолжительно, как позволяет ему, его потенциал…, его становящаяся, и продуцирующая душа. И тогда, производя нечто несуществующее до того, он становится подобно женщине, рожающей своё дитя, создателем…, - он становится самоценным, и самодостаточным гением, рожающим Великие мысли! – Существа астрального мира.
        И эти «дети», приходя в этот мир, становясь, и созревая, словно «животные организмы» …, как и всякие дети, в какой-то момент, начинают жить своей жизнью…, разрушая, либо созидая, в этом бренном мире.
       А по большому счёту, лишь меняя всё, вокруг себя. И к своей зрелости, окрепнув, и устоявшись…, то есть, встав на ноги…, начинают оплодотворять расположенные к этому оплодотворению, головы.
       Да, наша природа, - простая биофизика нашего существа, - неумолима, и на самых, относительно высших ступенях, своего проявления. И её механизмы всюду идентичны, как в биологических сферах своего беспрерывного перманентного становления, и продуцирования…, так и в трансцендентальных, - там, где рождаются, живут, и умираю нимфы астрального бытия…, - мира, рождённого, и облагораживаемого возвышенным человеческим сознанием!
       Чему ещё более достойному, как не рождению чего-то, до сих пор не существующего, небывалого, и самобытного, человек мог бы посвятить свою жизнь…, и растратить, данное ему в распоряжение, богатство, - минуты, дни, месяцы, и годы? Уж, конечно же, не добыванию, и бесконечному умножению подконтрольных, как ему кажется, материальных ресурсов…, не бесцельному зарабатыванию денег, ради самих денег. Ибо, деньги - лишь средство…, и не могут быть достойной целью.
       Если человек ставит себе цель заработать деньги, он должен знать, для чего, для какой надобности они нужны ему. Какую из высших сфер продуцирования своего гения, он хотел бы поддержать, этими ресурсами? Что хотел бы родить, развить, и укрепить…, что хотел бы создать нового, и небывалого, и воплотить в этом мире?
       Иначе, такая цель, как приобретение богатств, не имеет никакого смысла, кроме утоления животного страха, утоления амбиций, тщеславия, и иных низменных, и пошлых стремлений. Если человек чувствует свою силу, только тогда, когда его счёт в банке исчисляется семью, или более нолями, то эта сила также виртуальна, как и сами деньги. И его страхи, на самом деле, гораздо сильнее, чем у того, кто не располагает почти ничем.
       И если смотреть с несколько иного угла зрения, то вырисовывается совершенно противоположная картина. Тот, кому почти нечего терять, - гораздо сильнее. И те слабости «толстосума», что порождают, именно большие деньги, подчас - непреодолимы…, и превращают обладателя в загнанное, больное животное…, думающее только о сохранении своих богатств, и страдающее днём, и ночью истощением своей нервной системы. 
12
Когда человек взрослеет, и становится иным, он начинает замечать за собой некий «сплин», некое разочарование, некое предзнаменование депрессии. В нём начинают просыпаться сомнения; - А с теми ли людьми, я дружил…, с теми ли людьми вёл дела…, и вообще, то ли делал всю свою жизнь? Не является ли выбор мною, той дороги жизни, которой я следовал до сих пор, был ошибочным? Да и, был ли этот выбор, на самом деле?
        То, что, в подавляющем своём большинстве, за редким случайным, или закономерным исключением, я общался в своей жизни, с «маргиналами», с людьми, слабее меня умом, и эмоциональными силами, как угнетало меня, так где-то в глубине души, удовлетворяло. Ибо, чувствуя свою доминанту, я редко бросал взгляд на собственную низменность…, вёл себя в том же фарватере…, и мои мысли тогда, в большинстве своём, мало отличались от мыслей моих друзей. Лишь взглянув на себя с критической точки зрения, и вспомнив о том, что ты есть тот, с кем ты общаешься, пробудило во мне стремление отыскать настоящих друзей по духу, и достоинству.
        И не имея такой возможности, в реальности, я стал искать их в книгах. И прочитав произведения многих умнейших людей прошлого, и настоящего, а некоторых из них, досконально изучив, я пришёл к тому пониманию, что, на самом деле, я искал тех, кого смогу полюбить. «Нам в жизни всем, не хватает любви…» Так сказал один герой фильма.
        И скорее всего, именно благодаря этому увлечению, со скрипом, и проворотами втянувшему меня в область Великих созерцаний, и осмыслений, в какой-то момент, я вдруг осознал во всей своей фатальности, что не будь у меня того круга общения, который я имел на протяжении всей своей жизни, но будь какой-нибудь иной круг, с людьми умнее, и благороднее меня…, я, скорее всего, сам стал бы чем-то иным…, и прежде всего, потерял бы своё чувство абстрагированности, и одиночества, которое толкало меня вперёд, и стимулировало всю мою внутреннюю работу. Ведь, даже находясь достаточно продолжительное время с равными себе, человек, как правило, растворяется в общем политесе осознанности, и теряет свою самобытность, свою неповторимую сакральную духовную полисферу. Именно в окружении чуждой среды, или даже во враждебном окружении, у твоего духа большие шансы стать по-настоящему независимым, свободным индивидуумом, и создать свой внутренний небывалый мир. Примеров тому – множество.
       Хотя, и в защиту обратной консологемы, можно также привести немало примеров, а может статься и значительно больше. Когда именно возвышенное аристократическое окружение, давало человеку возможность слепить себя, создать из себя, нечто выдающееся, и достойное.
       Человек становится возвышенным, а подчас, и Великим, либо – благодаря…, либо - вопреки. К примеру, судьба Ганса Христиана Андерсена, как нельзя лучше иллюстрирует, как первое положение вещей, так и последнее. И является подтверждением, как первого тезиса, так и второго - одновременно. Ибо, его страшное мучительное детство, в окружении черни, пусть и, со слезами, терзаниями, и истериками, но всё же укрепило его дух. Но его зрелость расцвела, и стала благоухать, попав в высшее общество аристократов…, где, пусть и было много чванства, надменности, и немало подлости, но которое, всё же обладало в большей степени, возвышенностью, и авторитетным моральным симбиозом благочестия, и достоинства.
        Когда человек вырастает из своего окружения, когда он уходит в стратосферу созерцательности, и умопостижения, дабы не мучить себя, и своих близких, он должен уехать в другой город. Это не только самый лучший способ покончить с прошлым окружением, но самый верный способ начать новую жизнь…, а значит, несколько затормозить разгоняющееся с каждым днём, время твоей жизни.
         Прожить несколько жизней, можно только меняя место своего проживания. И чем дальше друг, от друга будут находиться эти места, тем разнообразнее будет твоя новая жизнь, и тем медленнее начнут крутиться шестерёнки «Колеса Иксиона» твоей жизни.
         Но при этом, надо понимать, что скоротечная, и частая смена места проживания, ведёт к привыканию жить в дороге…, где всё пролетает мимо очень быстро, и мало что, по-настоящему замечается…, а значит, и жизнь твоя, вместо того, чтобы замедлятся, время от времени, будет напротив ускорятся…, и пролетит также незаметно, не оставив и следа…, как пролетают, по большей части, однообразные виды за окном поезда.
         Эти этапы жизни, должны быть достаточно продолжительными, чтобы не стать «болидом», мчащемся неизвестно куда…, и в тоже время, не быть подобным дереву, с вросшими в землю, корнями. И всегда оставаться способным на подъём, с доминантами в предпочтении новых мест завтра, -уютному, и устоявшемуся покою сегодняшнего бытия.
 13
 Да…, бывает так, что только к 45, или 50 годам, у человека наступает период расцвета моральных, душевных, и физических сил. И то, что ему казалось в 25, на фоне расцвета, лишь его гормональной системы, с её переплескивающийся через край, необузданной энергией…, и обманывающей убеждённостью, будто бы ты можешь – всё…, теперь обретает форму действительности…, и человек, если он не растратил по пути к вершине, всех своих возможностей, будучи ввергнутым в пучину страстей, и мимолётных наслаждений, обретает не надуманную, но настоящую веру в свои силы, и веру в то, что мир вращающийся вокруг него, по большей своей части, подчинён ему…, и что он, в состоянии стать кем угодно, изменить свою жизнь кардинально, и достигнуть самых невероятных высот!
         Помимо прочего, в это время своей жизни, он приобретает некое духовное равновесие…, и «качели его внутреннего состояния», не реагируя на мелкие дуновения-неприятности, начинают качаться в такт мироздания…, и он желает, как можно дольше задержаться на этой вершине, вид с которой, открывает настежь распахнутую страну его мира…, и мелкая, пошлая жизнь, копошащаяся внизу, не вызывает более, ни сожаления, ни интереса.
          Он - на вершине! Чего ещё, можно пожелать?! Продлить эту негу, прыгая с вершины, на вершину…, меняя обстановку, и пейзажи своего бытия. Не спускаться, как можно дольше, к подножию…, и не окунаться в болото мелкого разочаровывающего быта.
14
У человека много внутренних врагов. Они даны ему, для развития, становления, и совершенствования. Ведь только развитие, становление, и совершенствование, является для человека, единственной, и окончательной целью самой жизни. В жизни - нет более важных целей…, и нет более действительных бастионов.
       И тот вопрос, казалось бы, необходимо встающий, в связи с этими, единственно существующими целями жизни, - вопрос «Зачем?», превращающий осмысление, в бесконечную перманентную балюстраду…, теряет свою объективность, и утрачивает необходимость, как только человек осознаёт, что это и есть последний край, последняя аподиктическая реальность, для всякого мыслящего существа…, для его бытия на нашей планете. 
      Так вот, легион внутренних врагов, из которых, я выделил бы три самых главных; Страх, Отчаяние, Скромность…, являют собой, те главные «когорты», те бастионы, на поле внутренней войны с самим собой. Их невозможно победить, или упразднить…, как невозможно уничтожить преступность на полях нашего социума. Но нивелировать их действия, сократить их влияние, загнать их в рамки внутренних душевных резерваций, вполне по силам всякому мыслящему, и заглядывающему в себя, человеку.
       Дух личности, становится настоящим, самодостаточным духом, когда он поставил под контроль, эти главные внутренние вражеские бастионы. - Дело, требующее долгой, кропотливой, и самоотверженной работы.
       И та, неизбежная слабость, что возникает в твоём теле, и твоём душевном агрегативе, в моменты жизни, когда эти «когорты» начинают побеждать, провоцирует возникновение всех остальных, на самом деле, лишь «прикладных врагов», разоряющих внутренний согласованный порядок, и разлагающих консоли сакрального древнего мира, что уходит корнями в исторические пласты твоего рода. Ты начинаешь терять почву под ногами, и тебя может унести в открытое море…, где, уже внешние враги, с лёгкостью разобьют тебя, и сожрут, словно белые акулы, обладающие очевидной силой в своей среде.
       Для понимания, назову лишь некоторые прикладные «вражьи соединения», вырастающие из обозначенных мною (условно), главных «когорт». Из Страха - вырастет подлость, злоба, мелочная хитрость, и подобострастие… Из Скромности - вырастает неуверенность, недоверие к себе, самоуничижение, и самопрезрение... Из Отчаяния - растает внутренняя разбалансированность, разрушение всякой веры, надежды, и любви…, удерживающих, словно «плавники понтона», на плаву всю твою жизнь…, и толкающих, словно парусник, всё твоё существо, к основным, и единственно действительным целям жизни – развитие, становление, и совершенствование...
15
Я плохо переношу театр… О любви, к этому виду искусства, разуметься, не может быть и речи. Вот где пошлость, обманув, и завладев душами, даже возвышенных людей, стала божеством!
         В театре, самое большое удовольствие получает актёр, или актриса…, но никак не зритель. Поэтому, актёры и актрисы, порой любят театр, - до самозабвения! Кто испил хоть раз, это чувство, чувство питания энергией зала, тот не откажется от этого наркотика, никогда!
         Для зрителя, же, всё совершенно не так. Непосредственное лицезрение действия, порождает чувство пошлости момента, чувство навязанной реальности, чувство обмана. И зритель, волей-неволей, уходит в абстракцию. Его мозг закрывает собственные ставни реальности, и начинает играть в эту игру, что вводит его сознание в некий транс, подобный трансу введённого в сомнамбулу гипноза…, при котором, человек верит всякому слову, и всякому явлению, будь оно трижды абсурдно…, – беспрекословно!
         Я убеждён, что между зрителем, и действием, непременно должна быть «прокладка», некая «дистанционная камера обскура» ..., иначе всё превращается в фарс. Так всякая непосредственная реальность, превращается для нашего чувства, в нечто навязанное, нечто, что не трогает наши «романтические ганглии», в то, чему мы не совсем доверяем…, и наш разум, пропускает эту непосредственную реальность, мимо нашего сердца, в лабазы памяти. И только после этого, вспоминая, этот момент нашей жизни, лишь вынимая из лабазов памяти случай собственной жизни, мы способны по-настоящему оценить его, и получить от него, настоящее удовольствие.
         Такой «прокладкой», в литературе, например, служит печатное слово. Ведь то, насколько для нас отличается сказанное слово, от напечатанного, не подлежит сомнению. Ибо, первое, по причине своей реальности, намного уступает в своём авторитете, для нашего разума, чем второе. Которое, в отличие от вербальной речи, вызывает большее доверие, в силу неприкосновенности непосредственно, к автору, в силу «камеры обскура», и обеспечения закулисности тайны.
         В искусстве, попытка создать реальность, всегда оборачивается ничем. Не достигается, ни реальности, ни искусства.
         Кино, к примеру, совсем другое дело. Здесь нет непосредственного лицезрения момента. Здесь всё происходящее, передаётся «камерой обскура» полотна экрана, через механизацию проэктора. Здесь нет непосредственного столкновения, касания реальности. А значит, и нет обмана, как такового.   
         В изобразительном искусстве, такой «камерой обскура», является сама картина, или скульптура. Мы не видим саму личность художника, она – за изваянием, за полотном. «Водораздел» между личностью художника, и зрителем, - это и есть то, что я здесь, называю «камерой обскура». Что сохраняет тайну, и не позволяет проникать в святая святых, касаясь непосредственно «тела» художника.
         Наша тонкая психика, развращается такими прикосновениями, и опошляется. И мы чувствует разочарование, вместо подъёма, и экстаза созерцания. Тайна, - великая Терпсихора нашего сердца! И она должна присутствовать всюду в искусстве.
         В театре же, «раздеваются», оголяют свою душу, - непосредственно пред зрителем…, и опошляют искусство, и саму жизнь. Ибо, здесь нивелируется сама основа искусства – тайна…, которая, так, или иначе, обеспечивается, той самой «прокладкой», той «камерой обскура».
16
Утомлённый бренной реальностью, с её скованностью, упорядоченной разумностью, и обязательностью…, с её ответственностью, и страхом, с её тягучим, и липким, словно расплавленный на солнце, битум, бытием, ты ищешь выхода в астрал, в другой мир, - мир не отягощённый, мир освобождённый от бренности, - в мир вдохновенного праздника, с его ощущением полноты жизни…, жизни, - без пустот, без разочарования, и скуки…. Хотя бы на несколько часов, или минут, ты жаждешь праздника свободы…, вполне осознавая, и отдавая себе отчёт, в последствиях. В том, что за всё это, неминуемо придётся расплачиваться необходимым низвержением в пропасть, потерей интереса к жизни, и последующим ежеминутным страданием тела, и духа, от похмелья, прежде всего - похмелья свободы.
       Алкоголизм, - это болезнь праздника свободы…, болезнь неприятия будней, перешедшее из области психоэмоционального модуса, в область психофизики тела. Таков путь всякой привычки.
       Разделение наших привычек, на плохие, и хорошие, есть вопрос веры, убеждённости в то, что именно благостно, и что пагубно…, что несёт разрушение, а что обеспечивает становление, и процветание…, что обещает сохранение, а что ставит под сомнение само будущее.
       И в этом ключе, на самом деле, можно говорить, лишь о начале процесса…, о том толчке, или той причине, которая заставляет искать новые пути, и становится на самые непредсказуемые, уводящие в дремучие леса сомнения, и страха, - леса преисподней.
       Самое интересное же, происходит потом…, когда организм начинает привыкать к яду, который называют алкоголем. И надо понимать, что здесь всё дело в том, что, на самом деле, это вопрос - простой биохимии. После постоянных периодических приёмов этого яда, излияний, и чрезмерных нагрузок подобного плана, организм, чтобы ему выжить, неминуемо начинает вырабатывать противоядие. И чем дальше, тем этот процесс становится всё менее обратим.
       Представьте себе, что человек выпивал большие дозы алкоголя, с периодичностью месяца. Организм привык вырабатывать к этому сроку, своё противоядие…, чтобы быть готовым обезвредить алкогольную атаку. И вот он, предчувствуя момент этой атаки, накапливает в крови, это противоядие. Но надо понимать, что всякое противоядие — это тот же яд, но с иным, условно говоря, «положительным зарядом».
         А, как известно, для нас опаснее, в относительном аспекте, является именно положительная форма заряженных частиц. И вот, достигая ко времени, по привычке выработанной, атаки алкоголя…, когда концентрация достигает своего пика, и человек начинает чувствовать мучения…, которые он, хоть и не осознаёт, но с каждым днём ощущает, в своей психофизике, нарастание дисгармонии, отсутствия интереса ко всему, что так интересовало прежде…, и, в конце концов, чувства постоянного несчастья.
        Ибо, его организм, и в первую очередь мозг, начинает разрушаться, под воздействием этого противоядия. И вот почему, в первую очередь, крайне сложно, а порой, и невозможно алкоголику отказаться от своей привычки. Ибо, отвыкание будет происходить также длительно, и с теми же разрушениями…, а может статься, и более сильными, чем происходило привыкание.
        Противоядие, уменьшение его выработки в организме, будет нисходить по такой же экспоненте, по какой она восходила. Потребуются годы отвыкания, ибо привыкание длилось годами. Редко кто, может выдержать такое. Здесь необходимо вмешательство специалистов…, которые, обладая психофизическими свойствами, блокируют выделение противоядия. Их называют кодировщики. (Я не говорю сейчас, о многочисленных псевдоспециалистах, чьё вмешательство только усугубляет процесс). Настоящих специалистов здесь, также мало, как и в любом ином деле.
        Но самая большая опасность здесь, скрыта, даже не в этом, (ведь «псевдорегулятор» лишь усугубляет, но не убивает) но в том, что кодируют они, на не очень продолжительный срок, 3-5 лет. После чего неминуемо, по так называемому принципу «плотины», следует резкий выброс противоядия в кровь…, и человек, как правило, обречён. Ведь эта скопившаяся энергия может убить его, смести словно цунами, не оставив ни единого шанса, на спасение. Подгоняемый этой волной, он начинает пить – вообще, без остановок! Уходит, что называется в разнос, и улетает в пропасть. Вот такая нехитрая история.
        Конечно, самый лучший способ обойти эту участь, не привыкать к большим дозам алкоголя. Но если уж привык, наберись сил, и откажись самостоятельно, без вмешательства извне, хотя бы лет на семь…, и та, снисходящая экспонента вырабатываемого противоядия, уйдя на достаточную глубину, уже не будет так мучить твою душу. И с каждым месяцем, с каждым годом, твои страдания, от вырабатываемого твоим же организмом, яда, будут становиться всё меньше, и меньше, и в конце концов, снизойдут на нет.
       К чему, я всё это пишу, словно нарколог? Вопрос привыкания, один из самых важных вопросов нашей жизни. Ведь он, является тем компонентом, для которого, всякая сторона нашей жизни - подвластна, и которому подвержены все, без исключения, формы нашего существования, нашего тела и нашей психофизики. Аспекты нашего мышления, и в особенности эмоционального портала.
       Куда бы ты, ни направил свой взор, чтобы ты, не начинал делать, в тот же миг возникает, и развивается привыкание…, как реакция организма, в его отношении к внешней, и внутренней перманентной действительности.
      И если ты занимался долгое время спортом, а затем бросил это своё занятие…, если ты летал на самолёте, опускался на самое глубокое дно океана, прыгал со скалы в пропасть, и т.п.… Если ты читал, писал книги, пел, занимался риторикой, или иным искусством…, - твой организм, брось ты резко своё занятие, будет душить тебя, своей собственной, вырабатываемой телом, «положительной энергией» …, своим внутренним противоядием, какого бы плана, оно не было. Вопрос - лишь времени…, а по сути, объёмности, и агрессивности, этого, выделяемого в кровь, «сока».
