Пещера

1
Аня боялась входить в детскую комнату на даче. Там под потолком висело страшное. Огромное насекомое, что-то вроде сверчка, но больше, увязло в паутине и дергалось, сбивая клейкие нити в белый ком. «Не маленькая, возьми веник и смети эту гадость», сказала бабушка, отрываясь от помидорного куста. Девочка так и сделала. Терзаясь от отвращения, вынесла болтавшийся на венике сгусток белого, швырнула на землю. Потом схватила камень и приготовилась нанести удар, чтобы уничтожить отвратительное, вызывавшее страх и ярость.

Остановила камень в сантиметре от паутины, уж слишком спелёнатое насекомое было похоже на беспомощного младенца. «Куколка, куколка», — раздался в голове знакомый хриплый голос. «Тронь куколку, и она тронет тебя».

Аня зажмурилась, потому что знала, что раз появился голос, следом за ним появится и головная боль. Камень выскользнул из рук. Когда открыла глаза, паутинного свертка на земле не было. Исчез? Но как? Когда? Никого, кроме двух маленьких черных птиц, поблизости не было. Птицы смотрели на нее блестящими глазами, немного наклонив голову, застыв. Словно оценивая.

2

— Почему она не ударила по паутине? Должна была. Отвращение, страх, ярость — все это было в ней. А потом исчезло. Паутинная ловушка всегда работает. Теперь будем голодными.  Нет страха — нет энергии, нет ярости — нет пищи.
— Слышал голос у нее в голове? 
— Слышал.
— Это Зверь.
— Не может быть. Люди не слышат Зверя. Зверь потому и заперт в этом мире, что люди его не слышат и не видят. Так же как они не видят нас, только тела, в которых мы прячемся, и наши паутинные ловушки. Зверь все время рыщет, но выход не находит, а спросить не может.
— Есть те, кто его слышат. Мало. Она из тех. Он будет идти за ней по пятам.
— Зачем?
— Он думает, что люди что-то знают о выходе, а они не знают.
— МЫ знаем, где выход наружу.
— МЫ много чего знаем. Но для Зверя мы грязь. Всего лишь пиявки, которые воруют чужую энергию.
— Он большой и сильный. Но нас много. Что если …
— Нам его не загнать. Такая добыча нам не под силу!
— Может, и не загнать. Но использовать можно. Если привести девочку к выходу, он придет за ней. Если у него перед носом захлопнуть дверь, он будет в ярости. Его ярость и боль – пища для нас надолго.

3

Анна радостно выскочила из аудитории прямо в объятия семьи и Пашки. Ну что, добилась своего, защитила диплом! Новоиспеченный археолог! Кто бы мог подумать, что вопреки папиной ворчне, вопреки постоянным головным болям, она получила диплом с отличием и приглашение в аспирантуру!

«Эх, нищета, нищета», сокрушался папа. Он с таким трудом строил свой бизнес в конце девяностых, а наследница не интересовалась им от слова «совсем». Анне стыдно не было, вот подрастет брат, он и будет наследником. Лодырь он, но способный.

Отец только качал головой, глядя в ее восторженные глаза, но все-таки обнял, похлопал по спине. А потом снова покачал головой, когда ее обнял Пашка. Анна и с Пашкой папе не угодила. У Пашки длинные волосы забраны в хвост, близорукие глаза всегда прищурены, сутулость, да что говорить, филолог, он и есть филолог. Не таким папа видел Аниного будущего мужа.

Папа ворчал-ворчал, а сам взял, да и оплатил им участие в студенческо-аспирантской экспедиции в Индонезию. Нет, что-то и университет оплатил, не без этого, но без папиных денег все равно бы ничего не вышло. Так что сразу после празднования защиты диплома, Анна и Пашка должны были прыгнуть в самолет — и на знаменитый остров Сулавеси, исследовать пещеры с древнейшими наскальными рисунками.

