de omnibus dubitandum 22. 470

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ (1635-1637)

    Глава 22.470. ДОБРОДЕТЕЛЬ НЕ НАЗНАЧАЕТ СВИДАНИЙ…

    Когда я пришел в себя и оправился от смущения, все происшедшее в тот вечер представилось мне совсем в ином свете. Вспоминая речи и поступки госпожи Граппэн, я все явнее понимал, что почтительность моя была далеко не так уместна, как мне казалось, и что если второе свидание пройдет так же, как первое, то она едва ли назначит третье, несмотря на все свои возвышенные чувства. Правду сказать, я и теперь не думал, что, проявив настойчивость, мог бы одержать полную победу; но мне казалось, что, по крайней мере, я подготовил бы ее. Впрочем, Мария-Анна сама была виновата. Разве я знал, что женщины в подобных обстоятельствах толкуют о своей добродетели вовсе не в надежде уберечь ее, а скорее с целью набить цену? Чему послужили все ухищрения госпожи Граппэн? Ведь ясно было, что я приму их на веру, даже если они будут еще во сто раз грубее. Женщины могут прибегать к ним лишь тогда, когда имеют дело с более искушенными вздыхателями.

    «Уважение ко мне!..». Не очень-то подходящие слова для интимного свидания! Особенно свидания с тем, кто не понимает, насколько они неуместны в подобные минуты, и не знает, что добродетель не назначает свиданий. Предаваясь горьким раздумьям о постигшей меня неудаче и давая себе слово быть решительнее в следующий раз, я вдруг опять вспомнил о моей незнакомке.

    Но она, уже не была мне так дорога; мысль о наслаждениях, которые сулила мне любовь госпожи Граппэн, связавшие меня с нею узы, самая недоступность для меня сближения с юной красавицей (чтобы оправдать себя в собственных глазах, я изрядно преуменьшал свои шансы), наконец, ее безразличие ко мне во время давешней встречи в Тюильри – все отдаляло меня от нее.

    Я сознавал, что легко принес бы ей в жертву госпожу Граппэн, если бы знал твердо, что добьюсь ее внимания – но не иначе, как ценой полной уверенности. Я не мог не признать, что при встрече со мной она отвела взгляд; более того, что на лице ее выразилось презрение, как при виде чего-то неприятного. Я, еще раз мысленно, перебрал все достоинства своей наружности, хорошенько продумал все преимущества, на какие мог твердо рассчитывать, сопоставил все это с плачевным их действием на мою незнакомку и, пришел к выводу, что если я, ей не понравился, то виноват в этом либо маркиз де***, восстановивший ее против меня, либо ее тайное отвращение к красивым лицам.

    Прежде я, кажется, не был столь высокого мнения о своей внешности, но госпожа Граппэн с ее пылкой страстью внушила мне преувеличенное представление о моей особе. Мог ли я допустить, что столь разборчивая женщина ошибается и что на деле я совсем не так хорош? Разве можно нравиться ей, не обладая редкими качествами? Однако, хотя незнакомка не проявляла никакого интереса ко мне, сам я продолжал интересоваться ею. Свое сердечное беспокойство я приписывал остаткам того неизгладимого впечатления, которое она произвела на меня в день нашей первой встречи в театре, и старался бороться с ним, рисуя себе прелести госпожи Граппэн и картины ожидавшего меня счастья.

    На следующий день я предполагал отправиться к ней, а перед тем был у своей матери, как вдруг доложили, что граф де Бриссак* просит его принять.

