2. Образ Петра I в прозе 19-20 в. Антология

      ОБРАЗ  ПЕТРА  ВЕЛИКОГО   В  ПРОЗЕ 18-19   И  ПЕРВОЙ  ПОЛОВИНЫ  20-го  ВЕКА
                *********************************************

РУССКИЕ  ИСТОРИЧЕСКИЕ  ПОВЕСТИ  И  РАССКАЗЫ  ПЕРВОЙ  ПОЛОВИНЫ  XIX  ВЕКА. В русской исторической беллетристике первой половины XIX века Пётр I мог изображаться только как герой – зиждитель – образец для морального и государственного подражания.

После 14 декабря 1825 года рамках новым самодержцем принятой внутренней политики стала проводится параллель между пращуром Петром I  Великим и его не прямым потомком Николаем I: беря власть, Пётр усмирял восстание стрельцов, а Николаю пришлось усмирять восстание декабристов. Прославившая первого русского Императора роль вездесущего блюстителя порядка и восстановителя справедливости Николаем Павловичем игралась – копировалась не без таланта и с личным мужеством. Немаловажно было и то, что после расправы над декабристами такая роль позволяла не считаться кровавым тираном.

Разочарованное непоследовательностью политики в царствования Александра I общество склонно было идеализировать Петра, чем Николай I  впоследствии умело воспользовался: очередным царём взятую на себя роль пращура Петра I первоначально приняли «на ура». Даже, бывший враг самодержавия Александр Бестужев напишет из крепости Николаю I: «Я   у в е р е н,  что   н е б о   д а р о в а л о   в   В а с   д р у г о г о   Петра Великого».

Александр Пушкин был искренен, когда обращался к новому Отцу Отечества «Стансах»: «Семейным сходством будь же горд, / Во всем будь пращуру подобен...». Роль была узаконена, после чего избравшие петровскую тему сочинители «автоматически» обязаны были подключиться к созданию государственного мифа: Николай I есть призванный судьбой продолжатель дела Петра I. Что, в общем, было не ново: продолжателями дела Петрова считали себя и Екатерина II, и Павел I — друг друга зело не любившие бабка и отец нового Императора. Новым был государственный и подцензурный размах идеализации Петра Великого.

Аладьин Егор Васильевич, Башуцкий Александр Павлович, Кукольник Нестор Васильевич, Масальский Константин Петрович, Фурман Петр Романович — в нарисованном этими и прочими авторами в николаевскую эпоху коллективном парадном портрете первого русского императора, нет затемняющих штрихов. Таковы были в николаевску эпоху жёсткие «правила игры», а уж искренне авторы в это верили, или под внешней схемой в меру таланта и смелости позволяли себе некоторые отступления – это было личным выбором, за который можно было и «огрести» солидную царскую оплевуху. Думается, что именно из-за невозможности реально отразить эпоху Пушкиным был оставлен «Арап Петра Великого»: что можно, было поэту не интересно. И даже в двух оставшихся отрывках образ Петра уже грозит разрушить принятый шаблон.

Обидно, что столь интересная проза ныне почти забыта. С целью напомнить, и составлена эта антология, в которой отрывки из произведений помещены не синхронно по времени создания того или другого текста, а по отношению излагаемых событий к возрасту Петра I, начиная с детских лет.


ПЁТР  РОМАНОВИЧ  ФУРМАН (1816—1856) — РУССКИЙ  ЖУРНАЛИСТ  И  ПИСАТЕЛЬ — АВТОР  ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ  ДЛЯ  ДЕТЕЙ: «Григорий Александрович Потёмкин», «Сын рыбака, Михаил Васильевич Ломоносов», «Александр Васильевич Суворов-Рымникский», «Ближний боярин Артамон Сергеевич Матвеев», «Саардамский плотник (о Петре I)».  Книги Фурмана были популярны у читателя, но не пользовались благосклонностью критики за якобы навязчивый морализм и идеализацию избираемых в главные герои исторических деятелей (что имеет место!).

 В нарушение хронологии выдержки из «Саардамского плотника» помещены перед созданными раньше сценами из пушкинского «Арапа Петра Великого» потому, что действие повести Фурмана относится к более раннему периоду жизни Петра. А начинается история жизни Петра Великого в повести Фурмана «Ближний боярин Артамон Сергеевич Матвеев», где звучит благое предсказание о рождении чудесного царевича Петра Алексеевича.
_________________
 
ПЁТР  ФУРМАН — ИСТОРИЧЕСКАЯ  ПОВЕСТЬ  «БЛИЖНИЙ  БОЯРИН  АРТАМОН  СЕРГЕЕВИЧ  МАТВЕЕВ» (1848). В этой повести Симеон Полоцкий* по явившейся на небе новой звезде предсказываеТ царю Алексею Михайловичу** рождение сына, судьбоносного для России:

В  ОДНО  УТРО  СИМЕОН ПОЛОЦКИЙ  ЯВИЛСЯ  К  ЦАРЮ  и пожелал ему счастья для нового сына, долженствовавшего родиться 30-го мая будущего года. Алексей Михайлович обрадовался, но с изумлением спросил, почему Симеон это знает.

— Государь, отвечал Симеон, в эту ночь явилась на небе светлая звезда, которую мы, последователи великой науки Астрологии или Звездотечества, сочли хорошим предзнаменованием… Течение светил небесных, по соизволению Божию, многое, как настоящее, так и будущее, показывает…
— Что же тебе предсказали светила?

— Тридцатого мая (1872года)… родится Царевич, и имя ему наречётся Пётр!.... И взойдет он на престол твой; никто из его современников с ним не сравнится… Слава его повсюду распространится. Он будет великий и удивления достойный победитель... <…>

 Царь слушал внимательно, и Симеон Полоцкий продолжал пророческим голосом:
— Множеством славных дел он несравненно превзойдет своих предков. Многие… земли посещать будет, но подданные его многие счастью его будут полагать преграды. Он укротит многие беспорядки, и в течении его жизни, как на море, так и на сухом пути, великие дела совершатся.

Он истребит злодеев, но будет любить трудолюбивых. Он свято сохранит веру и учинит многие другие славные дела. Всё это непреложно предзнаменуют небесные светила, и всё это, вглядываясь в светила, видел я как в зеркале!  <…>

В этот же самый день сбылось предсказание Симеона Полоцкого: родился Царевич Пётр.
_____________________

К а з а л о с ь,  самое Провидение назначало юного Петра для великих целей. Он… был здоров, умён и силён не по летам; в прекрасных глазах его блестел ум необыкновенный; тёмные, густые кудри оттеняли… выразительное лицо… Во всех поступках его проявлялась уже не свойственная летам его благородная смелость и… решимость. Верные сыны отечества радовались, взирая на ребёнка, выраставшего на славу и благоденствие России.  Люди неблагонамеренные, властолюбивые, трепетали....
________________________

* Симео;н По;лоцкий (в миру — Самуил Гаврилович: 1629—1680) — известный деятель русской культуры, духовный писатель, богослов, поэт, драматург, переводчик. Симеон Полоцкий был придворным поэтом и наставником детей русского царя Алексея Михайловича от Марии Милославской (Фёдора, Ивана и Софьи), а также их единокровного брата Петра от второй супруги царя Натальи Нарышкиной.

Что Симеон Полоцкий якобы точно предсказал по звездам великую судьбу младшего царского сына, будущего Петра I, это литературный вымысел. Вероятно, основанием для этой истории послужили поздравительные вирши (стихи), преподнесенные Симеоном в день крещения юного Петра I. Соответственно культуре того времени в поздравительных – «официальных» стихах в честь властителей непременно присутствовали астрологические темы, отсюда и пошло предание о предсказании.

История с предсказанием взята Фурманом из «Сказания о зачатии и рождении… Петра Первого» П.Н. Крёкшина (1684—1763) — чиновника петровских времён и, скорее, собирателя фольклора, чем историка. Не являясь историческим фактом, история с предсказанием о рождении Петра стала фактом литературы и культуры и несёт оттенок священного значения: в Библии предсказания обычно приписаны рождения святых.

Немало европейских властителей оставило после себя легенды о их, якобы, предсказанном рождении. Подобное же  предсказание ставило Петра I  в ряд европейских властителей и в соединении с именем в честь святого покровителя делало преемником Апостола Петра.
_________________

** Алексе;й Миха;йлович по прозвищу «Тишайший» (1629—1676) — второй русский царь из династии Романовых (1645 — 1676), отец в этой династии третьего царя — Петра Великого. Историки согласны, что Алексей в общем добрый, был подвержен неожиданным вспышкам гнева что, видимо, генетически передалось его младшему сыну Петру.

Алексей Тишайший был умён и образован: пригласил из Германии труппу актёров, что было неслыханным новшеством. Но царь нередко впадал в пассивность, и государственными делами занимались фавориты – «ближние бояре», одним из которых и был боярин Артамон Сергеевич Матвеев. Увы! правление на словах Тишайшего и доброго царя отмечено рядом городских и крестьянских восстаний, которые были жестоко подавляемы.

Алексе;я Миха;йловича сменил на троне его сын Фёдор III Алексеевич (1661—1682)– юноша очень болезненный, как и все сыновья Тишайшего от первой супруги. Скончавшись в возрасте 20 лет, Фёдор не оставил завещания. Неясный вопрос о наследнике престола вызвал смуту и продолжение уже начавшего стрелецкого бунта.

 Младший брат Фёдора III – 15-летний Иван был тоже слабого здоровья, а 10-летний Пётр был слишком мал. Однако родственники царицы – Нарышкины с благоловления патриарха объявили Петра царём. Чего не могла стерпеть царевна Софья и её сторонники из рода Милославских.

На стороне Софьи выступили стрельцы. Для начала они зверски расправились с родственниками царицы Натальи – Нарышкиными. Находившиеся вместе царевичи Иван и Пётр видели, как выбрасывали из окон дворца на копья их родственников и бояр знакомых им с детства. (Погибли двое родных дядей Петра.) Шестнадцатилетний Иван V после этого до конца жизни отказывался от связанной со своим саном мирской деятельности, а Пётр I всю жизнь ненавидел стрельцов.

Стрельцы потребовали, чтобы старший Иван (1666—1696) был первым царём, а младший Пётр — вторым, а царевна Софья Алексеевна в качестве регента управляла государством за малолетних братьев. Регентство Софьи по существующим на то время обычаям было практически незаконным: взятым силой, но за кого войска – у того и власть.

Вдовая царица Наталья Кирилловна вынуждена была вместе с сыном Петром — вторым царём — удалиться от двора в подмосковный дворец в селе Преображенском. Управление царевны Софьи продолжалось до мая-сентября 1689 года, когда достигшему совершеннолетия Петру удалось взять власть. Считавшийся соправителем Петра — «старший царь» Иван ни во что не вмешивался и «младшему» царю не мешал.
.

ПЁТР  ФУРМАН  —  ПОВЕСТЬ  «САРДАМСКИЙ  ПЛОТНИК»  (1849). В марте 1697 из России в Западную Европу отправилось Великое посольство (250 человек), чтобы найти союзников против Османской империи. В посольстве под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова находился сам царь Пётр I. Он побывал в Риге, Кёнигсберге, Бранденбурге, в Англии, Австрии и Голландии, где и происходит действие «Сардамского плотника».

Союзников против Османской имерии найти не удалось, зато Посольство завербовало на работу в Россию несколько сотен специалистов по корабельному и военному делу. Посвятив много времени изучению кораблестроения, сам Пётр Алексеевич инкогнито работал плотником на верфях Ост-Индской компании, где при участии русского царя был построен и спущен на воду корабль «Пётр и Павел». Про жизнь Петра в городе Саардаме и рассказывается в повести Фурмана.
____

«ТО,  О  ЧЁМ  Я  НАМЕРЕН  РАССКАЗАТЬ  ВАМ,  ДРУЗЬЯ  МОИ,  происходило в Голландии в 1697 году в небольшом городке Саардаме, замечательном по своим корабельным верфям и имеющем для нас, русских, особый интерес…»  Хозяин одной из мельниц смотрит в окно и видит, что некий по виду нездешний незнакомец внимательно разглядывает его мельницу::

«СКЛОН НЕБОЛЬШОЙ ВОЗВЫШЕННОСТИ, начинавшейся непосредственно за Саардамом, был покрыт множеством мельниц, крылья которьи кружились быстрее и быстрее по мере того, как ветер разыгрывался. Вдали простиралась синяя полоса моря, берега которого начинали оживляться. При звуках колоколов со всех сторон сходились корабельные плотники. Но мельник не обратил внимания на вид: он уже привык к нему… Зато мейстер <мастер, господин> Фоэрбук с особенным любопытством вытаращил глаза на незнакомца, внимательно смотревшего на вертевшиеся крылья.
<…>
Фоэрбук кашлянул, поднес руку к колпаку и сказал:
— Здорово, приятель!
Незнакомец кивнул головою.
— Откуда ты, любезнейший? — продолжал мельник.

Незнакомец не отвечал и опять обратил внимание на устройство мельницы.
— Ого! Да он важничает! — произнес мельник. — Эй, дружище! Не подходи близко; ты слишком высоко поднял нос, как раз крылья отшибут.
Незнакомец не обратил внимания на грубую выходку мельника и спросил его отрывисто:
— Что стоит твоя мельница?

Лицо мельника вытянулось.
—  …Разве ты хочешь купить её? — спросил он, обратившись опять к незнакомцу.
— Я спрашиваю, что она стоит.
— Так зайдите, минхер*, да посмотрите; после я объявлю цену.

Незнакомец немедленно взбежал по деревянной лестнице. Тогда дети увидели стройного молодого человека прекрасной наружности. По топору, бывшему у него под мышкой, и по треугольнику, висевшему на плече, в нем можно было узнать плотника. Не обращая внимания на приветствия и расспросы хозяина, он стал рассматривать внутреннее устройство мельницы.

Ни одно колесо, ни одно бревно не было оставлено им без внимания. Все ответы хозяина на отрывистые вопросы его записывал он в маленькую книжечку. Наконец, осмотрев все подробности, он спросил опять:
— Дорого ли обходится постройка такой мельницы?
<…>
— Ну, дружище, ты, кажись, малый добрый, — сказал мельник, — возьми же её за 320 гульденов, да и дело с концом! По рукам, что ли?
— Нет, — возразил незнакомец, — я не думал покупать твоей мельницы.
— Как не думал? — и лицо Фоэрбука опять вытянулось. — Что же ты спрашивал о цене?
— Я хотел только знать, во сколько может обойтись постройка.
— Вот что! — и мельник презрительно отвернулся. — Больно любопытен, приятель!
___________

*(Mynheer) минхер, господин — форма вежливого обращения к мужчине голландского происхождения, соответствующая английским формам — sir, mister.
______________________________________________

ПЁТР  ПРИХОДИТ  НАНИМАТЬСЯ  НА  РАБОТУ  К  КОРАБЕЛЬНОМУ  МАСТЕРУ  БЛУДВИГУ:

М о л о д о й  н е з н а к о м е ц  в о ш ё л  в  ко м н а т у  и осмотрелся. Толстый хозяин исчезал в густом, непроницаемом облаке дыма; но, наконец, молодой человек увидел его, подошел поближе и, не снимая шапки, кивнул головою. Блундвик с изумлением вытаращил свои маленькие глаза, потом, вынув на секунду трубку изо рта, произнес с голландским хладнокровием:
— Шапку долой!

Незнакомец повиновался, и черные кудри его рассыпались по плечам.
— Что тебе? — спросил Блундвик отрывисто.
— Работы, — так же отрывисто отвечал молодой человек.  <…>
— Паспорт.

Незнакомец вынул бумагу и подал мастеру.
— Пётр Михайлов, — прочитал Блундвик не без труда, — от роду 26 лет. Ага, москвитянин?
— Русский.
— Каждая селедка рыба, но не каждая рыба селедка, — отвечал Блундвик. — Так ты просишь работы?
— Да.

— Изволь, почтеннейший! — и, взглянув на одну из бумаг, лежавших перед ним, мастер продолжал: — Завтра можешь начать на верфи под номером третьим. Жалованье назначу, когда увижу твою работу.

— Я за большим жалованьем не гонюсь; я хочу учиться, — с живостью возразил молодой человек.
— Неглупо, очень неглупо.
— А потому прошу тебя, мейстер, приставить меня к такой верфи, где ты начнешь строить новый корабль.

У Блундвика чуть не выпала трубка из рук от изумления.
— Что-о-о? — произнес он протяжно. — Тебя? Ты! Откуда такая фамильярность, приятель?
— У нас такой обычай.

— Мало ли что у вас! У нас же, почтеннейший, говорят хозяину «вы», слышишь! Ну да ладно, я на такие безделицы не сержусь. Ступай с Богом! Завтра мы примемся за киль шестидесятипушечного корабля. На нем ты наработаешься вволю!
— Спасибо, хозяин! — вскричал обрадованный Михайлов. — Позволь мне спросить тебя ещё об одном… Дорого ли обойдётся новый корабль?
_____________________


ПРИ  ЗАКЛАДКЕ  КОРАБЛЯ ПЕРВЫМ  ДЕЛАЕТ  НА  БРЕВНЕ  ЗАРУБКУ  ГЛАВНЫЙ  МАСТЕР  И ПОСЛЕ  СТАРШИЙ  ПЛОТНИК:

Гаарден (старший плотник) хотел уже выступить, но кто-то схватил его сзади за руку. То был новичок, русский плотник.
— Товарищ, — произнес он умоляющим голосом, — уступи мне!
— Тебе? — угрюмо возразил старый плотник. — Молод больно! Заслужи сперва!
— Я уступлю тебе первый месяц своего жалованья, — продолжал молодой человек умоляющим голосом. 
 <…>
— Ни за что не пущу! — вскричал Гаарден.
— Гаарден! — строго произнес мастер, — Я приказываю тебе, я, хозяин этой верфи!
Гаарден отступил, бросив грозный взгляд на молодого человека. На лице Михайлова выразилась радость, он бросил шапку наземь, засучил рукава и твердыми шагами подошел к бревну.

— Да узрит моя отчизна этот новый корабль на своих морях! — произнес он вполголоса по-русски. — И да будет ему прозвание «Царь Петр»! Господи, благослови!

Михайлов перекрестился, замахнулся и нанес такой удар, что чуть не перерубил бревно пополам, щепки так и брызнули во все стороны. Михайлов взял одну из них и спрятал её в карман. Потом он поднял голову и выпрямился. Все с особенным удовольствием глядели на статного, прекрасного молодого человека, в чёрных, огненных глазах которого блистали ум и благородная гордость.
Сам Блундвик чуть не снял шапки, взглянув на величественную наружность своего младшего работника. 
  <…>
— Странный парень! Настоящий москвич! — сказал Блундвик, у которого от смеха трясся живот. — Правду говорят, что русские тароваты; это, вероятно, какой-нибудь маменькин сынок, которому из дому посылают денежки.
  <…>
Гаарден насупил брови.
— Этот выскочка обидел меня, — сказал он…  — несмотря на то, я первый готов отдать ему должную справедливость. Славный работник! Встает с рассветом, ложится спать последний, неутомим, понятлив, воздержан; словом, таких работников мало! Он нанял себе маленький домишко у мастера, сам готовит себе кушанье, сам убирает себе квартирку, не принимает никогда участия в пирушках наших гуляк. Да, часто, смотря на благородное, открытое лицо молодого человека, работающего так усердно, что с него градом льет пот, я вздыхаю и сожалею о том, что Бог не дал мне такого сына…
___________________


ЖИВУЩИЙ  В  СААРДАМЕ  ПОД  ФАМИЛИЕЙ  МИХАЙЛОВА  ПЁТР I  ОБНАРУЖИВАЕТ В СВОЁМ  ДОМИКЕ  ВОРА,  ПЫТАВШЕГОСЯ  УКРАСТЬ  ТЕТРАДЬ  С  ЗАПИСЯМИ.

— Теперь я требую, — сказал он  <Михайлов>  — чтобы ты признался мне откровенно: что побудило тебя украсть у меня эту тетрадь?
— Любопытство, минхер, одно любопытство.
— Но знаешь ли ты, что за это любопытство ты можешь поплатиться тюрьмой?
— Пощадите, помилуйте!.. Я никогда больше не буду, — умолял Польдерс, все ещё стоя на коленях.

— Негодяй и подлый трус! — сказал Михайлов с презрением. — Убирайся же скорее вон! Если через пять минут ты ещё будешь здесь, то я созову соседей — и завтра тебя упрячут в тюрьму! Вон!

Польдерс вскочил и бросился к двери, но она была заперта.
— Пожалуйте ключ, — произнес он тихим голосом.
— Я тебя не впускал, а потому и не выпущу. Выходи сам, как знаешь, — хладнокровно отвечал Михайлов, садясь за стол и принимаясь записывать что-то в тетрадь.

Польдерс осмотрелся со страхом и бросился к окну.
— Не отворяй окна, — сказал Михайлов с прежним спокойствием. — Я боюсь ночной сырости.
— Как же мне выйти? — спросил Польдерс плаксивым голосом.
— Как знаешь. Смотри, две минуты прошли.
— Ах ты, Господи, Господи! Что же мне делать?

Польдерс осматривался с отчаянием: нигде не было ни малейшей щели, в которую бы он мог пролезть.
— Минхер! — продолжал он жалобным голосом. — Пощадите! Не губите меня!
— Я тебе дал пять минут времени.
— Да где же мне выйти? Дверь заперта, окна вы не велите открывать.
— Полезай в трубу! — отвечал Михайлов, не оглядываясь и продолжая писать.

В самом деле, это был единственный путь, остававшийся Польдерсу.  <…>  Но пролезть в трубу казалось Польдерсу более унизительным, нежели украсть чужое добро; притом же ему, мельнику, казалось неприличным выпачкаться сажей.
— Одна минута осталась! — сказал Михайлов, взглянув на часы и продолжая писать.
  <…>
Эти магические слова подействовали. С ловкостью кошки полез Польдерс в трубу и стал карабкаться вверх, цепляясь за кирпичи и глотая сажу. Несколько минут спустя очутился он на крыше.
______________


П р и м е ч а н и е.  Сцена пародийна по отношению к явлению Мефистофеля в комнате профессора Фауста в одноименной поэме Гёте. Дело в том, что нечистой силе предписано выходить оттуда же, где вошла. Мефистофель проскочил в дверь в образе чёрного пуделя, но выйти обратно ему не позволяет нарисованная у порога пентограмма.

Фауст смеётся над незадачливым чёртом, который чтобы уйти хитростью усыпляет доктора и велит крысе подгрызть пентограмму – разрушить ему мешающую магию. Таким образом, мелкий воришка и завистник Польдекс как бы в роли совсем измельчавшего чёрта. А вместо пентограммы насмешливая воля нового Фауста – Петра.


ВО  ВРЕМЯ  МОРСКОЙ  ПРОГУЛКИ  НА ЛОДКЕ  МИХАЙЛОВ  ГОВОРИТ СОПРОВОЖДАЮЩЕМУ  ЕГО  МОЛОДОМУ  МОРЯКУ:

— НЕУЖЕЛИ  ТЫ  ДУМАЕШЬ… что меня забавляет одна прогулка? Неужели ты думаешь, что из одной ничтожной прихоти я вверяю жизнь свою этим сколоченным доскам?  <…>  Неужели ты не познаешь в беспредельном пространстве морей великую связь, сотворенную самим Господом для соединения всех стран в одно целое, общее? Не дав человеку физических средств переступать за эти моря, Всевышний, по неизмеримой премудрости Своей, даровал ему ум, и в этом уме заключаются тысячи сокровищ, которыми человеку предоставлено пользоваться. …Он придумал подвижные жилища, в которых быстро переносишься… из одной части света в другую.

Без мореплавания богатейшие страны походили бы на сокровища, зарытые в землю... Мореплавание придало торговле обширные размеры.... Мореплавание сближает людей, и чрез это сближение быстро распространяется просвещение, потому что один сообщает свои познания и открытия другому.

Чему обязана твоя цветущая отчизна своим богатством и блеском? Мореплаванию и торговле! Без этих двух великих двигателей здесь и поныне были бы одни пустынные, бесплодные болота, на которых вела бы печальную, нищенскую жизнь толпа бедных рыбаков.

Михайлов замолчал и подпер задумчиво голову ладонью. Вильгельм все еще слушал и изумлялся величественному выражению лица простого плотника.

— Да! — продолжал последний после краткого молчания. — Я убедился, что государству необходимо мореплавание, необходимы сношения с отдаленнейшими странами... Я убедился в этом, предначертал себе цель и неутомимо стремлюсь к ней! Я предчувствую и знаю, что мне предстоит тяжкий труд, сильная, продолжительная борьба с закоренелыми, вековыми предрассудками, но не унываю! Я сам себе создал людей… которые будут в состоянии понимать мои благие намерения и… содействовать приведению их в исполнение!

 Новый корабль, в постройке которого я сам участвовал, послужит мне ретивым конем, под копытами которого я задавлю змею грубого невежества! Новая эпоха наступает для России!  <…>  …и обширнейшая в целом мире держава сделается и могущественнейшею!
____________________

П о с л е д н и е   с л о в а   п о в е с т и:  «Всё веселилось, всё ликовало, и долго-долго эхо вторило общему восклицанию:

— ДА  ЗДРАВСТВУЕТ  СЛАВНЫЙ  РУССКИЙ  ЦАРЬ!..   У Р А!..   У Р А!..»  (1849)
_________________

П р и м е ч а н и е.  Реальный Пётр едва ли произносил такие в прямом смысле революционные речи! Созданный в повести «Саардамский плотник» образ царя настолько идеализирован, что имеет к историческому Петру I  проблематичное отношение. Царь изображён — справедливым, милосердным, не гордым; не гневливым, а только слегка вспыльчивым; всегда готовым без всякой просьбы помочь своему ближнему, неусыпно мыслящим о благе народном и т.д., и т.п.  Не зная, что год создания повести 1849, можно подумать, что Пётр Фурман выполнял заказ партии на явление идеально положительного героя… который только по недоразумению оказывается царём!..

Из «Саардамского плотника» образ молодого Петра имеет почти сказочный ореол, но люди во все времена любили красивые исторические сказки. Из всех многих произведений Петра Фурмана наиболее популярный «Сардамский плотник стал как бы символом в прошлом всего лучшего, но уходящего. В романе Михаила Булгакова «Белая гвардия «Саардамский плотник» вместе с «Капитанской дочкой»» отнесён к числу «шоколадных книг», — т.е. повествуюших об исчезнувшей к 1918 году налаженной жизни с определёнными «незыблемыми» ценностями. Цитата из «Белой гвардии»:

«МНОГО  ЛЕТ  ДО  СМЕРТИ,  в доме № 13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади «Саардамский Плотник», часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. 
<…> 
Время мелькнуло, как искра… все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнёшь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.  <…>  Упадут стены…  потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи. Мать сказала детям:
— Живите. — А им придется мучиться и умирать…»

Вернувшийся в Россию Саардамский плотник – Пётр I сталкнётся с последствиями очередного стрелецкого бунта. Два брата и сестра Турбины оказываются в вихре охватившего страну «бунта» после 1917 года: «Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь».

ДМИТРИЙ  ФУМАН  —  РОМАН  «АЛЕКСАНДР  ДАНИЛОВИЧ  МЕНШИКОВ» (1847).

«ЦАРЬ  ПЁТР  АЛЕКСЕЕВИЧ  УПОТРЕБЛЯЛ  ВСЕ  УСИЛИЯ, чтобы образовать своих подданных и сколько возможно более сблизить Россию с прочими просвещёнными государствами Европы. Для лучшего достижени яэтой цели, он послал… в иностранные государства многих боярских детей для изучения неизвестныхъ ещё тогда в России наук. Кром пользы отечества, мера эта имела ещё ту цель, чтобы отсутствие из государства этих детей послужило обузданием буйных отцов, имевших довольно власти для удержания мятежей <понимай – «имевших власть начать мятеж>…

Но это мудрое распоряжение возбудило общий ропот в народе. Все говорили, что это дело неслыханное, противное закону Божию и законам прежних государей; даже некоторые духовные особы, закоснелые в древних суеверных предрассудках, старались… оправдать общий ропот изречениями из Священного Писания… что странствование людей православных по еретическим землям нанесет вред вере и православному исповеданию. Бояре одобряли народное негодование, особенно те, которые придерживались стороны царевны Софьи. Они даже старались составить заговор, в чём и успели. Начальниками заговора были, разумеется, стрельцы…» — из повести Пётра Фурмана «Александр Данилович Меншиков» (1847).

НЕ;СТОР  ВАСИ;ЛЬЕВИЧ  КУ;КОЛЬНИК  (1809—1868) — РУССКИЙ  ПРОЗАИК,  ПОЭТ,  ДРАМАТУРГ  И ОБЩЕСТВЕННЫЙ  ДЕЯТЕЛЬ  ПЕРВОЙ  ПОЛОВИНЫ XIX  ВЕКА. Повесть Кукольника «Авдотья Петровна Лихончиха» (1840) начинается с расправы над восставшими стрельцами. Царевна Софья как регентша правила за Петра с 1682 (со смерти отца Петра Алексея Тишайшего). В августе 1689 между Софьей и Петром произошёл открытый конфликт. Помня о том, как в 1682 стрельцы расправились с двумя его дядями, Пётр  срочно ускакал в Троице-Сергиев монастырь.  За  ним последовала мать, родственники, стали прибывать в монастырь решившиеся покинуть Софью и сделать ставку на нового царя.

 Царевна Софья теряла власть. 27 августа Пётр потребовал — идти всем полкам к Троице. Большая часть войск повиновалась законному царю, и царевне Софье пришлось признать поражение. Она сама отправилась в Троицкий монастырь, но в селе Воздвиженское её встретили посланники Петра с приказом вернуться в Москву. Вскоре Софья была заключена в Новодевичий монастырь под строгий присмотр. Как раз с пребывания Петра а Троице-Сергиевом монастыре и подготовки к казням сообщников Софьи начинается повесть Кукольника.
                ________________________________

НЕСТОР  КУКОЛЬНИК  –  ПОВЕСТЬ  «АВДОТЬЯ  ПЕТРОВНА  ЛИХОНЧИХА» (1840)

ТРОИЦКО - СЕРГИЕВСКИЙ  МОНАСТЫРЬ  СО  ВСЕМИ  ПОСАДАМИ  И  ОКРЕСТНОСТЯМИ  в половине сентября 1689 года походил более на шумную и многолюдную столицу нежели на тихую обитель иноков. Не праздник был у Троицы, не молельщики стеклись со всех пределов Руси к нетленным мощам чудотворца, нет, решалось государственное дело; больше: решалась судьба России. В зданиях на монастыре проживали Петр Алексеевич с государыней родительницей, тетка государева, Татьяна Михайловна, с двумя сестрами Петра, патриарх и некоторые важнейшие сановники.

 Архимандрит Сильвестр с братиею переселился в служебные избы, очистив гостям свои кельи; на посадах жили бояре и разного рода чиновные люди; стрелецкие полки в поле простирались станом вплоть до Хатькова монастыря. Там, в монастырской гостинице, теснилась разнородная толпа приходящих. Кто ни шел, ни ехал… <…> с трудом пробирались и по большой московской дороге, покрытой поездами и пешеходами…

НАРОД  ВЕДАЛ, что царевна кается, и, вместе с Петром, не верил её искренности. Акт обвинения торжественно и всенародно был прочитан в присутствии государя с крыльца троицких царских палат. Орудия казни давно уже были выставлены в поле неподалеку от монастырской ограды и наводили трепет на любопытных. Но такова зверская природа человека: назавтра любопытные снова теснились около страшных орудий и снова с трепетом расходились.

Со дня на день ожидали трагического представления, узнавали о времени. Каждый произвольно назначал день и час. Но казнь не могла совершиться без Шакловитого*, начальника стрелецкого приказа и главного орудия честолюбивой Софии, и толкам не было конца.
__________________

*Фёдор Леонтьевич Шакловитый (середина 1640-х — 1689) — думный дьяк (1676—1686), думный дворянин (1688), глава Стрелецкого приказа (1682—1689), сторонник и фаворит царевны Софьи Алексеевны. В августе 1689 г. предпринял попытку организовать выступление московских стрельцов против Петра I. Казнён вместе с двумя сообщниками.
___________________________________

ТРЁХ  СЫНОВЕЙ  АВДОТЬИ  ПЕТРОВНЫ  ЛИХОНЧИХИ  ДОЛЖНЫ КАЗНИТЬ  как активных  участников  бунта, и несчастной матери подсказали просить милости у молодого царя, дождавшись его на крыльце собора:

КОЛОКОЛА  ГУДЕЛИ.  Благочестивые со всех сторон стремились к разным вратам мо настыря… Немногие, пользуясь или знакомством, или покровительством сильных, успели пройти на монастырь, но и от этих немногих было тесно и душно не только в соборном храме, но и вдоль по всей площадке от дворца до собора. Ожидали государя. Архимандрит Сильвестр в полном облачении приготовился встретить юного царя.

Народ жаждал увидеть обожаемую надежду великих дел: тогда еще не видно было ни одного облачка, которое бы обещало страшную и благодетельную бурю, которая потрясла и освежила дряхлую Россию. Не ведали, какими путями вознесется Пётр на престол величия, но верили, что юноша царь есть предназначенный строитель России; верили, не условясь, верили, глядя на красоту государя, на орлиные очи, на разум редкий, на волю железной твердости. Безмолвно, с обнаженными головами ожидали люди...
<…>
Раздался трезвон, толпа повалилась на колени с громкими и продолжительными «ура!». Петр Алексеевич без шапки шел скорыми шагами один-одинехонек, кланяясь приветливо на обе стороны. Архимандрит Сильвестр с духовенством и боярами появился на паперти и, воздев руки, хотел начать приветственную речь. Вдруг из толпы поднялась дряхлая высокая женщина. Слезы в два ручья лились по лицу, изрытому морщинами, губы, посинев, дрожали. Протянув руки к государю, она величественно, тихо сделала три шага вперед и рухнула к ногам Петра без слов, без стона. Государь отступил. На лице его было написано недоумение...

—;ЧТО  ТЕБЕ  НАДО,  БАБУШКА?;—;спросил он, собственными царскими руками поднимая несчастную…
—;Помилуй!;—;могла только простонать Лихончиха и снова повалилась к ногам государя.

Странно. Государь стоял неподвижно, не стараясь освободиться от докучливой старухи, с совершенный спокойствием, и, спустя несколько мгновений, спросил ласково:
—;Ну что, бабушка, горе маленько отлегло, как поплакала? Говори же теперь, что надо?