— Пашка, вот не поверишь, — год назад говорила Анна Пашке, когда интерес к острову Сулавеси только еще начал зарождаться в голове. — Я ведь о Сулавеси ничего не знала. Случайно заметка попалась, причем не в интернете, а на парте в аудитории. Газету там кто-то забыл. Газету, представляешь? Кто сейчас вообще газеты читает? Заметка совсем короткая, а фото расплывчатое. Человек-птица на стене в пещере, самый древний в мире антропоморф, человеко-зверь. Я бросилась в сотовом в интернете искать, а когда снова на парту посмотрела — газеты уже и нет. Чудеса какие-то!

4

Остров Бали растворяется в дымке за окном самолета. В аэропорту было время только пересесть с одного самолета на другой, так что красоты курортного рая остались далеко внизу, но это не важно. Главное — таинственный остров Сулавеси — ждало их впереди.

— Понимаешь, Пашка, — Анна с трудом заставляет себя оторваться от иллюминатора. — Загадка пещер Сулавеси — это человеко-звери. Нужно обязательно увидеть пещеру Леонг Булу Сипонг с человеком-птицей. Наша группа в нее не поедет, а мы до нее доберемся. А еще поищем там отпечатки рук доисторических художников. Они во многих пещерах на Сулавеси есть. И там должны быть. Сделаем открытие.
А еще об одной странности этой пещеры Анна не сказала. Рядом с изображением человека-птицы была нарисована палка, увенчанная птицей, возможно древний шаманский жезл, с помощью которого призывали духа охоты.
— Что странного в этих человеко-животных? — добродушно спрашивает Пашка.
— Странно то, что сорок пять тысяч лет тому назад люди еще не могли придумать такого, когнитивно они еще не были готовы к такой игре воображения.
— Ты же не хочешь сказать, что они человеко-зверей на самом деле видели? Или это были инопланетяне, эти твои антропоморфы? — улыбается Пашка.
— Ну да, или древние, в отличие от нас, умели видеть духов, — она старается отшутиться, но получается мрачновато, потому что в голове скрежещет давно знакомый хриплый, царапающий голос. «Духи приходят извне».
 — Не важно, как мы их назовем, — Анне кажется, что ее слова – это эхо чужих слов.  — Главное, они были совершенно инородны миру доисторического человека. Словно шагнули в него откуда-то извне.

«Дверь между мирами», скрежещет голос и затихает, оставив за собой такую острую боль, что голова начинает кружиться.  Пашка торопливо лезет в карман за таблетками, увидев, как она побледнела.  После голоса боль особенная, мир становится блеклым, незнакомым, похожим на огромную клетку, на аквариум, в который заглядывают чьи-то чужие глаза. Ужасно еще и то, что голос никогда не отвечает на ее вопросы. Просто говорит что-то свое, так, как это бывает при шизофрении. Анна про голос никому никогда не рассказывала, хотя про шизофрению прочитала все, что только можно. Она упорно молчала о своем безумии, боялась испугать Пашку, потерять его. Он ведь понятия не имеет о том, насколько хрупкое их счастье.

Для себя она решила, что эта поездка станет ее испытанием. Если древние умели призывать духов, призовет своего духа и она. Около человека-птицы и его странного шаманского жезла. Если голос, наконец, ответит ей, вступит в диалог, а не просто будет говорить странные вещи, значит, она не больна. Лучше уж признать существование духов, чем считать себя больной.
 Из забытья ее вырывает сообщение пилота, говорящего на ломаном английском. «Дамы и господа, не волнуйтесь. Самолет совершит еще один круг над аэродромом Макассара, прекрасной столицы Южного Сулавеси, прежде чем сесть. Задержка будет всего на несколько минут. Над аэродромом большая стая птиц, мы будем садиться, когда стая пролетит».

Анна с трудом разлепляет глаза и выглядывает в окно. Над Сулавеси сияет ясное небо, а внизу все черно от птиц. Ей даже кажется, что несколько птиц сидят на крыле самолёта, она смаргивает, и видение исчезает. Никакие птицы не могут на такой скорости приземлиться на крыло, и все-таки ей чудится блеск их черных глаз, немигающих, пристальных, оценивающих.