*) Франсуа де Коссе (фр. Fran;ois de Coss;; ок. 1580 — 3 декабря 1651, Пуансе), герцог де Бриссак, пэр Франции — французский придворный, великий хлебодар Франции.
Сын Шарля II де Коссе, герцога де Бриссака, и Жюдит д'Асинье.
Генеральный наместник Бретани, губернатор Пор-Луи, Энбона и Кемперле.
В 1621 году наследовал отцу как герцог де Бриссак и великий хлебодар Франции. Принес присягу в Парламенте 14 июля 1645 г.
14 мая 1633 г. был пожалован Людовиком XIII в рыцари ордена короля.
Умер в своем замке Пуансе в Анжу.
Семья
1-я жена (с 04.1618): Жанна де Шомберг (1600—14.06.1674), дочь Анри де Шомберга, графа де Нантёя, маршала Франции, и Франсуазы д'Эпине. Брак аннулирован по причине полового бессилия мужа. Вторым браком вышла за Роже дю Плесси, герцога де Лианкура
2-я жена (с 16.02.1621): Гийонна де Рюэллан (ок. 1610—16.01.1672), дочь Жиля де Рюэллана, сеньора де Роже-Портай, и Франсуазы Мьоле
Дети:
• Мари (ок. 1621—14.05.1710). Муж (с 20.05.1637): Шарль де Лапорт (1602—1664), герцог де Ламейере
• Луи (5 09.1625—01.1661), герцог де Бриссак и де Бопрео. Жена (с 1645): Маргерит де Гонди (18.04.1615—31.05.1670), дочь Анри де Гонди, герцога де Реца, и Жанны де Сепо
• Тимолеон (6.12.1626—15.02.1675), граф де Коссе и Шатожирон. Жена: Элизабет Лешаррон (ум. 6.1679), дама д'Ормей, дочь Антуана Лешаррона, барона д'Ормей, и Изабо дю Буше
• Шарль (29.05.1628—6.09.1693), иезуит, затем аббат Нотр-Дам-де-Мора
• Франсуа (31.01.1630—1706), аббат Ла-Бюсьера, называемый аббатом де Бриссаком
• Жан-Арман (ок. 1634—13.02.1658), мальтийский рыцарь
• Анн-Юрсюль (ум. 20.10.1687). Муж 1): N Сабатье; 2): Шарль де Лапорт, маркиз де Везен; 3): Анри-Марк-Антуан Ле-Пти де Верно, сеньор де Шосре в Пуату
• Элизабет (ум. 18.12.1679). Муж (с 1648): Франсуа де Гонто (1629—1700), маркиз де Бирон
• Маргерит-Гийонна (ум. 13.07.1703), аббатиса Шеля

Литература
• P;re Anselme. Histoire g;n;alogique et chronologique de la maison royale de France. T. IV. — P., 1728., p. 324
• P;re Anselme. Histoire g;n;alogique et chronologique de la maison royale de France. T. VIII. — P., 1733., p. 675
• P;re Anselme. Histoire g;n;alogique et chronologique de la maison royale de France. T. IX. — P.: Companie des Librairies, 1733., p. 161
• Aubert de La Chesnaye Des Bois F.-A. Dictionnaire de la noblesse. T. VI. — P.: Schlesinger fr;res, 1865., coll. 239—240

    Матушка не скрыла некоторого недовольства этим визитом. Действительно, как я знал, из людей своего круга она меньше всех жаловала 57 летнего графа де Бриссака, главным образом потому, что считала его влияние вредным для меня. Поэтому он очень редко бывал у нее.

    Вероятно, он чувствовал ее тайную неприязнь и со своей стороны тоже избегал ее общества. Матушка даже прямо запрещала мне встречаться с ним. Мы ездили в разные дома; при дворе, где граф де Бриссак блистал постоянно, я появлялся очень редко, и мы с ним были едва знакомы.

    Граф де Бриссак, о котором мне придется еще немало говорить в этих мемуарах, принадлежал к самой высшей знати Франции и при этом соединял преимущества приятного ума с обольстительной внешностью. Женщины были от него без ума, а он постоянно их обманывал и высмеивал; тщеславный, властолюбивый, ветреный, он был на редкость дерзким повесой, пленяя женщин, может быть, именно своими пороками. Он тем больше нравился своим жертвам, чем безжалостнее их терзал.

    Как бы то ни было, именно женщины ввели его в моду, едва он вступил в свет. Уже десять лет граф де Бриссак был покорителем самых недоступных сердец, кумиром кокеток, опаснейшим соперником для других мужчин. Если ему и случалось потерпеть неудачу, он умел представить дело в ином свете, давая понять, что сумел добиться расположения, – и заставлял себе верить.

    Отвергнувшая его дама все равно значилась в числе его жертв. Он изобрел какую-то особенную манеру говорить, некий светский жаргон, который в его устах звучал как нельзя более естественно.

    Он был остер на язык, речь всегда пленяла: он либо высказывал оригинальные мысли, либо сообщал новый блеск тому, что слышал от других; он придавал очарование новизны даже тому, что пересказывал с чужих слов, и никто не мог сравниться с ним, повторяя придуманные им остроты. Он сам был творцом неповторимого очарования своей личности – и физической и духовной, – очарования, которого никто не мог ни присвоить себе, ни даже определить.

