Свисток Шумахера, Брайтнер. Футбол ФРГ изнутри

Харальд Тони Шумахер родился 6 марта 1954 года. Играть в футбол начал в любительской команде «Шварц-Вайс» (Дюрен). В 1972–1987 выступал за «Кельн». С 1987 за «Шальке-04». Провёл 422 матча в бундеслиге. Чемпион ФРГ 1978 года, второй призер 1982 года, третий призер 1985 года. Обладатель Кубка 1977, 1978 и 1983 гг. Чемпион Европы 1980 года, второй призер чемпионатов мира 1982 и 1986 гг. В 1984 и 1986 признавался лучшим футболистом страны. Играл за сборную Европы.В книге «Свисток» Тони Шумахер разоблачает нравы футбольной бундеслиги, нечистоплотность хозяев клубов, использование игроками запрещённых стимулирующих средств. Книга вызвала громкий скандал в ФРГ, сам Шумахер временно был отлучён от футбола.

***

Поражение от Алжира со счётом 1:2 являло собой жалкую серость, как и победа 1:0 над Австрией. В этом сомнительном матче игра действительно шла на определенный результат. Счет 1:0 отвечал желаниям всех участвующих. Австрийцы могли продолжать чемпионат, мы тоже. Никакого предварительного договора не было, но существовало своего рода молчаливое согласие. Брайтнер сказал мне более или менее ясно: 1:0 нас вполне устроит. Повторить подобное невозможно с тех пор, как на чемпионатах мира все матчи, начиная с четвертьфиналов, проводятся одновременно. А тогда мы забили гол и тут же отступили. Австрийцы же так и не решились пересечь центральную линию. Самый сложный прыжок я продемонстрировал после вбрасывания мяча немецким игроком. Просто смешно. По окончании игры 45 тысяч зрителей вытащили свои носовые платки и стали размахивать ими. В Испании во время корриды это означает: «Иди домой. Ты, трусливый канделябр». Взмахи адресовались немцам и австрийцам, 22 игрокам, которые устроили себе легкую разминку.

***

Я попросту просмотрел президента Пертини. Для меня действительно было бы честью иметь возможность приветствовать столь авторитетного и уважаемого человека.

Через пару месяцев последовала жалоба в министерство иностранных дел. Большой поклонник футбола Вольфганг Мишник, в ту пору председатель фракции СвДП в бундестаге, выступив посредником, связался с НФС. Решение: письмо с извинениями и поездка в Рим.

Герман Нойбергер и я были приняты Пертини в его резиденции. Все вышло как в сказке, это был один из прекраснейших моментов в моей карьере. Маленький, очень жизнерадостный на вид человек вышел мне навстречу, развел руки и произнес: «Подойди сюда и позволь тебя приветствовать, большой спортсмен». Это было действительно прекрасно. Как два старых товарища мы обняли друг друга. Лед растаял тут же. Он не хотел больше слушать никаких извинений и, казалось, был искренне счастлив видеть меня. Полчаса мы беседовали о футболе и финале в обстановке полной раскованности. По крайней мере, в глазах президента Пертини я перестал быть немецким злодеем. Это было здорово.

А для миллионов людей я оставался своего рода извергом. В этом я убедился уже после возвращения в ФРГ, хотя понять происходящего до конца не мог.

Чтобы легче пережить свое поражение, французы изображали меня как некоего мини-Гитлера. И я был страшно напуган тем, что мне, вратарю Тони Шумахеру, уготована такая роль.

***

Я был ненавистным немецким варваром. И позволю себе где-то провокационное утверждение: я стал мишенью для новой формы антинемецкого расизма, шагнувшего с немецкой земли…

***

Я брошусь со всей быстротой и силой, на которые только способен, навстречу каждому вышедшему на мои ворота. Тут никогда ничего не изменится. Я знаю, что мое столкновение с Баттистоном было несчастным случаем. Однако он многому меня научил. Противник, поверженный на землю, это человек, к которому я должен проявить сострадание. На чемпионате мира 1986 года я старался помочь Санчесу и Марадоне. В бундеслиге веду себя точно так же. Только на это никогда не обращают внимания. А может быть, вовсе и не хотят его обращать?

Видимо, справедливый Тони Шумахер не влезает в рамки клишированных представлений, усиленно о нём распространяемых.

***

Параллельно с этим я подвергся телефонному психотеррору. В письмах мне грозили похищением моих детей и террористическими актами против моего клуба. Писавшие были не французами, а немцами.

Со времени инцидента с Баттистоном я веду себя осмотрительно. Сразу после игры я не делаю больше заявлений и не даю интервью. Я не готов после бурной игры говорить что-либо в протянутый мне микрофон до тех пор, пока не успокоюсь. Чтобы произнести что-нибудь разумное, я должен как минимум добраться до раздевалки и постоять под душем. Я научился сдерживаться, проглатывая кое-что и не разевая рот. Так было в 1986-м в Мюнхене, где во время игры из-за скандального решения арбитра я вылетел с поля. Вообще не притрагивался к Роланду Вольфарту – и тем не менее получил красную карточку. Впервые в моей спортивной жизни. Слава богу, я не сорвался.

После Севильи я научился брать себя в руки в решающий момент. Я только отшвырнул свои перчатки, скрылся в раздевалке и залез под душ.

***

У меня была лишь одна цель: не делать ошибок, ни одной ошибки в воротах. И очень скоро пошли толки: «Шумахер – каменный истукан, холодный, бесчувственный, существующий только ради своей клетки на поле». Я утратил способность смеяться, стал избегать компаний и не позволял себе больше в клубе никакой чепухи.

Отгородиться от всего: приехать, потренироваться, принять душ – и до свидания.

Ринус Михелс, мой тогдашний тренер, сказал мне: «Что могло произойти, то случилось, прошло и забыто».

***

В сравнении с первенством мира 1982 года в Испании чемпионат 86 в Мексике был для нас правильно и четко спланированным предприятием. Прояви одна из ключевых фигур, а именно Франц Беккенбауэр, свое суверенное превосходство в большей степени, все было бы просто отлично.

