ДОЛЯ часть 1. 3

Часть I. «...ЕДУТ И СМЕЮТСЯ, ПРЯНИКИ ЖУЮТ...»
(I.3)


Губительная для Российской Империи военная кампания на Дальнем Востоке, а затем и события 1905 года ввергли бывшего вятского помещика в состояние глубочайшей депрессии. К политическим событиям, низвергавшим основы бытия, добавились семейные проблемы.
Анне исполнилось пятнадцать, а Лизе – двадцать один год. Поучившись пять лет в частной гимназии Любимовой, средняя дочь пришла к выводу, что дальше тратить свою молодую жизнь на получение никчёмных знаний не хочет. Если с «науками» её пытливый ум ещё как-то мирился, хотя некоторые уроки казались Ане страшно занудливыми, особенно с началом весны, то обязательные уроки рукоделия с ежегодным «повышением мастерства» доводили её сначала до слез – в первых классах, – а потом, в старших, до тихого бешенства. Вышивка крестом, подрубка салфеток, полотенец, платков, шитьё постельного белья и детских передников, починка белья и платьев, французский шов, сквозная строчка, прорезные и воздушные петли...
Последней каплей стала чулочная штопка. На рабочем месте гимназистки Анны Ивановой оказались разорванные нитки и изрезанные на мелкие кусочки чулки, а сама ученица не появлялась в гимназии три дня. Это вопиющее нарушение гимназических правил потребовало немедленного прибытия для переговоров с директором всех членов семьи. Аня ехать в гимназию отказалась и демонстративно отправилась на прогулку, прихватив с собой крайне удивлённую горничную.
События в гимназии и необходимость разговора с директором произвели на Петра Алексеевича крайне гнетущее впечатление. Да и весь весенний день не задался с утра.
До завтрака, мучаясь непонятными болями в желудке, он попытался поговорить с Аней напрямик, по-простому, но наткнулся на ледяную, неприятно удивившую его «стену».
– Papa, оставьте её, – тихонько прошелестела ему на ухо Лиззи, подхватив его под руку и сопровождая в столовую.
Пётр Алексеевич несколько раз недоумённо оглянулся на запертую дверь комнаты, перед которой он проторчал почти двадцать минут. Средняя дочь даже не впустила его к себе! Как такое могло получиться? Завтракали они вдвоём, Ане отнесли поднос в комнату.
Удручённый отец, привыкший к тому, что он может разрешить любую детскую проблему, оказался не готов к жизни с подросшими дочерьми.
– Лиза, – пытался выспросить он старшую всю дорогу, пока экипаж вёз их от дома к гимназии, – но ты же себя так не вела!
– Дорогой мой папочка, – снисходительно улыбнулась Елизавета, – я в этом возрасте была провинциальной девочкой, а Аня – давно уже столичная барышня, нервная и впечатлительная.
В кабинете директора гимназии, строгой полноватой дамы с высокой причёской, плотно затянутой в серое, Пётр Алексеевич совсем сник.
Сидя в чуть тесноватом для него кресле, монотонно кивал, уставившись в одну точку. Он совсем изнемог от длинной, хорошо подготовленной речи. Через несколько минут, после фразы «...подрывание устоев...», задумался о политике и совсем потерял, так сказать, нить директорского монолога...

...В гимназию в нанятой пролётке ехали почти час. После жутких январских событий[ Имеется в виду 9 января 1905 года, «кровавое воскресенье».
] на городских улицах, даже центральных, чувствовалось напряжение. Горожане передвигались преимущественно в экипажах, и их было слишком много, движение стопорилось. На тротуарах можно было увидеть только простолюдинок с корзинками да дворников в широких тулупах, закрывающих собой проходы во дворы. На каждом перекрёстке дежурили несколько полицейских.
Опасаясь холодного утра, он надел тёплое пальто. Но пока они почти шагом добирались до гимназии, неверное питерское солнышко внезапно разогрело, и Петра Алексеевича распарило. И теперь, теснясь в кресле посреди директорского кабинета, он чувствовал себя вспотевшим и неопрятным, что настроение никак не улучшало...
– И я должна заметить вам, что никаких вольностей мы в нашей гимназии терпеть не можем, так и до прокламаций можно докатиться. Вы слышали, что случилось в гимназии Императорского человеколюбивого общества? Там громили классы! Провели какое-то ужасное собрание и не пускали преподавателей на уроки!
– Да как вы смеете, сударыня, приписывать моей дочери такие злодеяния! – Пётр Алексеевич встрепенулся, как старый боевой конь при звуках трубы. Начальствующая и оттого очень уверенная в себе дама даже несколько отстранилась и посмотрела на него с немым укором.
Лиззи, вцепившись в руку отца, вежливо улыбнулась директрисе и произнесла:
– Вы, пожалуйста, простите papa. Он очень промонархически настроен, и для него даже мысль о том, что кто-то из его семьи может выступить подобным образом, просто ненавистна.
Все это время Елизавета Петровна вела себя как настоящая светская дама. Она элегантно покачивала головой в такт директорской речи, как будто соглашаясь с каждым произнесённым словом. Вовремя сопровождала речь возгласами «Ах!» и «Неужели!» и произвела самое благоприятное впечатление. На самом деле, она страшно боялась, что Аня, увлёкшись своей ненавистью к рукоделию, на волне революционных студенческих выступлений принесла в гимназию одну из прокламаций, что несколько дней назад подсунули в корзинку их горничной, пока та бегала за «соловьевскими бутербродами» к Палкину. Лиззи пробежала тогда глазами одну такую бумажку и совсем не поняла, какое отношение к «освобождению России от тяжкого гнёта» имело требование отменить изучение, а главное – экзамены (!) по греческому языку.
Аня прочитала каждую бумажку внимательно, как всегда читала все, что попадало ей в руки. Пренебрежительно сморщила носик и, скомкав, отбросила их в сторону. Вроде бы горничная сказала, что потом бумагу использовали для растопки, но кто знает? Характер у Ани упрямый, тем более ей уже исполнилось пятнадцать...
Себя в пятнадцать лет Лиза почти совсем уж и не помнила. Петербургская жизнь развлекала и увлекала её. В первый год, вместе с баронессами фон Людевиг, они объездили все интересные и модные места, побывали на всех премьерах. Им было все занимательно и везде весело, провинциальным барышням с радостным восприятием новой жизни.
Затем последовали настоящие столичные увлечения – сочинение стихов и сами сочинители, лёгкое – дачное – увлечение актёрством... Как-то в руки попал журнал «Ребус», и Лиза стала готовиться стать «медиумом», одновременно много времени посвящая мистике и нумерологии. Её комната заполнилась книгами и таблицами. Ночи напролёт она высчитывала по одной ей понятным формулам «колебательные волны» между датами событий... Накануне встречи с директрисой она точно просчитала, в какой час им надо выйти из квартиры, сколько раз постучать в дверь директорского кабинета, с тем, чтобы для Анны события приняли благоприятный оборот.
К счастью, Лиззи не ошиблась. Очнувшись от очередной задумчивости, Пётр Алексеевич с изумлением осознал, что его вмешательства, собственно говоря, уже и не требуется. Его дочь и директриса мирно щебетали о новом курорте на Рижском взморье, куда Анну надо немедленно везти лечить нервы.