    А между тем мало было мужчин, которые не пытались бы ему подражать, и все они при этом делались весьма противными. По-видимому, эта очаровательная наглость была особым даром природы, принадлежавшим ему одному.

    Никто не мог соперничать с ним, – и сам я, в дальнейшем столь блистательно следовавший по его стопам и сумевший поделить с ним внимание королевского двора и Парижа, – даже я долго пребывал в числе неловких и незадачливых подражателей, которые, не обладая обаянием графа де Бриссака, копировали его недостатки, прибавляя их, к своим собственным. Одетый роскошно, неизменный образец вкуса и изящества, он оставался вельможей даже тогда, когда откровенно рисовался своими успехами в обществе.

    Граф де Бриссак, со всеми своими пороками и достоинствами, всегда мне нравился. Оказавшись с ним в одном обществе, я присматривался к его манерам и пытался подражать ослепительному великолепию, которым так восхищался. Матушка моя, превыше всего ценившая простоту и безыскусственность, находила нелепым светское позерство. Заметив, что я восхищаюсь графом де Бриссаком, она встревожилась. Именно по этой причине, больше чем из простой неприязни к такого рода людям, она, с трудом выносила его присутствие; но светские приличия, обязательные для людей высшего круга и соблюдаемые с неукоснительной точностью, принуждали матушку сдерживать себя.

    Граф де Бриссак вошел эффектно, как всегда, поклонился моей матушке довольно развязно, мне и того развязнее; поговорил о том о сем, потом вдруг принялся так язвительно злословить о самых разных людях, что матушка моя не утерпела и спросила, чем перед ним провинилась вселенная, что он так безжалостно ее изничтожает.

    – Помилуйте, сударыня, – ответил он, – спросите лучше, чем я провинился перед вселенной, что она, так безжалостно изничтожает меня. Я со всех сторон терплю нападки, упреки, обвинения, так что впору просто плакать. На меня клевещут, выискивают, над чем бы, поиздеваться; можно подумать, у других нет недостатков; но я, видите ли, не имею права их замечать. Кстати, вы встречали в последнее время милую графиню?

    Матушка ответила, что давно ее не видела.

    – Представьте себе, она больше нигде не появляется, – продолжал он, – я глубоко расстроен, я просто безутешен.

    – Может быть, она предалась благочестию? – предположила моя матушка.

    – Вполне вероятно, – сказал он, – рано или поздно ей этого не миновать. Она понесла прискорбную утрату: лишилась юного маркиза, который учинил ей самую непростительную измену, какую запомнит человечество. Правда, ее бросают не первый раз, и можно было ожидать, что она, как всегда, быстро утешится, – ведь к утратам постепенно привыкаешь. Но есть одно обстоятельство, из-за которого разрыв с маркизом являет собой нечто не совсем обыкновенное.

    – И что же это за обстоятельство? – спросила матушка.

    – Дело в том, что… – начал он, – но, право же, трудно поверить, что так просчиталась столь дальновидная, столь здравомыслящая дама!.. Оказалось, что у нее нет никого в резерве! Чтобы как-нибудь восстановить свое доброе имя, она пытается убедить нас, что тут замешаны возвышенные чувства. Но нет светской женщины, которой от этого не стало бы еще противнее… И хуже всего то, что изменник приводит в исполнение черный замысел: оставить освободившееся место пустым. Он расписывает несчастную даму такими убийственными красками, что отпугивает самых храбрых претендентов; и вот прошла уже добрая неделя, а утешителя нет и нет. Согласитесь, что это весьма прискорбная новость!

    – И все это, конечно, выдумка от слова до слова, – ответила моя матушка.

    – Как выдумка? – вскричал граф де Бриссак. – Да это общеизвестно. Неужели вы полагаете, что я способен возвести поклеп, и на кого? На графиню, к которой питаю самое искреннее уважение, которую высоко ценю… То, что я рассказал, так же достоверно, как и то, что графиня, как, впрочем, и божественная Граппэн, всю жизнь отчаянно белила щеки.

    Дрожь пробежала по моему телу, когда я услышал столь насмешливые речи о женщине, которую высоко чтил, и, как мне казалось, вполне заслуженно.

    – И это тоже клевета, – возразила матушка, – никогда госпожа Граппэн не белила щеки.