       Плохо переносимые состояния, такие, как грусть, тоска, разочарование, депрессия, наконец…, имеют своими корнями, не только, и не столько обманутые надежды, иллюзии предвкушения, или несостоявшиеся убеждённости…, как прекращение удовлетворения привычки. Вот где скрыта главная монада нашего счастья, и несчастья.
       Привычка, есть суть хреодная ипостась, шрам, борозда, на теле душевного поля, в его линейном течении, бытия времени собственной жизни. Там, где есть движение, там оно имеет свойство переходить, от хаотичного, - к упорядоченному…, а значит, неминуемо находит свою хреоду, - протоптанную дорогу, по которой всегда легче идти, как путнику, так и всему стремящемуся…, - реке, каравану, или электрическому току.
       То, что в физике называется «по пути наименьшего сопротивления», или в метафизике – «с наименьшими затратами». Так вот, привычка, как таковая, определяется, именно этим свойством всего, как живого, так и неживого, от мироздания. Мы склонны всегда, и во всём экономить силы, различного толка и плана. Природа – расточительна…, но её составляющие, всегда ищут наименьшего расхода.
        Всякая новая дорога, предполагает обязательное увеличение расхода сил. Там, где ты уже проходил не раз, - там твой дом…, где тебе всё известно, и где ты расходуешь самую, по возможности, наименьшую энергию.
        И из этого всего, вытекает та проблема, что определяет суть привычки. Наш организм, всегда требует того, что однажды попробовал, и распробовал, в самом широком смысле слова. И потому, он именно таков, какова его окружающая действительность.
        Парадоксом же здесь, встаёт скука…, которая толкает всякий организм, менять свои привычки…, и выходить за рамки образа своего привычного бытия. Скука, - свойственная всякой привычке, есть её антиген, контрабиоз…, без которого, всё и вся превращается в пустоту. Ведь только в противостоянии рождается всё сущее, - всё живое, и неживое. Только полярность определяет многообразие.
 17
Настройка своей жизни, упорядочивание всех её аспектов, на гармоничный лад, является, пожалуй, самой важной задачей рефлектирующего человека…, после его победы, а точнее сказать, усмирения, и заключения в резервации, главных внутренних врагов - Страха, Отчаяния, а также Скромности духа, который играет, пожалуй, самую важную роль, в этом процессе.
       Настройка «В`ины», выражаясь словами Бхагаван Шри Раджниша. Организовать в своей жизни, нужные полезные привычки, отбросив, и утопив в озере равнодушия, всё угнетающее, всё разбалансирующее, и приводящее к деградации…, - трудная, но такая необходимая задача...
       Выработать привычку жить, и поступать правильно, в соответствии своему внутреннему голосу, в соответствии с укладом архаических начал собственного сердца. Ведь именно оно, и только оно, способно подсказать тебе, что ты делаешь правильно, а что нет. Все твои заблуждения, архаические принципы, и утилитарные мотивы, должны быть выброшены на помойку.
       Наша внутренняя организация, имеет два основных противостоящих бастиона…, находящих свои корни, в самой действительности, в её основных плагинах…, - хаосе, и порядке, противостоящих, на полях реальной действительности бытия, и воплощающих, в этом противостоянии, само бытие.
       И как сам мир, всё время стремится, с одной стороны, вернутся к своему лону, - к хаосу…, с другой – сбалансироваться, и упорядочится, прийти к организации, порядку, и дисциплине…, так и наша внутренняя организация, имея в себе, те же консоли хаоса, и порядка, стремится к своим пенатам…, разрывая, тем самым, человека пополам.
        И там, где побеждает хаос, человек превращается, либо в флегматичное, инфантильное и безвольное существо…, либо - в чудовище, разрывающее всё попадающееся на его пути, и в конце концов, убивающее самого себя.
       Там же, где абсолютно побеждает порядок, дисциплина, и тотальный контроль, человек превращается в заключённого, сидящего в собственной клетке. И эта «клетка», созданная его внутренними властвующими, и порабощающими консолями духа, делает из него робота, - неодушевлённое существо…, - раба, жизнь которого, вообще нельзя называть жизнью…, ибо, всякий произвол здесь, сковывается льдом целесообразности, и строгого математического расчёта. Здесь, волей-неволей нивелируется всё, что так важно для жизни, - свобода, непредсказуемый полёт, вдохновение!
        И только гармония, - равнозначное сочетание хаоса, и порядка, настройка всех своих внутренних сил, и стремлений на уравновешенное сбалансированное бытие, создаёт тот внутренний паритет, о котором мечтают не только люди, но и Боги!
18
Словно «Авгиевы конюшни», я всю жизнь вычищал свою душу, от ненужных, тормозящих мою жизнь, привычек…, от всего наросшего, словно кап на дереве, и портящего общую картину моего совершенствования. Мне казалось, что я всегда интуитивно знал, что нужно делать, чтобы твои привычки гармонизировали твою жизнь, а не приводили её к дисбалансу, и неминуемому разрушению.
        Но сложность поставленной задачи, скрывалась в моём детстве…, где собственно, и формировались основные мои привычки, и пристрастия. Та внутренняя свобода, что созревала, и расцветала красными маками, на полях моего детства, породила и все «сорняки», и «ядовитые травы».
        Жизнь - не бывает, не рафинированно чистой, ни безупречно идеальной. Здесь всегда есть место, для всего прикладного, всего необходимо сопричастного, - всего того, что наш разум, и наше сердце д`олжно отвергать, и нарекать ошибкой природы, её недоразумением, или просто дьявольским промыслом.
       Но именно, эти самые «сорняки», и «ядовитые травы», придавали остроту самой жизни, словно паприка борщу…, и давали ощущение счастья, опьяняя, и приводя все внутренние лепестки, к томительному трепету. Ведь именно яд, как ничто иное, придаёт жизни, ту пикантность, и чувство выхода в астрал, где душа парит над всеми бренностями, и невзгодами жизни, над всем скучающим миром…
19
Ни один путь, на этой бренной земле, каким бы он не казался праведным, ещё никогда не оканчивался хорошо. Что же говорить, о заведомо неправедном пути? Чем бы мы ни занимались, в своей жизни, мы всегда находимся во власти собственных «убеждений-заблуждений». Ибо, какими бы не казались нам, истинными, и правильными наши убеждения, они всегда остаются наваждениями, для нашего разума…, а значит, ничем не отличаются, от заблуждений, - своих «единоутробных братьев-близнецов».
       Когда-то, поумерив свою лихость, надев наручники на злость, и загнав в резервации свои страсти, и пороки…, я, вспомнил своё юношеское увлечение, и после длительного перерыва, начал вновь читать книги. И теперь, выбирал самые сложные и умные. Поначалу понимая, лишь процентов пятнадцать, от прочитанного, я всё же, не бросал этого занятия, имея схожий опыт в детстве. И постепенно, мои глаза открывались…, и лепестки моего сознания, и моего духа, стали потихоньку расцветать. И в какой-то момент, я вдруг понял, что происходит нечто, – по истине чудесное! Я начал получать невиданное удовольствие, от этого занятия…, каждым днём ловя себя на мысли, что предо мной открылась очередная дверь. Так я втянулся в новую, самую главную свою привычку…, и все старые, (хоть и, не забыли обо мне вовсе), но отошли на задний план. Я пересмотрел всё, что было до того…, и сам «кодекс чести», коим мы руководствовались когда-то, в глупой своей юности, стал смешон, и не достоин…, вызывая, лишь чувство сожаления, от какой-то «ребяческой конституции», за которой не было ничего, кроме напыщенного апломба, и горделивой детской наивности.
       Говорить, что меня изменил случай, наверно, было бы не совсем верно. Ведь, на самом деле, предпосылки к тому, предполагают некий кризис возраста…, когда сам собой наступает пересмотр своей жизни, и ты волей-неволей, ступаешь на полотно нового сознания, сформированного твоим внутренним психофизическим контентом…, в котором, не маловажную роль играет гормональный фон, сублимирующийся в психологический.
      Мои увлечения книгами, как мне кажется с высоты прожитых лет, спасли меня от пропасти, и вытащили на поверхность, с сияющими лучами солнца, прозрачными лугами, и спокойным морем…, по которому плавают корабли, с алыми парусами.
        Но, на самом деле, тогда, имея в себе, по большей части, лишь темноту, я хотел лишь поговорить с кем-то, не из своего пошлого окружения, но из другого мира…, пообщаться, пусть и в одностороннем порядке, с теми, у кого были благородные, изысканные сердца…, и кого, как мне казалось, коснулась своей рукой, сама Богиня Минерва! И само проведение, одарило их даровитостью, и наделило разумом, позволяющим распознавать настоящие благости жизни…, и отвергать подделки, и суррогаты, искушающие своей простотой, и доступностью.
      Так, возник мой Висталь. - Кто понимает, о чём я.
      Неважно, какими помыслами ты руководствуешься, когда обращаешь свой взор, на настоящие вещи. Важно то, в кого, в конце концов, тебя превращают эти вещи. Удовлетворён ли ты, своей трансформацией, или нет.
      И совершенно неважно, как смотрят на тебя, твои соплеменники. История, действительно всё расставляет, на свои места. Ведь, всякая композиция в целом, как на шахматной доске, видна только с определённого расстояния. И вся предвзятость сегодняшнего момента, вся преднамеренность, и сквозящая заинтересованность, - уходит в небытие, теряясь в исторических пластах…, где, между страницами, не остаётся места, для зависти, и лжи…, и всё срастается в монолитный фолиант, вырастая башней, из песка времён.
;;;;;;;
                Мой бог – океан...
Всемирное море…, - так говорили наши древние предки. Необъятный океан, воплощает в себе, всю Великую стихею мироздания, всю существующую на нашей планете, палитру макрокинеза. Он - суть колыбель, не только жизни, как мы её себе представляем, но и колыбель разумности, как мы не представляем себе…, но когда-нибудь осознаем, во всей своей фатальности, и всеобъемлемости…, и как для нас, в каком виде, должен существовать бог, или самое разумное существо на нашей планете. От разума, которого, все мы зависим…, ибо, являемся, по сути, частичками его разума, живём им, и полагаемся на него, в самой сакральной своей глубине…, пока не осознавая, и не видя здесь, ничего по-настоящему божественного.
        Религиозность человека, отражающаяся в большинстве мировых религий, прежде всего, строиться на предполагаемой доминанте разумности высшего существа, олицетворяемого, как правило, в виде антропоморфного образа…, в котором, божественный гештальт, всегда соответствовал, и соответствует, некоему человеческому фантому. Монотеизм, и составляющие его, монорелигии, это фантомный, сугубо антропоморфный гештальт.
       Такие религии, стали доминирующими на нашей планете. Образ бога, в идеальном аспекте человеческого мировоззрения, не имеющий в себе антропоморфизма, ныне, есть суть анахронизм…, начало религиозности на земле. Таковы древние религии, как к примеру, Синтоизм, или Язычество. Хотя второе, уже плотно подошедшее к единству божественного начала, и его локализации, и воплощения в идолов.
        Анахронизм, - который, как и всё в нашей жизни, обязательно вернётся…, уже в виде новых образов, новых гештальтов, и воплотится в нечто глобальное, и всеохватывающее…, в то, что поглотит собой, все религии, и займёт своё место, на троне теологического бастиона землян.
       В нашем представлении, существо бога, есть суть трансцендентно-физическое явление. Оно не может ограничиваться, лишь трансцендентальными образами, в силу строения нашего разума…, в котором симбиоз идеального, и объективного познания, должен находить своё воплощение, во внешних явлениях жизни. Иначе, всё это становиться монотеистическим олицетворением. А значит, не задевает одну из сторон нашего осмысления жизни. Мир – трансцендентно – объективен, и должен находить свои пенаты, в обеих областях нашего мировоззрения.
       Наша планета – живое существо. Это объективно, и ныне, ни для кого не секрет. Мы живём на её теле, и наш разум, – часть разума планеты. И этот разум, как я полагаю, сконцентрирован именно в океане, как наиболее живой, наиболее мобильной, тонкой, и агрессивной структуре планеты. (Ведь будет вам известно, что наш разум, есть самое агрессивное состояние нашей биологии, он суть самый агрессивный орган нашего тела).
       Наша разумность, это взаимодействие миллиардов нейронов в нашей голове, по средствам электрического тока. И то, действительно так. Но это не полная правда. Дело в том, что наша разумность, на самом деле, не ограничивается взаимодействием нейронов в головном мозге…, и даже в совокупности со спинным мозгом. Ибо, мы мыслим, - всем телом. И это вопрос нашей физиологии.
        Наша планета, по аналогии, также мыслит всем своим телом. Но её мозг – это океан. И его трансмиссионная способность, аналогична трансмиссионной способности нашего мозга. Электромагнитные поля, и иные прикладные поля, что окутывают землю, несут в себе разумность нашей планеты. Они определяют всю динамику жизни на земле, и всю морфологическую многообразную биосферу. Всякая форма жизни на планете, есть суть воплощённая мысль земли, и соответствует её разумности.
        Почему, собственно, океан? Во-первых, как я отметил выше, его водная структура, есть наиболее «агрессивное состояние» «грубой» материи земли…, имеющее пограничное состояние, между неосязаемостью сверхагрессивных форм материи…, и непосредственной осязаемостью инертных. Агрессивное, в смысле наиболее «живое», в рамках, обозначенных нами «неживых материй».
        Во-вторых, вода, как материя, такая же неосознаваемая нами форма материи, как электричество. Её таинственность, как противоречащее остальным формам физики материальности, поведение…, её информативность, и реагирование на все окружающие проявления на микроуровне, говорит о её относительной живости, по отношению к более инертным формам. Вода, сама по себе, – мыслящая субстанция…, и это также не секрет ныне…, как не секрет, что наша мысль, как таковая, имеет агрегатное состояние, вроде того, что присутствует во взаимодействии молекул воды.
     = Океаносизм. = Так можно назвать религию океана. Здесь физика материальности, переходит в метафизику тонкой материальности…, и тем самым, олицетворяет некий разумный образ, некий гештальтизм разумности планеты. Океан, как некая «мозговая ткань» земли, вносит в магнитное поле планеты, свои порядки…, и создаёт определённый морфизм всего, так называемого, «живого мира» планеты. Его влияние, его непоколебимая власть над всем, что существует на земле…, вся флора, и фауна, как некое воплощение его разумности, не оставляет сомнения, в его божественности, как высшего разумного существа. 
Хроника несостоявшегося путешествия
1
Мы стояли в аэропорте, возле международного терминала, и красноречиво молчали. Аэропорт мне напоминает некоего дракона, который одновременно и пугает, и привлекает. Рёв самолётных турбин, с какой-то фатальностью возвещает, что вскоре, почти необходимо, один из этих монстров поглотит нас в своём чреве, и словно исторический летающий динозавр, поднимет в воздух, не оставив и капли надежды, на собственную возможность, хоть как-то повлиять на свою судьбу.
         Аэрофобия - неоднозначна. Но одна из её сторон, представляет собой, не столько боязнь разбиться, ударившись о землю, сколько невозможность хоть как-то влиять на происходящее…, абсолютная зависимость, от чужого произвола, от чужой добросовестности, как и от надежности, этой сложнейшей техники. У тебя отнимают свободу, и ты становишься баловнем судьбы…, в противоположном, общепринятому значению, этого слова.
         Делая шаг с трапа, в самолёт, ты чувствуешь, всю безвозвратность этого шага. Но не осознаёшь, что, на самом деле, подобные шаги, ты делаешь каждый день, в обыденной жизни. Фатальность, и безвозвратность сделанного шага, во всех, без исключения областях твоей жизни, делает тебя, с одной стороны, ответственным, с другой - беззаботным. Хотя, казалось бы, должно делать только ответственным, и педантично выверенным, в своих действиях.
        Твоя душа, переболев «корью ответственности», жаждет освобождения, и полёта в облаках беззаботности. Всякий сделанный теперь, тобой шаг, не зависимо от последствий, уже не будет угнетать твою душу, своей фатальностью…, но станет говорить тебе, что так распорядилась судьба…, и что теперь, вся ответственность лежит на ней. - Я лист, оторвавшийся от ветви, и парящий по ветру судьбы…! Я орех, - оторвавшийся от пальмы, и гонимый течениям к островам проведения…!  Я висящий меж небом, и землёй воздушный шар, в гондоле которого, собранно, и уложено всё необходимое, для длительного полёта…!
      Наш самолёт держал свой воздушный путь, в Китай, на его южное побережье. И предвкушая новые впечатления, мы находились в приподнятом настроении духа. В такие минуты, не осознаёшь, что уже сейчас, в эти самые минуты, ты исчерпываешь самый пик, для твоего духа, и все возможности в искушении счастья. То место, которое ты считаешь источником наслаждения, и по прибытии, в которое, рассчитываешь получить минуты счастья…, на самом деле, лежит, лишь - в предвкушении…, и никогда не касается тебя, в моменты реальности, протекающей минуты. Реальность, на самом деле, никогда не принесёт тебе столько радостных минут, как теперешнее сладостное предвкушение. Настоящее счастья заложено, лишь в ожидании этого счастья. Его нет там, куда стремится наша душа. И мы вынуждены всякий раз удовлетворяться, лишь предвкушениями…, которые, в конце концов, непременно обманывают нас, и разочаровывают…, как только мы соприкасаемся с реальными воплощениями, этого фантома надежды. 
       Что мы, на самом деле, ищем на чужих землях нашей планеты…, чего мы жаждем получить, от этих путешествий? Новых впечатлений разнообразия невиданной ранее, природы? Новых ощущений, и новых мыслей, от соприкосновения с чуждой культурой, с незнакомыми людьми, и с их, воплощёнными в произведения разнообразного искусства, души?
        Мы, как и наши предки, желаем открывать, и завоёвывать. Мы, как и прежде, жаждем расширения наших наделов, наших сфер обитания, наших вотчин. Но делаем это теперь, в мягкой, модифицированной, и завуалированной форме. Мы научились получать удовлетворения, этих наших, главных инстинктов, от суррогатов…, от перенесённых в поля трансцендентального опыта нашего сознания, олицетворений открытий, и побед.
         Но, в то же самое время, мы хотим испытать вновь, и вновь те чувства, что так радовали нас в детстве. Что, своей новизной, своей сверх чувственностью, дарили нам незабываемые, неизгладимые впечатления сопричастности с миром, и счастья свободы, и беззаботности.
         Да, мы хотим вновь испытывать это, и готовы полететь за тридевять земель, чтобы получить вновь, это наслаждение сверх живости нашей души, и сверх чувственности нашего разума. И этим, мы пытаемся обмануть сами себя. Ибо чувства, их сакральные мимолётные монады, словно светлячки в безлунную ночь, загоревшись, и порезвившись над благоухающими клеверными полями, - погаснут, и уже никогда не вернутся к нам, в том же обличие, с тем же нравом тончайшего естества собственной природы.
         Всякое наше, сверх тонкое, или сверх возвышенное чувство, словно пролетевший осколок метеорита, вспыхивает на ночном небосклоне, и, сгорев через секунду, оставляет, лишь сполох в нашей душе.
         Ему - никогда не повторится... Как не повториться ни одной нашей встрече на земле, как не повториться ни одному чувству, что некогда обожгло наше сердечко. И мы всю жизнь вынуждены провожать свои «мёртвые чувства», и хоронить их в своей душе, словно уходящих любимых друзей, без всякой надежды на возвращение.
        Что останется к закату жизни, в нашей дряхлеющей душе? С кем, - с какими чувствами, нам придётся коротать свою старость? Все эти мысли вызывают лишь скорбь, и огорчение. И ты отгоняешь их, словно навязчивых собеседников…, но они постоянно встают пред твоим взором, и, ухмыляясь, выдыхают тебе в лицо, свой ядовитый дым.
        Только твоё ремесло, или твоё вдохновенное искусство, оставляет тебя на плаву, и позволяет грести вёслами, и продолжать свой бренный, и по большому счёту, бессмысленный путь. Твоя отрада - в работе тела, и духа, в работе души, и разума, для которых, победы также важны, как были важны победы на поле брани, для инстинктов древнего человека.
       Твоё искусство даёт тебе тот вид надежды, который невозможен, ни в какой иной области твоего бытия. Здесь укрыта сакральная суть самого мироздания, и архаическая основа жизни. Ведь, в проявлениях всякого искусства, встаёт самая жизненная степень существования, на градационной лестнице мира, от относительно инертных, и неживых…, до сверх мобильных и сверх агрессивных…, а значит, и сверх чувственных олицетворений, этой жизненности…, воплощённых в мерцающие огоньки глубин душевного бытия, и его сверх сознания.
