Мистика Портрет

Вой ветра становился все сильнее и сильнее. Надвигалась пурга. Закрученные ветром снежинки кружились в воздухе, словно маленькие смерчи, которые стремились к земле, но не могли ее коснуться.

Высоко в вечернем небе, широко расправив крылья, парил ворон. Его зоркие глаза пристально рассматривали раскинувшийся под ним городок. Он сделал круг, затем еще один и приземлился на крыше ближайшего дома. Слегка похлопал крыльями, разминая их после долгого полета, и принялся разглядывать местность. В его черных как смоль глазах отражался дилижанс, двигающийся вдоль леса.

***

Утомленные долгой дорогой животные недовольно фыркали, из их ноздрей клубами валил пар. Покачиваясь на неровностях и скрипя рессорами, карета подъехала к подворью. Странного вида ямщик с высоким цилиндром на голове и огромным горбом на спине, натянул поводья, издав громкое: «Тпру, тпру, окаянные, чтоб вас...» и выпучив при этом здоровенные губища, слово жирные скатанные блины.

Лошади покорно остановились, постукивая копытами землю. С виду неуклюжий горбун, быстро соскочил с козел и открыл обитую бархатом дверь, низко поклонившись, произнес:

– Ваше благородие, мотель.

На заснеженную дорогу ступил высокий человек, острый орлиный профиль его лица казался еще жестче на фоне белизны снега. Он молча посмотрел на слугу и направился к крыльцу. Ямщик, которого звали Пауло, невысокий коренастый человек с короткой черной бородой, быстро нагнал своего хозяина, передав экипаж выскочившему на встречу конюху.

***

Пауло сидел за широким дубовым столом, отрезая куски жареного мяса с кости, лежащей на тарелке. Перед ним стоял большой глиняный кувшин с крепким вином, он пил его прямо из горла, потом вытирал губы засаленным рукавом и снова принимался за еду. Ямщик исподлобья разглядывал приставучую кухарку Матрёну, которая докучала расспросами.

– А что, твой хозяин, говорят, правда, из заморских земель, Пауло? Имя-то какое смешное у тебя. Ты, часом не итоольянский? – наклонившись и бесцеремонно заглядывая в глаза, смеялась краснощекая толстуха.

Горбун молча подвинул ей опустевший кувшин, махнув при этом неуклюже головой. Девушка встала, поправила платье, взяла кувшин и отправилась, покачивая бёдрами в погреб за вином. Её девичий смех от собственной шутки все еще раздавался в коридоре.

Утолив голод и отогревшись у камина, горбун расслабился и развалился на стуле, нижняя губа его благодушна отвисла, глаза осовели. В камине тихо потрескивали поленья, от них по комнате разбегался теплый, мягкий свет. После долгой поездки Пауло устал, его клонило в сон.

Он вздрогнул от шума и приоткрыл глаза. Кухарка принесла вино и поставила кувшин, нарочно стукнув им о стол. Она придвинула стул и села ближе к нему. Ямщик недовольно поморщился, кутаясь в плед.

– Послушай, Пауло. Правду говорят, что хозяин твой, знаменитый художник? – оживившись, спросила Матрёна.

– Он не просто художник. Его руку ведет само провидение, – в полудреме ответил горбун, почесывая щеку.

Стоявшая за дверью хозяйка мотеля слушала этот разговор. Она знала, что через их деревню будет проезжать знаменитый художник и заранее подготовилась к этому событию. Когда еще представится такая возможность – заполучить собственный портрет в такой глуши.

Прасковья вышла из соседней комнаты и направилась к столу с сидящим за ним горбуном и кухаркой. Она достала из потайного кармана тяжелый мешочек и кинула его на стол. Тот звонко стукнулся о поверхность, не скрывая своего содержимого. Глаза Матрёны загорелись.

– Надеюсь, этого хватит? – высокомерно спросила хозяйка. Женщина среднего роста с красивыми чертами лица, с короткими, но густыми темными волосами и ясными карими глазами. Она выглядела примерно на тридцать, но в действительности было ей далеко за сорок.

Горбун приоткрыл глаза, посмотрел на хозяйку, затем на мешочек, расплюснувшийся у его кувшина. Ловким движением сгрёб его, произнеся:

– Достаточно. Я поговорю с его светлостью. Но предупреждаю, хозяин не просто рисует, он создает натуру. Сущность, если хотите, – изучающе разглядывая хозяйку, говорил Пауло. – И еще одно – он рисует только ночью.

