Игла

ИГЛА

Темные, красивые глаза,
маленькое обручальное кольцо
и лебединая верность своей свободе в лице миража.
Это все так реально —
свой мир
(если не маленький потерянный рай),
свой дом.


Кто виноват в том, что всегда виновата она? Мерзкое чувство, гаденькое. Вот уже и ритм пропадает, но главное не терять темп. Бежать, бежать — быстро и вперед, хотя теперь сложно понять поможет ли это. Красивый у него нож — смелый. Мне бы такой, я бы быстро расправилась с собственной жизнью... Как во сне:

 — Пошли!

 — Нет. Я... Идем, — рука дрожит слегка. Я прекрасно знаю, куда он хочет пойти. Жаль, что не знает он. Просто берет меня за руку и ведет к тому месту, где я последний раз встречалась со смертью. Я не хочу. Там настоящая кровь — липкие лужицы — и тоненькая линия мелом. Этого никто не видит, люди не замечают как за белую черточку капельками выползает бурая жижа, волоча за собой мелкие пылинки земли. Про себя, тихо:

 — Не могу, — но иду вперед, цепляясь за твердую ладонь.

Маленький ребенок играет с огромным мячом. Полосатый шар методично ударяется о землю, разбрызгивая красные капли. Одна из них взлетает ко мне на щеку и слезой сползает вниз. Тело на асфальте лежит в неестественной позе: равнодушные, широко раскрытые глаза, искривленный позвоночник, скрюченные пальцы.

 — Отпусти, — чувствую, как сознание потихоньку уходит, плавно опускаюсь на колени... Белые люди облаками плывут по небу. Голоса:

 — Спирт, где нашатырь?

— А, может, электрошоком? — робко так, невзначай.


 — Мужчина, не мешайте работать!

 — Непрямой массаж давай!

Затем все потихоньку уходит, только легкий укол в руку...

Соседская девчонка сидит под вишней с картонной коробкой. В коробке умирает цыпленок. Она дергает его за лапку, и он слабенько так пищит, а потом тихонько кладет пушистую голову на грязно-серый картон и навсегда закрывает глаза.

 — Давайте зароем его в муравейнике, — восторгу дворовых мальчишек нет предела — цыпленок cдох.

 — Нет. Я... Не могу, — прочь, прочь, лишь бы не сбиться с ритма. Он уходит, остался бы такт.

 — Отпусти, — легкий укол иглы...

В пакете от молока, сложив на груди маленькие лапки, лежит хомячок. Движения скакалки становятся все медленней, так же плавно тускнеет улыбка. Девочка понимает, что должна плакать, но...

 — Отпусти...

Из маленьких ладошек выпадает птенчик...

 — Отпусти...

На мягкой соломе лежит кролик и испуганно стрижет ушами — он уже не может встать. В его глазах медленно расплывается раскаленное солнце...

 — Отпусти...

Еще час назад она была жива.

 — Это ты ее убила.

 — Ты виновата в ее смерти.

 — Ты.

Еще одного живого существа больше нет.

 — Я. Нет... Не могу. Отпусти...

Перевернутая машина, со всех сторон бегут удивленные люди.

Все как в кино.

Девочка понимает, что она уже выросла — ей нельзя больше плакать, но она продирается сквозь бурьяны и шепчет, кричит, зовет. Лишь одно имя осталось, всего одно. Она не уйдет отсюда пока он не вернется. Она помнит его еще совсем маленьким котенком, и если взрослые не захотят ждать — подождет.

Она не дождалась...

 — Отпусти...

Сильный конь — слегка непослушный, немного неверный, но любящий. В белом от снега, раннем поле только он, я и небо. Но пора возвращаться, следующий поворот наш. У распахнутых дверей лежит окровавленная свиная туша. Вижу, как мягко водят по ней паяльной лампой, не давая остыть; розовая кожа становится сначала желтой, а потом угольно-черной. Последнее, что чувствую — это то, как вздрагивает моя лошадь. Вперед, быстрее — здесь присутствуют и ритм и такт. Только бы не сбиться...
 
 — Я. Нет... Отпусти...

Оттепель. Смерть взрослеет. На мокром, парящем шоссе лежит человек. Рядом равнодушный милиционер исполняет свой долг: пишет рапорт начальству. Со всех сторон собираются люди, что бы посмотреть на то, как умирающий выдыхает последние клочочки пара. Им должно быть горько и страшно, но им просто любопытно...

 — Отпусти...

В белом мерцании свеч контрастно выделяется гроб. В нем лежу я. Я вижу себя сбоку и сверху и,... я открываю глаза. Голоса:

 — Еще шок!

 — Полотенце, быстрее.

Первым я замечаю его. Он какой-то испуганный, растерянный и слишком бледный. Она держит его за руку. Она хочет отобрать у меня и его. Нужно бежать, что бы спасти хотя бы то, во что верила всю жизнь.

 — Отпустите...

Кто виноват в том, что всегда виновата она? Мерзкое чувство, гаденькое. Вот уже и ритм пропадает, но главное не терять темп. Бежать, бежать — быстро и вперед — это должно помочь. Через ржавые рельсы, мимо полусгнивших вагонов... Но, что это? Он сидит, прислонившись к дорожному столбу, и гладит руку лезвием ножа. Капли первой крови легонько лижут сталь, а она ласкает его плечи.

 — Нет! Я не хочу! — кричу я, бросаясь вперед, но что-то держит.

Теперь он понял, что я с ним, что я здесь и, бросив мне короткий, уверенный взгляд, резко вкладывает нож в ножны. Красивый у него нож — смелый.

 — Теперь я узнал кто она! — он вырывается из ее объятий, и мы, взявшись за руки, идем прочь. Она проиграла, она злится, но она больше ничего не может. Мы убили свою Смерть. Сивилла на этот раз проиграла.

P.S. Так начиналась весна.

1997 г.