Черна курица, красна луна

Многих луна готова обнять, но более всех она к Луноградью и жителям его ласкается. Всякого по голове светом своим погладит, детей игрой в прятки повеселит, а малюток в колыбельках убаюкает и в мир снов проводит. Нет границ для объятий светила ночного, даже у самых окраин земель своих, где уже лес тёмный начинается, её нежные трели слышны. Но того кто прячется там, ласкательства царицы ночи совсем не тешат, раздражают разве что.

Живёт где-то близ Луноградья, на болотах, одинокий колдун Лешун. Тиной и водорослями его домишко порос, влажной землицей наполовину съеден, но чародею до того дела мало. Выдумывает он днями и ночами замыслы коварные, злодеяния всяческие, а в остальное время плешь себе протирает и ногти грызёт. Залысину ублажать ему для колдовства надобно, ногти же просто вкусом нравятся, да и растут слишком быстро – вздремнёт чародей часок-другой, и уж будто зверь когтистый.

Луну Лешун старается не замечать, чтобы уединение в голове и быте соблюдалось… Однако ж, когда краснеет она ликом, как в ту ночь, не может он её избегнуть. Сразу плешь чесаться начинает, ногти в другом направлении отрастать, и каждый волосок, из тех немногих, что у висков ещё имеются, дыбом становятся. Значит, годовщина свадьбы настала, она же как раз под красной луной совершилась.

 Оборотился колдун чёрной курицей и в окошко заболоченное выпрыгнул. Каждую годовщину он вопросом терзался, как это его угораздило жениться, что за блажь ему тогда в голову взбрела? Но никак причина не вспоминалась, только события сами…

Много лет с тех пор минуло, у него тогда ещё волос была грива, и седина их ещё не тронула. Гулял он под сенью луны красной в облике курицы пепельной, и наслаждался мрачностью леса ночного. Но повстречался ему вдруг индюк, белизной так и сверкающий. Разозлился Лешун, что попортилась его нега мрачная, и кинулся белую птицу клевать и царапать. Но индюк, тоже лихой оказался, кусаться начал, весом своим куропатку давить. Сцепились пернатые, и сами не заметили, как засверкали меж ними молнии, вспыхнули вокруг них пожары! А миг спустя уже тискали друг друга на земле – юноша, в драной мантии вороного цвета, и девица, в белом платье перепачканном. То ведьма была, Травья, много лет спустя Травишной прозванная… С первого взгляда очаровался молодой колдун красотой девицы, и она тоже новое чувство в себе открыла. Так то, при свидетельстве луны алой, среди костров и перьев погорелых, обручились молодые браком нерушимым, колдовским. Но недолго Травья с Лешуном в благости и любви пробыли. Едва скрылось ночное светило, уступив место брату дневному, как раздражился чаровник, заприметил у красавицы бородавки на лице и полноту в боках. Травья, в свой черёд, тоже на избранника по-другому взглянула, не показался ей этот сутулый и костлявый юнец, её красы достойным. Разругались молодожёны, и каждый в свой край удалился – ведьма в сторону солнца и полян лесных пошла, а колдун к луне и болоту направился.

С тех пор не видятся супруги, даже и не помнят друг о друге. Лишь когда луна красна становится, беспокоится Лешун, дергается весь, и, в конце концов, решает весточку хоть какую отправить жене – не из любви, а от того, что сам себя понять силится, но никак не может.

В эту ночь тоже светило ночное багрянцем скрасилось, потому Лешун и вылез из халупы своей затопленной. В облике курицы думалось ему как-то лучше, тем его и привлекало пернатое обличье. Не хотелось колдуну самому к ведьме идти, глядеть на её бородавки сморщенные, вот и размышлял он кого бы вестником сделать.

Водились в местном лесу шепоты, баловни известные, любители над путниками пошутить. Поймать их труда не составит, голос у них есть, а большего и не надо, чтоб послание передать – так Лешун размышлял.