        И ты ощущаешь, во всей своей полноте, ту парадоксальную невозможность, в моменты созерцания гармонии, и красоты человеческого совершенства, невозможность согласованности этого совершенства, и его причастности к естественным отправлениям этого тела.
       Всё возвышенное для нашего созерцания, всё тонкое, и сверх гармоничное для нашей души, почти невозможно сплести в нашем представлении, с пошлыми, низменными проявлениями архаической природы нашего организма.
      Но что это, за надежда? Способны ли мы почувствовать её по-настоящему, и осознать? Скорее всего, - никогда... Ибо, её пенаты находятся в сакральных областях инстинкта самой природы. Инстинкта, шепчущего слишком тихо, для слабослышащего человека, о необходимом возвращении. О вечности, и её трансцендентной природе…, в которой нет места ничему, навсегда уходящему.        
2
Когда я ступаю на Китайскую землю, меня охватывает чувство, отдалённо схожее с ностальгическим. Я вообще, склонен связывать всякие свои тонкие чувства, с ностальгическими. Ведь они, вызывают ту же негу воспоминаний, и ту же сладостную, растекающуюся по жилам, эйфорию, приводящую к скоротечному экстазу всё твоё сознание. После которого, похмелье реальности, тем сильнее, и мучительнее, чем сладостнее было опьянение этими чувствами.
      Весь тот Китайский быт, по преимуществу, в отдалённых от цивилизации, районах, вызывал, и вызывает в моих глубинах, ощущение чего-то родного, чего-то действительно близкого…, ощущение, что я здесь уже когда-то жил, в другой своей жизни, не известной моему разуму, но известной моему сердцу. Что весь этот нехитрый скарб, уже бывал в моих руках, и вся эта архитектура и окружающая природа, уже когда-то ласкала мою чувственную душу.
       Если бы я только мог знать, мог предчувствовать, как перевернётся всё моё представление о мире, действительности, и жизни, на этом историческом куске нашей планеты. Всё, что я знал до того, все, о чём мог размышлять, и толковать, - вдруг превратилось в пошлость, в атавизм моего сознания! Словно предо мной открылись мировые ворота, и со скрипом, и грохотанием, рухнули на землю, подняв пыль на четыре метра в высоту!
       Я шагнул своим сознанием, - за горизонт событий…, и всё моё мировоззрение, словно огромный «трансформер», стало быстро перестраиваться, изумляя, и приводя в оцепенение мой разум.
      Так ломает все стереотипы сознания, случайная встреча с необычным человеком…, так разрушается выложенная, и закреплённая в сознании, догматическая парадигма…, и превратившись в, лишь условность, растворяется, словно бронзовая статуя в кислоте…. Так, в большинстве случаев, разрушается всякий бастион.
       Не от натиска вражеской армии, но от внедрённого, и развившегося изнутри, «вируса» …, который, необходимо перерождает органику, и создаёт из неё, новую собственную гармонию.
       Вновь возникшая, и укрепляющаяся с каждым часом, организация твоего духа, выводит твою личность, за пределы всего пошло бытового, всего атавистически низменного, - всего того, чем удовлетворялся твой разум, и твоя душа прежде. И ты, словно воспаряющий над землёй, орёл, врываешься в те области мироздания, которые не существовали…, которых не было до того, и которые теперь, являются для тебя - самыми жизненно важными, самыми реальными из всех!
       Это и есть просветление…, то самое одухотворённое просветление, ради которого надо жить, и к которому стремится всякий возвышенный дух. Эта новая организация, становится для тебя, тем пантеоном мира, выше которого, не может быть ничего!
       И при всей восторженности твоего духа, при всей божественности этого состояния…, ведь ты чувствуешь, что оно являет собой, самую чистую, и самую совершенную монаду всего твоего существа…, здесь нет никакого теизма, и нет ничего противоречащего этому теизму. Здесь не остаётся ничего «за», и «против». Здесь не остаётся никакой дилеммы. Здесь всё уравновешенно, и согласованно. Это единственно возможная для тебя, нирвана…, в которой, все твои инстинкты, и все разумные аспекты сознания, последовательно и необходимо приходят к согласованности и гармонии.
       Для того, чтобы по-настоящему проснутся, можно ступить на раскалённые угли…, или нырнуть в ледяную воду…, но можно просто приехать в другую страну, войти в иную культуру, и вдохнув чуждого воздуха, вскрыть спящие бронхиолы, и альвеолы твоих лёгких, и - преобразится!
         Но если ты думаешь, что этого можно достичь, просто пробежав быстро по чуждым местам, или проехав по этим долинам, на скоростном поезде, то ты глубоко заблуждаешься. Не оставаясь, хоть мало-мальски продолжительное время, в этой среде, можно, так и не проснутся, и не поймать то впечатление, которое словно «вирус», должно развиться в твоём духе, и переродить его, организовав на новый лад.
        Так происходит с большинством туристов, посещающих эти, и другие обетованные берега. Они проползают через этот незнакомый мир, словно спящие, ничего не видящие, и ничего не слышащие «личинки» …, и их дух, так и остаётся «личинкой», не имея никакой возможности превратится в сверхгармоничную бабочку.
         Они, оглушенные свободой, чувствуют, что лишь ушли из своего привычного мира, от всех своих, глубоко надуманных проблем, и забот…, но не чувствуют, что попали в чужой мир, не ощущают его архаических самобытных мелодий. Все они глашатаи ухода, но не прихода. В глубине своего сердца, они все жаждали, лишь освобождения. Но за всяким освобождением должно приходить новое заключение, иначе его место занимает пустота, и мгла, - непроглядная, и вязкая, словно битум.
        Всякий такой турист, стремящийся к, лишь освобождению от своих, въевшихся в кровь, забот, и проблем, получает, лишь опустошение своего сердца.
        Но личность, стремящаяся не от старого, но к новому, получает просветление…, а с ним, и новое невиданное, и не понимаемое большинством, счастье. - Счастье глубинной осознанности себя в этом мире, и всех тончайших основ своего духа.
          Когда мы вышли из самолёта, и оглушенные рёвом турбин, прошли через терминал аэропорта, мы ещё не могли услышать ту тишину, в которой должно было зародиться, и расцвести новое древо. Древо, дающее начало разрастающемуся в душе, лесу…, на листьях которого, «пьющих из пылающей зари», должны зародиться те «личинки», которые превратятся в последующем, в бабочек, разлетающихся, и купающихся в лучах утреннего солнца.
         В гостиничном холе, мы лицом, к лицу встретились с миловидной китаянкой, нашим гидом, по-китайски быстро, разговаривающей на русском языке…, превращая все звуки нашей родной речи, в какие-то мягкие, и расплывающиеся созвучия. 
        Мой дух будет спать ещё два дня. И я буду просыпаться каждое утро, лишь телом. И только на третий день, когда я решусь пройтись по незнакомому городу пешком, моё сердце, столкнувшись лицом, к лицу с новым миром, начнёт оживать, и просыпаться. Сначала еле заметными, словно ворочающееся дитя, отдалёнными отголосками, с каким-то горным свистом, или пением…, и затем, всё более приближающемся, словно грохочущими созвучиями «Шторма» Антонио Вивальди, в моём духе начнёт организовываться новая музыка, неслыханная прежде симфония, преображающая всё вокруг, своим, звучащим во внутреннем ухе, и возбуждающем «улитку» трезвучием, с его интервалом чистой квинты, и нарастающей напряжённостью.
        Что может ещё более, поражать наше сердце, как не звучащая в нём, новая небывалая музыка? Что может ещё более отчётливо говорить о божественности нашего существа, и всего окружающего мира, как не наша внутренняя природа, поющая в унисон с миром, и обещающая запредельные экстазы жизни?
        Ради этих скоротечных минут, стоило прожить - всю жизнь…, испытать все её коллизии, все её невзгоды, и разочарования! Так кричит в порыве восторга, наше сердце, в эти блаженные минуты. И даже необходимое похмелье, в моменты прекращения этих экстазирующих впечатлений, не разочаровывает нас. Ибо память, эта величайшая платформа нашего душевного бастиона, позволяет сохранять все эти моменты, в нашем сознании, пусть и недостаточно продолжительное время.
        То, что для одного человека, мир становится всецело счастливым, и радостным, а для другого - глубоко скорбным, и несчастным, на самом деле, вопрос не самого окружающего мира, не судьбы, и не случая, на который уповают одни, и который демонизируют другие…, но вопрос способности твоего духа к восстановлению, и самоорганизации. Приведения полифонии твоей душевной организации, к уравновешенности, и внутренней гармонии…, невзирая на все коллизии, и перипетия, присутствующего всегда здесь, и сейчас «демона разбалансированности».
        - Демона разрушения мировой гармонии…, и как следствие, разрушения гармонии твоего духа. Для того, чтобы устоять, а тем более, повелевать, здесь действительно необходима врождённая, и развитая сила. А сила, как известно, - в гармонии, в системообразующих основаниях сакральной природы твоего сердца.
          И пусть эта мысль не нова, но ты должен всю свою жизнь настраивать свою душевную организацию, на позитивное восприятие всего того, что преподносит тебе судьба. Мир реальной действительности, всё время хочет сломать тебя, уничтожить. - как нарушение…, вырезать тебя, из существующего, словно раковую опухоль. Ибо ты, не осознавая того, всегда, каждую свою минуту, нарушаешь его сбалансированное тело. И чья гармония окажется слаженнее, а значит сильнее, зависит твоё пребывание в этом мире.
          Человек, погружённый в свои несчастья, не способен противостоять натиску внешней природы. Ибо, в нём мало гармонии…, а значит, и силы. И он обречён, либо прозябать в постоянной борьбе за своё существование, не имея никакой надежды…, либо уйти из этой жизни, бросив на землю все свои, некогда гордо парящие на ветру, флаги, и штандарты.
          Каждую свою, самую малую победу, ты должен возводить на пьедестал…, и всякое поражение, должен низвергать в пропасть. «Помойка твоей души», должна быть - в самом глубоком ущелье…, она не должна разрастаться, и заполнять всё твоё духовное пространство. Очищение должно стать твоей навязчивой идеей.
          Идя по очередной улице, и смотря на проходящих мимо людей, я вдруг осознал, во всей своей фатальности, что здесь я, - рафинированно одинок. Эти, проходящие мимо меня, люди, представлялись мне, какими-то фантомами. Я вдруг осознал, что нам никогда, ни при каких обстоятельствах, не понять, не услышать друг друга, как бы этого не хотелось. Чужая цивилизация, это чуждый мир. Мы сталкиваемся плечами, но не в состоянии услышать, а тем более познать друг друга. И невозможность этого познания, является тем камнем преткновения, который стеной лежит на нашем пути, и преодолеть, либо убрать его, с этого пути, - невозможно!
         Мы отгорожены друг, от друга пуленепробиваемым стеклом…, и наша историческая индивидуальность, ограждает наше сознание, от всего чужеродного, всего угрожающего этой индивидуальности…, её целостности, и сакральной самобытности.
         Зло, и добро - лежат в основе, как индивидуализации, так и глобализации. Добро, и зло равнозначно заложено, в лишении всякой свободы. Ибо, жизнь балансирует между монадами свободы, и несвободы…, и нарушение этого баланса, в любую из сторон, ведёт к разрушению, и коллапсу нашего мироздания.
        За следующим поворотом, пред моим взором открылась великолепная картина архитектурного олицетворения слияния разноплановых культур. Во всём этом сквозила разрушающая естественную природу, урбанизация, в которой перемешивалось всё историческое, с новаторским авангардом нового мироздания. Невозможность выстраивания новой формы, без разрушения старой, во всей своей необходимой явности, вставала пред взором видящего. Для созерцающего же, все скрытые смыслы, просматривались во всём этом урбанистическом нагромождении стекла, и бетона.
        Мир меняется на наших глазах, и его необходимая замена, тем фатальнее и необратимее, чем дальше уходит рациональная мысль, с её векторами цивилизационного прогрессирования. И чем сильнее выступает контраст между всем архаически устоявшемся, и всем авангардно-новаторским, тем сильнее напряжение нервных струн человечества. Здесь неизбежны катаклизмы, и катастрофы…, неизбежны разрушительные войны. Ибо, всякое напряжение, требует своего адекватного разрешения.
       Мы полагаем что идеи, в особенности теологической направленности, всевозможные религиозные непримиримые воззрения, провоцируют конфликты, и кровопролитные войны на земле. Но, на самом деле, всё это - лишь флаги, и штандарты…, суть же заложена гораздо глубже, в основаниях нашего мятежного духа, в его сакральных истоках…, где зиждутся мотивы архаических инстинктов нашей воли. С помощью идей, наша воля, лишь облагораживает свои древние стремления к жесткости, и разрушению.
       Наша душа, это весы. И чем больше на одной чаше будет любви, тем больше на второй должно быть ненависти. В противном случае утрачивается баланс, на котором стоит всё. И когда мы стремимся к полному и безоговорочному упразднению, и уничтожению ненависти, мы стремимся к тому же разрушению, к которому ведёт и обратный путь, - путь упразднения любви. И то, и другое приходит в нашу душу, само собой, и не подлежит управлению рационально-аналитическим сознанием.
        Но мы убеждены, что способны регулировать и то, и другое в нашем сердце. Какие же самонадеянные глупцы мы все, если полагаем, что нашему рационально-аналитическому разуму подвластно всё, и вся на этой земле!
       Мы мечтаем о том времени, когда на земле прекратятся все войны, и полагаем, что тогда, наступит эра благоденствия. Но даже не подозреваем, что случись такое, и это станет началом конца человеческой цивилизации. Природа, необходимо вытеснит такое явление из своего бытия, и не оставит камня на камне, от такой благоденствующей метаморфозы.
       С этими, неутешительными мыслями в голове, я прошагал почти через весь город. И пусть я мало что увидел, и заметил в этом своём погружении в мысли, но я, всё же был доволен, что внешняя реальность, как мне казалось, вскрывает потаённые уголки моего сознания, и вытаскивает на поверхность всё скрытое, и не замечаемое в обыденности, из моих глубоких пещер. Ибо, что есть, ограниченная эмпирическими возможностями обзора, внешняя реальность, пред безграничным космосом души? – Паноптикумом внутреннего эфира.
       Солнце клонилось к закату, и вся эта экзотика, что окружала меня, становилась ещё загадочнее. Ко мне вдруг начали приходить те забытые впечатления детства, что так ласкали мою душу, и приводили к скоротечному, но такому благостному состоянию, все тончайшие лепестки моего сердца. На их переливающихся всеми цветами радуги, листочках, лежали, словно капельки утренней росы, прозрачные шарики надежды. И именно в этих скоротечных впечатлениях, на самом деле, коренилось древо моей настоящей жизненности. Именно на этих мимолётных впечатлениях, расцветал цветок счастья, апофеозом совершенства всей этой жизненности! В них, и только в них, мой истерзанный недоверием, и обволакивающей бренностью дух, находил всё самое ценное…, - то, к чему, как мне казалось, единственно должно стремиться всё наше существо.
        Но именно в силу этой мимолётности, и невозможности пришпилить к гербарию памяти, этих, порхающих секунды, разноцветных бабочек, мы не в состоянии оценить по-настоящему, их божественную, царствующую волю. Всё мимолётное, и по-настоящему ценное, мы склонны расценивать, лишь как некий налёт, некий призрак нашего духа, в котором нет ничего фундаментально действительного, а значит, и ценного. Мы ценим более всего на свете золото, или алмаз, с его продолжительной реальностью, на самом деле, только за то, что его можно положить в карман, и в любую минуту обменять на обеспечивающую нашу собственную продолжительность, пищу. Всё мимолётное, и эфемерное, что мы не в состоянии потрогать своими руками, и сложить в лабазы, что является ценным только для нас, - всё то, что приносит нам настоящее счастье, мы не относим к действительным ценностям.
         Ибо, для того, чтобы это ценить, необходимо понять, что, на самом деле, всё то, что является ценным для всех, и что подлежит обмену, в действительности, представляет собой, лишь торговую единицу меры…, в которой, на самом деле, укрыт эквивалент твоего страха.
         И всякий, стремящийся владеть этим эквивалентом, полагая, что тем самым, одолевает свои страхи, на самом деле, - лишь меняет одни страхи, на другие. По-настоящему же сильный дух, для которого все эти страхи являются лишь анахронизмом, чем-то давно пережитым, и забытым, всегда стремится лишь к собственным переживаниям, к монадам своего творческого сознания…, для которого не существует иных ценностей, кроме своих мимолётных впечатлений.
        Всё то ценное для всех, - все, что можно положить в карман, и обменять, становится для него - мало ценным, и даже вредным. Ибо, обладая сверхагрессивностью, способно подавить здесь, всякие ростки совершенства…, на которых, поутру, выпадают росинки настоящего чистого счастья.     
3
На следующий день, я решил посетить буддийский храм. Пройдя по украшенной пальмами, улочке, между лачугами, я вышел за город, и увидел вдалеке храм, с многоуровневыми терракотовыми крышами. Он расположился на возвышении скалы, и придавал всему этому месту, невероятную историческую трогательность. Хотелось приблизиться к нему, и ощутить в полной мере, дух этой истории. В этих бастионах любви к богу, столько величественного поклонения, столько целомудренно-обаятельного, сколько не отыскать, ни в одной мирской любви!
        Но это, лишь первые впечатления. Затем просыпается наш критический разум, и картина этих впечатлений, меняется. Его голоса, начинают нам нашептывать в ухо, совсем иную песню.
        Мы полагаем, что любовь к богу, - самая платоническая, самая чистая, и самая возвышенная любовь. Но, как же мы ошибаемся, и на этот счёт. В этой любви - столько молящего пощады, столько презрения к самому себе, и столько же снисхождения к этому презрению, что возникает сомнение о самой возможности такой любви. Ведь слабый, стоящий на коленях дух, не может любить настоящей возвышенной любовью. Ибо он, - есть чернь…, а чернь презренна, низменна по своей природе, и не может обладать подобным величием.
        Вы скажете, гордыня? Но когда вы отделили понятие гордыни, от гордости, и наградили себя «фальшивым орденом», назвав его любовью к богу, вы, по сути, отвергли свою гордость, сделав из неё сатира, и придав ей очертания низменности. И даже, если кто-то из вас, и чист по-настоящему в своих сокровенных помыслах, стоя пред алтарём, и не претворяется в своих глубинных мотивах, то это ещё не значит, что он просто, не заблуждается. Ибо, бог и есть любовь. Как же можно любить любовь?
         Изощренность, и напыщенность, с коей украшают, почти все храмы мира, доходящая порой, до невероятных излишеств, ослепляет не только наши глаза, но и нашу душу. Здесь, уже не может быть никаких сомнений…, здесь живёт самое совершенное существо!
         Но, когда это началось? Откуда эта чрезмерность? Из каких исторических основ, выросла эта вакханалия нагромождения, и золота?! Вы хотите задобрить своих богов, господа жрецы, и священники? В вас и поныне ещё теплица древний дух жертвоприношения…, в вас всё ещё живёт дух язычества…, он лишь переродился, и видоизменился. Но знайте, боги не живут в этих разукрашенных золотом, и дорогими красками, склепах. Они живут в полях, лесах, и на горных склонах…, они живут, - в чистых, детских душах… Которые, (случается и такое), могут принадлежать, и взрослым людям.
        Подойдя ближе, к этому буддийскому храму, я подумал, что, скорее всего, принц Сиддхартха не хотел становиться богом на земле. Впрочем, как и Иисус из Назарета, полагаю, не стремился к этому.
       Но люди больны вековым страхом…, они заражены подобострастием, и им просто необходим символ настоящей силы…, символ настоящего победоносного духа. Для того, чтобы чувствовать себя чем-то стоящим, им требуется быть причастным к чему-то, по-настоящему Великому…, им требуется, как воздух, - почитание. И они создают его себе.
       И в этом их почитании, словно гидра в болоте, зарождается, и развивается новое небывалое «чудовище». - «Чудовище само угнетения, и самопрезрения». Его «личинки» попадают в души обывателей, вместе с этим почитанием…, и начинают неумолимо отравлять чистые воды душевных озёр…, в которых, до того, жили только «золотые карпы доблести, и отваги» …, несущие на своих спинах, «платиновый трон настоящей любви» ..., не подёрнутый плесенью страха, и подобострастия.
       Теперь, эти «карпы», либо плывут по течению, ослабленные и инфантильные…, либо уже плавают вверх брюхом, в отравленных водах человеческого водоёма. Трон же, - этот великолепный царственный символ настоящей любви, утонул в этом водоёме, и лежит на дне, не востребованный. О нём, - те забыли…, а иные, и не знали уже никогда….