По дороге домой Лиза рассказала отцу, что Аню до конца учебного года будут считать приболевшей, а переводные экзамены она сдаст индивидуально, скорее всего, экстерном.
– Как тебе это удалось, солнышко моё, совсем не понимаю, – удивлялся отец. – У меня только от монотонного голоса этой дамы голова совсем пустая стала, гипноз какой-то!
– Какой ты смешной, papa, – Лиззи легко поцеловала отца в щёку. – Прикажи извозчику к Елисееву нас отвезти. Купим вкусностей, отпразднуем Аннино освобождение. А и правда, Пётр Алексеевич, –продолжила старшая дочь, – свезите нас уже на море. Мы с Аней подурачимся немного, пока сезон не начался, а то потом неловко будет.
– Лизонька, как же мы уедем, а Алёшка?
– А за братом ты сможешь съездить в начале лета, когда его экзамены закончатся, и привезёшь к нам.
Вечером две любимые дочери безо всякого труда уговорили разомлевшего от еды и «рюмки чая» отца ехать на «морскую дачу» немедленно, как только погода позволит, подсознательно стремясь начать своё лето как можно раньше. Как будто чувствуя, но ещё не зная, что это последнее совместное лето семьи.

Гайнаш, лето 1910
– Аня, мне ждать тебя? – облокотившись на руль велосипеда, Алексей с надеждой смотрел на открытое окно в комнате его сестры на втором этаже. – «Ярко-пенистых волн переливы затихают, пурпурно горя, берега задремали лениво, запылала пожаром заря»[ Строчка из стихотворения Виктора Гофмана «В лодке» (1902 год), молодого московского поэта-символиста.
], – процитировал юноша немодного уже поэта, – мы же хотели ещё покататься и солнце проводить...
Сидя на утопающей в цветущем хмеле маленькой терраске со вчерашней недочитанной газетой и третьей чашкой послеобеденного кофе, Пётр Алексеевич, сняв пенсне, с удовольствием разглядывал своего сына. Он любил вот так, исподтишка, когда не видели, что отец смотрит, любоваться и тихо радоваться... дети, Слава Богу, получились...
– Вспомни философов, брат мой! – послышался голосок Ани, высунувшись из окна, она торжественно продолжила. – Благородный муж с достоинством ожидает велений Неба. Низкий человек суетливо поджидает удачу.
– Это опять твои любимые греки, – задрав голову, крикнул ей Алёша в ответ.
– Это Конфуций, дурашка, – укорила старшая сестра, – чему только в Кадетском корпусе тебя учат!
– По размеру похоже на греков, – сконфузившись, пробормотал Алексей и громче добавил: – Так ты идёшь? Тебя ждать?
– Я почти готова, проверь мой велосипед пока, пожалуйста.
Алексей аккуратно прислонил к стене дома свой «лейтнер» и отправился за велосипедом сестры. Как всегда, на его поиски могло понадобиться несколько минут. Анна могла бросить велосипед где угодно.
Пётр Алексеевич улыбнулся, наблюдая, как любовно сын погладил своего «железного коня». За пять лет Алёшино восхищение этим изобретением человечества не уменьшилось ни на дюйм.
Иванов-младший подкатил велосипед сестры к сарайчику, где хранились разные нужные в хозяйстве мелочи, и сокрушённо покачал головой: цепь грязная, надо чистить. И одно колесо не мешает подкачать. Вечерняя прогулка откладывалась на некоторое время, и Алёша слегка рассердился. Он никак не мог понять пренебрежения сестры к собственному велосипеду. Ведь можно было вспомнить о неполадках заранее и попросить его исправить! За время, прошедшее с покупки велосипедов, её младший брат стал настоящим асом!
Алексей усмехнулся, вспомнив свою детскую, как теперь ему казалось, обиду.

Тогда, в девятьсот пятом, за неделю до экзаменов он получил среди недели записку от отца и длинное письмо от Лизы. Смысл двух сообщений сводился к тому, что семья намного раньше установленного срока, не дожидаясь его, Алёшу, уезжает на взморье. Записка папы содержала короткое сообщение, что он приедет за ним сразу после экзаменов, и напутствие – готовиться как следует и не посрамить фамилию. Лиззи на трёх страницах подробно расписала Анины чудачества, стараясь рассмешить и ободрить брата, но трюк не удался. Алёша обиделся страшно, к тому же сама Аня, главная виновница раннего отъезда семьи, не написала ни строчки.
В сердцах Алексей решил не ехать совсем и даже попытался договориться провести лето у кого-нибудь из товарищей. Но все «летние партии» уже были составлены. К тому же очень хотелось на море... В расстроенных чувствах чуть было не завалил первый экзамен. Но спустя несколько дней стал ежедневно получать длинные письма от папы, Лизы и Ани. Не сговариваясь, они писали ему каждый день. О холодном море, плохой погоде, раскисших дорогах...
«Так вам и надо», – мстительно думал Алексей, бережно складывая очередное письмо и пряча его под подушку.

Время экзаменов благополучно завершилось, и накануне отъезда Алёша, к своему удивлению, получил только одно письмо. От отца. Никаких поздравлений по случаю успешного перехода в старший класс оно не содержало. Зато были подробные инструкции к самостоятельному путешествию. Отец по необъяснённой причине не мог приехать в Петербург. Постскриптум содержал всего одну написанную Аней фразу: «Тебя ждёт сюрприз».
Только после третьего прочтения десятилетний мальчик осознал, что путешествовать на поезде он будет один, и сердце сладко сжалось от восторга. Приятели страшно завидовали ему.
Поездка оказалась более чем приятной. На Витебский вокзал Алексея сопроводил старший преподаватель, он же проследил за погрузкой багажа. Проверил, как ученик устроился в купе тёмно-коричневого, специального, беспересадочного до самой Риги вагона, кто с ним соседствует. Строго-настрого наказал не выходить на остановках и стоял на перроне до самой отправки поезда.
Лёгкая эйфория не покидала Алексея на протяжении всей недолгой, менее суток, поездки. Конечно, ему была уже знакома дорогая, с намёком на шик, отделка купе и вагонов. Но сейчас, когда он путешествовал без отца и сестёр, ковры казались мягче, позолота ярче, окна в купе шире, а чай – самым вкусным на свете.
В следующем купе оказался очень интересный попутчик, с которым они в короткое время стали приятелями. Его соседом стал морской флаг-офицер[ Флаг-офицер – должность в русском военно-морском флоте, офицер, состоявший при флагмане, ведавший сигнальным делом и выполнявший адъютантские обязанности.
], лейтенант Дмитрий Васильевич Яковлев, как он рекомендовался. Молодой лейтенант служил на Дальнем Востоке, в данный момент находился в отпуске и решил оставшиеся две недели провести на другом, так сказать, конце империи. Посмотреть Балтику и, может быть, посетить место, где родился штабной горнист легендарного крейсера «Варяг» Николас Наглис[ Штабной горнист Наглис Николай Августович из Венденского уезда. Во время боя 27 января 1904 года легендарного крейсера «Варяг» с японской эскадрой рядом с командиром крейсера капитаном 1-го ранга Рудневым в боевой рубке находился штаб-горнист Нагле (Наглис). Именно он передал команде сигналы «Все наверх! Все по местам!». При взрыве вражеского снаряда рядом с рубкой командир крейсера Руднев был ранен, а горнист Николай Нагле погиб.
].
За короткое время совместного путешествия Алёша привязался к молодому офицеру намертво. Ну а как иначе, когда человек знает так много полезных для мальчишки вещей – как подавать морские сигналы, как вязать узлы, да и вообще боевой офицер. Только про бои рассказывает не много...
– Я вас очень прошу, Дмитрий Васильевич, поедемте к нам, в Гайнаш, там дом большой. Вы же ещё не решили, где остановиться? А там у нас и школа мореходная есть, и порт начинают строить. Вам интересно будет, – с надеждой заглядывая в голубые глаза молодого лейтенанта, уговаривал Алексей. – Папа с Лизой и Аней будут рады!
– Что, вы, Алексей, как такое возможно. Не представлен, первый раз встретимся, и тут же на постой становиться! Я не могу дать такого обещания вам. А что если я не понравлюсь вашему батюшке и вашим сёстрам?