Прасковья, проигнорировав его слова, мельком взглянула на Матрёну и удалилась, шурша платьем. Вслед за ней кухарка тоже покинула ямщика, оставив его в одиночестве. Пауло стянул сапоги и, положив ноги на стул, закутался в плед и уснул.

Горбун...
Родители Пауло, узрев при рождении такие увечья, сочли это неким предупреждением – знаком свыше, видя в нем печать антихриста. Они бросили малыша в том же городе, в котором он и появился на свет, положив его в корзину из-под овощей и подкинув в приют. Оставили лишь одну записку с именем – Пауло.

Да, порою жизнь бесчеловечна и жестока. И немало судеб было сломано и искалечено под гнётом этой жестокой действительности. Но не будем обременять читателя бытом изувеченного ребенка в приюте, где каждый по своему несчастен и одинок, где все живут по своим законам, где нет места для нежности, любви и сострадания.

Пауло рано понял жизнь. К 10 годам он покинул свое пристанище. Промышляя бродяжничеством и попрошайничеством, подворовывая у богатых господ на рынках, которые даже мысль не могли себе позволить, что такое существо – не имевшее права даже на само существование, могло украсть у них.

Но однажды Бог, а, может, и сам дьявол помогли ему. Его вертлявая рука залезла не в тот карман, а, может, и в тот самый. Мальчик был пойман. Маленький Пауло привычно сжался, приготовившись принять побои, но вместо ударов он услышал тихий, уверенный голос...

И никто, и никогда не был так добр к нему, как этот странный человек. Молчаливый и бесконечно глубокий, познавший больше, чем любой из живущих. В его присутствии все обретало смысл, равно как и жизнь бездомного юнца. И не было на свете человека преданней, чем Пауло –своему господину.

***

В дверь постучали. Ровный спокойный голос произнес:

– Войдите.

В комнату вошел ямщик-горбун, он уважительно поклонился, поздоровался и, осматривая комнату, сказал:

– Ваша светлость, хозяйка гостиницы хотела бы сделать портрет.

Дверь тихо скрипнула и сама закрылась за его спиной, оставляя их наедине. Горбун боязливо покосился – сколько лет он трудился на своего господина, но так и не смог привыкнуть к таким вещам.

Маэстро повернулся к нему, его умное лицо было как всегда спокойно и не выражало никаких эмоций.

– Не удивлен, – произнес он. – Спасибо, Пауло. Сообщи ей, чтобы к полночи она была готова, ты знаешь, что делать.

Слуга почтенно поклонился и вышел из комнаты, осторожно прикрыв дверь, оставляя господина наедине со своими мыслями.

Портрет
В просторном номере, оборудованном под мастерскую, горели расставленные свечи. В свете их тусклых огней комната казалась какой-то таинственной, будто все здесь было пропитано атмосферой магии и колдовства. И, в общем-то, так оно и было.

Пауло аккуратно доставал из мешочков цветные комья и умело раздавливал их в небольшую ступу. Его боязливая тень, колышась от свечи, вторила его движениям на стене. Изогнутая, горбатая, она копошилась в невидимых складках стены, словно ожившая готическая скульптура.

Горбун мельчил порошок, постукивая толстой деревяшкой с широким округлым днищем, и ссыпал его по расставленным небольшим чашам. Некоторые порошки он смешивал, подносил ближе к стоящим на столе свечам, разглядывая получившийся цвет и, удовлетворенно кивал. В его мягких и одновременно отточенных четких движениях чувствовалось врожденное мастерство.

У зашторенного окна, на высоком стуле, сидела Прасковья в пышном розовом платье с оголенными красивыми плечами. Она не отрываясь смотрела за манипуляциями, которые производил чудной горбун-ямщик. Женщина не могла понять, как в таком человеке – с такими увечьями тела, могло быть столько щепетильности, внимательности, а, самое главное, – любви, любви к своему делу.

В комнату вошла Матрёна, она принесла поднос с кувшином вина и двумя кружками, графином воды, а также тарелкой с нарезанным сыром и мясом. Поставив поднос на стол, она подошла к своей хозяйке и встала около неё, опершись о спинку стула, и принялась с интересом разглядывать кропотливый труд горбуна.

Не обращая внимания на женщин, Пауло вышел из комнаты. Вернувшись, в руках он держал старинный мольберт с изящными, тонко вырезанными из дерева фигурками-подсвечниками в изголовье, а на плече у него висела сумка. Пауло установил мольберт в центр комнаты и закрепил на нем полотно. Сам мольберт, искусно выполненный мастером-краснодеревщиком, уже представлял собой произведение искусств.

