Назар

Сейчас мне кажется, что я это придумала. Нафантазировала. А на самом деле... Впрочем, что такое это "на самом деле"?

Числа двадцатого августа, ещё жарким, но уже перевалившим за пик своей зрелости днём, я пришла на берег пруда. Хотелось плакать. И это моё детское желание  удачно сочеталось с его, берега, полной опустошённостью. Ни души кругом. Кто спит после обеда, кто побаивается прямых лучей, несущих радиацию, а кто уже и в город уехал. 
Вода в пруду – как грушевый мармелад, теплая и густая, в которую я медленно, бесшумно и с наслаждением погрузилась. Почти переплыла на другой берег, но потом всё же повернула. Возраст! Вдруг что с сердцем... Сама же себе сказала: ну вот, ты и повзрослела наконец, элементарная осторожность появилась. Я улыбнулась с оттенком  грусти.. Потом перевернулась на спину и продолжила начатый нарратив: к шести десяткам станешь мудрой черепахой Тортилой. И это замечательно. У тебя будет тот ключик, который можно будет с удовольствием подарить мальчику с ямочками на щеках, вроде бы деревянному, но по сути ещё какому живому.

Выйдя из этой странной, тоже живой, жидкости, вдоволь пообнимавшись с ней, присела на скамейку деревянного, когда-то голубого, а теперь уже облупленного пирса. Ти-ши-на. Где оно, то многоголосье, плеск, топот ног по этим доскам, предваряющий весёлый бабах от прыжка в воду? Большой бабах от взрослого, поменьше - от отрока-тинейджера. И брызги вокруг, и "Ух ты!"...

Лето всегда кончается как-то внезапно. Но сегодня ещё не конец – уговариваю себя. Вон как печёт!

- А вам надо что-нибудь накинуть  - раздался сзади уверенный голосок.
 Я вздрогнула от неожиданности и обернулась.
На меня смотрел мальчик. Лет одиннадцати-двенадцати. Выгоревшие, но густые брови вразлёт, тёмно- голубые , удлиненные глаза, прямой короткий нос, чёткие скулы. Впрочем, не только скулы - он был весь точёный и загорелый, как медная статуэтка. Раскопанная где-нибудь в Фивах. Или мираж художника где-нибудь  на Гоа. Такое произведение искусства - из всех времен сразу и ниоткуда.  И подошёл-то ведь   незаметно, будто по воздуху скользнул. На мостике всегда доски скрипят, когда даже мелкие по нему идут, а тут ни звука… Или день такой нынче бесшумный? Вот и ласточек не слышно! Неужели улетели? И они тоже… Что ж за день такой, Господи… Прямо вальс Шопена си-минор.

- Я Назар. Вы меня не помните?

Пока я напрягалась, мальчик приблизился и заботливо накинул  мне на плечи свою рубашку. В мелкую бело-синюю клеточку. Не ожидавшая такого джентльменства, я впала в легкий шок.  Прикосновение его маленьких, но крепких рук не было неприятным, а наоборот. Вообще-то я терпеть не могу, когда до меня дотрагиваются. Даже близкие… Иногда мне кажется, что на мне нет этой кожаной верхней одежды . И касание проникает слишком глубоко. Но сейчас не об этом. Физиология тут скорей всего ни при чем. С ее особенностями.
Назар сел рядом.

Спокойный, неторопливый. Но явно настроенный на контакт со мной. У меня с детьми как правило, он быстро устанавливается. Может, профессиональное, может, отсутствие привычки поучать, назидать это юное, отчасти нахальное племя. Да еще на природе, на каникулах, у воды и зелени… Увольте. Просто попадаю в их волну и тогда уже – всё в тему, как говорится.

Легко и с Назаром. Что-то не припомню –  говорю после паузы. Плеснула маленькая рыбка, показавшись над матово-синей поверхностью.
 
- А вы сегодня грустная – заметил  он.
И я ответила сразу и правду. Потому что сейчас, в этой прозрачности нельзя по-другому , совсем.

- Да, ты прав.
Он повернул коротко стриженную светлую голову и заглянул мне в глаза – нет, не дерзко, а  вопросительно.

- Дочь и внуки уехали вчера… На юг… А потом сразу оттуда домой, в Питер.

Мимо важно, с чувством выполненного долга, проплыла утка с утятами. Они уже догнали мать. А в июне это были серо-желтые неловкие недоросли… Закрыла гештальт, как говорят технологические психологи.

- Я их помню – как-то мяч доставал вашему малышу из камышей… А вы всё время смеялись. И башню из песка строили…
- А, понятно – протянула я.

А сама всё прислушиваюсь к ощущениям от его полудетской рубашечки.
- Не обижайтесь, но они не шибко умные люди.
- Почему это?
- Как можно от вас уехать на какой-то юг?!

Голос мальчика звучал убежденно и с даже с долей возмущения. 
- Не понимаю – заключил он.

Я не знала, что ответить. Опять помолчали.
- Смотрите, лилии! За камышами. Надо передвинуться на край лавки, тогда будет видно.
- Или кувшинки? – я обрадовалась перемене в направлении нашего  диалога. И мы молча стали рассматривать эти  округлые тёмные листья, служащие стартовой площадкой для выстреливающих белых звезд.

- Как в книжке про Буратино – сказал Назар.
Я опять вздрогнула – ведь я только что думала об этом герое, о Тортиле. Ну и Назар. Чем дальше, тем поразительней!