5

В Макассар Анна и Пашка прилетают самыми первыми. Австралийцы из университета Сиднея прибудут только через два дня. Москвичи подтянутся через сутки. А пока – весь день в их распоряжении.

Группе предстоит отправиться в археологический лагерь в одном из национальных парков южного Сулавеси, но до этого Анна и Пашка решают добраться до пещеры Леонг Булу Сионг с человеком-птицей, которая находится всего в часе езды от Макасара.

Чемоданы закинули в студенческий хостел, прихватили только легкие рюкзаки, и сняли такси. Автомобильная дорога ведет вдоль побережья, сияющего почти безлюдными пляжами и песчаными отмелями. С другой стороны предгорья врастают в горы, парящие в дымке вдали.

Парковка, с которой начинается тропа к пещере, совершенно пуста, видимо, в это время дня уже поздно для прогулок по джунглям. Шагают на тропу. Свисающие с деревьев мхи, обступившие их со всех сторон, кажутся настоящим преддверием пещеры.

Джунгли полны тихих звуков, но в какой-то момент издалека начинает доноситься монотонный шум, заглушающий не только бормотание джунглей, но и их голоса. Сначала шум похож на жужжание, а потом перерастает в почти невыносимый звук птичьих криков. Небо накрывает тень огромной стаи, которая проносится над головами у путешественников.

— Та же стая, что ли? — бормочет Пашка.
Тропа выскакивает к пещере как-то сразу, без подготовки. У распахнутого черного зева стоит табличка с названием пещеры, информацией под стеклом и просьбой ничего не трогать. Решили присесть на камни у входа и выпить воды из термосов.
День вдруг меркнет, ясно, что скоро солнце будет садиться. Следует торопиться, но Анна медлит. Оглядывает площадку перед входом в пещеру.

— Смотри, — задыхается от неожиданности. Все деревья, окружающие поляну, усажены черными птицами. Но самое странное то, что птицы сидят совершенно молча.
Анна пересаживается к Пашке на колени и обнимает его.  Прижимается, прячась от птичьего соседства. Пашка ласково гладит ее по спине, потом вдруг поднимает ее испуганное лицо и целует в губы. В этом поцелуе сила страсти, и все в Анне откликается на зов. Окружающий мир отступает, она начинает тонуть в Пашке, в его пронзительном тепле, в ласке его рук, в знакомом влюбленном шепоте.

А потом вырывается, вскакивает.

— Нет, Пашка, не могу. Эти птицы смотрят.
Пашка сдавленно кашляет, но не спорит, тоже встает и подхватывает их рюкзаки. Они шагают под сень пещеры.

6

— Зверь рядом. Мы чуем его.
— Здесь мы пришли в мир людей. Тогда люди боялись и ненавидели много и легко. Их души и страхи были одним сплошным пиром для нас. Помните?
— Мы помним.
— Если Зверь рядом, то где?
— Сейчас он везде. Он слушает, что она скажет, о чем подумает. Он знает, что проход между мирами близко. Он догадался.
— Нам не получить ни крошки его силы, если он не примет облик. Но как нам узнать, в чьем он облике? Он может быть летучей мышью, пещерным котом, змеей.
— Когда ему что-то нужно, он даже человека может натянуть на себя как перчатку.
— Мы поймем! Нам просто надо наблюдать, и мы поймем. А когда его охватит гнев, мы напитаемся его силой.

7

Включили фонари и медленно идут вглубь пещеры, освещая стены в поисках заветного рисунка. Ага, вот и он. Сначала увидели нарисованную красной охрой толстую свинью. Анна лихорадочно водит лучом фонаря вокруг, пока наконец не выхватывает из тьмы рисунок с птичьим человеком и жезлом у его ног. В уши врывается торжествующий птичий крик. Что это? Стая кричит снаружи?

Пашка подходит сзади.

