1 глава месье де гизу латинской

ГЛАВА I.

МЕСЬЕ ДЕ ГИЗУ ЛАТИНСКОЙ.


В понедельник, 18 августа 1572, там был великолепный праздник на
Лувр.

Обычно мрачные окна старинной королевской резиденции были
ярко освещены, а прилегающие площади и улицы, как правило, такими же, были
пустынны после того, как Сен-Жермен-л'Оксерруа пробил девять часов,
были переполнены людьми, хотя уже перевалило за полночь.

Огромная, угрожающая, нетерпеливая, буйная толпа напоминала в темноте
черное бурлящее море, каждая волна которого издает ревущий
бурун; это море, протекающее через улицу Фоссе Сен-Жермен и
улицу Астрюс и покрывающее набережную, бушевало у основания
стены Лувра и, в его приливе, против отеля de
Бурбон, который стоял с другой стороны.

Несмотря на королевский фестиваль, и, возможно, даже из-за королевского фестиваля
, было что-то угрожающее во внешнем виде
люди, без сомнения, чувствовали, что эта внушительная церемония, позвавшая
их туда в качестве зрителей, была лишь прелюдией к другой, в которой они
примут участие неделю спустя в качестве приглашенных гостей и будут развлекаться
от всего сердца.

Суд отмечает брака мадам Маргарита де Валуа,
дочь Генриха II. и сестры короля Карла IX., с Анри де
Бурбон, король Наварры. По правде говоря, в то самое утро на сцене,
установленной у входа в собор Парижской Богоматери, кардинал де Бурбон
объединил молодую пару с помощью обычного церемониала, соблюдаемого на
браки дочерей королевской семьи Франции.

Этот брак поразил всех и вызвал много подозрений у
некоторых людей, которые видели все яснее других. Им было трудно
понять союз двух партий, которые так сильно ненавидели друг друга
как это делали в этот момент протестантская партия и католическая партия; и
они недоумевали , как молодой принц де Конде мог простить герцога
д'Анжу, брат короля, за смерть своего отца, убитого
в Жарнаке Монтескью. Они спросили, как молодой герцог де Гиз мог
помиловать адмирала де Колиньи за смерть его отца, убитого в
Orl;ans by Poltrot de M;r;.

Более того, Жанна де Наварра, мужественная жена слабого Антуана де Бурбона
, которая привела своего сына Генриха на ожидавшую его королевскую свадьбу
, умерла едва ли за два месяца до этого, и поступали странные сообщения
распространилась информация о ее внезапной смерти. Он был везде шептались, и
в некоторых местах говорили вслух, что она обнаружила какую-то страшную тайну;
и что Катарина де Медичи, опасаясь разоблачения, отравила ее
надушенными перчатками, которые изготовил человек по имени Рене, известный
Флорентийский глубоко опытный в таких вопросах. Этот доклад был более
широко распространено и считается, когда после этой великой королевы смерти, в ее
сын по просьбе двух знаменитых врачей, один из которых был знаменитый
Амбруаз Паре, было поручено открыть и осмотреть тело, но не
череп. Поскольку Жанна де Наварра была отравлена духами, только на
мозге могли быть обнаружены какие-либо следы преступления (единственная часть, исключенная при
вскрытии). Мы говорим "преступление", поскольку никто не сомневался в том, что преступление было совершено.


Это было не все. В частности, король Карл с настойчивостью
почти доведенный до упрямства, настаивал на этом браке, который не только
восстановил мир в его королевстве, но и привлек в Париж
главных гугенотов Франции. Поскольку двое обрученных принадлежали один к
католической религии, а другой к реформатской религии, они были
обязаны получить разрешение от Григория XIII., который затем занял
папский престол. Провидение было медленно, и эта задержка привела к
причиной покойной королевы Наваррской сильному беспокойству. Она однажды выразила
для Карла IX. ее опасения, что разрешение не придет; на
на что король ответил:

"Не беспокойтесь, моя дорогая тетя. Я уважаю вас больше, чем Папу Римского,
и я люблю свою сестру больше, чем боюсь его. Я не гугенотка, и при этом
я не болван; и если папа римский выставит себя дураком, я сделаю это сама
возьму Марго за руку и выдам ее замуж за вашего сына в каком-нибудь
Протестантский молитвенный дом!"

Эта речь вскоре распространилась из Лувра по городу, и, хотя
она очень обрадовала гугенотов, дала католикам повод задуматься.
подумайте; они шепотом спрашивали друг друга, действительно ли король
предает их или только разыгрывает комедию, которую какой-нибудь прекрасный
утро или вечер могут иметь неожиданный финал.

Поведение Карла IX по отношению к адмиралу де Колиньи, который в течение пяти или шести
лет был столь яростно настроен против короля, казалось особенно
необъяснимым; после того, как за его голову назначили награду в сто пятьдесят
за пятьдесят тысяч золотых крон король теперь присягнул ему, назвал его своим
отцом и открыто заявил, что в будущем он должен доверять ведение войны
ему одному. Это было доведено до такой степени, что Екатерина
сама де Медичи, которая до тех пор контролировала жизнь молодого принца
действия, воля и даже желания, казалось, становились все более тревожными, и
не без причины; в момент доверия Карл IX. сказал
адмиралу, имея в виду войну во Фландрии,

"Отец мой, есть еще одна вещь, против которой мы должны быть настороже
это королева, моя мать, которая любит совать свой нос
повсюду, как вам хорошо известно, об этом предприятии ничего не узнают;
мы должны сохранить это в тайне, чтобы у нее не возникло подозрений, иначе
будучи такой озорницей, какой я ее знаю, она все испортит.

Теперь, каким бы мудрым и опытным он ни был, Колиньи не смог сохранить
такую абсолютную тайну; и хотя он приехал в Париж с большим
подозрения, и хотя при его отъезде из Шатийона крестьянка
бросилась к его ногам с криком: "Ах! сэр, наш добрый хозяин,
не ездите в Париж, ибо, если вы это сделаете, вы умрете - вы и все, кто с вами!
эти подозрения постепенно улеглись в его сердце, и так оно и было.
был с Телиньи, своим зятем, к которому король был особенно добр
и внимателен, называя его своим братом, как он называл адмирала своим
отец, и обращаясь к нему со знакомой "ты", как он сделал все возможное,
друзья.

Гугеноты, за исключением нескольких угрюмых и подозрительных спиртных напитков, были
поэтому полностью уверена в этом. Смерть королевы Наваррской прошло
как быть вызвана плевритом, и просторные апартаменты
Лувр были наполнены всем тем доблестным протестанты, которым
брак их юного вождя, Генри, обещают неожиданный возврат
удачи. Адмирал Колиньи, Ларошфуко, молодой принц де
Конде, Телиньи, - короче говоря, все лидеры партии, - были
торжествующие, когда они увидели в Лувре таких могущественных и столь желанных гостей в Париже
тех, кого три месяца назад король Карл и королева Екатерина
повесили бы на виселицах повыше, чем виселицы убийц.

Маршал де Монморанси был единственным, кого не хватало среди всех
его братьев, ибо никакие обещания не могли тронуть его, никакие благовидные появления
обманула его, и он остался в уединении в своем замке Иль-Адан,
в качестве оправдания своего нежелания появляться на публике, назвав горе, которое он все еще испытывал.
в память о его отце, констебле Анне де Монморанси, который был убит
в битве при Сен-Дени погиб от пистолетного выстрела Роберта Стюарта.
Но поскольку это произошло более трех лет назад, и поскольку
чувствительность была добродетелью, мало практиковавшейся в то время, этот чрезмерно
затянувшийся траур был истолкован именно так, как люди хотели истолковать
его.

Однако все, казалось, указывало на то, что маршал де Монморанси
ошибался. Король, королева, герцог Анжуйский и герцог Алансонский
оказали почести королевскому празднику со всей учтивостью и добротой.

Герцог Анжуйский получил от самих гугенотов вполне заслуженное
поздравления с двумя битвами при Жарнаке и Монконтуре, которые он выиграл
получил до того, как ему исполнилось восемнадцать лет, более не по годам развитый, чем
либо Цезарь, либо Александр, с которым они сравнивали его, конечно, ставя
завоевателей Фарсалии и Иссы ниже живых
принц. Герцог Алансонский наблюдал за происходящим со своей вкрадчивой, фальшивой улыбкой, в то время как
Королева Екатерина, сияющая от радости и сыплющая сладкими фразами,
поздравила принца Генриха де Конде с его недавней женитьбой на Марии де
Клев; даже сами господа де Гиз улыбнулись грозному
враги их дома, и герцог де Майенн беседовал с месье де
Таванном и адмиралом о надвигающейся войне, которая теперь более чем когда-либо угрожала Филиппу II.
когда-либо.

В разгар этих групп молодой человек лет девятнадцати лет
был ходить взад и вперед, голову немного набок, ухо открыто для
все, что было сказано. У него был острый взгляд, черные волосы, подстриженные очень коротко, густые
брови, нос с орлиной горбинкой, насмешливая улыбка и отросшие
усы и борода. Этот молодой человек, который своей безрассудной смелостью первым добился
привлек внимание в битве при Арне-ле-Дюке и был удостоен
бесчисленных комплиментов, был горячо любимым учеником Колиньи и
героем дня. За три месяца до этого, то есть когда его
мать была еще жива, его звали принцем Беарнским, теперь его
называли королем Наварры, впоследствии он был известен как Генрих IV.

Время от времени по его челу пробегала быстрая и мрачная туча;
несомненно, это было при мысли о том, что едва ли прошло два месяца
со дня смерти его матери, и он меньше, чем кто-либо другой, сомневался, что она
был отравлен. Но облако было преходящим и исчезло, как мимолетная тень.
ибо те, кто заговорил с ним, те, кто поздравил его,
те, кто толкнул его локтем, были теми самыми, кто убил храбреца.
Jeanne d'Albret.

В нескольких шагах от короля Наваррского, почти такой же задумчивый, почти
такой же мрачный, каким король притворялся веселым и добросердечным, стоял
молодой герцог де Гиз беседует с Телиньи. Более удачливый, чем беарнец.
В двадцать два года он почти достиг репутации своего отца
Франсуа, великого герцога де Гиза. Он был элегантным джентльменом,
очень высокий, с благородным и надменным взглядом, одаренный тем природным
величием, которое заставляло говорить, что по сравнению с ним другие
принцы казались принадлежащими к народу. Несмотря на его молодость, католики
смотрели на него как на главу своей партии, как гугеноты видели
свою партию в Генрихе Наваррском, портрет которого мы только что нарисовали. Сначала
он носил титул принца де Жуанвиля и при осаде
Орлеана провел свое первое сражение под командованием своего отца, который погиб в своем
оружие, объявляющее адмирала Колиньи своим убийцей. Значит , молодой герцог,
как Ганнибал поклялся отомстить за смерть своего отца
Адмирал и его семьи, и преследовать врагов своей религии без
перемирие или отсрочку, обещая Богу, чтобы его уничтожить ангел на земле
до последнего еретика должны быть уничтожены. Итак, с глубоким изумлением
люди увидели, как этот принц, обычно такой верный своему слову, протягивает
свою руку тем, кого он поклялся считать своими вечными врагами, и
фамильярно разговаривает с зятем человека, смерть которого он предрекал
обещал своему умирающему отцу.

Но, как мы уже говорили, это был вечер удивлений.

Действительно, наблюдатель, удостоенный чести присутствовать на этом фестивале, наделенный
знанием будущего, которое, к счастью, скрыто от людей,
и той способностью читать человеческие сердца, которая, к сожалению, принадлежит
только Богу, несомненно, понравилось бы самое странное зрелище, которое можно найти
во всех анналах меланхолической человеческой комедии.

Но этот наблюдатель, которого не было во внутренних дворах Лувра, был
его можно было найти на улицах, он смотрел сверкающими глазами и разражался
громкими угрозами; этим наблюдателем был народ, который со своей
чудесный инстинкт заставил острее ненависть, издали наблюдал за тенями
его непримиримые враги и перевел впечатления они сделали с
как великой ясности, любознательный человек может сделать перед окнами
герметически закрытый шар-номер. Музыка опьяняет и управляет танцорами
но любознательный человек видит только движение и смеется над
марионеткой, прыгающей без причины, потому что любознательный человек
не слышит музыки.

Музыка, которая опьяняла гугенотов, была голосом их гордости.

Блеск, который привлекал взгляды парижан в ту полночь, был голосом их гордости.
вспышки молнии их ненависти озаряют будущее.

А тем временем внутри все было по-прежнему празднично, и шепот звучал тише
и льстивее, чем когда-либо, в этот момент пронизывал Лувр,
ибо юная невеста, отбросив свой церемониальный туалет, своей
она только что вернулась в бальный зал в длинной мантии и развевающейся вуали
в сопровождении прекрасной герцогини Невер, своей самой близкой подруги,
и во главе со своим братом Карлом IX, который представил ее директору
гости.

Невеста была дочерью Генриха II., была жемчужиной короны
Францией была МАРГАРИТА ДЕ ВАЛУА, которую в знакомой нежности к ней любил
ее король Карл IX. всегда называл "_ma soeur Margot_", "моя сестра
Марго".

Несомненно, ни один прием, каким бы лестным он ни был, не был более щедрым
заслуженным, чем тот, который новая королева Наварры получала в этот момент
. Маргарите в тот период едва исполнилось двадцать, а она уже была
объектом восхвалений всех поэтов, некоторые из которых сравнивали ее
для Авроры, другие - для Кифереи; по правде говоря, она была красавицей, не имеющей себе равных.
при дворе, в котором Екатерина де Медичи собрала самых красивых
женщин, которых она могла бы найти, чтобы сделать из них своих сирен.

У Маргариты были черные волосы и блестящий цвет лица; чувственные глаза,
прикрытые длинными ресницами; нежные коралловые губы; тонкая шея; изящный,
роскошная фигура и крошечная ножка, обутая в атласную туфельку. В
Французы, которые владели ею, гордились, видя такой прекрасный цветок
цветущий на их земле, и иностранцы, проезжавшие через Францию
возвращались домой, ослепленные ее красотой, если бы они только увидели ее, и
пораженный ее знаниями, если бы они поговорили с ней; для Маргариты
она была не только самой красивой, но и самой эрудированной женщиной своего времени
и все цитировали замечание итальянского ученого, который
был представлен ей и, проболтав с ней в течение
часа на итальянском, испанском, латыни и греческом, ушел, сказав:

"Чтобы суд не повидав Маргариты де Валуа видеть ни
Во Франции, ни в суде".

Таким образом, обращается к королю Карлу IX. и королева Наварры не было
желая. Хорошо известно, что гугеноты были большие руки на
адреса. Многочисленные намеки на прошлое, много намеков на будущее, были
ловко вставлялся в эти разглагольствования; но на все подобные намеки и
речи король отвечал своими бледными губами и искусственными улыбками:

"Отдавая мою сестру Марго Генриху Наваррскому, я отдаю свою сестру всем
Протестантам королевства".

Эта фраза уверила одних и заставила других улыбнуться, ибо действительно имела
двойной смысл: тот, отеческий, с которым говорил Карл IX. не загружал бы
его разум; другой оскорбителен для невесты, ее мужа, а также для
того, кто это сказал, поскольку это напомнило о некоторых скандальных слухах, которыми
придворные хроникеры уже нашли способ унизить церемонию бракосочетания
мантия Маргариты де Валуа.

