МАРС, гл. 11

                Глава 11. Обед. Разговоры и полет.

         Только во время обеда начинаешь понимать, кто душа коллектива. По чьей-то специальной рекомендации этот человек оказался в команде. Его никто не замечал, он ограничивался исключительно своим рабочим пространством и личной комнатой. Появление его сопровождалось чувством праздника. Он застывал в дверях, склонив голову. Затем делал шаг назад и, улыбнувшись, махал в сторону «кабачка» - так весело все называли столовую. Всегда неизменно белый колпак, белый фартук, белая куртка и белое, как будто только что отглаженное, полотенце. Черные брюки и лакированные ботинки, ну ни сказка ли? В космосе появилась возможность оставаться собой (правильно ли я выразился, общий смысл в том, что есть определенная порода людей, для которых выглядеть в определенной манере, необходимо  так же как дышать). Лицо нашего «тибетского монаха» без единой морщинки и почти без бровей. Говорил он мало. Улыбался исключительно глазами.  При близком знакомстве, становится очевидно - общаться приятнее, не разговаривая. Диалог глазами: «Рад тебя видеть! У меня готово вкусное блюдо только для тебя. Прошу». – «Спасибо», - молча, отвечали ему. Как старый добрый друг, встречающий дома и знающий вкусы гостей, он готовил экипажу различные блюда (тайна для экипажа – с первых дней полета – рацион каждому он составлял исходя исключительно из индивидуальных вкусовых качеств каждого. Экипажу он говорил, что-то насчет внешности…  то есть по овалу лица, рукам, губам и т.д. он узнает, что любит покушать каждый человек), более того, сервировка стола соответствовала персональным запросам: так одному, к примеру, возьмем командира корабля, добрый Ким выставлял одинаковую белую, с украшенной цветочками окантовкой посуду и приборы - ножи, вилки, ложки, все намытое до блеска. Валерия грандиозно присаживалась в центре стола, красиво расправляла салфетку. Во время еды спину держала прямо, а ладони изредка касались стола, вилку держала левой рукой, нож в правой руке. Жареное мясо (любимое блюдо) разрезала постепенно, кусок за куском, по мере как эти кусочки съедались. После еды нож и вилку клала на тарелку рядом, откидывалась на спинку стула, обводила присутствующих взглядом. Кивок Киму – сигнал к десерту. Другому же удобство доставляла обычная посуда, без подставок, вазочек: тарелка, нож, ложка вилка, бокал.

                «37»