—;Помилуй детей моих, солнышко наше, государь православный, ненаглядный ты наш! Не оставь старуху сиротой беспомощной! Помилуй детей моих!
—;Да кто твои дети?
—;Лихонцы, батюшка-государь!

Царь нахмурился, по лицу пробежало судорожное движение. Он отступил и, сказав отрывисто «Не властен, не властен!», пошёл вперёд.  <…>
—;Отдай детей, государь!

—;Не могу! Они;—;злодеи. По мне, пожалуй! Я и так простил их и за них же пришел молиться, да отпустит им Господь грехи и не лишит Царствия Небесного. Не могу. Бог может всё, а я не могу. И Бог меня поставил царём на то, чтобы в земном царстве Его жила справедливость. А от прихоти ни казнить, ни миловать не смею.

—;Батюшка, государь, за милость Господь не казнит. Всех трёх детей бояре осудили. Злодеи они, и жизни не хватит ни их, ни моей смертный грех выплакать и постом и молитвою очиститься перед Богом и перед людьми! Да взгляни, государь, на мою беспомощную старость! ...А умирать придётся, что собаке в мороз на чистом поле. Некому глаза закрыть, некому честной земле предать. Батюшка государь, помилуй!

Государь обнаруживал нетерпение. Наконец, приняв грозный вид, сказал:
—;Слушай, старуха! Пеняй на себя. Когда бы измолоду детей в страхе Божием держала да добру учила, не дожила бы до стыда и горя.

—;Напраслина, государь! У меня на дому дурного слова дети не слыхали.  <…>  Так не я уж виновата, что в стрельцах испортились, не у меня под началом души их грехом, погубили. Отдай их, государь, матери, вместе каяться будем. Государь, помилуй! — И старуха упала и обвила руками ноги царские.

—;Ну, что делать!;—;со вздохом сказал государь.;—;Господи, прости моему прегрешению! Всех не могу простить. Выбери себе одного, возьми и ступай с Богом. Гордон, отпусти с нею того сына, которого она выберет.
____________

ПОЗЖЕ  ПЁТР  ГОВОРИТ: «Не подумал. Старуха разжалобила. Мне всё как-то неловко. Такой вины я отпустить не мог, не должен. Лихонцы преступники нераскаянные. И на допросах, как разбойники, остались нечувствительными, и с духовником были неискренни. И прощённый умножит только зло, ему добром не жить».
________________________

П р и м е ч а н и е.  Кажется, что проявленное Петром милосердие граничит с изощрённой жестокостью.

ПОСКОЛЬКУ  МАТЬ  ВЫБРАТЬ  НЕ  МОГЛА, то одного должного остаться в живых сына выбрали по жребию. На выходе из монастыря он, встретив перешедшего на сторону Петра стрельца, в гневе хотел его убить, но сам погиб. Об этом узнав, Пётр:

ПЁТР  УПАЛ  НА  КОЛЕНИ  ПЕРЕД  ОБРАЗОМ  СПАСИТЕЛЯ,  и все, невольно встав, крестились. После краткой молитвы государь сказал:

—;Наука! Но горе вам, нераскаянные злодеи! Ведайте, яко справедливость, доверенную мне Господом, сохраню строго до конца жизни. Помози, Господи! Позовите старуху! Умница!.. и добрая мать! Она исполнила свой долг, надо ее утешить.;

Но старухи нигде не отыскали, не знали даже, в какую сторону она отправилась. Из гостиницы она уехала на подводе с трупом сына, но куда, неведомо.

Прошло около месяца. В Москве царствовали Иоанн и Петр, порядок и спокойствие. Народ отдохнул от смут, всем казалось, что время бурное миновалось без возврата, но в келье Новодевичьего монастыря новей постриженная монахиня Сусанна (царевна Софья) ещё сохраняла мирские надежды, ещё обдумывала пути возвращения к земному величию.

Пётр… предавался обучению нового войска. Тринадцатого октября в поле под Алексеевской государь назначил собраться потешным и стрельцам для выбору людей из старых полков в новые регименты… <режим, система, организация, образ правления >  На валах и на улицах от Красного крыльца до заставы волновались пестрые толпы народа, ожидая царского поезда.

После ранней обедни у Спаса за золотой решеткой государь выехал верхом в сопровождении Ромодановского… Лефорта*… и многих других. Миновали заставу, ехали леском, как вдруг навстречу страшная старуха: мочалой в виде обруча обвязана голова, седые с желтизной волосы бросало ветром, босые ноги бодро несли дряхлую бабу. <…> Она шла скоро, размахивая рукой, иногда пощелкивая пальцами, и громко говорила сама с собою. Государь и спутники остановились. Старуха приметила их, узнала царя и пала ниц.

—;БОГ  ПОМОЩЬ,  МАТУШКА!  КУДА  И  ОТКУДА?  Вставай, полно чиниться,;—;сказал государь.
—;Домой с могилы, надежа-государь,;—;отвечала старуха.
—;С какой могилы?
—;Да у деток была!
—;А кто твои дети?

—;Лихонцы, батюшка государь!;…В сырой земле, ненаглядный ты мой. Вот уж, надо быть, четвёртая неделя пошла. Стара стала, батюшка, и память плоха, да у меня на косяке зарублено. Каждый день, как пойду, и зарублю.

—;Зачем же ты к ним ходишь?
—;Что ты это, батюшка государь! Да кто же за них молиться будет? А тебе ведомо, какие они злодеи? Так уж если я их у Бога не вымолю, то, наверное, с ними на том свете не увижусь.
—;Чем же ты живешь сама?
—;Щепки по улицам собираю да бедным ношу, кому на дрова денег не хватает.
<…>

—;ПОСЛУШАЙ,  СТАРУХА,  МНЕ  ЖАЛЬ  ТЕБЯ,  Я  ХОЧУ  ТЕБЯ  ПРИСТРОИТЬ!
—;Бог пристроит, надежа-государь... А за милость твою царскую благодарствую. Позволь ножку поцеловать.

И, не ожидая дозволения, старуха почтительно коснулась устами царского сапога и отступила с глубоким благоговением.
—;Как хочешь, матушка, а я к тебе буду!; — ;Сказал государь и тронулся в путь.
—;Милости просим, солнышко моё! Милости просим!.. На похороны!;—;сказала старуха вослед государю и пошла своей дорогой.

Поздно ввечеру, когда совсем смеркалось, к дому Лихончихи подкатилась новая царская одноколка... В доме все двери были отперты, пронзительный холод и сырость обдали гостей. Соседи, приметив, что государь вошёл в дом Лихончихи, где с некоторого времени вовсе не видали огня, поспешили кто со свечой, кто с фонарем к старой Авдотье. Но её уже не было...  Она переселилась в лучшую обитель.

—;Примерная мать!;—;сказал государь.;—;Генерал, Бог лишил её детей, заступим их место!
—;Я буду с этим заниматься, ваше величество! Позвольте мне принимать похороны на мой кошт! <на мой счёт>
—;Пополам, генерал!;—;отвечал государь, крепко сжав руку верного своего слуги.;—;Мы и проводим её на могилу детей и первые бросим землю на гроб доброй матери. (1840)
_____________

П р и м е ч а н и е. Представляя Петра образцом добродетели и государственной мудрости Кукольник, естественно, проецирут эти качества на Николая I. В подтексте повести Кукольник одновременно и оправдывает Николая I  за казнь декабристов, и осторожнопризывает его милосердие к оставшимся в живых, но сосланным в каторгу.

    
ГРАФ ЕВГЕНИЙ АНДРЕЕВИЧ САЛИАС ДЕ-ТУРНЕМИР (1840—1908) — РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ, автор многочисленных романов и повестей из русской истории XVIII и XIX веков, сын писательницы Е. В. Салиас-де-Турнемир (псевдоним - Е. Тур), племянник драматурга А.В. Сухово-Кобылина. Служил адвокатом, заведующим архивом, был управляющим конторой московских театров. Салиас де Турнемиру мешала писать обязательная идеализация, имеющаяся в его произведениях, так сказать, в меру.

ПЁТР I  ПОЯВЛЯЕТСЯ  В  НАЧАЛЕ  РОМАНА  ЕВГЕНИЯ  САЛИАС  —  «ПЕТЕРБУРГСКОЕ  ДЕЙСТВО»  (1880).  Действие начинается после подавления Стрелецкого бунта: в 1698 года (модная в правление Николая I тема по аналогии с 14 декабря 1825!) во время пребывания Петра I за границей в Великом посольстве восстали московские стрелецкие полки (всего 2,2 тыс. человек). Стрельцы особенно были недовольны якобы малым жалованьем и назначением иностранных офицеров на высшие военные должности.

Восстание было подавлено ещё до возвращения Петра. На допросах под пытками стрельцы признали, что хотели возвести на престол старшую сестру царевичей — царевну Софью (сводная сестра для Петра, родная для Иоанна), ранее бывшую регентшей при малолетних Петре и Иване. (Старший сводный брат Петра – Иоанн умер в 1696). Более тысячи стрельцов и к бунту примкнувшие бояре были беспощадно казнены. Петра можно понять, если вспомнить, что первое кровавое стрелецкое восстание переживший в 10 летнем возрасте десятилетний царевич видел, как при нём зверски убили двух его дядей – братьев матери.
___________________

 С  ЛИШКОМ  ВОСЕМЬДЕСЯТ  ЛЕТ  НАЗАД,  в то время, когда, по указу молодого царя Петра Алексеевича <Петра I>, властолюбивая <царевна>  Софья * была схвачена в Кремле и отвезена в Девичий монастырь, в селе Преображенском, мимо 18-ти-летнего Петра, шли тихо, рядами, бунтовщики стрельцы, неся в последний раз на плечах своих свои буйные головы; а затем, на глазах его, кто волей, а кто неволей клали они эти головы под топоры работавших палачей.

 В одном из проходивших рядов, орлиный взор царственного юноши случайно упал на очень высокую, осанистую и богатырскую фигуру седого старика, с окладистой серебряной бородой. Он мерным, степенным, боярским шагом бестрепетно выступал вперед, среди других осужденных, робко шагавших к месту казни… его лицо глядело бодро, воодушевленно и почти торжественно. ...Будто, в праздник большой, от обедни шёл, или в крестном ходу за святыми иконами...

 ЦАРЬ  ОСТАНОВИЛ  СТАРИКА  и, вызвав из рядов, спросил, как звать.
— Стрелецкий старшина Иван, Иванов сын, Орлов.
— Не срамное-ли дело, старый дед, с экими белыми волосами крамольничать?!.. Да ещё кичишься, страха не имеешь, выступаешь, гляди, соколом, будто на пир.

 Старик упал в ноги царю.
 — Срам велик, а грех еще того величе! — воскликнул он. Не кичюся я, царское твое величество, и иду радостно на смерть лютую не ради озорства. Утешаюсь, что смертью воровскою получу грехам прощение и душу спасу. Укажи, царь, всем нам, ворам государским, без милости головы посечь. Не будет спокоя в государстве, пока одна голова стрелецкая на плечах останется. Ни единой-то, единешенькой, не повели оставить... Попомни мое слово, стариково.

       Но царь молодой задержал старика стрельца расспросами о прошлых крамолах и бунтах. A ряды осужденных всё шли, да шли мимо... и головы клали. И все прошли под ту беседу. И все головы скатились с плеч, обагряя землю.

 И не кончилась ещё беседа царя со старшиной крамольников, как пришли доложить, что всё справлено, как указал юный царь, только вот за  "э в т и м   д е д о м"   дело стало...
— И д у!   и д у! — заспешил дед.

— НЕТ,  ВРЕШЬ,  СТАРЫЙ!  —  СКАЗАЛ  ЦАРЬ. — Семеро одного не ждут. Из-за тебя одного не приходится сызнова начинать расправу. Если опоздал, так оставайся с головой.
       И из всех осужденных голов, за свои умные ответы, осталась на плечах одна голова старшины Ивана Орлова.
______________

*ПРО  ЦАРЕВНУ  СОФЬЮ  АЛЕКСЕЕВНУ  СКАЗАНО в соответствии с мемуарами современников в исторической повести Петра Фурмана «Ближний боярин Артамон Сергеевич Матвеев»: «П р и р о д а   о т к а з а л а   е й   в телесной красоте, но одарила за то умом тонким, проницательным, хитрым. Соединяя необыкновенное в то время образование с чрезмерным властолюбием, она втайне замышляла овладеть престолом. Слабость и преждевременная дряхлость двух братьев <старших царевичей> Фёодора и Иоанна поддерживали надежды Софьи... но при взгляде на сильного, цветущего здоровьем Петра, надежды эти разлетались как дым. Царевна Софья возненавидела Петра…» — а он возненавидел Софью.
_______________

П р и м е ч а н и е.  Стрелецкий бунт 1682 года тоже был не без тайного участия ставшей регентшей Софьи. В 1689 стрельцы сколько могли поддерживали Софью в борьбе с Петром. Во время стрелецкого восстания 1698 года стрельцы намеревались позвать сосланную в монастырь Софью на царство. Что же удивительного, когда Пётр так жестоко расправится со стрельцами в этот третий раз?!

 Не стрелецкие ли бунты в определённой степени внушили Петру мысль о необходимости срочной коренной переделки русских нравов и бычаев? Ещё до третьего стрелецкого бунта Пётр начал непримиримую борьбу против родовой боярской спеси, мешавшей неограниченной монархии. Он не желал оставить боярам возможность даже думать, что они могут назначать, сменять или из своей среды выбирать царей.


ЕГО;Р  ВАСИ;ЛЬЕВИЧ  АЛА;ДЬИН  (1796—1860)  —  РУССКИЙ  ИЗДАТЕЛЬ,  ПИСАТЕЛЬ,  ПОЭТ  И  ПЕРЕВОДЧИК. Историческая повесть Аладьина «Кочубей» (1828) была раскритикована за идеализацию истории, но привлекла внимание А.С. Пушкина: в пушкинской «Полтаве есть ряд реминисценций – заимствованных из «Кочубея» сюжетных ходов.

В повести Аладьина Василий Кочубей* был казнён по ложному доносу Гетмана Войска Запорожского Ивана Мазепы, а Пётр I пояляется только в заключительном абзаце. После гибели Кочубея: «С п у с т я   т р и   м е с я ц а  и десять дней Пётр узнал об измене гетмана*; добродетельное сердце Великого облилось кровью: он оплакивал смерть несчастных и благотворил их семействам...»
_____________

*С 1689 года Пётр получал доносы о тайной измене Мазепы доносы, чему не царь не верил. Генеральный судья Василий Кочубей послал два доноса: в конце августа 1707 и в январе 1708. Испуганный Мазепа срочно сделал контр-донос на Кочубея. Кочубей и также доносивший на Мазепу полтавский полковник Иван Искра 14 июля 1708 года, были обезглавлены под Киевом.

**Во время начавшейся Северной войны (1700 по 1721) Мазепа открыто перешёл на сторону шведов: осенью 1708, а 27 марта 1709 года гетманом Войска Запорожского Иваном Мазепой и королём Швеции Карлом XII и был подписан договор о совместной борьбе против русского царя Петра І.  27 июня (8 июля) 1709 года войска шведов были разгромлены русской армией под Полтавой. Мазепа бежал в Османскую империю, в Бендеры, где вскоре и умер.
 

КОНСТАНТИ;Н  ПЕТРО;ВИЧ  МАСАЛЬСКИЙ  (псевдоним – Маркиз Глагол; 1802—1861) — БЕЛЛЕТРИСТ,  ПОЭТ,  ДРАМАТУРГ  И  ПЕРЕВОДЧИК; наиболее известен как автор исторических повестей, в которых Пётр в представлен как бы увиденным со стороны в умеренной идеализации и места в действии занимает не много. Так Рассказ Масальского «Быль 1703 года» посвящён основанию Петербурга после первых побед России в Северной войне.

 В 1699 заключили союз и начали названную Северной войну против Швеции Россия, Дания, Саксония и Речь Посполитая во главе с польским королём Августом II. Дания 8 (19) августа 1700 года вышла из войны, Август потерпел поражение. После этого Карл XII обратился против оставшейся без помощи союзников России. Начало войны для Петра было неудачным: новонабранная русская армия была разгромлена под Нарвой 19 (30) ноября 1700 года. Продолжив реформы русской армии по европейскому образцу, царь смело возобновил боевые действия.

В октябре 1702 Пётр I возьмёт крепость Орешек (на шведском Нётеборг, переименованный в Шлиссенбург) Летом 1702 года гвардейцы вместе с Петром I совершили переход по вырубленной в лесах и вымощенной в болотах «Осударевой дороге» из Белого моря в Онежское озеро, протащив волоком два построенных в Архангельске фрегата. Поход окончился взятием осенью 1702 года крепости Нотебург (переименована в Шлиссельбург).  С этого момента и начинается действие повести Масальского «быль  1703  года» (1848).
_______________________


К.П.  МАСАЛЬСКИЙ  —  «БЫЛЬ  1703  ГОДА»: «Если с берега Большой Невки* войдете, для прогулки, в Императорский ботанический сад, то пройдете по длинной аллее, которая подле садовой решетки тянется к той стороне, где сад граничит с набережною речки Карповки, и отыщите там извивающуюся между деревьями дорожку. Она приведет вас к десяти старым липам, которые, как великаны, возвышаются над всеми прочими деревьями. Девять из этих великанов стоят тесным строем, а один — несколько в стороне, как будто начальник отряда.

Вы невольно снимете шляпу, если захотите, подойдя к ним, взглянуть на их вершины, а потом по доброй воле не наденете шляпы, если, глядя на эти деревья, вспомните, что их садил Петр Великий; что перед вами стоят живые еще современники великого государя, живые свидетели славного его царствования.
<…>
В 1703  ГОДУ  ЕЩЁ  не было ни лип, ни ботанического сада, ни даже всего Петербурга… там, где теперь Петербург, зеленел только густой лес, в котором по местам проглядывали болота. На берегу реки Охты, впадающей в Неву, стояла шведская крепость Ниеншанц, которую тогдашние русские называли Канцами. По тогдашнему Петербургу не ходили ещё львы в модных прическах и желтых перчатках, а прогуливались настоящие медведи да бегали волки. На месте нынешнего Екатерингофа стояла финская деревня, которую русские впоследствии назвали Калинкиною, да но Неве и рукавам её мелькали изредка посреди сосен и елей рыбачьи хижины. Пустынная, дикая была сторона!

На безымянном острове, который впоследствии назвали Аптекарским, выглядывали, как будто со страхом и осторожностью, из густого леса на текущую мимо Карповку две маленькие избы, отличавшиеся резко одна от другой своим наружным видом. Одна из них была шведской постройки, другая же — русской. Кто и когда их построил, да ещё в такой глуши?»
<…>
В  ХИЖИНАХ  ЖИЛИ  ДВА  СТАРЫХ  ПРЯТЕЛЯ:  русский «Илья Сергеевич родился в окрестностях Москвы, а Карл Карлович в Стокгольме. Первый служил в царском войске московским дворянином, был в крымском походе, дрался храбро с татарами, но потом, увлеченный коварными советами приятелей, принял участие в одном из стрелецких бунтов.

Он был тогда уже вдов. Один семилетний сын Василий составлял все его семейство. Как участнику бунта, ему грозил смертный приговор, и он с младенцем-сыном бежал за границу. Близ Выборга встретился он с Карлом Карловичем, который… был шведским зажиточным арендатором, но враг лишил имения и даже успел до такой степени оклеветать, запутать в своих сетях простодушного, что суд приговорил Карла Карловича к ссылке в Далекарлийские рудники. По совету друзей и при их пособии он достал вид на чужое имя, переехал из Стокгольма морем в Финляндию…
 <…>
Они забрались в леса Ингерманландии, выбрали близ Невы, на речке, на той самой речке, на которой стоят ныне десять древних лип, уединенное, глухое место, построили две хижины и там поселились»
______________________________

*Большая Невка — это река в Санкт-Петербурге, самый северный рукав дельты Невы, отходящий от нее вправо ниже Литейного моста. Левый берег Большой Невки — это Петроградский и Аптекарский острова, омывает также Каменный остров и Елагин остров.

П р и м е ч а н и е: Защищавшая город Ниен крепость Ниенша;нц — (швед. Nyenskans, «Невское укрепление») — крепость, являвшаяся главным укреплением шведского города Ниена или Ниенштадта. Город и защищавшая его крепость располагались при впадении реки Охты в Неву на обоих её берегах. После двенадцати часов обстрела крепость и город были взяты русскими войсками 1 (12) мая 1703. Ниеншанц был ереименован в Шлотбург (нидерл. Slotburg — Замо;к-город): уже с 1717 – часть Петербурга.

ИЛЬЯ  СЕРГЕЕВИЧ  ВОЛНУЕТСЯ: Ниеншанц с сокружающими землями  вот-вот станет русской территорией, а он с точки зрения русских законов – преступник. Сыновья стариков Василий и Густав плывут на лодке посмотреть, что на самом деле происходит:

ПО  МЕРЕ  ДВИЖЕНИЯ  ЛОДКИ  КРЕПОСТЬ  ВСЕ  ЯСНЕЕ… ОБРИСОВЫВАЛАСЬ. Видно было, что её окружили нападающие… Пальба рокотала, как гром.  <…>  Батарея стояла боком к Неве, почти на самом берегу. Вдруг несколько брандскугелей (ядро с зажигательной смесью для поджога), брошенных из мортир, разлили ослепительный блеск на всю батарею. Стало светло, как днем, или, лучше сказать, как при неперестающей молнии.

Густав и Василий ясно рассмотрели тогда капитана, который стоял на краю батареи, со шпагой в руке, и командовал солдатами. Подле него виден был другой офицер, который, почтительно выслушивая приказания капитана, подходил то к одной мортире, то к другой и потом опять возвращался к капитану. Оба они были высокого роста, но капитан был выше офицера. Черные волосы развевались из-под его невысокой треугольной шляпы. Того же цвета усы и густые брови придавали ему вид несколько суровый, но вместе с тем на всем лице его было разлито какое-то необыкновенное величие.

Ни Василью, ни Густаву, конечно, не могло никак прийти в голову, что они видят капитана и поручика бомбардирской роты Преображенского полка: Петра Великого и Меншикова.
_______________________

П р и м е ч а н и е. В итоге Ниеншанц взят. Илья Сергеевич расстраивается: «А я,  с т а р ы й   г р е ш н и к,   а я, изменник, не могу, не смею радоваться победе русских! Боже мой, Боже мой!» Между тем Пётр со сподвижниками обплывают на лодке – осматривают завоёванные острова (будущий Петербург!) и на одном из них высаживаются:
 
ЭТОТ  ОСТРОВОК  НАЗЫВАЛСЯ  ПО-ШВЕДСКИ  Льюстэйланде, то есть Весёлым Островом, потому что офицеры ниеншанцской крепости часто ездили туда летом повеселиться… Поймав двух-трех лососей или каких-нибудь других рыб, офицеры дополняли этою добычею привезенный из Ниеншанца обед и садились под навес прибрежных сосен в кружок около деревянного стола, обнесенного скамейками. Тут, на открытом воздухе, они обедали, пили рейнвейн… шутили, спорили, шумели.

К этому самому столу, которого доску поддерживали вместо ножек четыре пня срубленных сосен, подошли приехавшие в катере, кроме шести Преображенских солдат, которые заменяли гребцов.
— Не рассудите ли, господин генерал-фельдмаршал, — сказал Петр Великий Шереметеву, — составить теперь военный совет. Сядем вокруг этого стола.

Граф Борис Петрович Шереметев, пятидесятилетний старик почтенной наружности, сел на первое место. Это был тот самый Шереметев, о котором Петр Великий написал в сентябре 1702 года в письме к Апраксину: «Борис Петрович в Лифляндах гостил изрядно; взял городов нарочитых два да малых шесть…».

Подле него сел генерал-адмирал граф Федор Алексеевич Головин, возведенный в это звание после смерти Лефорта. Еще поместились около… постельничий Гавриил Иванович Головкин, сопровождавший государя во всех его походах, окольничий Петр Апраксин, предводитель отряда новгородских дворян… командир Преображенского и Семеновского полков, генерал-майор от артиллерии Яков Брюс, подполковник Преображенского полка Карпов, капитан бомбардирской роты царь Петр Алексеевич и поручик той же роты шлиссельбургский губернатор Меншиков.

Во всем этом военном совете по летам были старшие Головин, Шереметев и Головкин. Первые два считали за пятьдесят, последний за сорок. Петру Великому было тогда тридцать лет. Все прочие члены совета были ему ровесники или немногими годами его старше, кроме Меншикова, который не имел еще и тридцати лет.

— Разложи, Алексаша, здесь, на столе, план, на котором сняты все здешние острова и местонахождение от Ниеншанца до взморья, — сказал царь Меншикову.
Тот развернул свиток бумаги, который держал в руке, и положил его перед графом Шереметевым.
— Ну, подавай же голос, господин поручик, — продолжал Петр Великий. — Тебе первому, как младшему в этом совете, говорить.

— Бог помог исполнить давнишнее намерение его Царского величества, — сказал Меншиков, — и завоевать у шведов в прошлом году ключ, отворивший ворота в неприятельскую землю, — крепость Шлиссельбург, а к нынешнему году русское оружие отняло у врага другой ключ, который отворяет нам, русским, дорогу к морю и в Европу.

Возблагодарив Бога, должно теперь подумать, как укрепить это место. Капитан бомбардирской компании говорил мне, поручику, что он бы думал для достижения этого устроить в здешних местах фортецию и подкрепить её флотом, который надобно тотчас же построить. И я, поручик, то же думаю.

— ТАК  КАК  ПОРУЧИК  ОБЪЯВИЛ  УЖЕ  МОЁ  МНЕНИЕ, хотя я о том его и не просил, — сказал Пётр Великий, — то я прибавлю только, что нужно рассудить: Ниеншанц ли укрепить таким образом или же выбрать новое место и новую крепость построить?

— Я полагаю, — сказал Карпов, — что и скорее, и выгоднее будет укрепить Ниеншанц, потому что сами шведы начали его укреплять и обводить новым валом, который уже до половины кончен.
<…>
— Место, где стоит Ниеншанц, не больно крепко от природы, — сказал генерал-фельдмаршал граф Шереметев.
— Да и от моря далековато, — прибавил генерал-адмирал граф Головин.

— Генерал-фельдмаршал и генерал-адмирал перехватили мысль у бомбардирского капитана, — сказал Пётр Великий, улыбнувшись. — Я то же самое думал с самого начала. А ты, поручик, что скажешь? Что ты тут ищешь на плане?
— Удобнейшего и лучшего места для постройки новой крепости.
<…>
— А вот оно! — продолжал Петр Великий, указав остров на плане. — Чем это место худо? ...там, где мы теперь сидим…
Все встали с мест, начали рассматривать план и, не произнеся еще никакого суждения, сели опять по местам.

— ВОТ  НА  ЭТОМ  ОСТРОВКЕ  ПОСТРОИМ  КРЕПОСТЬ, — продолжал бомбардирский капитан, — а на большом острове, который тут подле, выстроим город (царь указал на нынешнюю Петербургскую сторону). Со временем и этот большой остров, который там, ближе к морю (Петр указал на Васильевский остров), застроится зданиями, и в этих местах будет приморский город, куда станут приходить иностранные корабли с товарами, откуда будут отправляться в иностранные государства корабли русские.

— Дай Бог, чтобы это все исполнилось, — сказал Шереметев, — но леса и болота не вдруг превратишь в домы и улицы. Прежде озаботимся, по крайней мере, об устройстве здесь крепости.

— Леса и болота! — повторил бомбардирский капитан. — А читал ли ты, Борис Петрович, в римской истории, как император Константин основал Константинополь, который прозван вторым Римом, царем городов. В 329 году по Рождестве Христа, в день основания города, Константин взял копье и, сопровождаемый своими вельможами, пошел вперед по берегу Босфора, чертя на земле копьем окружность будущей своей столицы. Один из его приближенных наконец заметил, что не слишком ли велика окружность, назначенная императором. Константин отвечал: «Я п о й д у   в п е р ё д,  пока Тот, Кто невидимо ведет меня теперь, не повелит мне остановиться!».

— Сердце царя в руке Божьей! — сказал Шереметев. — Тот же, кто вел римского императора по берегу Босфора, привел к варяжскому морю царя русского. Верю, что и здесь будет город, подобный Константинополю…
— Поцелуй меня, Борис Петрович!
— И я тому же верю, да не совсем, — промолвил генерал-адмирал граф Головин. — Хоть бы крепость-то Бог помог построить.

— Не лучше ли, в самом деле, — заметил постельничий Головкин, — хорошенько укрепить Ниеншанц. Это можно исполнить гораздо скорее, чем построить новую крепость, тем более что уж сами шведы сделали для нас половину работы. Они начали новый вал, новые бревенчатые палисады, а мы их кончим.

— ЭТО  СДЕЛАТЬ  ДОЛЖНО, НО  ВСЁ-ТАКИ  НОВАЯ  КРЕПОСТЬ  НЕОБХОДИМА, — сказал бомбардирский капитан. — Без нее устье Невы и все эти острова не будут в нашей власти. А если поставить здесь, на этом острове, крепость, то она может обстреливать все три главные рукава, на которые Нева разделяется при впадении в море. Если эти рукава не наши, то и море не наше. Тогда сиди, пожалуй, в Ниеншанце, а шведы займут все три рукава Невы и все эти острова. Тогда и челнок русский до моря не доберется. А с новой крепостью, посмотрите! Можно стрелять сюда, сюда и сюда.

Он провел карандашом на плане от Веселого острова три черты: одну по Большой Неве, по направлению ко взморью, другую по Малой Неве, по тому же направлению, третью, обратно по Большой Неве, к истоку из нее Большой Невки. 
<…>
— Строить! — повторили в один голос все молодые члены совета.
— Если уж так, — заметил граф Головин, — то надобно приняться за дело как можно скорее, пока шведы...

— Шведы! — воскликнул бомбардирский капитан, нахмурив брови. — Если пожалуют сюда, прежде чем крепость окончим, то прогоним их. А только клянусь, что я этого острова, где мы теперь сидим, и невского устья не отдам шведам ни за что! Лучше лягу в эту землю, но не отдам её! Она моя, она русская!

БОМБАРДИРСКИЙ  КАПИТАН  ТОПНУЛ  НОГОЙ  ПО  ЗЕМЛЕ.  И он… лежит теперь в этой земле. Он не предвидел тогда, что на этом острове, в середине столицы русского царства, воздвигнется, окруженная славою и благословениями, гробница   О т ц а   о т е ч е с т в а.

Май был на исходе. Прошли недели две после военного совета, который собирался на Веселом острове, и все деревья, все кустарники, которые покрывали его, исчезли. Вместо них на этом острове росли не по дням, а по часам земляные валы, являлись зубчатые бревенчатые частоколы, строилась деревянная церковь во имя апостолов Петра и Павла, готовились магазины для пороха, избы для солдат.

На берегу соседственного большого острова (нынешней Петербургской стороны) лес также был вырублен. На этом берегу, неподалеку от воздвигаемой крепости, строился маленький голландский домик, первый домик будущего города. Бомбардирский капитан и поручик Меншиков, с топорами в руках, распоряжались рабочими и сами работали с ними вместе...

 Новая крепость быстро являлась из небытия, как бы силою волшебства. Возникал Санкт-Петербург… Голландский домик, о котором сказано выше, совсем отстроили к концу мая. Бомбардирский капитан поселился в нём. И теперь ещё на берегу Невы цел этот домик, этот крошечный дворец величайшего из государей.
_____________________________________________

С ч а с т л и в ы й   к о н е ц   п о в е с т и:   пережив некоторые приключения Василий заслужил царскую милость, а его отца за давностью преступления и раскаянием царь, конечно простил. Пётр написал на докладе «против имени Ильи Сергеевича: “В  г р е х а х   ю н о с т и   и   н е в е д е н и я   искренно кающихся грешников Бог милует и царь прощает. Пётр”. А против имени Василья царь отметил: “За почтение к родителям Бог благословляет детей долголетием. За усердие и храбрость, в первой морской виктории оказанные, царь жалует золотую медаль”».


К.П.  МАСАЛЬСКИЙ  —  ИСТОРИЧЕСКАЯ  ПОВЕСТЬ  «ЧЁРНЫЙ  ЯЩИК» (1833).  Действие повести начинается «В  1723-м  г о д у,  на Санкт-Петербургском острове нынешней Петербургской стороне, которая в то время была главная часть города, на Троицкой площади, стоял в ряду других строений дом купца Ильи Фомича Воробьева, не каменный и не деревянный, а такой, какого не сыщешь ныне во всем Петербурге. Он был, как называли тогда, мазанка*, и не простая мазанка, а образцовая, потому что строился по примерному чертежу, утвержденному Петром Великим.

На лицевой стороне дома, посредине, находилась дверь с крыльцом в три ступени и по три окна с правой и с левой стороны двери…» — имеется в виду не личный план царя для хозяина, но то, как царь вообще указал строить первые дома в новом городе. / *Ма;занка — строение из кирпича с известью на деревянных опорах – столбах.
___________________________________________________


«ЧЁРНЫЙ  ЯЩИК» —  повесть по схеме авантюрно приключенческого с элементами чёрной готики западного романа, в котором на русский лад всё есть: злодеей-купец, пытающийся обманом заставить прекрасную девицу - сироту Марию выйти за него замуж, для чего сажает за долги в острог её благодетеля и воспитателя Илью Фомича Воробьева.

 Покойный отец девицы – алхимик и немного чернокнижник оставляет ей в наследство только таинственный чёрный ящичек – шкатулку, в которой содержится якобы открытый им рецепт превращения неблагородных субстанций в золото, но предупреждает, что воспользоваться им может только человек с чистой совестью, которым не владеют «никакие пороки и страсти», иного ждёт проклятие.

Украв чёрный ящик, злодей с двумя помошниками ночью отправляются в указанное место за золотом, где якобы нечистая сила прогоняет их. Ведь совесть у всех троих нечиста, так что по форме грозное предсказание исполняется! На самом же деле событие имеет смешную вполне реальную подоплёку:воров выследили, подстереглии изобразили перед ними нечистую силу.