Превратил колдун крыло правое в руку костлявую, и клюв в рот оборотил. Вытащил из под пенька трухлявого сеть заговорённую, и принялся причитать, да плакаться… Мол, путник он бедный, несчастный, потерялся в чаще бескрайней, и нет ему пути домой… Недолго притворяться пришлось, заявилась тут же пара шёпотов, чтоб поизмываться над беднягой, но не тут то было! Набросил он на них сеть зачарованную, так и поймал.

Возмутились братья-шёпоты! Не любили над собою шуток, только над другими. Но колдун разок дёрнул край ловушки, и повелел им молчать.

-Отпущу вас, ежели передадите ведьме, что Травишной прозывается, такие слова – “Поздравляю с годовщиной”, и летите куда хотите. А если не выполните поручение, узнаю я, снова вас поймаю и на дно болота заброшу, - так Лешун приказал, и засим пленников отпустил.

Обидно было шёпотам, что перехитрил их старый плут, и служить понудил. Решили они над ним насмешку учинить, но только столь коварную, чтоб мести его потом избегнуть…

Тем часом, в хижине лесной, ведьма Травишна, тоже покоя не ведала. Напомнила ей красная луна о муже и супружестве её досадном. Как не гадок был старухе Лешун, а всё ж по законам колдовским, благоверным для неё считался. А значит, нужно было почтить его хоть словом кратким, коли годовщины ночь пришла.

Чесала ведьма бородавки, размышляя кого бы гонцом сделать. Да только никого в глухом лесу сейчас не сыскать было, разве что буки и бяки мелкие по углам её жилища копошились. Ненадёжные то были существа, глуповатые, но пару слов запомнить способные. Собрала Травишна их в кучку и научила, что передать следует, ворожбой своё внушение закрепив. Покивали буки с бяками и побежали в лесную глушь, к болотам, сообщить, что велено.

В скором времени, в дремучей чаще, повстречались им шёпоты затейливые. Не упустили балагуры мелочь суетливую, завертели, заболтали, и вмиг цель их выведали. Тут и вовсе развеселились шёпоты, принялись букам с бяками новые намеренья нагонять. Растерялись мелкие гонцы, коротка у них была память, оттого в головках всё и перемешалось. А забавникам шепчущим, только то и надо было! Унеслись они прочь, едва натешились, прямиком к хижине ведьмы лесной, в окошко приоткрытое…

Ворвались к Травишне шёпоты, и давай голосить, в самые уши старухе залезая, - Поздравляю с годовщиной! Карга морщинистая! Рожа ребристая! Пятка мозолистая! Поздравляю с годовщиной! – ведьма аж оглохла от таких приветствий.

Как влетели посланцы стремительно и нежданно, столь же молниеносно прочь унеслись. Совсем они голову вскружили ведьме, та чуть на пол не упала. Но едва в себя пришла, разозлилась Травишна не на шутку! Экие выходки муженёк её удумал! С этаким наглецом надо самой разобраться, чтоб не смел впредь хамских острот себе позволять! Правда, одной к нему идти зазорно… Свита нужна, чтоб выглядеть солидно, и не из мелкой нечисти какой, а из кого-то более видного…

В тех раздумьях и застал старуху стук в дверь, - Эй, хозяйка! Встречай гостя дорогого! У тебя может бражки бочонок завалялся, иль хотя б пузырь?!

Узнаваем был тот голос захмелевший, Ивашке он принадлежал, первому атаману над ватагами разбойными. Грозную славу лиходей себе сыскал, кто и на дорогах никогда не был, о нём слыхивал. Однако ж, с ворожеей лесной у него почти дружба сложилась,  ведь охоч был Ивашка варева пьянящего у неё прикупить, а та деньгами разжиться.

-Ах, заходи Иваша! – отворила ведьма дверь, - Угощу, чем смогу, гостя дорого! Ты может и не один пришёл, и молодцы твои, где тут рядом таятся?