Но Дмитрий Васильевич понравился. После радостных объятий родных и короткого представления своего товарища по путешествию Алексей немедленно, взахлёб, но складно, изложил папе все обстоятельства. Лейтенант Яковлев краснел и от возвышенных эпитетов своего маленького друга, и от взглядов чудесных глаз его старшей сестры. А Елизавета Петровна и Анна Петровна с интересом рассматривали ладного шатена с яркими голубыми глазами.
День решили провести в Риге, сняв номера в гостинице. Город этот Пётр Алексеевич не жаловал и потому, сославшись на усталость, отправил молодёжь гулять самостоятельно, а сам занялся подготовкой к отъезду. Следующим утром их ждали два экипажа – патентованные самодвижущиеся коляски «Бенц», как со смехом объявил Иванов-старший. Уже два года как автомобили перестали быть в Риге редкостью, и нанять их на длительную загородную поездку не составляло труда. Да и ехать на автомобилях было безопаснее.
Финансовый кризис первых трёх лет начала века, русско-японская война, январские кровавые события спровоцировали революционные настроения и в Риге. В деревнях было ещё достаточно спокойно, но горожан будоражили социал-демократы, большевики и националисты. Одна демонстрация на 1 мая что стоила! По городу свободно висели листки с воззваниями «Не подчиняться!»...
И спустя несколько дней Пётр Алексеевич очень радовался, что они успели покинуть город до начала очередной стачки заводских рабочих. Буквально через две недели к восстанию на броненосце «Потёмкин» присоединились флотские экипажи военных моряков Либавы. Этого бывший титулярный советник Иванов никак не мог понять – они же присягу давали!

Дети, перекидываясь шутками, укатили на велосипедах, а Пётр Алексеевич предался воспоминаниям...
...Когда Алексей увидел, наконец, свой сюрприз, то все испугались, что мальчик тотчас потеряет сознание, так он побледнел. К свободной от плюща стене снятого на лето дома, так, чтобы был идеальный обзор со всех сторон, сияя на солнце начищенными металлическими деталями, Алёшу дожидался велосипед. Настоящий, последней модели, выпущенной рижским заводом Лейтнера. Очень похожий, только о трёх колёсах, был приобретён императором для цесаревича Алексея, Алёшиного тёзки, что, по мнению Петра Алексеевича, увеличивало ценность подарка. Удовольствие это обошлось господину Иванову совсем не дешёво.
Выбирать двухколесное чудо они поехали с Анной вдвоём. Лиззи сказалась нездоровой, хотя идея для сюрприза принадлежала ей. Увидев выражение лица средней дочери, Пётр Алексеевич не сдержался и купил второй аппарат. В дамском исполнении и со специальным (за отдельную плату!) более комфортным седлом. Почти треть основной покупки стоила куча дополнительных и, на взгляд Иванова, совершенно лишних вещей – два комплекта ключей в кожаных футлярчиках, два премиленьких металлических звоночка с инкрустацией, два насоса... Выбирала, конечно же, «молодая барышня», которая, только увидев велосипеды, сразу же поняла, что разбирается в них лучше всех...
Затем последовала утомительная бумажная волокита – получение обязательных номеров, личное обязательство Петра Алексеевича, что в течение двух недель будут оформлены права на вождение аппаратов, если господа захотят ездить на них в городской черте, и т. д.
– Знаешь, Лиззи, – сказал Пётр Алексеевич, вернувшись тем же вечером в Гайнаш, он чувствовал себя совершенно разбитым после дня, проведённого на булыжных мостовых Риги (езда в пролётке всю душу вымотала!), – надо было, все же, выбрать ялик. Намного проще, и кто-нибудь из здешних будущих капитанов Алексея научил бы.
Заботливо обёрнутые, велосипеды простояли в сарае до самого приезда сына. Кататься-то на них никто не умел...
Иванов-старший засмеялся, вспомнив уроки Дмитрия Васильевича, которые он давал его младшим детям. Лиза решительно отказалась учиться езде. Но сопровождала сестру и брата на каждом занятии и только внимательно вглядывалась в морского лейтенанта. Стала больше гулять, слава Богу, появился румянец. И перестала, наконец-то, чертить свои таинственные пентаграммы и с маниакальной придирчивостью, пугающей прислугу, высчитывать, чётное или нечётное число пирожных подано к чаю...
То лето, лето 1905 года, выдалось очень непростым и запоминающимся в их жизни.
Рига и пригороды кипели революционными страстями, замешанными на стремлении к самоуправлению как на фабриках, так и по всей Лифляндской губернии. В Гайнаше было тихо. Но у Петра Алексеевича появилось ощущение общей напряжённости. Вместо былого радушия к богатым русским у местных жителей появилась приправленная злобой настороженность. Так что внезапное появление нежданного гостя, Алёшиного попутчика, было очень кстати.
Молодой, красивый, уверенный в себе боевой офицер производил самое положительное впечатление и вносил приятное разнообразие в их отшельническую жизнь – развлекал искусственно оторванных от курортного общества девочек, учил Алёшу самым разным морским и велосипедным фокусам, был отличным собеседником по вечерам.
Почти двухнедельная идиллия закончилась, лейтенант Яковлев уехал. Лиззи загрустила, стала почти ежедневно прогуливаться по берегу одна. Отец пытался было составить ей компанию, но со своей тучностью и одышкой уже не поспевал за стремительным шагом старшей дочери. От прямого разговора Елизавета Петровна уклонялась, отговариваясь то усталостью, то шутками.
Аня и Алёша, загрузив едой корзины, уезжали кататься. Где их носило, Пётр Алексеевич не знал, приезжали измотанные, но довольные, только к ужину. На все расспросы рассказывали какую-то ерунду, то про маяк, то про козу, что за ними погналась...
– Papa, – называя так отца по старой привычке, говорила Лиза, полуобняв его, сидящего с вечной газетой в руках, за плечи. – Оставьте их, посмотрите, как изменилась Анни!
В этом Лиза была права. Свобода и ежедневные прогулки стёрли сердитое выражение с лица Ани, она больше не походила на раздражённую петербурженку. Да и Алексей очень окреп и выглядел как обветренный загорелый «морской волк».
Но тревога сердце не покидала...
Газеты пестрели сообщениями, не укладывающимися в уме Иванова, всю свою жизнь служившего императору и стране. Через три недели после всеобщей июльской стачки, когда почти все шестьдесят заводов губернии остановились на несколько дней, а забастовка в порту полностью блокировала поставку продовольствия, в Лифляндии объявили военное положение.
А ещё через два дня на пороге их дачного дома внезапно появился  лейтенант Яковлев. Он поспел к вечернему чаю, приехал на арендованном автомобиле. Управлял сам. Выглядел уставшим, осунувшимся, с тёмными синяками под глазами. Лиза, наливая кипяток из самовара, ахнула от неожиданности и расплескала почти полную чашку. Пётр Алексеевич встал, приветствуя, гостя. На скатерти медленно расползалось коричневое пятно, но никто не обращал на него внимания. Все пристально вглядывались в молодого офицера. С чем пожаловал?
– Добрый вечер! – Дмитрий Васильевич откашлялся и продолжил. – Пётр Алексеевич, Елизавета Петровна, Анна Петровна, Алексей, Любаша, – по инерции Яковлев поклонился и в сторону горничной. Та тихо охнула и присела на краешек стула возле буфета. – Прошу простить меня за такое внезапное вторжение, но, к сожалению, обстоятельства складываются таким образом, что решение надо принять сегодня, сейчас, – лейтенант беспомощно посмотрел на Лиззи. Та сидела, опустив руки на колени. Глаза сияли, но губы были плотно сжаты.
Первым опомнился Иванов-старший.
– Дмитрий Васильевич, что ж вы? С дороги, и стоите! Располагайтесь, прошу вас. Любаша, чашку, приборы, живо! Вы для нас всегда желанный гость! – засуетился Пётр Алексеевич. – Вы видели, что творится? – потрясая газетой, вопрошал он. – Без войны военное положение вводим! До чего империя докатилась!
Аня, не надеясь на старшую сестру, сама налила гостю чаю и поставила перед ним чашку. Приветливо предложила угощаться. Алексей вылез из-за стола, подошёл к офицеру, вежливо и важно поздоровался. Яковлев, слабо улыбнувшись, пожал ему руку. И только Лиза продолжала молча смотреть на гостя. Алексей подошёл к сестре и, едва дотронувшись до её руки, тихонько спросил:
– Что же ты, Лиззи? Это неучтиво.
Лиза, вспыхнув, сердито посмотрела на брата и произнесла:
– Добрый вечер, Дмитрий Васильевич, мы вам очень рады.
Лейтенант Яковлев встал, одёрнул китель и обратился к главе семьи:
– Пётр Алексеевич, я прошу вашего разрешения просить руки Елизаветы Петровны, просить стать её мой женой с вашего позволения, –Яковлев запнулся, осознав, что запутался в словах, но мужественно продолжил. – Обстоятельства складываются таким образом, что мне необходимо отбыть с флагманом на юго-восток. Первое время мы будем пребывать во Владивостоке, а потом, скорее всего, придётся перебазироваться в Манилу. На длительный срок. Боюсь, что мне не скоро представится возможность вновь увидеть Елизавету Петровну и соблюсти все приличествующие сватовству обязанности, но я заверяю вас...
– Я согласна, папа, – вдруг произнесла Лиззи, по-прежнему глядя на Яковлева сияющими глазами. – Я согласна, Дмитрий Васильевич!