***

 Во время одной из пресс-конференций его попросили прокомментировать уход Литтбарски и Фёрстера во французские клубы. И тут у него вырвалось весьма бестактное утверждение: «В бундеслиге остается только хлам». Другой дипломатический промах: «С этой командой мы никогда не станем чемпионами мира».

***

Вторым, с кем в команде было связано множество проблем, был тот, на кого мы возлагали наибольшие надежды, – Карл-Хайнц Румменигге. В Мексике он хотел доказать всей мировой прессе, что он спортсмен экстра-класса, что, несмотря ни на что, он всё ещё может рассчитывать на свои ноги, что его 30 лет не в счет (хотя зачастую это критический возраст для футболиста).

Как было уже и в 1982-м, и в 1984-м, Румменигге снова был травмирован. Однако теперь это была не только физическая, но и психологическая травма. Он явно страдал манией преследования. Франц Беккенбауэр заметил довольно точно: «У него сейчас глаза и уши на затылке, он слышит и видит, как растёт трава». Карл-Хайнц позднее сам поведал о своих чувствах: «Ощущения нельзя обосновать, в этом мне пришлось убедиться на собственном опыте. Взгляды, жесты, глубокомысленное молчание, шёпот за спиной. Это накапливается, нарастает – но ты ни с кем не можешь поделиться. Ты будешь смешон, если скажешь Тони: «Что ты отводишь глаза? Имеешь что-нибудь против меня?». Он посмеётся надо мной – только и всего. Знакомые журналисты рассказывали мне, что говорил обо мне тот или иной кельнец. В «Бильде» напечатано то-то и то-то, в кёльнском «Экспрессе» Тони заявил, что я не вписываюсь в команду. И тут во время вечерней пресс-конференции терпение моё лопнуло. Я парировал: «Уж эта кельнская мафия!» Час спустя об этом узнал Тони, мы наскочили друг на друга в столовой».

Примерно так оно и было. Иначе и не могло происходить. По прошествии времени я понимаю, что такой столь неудовлетворенный самим собой футболист, как Карл-Хайнц Румменигге, рано или поздно должен был не выдержать. Я был для него сильнейшим, поэтому он стремился помериться силами со мной. Победа надо мной позволила бы ему занять ведущую позицию в команде и значительно утвердиться в собственных глазах. Его плохое состояние не извиняет все капризы и причуды. Даже совершенно здоровый Румменигге, способный использовать на сто процентов свою силу, технику и скорость, находил всё же пути, чтобы ставить нас перед проблемами. Он настолько же гениален, насколько и эгоистичен. Все вокруг него должно отвечать его вкусам. Команда обязана приспосабливаться к его потребностям. Иначе он жалуется, затевает вражду и, что весьма прискорбно, делает это не открыто и честно.

Сколько раз жаловался он мне на Беккенбауэра из-за его методов тренировок, устроенной им дурацкой гонки, скверного настроения в команде. «Ну хорошо, – сказал я в конце концов, – сейчас мы всё это выложим напрямик Францу, так будет лучше всего». И мы отправились: Феликс Магат, Карл-Хайнц Фёрстер, Румменигге и я. Каждый без обиняков объяснил Францу, что его беспокоит и какие нужны перемены. Каждый, кроме одного – Румменигге. Того вообще не было слышно, он весьма дипломатично остался в тени, не сказав ни одного сердитого слова. Первые по-настоящему злые слова были произнесены им намного позже – они адресовались мне.

Открыть в Румменигге «тонкого тактика» – впечатление хоть и неожиданное, но не абсолютно новое. Перед чемпионатом мира в Испании я наблюдал «молчаливое соглашение» между ним и Паулем Брайтнером. В соответствии с ним Пауль и Карл-Хайнц не допускали взаимной критики. В результате этого альянса значительная часть команды вообще была лишена слова. И только Ули Штилике нашёл мужество, чтобы возражать. Он бросил Румменигге: «Кто травмирован и не готов играть, должен уступить свое место в финальной игре здоровому футболисту». Этот аргумент вообще не укладывался в голове Калле. В своей безмерной самоуверенности он полагал, что, несмотря на травму, покажет футбол высшего класса. Это было в 1982 году. Спустя четыре года в Мексике, пожалуйста, произошло то же самое еще раз… Я знаю, как он мучился, как отчаянно пытался залечить травму в оставшееся до чемпионата время. И все-таки, несмотря на все усилия, набрать форму к положенному сроку ему не удалось. К сожалению, Румменигге не хватило порядочности, чтобы вовремя признать: «Увы, это бессмысленно. Возьмите, с собой здорового игрока».

Франц верил в него, предоставлял ему всегда новые шансы. «Конечно, ты будешь играть», – обещал он в надежде помочь восстановлению Румменигге. Но тот становился только нетерпеливее.

Неуверенность – идеальная почва для лжи. Сегодня мне понятно: Карл-Хайнц боялся, что я могу занять его место капитана команды. Его капитанская повязка меня совершенно не интересовала. Она обязывает к весьма неприятной работе. Каждый считает, что вправе выплеснуть на тебя свои ахи и охи. Эту идефикс, должно быть, внушили ему злонамеренные «советчики». Быть может, кто-нибудь из «Вельт ам Зоннтаг»? В любом случае кто-то грубой ложью заманил его в этот тупик, наплёл ему, что он лучше Фёллера, Аллофса и Литтбарски и что команда его во всем поддерживает.

Хотя в действительности Карл-Хайнц любимцем не был. В Мексике он понял это с самого начала, доставив команде массу неприятностей. «Дело Румменигге» разбирал даже «совет игроков». Он опаздывал к столу, переключил целиком на себя одного из массажистов, хотя двое массажистов должны были обслуживать всех 22 игроков и так или иначе не могли работать с кем-то постоянно. В результате остался лишь один массажист, и от этого страдала вся команда. Каждый выходил из положения как мог. Мне тоже приходилось самому перевязывать травмированное ахиллово сухожилие. Впрочем, особого труда это для меня не составляло; я знал: у Калле травма, кроме того, ему предписана специальная довольно болезненная тренировка. Нас всех очень выручил бы третий массажист, однако стоило лишь заикнуться об этом, и сие тотчас было воспринято как оскорбление их величества. Обиженный Калле присоединился к Аугенталеру и Штайну. Быть может, эти двое вдолбили ему в голову глупое предположение о том, что я настроен крайне враждебно и питаю злобу по отношению к нему. Почему? Да из-за двух голов, которые он забил в мои ворота во встрече «Кельна» с миланским «Интером» в розыгрыше Кубка обладателей кубков. Чушь несусветная. Утверждение о том, что будто бы мы с Калле на ножах, расстроило меня.