       Мы, люди, по большей части, остаёмся страшащимися животными. Мы лишь перенесли свои страхи, на поля собственного воображения. И теперь «чудовища», с оскалами ядовитых клыков, пугают нас изнутри…, и мы стараемся спрятаться от них, в своих же лабиринтах…, в сакральных пещерах своего духа.
       Мы ищем надёжные убежища, в религиозных вотчинах, стоящих, словно посреди амазонских джунглей страны - нашего воображения. Джунглей, так же не расположенных к нам, к нашему инфантильному сердцу, и кишащих всевозможными тварями, жаждущими проглотить нас, растерзать или укусить своими отравленными хилицерами.
       Как только внешний, враждебный мир был нами побеждён…, а точнее сказать, лишь несколько усмирён, словно лев в цирке…, наша сакральная природа перенесла главного своего врага - внутрь нас…, и распространила все его враждебные, и угрожающие опасности, на поля внутреннего созерцания. Вот когда зародился настоящий страх, - страх пред непобедимым, и не упраздняемым никакими действиями, врагом.
       Каждый молящийся пред храмом человек, истерзанный этими страхами, испытывает в своей душе, на какое-то время, негу защищённости, негу сопричастности с, по-настоящему сильным, и царствующим духом. Он всегда просит для себя, и своих близких - милости, прощения…, но часто, и подаяния.
       Он просит для себя. - иной судьбы, чем это предначертано его рождением. Он просит отвести от него, всё то, что на самом деле, предназначено ему, его сакральным характером, по факту его рождения здесь, и сейчас…, по факту жизни его предков, по факту всего физиологического, и психологического, имманентного, и трансцендентального естества, и необходимого отбора исторического перманентного бытия, всего его рода. - Он просит чуда! Но, во что он, постепенно превращается, благодаря этому раболепству? Становится ли он чище, мудрее, или даже сильнее? - Нет… Он становится покладистее, умереннее, и мельче…, он превращается в, ещё более страшащееся животное.
         Религиозная культура, также далека, от культуры духа, как далеко, к примеру, настоящее искусство, от всего суррогатного, и пошлого в мировом культурном наследии. Культура духа — это культура совершенствования, становления, и укоренения всех, поистине ценных, и настоящих инстинктов. Нет, не инстинктов страха, и поклонения, не инстинктов раболепства, и вымаливания милости, не инфантильных инстинктов к защищённости, и обретению покровителя, коими руководствуется, по большей части, дух паствы…, но инстинктов воли, инстинктов презрения к опасности, благородных инстинктов возвышенного политеса уважения всего сильного, и прямого, всего гордого, и не преклоненного…, - всего, по-настоящему совершенного!
       Настоящая культура, должна развивать, всё самое достойное в человеке, всё самое волевое, и действительно доброе. Но скажите на милость, что может развиться волевого в человеке, без страдания, без истязания плоти, и духа, без той настоящей целомудренности, которую обеспечивает только страдание?
       С точки зрения религиозной культуры, всё доброе, всё по-настоящему ценное, есть суть - не причиняющее страдания. Здесь всё, что ведёт к действительному совершенству, всё, что истязает, и тем самым, провоцирует к совершенству, возведено в ранг зла, в происки лукавого, в дух преисподней. И всё это трактуется, как нечто низменное, как нечто, что необходимо упразднить, вывести за рамки созидания.
       И в глазах паствы всё то, что не причиняет страдания, словно покрывается позолотой, наделяясь той возвышенностью, на которую возводится всякое мировое религиозное учение. 
       Всё самое красивое, и обольщающее, как эмпирически, так и трансцендентально, было создано в религиозных храмах. Сами храмы, есть вершина зодчества, и архитектуры. Человек, словно воплощает здесь, свой собственный дух…, возносит ему памятник, и будто бы строит для него, - вечность. Вы говорите, что страх, и любовь - никогда не живут вместе? Но что, как не любовь, вырастает на почве религиозного страха?
       Самая возвышенная, самая платоническая любовь, что когда-либо расцветала на почве человеческого духа, (как кажется этой пастве), гнездится в любви к богу. Ради этой любви, как не ради какой иной, человек способен на всё, что доступно его рукам, и его чреслам. Ради этой любви, он способен превратить в рудименты, все свои инстинкты, самые древние, и самые могучие! И только благодаря этой любви, он может называть себя, настоящим человеком, - личностью, победившей свою сакральную природу, свою животную сущность!
       И это великое противоречие, эта сакральная метаморфоза нашего сознания, расправляет свои крылья, словно гриф на вершине горы из трупов. Ибо, вот вам парадокс. Победившая любовь к богу, это, на самом деле, - победа лукавого. Ибо, при такой любви, всё мирское, всякая иная любовь - неминуемо блекнет. При такой любви, ты уже не в состоянии полюбить своего ближнего, и даже саму жизнь. Ибо, здесь не остаётся ничего, что могло бы поддерживать на плаву, твою естественную органику.
       Сакральная органика твоего духа, перерождается здесь, превращаясь в чистый образ, - в лишь фантомную филамену. Всё жизненно важное выбрасывается на помойку, и на пьедестал водружается «рафинированное сверх совершенство» …, такое чуждое, в действительности, нашему реальному мирскому совершенству.
        В этот день, я вернулся в гостиницу рано. В номере не было никого, и я сел за написание своих скрижалей. Дверь на балкон, была распахнута, и через неё с моря дул солёный ветер, наполняя мою душу чувством романтики. Это чувство, пожалуй, самое уязвимое, из всех тех чувств, что присущи только молодости. Я чувствую, как оно постепенно умирает в моём сердце…, и к старости, скорее всего, от него не останется и следа. И это чувство мне жальче всех остальных, вместе взятых. Ибо, только оно давало мне испытание той радости, что приносило с собой настоящую надежду на будущее, и настоящую любовь к жизни.
       Через пару часов, моя любимая жена вернулась с покупками, и, разложив их на кровати, с восторгом и умилением, то расхваливала местный сервис, то ругала местных продавцов. Её счастье лежала на иных берегах сознания, в архипелаге миловидности, непосредственной красоты лицезрения, и детской отрешенности, от всего мудрого, и тяжёлого. И не осознавая ничего по-настоящему глубокого, она плавала на поверхности, этого тёплого моря…, радуясь, его лёгким всплескам, и проходящим волнами по её телу, прохладным переливам прозрачной, и сверкающей в лучах солнца, воды.
       Какое счастье, из предлагаемых нашей жизнью, является для человека настоящим счастьем? Где лежат его действительные пенаты? В каких из них, человек должен черпать свою надежду, свою любовь к этой жизни? Вопрос - довольно праздный… Ибо, каким бы не было это счастье, всё противоречащее ему, так или иначе, находится вне обзора наблюдателя, настроенного на определённый фокус своего лицезрения, и созерцания. Никто не в состоянии показать, а тем более доказать преимущества одного вида счастья, над другим. Каждый питается, и удовлетворяется только тем миром, который создаёт для себя сам…, и ублажается, присущим только этому миру, счастьем.
       Всякие цели, находят только своего достижения…, и всякая потребность удовлетворяется, только своим видом совершенства. Ставить рядом, и соизмерять радости, всё равно, что сопоставлять, и находить общие критерии, между несопоставимыми вещами. Здесь всякого, ждёт, лишь разочарование...
       Два несопоставимых, и по большому счёту, не замечаемых друг другом, мира, существую бок-обок. Мы способны, лишь подозревать о тех коллизиях, и перипетиях, которые происходят в чужом сознании. Нам никогда не окунутся в этот мир, и не выпить ни глотка, из этого параллельно существующего океана.
       Безнадёжность всех наших стремлений, на этом поприще, - фатальна. Не разрешимость наших желаний понять, существующий рядом, мир, останется всегда непреодолимой константой этого бытия. Проникнуть через невидимую преграду, разделяющую эти миры, значит познать тайну мира! И слабость нашего сознания, пред этим бастионом, на самом деле, обеспечивает нам нашу жизнь, её продолжительное бытие…, и сохраняет в нашем сердце, иллюзию надежды. Преодолей мы завтра, все преграды, и мир необходимо, и безвозвратно превратится в хаос. Что останется в нём, не сохраняй он, свою ограниченность…, не давай он нам, лишь локальность…, и не сохраняй он, во что бы то ни стало, свою тайну? - Только пустота…               
4
На следующее утро, мы решили отправиться вместе на остров. Он находился в пятнадцати милях от побережья, и представлялся в нашем воображении, неким райским оазисом, на который, не каждому дано попасть. Рисующиеся нашей фантазией, картины этого райского уголка, обещали минуты счастья, и манили своей, ещё неоткрытой нами, Вселенной.
        Пройдя на паром, мы отчалили от берега. Величественные скалы, мимо которых мы проплывали, вызывали необъяснимые впечатления. Ощущение, очень схожее, с чувством романтической неги…, некая смесь ностальгии, инертности бытия, и надежды…, подобные чувства, также возникают при лицезрении чего-то красивого, чего-то великолепного, и прекрасного. Хотя назвать красивыми, эти угрюмые, торчащие из воды, образования, было сложно.
        Скорее, здесь проявлялось чувство несоразмерности, и величия той вечности, в которой существовали эти скалы, с мимолётностью нашего существования…, и какого-то глубокого осознания этого контраста, вызывающего во мне, чувство схожее тому, какое ощущает всякий созерцатель, сталкивающийся с раритетами древности. Не столько красота, сколько историческая неприкосновенность, уходящих вглубь веков, архетипов…, вызывающая трепет душевных лепестков. И при этом, твоё сознание, как будто расширялось настолько, что казалось, охватывало собой, всю безмерность пространственно-временных просторов мира.
         Мы не знаем, что такое наше сознание, но мы, почти каждый из нас, всегда уверен в том, как должно быть, как мы должны относиться к собственному существованию…, и главное, как правильно должен вести себя всякий разумный человек. Мы говорим окружающим, и самому себе, что это очевидно, что всякий наш поступок должен соответствовать общепринятым нормам поведения. Но почти никогда не задумываемся, что они всегда надуманны, и что именно, так называемые общепринятые нормы поведения, являются догмами торможения, стагнации, и порочного круга…, что они, так или иначе, являют собой насилие над природой…, глубокой природой нашего архаического стремления к собственному совершенству, а никак не наоборот.
         Наша разумность ушла слишком далеко, от настоящих целей нашей сакральной природы, от основ нашего духа. Но так-как, в конечном счете, всё определяет страх, ибо, стоит нам заступить хотя бы на шаг, от укоренившихся в нас, разумных векторов поведения, как этот «дракон» поднимается из глубин нашего подсознания, и расставляет всё на свои места, - и мы, всё же, следуем вытоптанными тропами, и редко позволяем себе вольности, угрожающие общему выверенному политесу. И в этом таится глубокая причина всех недоразумений, свойственных нашей разумности, и являющихся оксюмороном…, и в тоже время, апологетом нашей цивилизации.
          Здесь, в объятиях чуждого мира, я вдруг осознал, во всей своей полноте, насколько на самом деле, относительна всякая разумность. И тот страх, который появляется в жилах, при близком соприкосновении с чужим менталитетом, когда ты не понимаешь его, и тебе кажется, что от представителя этого странного мира, можно ожидать всё, что угодно…, ибо, его поведение продиктовано какими-то совершенно непонятными тебе, алгоритмами…, тогда его разумность, не вызывающая в нём самом, никакого сомнения, вдруг превращается для тебя самого, - в какой-то произвол безумия.
         Ты начинаешь думать, что, на самом деле, всякая разумность является таковой, только в глазах носителя этой разумности…, и что формы этой разумности, также бесконечно разнообразны, и разноплановы, как бесконечно разнообразны сами люди. И рождаются эти формы, и укрепляются всюду, в соответствии с окружающей обстановкой, и реакциями…, то есть, прежде всего, руководствуясь всё тем же страхом, который в действительности, является главным фундаментом для всех форм разумности.
         Да, это был - перелом. Если разумность не имеет своих сокровенных пенатов, если её объективность, и настоящая субстанциональность, под большим вопросом, если фундаментальные основы всякого поведения зиждутся, лишь на страхе, который у каждого свой…, - о каком будущем вообще может идти речь? Что может лежать ценного, за архипелагами всех наших стремлений, и желаний?
        Как же, это стало возможным? На каком этапе становления человека, страх стал превалировать, и определять векторы этого становления? Наши животные инстинкты, переродившиеся в разумные постулаты, перевернули не наш мир, но нашу душу. И тем самым, создали прецедент для всех последующих перевоплощений в нашем сознании. Куда девалось то величайшее самопожертвование ради великих идеалов? Куда исчезли те мотивы, и те стремления, которыми было наполнено сердце средневекового человека? Мотивы, руководствуясь которыми, человек шёл на костёр…, и, невзирая на опасность, словно одержимый, отстаивал свои интересы, - интересы собственной личности.
        Ныне, душа человека пропитана, словно древесина смолой, подобострастием, и страхом…, недоверием, и сомнением…, прежде всего, к самому себе. Ибо, в глубине своего сознания, он чувствует, как слаб, и как плосок…, как несостоятелен, и презрен.
       Нам кажется, что мы совершенствуемся. Но, на самом деле, неумолимо деградируем, как вид. Благодаря этой, распространяющейся, словно липкая суспензия, разумности, человек превратился в нечто среднее, нечто угождающее, и изворачивающееся, пред обстоятельствами…, нечто - малоценное. Его, по-настоящему важные для развития, инстинкты, - уснули. И возродить его может, только шоковая терапия.
        Разрушение устоявшихся стереотипов сознания, разрушение всех догм нынешней разумности, и приведение всех наших морально-этических консолей, к изначальным истокам. Только возвращение, на самом деле, даёт право на будущее…, только отступ, и последующее новое начало, может обещать это будущее. Всякая дорога, рано, или поздно. - изживает себя. Но для того, чтобы найти новый путь, необходимо вернутся.
        Таков рок нашего сердца…, таков рок нашей цивилизации…, ибо, таков рок самого мира. Очистить константы наших духовных, и разумных пантеонов, дабы здесь родилось, и развилось нечто новое…, и образовался новый путь совершенствования.
         Но как может быть возможна, такая шоковая терапия? С нашей настоящей разумностью, это, почти безнадёжное дело. Только великая опасность, могла бы позволить такой разворот. Но, для того, чтобы почувствовать такую опасность вовремя, когда ещё не начались необратимые процессы, необходимо обладать достаточно сильными инстинктами. Осталось ли у нас ещё чутьё? Способны ли мы почувствовать своим «пупком», тот момент, когда станет просто необходимо, это возвращение?
        Ведь, если нет, то нас ждёт только одно, - неминуемая пропасть, из которой, может быть, нам уже не выбраться никогда. И как бы не казалось парадоксальным, здесь, как и всюду, свою роль должен сыграть, тот самый страх. Ибо, он есть фундамент, и мерило всякой разумности…, и прежде всего, той разумности, которая стояла, и стоит до сих пор, над всеми иными формами разумности. То есть - разумность наших инстинктов.
         Мне кажется, что, к примеру, Китайская цивилизация, на земле коей я ныне стою, теперь в недостаточной степени обладает такими инстинктами. Здесь, на этой древней земле, рождались, и умирали многие, и многие инстинкты…, и рождались, и умирали многие божества. И сдаётся мне, что их осталось слишком мало, для главной решающей битвы, - битвы человека с самим собой!
         Но где в мире, ещё можно отыскать такое «племя», в котором было бы их достаточно? Повсеместный инфантилизм, и декаданс поглотили нашу планету. Но надежда ещё есть. Она таится, как мне кажется, именно в России, - там, где зарождается новая сакральная идея всеобщего права правды, и уважения, всеобщая для человечества константа справедливости, и чистоты традиционных ценностей, - как некое возвращение. Как и на Ближнем востоке, - там, где зреет великая буря, способная смести всё пошло-разумное, с нашей планеты, и вернуть наши консоли, к их сакральным истокам.           
5
Мне очень нравится путешествовать, я много узнаю в этих скитаниях по чужим уголкам земли. Но не из того, что можно почерпнуть из внешних предлагаемых образов, и событий, но из того, что таится на глубине моего собственного сердца…, что олицетворяет моё собственное сакральное интуитивное знание. И именно в путешествиях, чаще другого, из этих глубин всплывает нечто, о чём я, - даже не подозревал, будучи в бренных размеренных буднях моего домашнего существования.
        Так происходит всегда, когда ты не хочешь знать много чужого, но хочешь знать больше своего собственного…, - того, что не может быть добыто из посторонних источников, но что может быть почерпнуто, только из собственных подводных пещер, будучи лишь спровоцировано внешними условиями бытия.
        Конечно, здесь существует великая опасность. Ибо, в глубинах наших сердец, таятся такие «драконы», о которых, мы даже не подозреваем…, и которые способны в течении минуты, сжечь изнутри всякого, кто разбудит их. Ведь глубина всякого сердца, какой бы не предстала нам поверхность, всегда содержит в себе, как «ядовитых гадов», и «медуз», так и прекрасных дельфинов, летучих рыб, и очаровательных птиц!
         Но, когда ты достаёшь из этих глубин, самую чистую, и самую живительную воду…, когда ты ловишь, на этих глубинах, совершенных тварей, то забываешь об опасности. Ты стремишься к этим великолепным созданиям, и отбрасываешь в сторону, всё скверное, пошлое, и отвратительное. Ты, всеми силами тянешься к высотам своих глубин! Ты научаешься различать, в тумане этих глубин, всё тяжёлое, всё действительно злое, и коварное…, и твои оценки становятся ясными, и крепкими.
         И ты, как никогда, начинаешь понимать, что по-настоящему добрый человек, это не тот, кто удобен тебе, или обществу…, не тот, кто безопасен, и благонамерен…, но всегда лишь - возвышенный человек. Тот, кто всю жизнь занимается селекцией всего лучшего, и возвышенного в себе…, и угнетением всего низменного, пошлого, и скверного. Выведением на свет, всего творческого, и совершенного…, и закрыванием всех «гадов», в серпентарии своего сердца.
       Только в этом, я нахожу истинное благородство души. И в этом смысле, работа над собой, это самая главная, из всех творческих работ на земле.
       Как же возможно такое познание, которое не зависит, не только от классического обучения, но и от внешних условий? На самом деле, только такое познание является знанием. Ибо, в действительности, не один человек не может узнать более того, что уже знал, что уже лежало в его сокровенных глубинах. Знание, словно зародыш эмбриона, всегда возникает в чреве…, и оно, лишь оплодотворяется внешними обстоятельствами, и предлагаемыми событиями. Так было, и так будет... И тот, кто полагает иначе, просто не в состоянии вдуматься достаточно глубоко, чтобы понять всю сакральную динамику этого процесса.
        В своих путешествиях, я встречал много безграмотных, и не знающих людей, но чувствующих глубже других…, немного, по-настоящему грамотных, обученных, и образованных…, и совсем мало людей, знающих…. Первые жили, по большей части, грубыми инстинктами…, вторые - академической образованной разумностью…, и только третьи - жили тонкими интуитивными флюидами своего сердца. Теми монадами своего идеального разумения, благодаря которым, они были способны порождать, наиболее чистые от заблуждений, архистроения…, и наиболее остро, и широко постигать само бытие.
         Но вот вам, парадокс. Кто, из этих условных групп, только-что произвольно обозначенных мною, по-настоящему близок, к мудрости самой природы? При всей своей избитости, и банальности, этот вопрос, на самом деле, не имеет своего разрешения. И очевидность близости первой группы, разбивается, как только на арену выходит по-настоящему великое рационально-аналитическое разумное умопостижение, закованное в латы классического образования. Которое, в свою очередь, теряет свои преимущества, и свои бастионы, как только из глубин совершенного душевного пантеона, поднимается, и расцветает, действительно интуитивное, всеохватывающее, и все повелевающее знание сердца.
        Но чтобы значило, это интуитивное знание, без грубых инстинктов воли…, и тем более, без рационально-аналитического разумного постижения действительности? Ни одна форма познания, не обладает абсолютной законодательной властью…, и ни одна из условных отчерченностей нашей познавательной способности, не несёт в себе доминанты, по отношению к другим, и не отражает в полной мере, как бы ей этого не хотелось, всей палитры мироздания, и природы действительности.
        Ведь, если прочертить некую параллель, то окажется, что какую науку мы бы не взяли за основу мира, она не поднимет, и не вынесет общей тектонической плиты миро постижения…, как только лишь отдельный определённый её, пласт…, лишь фрагмент, по которому, конечно же, можно сказать много, но из которого не выстроить общего замка мироздания.