Тем временем в Петербург возвращается отправленный Петром за границу учиться художник Никитин.* Чтобы выкупить из острога названного отца своей любимой, Никитин пытается предложить на продажу свои картины, но богатые вельможи предлагают ему гроши:

«Х у д о ж н и к   у в и д е л   с горестию, что соотечественники его весьма ещё были далеки от той степени образованности, на которой рождается любовь к изящным искусствам, и что сам Корреджио или даже Рафаэль умер бы в России нищим, никем не оцененный...  О

Он удостоверился, что труд его едва доставит ему самому пропитание и что приобресть живописью сумму, нужную на выкуп из острога воспитателя Марии, столь же было невозможно, как и добыть посредством алхимии философский камень или кусок золота из свинца…»

 И тут, как на театральной сцене бог из машины (латинкое – Deus Ex Machina), является Пётр I, спасая благородного, но упавшего духом героя:

     «НИКИТИН,  ЗАБРОСИВ  КИСТЬ  СВОЮ,  совершенно охладел ко всему в жизни. Она казалась ему тягостным бременем. Без цели бродил он днем по пустынным окрестностям Петербурга… <…> Наступил праздник рождества Христова. Никитин, преданный одной своей горести, не считал ни дней, ни числ. И что ему было считать! Страдания его казались ему вечными мучениями ада. Благовест пред заутреней раздавался на всех петербургских колокольнях, но он не слыхал его. <…>  Когда рассвело, вдруг отворилась дверь его комнаты, и вошел мужчина высокого роста.

— Не ты ли, брат, живописец Никитин? — спросил вошедший.
— Что тебе надобно? — сказал живописец, продолжая смотреть в окно.
— Ты, видно, не узнал меня! Я давно уже слышал, что ты возвратился из Италии, и каждый почти день сбирался к тебе, да все было недосуг. Поздравляю, брат, с праздником! Поцелуемся!
— Ваше величество! — воскликнул Никитин, бросясь к ногам Петра Великого.

       ЦАРЬ  ПОДНЯЛ  ЕГО  И  ПРОДОЛЖАЛ:
— Покажи-ка, брат, твою работу. Любопытно посмотреть, как ты ныне пишешь.

       Никитин вынес из чулана несколько картин и поставил одну на стол, прислонив к стене. Это был список с Корреджиевой ночи. (Имеется в виду «Рождество Христово» или «Поклонение пастухов») Несмотря на то, что размер картины был уменьшен и что Никитин далеко не приблизился к подлиннику, картина его имела неоспоримые достоинства... Неподражаемое сияние, разливающееся от младенца -- Иисуса, изображено было очень удачно. Монарх долго стоял в безмолвии, рассматривая картину.

— Вот где родился спаситель мира, царь царствующих! — сказал он вполголоса про себя, преданный размышлениям. — Не в золотых палатах, воздвигаемых суетностию и гордостию человеческою, а в хлеве, посреди пастырей смиренных! Не блещет вкруг него земное величие, а сам он сияет величием небесным. Одни пастыри и мудрецы пришли поклониться ему. Не раздаются поздравления льстецов, притворно радующихся, а уста ангелов возвещают его славу небу, мир земле и благоволение человекам.

       Монарх замолчал и снова погрузился в размышления.
— Прекрасно! — сказал он, обратись к Никитину и потрепав его по плечу. — Спасибо, брат, тебе! Я вижу, что ты недаром съездил в Италию… <…>  что ж ты еще писать будешь? Не начал ли чего-нибудь?
— Не буду ничего писать, ваше величество! — отвечал печально Никитин.

— КАК  НЕ  БУДЕШЬ?  ПОЧЕМУ? — спросил удивленный царь.
      
Никитин бросился к ногам его и с откровенностию сына, жалующегося отцу на свои бедствия и горести, высказал монарху все, что тяготило его душу и убивало его дарование. Царь, выслушав его внимательно, нахмурил брови и продолжал:
— Так тебе не более двух рублевиков давали за эту картину?

— Точно так, ваше величество!
— А много ли нужно денег на выкуп из острога воспитателя твоей невесты? 
— Четыре тысячи рублей.   
— Да отчего он так много задолжал? Видно, захотел вдруг разбогатеть и разорился, как обыкновенно бывает?
— Нет, ваше величество. У него несколько барок с товаром на Неве разбило; от этого все дела его расстроились.

       Царь подошел к окну и посмотрел несколько времени на улицу. Приметно было, что он о чем-то размышляет.

— Послушай, Никитин! — сказал он, отойдя от окна. — Приди сегодня на ассамблею, в дом Меншикова, и принеси с собою лучшие из твоих картин. Прощай!
<…> В четвертом часу вечера живописец, отобрав десять лучших картин своих… нанял сани; и отправился на Васильевский остров.
________________

*Ива;н Ники;тич Ники;тин (около 1680 — не ранее 1742) — русский живописец, придворный художник первого российского императора Петра Великого; один из основоположников русской школы светской живописи, в частности — традиции портретного жанра петровского барокко.

В 1716—1720 годах на государственную пенсию, в числе двадцати человек Иван был отправлен учиться в Италии, в Венеции и Флоренции. После возвращения стал придворным художником. Так, Никитину принадлежит портрет умирающего Петра Первого. Все сохранившиеся картины Никитина - портреты, так что автор повести от реального человека практически взял только фамилию и профессию.
_______________________________________________________

НА  АССАМБЛЕЕ  ЦАРЬ  ПОРУЧАЕТ  СВОЕМУ  ШУТУ  ПРОДАТЬ С АУКЦИОНА  ГОСТЯМ  КАРТИНЫ  НИКИТИНА

    ШУТ, передвинув из угла к картинам небольшой круглый столик, взял стоявшую в том же углу трость Петра Великого и закричал:
— Нужен бы мне был молоток, да за него дело сделает вот этот посошок, знакомец мой и приятель. —  Стукнув по столику, Балакирев* объявил условия продажи и, указав на первую картину, сказал: «Оценка рубль».

— Два рубля! — сказал один из купцов.
— Итого три рубля. Первый раз — три рубля, второй раз — три рубля, никто больше? Третий раз...

— Десять рублей! — сказал Апраксин**…
— Полтина! (сверху) — сказал купец.
— Не много ли прибавил? — заметил Балакирев. — Не разорись. — Затянув решительное: "третий раз!" — он поднял трость.
— Апраксин надбавил полтора рубля, и (шут) Балакирев, как ни растягивал свое: "третий раз!" — принужден был стукнуть тростью.

       Уж продано было восемь картин, и остались только две. Иная пошла за десять рублей, иная за пять, иная еще за меньшую цену. Шут-аукционер при всех стараниях выручил только сорок девять рублей. Бедный Никитин вздохнул. Дошла очередь до списка с Корреджиевой «Ночи».

Высшую цену, двадцать рублей, предложил невысокого роста…в немецком кафтане тонкого коричневого сукна и с седыми на голове волосами. Это был славившийся богатством подрядчик Семен Степанович Крюков…Он много раз брал на себя разные казенные подряды и работы и был лично известен царю…  Впрочем, он был человек почти без всякого образования. Когда Никитин приходил к нему в дом со списком с Корреджиевой «Ночи», то Крюков сказал: "Предки и отцы наши жили и без картин, и я, грешный, проживу благополучно без них на свете".
 
— Итак, двадцать рублей, — сказал Балакирев, поднимая трость. — Третий раз...
 
Чем более шут тянул это слово и поднимал выше трость, тем ниже упадал духом Никитин. Двадцать рублей за полугодовой беспрерывный труд! …Никитин стоял в толпе, уподобляясь преступнику, которому объявили смертный приговор.

Он пришел в ассамблею с… утешительною надеждою, которую возбудило в его сердце приказание государя: принести в дом Меншикова картины. Надежда сия уступила место прежней горести и отчаянию, когда живописец увидел, что вырученными за его работы деньгами невозможно уплатить и пятидесятой части долга.... Балакирев готов уж был стукнуть тростью, как вдруг раздались слова: "Т р и с т а   р у б л е й!"

       Триста рублей были в то время важная сумма. Все оглянулись с удивлением в ту сторону, откуда раздался голос, и увидели Никитина, обнимавшего колена Петра Великого.
— Встань, брат, встань! — говорил государь, поднимая Никитина. — Не благодари меня! Я лишнего ничего не дал за твою картину. Боюсь, не обидел ли я тебя? Может быть, ты дороже ценишь труд свой?

       У Никитина катились градом слезы. Он не имел силы выразить словами благодарность свою монарху и в молчании, с жаром прижимал державную руку его к устам своим.
 <…>

 — КТО  КУПИТ  ЭТУ  КАРТИНУ,  —  СКАЗАЛ  ПЁТР  ВЕЛИКИЙ, — тот докажет мне, что он меня из всех моих подданных более любит.

       Вся зала заволновалась, и цена вмиг возросла до девятисот рублей. Аукционер едва успевал выговаривать свои первые, вторые и третьи разы и, сбившись наконец от торопливости в счете денег, закричал:

 — Эй ты, Балакирев! Неужто, ты любишь менее других своего царя? Сколько ты, пустая голова, даешь за картину? Полторы тысячи! — отвечал он сам себе, изменив свой басистый голос в самый тонкий. — Докажу, что и дурак любит искренно царя не меньше всякого умника! Третий раз...
 
       Он хотел стукнуть тростью, но Меншиков остановил его, сказав: "Две тысячи!" …
— Три тысячи! — воскликнул Апраксин...
— Четыре тысячи! — закричал Головкин.
— А я даю пять! — прибавил подрядчик Крюков. — Никому на свете не уступлю!

       Валакирев, подняв трость, затянул: "третий раз!" Меншиков и все другие вельможи готовились надбавить цену, но государь, приметив сие, дал знак рукою аукционеру, и трость с такою силою стукнула по столику, что он зашатался.

 — Данилыч! — сказал монарх на ухо Меншикову, взяв его за руку. — Я уверен, что ты и все твои сослуживцы меня любите. Однако ж ты, я чаю, не забыл, что на тебе и на многих других есть казенный начет. Чем платить несколько тысяч за картину, лучше внести эти деньги в казну. От этого для народа будет польза. Вы этим всего лучше любовь свою ко мне докажете. Скажи-ка это всем прочим, кому надобно…

       Между тем богач Крюков, с торжественным лицом, гордо поглядывал на толпившихся около него людей разного звания и принимал поздравления с лестною покупкою. А Никитин, Никитин! Что он тогда чувствовал? Всякой легко вообразит это, поставив себя на его место.
 
— Подойди-ка, брат Семен, ко мне! — сказал монарх подрядчику. — Спасибо! Из любви ко мне ты сделал то, что в иностранных, просвещенных государствах делается из любви к изящным художествам. При помощи божией и в моем царстве будет со временем то же. Все-таки спасибо тебе! Я тебя не забуду!

       Царь поцеловал Крюкова в лоб и потрепал по плечу. Подрядчик чувствовал себя на седьмом небе от восторга.
— В награду за твой поступок я прикажу назвать канал, который ты вырыл здесь в Петербурге, твоим именем {Крюков канал, доныне сохранивший сие название, окончен был в 1717 году означенным подрядчиком.}. Доволен ли ты?

— Я и так осыпан милостями вашего величества. Не за что награждать меня! Что мне пять тысяч! То же, что иному пятак!
— Ну что, Никитин? — продолжал царь, обратись к живописцу. — Оставишь ты свое искусство или будешь и вперед писать?

       Никитин снова бросился к ногам государя. Благодарность и любовь к нему, достигнув беспредельности, не могли вмещаться в одном сердце… 
<…> 
Монарх, выйдя из залы, спустился с лестницы, сел в небольшие сани и поехал по невскому льду к своему любимому дворцу — маленькой хижине, до сих пор стоящей на берегу и напоминающей славу великого человека потомству красноречивее всякого мавзолея.
___________________

ВСЁ  В  ПОВЕСТИ  КОНЧИТСЯ  ХОРОШО: Никитин женился на Марии, и они жили долго и счастливо, а злодеи были в меру наказаны. Настоящий же Никитин не был женат и после смерти Петра пять лет просидел в Петропавловской крепости.
__________________

*Шут Балакирев — Ива;н Алексе;евич Бала;кирев (1699—1763) — дворянин, придворный слуга при Петре I и при Екатерине I, «Царь Касимовский», придворный шут при Анне Иоанновне.
**Граф (с 1710 года) Пётр Матве;евич Апра;ксин (1659—1728) — русский военачальник и государственный деятель, участник Северной войны, сподвижник Петра I.
_____________________________________________

П р и м е ч а н и е.  Повести Масальского очаровывают тонкой психологичностью обрисовки характеров, великолепными описаниями быта, юмором, и лихо закрученным сюжетом. Петербуг, какого мы никогда уже не увидим, описан с топографической точностью и любовью. И вот на этом фоне Пётр предстаёт как бы фона элементом: без него никак нельзя…

Образ Петра Масальским подаётся «как власти ьребуют», но от себя авто идеализациине добавляет. Об эпохе Петра Великого Масальский писал много: роман «Стрельцы» (1832), рассказ «Русский Икар» — о взятии Азова (1833); сборник драматургии в 2 томах каждый около 300 страниц «Бородолюбие. Исторические сцены из времён Петра Великого» (СПб. 1837),


АЛЕКСАНДР  ОСИПОВИЧ  КОРНИЛОВИЧ  (1800—1834) — ОФИЦЕР,  ПИСАТЕЛЬ,  ДЕКАБРИСТ. Ещё до восстания на Сенатской площади 14 декабря слыл одним из лучших знатоков петровской эпохи, о чём публиковал бытописательные очерки.

Корниловича «ТАТЬЯНА  БОЛТОВА.  ИСТОРИЧЕСКАЯ  ПОВЕСТЬ»  (1828) — повесть не подписана, но стиль изложения на стиль Корниловича похож. Действие в повести начинается во время стрелецкого мятежа в июле 1798 года. Царь Пётр в это время находился за границей в составе Великого русского посольства.

К возвращению Петра в конце восстание было уже подавлено. По розыску признали виновными и казнили около 800 стрельцов, кроме казнённых непосредственно при подавлении бунта. И до весны 1799 казнили ещё несколько сотен. Причём преступлением считалось не только участие, но и недонесение о мятеже. 

В недонесении виновный стрелецкий голова Медведев тайно отдаёт свою пятилетнюю дочь Татьяну на воспитание Ивану Тимофеичу Болтову. Сам Медведев скрывается и вернётся через 13 лет. Следовательно, основное действие будет происходить около 1710 года. У самого же Болтова с русским государем отношения чуть ли не приятельские, но он, о Медведеве не донеся, становится косвенно виновным:


«ПЁТР,  ЗАБАВЛЯЯСЬ  ЛЕТОМ  НА  ЛУГАХ  ПРЕОБРАЖЕНСКОГО  и Семеновского полков военными потехами, заходил иногда к сему старому слуге, который сажал его на лошадь, когда он был ребенком, и проваживал верхом по двору. Хозяин, как водится, угощал высокого гостя домашним сыром, ветчиною, соленым гусем или уткой и кружкою заморского вина, нарочно сберегаемого в погребу для таковых посещений. Государь сажал Болтова с собою, а сын его, двенадцатилетний Борис, занимал место слуги. Ловкость и смелые ответы сего мальчика понравились царю.

— Обучаешь ли ты его грамоте? — спросил он однажды у Болтова.
— Вестимо, государь! Мы знаем, что тебе это любо. Не далее как о рождестве придется отправить за его учение к отцу Григорию третий четверик пшеничной муки.
— Да мальчик, я чаю, у тебя ленится!

— Благодаря бога, — продолжал Болтов, — разбирает книги церковные и по-новому, как ты указать изволил, пишет уставом и скорописью, знает цифирь. Борис, — примолвил он, оборотись к сыну, — покажи-тко его милости, что намедни чертил здесь.

— ДЕЛО,  СТАРИК, — СКАЗАЛ  ПЁТР, рассмотрев поднесенную ему тетрадь, — года через два я у тебя его возьму.
— Воля господня и твоя над отцом и сыном, — отвечал хозяин, кланяясь ему в пояс, — мы все рабы твои, рады живот свой положить за тебя.
— Тебя мне не надо, — возразил царь, — ты уже отслужил свой век, а Бориса, когда ему минет четырнадцать лет, пришли ко мне: будет хорош, я его не оставлю…

С сей минуты отец с трепетом, а сын с нетерпением, свойственным двенадцатилетнему мальчику, ждали положенного срока. Наконец настал 1700 год, и наступило время разлуки. Болтов со слезами благословил сына, и Борис чрез два дня явился к нему солдатом бомбандирской роты Преображенского полка…»
__________________

Борис Болотов успешно служит и пользуется милостью царя. Со времени тайного бегства Медведева проходит 13 лет. Родной сын Болотова Борис и приёмная дочь Татьяна полюбили друг друга и хотят обвенчаться.  Но тут возвращается родной отец Татьяны, решившись лучше отдаться судьям, чем жить до смерти под чужим именем. Это делает Татьяну «сиротой безродной, дочерью преступника». Теперь брак с нею грозит Борису и его отцу немилостью: ведь старший Болотов не донёс о бегстве Медведева.

Родной отец укоряет дочь: «И ты, Таня, могла согласиться на то, чтоб опозорить семью, которая тебя вскормила, покрыть стыдом седины старика, твоего благодетеля, и запятнать собою своего супруга?» Татьяна решается не портить жизни Борису и, ему оставшись верной, никогда не выходить замуж. Бессильный переубедить девушку, Борис отправляется просить милости у царя Петра. Казнь Медведеву не грозит: грозит каторга. Борис просит у Петра позволения отбыть за виноватого каторгу:


УДАРИЛО  НА АДМИРАЛТЕЙСКОЙ  БАШНЕ  СЕМЬ  ЧАСОВ.  Лодка, покрытая зелёной краскою, отделилась от противоположного берега, и юноша по ловкости и быстроте, с какою она рассекала волны, узнал в высоком гребце того, от которого в сию минуту зависела его участь. Вскоре он мог различить его чёрный кожаный картуз, его французский кафтан серого сукна с тафтяным камзолом коричневого цвета, замшевое исподнее платье, стянутое у колен большими медными пряжками, и серые полосатые чулки.

Вся твердость молодого воина исчезла, когда он увидел Петра, вышедшего из лодки…  но он вспомнил, что царь не любит, кто при нём робеет, оправился и бодро пошел к нему навстречу.
— Здорово, Болтов, — сказал Петр, увидев его, — давно ли ты здесь? Я чаял, что ты теперь пируешь свадьбу.
— Нет, государь! Не радость, а горе посетило нашу семью: невеста моя — дочь Медведева.

Глаза государя засверкали, сошедшиеся густые брови и небольшое движение головы, обыкновенный признак его гнева, показывали, сколь неприятно ему сие известие.
— Медведева? — возразил он. — Чего же тебе надо?
— Он тринадцать лет был в изгнании, — отвечал Борис со вздохом, — и сам принес тебе повинную голову. Господь милует кающихся, — промолвил он, бросаясь на колена, — а ты наш земной бог...

— ТЫ  НЕ  ВЕДАЕШЬ,  ЧЕГО  ПРОСИШЬ, — прервал Пётр. — Встань! Знаешь, я этого не люблю. Не я осудил Медведева, а закон. К чему писать законы, когда их не выполняешь? Я сам слуга законов.

— Я знаю, государь, что закон требует жертвы, — возразил юноша, — но Медведеву не перенести этого. Он так уже изнурен горем, что ему и в покое не прожить десяти лет. Я прошу только твоей милости, чтоб меня назначили вместо него. Я еще молод, здоров, силен, да притом ведь тебе же буду служить, хоть и в каторжной работе. Только служба тяжеле, да чести нет.

ПЁТР  ПОГЛЯДЕЛ  ЕМУ  В  ГЛАЗА, как бы желая проникнуть, от искреннего ли сердца говорил юноша, но у Бориса душа была на языке.
— Тебя назначить вместо его? — спросил наконец государь. — А отец твой, а невеста?

— Ведь и без того мне с ними розно жить, пока я на твоей государевой службе, — вздохнув, сказал Борис. — Татьяна была и будет ему дочерью... Тяжело отцу будет, да он утешится, что я не за свою вину терплю. А свадьба моя с Татьяною не уйдет. Мы никогда не перестанем любить друг друга! Теперь она не хочет быть моею, чтоб не порочить семьи нашей, но если господь позволит прожить нам еще с надеждой на него, то десять лет кое-как пройдут.

— Это другое дело, — возразил государь, — но ты знаешь, что я сам собою не сужу без Сената. Молился ли ты сегодня? — спросил он, несколько помолчав.
— Был у заутрени, государь, и пел на клиросе, когда дьякон на эктении поминал твою милость.
— Иди, ещё помолись! Молитва у бога никогда не пропадает, а я за тебя замолвлю слово, но за успех не ручаюсь.

Первоначальная канцелярия Сената находилась в крепости, на том месте, где ныне остаточное казначейство… <…> На правой стороне сеней было двое дверей. Через первую входили прямо в Присутственную палату, где представлялись взору: посередине большой четвероугольный стол, покрытый зеленым сукном, и на нем несколько экземпляров Уложения, восемь кресел по длинным краям стола и девятое на президентском месте прямо против двери, с грубо вырезанным на спинке деревянным двоеглавым орлом; в левом углу — другой стол поменьше, за коим, вероятно, сидел обер-секретарь, в правом — образ Пресвятые Троицы, а на стенах приклеенные указы, чтоб Сенату честно и чисто, неленостно, но паче ревностно исполнять правду и правый суд.

Комната сия сообщалась посредством потаенной двери с другою поменьше, об одном окне, замазанном глиною и огороженном железною решеткою. Тут хранились орудия пытки, которая в начале XVIII столетия считалась во всех почти европейских государствах необходимою принадлежностию уголовного судопроизводства. К сей комнате примыкал коридор... Несколько дверей в этом коридоре вели каждая в небольшую горенку наподобие кельи с решетчатым круглым окном, обращенным на двор: тут преступники, назначенные к допросу, дожидались, когда их поведут в присутствие.

В означенный нами день семь особ заседали с шести часов утра в этом верховном судилище.  <…> Присутствие давно началось. Сенаторы уже решили два дела, обер-секретарь читал третье, как явился Петр. Чтоб не помешать вниманию слушавших, он пришел, не кланяясь никому, на свое место и начал перелистывать лежавший перед ним настольный журнал.

Лицо его было важнее обыкновенного, и те, кои от частого с ним обращения привыкли по наружности разбирать происходившее в его душе, угадывали, что он занят какою-то важною мыслию. Наконец, спустя несколько времени, произнесли имя Медведева. Государь, отложив журнал в сторону, поднял глаза, приветствовал присутствовавших взором и легким наклонением головы… подал знак, чтоб читали дело.(Ниже вслух читают Дело):

- Стрелецкий голова Медведев узнал о намерении... произвести возмущение в Москве, чтоб выручить стрельцов...  но не донёс о том…  <…>  Медведев, опасаясь наказания, ушел в Пермь, где, по справкам, вёл себя честно и работал под чужим именем тринадцать лет на железных заводах... но тогда же приговорен был Канцеляриею тайных дел к десятилетней, каторжной работе и потом на поселение в Сибирь.

Ныне, движимый раскаянием, он воротился в Москву и, явившись у тамошнего губернатора, добровольно отдал себя во власть правительства. Правительствующий Сенат, приняв в уважение наказание, самовольно им на себя наложенное и сказанное им раскаяние, указал уменьшить число работных лет шестью годами и после… сослать его на пожелание в дальние сибирские города.

— ГОСПОДА СЕНАТ! — СКАЗАЛ  ПЁТР после того, как обер-секретарь поднес ему дело для подписания. — Преступник, о котором идет речь, чувствуя, вероятно, свою вину, осудил себя на наказание прежде, нежели последовал об нём приговор Канцелярии тайных дел, и, кажется, исполнил меру раскаяния, принесши нам повинную голову. Прошу сказать мне по совести и без лицеприятия, можно ли мне без вреда государству и без нарушения закона пощадить его?

— Власть твоя, государь! — отвечал Ромодановский*. — Ты выше закона, и действия твои не могут его нарушить. Но подсудимый принадлежал к числу стрельцов, и я не верю его раскаянию. Кто ручается, что не надежда на прощение побудила его предаться властям?! Князь не всуе меч носит, говорит апостол. Мало ли было тебе хлопот от возмущений этих янычар? Они все на один покрой… <…>  Чтоб спасти больного гангреной, отрезывают зараженный член…

— Наказания налагаются для исправления порочных, — прервал Стрешнев**, обратись к Петру, — и ежели есть доказательства, что исправление последовало, не должно ли, по примеру бога, которого ты, государь, образ на земле, вместо того чтоб строгостью доводить кающихся до отчаяния, радоваться, что погибшая овца обретена, что возвращен тебе полезный подданный?

Князь-кесарь не верит искренности раскаяния, доказанного подсудимым; отвечаю, что одному богу предстоит ведать сердца, нам же должно судить о деревьях по плодам. Кто велел бы Медведеву, имея все способы жить на воле, работать тринадцать лет, если б он не чувствовал своей вины? Но этого ему показалось мало, он ещё пришел требовать у нас наказания — неужели мы презрим его побуждением? Государь! — продолжал он, возвыся голос — Следуй смело великодушному влечению своего сердца, карай преступников, но не отвергай кающихся — побеждай благим злое, как говорит апостол…
<…>
Почтенный вид старца и жар, с каким он произнёс свое мнение, увлекли все умы. Чело Петра прояснилось, прочие молча изъявили взорами свое одобрение. Один князь-кесарь, для того ли, чтоб не отступиться от сказанного однажды, или в самом деле по убеждению, остался при прежнем:

— Потакайте преступникам, — сказал он с презрительной улыбкой, — но я все-таки не переменю своего мнения: законы пишутся на то, чтоб их исполняли.

— Милость есть удел царей, — возразил Пушкин***, — и облегчение судьбы кающегося виновника не есть нарушение закона.

— Но чтоб сохранить всю силу закона, — прибавил Пётр, — вправе ли я, пощадив Медведева, обратить присужденное ему наказание на невинного?

Все невольно устремили взоры на государя, как бы сомневаясь, из его ли уст вышел вопрос такого рода? Наконец, после некоторого молчания, фельдмаршал Шереметев****, приметив, что лицо Петра покойно и что он, по-видимому, ждёт ответа, вскричал:
— Вы спрашиваете, имеете ли право сделать неправду? Вашему величеству всё вольно, но сделанное вами неправедно останется неправдою.

— Следовательно, я не вправе, — отвечал Пётр, — ибо царь не должен творить неправды, — сказав это, он оторвал лоскуток бумаги, написал несколько слов, свернул и, запечатав, велел призванному экзекутору отнести в собор св. Троицы сержанту Болтову. Вот содержание этой записки:


“СЕНАТ  ПРИГОВОРИЛ,  И  ГОСУДАРЬ  УКАЗАЛ, что царь может пощадить виновного, но не вправе наказать невинного. Медведева прощаю, а касательно твоей просьбы, чтоб тебе заменить его, исполнить не могу; да, я чаю, ты не будешь гневаться за отказ. — Пётр”».
___________________________

* Князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский (ок.1640—1717) — первоначально Генералиссимус потешных петровых войск (1694). Фактический руководитель Русского царства  - заместитель царя (князь-кесарь) во время отсутствия Петра I в столице. Удивительно долго: в 1686—гг. Ромодановский был главой Преображенского приказа розыскных дел. Милосердием обер-палач Ромодановский отнюдь не славился. Вот что сказано пронего в другом произведении:

«Р о м о д а н о в с к и й   г о р д ы й,  грубый в обращении... Беда, если б кто-то осмелился сесть в его присутствии; беда, если б кто-либо вздумал не остановиться у тесовых ворот его дома и нейти чрез двор пешком к палатам! Ромодановский смеялся над нововведениями, никогда не снимал ни с себя, ни с людей, составлявших его свиту и прислугу, русского кафтана; держал в доме огромных медведей, нередко закладывая их в сани для выездов по праздникам. Один из медведей подносил непременно каждому посетителю чарку перечной водки и, бросая на пол поднос, вцеплялся в волосы гостя, ежели тот, по неведению или по робости, не принимал подносимого!

В хлебосольстве князя всё дышало роскошью азиатского властителя, в беседах его не было ни ласки, ни сближения; за пирами следовала обильная попойка; только в эти минуты терялось местничество; вино приводило под общий уровень все сословия и своенравно перемешивало оные. Двор князя был двор царский; охоты, продолжавшиеся по нескольку месяцев, можно было назвать походами; кроме особых телохранителей до 500 человек в нарядах, облитых золотом и серебром, составляли постоянно его свиту…» (из рассказа Башуцкого А.П. — «Петербуржкий день в 1723», 1834)
_________________

** Тихон Никитич Стрешнев (1644—1719) — боярин, доверенное лицо Петра I, первый московский губернатор и последний руководитель с 1689 года Разрядного приказа; с 1711 в Сенате; в 1718 участвовал в суде надцаревичем Алексеем и подписал ему смертный приговор.

*** Вероятно, — Иван Алексеевич Мусин-Пушкин (ок. 1660—1730) — петровский сподвижник, боярин (1698), граф (с 1710); в 1711 назначен одним из 8 первых членов Сената.  В 1726 М.-Пушкин будет назначен докладчиком Екатерины I. После коронации Петра II (1728) известий о нём нет. Противоречие с повестью Корниловича в том, что в 1699 году Мусин-Пушкин был Смоленским воеводой, хотя, возможно, и мог по какой- либо надобности прибыть в Петербург и участвовать в суде.
___________________

**** Бори;с Петро;вич Шереме;тьев (1652—1719) — русский воинский начальник времён Северной войны, дипломат, один из первых русских генерал-фельдмаршалов (с 1701 года), граф (с 1706 года).

 В 1697—1699 годах Шереметев совершил путешествие по Центральной, Западной и Южной Европе, выполняя дипломатические поручения Петра I, вернулся в Россию 10 февраля 1699 в немецком платье, вызвав тем восторженный приём царя. Так что на суде весной 1699-го  Шереметьев присутствовать уже мог.


А. О. КОРНИЛОВИЧ»  —  «АНДРЕЙ  БЕЗЫМЯННЫЙ.  С т а р и н н а я   п о в е с т ь»  (1832).  Владелец не бедной вотчины села Воздвиженское боярин Иван Семенович Горбунов-Бердышев воспитывает племянника сироту Андрюшу. Горбунов недоволен заведёнными Петром I новыми обычаями:

— ДОЖИЛИ  МЫ  ДО  ПОРЫ…  И детям рад не будешь! Волей-неволей посылай мальчика в школу, не то сам попадешь в опальные, да и молодца-то не женят, венечной памяти не дадут. Бывало, и нас учили: узнаешь грамоту, много — цифирь, и дело с концом! И жили, как дай бог всякому! Нет, вишь, хотят, чтоб дети были умнее отцов. Учат, мучат, а что-то будет проку?
<...> 
Да это ли одно? Ума, право, не приложишь, коли посмотришь кругом себя. Затеяли строить город, где же? На краю земли, в болоте, где и лягушкам нет приволья, селят людей, словно куликов. И имя-то дали городу не християнское, что и вымолвить не сможешь. Губят народ, сорят деньги, а будет ли прок, про то ведает один бог. 
<…>
Отец Григорий, старик седой как лунь, жил уже третье поколение. Природный ум, образованный чтением священных книг, многолетняя опытность и житие неукоризненное окружили его уважением…

— Моё мнение не ваше, — ответствовал он, оправляя длинные, развевавшиеся по плечам волосы. — Ученье — свет, неученье — тьма. Царю ниспосланы свыше мудрость, и нам подобает возносить мольбы ко господу, да поможет ему излить ее на свою паству! Иноземцы опередили нас в науке и всяком знании: нет стыда, подавно греха, перенимать хорошее, придет, может быть, время, что они в свою очередь будут от нас заимствоваться.

Вы жалуетесь, что бояре несут одну службу с холопами. Послушайте же. Лет двадцать назад случилось мне быть у священника села Коломенского под Москвою. Пора была осенняя, как нынче, на дворе холод, буря, дождь ливнем, непогодь, что на улицу и калачом не заманишь.

 Против нашего дома, у дворца… стоял ратник лет шестнадцати, промок, сердечный, продрог, а выстоял под ружьем своё время, пока его не сменили. Кто ж, мыслите, был этот ратник! Государь Великий, Малыя и Белыя России, наместник бога на земли! Что же против царя ваш боярин, будь его имя на всех листах Разрядной книги?

Санкт-Питербурх, правда, перевел много православных, но послушайте, что бают в народе: «Коли-де сам государь-батюшка, с топором в своих царских руках, валит лес, по пояс в воде, долбней вбивает сваи, как же нам, рабам его, не терпеть? Сам-то он болеет за нас душой, да, видно, дело-то нужное. Не трудил бы, не мучил бы себя, коли б не видал нашей пользы. И порассудишь, увидишь — народ прав.

Государи живут не для одних современников, а бросают семена, растящие плод, от коего снедят потомки, и внуки наши будут благославлять Великого за построение города, который вы нынче зовете болотным гнездом. Но зачем ходить далеко? Не видите ли кругом себя благотворных последствий трудов его? Слуги ваши ходят в сукне, какое, в мою память, кой-когда появлялось на боярах; в доме вашем убранство, какое только видали в царских палатах. Перейдите к другому. Вспомните Азов, Калиш, Лесное, Полтаву, имена, кои будут жить, пока живет Россия. Чем подобным похвалится ваш старина?
____________________________


ПЛЕМЯННИКА  БОЯРИНА  ГОРБУНОВА-БЕРДЫШЕВА  ПО  ЦАРСКОМУ  НАКАЗУ  ОТПРАВИЛИ  УЧИТЬСЯ: «Андрюша в четырехлетнее пребывание в школе бегло выучился русской грамоте, вытвердил большую часть Псалтыри, твердо знал цифирь… умел отличить квадрат от треугольника, параллелограмм от круга, назвать европейские государства с их столицами и, награжденный похвальным листом от преосвященного, со славою многоученого воротился к нетерпеливо ожидавшему его дяде…» — и влюбился в дочь соседей Вареньку. Отцы - соседи с радостью их благословили. И всё вроде бы хорошо, но заболевает и умирает боярин Горбунов-Бердышев, оставляя племянника наследником. Но тутоказывается не всё гладко:

«В о т ч и н а  Горбунова окружена была поместьями, незадолго перед тем пожалованными любимцу Петра I, князю Меншикову. Князь неоднократно предлагал Ивану Семеновичу продать имение или взамен выбрать любое из его поместий, но Горбунову-Бердышу расставаться с селом Воздвиженским, которое получил в награду за многие верные службы, на коем основывал честь своего рода, казалось более чем преступлением. Отказ произвел неудовольствие…».