«Мы никогда не были друзьями», – заявил Карл-Хайнц. Это не совсем так. Вместе с двенадцатью другими приятелями он все же был у меня в гостях на дне рождения жены, и я тоже бывал в его доме на озере Комер. Я в самом деле не имел ничего против Румменигге. Разве что против НФС. Меня разозлило то, что НФС по-разному строит отношения с нами двоими. «Вельт ам Зоннтаг» предложил Румменигге вести гостевую колонку. И ему разрешили подписать договор. Мне же подобная деятельность была запрещена. Кельнский «Экспресс» хотел видеть на своих страницах своего рода «дневник», который вел бы я. Разрешения на такую публикацию я не получил.

Уже то, какие места игроки занимали за обеденными столами в «Ла Мансьон Галинда», свидетельствовало о чем угодно, кроме гармонии. Под бдительным оком триумвирата за тренерским столом – Франца Беккенбауэра, Берти Фогтса, Хорста Кёппеля – образовались три застольных клана:

– «мюнхенцы» с Хенессом, Аугенталером, Румменигге, Маттеусом, а также всеми мучимыми отчаянием запасными игроками и парой «северных сияний» вроде Штайна и Якобса;

– «кельнцы» с Аллофсом, Литтбарски, Иммелем, Рольфом и мною;

– и «нейтралы» с Фёрстером, Бригелем и Альгёвером.

Пьер Литтбарски, как всегда, быстро покончил с едой и вышел. Однако спустя пару минут он вернулся, сообщив, что нас просит зайти в нему в комнату Рюдигер Шмитц. К этому он ничего не добавил.

Через задний выход мы поднялись в Рюдигеру, где и узнали обо всем в подробностях. Итак, мы – «кельнская мафия». Идиотская формулировка. В глазах потемнело от злости. Возмутительно несправедливое обвинение. Ведь я в каждом интервью щадил Карла-Хайнца, повторяя раз за разом: «Если Румменигге будет в форме, он должен играть. Если нет, тогда ему, конечно, не стоит добиваться места в основном составе».

Я знал о его честолюбии, о том, как он мучился, стараясь поправиться и достичь кондиции. Он непременно хотел быть звездой чемпионата мира. Аргентинец Марадона, француз Платини, мексиканец Санчес – они были элитой. Карл-Хайнц хотел быть причисленным к ним. Должен был этого добиться. Чему, я был бы ужасно рад. Он уже стоял на старте, мотор набрал обороты, но флажок стартера для него все не опускался. А другие в это время уже накручивали круг за кругом. Полный отчаяния, он томился. И испускал яд и желчь в моем направлении.

Я взорвался: «Кончено! С меня достаточно! Сыт по горло! Я возвращаюсь домой!».

Рюдигер попытался унять охватившее меня возмущение.

Я позвонил Марлис. Она разделяла мнение Рюдигера: «Ми Румменигге, ни Штайн не стоят того, чтобы ты отказался от своего шанса на чемпионате. Ради него ты работал четыре года!» Клаус Аллофс и Пьер Литтбарски были задеты и рассержены не меньше моего.

– Очередное хамство! – горячился Аллофс. – Парень сам играет, как хромая утка, и при этом ищет козлов отпущения. Он попросту недоволен самим собой. Но это нельзя так оставить. Мы должны реагировать.

– Ты прав, – вторил ему Пьер Литтбарски. – Калле зарвался. Впрочем, это не удивительно – на него давят. Публика и пресса возлагают на него все надежды. Но то, что он городит чушь, не основание для нас наказывать самих себя, уехав домой. Рюдигер прав. Можем ли мы послать к черту чемпионат из-за каких-то дурацких заявлений Румменигге. Да пошёл он!…

Франц мог засвидетельствовать, что еще в Кайзерау я отказался принять на себя обязанности капитана.

– Давайте возьмем газеты, – предложил он, – тогда сразу будет видно, кто тут не в своем уме.

Пьер Литтбарски принес газеты; «Шпигель» мы перегнали из ФРГ по телефаксу. Начались великие поиски. Ничего. Ни одного дурного слова, произнесенного мною, ни в одной из газет. В «Шпигеле» мое имя не упоминали вообще.

Румменигге не сдавался. Упрямство крепко сидело в нем: он не мог ничего доказать, однако между строк, он это ощущал, таилось нечто… то, что можно было лишь ощущать… Он говорил только о своих «чувствах», да и затеял весь сыр-бор, исходя лишь из ощущений.

Ситуация была не просто неловкой, она становилась тягостной. В том числе и для нашего тренера. Впервые при нас Франц попробовал урезонить Румменигге, но без особого успеха. Карл-Хайнц бубнил свое:

– Тони настраивает всех против меня.

– Да как раз наоборот, черт тебя побери, – не выдержал я в конце концов. – До сих пор я говорил всем журналистам, что ты обязательно должен играть Кончай эти глупости и извинись. Я не желаю больше терпеть твои выпады. Мне тут делать нечего!

– Я тебе все же не верю, – упирался он. – У меня явное ощущение…

Я вскочил.

– Знаете что? Катитесь ко всем чертям с вашими ощущениями. Эта болтовня осточертела. Тебе бесполезно что-либо доказывать.

***

Я скрылся в своей комнате, пытаясь дать выход гневу. Отжаться. Надеть вратарские перчатки, гантели вверх, вниз, от себя. До изнеможения. Я успел хорошенько пропотеть, когда пришли Феликс Магат и Руди Фёллер. Оба хотели уговорить меня остаться. Исключено. Почему именно я должен расплачиваться за душевное состояние Румменигге и его наглость? Фёллер понял меня.

В комнату вломился и Беккенбауэр.

