de omnibus dubitandum 20. 183

    ЧАСТЬ ДВАДЦАТАЯ (1629-1631)

    Глава 20.183. СКРОМНОСТЬ - ЭТО ТО, ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ УСЛОВНОСТЯМИ…

    18-летняя (1629) Мария Луиза после неудавшегося брака с братом короля была заточена в крепость Венсен, а потом (1630-1632) на три года в монастырь.

    Марии Луизе Гонзаге было уже под 20 (1630), а достойный жених всё не находился. За это время ей приписали романы и с Гастоном Орлеанским (Вообще женитьба – это важно в отношениях между братьями. Людовик XIII, долго не имевший наследника, весьма придирчиво относился к вопросу брака герцога Орлеанского. Первая женитьба против воли для Орлеанского вскоре разрешилась смертью от родов нелюбимой жены. Тогда он воспылал страстью к Марии Гонзага, дочери герцога Мантуанского. Сколько бы хитростей ни пускал Гастон в ход, эта женитьба по любви сорвалась), маркизом де Гешвером (?) и графом де Ланжероном. Даже любитель мужского общества, 20-летний миньон (1637-1640) Генри де Сен-Мар, не смог упустить милое личико Марии Луизы.

    Мы с сестрами выросли пансионерками и получили воспитание в Пантемоне.

    Название этой славной обители должно быть вам знакомо, и нет нужды добавлять, что в течение многих лет из этого монастыря регулярно выходили самые прелестные и самые распутные женщины, во все времена украшавшие Париж.

    Вместе со мной в Пантемоне оказалась Эвфрозина, юная девица, по стопам которой я возмечтала пойти и которая когда-то жила по соседству с моими родителями. Она, сбежала из отцовского дома, чтобы с головой  окунуться в либертинаж,  {Распутство, вольный образ жизни (фр.)} и от нее и от другой монахини, ее старшей подруги я, получила первые и основные понятия о морали, той самой морали, которая, если судить по рассказу моей сестры о ее собственной жизни, покажется вам довольно странной для давно не девушки моих лет, поэтому, прежде чем продолжить свое  повествование я, должна сказать несколько слов об этих замечательных женщинах и дать  вам краткий отчет о том раннем периоде своей жизни, когда в плодородные глубины моей неопытной души, соблазненной и развращенной этой парочкой сирен, было брошено семя, коему впоследствии суждено будет расцвести пышным цветом порока.

    Монахиню, о которой я хочу рассказать, звали Дельбена. Когда я с ней познакомилась, она уже пять лет была аббатисой монастыря и приближалась к своему сорокалетию. Я не  встречала женщины более очаровательной, чем Дельбена. Она была бы идеальной моделью  для любого художника: нежное ангельское лицо, светлые локоны, большие голубые глаза, в которых светилась призывная нега, фигура, будто скопированная с одной из Граций  {Картина Ботичелли "Три грации"}.

    Совсем юную, в возрасте двенадцати лет, Дельбену заточили в монастырь только ради того, чтобы ее старший брат, которого она люто  ненавидела, получил предназначавшееся ей приданое. Оказавшись в заточении в том нежном возрасте, когда начинают бродить страсти, смутные и еще неопределенные, когда  просыпается интерес к окружающему миру и, в частности, к миру мужчин, только благодаря своей стойкости, которая помогла ей успешно выдержать самые суровые испытания, она, в конце концов, научилась отважно смотреть судьбе в глаза. Будучи не по годам развитой,  изучив все философии, и  сама  научившись  мыслить по-философски, Дельбена стоически приняла свое заточение, но при этом сохранила двух или трех самых близких подруг. Они навещали ее, утешали и, поскольку она оставалась очень богатой, продолжали снабжать книгами и довольно невинными удовольствиями, которые еще сильнее распаляли ее воображение и без того богатое от природы и ничуть не стесненное затворничеством.
      
    Что же касается Эвфрозины, ей было под двадцать лет в то время, когда я ее узнала, и уже полгода она была ученицей мадам Дельбены, когда они обе предложили мне присоединиться к их обществу. Случилось это в тот самый день, когда мне Марии Луизе Гонзага, де Невер пошел двадцатый год.

    Эвфрозина имела стройный стан, красивые глаза, живой ум, хотя, пожалуй, была чересчур высокой, и матовая кожа ее не отличалась белизной и упругостью - одним словом, ей было далеко до нашей наставницы. Нет нужды говорить, что среди живущих взаперти женщин единственным поводом для дружбы и привязанности может быть только сладострастие: они привязываются друг к другу не в силу добронравия, а благодаря взаимным удовольствиям плоти, и если с первого взгляда, с первого прикосновения между ними вспыхивает искра похоти, они становятся неразлучными.