Свадьбу играли быстро, можно сказать, по-военному, в местной церкви святого преподобного Арсения Великого. Особого приданого у Елизаветы не было. Не подумали об этом заранее, не готовились. Выписать молодым чек на приличную сумму Пётр Алексеевич постеснялся. Не по-людски всё это... Пока Лиза с Любашей перебирали платья, выбирая самое подходящее для венчания, и думали, как обойтись с фатой, Пётр Алексеевич уговорил Яковлева оставить на несколько часов невесту и отвезти их с Аней в Ригу.
По дороге решили, что, учитывая военное положение, нет смысла дольше оставаться в Гайнаше. Пора уезжать в Петербург. Ехать решили двумя партиями – сначала молодые и Аня с горничной и основным багажом. Днём позже Пётр Алексеевич с сыном, уже налегке. В то время как Дмитрий Васильевич занимался билетами, Ивановы выполняли главную задачу, ради которой напросились в Ригу, – обзаведением приданого. Умничка Аня решила, что всё необходимое Лиза чудесно успеет прикупить до отъезда в двух-трёх магазинах в Петербурге. А надо бы собрать ей шкатулку с «сокровищами»: браслетки, серьги, кольца с рубинами и вполне приличными брильянтами.
Не скупились...
 Ни Аня, ни Пётр Алексеевич не имели большого опыта в определении ценности камней, верили на слово местным ювелирам. И напоследок – целый чемодан столовых приборов из серебра и мельхиора – выбор Петра Алексеевича.
Через пять дней на перроне Московского вокзала Иванов-старший долго смотрел вслед уже пропавшему из виду поезду, на котором Елизавета Яковлева в сопровождении своего мужа покидала Санкт-Петербург, отправляясь в новую, неизвестную жизнь.

...Пётр Алексеевич вздохнул и вытащил из кармана летнего пиджака сложенный в несколько раз и чуть обтрёпанный на сгибах лист. Это последнее, месячной давности, письмо от старшей дочери он носил всегда с собой. Перечитывал, когда оставался один, без Ани и Алёши. Письма от Лизы приходили, по мнению её отца, крайне редко, один раз в месяц, в лучшем случае.
– Папа, – увещевала его Анна, – как ты можешь ожидать, что Лиза будет писать каждый день! Она же замужняя женщина, у неё дел невпроворот. К тому же Антошка...
В их семье появился Антошка, Антон Дмитриевич, самая большая радость и самая большая грусть. Внуку скоро три года, но видел его Пётр Алексеевич только на фотографии. Вот она, хранится в портмоне, чтобы не помялась... Как же он ждёт, что настанет день, и он сможет не торопясь пройтись с внуком до недавно отстроенного малюсенького порта. Будут смотреть на корабли, разговаривать о путешествиях. Ему так много надо рассказать внуку!
...Но Аня, безусловно права, когда уж Лизе письма черкать.

Теперь они жили в питерской квартире с Аней вдвоём. Алексей появлялся только в воскресенье, если не гостил у кого-то из товарищей или не уезжал на экскурсию. Одно только осталось неизменным – их ежегодные поездки на Балтику. После памятных событий пятого года они было пропустили один сезон и все вместе отправились в Германию, на «эмские воды»[ «Эмские воды», один из старейших в Германии курортов с целебными высокоминерализованными термальными источниками в окрестностях городка Бад Эмс на реке Лан. Первыми открывателями и ценителями эмских вод были древние римляне. Первая рекомендация к употреблению эмской минеральной воды как целительного средства известна нам с XVI века. C XVIII века курорт посещали коронованные особы, дворянская знать, а также известные политики и деятели культуры.
]. Русских на главном променаде было столько, будто и не уезжали из России. Выдержали две недели, перебрались в Австрию, затем в Италию, так и кочевали все лето.
Зато года три как на взморье опять тихо, даже «лесные братья» стали добропорядочными гражданами. И можно, игнорируя советы столичных врачей, спокойно проводить летние месяцы в Гайнаше...

