Фанфик Пискулюса Помещик

Представляю зеркальный фанфик рассказов Пискулюса "Помещик" и "Два шилинга"
  Фанфик (от англ. fan fiction — «фанатская литература») — любительское сочинение по мотивам популярных оригинальных литературных произведений.
***
Утреннее солнце разбудило Валю, обласкав   хорошенькое личико, пробравшись в дом сквозь окно   комнаты на втором этаже.
Дом помещика еще спал. Вернее сладко спал его хозяин, помещик Поляков, а также его жена, Елизавета Сергеевна, дама лет тридцати, всегда полагавшаяся на разумение мужа.
Она, будучи дамой слабохарактерной не смела ему ни в чем перечить, и проводила бессонные ночи из-за храпа мужа, не решаясь перебраться в свою комнату с супружеского ложа.

Помещик Поляков же, храпящий на весь дом,  был человеком с твердым характером. Он всегда имел собственные суждения по любому поводу, будь то слухи об освобождении крестьян, или сбор пшеницы его крепостными или спать его жене отдельно или нет. Утреннее солнце уже полностью завладело всем домом, и его утренние лучи сочились через окна помещичьей усадьбы, пронизывая ее на сквозь.
Было ясно, что через некоторое время все обитатели дома проснутся, а прислуга давно уже работала.
– Спаси и сохрани меня Матерь Божья пресвятая Богородица! – Валюша перекрестилась, потянулась в кроватке и сладко зевнула.
Она встала с кровати, присела над ночной вазой и побрела в ночной рубашке прогуляться комнате и посмотрелась в зеркало.Там отразилась девочка с нежными чертами лица, маленьким носиком, губы пухлые.
"Читать и писать я ленилась, - она подошла к окну, выходящему на задний двор усадьбы,  и папа меня за лень ремнем драл! Больно, зато как здорово читать сказки самой! Маменьке некогда, а дворовые неграмотные!" В оконное стекло бились мухи. А там, на заднем дворе, крепостные дворовые крестьяне уже занимались  обычными делами.

Кухарка Варвара раздувала самовар, истопник Варфоломей колол дрова, а дочурка Варвары Алена, одиннадцати лет от роду, собирала многочисленные щепки после Варфоломея в корзину.
Утро уже было жарким, и из всего было видно, что летний день будет знойным.
Валюша знала, что скоро папенька с маменькой встанут, и будет утреннее чаепитие.
Также Валюша знала, что скоро придет Глаша, горничная, чтобы Валюшу умыть и одеть. Обувать, по причине жары, было не нужно.
– Во имя пана и Сына и Святаго Духа. Аминь. Господи, прости меня, грешную! -
 Валюша перекрестилась еще раз и поплелась  обратно в кровать.- Не позволяет папенька в кровати читать! Только в библиотеке!
Глаша пришла в скором времени и стянула ночную рубашонку с Валюши, оставив стоять голышом.

– Хорошо ль спалось, барыня? – Глаша, и не дожидаясь ответа, обхватила ее наклонила над тазиком и принялась умывать холодной водой.
Валя морщилась от неудовольствия. Утренний холодный туалет она не любила, но папенька был строг и считал, что холодная вода приносит здоровье и бодрость. После умывания, расчесывания волос и заплетания косы Глаша натянула на девочку свежую, стиранную рубашку и панталоны. Повседневный сельский наряд барского ребёнка 19 века обычно не включал в себя каких-либо особенных аксессуаров.

Девочка за свои восемь лет жизни уже привыкла, что Глаша приходила, чтобы поднять и умыть и одеть ее. По вечерам она также мыла ей ноги, надевала ночную рубашку и задувала свечку, когда Валя засыпала.
– Скажи Глаша, встали ли маменька с папенькой, – спросила Валюша в то время, когда горничная заканчивала утренний туалет.
– Да уж встали, барыня, – произнесла Глаша, – велели вас звать чай пить, – добавила она.

Валюша выбежала из комнаты, оставив там Глашу, которая осталась прибрать постель, туалетные принадлежности и игрушки барышни.
Валя бежала сквозь весь дом к беседке, которую по проекту папеньки расположили на улице, и в которой вся семья любила пить чай.
Беседка была построена из древесины и покрашена белой краской, как впрочем и весь крепкий деревянный дом помещика Полякова. Когда девочка подбежала к беседке, папенька с маменькой уже сидели и ждали, когда принесут чай.
Валя вбежала в беседку и, сделав на французский манер реверанс обоим родителям, произнесла:
– Здравствуйте папенька, здравствуйте маменька!

– Хорошо ли спала, Валюша? – произнесла маменька улыбаясь, по французски.
– Спасибо маменька, хорошо, – вежливо ответила Валюша на том же языке.– Мне снилось, что я летаю как птичка!
При папе всегда надо было быть вежливой, отвечать по-английски, так как папенька постоянно грозился спанкингом, проще говоря, выпороть Валюшу на ночь ремнем в кроватке. Правда делал он это редко, но девочка боясь отцовского гнева, и на всякий случай при папеньке вела себя особо хорошо, и старалась отвечать по-английски. Папенька награждённый орденом Святого Георгия за воинскую доблесть, считал, что главная добродетель крестьян и детей –  смирение и послушание.