После смерти дяди его наследнику от имени Меньшикова вновь настоятельно предлагают продать родовую вотчину - Воздвиженское. Андрей Горбунов отказывается. Посланный его увещевает и запугивает:

— Вы ещё молоды, готовитесь вступить в свет. Вспомните, кто таков князь? Ваше согласие доставит вам могущественного покровителя, отказ — сильного врага… <…> Точно ли вы уверены, что село Воздвиженское ваша собственность? <…>  Могут случиться обстоятельства непредвиденные, кои дадут другой вид делу… Повторяю: для вашей же пользы, Андрей Александрыч, прошу вас, не отпускайте меня с отказом. Не накликайте на себя неприятностей пустым упорством!»
_______________

ТЯЖБА  АНДРЕЯ  ГОРБУНОВА  С  ВСЕСИЛЬНЫМ  КНЯЗЕМ  МЕНЬШИКОВЫМ  кончилась тем, что по подложным документам Андрея Горбунова признали не племянником, а безродным подкидышем: он лишился не только вотчины - имения, но и имени. Мало того: спасаясь от наёмных убийц теперь Андрей Безымянный едет в Петербург искать правосудия:

«НА  БЕРЕГАХ  НЕВЫ  КРАСОВАЛАСЬ  НОВАЯ  СТОЛИЦА  РОССИИ,  возникшая по мановению Петра из болот финских и уже в то время, семнадцать лет после основания, обширностью и красотой изумлявшая иноземцев. Весь левый берег реки от Смольного двора, где ныне Смольный монастырь, до Новой Голландии был застроен. В длинном ряду зданий отличались бывший дворец царевича Алексея Петровича (теперь Гоф-интендантская контора), Литейный двор, не переменивший тогдашней наружности, Летний дворец, деревянный дворец Зимний (где теперь императорский Эрмитаж), огромный дом адмирала Апраксина (сломан под нынешний Зимний дворец), Морская академия, Адмиралтейство, здание глиняное с деревянным шпицем и двуглавым орлом на вершине, окруженное валом и рвом; каменный Исаакиевский собор, в то время еще не достроенный, и, наконец, на месте нынешнего Сената австерия князя Меншикова.

 Вообще странная пестрота и разнообразие: домы каменные подле деревянных или мазанок, построенных из фашиннику* и глины; крыши железные или муравленой черепицы подле тесовых; здания высокие с мезонинами, бельведерами, четвероугольными и круглыми, всеми затеями тогдашней причудливой архитектуры, обок низких лачужек. 
<…>
В царствование Петра I присутствие в казенных местах начиналось летом в шесть часов, кончалось в двенадцать. Государь вставал в три часа утра, в четыре выходил для обозрения городских работ и возвращался во дворец около полудня, а дабы от девятичасового воздержания не ослабеть, повелел учредить в трех концах города трактиры, куда заходил перекусить: один в своем кабинете редкостей (ныне Музей императорской Академии наук); находившемся в то время у Смольного двора, другой неподалеку от тогдашней Канцелярии Сената, на площади собора св. Троицы (что на Петербургской стороне), а третий поблизости Адмиралтейства, где ныне здание Сената. Последние два трактира назывались австериями — первая царской, вторая австерией князя Меншикова, потому что сей вельможа, переправляясь чрез Неву из своего дворца на Адмиралтейскую сторону, к ней всегда приставал.

ОБЫКНОВЕННЫЙ  ЗАВТРАК  ПЕТРА  состоял из рюмки водки и куска ржаного хлеба с солью. Все люди, порядочно одетые, имели право на вход в австерию и на ту же порцию, которая и выдавалась им за счет государя. За прочие требования платили по таксе, подписанной самим царем. Пётр поощрял собрания в австериях, полагая оные в числе средств к сближению сословий, дотоле разделенных местничеством. 
<…> 
Государь Петр I ходил сам в толстом сукне и заплатанных башмаках, предпочитал щи, солонину и ржаной хлеб блюдам утонченной французской кухни, но хотел, чтоб окружающие его лица жили с пышностью, соответственною их звания…
_______________

*ф а ш и н н а — связка прутьев ивняка для укрепления насыпей, прокладки дорог по болоту, при сооружении плотин. Втыкаемые в землю прутья ивняка легко приживаются, корнями укрепляя фашинные сооружения.

П р и м е ч а н и е. Подобный же эпизод приведён в исторической повести К.П. Масальского «Чёрный ящик»: австерия «н а х о д и л а с ь   б л и з   м о с т а, ведущего с Троицкой площади в крепость. Если бы какой-нибудь волшебник восстановил бы этот давно истлевший домик, то австерия очутилась бы при самом въезде на нынешний Троицкий мост, и тогда, без сомнения, большая часть расчетливых немцев-ремесленников, спешащих летом в воскресные и праздничные дни на Крестовский остров, перестали бы нанимать извозчиков у Троицкого моста, входили бы в австерию, закуривали бы цигарки, выпивали бы бутылку пива и стакан пуншу и, взвешивая удобство австерии с привлекательностию трактира на Крестовском, повторяли бы надпись, которая украшала беседку одного из петербургских любителей садов и гласила: Незачем далеко, и здесь хорошо!

       А в с т е р и я  снаружи представляла небольшое четвероугольное здание. На главном её фасаде находилась посредине дверь, два окошка с левой стороны двери и столько же с правой. Шесть тонких колонн, соединенных низенькими резными перилами, поддерживали приделанный к дому деревянный навес и составляли таким образом открытую галерею, которая предназначена была для того, чтобы изяществом своим привлекать прохожих во внутренность австерии, подобно замысловатому предисловию, служащему для привлечения читателей к прочтению книги.

В австерии продавались от казны дорогие водки, иностранные вина, вообще напитки разного рода и закуски. Продажею заведовал бургомистр и несколько купцов, нарочно для сего избиравшихся.

П ё т р   В е л и к и й   в праздники, отслушав обедню в Троицкой церкви, а в будни после присутствия в Сенате, заходил в австерию с своими приближенными на чарку водки. Сначала пред сим домиком, по случаю побед или других радостных событий, отправлялись разные торжества и сожигаемы были фейерверки, до построения в 1714-м году на Троицкой площади Коллегий, которые заменили австерию для собраний двора во время торжеств…»

ПОСТУПИВ  В  ПОЛК  ПОД  ИМЕНЕМ  АНДРЕЯ  БЕЗЫМЯННОГО,  оклеветанный юноша стоит на часах неподалёку от Петра I:

МЕЖДУ  ВЫСОКИМИ  КАЧЕСТВАМИ  ПЕТРА  особенно замечательна необычайная деятельность: ум его не ведал отдыха. Проникнутый святостию великой своей обязанности, царь днем и ночью, в трудах и забавах, в дороге и на месте, в беседах, на пирах изобретал, сочинял, обдумывал способы к возвеличению России.

 Когда ложился, дежурные денщики клали на стол у изголовья аспидную доску с грифелем; когда выезжал, брали с собой десть* бумаги и чернильницу; в токарной, в кабинете редкостей, где ежедневно проводил по нескольку часов, приготовлены были очинённые перья и бумага; даже не раз в прогулки по Петербургу останавливал прохожих и писал, опершись на их спины. Так дорожил он минутами вдохновения, гениальными мыслями своего творческого ума. (*Десть — русская единица счёта писчей бумаги, равная 24 листам.)

 Неподалеку от Летнего дворца, под дубом, который посадил сам государь, находился стол с аспидною (грифельной) доской и чернильницей, на сей же предмет вделанными в крышке, и ящиком внутри с бумагой; подле кресла и особенный часовой для отклонения нескромного любопытства.

Одним утром... Пётр, уходивший из Сената в одиннадцать часов и проводивший дообеденное время в прогулке по саду, сидя за столом, излагал на бумагу предначертания об образовании областных судов. Когда кончил, восторженный мыслью о пользе сего нового постановления, полный благоговения ко всевышнему за видимую благодать его предприятиям, положил перо и, вознесши к небу признательные очи, громким голосом произнес следующую молитву:

— Благодарю тя, господи, что сподобил меня пожать плоды моих усилий! Сердцеведец! Ты зрел чистоту моих помыслов и благословил мои начинания. Свет наук начинает озарять тобою вверенное мне царство. Трудолюбие и довольство проявляются в хижине земледельца.

Суд и расправа заменяют произвол. Боже, сыплющий щедрою рукою блага по земли, осени мя твоею мудростию на предлежащем мне пути, укрепи мышцы мои на труд, мне предназначенный, вознеси, возвеличь Россию! Да спеет народ мой на стезе просвещения, во славу пресвятого имени твоего! Да восторжествует истина, воссядет правда на суде!..

— МОЛВИШЬ  О  ПРАВДЕ,  А  САМ  НЕ  ТВОРИШЬ  ПРАВДЫ, — РАЗДАЛОСЬ  В  УШАХ  ГОСУДАРЯ.

Гром,  разразившийся  над  головою,  не столько  изумил бы  Петра. Озирается, никого не видит, только часовой стоит неподвижно у ружья. Не веря своим углам, спрашивает:
— Что такое?
— Молвишь о правде, а сам правды не творишь, — повторил часовой.

Изумление государя возросло еще более:
— В своем ли ты уме? Помыслил ли о своей голове? На часах под ружьем, а говоришь дерзости неслыханные, и кому — мне, своему государю?
— Пугай тех, кому есть чего бояться! — отвечал ратник. — Ты отнял у меня достояние, честь, имя, всё, что привлекает в жизни… Что мне после того твои угрозы?

— КТО  ТЫ  ТАКОВ?  КАК  ТЕБЯ  ЗОВУТ?  —  спросил царь, весь пылая гневом.
— Звали меня Андрей Горбунов, ныне я Андрей Безыменный.
— Горбунов? Знаю. Твое дело недавно решено в Сенате. В чём же ты винишь меня? Осудил тебя не я, а закон.
— Закон, — с горькою улыбкою сказал Безыменный, — узда для слабых, а для сильных поощрение к беззаконию! Держись ты закона — приговор мой не был бы подписан.

— Послушай, Горбунов! — молвил царь после некоторого молчания. — Мне жаль тебя! Ты малый не глупый и, как я слышал, обучен наукам, а мне таких людей надобно. Доселе никто не слыхал твоих дерзостей, кроме меня. Верю, что тебе горько, но не потерплю, чтоб ты продолжал поносить меня и господ Сенат, облеченных моею доверенностью. Говорю тебе, я рассматривал твоё дело, и оно решено справедливо. По закону ты уже заслужил смертную казнь, но перестань презорствовать, а я забуду слышанное.

— Велика милость твоя, государь, но я был бы её недостоин, если б тебя послушался. Мне перестать жаловаться? Отказаться от собственной крови, отречься от рода, опозорить предков, согласившись, чтоб их потомок прослыл холопским сыном? Робкая голубица боронит гнездо от насилия и бьет крыльями, которые господь дал ей для бегания от людей, а ты хочешь, чтоб молчал человек? Нет, государь! Урежь мне язык, поставь на дыбу, мучь, рви, терзай, а я до последнего издыхания не перестану твердить, что, осудив меня, ты сотворил неправду.

— НО  ЧЕМ  ЖЕ  ТЫ  ДОКАЖЕШЬ  ИСТИНУ  СВОИХ  СЛОВ? — вскричал вспыхнувший снова Пётр.
— Доказать не могу, потому что враг сильный отнял у меня все способы, но я указал тебе, государь, путь к истине, а ты им пренебрег, возвратил мне челобитную с надписью, что дело решено.

— Какую челобитную? Я ни о какой челобитной не ведаю.
— Вот она! — ответствовал Безыменный, вынув её из бокового кармана.
Пётр внимательно прочел поданную бумагу раз, другой и, обратившись к часовому, молвил:

— Есть тут обстоятельства, которых я не знал, но все одни догадки, ничего положительного. Ты винишь государственного сановника, мужа мне близкого, в злодейском умысле, и, не подтвердись твое обвинение, подвергаешься за это одно смертной казни. Впрочем, я ещё раз рассмотрю дело с господами Сенатом, и если твой извет несправедлив, не прогневайся! Я тебя предостерег.  <…>
_________________________________


В ПОВЕСТИ  «АНДРЕЙ  БЕЗЫМЯННЫЙ»  ОБРАЗ  ПЕТРА I   ИДЕАЛИЗИРОВАН.  Пётр I — естественно! — добрался до истины: дело пересмотрели и Анрею вернули его родовое имя и поместье. А царь задумал пристыдить Меншикова:

ДВАДЦАТИ  ЧЕТЫРЕМ  ГОСУДАРСТВЕННЫМ  САНОВНИКАМ  предписано было иметь у себя раз в зиму ассамблею, то есть осветить и отопить, по крайней мере, три комнаты, накормить и напоить гостей, иметь музыку для танцев… Ассамблеи начинались с наступлением осени, оканчивались великим постом. Посещали их дворяне обоего пола по указу, купцы и ремесленники по произволу, под одним условием — быть порядочно одетыми; духовенство появлялось в ассамблеях в качестве зрителей, с правом не участвовать в забавах.

В один из первых дней сентября возвещено было жителям Петербурга барабанным боем и прибитыми к фонарным столбам объявлениями, что будет ассамблея у генерал-фельдмаршала князя Меншикова, которого собраниями начинались и оканчивались зимние увеселения столицы. Безыменный, освобожденный из-под ареста, получил от государя, вместе с правом восприять снова имя Горбунова, повеление явиться того вечера у князя... 
<…> 
Пётр, имевший обычай со вступлением в ассамблею  тотчас обойти всех посетителей, прошел прямо в кабинет, повелев следовать за собою хозяину, который, привыкнув читать на лице государевом происходившее в его душе, с трепетом ожидал последствий свидания.

— Данилыч! Долго ли ты будешь играть моим терпением? — строго спросил царь, садясь в кресла. — Что у тебя за дело с Горбуновым?
— Никакого, государь! — ответствовал князь. — Я хотел! купить у его дяди имение, но старик отказывался от продажи. По его смерти обратился к наследнику, и этот молокосос, невзирая на мои выгодные условия...

— И потому, — прервал Петр, — что этот молокосос, как ты его зовешь, не хотел удовлетворить твоей прихоти, ты решил злодейским умыслом лишить его собственности?
— Злодейским умыслом? — с изумлением возразил князь.

— ДАНИЛЫЧ! — ПРОДОЛЖАЛ  ЦАРЬ,  НЕ  ЗАМЕЧАЯ  ВОСКЛИЦАНИЯ. — Пока ты довольствовался похищением государственной казны, я, памятуя твои заслуги и, может быть, по слабости к тебе, чтоб не срамить тебя, разделывался с тобой по-домашнему и довольствовался наказанием тебя денежной пени, иногда же пополнял ущерб из своих доходов.

Но если, издеваясь моим снисхождением, ты употребляешь своё могущество на угнетение беззащитных, если для достижения своих замыслов прибегаешь к подлогам, поджогам, убийству и прикрываешь сии преступные козни предлогом государственного интереса, Данилыч, — промолвил Петр, возвысив голос, — я, божий слуга, отмститель в гнев творящему злое, поставлен на то, чтоб карать преступление. Слезы невинно терпящих вопят на меня к богу, и тяжко мне придется отвечать за них, если не исполню долга. А ты лучше другого ведаешь, что я умею его выполнить.

— Государь! — отвечал князь. — Ваше величество изволите упоминать о подлоге, зажигательствах, убийстве, о коих я не имею понятия. Поверенный мой… писал ко мне… будто наследник Бердыша подкидыш, а следовательно, владеет имением незаконно, и просил моего согласия повести о том дело у новгородского воеводы. Я соизволил, но что тут были злоумышление, козни — того не ведал и не ведаю.

ПЁТР  НЕ  СПУСКАЛ  С  КНЯЗЯ  ОЧЕЙ.
— Верю словам твоим, еще более лицу, — сказал он, наконец, — но не менее стыда тебе иметь клевретов, способных на такие злодеяния. Не погневайся! Я повелел Белозубова, Терентьева и Фролова предать суду. И горе тебе, если окажется, что ты тут сколько-нибудь замешан. — Потом, встав, промолвил уходя: — Я приказал Горбунову быть сегодня здесь, хочу, чтоб ты перед ним извинился.
<…>
Между тем как судьба таким образом без ведома Андрея готовилась вдруг вознаградить его за все напасти, сам он с любопытством смотрел на мелькавших перед ним танцовщиков. Восхитила его прелесть, с какою двигалась в менуэте великая княжна Елисавета, ловкость в контрдансе графинь Головкиных, первых танцовщиц после великой княжны, умилило снисхождение царя, который то участвовал в пляске, то, положив одну ногу на другую, с трубкою в зубах беседовал за одним столом с архиереями о богословии или с иноземными мореходами об опасностях их плавания, то, наконец, вместе с пировавшими пил из круговой чаши… 

Андрей едва оправился от суматохи, в которой волей-неволей принужден был принять участие, увидел перед собою того, кого почитал главным себе врагом.

— Господин Горбунов! — молвил князь Александр Данилович. — Мне весьма больно было узнать о неприятном деле, какое навязали вам, и еще более, что при этом употребили во зло мое имя. Уверяю вас честью, что все против вас злоухитрения и козни, на какие дерзнул поверенный мой... чинились без моего ведома и воли. Чтоб доказать, что не питаю к вам неприязни, предлагаю вам свою дружбу (тут князь протянул руку) и постараюсь явить ее на деле. Не угодно ли вам перейти со мною в боковую комнату? Андрей в изумлении последовал за князем. Вдруг раздалось: «Андрюша! Мой Андрюша!» — и Варвара очутилась в его объятиях…
_______________

П р и м е ч а н и е.  Надо ли объяснять, что милостью царя дело кончилось счастливой свадьбою?.. В повести «Андрей Безымянный» образ Петра I идеализирован так, что остаётся только одно несвойственное святым апостолам качество: скорая гневливость, впрочем, быстро проходящая. Но образ Екатерины I идеализирован ещё более — до приторной слащавости.

СУДЬБА  АВТОРА  ПОВЕСТИ. «АНДРЕЙ  БЕЗЫМЯННЫЙ».   Александр Корнилович до 1825 г.— офицер Генерального штаба и член Южного общества с 1825 года. Прибыл в Санкт-Петербург за несколько дней до восстания, участвовал в его подготовке. Арестован в ночь с 14 на 15 декабря 1825 года и немедленно доставлен в Зимний дворец для допроса. В 1826 Корнилович приговорён к 15-летней каторге с последующим поселением в Сибири навечно. Он отбывал срок в Читинском остроге не слишком долго.

В 1827 году в III Отделение поступил донос Ф. В. Булгарина о том, что якобы А. Корнилович, до ареста проводя изыскания в архиве Министерства иностранных дел, передавал содержание важных государственных бумаг австрийскому правительству. Корниловича срочно из Читы доставили в Санкт-Петербург для расследования. Обвинение не подтвердилось, и К-ч был заключён в Петропавловскую крепость. (В таких случаях обратно, обычно не увозили, и Булгарин об этом не мог не знать... Чем мог, тем услужил, — можно и так понять…)

Получив разрешение в крепости писать, Корнилович составил около сорока критических записок «на Высочайшее Имя» о государственном устройстве и военном деле, о положении декабристов в Читинском остроге. В крепости Корнилович написал и исторические повести – «Татьяна Болотова» и «Андрей Безыменный» — о событиях времён Петра Великого.

В планы воцарившегося Николая I  входила идеализация своего пращура Петра I. Но Корнилович исхитряется идеализировать так, что это становится «уроком» или даже не слишком скрытым упрёком не пощадившему декабристов Николаю Павловичу (тогда ещё оставалась надежда на смягчение участи осуждённых…).

В повести Корниловича «Татьяна Болотова» Пётр I  в прошлом виновного стрельца помиловал, а в «Андрее Безымянном» восстановил справедливость» — оправдал лишённого имущества и имени по ложному доносу! Публично же резонно возразить, что при Петре I  казней было более чем предостаточно, Николаю I, в соответствии со своей политикой идеализации пращура было, как говорится, не с руки. Но, надо думать, что государя раздражали из крепости Записки Корниловича (подобные документы царь всегда внимательно читал!).

 В 1832 году повесть Корниловича «Андрей Безымяный» без имени автора было позволено издать в Петербурге. (Надо думать, что цензор имени автора не узнал!)  Чуть позже, в ноябре 1832 года, Корнилович отправлен рядовым в Ширванский пехотный полк, в Тифлис: у рядового времени для сочинения было, мягко говоря, гораздо меньше, чем у проводящего дни за писанием узника в одиночке! Такое смягчение наказания было вполне в духе военного «юмора» Николая I.  В 1834 Александр Корнилович умрёт в Тифлисе от лихорадки.


АЛЕКСАНДР  ДАНИЛОВИЧ  БАШУЦКИЙ (1792—1877) — ЮРИСТ,  СЕНЕТОР,  БЕЛЛЕТРИСТ: автор многих физиологических очерков: описаний столицы и её жителей. Башуцкий членом Союза благоденствия, но после 1821 года в тайных организациях участия не принимал, и к следствию по восстанию декабристов не привлекался. В дальнейшем действительный тайный советник (1835), сенатор (11843).

 А. БАШУЦКИЙ  —  «ПЕТЕРБУРГСКИЙ  ДЕНЬ  В  1723  ГОДУ». Действие происходит в празник – в день рождения царя  30 мая [9 июня]. Собравшийся с утра около кабака народ, в большинстве, одобряет действия царя: ему все желают долгой жизни:

ЛИТУРГИЯ И МОЛЕБСТВИЕ, совершенные новгородским архиепископом Феодосием, были окончены. Император с семейством сел на баржу, присутствовавшие заняли места в своих бухерах и шлюпках и поплыли к Адмиралтейской стороне. Бесчисленное множество судов разного вида, обшитых внутри цветными бархатами… снаружи украшенных резьбою, позолотою, управляемых гребцами… стройной флотилиею следуя от пристани… при громе пушечных выстрелов с крепости, Адмиралтейства, и с яхт и фрегатов, расцвеченных флагами и вытянутых в линию по Неве… при радостных приветствиях зрителей, наполнявших набережные домы, на окнах коих развевались цветные ткани, — представляло взору картину истинно обворожительную.

У пристани против Летнего сада встретили государя герцог Голштинский (впоследствии супруг цесаревны Анны Петровны) и весь дипломатический корпус. Приняв их поздравления, Пётр пошел к войскам, ожидавшим его на нынешнем Царицыном лугу. Они построены были в три фаса, обращенные лицем к средине луга и расположенные по сторонам оного...

Войска...состояли из девяти полков, постоянно квартировавших в С.-Петербурге: гвардейских Преображенского и Семеновского, армейских пехотных Ингерманландского, С.-Петербургского и четырех гарнизонных. Они приветствовали императора громким, продолжительным «ура!» и беглым огнем из ружей. Проходя по фронту, Пётр здоровался не только вообще с каждой командою, но особенно с многими солдатами, известными ему своею отличною службою. Осмотрев все полки, государь велел угостить их и пошёл в Летний дворец, где находилась вся его фамилия и несколько знатных особ обоего пола, приглашенных на обед...

Гости государя были люди самые приближенные: он не любил больших обедов… <…> За государем и фамилиею его служил дежурный денщик; у прибора его положены были деревянная ложка, оправленная слоновою костью, ножик и вилка с зелеными костяными черенками. Где бы ни кушал Петр, у себя или в гостях, дежурному денщику вменялось в обязанность к прибору его положить заблаговременно ложку, нож и вилку, которые он привык употреблять.

Стол был несколько роскошнее ежедневного, но простые любимые кушанья Петра не были забыты: для закуски лимбургский сыр, молодая редька; за обедом щи, каша, студень, жареная утка в кислом соусе, приправленном луком, огурцами и солеными лимонами; вина мозельские, венгерские и вино «Эрмитаж», которого бутылка стояла у государева прибора. <…>

Не станем говорить о беседе государя: она, по обыкновению, оживлена была самою непринужденною откровенностью и веселым расположением высокого хозяина. Он много шутил, поил вином и потчевал лимбургским сыром тех, которые, причудничая, уверяли, что не могут употреблять их, щекотал боявшихся, вспоминал свою службу, путешествия и проч.

Разговор не прерывался, когда он коснулся ассамблеи, назначенной ввечеру. Пётр вспомнил, что в 1721 году на бале генерал-майора князя Трубецкого он составил единственную в своем роде кадриль из восьми самых молоденьких дам и стольких же самых старых кавалеров.

— Мы, молодцы, — говорил Петр, обращаясь к дамам, — были все вместе только в двадцать пять раз старее нынешнего Петербурга. Я стал с Катинькой в первую пару и делал самые трудные па; адмиралтейц, вице-канцлер, Кантемир, Голицын, Долгоруков, Толстой и Бутурлин* под опасением Великого Орла должны были слепо подражать мне! Помните ли?
— Помню, — отвечал Апраксин, — это дело было мне труднее битв со шведскими флотами.

Когда речь от ассамблей перешла к нарядам и Екатерина, выговаривая супругу своему излишнюю бережливость в одежде, просила его позволить ей по крайней мере не штопать более его чулок и... выбросить все башмаки с заплатами, Пётр рассказывал, что он не любит носить нового платья, находя его всегда неловким; что в бытность в Париже он решился, однако же, одеться по-тамошнему, но, когда примерил наряд, голова его не могла выдержать тяжести парика, а тело утомлено было вышивками и разными украшениями.

— Обрезав кудри парика по-русски, я пришел ко двору, — говорил Петр, — в старом своем коротком сером кафтане без галунов, в манишке без манжет, со шляпою без перьев и черной кожаной чрез плечо портупее. Что же? Одежда моя новая, странная и никогда не виданная французами, восхитила их, по моем отъезде они точно ввели её в моду под названием habit du farouche  <французский — свирепый наряд >.
 
— Впрочем, — продолжал Пётр, обращаясь к дамам, — не верьте жене моей и не сокрушайтесь: у нас есть нарядные платья; голубой кафтан мой с золотым шитьем цел, я поберегаю его и надевал только два раза: первый раз представляясь Людовику XV, во второй же раз в нынешнем году, для отпускной аудиенции персидского посла Измаила-Бега, следовательно, Запад и Восток имеют уже изрядные понятия о моей роскоши.

— Ваше величество! — сказал Меншиков. — Говорите, что избегаете роскоши, однако же 25 мая вы показались жителям столицы с неподражаемым великолепием: вместо скромной одноколки в золоченом фаэтоне, выложенном бархатом, цугом, с отрядом гвардии и с многочисленной свитою в самой пышной ливрее.

— У тебя, Александр Данилович, это всякой день, а мне случилось один раз в жизни, и то уж тебе досадно. Вспомни, что я встречал тогда послов своих, пробывших около пятнадцати лет при многих иностранных дворах; Головкин и Долгорукий привыкли к европейскому блеску, мне не хотелось испугать и даже устыдить их своею варварской простотою.

По окончании обеда гости перешли в другую комнату, а государь удалился в свою токарную: там или на галере, стоя вшей против его дворца, он имел привычку отдыхать с полчаса, отобедав, после чего занимался делами. На наружной стороне дверей токарной комнаты находилась собственноручная его надпись: «К о м у   н е   п р и к а з а н о   или кто не позван, да не входить сюда; не токмо посторонний, ниже служительдабы хозяин хотя сие место имел покойное».
___________________

*— Князь Антиох Дмитриевич Кантемир (1709—1744) — русский поэт-сатирик и дипломат, младший сын молдавского господаря.
— Князь Михаил Михайлович Голицын (Старший) (1675— 1730) — русский полководец, генерал-фельдмаршал (1725) и президент Военной коллегии (1728—1730), соратник царя Петра I, участник Северной войны 1700—1721 годов.

— Князь Василий Владимирович Долгоруков (1667—1746) — российский генерал-фельдмаршал, участник Северной войны и Русско-турецкой войны 1710—1713 годов, член Верховного тайного совета, президент Военной коллегии, кавалер орденов Святого апостола Андрея Первозванного (1711), Святого Александра Невского (25 апреля 1742).

— Граф (1724) Пётр Андреевич Толстой (1645—1729) — сподвижник Петра Великого, один из руководителей его секретной службы (Преображенского приказа и Тайной канцелярии), действительный тайный советник.

— Иван Иванович Бутурлин (1661—1738) — русский генерал из рода Бутурлиных, сподвижник Петра I, участник Северной войны.
А. БАШУЦКИЙ  —  «ПЕТЕРБУРГСКИЙ  ДЕНЬ  В  1723  ГОДУ».   В  ЧАСТНОМ   ДОМЕ   ПРОИЗНОСЯТ   ТОСТЫ   В  ЧЕСТЬ   ЦАРЯ   ПЕТРА:

— ДА ЗДРАВСТВУЕТ… ЧЕЛОВЕК, до 14-летнего возраста питавший непреодолимое отвращение к морю и после создавший флот, с коим лично победил первейших адмиралов своего века! Да здравствует строитель...

— Строитель величия нашего и славы… Да здравствует! <…>  «Священного Российского Государства священнейший Автократор <властитель, самодержец> , Веры православный всебодрственнейший защититель, злодеяния прогонитель, добродетелей же и сводобных наук и художеств насадитель, Славянских народов вечный славы начальнейший Автор, врагов победитель, падших возставитель, Царства прибавитель и распространитель, войска верховный Хилиарх*, Марс, Генеральный Архистратиг**, нашего века державнейший Нептун…
<…>
— Прекрасно! Аминь, — сказал секретарь. — Исчислять достоинства Петра недостанет жизни. Я велел бы, однако, — прибавил он, садясь и поглядывая на Ермолая, — каждому русскому вместе с заповедями выучивать дела великого императора и помнить, как «Отче наш»...

— Я велел бы, — сказал Немцев, — изучать каждый его шаг, всякое действие, всю жизнь и все минуты этой жизни…

— А что? — перебил капитан, — неужели император и поныне деятелен, неусыпен <…> ?
— Всегда тот же. Болезненные припадки, к несчастию, в нынешнем году усилившиеся, требовали бы, — сказал, вздыхая, секретарь, — некоторой перемены в образе жизни, но государь тем неусыпнее и деятельнее.

— Андрей Федорович, — спросил Ермолай, обращаясь к секретарю, — вы обещали мне давно рассказать об ежедневных занятиях государя.

— Занятий, дружище, не перескажешь, и слишком их много, и слишком они важны; а вот выслушай, как проходит день для Петра Великого. Встает он в три часа, до пятого держит корректуру издаваемой в С.-Петербурге газеты и прочитывает рукописи книг, поступающих в печать. Заметьте, что в переводах иностранных сочинений, которые исключительно трактуют о России, он не позволяет изменять ни насмешек, ни даже хулы, которою многие дерзают его осыпать. «Э т о   п о л е з н о   н а м!» — говорит государь.

В пять часов, выпив рюмку анисовой водки и положив в карман футляр с математическими и другой с хирургическими инструментами, государь берет трость, записную книжку и едет на лодке, в одноколке или идет пешком осматривать работы. В седьмом часу заходит в Сенат, переходит из одной коллегии в другую, слушает дела, надписывает свои решения, излагает мнения о важных государственных предметах и любит участвовать в прениях, открывающих ему образ мыслей и степень способностей каждого.

 В 11 часов, выпив опять рюмку анисовой водки и скушав крендель, государь идет домой, там записывает всё замеченное и тотчас делает просителям аудиенцию. Он, не различая чинов и званий, терпеливо выслушивает каждого. По окончании аудиенции садится с семейством за стол.

Отобедав, читает иностранные газеты, отмечая на полях, что должно переводить для «Петербургских ведомостей». Потом отдыхает с час, а в 4 часа сидит уже в токарной, которую называет местом отдыха. Как известно нам, здесь производятся все государственные дела.

Окончив занятия сии, государь сверяет приказанное и исполненное с заметками записных своих книг, потом пишет письма, указы, составляет проекты, рассматривает сам многие дела, вникает во все, орлиным глазом смотрит из своей комнатки на империю и видит все от мала до велика. Остальную часть вечера он посвящает семейству.

— Чудесно, непостижимо, — сказал капитан. — Не говоря уже о способах, ум не может понять, как достает времени, чтобы совершать все сделанное Петром.

— Не забудьте, — отвечал секретарь, — что государь нередко веселит народ торжествами, в которых сам участвует, что он обедает, крестит, пирует, бывает на похоронах у многих подданных, что он собственной рукой пишет иногда до двадцати писем вдруг и производит множество работ столярных, токарных, резных.
__________________

* Хилиарх (др.-греч. ;;;;;;;;) — у македонян и Древнем Египте  должность командира хилиархии, то есть тысячи легковооруженных (от ;;;;;; -  тысяча).

** Архистратиг (др.-греч. ;;;;;;;;;;;;; «главнокомандующий»): титул главнокомандующего в Древней Греции; в христианском вероучении эпитет архангелов: военачальников ангельских небесных сил. Таким образом Пётр I  возводитсяв ранг чуть ли не святого, что должно было быть лестно его царствующему потомку – Николаю I.

ПРИСУТСТВУЮЩАЯ  ПРИ  ВОСХВАЛЕНИЯХ  ПЕТРА I  СТАРУШКА – НЯНЯ  не  разделяет  восторга  по поводу  новых,  введённых  Петром  порядков:

— Какое веселие, разврат, батюшка, разврат. Наше место свято, видана ли экая неучливость: мужчина незнакомую барышню держит за руку, да говорит с нею, еще и по-немецкому, да так ей в глаза и смотрит, да прыгает, Господи Иисусе! А матушки-то сидят себе где-нибудь в углу, как куклы! Стыд, стыд сущий!
— Что же худого, Никитична, коли везде…

— Везде, батюшка, не то, что здесь, мы ведь крещеные, православные. Ох, приходят последние времена, настает царствие антихристово. Бывало, девушка, как алмаз, бережена да лелеяна, сидит в теремочке, окна на двор, да и те завешены наглухо простынькою, а нынче выдумали на прохожую улицу — глядите, добрые люди, кто хочет! Мало еще, напоказ изволят выходить в какую-то, прости Господи, ассамблею да в оперу. Все дьявольские искушения. Да завели порядки такие, что всякому встречному подавай целовать свою руку! Бесстыдство какое! Ох, родимой мой, дурные времена!


