Прабабушка и муралисты Окончание

Повесть. Окончание

Глава Вперёд, за мечтой!

Монстр всё-таки дотянулся до них. Не помог придуманный прабабушкой фестиваль, бессмысленным было всё это рисование, и даже радость ничего не понимающего Толстикова ничего теперь не меняла. Да уж. Кому «Логово монстра», а кому нарушение общественного порядка, намеренная порча имущества и хулиганство… И ещё укрывательство – так, что ли, это называется? Павлик чуть не застонал. Пра – укрыватель преступников, и это он её так подставил! Тело его напряглось, ноги упёрлись в асфальт. Провалиться бы сквозь землю, да не провалишься – твёрдая. Он хотел посмотреть на Костю, но понял, что сейчас заплачет, и заморгал. 
– О вас, как о Шерлоке Холмсе, будут сочинять рассказы. Я горжусь, что вы учились в нашей школе.
Как безмятежно она говорит, поразился Павлик. Как будто не она виновата, а сидящий перед ней полицейский.
– Я знаю, что это рисовали не вы! – поспешно сказал капитан.
– Ну, конечно, не я, – усмехнулась Прасковья Фёдоровна.
Они снова помолчали.
– А в чём, собственно, дело? – спросил недоумевающий художник, переводя взгляд с Прасковьи Фёдоровны на полицейского и обратно.
– Дело… Дело ни в чём. Дело закрыто, – с трудом выталкивая из себя слова, проговорил капитан. – Гражданин Толстиков забрал своё заявление.
– Да, у него сегодня просто звёздный час, – сказала прабабушка, не обращая внимания на Андрея Антоновича. – Одно дело закрыто, а другое – открыто! Очень возможно, что это «Логово» и есть его настоящее дело. Он к нам сюда заходил – абсолютно счастливый! Просил добавить красок в своего монстра. На открытие клуба приглашал.
– Кстати о краске: банку я тоже нашёл, ¬– снова вздохнул капитан.
Это была Костина краска, из гаража. Павлик сквозь мокрые ресницы разглядел Костю – на лице его при этих словах ничего не отразилось.
– Я не сомневалась, что вы найдёте не только банку, но и ответ на вопрос, кто виноват, дорогой Пётр Иванович, – улыбнулась прабабушка самым доброжелательным образом. – Осталось ответить на вопрос, что делать.
Как-то странно они разговаривали. Будто рядом никого не было. Павлик, наконец, проморгался, присмотрелся – и понял, что это ему напоминает. Прабабушка и капитан сидели, слегка наклонившись друг к другу, и были удивительно похожи на шахматистов, только вместо шахматной доски на столике между ними лежала чёрная кисточка. И разговор их походил на игру. Павлик в шахматы играть не умел, но слышал, что те, кто умеет, не просто передвигают фигуры, а видят впереди ещё несколько ходов, и чужих, и своих. Она знает, что он всё про нас знает, подумал Павлик, и что это он знает тоже.
– Можно ничего не делать, – осторожно двинул вперёд пешку полицейский.
– Можно. Но я – делаю, – прабабушка решительно шагнула конём.
– Да, я вижу – город проснулся, ожил. Всего лишь какой-то фестиваль, какие-то рисунки – а все счастливы! Не ожидал. Счастлив даже этот злосчастный Толстиков. Все! Кроме меня.
– Понимаю.
И видно было, что понимает. Павлик вот не очень понимал их шахматный язык и, похоже, был в этом не одинок – Андрей Антонович тоже во все глаза смотрел на свою музу, но вопросов больше не задавал.
– Но, Пётр Иванович, фестиваль всё-таки не какой-то там, да? – продолжала Прасковья Фёдоровна.
– Нет, нет, конечно – это я так, для красного словца. Фестиваль, да… грандиозный. Но что всё-таки делать?
– А это каждый решает сам, – загадочно сказала прабабушка, вертя в пальцах невидимого ферзя.
Костя вдруг встал и подошёл к полицейскому. Посмотрел ему прямо в глаза.
– Хотите, мы отделение полиции раскрасим? Так справедливо будет?
Счастье! Настоящее, чистое, полное счастье – вот что почувствовал Павлик, когда услышал эти слова. Он вскочил.
– Да! Мы что хотите у вас нарисуем! Можем монстра такого же, можем ещё лучше – пауков возьмём, у них эти хели… то есть, хери… пальпы… я забыл, как называется, но ещё страшнее будет! Мы и просто стены покрасим, если надо.
Капитан смотрел на них, будто только что заметил.
– Стены?.. – пробормотал он. – Стены… Нет, нам монстров не надо. Монстров у нас своих достаточно.