– Маменька, а можно я побуду птичкой?
– Можно! – разрешила мама.
– Рожденный ползать летать не может! Розог на тебя нет! – папа снова уткнулся в журнал, но запрещать не стал.
По правде говоря, Валю еще никогда не пороли розгами, хотя возраст уже позволял.
Этим утром папенька был весьма молчалив и не в духе.
Он мрачно сидел и перелистывал журнал "Календарь". Маменька сидела удобно в кресле и отмахивала от себя многочисленных назойливых слепней и мух, которые кружили в большом количестве, издавая постоянный гул. На щеках мамы румянец. Глаза зеленые, ресницы   густые.
Барыня вся такая ладненькая, крепенькая и босая по причине летней жары.

Валя тем временем сидела и поглядывала то на папеньку, то на маменьку, и после встала со места и выбежала с беседки, беззаботно подпрыгивая и размахивая руками, воображая себя птичкой.
Строгий папа говорил по-английски, мама отвечала по-французски, девочка их понимала, но читать писать на заморских языках пока не могла. Добрый дьячек, научивший Валю читать и писать по-русски, иностранной грамоты не знал.
В это время, кухарка Варвара подозвав дочь Алену, велела подать самовар на стол господам, при этом строго приказав не баловать там.

Алена осторожно взяла самовар и понесла к господской беседке.
Валя же в то время продолжала носиться по двору, подпрыгивая и размахивая руками.
Алена крепко ухватила самовар обеими руками. Алена была рябовата, нос курнос, а глаза карие и большие. Добрые такие ласковые глаза, как у коровы.
И так получилось, что во время беготни Валя задела Алену, и самовар с бульканьем упал около обеих босоногих девочек.

Кипяток разлился на траву, растекаясь ручьями по сторонам.
– Ай! – Алена от испуга выкрикнула, отскочив от кипящей лужи – простите барыня.
– Ой! – Валя взвизгнула и отскочила в сторону от ручьев кипятка.
– Валечка, не обожглась ли ты? – встревожено воскликнула маменька, забыв французский, соскочила с места, и подбежала к Валечке.
Алена стояла на месте, и мелко крестилась, надеясь, что барышня не обварилась, и что Алену не сильно накажут.
Тем временем, Даниил Иванович также подбежал к Вале, и убедившись, что с дочерью все в порядке, схватил за косу Алену, крича:

– Ты что ж это холопка удумала? Дочь мою обварить? – и таская за косу хнычущую девочку, продолжал кричать по-русски, да так, что всем стало страшно. – Ты у меня об этом пожалеешь!
– Кар! –  ворона услышав крик взлетела с крыши беседки и улетела подальше.
– Помилуйте, барин! – Алена знала, что наказание за провинность будет суровым, также она знала, как будет наказана.
И ворона раскаркалась явно к несчастью.
– Варфаламеееей! – кричал барин, кипя от гнева не хуже самовара.
– Да барин, – подошедший мужик в грязной рубахе с засученными рукавами снял шапку и поклонился.
– Барин, помилуйте! – кричала девочка.–  Простите, Христа ради!
– Пороть её! Всыпь ей розог! – прокричал помещик, передавая девочку истопнику.
– Будет сделано, как вы велите, ваша милость, – ответил Варфоломей, беря уже плачущую Алену в охапку, и понес в сторону сарая.
– Простите! – девочка брыкалась и болтала в воздухе грязными босыми ногами.

Валей овладело любопытство. Она еще никогда не видела, как порют розгами, и поэтому уж очень любопытно посмотреть, как Варфоломей будет наказывать Алену.
Валя уже было собралась идти за Варфаламеем в сарай, но папенька  велел не заходить внутрь, но и сидеть в беседке не позвал.
Ворота сарая были открыты. Варфоломей занес туда девочку и прикрыл одну воротину.
К Валиному сожалению, она не могла видеть порку как следует, но подойтя вплотную к сараю и могла слышать все, что происходит внутри и кое-что видеть в щель.

Занеся девочку, Варфоломей  поставил на землю плачущую Алену, и отодвинул от стены тяжелую скамью.
– Что хнычешь, Аленка? Заслужила! Здымай платье и ложись на скамью, пороть буду. Барин велел, – пробурчал Варфоломей.
Валюша услышала шелест развязывающегося пояска девочки.
Также послышался плеск воды и свист прутьев, рассекающих воздух.
– Добрые розги я срезал вчера, – была фраза Варфаламея, а далее последовало, – Ляг прямо, а не калачом. Дай руки и ноги привяжу!
Барышня в щелку видела, как Варфоломей привязывает девочку к лавке.
– Что ж ты, Аленка, и рубаху не задрала, уж и заду-то не видать, по чему пороть? – Варфоломей задрал рубашонку на спину девочки, оголив полностью  попку несчастной жертвы.
"Панталонов у Алены нет!" – подумала Валя; глаза её увлажнились, дыхание участилось.
– Вот теперь порядок, – промолвил одобрительно Варфоломей.
Алена лежала тихо, понимая, что молить о милосердии бесполезно.
После Валюша услыхала свист и удар о тело.
– ОЙ, АА!! – раздался жалобный крик наказываемой девочки.
– Чего орешь Аленка, еще и сечь-то не начал как следует! – пробасил мужик.
Варфоломей любил и умел работать розгою, поэтому помещик всегда поручал эту ответственную работу именно ему.