– Пойдем ко мне, – попробовал он уговорить меня. – Мы все ожидаем одного тебя.

– Нет.

В последующие полчаса он изливал свое красноречие впустую. Я упорно молчал – гантели вверх, вниз, – мечтая запустить снарядами в него. Как мог он быть таким слабым, таким нейтральным и отвратительно дипломатичным. В очередной раз. Подобного рода дипломатия внушает мне отвращение. Он хотел уберечь Румменигге от «унижения», которое было связано с публичным извинением.

Феликс Магат, чудак с чуткой душой, кипел от возмущения. Перед чемпионатом мира на него обрушился поток критики. Благодаря своей великолепной игре в Мексике он обрёл уверенность, мог высказать решающее суждение и знал, что его мнение имеет вес.

Он прямо дал понять Францу, что считает его главным виновником этого глупого спектакля, потому что он не сделал ничего, чтобы образумить Карла-Хайнца. «У нас в печенках сидят маневры вокруг Румменигге, а тут еще этот бред по поводу мафии», – сердился Феликс. – Тони прав. Румменигге! Будет он играть или не будет? У нас нет других тем, так что ли?»

Эти упреки одного из самых лояльных к нему игроков больно ранили Франца.

Крыть ему было нечем. Он чувствовал себя зажатым в угол и попробовал вывернуться: «Если ты не прекратишь махать своими дурацкими гантелями, я выброшу их в окно!»

Его бессильный гнев был трогательным, моя злость прошла. «Тебе и не поднять этих штук», – усмехнулся я.

Он усмехнулся тоже. Мы обменялись еще парой любезных колкостей, потом я последовал за ним в его комнату. Там поджидали нас Аллофс, Литти, Фогтс, Кёппель, Эгидиус Браун и Румменигге. Шеф делегации искал формулировку извинения Румменигге. А тот оставался упрямым, как осел. «Я не могу так сказать, – хныкал он. – Я же буду выглядеть паяцем».

И тут Браун сказал свое властное слово: «Хватит, Карл-Хайнц. Так больше продолжаться не может. Ты сейчас извинишься, иначе мы принимаем меры!»

После этой недвусмысленной угрозы Калле был наконец готов сделать требуемое от него заявление. При этом он попытался еще раз напоследок передернуть формулировку на свой лад.

«Победа Шумахера», – говорили позже. Какая победа? Я сам не искал ни борьбы, ни ссоры, так что для меня не могло быть ни победы, ни поражения. Только трата времени, пустая ребяческая глупость, нечто совершенно лишнее, вроде грибка на ноге.

Спустя два дня это понял и Калле. После одного из фотографирований он попробовал переговорить со мной один на один.

– У тебя найдется немного времени? – спросил он.

– Конечно, – ответил я, обрадованный его инициативой.

– Знаешь, Тони, мы хоть и объяснились друг с другом, и та глупая ситуация вроде бы позади, но в действительности это не так. Встречаясь, мы не говорим друг другу ни слова, кроме «Приятного аппетита!» или «Доброе утро». Команда же видит, что мы – два сильнейших ее игрока – все еще враждуем друг с другом.

– Все уже в полном порядке, Карл-Хайнц. Мне тоже было неприятно.

– Тогда давай забудем обо всем. В интересах команды.

Я был рад тому, что Калле ради интересов команды выразил готовность перешагнуть через самого себя. В первый раз с тех пор, как я его знаю. Честь и хвала. После «прекращения огня» мы заключили настоящий договор о дружбе. Пресса заговорила о примирении. Наконец-то.

Не могу позволить себе копаться в душе Карла-Хайнца Румменигге.

Он попал в трудное положение. Переживаю ли я такие же нагрузки, такой же страх перед травмой, которая может окончательно вывести тебя из строя? Прощай, карьера, контракты, популярность. Подобно дамоклову мечу висят над нашими головами финансовые убытки.

Наибольшие после «Адидаса» деньги Румменигге получал от «Фьюджи». Ясно, как днем, что он заключил золотой контракт на сумму по меньшей мере в 1 миллион марок. В конце концов он был игроком сборной, потенциальным участником мировых первенств 1982 и 1986 годов. Профессиональный и моральный долг обязывали его избегать любого риска, лишь бы выходить на футбольное поле. В Риме в 1980 году я действовал точно так же, играя со сломанным пальцем. Что было бы, пропусти я пару голов!

Неимоверное бремя. Как отреагировал бы, к примеру, «Интер», появись на спортивной репутации Румменигге пятна?

Возможно, в его контракте с «Фьюджи» были оговорены особые условия. Я этого контракта не видел. А вот против оговорок был всегда.

Ловкие рекламодатели всегда стараются оговорить в тексте некие «нормы выработки». К примеру, игрок должен участвовать в чемпионате мира или первенстве Европы, стать чемпионом бундеслиги, забить за сезон определенное количество голов и т. д.

Я такие условия отвергаю. Принципиально.

Мексиканская история

Карла-Хайнца Румменигге я все-таки никогда не считал своим врагом. По-другому обстояло дело с Ули Штайном. Взаимопонимания между нами быть не могло. Мне бы и строчки не хотелось посвящать этому типу. Однако это могут истолковать как проявление трусости.

Штайн владеет арсеналом запрещенных приемов, при этом его удары, к сожалению, в большинстве случаев приходятся ниже пояса. Честолюбие, стремление быть первым – нормальные и абсолютно законные свойства человеческой натуры. Я это понимаю. Однако Штайн считает, что для достижения намеченной цели достаточно опорочить соперника. И я не могу понять его постоянную склонность к распространению клеветы.

Штайн очень хороший вратарь, я охотно это признаю. Не жду, что он скажет подобное обо мне. Хотя он должен воздерживаться от совершенно противоположных оценок моей игры, чтобы выглядеть объективным. Его присутствие в Мексике было для меня почти невыносимым. Я попросил второго тренера дать мне возможность тренироваться подальше от косых взглядов и ядовитых слов пышущего ненавистью «коллеги». Хорст Кёппель был любезен и понял меня.