Блюда острые и без десерта. Третьему же дифференцированная кулинария из блюд и, причем, если яйца, то непременно в рюмочках, если кофе, то его нужно подать с красиво оформленной гренкой из батона. Макароны и соус, мясо и гречка, гренки с творогом,
гренки с ветчиной, гренки с морковью, окрошка овощная, запеканка из мозгов и картофеля, московская солянка на сковороде, цыплята, жареные с желтками на крутонах, осетрина, пудинги и, еще бог весть, какая ерунда из восточной кухни – название всех блюд не перечислишь. Этот милый Ким все успевал приготовить, своим тонким корейским чутьем предугадывал, чем порадовать в пище и кого, и не ошибался в предчувствиях. Он не старался, он твердо знал, как угодить каждому. Внешне не возмутимый, он представлял собой единый комок нервов, ума, навыков. Мы не знали, что этот потомок тибетского Ламы обладал телепатией, навыками неконтактной хирургии. Уж правда ли, нет, но, говорят, что сам Далай-лама держал духовную связь с ним постоянно. Так ли это? Пожалуй, я этому не удивлюсь. С уважением и одновременно с достоинством он относился к каждому члену экипажа. А почему экипаж принимал его за корейца? Вот и сейчас экипаж все вместе вели послеобеденную беседу. Всем казалось, что их тела погружены в пену блаженства. Легкость тела, ясность ума, хорошее настроение, следствие замечательного обеда подвергало команду к Эзоповским упражнениям. Влиял ли Ким на настроение команды  – тайна. Всем это тоже не являлось важным. Мысли развиваются в дискуссиях, рассказах, организованных командиром занятиях, в интересе общения друг с другом; казалось-то, что люди все разные по интересам, мнениям и просто разные, можно определить одним словом – разные, но умение слушать друг друга внимательно, при общем уровне знаний. Порой даже общение походило на общение профессуры одной и той же области деятельности. Прошу прощения, с этого момента, коль скоро я вхожу в роль участника программы космического путешествия, вживаясь в роль, становлюсь соучастником действий. С этого момента позволю себе писать от первого лица, где-то от лица команды, где-то, попробую, от лица члена экипажа, допустим Шмидта. Мой эксперимент объясняется попыткой пережить события максимально приближенные к реалии, совместно с экипажем.   Продолжу, мы общались как дети, выслушивали, спорили, но что нас сближало, стало понятно лишь позже.
     Позже, но об этом позже – потом. Или нет. Мы разные, благодаря отбору, нас отобрали разных по неповторимости гениальности в какой-то узкой области развития потенциала интеллекта. Одаренность каждого в отдельности неоспорима. Мы уважали друг друга, повторяюсь, смысл упражнения в словесности заключается в отражении отношения каждого  из нас к предмету беседы, совсем как в модели идеального общества, но откуда мы могли знать, что задача наших «отцов» была - собрать вместе личности, довести до совершенства, но личность есть личность и она всегда в действии, она одержима в узкой специализации и она эмоционально заряжает, соблюдает и, как бы заставляет любить то, в чем она испытывает увлечение. В обычной жизни таких случаев предостаточно. Ну, пусть в институте, обязательно есть преподаватели гениально влюбленные в свой предмет. Они вдохновлено начинают лекции, бьются за знания каждого студента на практических занятиях, работают отведенное время, как бы беседуя с любимым человеком и, по окончании занятия, чувствуя моральное удовлетворение от достигнутой цели, не сравнивают свой труд с работой коллег и финансовой оценкой их деятельности в других ВУЗах других государств. Его увлечение – смысл его жизни привлечь других, научить – призвание. Или вот другой пример, поднимаешься по трапу в самолет, с собою в дорогу берешь сборник стихов поэтов восемнадцатого века, допустим Л. Мея, Аполлона Григорьева. Так вот, без дальнейших вступлений продолжу. Соседка слева минут тридцать полюбовалось полетом, далее мучение, поспать, поесть. Шесть часов полета. Рейс – Иркутск – Москва. Ей скучно, поглядывает в мою сторону, скорее заглядывает –

                «38»