– Антоныч! Андрей Антоныч! – раздался истошный крик из глубины потемневшей аллеи. Это кричал на бегу лодочник, а теперь ещё и администратор городского оркестра по совместительству.
– Прости, что опоздал! – Петрович, шумно дыша, упал на скамейку. – Здрастье ещё раз, Прасковья Фёдоровна. Здорово, Петька. Я почему – там инструменты пока убрали, обсудили, что дальше делать, то да сё… В общем, извини, задержался. Ты не дрейфь – ночи светлые, у меня прожектор, если что. О, забыл – Прасковья Фёдоровна, баянист нашёлся, тоже у нас играть хочет! Боевой такой шпиндель, берём его без разговоров…
Тут до Петровича, наконец, дошло, что все молчат и даже не двигаются.
– Чего это у вас тут – немая сцена?
– До чего ж учителю приятно, когда выросшие ученики до сих пор помнят школьную программу! – улыбнулась прабабушка. – Нет, Сергачёв, мы тут обсуждаем, как украсить отделение полиции. Так вы, Пётр Иванович, сказали, что монстров не надо. А что надо?
Лоб капитана пересекла задумчивая морщина.
– Ну… не знаю… Пусть покрасят сначала, а там посмотрим.
– Спасибо, – сказал Костя и протянул капитану руку. Капитан кивнул и пожал её.
– Ну вот и отлично!
Прабабушка торжественно положила свои руки поверх рукопожатия.
– Это правильно, что полицию тоже надо разрисовать, – глубокомысленно заявил Петрович. – Красота спасёт мир!
– Нечего перекладывать ответственность не её хрупкие плечи, – строго сказала Прасковья Фёдоровна. – Спасёт, не спасёт – главное, что она его украсит. А с миром побережнее надо, чтобы спасать не пришлось.
Она поднялась.
– Ну, мои дорогие, день сегодня был – даже не знаю с чем сравнить. Нечасто такие дни бывают, после которых жизнь может пойти не так, как прежде. А теперь – по домам!
– Да, – заторопился капитан, – пора.
Он бросил кисточку в урну. Потом неловко развёл руки, и хрупкая Прасковья Фёдоровна исчезла в его объятиях.
– Поосторожней, Порфирьев! – раздался её полузадушенный голос откуда-то из капитанской подмышки, – это же тебе не вольная борьба!
– Простите! Это я от благодарности, – всхлипнул бывший школьник Порфирьев, – вы же понимаете!
– Да я-то понимаю, но сломаешь мне что-нибудь, как я с мечтой к океану поеду? – сказала прабабушка, одёргивая рубашку.
– К какому ещё океану? – нахмурился Порфирьев, снова становясь полицейским.
– Так. Объясните мне, наконец, что происходит, – сказал художник, который при слове «океан» занервничал. – При чём тут океан? За каким чёртом… за какой, то есть, мечтой к нему ехать? На это, что ли, тот шофёр намекал, когда на уши всех ставить собирался?
– Ну да, – смутилась Прасковья Фёдоровна, и Павлик очень удивился – ни разу он ещё за прабабушкой смущения не замечал. – Про уши – это художественное преувеличение. Просто он дальнобойщик, человек опытный, хочет поделиться всякими полезными советами, если я вдруг решусь… Я вряд ли, конечно, решусь. Хотя…
Она перестала смущаться, раскинула руки в стороны и потянулась к потемневшему небу.
– Слушайте, прошло всего две недели, а кажется, два года. Вы не представляете, как я устала! Но я счастлива. Счастлива за вас, парни! За весь наш город. За тебя, красавица, – она зарылась пальцами в шёрстку Нур Джахан, и та немедленно перебралась с колен художника на стол, поближе к ласковой руке. – И за вас, конечно, Андрей Антонович. Теперь-то я вставлю ваши бесподобные гортензии в рамку, а то ведь ни секунды не было! Всё, кончились фестивальные хлопоты. Я просто хочу отдохнуть. Отпуск – вот моя мечта!
– Минуточку. Это что, уже другая мечта? Или та, которая с ушами и океаном? Поясните поподробнее.
– Да ладно, – отмахнулась прабабушка, – это так, фантазии.
– Пра мечтает автостопом через всю страну проехать! – неожиданно для самого себя выпалил Павлик.
– Что? – взревели хором три мужских голоса.
Костя недоверчиво улыбнулся. Прабабушка, наслаждаясь произведённым эффектом, совершенно по-беличьи вертела головой.
– Что – что? Похоже, я вас удивила?