    – Разумеется! – парировал граф де Бриссак. – Никогда не белилась и никогда не имела любовников.

    «Любовников! Любовники у госпожи Граппэн!» – чуть не вскрикнул я.

    – Скажите еще, что о ней вообще никому ничего не известно. Да разве мы не знаем, – продолжал граф де Бриссак, – что уже лет двадцать госпожа Граппэн щедро дарит людям свое сердце? Это началось задолго до того, как она вышла за этого беднягу Мария-Анна Граппэна, между прочим – самого глупого маркиза Франции.

    Всему свету известно, что в один прекрасный день он застал ее с Д…, назавтра с другим, два дня спустя – с третьим, и наконец, наскучив привычными сюрпризами, которым не предвиделось конца, он умер, чтобы не видеть повторения сей неприятности.

    А разве не у нас на глазах было положено начало недосягаемой добродетели, которая сопутствует этой даме и поныне? И разве добродетель помешала ей дать первоначальное воспитание Такому-то и Такому-то (и он назвал имен пять или шесть), да и сам я, собственной персоной, в свое время не отказался воспользоваться ее уроками; и не исключено, что сейчас она намерена позаботиться о просвещении вот этого молодого человека, – закончил он, указывая на меня.
При этих словах я так покраснел, что, взгляни он на меня, он сразу бы заметил, что попал не в бровь, а в глаз.

    – Или она полагает, – продолжал он, – что, прячась за спиной своего Платона, в котором ничего не смыслит и, которому вовсе не следует, она будет безнаказанно назначать мужчинам свидания и морочить нам голову своей добродетелью, словно нас так же легко одурачить, как иных наивных юношей, не знающих ни числа, ни характера ее похождений и воображающих, что служат, некоей беспорочной богине и, покоряют сердце, не знавшее любви!

    Эта меткая характеристика моих отношений с госпожой Граппэн окончательно развеяла все сомнения насчет справедливости язвительных речей графа де Бриссака. Я со стыдом понял, что был обманут. И, еще не зная как, я твердо решил наказать Марию-Анну за то, что она старалась возвеличить себя в моих глазах. Если бы я, строже судил себя самого, то признал бы, что попал в ловушку по собственной вине и что хитрости, к каким прибегла госпожа Граппэн, свойственны всем женщинам вообще, – словом, что в ее поступках не больше коварства, чем в моих – глупости. Но такая мысль была либо слишком обидна для меня, либо выше моего разумения. «Как! – говорил я сам себе, – уверять, что я первый, кого она полюбила! Так недостойно злоупотреблять моей доверчивостью!». Между тем как я предавался сим неприятным мыслям, матушка отвергла нападки графа де Бриссака на госпожу Граппэн и спросила, почему он так зло высмеивает ее, тогда как все считают их добрыми друзьями?

    – Я делаю это исключительно в интересах справедливости, – ответил он. – Я не переношу лицемерных женщин, которые позволяют себе любые вольности, а сами без конца обвиняют в распутстве других, да еще твердят на все лады о своей добродетели, пытаясь обмануть весь свет. Я во сто раз больше уважаю женщин, распутничающих открыто; в них, по крайней мере, одним пороком меньше. И, кроме того, должен вам сказать, что эта Мария-Анна Граппэн сыграла со мной весьма злую шутку, злее и придумать трудно. Вы знаете госпожу де…? Очаровательное создание, достойное того, чтобы им заняться! Я представился, был принят, меня выслушивали благосклонно – словом, я чувствовал, что был убедителен. И что же? Является эта особа, и на сцену сейчас же выступают опасения, угрызения, сомнения; она внушает молодой женщине, что та губит себя, что я изменник, болтун и бог знает что еще. Словом, напустила такого дурацкого страху, что мы поссорились на целых три дня, и только сегодня я был возвращен из опалы. Скажите сами, разве такое прощают?

    Рассказав еще несколько историй про госпожу Граппэн, чтобы получше разжечь мое негодование против нее, он ушел. Матушка заметила сильное впечатление, произведенное на меня речами графа де Бриссака; не подозревая истинной причины этого, она пыталась переубедить меня, но ничего не достигла, и я отправился к госпоже Граппэн с намерением отплатить ей самыми оскорбительными знаками презрения за нелепое понятие о ее добродетели, которое она сумела мне внушить.