        И даже психология, казалось бы, содержащая в себе, все аспекты самого разумения, не отражает полно всей диаграммы нашего сознания, и не даёт ничего, что отражало бы полно, и всеобъемлюще, саму эту возможность.
       «Любовь к жизни, интуиция, и простота сознания, даёт человеку больше, чем все науки мира! Если бы человек действительно стремился к счастью, он никогда не изобрел бы цивилизацию». Так сказал когда-то я, и теперь не отступаюсь от своих слов. Но только теперь, я понимаю, что тот максимализм, и безапелляционность всякого подобного изречения, как и ограниченность, и само убеждённость всякого афоризма, в своей истинности, оценивается всяким праздным сознанием, только в силу слаженности, в силу гармонии, и в соответствии той силе, что светится во всяком подобном гармоничном изречении. Силе, способной расширять наш внутренний космос.
         Наш разум, также, как и наше тело, подчиняется силе. Вопрос, лишь в том, какова эта сила, откуда она черпает свою энергию, на чём основывается, и чем подкрепляется. Для нашего разума, сила - в гармонии. В согласованности выложенных рядов, в последовательности слаженных компонентов смыслов, и мелодики слова, - в слаженной диссонансно-консонансной архитектонике.
         Так, для него, для нашего оценочного разума, рождается, и укрепляется всякая истинность. Но для души, сила - в глубине, в сакральных монадах подсознания, - там, где гнездится тайна. И её истинность, в корне отличается от истинности разума. И именно в этом, кроется то расщепление нашего разумения, на монады осознанности, в которых латентно укрыты мотивы определённого угла зрения, и для которых, всякое познание остаётся в пределах досягаемости выложенного, и укреплённого образа.
       «Я знаю, что мир, и его тайны, лишь пока недоступны, для моей осознанности …», - говорит, и утверждает прямыми, и косвенными подтверждениями, одна монада осознанности. «Я знаю, что тайна мира, никогда не будет осознана моим сознанием», - противоречит ей другая. И их прерогативы, находятся в различных плоскостях осмысления. И у каждой, свои пределы, свои «горизонты событий».            
6
Приключение... - Что может быть, ещё желаннее, для полного сил, духа?! Мы жаждем приключений, пока в нас бушует огонь тщеславия, шторм самоутверждения…, как и всех иных страстных желаний, благодаря которым, через край переплёскивается энергия жизни! Мы хотим переживать приключения на Яву, и за нехваткой таковых, в предлагаемых обстоятельствах, ищем их суррогаты в театре, кинематографе, и иных изобретённых для этого, виртуальных транссферах сознания. Выносим их, в области игровой трасценденции, и удовлетворяем свой мятежный дух, имманентными переживаниями, спровоцированными, вынесенными за рамки реальности, виртуальными играми.
         Приключение, остаётся для нас, самым желанным времяпровождением, и главным мотивом, в стремлении к жизни, к её самым гипертрофированным проявлениям. И на этом пути, нас редко пугают какие-либо опасности. Скука, для полного сил, духа, нивелирует всякие опасности…, ибо, для нас, она мучительнее всех кругов ада!
         С каким благоговением мы вспоминаем собственные приключения, с каким душевным трепетом, мы перекатываем этот «леденец», на своём языке, под нёбом представления. Кажется, что только в этом и заложена, вся суть жизни…, что только в эти минуты, ты живёшь по-настоящему. И порой, даже возникает мысль, что не будь у тебя, этих приключений, и жизнь прошла бы без всякой пользы…, она не имела бы никакого смысла. Будто бы смысл жизни в приключениях, которые ты, словно богатые шёлковые покрывала, бережно укладываешь в комод своего сознания…, и периодически доставая, переминаешь в руках, и наслаждаешься этой ценнейшей собственностью, не опасаясь, что она сгорит в пожаре, или её кто-нибудь украдёт.
        Твои приключения, это та ценность, для которой нет альтернатив…, и рядом с которой, блекнет любая другая ценность. Все остальные ценности, есть, лишь суть бытовые производные твоего страха. Ведь всякое приобретение, накопление богатств, обладание властью, и прочее…, имеют своей основой, именно твой архаический страх.
        И только любовь, и приключения, имеют иную основу, и несут в себе мотивы доблести, бесстрашия, и гордости…, мотивы самого возвышенного политеса. И только им, на самом деле, свойственна вечность. Ибо, ты понимаешь, что всё тленно, и только сама жизнь, твои чувства, и переживания, при всей своей трансцендентности, фантомности, и эфемерности, (и как раз, в силу этой эфемерности), - нетленны…, ибо живут в тех сферах мира, на которые, всякое становление, и разрушение, не имеет никакого влияния. Ибо, только для них, эти векторы грубого мира, не имеют никакого значения.
        В действительности, как бы не казалось обратное, наибольшей долговечностью в нашем мире, обладает, именно всё эфемерное, и фантомное. То, что существует в трансцендентальных сферах бытия…, и то, что для нашей заблуждающейся осознанности, является мимолётным, и недолговечным.
        Эти «существа астрального мира», на самом деле, живут веками, перелетая с цветка, на цветок, и питаясь нектаром клевера душевных полей…, и словно шмели, опыляют цветы жизни, приводя саму материю, к сверх гармонии.
       Мои приключения, впрочем, как и приключения всякого страждущего духа, определялись, и определяются, стечениями обстоятельств…, за которыми, на самом деле, нет никакой фатальной природной предрешённости…, как лишь непреодолимая фатальность тех условий, которые выливаются полноводной рекой, из твоего сердца, и называются твоим характером.
        Твоя судьба, это воплощение твоего характера. Это – аксиома... Всякие порицания, или оправдания собственной судьбы, исходящие из предлагаемых миром, якобы фатальных роковых обстоятельств, есть лишь суть недоразумения…, что определяются теми предрассудками, без которых, не существует, ни одно мыслящее существо.
         Человек - слаб, и подозрителен…, и только поэтому, вынужден подчиняться, неким необходимым обстоятельствам. Но если тебе, когда-нибудь удастся провести вивисекцию своей судьбы, то неминуемо высветится закономерность всякого подчинения, как и всякого противостояния, этим обстоятельствам. Ибо, твоя судьба, это и есть олицетворение паритета подчинения, и противостояния глубинных основ твоего характера. В котором, за всяким вынужденным подчинением, обязательно следует противостояние, и противодействие. Ибо, только на границах этих фронтов, на тонкой нити «горизонта событий», ты способен находится на плаву судьбы, самого мира!
         Одно, из таких приключений, я бы поставил особняком, от всех иных. Ибо, оно имело такое огромное влияние на мою судьбу…, что, как теперь кажется, определило всю мою последующую жизнь. Это произошло внезапно, словно некий взрыв…, или, сказать точнее, синтез…, в котором, вдруг спаялись в единое целое, все мои чувства.
         Я – влюбился…, и эта любовь, образовала, некое озоновое поле вокруг меня…, в котором, всё подчинялось его гармонии, выливающейся в непреодолимую страсть моего сердца. Не одна важность на земле, не могла соперничать, с этой всепоглощающей, и довлеющей важностью. Всё, что попадало в поле моего зрения, так, или иначе, вступало в резонанс с этим страстным желанием. Мои стремления, куда бы они не были направлены, словно изогнутые векторы, завязывались в этот круг, и приводили все мои мысли, в некое шарообразное состояние.
         Всё возвращалось в одну точку, зияющую чёрной дырой, посредине этого волшебного круга. Любовь, и все резонирующие с ней, компоненты, выстраивались в гармонично слаженную конструкцию…, за пределами которой, не оставалось ничего, по-настоящему стоящего.
         Как возможна, в таком состоянии, хладнокровная отстранённая оценка чего-либо? Ты, словно сидишь на спине у крылатого дракона, и он несёт тебя в свои пенаты, не обращая никакого внимания, на окружающую действительность. Сила твоего духа – удесятеряется, в соответствии с силой этого дракона…, и всякие порывы ветра, землетрясения, и штормы, становятся такими незначительными, такими мелкими неприятностями. Они словно бушуют где там, внизу, под крыльями летящего дракона, и ты паришь над ними, - такой лёгкий, и самозабвенный…, такой гордый, и презирающий всякие опасности!
      Это произошло на заре моей юности, когда сказочность всей окружающей реальности, ещё не обволокло туманом бренности, и расчётливой необходимости бытия. Когда моя сакральная сила, ещё не подтачиваемая «гарпиями» нужды, обязанностей, и ответственностей, росла, словно «эвкалипт» в благостной атмосфере. И я готов был сгореть, лишь поднеси спичку! От собственных пороха-подобных зарядов, повисающих созревающими плодами, на ветвях моего мятежного духа!
         О великая забывчивость нашего сердца…! Как только сила такой любви, начинает ослабевать…, как только раскаленный добела, разум, начинает остывать…, мы перестаём придавать этой любви, достойное её, значение…, и опускаем её, на дно колодца нашей чувственности…, где холодные воды бренного бытия, довершают дело. И мы, с сожалением признаемся себе, что это была лишь иллюзия…, что наше горячее сердце, сгорало от неведомой, обманывающей силы.
          И порой, даже возникает мысль, что всё это, также, от лукавого. Но в моменты её царственного апофеоза, в моменты пика её всепоглощающего пламени, мы абсолютно убеждены, что на свете нет ничего важнее…, что только ей дано, и позволено царствовать на троне мироздания!
         Правда… На каких платформах, на самом деле, стоит её замок? На каких обетованных берегах, расположилось её царство? Нам никогда не достигнуть этого бастиона, ибо, его пенаты находятся за пределами реальной действительности. Бренный путь человеческого сознания, усеян плодами из «папье-маше». Величественные картины современности, и ещё более величественные картины исторического пантеона, воодушевляют нас, и дают великую силу надежды! Но она рассыпается, словно прах, как только на этом пути, возникает непреодолимое препятствие. - Смерть, и её фатальная, обжигающая нашу душу, необходимость…, что заставляет нас, смиренно стоять, пред её бездонной пропастью.
        Мы не способны оценить, данную нам богами, действительную благость смерти. Мы страшимся её, как последнего форпоста жизни, и трепещем пред её непоколебимой, фатальной необходимостью…, словно вырастающей, и уходящей за облака, угрюмой стеной. Мы точно знаем, что нам никогда не перелезть через неё…, и не способны осознать, что эта стена, - лишь фантом жизни…, - лишь эфемерная граница событий…, лишь, некая грань, её вечного возвращения. И только великая сила любви, позволяет нам забросить хлам наших страхов, в преисподнюю мира…, и освободится, от угнетающего наш дух, разочарования этой жизнью.        
7
Каждый из нас, несёт свой собственный крест. И этот крест, не бывает, ни лёгким, ни тяжёлым, и никогда не бывает похожим на иные. Но мы, в силу собственных слабостей, всегда склонны жалеть себя…, и думать, что именно наш крест, самый тяжёлый из всех.
         О…! Как же мы самоотверженны, в этих убеждениях?! И в то же время, как наивны! Наши слабости, всегда испытываются ответственностью. И эта ответственность, есть единственная пантемида нашего сознания, делающая, и определяющая нас, как людей…, как самых возвышенных, и совершенных тварей на планете.
         Но мы разучились, а может быть, никогда и не умели гордиться этой прерогативой человеческого духа. Мы не желаем её тягостного напряжения, мы не хотим испытывать свои силы, мы противимся своему собственному кредо. Каждый раз, когда ответственность встаёт пред нашим лицом, мы спрашиваем себя; зачем нам всё это? Какова цель её давящего, истязающего нашу душу, политеса? Ответственность - ради ответственности…, ради чувства гордости, и самости…, ради ощущения собственного величия? - Может быть, и так. Ведь, если смотреть шире, то окажется, что в мире нет ничего иного, как только бытие - ради собственно бытия. Если бы само бытие, имело какой-либо смысл, за пределами этого бытия, то оно само, непременно потеряло бы собственную ценность…, превратившись, в лишь прикладной инструмент, для чего-то более важного.
          Если попытаться строить градационные лестницы, то окажется, что, помимо самого бытия, для нашей жизни, наибольшую ценность имеет сила, и самосовершенствование. А ответственность, является той лакмусовой бумажкой, которая позволяет проверить, и оценить собственную силу. Ибо, ни порыв, ни реакция на обстоятельства, определяют её…, но тот груз, тот крест, который ты способен перманентно нести, по бренным ухабам судьбы.
          И вот, что важно понимать. Как раз, именно любовь содержит в себе, действительную силу, и ту великую провоцирующую консоль, обеспечивающую самосовершенствование…, несмотря на общую безнадёжность самой жизни. И некто, обладающий достаточным совершенством собственного духа, и способный на Великую любовь, - обладает, и Великой силой.
         Но как же, понять, и оценить человеческому разуму, меру собственного совершенства духа? Как ему, не имея возможности сравнения, понять, насколько сильна его любовь, и насколько крепки её консоли?
         Нет…, без сравнения, нам не дано оценивать ничего…, и здесь царит полный туман, и неясность. Но ведь, именно эта неясность, и составляет тайну, недоступную, и самую благороднейшую из всех! Недосказанность, неопределённость, и неясность, - важнее для мира, и жизни, - жизни, прежде всего…, чем ясность, или полная выраженность. Ибо последнее, есть символ законченности. А всякая законченность — это олицетворение конца, которого мир не должен иметь…, и, которого, на самом деле, не имеет.
         Насколько важны мои размышления, в сравнении с обыденностью, и бренностью моего бытия, в сферах простых физических законов каждодневной реальности? Я хожу по этой планете, сплю, ем, купаюсь в океане…, и не выражай я своих чувств, и своих мыслей, на этих страницах, мне, казалось бы, что моя жизнь – пуста, словно выеденный орех…, что она не имеет никакого собственного контента, и не несёт никакого смысла.
        Но, и этот смысл, его должное наличие, также кажется мне, и выступающее подчас, его подтверждение, - только иллюзией, возомнившей себя, на пьедестале судьбы…, образовавшейся, и развращённой этой образованностью, души.
        Этот мир, ещё никогда, никому не приносил самых драгоценных даров…, и никогда ещё, не было на этом свете, самого важного, самого не низвергаемого пика совершенства. Всякая высота, и всякая неопровержимая драгоценность, способная внушить веру в свою ценность, несёт в себе, лишь паллиатив…, в котором убежденность, - лишь иллюзорная по сути, убеждённость, играет главную роль. Но вот, ты устаёшь, от своей убеждённости…, и твоя душа, требует чего-то нового, смены декораций…, которые необходимо приносят с собой, - разочарование прежними верованиями, и убеждениями.
        Иногда, отступая от своих глубоких размышлений, я стараюсь вносить в своё повествование, немного простого бытового течения. Это придаёт ему, несколько иной образности взгляда, и позволяет отвлечься на несколько мгновений, и отдохнуть, растянувшись на паре-тройке абзацев, не утруждая себя, сверлением дыр в глубину, и рытьем котлованов в высоту…, - в бескрайних архипелагах собственного сознания.
8
Итак, я иду по незнакомому вечернему городу, в чужой стране, и ликующая во мне свобода, отражается переливающимися красками на каждом доме, и каждом столбе. Я вышел в это открытое пространство, и оно встретило меня, с благонамеренной щедростью впечатлений, от архитектурных сочетаний, и случайно встречающихся на моём пути, диковин, и необычайных воплощений фантазии местных жителей…, толи, в силу скуки, толи в силу неиссякаемого творческого порыва, старающихся украшать свой быт, и придавать ему комфорта всюду, где существует мало-мальски развитая культура. 
        Решив немного перекусить, я зашёл в небольшой ресторанчик на углу, с ярко украшенным по-восточному, фасадом. Здесь всюду доминировал красный цвет. Местным жителям, по-видимому, не хватает жизненных соков, коль они стараются возбуждать себя красным цветом.
        Присев за столик возле огромного аквариума, и заказав обед, я стал разглядывать диковинных рыб, медленно плавающих, словно подводные лодки, периодически поднимаясь к поверхности, и опускаясь на самое дно. Я смотрю на эти, с человеческой точки зрения, примитивные создания…, а они смотрят на меня. И бросающаяся в глаза, совершенная красота, и разумность их тел, завораживает, и придаёт моим впечатлениям, изысканность, и красоту.
         Кто, на самом деле, живёт более обнадёживающей, более совершенной жизнью, - мы, имеющие этих рыб, в своём поле зрения…, или рыбы, - имеющие в своём поле зрения, нас?
         Наша жизнь, практически никогда не даёт нам ответов. Её знак, - знак вопроса. Что значит красота, что значит совершенство? В чём её истинная сила? Где гнездятся её настоящие пенаты? В далёкой от разумности, необходимой природе…, или, в пламенеющих архетипах нашей разумной, и глубоко заинтересованной, оценке?
         Сама постановка такого вопроса, вызывает сомнение в нашем разуме. Ибо, отодвигает авторитет этой разумности…, и тем самым, низвергает сознание, в пропасть неопределённости…, угрожая падением в эту неопределённость, всей нашей жизни…, и заставляет наш дух, цепляться за любые выступы собственного «разумного колодца». Ибо, возникающий при этом, страх, приводит к панике, весь наш органоид.     
9
Как-то в юности, когда я был ещё неорганизованным, не слаженным, и беспечным…, и делал слишком много глупостей, почти каждодневно…, мне встретился человек, с совершенно неординарным мышлением. И это, было ещё одно приключение, которое оказало влияние, на мою последующую жизнь.
          Непредсказуемые умозаключения, этого человека, приводили в ступор всякого, кто оказывался достаточно близко, чтобы слышать его речи. Он разговаривал, не со многими…, но даже тем, кто удостаивался такой чести, казалось, что это – безумие…, что в этих рассуждениях, нет ничего достоверного…, что это, лишь игра слов, и понятий…, за которыми скрывается больная, страдающая душа. И для обывателя, это было действительно так.
         Но слушая его, я вдруг услышал не его, но себя. Это было настоящее открытие! Я вдруг заглянул в собственную душу, и нашёл там, нечто необычное. Я, словно начал выкапывать из песка дна собственной души, некие фолианты…, и очищая их, «кислотой своего желания», стал различать на этих фолиантах, некие руны, написанные кем-то неизвестным мне…, и будто бы живущим очень давно. Так мне казалось…. И я настолько увлёкся этими «археологическими раскопками», что перестал замечать, что-то иное вокруг. Я перестал видеть в окружающей действительности, в моей повседневной жизни, что-то, по-настоящему стоящее, в сравнении с этим занятием.
        Так постепенно, это новое увлечение, захватило всё моё сознание, и моё бытие. Да…, это произошло не сразу…, я годами совершенствовал своё «археологическое мастерство», попутно изучая иных «археологов собственного духа».
        Как я радовался, когда находил, что теперь могу понимать некоторые «руны», написанные на поднятых фолиантах, с глубин Великих «археологов» прошлого. Наверное, это и есть то, что называется откровением.
       Беззаботному и беспечному человеку, вроде меня в юности, и даже в зрелости…, у которого, в силу ли сонности предков, или иных обстоятельств, дно покрыто вековым песком…, человеку, родившемуся «поверхностной рыбой», пусть чрезмерно бойкой, талантливой, и радующейся жизни, её тёплым приливам, и течениям, - необходима подобная встреча в жизни. Но не каждому везёт. И я подозреваю, что многие, действительно имеющие на своём дне, под слоем ила, и песка, по-настоящему ценные, и даже гениальные фолианты, так и проплавали на поверхности всю свою жизнь, ни разу не зачерпнув, и не достав на свет божий, своих истинных драгоценностей.
        Хотя, вполне вероятно, они прожили вполне счастливую жизнь. «Археология духа» - не самое лёгкое, и благодарное занятие. Здесь требуется усидчивость, и терпение…, а главное - Любовь к этому ремеслу, и недюжинное мужество. Ведь, всегда есть риск откопать нечто, что не порадует тебя, а может статься, покалечит, или даже убьёт. Кто знает, что может лежать на этих глубинах, и как глубоко ты можешь копнуть. Ведь ты способен так увлечься, что не заметишь, как пробьёшь «пласты дозволенного», и выкопаешь «демона древнего мира» …, который сожжёт тебя заживо…, и твой прах развеют ветры проведения, по всем сторонам света.
