Атланта. Глава 1. 9

Нельзя было сказать, что Глеб прямо совсем избегал общества «сестренки».
 
Заглушив со временем в себе последние остатки ревности к родителям, он неоднократно предпринимал попытки увлечь её в свои игры, чей смысл сводился к лазанию по деревьям и умению метко швыряться камнями в соседских ребятишек, негритят, и пастухов, — представителей «белой голытьбы», которые возвращались вечером с поля домой.

Не разделяя подобные развлечения из боязни порвать или испачкать свои наряды, Валерия отдала предпочтение пешим прогулкам по ближайшим окрестностям и чтению. Будучи слегка замкнутым и недоверчивым ребенком, она предпочитала шумным играм размышления над собственными думами.

Уязвленный её отказом, Глеб смеялся над её причудами и, оставив однажды «сестренку» в покое, с той поры никуда её больше не звал. Но то была всего лишь видимость. И затаив на неё серьёзную обиду, он не упускал момента, чтобы лишний раз не отомстить ей за пренебрежительное отношение к его идеям.

Испытывая странную тягу к разрушениям, он разорвал столько иллюстрированных книг, которые привозил ей Олег Викторович из Нового Орлеана, разбил столько фарфоровых кукол, провоцируя её на драку, что находя вместо обещанных подарков груду обломков и макулатуры, Валерия потеряла счет своему испорченному имуществу по вине сводного брата. И когда он, в очередной раз застав её за чтением, выхватывал книгу у неё из рук, а после начал выдирать оттуда страницы, чтобы в очередной раз ей досадить, но считая себя самодостаточной особой, Валерия лишь презрительно поджимала губы, и к вящему разочарованию Глеба с каким-то невероятным спокойствием уходила прочь, продолжая игнорировать его выходки.

Для неё в такие моменты этого человека не существовало, и  всем своим видом она пыталась это показать.

С благодарностью принимая от приемного отца подарки, она мысленно представляла, во что они превратятся, ежели им «посчастливиться» попасть в руки Глеба.

Стараясь угодить обоим детям, дабы никто из них не чувствовал себя обделенным родительским вниманием, Олег Викторович привозил им немало подарков со своих поездок, в частности того же Нового Орлеана, где доживали свой век аристократические салоны французских помещиков-колонистов.

Город был одним из крупнейшим центров работорговли, куда стекались политические эмигранты и авантюристы всех мастей, привлеченных коммерческими оборотами южных портов и возможности принять участие в какой-нибудь разбойничьей экспедиции против индейцев или тех же мексиканцев.

Шумные компании деловитых янки, насаждавших везде свои порядки, включая суд Линча, пистолетные стрельбища, пьянство, игорные притоны и громкие аферы, успешно обделывали там свои темные делишки.
Но если Валерия, принимая подарки отчима с особой безропотностью, находила в себе достаточно красноречия, чтобы отблагодарить его за проявленную щедрость, то от родного сына, умудрявшегося даже в самом безукоризненном подарке найти малейший изъян, лишь бы не тешить самолюбие отца, ни одного слова благодарности Олег Викторович так и не услышал.

Все Глебу было не так и не то. Мужчина извелся угождать взыскательному сыну, которому как будто нравилось изводить терпение отца своими выходками, нежели в открытую признаться, что подарок ему действительно понравился. Пороть сына он начал позже, когда мириться с его выходками стало невозможно.

Испытывая к сводному брату смешанное чувство гнева и страха, Валерия с возрастом ещё больше отдалилась от него, пока в один прекрасный момент эти двое не превратились в совершенно чуждых друг другу людей, обреченных терпеть обоюдное «соседство» под крышей одного дома.

Невзлюбив Чехову с момента появления в их поместье, Алла не раз настраивала против неё собственного сына, но стоило Олегу Викторовичу узнать, что тот снова подрался, или испортил подарок своей сводной сестры, как снова поддаваясь гнева, тот отправлялся на его поиски, чтобы устроить ему хорошую взбучку.