Ленинград, 1983 год
– Алексей Петрович! Как вы у нас сегодня? – привычно бодро приветствовал его доктор Надеждин, распахивая дверь в палату. – Вижу, румянец присутствует, и вы поправились? Или мне кажется?
 Почти неделю больной Иванов обитал в узкой, как пенал, палате один и начал подозревать, что это неспроста. Видимо, шансов у него остаётся все меньше и меньше... или в начале осени мало кто болеет?
– Здравствуйте, Антон Данилович, сегодня получше, кажется, – тихо проговорил Иванов, прислушиваясь к ритму своего сердца. Это вошло у него в привычку.
– Слышал, вы прогулки начали совершать? – поинтересовался доктор. Сегодня он выглядел не таким замотанным, как обычно.
Алексей Петрович слабо усмехнулся. Его «прогулка» состоялась только благодаря медсестре Виктории Большой. Ему очень хотелось посмотреть в окно. Он так давно не видел ничего иного, кроме белесого потолка с трещинками, больничных стен да крашеной деревянной двери с окошком наверху. Днём окошко выглядело мутным тёмным пятном, зато ночью сквозь него шёл свет из коридора, довольно яркий, пробивался даже сквозь прикрытые веки.
 Виктория Большая вместе со своей тёзкой, Викторией Маленькой, окружили одинокого и очень больного старика плотной опекой и заботой. Он кушал только приготовленную ими домашнюю еду. Каждые полчаса, если девочки дежурили, кто-то из них заглядывал проверить капельницу, узнать, не надо ли чего. А чтобы избежать пролежней, они завели целый ритуал перестилки простыни и взбивания подушки. Вчера во время такого ежедневного ритуала он и напросился посидеть у окна.
Вика легко поддалась на его уговоры. Не прилагая особых усилий, дотащила его до стоящего там стула и бережно усадила. Сама стояла рядом, на всякий случай, пока вторая Вика шустро перетрясала постель. Из окна Иванову был виден только фрагмент шершавой тёмной стены и немного серого неба. Моросил мелкий дождь. Хотелось бесконечно сидеть, не шевелясь, сложив руки на коленях. Смотреть, как пропадают и вновь появляются на стекле мелкие капельки. Это было так здорово, так живо...
Но через несколько минут, поддерживаемый двумя Викториями, почти потеряв сознание от слабости, Алексей Петрович оказался на больничной койке. Кусочек иной жизни закончился...
– Что вы, доктор, до гулянья ли мне теперь...Спасибо девочкам, как младенца у окошка подержали, и хватит. Какой прогноз, Антон Данилович, сколько мне осталось?
– У нас принято оптимизм у пациентов поддерживать, быстрее выздоравливают, – попытался отшутиться Надеждин, но, взглянув в спокойные, с прищуром глаза Алексея Петровича, честно признался: – Не много.
Иванов кивнул и улыбнулся:
– У меня день рождения на днях, я вас приглашаю. Выпьем коньяку, расскажем друг другу истории...
– С препаратами, что вам вводят, алкоголь противопоказан, – автоматически произнёс доктор и тут же встрепенулся. – Откуда у вас коньяк? Кто пронёс? – он вскочил и открыл тумбочку. Та была абсолютно пуста. Открыл стоящий на тумбочке термос, в нос ударил настойчивый густой запах ромашки, мяты и земляники.
– Так вы принесёте, Антон Данилович, потихоньку. И мы накапаем себе в мензурку для здоровья, – дружески улыбаясь, попросил Иванов.
Щёки доктора чуть-чуть порозовели от досады. Старик так просто его разыграл. Он отошёл к окну и спросил, меняя тему:
– Медсёстры говорят, что вы совсем не спите по ночам. Это неправильно. Спать надо обязательно, – за официальным тоном Надеждин попытался скрыть лёгкую обиду. – Снотворное я не могу вам сейчас прописать. Ни один из седативных препаратов не подходит при том ритме, что у вас наблюдается.
Иванову было неудобно разговаривать, не видя собеседника, и он попросил:
– Антон Данилович, посидите рядом со мной, пожалуйста. Не злитесь на меня, – продолжил он, когда доктор подошёл и присел в изножье кровати. – Так не хочется свой последний день рождения праздновать только лекарствами. Я их за свою жизнь напринимал в избытке. Ей-богу, доктор, пожалейте старика. А что до моего ночного бодрствования – не переживайте, я под утро засыпаю, когда солнце встаёт. И днём немного сплю. Мне хватает.
– Алексей Петрович, вы поймите, для вас режим не менее важен, чем лекарства. Ночью надо спать, тихо, спокойно. Вы так сердцу отдых даёте. Ритм перестаёт быть прерывистым, поскольку нагрузки нет, ни физиологической, ни эмоциональной. А днём шумы, процедуры, сон у вас неполноценный, вот сердце и не справляется!
– Доктор, я не могу закрывать глаза, когда свет в лицо, – Иванов приподнял руку, указывая на окошко в двери, и неожиданно для себя добавил: – С войны не могу...
Надеждин развернулся всем корпусом и посмотрел на окошко, кивнул и произнёс не очень решительно:
– Хорошо. Я поменяюсь и буду дежурить сутки. Заступлю днём накануне, когда у вас день рождения...

Судя по ритмичности ударяющих в окно капель, мелкий дождь стал более серьёзным. В палате совсем сумрачно. Слабый свет только через дверное окошко, потолочные лампы ещё не включили... Алексей Петрович, прикрыв глаза, вспоминал разговор с доктором Надеждиным. Попытался понять, по какой это причине он вдруг решил не только отметить свой день рождения, но и, провоцируя доктора, пригласил его на «рюмку чая»? Последний раз он праздновал в сентябре 1914-го, своё девятнадцатилетие.
От внезапно нахлынувших воспоминаний к щекам прилил жар, и даже его слабосильное сердце застучало капельку быстрее...