А. БАШУЦКИЙ  —  «ПЕТЕРБУРГСКИЙ  ДЕНЬ  В  1723  ГОДУ».  ПЁТР I  НА  АССАМБЛЕЕ  В  САДУ:

…БЫЛО  УЖЕ  ОКОЛО  СЕМИ  ЧАСОВ.   ИМПЕРАТОР  ВЫШЕЛ  ИЗ  ДВОРЦА,  и гулянье оживилось еще более. При появлении Петра двери сада затворились по обыкновению, и никто не мог уже с сей минуты покинуть собрания без особенного на то позволения. Чрезвычайный жар дня начинал умеряться вечернею прохладою. Гости, рассыпавшись по аллеям, без всякого стеснения предавались веселью, каждый был, как у себя дома.

Присутствие Петра, отбрасывавшего в сих случаях всякий этикет и обходившегося со всеми, как с ровными, поддерживало непринужденную веселость и простоту в обращении, которые были отличительными чертами подобных обществ в его царствование. Некоторые из гостей слушали музыку, другие громко разговаривали, смеялись, гуляли рука под руку, играли в шашки, пили пиво, курили табак и т. п.

 Около пруда собралось множество зрителей: там государев карлик тешил присутствовавших своими шутками и остротами. То в одежде Нептуна с огромным трезубцем в руке, то в наряде какого-нибудь сказочного чародея он являлся в маленькой раззолоченной лодке и кружился по пруду, на середине которого была устроена на небольшом островке беседка на шесть человек. В неё забирались самые страстные любители даров Бахуса, и, отягченные парами вина, при громком хохоте зрителей, они вталкивали друг друга в воду.

 Словом, все разряды посетителей наслаждались, все имели здесь удовольствия свои, может быть, несколько грубые, свойственные духу времени, но в коих никогда не были нарушены благопристойность и приличие. <На самом деле такое нередко бывало!>

Разность состояний во время ассамблей забывалась совершенно: Пётр показывал пример: то, взяв трубку, он садился к круглому столику, где толковал с матросами о мореплавании; то с военными пил пиво и рассказывал о своих походах; то приветствовал гуляющих дам, шутил с ними, сам потчевал их сластями и знакомил с кавалерами. То, встретив шхиперов или фабрикантов, брал их под руку и, широкими шагами проходя аллеи, с жаром говорил о пользе их занятий, публично благодарил и хвалил предприимчивых, входил в подробности их дела и любил выслушивать их мнения и советы.

 В шашечной игре он не находил себе равного, но играл с многими. Нередко, обыграв какого-нибудь доку из канцелярских служителей, он шёл к большому фонтану рассуждать с иностранными министрами о политических делах или давал приказания своим. Таким образом, уделяя среди самых праздников время на пользу, он был среди народа своего как внимательный, ласковый наставник, как добрый отец среди детей.
_______________

ОДИН  ИЗ  ПЕРСОНАЖЕЙ  ПОВЕСТИ  - ЕРМОЛАЙ  терпеть не может новшеств: одевается в старинное платье и не желает брить бороды. Но с бородой его не пускают на ассамблею вслед за невестой. И Ермолай ради невесты немедленно сбривает бороду. Царь очень доволен:

— Спасибо… тебе, — сказал он Ермолаю, ударив его по плечу. — Бороду бросил ты не из ревности ко мне, а от ревности к невесте, но все равно я доволен. Ты этим сделал мне приятное, а себе несомненную пользу.
— Государь! — сказал секретарь. — Он не себе только желает быть полезен…

— Весьма рад, жалую тебя солдатом в Преображенский полк, надеюсь скоро видеть капитаном.
— Государь! Я не заслужил твоей милости…

— Заслужишь, я уверен. Женись на Ольге Ивановне, будь верен нам обоим, а если кто из нас изменит, то бороду всегда успеешь отрастить. Ну! Прошу же веселиться. Покажите ему наши ассамблеи.

Ласково поклонясь, Пётр отошел. Ермолай был вне себя от восторга. В одиннадцатом часу с луга взвилась блестящая ракета и, лопнув, рассыпалась яркими звездочками над садом. Тогда лучшая публика наполнила галереи, остальные гости вышли на набережную.
__________________________

П р и м е ч а н и е.  Созданный Башуцким  легендарно идеализированный образ Петра I является как бы антиподом для Дмитрия Мережковског


АЛЕКСАНДР  СЕРГЕЕВИЧ  ПУШКИН (1799—1837) — РОМАН  «АРАП  ПЕТРА  ВЕЛИКОГО» (1827—1836) — действие романа происходит в последний период царствования Петра (арап Ибрагим из Франции возвращается в Россию в 1723 г.).  Пушкин не дал общего названия наброскам к роману; название "Арап Петра Великого" было дано после смерти поэта для публикации в жунале  "Современник" (1837 г. Т. VI, N 2). В первом ниже предлагаемом отрывке воспитанник Петра I арап Ибрагим возвращается из Парижа в Россию.

ОСТАВАЛОСЬ  ДВАДЦАТЬ  ВОСЕМЬ  ВЕРСТ  ДО  ПЕТЕРБУРГА.  Пока закладывали лошадей, Ибрагим вошел в ямскую избу. В углу человек высокого росту, в зеленом кафтане, с глиняною трубкою во рту, облокотясь на стол, читал гамбургские газеты. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову. "Б а!  И б р а г и м? — закричал он, вставая с лавки. — З д о р о в о,   к р е с т н и к!" 

Ибрагим, узнав Петра, в радости к нему было бросился, но почтительно остановился. Государь приближился, обнял его и поцеловал в голову. "Я  б ы л   п р е в е д о м л ё н   о  т в о ём   п р и е з д е, — сказал Пётр, — и поехал тебе навстречу. Жду тебя здесь со вчерашнего дня".

Ибрагим не находил слов для изъявления своей благодарности.  "В е л и  ж е, — продолжал государь, — твою повозку везти за нами; а сам садись со мною и поедем ко мне". Подали государеву коляску. Он сел с Ибрагимом, и они поскакали. Чрез полтора часа они приехали в Петербург…
___________________________


ЦАРСКИЙ  АРАП  ИБРАГИМ  И  ПРИБЫВШИЙ  ИЗ  ПАРИЖА  МОЛОДОЙ  РУССКИЙ  БОЯРИН  КОРСАКОВ  ПРИЕХАЛИ  НА  АССАМБЛЕЮ – СОБРАНИЕ  С  ТАНЦАМИ:

    ПРИ  ВИДЕ  ИБРАГИМА  ПОДНЯЛСЯ... ОБЩИЙ  ШЁПОТ:  "А р а п,  а р а п,  ц а р с к и й  а р а п!" Он поскорее провёл Корсакова сквозь эту пеструю челядь. Придворный лакей отворил им двери настичь, и они вошли в залу... В большой комнате, освещенной сальными свечами, которые тускло горели в облаках табачного дыму, вельможи с голубыми лентами через плечо, посланники… офицеры гвардии в зеленых мундирах, корабельные мастера в куртках и полосатых панталонах толпою двигались взад и вперед при беспрерывном звуке духовой музыки. Дамы сидели около стен; молодые блистали всею роскошию моды…
<…>
Заметя новых гостей, слуга подошел к ним с пивом и стаканами на подносе. "Que diable est-ce que tout cela?" <Что за чертовщина?…>, – спрашивал Корсаков вполголоса у Ибрагима. Ибрагим не мог не улыбнуться.

Императрица и великие княжны, блистая красотою и нарядами, прохаживались между рядами гостей, приветливо с ними разговаривая. Государь был в другой комнате. Корсаков, желая ему показаться, насилу мог туда пробраться сквозь беспрестанно движущуюся толпу. Там сидели большею частию иностранцы, важно покуривая свои глиняные трубки и опорожнивая глиняные кружки.

На столах расставлены были бутылки пива и вина, кожаные мешки с табаком, стаканы с пуншем и шахматные доски. За одним из сих столов Пётр играл в шашки с одним широкоплечим английским шкипером. Они усердно салютовали друг друга залпами табачного дыма, и государь так был озадачен нечаянным ходом своего противника, что не заметил Корсакова, как он около их ни вертелся. В это время толстый господин, с толстым букетом на груди, суетливо вошел, объявил громогласно, что танцы начались… <…> И приказал музыкантам играть менуэт.

Корсаков обрадовался и приготовился блеснуть. Между молодыми гостьями одна в особенности ему понравилась. Ей было около шестнадцати лет, она была одета богато, но со вкусом, и сидела подле мужчины пожилых лет, виду важного и сурового. Корсаков к ней разлетелся и просил сделать честь пойти с ним танцевать. Молодая красавица смотрела на него с замешательством и, казалось, не знала, что ему сказать. Мужчина, сидевший подле нее, нахмурился еще более.

 Корсаков ждал её решения, но господин с букетом подошел к нему, отвел на средину залы и важно сказал: "Г о с у д а р ь   м о й,  т ы   п р о в и н и л с я:  во-первых, подошед к сей молодой персоне, не отдав ей три должные реверанса; а во-вторых, взяв на себя самому её выбрать, тогда как в менуэтах право сие подобает даме, а не кавалеру; сего ради имеешь ты быть весьма наказан, именно должен выпить кубок "большого орла". Корсаков час от часу более дивился. В одну минуту гости его окружили, шумно требуя немедленного исполнения закона.

ПЁТР,  УСЛЫША  ХОХОТ и сии крики, вышел из другой комнаты, будучи большой охотник лично присутствовать при таковых наказаниях. Перед ним толпа раздвинулась, и он вступил в круг, где стоял осужденный и перед ним маршал ассамблеи с огромным кубком, наполненным мальвазии. Он тщетно уговаривал преступника добровольно повиноваться закону.

 "А г а, — сказал Петр, увидя Корсакова, — п о п а л с я,  б р а т,  изволь же, мосье, пить и не морщиться". Делать было нечего. Бедный щеголь, не переводя духу, осушил весь кубок и отдал его маршалу.  "П ос л у ш а й,  Корсаков, — сказал ему Пётр, — штаны-то на тебе бархатные, каких и я не ношу, а я тебя гораздо богаче. Это мотовство; смотри, чтоб я с тобой не побранился".

ПЁТР  ПРИЕЗЖАЕТ  СВАТАТЬ  ЗА  АРАПА  ИБРАГИМА  ДОЧЬ  БОЯРИНА  РЖЕВСКОГО.  БОЯРИН  СПРАШИВАЕТ:
 — …Это кто еще въехал в ворота на двор?  ...Вы что зеваете, скоты? — продолжал он, обращаясь к слугам, — бегите, отказать ему; да чтоб и впредь...
— Старая борода, не бредишь ли? — прервала дура <т.е. – шут - женщина> Екимовна. — Али ты слеп: сани-то государевы, царь приехал.

       Гаврила Афанасьевич встал поспешно из-за стола; все бросились к окнам; и в самом деле увидели государя, который всходил на крыльцо, опираясь на плечо своего денщика. Сделалась суматоха. Хозяин бросился навстречу Петра; слуги разбегались как одурелые, гости перетрусились, иные даже думали, как бы убраться поскорее домой. Вдруг в передней раздался громозвучный голос Петра, всё утихло, и царь вошёл в сопровождении хозяина, оторопелого от радости. "З д о р о в о,  г о с п о д а", — сказал Пётр с весёлым лицом. Все низко поклонились.

Быстрые взоры царя отыскали в толпе молодую хозяйскую дочь; он подозвал её. Наталья Гавриловна приближилась довольно смело, но покраснев не только по уши, а даже по плеча.  "Т ы   ч а с   о т   ч а с у   х о р о ш е е ш ь ", — сказал ей государь и по своему обыкновению поцеловал её в голову; потом, обратясь к гостям:  "Ч т о   ж е?  Я  в а м   п о м е ш а л.  Вы обедали; прошу садиться опять, а мне, Гаврила Афанасьевич, дай-ка анисовой водки".

 Хозяин бросился к величавому дворецкому, выхватил из рук у него поднос, сам наполнил золотую чарочку и подал её с поклоном государю. Пётр, выпив, закусил кренделем и вторично пригласил гостей продолжать обед. Все заняли свои прежние места...

ПЁТР  СЕЛ  ПОДЛЕ  ХОЗЯИНА  И  СПРОСИЛ  СЕБЕ  ЩЕЙ.   Государев денщик подал ему деревянную ложку, оправленную слоновой костью, ножик и вилку с зелёными костяными черенками, ибо Петр никогда не употреблял другого прибора, кроме своего. Обед, за минуту пред сим шумно оживленный веселием и говорливостию, продолжался в тишине и принужденности. Хозяин, из почтения и радости, ничего не ел, гости также чинились и с благоговением слушали, как государь по-немецки разговаривал с пленным шведом о походе 1701 года...

 Наконец обед кончился. Государь встал, за ним и все гости. "Гаврила Афанасьевич! — сказал он хозяину. — Мне нужно с тобою поговорить наедине", — и, взяв его под руку, увел в гостиную и запер за собою дверь.  Гости... опасаясь быть нескромными, вскоре разъехались один за другим, не поблагодарив хозяина за его хлеб-соль. Тесть его, дочь и сестра провожали их тихонько до порогу и остались одни в столовой, ожидая выхода государева.

       Через полчаса дверь отворилась, и Пётр вышел. Важным наклонением головы ответствовал он на тройной поклон… и пошёл прямо в переднюю. Хозяин подал ему красный его тулуп, проводил его до саней и на крыльце ещё благодарил за оказанную честь. Пётр уехал...
______________________

ПЁТР  БЕСЕДУЕТ  СО  СВОИМ  КРЕСТНИКОМ  АРАПОМ  ИБРАГИМОМ:

— ПОСЛУШАЙ,  ИБРАГИМ,  ты человек одинокий, без роду и племени, чужой для всех, кроме одного меня. Умри я сегодня, завтра? что с тобою будет, бедный мой арап? Надобно тебе пристроиться, пока есть ещё время; найти опору в новых связях, вступить в союз с русским боярством.

— Государь, я счастлив покровительством и милостями вашего величества. Дай мне бог не пережить своего царя и благодетеля, более ничего не желаю; но если б и имел в виду жениться, то согласятся ли молодая девушка и её родственники? моя наружность...

 — ТВОЯ  НАРУЖНОСТЬ!  КАКОЙ  ВЗДОР! Чем ты не молодец? Молодая девушка должна повиноваться воле родителей, а посмотрим, что скажет старый Гаврила Ржевский, когда я сам буду твоим сватом? — При сих словах государь велел подавать сани и оставил Ибрагима, погруженного в глубокие размышления. 
<…>
       Ибрагим… хотел заняться делом, но воображение его слишком было развлечено. Он оставил бумаги и пошел бродить по невской набережной. Вдруг услышал он голос Петра; оглянулся и увидел государя, который, отпустив сани, шёл за ним с веселым видом.

  "В с ё,   б р а т,   к о н ч е н о, — сказал Петр, взяв его под руку. — Я   т еб я   с о с в а т а л.  Завтра поезжай к своему тестю; но смотри, потешь его боярскую спесь; оставь сани у ворот; пройди через двор пешком; поговори с ним о его заслугах, о знатности — и он будет от тебя без памяти. А теперь, — продолжал он, потряхивая дубинкою, — заведи меня к плуту Данилычу  <к Меншикову>,  с которым надо мне переведаться за его новые проказы".
 
       Ибрагим, сердечно отблагодарив Петра за его отеческую заботливость о нём, довел его до великолепных палат князя Меншикова и возвратился домой.
__________

П р и м е ч а н и е.  Весной 1828-го Пушкин в Петербурге читал друзьям отрывки из романа. В конце марта П. А. Вяземский писал поэту И. И. Дмитриеву: "Пушкин читал нам несколько глав романа своего в прозе; герой— дед его Аннибал; между действующими лицами рисуется богатырское лицо Петра Великого, кажется верно и живо схваченное, судя по крайней мере по первым очеркам. Описание петербургского бала и обеда в царствование Петра ярко и натурально" ("Русский архив", 1866,. стб. 1716).

Прочитанное Пушкиным своим друзьям было опубликовано впервые в альманахе "Северные цветы" за 1829 г. и в "Литературной газете" в марте 1830 г. Третий раз отрывки перепечатаны в сборнике "Повести, изданные Александром Пушкиным" (1834) под заголовком — "Две главы из исторического романа. 1. Ассамблея при Петре I;  2. Обед у русского боярина".

В пушкинских отрывках Пётр изображён почти традиционно но в сохранившихся сценах царю и не от чего впадать в гнев. Можно предположить, что Пушкину стало тесно в установленных рамках описания личности царя и великого реформатора, и позволявшего себе жестокие выходки, созвучные всей не слишком милосердной эпохе. Но правду напечататьнечегобыло и мечтать, вот роман и остался недописанным.


НЕ;СТОР  ВАСИ;ЛЬЕВИЧ  КУ;КОЛЬНИК  (1809—1868) — ПОЭТ  И  ДРАМАТУРГ  ПЕРВОЙ  ПОЛОВИНЫ  XIX ВЕКА. Стихи и пьесы Кукольника были в моде, но его ныне забытая проза представляет гораздо больший интерес. Иделизации Петра Кукольник, конечно, не избежал, зато быт и обычаи описаны превосходно!

НЕСТОР  КУКОЛЬНИК  –  «СЕРЖАНТ  ИВАН ИВАНОВИЧ ИВАНОВ, ИЛИ  ВСЁ  ЗАОДНО.  ИСТОРИЧЕСКИЙ РАССКАЗ»:

«ЗАДНИЙ ДВОР БЫЛ ИСТИННЫЙ СОДОМ в древнем, допетровском быту дворян наших. Здесь развращалось молодое дворянство с издетства, без особенного усилия, так, неприметно, исподволь. Здесь почерпались те предрассудки, которых доныне еще вполне не могли искоренить воля Петра Великого и просвещение. Развратная от совместного сожительства дворовая челядь на перерыв старалась угождать всем наклонностям своих молодых господ, будущих властителей, творила в них новые и грязные вожделения, зарождала суеверия и холопские предрассудки, воспитывала, пестовала порок по глупому невежеству, не из расчета, потому что из тех же наклонностей образовалась домашняя тирания, какую едва ли представляет история. Из этих, так сказать, частных недостатков общественной жизни на старой Руси рождались те огромные политические пороки, с которыми трудно было ладить самим, великим духом и силою, государям нашим.

 Только внимательно рассматривая общественный быт средних времен нашего отечества, мы можем объяснить себе характер и существо боярских смут в истории нашей, тогда только мы можем уразуметь важность, сложность и действительность боярских происков и некоторым образом измерить величие и мудрость государей, разрушивших эту новую гидру.

Во время, нами описываемое, домашний быт дворян наших был разбит, разрушен, но только в столице да указах. Москва, эта огромная губерния, как тогда ее и называли, боролась с новым порядком. Провинции, то есть главные города и уезды, с смущенным сердцем слышали об нем, как о зловещей комете, обещающей горе и несчастие. Сравнивали нововведения с нашествием татар, повиновались указам, как татарским вооруженным сборщикам податей, время свое называли черным годом и веровали, что этот черный год минет скоро и прежний порядок восстановится…»
____________________________________________________


В  ПОВЕСТИ  «СЕРЖАНТ ИВАН  ИВАНОВИЧ  ИВАНОВ…» помещица Варва Сергеевна Ландышева по указу царя вынуждена везти в Петербург служить в гвардии своего сына Володю – 17-го недоросля без всяких моральных принципов. Въехав в Петербург, поезд Ландышевой из изрядного количества саней с разным нужным добром сталкивается с царской потехой – выезднымм маскарадом:

    ЧЕТЫРЕ НЕПОМЕРНОЙ ТОЛЩИНЫ СКОРОХОДА, медленно и с натугой передвигая ноги, показались из-за угла Морской академии. Народ… бросился к адмиралтейской аллее, расположенной вдоль всего вала от Кикинских палат или Морской академии до Исакиевской площади. За этими оригинальными скороходами показались одна за другою санные линеи, то есть сани с таким сиденьем, на которых помещалось от десяти до пятнадцати персон в ряд. В первых санях сидел жених в полном кардинальском костюме. Народ замахал шапками и закричал в неистовом восторге:
–  Князь-Папа! Князь-Папа!

       За ним кесарь Ромодановский в царедавыдовском костюме! < Вероятно, врнмён ветхозаветного царя Давида> Затем линея за линеей: государыня… принцессы, статс и гоф-дамы в разных костюмах, потом все придворные и государственные чины, иностранные послы, офицеры, доктора, секретари, дьяки и многие другие... Все были в разных костюмах, как-то: в китайских, венецких, скороходских…турецких, американских, рыцарских, докторских… матросских, венгерских, польских, норвежских, калмыцких… шкиперских, армянских, японских, прусских почтальонов, егерских… тунгусских… македонских, бернардинских и т. п.

 Некоторые были одеты в золото, в терлики, в охобни*, просто в шубы, наконец, в шубы навыворот. Дамы держали в руках красные дудочки, мужчины разно: барабаны… дудочки, палки скороходов, удочки, рога, тарелки медные, цитры, скрыпницы, флейты, соловьев, урны, вилы… гудки… трещотки… сковороды…балалайки, тазы, перепелочные дудочки, пикульки, собачьи свистки, почтовые и пастушьи рожки…трубы, колокольчики, ложки с колокольчиками, свирели, пузыри с горохом… волынки…  и проч. На всех этих инструментах производилась музыка, и если в этом поезде был хотя один музыкант, то, без сомнения, в тот день потерял верную интонацию и навсегда оставил ремесло свое. Шум, стук и звон, какого ни с чем сравнить невозможно. По милости скороходов поезд двигался чрезвычайно медленно.

Варвара Сергеевна совершенно забылась, крестилась, отплевывалась, закрывала то глаза, то уши, читала молитвы, словом, не знала, что делать, куда деваться. На беду свадебная музыка, хотя и не вдруг, однако же разбудила Володю.
 – Что там за чертовщина? – закричал он, разбрасывая подушки.
 – Ничего, Володя, право, ничего, спи спокойно, это так в ушах звенит.

       Но увещания Варвары Сергеевны были напрасны, Володя уже выскочил из саней и помирал со смеху, глядя на личины. В то же время перед очами публики, стеснившейся в исходе перспективы, тогда в виде аллеи доходившей до адмиралтейской дороги, медленно передвигались сани или линей поезжан также в маскарадных платьях.

Государь был одет матросом и, вероятно из любопытства, ехал стоя. Возле саней верхом ехал Антон Самойлович Дивиер, генерал-полицмейстер, со многими нижними полицейскими чинами и казаками.
– Вот и государь, – сказал новый знакомец Ландышевой.
– Где, где? На лошади?
– Нет, на санях, что стоит и народу кланяется.

       Варвара Сергеевна, схватив за руку Володю, упала наземь. Государь тотчас приметил это и сказал Дивиеру:
 – Поди, Антон, скажи там приезжим, чтобы указу держались. Когда я их отучу от холопства!

       Дивиер протеснился с казаками и приветствовал Варвару Сергеевну весьма грубо:
 – Эй, ты, баба! Чего ты в снег повалилась? Государь приказал, чтобы народ ради его в грязи не валялся! Вставай!

– Ну, времечко! – сказала Варвара Сергеевна. – На все про все неволя. И государю нельзя поклониться. Да где же ему и кланяться, коли не на улице!

 –  Исполнять его волю, – сказал Дивиер, – самый лучший поклон, а ты наземь повалилась, а в душонке-то что?
– Да что, ты разве пророк? – оторопев, сказала Варвара Сергеевна.
– Все вы на одну стать, а кто ты, по одежде да по дворне узнал.
____________

*Т е р л и к — русская одежда, употреблявшаяся в XVI — конце XVII века, исключительно при дворе, во время приёма послов и торжественных выходов.
О; х а б е н ь — старинная русская верхняя мужская и женская одежда из сукна домашней выработки или камлота; аналог зипуна и жупана на западе Руси в Речи Посполитой.
_______________________________
   
В  ПОВЕСТИ  КУКОЛЬНИКА  «СЕРЖАНТ  ИВАН  ИВАНОВИЧ  ИВАНОВ...» на службу в полк солдатами попадают: дворянил Владимир Ландышев и его крепостной Иван Иванов, которого за успехи и пожребию выбирают сержантом. По долгу службы он наказывает-бьёт нарушающего царский указ барина. Мать его Ландыщева идёт к Государю жаловаться. Пётр вызывает к себе Ландышева и Иванова и спрашивает:

— А!  ЭТО  ТЫ,  ИВАНОВ?  ЗА  ЧТО  ТЫ  ИЗВОЛИЛ  БИТЬ  ЭТОГО  ВОЛОДЮ?
— За ослушание твоего указа! 
— Какого? 
       Сержант рассказал все дело слово от слова. Простосердечие, доброта и уважение к службе весьма понравились Петру.
— Как же ты бил его? — спросил государь.
— Как ты указал, государь... 

— Да как же это, я что-то не помню! — сказал государь, улыбаясь, и кивнул Ивану рукой.
— Да вот ни дать ни взять так, ваше величество, — отвечал сметливый сержант, и палка возобновила свои похождения по спине Володимера Степановича. Государь рассмеялся и сказал:
— А что же ты бил, да не приговаривал?
 
— Приговаривал, ваше величество, — и снова принялся бить Володю, приговаривая: Не ослушайся, Володимер Степаныч! Прости, барин, не я бью, служба бьет. Вот так я бил его, государь!
       Володя в ужасе пятился, но Варвара Сергеевна завизжала на сто голосов.

— Видишь, старуха! — сказал государь. — Какой Ванька-то твой озорник: в моем присутствии не унимается. Я советую тебе поскорее отойти, дабы и тебе чего от него не досталось. За непослушание везде бьют.
       Государь ушел во внутренние покои. Ландышева схватила сына и потащила вон из кабинета.

— ВСЕ , ВСЕ  ЗАОДНО! — С  ПЛАЧЕМ  ГОВОРИЛА  ОНА,  СПУСКАЯСЬ  С  ЛЕСТНИЦЫ.


ДМИТРИЙ  СЕРГЕЕВИЧ  МЕРЕЖКО;ВСКИЙ  (1865, Санкт-Петербург—1941, Париж) — РУССКИЙ  ПИСАТЕЛЬ,  ПОЭТ,  литературный критик, историк, религиозный философ и мистик и один из основателей русского символизма. Сторонник  религиозно-философского подхода к анализу литературы и основоположник нового для русской литературы жанра историософского романа.

ТРИЛОГИЯ  МЕРЕЖКОВСКОГО  «ХРИСТОС И  АНТИХРИСТ» (с 1895 по 1905 гг.) включает три романа:
1. «Смерть богов.  Юлиан Отступник» (1895) , история жизни римского императора IV века Юлиана, пытавшегося вместо набиравшего силу христианства возродить языческие культы богов. От христианства Юлиана оттолкнуло нередкое несоответсвие с заповедями Христа морального облика его облечённых властью последователей;
2. «Воскресшие боги.  Леонардо да Винчи» (1901);
3. «АНТИХРИСТ.  ПЁТР I  и  АЛЕКСЕЙ»  (1904—1905)

После Трилогии 1905 Мережковский создаёт работу «Грядущий хам», где «х а м с т в о» не социальная характеристика, но синоним бездуховности (материализма, позитивизма, мещанства, атеизма). По Мережковскому «х а м с т в о» в России имеет три «лица»: прошлое, настоящее и будущее. В прошлом лицо хамства  —  это церковь, воздающей кесарю Божье, это «православная казёнщина», служащая казёнщине самодержавной. Настоящее лицо хамства Мережковский связывал с российским самодержавием: с огромной бюрократической машиной государства. Церковь и самодержвие ответственнны за нарождение самого страшного будущего «х а м с т в а,   и д у щ е г о   с н и з у — хулиганства, босячества, чёрной сотни».

ПРО  РУССКОЕ  САМОДЕРЖАВИЕ  в сочинённом Мережковским «Дневнике царевича Алексея» говорится: «Навуходоносор, царь Вавилонский, рече: Бог есмь аз.  Да не богом, а скотом стал…». С полуслова понятное современникам Мережковского ныне нуждается в некотором пояснении!

Приверженные старинным традициям — большая часть России того времени и особенно старообрядцы! — считали, что принятие Петром I императорского титула указывало на то, что он является Антихристом: императорский титул смволизирвал преемственность государственной власти от католического Рима, а на Руси всегда были цари. По мнению старообрядцев, об антихристовой сущности Петра свидетельствовали и сделанные в его правление календарные изменения, и введённая им для подушного оклада перепись населения: разве можно пересывать – за бога считать душу божию?! Наконец, Пётр страдал лицевыми судорагами ненадолго, но страшно искажавшими его лицо. Так что название третьей части трилогии «Антихрист…» есть не личное мнение автора, но как быобобщений мнений.

Автор романа накануне двух русских революций решает вопрос: может прогресс внедряться без насилия ибез жертв или не может?! Разумное насилие деятели Серебряного века признавали, но не ответили на вопрос: где же не слишком нарушающая милосердие мера «разумного» насилия? Таким образом, в романе «Антихрист. Пётр I и Алексей» Пётр предстаёт в двух лицах: великий, но жестокий преобразватель России - Антихрист. По старинке воспитанный царевич Алексей предстаёт в роли пассивно сопротивляющегося Антихристу. Однако если Пётр в определённых ситуациях не симпатичен, то особо привлекательного мало и в царевиче Алексее.

 Заслугой автора романа «Христос и  Антихрист» можно бы считать, что он никого окончательно не судит: так сложилась история… Пётр Великий – одно из лиц России, какое бы оно ни было! Нельзя изменить прошлое. Следует из прошлого извлечь уроки, а не судить…

Один из основоположников смволизма в России Дмитрий Мережковский придерживался мистических взглядов на историю и религию, и в его романе Пётру I  приданы черты не Антихриста, но скорее падшего ангела Денницы, что в сложной, противоречивой философии Серебряного века русской культуры было деятельным, выводящим из застоя аспектом: Денница – символ осознания пути культуры и на этом пути символ необходимости личной жертвы. В романе Мережковскго выходит так, что и Пётр I, и его сын царевич Алексей фанатично жертвуют собой один за будущее, второй за прошлое… Но без прошлого нет и будущего.


ДМИТРИЙ  МЕРЕЖКОВСКИЙ  —  РОМАН   «АНТИХРИСТ.  ПЁТР I  И  АЛЕКСЕЙ»  (1904—1905). Сцена с казнью стрельцов выглядит у Мережковского не так благородно, как у Евгения Салиас-де-Турнемир, зато описание Мережковского ближе к истории. Повествование в данном эпизоде ведётся от имени ищущего своего отца – стрельца маленького мальчика Тихона:

У  СПАССКИХ  ВОРОТ  МАЛЬЧИК  ВСТРЕТИЛ  БОЛЬШИЕ  ТЕЛЕГИ,  нагруженные доверху трупами казненных стрельцов, кое-как набросанными, полунагими. Подобно зарезанному скоту, которого тащат с бойни, везли их к общей могиле, к живодерной яме, куда сваливали вместе со всякою поганью и падалью: таков был указ царя. Из бойниц Кремлевских стен торчали бревна; бесчисленные трупы висели на них "как полти" — соленая астраханская рыба, которую вешали пучками сушиться на солнце.

       Безмолвный народ целыми днями толпился на Красной площади, не смея подходить близко к месту казней, глядя издали. …Возле Лобного места, в лужах крови, длинные, толстые бревна, служившие плахами. Осужденные, теснясь друг к другу, иногда по тридцати человек сразу, клали на них головы в ряд. В то время как царь пировал в хоромах, выходивших окнами на площадь, ближние бояре, шуты и любимцы рубили головы.

 Недовольный их работою — руки неумелых палачей дрожали — царь велел привести к столу, за которым пировал, двадцать осужденных и тут же казнил их собственноручно под заздравные клики, под звуки музыки: выпивал стакан и отрубал голову; стакан за стаканом, удар за ударом; вино и кровь лились вместе, вино смешивалось с кровью.

       ТИХОН  УВИДАЛ  ТАКЖЕ ВИСЕЛИЦУ,  устроенную наподобие креста, для мятежных стрелецких попов, которых вешал сам всешутейший патриарх Никита Зотов; множество пыточных колес с привязанными к ним раздробленными членами колесованных; железные спицы и колья, на которых торчали полуистлевшие головы: их нельзя было снимать, по указу царя, пока они совсем не истлеют. В воздухе стоял смрад. Вороны носились над площадью стаями. 

Мальчик вгляделся пристальнее в одну из голов. Она чернела явственно на голубом прозрачном небе с нежнозолотистыми и розовыми облаками: вдали -- главы Кремлевских соборов горели как жар; слышался вечерний благовест. Вдруг показалось Тихону, будто бы все -- и небо, и главы соборов, и земля под ним шатается, что он сам проваливается. В торчавшей на спице мертвой голове с черными дырами вместо вытекших глаз узнал он голову отца.

 Затрещала барабанная дробь. Из-за угла выступила рота преображенцев, сопровождавшая телеги с новыми жертвами. Осужденные сидели в белых рубахах, с горящими свечами в руках, со спокойными лицами. Впереди ехал на коне всадник высокого роста. Лицо его было тоже спокойно, но страшно. Это был Пётр. Тихон раньше никогда не видел его, но теперь тотчас узнал. И ребенку показалось, что мёртвая голова отца своими пустыми глазницами смотрит прямо в глаза царю...
__________________________


ПЁТР I  ПО ОБРАЗУ  ВЕРСАЛЬСКИХ  САДОВ  УСТРАИВАЕТ  ЛЕТНИЙ  САД,  для чего из Италии привозят статую богини Венеры. Пётр собственноручно вынимает мраморную богиню из ящика, что даёт придуворным повод к льстивой шутке: «Венера в объятиях Марса!».

«ПЁТР  ГОВОРИЛ  С  МОНАХАМИ  О  ПРОИСХОЖДЕНИИ  ЭЛЛИНСКОГО  МНОГОБОЖИЯ,  недоумевая, как древние греки, "довольное имея понятие об уставах натуры и о принципиях математических, идолов своих бездушных богами называть и верить в них могли"». А поскольку в христианских церквях немало поддельных мощей, то  это лучше эллинского многобожия?!

       Начался один из тех разговоров, которые так любил Пётр — о всяких ложных чудесах и знамениях, о плутовстве монахов, кликуш, бесноватых, юродивых, о "бабьих баснях и мужичьих забобонах длинных бород", то есть, о суевериях русских попов.
 <…>
 — Да много в церкви российской о чудесах наплутано — как будто сокрушенно, на Самом деле злорадно заметил Федор и упомянул о последнем ложном чуде: в одной бедной церкви на Петербургской стороне объявилась икона Божией Матери, которая источала слезы, предрекая, будто бы, великие бедствия и даже конечное разорение новому городу.