Заранее предугадывая тактику отца и стараясь не попасться ему на глаза, Глеб обычно успевал покинуть родное поместье до момента, когда родитель узнает о его исчезновении и, умчавшись в поле, где юродивый пастух Джейк, (представитель «белой голытьбы»), пас скот, потому что ни на что другое был не способен, весь день слушал его скабрезные истории о соседях, с большой неохотой вспоминая о доме, когда солнце уходило за линию горизонта.

Понимая, что расплата будет жестокой, он задерживался в поле допоздна, и делая вид, будто ему плевать на происходящее, слуга отлично понимал, почему сын его хозяина не спешит возвращаться домой.

Обычно к моменту его возвращения в родное поместье отец забывал о его выходках или ему было уже не до него, но это было крайне редко. Рано или поздно «кара» догоняла его через пару дней, когда покончив со своими делами, Олег Викторович мог наконец посвятить время воспитанию сыну, хватаясь за розги.

Веди он себя скромнее, не ввязывайся в словесные баталии, зачастую заканчивающиеся драками, ему, возможно, удалось бы избежать родительского наказания, а так, идя на поводу порывов своей странной свирепости, Глеб предпочитал перетерпеть физическую боль, нежели унизившись, просить прощение.

Одно дело, когда его лупила мать. Все-таки, как бы ни была она зла на его проделки, во время порки женщина старалась его щадить. Другое дело — отцовская рука. Вот уж где действительно приходилось проявлять недюжинную силу воли, чтобы вытерпеть всю боль до конца.

От всей души проклиная подобный метод «воспитания», Глеб был рад и вовсе не возвращаться домой, но поскольку позволить себе жить под открытым небом подобно рабу он не мог, то другой альтернативы, кроме как поворачивать обратно, рискуя нарваться на очередное наказание, у него не оставалось.

К вечеру его красивое, с тонкими чертами, лицо, покрытое слоем пыли и сажи, было практически «сожжено» солнцем, а одежда, украшенная колючками, имела такой вид, что издали его можно было принять за незаконнорожденного отпрыска «белой голытьбы», коих предостаточно бегало вокруг обнищавших хижин по соседству.

Ловя каждое слово Джейка, он не переставал удивляться информированности этого горе-пастуха о происходящем по всей округе. А тот, обрадовавшись наличию хотя бы одного слушателя его историй, многие из которых имел свойство повторять по несколько раз в виду отсутствия новых сплетен, делился с ним такими подробностями о соседях, что со стороны складывалось впечатление, будто он лично принимал во всем участие.

Совершенно не стесняясь того, что перед ним находился ребенок, а не искушенный жизнью взрослый человек, который в силу опытности уже мог различить добро и зло, Джейк доносил до его сведения суть историй в «неотфильтрованном» виде, высмеивая человеческую глупость и злость, и выставляя поступки людей в таком невыгодном свете, что это только способствовало формированию у мальчишки циничного отношения к миру уже в таком возрасте. 

В остальное время, когда сплетни приедались, а у соседей ничего нового не происходило, Джейк любил вспоминать свою жизнь, которую провел у прежних плантаторов, ностальгируя по временам юности и детства.

Все эти истории чрезвычайно интересовали Глеба, для которого данный тип был своего рода кладезем историй, содержавших ту самую «горькую» правду жизни, о которой никто из близких ему никогда бы не поведал.

У Джейка был дар так захватывающе обо всем рассказывать, что он был готов слушать его истории сутки напролет. Оставалось только догадываться, как ему удавалось держать в своей голове столько былин, запоминая каждое событие вплоть до количества действующих лиц и периода, когда это происходило.

Единственным недостатком была его неграмотность, от которой он не спешил избавляться, утверждая, что грамота ему не особо нужна, а книги читать у него вряд ли получится.   

Обнаружить Джейка в поле было несложно. Этот «кадр» имел свойство гонять коров, отбившихся от стада так, что его голос был слышен за несколько миль. Правда, стоило хозяйскому сына очутиться рядом, как пастух начинал утверждать, что знал о его прибытии сюда заранее. И хотя юродивого нельзя было назвать «экстрасенсом», порой его одолевали такие видения, что на одну их расшифровку у него уходил целый день.