По рассказам горничной Глаши  Валя знала, что в сарае стоит бочка, в которой  Варфоломей замачивает розги и он частенько сек крепостных детей, провинившихся перед господами.
– А тебя Варфоломей сек? – Валя заинтересовалась поркой.
Ей стало как-то страшно, но в то же время любопытно увидеть порку своими глазами.
– Сей и не раз! – Вздохнула Глаша.– Варфоломей сек и меня, и других мужиков и баб. Они покорно оголяли свои попы, крестились и ложились на скамью со словами:
– Помилосердствуй, Варфоломей... – горничная перекрестилась на икону.
Валя поняла, что сейчас страшный рассказ горничной стал явью! Ей было страшно и одновременно интересно, что происходит в сарае, и обидно, что плохо видно в щель.

– Не вертись, Аленка, – снова  звучным голосом приказал мужик рыдающей девочке.
Валюше было очень плохо видно, но она хорошо слышала продолжение порки.
– ОЙ, АА!! ОЙ, АА!! ОЙ, АА!! ОЙ, АА!! ОЙ, АА!! ОЙ, АА!! – раздавались звуки розги и крики девочки.
– Не вертись,  счас поясницу вожжей привяжу! – снова послышался громкий голос Варфоломея сквозь истошные крики и плач девочки.
Через некоторое время раздалась новая порция ударов.
– ОЙ, АА!! ОЙ, АА!! ОЙ, АА!! ОЙ!
– Помилуйте, Варфоломей Игнатич, я более не буууду! – кричала девочка.
– Э, нет красавица, я тебя еще не высек!  Счас розгу сменю, – сказал мужик, и снова в глубине сарая послышался плеск воды и звук прута, рассекающего воздух сквозь плач Алены.
И в сарае раздалось с новой силой:
– ОЙ, АА!! ОЙ, АА!! ОЙ, АА!! ОЙ, АА!! ОЙ, – девочка кричала на этот раз более истошно.
– А это тебе наперед! –  мужик, снова ударил  Алену.
Девочка заорала снова, но постепенно стала затихать, и крики перешли в плавные всхлипывания и плач.

– Вот теперича с тебя будет, Аленка! – проголосил Варфоломей, оценивая результат работы.– Ты  сегодня так орала, что всех лягушек в пруду перепугала.
– Ну, не хнычь, дай развяжу. Щас пойдем тебя барину показывать, – сказал мучитель все еще рыдающей от боли Алене.
– Чай можешь идти, вставай, вставай, поганка, – доносился голос из сарая сквозь продолжающийся плач наказанной девочки.
– Маа-меньк-аа поо-рет не та-ак сильно, – посетовала девочка сквозь плач.
– То маменька, а то я, – проворчал грозно Варфоломей.
– Не хнычь, мама салом смажет, к субботе все пройдет. Да смотри более не балуй, а то снова выдеру, – продолжал мужик.
– Меня-то драли шипче, а я тебя высек любя! Ты мне как дочь, Аленка. Вот женюсь на твоей мамке, и будешь ты мне дочерью. Батьку-то твоего уж три года как медведь задрал. Мамке-то твоей уж совсем без мужика нетерпимо. Вот спрошу у барина позволения, и женюсь на твоей мамке. Чай разрешит, – не унимался Варфоломей, успокаивая все еще всхлипывающую Аленку, поглаживая и трепля её по голове.
– Ну пойдем, будешь у его светлости Ивана Данилыча прощения просить. Чай можешь ходить? – произнес мужик.

– Могу,  – простонала Аленка и побрела с Варфоломеем к выходу из сарая.
Валечка побежала обратно к беседке, впечатленная и немного испуганная происшедшим.
Она подумала, что если Алена снова провинится, то папенька снова велит её высечь, и Валечка сможет спрятаться в сарае и пронаблюдать всю сцену порки своими глазами.
Но вот, Валюша подбежала к беседке с криками:

– Папенька, Маменька, Варфоломей уже высек Алену!
– Поделом ей, разбойнице, – маменька отставила чашку с чаем.
– Надеюсь, Варфоломей её хорошенько выдрал, – промолвил папенька, откладывая журнал.

И в тот момент, все посетители беседки увидели Варфоломея, бредущего вместе с Аленой. Алена прихрамывала, и её голые ноги были по щиколотку в грязи, а глаза красны от слез. Она подошла вместе с истопником к беседке, опустив голову и не смея посмотреть в глаза господам. Господа же наоборот, внимательно рассматривали девочку, пытаясь с первого взгляда определить, достаточно ли она наказана за ужасную провинность. Первым заговорил Варфоломей:
– Вот ваша милость, выпорол!