Окончив в 1912 году гимназический курс, семнадцатилетний Алексей, не раздумывая, поступил, успешно сдав экзамены, в Технологический институт Императора Николая I. Он был почти единственным из выпуска, кто выбрал гражданскую службу. Остальные гимназисты Первого кадетского корпуса отдали предпочтение армии. Отец хотел было серьёзно поговорить с Ивановым-младшим и склонить его изменить своё решение, не нарушать семейную традицию. Но на помощь брату неожиданно пришла Анна.
Последние два года, забросив своё увлечение историей, она активно посещала лекции биологического факультета университета. Мечтала отправиться в экспедицию в Южную Америку и, если все сложится удачно, открыть в какой-нибудь далёкой латиноамериканской стране миссию помощи аборигенам в обмен на новые, неизвестные науке экземпляры растений. Анна научилась так вдумчиво и выразительно излагать свою позицию, что над её «наполеоновскими» планами никто не подшучивал. Более того, сформировался кружок из нескольких студентов. Изучали труды Гумбольдта[ Александр Гумбольдт, барон Фридрих Вильгельм Генрих Александр фон Гумбольдт, сын придворного саксонского курфюрста, крестник короля Пруссии Фридриха Вильгельма II. Немецкий географ, натуралист и путешественник, один из основателей географии как самостоятельной науки. Научные интересы Гумбольдта были необычайно разнообразны, за широту научных интересов современники прозвали его Аристотелем XIX века. Исходя из общих принципов и применяя сравнительный метод, создал такие научные дисциплины, как физическая география, ландшафтоведение, экологическая география растений. Благодаря исследованиям Гумбольдта были заложены научные основы геомагнетизма. Уделял большое внимание изучению климата, разработал метод изотерм, составил карту их распределения и фактически дал обоснование климатологии как науки. Подробно описал континентальный и приморский климат, установил природу их различий. Член Берлинской (1800), Прусской и Баварской академий наук. Почётный член Петербургской академии наук (1818).
], выбирали экспедиционный маршрут, и наиболее перспективные места для будущей миссии. С осени предполагалось начать изучение испанского языка...
И пока Алексей «ершился», не желая слушать доводы отца о преимуществах военной службы, сестра в несколько заходов сумела убедить Петра Алексеевича, что его единственный сын, став инженером, также будет служить стране, как и любой военный.
– Папа, подумай сам, – ласково и проникновенно увещевала она отца, медленно прогуливаясь с ним в Ботаническом саду. – Это императорский институт! Алексей, кончив его, поступит на государственную службу. Будет строить мосты, великолепные здания, заводы! Потомки будут гордиться им, как героем войны!
– Ну, ты уж нафантазировала, Анечка! – почти не возражал отец. – Герой войны – это герой войны! Личная храбрость и всё такое! Хотя, да... перспективы у Алёшки будут неплохие. Образование хорошее, связями немного обзавёлся. Надо будет подумать, как женить его поудачнее. В своём кадетском корпусе совсем букой стал, танцевать научили, а любезничать с дамами нет, – ворчал Пётр Алексеевич.
Алексей жил теперь вместе с отцом и сестрой. Об отдельном жилье пока не подумывал, тем более, что в их квартире, на углу Гороховой и Морской, он появлялся на короткое время – принять ванну, переодеться, приобнять отца, чмокнуть в щеку сестру... Все будни занимал Технологический институт, особенно работы в лабораториях, а вечера он проводил в доме на Офицерской.
Несколько однокашников, молодых подпоручиков и поручиков, получив назначения, остались в Петербурге и вскладчину снимали квартирки в доме № 57. Алексей ночевал здесь чаще, чем в собственной постели. Всегда находилась свободная койка, если кто-то из друзей или ставших близкими знакомых дежурил. Он был здесь своим, а не гражданским лицом. Радовался, что они могут продолжать жить одним коштом. Так, как привыкли в кадетском корпусе...
Петру Алексеевичу Иванову в тот год исполнилось пятьдесят, что изумило Алексея невероятно – когда папа успел так постареть?! Юбилей прошёл скромно – только близкие. От поездки в Вятку всей семьёй юбиляр отказался. Зимой приступы стенокардии становились чаще, и Аня не разрешала отцу выходить без сопровождения. Казалось, что роли отца и дочери поменялись. Теперь Аня следила за режимом отца, диетой, приёмом лекарств, дозировала время прогулок и чтения газет. В кабинете возле телефона всегда лежала книжечка с номерами врачей (их семейного и рядом живущего), аптеки, портного, аренды машины с шофером, нескольких ресторанов... Она старалась оградить его от проблем и неустройства внешнего мира, мало заботясь о себе. В настоящем у неё был отец и биология, в мечтах – миссия в Южной Америке.
Как-то, уже после папиного дня рождения, Алексей шутя спросил сестру, за кого она предпочитает выйти замуж – за штатского или за военного? И когда, собственно говоря, он второй раз станет шурином и дядей? Аня шутку не приняла. Странно посмотрела на него и ответила, что пока ей хватает одного ребёнка – отца.
 Сестра нередко выговаривала Алексею за его частые отлучки, считая, что отцу недостаточно видеть сына только раз в несколько дней на пять минут. Бессонные ночи и переживания пагубно сказываются на папином больном сердце. Но какой восемнадцатилетний, полный сил и здоровья юноша думает о папином больном сердце?
Зима в начале 1914 года выдалась для Алёшиной сестры тревожной и хлопотной. Алексей, празднуя Новый год, появился в доме всего два раза и не знал, что отец, решив прокатиться на извозчике по зимнему Невскому в мороз, заработал тяжёлый приступ. Извозчик, добрая душа, привёз его в Обуховскую [ Одна из первых городских больниц России, основана в 1779 году. До 1828 года здесь же размещался и «дом призрения» для умалишенных. Корпус был окрашен в жёлтый цвет, и потому в народе бытовала фраза «свезли в Жёлтый дом», очень скоро эта идиома стала названием для всех домов сумасшедших.
] больницу и оставил у входа. На счастье, в этот день в приёмном покое дежурил кто-то из студентов – знакомых Анны. Зная о болезни её отца, смог, вместо задыхающегося старика, объяснить врачу причины приступа.
Аню нашли быстро – в университетской лаборатории, Алексея не знали где искать. Обратно домой ослабевшего Петра Алексеевича дочь везла на арендованном авто, обложив тёплыми грелками и с горячими кирпичами в ногах.