        С самого детства, я боролся со своими страхами, и своим малодушием…, и постепенно, прилагая подчас, титанические усилия, достиг того состояния собственного духа, для которого, всякий страх, и сомнение, превратились в нечто недостающее, и даже желанное. Ибо, мои, закалённые на этом поле, «ганглии», теперь требовали противника, - настоящего врага, которому известны все скрытые под «пеленою майи», мои лабазы, и лабиринты. Их боевой дух, по привычке жаждал сопротивления.
         И вот, углубляясь в собственные колодцы, и находя там малых, и больших «драконов», я уже, почти с лёгкостью, расправлялся с ними…, либо приводил к лагерю собственного совершенствования. Но мои слабости, на самом деле, никуда не девались…, они были, лишь принудительно положены в некие «капсулы с фреоном» …, они были - лишь заморожены. И стоило моему сердцу на мгновение расслабиться, и размякнуть, как они восставали из своих «гробов», и угнетали мой дух, своими обжигающими плётками.
         Но жизнь - слишком скоротечна. И все её мгновения, находят своё отражение, лишь на блестящих, словно пласты слюды, плагинах памяти. Только здесь, реальность жизни приобретает своё настоящее значение. Ибо, тот миг, что пролетает по жизни, незамеченным, фиксируясь на этих плагинах, становится, неким «листом гербария» …, способным к рассмотрению, и изучению. Только, будучи зафиксированной на этих блистающих пластах, мгновения жизни, приобретают свою объективность, свой объём, и свою предметность.
        Но надо понимать, что здесь фиксируются, не только благостные листы, и цветки, но и ядовитые. И если тебе, когда-нибудь, удастся удалить с поверхности своей памяти, все «листы страхов, и сомнений», дурно пахнущие «цветы сожаления, и разочарования», то и сама жизнь, приобретёт свою истинную чистоту…, а вместе с тем, красоту, и силу.
        Что может быть прекраснее, и вместе с тем, опаснее встречи с самим собой? Когда такое происходит, ты чувствуешь, что подошёл вплотную к тому самому «горизонту событий», за которым лежит вся безмерность бытия! Но всё же, поля этой безмерности, всецело находятся в рамках твоего духа. Этот мир, одновременно являясь эмпирическим миром, миром физики бытия, и миром метафизики твоей души, определяет собственные вершины, собственные границы…, и приводит тебя, к тому самому зеркалу, глядя в которое, ты начинаешь видеть истинную картину, как самого внешнего мира, так и мира собственных сакральных пенатов.
         На этой линии, словно «линии Маннергейма», сталкиваются силы бастионов мироздания. На этом кордоне лежит, наиболее близкая к реальности, действительность. И эта действительность способна, как поднять тебя на самые вершины, так и бросить в самые глубокие свои ущелья.
         Спровоцированный собственной глубиной, дух, взмывает в небеса, и обожжённый огнём холодных плагинов реальности, уподобляется, - только что родившемуся ребёнку…, чьи глаза слезятся, от слишком яркого света, и чьи лёгкие испытывают боль, от открывающихся «капсул-альвеол» …, но тем самым, становятся всё более функциональными.
         Всякая опасность, и боль, противостоит бренности, и пресыщению. И чем врождённо сильнее, чем латентно потенциальнее твой дух, тем настойчивее он ищет, этой опасности, и этой боли. Такова природа всякого органического вещества…, такова природа всякого органоида…, такова природа всякого совершенного духа!
         И только «широко закрытые глаза», не видят этого. Здесь стремление к добру, есть стремление к силе, к возвышенности…, к, по-настоящему благородной справедливости. Эти вершины скованны вечными льдами…, здесь всякое снисхождение, есть действительное снисхождение вниз. Здесь всякое размягчение, податливость, и угодливость, так называемому, «общему благу», есть суть деградация. Ибо, для человека с «широко открытыми глазами», в отличие от спящего большинства человечества, «общее благо» давным-давно превратилось в нечто лживое, и лишь конъюнктурное. Он знает, что только его индивидуальный взгляд, его заинтересованная в истине, оценка, несёт в себе, нечто отличное, от той «правдивой лжи», которой выкрашены все социальные конструкции нынешней цивилизации.
         И только отражаясь в его взгляде, всякое добро, открывает свои истинные мотивы, и направляет к, по-настоящему правдивым целям. И ему становится всё равно, что это самое, большинство, называет его злом. Ему становится не интересна возня плоских, недальновидных голов, занимающихся своей пропагандой, - пропагандой своих слабостей…, которые они усаживают на трон морали, и водружают на их головы, инкрустированные короны, со сверкающими фальшивым светом, поддельными бриллиантами благонамеренности.
         Почти каждый из нас, способен увидеть, и осознать эту подделку…, но далеко не каждый способен, сказать об этом. Пропитанный, словно шпала креозотом, недоверчивостью к себе, и стегаемый шомполами бытовой бренности, мало кто способен на рафинированную правдивость сердца. Большинство здесь, ищет, - лишь пристанища.
         Нарушение порядка, однажды возникшей, и укрепившейся парадигмы всеобщей оценки, чревато наказанием. Готов ли ты к этой боли, готов ли ты к преодолению этих, скованных льдами, вершин? Ты должен спросить себя - у подножья.
        Начав же свой путь, к этим правдивым пенатам, тебе не удастся повернуть назад…, не удастся, оставшись не сломленным, вернутся в эти, цветущие «тряпичными цветами», и «плодами из папье-маше», долины.
       Только встретившись с самим собой, ты можешь узнать самого себя. Но тебе никогда не встретится с собой, в этих садах бренности, информационного засилья, моральной помойки, и пресыщения…, тебе никогда не познать самого себя, в этих, сверкающих фальшивыми камнями, и стразами, морально-заинтересованных дворцах. Выйти по-настоящему, на свежий воздух, можно только взобравшись на саму высокую гору. Но ты должен помнить, что самый свежий, самый чистый воздух, как правило, и самый разряженный. Здесь совсем мало «кислорода иллюзии» - так необходимого, для жизнедеятельности твоей надежды…, для твоей воли, жаждущей, как и всё живое на земле, своего простого счастья. Готов ли ты поменять общее утвердившееся счастье, на счастье совершенно иного толка? Готов и ты, поднявшись на самую вершину, на эти, скованные льдами горы, сжечь в согревающем костре, весь накопившийся в тебе веками, скарб? Спроси сам своё мужество.               
10
Закрепощённый дух - подобен льву, посаженному в клетку. Он ещё огрызается, но постепенно превращается в домашнюю кошку. Откуда взяться здесь великим стремлениям?
         Но, точно также, неоткуда им взяться, и в противоположном. Что, как не разнообразные клетки, мы создаём веками, для своего свободного духа? Чем собственно, мы занимаемся, с доисторических времён, и поныне, как не созданием ограничений, правил, и законов, для страждущей, стремящейся на простор, воли?
         Откройте любую страницу, нашей вековой истории, и что вы увидите, прежде всего? Постройку заборов, на различных полях собственного мироздания. Заборов, в которых, словно в зеркалах, отражаются минареты нашего сознания…, и в которых, всякая свобода, эмпирическая, или трансцендентальная, - лишь высунув нос, тут же получает по нему, удар. И брызгая красной кровью телесности, или голубой кровью душевности…, харкая болью, и несправедливостью, поджимая свой хвост, уползает в нору…, чтобы, залечив раны, и окрепнув, снова, и снова рваться на этот простор.
         Великая мудрость природы, на этих полях мироздания, не оставляет ни единого шанса, ни единой возможности, для произвола. Природа, её жаждущая свободы, плоть, останавливается, её же стражами ограничения…, и только баланс сил, - этот Великий форпост действительности, необходимо, и фатально удерживает бастион жизненности, на плаву. 
         Как же так? Получается, что несвобода - важнее для жизни, чем свобода? Ведь, всякому ясно, что только свобода обеспечивает процветание…, только свобода гарантирует развитие, и становление всего, по-настоящему ценного, и всего, по-настоящему Великого. Её роль в нашей жизни, невозможно переоценить. И вдруг оказывается, что именно несвобода, ограничение всякого рода, фатально, и необходимо обеспечивает будущим, саму цивилизацию…, обеспечивает саму жизнь, и её процветание.
         Здесь, снова всплывает та истина, в которой, сакрально укрыты все мотивы, и все основания, не только для жизни, но для самого мироздания. Без напряжения, а значит без противостояния, невозможно никакое становление, и никакое процветание…, как невозможно, и само существование. Всякая сила должна находить свою противосилу…, в противном случае, её существование не просто сомнительно, но и действительно невероятно.
        С самого рождения, мы попадаем на это поле. Поле, как заваленное «трупами», так и блистающее герольдами, флагами, и штандартами. И всю свою жизнь, ломаем свои копья, опускаемся на одно колено, и поднявшись, снова, и снова машем своим мечом, и идём по этому полю…, и подходим к его краю, так и не познав смысла, и цели, всей этой непрекращающейся ни на минуту, войны.
        И даже, когда начинаем осознавать, всю невозможность становления нашей разноплановой силы, вне этих баталий, всё же, не в состоянии уловить главного бастиона, с его главным герольдом наверху…, ради которого, существует вся эта возня интересов, и желаний…, вся эта, непрекращающаяся битва.
       - Воля преодоления…, за которой, уже не стоит ничего…, и для которой, нет более царствующих мотивов, и более возвышенных целей. Чувствовать себя победителем, - так жаждет наша воля. Её сакральная субстанциональность, не оставляет и тени сомнения, в своей настоящей цели. «Победить, или погибнуть»! Что может быть величественнее, для нашего духа…, и вместе с тем, что может быть глупее, для нашего рассудительного разума?
        Но именно это, является последним аванпостом нашего существа, и последней инстанцией всех его целей…, явно, или косвенно, открыто, или латентно, но всегда, и всюду проглядывающей через завесу тумана всевозможных догм, стереотипов убеждений, и простых заблуждений.
       Будучи на самых краях, в центрах, и перифериях нашей цветущей цивилизации, я искал, я приглядывался к нравам, и умозрениям, свободам, и ограничениям различных народов, и кланов…, и всюду находил, и видел эту повсеместную, и довлеющую своей необходимостью, парадигму.
        И даже, нередко встречающиеся на моём пути, казалось бы, самые противоречивые случаи опыта, в конце концов, вскрывали в себе, эти таинственные, и в то же время, явные консоли мира, уходящие в самые глубины нашего духа.
        Как бы не пряталась наша воля, за планшетами, и антуражами надуманных целей, и возвышенных мотивов, на самом деле, её главное сакраментальное свойство, заключено только в этом, необходимом ваянии природы, - в самой «Минерве» …, как основе, и последнем архибастионе всего мирового естества.
        Здесь, необходимо понять, что на «сетчатке нашего разумения», всё и вся перевёрнуто вверх ногами…, всё и вся - векторно обращено…, и, чаще всего, там, где, по нашему убеждению, находится начало, на самом деле, лежит конец…, а там, где мы видим причину, на самом деле, лежит следствие. Ибо, не возвышенные цели, и не Великие стремления, и уж тем более не, всякого рода, недопонимания, и несправедливости, порождают воинственность нашего духа…, но, сам по себе, генетически мятежный, глубоко воинственный органоид нашего сакрального естества, жаждущий победы, и величия, - дух его глубинной природы…, порождает, и прикладывает к своим основаниям, как все несправедливости, и недопонимания, так все эти возвышенные величественные штандарты…, наделяя их, благородными стремлениями, и возвышенными целями…, и придавая, тем самым, обманывающее наш разум, величественность самой жизни…, в которой, благодаря всему этому, мы находим надежду…, и черпаем мотивы, для собственного бытия.
11
Где, в каком пласте социума, обнаружил когда-то Ф. М. Достоевский, сплав наиболее «ценных металлов» душевного агрегатива? - В душах каторжан…, не свободнее которых, трудно было себе представить. Здесь зарождается, как всё самое скрытное, низменное, и отвратительное…, так и всё самое благородное, и возвышенное…, расцветающее на этих полях, словно дикорастущие маки, меж бурьяна сорняков, и ядовитых растений.
         По-настоящему «культурное растение», процветает рядом, с подобными ему растениями. В этом, есть суть воспитания. Но «дикорос», всегда растёт вне огородов…, а значит, и вне понятий «культурного», и «сорняка». И здесь играют роль, совершенно иные оценки. Что здесь, является «ценным растением», не знает, на самом деле, никто, кроме самой природы.
        Как часто, вторя Достоевскому, я находил всё самое ценное, самое твёрдое, и благородное, в самых социально низменных пластах человеческого надела…, и как часто встречал в людях, приравнивающих себя к высшему свету, всё самое низменное, и скверное. И затхлость уголков, этих, пыхтящих своими слабостями, своими страхами, и сомнениями, потеющих душ, отвращало мой обонятельный орган, словно при встрече с «Дурианом».
        Оказывается, можно сохранять благородный вид - из трусости…, а благонамеренность - из слабоумия... Да, благородство, то есть то, что мы ныне относим к этому понятию, вполне может исходить, лишь из страха сделать подлость. Но, как это далеко, на самом деле, от истинной благородности души….
        Мало того, оказывается, можно быть благонамеренным, только из невозможности остро мыслить, и пользоваться собственным рассудком. Но как это далеко, от настоящей благонамеренности, зиждущейся на состоятельных, совершенных душевных созерцаниях…    
12
Самолёт, грохоча по стыкам, наконец, оторвался от взлётной полосы, и стремительно начал набирать высоту. Моя животная сущность, не поддавалась контролю. Сердечко стучало, и паника организма, попавшего в непредсказуемые условия, растягивала в разуме миг времени, превращая каждую секунду, в довольно продолжительный, и мучительный промежуток. Мы покидали этот тропический рай, полагаю, с таким же чувством, с каким Адам, и Ева когда-то покидали свой Эдем. Впереди, нас ждали будни, и бренность житейского повторения, похожих друг, на друга, дней…, в которых, не запоминалось, почти ничего…, и они пролетали так быстро, и так незаметно, что казалось, их и не было вовсе.
       Закрепить в памяти пустой день - невозможно. Но день наполненный, способен обогатить воспоминаниями, месяц, или даже год…, а порой, и всю жизнь! Как относительно всё, в этом мире…, и самая относительная субстанция — это память, и сама жизнь. Можно прожить один день, словно всю жизнь…, а можно прожить жизнь, словно один единственный день.
        И в этом смысле, жизнь «однодневки-мотылька», нисколько не беднее жизни тысячелетней сосны. Ибо, как не существует общего для всех, пространства, и времени…, так и не существует общего критерия жизни. Всякая продолжительность является таковой, только для твоего ноумена. Мир сам по себе, не имеет ни времени, ни пространства…, а значит, и собственной парадигмы существования. И эта, казалось бы, избитая банальная мысль, на самом деле, самая глубока аксиома мироздания.
         Там, за пределами нашей действительности, за границами порядков нашей реальности, создаваемой только нашим разумом, и нашей душой, существует нечто, о чём мы не в силах даже помыслить. И это то, что мы можем обозначить, лишь как «Великая пустота», с её, недоступным нашему разумению, антибытием.
          Но, обделены ли мы, этим? Беднее ли, от этого, становится наша жизнь, наша действительность, и наш мир? Не думаю…. Мы существуем в своём собственном доме…, и иные дома, за порог которых, мы не в состоянии ступить, пусть существуют, для своих обитателей.
         Мир не становится скуднее, от собственной ограниченности. Ибо, мы не в состоянии, ни понять, ни почувствовать, даже эту ограниченность. Напротив, мир в нашем воображении, благодаря бескрайнему космосу нашего ноумена, всегда будет представляться безграничным, и всеобъемлющим. Но чем шире, и глубже будет становиться для нас, этот мир, тем мельче, незначительнее, мы будем казаться сами себе.
         Ведь, когда ты смотришь на бесконечно уменьшающуюся точку, на своём столе, твоё тело начинает заполнять всё Великое бытие, с его нескончаемым пространством, и временем. Но когда ты смотришь на «Млечный путь», когда ты озаряешь своим созерцанием, Вселенную, ты сам превращаешься в эту, бесконечно уменьшающуюся точку, на столе проведения.
         Почти шесть часов полёта, и наш самолёт касается земли…, и, с пугающим, и вместе с тем, расслабляющим грохотом, мчится по полосе. И до того закрытые соты разума, не смеющего в своей надежде, полагаться на хороший исход минуты, вдруг открываются, и ты снова способен видеть будущее, с его, бьющими в небеса, фонтами, и разноцветными картинами. И ты начинаешь потихоньку строить планы, и перспективы своего близкого, и далёкого будущего.
         В каком мире, ты только что находился? Где ты был, в своём собственном сознании? Ты, словно проснулся…, и мир вокруг, снова встал на рельсы своего привычного течения времени. Всё встало на свои места…, мир обрёл свои привычные краски, и от, недавно ещё, давящего предвосхищения бренности, и рутины спокойного домашнего бытия, пахнуло благоуханием, и счастьем.
       Ступив на родную землю, я вдруг, со всей ясностью, осознал, что, на самом деле, даёт родное пристанище…, какие флюиды моего разума, активизируясь, создают благостное расположение духа, и обеспечивают становление, в моём сердце, надежды.
       Оторванный, от своего ствола, лист…, вынутое, из родной почвы, растение…, - орех, оторвавшийся от пальмы, и ввергнутый в пучину странствий по мировому океану…, вынужден искать новое пристанище.
       Сами скитания, не приносят удовлетворения, если нет надежды, когда-нибудь найти свой берег…, и причалить к родным пенатам, где знакомая родная стихия, успокаивает твоё сердце.
       Мы все, словно растущие на земле, деревья, всегда стремимся обрести свой сад, свой огород…, в котором, всё нам будет родным, и близким…, всё будет расположенным, и обещающим благоприятное будущее. Таково наше, растущее из земли, сердце…, такова наша, привязанная к планете, душа.
        Я шёл по родному городу, и мой организм, каждой своей клеткой, ликовал, от чувства проникающих в него, флюидов счастья. Но это, было ликование, уже какой-то иной формой свободы, отличающейся от той, что давала мне радость на чужбине. Многогранность, и определённость самого понятия свободы, настолько многолико, что создаётся впечатление, будто каждый существующий носитель этого чувства, обладает своей собственной формой свободы, в корне отличающейся от иных.
       И когда мы упоминаем о ней, то лишь играем словами, за которыми не скрывается ничего, кроме глубоко относительных, иллюзорных представлений о ней, о её действительной реальности. Свобода, а точнее сказать, её осмысление, и понимание в собственном Абсолюте, также недосягаемо для нас, как понятие Абсолюта любви, или бога.
       Я шёл по родному городу, и словно, все прошедшие века истории человечества, и все будущие столетия, сливались в моём сердце, в единую реку мира…, для которого, моё теперешнее сознание, было, и остаётся единственным руслом, единственным ковчегом, плывущем в безмерной, и безвременной пустоте.
         Нет, не сам мир, лежащий пред моим взором, не само течение, и стечение обстоятельств этого Великого мира, давало возможность такому невероятному образу бытия…, но моё сердце, порождающее величайшее превращение этой безмерности, и безвременности - в бытие, с его необходимыми ограничениями, всяческого плана, создавало это Великое царство моего, и только моего мироздания.
         Каким же должен быть ещё плоским, и ограниченно мелким, в своей функциональности, разум, если он этого не осознаёт, и не понимает? Если он не знает, если ему недоступно то, что знает сердце? Каким спящим, и глубоко спрятанным за «пеленою майи», является его сакральное существо?
         Разум никогда не знает, что он спит. Что его сны, так же ограничены, и спрятаны в глубинах колодца собственного сознания…, и всякое пробуждение, приносит с собой, не истину, не саму по себе, реальность…, но лишь новый мир, новую субстанциональность этого мира. И что, ни в глубинах собственного колодца, ни во внешней, обманывающей действительной реальности, ему никогда не узнать, и не понять настоящего, самого простого, и всеобъемлющего света.
        Когда-то, в исторических пластах безвременья, и пустоты, родилась, и расцвела «Великая Терпсихора бытия» …, и стала танцевать свой вечный танец…, такой же вечный, как и танец самого безвременья, и пустоты. И эта его, особая вечность, на самом деле, ничем не отличалась, от вечности небытия…, как, лишь своей пульсирующей, - живой субстанциональностью. Вечность возвращения, присущая нашему бытию, также безнадёжно необходима, и также всеохватывающа, как и вечность забвения.
         И здесь, на самом деле, не существует противоречия. Ибо, если бы было иначе, то сам мир провалился бы, в собственную бездну…, захлопнув за собой, пространство, и время. И мы никогда не узнали бы бытия, никогда не познали жизни, с её архаическим основанием - мышлением.