Пётр, услышав об этом... немедленно поехал в ту церковь, осмотрел икону и обнаружил обман. Это случилось недавно: в Кунсткамеру не успели ещё отправить икону, и она пока хранилась у государя в Летнем дворце, небольшом голландском домике, тут же в саду, в двух шагах... Царь, желая показать её собеседникам, велел одному из денщиков принести икону (образ Божией Матери Всех Скорбящих Радости).
.
       Когда посланный вернулся, Пётр встал из-за стола, вышел на небольшую площадку перед статуей Венус, где было просторнее, прислонился спиной к мраморному подножию и, держа в руках образ, начал <…> подробно и тщательно объяснять "плутовскую механику". Все окружили его, точно так же теснясь, приподымаясь на цыпочки, с любопытством заглядывая Друг другу через плечи и головы как давеча, когда откупоривали ящик со статуей… Икона была древняя. Лик тёмный, почти чёрный; толькo большие, скорбные, будто немного припухшие от слез глаза, смотрели как живые….
 
       Пётр снял серебряную, усыпанную драгоценными каменьями ризу, которая едва держалась, потому что была уже оторвана при первом осмотре. Потом отвинтил новые медные винтики, которыми прикреплялась к исподней стороне иконы тоже новая липовая дощечка; посередине вставлена была в нее другая, меньшая; она свободно ходила на пружинке, уступая и вдавливаясь под самым легким нажимом руки. Сняв обе дощечки, он показал две лунки или ямочки, выдолбленные в дереве против глаз Богоматери. Грецкие губочки, напитанные водою, клались в эти лунки, и вода просачивалась сквозь едва заметные просверленные в глазах дырочки, образуя капли, похожие на слезы.
   
   ДЛЯ  БОЛЬШЕЙ  ЯСНОСТИ  ПЕТР  ТУТ  ЖЕ  СДЕЛАЛ  ОПЫТ: он помочил водою губочки, вложил их в лунки, надавил дощечку — и слезы потекли.
 — Вот источник чудотворных слез, — сказал Петр. Нехитрая механика! Лицо его было спокойно, как будто объяснил он любопытную "игру натуры", или другую диковинку в Кунсткамере. *
  Все молчали. Кто-то глухо простонал… кто-то хихикнул так странно и неожиданно, что на него оглянулись почти с испугом.  <…> 

     Вдруг ослепляющая молния сверкнула, как будто разверзлась над головой их огненная бездна. И сквозь стеклянный купол облил мраморную статую нестерпимый, белый, белее солнца, пламенеющий свет. Почти в то же мгновение раздался короткий, но такой оглушительный треск, как будто свод неба распался и рушился. Наступила тьма, после блеска молнии непроницаемочерная, как тьма подземелья. И тотчас в этой черноте завыла, засвистела, загрохотала буря, с вихрем, подобным урагану, с хлещущим дождем и градом.

В галерее всё смешалось. Слышались пронзительные визги женщин... Кто-то вопил отчаянным воплем: "Никола Чудотворец!.. Пресвятая Матерь Богородица!.. Помилуй!.." Пётр, выронив икону из рук, бросился отыскивать царицу... Пламя опрокинутого треножника, потухая, вспыхнуло в последний раз огромным, раздвоенным, как жало змеи, голубым языком и озарило лицо богини. Среди бури, мрака и ужаса оно одно было спокойно.  Кто-то наступил на икону... Дерево хрустнуло. Икона раскололась пополам. (Это в действительности было в 1820 ГОДУ)
____________________

П р и м е ч а н и е. Эпизод с плачущей иконой есть и у А. Башуцкого в рассказе «Петербургский  день  в  1723  году»:

— Что шумите? — продолжал смело мужик. — Уж и Писанию не верите, что ли, нехристи? Недаром в поганом вашем городе Госпожа Богородица не хотела принимать молитв ваших, и слезно сударыня плакалась, завсегда, как начнут в Троицкой обедню, да поставит кто из вас к лику её свечу.

Секретарь знал народ. Боясь последствий, он не мог долее быть спокойным: подойдя к мужику, он выхватил у него из-под руки шапку и показал ее народу.
— Видите! Желтый козырь! Да здесь же спрятан и красный лоскут, споротый со спины! [Отличительные знаки, повеленные носить раскольникам особым Указом.]
— Раскольник! Раскольник! — раздалось в толпе.

— Вздор затеял ты, рыжий, — продолжал секретарь. — Знаем мы вас, мошенники: пить, грабить да народ мутить — вот ваша работа.  <…>  Видели они все икону. Царь сам показывал народу этот злобный обман ваш. Видели они все, что в доске были проделаны ямки за самыми глазами, куда вкладывали застылого масла. Вот так-то вы над людьми и над Богом ругаетесь!

— Не верьте, не верьте! — кричал раскольник, вырываясь из рук секретаря и сержанта, схватившего его тоже за ворот. — Зачем же спрятал царь образ Богоматери? Да куда еще? В такую камору, что и говорить душа замирает! Там-то, там-то не весть Бог каких нет чудес и уродов, все заморское волхвование и сила нечистая! А разве даром являлась над городом звезда с хвостом? Недобрый знак!

— Помним мы и звезду. Не обманешь, брат. Царь за месяц до прихода объявил об ней в народе указом, а как явилась, так собрал всех на луг близ сада, да сам, родимый, показывал и толковал каждому. Мало ль вы кричали да мудрили тогда — вот восьмой год потек, а беды не только не видали, да и, благодарение Богу, войны кончили и славный мир заключили!

— Увидите, еще увидите! — кричал мужик. — Девятый год важной! Будут бунты и пожары, вода и голод. Немцы хотят сгубить народ, а государь дает им над вами волю...


ДМИТРИЙ  МЕРЕЖКОВСКИЙ — РОМАН  «АНТИХРИСТ.  ПЁТР I  И  АЛЕКСЕЙ» В ТО ВРЕМЯ КАК ЦАРЬ  ПРАЗДНУЕТ  с  придворными,  фейерферки  простым  народом воспринимаются  как  явление  Антихриста.  Про нарушающего старинные обычаи царя рождается легенда:

ДЕСКАТЬ,  НАСТОЯЩИЙ  ЦАРЬ  ЗА МОРЕМ  «ПРОПАЛ  БЕЗ  ВЕСТИ — ни  слуху,  ни  духу.  А на место его явился оттуда же, из-за моря, некий жидовин проклятый… от нечистой девицы рожденный. И в те поры никто его не познал. А как скоро на Москву наехал, — и все стал творить по-жидовски: у патриарха благословения не принял; к мощам московских чудотворцев не пошел, потомуде знал — сила Господня не допустит его, окаянного, до места свята; и гробам прежних благочестивых царей не поклонился, для того что они ему чужи и весьма ненавистны.

Никого из царского рода, ни царицы, ни царевича, ни царевен не видал, боясь, что они обличат его, скажут ему, окаянному: "ты не наш, ты не царь, а жид проклятый". Народу в день новолетия не показался, чая себе обличения… И во всем по-расстригиному поступает: святых постов не содержит, в церковь не ходит, в бане каждую субботу не моется, живет блудно с погаными немцами заедино, и ныне на Московском государстве немец стал велик человек: самый ледащий немец теперь выше боярина и самого патриарха.

 Да он же, проклятый жидовин, с блудницами немками всенародно пляшет; пьет вино не во славу Божию, а… как пропойцы кабацкие, валяясь и глумясь в пьянстве: своих же пьяниц одного святейшим патриархом, иных же митрополитами и архиереями называет, а себя самого протодиаконом, всякую срамоту со священными глаголами смешивая, велегласно вопия на потеху своим немецким людям, паче же на поругание всей святыни христианской.
_________

П Р И М Е Ч А Н И Е.  Сравним с тем, как у А. Башуцкий в рассказе «Петербургский  день в 1723 году» всё умеет обернуть в пользу Петра:

ПЁТР, КАК  ИЗВЕСТНО, действовал в каждом случае совершенно своим, особенным и часто весьма странным образом: учреждение звания князя-Папы было одно из подобных действий. Кто может знать причины, побудившие к сему царя? Судя по догадкам и свидетельству современников, в шутливом учреждении сем заключалось весьма многое.

 Петербургские жители низшего разряда, стекавшиеся в столицу из разных мест России, при многочисленных важных нововведениях необходимо должны были находиться под сильным влиянием иностранцев, но влияние это, изменявшее их привычки, позволенное Петром и признанное полезным для достижения его намерений, не должно было простираться за границы, ему назначенные; оно не должно было трогать заветных чувств народа, ниспровергать понятий его о предметах, касающихся до веры, и т. п., потому-то требовалось заблаговременно сделать бесплодными все покушения сего рода;

требовалось искоренить только предрассудки тем вреднейшие, что они освящены были временем, уничтожить нелепые мнения, воздержать наклонность к пьянству, чрезвычайно распространившуюся, и показать, что развратная и невоздержная жизнь должна была быть предана всеобщему посмеянию и презрению.

В звание князя-Папы возводились люди чиновные, лично известные государю преданностию своею к старинным причудам и страстью к вину. Папа получал ежегодно 2000 рублей жалованья; он имел готовые домы в Петербурге и в Москве, пользовался правом требовать из дворцового погреба столько вина, пива и водки, сколько мог выпить с двором своим. Коллегиум его кардиналов состоял не только из первейших, но и чиновнейших пьяниц; выбывавшие из положенного числа заменяемы были достойнейшими по баллотировке; ни богатство, ни звание не избавляли от сего.

Папа был избираем конклавом кардиналов; низшая прислуга его составлена была из людей, сверх необходимой любви к вину имевших всевозможные телесные недостатки. Зотову, первому Папе, дано было 12 слуг заик, глухих, кривых и самых безобразных, выбранных в целом государстве; после Зотова был Бутурлин, от него звание князя-Папы принял провиантский чиновник Строгост, величайший пьяница своего века; в последние годы царствования Петра у Строгоста отнято было звание Папы, после чего оно уже не возобновлялось.

 Тщетно патриарх  <настоящий>  не только словесно, но и письменно представлял, просил, даже требовал у царя уничтожения сего достоинства. Пётр отвечал, что это вовсе не духовное дело, а что в дела политические патриарху мешаться не должно и продолжал свою шутку.

В праздники народ иногда возил по городу Папу; бывали дни, когда он с пьяными кардиналами и прислугою показывался in pontificalibus. Мы сказали, что против дома князя-Папы, пред балконом, на котором он с свитою с утра делал обильные возлияния на алтарь божества, находившегося на куполе, собрался народ и по обыкновению громким смехом приветствовал особ, привлекавших его внимание.

— Понакатились спозаранку сердечные, — говорил какой-то мужик другому. — Да неужто вправду... и все немецкие попы этак же тянут мёртвую чашу?

— Такой, сказывают, у них чудной закон, — отвечал Гришка. — Вишь, не считают грехом ни пить водку, ни плясать, ни всякую скверну деять. Так их и подняли на смех.

— А что, дядя, ведь все-таки они попы, — сказал молодой парень, обращаясь к сотскому той улицы, державшему в руке длинную палку. — Знаешь, дело-то выходит не так ловко: грех ведь над божественным издеваться… <…> попы-батьки да преподобные отцы-монахи, слышь, больно гневаются: непочливость-де, говорят, к церкви православной.

— Что тут церковь православную путать? Сказывают-те, голова, немецких попов осмеивают: где ж тут божественное?

— Вестимо немецких, — сказал другой. — Нет, брат, знаем мы, государь над православной церковью не шутит, да и шутить не позволит. Всякой праздник батюшка в церкви, а бывало у Троицы сам читает Апостол и поет на крылосе всю обедню.

— Помнишь ли, — спросил сотский, — государев поставщик Кузьма Крутелев сказывал, когда его величество страдал тяжкой немочью, доктора положили запрет на постную еду, вредительно-де будет; так не послушался, родимой, а хоть вредом для тела, все постился, пока не прибыла от патриарха константинопольского Иеремии грамота. Святой отец разрешил государю мясояствие во все посты, исключая недели пред причастием.

— Ой ли! Ну уж, брат! Истинно православный царь!
— Вестимо православный, да и войскам-то нашим для походов в немецких землях, где постного кушанья окаянные в веку не знали, выпросил батюшка тоже грамоты от патриархов для мясояствия, чтоб греха на душе не было.
<…>
— Что тут сказывать. Просто надоели царю все эти крикуны нехристи; он, знаешь, срубил флот, взял солдат, пошёл и ну бить их и на морях, и на землях, а сам батюшка приговаривает: «Знай русских! Да почитай их! Просим к нам хлеба-соли кушать, разуму учить да не умничать!» А как вернулся домой, крикнул народу: «Эй, дети! Знайте, что отныне ничего вы на свете не боитесь, и что все вам будет можно, с любовью к вере и родине»...

— Смотри! Смотри! — закричал кто-то, указывая на балкон: — Повалились, брат, ха-ха-ха! Никак, вздремали!
— А что, ребята, славно им, проклятым: работы нет, вина дают вдоволь, пей не хочу, то-то житье!
<…>
— Нет, дядя… вина вдоволь правда, да смеху и сраму немало: где ни покажись кто из них, только и слышно: «Э! Чёртовы куклы! Бочки бездонные!»
<…>
— Эге! Это что там за рожа вылезла, да еще в красном колпаке. Смотри разинул рот и закатил очи. Ну-тко послушаем, что скажет.

Все утихли и обратились к балкону. Точно: один из слуг Папы явился, желая, вероятно, о чём-нибудь донести, но заикался до того, что решительно не мог выговорить слова. По мере усилий, заставлявших его кривлять лице самым странным образом, народ хохотал более и более.

— Ну полно же, — кричали ему… Да и князь-то твой заснул, сердечный, ничего не услышит!

В самом деле, князь-Папа и многие кардиналы, повались друг на друга после обильной попойки, спали на балконе. Народ, насмеявшись и потолковавши, побрел по домам, ибо пора уже была обеденная.



Д. МЕРЕЖКО;ВСКИЙ  —  РОМАН   «АНТИХРИСТ.  ПЁТР I  И  АЛЕКСЕЙ».   РЯДОМ  С  ДОМОМ  ЦАРЕВИЧА  АЛЕКСЕЯ,  находился дом царицы Марфы Матвеевны, вдовы сводного брата Петрова, царя Фёодора Алексеевича. Фёодор умер, когда Петру было десять лет. Восемнадцатилетняя царица прожила с ним в супружестве всего четыре недели. После его смерти она помешалась в уме от горя и тридцать три года проявила в <добровольном> заключении. Никуда не выходила из своих покоев...
<...>
Она оглянулась боязливо, приблизила губы к самому уху его <царевича Алексея>  прошептала: 
— Знаешь ли, внучек, что мне намедни приснилось?  Он сам, во сне ли, в видении ли, не ведаю, а только он сам приходил ко мне, никто другой как он!
— Кто, царица?

— Не разумеешь? Слушай же, как тот сон мне приснился… Лежу я, будто бы на этой самой постели и словно жду чего-то. Вдруг настежь дверь, и входит он. Я его сразу узнала. Рослый такой, да рыжий, а кафтанишка куцый, немецкий; во рту пипка, табачище тянет; рожа бритая, ус кошачий. Подошел ко мне, смотрит и молчит… И тошно мне стало, скучно, так скучно — смерть моя... Перекреститься хочу— рука не подымается, молитву прочесть — язык не шевелится.

Лежу как мертвая. А он за руку меня берет, щупает. Огонь и мороз по спине. Взглянула я на образ, а и образ-то представляется мне разными видами; будто бы не Спасов лик пречистый, а немчин поганый, рожа пухлая, синяя, точно утопленник... А он всё ко мне:

— Больна-де ты, говорит, Марфа Матвеевна, гораздо больна. Хочешь, я тебе моего дохтура пришлю? Да что ты на меня так воззрилась? Аль не узнала?
— Как, говорю, мне тебя не узнать? Знаю. Мало ли мы таких, как ты, видывали!
 — Кто же-де я, — говорит, — скажи, коли знаешь?

— Известно, — говорю, — кто. Немец ты, немцев сын, солдат барабанщик.
Осклабился во всю рожу, порскнул на меня, как кот шальной.
— Рехнулась же ты, видно, старуха, совсем рехнулась! Не немец я, не барабанщик, а боговенчанный царь всея Руси, твоего же покойного мужа царя Феодора сводный брат.

Тут уже злость меня взяла. Так бы ему в морду и плюнула, так бы и крикнула: пёс ты, собачий сын, самозванец, Гришка Отрепьев, анафема — вот ты кто! — Да ну его, — думаю, — к шуту. Что мне с ним браниться? И плюнуть-то на него не стоит. Ведь это мне только сон, греза нечистая попущением Божиим мерещится. Дуну, и сгинет, рассыплется. 
—Пётр, — говорит, — имя моё.

Как сказал он: "Пётр", так меня ровно что и осенило. Э, думаю, так вот ты кто! Ну, погоди же. Да не будь дура, языком не могу, так хоть в уме творю заклятие святое: "В р а г   с а т а н а!  отгонись от меня в места пустые, в леса густые, в пропасти земные, в моря бездонные, на горы дикие, бездомные, безлюдные, иде же не пресещает свет лица Господня! Рожа окаянная! изыде от меня в тартарар, в ад кромешный, в пекло преисподнее. Аминь! Аминь! Аминь! Рассыпься! Дую на тебя и плюю".

 Как прочитала заклятье, так он и сгинул, точно сквозь землю провалился — нет от него и следа, только табачищем смердит. Проснулась Я… Встала я, пошла в молельную, пала перед образом Владычицы Пречистой Влахернския Божией Матери, да как вспомнила и вздумала обо всем, тут только и уразумела, кто это был.
 
       Царевич давно уже понял, что приходил к ней отец не во сне, а наяву. И вместе с тем чувствовал, как бред сумасшедшей передается ему, заражает его.
 — Кто ж это был, царица? — повторил он с жадным и жутким любопытством.
 — Не разумеешь? 
<…>
 — Аль забыл, что...  о втором пришествии сказано: "во имя Симона Петра имеет быть гордый князь мира сего — Антихрист". Слышишь? Имя его — Пётр. Он самый и есть!
       Она уставила на него глаза свои, расширенные ужасом, и повторила задыхающимся шепотом:
 — О н  с а м ы й  и  е с т ь. Пётр—антихрист... А н т и х р и с т!


       "ГЛУПЦЫ!" — ПОДУМАЛ  СО  СПОКОЙНЫМ  ПРЕЗРЕНИЕМ  (ПЁТР) . Да разве мог бы он сделать то, что сделал, без помощи Божьей?  И как ему не верить в Бога, когда Бог — вот Он — всегда с ним, от младенческих лет до сего часа.  И пытая совесть свою, как бы сам себя исповедуя, припоминал всю свою жизнь.  Не Бог ли вложил ему в сердце желанье учиться?


Д. МЕРЕЖКОВСКИЙ  —  РОМАН   «АНТИХРИСТ.  ПЁТР I  И  АЛЕКСЕЙ» частично создан как изложенные в дневниках мнения разных лиц: «ДНЕВНИК  ФРЕЙЛИНЫ  АРНГЕЙМ»  (фрейлина супруги царевича Алексея Петровича — Шарлотты Кристины Брауншвейг-Вольфенбиттельской):

      РАЗДАЛСЯ  ПУШЕЧНЫЙ  ВЫСТРЕЛ,  и мы должны были спешить собираться на увеселительную прогулку по Неве — водяную ассамблею.  Здесь так заведено, что по выстрелу и флагам, вывешенным в разных концах города, все барки, верейки, яхты, торншхоуты и буеры должны собираться у крепости. За неявку штраф. Мы тотчас отправились на нашем буере с десятью гребцами и долго разъезжали с прочими лодками взад и вперед по Неве, постоянно следуя за адмиралом, не смея ни отставать, ни обгонять, тоже под штрафом — здесь штрафы на все. Играла музыка — трубы и валторны. Звуки повторяло эхо крепостных бастионов.
<…>
ЦАРЬ,  СО  ВСЕМ  СВОИМ  СЕМЕЙСТВОМ  в особом буере  <лёгкая лодка>  стоял у руля и правил. Царица и принцессы в канифасных кофточках*, красных юбках и круглых клеенчатых шляпах — всё "на голландский манер" — настоящие саардамские корабельщицы. "Я  п р и у ч а ю  с е м е й с т в о  м о ё  к  в о д е, — говорит царь, — кто хочет жить со мною, тот должен бывать часто на море". Он почти всегда берет их с собою в плаванье, особенно в свежую погоду, запирает наглухо в каюту и все лавирует против ветра, пока хорошенько не укачает их и, salvo honore, не вырвет — тут только он доволен…
____________

*Канифас (от нидерл. kanefas — канва) — устаревшее название льняной, рельефной полосатой ткани. В России впервые такое название встречается в Уставе морском в редакции 1724 г. («Устав морский о всем, что касается к доброму управлению, в бытность флота на море…»). Из канифаса шили мужскую и женскую одежду.
______________

    ПРИСУТСТВОВАЛИ  В  АДМИРАЛТЕЙСТВЕ  при спуске большого семидесятипушечного корабля. Царь, одетый, как простой плотник, в красной вязаной фуфайке, запачканной дегтем, с топором в руках, лазил между подпорками под самый киль, осматривая, все ли в порядке, не обращая внимания на опасность -- недавно, при спуске, два человека были убиты.

"Т р у ж у с ь, как  Н о й, над  к о в ч е г о м  Р о с с и и", — припомнились мне слова царя. Сняв шляпу перед великим адмиралом, как подчиненный перед начальником, он спросил, пора ли начинать, и получив приказание, сделал первый удар топором. Сотни других топоров начали рубить подпорки; в то же время снизу отдернули балки, державшие корабль со всех сторон на штапеле. Он скользил с намазанных жиром полозьев, сначала медленно, потом полетел, как стрела, так что полозья сломались вдребезги, и поплыл по воде, качаясь и впервые рассекая волны, при громе музыки, пушечной пальбы и кликах народа.

       Мы сели на шлюпки и поехали на новый корабль. Царь был уже там. Переодевшись в мундир морского шаутбенахта* — чин, в котором он теперь состоит — со звездою и голубою орденскою лентою через плечо, принимал он гостей. Стоя на палубе, окрестили новорожденного первым кубком вина. Царь произнес речь. Вот отдельные слова, которые мне припоминаются:

— НАШ  НАРОД,  КАК  ДЕТИ,  которые за азбуку не примутся, пока приневолены не будут, и которым сперва досадно кажется, а как выучатся, то благодарят, — что ясно из всех нынешних дел: не все ли невольно сделано? и уже благодарение слышится за многое, от чего и плод произошел. Не приняв горького, не видать и сладкого...
— Не корми калачом, да не бей в спину кирпичом! — заметил один из шутов, старых бояр, должно быть, уже пьяный, своему соседу на ухо, шепотом...

 — ИМЕЕМ,  —  ПРОДОЛЖАЛ  ЦАРЬ  —  образцы других просвещённых в Европе народов, которые также начинали с малого. Пора и нам за свое приниматься, сперва за малое, а потом будут люди, кои не оставят и великих дел. Ведаю, что сам не совершу и не увижу сего, ибо долгота дней ненадежна. — Однако начну, да будет другим после меня легче сделать. А с нас довольно ныне и сей единой славы, что мы начинаем...

       Я любовалась царем. Он был прекрасен… Спустились в каюты. <…> Длинные узкие столы, расположенные в виде подковы, уставлены были холодными закусками, острыми соленьями и копченьями, возбуждающими жажду. Еда дешёвая, вина дорогие. На подобные празднества царь выдает из собственной казны Адмиралтейству тысячу рублей, — пo здешнему, деньги огромные. Садились, как попало, без соблюдения чинов, простые корабельщики рядом с первыми сановниками.

На одном конце стола восседал шутовской князь-папа, окруженный кардиналами. Он возгласил торжественно:
— Мир и благословение всей честной кумпании! Во имя Отца Бахуса, и Сына Ивашки Хмельницкого, и Духа Винного причащайтесь! Пьянство Бахусово да будет с вами!
 — А м и н ь!  —  о т в е т и л   ц а р ь…
<…>
 Каждый тост сопровождался пушечным залпом. Палили так, что стекла на одном окне разбились.

 Пьянели тем скорее, что в вино тайком подливали водку… Скидывали камзолы, срывали друг с друга парики насильно. Одни обнимались и целовались, другие ссорились, в особенности, первые министры и сенаторы, которые уличали друг друга во взятках, плутовствах и мошенничествах.
 <…>
ЦАРЬ  СЛУШАЛ  ВНИМАТЕЛЬНО. Таков у него обычай: когда уже всё пьяно, ставится двойная стража у дверей с приказом не выпускать никого; в то же время царь, который сам, сколько бы ни пил, никогда не пьянел, нарочно ссорит и дразнит своих приближенных; из пьяных перебранок часто узнает то, чего никогда иначе не узнал бы. По пословице: когда воры бранятся, крестьянин получает краденый товар. Пир становится розыском.

    Кто-то, шагая прямо через стол, попал сапогом в блюдо с рыбным студнем. Этот самый студень царь только что совал насильно в рот государственному канцлеру Головкину, который терпеть не мог рыбы; денщики держали его за руки и за ноги; он бился, задыхался и весь побагровел. Бросив Головкина, царь принялся за ганноверского резидента Вебера; ласкал его, целовал, одною рукою обнимал ему голову, другою — держал стакан у рта, умоляя выпить. Потом, сняв с него парик, целовал то в затылок, то в маковку...  Говорят, причиной всех этих нежностей было желание царя выпытать у резидента какую-то дипломатическую тайну. <…>
______________________________

П р и м е ч а н и е. В юности Пётр предавался пьяным оргиям со своими товарищами. В гневе он мог избить приближённых. Жертвами своих злых шуток он избирал «знатных персон» и «старых бояр» — как сообщает князь Куракин, «людей толстых протаскивали сквозь стула, где невозможно статься, на многих платья дирали и оставляли нагишом…». Созданный Петром Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор занимался глумлением над всем, что в обществе почиталось как исконно-бытовые или морально-религиозные устои.
_______

*Шаутбена;хт (нидерл. — «в ночь смотрящий») — первично адмиральский военно-морской чин в Нидерландах (четвёртый, после адмирала, лейтенант-адмирала и вице-адмирала), соответствующий генерал-майору, а в других флотах мира — контр-адмиралу. До XVII века шаутбенахтом называли любого рангом ниже вице-адмирала старшего офицера флота, ответственного за несение ночной службы.
____________________________________________


ЧЕМ  БОЛЬШЕ  НАБЛЮДАЮ  НРАВ  ЭТОГО  ГОСУДАРЯ,  ТЕМ  БОЛЬШЕ  ЕМУ  УДИВЛЯЮСЬ".  1 октября видела, как царь в адмиралтейской кузнице ковал железо. Придворные служили ему, разводили огонь, раздували меха, носили уголья, марая шёлк и бархат шитых золотом кафтанов.

— ВОТ  ОНО — ЦАРЬ  ТАК  ЦАРЬ!  Даром хлеба не ест. Лучше бурлака работает! — сказал один из стоявших тут простых рабочих. Царь был в кожаном переднике, волосы подвязаны бечевкою, рукава засучены на голых, с выпуклыми мышцами, руках, лицо запачкано сажею. Исполинского роста кузнец, освещенный красным заревом горна, похож был на подземного титана. Он ударял молотом по раскаленному добела железу так, что искры сыпались дождем, наковальня дрожала, гудела, как будто готовая разлететься вдребезги.
 
— Ты хочешь, государь, сковать из Марсова железа новую Россию; да тяжело молоту, тяжело и наковальне! - вспомнились мне слова одного старого боярина.
_________________

"ВРЕМЯ  ПОДОБНО  ЖЕЛЕЗУ  ГОРЯЧЕМУ,  КОТОРОЕ,  ЕЖЕЛИ  ОСТЫНЕТ,  НЕ  УДОБНО  КОВАНИЮ  БУДЕТ", — говорит царь.

       И, кузнец России, он кует её, пока железо горячо. Не знает отдыха, словно всю жизнь спешит куда-то. Кажется, если б и хотел, то не мог бы отдохнуть, остановиться. Убивает себя лихорадочною деятельностью, неимоверным напряжением сил, подобным вечной судороге. Врачи говорят, что силы его надорваны, и что он проживет недолго. Постоянно лечится железными Олонецкими водами, но при этом пьет водку, так что лечение только во вред.
_______________


ПЕРВОЕ  ВПЕЧАТЛЕНИЕ  ПРИ  ВЗГЛЯДЕ  НА  НЕГО — СТРЕМИТЕЛЬНОСТЬ.  Он весь — движение. Не ходит, а бегает. <…>  "В р е м я  яко с м е р т ь, — повторяет царь. — Пропущение времени смерти невозвратной подобно". Его стихии — огонь и вода. Он их любит, как существо, рожденное в них: воду — как рыба, огонь — как Саламандра. Страсть к пушечной пальбе, ко всяким опытам с огнем, к фейерверкам. Всегда сам их зажигает, лезет в огонь; однажды при мне спалил себе волосы. Говорит, что приучает подданных к огню сражений. Но это только предлог: он просто любит огонь.
<…>
Иногда кажется, что в нем слились противоречия двух родных ему стихий — воды и огня — в одно существо, странное, чуждое — не знаю, доброе или злое, божеское или бесовское — но нечеловеческое.  <…>  Настоящий дикарь - каннибал. В просвещенном европейце — русский леший.

Дикарь и дитя... Никогда не забуду, как на сельской ярмарке близ Вольфенбюттеля герой Полтавы ездил верхом на деревянных лошадках дрянной карусели, ловил медные кольца палочкой и забавлялся, как маленький мальчик. <…> Иногда почти невозможно решить, где в этих шутках кончается детская резвость и начинается зверская лютость.
 
       Вместе с дикою застенчивостью — дикое бесстыдство, особенно с женщинами… "Il faut que Sa Majeste ait dans ie corps une legion de demons de luxure. Мне кажется, что в теле его величества -- целый легион демонов похоти", — говорит лейб-медик Блюментрост…  По выражению одного русского у царя — "политическое снисхождение к плотским грехам". Чем больше грехов, тем больше рекрут, а они ему нужны...
    <…>
 КОГДА  ОДНАЖДЫ  В  ЗДЕШНЕЙ  КУНСТКАМЕРЕ  учёный немец показывал царице <Екатерине I> опыты с воздушные насосом, и под хрустальный колокол была посажена ласточка, царь, видя, что задыхавшаяся птичка шатается и бьется крыльями, сказал:
— Полно, не отнимай жизни у твари невинной; она — не разбойник.
— Я думаю, детки по ней в гнезде плачут! — прибавила царица; потом, взяв ласточку, поднесла ее к окну и пустила на волю.
_______________


ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЙ  ПЁТР!   Как это странно звучит. А между тем, в тонких, нежных, почти женственных губах его, в пухлом подбородке с ямочкой, что-то похожее на чувствительность...  Не в этот ли самый день издан был страшный указ:  "Его Царское Величество усмотреть соизволил, что у каторжных невольников, которые присланы в вечную работу, ноздри выняты малознатны; того ради Его Царское Величество указал вынимать ноздри до кости, дабы, когда случится таким каторжным бежать, — везде утаиться было не можно, и для лучшей поимки были знатны".
     Или другой указ в Адмиралтейском Регламенте:  "Ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет".
<…> 
"Это человек и очень хороший, и очень дурной", — сказал о нем кто-то.   А я повторяю еще раз: лучше ли он, хуже ли людей, не знаю, но мне иногда кажется, что  ОН — НЕ  СОВСЕМ  ЧЕЛОВЕК.
 
ЦАРЬ  НАБОЖЕН.  Сам читает Апостол на клиросе, Апостол-- часть Нового Завета, включающая Деяния св. Апостолов, Послания св. Апостолов и Апокалипсис (Откровение). поет так же уверенно, как попы, ибо все часы и службы знает наизусть. Сам сочиняет молитвы для солдат.   

Иногда, во время бесед о делах военных и государственных, вдруг подымает глаза к небу, осеняет себя крестным знамением и произносит с благоговением из глубины сердца краткую молитву:  "Б о ж е,   н е   о т н и м и   м и л о с т ь   Свою от нас впредь!"…    Это не лицемерие. Он, конечно, верит в Бога, как сам говорит,  "у п о в а е т   н а   к р е п к о г о   в   б р а н я х   Господа".   Но иногда кажется, что Бог его — вовсе не христианский Бог, а древний языческий Марс или сам рок — Немезида.

 Если был когда-нибудь человек, менее всего похожий на христианина, то это Пётр. Какое ему дело до Христа?  Какое соединение между Марсовым железом и Евангельскими лилиями?  Рядом с набожностью кощунство…   <…>   …Кощунство, впрочем, — бессознательное, детское и дикое, так же, как и все его остальные шалости. …   <…>   Царь говорит:  "Я   с о з д а м   н о в у ю   п о р о д у   л ю д е й!"


Д. МЕРЕЖКОВСКИЙ  —  РОМАН   «АНТИХРИСТ.  ПЁТР I  И  АЛЕКСЕЙ».   НАВОДНЕНИЕ  В  ПЕТЕРБУРГЕ (около 1715 г. – в романе точно не указано).