Алексей объявился только на Крещение. Ворвался в дом, потрясая кипой свежих газет, – хотел порадовать отца, любителя читать прессу за долгим утренним чаем. Настроение у юноши было прекрасное. Вечером всей дружной компанией они собирались заехать в «Бродячую собаку»[ «Подвал Бродячей собаки» – литературно-артистическое кабаре, один из центров культурной жизни Серебряного века. Артистическое кафе, или арт-подвал «Бродячая собака» действовало с 31 декабря 1911-го по 3 марта 1915-го года, когда после антивоенного выступления поэта Владимира Маяковского кафе закрыли. Здесь устраивались театральные представления, лекции, поэтические и музыкальные вечера. ] на Конюшенной. Сразу после Нового года там породили забавное действо – костюмированный вечер «Собачья карусель»[ Газета «Биржевые ведомости» живописала: «Художник Судейкин с товарищами все стены завесил бумагой и так их славно размалевал, что бродившая между столиками живая лохматая собака всё время лаяла, вызывая подражателей среди публики и поддерживая весёлое настроение... Эстраду задекорировали растениями и лампочками. И, в общем, вместе со сверхоригинальными костюмами, в публике получилось нечто совершенно новое для петербургского глаза, свежее и молодое. На вечере баронесса Клейст исполняла восточные танцы под зурну...»
] с феерическими пародиями на современную жизнь. Обещали представить Ахматовой. Алексей не был поклонником современной поэзии, лишь наизусть знал обязательную классическую программу и даже вовремя включить в разговор ту или иную цитату не умел... Но Ахматова была модной штучкой и, говорят, остренькой на язык. А это всегда забавно, даже при наличии в бокале дешёвенького шампанского. Алёша хотел и сестру уговорить поехать с ними. Он не знал, как она провела праздник, но справедливо полагал, что развеяться ей не помешает.
Дом встретил его тишиной и запахом лекарств. Заплаканная Любаша приняла пальто и шапку и, всхлипнув, указала на закрытую дверь кабинета. С самыми плохими предчувствиями, забыв газеты в прихожей, Алексей нерешительно и тихо вошёл в комнату.
Отец, закрыв глаза, лежал на диване, укрытый толстым одеялом. Рядом в кресле устроилась Анна. Ворсистый ширазский ковёр полностью скрадывал звук его шагов, и сестра заметила его присутствие только когда он подошёл совсем вплотную. Встрепенувшись, она, приложив палец к губам, стала выталкивать его из кабинета в коридор и там, уткнувшись в грудь младшему брату, бесшумно расплакалась.
Последние несколько дней она все научилась делать бесшумно.
В гостиной за чаем Аня рассказала о происшествии с отцом, и Алексей вдруг очень ясно ощутил, что их прежнего сильного и все понимающего отца больше нет. А есть больной пожилой человек, которому требуется ежедневная забота. Больше всего его пугало измождённое помятое лицо сестры. Он не видел её менее недели, но за это время из весёлой и упрямой девчонки она превратилась в суровую сиделку. И это обстоятельство заставляло ощущать себя конченым подлецом.
Они разговаривали все время, пока спал отец, придумывая, как им поступить.
Младший брат решительно возражал Анне, желавшей оставить на время свои занятия биологией, свои планы и пойти на курсы медицинских сестёр. А на время её отсутствия, до обеда, вызывать сиделку. Алексей считал, что разумнее продолжать начатую учёбу и пригласить квалифицированную сиделку с самого утра до позднего вечера. Они же поочерёдно будут устраивать отцу доступные развлечения – читать книги и газеты, играть в шахматы, а как кончатся морозы, по воскресеньям будут вместе гулять.
– Послушай, Аня, – убеждал младший брат, – ну какая польза от твоего каждодневного затворничества? Папа сам будет переживать, что отвлекает тебя от жизни! Другое дело, ты пришла в дом радостная, можешь рассказать кучу историй и событий, прошедших за день!
Анна только качала головой, удивляясь, каким чёрствым и рациональным, как ей казалось, стал милый мальчишка из Вятки.
Их диспут прервало появление доктора. Затаив дыхание, они оба стояли в коридоре под дверью отцовского кабинета, ожидая окончания осмотра. Услышав слабый голос отца, Алексей, в нетерпении, распахнул дверь и влетел в комнату.
Иван Яковлевич, доктор, которого за время петербургской жизни стали считать домашним, складывал стетоскоп в свой объёмный саквояж и продолжал наставления:
– Так что, дорогой мой Пётр Алексеевич, гуляния в морозные погоды вам теперь следует исключить, а потеплеет – милости просим на улицу, чем больше вы будете двигаться, тем лучше. И диета, обязательно диета. Все эти праздничные застолья – вон, решительно вон. Вот и сынку вашему, здравствуйте, Алексей Петрович, – Иван Яковлевич с чувством пожал холодную от страха руку Иванова-младшего, – я наказ сделаю, чтоб приглядывал за вами. Никаких там блинов, окороков и прочего сытного безобразия. В газетах можно читать только анекдотические происшествия и объявления, они тоже забавные бывают.
– Что вы, – улыбаясь и довольно бодро отвечал Пётр Алексеевич, прижимая дрожащей слабой рукой к груди руку сына, – какие блины, пост.
Ивану Яковлевичу, служившему до отставки в Кронштадском морском госпитале, он верил безоговорочно. Пётр Алексеевич доверял только военным докторам.
– Вот и поститесь, дорогой мой, поститесь, а по весне – на воды, хватит дикарём по дачам обитать.
Улыбнувшись отцу, Алексей вышел вслед за доктором в коридор. Там их ожидали Анна и Любаша. Увидев выражение лица сестры Алексея, доктор покачал головой и указал рукой в сторону гостиной, проговорив громким голосом:
– Анна Петровна, голубушка, здравствуйте, все значительно лучше, чем я предполагал.
Втроём они проследовали в гостиную. Доктор предпочитал, чтобы пациенты, особенно пожилые пациенты, не слышали разговоры с родственниками о возможных осложнениях. Меньше знают – меньше фантазируют.
Любаша присела на скамеечку возле двери кабинета. Она завела её специально, чтоб быстрее отзываться, если Петру Алексеевичу что-то понадобится. Хозяева и квартира ей нравились, терять их не хотелось. Она прекрасно понимала, что со смертью Иванова-старшего семья совсем распадётся, и ей, может статься, надо будет искать другое место. А найти таких спокойных и нетребовательных в столичном городе ой как непросто!
Тем более, что жалование ей платили двойное – и как горничной, и как кухарке. А кухонных забот почти никаких – утром завтрак на английский манер. Яйца с беконом да каша. И безрукий сготовит. Обед подавала чаще всего только старому барину, молодые-то в городе... Почти и не готовила. Барин скажет, что желает, из ресторана по телефону закажут, в судках горячий принесут, только сервируй. А то и вовсе в городе в клубах своих отобедает, так дома только чай и закуски вечером в ход идут. Приёмов не устраивают, важных гостей не водится. Правда, студенты с Анной Петровной бывают, но непритязательные, чаем обходятся...