– Что за безумная идея! Каким ещё автостопом? Вы что, Прасковья Фёдоровна… – вскочивший художник набрал воздуха, чтобы прибавить какое-нибудь подходящее выражение из своего морского прошлого, но вовремя остановился, – …вы что, серьёзно? Оставьте это молодым балбесам, которым нечем заняться!
– А что это вы мне напоминаете о возрасте? Это у вас такая форма заботы? – грозно сдвинула прабабушка директорские брови.
– Что вы, я же не в этом смысле!
– Я всю жизнь провела среди молодых и немолодых балбесов! Вы представляете, что такое быть директором школы? Может, сейчас самое время самой стать балбеской, хотя бы ненадолго! Когда ещё выпадет такой шанс?
– Да, но… Пётр Иванович! Вы же полицейский! Скажите хоть что-нибудь!
– И скажу! Прасковья Фёдоровна, вы вообще представляете себе, что это такое?
– Очень даже представляю. Все трудности мне уже описали.
– Кто описал? Дальнобойщик этот? Я с ним завтра поговорю. Имейте в виду – ни в какой автостоп я вас не отпущу!
Прабабушка взяла кошку на руки и воинственно подняла подбородок.
– Надеть на нас ошейник – ни за что! Правда, Нурочка?
Нур Джахан одобрительно боднула её в шею.
– Ошейник был исключительно в целях безопасности! – вскричал художник.
– Ну и от чего вы её обезопасили?
Обескураженный художник умолк.
– Ну правда, Прасковья Фёдоровна, что это вы удумали? – включился Петрович. – Зачем вам на каких-то неизвестных машинах ехать? Давайте лучше я вас на лодке покатаю. Хотите – можем вниз по реке до самых озёр добраться. Поход организуем, костёр, рыбалка…
– Нет, на лодке – это совсем плохая идея! – замахал руками Андрей Антонович, – лучше уж по дорогам, дороги сейчас как надо строят. Правда, не везде, – добавил он после паузы.
Павлик с Костей только переглядывались, в разговор благоразумно не встревали.
– По дорогам, по рекам – какая разница! Всё это безответственный авантюризм, – непререкаемым тоном изрёк капитан.
– Вот и мечтай после этого! Видно, так и просижу здесь сиднем до самого конца, – вздохнула прабабушка и села на скамейку. – И что вы, собственно, переполошились? Я же не завтра собиралась ехать.
– А когда? – спросил мужской хор.
– Ну… Когда-нибудь, в туманном будущем.
– В насколько туманном? – задал уточняющий вопрос полицейский.
– Какой же вы зануда, Пётр Иванович! Ох, извините, это у вас профессиональное качество, я понимаю… Не этим летом, конечно. Сейчас будем смотреть, как преображается город, да и Паша у меня в гостях – куда я поеду… – Она помолчала. – Нет, как ни крути, всё-таки это фантазии. Авантюризм и безответственность, вы правы. Мечта должна оставаться неосуществимой.
– Про неосуществимую мечту я вам потом объясню, что значит, – сказал Андрей Антонович и опустился на скамейку. – Давайте сначала про авантюризм. Это знаете что? Это без подготовки с места срываться. Я сюда, в деревню, именно как авантюрист приехал. Была бы подготовка, всё по-другому бы вышло. Хотя… так ещё лучше получилось. А вот безответственность будет, если стенописцев этих без надзора оставить. Мало ли что они тут накрасят! Но вот следующим летом, если заранее подготовиться, продумать маршрут, остановки интересные запланировать…
– У меня как раз друзья на Байкале есть, – сказал Петрович, – всё покажут, всё обеспечат. Рыбалка там будь здоров! Да у меня друзей везде полно, кинем клич, всё организуем!
–  Ну вот. С ошейником я, может, и погорячился, спасибо Нурочке, что дала мне это понять – но вас, Прасковья Фёдоровна, в дороге обезопасить смогу. Поедем вместе! Будет у меня цикл дорожных зарисовок. А Нурочку пристроим в надёжные руки. Это только на время путешествия, лапушка, не беспокойся!
Нур Джахан ничего не ответила.
– С сопровождающим лицом ехать это совсем другое дело, – одобрительно кивнул капитан и тоже сел, – я по маршруту следования могу дорожную полицию предупредить. Под присмотром будет надёжнее.
Мечта стремительно превращалась в план. Прасковья Фёдоровна восхищённо переводила глаза со своих учеников на художника, с художника на мальчишек.
– И вести репортажи нужно. Записывать и выкладывать, – несмело добавил Павлик.