         На каких планетах, в каких Вселенных, могла бы существовать настоящая, не придуманная нашим разумом, истинная существенность бытия? В каких просторах, могла бы быть, и иметь собственное бытие, и собственное становление - божественность? Какими собственными, особыми свойствами, критериями, и параметрами, могло бы быть наделено, его существо?
        Я - есть бог…, говорило бы его сердце…. Ты - есть ничто…, говорил бы его разум…. Во всём этом, скрывается та же пантемида, что присуща и нашему мирозданию, нашей действительности. Здесь, также мало надежды…, а точнее сказать, её, здесь - вовсе нет. Но, сколько во всём этом, гордости…, порождаемой преодолением, и страданием…, сколько чувства собственного достоинства, и страсти, - Великой страсти существа, стремящегося к познанию самой глубокой, самой всеохватывающей истины…, а по сути, лишь самой совершенной гармонии.
         Наше сердце, а вслед за ним и разум, в глубине своей духовности, и своего сознания, на самом деле, стремятся, не к богам, и ко всему тому, чем обольщает истина…, но к гармонии. - К сверхтонкому, и сверхвозвышенному бытию, с его сверхсовершенной музыкой. Музыкой, в которой не нашлось бы места никакому изъяну, и никакой дисгармонии…, и для которой, было бы единственно естественным, только то, что содержится в её полифонии, в её идеальной красоте.
        Так, наша сакральная душа, стремится к собственному забвению…, к противоположной вечности…, которая, манит её, своей надёжностью, своей стационарностью…, и главное, отсутствием, так пугающей нас, смертью.
        Она хочет умереть, чтобы не знать, и не думать о смерти. Она жаждет нырнуть в холодную бездну преисподней, чтобы её, уже никогда не давила будущая возможность необходимого исхода…, чтобы её, не терзало предчувствие необходимого конца.
        Ведь, чем могла бы быть «абсолютная гармония», как не олицетворением забвения, с его пустотой…, без всплесков, и всяческих нарушений, так присущих нашей действительности? Чем ещё, могла бы быть, та «сверхгармония», к которой, всем сердцем, стремится наше существо…, как не воплощением противоположной нашему бытию, вечности?
         При всей своей неотрывности, от собственных пенатов «вечного возвращения», наша душа, в глубине своего сердца, не любит, и не признаёт той вечности, которая дана ей, по её рождению. Она не верит в эту вечность…, - в вечность собственного бесконечного возвращения. Она не доверяет собственным инстинктам…, и потому, вынуждена стремиться туда, где лежит более надёжная, пусть и чуждая ей, вечность.
        И все её заблуждения, на этом пути, закономерны, и необходимы…, так-как представляют собой, саму ткань её жизни…, саму основу её бытия…, и несут в себе, истинность противоречия, единственную истинность, существующую, и единственно присущую, этому миру.               
 Хроника состоявшегося путешествия
1
Я не знаю, что испытывает каждый человек, на протяжении своей жизни…, какие именно чувства, терзают, либо ласкают его сердце. Всякий обыватель нашей планеты, испытывает только ему присущие, переживания…, кои, лишь отдалённо напоминают, переживания его соплеменников.
         Привычка, что являет собой, доминирующую константу нашего бытия, и психофизиологическую монаду нашей жизни, как радует, так и огорчает наше сложное сердце. Привычка, как, быть на одном месте, так и путешествовать, меняя декорации своей жизни, в первом случае, даёт негу отдохновения, и родного, расположенного к тебе, уголка планеты…, во втором - новые небывалые ощущения, что угрожают своей непредсказуемостью, и вместе с тем, преподносят, относительно острое ощущение самой жизни.
        Япония, манящая меня долгое время, своей тайной, своей волшебной непредсказуемостью иной планеты, однажды встала пред моим воображением, реальной возможностью оказаться на её обетованных берегах.
         И поставив пред фактом скорого путешествия в страну восходящего солнца, свою любимую жену, мы отправились с ней, непосредственно в Токио.
        Небольшой самолёт, с винтовыми двигателями, поднял нас в воздух, и понёс над Японским морем, к берегам «сказочной страны». Предвкушение новых ощущений щекотало мою душу, и вместе с тем, окатывала холодной водой беспокойства. Мы летели в чужой мир, имея лишь визы, и забронированные места в гостинице. Приключения, что при таком раскладе, неминуемо будут сопровождать наше путешествие, приводило наши сердца в лёгкий трепет.
         Конечно, это была не Центральноафриканская республика…, и цивилизованность Японии, не вызывала у нас сомнений…, но всё же, то, что при незнании местного языка, сложности - не заставят себя ждать, мы подозревали, с той же необходимостью, коей сопровождалось всякое ныряние в море, не умеющего плавать юношу.
        Предвкушение редко находит своё олицетворение в реальной картине. Человек склонен преувеличивать всё, что попадает в его разум, и благодаря «камере обскура» своего воображения, создаёт невозможный мир…, что налагаясь, в конце концов, на реальность, не вписывается в её фатально-стоическую действительность…, тем самым, вызывая в душе горечь разочарования. Так происходит почти всегда.
         Но бывают случаи, когда воображаемое тобой, мироздание, так, или иначе, в общих чертах, всё же находит своё воплощение в реальной картине окружающего мира. И ты вдруг чувствуешь, какую-то родную негу, какой-то всплеск эмоционального удовлетворения…, будто ты уже бывал здесь когда-то, может быть в прошлой жизни, и ты словно идёшь по родным улицам!
        Мы, как-то очень быстро освоились, в этом громадном мегаполисе. Даже будучи в родной для себя, стране, в Москве, я не мог так быстро освоиться, и достаточно продолжительное время, всякий раз ловил себя на мысли, что блуждаю в чуждом мире. Кто знает, может быть именно опыт блуждания в чужих городах, позволил нам так быстро освоиться в Токио. Мы, как будто бы подсознательно, интуитивно знали куда идти, и что делать, и ошибались редко.
       Япония, с её великой историей…, неповторимой, благодаря, прежде всего, её длительному изолированию, от всего остального мира…, оставалась самобытной, по крайней мере, до двадцатого столетия «Гомоэры», в котором произошли события, заставившие Японцев пустить на свою территорию чуждую культуру.
         Конечно, её преобразование началось гораздо раньше…, когда влияние Китая, с её мощнейшей культурой, в том числе, и Буддизма, оказало на Японию колоссальное воздействие. Но, всё же, это была близкая по генетике, культура…, и она не перевернула основ исторического политеса Японских островов. Местные древние традиции «Синтоизма», не были, ни подавлены, не ассимилированы, не изжиты…, произошла, некая диффузия, и последующее слияние Буддизма, и Синтоизма, что породило новое цивилизационное явление. Которое, впоследствии, и вследствие проникновения сюда, сверхагрессивной культуры англосаксов, было засеяно «зёрнами модернистского толка», и взошло «побегами порядка», и образа жизни «западной генетики».
         Мы бродили целый день, по этим нескончаемым улицам, пройдя, в общей сложности, около двадцати километров. Наша память впитывала всё вокруг…, а душа, пытаясь переварить, усвоить, и уложить в свои закрома, вдруг приобретённое нематериальное богатство, жадно хваталась за всякое, возникающее на нашем пути, впечатление.
        Среди урбанистических построек, словно зажатое меж её стеклянно-бетонных жерновов, вдруг возникало древнее деревянное строение, подёрнутое архаической стариной. - Магазинчик, или чайная, передающаяся по наследству в течение веков. Или, вдруг возникающая лавка, забитая под крышу старинными, и не очень, вещами, что заставляла нас останавливаться, и вглядываться вглубь этой лавки, отыскивая что-то, что вызвало бы у нас восторг, и умиление.
        Радость соприкосновения с чужой цивилизацией, с лихвой перекрывает все затруднения, и неприятности, связанные с незнанием порядков быта, языка, и нравов местных аборигенов. Наша интуиция, временами казалось, напрягаясь до предела. Но, тем был сладостнее восторг, от угадывания отдельных бытовых положений местного колорита. А угадывание, это, как правило, сопричастность, обнаружение чего-то, до боли знакомого, чего-то родного. Нельзя угадать то, что совершенно не знакомо тебе…, как нельзя понять, и осмыслить абсолютно чужеродный мир, чужую действительность.
        И всякий наблюдатель, вглядываясь в чуждую цивилизацию, так, или иначе, всегда пытается отыскать нечто знакомое, нечто близкое, и понятное. И тем, удовлетворённее становилось, наше сердце…, тем спокойнее, и счастливее казалось нам пребывание на чужой земле…, чем больше мы находили здесь, похожие на наш родной быт, а подчас, и аналогичные моменты.
        И самым восторженным, из всех моментов, была наша встреча с Ямада Саном, - Японцем, родившемся в Осаке, и приехавшем в Токио двадцать лет назад. Он знал Русский язык, почти в совершенстве…, что, мягко говоря, не было для Японии повсеместным явлением..., а точнее сказать, Японцы, в массе своей, почти не интересовались Россией…, и для них, изучение русского языка, казалось совершенно бесполезным трудом, не приносящим никаких дивидендов, ни материального, ни духовного плана.
       Ямада Сан был редким индивидуумом. Начиная с 90-х годов, когда в России был пик беспорядка, он часто посещал нашу страну. Он занимался тогда бизнесом с русскими партнёрами, и хорошо изучил русский быт, и русскую душу. Разговаривая с ним теперь, я ловил себя на мысли, что периодически забываю, что он потомственный японец. И это было настоящим подарком для нас с женой…, проехать по улицам Токио в обществе такого человека, в его автомобиле, и пообщаться с ним на все возможные темы. От религии, и истории, до современного колорита…, как, с точки зрения японца, так и с точки зрения взгляда русских на Японию.
        Он часто повторял: Что, у вас в России, очень много мифов о Японии, и Японцах…. И он разбивал эти мифы, приводя нас, подчас, если не в восторг, то в удивление, и недоумение. Он показал нам Токио в том ракурсе, который сам оценивал, как наиболее характерный. Мы посетили с ним три Синтоистских храма…, всякий раз выполняя обряд, необходимый, с точки зрения Японца, при таком посещении. Он предупредил нас, что Синтоизм, как таковой, не является религией, но есть лишь традиция, древняя традиция Японцев, поклоняющихся, не какому-то божеству, но природе окружающей всех нас.
        Не стану вдаваться здесь, во все тонкости, но отмечу лишь то, что проникшая в средние века, на эти острова, настоящая религия, в виде Буддизма, в силу своей организованности, а значит силы, слилась с местными верованиями, превратившись в некий гибрид – «синто-буддизм», и японцы приняли, пусть и на некоторое время, это положение вещей. Не одно столетие они относились к этому, как должному, и только в начале прошлого века, всё же разделили Буддизм, и Синтоизм, на две различные консологемы. Но, при этом, не отвергли Буддизма…, но напротив, стали посещать и те, и другие храмы, тем самым, расширив свои традиционные, и религиозные поля. И придав, тем самым, своему мироощущению, более широкое воззрение, они обогатили свою культуру.
        Первым делом, мы посетили насыпной остров, на котором возвышалась уменьшенная копия статуи свободы…, что, в своём оригинале, возвышается над Нью-Йорком. Когда-то эту статую, как и её оригинал, взяли у Французов. Причём сначала в аренду…, и выкупили, только через некоторое время. И это был показатель того, как Японцы в целом, относятся к Американцам, несмотря на бомбардировки, во время второй мировой войны, Хиросимы, и Нагасаки. Англо-саксонская культура проникла здесь, во все уголки…, и заполонила проспекты всех крупных городов, включая и древнюю столицу Японии, Киото.
         Это ещё раз подтверждает мой тезис, что агрессивность той, или иной культуры, является главным фактором в отношении культур, и определяет, в конце концов, доминанты культурных воззрений аборигенов. А, как известно, на земле трудно найти более агрессивную культуру, чем англо-саксонская. И я отмечаю это, не в каком-то негативном контексте, но лишь констатирую факт. Плохо это, или хорошо, - вопрос взгляда, воззрения, и оценки с той, или иной стороны. Со стороны ли, самих Англосаксов…, или тех, кто им противостоит. (Здесь вспоминается изречение Ф. Ницше: То, что ягнята, не любят больших, хищных птиц, - это понятно… Но большие хищные птицы, не имеют ничего, против ягнят… Они говорят: Мы даже любим их…! Что может быть вкуснее, нежного мяса ягнёнка?)
         Русская культура, в своей совокупности, может быть и соразмерна, по своей агрессивности, с Англо-саксонской, но имеет иную подоплёку. У нас нет таких целей, ради достижения которых, мы готовы были бы, перешагнуть через всё, что угодно. - То, что свойственно англосаксам.
         Изощрённость, и дальновидность их мотивов, - так отличается от, в этом смысле, близорукости, и простоты мотивов Славян. И та расточительность, свойственная Русскому духу, не позволяет ему развиться, и захватить в своё поле, в свою стезю влияния, такое же пространство, что ныне имеет в своём влиянии, Англо-саксонская культура. И те земельные пространства, что ныне принадлежат России, на самом деле, - вопрос географии, и случая…, и имеют, в большинстве своём, лишь пустынные территории, на которые достаточно было прийти, и где не было необходимости, ничего захватывать.
       Другое дело, отстаивать, уже имеющиеся земли. В этом деле, - нам нет равных! Ибо, Русский человек, в глубине своего сердца, имеет ту Великую ответственность перед своими предками, и готов пожертвовать собой, ради этой ответственности…, и не задумываясь сложит голову на поле брани, не отдав и пяди своей земли. И история показывает это явно, и безапелляционно. Ему дорога его земля не тем, что имеет в себе неисчерпаемые богатства, и кормит его…, но, в первую очередь тем, что хранит в себе гробы его предков. Сакральность русской земли, её священность для русского духа, - есть главный аргумент, и главный мотив его самопожертвования, в случае необходимости. И это, не просто высокопарные слова…, но глубинная суть Русского духа.
        Японский дух, воплощающийся в менталитет Японца, имеет не менее важные, и не менее сакральные аспекты. Хоть и отличающиеся, по своим категориям, от аспектов нашего, Русского менталитета. Ибо, для Японца крайне важно, чтобы все его предки лежали только на Японских островах. И они, в меру своих сил, стараются выполнить этот не писаный завет. И Японец, также с лёгкостью «камикадзе», готов сложить свою голову за государство, расположенное на Японских островах.
        И пусть сакральные мотивы у нас, различаются, но сама суть - идентична. Человек может называть себя настоящим, возвышенным человеком, только тогда, когда он способен победить свой животный страх, и перешагнуть свою инфантильность, ради тех целей, которые он считает жизненно важными. Так разум побеждает инстинкт… Хоть и убеждён, что для разума, инстинкт победить - не дано. В природе возможно – всё! И стебель пробивает, своими нежными корнями, скалу, в надежде добраться до живительной влаги. И всякий «Измаил», когда-нибудь падает.
        Обыватель полагает, что все войны на земле, имеют мотивы захвата ресурсов, либо земли, как обетованного пространства. Что человек, стремясь к приобретению всё больших богатств, (того, что он считает богатством), развязывает войны. Но, на самом деле, причина войн находится в другом месте. И всякий захват богатств, отбирание у соплеменников территорий, только сопутствующее, прикладное явление…, причина же войны, лежит в наших душах. Там, на сакральных глубинах наших сердец, притаилась «Минерва». Это она заставляет нас воевать, и искать причины во вне, для придания своей ненасытной воле, более-менее вменяемой причинности…, что будет понятна, и оценена нашим же разумом. Но у неё самой, кроме самой войны, нет никаких иных целей. И всякая цель здесь, есть лишь, суть -прикладная.
        Она сублимируется, во все возможные формы…, замещая себя, суррогатами - в одном случае…, и превращая быт своего «клана», в нечто сверх упорядоченное, гармоничное, и красивое, - в другом случае. Кто, как ни «Минерва», олицетворена в шахматах…, где, именно она, получает свою меру удовлетворения. И какую игру, или состязания, придуманные человеком, ни возьми, (ибо шахматы, лишь самая наглядная её композиция), всюду проглядывает её лицо, и всюду видны её уши.
        Некогда, имеющий мощнейшую внутреннюю энергию, (жизненную силу), апофеозом своим, проявившуюся во времена «Сёгуната», и отголоском прошедшую, по первой мировой войне, где Японцы одержали ярчайшие победы…, и впоследствии, потерпевшие поражение во второй мировой войне…, японский народ, сублимировав свою энергию, направив её в иное русло…, и создал Великую, без какого-либо преувеличения, цивилизацию. И это чувствовалось здесь, на каждом шагу. Только обладатели внутренней силы, обладатели нерастраченной энергии, - той силы, что можно назвать мерой самой жизни, способны были выстроить, на этом небольшом клочке земли, нечто подобное!    
         Она, эта таинственная «Минерва», в действительности, - синоним самой жизненности. Они, - не существуют одна, без другой…, и их разделение, есть суть разделение нераздельных вещей…, разделение «сиамских близнецов», сросшихся головами, и телами…, а точнее, родившихся в таком виде, изначально.
        Отделение молнии - от грома…. Отделение акулы, от её желания разорвать, и проглотить…. Наконец, отделение разума, - от тела…, и придание каждой части, самостоятельности….
        И тот, кто жаждет истребить на земле, всякую войну, на самом деле, стремится истребить саму жизнь. И та агрессивность, о которой я писал выше, есть также, суть, градационная составляющая активности самой жизни…, - той энергии, что становилась веками, в определённом культурном объединении, (народе, государстве), и ныне течёт в жилах, аборигенов определённого «культурного клана».
        Эта энергия может накапливаться, и расточатся, как всякая иная энергия. Достаточно посмотреть за занавеску истории, и заметить, как некогда, сверх гипертрофированная энергия Монгольской империи, растратив свою силу, превратилась в еле теплящееся, полу спящее государство, которое перестали замечать в общеполитическом конспекте нашей планеты.               
2
Мы обедали в небольшой японской лавке…, где казалось, нельзя повернуться. Но сев за стойку, пред которой, в нескольких сантиметрах, начиналась сама кухня, и можно было наблюдать весь процесс…, и несколько обжившись, вполне удовлетворяешься тем пространством, что произвольно выделено тебе. «Рамен» – лапша, что так популярна, как у Японцев, так и туристов, в каждой подобной лавке, имеет свой вкус. И порой, способ приготовления этой лапши, хранится в секрете, в силу жёсткой конкуренции.      
       Ямада Сан, быстро заказал для нас, и для себя, по чашке «Рамена», и, усевшись рядом, начал рассказывать, об особенностях местного колорита…, предполагая, что, именно для нас, он будет интересным.
       Детали Японской жизни, как нечто определяющее саму отличительную особенность их быта, были действительно особенно интересны нам…, и мы вслушивались в каждое его слово, задавая сопутствующие вопросы.
      Японцы, разделяющие с нами, эту лавку, поглядывали на нас, но без особого интереса. Они привыкли к многочисленным туристам в Токио, и были в меру приветливыми, и в меру заинтересованными. Наверно, если бы мы поехали в глубинку, то почувствовали бы разницу. Ибо там, где мало бывает европеоидного лица, там, скорее всего, и интерес будет более интенсивным. Это естественно, и не только для Японии.
       Перекрёсток «Сибуя», как самый оживлённый перекрёсток Токио, известен ещё и тем, что здесь находится памятник известной собаке «Хатико», увековеченной Голливудом. Толпы туристов, толпящихся вокруг этого небольшого памятника, не давали возможности подойти к нему ближе.
       И здесь, мне вспомнилась наша, советская история, воплощённая кинематографом, с Вячеславом Тихоновым в главной роли. «Белый Бим, чёрное ухо» …, так назывался этот фильм. История, почти лекально повторяющая историю Хатико. Но кто знает в мире, эту историю?
       Район Сибуя, как самый фешенебельный район Токио, отличался от других районов, своей суетливостью. Здесь было столько людей, сколько не встретишь, ни на одном перекрёстке современного мегаполиса. Есть мнение, что порой, одновременно пересекают этот перекрёсток, около трёх тысяч человек. Население небольшого городка!
       Мы, словно растворялись в этом «бульоне», чувствуя себя неуютно. Нам хотелось убежать отсюда. Японцы, слились в единую шумящую массу, и эта масса, руководимая, каким-то непонятным разумом, перетекала из одного угла этой площади, в другой…, и казалось, что ингредиенты этой массы, не меняли своего состава. Так происходит всякое обезличивание.