Однако г-н де Гиз беседовал, как мы уже говорили, с Телиньи; но
он не уделял беседе такого пристального внимания, но он
время от времени слегка отворачивался, чтобы бросить взгляд на группу
дам, в центре которых блистала королева Наваррская. Когда
глаза принцессы встретились с глазами молодого герцога, казалось, облако набежало на
это прекрасное чело, вокруг которого бриллиантовые звезды образовали
трепещущий ореол и какая-то волнующая мысль угадывались в ее поведении.
беспокойная и нетерпеливая манера.

Принцесса Клод, старшая сестра Маргариты, которая уже несколько
лет была замужем за герцогом Лотарингским, заметила это беспокойство и
я подошел к ней, чтобы узнать причину, когда все расступились при приближении
королевы-матери, которая вышла вперед, опираясь на руку
юного принца де Конде, и принцесса, таким образом, внезапно оказалась разлученной
от ее сестры. Последовало всеобщее движение, которым воспользовался герцог де Гиз
, чтобы приблизиться к мадам де Невер, своей невестке, и
Маргарите.

Мадам де Лоррен, которая не спускала глаз со своей сестры, заметила,
вместо облако, которое она имела прежде чем заметил на ее лбу,
горят румянцем пришли в щеки. Герцог подошел еще ближе,
и когда он был в двух шагах от Маргариты, она появилась скорее
чувствую, чем вижу его присутствие, и обернулся, сделав сильное движение,
над собой для того, чтобы придать своему лицу видимость спокойствия и
равнодушие. Герцог, затем почтительно кланяясь, пробормотал в низком
тон,

"_Ipse attuli._"

Это означало: "Я принес это или принес сам".

Маргарита ответила на поклон молодого герцога, и, выпрямившись,
она сама, ответила тем же тоном,

"Больше ничего не скажу".

Это означало: "Сегодня вечером, как обычно".

Эти мягкие слова, поглощенный огромным воротником, который принцесса
носил, как в колокол говоря-труба, слышались только
лицу, которым они были адресованы, но кратко как это было
конференции, это несомненно входят все молодые супруги должны были сказать, по
после этого обмен из двух слов по три, они расстались, Маргарита
более вдумчивым и герцог с его чела заволок реже, чем когда они
встретились. Эта маленькая сцена произошла без участия человека, которого это больше всего интересовало
казалось, что он заметил это, потому что король Наварры смотрел только на одну
даму, и вокруг нее была свита, почти такая же многочисленная, как та, что
сопровождала Маргариту де Валуа. Это была прекрасная мадам де Сов.

Шарлотта де Бон Семблансе, внучка несчастного
Semblan;ay, и жена Симона де Fizes, барона де Сов, была одним из
леди-в-ожидании Екатерина де Медичи и одной из самых
Грозный вспомогательных этой королевы, которая полилась в ее врагов
приворотные зелья, когда она не осмелилась излить Флорентийский яд. Деликатно
красивая, то искрящаяся жизнерадостностью, то погруженная в меланхолию,
всегда готовая к любви и интригам, двум великим занятиям, которыми на протяжении
пятидесяти лет занимался двор трех последующих королей, - женщина
во всех смыслах этого слова и во всем очаровании идеи, начиная с
голубых глаз, томящихся или вспыхивающих огнем, и заканчивая маленькими непокорными
ножками, выгнутыми дугой в бархатных туфельках, мадам де Сов уже давно
на несколько месяцев полностью овладел всеми способностями короля Наварры
затем начал свою карьеру как любовника, так и политика;
таким образом, Маргарита де Валуа, великолепная и царственная красавица,
даже не вызвала восхищения в сердце своего мужа; и что было
более странной и изумившей весь мир, даже душу, столь полную
тьмы и загадок, Екатерина Медичи, пока она осуществляла свой
проект союза между ее дочерью и королем Наварры, не имела
перестал почти открыто одобрять свою любовь к мадам де Сов. Но
несмотря на эту мощную помощь и несмотря на непринужденные манеры того времени,
прелестная Шарлотта до сих пор сопротивлялась; и это сопротивление было неслыханным,
невероятная, беспрецедентная, даже больше, чем красота и остроумие той, кто
сопротивлялась, возбудила в сердцах беарнцев страсть, которая,
неспособность удовлетворить саму себя уничтожила в сердце молодого короля все
робость, гордость и даже ту беспечность, наполовину философскую, наполовину
праздную, которая составляла основу его характера.

Госпожа де Сов пробыла в бальном зале всего несколько минут; со злости
или горя она сначала решила не присутствовать при торжестве своей соперницы
и под предлогом недомогания позволила ей
мужу, который в течение пяти лет был государственным секретарем, отправиться одному в
Лувр; но когда Екатерина Медичи увидела барона без его
жена, она спросила причину, по которой ее дорогая Шарлотта отсутствовала, и когда
она обнаружила, что недомогание было незначительным, она написала ей несколько слов
, которым леди поспешила подчиниться. Генри, грустно, как у него было сначала
были в ее отсутствие, еще более свободно вздохнул, когда он увидел, М. де
Сов вошел один; но как раз в тот момент, когда он собирался оказать любезность
очаровательному созданию, которое он был обречен если не любить, то, по крайней мере,
лечить, как и его жена, он неожиданно увидел мадам де Сов возникают из-за
дальний конец галереи. Он оставался неподвижным на месте, его глаза
были прикованы к Цирцее, которая пленила его, словно волшебными цепями, и
вместо того, чтобы направиться к своей жене, нерешительным движением
выдавая скорее изумление, чем тревогу, он двинулся навстречу мадам
де Сов.

Придворные, видя, что король Наваррский, чье воспламеняющееся сердце они
знали, приближается к прекрасной Шарлотте, не имели мужества воспрепятствовать
их встрече, но покорно расступились; так что в тот самый момент, когда
когда Маргарита де Валуа и месье де Гиз обменялись несколькими словами
на латыни, о которых мы упоминали выше, Генрих, подойдя к мадам де
Сов, стали, в очень понятной-французски, хотя и с чем-то
Гасконским акцентом, разговор не такой загадочный.

"Ах, мама!" - сказал он. "Значит, вы пришли в тот самый момент, когда
меня уверили, что вы больны, и я потерял всякую надежду увидеть
вас".

"Может быть, ваше величество хотели бы, чтобы я поверила, что вам чего-то стоило
потерять эту надежду?" - ответила г-жа де Сов.

"Клянусь небом! Я верю в это!" - ответил беарнец. "Разве ты не знаешь, что ты
мое солнце днем и моя звезда ночью? Клянусь своей верой, я был в глубочайшей тьме.
пока вы не появились и внезапно не осветили все.

"Тогда, монсеньор, я сослужил вам очень плохую службу".

- Что ты имеешь в виду, мама? - спросил Генри.

"Я имею в виду, что тот, кто является хозяином самой красивой женщины Франции, должен иметь
только одно желание - чтобы свет исчез и уступил место
тьме, ибо счастье ждет тебя во тьме".

- Ты знаешь, жестокая, что мое счастье в руках одной женщины
только и всего, что она смеется над бедным Генри.

"О! - возразила баронесса. - Напротив, я полагала, что именно
этот человек был забавой и посмешищем короля Наваррского". Генри
был встревожен таким враждебным отношением, и все же он подумал, что оно
выдает ревнивую злобу, а эта ревнивая злоба - всего лишь маска любви.

"В самом деле, дорогая Шарлотта, ты упрекаешь меня очень несправедливо, и я не понимаю.
не понимаю, как такой прекрасный рот может быть таким жестоким. Нешто на
момент, что это я отдаю себя в браке? Нет, _ventre Сен
gris_, это не я!"

"Это я, возможно," сказала баронесса, резко, - если когда-нибудь голос
женщина, которая любит нас и упрекает нас за то, что не любить ее можно, кажется,
острый.

- Неужели вы своими прекрасными глазами не видели дальше, баронесса? Нет, нет;
Генрих Наваррский не женится на Маргарите де Валуа.

- А кто, скажите на милость, это?

"Боже мой! это реформатская религия выходит замуж за папу римского - вот и все".
"Нет, нет, я не могу быть обманута вашими шутками.

Монсеньер любит мадам." "Нет, нет, я не могу быть обманутым вашими шутками. Монсеньер любит мадам
Маргарита. И могу ли я винить тебя? Боже упаси! Она достаточно красива,
чтобы ее обожали.

Генри на мгновение задумался, и, пока он размышлял, многозначительно улыбнулся
уголки его губ изогнулись.

"Баронесса, - сказал он, - вы, кажется, ищете ссоры со мной, но вы
не имеете на это права. Что ты сделал, чтобы помешать мне выйти замуж
Мадам Маргарита? Ничего. Наоборот, у вас всегда движет мной
отчаяние."

"И хорошо, что я это сделала, монсеньор", - ответила мадам де Сов.

"Как же так?"

"Ну конечно, ведь вы женитесь на другой женщине!"

"Я женюсь на ней, потому что вы меня не любите".

"Если бы я любил вас, сир, я, должно быть, умер бы через час".

"Через час? Что вы имеете в виду? И от какой смерти ты бы умер?"

"Ревность!--ибо в час королева Наваррская отошлю ее
женщины, и ... ваша, господа."

"Это действительно та мысль, которая больше всего занимает твой разум, мама"?

"Я этого не говорил. Я только говорю, что если бы я любил тебя, это было бы самым главным
в моем сознании, самым мучительным ".

"Очень хорошо", - сказал Генрих, вне себя от радости, услышав это
признание, первое, которое она сделала ему, - "предположим, что король
Наваррский не отошлет своих дворян сегодня вечером?"

- Сир, - ответила госпожа де Сов, с удивлением глядя на короля
на этот раз непритворно: "ты говоришь невозможные и невероятные вещи".

"Что я должен сделать, чтобы ты в это поверил?"

"Дай мне доказательство - и это доказательство ты не можешь мне дать".

"Да, баронесса, да! Клянусь святым Генрихом, я отдам его вам!" - воскликнул король.
король смотрел на молодую женщину горящими от любви глазами.

"О, ваше величество!" - воскликнула прелестная Шарлотта вполголоса.
опустив глаза. "Я не понимаю ... Нет! Нет, это невозможно для
ты должен повернуться спиной к ожидающему тебя счастью".

"В этой комнате четыре Генри, моя обожаемая!" - ответил король,
"Генрих Французский, Генрих де Конде, Генрих де Гиз, но есть только один"
"Генрих Наваррский".

"Ну?"

"Ну; если этот Генрих Наваррский будет с тобой всю ночь"--

"Всю ночь!"

"Да, будет то, что определенные доказательства, что он не с любой
других?"

"Ах! если вы сделаете это, ваше величество" воскликнула мадам Сова.

- Клянусь честью джентльмена, я сделаю это!

Мадам де Сов подняла свои огромные глаза, влажные от сладострастных обещаний, и
посмотрела на короля, сердце которого наполнилось опьяняющей радостью.

"А потом, - сказал Генрих, - что вы скажете?"

"Я скажу, - ответила Шарлотта, - что ваше величество действительно любит меня".

"_Ventre saint gris_! тогда вы скажете это, баронесса, потому что это правда.

- Но как вам это удастся? - пробормотала мадам де Сов.

- О, клянусь Небом! баронесса, нет ли у вас какой-нибудь служанки,
какой-нибудь девушки, которой вы могли бы доверять?

"Да, Дариола так предана мне, что позволила бы разрезать себя на куски
ради меня; она настоящее сокровище".

"Клянусь небом! тогда скажи ей, что я сделаю ее богатой, когда стану королем.
как предсказывают астрологи, она станет королевой Франции.

Шарлотта улыбнулась, потому что даже в этот период репутация гасконца
Беарнэ уже зарекомендовал себя в отношении своих обещаний.

"Хорошо, тогда чего ты хочешь от Дариолы?"

"Немного для нее, много для меня. Твоя квартира над моей?"

"Да".

- Пусть она подождет за дверью. Я тихонько постучу три раза; она откроет дверь.
и ты получишь доказательство того, что я тебе обещал.

Мадам де Сов молчала несколько секунд, а потом, как бы она
осмотрев ее, если она подслушала, она застегнула ее
взгляд на мгновение на группы столпились вокруг королевы-матери; кратко
а момент был достаточно было для Екатерины и ее
леди-в-ожидании переглядываются.

- О, если бы я была склонна, - сказала мадам де Сов с акцентом сирены.
от этого у Улисса бы расплавился воск в ушах, - если бы я была склонна
заставьте ваше величество сказать неправду".--

"Мама, попробуй"--

"Ах, мама!" Признаюсь, меня так и подмывает это сделать.

"Уступи! Женщины никогда не бывают так сильны, как после того, как потерпели поражение.

"Сир, я требую от вас выполнения вашего обещания относительно Дариолы, когда вы станете королем
Франции".

Генрих издал радостный возглас.

В тот самый момент, когда этот крик сорвался с губ беарнцев,
королева Наварры отвечала герцогу де Гизу:

"Больше ничего" - сегодня вечером, как обычно.

Затем Генрих отвернулся от мадам де Сов, такой же счастливый, каким был герцог де Гиз
, когда он расстался с Маргаритой де Валуа.

Через час после двойной сцены, о которой мы только что рассказали, король Карл и
королева-мать удалились в свои апартаменты. Почти сразу же
залы начали пустеть; в галереях были выставлены основания их мраморных
колонн. Адмирала и принца де Конде провожали домой четыреста человек
сотни джентльменов-гугенотов прошли сквозь толпу, которая улюлюкала
когда они проходили мимо. Затем Генрих де Гиз с лотарингскими джентльменами и
Католики, в свою очередь, ушли, встреченные криками радости и аплодисментами народа
.

Но Маргарита де Валуа, Генрих Наваррский и мадам де Сов жили в
Лувре.




ГЛАВА II.

СПАЛЬНЯ КОРОЛЕВЫ НАВАРРСКОЙ.


Герцог де Гиз сопроводил свою невестку, герцогиню де Невер, в
ее отель на улице дю Шом, напротив улицы Брак, и после того, как он
передав ее в руки ее служанок, он отправился в свои апартаменты, чтобы
переодеться, надеть ночной плащ и вооружиться одним из
те короткие, острые кинжалы, которые называются "foi de gentilhomme", и
их носили без мечей; но когда он взял его со стола, на котором он
лежал, он заметил маленькую щель между клинком и ножнами.

Он развернул его и прочел следующее:

"_ Я надеюсь, что господин де Гиз не вернется в Лувр сегодня вечером; или, если он
вернется, то, по крайней мере, позаботится о том, чтобы вооружиться
хорошей кольчугой и проверенным мечом._"

- Ага! - воскликнул герцог, обращаясь к своему камердинеру. - Это необычное предупреждение,
Мэтр Робен. А теперь будьте добры сказать мне, кто был здесь во время моего
отсутствия.

- Только один человек, монсеньор.

- Кто?

"Monsieur du Gast."

"Ага! На самом деле, мне кажется, я узнаю почерк. И вы уверены,
что приходил Дю Гаст? Вы видели его?"

"Более чем, что монсеньор; я говорил с ним".