– Ну, будешь еще самовары ронять? – произнес помещик, прищуривая глаз, по-русски.
Девочка смутилась и опустила глаза.
– Не буду, ваша милость, – ответила Алена, шмыгая носом.
– То-то, подлюка, – снова произнес помещик. – Mom didn't flog you enough! (Мало тебя мама порола!– англ.)

– А ну, Варфоломей, покажи-ка свою работу, –  помещик, вытер с лица пот клетчатым носовым платком.
Варфоломей развернул Алену задом к беседке и задрал рубашку, выставив на показ попу и часть спины.
На попке Алены виднелись красные рубцы, которые причудливо переплетались между собой.
Одни из рубцов располагались выше ягодиц, переходя тем самым в область спины, другие находились ниже, переходя на ноги.
Там как раз были самые чувствительные  места на теле, и каждый раз, когда розги попадали на те самые места, тогда Алена кричала особенно истошно.
"Розги - это не ремешок на ночь от папы!" - Поняла девочка, увидев результат работы Варфоломея.
– Ну что ж, Варфоломей, довольно!– с довольной улыбкой на лице произнес помещик Поляков.
Мужик отпустил рубашку Алены, и она скатилась на ягодицы девочки.
– Проси прощения у Ивана Данилыча!– приказала помещица Полякова.
Варфоломей подтолкнул Алену, и она подошла по ближе к Валечке, и все хлюпая носом, произнесла:
– Простите ваша милость,я более не буду!
– Ну что ж, я тебя прощаю, – надменно произнесла барышня.
На какое-то время Валюше даже стало жаль выпоротую Алену. Ведь она на самом деле не виновата, что её толкнули и она уронила самовар, но папенька распорядился строго высечь дочь кухарки.

Папенька был для Валечки идеалом, заслуживающим подражания. Папенька был всегда прав, даже когда на ночь порол ее ремешком. Девочка, лежа в кроватке с задранной рубашкой всегда лежала смирно, позволяя отцу себя выпороть. Если он что то велел, то это должно было быть исполнено тот час.
Папенька был строг, но никогда не бил Валечку розгами, хотя он уже давно намеревался дать дочери вместо ремня ивовых прутьев, но маменька его каждый раз отговаривала.
Она также была сторонницей воспитания с розгами, и старший брат Валечки, гимназист, нередко получал мокрого ивняка, но ей было все же жалко свое младшее чадо, и она хотела дождаться, когда Валечка более подрастет для первой встречи с розгой.
Валечка, потирая попу после папиного ремешка, все же была уверена, что розги – удел только дворовых крестьян и гимназистов, поэтому она могда шалить как хотела, зная, что почти все ей сойдет с рук. А папа ее любит и жестоко, как Алену  не накажет.
Но постепенно, жалость к бедной Алене прошла, и она даже намеревалась уличить Алену в какой-либо провинности, и тут же рассказать папеньке, чтобы он позвал Варфоломея, и Валечка смогла бы подсмотреть порку Алены.
– Ну да ладно, будет! – воскликнул весело помещик Поляков. – Пусть ступает к приказчику, он ей работу даст, - продолжал помещик в таком же веселом тоне.

Варфоломей что-то тихо шепнул на ухо Алене, и он тот час же сорвалась с места и побежала в сторону сарая, иногда мелькая выпоротой попкой, выглядывающей из-под короткой рубашки, когда та вилась на ветру. Девочка забежала в сарай и
через некоторое время выбежала оттуда уже в платье. После этого она, слегка прихрамывая, не оглядываясь по сторонам, убежала в сторону полей, на которых крестьяне убирали сено.
– di boire du the, Valechka (Иди пить чай, Валечка! – франц.) – нежно позвала маменька, все продолжая сидеть в своей беседке.
– Конечно, маменька!– ответила дочь.
Валя уселась на стул, и к господам подошла кухарка Варвара, принеся с собой пирожки.
Она с настороженностью смотрела на господ, а также на их дочь, зная, что ее дочка была только что выпорота за

неосторожность с самоваром.
 Варвара была грубой женщиной, и поэтому не очень хорошо относилась к дочери, но все же, по-своему любила и секла её по  субботам.
Но если она совершала какие-либо другие провинности в будние дни, или самой некогда было, то она просила Варфоломея за стакан водки.
Но все же, Варфоломей считался лучшим экзекутором.
Он умел правильно нарезать розог и вымочить их в соленой и подкисленной уксусом воде.
В отличии от настроения он мог доставить девочке с помощью розги нестерпимую боль или пожалеть и выпороть не очень жестоко и и не очень больно, что та могла сразу сесть на деревянную скамью, на которой только что была выдрана.
Варвара налила Вале чая и поспешно удалилась, осторожно, с опаской озираясь по сторонам. Валя принялась   пить чай с пирожками, выпив его в один миг, хотела было сорваться купаться, так как время купания летом недолгое. Однако официально купаться можно с Иванова дня. (7 июля по новому стилю). Заканчивался купальный сезон 2 августа в Ильин день.
Многие верили, что после этого многократно возрастает риск утонуть. Утонуть считалось большей бедой, чем скончаться от естественных причин. Существовало поверье, что души утопленников остаются неприкаянными и пополняют ряды различной нечисти. Отец же остановил дочь и сказал:
– Постой, Валя! Сегодня купайся, а завтра с утра к нам придет пан Азулевич, который тебя будет учить уму-разуму.
Он строгий, и поэтому будет наказывать за каждый проступок!Наконец папенька отложил журнал и произнес длинную фразу, значение которой Валя разумела не сразу:

– Уж девятый тебе годик пошел Валюша, пора и науку познавать. Я вчера позвал пана Азулевича. Он тебя будет учить и грамоте английской и французской. А коли будешь ленивой и непослушной, то он тебя и наказывать будет. Строг пан Азулевич, но справедлив! – произнес папенька с достоинством. 
– Может не стоит звать пана Азулевича, он слишком строг. Может нам, Даниил Иванович, выписать учителя из Франции, – спросила маменька у мужа.
– Что ты Лизанька, – возмутился муж, – все французы воры и пьяницы. Ничему они не научат нашу Валю, только что и вдолбят  "мерси" да "оревуар", и никакой грамоты. Жулики они все! Не позволю! – разозлился Данила Иванович. – А я с паном Азулевичем не одну войну прошел! И языки он знает, и грамоту и обхождение!
– Да, папенька, – ответила Валечка, убегая купаться.
Валечка бежала горячей тропинке к реке. Она думала, что завтра она начнет французскую азбуку и потом, выучив ее, сможет читать все книги из библиотеки отца. Но если она даже и будет непослушна, то Азулевич пожурит её, как это делал старый добрый дьячек, обучавший русской грамоте, и на этом они сойдутся с миром. В крайнем случае, когда у дьяка не хватала терпения, он жаловался папе, и тот на ночь порол ее ремешком в кровати.
Валя вернулась домой к обеду. После купания она весьма устала и была голодна. Папенька был в библиотеке, а маменька гуляла в саду с белым зонтиком. Валя уже хотела обойти весь дом, но была остановлена Варфоломеем. Он учтиво поклонился
и произнес:

– Барин, ваши папенька с маменькой велели с вас мерки взять, – и Варфоломей подошел к девочке и измерил веревкой её рост с поднятыми руками.
После этого, мужик удалился. Валя съела с родителями обед и после этого убежала гулять на реку.
Вечером же Валю ждала неожиданность. По возвращению с прогулки она пошла в свою комнату и обнаружила там гладкую, широкую, деревянную, покрытую чистым домотканым половиком только что выструганную скамейку. Он села на нее, и посидев
какое то время, забыла о ее существовании.
Вечером пришла Глаша и как обычно вымыла на ночь ноги барышни и уложила Валечку спать.
– Глаша, а тебя секли розгами?
– А как же? Без розги воспитывать никак нельзя! Когда мне исполнилось только три года, отец сходил в рощу и срезал прут с орешника и сказал мне, что уж время попробовать розги, и стянув задрав рубашку, переложил через колено.
– И было больно?
– На то и розги, чтобы больно! Тогда я орала как поросенок, и прикрывала  попку ручками, а отец сек меня, приговаривая:
– Будет тебе наука доченька, так оно порют-то! После того, как отец отсчитал первые   розги, маменька унесла меня, раздела догола, положила на печку животом вниз и приложила большой капустный лист на попку.
– А зачем лист капусты?
– Так легче! И так, меня секли на лавке по субботам, а когда стала работать в барской усадьбе, пороли не только по субботам после бани, но и за все другие провинности в будние дни.
Вскоре Валя уснула, и Глаша задула свечку.
Вале снилась скамья в сарае и порка. При этом секли ее, а Алена подсматривала. Сладкое томление посетило во сне Валю.
Это было нечто среднее между страхом и любопытством. Ее сердце билось как никогда от огромного волнения.

II.

Следующее утро было обычным в жизни Вали. Она, как обычно, проснулась до прихода горничной у успела прочесть свои молитвы. Глаша  её  умыла и одела.
Валя спустилась вниз к беседке пить чай и завтракать.
Маменька с папенькой уже сидели и ждали самовар как и накануне.
Валя подумала, что было бы весело, если Алена снова уронила бы самовар, а Варфоломей бы высек неосторожную Алену.
Валя стала снова бегать по двору, размахивая руками.
Она надеялась, что вот уже скоро Алена выйдет с самоваром, она опять его уронит, опять её будут пороть.
Услышать снова крики страдающей Аленки было для Вали заветным желанием.
Тайно для себя, в глубинах души, Валя сама хотела выпороть несчастную девочку.
"Если бы только папенька позволила, – думала Валя, – я бы заставила её орать истошнее!"
 Но это были только мечты маленькой барыньки.
Алена выносила самовар.
Валя, снова устроив игру в птичку,  уже собралась снова задеть  крепостную девочку, но Алена, попа которой хорошо помнила вчерашние побои, проворно увернулась от барской дочери, даже не обижаясь на явную провокацию.
Валя не ожидала такого поворота событий, и поэтому была очень разозлена внезапной верткостью холопки.
Она раздражительно фыркнула, топнула босой ногой, всей душой питая ненависть к дочери кухарки, но понимала, что теперь уже ничего не сможет поделать. Порка из-за самовара сорвалась.