Однако этого маневра было недостаточно, чтобы, успокоить нашего второго вратаря. Он продолжал сеять обиды и враждебность. Сам Беккенбауэр не раз убеждался в подлости Штайна: тот назвал Франца «набитым дурнем». В конце концов дело закончилось заслуженным отчислением Штайна и досрочным его возвращением в Гамбург.

Его отъезд принес облегчение. Обрели свою обычную любезность и те, с кем он сидел за столом. Они теперь подходили ко мне, хлопали по плечу, поздравляли: «Здорово. Ты показал класс в воротах. Так и действуй».

***

Ведьмин котел Монтеррея: ФРГ – Мексика. Свисток. Беснующаяся масса. Вокруг творится черт знает что. Я не удивился бы, если бы все это как-то подействовало на судью. Но он остается объективным, беспристрастным.

У меня не так много работы. Но за несколько минут до окончания игры следует опасный удар головой. Я дотягиваюсь до мяча и перебрасываю его через перекладину. Повезло. Финальный свисток. Результат – 0:0. Запасные игроки бегут ко мне: «Класс, Тони! Ты отлично стоял! Твой последний бросок нас спас». «Я уже видел мяч в сетке», – поздравляет меня Руди Фёллер. И тут же бодро продолжает: «Ты и останешься самым лучшим! Возьмешь два, минимум два, одиннадцатиметровых. Наверняка. Тебе это удастся! В противном случае я съем свои бутсы вместе с шипами!».

***

Я знал, насколько важной для публики была бы эта победа мексиканцев, и теперь ощущал ее безмерное разочарование. Перед глазами встали картины невообразимой бедности, царящей за стенами стадиона. Футбол сродни надежде. А теперь у этих людей она отнята.

Победа и грусть. Так я воспринимал это.

***

Тем более ошарашивающим для нас был триумфальный прием во Франкфурте. На центральной площади нас чествовали 15 тысяч болельщиков. Мы были счастливы. «Гордимся вами!» – кричал с балкона бургомистр Франкфурта доктор Моог, когда команду приветствовали ликующие толпы.

Калле не было. Мне пришлось отвечать как вице-капитану: «Этот прием согревает сердце. Горжусь, что играю за ФРГ, горжусь, что я немец».

***

До сих пор я никогда не стыдился того, что я немец. Я гордился заслуженными похвалами своей игре. Наш национальный гимн я пою без малейшего стеснения – для меня это то в большей, то в меньшей степени волнующий момент. За многое я благодарен своей стране и доволен обществом, которое дало мне спорт – этот трамплин для социального взлета, возможность кое-чего добиться и приличный заработок. Поэтому в отличие от Бориса Беккера и других я буду и в дальнейшем платить свои налоги в ФРГ. Я ощущаю себя именно патриотом, но вовсе не националистом.

***

Во-первых, мы должны были выпивать ежедневно по три литра минерального напитка, обогащенного микроэлементами. Этому было дано довольно правдоподобное объяснение: под воздействием экстремальных физических нагрузок организм несет ощутимые потери электролитов и солей. Кажется, вполне логичным компенсировать или замещать эти потери. Нужно восстановить потерянное, чтобы предотвратить истощение и сохранить в организме воду. Словом, все футболисты послушно, хотя зачастую и против воли, наливались этой минералкой. На третий день нас всех прохватил понос. Мне кажется, напиток был слишком концентрированным и подавался чересчур холодным.

Ежедневно в полдень мы запивали нашим электролитным пойлом целую кучу таблеток: магнезия, железо, витамин В в больших дозах, витамин Е, пара гормончиков для лучшего привыкания к высоте… Рядом со столом, за которым я сидел вместе с Клаусом Аллофсом, Пьером Литтбарски и Вольфгангом Рольфом, стояла пальма в деревянном, наполненном землею ящике. Года этак через два, по моим расчетам, на ней должны вырасти болты. Мы закапывали в ящик все таблетки железа. Такое количество химии, на мой взгляд, было чрезмерным, хотя нам разъясняли, что для красных кровяных телец, начиная с определенной бедной кислородом высоты, требуется очень много железа.

***

Цель магнезийной терапии – снять напряжение с мышц и тем самым уберечь нас от судорог. С медицинской точки зрения метод давно устарел.

Кроме таблеток на нас обрушился и град уколов. Профессор Лизен собственноручно сделал около 3 тысяч из них.

Кололи нас чем только возможно: растительным экстрактом для укрепления защитной системы организма, витаминами С и B12 в больших дозах, экстрактом пчелиного мёда – чтобы поддержать сердце и кровообращение, экстрактом телячьей крови – для адаптации к высокогорью. Плюс к этому еще и таблетки витамина Е. По-моему, для нас это было чересчур. Кроме, может быть, вымотанных «итальянцев» Бригеля и Румменигге, которые привыкли в Италии к меньшим по продолжительности и интенсивности тренировкам, чем мы в бундеслиге.

Мое недоверие к таблеткам сильно огорчало профессора Лизена. Берти Фогтс тоже был обижен, когда однажды после тренировки в ответ на его предложение проделать «ускорение» я постучал по лбу. Пришлось как-то обосновать свой отказ. «Это разрушает липиды, лактаты, молочную кислоту», – так складно формулируют в подобном случае спортивные врачи. Но Берти был неумолим: «Ускорения!».

И я ускорялся до воспаления ахиллова сухожилия. Оно мучило меня шесть недель…

При каждом анализе мои показатели лактатов оказывались все хуже, чем у «спринтеров» на футбольном поле. Ничего удивительного: в конце концов я вратарь, а не марафонец. Тем не менее мне было настоятельно рекомендовано совершать ежедневную получасовую пробежку по лесу.

Внимание медиков не могло, естественно, не распространиться и на наш стол. Диета включала в себя много мяса, картофель, мучные блюда, воду и фруктовые соки. Твердой рукой Пьер Литтбарски был разлучён со своим любимым напитком – кока-колой. Я – абсолютный гурман дома, поклонник жаркого, гамбургеров, свиных ножек, основательных домашних обедов – должен был довольствоваться выверенными дозами глюкозидов, липидов, витаминов и гидрокарбонатов.

***

Во время чемпионата мира 1986 года шесть недель я не прикасался к мясу. Был уже научен опытом.