"Очень хорошо; тогда я буду следовать его советам ... мои стали куртка и мой
меч".

Камердинер, привыкший к подобным переменам костюмов, принес и то, и другое.
Герцог надел свою куртку, сшитую из стальных колец такой тонкой работы, что она
была едва ли толще бархата; затем он надел поверх кольчуги
его скромная одежда и камзол серого и серебристого, его любимых цветов,
надел пару длинных сапог, доходивших ему до середины бедер.,
покрыл голову бархатной накидкой, не украшенной перьями или драгоценными
камнями, набросил на плечи темный плащ, повесил кинжал на
подойдя к нему, передал свой меч пажу, единственному слуге, которому он позволил сопровождать себя.
и направился в Лувр.

Когда он спускался по ступенькам отеля, сторож Сен-Жермен
Оксерруа только что объявил час ночи.

Хотя ночь уже давно миновала, и улицы в это время были далеко не безопасны
, по дороге с предприимчивым принцем не случилось несчастного случая, и
целым и невредимым он приблизился к колоссальной громаде древнего Лувра,
все огни которого были погашены один за другим, так что
он казался зловещим в своей тишине и темноте.

Перед королевским замком был глубокий ров, в который выходили окна.
Покои большинства принцев, населявших дворец.
Апартаменты Маргариты находились на втором этаже. Но этот первый этаж,
легко доступный, если бы не ров, находился, вследствие глубины, на
которую он был вырублен, в тридцати футах от основания стены, и
следовательно, вне досягаемости грабителей или любовников; тем не менее герцог
де Гиз без колебаний приблизился к нему.

В тот же момент послышался шум открывающегося окна на
первом этаже. Это окно было зарешечено, но появилась рука, отодвинула
один из прутьев, который был ослаблен, и с него свисал шелковый шнурок.
- Это ты, Жийона? - спросил я.

- Это ты? - спросил я. - Тихо спросил герцог.

- Да, монсеньор, - ответил женский голос еще тише.

- А Маргарита?

- Она ждет вас.

"Все в порядке".

После этого герцог подал знак своему пажу, который, распахнув плащ,,
достал маленькую веревочную лестницу. Принц прикрепил один конец к шелку
шнурок, и Жийона, подтянув его, надежно завязала. Затем принц,
пристегнув меч к поясу, благополучно поднялся наверх.
Когда он вошел, засов был задвинут, а окно закрыто, в то время как
паж, увидев, как его господин тихо входит в Лувр, к
окнам которого он двадцать раз сопровождал его таким же образом,
завернувшись в плащ, улегся на траве рва, под
тенью стены.

Ночь была очень темной, и падали крупные капли теплого дождя
из тяжелых облаков, заряженных электрической жидкостью.

Герцог де Гиз последовал за своим гидом, которым была не кто иная, как дочь
Жака де Матиньона, маршала Франции. Она была особенной
доверенное лицо Маргариты, которая не держала в секрете от нее; и было сказано
что среди многих тайн, возложенные на нее нетленными
верности, были так страшны, как заставить ее держать
отдых.

Света не осталось ни в низких комнатах, ни в коридорах,
только время от времени багровый отблеск освещал темные покои
яркой вспышкой, которая так же мгновенно исчезала.

Герцог, по-прежнему ведомый своей проводницей, которая держала его за руку, добрался до
лестницы, встроенной в толстую стену и ведущей через потайную и невидимую
дверь в прихожую апартаментов Маргариты.

В этой прихожей, которая, как и все остальные нижние помещения, была совершенно
темной, Жийона остановилась.

"Ты принес то, что просила королева?" спросила она тихим
голосом.

"Да, - ответил герцог де Гиз, - но я передам его только ее величеству
лично".

- Тогда идемте, не теряйте ни минуты! - раздался голос из
темноты, который заставил герцога вздрогнуть, потому что он узнал голос
Маргариты.

В тот же миг занавес из фиолетового бархата, покрытого золотыми
лилиями, приподнялся, и герцог увидел фигуру королевы,
которая в нетерпении вышла ему навстречу.

"Я здесь, мадам", - сказал он затем и прошел мимо занавеса, который опустился
позади него. Итак, Маргарита де Валуа сама стала теперь гидом принца
, проведя его в комнату, которую, однако, он уже знал, пока
Жийона, стоявшая в дверях, поднесла палец к губам и
успокоила свою царственную госпожу.

Как будто понимая ревнивые опасения герцога, Маргарита повела его за собой.
она проводила его в спальню и там остановилась.

"Ну, - сказала она, - вы удовлетворены, герцог?"

"Удовлетворены, мадам?" - последовал ответ, - "и чем?"

"Доказательства я даю вам", - парировал Маргарита, с легким тоном
досада в ее голосе, "что я принадлежу мужчине, который, на самом ночь
его брак, делает меня столь малое значение, что он даже не
пришел, чтобы поблагодарить меня за честь, которую я оказал ему, не в выборе, а в
приняв его за своего мужа".

"О! мадам," - сказал Герцог скорбно, "будьте уверены, он придет, если
вы захотите".

"И ты говоришь, Генри?" - воскликнула Маргарита; "вы, кто лучше
любой знаем, наоборот, что вы говорите? Если бы у меня было такое желание, должен ли я был
пригласить вас в Лувр?"

"Ты попросила меня прийти в Лувр, Маргарита, потому что ты
стремишься уничтожить все следы нашего прошлого, и потому что это прошлое
живет не только в моей памяти, но и в этой серебряной шкатулке, которую я подношу тебе.
"

- Генри, сказать тебе одну вещь? - ответила Маргарита, пристально глядя
на герцога. - Это то, что ты больше похож на школьника, чем на подростка.
принц. Я отрицаю, что любила тебя! Я желаю погасить пламя, которое
, возможно, погаснет, но отражение которого никогда не погаснет! Ибо
любовь людей моего ранга освещает и часто поглощает целую
современную им эпоху. Нет, нет, герцог; вы можете оставить себе письма
вашей Маргариты и шкатулку, которую она вам подарила. Она просит только одно из
этих писем, и то только потому, что это так же опасно для вас, как и для
нее самой.

"Это все ваше", - сказал герцог. "Возьми ту, которую ты хочешь
уничтожить".

Маргарита с тревогой заглянула в открытую шкатулку и дрожащим
рука взяла, одно за другим, дюжину писем, только адреса
которые она изучила, как будто, просто взглянув на них, она могла вспомнить
что содержалось в самих письмах; но после тщательного изучения
она пристально посмотрела на герцога, бледного и взволнованного.

"Сэр, - сказала она, - того, что я ищу, здесь нет. Может быть, вы потеряли это по какой-нибудь
случайности? ведь если это попадет в руки..."--

- Какое письмо вы ищете, мадам?

- То, в котором я советую вам немедленно выйти замуж.

- В качестве оправдания вашей неверности?

Маргарита пожала плечами.

- Нет, но чтобы спасти твою жизнь. Ту, в которой я рассказывал тебе, что король,
видя нашу любовь и мои усилия расторгнуть предложенный тобой брак
с инфантой Португальской, послал за своим братом, бастардом португальской
Ангулем, и сказал ему, указывая на две шпаги: " Этим убей
Генрих де Гиз этой ночью, или другим я убью тебя утром
._ "Где это письмо?"

"Вот, - сказал герцог, доставая его из-за пазухи.

Маргарита почти выхватила письмо у него из рук, с тревогой открыла,
убедившись, что это действительно то, что ей нужно, произнесла
радостный возглас и поднесение к нему зажженной свечи, и пламя
мгновенно поглотило бумагу; затем, как будто Маргарита испугалась, что ее
неосторожные слова можно было прочесть в самом пепле, она растоптала их
ногами.

Все это время герцог де Гиз внимательно наблюдал за своей возлюбленной.

- Ну что, Маргарита, - сказал он, когда она закончила, - теперь ты довольна
теперь?

"Да, потому что теперь, когда ты женился на принцессе де Порсиан, мой брат
простит мне твою любовь; в то время как он никогда бы не простил меня за
раскрывая тайну, подобную той, которой из-за моей слабости к тебе у меня не было
сила, позволяющая скрывать это от тебя.

"Верно, - ответил Де Гиз, - тогда ты любил меня".

"И я все еще люблю тебя, Генрих, так же сильно - больше, чем когда-либо!"

"Тебя"--

"Я творю; ибо не больше, чем на данный момент мне нужна искренняя и
преданный друг. Королева, у меня нет престола; жена, у меня нет мужа!"

Юный принц печально покачал головой.

"Я говорю вам, я повторяю вам, Анри, что мой муж не только не
любит меня, но ненавидит, презирает меня; более того, мне кажется, что ваш
присутствие в зале, в котором он должен находиться, является доказательством этой ненависти,
этого презрения".

- Еще не поздно, мадам, и королю Наваррскому нужно время, чтобы
распустить своих придворных; если он еще не приехал, то скоро приедет.

- А я говорю вам, - воскликнула Маргарита с возрастающей досадой, - я говорю вам
, что он не придет!

"Мадам!" - воскликнула Жийона, внезапно войдя. "Король Наварры
как раз выходит из своих апартаментов!"

"О, я знала, что он придет!" - воскликнул герцог де Гиз.

- Анри, - быстро сказала Маргарита, схватив герцога за руку.
- Анри, ты увидишь, верна ли я своему слову и могу ли я быть
на кого можно положиться. Генри, войди в этот шкаф.

"Мадам, позвольте мне уйти, пока еще есть время, ибо подумайте, что при
первом знаке любви, который вы ему окажете, я покину кабинет, и тогда
горе ему!"

- Ты с ума сошел? Иди, иди, я говорю, и я отвечу за все.
и она втолкнула герцога в чулан.

Время пришло. Едва за принцем закрылась дверь, как на пороге появился, улыбаясь,
Король Наваррский в сопровождении двух пажей, которые несли восемь факелов из
желтого воска в двух канделябрах.
палата. Маргарита скрыла свое смущение и низко поклонилась.

"Ты еще не в постели, мадам", - отметил b;arnais разместился со своим Франк
и радостный взгляд. "Ты случайно не меня ждете?"

- Нет, сударь, - ответила Маргарита, - потому что вчера вы повторили мне,
что наш брак - политический союз и что вы никогда не станете
перечить моим желаниям.

- Разумеется, но это не причина, почему бы нам не посовещаться немного.
вместе. Жийона, закрой дверь и оставь нас.

Маргарита, которая сидела, а затем поднялась и протянула руку, как бы
желание страницы останется.

"Я должен позвонить твоей женщины?" спросил король. "Я сделаю это , если таковое будет
ваше желание, хотя я признаюсь, что из-за того, что я должен вам сказать, я
предпочел бы, чтобы мы остались наедине." и король Наваррский направился к
шкафу.

- Нет! - воскликнула Маргарита, поспешно опережая его. - Нет! для этого нет никакого повода.
Я готова вас выслушать.

Беарнец узнал то, что хотел узнать; он бросил быстрый и
проницательный взгляд в сторону кабинета, как будто, несмотря на плотный
занавес, который висел перед ним, он хотел нырнуть в его темноту и
затем, переведя взгляд на свою прелестную жену, побледневшую от ужаса, он сказал
с предельным спокойствием: "В таком случае, мадам, давайте посовещаемся"
несколько минут."

"Как Вашему Величеству угодно", - сказала молодая жена, впав в, а
чем сидеть на сиденье, которое ее муж указал ей.

В b;arnais разместился поставил себя рядом с ней. "Мадам", - продолжил он,
"что бы ни говорили многие люди, я думаю, что наш брак хороший.
брак. Я хорошо отношусь к вам; вы хорошо относитесь ко мне".

- Но... - встревоженно начала Маргарита.

"Следовательно, мы должны", - заметил король Наварры, не представляясь
чтобы заметить колебание Маргариты, "чтобы поступать в отношении друг друга, как хорошо
союзники, поскольку сегодня мы заключили союз в присутствии Бога.
Вы так не думаете?

- Несомненно, месье.

"Я знаю, мадам, насколько велика ваша проникновения; я знаю, как на земле в
суд пересекается с опасными пропастями. Сейчас я молод, и
хотя я никому не причинил вреда, у меня очень много врагов. К какому
лагерю, мадам, я должен отнести ту, кто носит мое имя и кто поклялся
в любви ко мне у подножия алтаря?

- Месье, могли бы вы подумать...

- Я ничего не думаю, мадам; я надеюсь, и мне не терпится узнать, что моя надежда оправдается.
это вполне обоснованно. Совершенно очевидно, что наш брак - всего лишь
предлог или ловушка.

Маргарита вздрогнула, поскольку, возможно, та же мысль пришла в голову и ей самой.
в голову.

"Итак, кто же из двух?" - продолжал Генрих Наваррский. "Король
ненавидит меня; герцог Анжуйский ненавидит меня; герцог Алансонский ненавидит меня;
Катрин де Медичи слишком сильно ненавидела мою мать, чтобы не ненавидеть меня.

- О, месье, что вы говорите?

"Правда, мадам", - ответил король, "и для того, что оно не может быть
предполагалось, что я обманут, как к убийству господина де города Муи и
после отравления моей матери я хотел бы, чтобы здесь был кто-нибудь, кто мог бы
услышать меня ".

- О, сир, - ответила Маргарита настолько спокойно и улыбчиво, насколько она
могла предположить, - вы прекрасно знаете, что здесь нет никого, кроме вас
и меня.

"Именно по этой причине я таким образом даю волю своим мыслям; это
это придает мне смелости заявить, что я не обманут
ласки, которыми осыпал меня Дом Франции или Дом Лотарингии.
"

- Сир, сир! - воскликнула Маргарита.

- Ну, в чем дело, мама? - спросил Генрих, улыбаясь в свою очередь.

- Что вы, сир, подобные замечания очень опасны.

"Не тогда, когда мы одни", - заметил король. "Я говорил"--

Маргарита была явно огорчена; ей хотелось остановить каждое слово, которое произносил
король, но он продолжал со своим кажущимся добродушием:

"Я говорил вам, что мне угрожали со всех сторон: угрожали со стороны
короля, угрожали со стороны герцога Алансонского, угрожали со стороны герцога Анжуйского,
угрожаемый королевой-матерью, угрожаемый герцогом де Гизом,
Герцогу Майеннскому от кардинала Лотарингского - фактически, ему угрожают
все. Как вы знаете, мадам, это чувствуется инстинктивно. Что ж,
от всех этих угроз, которые вскоре должны превратиться в нападения, я могу защититься
с вашей помощью, потому что вас любят все те, кто ненавидит
меня.

- Я? - переспросила Маргарита.

"Да, вы", - ответил Генрих с предельной непринужденностью. "Да, вы
любимы королем Карлом, вы любимы" (он сделал сильный акцент на
слово) "клянусь герцогом Алансонским, вы любимы королевой Екатериной, и
вы любимы герцогом де Гизом".

"Сир!" прошептала Маргарита.

"Да, а чего тут удивительного в том, что каждый любит
вы? Я уже упоминал, - ваши братья или родственники. Любить
братья и родственники - значит жить по сердцу Божьему".

"Но что же тогда, - спросила Маргарита, совершенно потрясенная, - что вы имеете в виду?
"

"То, что я только что сказал, что если ты будешь - я не имею в виду мою любовь, - но
моим союзником, я смогу выдержать все; в то время как, с другой стороны, если ты станешь
моим врагом, я пропал".