Валя уже впала в раздумья, в каких бы других грехах уличить Алену. Она стояла молча в раздумьях, засунув безымянный палец в рот. Он бы могла так еще долго стоять, но маменька позвала Валю пить чай, и она со вздохом удалилась в беседку.
Каково же было удивление Вали, когда он кроме папеньки с маменькой, увидела мужчину в кафтане французского образца.
Он был высокий, плотного телосложения, носил рыжую бородку. Валя стала более пристально разглядывать гостя, но папенька отвлек её, приказав:
– Поклонись пану Азулевичу, дочь!

Валя испугалась грозного голоса папеньки и сделала глубокий реверанс. Поклон по-французски босой девочки в летнем платье был немного комичен.
С первого взгляда, пан Азулевич не показался Вале добрым человеком. У него были страшные костлявые руки с кривыми пальцами, а из-под плотно посаженного на голову клобука выглядывали злобные глаза и нахмуренные брови.
Пан Азулевич был из разорившейся польской шляхты, после ранения на войне с турками занимался обучением детей иностранным языкам и хорошим манерам.
С папенькой и маменькой он держался на равных, не лебезил, держался со спокойным достоинством потомственного шляхтича

Он был весьма строг и в вопросах воспитания был весьма сведущ.
Он прекрасно знал, как правильно втолковать недорослям французскую и английскую грамоту, хотя половину времени для обучения дети проводили на скамье, уложенными на живот и задранными рубашечками и голыми попами.
Детишек пан Азулевич драл от души: жгучие розги больно впивались в попки, оставляя кровавые рубцы.
Пан Азулевич был пожалуй самый жестокий экзекутор во всей Орловской губернии. Злые языки поговаривали, что пан Азулевич не прочь и в половых отношениях позабавиться по-гречески с деточками, но это были только грязные сплетни про
столь всеми уважаемого человека.

– Русскую грамоту поди знает? – метко заметил пан Азулевич, внимательно разглядывая Валю. – Поди, барынька еще не порота как следует?
Он без труда отвечал папе по английски, а маме по-французски.
– Грамоте русской знает. Дьячек ее выучил, но розог не пробовала!  Ремня правда получала! Но мы уж тут с матушкой Елизаветой Сергеевной уж собирались попороть Валечку. Да, Елизавета Сергеевна, право же все отговаривала, жалела, мол мала еще для розог, говорит! – Помещик Поляков.
– Дитя без розги портится, – коротко изрек Азулевич.
"Это они меня собрались пороть?  – подумала Валя. – Этого не может быть!"
– Коли буду учить, буду и пороть, – договорил Азулевич, допивая чай.
– Право же порите, порите. Да порите так, чтоб Валя розги боялась как черт ладана. – Добавила маменька. – Давно уж пора... Уж баловная она у нас выросла.
А коли в пансион благородных девиц поступит да и опозорит там батюшку с матушкой, что тогда? Уж пора и розгу знать!– не переставал рассуждать папенька.
– Вы уж, пан Азулевич, порите её за учебу, а я его буду пороть по субботам как полагается!– не унимался помещик Поляков.

– Как же так, папенька, меня пороть, право же не надобно. Пусть лучше пан Азулевич выпорет вместо меня Алену, а я не желаю, – заявила с испугом и недоумением Валя по-русски.
– Нет доченька, тут тебе не Англия, где за господ получают розги слуги, настало время тебя воспитывать. С этого дня тебя теперь будут пороть!– твердо заявил папенька.
– Так доченька, дабы дети были умными и послушными – их порют. И тебя выпорют, – сказала маменька, поцеловав Валю в лобик. – Порка это не грех! Это наказание от самого Господа!
Валя была растеряна и напугана. Она никак не ожидала, что её  высекут, как дворовую девку. От неожиданности и растерянности девочка чуть не заплакала.  Она была знакома с отцовским ремнем, так как её еще никогда не пороли розгами, но по истошным крикам Алены она могла предположить, что это очень больно.
После увиденного и подслушанного в сарае она вполне могла представить, как секут девочек. Тем более будет пороть не сиволапый мужик, а польский шляхтич, которого она впервые видит.
Валя не выдержала и убежала в поле у усадьбы, сломя голову.
 
