Дело вкуса

Я всегда за милую душу ел свинину, как-то в детстве я не знал канонов религии, а отец вполне спокойно относился к этому зверю. Оно и понятно, в армию его призвали аж в 1937 году, а был он тогда маменьким сыночком, последним ребенком в семье. Разница между старшей сестрой и им была около 20 лет, отца он не видел, и отец его не видел, поскольку отправился старик в Мекку и там по дороге и умер. Это было в 1918 году и деду здорово повезло, поскольку расстреляли бы его большевики за милую душу, а так – умер за священное дело, никаким концом не связанное с пролетариатом. Я его не видел, знаю по рассказам, но судя по всему, был плодовитым, поскольку детей у него было семеро и, стало быть,  любил он это дело.

Так вот, ушел отец служить и так получилось, что попал на Финскую войну и тут не до демобилизации было, а там и другая война поспела, так что, есть свинину ему уже по судьбе было написано и так он свыкся с этим, что и мы стали вполне либерально относиться к ней и даже теперь я обычно заказываю в ресторанах корейку, что очень импонирует хозяевам кабаков. Да, так что, отец прошел всю войну и потом мы узнали, что была у него фронтовая подруга, и звали её Марией и фотографий её не осталось потому, что мать на всякий случай их изъяла и уничтожила. Есть у женщин такая привычка ревновать к прошлому, совсем бессмысленная, поскольку что было – не вернуть, а память такое дело, что всплывает неожиданно и совсем не к месту. А отец выпьет и запоет: «Эх загулял, загулял парень молодой, да в красной рубашоночке». Красивый мужчина был, не в пример нам.

Я раньше думал, что он сам её придумал, а оказалось, что есть такая песня и очень даже когда-то популярная. В отличие от меня, слух у отца был и пел он неплохо, но всего один куплет, видимо позабыл по давности времен. Та самая Мария меня не смущала, тоже по давности времен, думаю, может где-то там в дальних краях может и есть у меня брат или сестра, но скорее всего, померли уже, времени-то сколько прошло…

А потом на сборах в Нахичевани питали нас скудно, все как в настоящей армии, а в суп клали свинину, один жир, мясо видимо офицеры уносили, уже тогда с мясом была напряженка. И прапорщик, уже немолодой, Икрамом его звали, из местных, все объяснял курсантам, чтобы не брезговали, ешьте, мол, это белый баран – очень вкусный, если не думать о том, что он без шерсти. Но почти никто не ел, жир, он съедобен только в виде сала, которое тоже никто не хотел есть. Разве, что на войне, когда есть нечего и со ста граммами фронтовых пойдет, да и то, не каждого мусульманина подпишешь на такое. Ведь надо еще выпить, так что, сложно было нашему брату в настоящем переплете.

Вот Рауф, он воевал в первую Карабахскую войну, рассказывал, что ели и ворон, и я представляю, что это не лучше, чем с тем белым бараном, тот хоть разваривался, а ворону сколько не кипяти, только бульон и получишь.

Как-то сосед по даче, турок-месхетинец Ваджиб, его потом корова забодала, принес в подарок двух кур, мы их варили трое суток, я вытаскивал их из кастрюли, бил молотком, резал ножом, они так и остались в первозданном виде. Я бросил их кошкам, те долго возились с ними, может и съели, хотя не могу утверждать, потому что, не уверен. Так что, у меня точно было представление о варенных воронах и понимаю, почему Рауф так наезжал на рабочих, когда те с неохотой соглашались есть колбасу местного производства.

Но я из того, что спокойно ем разные деликатесы из названного  зверя, делаю выводы, что мы, как народ, видимо прошли долгий путь по времени, и когда-то были огнепоклонниками, а потом христианами и хазарийскими иудеями, а потом уже стали правоверными и генетическая память сделала нас вполне толерантными.

 Впрочем, я редко думаю об этом, просто ночью наступает время, когда стараешься думать о чем угодно, но только не о том, что может отвлекать от того, о чем все время думаешь.