- О, ваш враг!.. Никогда, сударь! - воскликнула Маргарита.

- И моя любовь ... тоже никогда?

"Возможно"--

"И мой союзник?"

"Совершенно определенно".

Маргарита повернулась и протянула руку королю.

Генрих взял ее, галантно поцеловал и, удерживая в своей, еще
из желания провести расследование, чем из какого-либо чувства нежности,
сказал:

"Очень хорошо, я верю вам, мадам, и принимаю наш союз. Они поженили
нас, не зная друг друга, не любя друг друга; они
поженили нас, не посоветовавшись с нами - нас, которых они объединили. Поэтому мы обязаны
ничего друг другу как муж и жена; вы видите, что я даже выйти за пределы
ваши пожелания и подтвердить этот вечер, что я вчера сказал тебе; но
мы объединимся свободно и без принуждения. Мы объединяемся,
как должны объединяться два преданных сердца, обязанных друг другу взаимной защитой
они сами; вы так это понимаете?

- Да, сударь, - сказала Маргарита, пытаясь высвободить руку.

"Ну, тогда", - продолжил b;arnais разместился, его глаза устремлены на дверь
кабинета", как первое доказательство Фрэнк альянса является наиболее
совершенные доверия, теперь я буду относиться к вам, мадам, во всех ее
детали, план у меня сформировался для того, чтобы мы могли победоносно отвечать
и преодолеть все эти разногласия".

"Сир", - сказала Маргарита, невольно поворачивая глаза к шкафу
, в то время как беарнец, видя, что его уловка удалась, смеялся в рукав
.

"Это то, что я намереваюсь сделать", - продолжил он, казалось, не замечая нервозности своей молодой жены.
"Я намереваюсь"--

- Сир, - сказала Маргарита, поспешно вставая и хватая короля за руку,
- позвольте мне немного отдышаться; мое волнение - жар - пересиливает меня.

И, по правде говоря, Маргарита была бледная и дрожащая, как если бы она была о
упасть на ковер.

Генри отправился прямиком к окну, далеко от дома, и открыл ее. Это
окно выходило на реку.

Маргарита последовала за ним.

"Молчите, сир, молчите ради вас самих!" - прошептала она.

"Что, мадам", - сказал b;arnais разместился со своей странной улыбкой, "вы не
скажи, что мы остались одни?"

"Да, сир; но ты не слышишь, что я говорю, что при помощи пробки
введен в потолок или стена все было слышно?"

- Хорошо, мадам, хорошо, - сказал беарнец серьезно и тихо.
- это правда, что вы меня не любите, но вы, по крайней мере, благородны.

"Что вы имеете в виду, сир?"

"Я имею в виду, что если бы вы были способны предать меня, вы бы позволили
мне продолжать, поскольку я предавал самого себя. Ты остановил меня - теперь я знаю это
здесь кто-то скрывается - что вы неверная жена, но верный союзник
; и именно сейчас, признаюсь, я больше нуждаюсь в верности в политике
, чем в любви".

"Сир!" - ответила Маргарита, в замешательстве.

"Хорошо, хорошо, мы поговорим об этом далее, - сказал Генри, - когда мы знаем,
друг друга лучше".

Затем, повысив голос: "Ну, - продолжал он, - вы дышите свободнее"
теперь, мадам?

"Да, сир, да!"

"Ну, тогда, - сказал беарнец, - я больше не буду вам мешать. Я
обязан выразить вам свое почтение и сделать некоторые авансы для лучшего знакомства;
соизвольте же принять их, как они предлагаются, от всего сердца.
Спокойной ночи и счастливых снов!"

Маргарита подняла глаза, сияющие с благодарностью, и предложил ей
муж ее руку.

"Это решено", - сказала она.

"Политический союз, искренний и верный?" - спросил Генри.

"Откровенный и верный", - был ответ.

И b;arnais разместился пошел к двери, сопровождаемый взглядом Маргариты, как
если бы она была очарована. Затем, когда занавес опустился между ними
и спальней:

- Спасибо, Маргарита, - сказал он быстро, понизив голос, - спасибо! Ты настоящая
истинная дочь Франции. Я покидаю тебя совершенно спокойной: без твоей любви,
твоя дружба не подведет меня. Я полагаюсь на тебя, как и ты, со своей стороны,
можешь положиться на меня. Adieu, madame."

И Генрих поцеловал руку жены и прижал ее нежно. Затем с
быстрым шагом он вернулся в свой дом, говоря себе, в низком
голос, в коридоре:

"Кто, черт возьми, с ней? Это король, или герцог Анжуйский, или
Герцог Алансонский, или герцог де Гиз? это брат или любовник? это
как? Я вера, мне почти жаль, что теперь я попросил баронессу за этот
свидание; но, поскольку я дал слово, и Дариола ждет
меня - неважно. Пока, вентр сен-гри! эта Марго, как называет ее мой
шурин, король Чарльз, - очаровательное создание ".

И шагом, выдававшим легкую нерешительность, Генрих Наваррский
поднялся по лестнице, ведущей в апартаменты мадам де Сов.

Маргарита провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду. Тогда
она вернулась в свои покои, и нашел герцога в двери
кабинет. Взгляд его почти коснулись ее раскаяние в содеянном.

Герцог был серьезен, и его нахмуренный лоб свидетельствовал о горьком раздумье.

"Маргарита сегодня нейтральна, - сказал он. - через неделю Маргарита будет
враждебна".

"А! вы подслушивали?" сказала Маргарита.

"Что еще я могла делать в кабинете министров?"

"И вы обнаружили, что я вела себя не так, как подобает королеве Наварры
?"

"Нет; но в отличие от пути, по которому любовницей герцога де
Гиз должен вести себя".

- Сударь, - ответила королева, "я не люблю своего мужа, но никто не имеет
право требовать, чтобы я предала его. Скажи мне честно: ты бы раскрыл
секреты принцессы де Порсиан, твоей жены?

"Полно, полно, мадам, - отвечал герцог, качая головой, - это очень хорошо.
Я вижу, что вы не любите меня так, как в те дни, когда вы раскрывали
для меня это заговор короля против меня и моей партии".

"Король был тверд и Вы были слабы; Генрих слаб, а вы
сильный. Вы видите, я всегда играю в согласованную часть".

"Только ты переходишь из одного лагеря в другой".

- Это право я приобрел, сэр, спасая вам жизнь.

"Хорошо, мадам; и как, когда влюбленные по отдельности, они вернуть все подарки
что прошло между ними, я спасу вашу жизнь, в свою очередь, если
когда возникает необходимость, и мы будем квиты."

И герцог поклонился и вышел из комнаты, ни Маргариты попытка
сохранить его.

В прихожей он нашел Жийону, которая подвела его к окну на
первом этаже, а во рву он нашел своего пажа, с которым он
вернулся в Отель де Гиз.

Маргарита, в мечтательном настроении, подошла к открытому окну.

"Что за брачная ночь!" - пробормотала она про себя. "Муж бежит
от меня, любовник бросает меня!"

В этот момент, возвращаясь с Тур де Буа и направляясь в сторону
Мулен де ла Монне, по другую сторону рва прошел студент,
положив руку на бедро, он поет:

 "ПЕСНЮ.

 "Скажи мне, почему, о прекрасная девушка,
 Когда я сгораю от желания укусить твои волосы,
 И поцеловать твои розовые губы,
 И коснуться твоей прекрасной груди,
 Как монахиня, ты притворяешься благословенной
 В печальном затмении монастыря?

 "Кто завоюет драгоценный приз
 твое чело, твой рот, твои глаза--
 Из твоей груди, милая, - какой возлюбленный?
 Посвятишь ли ты все свои чары
 мрачному Плутону, когда лодка
 Хароновы гребцы захватят тебя?

 "После того, как ты переплывешь,
 Прекраснейшая, ты найдешь только потерю--
 Вся красота твоя будет распадаться.
 Когда я умру и встречу тебя там
 В тени я никогда не буду ругаться
 Ты был когда-то моей любовницей гей!

 "Итак, дорогая, хотя мы живем,
 Передумать и жетоны Твоему дай--
 Целую твои сладкие уста!
 Иначе, когда ты будешь при смерти,
 Ты раскаешься в своей жестокости!,
 Наполняя всю мою жизнь тоской!"

Маргарита слушала с меланхолической улыбкой; затем, когда
голос студента затерялся вдали, она закрыла окно и позвала Жийону
помочь ей приготовиться ко сну.




ГЛАВА III.

КОРОЛЬ-ПОЭТ.


Следующий день и все последующие были посвящены празднествам, балам,
и турнирам.

Такое же слияние продолжало происходить между двумя партиями.
Расточаемых ласк и комплиментов было достаточно, чтобы вскружить головы
самым фанатичным гугенотам. Можно было видеть, как отец Коттон ужинал и
пьянствовал с бароном де Куртомером; герцог де Гиз катался на лодке по
Сене с принцем де Конде. Король Карл, казалось, отбросил
свою обычную меланхолию и не мог насытиться обществом
своего нового шурина Генриха. Более того, королева-мать была такой веселой,
и была так занята вышиванием, украшениями и перьями, что не могла
уснуть.

Гугеноты, в какой-то степени зараженные этой новой Капуей, начали
надевать шелковые плащи, носить украшения и дефилировать перед определенными
балконами, как если бы они были католиками.

Со всех сторон была такая реакция в пользу протестантов, что
казалось, что весь двор вот-вот станет протестантским; даже адмирал
, несмотря на свой опыт, был обманут и так увлекся
однажды вечером он на целых два часа забыл пожевать свой
зубочистка, которой он всегда пользовался с двух часов, когда он
заканчивал свой ужин, до восьми часов вечера, когда он садился за стол
ужин.

Вечер, в который адмирал таким необъяснимым образом отклонился от своих обычных привычек
Король Карл IX. пригласил Генриха Наваррского и герцога
де Гиза поужинать с ним. После трапезы он пригласил их в свою
комнату и принялся деловито объяснять им хитроумный механизм
волчьего капкана, который он изобрел, когда, прервав себя,--

"Разве адмирал не приедет сегодня вечером?" спросил он. "Кто видел его сегодня?"
и может мне что-нибудь рассказать о нем?"

"Да, - ответил король Наваррский, - и если ваше величество беспокоится о его здоровье
, я могу успокоить вас, потому что я видел его сегодня утром в шесть,
и сегодня вечером в семь часов".

"Ага!" - ответил король, чьи глаза тут же с
испытующим выражением уставились на своего шурина. "Для новобрачного,
Гарри, ты очень рано".

"Да, сир, - ответил король Наваррский, - я хотел спросить у
адмирала, который знает все, не едут ли сюда какие-нибудь джентльмены, которых я ожидаю".
направляясь сюда.

- Еще джентльмены! да ведь в день вашей свадьбы у вас было восемьсот долларов,
и каждый день к вам присоединяются новые. Вы, конечно, не собираетесь вторгаться в
нас? - спросил Карл IX, улыбаясь.

Герцог де Гиз нахмурился.

"Сир, - ответил беарнец, - говорят о войне с Фландрией, и я
собираю вокруг себя всех этих джентльменов моей страны и ее
сосед, который, я думаю, может быть полезен вашему величеству.

Герцог, вспомнив о мнимом проекте, о котором Генрих упомянул в разговоре с
Маргерит в день их свадьбы, слушал еще внимательнее.

"Ну, что ж, - ответил король со своей зловещей улыбкой, - тем более
лучше, пусть все приходят, Генри. Но кто эти господа?--храбрый
те, которым я доверяю".

"Я не знаю, Сир, если мои господа никогда не равны те из ваших
Ваше величество, или герцога Анжуйского, или герцога де Гиза, но я знаю, что
они сделают все, что в их силах.

- Вы ожидаете, что их будет много?

- Еще десять или дюжину.

"Как их зовут?"

"Сир, их имена ускользают от меня, и, за исключением одного, которого
Телиньи рекомендовал меня как самого образованного джентльмена, и чье
имя Де ла Моль, я не могу сказать.

- Де ла Моль! - воскликнул король, который был глубоко сведущ в этой науке
из области генеалогии; "Разве он не Лерак де ла Моль, провансалец?"

"Именно так, сир; вы видите, я набираю людей даже в Провансе".

"И я", - добавил герцог де Гиз, с саркастической улыбкой: "иди, даже
дальше его величества короля Наваррского, ибо я ищу даже в
Соберите в Пьемонте всех верных католиков, которых я смогу найти".

"Католик или гугенот, - перебил король, - для меня это не имеет значения,
поэтому они храбры".

На лице короля, когда он произносил эти слова, которые, таким образом, объединили в его мыслях
католиков и гугенотов, было такое выражение
безразличия, что сам герцог был удивлен.

"Ваше величество заняты фламандцами", - сказал адмирал, которому
Карл несколькими днями ранее оказал милость войти без
объявления, и который слышал последние слова короля.

- А! вот и мой отец адмирал! - воскликнул Чарльз, раскрывая объятия.
- Мы говорили о войне, о джентльменах, о храбрых людях, и вот он идет. Это
подобно магниту, который притягивает железо. Мой шурин из
Наварры и мой кузен де Гиз ожидают подкрепления для вашей
армии. Именно об этом мы и говорили.

"И это подкрепление уже в пути", - сказал адмирал.

"Ты получал новости о них?" - спросил беарнец.

"Да, сын мой, и особенно о господине де ла Крот; он был в Орлеане
вчера и будет в Париже завтра или послезавтра.

"Дьявол! - Вы, должно быть, колдун, адмирал, - сказал герцог де Гиз, - чтобы
знать, что происходит на расстоянии тридцати или сорока лье. Я бы хотел
знать наверняка, что происходило или происходит раньше.
Orl;ans."

Колиньи остался равнодушным в этот дикарь натиск, который, очевидно,
упомянул о смерти Франсуа де Гиз, отец герцога убил
до Орлеана по Poltrot-де-M;r;, и не без подозрения, что
Адмирал сообщил о преступлении.

"Сэр," ответил он, холодно и с достоинством: "я колдун, когда я
желаем ничего знать положительно, что касается моих собственных дел или
Короля. Курьер прибыл час назад от Орлеана, пройдя,
благодаря посту, тридцать два лье в день. Как месье де ла Моль
только его собственной лошади, он едет, но десять лиг в день, и не прибудет
в Париже до 24. Вот это все моя магия".

"Браво, отец мой, умный ответ!" - воскликнул Карл IX. "Научи этих
молодых людей тому, что мудрость, а также возраст поседели твои волосы и бороду;
так что теперь мы отправим их поговорить об их турнирах и их
любовных похождениях, а мы с тобой останемся и поговорим о наших войнах. Хорошие
из советников получаются хорошие короли, отец мой. Оставьте нас, джентльмены. Я хочу
поговорить с Адмиралом".

Двое молодых людей взяли их отправления; король Наварры во-первых, тогда
герцог де Гиз; но за дверью они расстались, после официального
салют.

Колиньи провожал их взглядом не без тревоги, ибо никогда еще он
не видел, как встречаются эти два олицетворения ненависти, без страха, что вот-вот вспыхнет какая-нибудь новая
молния. Карл IX видел, что происходило в
он пришел в себя и, подойдя к нему, положил руку ему на плечо:

"Не бойся, отец мой; я здесь, чтобы сохранять мир и послушание. Я
действительно король, теперь, когда моя мать больше не королева, и она больше не королева.
теперь, когда Колиньи - мой отец."