Сняв с плеча кожаную суму, горбун извлек из нее несколько кисточек и завернутую в полотняную тряпицу палитру, все это он разложил на столе рядом с чашами и внимательно осмотрел. Убедившись в том, что все в порядке, он взглянул на Матрёну и неожиданно улыбнувшись, оголил ряд крепких крупных зубов, произнеся:

– Нам пора, Donna!

– Господин сейчас придет, я доложу ему о Вас, – обратился он, слегка поклонившись Прасковье, и вышел из комнаты вслед за кухаркой, закрыв за собою дверь.

Шепот...
Хозяйка гостиницы, терзаемая присущим женскому полу любопытством, встала и подошла к столу. Осматривая разноцветные порошки, лежащие в чашах, она взяла щепотку коричневого и поднесла к носу, пытаясь определить его состав. В нос ударил сильный резкий запах, она поморщилась. «Что за мерзость», – подумала женщина.

– Не стоит этого делать, – раздался у нее за спиной спокойный голос. От неожиданности женщина вздрогнула.

– Простите, – виновато ответила Прасковья, отходя от стола и мимолетно взглянув на дверь – та была закрыта.

– Прошу Вас, садитесь, – любезно указывая на стул, произнес маэстро.

Женщина покорно села. Неизъяснимое волнение обуяло Прасковью. Ей показалось, будто свечи разом зашептались, и их беззвучный шепот проникал в её душу и разум. Теперь ее задумка не казалась ей такой забавной. Этот странный человек в балахоне полностью завладел ею. Он пугал её.

Сама того не осознавая, она, инстинктивно защищаясь, стала читать, какую-то древнюю молитву.

С каждой прочитанной строкой шепот вокруг становился все сильнее и сильнее, пока не превратился в сплошной гул. Прасковья отчетливо видела, как от свечей отделились тени и, расстелившись по полу, жадно потянулись к её ногам. Женщина закричала, но не услышала своего голоса. Она видела, как тени стали окружать ее, и она провалилась в пустоту.

Утром
Черногривые кони, отдохнув за ночь и подкрепившись овсом, снова мчались по заснеженной дороге, унося карету с её странным пассажиром все дальше и дальше. Ямщик резво погонял своих скакунов, и они стремительно летели по дороге, словно на крыльях, исчезая в снежных вихрях.

***

Прошло два дня после ознаменованных выше событий. Гостиница снова обросла рутинными делами, и все шло своим чередом. За исключением некоторых странностей, которые примечала за хозяйкой Матрёна.

Кухарка видела, как Прасковья в одной лишь ночнушке и со свечой в руках ночью бродила по отелю, словно привидение. Может быть, она и не придала бы этому особого значения, если бы во вторую ночь случайно не наткнулась на хозяйку в гостиной, в том же самом облачении. Женщина стояла со свечой напротив своей картины и разговаривала с ней...

Из обрывков фраз, которые долетали до ушей Матрёны, было понятно, что хозяйка жалуется картине на то, что её жизнь не удалась. Она была недовольна тем, как она выглядит на своём портрете, что портрет этот написан с неё, а не наоборот. Временами она заговорщицки озиралась по сторонам, приподнимая плечи и прикрывая рукой свечу, затем продолжала дальше своё изливание.

Днем же Прасковья вела себя, как обычно, если не принимать во внимание ее бледность и затравленное состояние. Былое высокомерие и чувство собственного достоинства куда-то испарились.

Обнаружив хозяйку и на четвертую ночь у картины, Матрёна поняла, что дело очень плохо. Хозяйка стояла у стены и рыдала, царапая обои ногтями. Она обвиняла картину в жестокости и надменности, говорила, срываясь на крик, что та её не слушает и не хочет понять её. Хозяйка упала на пол и билась уже в истерике, взирая на свой портрет, с которого на неё смотрела красивая, но надменная женщина.

Матрёна не выдержала и подбежала к Прасковье...

***

Ночью был вызван врач, который, осмотрев хозяйку гостиницы, рекомендовал изолировать её, ссылаясь на нервное истощение и перенапряжение последней. Утром Прасковью увезли в лечебницу.

Этим же днем Матрёна сняла картину своей бывшей хозяйки и отнесла в кладовую, поставив на стеллаж у стены, рядом с пустыми корзинами из-под овощей, считая её виновницей происшедшего. Выходя из кладовой, она услышала странный шепот и, обернувшись, увидела, что некогда красивое лицо её хозяйки, изображенное на картине, исказилось в гримасе ярости и с ненавистью смотрит не неё. Кухарка испуганно перекрестилась и поспешила прочь...