***

Специалисты в области питания, безусловно, весьма симпатичные люди, их добрые советы заслуживают всяческого внимания. Но им следует быть чуть терпимее. Допускать исключения из своих правил. Ведь абсолютной истины не существует и в том, что касается спортивной диеты тоже.

***

Я понимаю коллег, которые, подобно Карл-Хайнцу Фёрстеру, ни при каких условиях не хотят отказываться от семейной жизни. «Моя жена должна быть со мной», – требует он.

Почему же нет? По мне, так его благоверная может жить рядом с ним. Если он в итоге будет лучше играть, это в наших же интересах.

Прагматизм вместо твердолобого упрямства. Я против стрижки под одну гребенку и фельдфебельских манер. Я вовсе не аскет, но во время таких важных турниров, как чемпионат мира, могу вовсе обойтись без моей жены.

На это время я забываю о любви и думаю лишь о моей цели: стать чемпионом, лучшим вратарем мира. Времени на удовольствия и страсти не остаётся.

Сознательно или нет, но все чувства переключаются на победу. «Сублимируются», как называет это мой друг врач доктор Калленберг. «Инстинкты, эмоции, физическое состояние, подчиненные правильно выбранной спортивной цели, пробуждают больший потенциал, чем секс».

Я разделяю эту точку зрения. И поэтому я – за воздержание. За сосредоточенность на поставленную задачу.

***

Можно превозмочь боль, преодолеть сомнение. Но с усталостью ничего не поделаешь. У человеческого организма, этой почти совершенной машины, существуют границы возможностей, машина изнашивается. Она не отвечает больше растущим требованиям спортивного соперничества. Наступает естественное истощение.

А нагрузки все растут. Медицинская помощь, активная терапия почти не помогают. И тогда появляется искушение прибегнуть к стимуляторам.

Одна из главных опасностей для спортсменов мирового класса заключается в том, что, часто оказываясь в таких стрессовых ситуациях, они попадают в зависимость от препаратов.

***

Допинг и футбол? Мыслимо ли это вообще? В отличие от велосипедистов футболисты после каждого матча не представляют пробирки с мочой на анализ, за исключением чемпионатов Европы и мира. Выходит, то, что не фиксируется, вообще не может существовать? Это верно лишь относительно. И в футбольном мире также существует допинг – разумеется, это абсолютный секрет, страшная тайна, табу.

Признаюсь чистосердечно: однажды на тренировке я испытал на себе действие медикамента с допинговым эффектом. Эта штука называется каптагон.

Популярны также различные составы от кашля, содержащие эфедрин. Как я выяснил, это вещество стимулирует агрессивность, повышает выносливость.

Последствия скверны: граница возможностей организма преодолена, насильственно нарушена. Продолжительное время вы расходуете свой биологический капитал без хорошо знакомого предупредительного сигнала организма: «Больше не могу!»

Затем – стремительная усталость, не проходящая несколько дней.

Несмотря на изнеможение, к вам не приходит несущий покой и отдых сон. Полное безразличие к интимной жизни.

Из этого приключения я понял для себя следующее: повторное обращение к допингу не только опасно для жизни, но и просто унизительно. Словом, нужно держаться подальше от таких экспериментов.

https://kniga-online.org

Если бы я прочитал в своё время в "Советском спорте", что Пауль Брайтнер был маоист, то раньше пришёл бы из околофутбола в политику например.

Пауль Брайтнер: крайний левый

С самого начала было ясно, что Пауль Брайтнер – неординарный игрок. Перейдя совсем юным в Баварию в начале 1970-х годов, он был удостоен в «Нью-Йорк Таймсе» звания «новейший герой немецкой контр-культуры».

«В возрасте 16 лет смерть Че Гевары оказала на меня большое влияние, – вспоминает Брайтнер. – Это был очень важный этап моего развития». Он не скрывал своих политических взглядах с самого начала, отмечает «Die Zeit»: «В возрасте 20 лет Пауль Брайтнер уже реагировал на глупые вопросы журналистов провокационными ответами. Кем вы восхищаетесь больше всего? Мао. ... Какое Ваше самое большое желание? Поражение американцев во Вьетнаме!».

Пауль Брайтнер родился в Баварии в сентябре 1951 года, и уже в раннем возрасте привлек к себе внимание как к футболисту. После нескольких лет игры в нападении он сделал себе имя в качестве защитника. Номинально левого крайнего, но вечно перемещающегося с позиции на позицию. Он был сильным игроком. Физически сильным и обладающим сильным ударом. При этом игроком умным, который постоянно думал на поле. «Самое главное – постоянно придумывать новые идеи, сочетая их с техникой и перерабатывая творчески», – сказал он однажды.

В возрасте 17 лет он был приглашён в сборную Западной Германии U-18, будучи игроком Фрайлассинга. В своем дебютном матче он забил гол престижа в ворота Югославии: сборная Германии проиграла 1:4. Когда он гордо вошёл в раздевалку после игры, то вместо похвалы услышал требование подстричь волосы. Таким образом в его душе были посеяны семена недоверия к DFB (немецкий футбольный союз).

В 1970 году он перешёл в Баварию, но на его пути к основному составу встала полученная повестка из армии. Он пытался избежать призыва, как он объяснил признался «Bild»-у в свой 60-летний юбилей: «Я делил квартиру с Ули Хенессом. В 2 часа ночи в дверь позвонила военная полиция, и, пока Ули задерживал их у двери, я бросился вниз в подвал и спрятался там. Это продолжалось в течение нескольких ночей. Наконец, когда появились плакаты с моим портретом и надписью «Разыскивается», я понял, что могу быть арестован прямо на улице и добровольно отправился в казарму». Таким образом, пока он по выходным чистил сортиры, его товарищи по команде играли в Бундеслиге.