«Опять отец будет пороть?» — спрашивал он, поправляя на переносице очки, которые откровенно говоря, мешали ему нормально смотреть на мир.

Загадочно улыбаясь, мальчик лишь утвердительно кивал в ответ. 

«За драку?» — невозмутимо подмигивал ему пастух, огревая одну из коров хлыстом.

«Видишь ли, — начинал спокойно докладывать ему Глеб, — я пытался доказать одному типу, что он неправ,  и чтобы до него это быстрее дошло, пришлось хорошенько ему вломить».

То, что у человека могло быть свое мнение на то или иное событие, он не думал. Его это не сильно волновало. А Джейк не мог убедить его в обратном, одеваясь в лохмотья, доставшиеся ему от какого-то негра.
Это была единственная его одежда.

Казалось, пройдет сто лет, а он будет по-прежнему гонять скот на пастбище, жуя табак и с таким же спокойствием наблюдать за разрушением одних, и возведением других империй, до которых ему не было никакого дела.

Главное, что ему было где переночевать и поесть, остальное его уже мало интересовало. Для достижения высоких целей были нужны амбиции и непомерное тщеславие, а он был их начисто лишен, привыкший довольствоваться лишь самым необходимым, а больше ему ничего не надо было.

Проживая в глинобитной хижине, которая ещё чудом не рассыпалась под влиянием стихий, у него не было даже элементарно посуды, в которой он мог бы приготовить себе что-то поесть. А если бы и была, он вряд ли бы ею пользовался, будучи слишком ленивым, чтобы морочить себе голову подобным занятием.

А чтобы окончательно не загнуться от голода, он наведывался к соседям, которые смилостивившись над убогим горемыкой, в конце концов, предлагали ему в качестве снеди то, что не ели даже их дворовые собаки, но не имея возможности нормально пообедать дома, он был рад даже этому.

Одежда Джейка к концу сезона становилась изодранной, что оставалось только удивляться, как он не замерзал в ней студеную пору года, выживая в своей неотапливаемой хижине, потому что ему было лень возиться даже с дровами и хворостом.
Не стесняясь своего внешнего вида, он мог заявиться так кому-то в гости, на пустом месте начиная разговор.

Забредая во двор, чтобы отчитаться за загнанный в стойло скот, мужчина обычно снимал с головы свою дырявую шляпу и, укладывая её рядом на пыльный мрамор ступенек, ждал, когда местная челядь соизволит вынести ему в знак заслуги тарелку супа.

Ел он всегда один, отдельно от рабов в силу специфического запаха, распространяемого тряпками, которые он таскал как одежду круглый год.

Держа перед собой тарелку, мужчина подносил её к губам и, выпучив глаза, с шумом всасывал содержимое, после чего возвращая посуду негру пустой, напяливал шляпу обратно на  голову и, подбирая с земли небрежно брошенный хлыст, с помощью которого гонял коров, так и норовивших забраться на территорию чужих плантаций, неторопливо вставал с порога, покидая пределы двора. Такой была его жизнь, и менять её стиль в ближайшее время он не собирался.

Отыскав в этом невозмутимом типе достойный объект для насмешек, Глеб поначалу пытался его задеть, начиная с замечаний о несуразном внешнем виде, заканчивая упреками по поводу отсутствия личной жизни, но столкнувшись единожды с его твердолобой уверенностью в собственной «неотразимости» для прекрасного пола, в конце концов, плюнул на это дело, стараясь его больше не задевать.

Решив, что Джейка, пожалуй, не переубедишь, ведь к приличному обществу тот никогда и не стремился, он просто начал периодически с ним общаться, таская ему то еду, то табак, (сколько Глеб помнил, этот юродивый был постоянно голодным, не в состоянии ничего наесться), получая взамен очередную порцию очередных сплетен.

Это позволяло быть всегда в курсе последних событий в округе, с удовольствием отмечая про себя, как много из недосказанного почти сразу становилось на свои места.