– А и правильно! Пусть следят пенсионеры, пусть берут пример! – оживился Петрович. – А то матушка моя ни разу на «Валентинке» не прокатилась, как ни уговаривал. Всё у неё телевизор да пасьянсы… Ой! Шпиндель я разболтанный! Прасковья Фёдоровна, простите! Я ведь про пенсионеров просто так, как бы в общем, я не в смысле возраста…
– Да ясное дело, что не в смысле. Дорогие вы мои! Я вас так люблю! Так люблю, что, наверное, не засну сегодня. Да и не хочу я спать. Разве можно спать при такой роскошной луне? – В самом деле, над городом уже поднялась на удивление яркая луна, заливая всё вокруг серебристым светом. – Но всё-таки пора расходиться.
– Да, пора, Антоныч. Нам при такой луне и прожектор не нужен. Пошли, – решительно сказал лодочник, не двигаясь с места.
– Да, пойдём, – отозвался художник и тоже остался сидеть.
– Ты иди домой, Паша, а я ещё здесь подышу. Может, загляну на кладбище, расскажу Павлу Андреевичу наши новости.
– Одна? – спросил капитан.
– Нет, со мной, – неожиданно сказал Костя. – Мне как раз туда. В ту сторону.
– Тогда ладно, раз с сопровождающим лицом…
Капитан расслаблено откинулся на спинку скамейки и замолчал.
Конечно, она не заснёт, думал Павлик, глядя на счастливо улыбающуюся прабабушку. И у него самого, наверное, заснуть не получится. Как удачно, что Костя её проводит. Павлику хотелось остаться одному. Сегодня произошло столько всякого разного, что самое время остановить ход событий. Поставить точку. Не окончательную, конечно, точку, а так, точку с запятой. Очень подходящий знак препинания. Пусть всё новое начнётся завтра. А он сейчас пусть окажется на уютной прабабушкиной кухне, заварит себе чаю… нет, лучше мяты, и позвонит маме. Не для того, чтобы всё это ей рассказать, а просто – услышать её голос и почувствовать, что она как будто здесь. Рядом с ними со всеми. И папа, конечно, тоже. Рядом с мальчишками, с весёлым Петровичем, с непреклонным и ответственным товарищем капитаном, с Андреем Антоновичем – а на руках у того, конечно, Нурка… Мяты надо заварить побольше. Вернётся прабабушка Паша, выпьет.
Луна пристально смотрела вниз, но вряд ли замечала людей на скамейках. Они были так неподвижны, что в её серебряном свете казались статуями. Только счастливые улыбки отличали их от мраморных изваяний. И хотя каждому из сидящих давно уже надо было встать и идти, они продолжали сидеть и улыбаться чему-то своему. Просто эта минута была полна такого необыкновенного спокойствия, что каждому хотелось её продлить. Даже случайно заглянувшая в парк кукушка была не против немного её задержать и поэтому куковала без остановки, и если кому-то пришло бы в голову считать её ку-ку, он давно бы сбился и бросил. Императрица Нур Джахан на кукушку внимания не обращала и только снисходительно смотрела на людей льдистыми голубыми глазами. Она-то знала, что и этот день, каким бы он ни был чудесным, скоро растает, как растаяли миллионы и миллионы предыдущих. Но знала она и другое: стоит ему исчезнуть, как начнётся новый, и какими красками его раскрашивать, каждый решает сам.


Эпилог

– Папа, иди скорей, сейчас начнётся!
Папа с пеной на недобритой щеке торопливо вошёл в кухню.
«…и на очереди у нас утренние новости о наших неугомонных и неутомимых пенсионерах-путешественниках, которые преодолели автостопом уже тысячу километров и добрались до Урала, – забубнило радио. – Сегодня они в маленьком уральском городке открывают в местной художественной школе выставку детских работ. Итак, по традиции еженедельное прямое включение! – В радиопространстве зашуршало и защёлкало. – Здравствуйте, Прасковья Фёдоровна, вы в прямом эфире. За вашим путешествием следит вся страна. Ваша цель не изменилась?»
Мама с чайником в руке, папа с бритвой и Павлик с вилкой замерли и уставились в сторону предполагаемого Урала, будто хотели разглядеть там маленькие фигурки Прасковьи Фёдоровны и Андрея Антоновича.
«Конечно, нет, – услышал Павлик бодрый прабабушкин голос, – я же обещала привезти друзьям ракушки с берега Тихого океана – значит, надо добраться до этого океана! Так что только вперёд!»
«А я никому ничего не обещал, – включился голос Андрея Антоновича, – но надеюсь, что меня слышат… слышит… Нурочка, ты меня слышишь?»
– Нурка, слышишь? Это он тебе привет передаёт! – Павлик схватил на руки заглянувшую на кухню кошку. – Ну, давай, скажи «Мяу»!
– Мяв! – недовольно мяукнула Нур Джахан и посмотрела на маму. – Где завтрак?

Конец