Беслеэм

               

– Как они здесь считают время?

– Дробными долями от полного оборота вокруг местной звезды.

– А точка отсчёта – событийная, мифическая или религиозная?

Никто не ответил. Ветер охлопывал бурнусы, сыпал песком в глаза.

– ...И ведь нам ничего за это не будет, – старший продолжил какой-то прежний разговор. Остальные двое привычно качнули головами, не собираясь спорить.

Вьюки на мохнатых боках поскрипывали, шаг мягких копыт был неслышен, всадники грузно покачивались в сёдлах.

– Конечно, ничего не будет, Мельхиор, — всё-таки откликнулся средний из всадников, – и, слушайте: давайте прекратим, не начинайте. Мы переросли систему наказаний, и мы переросли систему общественного порицания и, наконец, самоосуждение мы тоже преодолели. Точнее: все наши не преодолели, а мы почему-то смогли. Но мы, по крайней мере, свободны быть отступниками.

– Мы не отступники, а мерзавцы. Вы даже о понятии таком не знаете, Каспар, а я историк; я вполне могу его осознать — как и всё, к чему приведут наши действия. Мы не вселенские негодяи, но достаточно значимые: локальные, планетарного масштаба. Но ехать нам долго, едется нам скучно, так что можете оправдываться, что ж…
В конце каждой фразы он вскидывал и опускал руку, отмеряя дробную речь, ёрзал в седле, мотал головой, пытаясь избавиться от набившегося в капюшон песка. Волновался.

– Что у вас в мешках, Мельхиор? Можете как-то унять это звяканье?

Мельхиор похлопал по тугой суме и почему-то с гордостью объявил:

– Благосостояние семьи у меня здесь. Младенчик вырастет в достатке. А у вас, как я понимаю, что-то богослужебное?

– Не язвите. Да: смола для воскурения, ещё что-то подобное; здесь это важно. Вы бы хоть одеждой какой-нибудь проложили монеты; ну звенят же на всю пустыню! Услышит кто, будем отбиваться…

Повторяющиеся дюны, почти неразличимые в ночи, убаюкивали, поднимаясь и опускаясь в такт тяжёлому верблюжьему шагу, говорить не хотелось, но молчание рождало вокруг шорохи, беспокойство росло, и двое переговаривались, третий же почти всё время молчал, что-то обдумывал, от качки его мутило.

– Да, конечно, мы решили действовать… м-м-м… по старинке.

– По древнинке, – огрызнулся собеседник. – Как на самой заре исследований. Как жалкие школяры на этой самой заре. Которых и тогда бы за такое примерно наказали.

– Не перебивайте. Мы стали действовать вот… вот так. Ну и не забудьте это ваше эффектное появление, Бальтазар…

– Да прекратите уже! Хватит. Повторяю в сотый раз: никаких крыльев не было, не-был-ло, поймите вы наконец! Напоминаю: она 14 лет провела в главном храме страны. Не ходила туда 14 лет, а жила в нём. После этого неудивительно, что ей привидятся и крылья, и золотой свет…

– И голубь.

– Ну, строго говоря, не голубь, а синица. Модуль-наблюдатель размером с голубя — это уже прошлый век.

– Пока вы тут упражняетесь в орнитологии, я пытаюсь осмыслить то, что мы сотворили. И, знаете, получается что-то несообразное.

Двое повернулись к говорившему, заинтересовавшись. Тьма была почти непроглядной, масляная лампа, качавшаяся на вьюках среднего верблюда, обрисовывала лишь контуры фигур.

– Во-первых, мы занялись геномным программированием психотипа, что запрещено Конвенцией уже сотни лет.
Во-вторых, вместо того чтобы оставить результат этого эксперимента in vitro, мы поместили его в эмбриосреду, что преступно вдвойне. Мы дали толчок развитию некоего идеального, совершенно умозрительного совершенства, уже тогда понимая, что не сможем этого развития остановить по морально-этическим причинам.
Далее: вы, Балтазар, до смерти напугали бедную женщину, вместо того чтобы явиться к ней в образе лекаря, который – по тщательно распускавшимся мною слухам – лечит бесплодие. Вы явились… Не перебивайте. После этого визита мгновенно возникли начатки культа – ещё бы! И не протестуйте. Я лично видел крылья.

– Выводы, выводы!.. – перебили его оба почти одновременно.

– Неутешительные. …Вот мы сейчас едем на местных животных, очень неудобных для езды, очень – мы соблюдаем правила. Мы одеты соответствующе. Мы много говорим, даже излишне много. Я бы даже выпил сейчас чего-нибудь местного – чтоб не говорить. …У него треугольный горб; как можно усидеть на вершине треугольника?

– Пожалуйста, Мельхиор, закончите начатое. Сказали “А” – давайте уж весь алфавит. Вас что-то напугало, мы верно поняли?

Тот снова погрузился в молчание. Заметно холодало, песок вился по песку, по гребням холмов, забивался в глаза.

– У нас не получается академической беседы. Мы, все трое, нарушили закон такое неисчислимое количество раз по прибытии сюда, что наш разговор теперь – общение преступников, не учёных, не “помощников”. Вы прекрасно знаете, что действовать мы должны были незаметно, хирургически точно, очень локально – а занялись, в итоге, теогенезом. Можете не сомневаться: эти действия будут откликаться местным тысячи лет…

– …и океаны крови: да, да, вы это говорили, Мельхиор. Вы умудрились, пробыв здесь год, не понять даже здешней системы летосчисления, но уже видите всю их историю наперёд. Но напуганы-то вы не этим?

– Знаете, Каспар, я всё более убеждаюсь в том, что не мы приняли эти решения. Не мы их приняли, а стали мы просто инструментом. Мы не могли всего этого натворить, мы не могли даже помыслить о таком: мы, трое, с нашим образованием, опытом и пониманием ответственности. Но натворили. Я не ищу оправданий, не подумайте. Сейчас мы направляемся к ней, к её супругу, которого обрекли на вечное недоумение. Мы везём им дары… Невыразимо стыдно будет смотреть ей в глаза, и невыразимо страшно думать о том, что не мы… что кто-то – и совсем уж невыразимо предположить, что мы знаем, кто нас на всё это… сбросил.
У меня песок на зубах, простите за то, что всё время кашляю. Я сейчас совершенно, знаете, беспомощен. От осознания того, Кто…

Говоривший съёжился своём неудобном седле, совсем закутался и, казалось, плакал. Тот, кого называли Каспаром, отвернулся от собеседника, пытаясь разглядеть что-то за холмами.

– Ну… не знаю даже, – он смущённо ёрзал на колючем одеяле, покрывавшем шерстистый горб, откидывал капюшон и надевал его снова, оглядывался на товарищей, не желая встретиться с ними взглядом. – Удивляете вы меня, коллега. При ваших-то знаниях – и вообще: при наших знаниях, предполагать такое… Я понял, понял, не подумайте: вы очень выразительно артикулировали заглавную букву. Но это уже какое-то последнее прибежище, уж простите: несуразно это у вас, темно… Темно, кстати, хоть глаз коли! – он трудом отвлёкся от обсуждения, будто вынырнул, запрокинул голову и долго ехал, глядя в беззвёздное небо, запрокинутое лицо качалось в такт шагам.

Наконец поднял руку, складки бурнуса обнажили её до самого плеча, натянул поводья, и торжественно возгласил:

– Ну… Воссияй!

И взошла звезда над Беслеэмом.