Прищурился разбойник, заподозрил неладное, - Что-то ты приветлива больно, всю сварливость растеряла. Надо чего чтоль? Прямо говори, не по сердцу мне изворотливость в речах.

-Да надо бы проводить меня к муженьку непутёвому, может проучить его чуть-чуть, чтоб место своё знал. Пустячки всякие… Бочонок бражки лучшей подарю за услугу! Так ты при банде сейчас? – приторно продолжала старуха.

-И не знал, что у тебя муж есть, - подивился Ивашка, - Ладно, пойдем, покажу тебе своих вояк удалых. Мы тут недалеко у костра присели лагерем.

Расположилась банда разбойная поблизости в лесочке. Из троих лихачей она состояла - один на камне лбом лежал, второй с деревом обнимался, а третий у костра разлёгся, чуть ли волоса себе не опаляя.

-Смотри каких нынче отчаянных ребят собрал, знакомься! Это Камнелоб, тот, что кору обнимает - Древобок, а у огня полёживает Огнедум, - представил атаман свою братию, - Почтенная Травишна попросила нас проводить её к муженьку бедовому, и может затрещин парочку ему отвесить, ежели нахальничать себе позволит. За сие дело бражки бочонок нам обещан!

Покивали все друг другу, познакомились, но Ивашка, с хитрой ухмылкой, ещё добавил, - не так просты мои сорванцы, посмотри-ка! – и пальцами щёлкнул. Прошелестел ветерок мимолётным касаньем, и переменились как по волшебству разбойники. Увидала ведьма пред собой другую троицу – Древолоба, Огнебока и Камнедума.

-Ишь, какие прохвосты! – только и ахнула старуха.

-Ещё какие! Что ж, плесни нам на дорожку по чарке хмельной, и пошли мужа твоего встряхнём, - подвёл итог Ивашка, поднимая дубину бравую.

А в то время колдун болотный, уже в дом к себе возвратился. Всё ещё в облике курицы чёрной, запрыгнул он на насест свой излюбленный, и прикорнул немного. Да так уснул глубоко, что и не заметил, как через окно буки с бяками высыпали. Смутили игры шёпотов мелкую нечисть, по-другому напутствия им теперь вспоминались.

Напрыгнули буки с бяками на куропатку, с насеста на пол сбросили, даже проснуться не дали! Искусали мелкие пакостники Лешуна, перья выдрали, и пискляво притом крикнули – Поздравляю с годовщиной! Не успел колдун очнуться толком, а опустел уже дом, и лежал он на полу ощипанным, побитым и покусанным.

Вскочила птица, выпрыгнула в окно, чтоб негодников мелких покарать, да тех уже и след простыл! Обратился тогда колдун стариком худосочным в чёрной мантии драной, пригляделся к тёмной чаще, но никого там не высмотрел. Напрягся плешью колдун, заскрипел зубами, обломал ногти об кору древесную. Пуще прежнего на жену он разозлился, а на луну десятикратно! Одна гадюка издёвки ему творит, другая её науськивает!

Решительным шагом направился Лешун вглубь леса… Деревья пред ним спешили расступиться, даже пеньки подальше откатывались. Знали они каков чудодей в гневе, вот и торопились от него подальше оказаться. Но колдун на них и не оглядывался - негодование им владело и им же помыкало.

Остановился внезапно Лешун, закусил рукав, прошипел ворожбу сквозь зубы, и завыл голосом волчьим. И минуты не прошло, вышел ему навстречу женоног на восьми ногах девичьих. Ухватил его колдун за одну из пяток, и потряс её в знак приветствия. Без слов друг друга поняли, давно ведь знакомы были! Последовал женоног за чародеем – то, как колесо катился, то пауком ступал.

Замедлил шаг Лешун, присмотрелся к темноте окружающей, поманил кого-то. Вылез из самых тёмных закоулков леса мракоед, голодный как всегда, ненасытный. Пообещал ему колдун вкуснейшего сумрака в миску навалить, прикормить как следует. Мракоед же, как и все его породы, в других посулах не нуждался.

