Приют для сбитых ангелов отрывок

 ПРИЮТ ДЛЯ СБИТЫХ АНГЕЛОВ  (Из цикла "Мироздание, SOS")
Что чувствует Муза, чей подопечный умер? – Эта как для художника ослепнуть.
Потерян смысл жизни. Всё кончено. Ведь для музы художник – её холст. Чистый лист. Возможность себя выразить и сделать мир лучше.
Мой художник умер.
И все вокруг загоготали:
 - Ой, ну ты же сильная! Ты это легко выдержишь. Ты и не такое выносила!
Так всегда говорят, когда не хотят по-настоящему сочувствовать. Не хотят делиться теплом души, сопереживать. Сопереживать – это больно. Все избегают боли.
И я осталась со своими страданиями наедине. Понимая, что никакая я не сильная и не мужественная. Просто раньше рядом был кто-то, ради кого хотелось всё вытерпеть, любые издевательства судьбы.  И когда я попала под грузовик. И когда жестокие подростки ради смеха отрубили мне хвост и сбросили с шестнадцатого этажа, - я всегда думала: я так сильно люблю своего художника, что просто не могу с ним расстаться. И он без меня пропадёт. Я выживу ради него.
А теперь его нет.
И я просто искалеченная старая кошка, хромая, бесхвостая, почти ослепшая.  Никому не нужная.
Боль и разочарование во всём сущем были непереносимыми. И я превратилась в мизантропа. И в жизнененавистницу. В жуткую, жуткую жизнененавистницу.
А больше всего я ненавидела все эти тупые фразочки: «Всё будет хорошо!» «Что-то отнялось, но ещё больше прибавится». И самое ужасное: «Жизнь продолжается».
Да ничего уже не будет хорошо! Ничего никогда не наладится!  Всё отняли, но ничего никогда не вернут, а будут отбирать последние крохи и дальше. А уж про «жизнь продолжается» вообще помолчите. Это-то самое жуткое и есть. Лучше бы уж всё закончилось.
К сожалению, кошки не могут покончить с собой. Хотя… Может, мне удастся стать первой? Например, снова прыгнуть под грузовик?
Тем временем после смерти художника я оказалась на улице.
Какой-то человек отнёс меня в приют для брошенных животных. Более жуткого места нельзя себе и представить.
Сюда свозили такой же биологический хлам, как я.  Помойка для живых, страдающих существ.
Пёс Погремушка, которого выгнали из дома, потому, что собака чересчур громко лаяла. Но пёс же должен охранять хозяина. Вот друг человека его добросовестно и охранял.
Кошка Мята, которая родила котят без разрешения хозяев. И они сначала утопили котят, а потом избавились и от кошки.
Лисичка Веснушка, которая кусалась. Так ведь она же дикая. Не надо было её домой брать. А теперь она отвыкла сама себе еду добывать.
Попугай Горлопан. Он просто надоел.
А ещё змеи, еноты-полоскуны, хомяки, обезьяны, маленький медвежонок.
Сегодня притащили даже огромного варана. Он ошивался под окнами какой-то избушки и до полусмерти напугал дачников.  К нам варашу приволокли МЧСники, с мигалками, в мешке. Спасибо, без наручников.
И вот я сидела в своей клетке – в клетке! Это я-то! После того, как объехала почти весь свет - и ненавидела мир.
«Какого лешего эти люди, прикидывающиеся добрыми, засунули меня сюда! Лучше бы усыпили», - истекала я желчью.
 - А я вот согласна и на клетку. Лишь бы ещё пожить. Не хочу умирать, - подслушала мои мысли шиншилла Раиса.
В клетках побольше так же безнадёжно мучились старики: пожилые учительницы, врачи и седые милиционеры, впавшие в жестокую деменцию. С блаженными улыбками, никого не узнавая, старики ходили под себя. А озверевшие санитарки били их половыми тряпками по лицам.
А в клетке напротив сидела ощипанная синяя птица счастья. И молча печально глядела в никуда. Грифоны с отрезанными крыльями, розовые единороги с отпиленными рогами беззвучно умирали рядом.
А чуть дальше летавшие с птицами ангелы, собой закрывавшие птиц от охотничьих пуль, а всех живущих от всякого зла, пытались зализывать раны, как собаки. Но раны не переставали кровоточить.
И я закричала:
  - Мы всегда были территорией любви и милосердия!  Что же со всеми здесь случилось? Почему сдают своих близких в эти клоаки, чужим, озверевшим от жизни людям, которые уже и не люди вовсе, вымещающим все свои несчастья и обиды на самых беззащитных, на выживших из ума стариках? Почему животных сначала ласкают, как детей, а потом ссылают, как каторжников, с глаз долой?
Как я злилась в эту минуту на весь мир! Мой художник всего себя положил на то, чтобы сделать этот мир лучше для каждого живого существа. Слепой продолжал работать для счастья и радости других. И чем же мир отплатил?
Художника с его картинами выставили вон из его мастерской. Разбили его статуи, которые он лепил, уже погружённый в свою болезнь. А на картинах, написанных ещё в здравии, мальчишки выкалывали глаза и вырезали лица, чтобы просунуть головы и носить полотна на шеях. И никто из взрослых не остановил маленьких варваров. А слепой художник умер от сердечного приступа, понимая, что всё созданное  пошло под нож, работа всей жизни уничтожена. А я, ободранная старая кошка, оказалась в этом отстойнике в виде особой милости.
Как я ненавидела своего художника! Он бросил меня, он предал своё дело, своё искусство: он умер.  Как он мог умереть!
Меня просто распирало от образов и фантазмов, которые я должна была передать ему. А передавать некому. Талант - никому не нужный хлам.
Художник ведь почти научился рисовать вслепую. Он задыхался от тоски по краскам! И я научила его различать их по запаху. Зелёные пахли луговой травой, полевыми цветами. Синяя – морем, солью, водорослями.  Жёлтая – апельсинами и лимонами. Красная – розами. Белая – молоком и тишиной.
И даже этикетки красок на ощупь  были  разными. Синяя – как бархат. Зелёная – как кусочек льда. Жёлтая – тёплая и пушистая, словно цыплёнок. Красная – жгучая, будто перец.
Мы не успели придумать, как краски накладывать на холст, чтобы они не смешивались, как очерчивать персонажей. Ведь художник видел не этот материальный мир, а свой внутренний, свои фантазии. Но мы бы обязательно что-нибудь изобрели. Творец бы научился рисовать заново!
И тут его убили. Да, убили! Эгоизмом, тупостью, жестокостью, жадностью.
Знаете, я почти сошла с ума, когда мой живописец погиб. Мне рассказали, что в городе есть памятник какому-то очень доброму человеку. Если в щель на пьедестале бросить записочку с желанием, оно обязательно исполнится. Любое. Что ни попроси.
Я туда бегала. Я не могу писать. Но я положила лапки на каменную ступень, я умильно заглядывала в прекрасные глаза статуе:
 - Верни мне художника. Верни мне его!
Статуя смотрела мне вслед с суровой строгостью, пожалуй, даже с озлоблением. Я почувствовала себя преступницей. Все же знают, что оттуда не возвращаются. Не надо было загадывать такое безумное желание.