ПЁТР I : «В  ПРОСТОЙ  ШКИПЕРСКОЙ  КУРТКЕ,  в кожаных высоких сапогах, с развевающимися волосами, -- шляпу только что сорвало ветром -- исполинский Кормчий глядел на потопленный город — и ни смущения, ни страха, ни жалости не было в лице его, спокойном, твердом, точно из камня изваянном — как будто, в самом деле, в этом человеке было что-то нечеловеческое, над людьми и стихиями властное, сильное, как рок. Люди смирятся, ветры утихнут, волны отхлынут — и город будет там, где он велел быть городу...   <...> " Несколько дней спустя, когда обычный вид Петербурга уже почти скрыл следы наводнения, Пётр писал в шутливом послании к одному из птенцов своих:

       "Н а   п р о ш л о й   н е д е л е  ветром вест-зюйд-вестом  <Юго-западный ветер>.. такую воду нагнало, какой, сказывают, не бывало. У меня в хоромах было сверху пола 21 дюйм  <по разным еркам около 3,5 см.: всего — около метра>;  а по огороду и по другой стороне улицы свободно ездили в лодках. И зело было утешно смотреть, что люди по кровлям и по деревьям, будто во время потопа сидели, не только мужики, но и бабы. Вода, хотя и зело велика была, а беды большой не сделала". 
<...>
ПЁТР  ЗАБОЛЕЛ. Простудился во время наводнения, когда, вытаскивая из подвалов имущество бедных, стоял по пояс в воде. Сперва не обращал внимания на болезнь, перемогался на ногах; но 15 ноября слег, и лейб-медик Блюментрост объявил, что жизнь царя в опасности…».
___________________

   
ПЁТР  ВСТАЛ  РАНО.  "Ещё черти в кулачки не били", — ворчал сонный денщик, затоплявший печи. Ноябрьское черное утро глядело в окна. При свете сального огарка, в ночном колпаке, халате и кожаном переднике, царь сидел за токарным станком и точил из кости паникадило в собор Петра и Павла, за полученное от Марциальных вод облегчение болезни; потом из карельской березы — маленького Вакха с виноградною гроздью — на крышку бокала. Работал с таким усердием, как будто добывал этим хлеб насущный.

       В половине пятого пришел кабинет-секретарь... Царь... начал диктовать указы о коллегиях, учреждаемых в России по совету Лейбница*, "п о   о б р а з ц у   и прикладу других политизованных государств".  "К а к   в   ч а с а х   одно колесо приводится в движение другим, — говорил философ царю, — так в великой государственной машине одна коллегия должна приводить в движение другую, и если все устроено с точною соразмерностью и гармонией, то стрелка жизни непременно будет показывать стране счастливые часы".
 
       Пётр любил механику, и его пленяла мысль превратить государство в машину. Но то, что казалось легким в мыслях, оказывалось трудным на деле. Русские люди не понимали и не любили коллегий, называли их презрительно калегами и даже калеками.  Царь пригласил иностранных ученых и "в правостях искусных людей". Они отправляли дела через толмачей. Это было неудобно. Тогда посланы были в Кенигсберг русские молодые подьячие "для научения немецкому языку, дабы удобнее в коллегиум были, а за ними надзиратели, чтоб не  “гуляли". Но надзиратели гуляли вместе с надзираемыми.
____________________

ЦАРЬ  ДАЛ  УКАЗ: "В с е м   к о л л е г и я м   надлежит ныне на основании шведского устава сочинить во всех делах и порядках регламент по пунктам; а которые пункты в шведском регламенте не удобны, или с ситуациею здешнего государства несходны, оные ставить по своему рассуждению". Но своего рассуждения не было, и царь предчувствовал, что в новых коллегиях дела пойдут так же, как в старых приказах... 

Денщик доложил о переводчике чужестранной коллегии, Василии Козловском. Вошёл молодой человек, бледный, чахоточный. Пётр отыскал в бумагах и отдал ему перечеркнутую, со многими отметками карандашом на полях, рукопись — трактат о механике.
 — Переведено плохо, исправь.

 — Ваше величество! — залепетал Козловский, робея и заикаясь. — Сам творец той книги такой стилус положил, что зело трудно разуметь, понеже писал сокращенно и прикрыто.... А мне за краткостью ума моего невозможно понять.

ЦАРЬ  ТЕРПЕЛИВО  УЧИЛ  ЕГО.
 — …Самый смысл выразумев, на свой язык уже так писать, как внятнее, только храня то, чтоб дела не проронить, а за штилем их не гнаться. Чтоб не праздной ради красоты, но для пользы было, без излишних рассказов, которые время тратят и у читающих охоту отнимают. Да не высоким славянским штилем, а простым русским языком пиши, высоких слов класть ненадобно.  Как говоришь, так и пиши, просто. Понял?
 
— Точно так, ваше величество! — ответил переводчик, как солдат по команде, и понурил голову с унылым видом, как будто вспомнил своего предшественника, тоже переводчика иностранной коллегии...  который, отчаявшись... и убоясь царского гнева, перерезал себе жилы.
— Ну, ступай с Богом. Явись же со всем усердием.
________________________



       ПУТЬ  В  ИНДИЮ,  СОЕДИНЕНИЕ  ЕВРОПЫ  С  АЗИЕЙ  БЫЛО  ДАВНЕЮ  МЕЧТОЙ  ПЕТРА. <…>  "…Царь  может  СОЕДИНИТЬ  Китай  с  Европою", — предсказывал Лейбниц*. "Завоеваниями царя в Персии основано будет государство сильнее Римского", — предостерегали своих государей иностранные дипломаты. "Царь, как другой Александр, старается всем светом завладеть", — говорил султан. Петр достал и развернул карту земного шара, которую сам начертил однажды, размышляя о будущих судьбах России; надпись Европа — к западу, надпись Азия — к югу, а на пространстве от Чукотского мыса до Немана и от Архангельского до Арарат — надпись Россия — такими же крупными буквами, как Европа, Азия.

"В с е  о ш и б а ю т с я, — говорил он, — н а з ы в а я   Россию г о с у д а р с т в о м, она  ч а с т ь  с в е т а".  Но тотчас, привычным усилием воли, от мечты вернулся к делу, от великого к малому.

       Начал диктовать указы о "месте, приличном для навозных складов"; о замене рогожных мешков для сухарей на галеры — волосяными…  <…>  Перелистывал записную книжку, проверяя, не забыл ли чего-нибудь нужного?.. <…>  Сочинить самому молитву для солдат: "Боже великий, вечный и святый, и проч."…
Дневник Петра напоминал дневники Леонардо да Винчи.  В шесть часов утра стал одеваться. Натягивая чулки, заметил дыру. Присел, достал иголку с клубком шерсти и принялся чинить. Размышляя о пути в Индию, по следам Александра Македонского, штопал чулки.
_______________

*Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646—1716) — немецкий философ, логик, математик, механик, физик, историк, дипломат. Основатель и первый президент Берлинской Академии наук. Лейбниц познакомился с русским царём Петром I во время путешествия того по Европе в 1697 году. Их беседы привели к созданию  Академии наук в Петербурге и послужило началом развития научных исследований в России по западноевропейскому образцу.

Высокого мнения о Петре Лейбниц писал о нём «Покровительство наукам всегда было моей главной целью, только недоставало великого монарха, который достаточно интересовался бы этим делом...»

Мережковский через одного из ищущих истину персонажей указывает на разлад образования по западному образцу со старинной верой: «"Природа полна жизни, — утверждал Лейбниц в своей "Монадологии".  — Я докажу, что причина всякого движения — дух, а дух — живая монада, которая состоит из идей, как центр из углов". Монады соединены предустановленной Богом гармонией в единое целое. "Мир — Божьи часы…". Опять, вместо жизни — машина, вместо Бога — механика, — подумал Тихон, и опять ему стало страшно. Но всех страшнее, потому что всех яснее, был Спиноза. Он договаривал то, что другие не смели сказать:
 
       "Утверждать воплощение Бога в человеке — так же нелепо, как утверждать, что круг принял природу треугольника, или квадрата. Слово стало плотью — восточный оборот речи, который не может иметь никакого значения для разума. Христианство отличается от других исповеданий не верою, не любовью, не какими-либо иными дарами Духа Святого, а лишь тем, что своим основанием делает чудо, то есть невежество, которое есть источник всякого зла, и таким образом, самую веру превращает в суеверие". Спиноза обнаружил тайную мысль всех новых философов: или со Христом — против разума; или с разумом -- против Христа…»
________________________


В  АДМИРАЛТЕЙСТВЕ  «ПЁТР  ОБХОДИЛ И  ОСМАТРИВАЛ ВСЁ. Проверял в оружейной палате, точно ли записан калибр чугуных ядер и гранат, сложенных пирамидами под кровлями, "дабы ржа не брала"; налиты ли внутри салом флинты и мушкеты... <...>  В пеньковых амбарах брал из бунтов горсти пеньки между колен, тщательно рассматривал, встряхивал и разнимал по-мастерски.

 — Канаты корабельные становые дело великое и… делать надлежит из самой доброй и здоровой пеньки. Ежели канат надежен, кораблю спасение, а ежели худ, кораблю и людям погибель.

       Всюду слышались гневные окрики царя на поставщиков и
подрядчиков:
— Вижу я, в мой отъезд всё дело раковым ходом пошло! Принуждён буду вас великим трудом и непощадным штрафом живота паки в порядок привесть. Погодите, задам я вам памятку, до новых веников не забудете!

       Длинных разговоров не терпел. Важному иностранцу, который говорил долго о пустяках, плюнул в лицо, выругал его матерным словом и отошел. Плутоватому подьячему заметил:
— Ч е г о   н е   д о п и ш е ш ь   н а   б у м а г е,   т о   я   т е б е   д о п и ш у   н а   с п и н е!
______________________


СТАРШИЙ  СЫН  ПЕТРА I,  НАСЛЕДНИК  РОССИЙСКОГО  ПРЕСТОЛА,  ЦАРЕВИЧ  АЛЕКСЕЙ  ПЕТРОВИЧ  (1690—1718)  —  после очередного конфликта с отцом в 1716 бежал из Росии в Вену. Царь по этому поводу думает:

“КАМЕНЬ  ВО  ОСНОВАНИЕ  САНКТ - ПИТЕРБУРХА  ПОЛОЖЕН.  Отселе в Питербурхе спать будет покойно". Этот город, созданный, наперекор стихиям, среди болот и лесов —  "я к о   д и т я   в  к р а с о т е  растущее, святая земля. Парадиз, рай Божий" — не есть ли тоже великое чудо Божие, знаменье милости Божией к нему — уже непрестанное, явное, пред лицом грядущих веков? И вот теперь, когда почти все сделано, — рушится все. Бог отступил, покинул его; Дав победы над врагами внешними, поразил внутри сердца, в собственной крови и плоти его — в сыне.*

 Самые страшные союзники сына — не полки чужеземные, а кишащие внутри государства полчища, плутов, тунеядцев, взяточников и всяких иных непотребных людишек. По тому, как шли дела в последний отъезд его из России, Пётр видел, как они пойдут, когда его не станет: за эти несколько месяцев все заскрипело, зашаталось, как в старой гнилой барке, севшей на мель, под штормом.

  "Я в и л о с ь   в о р о в с т в о   п р е в е л и к о е".  О взяточниках следовали указы за указами, один жестче другого. Почти каждый начинался словами: "е ж е л и  к т о   п р е з р и т   сей наш последний указ…", но за этим последним следовали Другие с теми же угрозами и прибавлением, что последний.

ИНОГДА  ОПУСКАЛИСЬ  У  НЕГО  РУКИ  В  ОТЧАЯНЬИ.  Он чувствовал страшное бессилие. Один против всех. Как большой зверь, заеденный насмерть комарами да мошками. Видя, что ничего не возьмешь силою, прибегал к хитростям. Поощрял доносы. Учредил особую должность фискалов. Тогда началась по всей стране кляуза и ябеда. "Фискалы ничего не смотрят, живут, как сущие тунеядцы, и покрывают друг друга, потому что у них общая компания".

Плуты доносят на плутов, доносчики — на доносчиков, фискалы — на фискалов...   Гнусная пропасть, бездонная помойная яма. Авгиевы конюшни, которых никакой Геркулес не вычистит. Все течет грязью, расползается, как в оттепель. Выходит наружу "древняя гнилость". Такой смрад по всей России — как после сражения под Полтавою, откуда армия должна была уйти, потому что люди задыхались от смрада бесчисленных трупов. Тьма в сердцах, потому что тьма в умах… Ничего никакими указами и тут не поделаешь...
____________
 
ОДНАЖДЫ  СЛЫШАЛ  ОН  <ПЁТР I> от голландского шкипера старинное предание: корабельщики видели среди океана неведомый остров, причалили, высадились и развели костер, чтобы сварить пищу; вдруг земля заколебалась, опустилась в воду, и они едва не утонули: то, что казалось им островом, было спиною спящего кита. Всё новое просвещение России не есть ли огонь, разведенный на спине Левиафана, на косной громаде спящего народа?
<...>
 — Для чего ты мучишь раба Твоего? — повторял слова Моисея к Богу. <…> Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня. Когда Ты так поступаешь со мною, то лучше умертви меня, если я и не нашел милости пред очами Твоими, чтоб мне не видеть бедствия моего. — Вдруг опять вспомнил сына и почувствовал, что вся эта страшная тяжесть, мёртвая косность России — в нём, в нем одном — в сыне!

Наконец, неимоверным усилием воли овладел собою, позвал денщика, оделся, сел в шлюпку и вернулся во дворец, где ожидали его вызванные по делу о плутовстве и взятках сенаторов. Князь Меншиков, князья Яков и Василий Долгорукие, Шереметев, Шафиров, Ягужинский, Головкин, Апраксин и прочие теснились в маленькой приемной… Все были в страхе. Помнили, как года два назад двух взяточников… публично секли кнутом, жгли им языки раскаленным железом.

 Передавались шепотом странные слухи: будто бы офицеры гвардии и другие военные чины назначены судьями сенаторов. Но за страхом была надежда, что минует гроза, и всё пойдет по-старому. Успокаивали изречения древней мудрости: "к т о  п р е д  Б о г о м  не грешен, кто пред царем не виноват? 
<...>

ВОШЁЛ  ПЁТР.  Лицо его было сурово и неподвижно; только глаза блестели, да в левом углу рта была легкая судорога. Ни с кем не здороваясь… обратился он к сенаторам с речью, видимо заранее обдуманной:

 — Господа Сенат! Понеже я писал и говорил вам сколько крат о нерадении вашем и лакомстве, и презрении законов гражданских; но ничего слова не пользуют, и все указы в ничто обращаются; того ради, ныне… в последний подтверждаю: всуе законы писать, когда их не хранить, или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти, чего нигде в свете так нет, как у нас. Что же из сего последует?

Видя воровство ненаказанное, редкий кто не прельстится — и так мало-помалу все в бесстрашие придут, людей разорят. Божий гнев подвигнут, и сие паче партикулярной измены может быть всему государству не токмо бедство, но и конечное падение. Того ради, надлежит взяточников так наказывать, яко бы кто в самый бой должность свою преступил, или как самого государственного изменника...
_____________

 Он говорил, не глядя им в глаза. Опять чувствовал свое бессилие. Все слова, как об стену горох. В этих покорных, испуганных лицах, смиренно опущенных глазах всё та же мысль: "Грешный честен, грешный плут, яко все грехом живут".

— ОТНЫНЕ  ЧТОБ  НИКТО  НЕ  НАДЕЯЛСЯ  НИ  НА  КАКИЕ  СВОИ  ЗАСЛУГИ!  —  заключил Пётр, и голос его задрожал гневом. Сим объявляю: вор, в каком бы звании ни был, хотя б и сенатор, судим быть имеет военным судом...
 
— Нельзя тому статься! — заговорил князь Яков Долгорукий* грузный старик, с длинными белыми усами на одутловатом, сизо-багровом лице, с детски-ясными глазами, которые смотрели прямо в глаза царю. — Нельзя тому статься, государь, чтоб солдаты судили сенаторов. Не токмо чести нашей, но и всему государству Российскому сим афронт учинишь неслыханный!
 
 — Прав князь Яков! — вступился Борис, Шереметев, рыцарь Мальтийского ордена*** — Ныне вся Европа российских людей за добрых кавалеров почитает. Для чего же ты бесчестишь нас, государь, кавалерского звания лишаешь? Не все же воры...

— КТО  НЕ  ВОР  —  ИЗМЕННИК! — крикнул Петр, с лицом, искаженным яростью. — Аль думаешь, не знаю вас? Знаю, брат, вижу насквозь! Умри я сейчас — ты первый станешь за сына моего, злодея! Все вы с ним заодно! — Но опять неимоверным усилием воли победил свой гнев. Отыскал глазами в толпе князя Меншикова и проговорил глухим, сдавленным, но уже спокойным голосом:  Александра, ступай за мною!

       Они вместе вышли в токарную. Князь, маленький, сухонький, с виду хрупкий, на самом деле, крепкий как железо, подвижный как ртуть, с худощавым, приятным лицом, с необыкновенно живыми, быстрыми и умными глазами, напоминавшими того уличного мальчишку-разносчика, который некогда кричал:  "Пироги подовы!"  —  юркнул в дверь за царем, весь съежившись, как собачонка, которую сейчас будут бить.
<...>
Но, по мере того, как из-за дверей слышался гневный голос царя и однообразно-жалобный голос Меншикова -- слов нельзя было разобрать — все успокаивались. Иные даже злорадствовали: светлейшему-де не впервой: кости у него крепкие — с малых лет к царской дубинке привык...

       Вдруг за дверью послышался шум, крики, вопли. Обе половинки двери распахнулись, и вылетел Меншиков. Шитый золотом кафтан его был разодран; голубая андреевская лента в клочьях, ордена и звезды на груди болтались, полуоторванные; парик из царских волос — некогда Пётр в знак дружбы дарил ему свои волосы, каждый раз, когда стригся — сбит на сторону; лицо окровавлено. За ним гнался царь с обнаженным кортиком и с неистовым криком:
— Я тебя, сукин сын!..

— Петинька! Петинька! — раздался голос царицы, которая, как всегда, в самую нужную минуту точно из-под земли выросла.
 Она удержала его на пороге… и…  прижалась к нему всем телом и уцепилась, повисла у него на шее.
 
— Пусти, пусти! Убью... — кричал он в бешенстве.
       Но она обнимала его всё крепче и крепче, повторяя:
— Петинька! Петинька! Господь с тобою, друг мой сердешненький! Брось ножик, ножик-то брось, беды наделаешь...

 Наконец, кортик выпал из рук его. Сам он повалился в кресло. Страшная судорога сводила ему члены... Катенька присела на ручку кресел, обняла ему голову, прижала к своей груди,чала тихонько гладить волосы, лаская, баюкая, как мать — больного ребенка. И мало-помалу, под этою тихою ласкою, он успокаивался. Судорога слабела. Иногда еще вздрагивал всем телом, но все реже и реже. Не кричал, а только стонал, точно всхлипывал, плакал без слез:
 — Трудно, ох, трудно, Катенька! Мочи нет!.. …Никакого помощника. Всё один да один!.. Возможно ли одному человеку? Не только человеку, ниже ангелу!.. Бремя несносное!..

       Стоны становились все тише и тише, наконец, совсем затихли — он уснул. Она прислушалась к его дыханию. Оно было ровно. Всегда после таких припадков он спал очень крепко, так что ничем не разбудишь, только бы от него не отходила Катенька.  <…>  Через час проснулся он бодрым и свежим, как ни в чём не бывало…

_________________
 
П р и м е ч а н и е. — 1.  «Звук голоса Катерины успокаивал Петра; потом она сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почёсывала. Это производило на него магическое действие, он засыпал в несколько минут. Чтоб не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжение двух или трёх часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым...» — из мемуаров графа Геннинг-Фридрих Бассевич (1680—1749) — президента тайного совета герцога Шлезвиг-Голштинского Карла-Фридриха. Бассевич добивался союза с Петром Великим, необходимого герцогству, для защиты от нападений Дании и Швеции. Союз не состоялся, т.к. был невыгоден для России. Зато внимательный к мелочамгерцог Бассевич оставил ценные для истории мемуары!

— 2. «У м р и   я   с е й ч а с — ты первый станешь за сына моего, злодея!» — вопреки собственным обещаниям о помиловании Пётр I  решает казнить вернувшегося сына Алексея ради пользы государства, потому что и Бог-Отец предал на заклание сына своего. Пётр молится «Д а   па д ё т   с и я   к р о в ь   н а   м е н я,  на меня  о д н о г о!  Казни меня. Боже, — помилуй Россию!

В воображении же обманутого Алексея: «О б р а з   о т ц а   д в о и л с я:  как бы в мгновенном превращении оборотня, царевич видел два лица — одно доброе, милое, лицо родимого батюшки, другое — чуждое, страшное, как мертвая маска — лицо зверя. И всего страшнее было то, что не знал он, какое из этих двух лиц настоящее — отца или зверя? Отец ли становится зверем или зверь отцом?»
_________________

* Имеется в виду библейский зверь – один из обликов Антихриста... Негативно относящийся и к царской власти, и сложившейся в России церковной христианской иерархии Мережковский напоказ выставляет: церковными догматами можно обосновать прямо противоположные решения. Кроме того: «А п о с т о л   Павел говорит:  “р а б и,  послушайте господ своих, как и Христа.”  Се, господ со Христом равняет апостол. Но что весьма удивляет нас и как бы адамантовою бронею истину сию утверждает, — того преминуть не можем: не только добрым, но и злым и неверным, и нечестивым властям повиноваться велит Писание...».

Выходит так, что прав Пётр I: при ставшем во главе государства сыне его Алексее все введённые новшества уцничтожились бы, что послужило бы к умалению России, но и новаторво Петра не явлено в романе как приносящее благо.
_____________

**Князь Яков Фёдорович Долгоруков (1639 —1720) — боярин, генерал. Пётр I  назначил князя Я.Ф. Д-ва сенатором. Ознакомившись со шведским государственным строем Долгоруков стал полезным советником. Председатель в Ревизион-коллегии (1717), он был неподкупным контролёром доходов и расходов казны, руководствуясь правилом: «Ц а р ю  — п р а в д а  л у ч ш и й  с л у г а. Служить — так не картавить;  картавить — так не служить». Долгоруковым было раскрыто казнокрадство со стороны столь близких к царю лиц, как А. Д. Меншиков и Ф. М. Апраксин.

 Противник без суда методов расправы — один из немногих Долгорукий осмеливался спорить с Петром I. Однажды во время такого спора царь схватился за кортик, но Долгорукий сказал: «П о с т о й,   г о с у д а р ь!  Ч е с т ь  т в о я  д о р о ж е  мне  м о е й  ж и з н и. Если тебе голова моя нужна, то не действуй руками, а вели палачу отсечь мне голову на площади; тогда ещё подумают, что я казнён за какое-нибудь важное преступление; судить же меня с тобой будет один Бог».
_______________

***Борис Петрович Шереметев (1652—1719) — дипломат, один из первых русских генерал-фельдмаршалов (с 1701 года), граф (с 1706 года). В 1697—1699 годах Шереметев в Европе выполнял дипломатические поручения Петра I. Великий магистр Мальтийского ордена Раймундо де Перельос-и-Рокафуль посвятил посла в рыцари-иоанниты: так он стал первым русским православным почетным кавалером католического Ордена Св. Иоанна Иерусалимского, вернулся он в Россию в немецком платье, вызвав тем восторженный приём царя.

В 1712 Шереметев заявил Петру I  о своём желании постричься в монахи Киево-Печёрской лавры. На что царь не согласился и заменил монастырь женитьбой. С тех пор Ш-в  жил в Киеве и в завещании просил похоронить его в Киево-Печёрской лавре, но Пётр I приказал похоронить Шереметева на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры, тем заставив служить государству своей славой даже мёртвого сподвижника своих дел.

ПЁТР I  ДОПРАШИВАЕТ  СВОЕГО  СЫНА  ЦАРЕВИЧА  АЛЕКСЕЯ.  Образ Екатерины I  если и отражён в литературных источниках, то косвенно в связи с Петром I. Приведённая ниже сцена является художественным вымыслом или прозрением (кто как хочет, пусть так и судит!) Мережковского. Итак, перед объявлением царевича Алексея Петровича государственным преступником:

      В СЕНЯХ  ВСТРЕТИЛСЯ  ЦАРЕВИЧ  С  ГОСУДАРЫНЕЙ.  В голубой андреевской ленте через плечо, с бриллиантовой звездою, в пышном роброне из белои парчи, с унизанным жемчугом и алмазами двуглавым орлом, слегка нарумяненная и набеленная, казалась Катенька молодой и хорошенькой. Встречая гостей, как добрая хозяйка, улыбалась всем своей однообразною, жеманною улыбкою. Улыбнулась и царевичу. Он поцеловал у неё руку. Она похристосовалась в губы, (событие на Пасху) обменялась яичком и хотела уже отойти, как вдруг он упал на колени так внезапно, посмотрел на нее так дико, что она попятилась.
–  Государыня матушка, смилуйся! Упроси батюшку… (о милосердии) Только б уйти от всего, умереть в покое... Смилуйся, матушка, ради светлого праздника!..

       И опять посмотрел на неё так, что ей стало жутко. Вдруг лицо её сморщилось. Она заплакала. Катенька любила и умела плакать: недаром говорили русские, что глаза у неё на мокром месте, а иностранцы, что, когда она плачет, то, хотя и знаешь, в чём дело, –  все-таки чувствуешь себя растроганным...". Но на этот раз она плакала искренно: ей, в самом деле, было жаль царевича. Она склонилась к нему и поцеловала в голову. Сквозь вырез платья увидел он пышную белую грудь с двумя темными прелестными родинками, или мушками. И по этим родинкам понял, что ничего не выйдет.
 
– Ох, бедный, бедный ты мой! Я ли за тебя не рада, Алешенька!.. Да что пользы? Разве он послушает? Как бы еще хуже не вышло... – И, быстро оглянувшись – не подслушал бы кто?! – и приблизив губы к самому уху его, прошептала торопливым шепотом:  Плохо твое дело, сынок, так плохо, что, коли можешь бежать, брось всё и беги.
<...>
Государыня, отойдя от царевича, незаметно смахнула слезинки кружевным платком, обернулась…с прежним веселым лицом и спросила… где государь, почему не идет разговляться.
___________________

ПЕРВЫЙ  ДОПРОС  ЦАРЕВИЧА  АЛЕКСЕЯ  ОТЦОМ.  АЛЕКСЕЙ: «Захохотал он вдруг таким диким хохотом, что дрожь пробежала по телу Петра. Он подумал опять:

 "С у м а с ш е д ш ий !" — и почувствовал то омерзение, подобное нездешнему ужасу, которое всегда испытывал к паукам, тараканам и прочим гадам.  Но в то же мгновение ужас превратился в ярость: ему показалось, что сын смеется над ним, нарочно  "дурака ломает", чтоб запереться и скрыть свои злодейства.
 
— Что ещё больше есть в тебе? — приступил он снова к допросу, как будто не замечая того, что происходит с царевичем.
       Тот перестал хохотать так же внезапно, как начал, откинулся головой на спинку кресла, и лицо его побледнело, осунулось, как у мертвого. Он молча смотрел на отца бессмысленным взором.
 
 — Когда имел надежду на чернь, — продолжал Пётр, возвышая голос и стараясь сделать его спокойным, — не подсылал ли кого к черни о том возмущении говорить, или не слыхал ли от кого, что чернь хочет бунтовать? — Алексей молчал. — Отвечай! — крикнул Пётр, и лицо его передернула судорога.

       Что-то дрогнуло и в лице Алексея. Он разжал губы с усилием и произнёс:
 — Всё сказал. Больше говорить не буду.
       Пётр ударил кулаком по столу и вскочил.
— Как ты смеешь!..

Царевич тоже встал и посмотрел на отца в упор. Опять они стали похожи друг на друга мгновенным и как будто призрачным сходством.
— Что грозишь, батюшка? - проговорил Алексей тихо. — Не боюсь я тебя, ничего не боюсь. Всё ты взял у меня, всё погубил, и душу, и тело. Больше взять нечего.  Разве убить. Ну что ж. убей! Мне всё равно.

И медленная, тихая усмешка искривила губы его. Петру почудилось в этой усмешке бесконечное презрение. Он заревел, как раненый зверь, бросился на сына, схватил его за горло, повалил и начал душить, топтать ногами, бить палкою, всё с тем же нечеловеческим ревом. Во дворце проснулись, засуетились, забегали, но никто не смел войти к царю. <…>

       Царевич лежал на полу без чувств, царь — в креслах, тоже почти в обмороке. Послали за лейб-медиком Блюментростом...  Царевич был избит жестоко, но опасных ран и переломов не было. Он скоро пришёл в себя и казался спокойным. Царю было хуже, чем сыну. Когда его перевели, почти перенесли на руках в спальню, с ним сделались такие судороги, что Блюментрост* опасался паралича…
______________

*Лавре;нтий Лавре;нтьевич Блюментро;ст (1692— 1733) — первый президент Академии наук и художеств (ныне — Российская академия наук), лейб-медик Петра I.

П р и м е ч а н и е.  В романе Мережковыского царевич Алексей умер от последующих пыток, а руки участвовавшего в пытках отца царя Петра оказались запачканы в крови, что следует понимать как своего рода проклятие всем последующим царям из династии Романовых. (Нет достоверных данных о смерти царевича Алексеяумер от пыток?.. был тайно убит, чтобы избежать публичной казни?..) Кончается роман «Антихрист. Пётр и Алексей» словами:  «О с а н н а!  Антихриста победит Христос!» Смерть Петра в этом романе не описана.


АЛЕКСЕЙ   НИКОЛАЕВИЧ   ТОЛСТОЙ (1882 —1945) — РУССКИЙ   И  СОВЕТСКИЙ   ПИСАТЕЛЬ   из рода Толстых. Автор социально-психологических, исторических и научно-фантастических романов, повестей и рассказов, публицистических произведений. Лауреат трёх Сталинских премий первой степени (1941, 1943; 1945 — посмертно).. В 1918 году  А.Н.Толстой опубликует рассказ «День Петра», "разбивающий" образ благого царя..

«ДЕНЬ  ПЕТРА». Начавшаяся в 1914 Первая мировая война захлестнула Россию более насущными для выживания проблемами, чем споры о личности Петра Великого. Первая мировая в 1917 вылилась в Октябрьскую революцию и после - в безжалостную гражданскую войну. На которой отнюдь не призрак Петра Великого водил в атаки участников Белой армии и Красной армии.

Белая гвардия надеялась на помощь Святого Георгия Победоносца. Красные шли за как кровь красным знаменем. Так назваемая Революционная проза описывает бои, проблему выбора между присягой старой рухнувшей системе и Родиной; проблему привычки к убийствам и лютой ненависти к классовому врагу как при служдении любой системе деградацию личности.

Тема не ко времени – так рассуждает большинство. Рассуждая иначе, талант может найти невидимые другим соответствия. Толстой сомневается, соответствовали начинания Петра благу России? В ещё не                построенном Петербурге Пётр живёт в своем маленько домике:

«В  ЕДВА  ЗАБРЕЗЖИВШЕМ  УТРЕННЕМ СВЕТЕ… можно было рассмотреть обрюзгшее, большое лицо в колпаке, пряди темных сальных волос и мятую рубаху, расстегнутую на груди.  Потирая потную грудь, сидящий зевнул; пошарив туфли, сунул в них ноги и обернул голов… И сейчас же за дверью, сквозь которую проник на минуту желтый свет свечей, зашепталось несколько голосов. Сидящий натянул штаны, шерстяные, пахнущие потом чулки, кряхтя поднялся, застегнул на животе вязаный жилет красной шерсти, вздел в рукава байковую коричневую куртку… пригладил пальцами темные волосы и подошел к двери, ступая косолапо и тяжело.

В комнате соседней, более высокой и просторной, с дубовыми балками на потолке, с обшитыми свежим дубом стенами, с небольшим и тяжелым столом, заваленным бумагами, свитками карт, инструментами, отливками железа, чугуна, меди, засыпанным табаком и прожженным, с глобусом и подзорной трубой в углах, с книгами… валяющимися повсюду, -- на подоконнике, стульях и полу, -- в рабочем этом кабинете царя Петра, где ярко пылала изразцовая печь, стояло семь человек. Одни в военных зеленых сюртуках, жмущих под мышками, другие -- в бархатных камзолах. И сюртуки и камзолы, неряшливые, залитые вином, топорщились, сидели мешками. Огромные парики были всклокочены, надеты, как шапки, -- криво, из-под черных буклей торчали собственные волосы -- рыжеватые, русые, славянские…» - семь петровских сподвижников в страхе ожидали кулачной расправы, потому как огрехи да недочёты у каждого найдутся.
________________

«Васька-денщик... принес на подносе водки, огурцов и хлеб. Петр принял заскорузлыми пальцами стакан, медленно выпил водку, вытер губы ладонью и стал грызть огурец. Это был его завтрак. Морщины на лбу разошлись, и рот, красивый, но обезображенный постоянным усилием сдержать гримасу, усмехнулся. <…>  Так началось утро, обычный, буднишний питербурхский денек.
   
 А  ДЕЛА   БЫЛО   МНОГО.   Покончить с воровскими счетами князя Меншикова; написать в Москву его величеству князю-кесарю Ромодановскому, чтобы гнал из Орла, Тулы и Галича в Питербурх плотников и дроворубов, "понеже прибывшие в феврале людишки все перемерли, и гнать паче всего молодых, чтобы на живот и ноги не ссылались, не мерли напрасно"; да написать в Лодийное Поле, "что на недели сам буду на верфи"…  да в Ревель купцу Якову Дилю, чтобы прислал полпива доброго дюжины три, да чесноку связку, да шпику.

Окончив занятия, письма, приказы, регламент -- ехать надо на новую верфь, где строится двухпалубный линейный корабль; побывать на пушечном заводе и на канатном; завернуть по пути к сапожнику Матеусу, окрестить дочь, выпить чарку перцовой, закусив пирогом с морковью, сунуть под подушку роженице-куме рубль серебром; избить до смерти дьяка-вора на соляной заставе; походить по постройкам на набережных и на острове; в двенадцать часов -- обед, и сон -- до трех; отдохнув, ехать в Тайную канцелярию, где… допытывают с пристрастием слово и дело государево. А вечером -- ассамблея по царскому приказу. "Быть всем, скакать под музыку вольно, пить и курить табак, а буди кто не явится -- царский гнев лютый".  Дела было много...»

Строился царский город на краю земли, в болотах, у самой неметчины. Кому он был нужен, для какой муки еще новой надо было обливаться потом и кровью и гибнуть тысячами, -- народ не знал. Но от податей, оброков, дорожных и войсковых повинностей стоном стонала земля. А если кто и заикался от накипевшего сердца… <…> тех неосторожных, заковав руки и ноги в железо, везли в Тайную канцелярию или в Преображенский Приказ, и счастье было, кому просто рубили голову: иных терзали зубьями, или протыкали колом железным насквозь, или коптили живьем.

 Страшные казни грозили всякому, кто хоть тайно, хоть наедине или во хмелю задумался бы: к добру ли ведет нас царь, и не напрасны ли все эти муки, не приведут ли они к мукам злейшим на многие сотни лет? Но думать, даже чувствовать что-либо, кроме покорности, было воспрещено. Так царь Петр, сидя на пустошах и болотах, одной своей страшной волей укреплял государство»
______________

«Д е л а   б ы л о   м н о г о...»   Но как-то перечисленные  дела немного мелочные, а главным делом является вечерние пытки супротивников. Противостоит Петру отец Ваарлам, считающий всё новое ненужными народу. Но что противопоставлят Варлам надвигающемуся новому кроме религиозного фанатизма?! В принципе, в рассказе и Пётр, и Варлам – есть два фаната своих идей, других людей слушать не умеющие.