что я читаю. Недовольно отвернулась, определив, что мое внимание, сосредоточенное внимание, занято стихами. Стихи. Как много сказано этим для одних, скука страшенная для других. Еще минут двадцать, пожалуй, тридцать. Попутчице я представлялся невидимкой, но через сорок минут внешность моя, видимо, стала вырисовываться. А что делать? Попутчика, как правило, не выбирают, сидеть, что говорится, сложа руки, еще неприятнее. Одним словом, зашел у нас разговор о поэзии. Вижу – внешностью бог не обидел, А вот душа – в потемках. И начал разговаривать с ней издалека, о личном, мол, в отпуск лечу, она сообщила, что с женихом встречалась. Тут – затравка, говорю, что у молодежи и разговоров, что о «бабках», айпонах, отдыхе. Она: ну почему? Вот, о работе, о шмотках, (ласково) о «железе». А поэзия – это скучно. – Да, так и сказала, что и мне зевнуть захотелось. Тут-то диспут и начался. Рассказал биографию поэта, направление стихов, смысл стихотворения, в чем польза для России, смысл фраз, связь времен. Сборничек лучших стихов Мея и Григорьева мы усвоили за три часа. Спутница моя молчала, удивленно хлопала ресничками, иногда краснела, бледнела – переживала. Когда отложил сборник в сторону – спросил: «Нравится»? Она ответила: «Нравится».
Стюардесса принесла курочку, кофе, пирожное, абрикосовое желе. Ели молча, думали о своем. После обеда откинулся на спинку кресла, - Эх, думаю, вздремну. – Не тут-то было. Что же такое поэзия?! Поэзия пленяет нас, раздвигает пределы душ наших грешных. Моя спутница продолжала размышлять, - Вот уж не думала, что меня можно так развлечь, - взяла сборник стихов с откинутого встроенного столика, открыла его (сборник), провела пальцами оглавление, нашла нужное место, продолжила, - А я, ведь, одно время увлекалась стихами. Мне очень нравилась поэтесса Каролина Павлова, увлекалась Анатолием Поперечным, бредила Андреем Дементьевым, - Помолчала, - Вот хотите строки «Когда ты склоняясь над роялью, До клавишей звонких небрежно, … », да в компании меня никто не понял, родители сказали, что это блаж. Или вот «Беги ее», или вот «Баркаролла», или вот «Канун 184…года». Ирина (решил назвать имя спутницы) закрыла книгу, провела пальцем по золоту фамилии поэта, нежно, как бы пытаясь передать свое тепло через неодушевленный предмет, вновь открыла томик Льва Мея, - Вот послушайте: «За это я люблю вас и всегда
                Любить и помнить буду вас за это.
                Кто знает? может быть – пройдут года, -
                Вас отравит собой дыхание света,
                И много вы изменитесь тогда,
                И все, чем ваша грудь была согрета,
                Придется вам покинуть и забыть;
                Но я сказал, что буду вас любить… »
    Теперь молчать нам было не скучно. Наверное, мы задумались о своем. Мысли побежали, побежали. Я уже думал, - странно, человек переступает себя, чтобы не чувствовать одиночества, отказывается от любимого занятия, лишь бы не выглядеть смешным в сомнительном коллективе. И молодежь совсем не пустышки, они дышат, думают, чувствуют, но отчего же так сомнительны их отношения к красоте? Может быть прав Фридрих Ницше: «Красота есть высший признак силы», а молодые люди подвержены ложному стеснению в выражении своих чувств, а того хуже склонны притворному влиянию из вне… А копни глубже и поговорить есть о чем!
     … Потом мы вместе вспоминали Евгения Онегина. Сначала она – Письмо Татьяны к Онегину. Затем я – Письмо Онегина к Татьяне. Затем Шекспир посетил нас своей мудростью. Я пересказал «Венецианского купца», делая сокращения (близко к тексту). Позже читал Блока, Есенина, Евтушенко. Время мигом пролетело. Засветилось табло «Пристегнуть ремни». Мы глянули друг на друга по новому; лично для меня мир оказался

                «39»

прекраснее на ширину и глубину глаз моей спутницы. У нас появилось общее, но у нас не было будущего. Самолет завершил посадку. Нас пригласили на выход. Мы еще раз встретились взглядами, кажется, в ее глазах светилась благодарность. На прощание мы пожали друг другу руки, и она зачем-то дала свой адрес… Я подумал, почему люди хотят казаться хуже, чем есть. Более, делают для этого все, а не стремятся выправиться в лучшую сторону. Другие наоборот – лукаво лицемерят, пользуясь мнимой грамотностью.
      Да простит меня история в интересах будущего. «Наблюдайте, думайте, читайте тех, которые говорят вам о чистом наслаждении жизнью, о том, что человеку можно быть добрым и счастливым. Читайте их – их книги радуют сердце, наблюдайте жизнь – наблюдать ее интересно, думайте – думать завлекательно. Только и всего. Жертв не требуется, лишений не спрашивается – их не нужно. Желайте быть счастливыми  - только, только это желание нужно. Для этого вы будите с наслаждением заботиться о своем развитии: в нем счастье. О, сколько наслаждений развитому человеку! Даже то, что другой чувствует как жертву, горе, он чувствует как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей так открыто его сердце, и как много их у него! Попробуйте – хорошо!»
      Беседы, наше общение, очень здорово скрашивали наше космическое путешествие (космическое одиночество). Нам не хватало Земли: привычных и любимых сердцу полей, рек, лесов; города, деревни, нам не хватало близких людей: родных, друзей, товарищей… Нам многое не хватало, но нам не было скучно. Основной секрет отбора в нашу команду заключался в следующем: каждый из нас – личность, не давящая на других людей, не зависящая от обстоятельств, но согревающая теплом каждое нуждающееся в том тело. Выражусь яснее: мы бескорыстны, умны, трудолюбивы…, теряя нить Ариадны, мы не теряем надежды, а приступаем к поискам вновь и вновь и вновь. Но пока этот секрет был известен только Мессале, и она имела возможность перепроверять его на практике. Задолго до цели она предопределяла назначение каждому. Но людям свойственно ошибаться, и однажды это чуть не стоило ей жизни.