– Вот что, друзья мои молодые, – начал доктор, плотно прикрыв за собой дверь, – все, действительно, не так худо, как можно было бы ожидать. Отец ваш человек ещё не слишком старый и быстро восстановится, но самое главное, чтобы подобные приступы не повторялись. Они страшны не последствиями, а тем, что рядом в нужную минуту может не оказаться врача. И как поведёт себя сердце при сильной нагрузке, никому из нас неизвестно. От приступа стенокардии и молодой может пострадать. Вы, Анна Петровна, присядьте, я вас посмотрю, что-то цвет лица мне ваш не нравится. Вот вам как раз питательная пища и прогулки на морозце не повредят, – подытожил доктор, заканчивая слушать пульс, – язык, пожалуйста...
Аня и стоящий рядом Алексей разом высунули языки. Иван Яковлевич махнул рукой на шалопая. Сияющие янтарные глаза и румянец во всю щеку говорили сами за себя.
– Анна Петровна, вам с батюшкой вашим воды очень необходимы, поезжайте непременно. И развлекайтесь, деточка, а то что-то вы себя заперли в четырёх стенах, так нельзя.
– Слышишь, Аня, что Иван Яковлевич велит? Раз отец почти в норме, поехали вечером в «Бродячую собаку». Приличная компания собирается, посмеёмся немного, вина выпьем.
– Пока не найдём сиделку, я не могу оставить папу беспомощным, – покачала головой Аня. – Ты, Алёша, поезжай, развейся, потом повеселишь нас рассказом.
Второй раз за день Алексей почувствовал себя немного скотиной...
– Вот как раз сегодня-то, друзья мои, вам надо побыть с отцом, – строгим голосом произнёс доктор, – а насчёт сиделки я похлопочу. Поищу, кого можно рекомендовать, не беспокойтесь, Анна Петровна.
Проводив завернувшегося в шубу доктора до вызванного автомобиля, Алексей зашёл к отцу. Тот был весел, сидел за столом и листал принесённые сыном газеты. Поднос с лекарствами был сдвинут на край стола, диван прибран.
– Ты не рано ли встал, папа? – подойдя к отцу, Алексей приобнял его за плечи. – Что Аня, где она?
– Я так рад, Алёша, что ты рядом. Если честно, я немного боялся умереть, не увидев тебя... А Аня пошла к себе, отдохнуть немного. Намучилась она со мной.
– О чём ты! Какая смерть! Тебе рано совсем об этом думать, Иван Яковлевич сказал, что все наладится. Значит, так и будет. А вот газеты доктор не велел, – ненатурально смеясь, проговорил Иванов-младший, отбирая у отца всю кипу, – читать их тебе буду я, и только самое весёлое... Так, посмотрим, – устроившись на диване, Алексей развернул первый попавшийся лист, – вот что пишет «Петербургская газета»[ Ежедневная политическая и литературная газета, принадлежащая к так называемой «малой прессе» (1867-1918). Алексей Иванов читает один из последних выпусков с таким названием. Со времени переименования в 1914 году Санкт-Петербурга в Петроград выходила последовательно под названиями «Петроградская газета», «Петроградская жизнь», «Новая Петроградская газета».
]: «...закончился кошмарный 1913 год! Великие державы Европы в течение 1913 г. пережили много страхов, так как долгое время существовала опасность общеевропейской войны. Но, к счастию, мир оказался ненарушенным… Истекший год был эпохою усиленного вооружения держав и на суше, и на море. Около 120 дредноутов и сверхдредноутов плавают на разных морях под флагами разных государств. Сколько их прибавится за 12 месяцев нового года?[ «Петербургская газета» за № 1, 1914.
]» Так, дальше мы это читать не будем. Вот видишь, папа, мир кругом, корабли моря бороздят... Что у нас тут повеселее есть? Ага, слушай: «Православные петербуржцы отмечали праздник Крещения Господня, или Богоявления. На Неве у Зимнего дворца в присутствии государя состоялся традиционной ежегодный Крещенский парад при Иордани – проруби, вырубленной в форме креста. Парад начался с обхода государем в залах Зимнего дворца взводов от всех войсковых частей города и окрестностей с их полковыми знамёнами и штандартами. Затем в Большом соборе дворца отслужили обедню, и к часовне, ежегодно строившейся против Иорданского подъезда, двинулся крестный ход. По словам современника, «духовенство было в шубах, поверх которых надевались облачения, поэтому они выглядели очень некрасиво»...
Пётр Алексеевич, облокотившись на стол и подперев голову рукой, с гордостью и обожанием смотрел на сына. В груди у него было тепло и сладко...

На воды они уехали в начале июня, молодым Ивановым надо было уладить свои учебные дела. К тому же Аня, верная своему решению, всё же поступила на курсы медицинских сестёр.
Место было выбрано тихое, основной массе русских, страждущих лечения, неизвестное – польский курорт Здруй Войчех с геотермами и входящими в моду радоновыми ваннами в маленьком городке Лендек-Здруй. Анна и Алексей очень надеялись, что этот «здруй», как настоящий родник с живой водой, исцелит их отца. Петру Алексеевичу же очень импонировало, что городок как курорт, основан воцлавским князем аж в XIII веке, и летом 1813 г., когда французская армия отступала на запад, прусский король Вильгельм III провёл на лечении несколько недель. Встретился здесь со своим союзником, императором Александром I. Российские и прусские войска располагались в местечке на восстанавливающий силы отдых во время победного наступления... Одним словом, место устраивало всех.
Курортная тишина полностью соответствовала их настроению. Отец категорически отказался занимать санаторный номер. Сняли небольшую виллу рядом с лечебницей. Упоительный лесной воздух, сероводородные и радоновые ванны творили чудеса... Анна посвежела, Пётр Алексеевич чувствительно окреп и стал самостоятельно совершать небольшие вылазки за город. Они много читали, много гуляли и живо обсуждали во время прогулок последние новости...
Газеты можно было достать с некоторым опозданием, но бывали даже и центральные. Алексей с большим интересом следил за событиями в русской авиации. С газетных полос не сходили имена Кульнева и Сикорского. Особенно радовал установленный на самолёте «Илья Муромец» мировой рекорд, совершив вместе с пассажирами небывало далёкий и высокий полет. Это был самый настоящий воздушный корабль с отдельной кабиной для пилота и пассажирским отсеком, с электричеством и даже туалетом.
Слегка завидуя бесшабашной удали Ильи Кульнева, молодой Иванов ещё не знал, что буквально через год, накануне своего назначения в Тихвинский полк, он прочтёт о гибели отчаянного пилота. В Ревеле, совершая крутой вираж на своём самолёте, лейтенант-авиатор соскользнёт на крыло и «примет мгновенную смерть».
Старшего Иванова более занимали светские хроники. Июнь богат на именины и дни рождения членов царской семьи и торжественные мероприятия вроде приезда саксонского короля Фридриха Августа III или собрания членов «Голубого креста» – русского общества помощи пожарным. Да и европейские державы не отставали от русского праздничного размаха. В Кронштадт с дружественным визитом прибыла английская эскадра под командованием контр-адмирала Битти, перед тем побывавшая в Ревеле. Пётр Алексеевич сетовал, что не сможет осмотреть английские линейные крейсера. Два корабля из состава эскадры вошли в Неву, и на них был открыт свободный доступ...
Анна имперскими новостями интересовалась мало. Она увлеклась изучением курортной медицины и частенько пропадала в санаторном корпусе, конспектируя рекомендации врачей.
Но более всего на состояние и настроение семьи Ивановых повлияло письмо от Лизы. Она сообщала, что в августе вместе с сыном возвращается в Петербург, мальчика пора устраивать в гимназию. А к осени, возможно, приедет и глава семейства. Его ожидает новое назначение, в Русскую морскую миссию во Франции.
О покушении на эрцгерцога австрийского Франц-Фердинанда и его супругу[ Убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда, наследника австро-венгерского престола, и его супруги Софии Гогенберг в Сараево осуществлено 28 июня 1914 года.
] Ивановы, как и большая часть обитателей Здруй Войчеха, узнали на следующий день после события.
Особого значения польская «Варшавская мысль» этому происшествию не придала. Отчёт о многократном покушении, завершившимся смертью обоих супругов, редактор разместил на второй странице газетного листка. Между рекламными сообщениями о выходе нового журнала «Современная женщина» и открытии кафе «Empere» с прохладительными напитками по американскому способу выделки.
Всех обитателей курортного городка особенно потрясла настойчивая жестокость убийства – два покушения! – и явно длительная подготовка к нему. Кроме выстрелов, была брошена и бомба, скляночного типа, начинённая гвоздями и обрезками свинца. От взрыва пострадали двадцать человек и пробило железные ставни магазинов. Строили предположения по поводу династических изменений в наследовании австрийской короны. Но в таком чудесном месте дикой казалась мысль, что убийство двух королевских особ каким-то заморышем из Грабово («Вы только послушайте, как это звучит, – Принцип из Грабово!»), в конце концов, повлечёт за собой гибель империи и смерть более ста миллионов человек.
Такие мысли за рюмкой послеобеденного ликёра никому в голову и не приходили...

Через месяц Австро-Венгрия, обвинив Белград в том, что за покушением на эрцгерцога и его супругу стояли сербы, напала на Сербию. Российская империя, верная союзническому долгу, не имела возможности остаться в стороне и допустить оккупации Сербии. Началась мобилизация.
1 августа Германия объявила войну России...


Примечания