И в рассказе в целом, и особенно в образе Петра, кроме влияния романа Мережковского «Христос и Антихрист», видно ещё и влияние «Легенды о Великом Инквизиторе» из «Братьев Карамазовых» Достоевского. В отличие от Достоевского и Мережковского, Толстого волнует более удалённый от религии и более земной вопрос: имеет ли право человек взять на свои плечи непосильную тяжесть «одного за всех», если внедряемые новшества не основаны на национальных традициях и попирают человеколюбие? Недаром в конце романа Ваарлама и Петра тянет друг к другу: оба они присвоили себе право решать за всех.

«В а р л а а м   п о т я н у л с я,  к а к   к  р о д н о м у, как к отцу обретенному, как к обреченному на еще большие муки брату своему, но Пётр, уже… пошёл к двери, почти заслонив её всю широкой спиной.  За воротами… он подумал, что день кончен – трудовой, трудный, хмельной. И бремя этого дня и всех дней прошедших и будущих свинцовой тягой легло на плечи ему, взявшему непосильную человеку тяжесть: одного за всех». Деспот может бытьтолько один, поэтому договориться Варлам и Пётр не могут.
______________________


 «ОДИН  ДЕНЬ  ПЕТРА»  написан в 1917-м, и сам Толстой свидетельствует: «С Октябрьской революцией я снова возвращаюсь к прозе и осуществляю первый набросок “Один День Петра”».

Не принявший Октябрьскую революцию Алексей Толстой в 1918 уедет в тогда контролируемую белыми войсками Одессу, а оттуда в эмиграцию. Отсюда ясно, что «Один день Петра» посвящён проблеме деспотической власти и ей вынужденному подчиниться народу. В «Одном дне Петра» намекая на Октябрьскую революцию, Толстой почти предсказал сталинизм. Что и не удивительно, потому как лозунги разные, а механизм насильственной власти одинаков во всех временах.


А.Н. ТОЛСТОЙ   «НА  ДЫБЕ,  ПЬЕСА В  4-х   ДЕЙСТВИЯХ   и  10 -ти   КАРТИНАХ» (1938 – 1940). Эпоха Петра Великого, как и прочие в прошлом «смутные времена», будут привлекать Алексея Толстого до конца творчесского пути. Не потому ли Толстой хотел бы написать о правлении Ивана Грозного и столь же кровавой, сколь Великой французской революции, что внутренние причины общественных «взрывов» всех времён и во всех странах несут в себе нечно общее?

Развеизучение прошлых «взрывов» не моглобы помочь в осмыслении Октябрьской революции?! Какая попытка и была предпринята Толстым в романе «Хождение по мукам». С темой же петровского времени Толстой не сможет расстаться до конца жизни уже не только по собственной воле.

На основе рассказа «Одного дня Петра» Толстой создаст пьесу на «Н а   д ы б е,  п ь е са   в 4-х действиях и 10-ти картинах». Не отрицая закономерность проводимых Петром I  преобразований, Толстой рисует царя - деспота, закономерно вызывающего ненависть в народе. Пьеса была поставлена в 1930 году на сцене МХАТ-2.  О пьесе и спектакле в очень резкой форме высказалась газета «Правда» (1930 11 марта), обвинив автора в «реставрации мережковщины» и буржуазном подходе к историческому процессу:

«Пытаясь преодолеть монархическо-полицейский „исторический“ канон, изображавший Петра в духе самодержавного величия, царственного опрощенства <…> христианского самоотвержения в интересах ближних <…> Толстой проявляет полную неспособность перешагнуть через другой, не менее реакционный образ Петра, сочиненный российским либерализмом… <…> Художественная и идеологическая дефективность спектакля сказывается со всей остротой». «Правда» (Чернявский Л. «Правда» от 1930 11 марта).

Какой же образ царя Петра был угоден советской партийной критике? Такой, который не позволял бы проводить некрасивые аналогии с текущей действительностью. В стране после 1937-го были развёрнуты страшные массовые репрессии, а тут является пьеса с образом царя- любителя пыток. И какое сравнение напрашивается: вся страна на дыбе?!

А.Н.Толстой как никто другой умел приспосабливаться к требованиям властей, при этом каким-то чудом сохраняя собственную самобытность. В одном из интевью Толстой на обвинение ответил, что «в т  о р а я   р е д а к ц и я   п и ш е т с я  в… чисто реалистическом, стиле… по-новому даётся прежде всего фигура самого Петра. Теперь это человек реального действия. В первом варианте Петр попахивал Мережковским. Сейчас я изображаю его как огромную фигуру, выдвинутую эпохой. Новая пьеса полна оптимизма, старая — сверху и донизу насыщена пессимизмом» («Литературный Ленинград», 1934, 26 ноября). Второй вариант пьесы «Петр I» шёл на сцене, но был встречен критикой сдержанно.

Критику устроил только третий вариант. «Пётр Первый», где Толстой (вероятно, в сердцах плюнув!) снял все сцены борьбы против Петра и его реформ, изобразив только положительные стороны его деятельности. Критика тут же признала третий вариант пьесы «правильным» и для советской сцены подходящим. Критика отметила, что теперь народ представлен не как противодействующее реформам Петра начало, а как реальная движущая сила истории. Значит, царь Пётр выполняет волю народа.

Таким образом, советской партийной критике оказался угоден вариант идеализации Петра Первого декабристами. Причина вполне прозрача: дескать, вот теперь Великий Сталин продолжает дело «первого революционера» Петра Великого. Есть, конечно, в высших общественных кругах предатели (царевич Алексей), которых ради общественных интересов необходимо уничтожить. Замечаете, как сия концепция удобна для оправдания репрессий?! На самом же деле, не всё не так просто в пьесе «Пётр Первый», как уверяла критика 1930-1940-х!  Впридачу к таланту хитёр и изворотлив был Толстой!

Где же критика нашла народ, когда его в пьесе нет, кроме нескольких слуг и вышедшей из народа будущей супруги царя Екатерины? Правда, в Полтавской битве участвуют солдаты: народ, значит. Но это со слов Меньшикова (выходец из народа!) и Шереметьева, но битвы на театральной сцене обычно не изображают. Да ещё боярскую дочь Пётр сватает за бывшего крепостного, да разговаривает со стариком из простых людей. Вот и весь в пьесе народ «в массе».

Алексей показан полностью виноватым, да ещё вроде как умом слегка убогим. Это именно в его окружение неоднократно – не излишне ли неоднократно для короткой пьесы?! – называет Петра «антихристом». Образно говоря, в пьесе царь - отец» умывает руки, и приговор Алексею единогласно выносит не народ, но Сенат: «Повинен смерти!» О пытках нет ни слова. При желании можно здесь усмотреть и аналогию, когда сталинское окружение по указке «хозяина» приговаривала кого-нибудь из высшего эшелона.

Пьеса «Пётр Первый» очень хитро построена: непонятным образом между действиями открываются как бы психологические лакуны, куда легко укладываются всё неописанное: царская ярость с побоями, пытки, пьянство на асамблеях; и даже «укладываеся» весь роман Мережковского. Если, конечно, зритель сколь-нибудь был начитан и знал историю. То есть разные категории зрителей на одном и том же спектакле могли видеть разные пьесы. Это, видимо, тоже прибавляло пьесе сценической популярности, а она была весьма популярна.

Впервые пьеса А.Н. Толстого «Пётр Первый» поставлена на сцене Академического театра драмы имени А.С. Пушкина 10 апреля 1938 года и после ставилась во многоих городах.


«ПЁТР  ПЕРВЫЙ» — над этим историческим романом А. Н. Толстой работал параллельно со всеми тремя вариантами пьесы с 1929 года до самой смерти. Две первые книги были опубликованы в 1934 году, а сам роман в 1945 году. В 1943 Толстой начал работу над третьей книгой, но успел довести действие только до событий 1704 года. Обычно утверждают, что роман недописан в связи со смертью автора… Но этот роман по некоторым причинам и не мог быть дописан, и автор не особенно торопился его дописывать.

Дело в том, что «Пётр Первый» практическироман роман «заказной»: должный стать эталоном исторического романа в духе социалистического реализма, как его и опозиционировали. Толстой написал то, чего от него ждали, на примере Петра оправдывая любой ценой слом остановившегося в развитии общества и «основанной на насилии системы власти». Поскольку новая власть отвечает чаяниям народа, то на первом этапе насилие к врагам необходимо. Как тут не усмотреть параллель между Петром Первым и Сталиным?!

Толстой так лукаво и говаривал, что я-де написал «Пётр Первый», а вы читайте «Сталин». Несмотря на всё это «Пётр Первый» роман интересный, талантливый с замечательным в нём изображением народного быта, батальных сцен и далеко не сахарных характеров сподвижников царя Петра. Но почему же роман не стоило дописывать?

Толстой серьёзно работал с историческими документами, в архивах читал акты Тайной канцеляриии Преображенского приказа - такназываемые дела «Слова и Дела»(т.е. доносы с последующими допросами с применением пыток). Проблема в том, что исторические документы дают образ Петра I, скорее ближе к варианту Мережковского.

Чем старше становился Пётр, и чем дальше шло повествование в романе, тем труднее было не упоминать о негативе. И как прикажете описывать допросы царевича Алексея: совсем не упоминать о пытках? Сделать ответственными за пытки других, а не Петра?.. Противоречит деятельному характеру всё лично контролировавшего царя. Кроме того Толстой втупил бы в резкое противоречие с концепцией, изложенной Пушкиным в его плане к «Истории Петра». Думается, что для Толстого это было небезразлично. Изворачиваться — это он умел виртуозно, а прямая историческая ложь — на это он не пошёл. И роман «Пётр Первый» завершается взятием Нарвы:
__________

«Н е   б у д ь   з д е с ь  фельдмаршала Огильви*, давно бы Петр Алексеевич поскакал к войскам, – за три четверти часа они сделали то, к чему он готовился четыре года, что томило и заботило его, как незаживаемая язва... Но – черт с ним! – приходилось вести себя, как прилично государю, согласно европейскому обычаю. Петр Алексеевич важно сидел на белой лошади, – был в преображенском кафтане…правую руку с подзорной трубой упер в бок… на лице выражал грозное величие... Дело было европейское: шутка ли – штурмом взять одну из неприступнейших крепостей в свете.

       Подскакивали офицеры, – Петр Алексеевич кивком подбородка указывал на Огильви, – и рапортовали фельдмаршалу о ходе сражения...  Занято столько-то улиц и площадей...  Наши ломят стеной, враг повсюду в беспорядке отступает... Наконец из разбитых ворот Глориа выскочили и понеслись во весь лошадиный прыск три офицера... <…>

       Доскакавший первым казачий хорунжий с ходу слетел с седла и, задрав черную бороду к царю Петру, гаркнул:
–Комендант Нарвы генерал Горн отдал шпагу...
– Превосходно!– воскликнул Огильви и рукой в белой лосиной перчатке изящно указал Петру Алексеевичу: – Ваше величество, извольте проследовать, город ваш...

       Пётр стремительно вошел в сводчатую рыцарскую залу в замке... Он казался выше ростом, спина была вытянута, грудь шумно дышала... В руке – обнаженная шпага... Взглянул бешено на Александра Даниловича, – у него на железной кирасе были вмятины от пуль, узкое лицо осунулось, волосы потные, губы запеклись; взглянул на маленького Репнина…**

– Я хочу знать, – крикнул им Петр Алексеевич, – почему в старом городе до сих пор не остановлено побоище? Почему в городе идет грабеж? – Он вытянул руку со шпагой. – Я ударил нашего солдата... Был пьян и волок девку... – Он швырнул шпагу на стол. – Господин бомбардир поручик Меньшиков, тебя назначаю губернатором города... Времени даю час – остановить кровопролитие и грабеж... Ответишь не спиной, головой...
 
       Меньшиков побледнел и тотчас вышел, волоча порванный плащ. Аникита Репнин мягким голосом сказал:
– Неприятель-то пардон весьма поздно закричал, того для наших солдат унять трудно, так рассердились – беда... Посланные мной офицеры их за волосы хватают, растаскивают... А грабят в городе свои жители...
– Х в а т а т ь   и   в е ш а т ь   для   с т р а х а!»
____________________

*Барон Георг Бенедикт Огильви (1651 — 1710) — военачальник шотландского происхождения, российский генерал-фельдмаршал-лейтенант (1704). На российской службе с 1703 г. В 1704 г. Огилви успешно руководил осадой Нарвы в присутствии Петра I. В 1705–1706 гг.  являлся главнокомандующим русской армией в Польше.

**Князь Аникита Иванович Репнин (1668 — 1726) — сподвижник Петра I, русский военачальник и государственный деятель, генерал-фельдмаршал (1724), участник Северной войны; первый генерал-губернатор Рижской губернии (с 1719 года до самой смерти), после А. Д. Меншикова второй по счёту Президент Военной коллегии (1724—1726).
____________________________________________________

На для русской истории победном взятии Нарвы и сего достопамятного события оптимистическом описании в романе Алексея Николаевича Толстого «Пётр Первый» можно бы и закончить иследование образа царя Петра Великого в русской литературе и истории и царского,и советского периодов. Но в 1931 является тоже о Петре I  повесть Юрия Тынянова «Восковая персона». Две первые книги «Петра Первого» были опубликованы в 1934 году, а весь роман в 1945 году, так что повесть Тынянова едва ли может быть прямым спором с последней редакцией пьесы Толстого «Пётр Первый» и одноимённого романа. Но с другой стороны в прессе печатались отрывки из романа. И многие из «старых»были в претензии на Толстого за в исторических повествованиях за уступки линия партии.

ПЁТР  ФУРМАН – ИЗ  РОМАНА  «АЛЕКСАНДР  ДАНИЛОВИЧ  МЕНШИКОВ»

БЫЛ  ХОЛОДНЫЙ,  БУРНЫЙ,  НОЯБРЬСКИЙ  ВЕЧЕР.  С диким ревом забегали волны… Страшно выл ветер , нагоняя серыя тучи... На берегу, на месте, и поныне называемом Лахтой... где Пётръ Великий завел оружейные заводы, толпилось несколько человек... Один… был ростом выше… и с благородным величественным лицом; но, всмотревшись ближе в черты этого лица… можно было заметить следы… мучительной болезни. Этот мужчина был сам Пётр Великий. Онъ приехал на Лахту осмотреть свои новоучрежденные заводы….

Пётр Великий занемог в 1723 году, но, не считая своей болезни опасною, никому не говорилъ о ней; но летом 1724 года… он призвал к себе своего лейб-медика Блументроста. Последний открыл, что болезнь была весьма опасна… Целых четыре месяца пролежал государь в постели, и не ранее, как в сентябре почувствовал облегчение… <…> и… приказал приготовить яхту… Воспользовавшись первою ясною октябрьской погодою, он послал сказать Блументросту, чтобы тот взял с собою лекарства и последовал за ним в Шлиссельбург, куда Император вознамерился ехать для осмотрения Ладожскаго канала…

Из Шлиссельбурга Император… поехал в Старую-Руссу, чтобы осмотреть тамошние соловарни. Таким образом прошёл весь октябрь месяц. Нередко возобновляющияся страдания напоминали Императору, что болезнь его не совсем ещё миновалась. Наконец, в первые дни ноября он… продолжал путь на Лахту, чтобы…  осмотреть заведенные им там оружейные заводы.  Другие три человека, стоявшие… с Петром Великим, были Меншиковъ, лейб-медикъ Блументрост и лекарь Раульсон.

— Ваше Величество, — говорилъ Блументростъ, обращаясь къ Императору: умоляю вас, закутайтесь плотнее… Смотрите, какая погода!.. Не забудьте, что вы ещё не совс;мъ здоровы... долго ли вам простудиться? А вторичное возвращение болезни будет гораздо опаснее первого!!

— Ваше Величество, — прибавил Меншиков: ради Бога, послушайтесь лейб-медика... погода в самом деле ужасная! Поберегите драгоценное для нас здоровье.

— Пойдемте, пойдемте! – отвечалъ Государь: успокойся, Блументростъ, завтра кончится твоя пытка, завтра я возвращусь в Петербург на отдых, и тогда опять начну лечиться и слушать тебя.

Император ещё раз осмотрелся и готов уже был удалиться от берега, как вдруг остановился. В далеком ещё расстоянии он увиделъ бот*, плывший весьма медленно; с неимоверными усилиями боролись матросы с волнами, но бот был слишком нагружен...

— Смотрите, смотрите! – вскричалъ Императоръ, указывая на ботъ: надобно послать к ним на помощь! Едва произнес Государь эти слова, какъ лодка остановилась, и высоко хлестнули через неё волны, захватив с собою несколько несчастных.
— Бот встал на мель! – вскричали несколько матросов.

Забыв убеждения доктора, Император… немедленно послал на помощь к боту шлюпку со своими людьми. Но все старания их стащить бот с мели были напрасны. Пётр гневался на медлительность и не расторопность их. Видя, что опасность ежеминутно увеличивалась, он вскочил в другую шлюпку и приказал матросам грести.

— Ради Бога остановитесь, Ваше Величество! — кричал с отчаянием Блументрост: — вспомните о вашем положении! Подумайте...
— Где жизнь моих подданных в опасности, там я думать не смею! — отвечал великодушный Монарх.

— Но искупит ли жизнь тысячи ваших подданных одну вашу жизнь! — Вскричал Блументрост.
— Греби живее! — закричал Пётр матросам…
<...>
Отехав на несколько сот шагов от берега, лодка Императора стала так же на мель. Не долго думая, Пётр выскочил из лодки и пошёл к омелевшему боту по воде. Забыв собственную опасность, Государь помогал тащить бот, и сам спас из воды более двадцати челов;къ утопавших. Но — увы! Этот геройский поступок совершенно расстроил здоровье Петра Великого, и про него можно сказать.... что он пожертвовал жизнью для своих подданных...
<…>
Ночь, проведенная сна, жестокие лихорадочные припадки… заставили его поспешить с возвращением въ Петербург. Император прибыл туда уже совершенно больной... В следующем декабре месяце состояние его сделалось безнадёжным...  Наконец, в январе 1725 года, Великий Пётр преставился по воле Божьей...

— Господи! приими к себе прекрасную в душу в рай! — вскричала, рыдая, Екатерина.
_________

П р и м е ч а н и е. Описанная автором сцена спасения Петром утопающих соответствует мемуарам, если не считать везде в обилии добавляемого Фурманом слащавого идеализма, особенно в контрасте с «жёстким» текстом Мережковского. Никакие реплики Екатерины в последний момент у постели умирающего супруга достоверно не известны. По мемуарам Екатерины у постели умирающего супруга не было.


НЕСТОР  КУКОЛЬНИК  –  «ДВАДЦАТЬ  ВОСЬМОЕ  ЯНВАРЯ 1825  ГОДА. Драматическая  картина  <на смерть Петра I>» (ноябрь 1836). Кукольник, пожалуй, превзошёл все до него бывшие сусальные восхваления Петра. Сам царь на сцену лично не является не потому ли, что, например, запрещалось представлять на сцене Христа и Апостолов: священное нельзя Порочить мирским зрелищем! Драматическая картина Кукольника начинаются с разговора:
 
П е р в ы й   с о в е т н и к

Иван Семёныч, слышно Пётр Великий
Не в шутку болен.

 В т о р о й   с о в е т н и к

Страшно,  Пётр Ильич!
Подумаю, что если в самом деле!..
Мороз и жар по всем костям заходят. <…>
Да говорят, теперь болезнь труднее.

 П е р в ы й   с о в е т н и к

Кто виноват? И очень нужно было
Солдат таскать из моря! Пусть бы их
Десятками тонуло: а больному
Зачем кидаться в море, в ноябре,
В  ненастную и бурную погоду?
И умереть от этого не трудно!

О л с у ф ь е в (приходит и рассказывает)

...В версте не более от Лахты
Бот из Кронштата на мель стал. На нём
Солдаты и матросы…
                Плохо дело!
Царь в шлюпку и за руль!  <…>
Куда! Волна – нас на берег назад.
Раз окатило так, что стало страшно.
<…>
А между тем пятнадцать человек
Давно уже со смертию боролись.
Вот Государь за ними плавать начал.
Спасал, спасал, — а человек до трёх
Достал из глубины уж полумёртвых.
Вернулся на берег он и спросить изволил:
«Ч т о?  В с е  ли  д е ти ?»  –  Все. – «Ну, слава Богу»!»

П е р в ы й   с о в е т н и к  <…>

Досадно! Не корю Петра, не смею.
А всё-таки досадно. Вот Россия
Как мученик на угольях стоит.
А без наследника куда как страшно!
<...>
 Т р е т и й   с о в е т н и к

…Нет! Не видать уже руки Петровой!
Да и последний то указ Сенатский
Добра не обещает. Вы читали? 
<...>
               
                Дворян,
Которые в назначенные сроки
На службу не явились, всех простить;
Всем присуждённым к смертной казни, к пытке,
На каторгу – и тем вины оставить
Для зравья Государя. Пётр Великий
Уж причащался…
<...>

 Н а р о д   о к о л о   с о б о р а  не хочет верить возможной смерти царя.

– ...И жизнь и смерть от Бога!
Уж если мы с тобою понимаем,
Что умирать не следует Петру,
Так Богу и подавно то известно!
– Так не умрёт...
___________

П е р в ы й   с о в е т н и к 

...Тоска гызёт! Всё хочется проведать,
Что делается во дворце. Не ладно!
Никто не возвращается оттуда.
Архиреи третий день уж там
Безвыходно сидят да служат службы…
Сенат, Синод, двенадцать президентов,
Военные, морские генералы
Все в комнатах присутствуют приёмных,
Сквозь слёз указы пишут...  <...> 
Что за шум?

Ф е л ь д ш е р (вышедший из дворца и допрашиваемый из толпы)   
Умирает!

 С у х о т и н  (Михаил Андреевич; с 1723 г. президент Вотчинной коллегии) о т о р о п е в

Кто? Пётр умирает?
Не Пётр, но целый сонм людей великих!
Он не один! Клянусь вам, не один!
Законодатель Пётр, творец Синода,
Сената и Коллегий. Пётр Великий
Отец отечества! Пётр Император!
Бессмертный основатель Петербурга!
Создатель Академии наук!
Не царь – отец великого семейства!
Он царствовал хозяином в России.
Как Моисей к чему ни прикоснулся, –
И ключ живой и вечный истекал!

Матрос, солдат, учитель, ученик,
Негоциант, садовник, инженер,
Кузнец, писатель, фабрикант, сенатор,
Контр-адмирал, геграф, рудокоп,
Пётр – плотник, Пётр – токарь, Пётр – врач, Пётр – зодчий.
Кто умирает люди,  отличите.
(г л у б о к о е  м о л ч а н и е)
 <...>
Взгляните на Россию:
Преображённая она пред вами!
Особыймир с его особым солнцем:
То создал Пётр! И освещает Пётр!
И страшно разуму его сиянье!
 <...>
Кто дерзкий пред его безмерной тенью
Взять кисть историка не побледнеет?
(Ра з д а ё т с я   у д а р   колокола: все вздрогнули)
<...>
С у х о т и н  (воздев руки к небу)
Ещё раз, Господи, умилосердись!
  (В т о р о й   у д а р   колокола…)

Скончался, наш отец родной, скончался!
Не врю, Господи, не верю!
(Т р е т и й   у д а р  колокола)
Боже! Ты нас оставил!
______________

П р и м е ч а н и е. Полную противоположность идеализации образа Петра представляет представленная ниже повесть Юрия Тынянова «Восковая  персона», в которой вместо святого Пётра как бы превращается в восковую куклу, всем мешающую.

Ю;РИЙ НИКОЛА;ЕВИЧ  ТЫНЯ;НОВ (1894—1943) — ПРОЗАИК, ДРАМАТУРГ, ПЕРЕВОДЧИК, ЛИТЕРАТУРОВЕД, представитель  школы  русского формализма (формалисты критиковали понимание искусства как «системы образов» и выдвигался тезис об искусстве как сумме приёмов художника: языковое мастерство ставилось выше сюжета и разделения персонажей на главных и второстепенных. Литературное произведение в полностью недостижимом идеале должно было превратиться как бы в поток сознания отражаемого языком времени. Образы, конечно оставл ись, но утрачивали самостоятельную роль).
____________

Ю. ТЫНЯНОВ  — РАССКАЗ  «ВОСКОВАЯ  ПЕРСОНА» (1931). Пётр I умирает. Скульптор Бартоломео Карло Растрелли снимает с него посмертную маску и затем делает «восковую персону» - в натуральную величину подобие царя – куклу с механизмом, так что «персона» может совершать некоторые движения рукой и оворачивать голову.

 Но «персона» везде мешает и её отправляют в кунсткамеру «доживать» свой век среди уродцев... Не так ли поступили и с делами Петра Великого?.. Умирающий Пётр думает – полубредит:


ЕЩЁ  В  ЧЕТВЕРГ  БЫЛО  ПИТО.  И  КАК ПИТО  БЫЛО!  <...>  А теперь он кричал день и ночь и осип, теперь он умирал. А как было пито в четверг! Но теперь архиятр* Блументрост подавал мало надежды... Каналы не были доделаны, бечевник** невский разорен, неисполнение приказа. И неужели так, посреди трудов недоконченных, приходилось теперь взаправду умирать?

От сестры был гоним: она была хитра и зла. Монахине несносен: она была глупа. Сын ненавидел: был упрям. Любимец, миньон, Данилович — вор…***. Он забился всем телом на кровати до самого парусинного потолка, кровать заходила, как корабль. Это были судороги от болезни, но он еще бился и сам, нарочно. <...>  На кого оставлять ту великую науку, все то устройство, государство и, наконец, немалое искусство художества? О Катя, Катя, матка! Грубейшая!
<...>
Всю ночь он трудился во сне, ему снились трудные сны. А для кого трудился? — Для отечества.

Рукам его снилась ноша. Он эту ношу таскал с одного беспокойного места в другое, а ноги уставали, становились все тоньше и стали под конец совсем тонкие… <…>  Начинался день, и хоть он больше не ходил по делам, но как просыпался, дела словно бродили по нём. Пошел словно в токарню — доточить штуку из кости... Потом словно бы пора ехать на смотрение в разные места — сегодня вторник, не церемониальный день, дожидаются коляcки… и в Сенат… Но дела его быстро оставили, не доходя до конца, и даже до начала, как тень.

ОН  СОВСЕМ  ПРОСНУЛСЯ...  А когда всё тело проснулось, оно поняло: Петру Михайлову приходит конец, самый конечный и скорый. Самое большее оставалась ему неделя. На меньшее он не соглашался, о меньшем он думать боялся. А Петром Михайловым он звал себя, когда любил или жалел.  <…>  Прощай... господин капитан бомбардирской роты Петр Михайлов! От злой и внутренней секретной болезни умираю!  И неизвестно, на кого отечество, и хозяйство, и художества оставляю!

Он плакал без голоса в одеяло, а одеяло было лоскутное, из многих лоскутьев, бархатных, шелковых и бумазейных, как у деревенских детей, теплое...  Колпак сполз с его широкой головы; голова была стриженая, солдатская, бритый лоб...
<...> 
Миновал ему срок, продали его, умирает солдатский сын Пётр Михайлов! Губы у него задрожали, и голова стала на подушке запрометываться. Она лежала, смуглая и не горазд большая, с косыми бровями, как лежала семь лет назад голова того, широкоплечего, тоже солдатского сына, голова Алексея, сына Петрова. (Приговорённый за государственную измену к казни и умерший в тюрьме царевич Алексей Петрович).
________

*Бече;вни;к (бичевник, бечева;я) — сухопутная дорога вдоль берега для буксирования людьми (бурлаками) или лошадьми (конная баржа) судов на канате.

** При Петре I была учреждена должность главного начальника всей медицинской части – архиатра.

***Сестра – царевна Софья; монахиня – сосланная в монастырть  жена Петра  – Евдокия Лопухина; сын – царевич Алексей Петрович;  Данилович – Меньшиков.
___________________________________

ПЁТР I   УМЕР,  И  КАРЛ РАСТРЕЛЛИ  СДЕЛАЛ  С   НЕГО  «ВОСКОВУЮ  ПЕРСОНУ»,  которая по сюжету повести мешает  Екатерине I:

ЕЙ  НЕ  МОГ  БЫТЬ  ПРИЯТЕН  ВИД,  ОТКРЫВАВШИЙСЯ  В  ПАЛАТЕ:  на возвышенных креслах, под балдахином, сидело восковое подобие. И хоть она велела тот балдахин с креслами, для величия, огородить золочеными пнями <столбиками>,  а между пнями пустить зелёные с золотом верёвки, — но всё от него было холодно и не хозяйственно, как в склепе или где ещё.

Он был парсуна*, или же портрет, но неизвестно было, как с ним обращаться, и многое такое даже нестать было говорить при нём. Хоть он был и в самом деле портрет, но во всём похож и являлся подобием.

Он был одет в парадные одежды, и она сама их выбирала, не без мысли: те самые одежды, в которых был при её коронации. Чтоб все помнили именно про ту коронацию. Кресла поставили ему лучшие, березовые, те, что с легкими распорками, с точеными балясинами, — на вкус его великолепия. И он сидел на подушке и, положа свободно руки на локотники, держал ладони полурастворенными, как бы ощупывая мизинцем позументики.

Камзол голубой, цифрованный  <расшитый узорами  из серебра>.  Галстук дала батистовый, верхние чулки выбрала пунцовые со стрелками. И подвязки — его, позументные, новые, он ещё ни разу их не повязывал. И ведь главное было то, что на нем, как на живом человеке, было не только всё верхнее, как положено, но и нижнее: исподница, сорочка выбивается кружевными маншетками. И смотреть с ног вовсе не могла, потому что уговорили её обуть его в старые штиблеты, для того чтоб все видели, как он заботился об отечестве, что был бережлив и не роскошен. И эти штиблеты, если на них смотреть прилежно, — изношенные, носы загнуты, скоро подметку менять — и сейчас топнут.

 И она не могла смотреть слишком высоко, потому что голова закинута с выжиданием, а на голове его собственный, жестковатый волос. Его парик. Смотреть же на пояс и на портупею тоже не хотелось. Он кортика не вынет, назад не задвинет... А в ножнах кармашек, в нем его золотой нож с вилкою: к обеду.

Хуже всего было, что это двигалось на тайных пружинах, как кому пожелается. Сначала она не хотела принимать, а сказала прямо отдать художнику и денег не платить, из-за этих пружин... Но потом ей объяснили, что на то было светлейшее согласие. Тогда она велела его огородить и верёвками обтянуть, не столько ради величия, а чтоб хоть не вставал. И опасалась близко подходить.

И не было приличного места, где его содержать: в доме от него неприятно, мало какие могут быть дела, а он голову закинул, выжидает. Сидит день и ночь, и когда светло и в темноте. Сидит один, и неизвестно, для чего он нужен. От него несмелость, глотать за обедом он мешает. В присутственные места посылать его никак невозможно, потому что сначала будет помешательство делам, а потом, когда привыкнут, не слишком бы осмелели. И хоть оно восковое, а всё в императорском звании. В Оружейную канцелярию, где быть Академии рисования, — тоже нельзя: первое, что еще нет Академии, а только будет; другое — что это не только художество, но и важный и любопытный государственный предмет.

И так он сидел, ото всех покинутый. Но малая зала... нужна была. А тут подох попугай и послан сразу в куншткамору. И туда же — государственные медали с эмблемами и боями. И вещи, которые он точил... из слоновой кости. Это тоже важные государственные памяти.Тогда стало ясно: да, быть ему в куншткаморе, как предмету особенному, замысловатому и весьма редкому и по художеству и по государству.  Т а м   е м у   м е с т о.
_______________

* Парсуна (искажённое лат. — «персона - личность», «особа») — ранний жанр портрета, находившийся в зависимости от иконописи.

НИКОЛАЙ   АЛЬФРЕДОВИЧ   АДУЕВ  (настоящая фамилия — Рабинович; 1895—1850) — РУССКИЙ СОВЕТСКИЙ   ПОЭТ,   ДРАМАТУРГ,   ЛИБРЕТТИСТ.

 КОМЕДИЯ   «ТАБАЧНЫЙ  КАПИТАН» (1944) благодаря одноименному фильму (1972 г.,  режиссёр Игорь Усов) ныне самое известное из произведений Н.А. Адуева.  Вообще это тот случай, когда фильм лучше письменного источника.

Комедия - она и есть комедия! По уже известной традиции комедийный царь справедливый, но иногда немного не в меру забавно вспыльчивый. Впрочем, царь в комедии действует мало.

Сюжет комедии не сложен: царь Пётр Алексеевич в числе прочих молодых людей отправляект знатного, спесивого и невозможно ленивог боярского сынка Антона Свиньина вместе с холопом Ивашкой в голландский город Амстердам для обучения «делу навигацкому». Вместо тупого барчука, с трудом усвоившего пять чужеземных слов, постигал науки сметливый холоп Ивашка.

Но вот настало время в Россию возвращаться и экзамен перед царём держать. Тут-то тайное и становится явным. И Иван получает от Петра I вольную, капитанский чин и дворянство. А так как отец молодого Свиньина купил Ивана мальчишкой, уплатив за его по весу тела табаком, то тоже саммое делает царь: покупает Ивана у матери Свиньина за табак и после уж даёт вольную.

В комедии «Табачный капитан»  интересен застольный тост произносимый Корсаковым*:

       …Но нынче чару лучшую,
       Заветную, одну
       Поднимем за могучую
       Родимую страну!
       Одну, неповторимую,
       Под русское "ура",
       За родину любимую,
       За нашего Петра.
       
           Х* О *Р
      
       Одну неповторимую,
       Под русское "ура".
       За родину любимую,
       За нашего Петра!
           * * *

*Воин Яковлевич Римский-Корсаков (1702–1757) — русский вице-адмирал (1855) из рода Римских-Корсаковых. В 1715 году был определён в открывшуюся Морскую академию, а в феврале 1717 года в числе десяти лучших учеников был отправлен совершенствоваться в морском деле во Францию. По возвращении сделал в России блестящую карьеру.
__________________________________________