Так продолжалось до февраля 1971 года, когда он, наконец, вышел на поле в первом составе Баварии, однако был вынужден играть на незнакомой для него позиции. «До февраля или марта 1971 года я был на сотни световых лет от того, чтобы уметь или даже хотеть играть защитником, – сказал он в недавнем интервью UEFA.com. – Неожиданно мне пришлось им стать. Перед игрой в Ганновере у нас было два или три игрока, выбывших из строя, и наш тогдашний тренер Удо Латтек спросил меня, могу ли я сыграть в защите, чтобы помочь команде. Тогда впервые в моей жизни я играл в обороне». В июне «временный» левый защитник выиграл свой первый трофей в составе Баварии, которая победила в Кельне в финале Кубка. Через три дня после этого Брайтнер дебютировал в составе сборной в победном матче (7:1) над Норвегией. Пауля Брайтнера с его выдающейся африканской прической вкупе с бородой просто нельзя было не заметить.

В 1972 он помог Баварии выиграть титул чемпиона Бундеслиги и был частью одной из лучших сборной Западной Германии всех времен, которая выиграла Евро-72 под руководством Гельмута Шона. Тем не менее, в интервью «Die Zeit» несколько недель спустя после турнира, Брайтнер не преминул уколоть столь нелюбимый им DFB, сказав, что не в восторге от образа жизни игрока сборной. «Это просто аэропорт, гостиница, и снова аэропорт», – сказал он.

Игра за Баварию не вязалась с его идеалами. «Бундеслига это большой бизнес. Почти все вращается тут вокруг денег. Здесь нет места для социализма. Я должен держать свои идеи в секрете из-за публики, но мои друзья знают, что я все тот же человек». Его товарищи по команде дразнили его и смеялись над его взглядами, но он стойко переносил насмешки. «Теперь они знают, что насмешки меня не волнуют. Кроме продвижения в футболе их ничего не интересует... Я же могу бросить все и уйти ни с чем, даже без политических взглядов».

Он проверил себя уже следующим летом после того, как Бавария подтвердила свой титул чемпиона, сфотографировавшись голым в бассейне. Гельмут Шен охарактеризовал эти снимки как «порнографию», а президент Баварии Вильгельм Нойдекер присудил ему большой штраф и даже рассматривал возможность его продажи. Брайтнер тогда произнес: «Этот дерьмоклуб не может даже отпраздновать успех должным образом».

В следующем сезоне он имел больше причин праздновать, чем в какой либо еще момент его карьеры. Бавария выиграла Бундеслигу в третий раз подряд и впервые в своей истории стала чемпионом континента, победив Атлетико со счетом 4:0 в финале Кубка чемпионов. Эту победу Брайтнер впоследствии охарактеризовал как самую счастливую в своей карьере.

В 1974 году Германия принимала чемпионата мира у себя, и вот тут Брайтнер действительно зарекомендовал себя как суперзвезду. Он забил первый гол Западной Германии на турнире потрясающим ударом с 25 метров, чем обеспечил победу 1:0 над сборной Чили в стартовой игре. Во втором групповом этапе он забил первый гол в матче с Югославией (Германия победила тогда со счетом 2:0) мощным ударом с 30 метров. В финале он забил «всего лишь» с 12 метров, но этот гол, сравнявший счет в голландцами, станет самым впечатляющим из всех, что он забил на турнире.

Голландцы, ведомые Йоханом Кройфом, были фаворитами в этом матче и буквально сразу повели в счете, благодаря реализованному Йоханом Неескенсом пенальти уже на 63-й секунде. В то время между Германией и Голландией шло негласное противостояние, которое подпитывалось достаточно свежими еще воспоминаниями о Второй мировой войне. Перед финалом «Bild» опубликовал карикатуры, высмеивающие Кройфа («Кройф, шампанское, обнаженные девушки и прохладная ванна»). Как потом вспоминал нападающий голландцев Джонни Реп: «Мы хотели не просто победить, а унизить немцев».

На 26-й минуте встречи уже сборная Голландии получила пенальти в свои ворота. Штатный пенальтист Герд Мюллер ранее в Бундеслиге не забил несколько одиннадцатиметровых, поэтому право пробивать было предоставлено Паулю Брайтнеру. «Если бы я не забил, меня бы просто четвертовали бы, – вспоминал потом он. – Сравняв счет, мы получили огромный стимул, перехватили инициативу и незадолго до перерыва Мюллер забил второй – победный – гол».

После чемпионата мира Брайтнер, следуя своему имиджу антигероя, объявил, что он больше не хочет представлять Западную Германию. Было много объяснений. Еще в преддверии турнира он призвал Франца Беккенбауэра, капитана сборной, потребовать существенных бонусов за победы для игроков. Брайтнер поссорился с Шоном, который возложил на него ответственность за все неудачи, в то время как игрок считал, что тренер действует в интересах «дилетантов» из DFB, а не команды. «В DFB должны быть произведены кардинальные перемены», – в открытую говорил Брайтнер.

Его поведение было в центре внимания в Западной Германии. Учитывая, что он был высокооплачиваемым игроком, жил в большом доме, и его хобби являлось коллекционирование дорогих спортивных автомобилей, его политические взгляды точно также привлекали внимание общественности и прессы. Летом 1974 года, сразу после чемпионата мира он оставил Баварию и перешел в Реал Мадрид, дав при этом понять, что он рад такому повороту событий. Брайтнер заявил, что принятое решение сделало его «невероятно счастливым», что у него в Баварии «нет друзей, кроме Хенесса», а саму Баварию он охарактеризовал так – «аристократия, содержащаяся на деньги нуворишей». Самым печальным фактом в переходе в Реал сам Брайтнер назвал невозможность взять свой любимый спортивный автомобиль с собой в Мадрид. Позднее он добавил, что Латтек был «единственным тренером в Бундеслиге, не обладающим властью и авторитетом». И, наконец, самым скандальным его поступком был фактический отказ от своих корней: «Я совсем не чувствую себя немцем. И уж конечно не чувствую себя баварцем». Замечание про Баварию, которое по утверждению его жены, было вырвано из контекста, заставило жителей его родного города попросить мэра отобрать у него золотую медаль победителя чемпионата мира.

В Мадриде под руководством тренера Миляна Милянича он был переведен в полузащиту, где играл вместе с соотечественником Гюнтером Нетцером. Брайтнер и Нетцер подружились, и позднее именно благодаря Нетцеру Брайтнер ненадолго вернётся в сборную Германии в 1975 году. Больше друзей у него в команде не было. «Я играл в футбол и проводил остальную часть своего времени с семьёй, – вспоминал Брайтнер в интервью 1982 года. – Больше ничего у меня не было. Никаких других интересов». Тем не менее, он сказал, что это было самое счастливое время в его карьере.