Как-то Глеб спросил его, почему тот не спешит жениться, раз его так волнуют все эти пикантные рассказы о неверных женах, представ перед ним при свете дня с добротной щетиной на лице, отсутствующими передними резцами в «неотразимой» улыбке, и очками с треснувшими стеклами, Джейк заявил, что считает себя слишком хорошим для местных «невест», имея в виду, разумеется, дочерей и жен людей своего круга, таких же представителей «белой голытьбы», каким был и он сам, отчаявшись встретить на своем пути женщину, которая приняла бы его таким, каким он есть.

И не привыкший заботиться о ком-то ещё, кроме себя одного, пастух, в общем-то, не сильно страдал от своего одиночества. Тогда как появление супруги могло принести ему немало проблем. О браке он не помышлял, как не помышлял о детях, ибо в наследство оставить было нечего.

Не особо уважая людей, Джейк выражался о них с негодованием, благодаря чему Глеб рано понял, что не все вокруг него настолько хорошие, как привыкли выражаться о них его родители.

Все-таки, юродивый этот прожил почти полвека, и наверняка знал о паршивых человеческих душонках больше, чем можно было себе представить. Обладая особой «рентгеновской» проницательностью, Джейк видел людей без всяких прикрас, отчего ввести его в заблуждение было непросто.

За все время Глебу так и не удалось ни с кем подружиться всерьёз. Не испытывая к ровесникам особой привязанности, он мог сутки напролет бегать по полям и аллеям в поисках новой «жертвы» для очередных подстрекательств. А если таковых найти не удавалось, он просто слонялся по дому, стараясь не попасться на глаза отцу. Но чем старше он становился, тем тяжелее Олегу Викторовичу было с ним справиться.

Привив сыну пламенную индивидуальность, Алла Евгеньевна сама того не подозревая, взрастила в нем чувство отторжения к проявлению стадного чувства, вследствие чего Глеб чувствовал себя комфортно только в условиях двух крайностей: либо «стадо» подчинялось ему, действуя по его указке, либо оставаясь предоставленным самому себе, он находил себе новое занятие, которое целиком его увлекало. Ему больше нравилось истязать ближайшее окружение, нежели с ним дружить.

«Ну, почему ты так себя ведешь, сынок? — допытывался отец, ставя ему в пример серьёзную не по годам «сестру». — Тебе нравится доводить окружающих до белого каления?! Что ты за человек такой?! Обязательно надо кому-то насолить, вывести из себя… Неужели нельзя научиться обходиться с людьми по-человечески?»

Решив однажды, что сына, пожалуй, не перевоспитаешь, он махнул на него рукой, и переключив все свое внимание на Чехову, которая вела себя куда благоразумнее, нежели сверстницы её возраста, со временем мужчина и вовсе начал относиться к ней как к родной дочери, лишь время от времени вспоминая о сыне.

Для Валерии отец Глеба всегда был воплощением справедливости и мудрости, поэтому к нему она всегда относилась с исключительным уважением и почитанием. А вот Аллу Евгеньевну побаивалась, сторонясь её общества не меньше, чем компании её взбалмошного сына.

Таким образом, со временем в этом доме образовались две враждующие стороны, одну из которых представляли Алла Евгеньевна с Глебом, а вторую — Олег Викторович с Чеховой. И когда напряжение между ними возрастало настолько, что сдерживать накопившиеся претензии становилось просто невозможно, все шли в открытую конфронтацию, несмотря на то, что зачинщиком подобных ссор зачастую становилась первая сторона.

В такие минуты Алла Евгеньевна донимала мужа своей критикой, а Глеб не оставлял в покое Чехову, придираясь к ней по малейшему поводу. Иногда после ссор наступало обманчивое затишье, но длилось оно недолго.

Спустя время стороны начинали снова предъявлять друг другу претензии, и не успевали они толком прийти в себя от последствий предыдущего конфликта, как на горизонте вырисовывался новый.

Глава 1.10

http://proza.ru/2024/05/24/566