Папенька рассерженно посмотрел Вале вслед.
– Надо пороть, – угрюмо произнес пан Азулевич.
– Сегодня, батюшка, и выпорем, – ответил помещик Поляков.
Папенька отправил Варфоломея разыскивать дочь в поле, а он, найдя её там, привел домой, поставив перед Азулевичом.
Валя, глядя на взрослых, молчала. Она не верила, что эта выходка дорого обойдется ее попе.
Азулевич строго смотрел на девочку, и не смотря на летнюю жару ей стало зябко.
– Пороть буду, ступай в свою светелку и жди, – приказал пан.
Валя совсем испугалась, и не найдя ничего лучшего заумоляла:
– Не надо, простите, не надо меня пороть!
– Когда выпорю – прощу, – обрубил пан Азулевич. – Почто удрала? Заработала прибавку!
Валя, услышав о прибавке, совсем отчаялась. Маменьки, последней надежды на спасение, не было рядом.
– Иди к себе наверх и жди пана Азулевича! – грозно скомандовал отец.

Валя, опустив голову и потупившись, поплелась в свою комнату.
"Меня, как крепостную, на скамью и розгами!" – Войдя в свою комнату, она села на постель. Оглядевшись по сторонам, он ничего нового не увидела. Но, пройдясь еще раз глазами по комнате, её взгляд упал на скамью, принесенную на кануне. И
тут Валя поняла!
"Это же скамья сделана специально для меня! Папенька знал, что учитель будет наказывать  розгами, и поэтому распорядился выстругать эту скамью! И меня высекут, как крепостную девку в сарае!"
Валей завладела обида и чувство горести и страх. Перед её глазами стояла  попа Алены, иссеченная безжалостными розгами, в красных разводах и кровавых просечках.
Валей овладел панический ужас. Неужели и с ней поступят так же? В конце концов, нервы девочки не выдержали, он расплакалась, уткнувшись носом в подушку. Валя вслушивалась в любые шорохи, чувство страха перед будущим наказанием гнетило девочку.

Страх сдавливал ей грудь, в животе что-то щекотало, а дыхание было не ровным. И вот, в коридоре послышались шаги. Валя побледнела, но, вслушавшись в ритм этих шагов, он понял, что это пришла Глаша. Зачем? Она тихо вошла в комнату, прикрыв за собой дверь. Валя посмотрела на нее с недоумением. Неужели она будет пороть?

– Зачем ты пришла, Глаша? – спросила Валя, лежа на постели на животе и смотря на горничную из-за плеча, немного приподнявшись.
– Папенька ваш, Данила Иванович, велел вас раздеть, барыня, – ответила Глаша, поднимая Валю с постели.
Она поставила девочку перед собой, и принялась раздевать. Сначала, она сняла с Вали платье.
–  Так ведь спать еще рано! –  голос Вали  дрожал. – Глаша, скажи, больно ли, когда порют?
– Кому как, барин, – ответила горничная, – нам, подневольным, очень больно! На нас господская воля.
– Папенька ваш послал Варфоломея за розгами, – добавила Глаша.
– Глаша, а тебя часто пороли?– спросила девочка.
– Пороли барыня, часто пороли, – спокойно ответила горничная.

Глаша была вообще неразговорчивая девушка. Она старалась лишний раз не разговаривать с господами.
Особенно она боялась барыню, так как Глаша была моложе барыни, да и помещик Поляков, муж барыни, оказывал Глаше всяческие знаки внимания, что очень тревожило ее.
Он несколько раз насильно ее целовал, а однажды даже пытался изнасиловать. Но Глаша вырвалась от цепких рук помещика и убежала, после чего то же Варфоломей крепко высек ее за пустяковую провинность.
Валя стояла на полу около постели совсем голая. Она поняла, что уже скоро рпн Азулевич придет пороть.
Страх все более пронизывал тело ребенка.
– Неужели господь не помилует? – Из грасного угла святые строго смотрели на девочку.
Не смотря на жару, от страха, тело Вали покрылось пупырышками.
Валя от растерянности и горя села на край кровати. В коридоре послышались грузные мужские шаги.
– Пан Азулевич!– пронеслось у Вали в голове. Дверь распахнулась, и на пороге показался Варфоломей. У него в руках была деревянная кадка, из которой торчали около двух десятков длинных и ровных ивовых прутьев.

– Вас уж раздели, – проголосил Варфоломей, так хитро улыбнувшись, как умеют только мужики Орловской губернии.
"Весь дом узнает, что меня высекли!" – поняла Валя.
– Папенька ваш уж с отцом Азулевичом чай допивают. Скоро уж придут, – добавил мужик и поспешно ушел.
Валя уже смирилась в душе с участью перенести первую  в жизни порку, но ожидание печальной участи было хуже всего.

Валя чуть не расплакалась, но не желая плакать перед холопом, сдержалась. Варфоломей ушел.
– Где же маменька? – В ту минуту для Вали маменька стала очень дорогой. Она наивно думала, что маменька сможет спасти.
Но она не пришла.
"Все взрослые были   за одно – за мою порку!" – Валя крестилась на иконы и в глубине  души надеялась, что сейчас придет добрая сказочная фея, которая скажет: Валя, я заберу тебя с собой!