       Здесь, уже не было людей, не было личностей…, только отдельные составляющие, что, подчиняясь стихии толпы, перемещались, казалось, не имея никаких целей. «Человеческий муравейник», подчиняясь «разуму мегаполиса», выполнял свои задачи…, и эти задачи, воплощённые в урбанистические постройки, и инфраструктурные конгломераты, делали людей – своими рабами, беспрекословно выполняющими все порядки, и поручения этого монстра.
        Слияние с этой толпой, даёт отдельному человеку, чувство причастности, к чему-то большому, и сильному…, но отбирает индивидуальность…, и тот вид свободы, коим дорожит всякий отшельник. Здесь счастье свободного духа, трансформируется в форму сопричастности, и чувства себя в надёжном лоне…, где обеспечивается упразднение многих страданий, что присущи отшельнической жизни. И большинство людей на земле, выбирает для себя, именно этот вид счастья.
       Но миром, жизнью, и становлением на земле, движет противоположный вид счастья. Счастье чувствования себя, - повелителем этого мира…, счастье индивидуальности, и цельности своей личности…, независимости своей воли. И в силу необходимых страданий, сопряжённых с этим видом счастья, его выбирают единицы. Но именно вокруг этих единиц, какое бы направление деятельности они не представляли, на самом деле, крутится мир…, и благодаря именно им, наша жизнь имеет прогрессивный вектор.
       И вопрос здесь, также, как и в случае с народом, или государством, - в той латентной энергии, той силе, что сформировалась, словно в циклоне, проходящем над океаном волнующегося человечества, и готовой противостоять внешним воздействиям, и менять ландшафт общечеловеческой цивилизационной поверхности. 


…………………………..……
………………………………………………….
…………………………………………………..…..…….………

   
3
На следующий день, мы решили посетить Императорский дворец, что располагался в самом центре Токио. И здесь, нас ждали впечатления, не только от грандиозных исторических, архитектурных, и ландшафтных построек, но и от встречи с необыкновенным человеком. Но всё по порядку.
         Окружённой кольцом, заполненного водой, рва, вокруг резиденции…, в котором, из-за чрезмерно разросшихся водорослей, огромные карпы, уже не плавали, но словно переваливались…, и пара белых лебедей, не обращавших никакого внимания, на чуждое урбанистическое окружение, словно с картинки…, медленно плавали по поверхности.
          эта императорская резиденция, вызывала впечатление оазиса, среди техногенного совершенства цивилизационных построек. Мы, с моей любимой, гуляли, по этому олицетворению местной культуры, как к нам, вдруг подошла пожилая пара, заговорившая с нами, на английском. Но поняв, что мы их не понимаем, ибо, наш английский оставлял желать лучшего, перешли на русский язык.
         Вы из России? Спросил дед. Да, мы из Владивостока, и в Токио впервые. На что он, с иронией ответил: а я побывал в ста шестидесяти странах…, и в шестидесяти из них, работал. Они оказались выходцами из Белоруссии, а точнее, из Минска, уехавшие тридцать лет назад, в США. Он поведал нам, что у него в Лос-Анджелесе большая семья. Много внуков, и что он имеет несколько зданий, которые сдаёт в аренду, и тем живёт, и путешествует уже много лет.
        Это был, не обделённый юмором, человек…, куривший, на протяжении всей своей жизни, по две-три пачки в день, и доживший до своих семидесяти с лишним лет, и сохранивший весёлый приветливый нрав.
       Это была мимолётная встреча, (мы даже не успели узнать имена друг друга), но она произвела на нас с женой, неизгладимое впечатление. С такими людьми хочется продолжить общение…, но, в силу нашей скромной деликатности, мы, сфотографировавшись на фоне каменных стен резиденции, и поблагодарив друг, друга, здесь же и расстались…, ещё долго говоря об этом, и перефразируя услышанное, долго смеялись с восторгом, и умилением.
        К примеру, на его слова, что, дескать, японцы тупые…, я ответил, что японцы, скорее всего, тоже самое думают о нас. На что он, нисколько не смутившись, тут же парировал: Я тебе так скажу; мне похрен, что они о нас думают…. И эта его, непосредственность, и простота в общении, с мало знакомыми людьми, (присущая всем славянам), умудрённого громадным опытом человека, вызывала у нас, саркастический смех.
         Мы гуляли по открытым лужайкам, а точнее, полям Императорской резиденции, и нас удивляла та «пустынность», что бросалась в глаза, и была одним из основных отличий ландшафтного дизайна Японии, от иных ландшафтных дизайнов, не только Европы, но и Азии. Эта пустынность, отражалась также, и на всём укладе быта японского дома. Отсутствие в доме, (старой Японии), какой-либо мебели, и минимализм во всём, что касается жизненного пространства, как дома внутри, так и пространства снаружи, говорило о том, что Японец, в душе своей, ценит, именно этот минимализм…, что даёт ему своеобразное чувство свободы. Ведь утварь, как бы она не казалась необходимой, забирает на себя, много времени и внимания, и делает человека зависимым, от своих многочисленных предметов…, что, как бы там не было, требуют ухода. Нам только кажется, что они нам помогают, что они облегчают нам нашу жизнь…, но, на самом деле, они, лишь усложняют её, загромождают…, давая взамен, иллюзию состоятельности, и достатка.
         И всё это, в качестве метафоры, можно перенести и на разумение. Недаром, именно здесь, нашли одну из своих вотчин, Дзэн, и Дао. Ведь захламленность, как твоего жилища, так и разума, замедляет процессы, и оттягивает на себя, саму жизнь…, её, действительно ценные минуты, и переживания…, превращая время жизни, в бренное перекладывание вещей, из одного угла, в другой.
       Чистота помыслов, в самой сакральной своей сути, - невозможна, при захламлении лабиринтов твоего разума, а значит, и души. Да, быт Японии, за последнее время, изменился. Но в нём остались, эти минималистские мотивы, отголоски древних скрижалей…, и мы читаем их, даже будучи в гостиницах.
        Выйдя из Резиденции, и пройдя по одному из мостов, через ров, мы снова окунулись в урбанистические лабиринты современного мегаполиса. Поверхность, что была доступна нашему взору, обонянию, и слуху, казалось, ничего не говорила о глубине, о той, скрытой под этой поверхностью, настоящей картины жизни…, и тех консолей, что держат, словно купол над собой, эту суетливую бушующую жизнь.
         Цивилизационная ширма, что скрывает истинные глубинные плагины жизни. Как мы, скрываем от посторонних глаз, своё нагое тело…, так и цивилизация, скрывает своё. И для того, чтобы вступить с ней, в «сношение», (да простят меня, за такое пошловатое сравнение), а ведь, именно этого хочет всякий путешественник, имеющий силу воли, и разума…, и будучи настоящим мужчиной, в самом возвышенном того, понимании…, он жаждет её оплодотворить своим семенем, чтобы лицезреть своих детей, рождённых этой жизнью.
         Для мужчины, жизнь – суть женщина. И для того, чтобы овладеть ею, и родить своих «детей», необходимо обладать, не только силой воли, и разума, но и достаточной на то, потенцией, то есть желанием.
         Как всякая мудрая женщина, она, - не раздевается пред первым встречным…, и требует ухаживания, и настойчивости. А ещё, как всякая мудрая женщина, она любит только умных мужчин.
        В плане противоположности, здесь можно привести аллегорию «падшей женщины» …, как олицетворение той жизни, что обещает, не требующие напряжения моральных сил, удовольствия. Таковы, присущие всякой цивилизации, переполненные алкоголем, легкодоступными девицами, и наркотиками, притоны, клубы, и всевозможные увеселительные заведения.
       Для того, чтобы получать настоящие возвышенные удовольствия, не достаточно иметь толстый кошелёк, и хамство в груди. Необходима работа, подчас - до изнеможения! Тот, кто стремится к тому, что скрыто толстой скорлупой, должен иметь латентную силу, чтобы расколоть этот панцирь. Не реакцию, что ныне выдают за силу, но именно твёрдую, несгибаемую внутреннюю волю, пред которой будут раскалываться всякие орехи, как дикорастущие, так и культурные.    .
4
От станции Одзи, где мы жили в маленькой, но такой родной гостинице, до станции Уэно, в окрестностях которой, располагался парк Уэно, с одной стороны, и главная башня Токио, - с другой, было не более пятнадцати минут езды. Мы вышли на станции, и пошли по направлению к башне, с твёрдым намерением посетить её…, и, поднявшись на высоту 360 метров, оглядеть Токио, с этой высоты.
         Немногочисленность людей, и машин на улицах, умиляло нас, и вызывало чувство спокойствия. Мы шли несколько кварталов пешком, осматривая архитектуру, и присматриваясь к лицам проходящих людей. Умиротворённость окружающей нас, действительности, чистота вокруг, и тот порядок, что скрывался за всем этим, многое говорил о характере Японцев.
         Видящий, – да увидит! Слышащий, – да услышит! Мудрый, – да познает! Прочитать, во всём этом великолепии и умиротворении, глубинные свойства и мотивы местных жителей, как очень просто, так и крайне сложно. Вопрос способности воззрения, созерцания, и перспектив.
         Мир – словно открытая книга, доступен для осмысления, только умеющим читать. Читать по «узелкам», по малозаметным деталям, по сочетаниям, и взаимодействиям…, - это прерогатива имеющего склонность к дедуктивным, и индуктивным воззрениям, и осмыслениям. Но более важна здесь, способность ежесекундного схватывания идеальных образов, и угадывания глубинных аспектов собственного сознания, переносимого на поля внешнего созерцания. Того угадывания, что сродни угадыванию, смотрящего на полотно великого художественного мастера, наблюдателя…, что, в моменты некоего внутреннего транса, вдруг осознаёт всю палитру чувств художника…, творившего, и воплощающего в своей картине, какой-нибудь малозначительный миг жизни…, и превращающий его, тем самым, в многозначительный. Миг, проходящий, сначала, через «камеру обскура» художника…, а затем, через «камеру обскура» наблюдателя, - превращается в Великое творчество!  Словно нектар с цветов, благоухающих полей, что, проходя через секреторные функции пчёл, становиться мёдом.
         На скоростном лифте, мы поднялись на трёхэтажную смотровую площадку Башни…, и подойдя к окнам, почувствовали всю грандиозность этого сооружения, и всю широту, и грациозность Токио.
         С какой стороны, мы бы не подходили к окнам, нам не удалось увидеть края, этого бесконечного города. Погода позволяла видеть километров на 25-30…, но не было, и намёка на окраину…, всюду, город уходил за горизонт, словно океан, как бы мы, не присматривались.
         Подавляющая малоэтажность, и невероятная упорядоченность, этого мегаполиса, поражала воображение. Здесь возникает целая «свора» мыслей, что, словно вылетевший из потревоженного улья, рой пчёл, перекрикивая друг друга, кружились в голове, не давая успокоится, и посмотреть на всё, более холодным взором.
          Мы спустились, с этого грандиозного сооружения, несколько ошеломлёнными…, и долго не могли прийти в себя. Но постепенно, проходя по спокойным улочкам, наши головы уравновесились, и мы зашли пообедать в одну из многочисленных, встречающихся на пути, лавок. Здесь стоял автомат, с помощью которого можно было заказать обед, не прибегая к объяснениям. И мы воспользовались им, ещё раз удивившись, как быстро разобрались в этом, состоящем из иероглифов, интерфейсе.
         Во время обеда, мы с моей любимой женой, обменивались впечатлениями. Она всё время повторяла, что это другая планета…, что жизнь здесь, не похожа, ни на какие иные. Благо у неё, к тому времени, был уже достаточный опыт. Она успела побывать дважды в Таиланде, и много раз в Китае. Я же, вспомнил Харбин, в который мы когда-то с ней приехали поездом из Сунь Фень Хэ, и где парки, кардинально отличались от парков Японии. Они имели свою прелесть, и были заполнены различными строениями, памятниками, и аттракционами. Что стоила канатная переправа через реку «Сунгари», что проходила на высоте не менее трёхсот метров…, и где ветром качало из стороны, в сторону, почти полностью стеклянную гондолу. Такую панику мы, - не испытывали давно! И обратный путь, проделали на лодке, раскрашенной преимущественно, красными, и жёлтыми красками. Это были наши с ней, воспоминания. Некие, ценности, которые невозможно украсть, и которые оставались при нас, всегда.
        Погуляв по улочкам Токио несколько часов, мы добрались до своей станции, уже к вечеру. Она, уже казалась нам, такой родной. Ведь здесь, в шаговой доступности был наш дом, пусть и на четыре дня. Ибо, в силу того, что время на чужбине, течёт гораздо медленнее, и память, наполняясь новыми впечатлениями, расширяет пространство, и активирует все спящие в привычных условиях, аспекты жизни…, проведённое незначительное время, в гостинице в уединении, увеличило его полноту, широту, и ценность в нашем ощущении, - в разы. 
           Быстро темнело, и нагрянувшая вдруг гроза, застала нас врасплох. Мы бегали, как в детстве, под крупными каплями дождя, по узким улочкам между лавками, в поиске места, где мы могли бы с удовольствием поесть, и выпить немного Саке. Наконец, найдя более-менее подходящее заведение, мы ворвались в него, усевшись за первый же столик. В этом заведении, на удивление, пахло табаком…, и я подумал, неужели в Японии, ещё сохранились подобные забегаловки, где можно было курить? Дело в том, что в Токио, нигде не встретишь брошенного окурка. И места для курения, надо ещё поискать. На улицах, на тротуарах, никто не курит.
         Нам принесли еду, что мы показали на картинке, и две мини вазы, в которые они разливали Саке. Быстро согревшись, мы принялись за еду. Японцы странно поглядывали на нас. Видимо, не часто это место, в которое нас загнала гроза, посещали Европейского вида, люди. И это ещё больше придавало экзотики, нашим впечатлениям. Поблагодарив по японски, и расплатившись, мы вышли на улочку. Дождь не прекращался, и раскаты грома были столь частыми, что это, несколько настораживало нас…, и мы, быстрым шагом, направились в гостиницу.       
5      
На пятый день, - день нашего убытия во Владивосток, мы проснулись совсем рано. Встав на корточки на своём ложе, мы, выглянув в окно, стали наблюдать за текущей жизнью. Это вызывало своеобразное чувство. Внизу, возле мостика, мы заметили местного бомжа. Он что-то бормотал проходящим, но не протягивал руки, как это обычно делали наши бомжи. Он был несколько чище, и ухоженней наших…, но всё же, его социальный статус, не вызывал сомнений.
        Бездомные всего мира, опустившиеся на самую низшую ступень, люди, всегда, и всюду вызывают сочувствие. Эта их слабость, что отображалась во всём их облике, не возбуждала, даже презрения…, только снисходительная улыбка, промелькнув на лице, превращалась в печаль, уходя в уголки глаз.
        Но что мы, на самом деле, знаем о них? Что мы знаем, о их жизни, и той свободе, что для них, - не ограничивается ничем.
        Человек, не может прожить жизнь, не глотнув из бокала горя, и несчастья. Но и без счастья, человек - жить не может. И тот вид счастья, коим порой, упиваются, эти асоциальные личности…, - что, на самом деле, мы знаем о нём? Мы жалеем собак, кошек на улице…, мы с жалостью относимся к зверям в клетке, и даже тигра, или льва, оделяем своей жалостью, и пониманием, когда они становятся не опасными, в силу созданных нами же, причин.
        И мы жалеем людей, выбравших самостоятельно свой путь…, - путь жизни на улице, на воле, в полной свободе своего сердца, не отягощённого никакими обязательствами…, живущего, только этим мигом. Где здесь повод для жалости, не пойму?
        Да, таких людей, - не стоит презирать…, но и жалеть их, - нет никаких причин. Ибо, мы не знаем тот вид, и ту долю счастья, которую они, на самом деле, имеют. И может статься, что, это нас стоит пожалеть, а не их. Ведь мы, в большинстве своём, являемся рабами, - в самом прямом смысле! И даже не завуалированными, но явными…, привыкшими к своему повсеместному рабству, и часто даже, гордящимися им.
        И даже форма наших страхов, скорее всего, куда более гипертрофирована, чем у этих…, этих, отбоявшихся всего, на своём веку, людей.
       Кто знает, кто, на самом деле, проживает более счастливую жизнь…, мы, или они? Счастье раба, и счастье свободного человека, находятся в равных условиях. И каждый, вправе выбирать для себя, тот вид своего счастья, которым ему довольствоваться всю жизнь.
       Но надо понимать, и осознавать, что один вид счастье, нисколько не лучше, и не хуже другого…, ибо, счастье возвышенного, гордого человека, также имеет право на существование, как и счастье низкого.
       И для всякого, кто критически смотрит, на противоположный берег, он остаётся чем-то тяжёлым, чем-то непривлекательным, - чужим, и ошибочным. И бедный, смотрит на богатого - с вожделением, лишь потому, что не осознаёт и не понимает, что, на самом деле, забирает у такого человека, жизнь, давая взамен, ему богатство. Ибо, для того, чтобы это понять, надо стать богатым человеком…, представить же себе это, - невозможно.
      Ты всегда будешь витать в иллюзорных представлениях, о благах, что будто бы, дают настоящее счастье. Жизнь так устроена, что в ней, всё и вся сбалансированно также, как в мире, вообще. И здесь, ничего не даётся просто так, ничего не дарится…, всё - лишь обменивается. И получая от жизни материальное богатство, а с ним, и свой вид свободы, и счастья…, необходимо отдаёшь иной вид свободы, и ной вид счастья.
       Невозможно иметь, и то, и другое - одновременно. Как в фильме «Похищение Фредди Хайнекена», герой Энтони Хопкинса, будучи украденным за выкуп, сказал, одному из своих похитителей: Скоро ты получишь выкуп, и станешь очень богат. Но имей в виду, что вместе с этим, ты потеряешь своих друзей. В нашей жизни, нельзя иметь и то, и другое - одновременно. 
        Направляясь в Аэропорт, мы доехали на электропоезде, до Токио station, и пересев на автобус, двинулись на северо-восток. Пройдя таможенные хлопоты в аэропорту, мы подъехали к нашему небольшому самолёту, фирмы Bombardier, с двумя винтовыми двигателями. Поднимаясь в воздух, и смотря в иллюминатор, за которым открывалась необыкновенная картина густонаселённого острова, я вдруг вспомнил, как мы прилетели сюда, и какая картина открылась нам, когда мы заходили с моря, со стороны тихого океана, на посадку.
        Картина, была ещё более необыкновенная…, что даже трудно было поверить своим глазам! Нескончаемый песчаный берег, уходящий за горизонт…, и ни одного судёнышка, ни единого человечка на берегу, и в море. Это было - нечто фантастическое! Тогда, мы не придали этому большого значения. Но теперь, эта картина всплыла в моей памяти, во всей своей невероятности, и волшебности!
       Как же возможно, думал я, чтобы на такой густонаселённой земле, и вдруг такое невероятное явление?! И только уже, будучи во Владивостоке, рассказывая своему сыну, о своих впечатлениях от увиденного, он высказал мне, свою догадку по этому поводу. Дескать, японцы, перманентно насыпают острова…, и скорее всего, ждут несколько лет, некоей усадки грунта. И этим, может объясняться отсутствие людей, и лодок на том фантастическом побережье. Так это, или не так, но другого объяснения этому явлению, мы всё равно не нашли.
       Наше путешествие закончилось в аэропорте Владивостока…, и мы, с некоторой смесью удовлетворения, и разочарования, ступили на родную землю. Было ещё достаточно тепло, и мы, расстегнув куртки, шагали по направлению к стоянке, где нас ждала машина Бориса. Нам казалось, что мы не были здесь, очень долго…, хотя прошло всего пять дней. Время - не имеет своего собственного течения, своей скорости, и своего объёма. Оно, всецело зависит, от нашего поведения, от нашего передвижения…, от всего того, что включает в себя, наша жизнь. Именно мы создаём его, во всех его возможных понятиях, и осознанностях.
       Человек, ныряя с головой, в приключения, растягивает его. - до предела, и делает его объёмным, и медленным. Сидящий на одном месте, углубляясь в каждодневные рутинные, привычные телодвижения, человек суживает его, и делает слишком скоротечным, и незначительным.
      Время жизни пролетает - как один день…, не оставляя следа, ни в душе, ни на бренной земле. Но в том, и парадокс жизни, что, уделяя слишком много времени путешествиям, для человека, она также превращается в рутину, и начинает неумолимо разгонять твоё время. И ты жадно ищешь на земле то, что ещё не увидел, не почувствовал, и не осознал…, заглядывая в самые потаённые уголки мироздания, рискуя затеряться, и пропасть в её глубинах.               
Конец