"О, сир!" - сказал адмирал. "Королева Екатерина"--

"Марплот. С ней невозможен мир. Эти итальянские католики в ярости
и слышать не хотят ни о чем, кроме уничтожения; теперь, со своей стороны, я
хочу не только умиротворить, но и передать власть в руки тех, кто
которые исповедуют реформатскую религию. Остальные слишком распутны, и
шокируют меня своими любовными похождениями и ссорами. Должен ли я говорить с вами
откровенно? - продолжал Чарльз, с удвоенной энергией. - Я не доверяю
окружающим меня людям, за исключением моих новых друзей. Я подозреваю честолюбие Таванна.
Вьейвиля интересует только хорошее вино, и он предал бы своего короля за бочку Мальвуазье
Монморанси думает только об охоте и тратит все
он проводит время среди своих собак и соколов; граф де Рец - испанец;
де Гизы - лотарингцы. Я думаю, что во Франции нет настоящих французов.
Во Франции, кроме меня, моего шурина Наваррского и вас; но я
прикованный к трону, я не могу командовать армиями; это все, что я могу.
охотиться в свое удовольствие в Сен-Жермене или Рамбуйе. Мой шурин
Наваррский слишком молод и неопытен; кроме того, мне кажется, он
точь-в-точь как его отец Антуан, испорченный женщинами. Есть только ты, мой отец
, которого можно назвать одновременно храбрым, как цезарь, и как
мудрый, как Платон; так что я едва знаю, что делать - держать тебя рядом со мной, как
моего советника, или отправить тебя в армию, как ее генерала. Если ты будешь действовать как мой
советник, кто будет командовать? Если ты будешь командовать, кто будет моим
советником?"

"Сир, - сказал Колиньи, - сначала мы должны победить, а потом посоветоваться"
после победы.

"Это ваш совет - да будет так; в понедельник вы отправитесь во Фландрию, и
Я за Амбуаз.

- Значит, ваше величество покидает Париж?

- Да, я устал от этой неразберихи и от этих праздников. Я не человек действия
Я мечтатель. Я не был рожден, чтобы быть королем; Я был рожден, чтобы быть
поэтом. Вы сформируете совет, который будет править, пока вы находитесь на войне
и при условии, что в ней не будет моей матери, все будет хорошо. Я
уже послал сообщение Ронсару, чтобы он присоединился ко мне; и вот, мы вдвоем,
далеко не все смятение, вдали от мира, вдали от злых людей, под
могучие деревья на берегу реки, с журчанием ручьев в
наши уши, будем говорить о божественных вещах, единственным компенсации
нет в мире для дела людей. Подождите! Послушайте эти строки, в
которых я приглашаю его присоединиться ко мне; я написал их сегодня утром ".

Колиньи улыбнулся. Карл IX. провел рукой по лбу, желтому и
блестящему, как слоновая кость, и повторил нараспев следующие
куплеты:

 "Ронсар, я полностью уверен, что если ты увидишь, что я не,
 Голос великого царя с вами в ближайшее время будут забыл.
 Но, как небольшое напоминание-знаешь, я до сих пор упорно
 При принятии мастерство поэзии моей единственной работой.
 И именно поэтому я обращаюсь к вам с этим теплым призывом.,
 Чтобы наполнить ваш разум новым, полным энтузиазма рвением.

 "Тогда больше не занимайтесь домашними делами".;
 Прошло время садоводства и его развлечений.
 Приди, следуй за своим королем, который любит тебя больше всех на свете.,
 За это с твоих уст срываются сладкие сильные стихи.
 И если Ардуаз не увидит тебя в скором времени, представь,
 Вспыхнет серьезная ссора, которая окажется неприятной!

"Браво! сир, Браво!" - воскликнул Колиньи, "я лучше разбираюсь в вопросах
войны, чем в вопросах поэзии, но мне кажется, что эти линии
равно самый лучший, даже написанные Ронсара, или Дора, или даже Мишель де
Лопиталь, канцлер Франции".

"Ах, мой отец! - воскликнул Карл IX. - Если бы то, что ты сказал, было правдой!
Видите ли, звание поэта - это то, чего я стремлюсь достичь превыше всего.
и, как я сказал несколько дней назад своему мастеру поэзии:

 "Искусство сочинять стихи, если их критиковать,
 Искусство правления всегда должно быть выше того, что ценится.
 Короны, которые мы с тобой носим на челах.,
 Я, как король, принимаю, а ты, как поэт, делишься ими.
 Твоя возвышенная душа, озаренная небесными лучами,
 Пламенеет сама по себе, в то время как моя сияет заимствованной славой.
 Если среди богов я спрошу, у кого из них лучшее проявление,
 Ронсар - их отрада: я, но их сияющий образ.
 Твоя лира, которая восхищает такими сладкими и смелыми звуками.,
 Покоряет умы мужчин, в то время как я владею только их телами!
 Это делает вас мастером, поднимает вас в высокие сферы,
 Где даже надменный тиран никогда не осмеливался заявлять о своей преданности".

"Сир, - сказал Колиньи, - я прекрасно знал, что ваше величество беседует с
музами, но я не знал, что вы были их главным советником".

"После того, как вы, мой отец, после того, как вы. И для того, что я не могу быть
нарушается в моих взаимоотношениях с ними, я хотел бы поставить вас во главе
все. Так вот слушай: я должен сейчас идти и ответить на новый Мадригал мой дорогой
и прославленный поэт послал меня. Поэтому я не могу дать вам
документы, необходимые для внесения вас ознакомится с вопросом сейчас
спор между Филиппом II. и мной. Кроме того, есть план
кампании, составленный моими министрами. Я найду все это для вас и передам
это вам завтра ".

- В котором часу, сир?

"В десять часов, и если случайно я занят стихи делая, или мой
шкаф писать, ну ... вы пришли как раз таки, и принять все
документы которые вы найдете на столе в этом красном портфеле. Цвет
замечательный, и вы не можете ошибиться. Сейчас я собираюсь написать
Ронсару".

"Прощайте, сир!"

"Прощайте, отец мой!"

"Твоя рука?"

"Что, моя рука? В моих объятиях, в моем сердце есть твое место! Приди, мой
старый солдат, приди!"

И Карл IX, притянув Колиньи к себе, когда тот кланялся, прижался губами
к его седым волосам.

Адмирал вышел из комнаты, смахнув слезу.

Карл IX. вслед за ним глазами, пока он не видел, и
слушал, как долго он может уловить звук; потом, когда он не мог
больше услышать или увидеть что-нибудь, он склонил голову на свое плечо,
по своему обыкновению, и медленно вошел в свой арсенал.

Эта оружейная была любимой комнатой короля; там он проводил свои
фехтование-уроки с Pomp;e, и его поэзия уроки с Ронсара. Он
собрал там большую коллекцию самых дорогостоящих видов оружия он был
смогла найти. Стены были увешаны топорами, щитами, копьями, алебардами,
пистолетами и мушкетами, и в тот день знаменитый оружейник принес ему
великолепная аркебуза, ствол которой был инкрустирован серебром
эти четыре строки сочинил сам королевский поэт.:

 "_Pour maintenir la foy,_
 _Je suis belle et fid;le._
 _Aux ennemis du Roi,_
 _Je suis belle et cruelle._"[1]


Чарльз, как мы уже говорили, вошел в эту комнату и, закрыв за собой
дверь, через которую он вошел, приподнял гобелен, скрывавший
проход, ведущий в маленькую комнату, где изображена женщина, стоящая на коленях перед
_priedieu_ читала свои молитвы.

Поскольку это движение было выполнено бесшумно, а шаги короля
, приглушенные толстым ковром, производили не больше шума, чем шаги призрака,
коленопреклоненная женщина не услышала ни звука и продолжала молиться. Чарльз встал.
Мгновение задумчиво смотрел на нее.

Это была женщина тридцати четырех-тридцати пяти лет, чья
энергичная красота подчеркивалась костюмом крестьян Ко. Она
носила высокий чепец, столь модный при французском дворе во времена
Изабеллы Баварской, а ее красный корсаж был расшит золотом,
как у _контадины_ из Неттуно и Соры. Апартаменты, которые
она занимала почти двадцать лет, находились рядом с королевской спальней
и представляли собой удивительное сочетание элегантности и деревенского стиля.
В равной степени дворец вторгся в коттедж, а коттедж
- во дворец, так что комната сочетала в себе простоту
крестьянка и роскошь придворной дамы.

Престол, на котором она преклонила колени, был дубовый, изумительной резьбы,
обтянутый бархатом с золотой бахромой, а Библия, из которой
то, что она читала (поскольку принадлежала к реформатской религии), было очень старым и
порванным, как те, что можно найти в самых бедных коттеджах; теперь все в комнате
олицетворяли _priedieu_ и Библия.

"Эй, Мадленон!" - сказал король.

Коленопреклоненная женщина с улыбкой подняла голову, услышав хорошо знакомый голос,
и поднялась с колен,--

"Ах! это ты, сын мой, - сказала она.

- Да, няня, иди сюда.

Карл IX. опустил занавеску и сел на подлокотник
мягкого кресла. Появилась медсестра.

- Что тебе от меня нужно, Шарло? - спросил я.

- Подойди поближе и отвечай тихо.

Медсестра обратилась к нему с фамильярностью, которая могла исходить от той
материнской привязанности, которую женщина испытывала к своему няньке, но приписывалась
брошюрами того времени источнику, бесконечно менее чистому.

"Я здесь, - сказала она. - говори!"

"Пришел ли человек, за которым я посылала?"

"Он здесь уже полчаса".

Чарльз встал, подошел к окну и выглянул, чтобы убедиться, что там никого нет.
подслушивающих не было, подошел к двери и тоже выглянул туда, отряхнул
пыль со своих оружейных трофеев, потрепал большую борзую, которая следовала за ним
его, куда бы он ни пошел, останавливаясь, когда он останавливался, и двигаясь, когда он двигался
затем возвращаясь к своей медсестре:

"Очень хорошо, сестра, пусть он войдет", - сказал он.

Достойная женщина исчезла той же проход, по которому она
вошел, а пошел царь и прислонился к столу, на котором были
разбросаны всякого рода оружием.

Едва он это сделал, как портьера снова приподнялась, и вошел тот
человек, которого он ожидал.

Он был человек лет сорока, глаза серые и ложные, нос изогнутый
как клюв ночная сова, его скулы выпуклые. Его лицо
пыталось выглядеть уважительным, но все, что он мог сделать, это изобразить
лицемерную улыбку на побелевших от страха губах.

Чарльз осторожно завел руку за спину и взялся за рукоятку
пистолета новой конструкции, который стрелял не спичкой, как
раньше, а кремнем, соприкасавшимся со стальным кругом. Он
пристально уставился своими тусклыми глазами на вошедшего; тем временем он насвистывал с
идеальной точности и с замечательной сладостью, один из его любимых
охота-эйров.

После паузы в несколько минут, в течение которых выражение
лицо незнакомца все больше и больше выводит из равновесия,

"Вы тот человек, - сказал король, - которого зовут Франсуа де Лувьер"
Морвель?

"Да, сир".

"Капитан петардировщиков?"

"Да, сир".

"Я хотел вас видеть".

Морвель низко поклонился.

- Ты знаешь, - продолжал Чарльз, делая ударение на каждом слове, - что я
одинаково люблю всех своих подданных?

"Я знаю, - пробормотал Морвель, - что ваше величество - отец вашего народа"
.

- И что гугеноты и католики в равной степени мои дети?

Морвель хранил молчание, но его волнение было заметно по пронзительному взгляду короля
, хотя человек, к которому он обращался, был почти
скрыт в темноте.

"Вам это неприятно, - сказал король, - вам, который вел такую
ожесточенную войну с гугенотами?"

Морвель упал на колени.

"Сир, - пробормотал он, - верьте этому"--

"Я верю", - продолжал Карл, все более и более пристально вглядываясь в
Морвель, в то время как его глаза, которые сначала казались стеклянными, теперь
стали почти огненными: "Я полагаю, что у вас было большое желание
Монконтур, чтобы убить адмирала, который только что покинул меня; я тебе верю
пропустил свою цель, и тогда вы вошли в армию мой брат,
Герцог Анжуйский; я полагаю, что затем вы во второй раз отправились к
принцу и там поступили на службу в компанию г-на де Муи де Сен
Фаля"--

"О, сир!"

"Храбрый джентльмен из Пикардии"--

"Сир, сир! - воскликнул Морвель. - Не подавляйте меня".

"Он был храбрый офицер", - продолжил Чарльз, функции которого взяла на себя
аспект почти звериная жестокость", который получил Вас, как если бы Вы были
его сына; кормил тебя, поданных вы, и одел тебя."

Морвель издал отчаянный вздох.

- Кажется, вы называли его своим отцом, - безжалостно продолжал король.
- и между вами и молодым Де Муи, его
сыном, существовала нежная дружба.

Морвель, все еще стоя на коленях, низко поклонился, все более и более подавляемый
негодованием короля, который стоял неподвижно, как статуя, чьи губы
только наделены жизненной силой.

"Кстати, - продолжал король, - господин де Гиз должен был дать вам десять
тысяч крон, если вы убьете адмирала, не так ли?"

Убийца в ужасе ударился лбом об пол.

"Что касается вашего достойного отца, сьера де Муи, то однажды вы были
в качестве его эскорта в разведке в направлении Шевро. Он уронил свой
хлыст и спешился, чтобы поднять его. Вы были с ним наедине; вы достали из кобуры
пистолет и, пока он наклонялся, выстрелили ему в
спину; затем, увидев, что он мертв - вы убили его на месте - вы
сбежал на лошади, которую он тебе подарил. Полагаю, это ваша история?

И поскольку Морвель хранил молчание при этом обвинении, каждое обстоятельство которого
соответствовало действительности, Карл IX снова начал насвистывать с той же интонацией.
точность и мелодичность, та же охотничья аура.

- Ну, убийца! - сказал он немного погодя. - знаешь ли ты, что у меня есть
большое желание, чтобы тебя повесили?

- О, ваше величество! - воскликнул Морвель.

- Молодой Де Муи умолял меня сделать это только вчера, и я едва знал,
что ему ответить, поскольку его требование было совершенно справедливым.

Морвель всплеснул руками.

- Тем более справедливо, потому что я, как ты говоришь, отец своего народа;
и так, как я вам ответил, Теперь, когда я смирился с
Гугеноты, они столь же мои дети, как и католики".

"Сир", - сказал Maurevel, в отчаянии: "моя жизнь в твоих руках; делай с нею,
что вы будете".

"Вы совершенно правы, и я бы гроша ломаного не дал за это".

"Но, сир, - спросил убийца, - неужели нет способа искупить мое
преступление?"

"Насколько я знаю, ничего подобного; только если бы я был на твоем месте - но, слава Богу, это не так"
нет--

"Ну, Сир, если бы Вы были на моем месте?" пробормотал Maurevel, не отрывая глаз
на короля на устах.

"Я думаю, что я смогу выпутаться", - сказал Король.