Но вместо доброй феи, на пороге появились пан Азулевич с Папенькой.
Папенька с умилением посмотрел на голенькую дочь, сидящую на краю   кровати. Только серебряный нательный крестик напоминал о том, что девочка не холопского рода. А пан Азулевич осмотрел беглым взглядом тело девочки и, перекрестившись на красный угол, сказал:

– Ну, приступим, с Богом!
Папенька подошел к  дочери, встав подле неё. Пан Азулевич выдвинул на середину комнаты скамью для порки, а кадку с розгами и поставил  около скамьи. Валя сидела и с ужасом наблюдала за действиями взрослых. Пан, снова перекрестясь, промолвил ужасные для бедного Вали слова:
– Ну, ложи отроковицу.
Папенька взял за плечи дочь и, подняв с постели, повел к лавке. Эти несколько шагов казались Вале адом. Ноги не слушались, а страх уж полностью сковал все тело.
Отец подвел Валю к лавке, и они остановились около нее.
Девочка перекрестилась, беглым и испуганным взглядом осмотрел скамью, розги, пана Азулевича и папеньку. Недолгую паузу прервал отец:
– Валя, ляг на скамью. На живот!
Валя медленно, с чувством глубокого ужаса, с дрожью во всем теле, растянулась вдоль скамьи.
Сердце девочки билось в ритме барабанов, в которые бьют на площадях во время казни.
В ожидании первого удара, она напряглась, зажмурилась. Её попка сжалась, и по бокам   ягодиц образовались впадины. Валя с ужасом и дрожью ожидала удара. Тело несчастной дрожало.

– Открой глаза, – приказал папа.
Пауза перед ударом все затягивалась. Валя осмелился и посмотрел из-за спины, приподняв голову. Оказалось, что пан Азулевич достал прут из кадки и, проверил его   на гибкость.
– Что, не терпится розги отведать? – ехидно справился пан, поднеся прут к лицу девочки.
–  Прут перед поркой и после нее поцеловать надо! – Уточнил папенька.
Девочка молча поцеловала прут и отвела испуганные глаза, уткнувшись носом в скамью.

– А ну, отроковица, вытяни вперед руки, – добавил пан со знанием дела.
Валя вытянула руки, на миг расслабилась, но почувствовав как ремешок стягивает запястья, вспомнила зачем она здесь, её тело сжалось. Ягодицы  стали напоминать пару зачерствевших белых булочек. Она затряслась. Холодная дрожь с новой силой прокатилась по детскому тельцу. Пан, привязывающий лодыжки, это заметил. Он с недоброй ухмылкой произнес:
– Не боись, отроковица, я тебя на первый раз не сильно. С десяток одним прутом всыплю, и будет! Пока.


Валя, помня что папа не любит споров и сопротивления при наказании,  сделала все так, как приказал пан.
– Претерпевай, Вадя! – папа широко ее перекрестил.
Внезапно девочка услышала резкий свист и почувствовала, как прут врезался в кожу. Она еще секунду не могла осознать: больно это или нет.
Но вдруг на   ягодицах вспыхнул пожар. Казалось, что  попу разрубили пополам. Такой резкой боли девочка еще никогда не чувствовала. Затаив дыхание, Валя  помолчала, но после второго удара душераздирающий крик вырвался из горла девочки. На попе появились  первые красные полосы.

– Так оно и бывает с непослушными и ленивыми девочками!  – выкрикнул папенька, увидев, как пан замахивается розгой, чтобы нанести следующий удар.
Валя от боли стала извиваться на лавке.
– АА!! ОЙ, АА!! ОЙ, ААААААААА!! – Она, корчилась на привязи, извиваясь, пыталась высвободить руки, приподнимала зад, её лицо исказилось в гримасе боли и страданий.
Пан нанес следующий удар.
– АА!! ОЙ, АА!! ААААААААА!!!! Нет! – Раздался отчаянный вопль девочки. Попа более не была молочно-белого цвета. Она сжалась и вся была покрыта красными полосами и рубцами.  – не надо!
– Пойдем. Водки выпьем за Валино здоровье и за науку! – предложил папенька. – Только на кровать ее перенести надо!

Валя не помнила,  как ее отвязали от лавки и отнесли на постель, как мужчины ушли...
– Розгой в могилу ребенка не вгонишь, а калачом не выманишь. – Глаша пришла, чтобы смазать следы и обмыть лицо.
– Глаша, мне так больно! Так стыдно! – всхлипывала девочка.
– Господь терпел и нам велел! – Валя была уложена на кровать животом вниз. Служанка принесла с собой гусиное сало, и, сев рядом с девочкой, принялась смазывать раны.
Валя продолжала всхлипывать, уткнувшись лицом в подушку.

– Окончательно в себя Валя пришла только тогда, когда Глашка стала смазывать иссеченную попу гусиным салом.
Лицо девочки было залито слезами и соплями. Ей было стыдно, что весь дом узнает о ее беде, что она лежит  совсем голая. Что она рыдает...
– Благословил папенька…– Её тело вздрагивало при каждом всхлипе. Так у Вали началась новая жизнь.