- Я бы ни за что не уехал – здесь пруд, и вы вот теперь чуть не плачете. Хотите, лилию сорву?

У меня защекотало в горле. Сама не знаю, отчего. Неужели мне себя жаль? Вот еще глупости. Первый раз что ли я проводила детвору? Будет следующий июнь и июль. Доживем, даст Бог. Видимо, щекотало от того, что меня понял – считал –  этот красивый паренёк? И попытался утешить…

-  Но скоро и нам надо уезжать. В Волчанск, мы там живём. Там река есть – Волчья. А тут отец на подряде, дом заказчику строит.

Я пригляделась и увидела, что руки мальчика  в цементной пыли, в мелких ссадинках. Помощник… Мужик.

Мы помолчали. Жар плавно переходил в мягкое тепло, превращался в бархат. Или это Назар набрасывал на меня  этот тёплый и такой роскошный материал? Да, вот она – роскошь общения с другой душой. Какой? Что можно о ней сказать? Если по глазам – то древняя, уж никак не на 11 лет.  Если по словам – то правильная душа, язык чистый русский, без всякого фрикативного "х", свободно строящий  фразы – не угу или норм, а аккуратные мазки кисти. Может, не художника еще кисть эта, но уже маляра… И это немало. А если по рукам и мышцам – трудяга, надежный.

- А вы кем работаете? – спросил.
- Учу студентов и книжки пишу.

Назар удовлетворенно кивнул:
-  Я так и думал. А про что?
- Про всё…
Он опять кивнул.
- Наверно, хорошие.

Я смотрела на него, и весёлое изумление овладевало мной. В этом ребенке-мужчине редкостным образом сочеталось достоинство - как самоуважение и почтительность - как уважение к другому. Он легко и грациозно держал какой-то естественный баланс, подобно канатоходцу. Совершенно не думая об этом. И всё было к месту, и всё в такт... Не сказать лишнего, не любопытствовать попусту, но и не пропустить важное. Услышать, ответить...
 Можно ли научиться такому? Не знаю, не уверена.

- А что ты не плаваешь н не прыгаешь в воду?  – хотела спросить я. А он опередил:
- Да я потом, успею…
Ага, месседж такой: ему интереснее посидеть со мной. Смешной!
- У меня дед тоже писатель.
- Да ты что? – удивительный мальчик продолжал свой стендап.  И мне он был сейчас ой как нужен.
- Да, он много книжек написал. Продолжение Ромео и Джульетты, например. Они у него не умирают…
- О! Здорово!
- То есть, они встречаются в другом мире. Но там проблема – найти и узнать друг друга…

Действительно, проблема – подумала я.
- А вот как вы думаете, что бы с ними было, если б они не умерли?
- Хм. Давай подумаем…

И вдруг поняла: он хочет спросить, что такое любовь! Да! Но впрямую не может. Потому что чувствует – выйдет пошло.
И он знает, что я об этом что-то знаю. Потому и сидит тут. Не уходит и не уплывает.

Мы опять уставились на лилии. Оба. Я давно уже не чувствовала такого состояния –  не грешной и опечаленной тетки, почти старухи в возрасте дожития, как это обозначает пенсионный фонд. Невинная юная девушка сидела рядом с сильным и благородным мужчиной.   Это было состояние нечаянной радости, нежданного подарка. 
Почему-то хочется это объяснить. Поделиться…
Это было как присутствие в точке конца и одновременно первоначала, в моменте, когда уже… или ещё? нет формы, нет рамок и даже замысла еще нет.  Когда ничего не сказано, не названо, не обозначено.  Ни словом, ни мыслью. И значит, не нарушено в самом ростке – когда  будущее цело-невредимо, и цветок ещё неведомой породы и сорта обязательно расцветёт. Наверное, это  и есть  целомудрие? И самая лучшая стадия любви?

К сожалению, я не помню, что еще говорил тогда Назар. Или не говорил. Но тот отрезок времени волшебным образом потерял границы – не сто минут, два часа провела я с этим мальчиком-рыцарем, а прожила нечто вечное и неизбывное. И незабываемое…

Сейчас , спустя три года, мне виднее, что там произошло.. Не что иное, как погружение в иное измерение. А в нем нет возраста, фальши. Есть четкое, восхитительное  знание – что одиночества нет.

Нам обоим не хотелось уходить. Но всё оборвал казус, усмешка бытия. На берег стремительной молнией примчался молодой боксёр Цезарь. И мы услышали, что он чем-то аппетитно захрустел. «Ой, это же мои сланцы» – догадался Назар. И помчался вырывать у пса незаконную добычу.  И я направилась к дому, в свой переулок. Надо готовить ужин для моего сурового мужа.

До свиданья – махнул мне вслед мой новый друг.
 
- До новых встреч! – обернулась я, улыбаясь.

А через полгода началось это страшное столкновение. Назвать его другим словом  я не могу, оно не выговаривается. И боялась я его, этого слова с пелёнок. Оно вызывало животный ужас, доносясь из радиоприемника - тогда всё время говорили о третьей мировой и карибском кризисе. И я бежала ослепнув и оглохнув от страха и забивалась под кровать или в бабушкины колени...
   
Я не знаю, где сейчас этот мальчик и его семья. Не знаю, что они решили для себя, что выбрали. И был ли у них выбор.
Я просто говорю: спасибо тебе, Назар!
Пожалуйста, оставайся настоящим. Что бы ни было…