Морвель приподнялся на одном колене и одной руке, устремив взгляд на Шарля.
Чтобы убедиться, что тот не шутит.

"Я очень люблю молодого Де Муи, - сказал король, - но я не менее люблю
моего кузена Де Гиза, и если мой кузен попросил меня пощадить человека, которого
если бы кто-то другой захотел меня повесить, признаюсь, мне было бы стыдно; но ради
политики, а также религии я должен согласиться с моим кузеном Де
Просьба Гиза, ибо де Муи, каким бы храбрым капитаном он ни был, всего лишь мелкий персонаж
по сравнению с принцем Лотарингии."

Во время этих слов, Maurevel медленно поднялся, как человек, чья жизнь
спас.

"В критической ситуации это было бы очень важно получить
благосклонность моего кузена Де Гиза. Итак, я расскажу вам, что он сказал мне
прошлой ночью.

Морвель подошел ближе.

"Представьте себе, сир, - сказал он мне, - что каждое утро в десять часов мой
злейший враг проезжает по улице Сен-Жермен-л'Оксерруа на своем
возвращение из Лувра. Я вижу его из зарешеченное окно в комнате моей
старый наставник, каноник Пьер сваи, и я буду молиться дьяволу, чтобы открыть
земля и поглотить его в своих пропастях.' Теперь, мэтр Maurevel", - продолжил
король, "возможно, если бы ты был дьяволом, или если на мгновение вы
если бы я занял его место, это, возможно, понравилось бы моему кузену Де Гизу.

Адская улыбка вернулась на губы Морвеля, хотя они все еще были бескровными от ужаса.
Он, запинаясь, произнес эти слова.:

"Но, сир, я не могу заставить землю разверзнуться".

- И все же вы открыли ее достаточно широко для достойного Де Муи, если я правильно помню
. После этого вы расскажете мне, как обращаться с пистолетом ... Разве у вас нет?
этот пистолет все еще у вас?

"Простите меня, сир, я еще лучший стрелок из аркебузы, чем из
пистолета", - ответил Морвель, теперь уже совершенно успокоенный.

"Пистолет или аркебуза не имеют значения, - сказал король. - Я уверен, что мой
кузен Де Гиз не станет придираться к выбору методов".

"Но, - сказал Морвель, - мне нужно оружие, на которое я могу положиться, поскольку, возможно,,
Мне придется стрелять с большого расстояния".

"У меня в этой комнате есть десять аркебуз, - ответил Карл IX, - из которых я
могу попасть в крону на расстоянии ста пятидесяти шагов - попробуешь одну?"

"Наиболее охотно, сир!" - воскликнул Maurevel, с превеликой радостью, идя в
сторону тот, который стоял в углу комнаты. Он был
тот, который в тот день был доставлен к царю.

"Нет, не тот, - сказал король, - не тот; я оставляю его для
себя. Когда-нибудь у меня будет большая охота, и тогда я надеюсь использовать
его. Берите любой другой, какой вам понравится.

Морвель снял один из трофеев.

"И кто этот враг, сир?" - спросил убийца.

- Откуда мне знать, - ответил Шарль, испепеляя негодяя своим
презрительным взглядом.

- Тогда я должен спросить господина де Гиза, - запинаясь, пробормотал Морвель.

Король пожал плечами.

- Не спрашивай, - сказал он, - потому что господин де Гиз не ответит. Разве люди
обычно отвечают на такие вопросы? Те, кто не хочет быть повешенным
должны угадать их ".

"Но как мне его узнать?"

"Говорю вам, он проходит мимо дома каноника каждое утро в десять часов".

"Но многие проходят мимо этого дома. Не соблаговолит ли ваше величество подать мне какой-нибудь
определенный знак?

"О, это довольно просто; завтра, например, он будет носить под мышкой красную
сафьяновую папку".

- Этого достаточно, сир.

- У вас все еще есть быстрый конь, которого дал вам господин де Муи?

- Сир, у меня одна из самых быстрых лошадей.

"О, я нисколько не беспокоюсь за тебя; только это, а также позволить
вы знаете, в монастыре есть задняя дверь".

"Спасибо, сир, молю, для меня рай!"

"О, тысяча чертей! лучше молись сатане, ибо только с его помощью ты сможешь
избежать узды".

"Прощайте, сир".

"Adieu! Кстати, месье де Морвель, помните, что, если о вас услышат
до десяти утра или если о вас ничего не услышат позже, в Лувре есть
темница.

И Карл IX спокойно начал насвистывать, с большей, чем обычно, точностью,
свою любимую мелодию.




ГЛАВА IV.

ВЕЧЕР 24 августа 1572 года.


Наши читатели не забыли, что в предыдущей главе мы упоминали
дворянина по имени Де ла Моль, которого с нетерпением ожидал Генрих Наваррский
.

Этот молодой джентльмен, как объявил адмирал, въехал в Париж через
ворота Сен-Марсель вечером 24 августа 1572 года; и
бросив презрительный взгляд на многочисленные гостиницы, которые
разместив их живописные знаки по обе стороны от себя, он пришпорил своего
взмыленного коня в центр города, и, пересекши
площадь Мобер, Малый мост, мост Нотр-Дам и обогнул
набережные, он остановился в конце улицы Брезек, которую мы с тех пор называем
преобразован в Рю де л'Арбр Сек, и для большего удобства
наших читателей мы будем называть его современным названием.

Название, без сомнения, понравилось ему, потому что он вышел на улицу и увидел
слева от себя большую листовую железную плиту, которая качалась, поскрипывая на петлях,
под аккомпанемент маленьких колокольчиков он остановился и прочел эти слова:
"La Belle ;toile_", написанные на свитке под вывеской, которая представляла собой
самый привлекательный для изголодавшегося путешественника, поскольку на нем изображена домашняя птица
жарящаяся посреди черного неба, в то время как человек в красном плаще держит
протянул руки и кошелек к этому новомодному созвездию.

"Вот, - сказал себе джентльмен, - гостиница, которая обещает много хорошего".
а хозяин, должно быть, очень изобретательный человек. Я всегда слышал
что Рю де л'АРБР-сек был недалеко от Лувра; и, при условии, что
интерьер ответы на внешний вид, я буду превосходно подано".

Пока новоприбывший предавался этому монологу, другой всадник
въехал на улицу с другого конца, то есть со стороны улицы
Сент-Оноре тоже остановился, чтобы полюбоваться вывеской "Прекрасная Этуаль".

Джентльмен, которого мы уже знаем, по крайней мере по имени, ехал на белом коне.
он был испанского происхождения и носил черный дублет, украшенный гагатом; его
плащ был из темно-фиолетового бархата; его сапоги были из черной кожи, и у него
были меч и кинжал с рукоятями из чеканной стали.

Теперь, если мы перейдем от его костюма к чертам лица, мы придем к выводу, что
ему было двадцать четыре или двадцать пять лет. Цвет его лица был смуглым;
у него были голубые глаза, изящные усики и блестящие зубы, которые
казалось, освещали все его лицо, когда его изящно очерченные губы
раздвигались в милой и меланхоличной улыбке.

Контраст между ним и вторым путешественником был очень разительным.
Из-под треуголки выбивалась копна вьющихся волос, скорее рыжих
, чем каштановых; под этой копной блестела пара серых глаз, которые
при малейшем противодействии становились такими свирепыми, что казались черными;
светлый цвет лица, тонкие губы, рыжевато-коричневые усы и великолепные зубы
завершали описание его лица. В целом, с его белой
кожей, высоким ростом и широкими плечами, он действительно был _beau
cavalier_ в обычном понимании этого термина, и в течение последнего
час, который он потратил на то, чтобы разглядывать все окна под
под предлогом поиска вывесок он привлек всеобщее внимание
женщин, в то время как мужчины, хотя они, возможно, и были склонны смеяться над его
скудным плащом, облегающей одеждой и старомодным
бутс сдержал их нарастающее веселье самым сердечным "Прощайте, друзья!"
после того, как они более внимательно изучили его лицо, которое каждую минуту
принимало дюжину различных выражений, но никогда такого добродушного
характерно для сбитого с толку провинциала.

Именно он первым обратился к другому джентльмену, который, как я уже сказал,
разглядывал гостиницу "Прекрасная Этуаль".

- Клянусь небом! месье, - сказал он с тем ужасным горским акцентом, который
мгновенно отличил бы уроженца Пьемонта среди сотни
незнакомцев, - мы недалеко от Лувра, не так ли? В любом случае, я
думаю, что ваш выбор совпадает с моим, и я очень польщен им ".

- Месье, - ответил тот с провансальским акцентом, соперничавшим с
акцентом его спутника, - я полагаю, эта гостиница находится недалеко от Лувра. Однако,
Я все еще раздумываю, буду ли я иметь честь поделиться с вами
вашим мнением. Я в затруднительном положении."

- Вы еще не решили, сэр? Тем не менее, дом привлекательный.
Но, возможно, в конце концов, меня привлекло ваше присутствие. И все же
вы согласитесь, что это красивая картина?

- Очень! и именно по этой причине я не доверяю ему. Париж, как мне говорили,
полон шулеров, и вывеска может обмануть вас с таким же успехом, как и все остальное.
"

"Клянусь небом! - ответил пьемонтец. - Мне наплевать на их уловки.
и если хозяин не подаст мне цыпленка, зажаренного так же хорошо, как
тот, что на его вывеске, я насажу его на вертел и не отпущу
пока я сделал его в свою очередь. Пойдем в".

"Вы решили меня", - сказал Прованса, смеется; "идет впереди меня, я
прошу".

"О, сэр, у меня на душе я не мог не думать о нем, ибо я только наиболее
покорный слуга, Граф Аннибал де Coconnas."

- И я, месье, но граф Жозеф Гиацинт Бонифаций де Лерак де ла
Моль, также к вашим услугам.

"Раз уж это так, давайте войдем вместе, рука об руку".

Результатом этого примирительного предложения стало то, что двое молодых людей
слезли с лошадей, бросили уздечки конюху и взялись за руки,
скорректировали свои мечи, и подошел к двери трактира, где
хозяин стоял. Но вопреки обычаю людей его профессии
почтенный владелец, казалось, не замечал их, настолько был занят
он разговаривал с высоким желтоватым мужчиной, закутанным в тусклый плащ, похожий на
сова, зарывшаяся в свои перья.

Двое джентльменов были так близко к хозяину и его другу в
тусклом плаще, что Коконнас, возмущенный тем, что с ним и его спутницей
обращаются так невнимательно, коснулся
рукав домовладельца.

Он, казалось, внезапно заметил их и отпустил своего друга со словами
"До свидания!_ Приходите скорее и сообщите мне, в какой назначенный час".

- Ну, месье шутник, - сказал Коконнас, - разве вы не видите, что у нас к вам
дело?

"Прошу прощения, джентльмены, - сказал хозяин, - я вас не заметил".

"Эх, клянусь Небом! тогда вы должны были увидеть нас; и теперь, когда вы видите нас,
говорите "месье граф", а не просто "месье", если вам угодно.

Ла Моль встал, оставив Coconnas, которые, казалось, взяли на себя
дело, говорить; но хмурился, на его лице было видно, что он
был готов прийти ему на помощь, когда наступит решающий момент
.

- Ну, что вам угодно, господин граф? - спросил трактирщик
спокойным тоном.

"Ах, так-то лучше, не правда ли?" - сказал Коконнас, поворачиваясь к Ла Молю, который
утвердительно кивнул. "Месье Граф и сам, привлеченных
признак вашего заведения, пожелает суп и спать здесь сегодня вечером".

"Джентльмены, - сказал хозяин, - мне очень жаль, но у меня только одна комната"
и, боюсь, она вам не подойдет."

"Тем лучше, - сказал Ла Моль. - Мы пойдем и поселимся где-нибудь в другом месте"
.

"Ни в коем случае, - сказал Коконнас, - я останусь здесь; моя лошадь устала. Я
займу комнату, раз вы не хотите".

"Ах! это совсем другое дело, - ответил хозяин тем же холодным тоном
дерзости. "Если вы будете только один, я вообще не смогу вас поселить",
тогда.

"Небо!" - воскликнул Coconnas, "вот остроумное животное! Просто теперь ты можешь
не селят нас, потому что нас было двое, а теперь ты не один. Вы
не будет подавать на нас на всех-то?"

"Если вы видите этот высокий тон, господа, я отвечу вам откровенно."

"Ответ, то; отвечать только быстро".

- Что ж, в таком случае я предпочел бы вообще не иметь чести принимать вас у себя
.

- По какой причине? - спросил Коконнас, бледнея от ярости.

"Потому что у вас нет слуг, а для одной полной комнаты хозяина мне пришлось бы
освободить две комнаты для слуг; так что, если я отдам вам комнату хозяина
комната, я рискую не пустить остальных.

- Господин де ла Моль, - сказал Коконнас, - не кажется ли вам, что нам следует
прикончить этого парня?

"Решительно", - сказал Ла Моль, готовясь вместе с Coconnas, чтобы
положите его кнутом над хозяин вернулся.

Но хозяин ограничился тем, что отступает на шаг или два,
несмотря на это в два раза демонстрация, в которой приняли не особо
обнадеживает, учитывая, что два джентльмена оказался настолько полон
определение.

"Легко заметить, - сказал он насмешливым тоном, - что эти
господа только что из провинции. В Париже больше не в моде
убивать владельцев гостиниц, которые отказываются сдавать им комнаты - в наши дни убивают только великих людей
, а не простых людей; и если вы заставите
при малейшем волнении я позову своих соседей, и вы будете избиты
вы сами, и это было бы оскорблением для двух таких джентльменов.

- Да что вы! он смеется над нами! - в ярости воскликнул Коконнас.

- Грегуар, мою аркебузу, - сказал хозяин тем же тоном, каким
он сказал бы: "Подай этим господам стул".

- Поездка папы! - воскликнул Коконнас, обнажая шпагу. - Согрейтесь,
Господин де ла Моль.

"Нет, нет, пока мы разогреваемся, наш ужин остынет".

"Вы что, думаете?" - воскликнул Коконнас.

- Что месье де ла Прекрасная Этуаль прав, только он не знает, как следует
обращаться со своими гостями, особенно если они джентльмены, потому что вместо
грубо сказав: "Джентльмены, вы мне не нужны", было бы
лучше, если бы он сказал: "Входите, джентльмены", - в то же время оставляя за собой право
он сам имеет право выставлять свой счет, комнату хозяина, так много;
номер служащих, так много".

С этими словами Ла Моль мягко толкнул хозяина квартиры, который был всего на
пункт принятия своей пищалью, и вошел с Coconnas.

"Хорошо," сказал Coconnas, "мне жаль ножны моего меча, прежде чем я
установлено, что он острый, как этот жулик шпигования-игла".

- Терпение, мой дорогой друг, терпение, - сказал Ла Моль. - Все постоялые дворы в
Париж полон джентльменов, приехавших присутствовать на свадьбе короля Наварры
или привлеченных приближающейся войной с Фландрией; нам не следовало бы
искать другого жилья; кроме того, возможно, в Париже принято
принимайте незнакомых людей таким образом".