    Обладая исключительно сильным темпераментом, уже в девять лет я приучила свои пальцы чутко откликаться на любые желания, возникающие у меня в мозгу, и, по мере возможности утолять их, и с тех пор я ничего так не жаждала, как случая без раздумий, броситься в полную наслаждений жизнь, двери в которую, широко раскрыла для меня, моя врожденная предрасположенность.

    Вскоре случай такой представился; Эвфрозина  и Дельбена дали мне то, чего я так долго и бессознательно искала. Страстно возжелав заняться моим воспитанием, наставница однажды пригласила меня на обед. Там же присутствовала Эвфрозина.
      
    Погода была, как нарочно, великолепная, солнце ласково пригревало воздух,
поэтому я нашла моих новых подруг в очаровательном неглиже: кроме прозрачных
нижних сорочек, подвязанных широкими розовыми поясами, на них ничего не было.
       
    - С самого первого дня, как ты появилась в нашем заведении, - начала мадам Дельбена, запечатлев бесстрастный, как мне показалось, поцелуй на моем лбу, хотя глаза ее и руки выдавали некоторое волнение, - мне захотелось ближе познакомиться с тобой. Ты красива, не лишена, по-моему, сообразительности и прочих талантов, а молодые девушки подобного рода занимают особое место в моем сердце. Ого, ты уже краснеешь, милый ангел! Я, запрещаю тебе краснеть!

    Скромность - это иллюзия, и знаешь, откуда она происходит? Это продукт не чего иного как наших, так называемых, культурных привычек и нашего воспитания, это есть то, что называется условностями. Природа создала мужчину и женщину обнаженными, не ведающими ни отвращения, ни стыда. Если бы человек строго следовал указаниям Природы, он ни за что не сделался бы жертвой скромности. Есть непреложная  истина, прелесть моя, которая гласит, что существуют добродетели, чьим источником  служит не что иное, как полное небрежение законами Природы или же их полное незнание.

    Разве мог бы человек настолько увязнуть в христианских заповедях, если бы дал себе труд внимательно посмотреть, из чего они  состоят? Ну да ладно, побеседуем об этом как-нибудь в другой раз, а пока поговорим о другом. Ты не желаешь присоединиться к нашей компании, я имею в виду наши костюмы?
      
    После чего эти дерзкие красотки с милыми улыбками приблизились ко мне, и в мгновение ока я оказалась точно в таком же виде, в каком были они, а во время процедуры раздевания поцелуи мадам Дельбены приобрели слишком откровенный характер.
      
    - Ах, наша Мария Луиза просто прелесть! - с восхищением вскричала  она. 
- Ты только взгляни на эти маленькие сладкие грудки, посмотри, как они трепещут! Знаешь, Эвфрозина, я бы сказала, что ее тело аппетитнее, чем твое... Кто поверит, что ей еще нет и двадцати?
       
    Ласковые пальцы наставницы начали  щекотать мои соски, а ее язычок проник мне в рот. Она не замедлила заметить, что ее ласки оказывают нужное действие на все мои чувства и что я близка к тому, чтобы упасть, как спелый плод, к ее ногам.
      
    - Черт, меня побери! - пробормотала она, не в силах больше сдерживаться, испугав меня выражением своих глаз.

    - Клянусь небом! Какая страсть, какой огонь! Сбрасывайте скорее это проклятое тряпье, девочки мои, к черту все, что скрывает от взора прелести, которые Природа создала совсем не для того, чтобы их прятать!
      
    И торопливо сбросив с себя прозрачную тунику, запутываясь в многочисленных складках, она предстала перед нами великолепная как Венера - эта вечно выходящая из морской пены  богиня,  воспетая  греками.

    Невозможно представить себе более совершенные формы, более нежное и белокожее  тело, более волнующие изгибы и выразительные округлости.

    Эвфрозина немедленно последовала ее примеру, но показалась мне не столь соблазнительной и роскошной, как мадам Дельбена: кожа ее была не такая атласная и белая, как у наставницы, но зато какие глаза! Какая в них огненная страсть! Я, оторопела от такого количества прелестей, которые  столь непринужденно и, столь откровенно были мне представлены и, когда я, также  избавилась от оков скромности - и вы, конечно, догадываетесь, что сделала это не без удовольствия.