Выстрел

из романа "Фантасмагория"


…Звук выстрела был до обиды прост. Легкий хлопок среди сырого от ночного дождя парка. Его заглушило туманом, гулом ветра в вершинах старых лип. Только дрогнули и осыпались тяжелыми каплями влаги голые ветки осины, которая по недосмотру садовника сумела вытянуться в разрыве двух корявых липовых стволов. Еще с маковки часовни заполошно метнулись в мартовскую серость неба несколько галок. Погалдели, покружились и снова уселись на свой скользкий обледенелый насест.
И тем более было странно и даже обидно, что после такого пустяка один из дуэлянтов подогнул колени и опустился на снег. Постоял, словно на молитве, свесил на грудь тщательно причесанную голову и мягко завалился на бок.

Его противник прикусил нижнюю губу. С досадой сунул в руку подбежавшего лакея тяжелый пистолет и пошел по слякотной аллее прочь.Секунданты зябко укутывались волглыми плащами. Тревожно смотрели на пожилого доктора, склонившегося над упавшим молодым человеком. Тот, тронул его шею, приподнял полузакрытое веко, вгляделся в изумленно расширенный зрачок. Поднялся, вынул из кармана платок, прикрыл им бледнеющее на глазах лицо. Оглянулся на мрачных секундантов, беспомощно развел руками.

- Ах, Петр Иванович! Петруша! – скорбно произнес Павел Николаевич, умоляюще глянул на доктора: - Неужели никакой надежды, Карл Гербертович?

- Увы! Это так! Молодой барин умер!

Он сказал это в своей обычной манере, жестко поглощая неистребимым немецким акцентом мягкие гласные звуки. И оттого, как это было произнесено, твердо, словно рублено, Осокин поверил в неотвратимую фатальность случившегося.

- И ведь было бы за что? – зачастил словами добряк Артемьев. Он беспомощно озирался, отказываясь признавать безумие происходящего действия, вытирал раскрасневшееся лицо, непрестанно покрывающееся бисером жаркого пота: - Пустяк! Право, пустяк! Едкая эпиграмма, и только! Что значат слова? Пустые звуки… не более! А жизнь… Вот она… Под ногами…

- Все не так просто! Слова тоже имеют свой вес! – мрачно изрек Осокин.

- Но какой же? Помилуйте, Павел Николаевич! О чем вы?

- В данном случае слова эпиграммы весят ровно столько, насколько тяжела пуля, вложенная в дуло пистолета господина Свистунова.

- Ах, оставьте! Оставьте! Вы страшный человек! Вы всегда ищете оправдание пустому тщеславию…

Артемьев замахал руками, развернулся и почти побежал к своей коляске. Спешил, полный, неуклюжий, несчастный…
- Мерзость! Мерзость! Какая мерзость! - шептал он всегда полнокровными, но сейчас поразительно выцветшими губами. Из трясущейся от нервного озноба руки выпала замшевая перчатка, но Артемьев этого не заметил.

…Тело убитого увезли. Место дуэли опустело. Откуда-то вылетела разлохмаченная ворона, опустилась на аллею. Подскакала к истоптанной мешанине грязи и снега. Долбила тяжелым клювом стылую лунку крови. Вывернула мерзлые крупинки красного льда. Встрепенулась, хрипло каркнула и улетела по своим делам.

Темнело. Ветер крепчал, напитывался сыростью. Раскачивал липы, стряхивал с них птиц. Упрямые галки цеплялись за обледенелые ветки, раскачивались в немыслимых кульбитах под низкими лохмами облаков. Затем, оценив тщетность борьбы со стихией, поднялись над парком. Пестрым клубком взвились над дырявой кровлей мрачной часовни и улетели на ночевку в сторону большого леса.

И только липы скрипели, жаловались друг дружке на старость, на темную, холодную ночь и нанесший липкий снег ветер…

(Отрывок из романа: «Фантасмагория».)