- Клянусь небом! какой вы терпеливый, господин де ла Моль! - пробормотал
Коконнас, гневно подкручивающий свои рыжие усы и метающий молнии
из глаз на хозяина гостиницы. "Но пусть негодяй поостережется; ибо, если
его стряпня плоха, если его постель жестка, его вино в бутылке не старше трех лет
, а его официант не гибок, как тростинка"--

"Ну вот! ну вот! дорогой джентльмен!" - сказал трактирщик, точа свой нож
о ремень. "Можете быть спокойны; вы находитесь в стране
Кокань".

Затем, понизив голос, он добавил:

"Это несколько гугенотов; предатели стали такими наглыми с тех пор, как
их беарнец женился на мадемуазель Марго!"

Затем, с улыбкой, которая заставила бы его гостей содрогнуться, если бы они увидели
это:

"Как странно было бы, если бы ко мне в дом пришли всего два гугенота"
, когда--

- Итак, - многозначительно перебил Коконнас, - мы будем что-нибудь есть
ужинать?

"Да, как только вам будет угодно, месье", - ответил хозяин, смягченный,
без сомнения, последним размышлением.

- Что ж, тогда чем скорее, тем лучше, - сказал Коконнас и, повернувшись к Ла Молю, спросил:
Моль:

- Прошу вас, господин граф, пока они будут приводить в порядок нашу комнату, скажите мне:
как вы думаете, Париж кажется вам городом геев?

- Честное слово, нет, - сказал Ла Моль. "Все лица, которые я видел, выглядели испуганными или
отталкивающими; возможно, парижане тоже боятся грозы; посмотрите, какое
очень черное небо, а воздух кажется тяжелым".

- Скажите, граф, вы не направляетесь в Лувр?

- Да! и вы тоже, господин де Коконнас.

"Что ж, пойдем вместе".

"Уже довольно поздно выходить, не так ли?" - сказал Ла Моль.

- Рано или поздно, я должен ехать; мои приказы категоричны: "Немедленно приезжайте в
Париж и без промедления явитесь к герцогу де Гизу".

Услышав имя герцога де Гиза, трактирщик подошел ближе.

"Я думаю, этот негодяй нас слушает", - сказал Коконнас, который, как истинный
сын Пьемонта, был очень вспыльчив и не мог простить
владелец "La Belle ;toil" о том, как грубо их принял.

- Я слушаю, джентльмены, - ответил он, снимая фуражку, - но это
для того чтобы служить вы. Я слышал имя великого князя сказали, и я пришел
немедленно. Что я могу для вас сделать, джентльмены?"

"Ага! это волшебное имя, поскольку оно делает вас таким вежливым. Скажите мне,
мэтр, как вас зовут?

"Мэтр ла Юрьер", - ответил хозяин, кланяясь.

"Ну, мэтр Ла Huri;re, ты думаешь, у меня рука легче, чем герцог де
Гиз, который делает тебя такой гражданская?"

- Нет, господин граф, но это не так уж долго, - ответил Ла Юрьер;
"кроме того, - добавил он, - я должен сказать вам, что великий Генрих - кумир
нас, парижан".

"Который Генрих?" - спросил Ла Моль.

"Мне кажется, что есть только один", - ответил хозяин.

"Вы ошибаетесь; есть еще один, о ком я хочу, чтобы вы не говорили плохо
, и это Генрих Наваррский; и еще есть Генрих де Конде, у которого
есть своя доля заслуг".

"Я их не знаю", - сказал трактирщик.

"Но я знаю; и поскольку я направляюсь к королю Наваррскому, я прошу вас
не отзываться о нем пренебрежительно при мне".

Трактирщик ответил, просто прикоснувшись к шляпе, и продолжил расточать любезности
свое усердие по отношению к Коконнасу:

"Так месье собирается встретиться с великим герцогом де Гизом? Месье очень
удачливый джентльмен; он, без сомнения, пришел за".--

"За чем?" - спросил Коконнас.

"За праздником", - ответил хозяин со странной улыбкой.

"Вы должны говорить на торжествах", - ответил Coconnas; "Париж, я
слышу, бежит ОМОН с фестивалях; по крайней мере, ничего не говорили
но балы, празднества и оргии. Не каждый большой
развлечений?"

"Это небольшое количество, но они будут иметь больше, я на это надеюсь".

"Но брак его величество король Наваррский принес большой
многие люди в Париже, не так ли?" сказал, что Ла Моль.

"Многие гугеноты-да", - ответил Ла Huri;re, но внезапно меняется
его тон:

"Извините меня, джентльмены, - сказал он, - возможно, вы не той религии?"

"Я" - воскликнул Coconnas, "я такой же добрый католик, как и сам папа."

Ла Huri;re посмотрел на Ла Моля, но Ла Моль не будет или не будет
осмыслить его.

- Если вы не знакомы с королем Наварры, мэтр Ла Юрьер, - сказал Ла
Моль, - то, возможно, вы знакомы с адмиралом. Я слышал, что он имеет некоторое влияние при дворе
и поскольку у меня есть для него письма, возможно, вы скажете мне, где
он живет, если его имя не раздражает ваши губы.

- Он действительно жил на улице Бетизи, здесь, справа, - ответил
хозяин с внутренним удовлетворением, которого не мог скрыть.

- Он действительно жил? - воскликнул Ла Моль. - Он сменил место жительства?

- Да, возможно, из этого мира.

"Что вы имеете в виду?" - воскликнули оба джентльмена в один голос. "Адмирал
удален из этого мира?"

- Как, господин де Коконнас? - продолжал трактирщик с хитрой улыбкой.
- вы друг герцога де Гиза и не знаете этого?

"Знаешь что?"

"Что позавчера, когда адмирал проходил по
площадь Сен-Жермен-л'Оксерруа перед домом каноника Пьера
Пилес, в него стреляли"--

"И убили?" сказал Ла Моль.

- Нет, у него была сломана рука и оторваны два пальца, но есть надежда, что
пули были отравлены.

- Как, негодяй? - воскликнул Ла Моль. - Надеялся?

"Верил, я имею в виду", - сказал трактирщик, подмигивая Коконнасу. "Не принимайте близко к сердцу эти слова.
Это была оговорка".

И мэтр Ла Юрьер, повернувшись к Ла Молю спиной, самым оскорбительным образом показал Коконнасу язык
, сопроводив это действие
многозначительным подмигиванием.

- В самом деле! - радостно воскликнул Коконнас.

"Действительно!" - сказал Ла Моль, в горестном оцепенении.

"Это так же, как я имею честь сказать вам, господа", - сказал
хозяин.

"В этом случае", - сказал Ла Моль, - "я должен идти сразу в Лувр. Должны
Я нахожу короля Наварры есть?"

"Скорее всего, с тех пор он живет там."

"И я", - сказал Coconnas, "также должны идти в Лувр. Должен ли я найти
Герцог де Гиз был там?"

"Скорее всего, ибо только минуту назад я видел, как он прошел с двумя сотнями
джентльмены".

"Ну, мсье де Coconnas", - сказал Ла Моль.

- Я последую за вами, сударь, - ответил Коконнас.

- Но ваш ужин, господа! - воскликнул Ла Юрьер.

"Ах, - сказал Ла Моль, - я, скорее всего, буду ужинать с королем Наварры".

"А я, - сказал Коконнас, - с герцогом де Гизом".

"И я", - сказал хозяин квартиры, после того, как посмотрели Господа на
свой путь в Лувр, "я пойду и полировать мой салад, спички вставлю
в своей пищалью, и резкость моего Партизана, ибо никто не знает, что может
бывает".




ГЛАВА V.

О ЛУВРЕ В ЧАСТНОСТИ И О ДОБРОДЕТЕЛИ ВООБЩЕ.


Двое молодых людей, ведомые первым встречным, спустились по
Улица д'Аверон, улица Сен-Жермен-л'Оксерруа, и вскоре нашли
они стояли перед Лувром, башни которого начинали вырисовываться.
терялись в ранних сумерках.

"Что с тобой?" - спросил Коконнас у Ла Моля, который, когда они
приблизились к старому замку, остановился и не без благоговения уставился на
подъемные мосты, узкие окна и остроконечные колокольни, которые
внезапно возникли перед его взором.

"Не знаю, - сказал Ла Моль. - у меня странно бьется сердце. Я не робкого десятка.
Но почему-то этот старый дворец кажется таким мрачным и ужасным".

"Ну, что касается меня, то я не знаю никакой причины для этого", - ответил Коконнас,
"но я чувствую себя в превосходном расположении духа. Мое платье несколько растрепано", - продолжал он.
- "Но не обращайте внимания, оно
выглядит так, как будто я ехал верхом. Кроме того, мои инструкции требовали
оперативности, и я буду желанным гостем, потому что я подчинился
пунктуально ".

Двое молодых людей продолжили свой путь, каждый под влиянием выраженных им
чувств.

В Лувре была усилена охрана, и часовые были удвоены.
Поэтому два наших кавалера были несколько смущены, но Коконнас,
заметивший, что имя герцога де Гиза действовало на него как талисман.
парижане подошли к часовому и, воспользовавшись именем
"всемогущий", спросили, нельзя ли из-за этого ему не позволить
войти.

Имя, казалось, произвело на солдата свое обычное действие;
тем не менее он спросил Коконнаса, есть ли у него подпись.

Коконнас был вынужден признаться, что ее у него нет.

"Тогда отойдите", - сказал солдат.

В этот момент человек, который разговаривал с офицером охраны
и который услышал, как Коконнас попросил разрешения войти, прервал свой разговор
и подошел к нему.

- Что вы хотите от месье де Гуиза? - спросил он.

"Я хочу его видеть", - сказал Коконнас, улыбаясь.

"Невероятно! герцог встречается с королем".

"Но у меня для него письмо".

"А, у вас есть для него проводник?"

"Да, и я проделал большой путь".

"А! вы проделали большой путь?"

"Я приехал из Пьемонта".

"Здорово, здорово! это необычно. И как вас зовут?"

"Граф Аннибал де Коконнас".

- Отлично! отлично! дайте мне поводок, месье Аннибал, дайте его мне!

"Честное слово, - сказал себе Ла Моль, - очень вежливый человек. Надеюсь, я смогу
найти такого, как он, который проведет меня к королю Наваррскому".

"Но дайте мне поводыря", - сказал немецкий джентльмен, протягивая руку.
Коконнасу, который колебался.

"Клянусь небом!" - ответил пьемонтец, недоверчивый, как полуитальянец.
"Я даже не знаю, должен ли я это делать, поскольку не имею чести знать вас".
"вы".

- Меня зовут Песме, я прикомандирован к господину Дуку де Гуизу.

- Песме, - пробормотал Коконнас. - Мне незнакомо это имя.

"Это месье де Бесм, мой дорогой сэр", - сказал часовой. - Его
произношение ввело вас в заблуждение, вот и все; вы можете спокойно отдать ему свое
письмо, я за него отвечаю.

- Ах! Господин де Бесм! - воскликнул Коконнас. - Конечно, я вас знаю! с величайшим удовольствием.
Вот письмо. - Я не знаю, что это за письмо! - воскликнул Коконнас. - Я вас знаю. с величайшим удовольствием. Простите мою нерешительность, но
верность требует осторожности.

"Гут, гут! не нужно никаких оправданий", - сказал Бесме.

"Возможно, сэр", - сказал Ла Моль", вы будете так добры, то же самое для моего
письмо, что вы сделали для моего друга?"

"И НДС МКС ваше имя, monsir?"

- Граф Лерак де ла Моль.

- Граф Лераг ди ла Моль?

- Да.

- Я не знаю его имени.

- Нет ничего странного в том, что я не имею чести быть вам знакомым, сэр,
ибо, как и граф де Коконнас, я только что прибыл в Париж.

- Откуда вы родом?

- Из Прованса.

- Вит а леддер?

- Да.

- Для месье ди Гуиза?

- Нет, для его величества короля Наварры.

- Я не подчиняюсь королю Наварры, - холодно сказал Де Бесме, - и
поэтому я не могу отказаться от вашего руководства.

И круто повернувшись, он вошел в Лувр, торги Coconnas следовать
его.

Ла Моль остался в одиночестве.

В этот момент отряд кавалеров, числом около сотни, вышел
из Лувра через ворота, расположенные рядом с теми, через которые вошли Бесме и Коконнас
.

"Ага!" - сказал часовой своему товарищу. "Вот и де Муи со своими гугенотами!
Посмотри, как они все веселы!" - воскликнул он. "Вот и де Муи со своими". Гугеноты! Король, вероятно, пообещал
им казнить убийцу адмирала; и поскольку именно он
убил отца Де Муи, сын убьет двух зайцев одним выстрелом ".

"Простите, мой дорогой, - прервал его Ла Моль, - разве вы не сказали, что
офицер - месье де Муи?"

"Да, сэр".

"И что те, кто с ним..."--

"Еретики - я так и сказал".

"Благодарю вас", - сказал Ла Моль, делая вид, что не заметил пренебрежительного слова
"парпайо", употребленного часовым. - Это было все , чего я хотел
знайте!" - и приблизился к начальнику кавалерии.:

"Сударь, - сказал он, - мне сказали, что вы господин де Муи".

"Да, сударь", - вежливо ответил офицер.

"Ваше имя, хорошо известное среди последователей нашей веры, придает мне смелости обратиться к вам.
сэр, чтобы попросить об особой услуге".

- Что бы это могло быть, сударь, но прежде всего, к кому я имею честь обратиться?

- К графу Лераку де ла Моль.

Молодые люди поклонились друг другу.

"Чем могу быть полезен, сударь?" - спросил Де Муи.

"Сударь, я только что прибыл из Экса и привез письмо от господина д'Ориака,
Губернатора Прованса. Это письмо адресовано королю Наварры и
содержит важные и неотложные новости. Как я могу передать их ему? Как я могу
Войти в Лувр?

"Нет ничего проще, чем войти в Лувр, сударь, - ответил Де Муи, - но
Боюсь, король Наварры будет слишком занят, чтобы принять вас в этот час.
Однако, если вы не возражаете, я провожу вас в его апартаменты, а дальше вы
справитесь сами.

- Тысяча благодарностей!

- Тогда пойдемте, - сказал Де Муи.

Де Муи спешился, бросил поводья своему лакею, подошел к
калитке, миновал часового, провел Ла Моля в замок и,
открываю дверь, ведущую в покои короля:

"Войдите и спросите сами, сэр", - сказал он.

И, отсалютовав Ла Молю, он удалился.

Ла Моль, оставшись один, огляделся.

Приемная была пуста. Одна из внутренних дверей была открыта. Он продвинулся вперед.
Сделав несколько шагов, он оказался в коридоре.

Он постучал и заговорил, но никто не ответил. Глубочайшая тишина
в этой части Лувра царила тишина.

"Что мне говорили о строгом этикете этого места?" - спросил он себя.
сам себе. "Можно приходить и уходить в этот дворец как если бы он был открытым
место".

Тогда он позвал еще раз, но без получения лучшего результата, чем
перед.

"Что ж, пойдем прямо, - подумал он, - я должен кого-нибудь встретить", - и
он пошел по коридору, который становился все темнее и темнее.

Внезапно дверь, противоположная той, через которую он вошел, открылась, и появились двое
пажей, осветив даму благородной осанки и изысканной красоты.

Свет факелов упал на Ла Моля, который стоял неподвижно.

Дама тоже остановился.

"Что вы хотите, сэр?" - спросила она голосом, который обрушился на его уши
как восхитительная музыка.