Добрёл старик до болота, зашёл в него по щиколотки. Присмотрелся к топи, зачерпнул жижи, а из неё гнусавую погань вытащил. Невелика была погань, в рукав без труда упряталась. Впрочем, не её колдун в омуте разыскивал…

Обе руки пришлось Лешуну в дрязгу мутную запустить, до самых локтей перепачкаться. Однако, нащупал он там всё ж два выроста, рога быка болотного. Потянул за них старик, хрустя всеми суставами, только бык его потугам не поддался, посапывал себе на вязком ложе и зыбью похрапывал. Ругнулся на то колдун, он-то надеялся верхом прокатиться, а не коленями древними скрипеть… Но делать нечего, пришлось ему на свидание пешком себя тащить.

Может и ещё кого позвал бы Лешун, но тут, средь тёмного леса, встретилась ему жена ненаглядная, и с ней, конечно, шайка разбойная.

-Ах, да неужто это муж мой миленький! – сладкой желчью охнула колдунья.

-Ага, привет тебе, женушка дорогая, - язвительно проскрежетал Лешун.

Почуяла погань в рукаве, что неладное грядёт, юркнула наружу и прочь бросилась. Огнедум, на мысль скорый, подумал, что за подмогой мелочь побежала, и, без раздумий, за ней ринулся.

Дальше, под сенью луны красноликой, всё само собой как-то складывалось... Врезался женоног всеми ступнями в Камнелоба, а Древобок на мракоеда навалился. Блеснули молнии, взывали ветра и ураганы, полыхнули в ночи хлысты огненные. Рады были деревья, что разбежаться успели, ветки уберегли, и даже кору не опалили.

Атаман Ивашка, без того хмельной, вовсе ничего вокруг разобрать не мог! Кого затоптали, кто ногами расшибся, где мраку убавилось, кому победить предсказано… Чтоб хоть чего вытворить, замахнулся он дубиной, но тут вдруг взрыв ухнул, и всех по тьме ночной разметал… Куда кто телом унёсся, в таких потёмках и не разобраться было! Лишь к утру собрал разбойник всю свою ватагу – Камнелоб в синяках весь был, Древобок цветом лица убыл, у Огнедума грязи полон рот. Но хоть целы все, разве что дубина верная пеплом в ночи развеялась.

Между тем, в ночи под луной багряной, ещё события происходили…

Очнулась Травишна на поляне, куда её взрывом откинуло. Смягчила ей травушка родимая удар оземь, только от ушибов спины, зада и локтей не уберегла, и от злости на мужа нерадивого не избавила. Подскочила ведьма, призвала ветра буйные, и унеслась на них к избе своей. Там у неё мешок под скамьей уложен был, а в нём солнечные зайчики, шаловливые блики, сберегались. Всё лето она их ловила, чтоб в хладные ночи зимы они её веселили своими играми. Но теперь у чародейки другая идея созрела – задумала она напустить их на Лешуна, дабы вся эта озорная свора его в исступление повергла. Взвалила старуха мешок на плечо, и вновь к ветрам путеводным обратилась…

В то время Лешун тоже к сознанию вернулся. Не сказать, что благополучно он приземлился… И ногу повредил, и плечо вывихнул… Благо хоть плешью не ударился! Позвал колдун тину и водоросли, и поползли родимые к нему подобно змеям… Хоть и обвились они по всему телу жгутами и стяжками, позволили встать и выпрямиться, но всё же не мог уже колдун полагаться на дряхлый скелет свой - не гнулись у него руки, не сгибались ноги. Отлежаться ему следовало, в болотце целебном искупаться вдоволь. Только вот не утих в нём гнев, наоборот, сущим бешенством ещё дополнился.