— Довольна?

Но Анна ищет еще кое-что. Отпечатки доисторических рук.

— Пашка, ищи отпечатки рук.

Пашка послушно скользит фонариком по стене, а потом тихо ойкает. Высоко у себя над головой под выступом, уходящим куда-то в темноту, видит что-то белое. Анна подходит, присматривается и выдыхает сквозь зубы. Там висят паутинные свертки с шевелящимися внутри насекомыми.

— Что за дрянь, — бормочет Пашка. — В пещерах есть насекомые, но не столько же! Что за паук их всех запеленал?

А Анна смотрит и не может прийти в себя. Паутинные свертки один в один как тот сверток, который она видела в детстве на даче.

— Я такой уже видела. Но как точно такие же здесь оказались?
— Смотри, — снова выдыхает Пашка.

Под свертками на высоте Пашкиной головы еле заметные отпечатки человеческих рук.

— Ты их искала?
— Руки — дверь, — говорит знакомый скрежещущий голос в сознании. — Проход между мирами. В прошлое тоже.

Голос хочет, чтобы она приложила ладони к отпечаткам рук, так получается? Шагнула в прошлое? Туда, где она уже видела похожие свертки, где было что-то еще очень важное?  Ну почему голос никогда и ничего не говорит прямо?

В голове нарастают то ли боль, то ли шум. Кажется, что птицы снаружи кричат все оглушительнее. О чем? Чтобы она никуда не ходила? Нельзя трогать дверь? Опасность?

Пашка снова показывает на паутинные свертки. Они дергаются так, как будто что-то из них рвется наружу.

— Куколки, куколки, — говорит голос, но теперь он почему-то звучит не внутри ее головы, а в пещере, рядом с ней. Неужели это Пашкин голос так изменился? «Тронь куколку, и она тронет тебя», всплывает в памяти.

Пашка вдруг тянется к отпечаткам рук.

— Нельзя, Пашка, нельзя, — Анна из всех сил отталкивает его от стены и, подхватив с пола камень, принимается бить по отпечаткам изо всех сил, стирая их со стены, калеча древние артефакты.

Пашка рычит и выбивает камень у нее из рук. Анна вскрикивает от неожиданности и направляет фонарь прямо ему в лицо. Лицо не Пашкино. Оно искажено такой яростью, что вообще не похоже на человеческое лицо. А потом он выбивает у нее из рук фонарик, который со звоном ударяется о стену.

Анна бросается к выходу из пещеры, поскальзывается на фонарике, падает, ударившись головой о пол. Чудовище хрипит сзади, и Анна кое-как поднимается на колени и ползет. В темноте после падения она, видимо, теряет направление и утыкается в стену. Чудовище пытается нашарить ее в темноте, хватает за ногу, но Анна подтягивается за выступ на стене, вырывает ногу. Как-то она лезет по стене, все выше и выше, а чудовище бьется внизу и скрежещет.

Наконец, она повисает на чем-то белом, липком, слизистом и пытается отдышаться.
В пещере тихо. Темнота каким-то странным образом отступила, сменилась полутьмой. Анна довольно высоко, она видит пол и на нем две фигуры. Смотрит она сквозь что-то белое и почти прозрачное. Паутина, думает она. Она шевелится и понимает, что рядом с ней тоже что-то шевелится в ответ. Свертки. Рядом с ней висят паутинные свертки, она в одном их них.

Снизу вдруг слышатся какие-то звуки. Человек стоит на коленях и тихо плачет, раскачиваясь из стороны в сторону, обхватив себя за голову руками. Пашка. Рядом с ним лежит что-то темное, страшное, с разметавшимися волосами.

— Я здесь, Пашка, — хочется закричать Анне. — Ты ни в чем не виноват. Просто вытащи меня из свертка.

Но Пашка все плачет.

А Анна вдруг понимает, что все, что нужно было сделать тогда в детстве — это вытащить насекомое из паутины. Почему она этого не сделала? А теперь — поздно.