Год спустя после перехода в интервью английскому «The Times» он дал развернутое объяснение своему переезду в Мадрид: «Я уехал из Германии в Испанию, потому что в глубине души я хотел играть за Реал. Это была мечта. Кроме того, я хотел продвинуться дальше в своей карьере и обогатить не только свой жизненный, но и игровой опыт. Я чувствовал, что латинский стиль больше подходит мне. Там больше свободы самовыражения, чем в тевтонском стиле. Деньги сами по себе являются лишь средством для достижения цели. Я надеюсь, что в один прекрасный день я смогу заработать достаточно, чтобы открыть благотворительную школу для неимущих детей». Брайтнер в том интервью попытался также нивелировать заявления, сделанные в начале своей карьеры: «Это правда, что учение Мао имеют огромное значение для меня, однако более разностороннее чтение представляет для меня еще больший интерес и является важным для развития образа моего мышления и моей личности».

...

Брайтнер продолжал привлекать к себе внимание. В 1976 году он снялся в фильме «Просчет лейтенанта Слейда / Potato Fritz», спагетти-вестерне о немцах на Диком Западе и о грабителях золота. Вообще, понятие кражи часто всплывает в его интервью. Так, журналу «Playboy» он заявил, что хотел бы получить свою долю из тех 3 миллионов марок, заплаченных Реалом за его трансфер. «Весь этот бизнес, эти трансферные выплаты являются незаконными. Это противоречит правам человека и понятиям о человеческом достоинстве».

...

В конце сезона 1976/77, в котором Реал оглушительно провалился, финишировав в чемпионате девятым и вылетев из Кубка европейских чемпионов уже во втором туре, Брайтнер по требованию своей жены вернулся на родину. Только Айнтрахт Брауншвейг, спонсируемый владельцем «Jagermeister» Гюнтером Мастом, смог заплатить 1,6 млн марок за его трансфер, и Брайтнер провел там один сезон, в котором клуб финишировал на 13 месте в Бундеслиге. Он говорил о «любительском отношении» своих товарищей по команде к игре и высказывался о команде как о «сельском магазине, где все разговоры крутятся вокруг конского навоза».

Летом 1978 года Брайтнер вернулся в Баварию, которая тогда была в жутком кризисе. Команда завершила сезон на четвертом месте. В матче с Гамбургом Брайтнер согласился нацепить под футболку микрофон для звуковой дорожки документального фильма. Микрофон зафиксировал тогда фразу, сказанную им арбитру: «Полижи мою задницу». В 1979 году, когда Ули Хёнесс стал гендиректором Баварии, Пауль Чернаи был назначен тренером, а Брайтнер получил капитанскую повязку, началось возрождение Баварии.

...

В сезоне 1979/80 Брайтнер был настоящим лидером команды. Его партнёром на поле был Карл-Хайнц Руммениге, и Бавария вернула себе чемпионский титул впервые после 1974 года. Они выиграли золото и в следующем сезоне, и ценность Брайтнера как игрока для клуба росла день ото дня, также как и его влияние. После того как он и Руммениге были удалены с поля в матче против Динамо (Тбилиси) в турнире Кубок Сантьяго Бернабеу в 1981 году, именно Брайтнер потребовал, чтобы игра была прервана. «Тренер Чернаи хотел продолжать играть, – писала тогда газета «El Mundo Deportivo», – Но всем было ясно, кто принимает решения в команде – Пауль Брайтнер». Следует отметить, что его влияние было небезосновательным: он был назван лучшим футболистом Германии 1981 года, а также совсем немного уступил Руммениге в борьбе за «Золотой мяч».

Брайтнер по настоянию Руммениге вернулся и в сборную страны, извинившись за прошлые высказывания в адрес DFB. Извинился он и за оскорбление Юппа Дерваля, который был помощником главного тренера сборной до 1978 года, когда стал тренером.

Сезон 1981/82 в целом был для Брайтнера провальным. Хотя он и забил 18 голов – лучшее достижение за всю его карьеру. Бавария заняла третье место в Бундеслиге, а в финале Кубка европейских чемпионов проиграла Астон Вилле. Он также отличился взятием ворот в финале Кубка, где Бавария обыграла Нюрнберг со счетом 4:1. Однако в преддверии чемпионата мира 1982 года Брайтнер был полон решимости вернуться к своей прежней форме.

Он считался одним из лучших игроков сборной, но постоянно вляпывался в скандальные истории. Так, в 1977 году он согласился участвовать в рекламном ролике голландской табачной компании, а незадолго до Мундиаля судился с косметической фирмой, заплатившей ему 150000 марок за то, что он сбреет свою бороду.

После неудачного старта на мондиале-82 немцы дошли до финала, и Брайтнер был в числе забивших гол в послематчевых пенальти в полуфинале против сборной Франции. В финале против Италии Брайтнер стал автором «утешительного гола». Сборная Германии проиграла 1:3 итальянцам. Как и после турнира 1974 года, в прессе появились высказывания, что Брайтнер отрицательно влияет на микроклимат в команде, и он больше ни разу не выступал за свою национальную сборную.

Он оставался ключевым игроком Баварии, но в середине сезона 1982/83 31-летний Пауль Брайтнер объявил о завершении своей карьеры. Когда он получил травму в апреле, Руммениге заявил, что Бавария, отстававшая тогда на два очка от Вердера и Гамбурга, «потеряла все шансы на титул». В его отсутствие мюнхенцы финишировали четвертыми, отстав на восемь очков от чемпиона.

Брайтнер ушёл из футбола, оставшись противоречивой фигурой. До самого конца его карьеры ему досаждало, что его политические взгляды были в фокусе прессы, оставляя в тени спортивные достижения. Во время пребывания в Реале он говорил, что мечтает в один прекрасный день «стать свободным». И конечно, он чувствовал, что многое мешает исполнению этого его желания. В одном из интервью, данном им в 1972 году он сказал: «Только после тренировки я начинаю чувствовать себя человеком».