Вперил колдун распалённые зенки в луну алую, погрозил ей кулаком. Лишь она была свидетелем на его свадьбе, и не иначе как она же, ему рассудок тогда смутила. Стало быть, разобраться предстояло с обеими бабами, весь их заговор обличить и вытоптать.

Сковырнул Лешун из под ногтей остатки силы чародейской, выткал из той магии бечёвку незримую, а из неё аркан сплёл. Всего то и оставалось, накинуть петлю на луну, затянуть для надёжности, и другим концом к плеши своей повязать. Крепка она, плешь его, на ней и светило ночное дотащить куда угодно можно!

Двинулся колдун задом наперёд, на пролысене саму луну подвигая. Саднило ему затылок до кровавых мозолей, но лишь разжигалось оттого буйство мужа свирепого. В пыль был готов он черепушку свою растереть, луну на землю обрушить – только бы ответили виновницы за срам его брачный!

К тому часу, не то что пни, уже даже ветки от него прочь убрались, так что пустырь окрест простирался. Ничто ломаному ходу колдуна не препятствовало, кроме тела болящего и тяжести луны багрянистой. Как не крепка была у Лешуна плешь, а вес такой на ней всё сильнее сказывался!

В таком виде и увидала мужа Травишна, и вдруг дрогнуло её сердце, уронила она мешок! Пусть и двигало Лешуном озлобление, желание гадость какую жене устроить, но ведь ради того он и царицу ночную был готов с неба сдёрнуть! Кто ж ещё в жизни ворожеи ей такое внимание уделял… Столь великие дела свершал, лишь бы досадить старухе.

Споткнулся вдруг Лешун и упал, затылок измученный расшибив. Как не цеплялся он за сознанье, начало оно ускользать от него. Помутненным взором, из последних сил, глядел он на луну пурпурную, неприязни взгляд хотел успеть ей подарить.

Неожиданно, рядом с ликом царицы ночной, возникло лицо Травишны, ведьмы, некогда его очаровавшей. Видел он в её глазах сочувствие и обеспокоенность… А кто же ещё к гадкому колдуну такие чувства испытывал? Разгладились морщины старухи, упрятались бородавки… И видел чаровник перед собой Травью, юную и прекрасную деву, открывшую ему недоступное волшебство. Всего в одну утерянную в годах ночь, он знавал то дивное чудотворство, ту неведомую, пугающую и восхищающую песнь. Вспомнил теперь Лешун, отчего надумалось ему тогда жениться! Но хрупка была его память, и вместе с ослабевшим сознанием, затерялась она в глубинах разумения, до следующей рубиновой луны.

Вздохнула ведьма, рассматривая уснувшего мужа. С сожалением тронула щеку человека, столько мук за одну ночь претерпевшего. Вынула она из поясной сумочки травы и мази целебные, принялась знахарство над несчастным творить. Одну из травок, подожгла и наземь бросила, чтобы та курилась ароматом.

Недолго светилу на небосводе оставалось, но всё же времени того хватило, чтоб вспомнить Травишне далёкую ночь. С улыбкой, освежалась в ней память о светлых, невероятно ярких, моментах под пурпурной луной. Никто уже и не помнил имени Травья, кроме неё и лежащего рядом чародея. Никто и не знал её такой, весёлой, беззаботно смеющейся, какой знавал он. Никто никогда так и не нашёл, не усмотрел, в глазах ворожеи затаённой под сварливостью и вздором сути.

Близилась ночь к концу, а с первыми лучами солнца не избежать им нового разлада. Лишь когда тронет пурпур луну, приоткроется им обоим позабытое таинство.

Подступил к Травишне бык болотный, дымкой трав привлечённый. Недавно он проснулся, зевал ещё торфяными пузырями. Взвалила жена бездыханное тело мужа быку на спину, сняла с лысины супруга чародейскую привязь, угостила животину вкусными кореньями, и наказала отнести колдуна к его жилищу.

Разошлись они в разные стороны, как когда-то черная курица, белый индюк и красная луна. До следующей встречи…