- О, мадам, - сказал Ла Моль, опуская глаза, - простите меня, я должен
только что расстался с господином де Муи, который был так добр, что проводил меня сюда, и сказал:
Я желаю видеть короля Наварры.

"Его величества здесь нет, сэр; он со своим шурином. Но, в
его отсутствие, не могли бы вы сказать королеве"--

"О да, мадам, - ответил Ла Моль, - если бы я мог добиться аудиенции у
нее".

"Вы уже получили ее, сэр".

"Что?" - воскликнул Ла Моль.

"Я королева Наварры".

Ла Моль сделал такое поспешное движение, выражающее удивление и тревогу, что это заставило
королеву улыбнуться.

- Говорите, сударь, - сказала Маргарита, - но говорите скорее, потому что королева-мать
ждет меня.

"Ах, мадам, если королева-мать ждет тебя", - сказал Ла Моль,
"позволь мне оставить тебя, только теперь это было бы невозможно для меня, чтобы
обращаюсь к вам. Я не способен собраться с мыслями. Вид тебя
ослепил меня. Я больше не думаю, я могу только восхищаться ".

Маргарита грациозно приблизилась к красивому молодому человеку, который,
сам того не подозревая, вел себя как законченный придворный.

"Восстановить себя, сэр, - сказала она, - я буду ждать, и они будут ждать
меня".

"Пардон, мадам", - сказал Ла Моль, "если бы я не приветствую Ваше Величество на
сначала со всем уважением, которое вы вправе ожидать от одного из
- ваш покорный слуг, но"--

"Вы приняли меня за одну из моих фрейлин?" сказала Маргарита.

- Нет, мадам, если бы не тень прекрасной Дианы де Пуатье, которая
говорят, часто посещает Лувр.

- Пойдемте, сударь, - сказала Маргарита, - я вижу, вы разбогатеете при дворе.
вы сказали, что у вас есть письмо для короля, в нем нет необходимости, но это неважно.
неважно! Где оно? Я отдам его ему, только поторопись, умоляю тебя.
Ты.

Ла Моль в мгновение ока распахнул камзол и достал из-за пазухи
письмо, завернутое в шелк.

Маргарита взяла письмо и взглянула на почерк.

- Вы не месье де ла Моль? - спросила она.

- Да, мадам. Oh, _mon Dieu_! Могу ли я надеяться, что мое имя известно вашему величеству
?

- Я слышала, как король, мой муж, и герцог Алансонский, мой брат,
говорили о вас. Я знаю, что они ждут тебя.

И в свой корсаж, сверкающий вышивкой и бриллиантами, она сунула
письмо, которое только что достала из-под камзола молодого человека и которое было
все еще теплым от живительного жара его тела. Ла Моль жадно следил за
За каждым движением Маргариты.

"Теперь, сэр, - сказала она, - спуститесь в галерее ниже, и подождите, пока некоторые
человек приходит к вам от короля Наваррского или от герцога Алансонского. Один из
моих пажей укажет тебе дорогу".

И Маргарита, произнеся эти слова, продолжила свой путь. Ла Моль прижался
вплотную к стене. Но проход был таким узким, а "фартингейл"
Королевы Наварры был таким объемным, что ее шелковое платье
касалось одежды молодого человека, в то время как острый аромат духов
витал там, где она проходила.

Ла Моль задрожал всем телом, чувствуя, что ему грозит падение.,
он попытался найти поддержку у стены.

Маргарита исчезла, как видение.

"Вы идете, сэр?" - спросил страницы, который должен был проводить Ла Моля в
нижняя галерея.

- О да, да! - радостно воскликнул Ла Моль, ибо, поскольку паж повел его
той же дорогой, по которой ушла Маргарита, он надеялся, что, поторопившись, он
сможет снова увидеть ее.

И в самом деле, когда он добрался до верха лестницы, он заметил ее
внизу; и услышала ли она его шаги или случайно оглянулась,
Маргарита подняла голову, и Ла Моль увидел ее во второй раз.

"О, - сказал он, следуя за страницей, - она не смертная, она
богиня, и, как говорит Вергилий Маро: "_Et vera incessu patuit dea"._"

"Ну?" - спросил паж.

"Я здесь, - ответил Ла Моль, - извините, я здесь".

Паж, шедший впереди Ла Моля, спустился этажом ниже, открыл одну дверь,
затем другую и остановился,

"Вы должны подождать здесь", - сказал он.

Ла Моль вошел в галерею, дверь которой закрыл за ним.

Галерея была вакантной, кроме одного джентльмена, который разгуливал
и вниз, и, казалось, тоже ждал кого-то.

Вечер к этому времени начал рассеивать чудовищные тени из
глубины сводчатого потолка, и хотя двух джентльменов разделяло не больше
двадцати шагов, ни один из них не мог распознать
чужое лицо.

Ла Моль подошел ближе.

- Клянусь небом! - пробормотал он, как только оказался в нескольких футах от собеседника.
- вот опять господин граф де Коконнас!

При звуке шагов Коконнас уже обернулся и уставился на Ла Моля
с не меньшим изумлением, чем тот выказал.

- Клянусь небом! - воскликнул он. - Дьявол меня забери , но вот месье де ла
Крот! Что я делаю? Нецензурной бранью в королевский дворец? Ну, не важно;
кажется, Король клянется в отличие от моих, и даже в
церкви. Наконец-то мы в Лувре!

- Да, я полагаю, вас представил месье де Бесм?

- О, он очаровательный немец. Кто вас привел?

"Господин де Муи, я говорил вам, что гугеноты имели некоторый интерес при дворе.
Вы видели господина де Гиза?"

"Нет, еще нет. Вы добились аудиенции у короля Наварры?

- Нет, но скоро получу. Меня привели сюда и велели ждать.

"Ах, вы увидите, какая там большой ужин и мы будем
размещен бок о бок. Какой странный случай! За два часа Фортуна
присоединился к нам! Но в чем же дело? Вы, кажется, не в своей тарелке.

- Я? - воскликнул Ла Моль, дрожа, ибо, по правде говоря, он все еще был ослеплен
видением, которое было ему даровано. "О, нет, но место, в котором мы находимся,
наводит меня на множество размышлений".

"Философских, я полагаю. Точно так же, как и у меня. Когда вы вошли,
Я как раз перебирал в уме все рекомендации моего наставника.
Месье граф, вы знакомы с Плутархом?

"Конечно, рад!" - воскликнул Ла Моль, улыбаясь. "Он один из моих любимых
авторов".

"Очень хорошо," Coconnas пошел на серьезную, "этот великий человек, кажется, не
я так далек от истины, когда он сравнивает дары природы, чтобы блестящий, но
эфемерные цветы, в то время как он рассматривает добродетель как бальзамический завод
нетленные духи и суверенного эффективностью для заживления раны."

- Вы знаете греческий, господин де Коконнас? - спросил Ла Моль, пристально глядя
на своего собеседника.

"Нет, не я, но мой наставник сделал, и он настоятельно советовал мне, когда я
нужно в суде говорить о добродетели. Что выглядит хорошо, - сказал он. Так
Уверяю вас, я хорошо им подкреплен. Кстати, вы не голодны?

"Нет".

"И все же вам, кажется, не терпелось попробовать жареную птицу из Ла Белль
;toile_. Что касается меня, то я умираю от голода!"

"Ну, мсье де Coconnas, вот это прекрасный шанс для вас, чтобы использовать
ваши доводы о добродетели и восхищение Плутарх в
доказательства, на которые великий писатель говорит где-то: 'это хорошо, чтобы приучить
душа в боли и в желудке от голода'--'_Prepon Эсти t;n мужчин
psvch;n odun;, тон де gast;ra sem; aske;n._'"

- Ах, вот как! Так вы знаете греческий? - удивленно воскликнул Коконнас.

"Честное слово, да, - ответил Ла Моль. - мой наставник научил меня".

"Клянусь небом! граф, если это так, то вы разбогатели; вы будете сочинять стихи
с Карлом IX. и вы будете говорить по-гречески с королевой Маргаритой!"

"Не думаю, что я все еще могу говорить по-гасконски с королем Наварры!"
добавил Ла Моль, смеясь.

В этот момент дверь, ведущая в покои короля, открылась,
послышались шаги, и в темноте показалась приближающаяся тень. Эта
тень материализовалась в тело. Это тело принадлежало месье де Бесму.

Он внимательно осмотрел обоих джентльменов, чтобы выбрать того, который ему нужен, и
затем жестом пригласил Коконнаса следовать за ним.

Коконнас махнул рукой Ла Молю.

Де Бесме проводил Коконнаса до конца галереи, открыл дверь
и остановился на верхней площадке лестницы.

Он осторожно огляделся по сторонам, затем вверх и вниз.

- Господин де Гогоннас, - сказал он, - где вы остановились?

"At _La Belle ;toile_, Rue de l'Arbre Sec."

"Гут, гут! это близко. Иди собирай вещи в свой ходель гвик и
сегодня"--

Он снова огляделся.

"Ну что, сегодня вечером?"

- Ладно, иди сюда, у тебя в шляпе немного гросса. Де бассворд - это "Гуиз".
Тише! кивни ворду.

"Во сколько мне прийти?"

"Когда услышишь, что де Догсин."

- В чем дело? - спросил Коконнас.

"Ja! собачий набат - пум! пум!

- О! набат!

"Ja, vot elus tid I zay?"

- Хорошо, я буду здесь, - сказал Коконнас.

И, поклонившись Де Бесму, он удалился, спрашивая себя::

"Какого черта он имеет в виду и зачем набатом звонок. Нет
важно! Я продолжаю мое мнение: господин де Besme очаровательный
Тедеско, Почему бы не подождать графа де ла Моль? О боже, нет! он будет!
вероятно, его пригласят на ужин к королю Наварры.

И Коконнас направился на улицу Арбр-Сек, где вывеска "La
Belle ;toil" притягивала его, как магнит.

Тем временем дверь галереи, ведущая в покои короля Наваррского,
отворилась, и к господину де ла Моль подошел паж.

- Вы граф де ла Моль? - спросил он.

"Это мое имя".

"Где вы живете?"

"At _La Belle ;toile_, Rue de l'Arbre Sec."

"Хорошо, что это недалеко от Лувра. Послушайте, его величество король
Наваррский просил меня сообщить вам, что в настоящее время он не может принять
вас; возможно, он пошлет за вами сегодня вечером; но если завтра утром вы
не получили никаких известий, приходите в Лувр".

- Но предположим, страж откажет мне в приеме.

"Верно: пароль 'Наварра;' это слово позволит открыть все двери
вы."

"Спасибо".

"Подождите, мой дорогой сэр, мне приказано проводить вас до калитки, так как
боюсь, что вы заблудитесь в Лувре".

"Кстати, как насчет Коконнаса?" - спросил себя Ла Моль, как только
оказался на улице. "О, он останется ужинать с герцогом де
Гизом".

Но как только он вошел к мэтру ла Юрьеру, первое, что увидел Ла Моль
, был Коконнас, сидящий перед гигантским омлетом.

- Ого! - воскликнул Коконнас, от души смеясь. - Я вижу, вы больше не обедали
с королем Наварры, чем я ужинал с герцогом де Гизом.

- Честное слово, нет.

- Ты сейчас голоден?

- Полагаю, что проголодался.

- Вопреки Плутарху?

"Граф, - сказал Ла Моль, смеясь, - Плутарх говорит в другом месте: "Пусть
тот, кто имеет, делится с тем, у кого нет". Готовы ли вы к
любите Плутарха, разделите со мной свой омлет? Тогда, пока мы едим, мы будем
беседовать о добродетели!

"О, Фейт, только не об этом", - воскликнул Коконнас. "Это хорошо, когда
один находится в Лувре, и есть опасность, что их подслушают и
желудок пуст. Садись и поешь со мной".

- Ну вот, теперь я вижу, что судьба решительно свела нас неразлучно. Ты
собираешься здесь спать?

- Не имею ни малейшего представления.

- Я тоже.

"Во всяком случае, я знаю, где проведу ночь".

"Где?"

"Где бы вы ни были: это решено".

И оба расхохотались, а затем принялись за работу, оказывая честь мэтру
Омлет ла Юрьер.




ГЛАВА VI.

ДОЛГ УПЛАЧЕН.


Теперь, если читателю интересно узнать, почему месье де ла Моль не был принят королем Наварры,
почему месье де Коконнас не был
разрешили увидеться с господином де Гизом и, наконец, почему вместо того, чтобы есть
фазаны, куропатки, оленины и в Лувре, как и чашу после вечери в
отель _Belle ;toile_ на омлет, он должен любезно сопровождать нас
Старый дворец царей, и следовать королева Маргарита Наваррская,
кем Ла Моль потерял из виду у входа в большую галерею.

Пока Маргарита спускалась по лестнице, герцог Генрих де Гиз,
которого она не видела со дня своей свадьбы, находился в кабинете короля
. К этой лестнице, по которой спускалась Маргарита, вела отдушина
. В чулан, в котором находился господин де Гиз, вела дверь,
и эта дверь, и этот выход вели в коридор, который вел
в апартаменты королевы-матери Екатерины Медицинской.

Екатерина де Медичи была одна, сидящая возле стола, облокотившись
опираясь на молитвенник приоткрыта, и голову, опираясь на силы еще
удивительно красивый,--по причине косметика с которой она была
поставляемый флорентиец Рене, который объединил двойную работу парфюмера
и отравителя королевы-матери.

Вдова Генриха II. была облачена в траур, который не снимала
со дня смерти мужа. В то время ей было около пятидесяти двух или
пятидесяти трех лет, и благодаря своей полноте и светлому цвету лица
она сохранила большую часть своей ранней красоты.

Ее комнаты, как и платье, подчеркивали ее вдовство. Все в них
несло на себе отпечаток тяжелой утраты: драпировки, стены и мебель - все было
в трауре. Только что-то вроде помоста, охватывающих престола, где в это
момент спал мало борзая представил королеве-матери
по ее зятя, Генриха Наварского, и подшипник мифологическое имя
Фиби, была окрашена радужная окружении, что греческий девиз, который
Король Франсуа I. подарил ей: "Ph;s pherei ; de kai a'ethz;n", что
можно перевести:

"Он приносит свет и безмятежность"._

Внезапно, в тот момент, когда королева-мать казалась глубоко погруженной
в какую-то мысль, вызвавшую на ее губах неуверенную улыбку
губы, накрашенные кармен, мужчина открыл дверь, приподнял гобелен и
показал свое бледное лицо, сказав:

"Все идет плохо".

Екатерина подняла голову и узнала герцога де Гиза.

"Почему ты говоришь "Все идет плохо"?" - ответила она. "Что ты имеешь в виду, Генрих?"
"Что ты имеешь в виду?"

"Я имею в виду, что король более чем когда-либо увлечен проклятыми
Гугенотами; и если мы будем ждать его разрешения, чтобы осуществить великое предприятие, мы
будем ждать очень долго, а может быть, и вечно".

"Расскажи мне, что случилось", - сказала Кэтрин, все еще сохраняя привычное для нее
спокойствие лица, которому, однако, при случае
она могла придать такие разные выражения.

"Почему только сейчас, уже в двадцатый раз, я спросил Его Величество, был ли он
будет по-прежнему позволять все эти бравады, которую господа
реформатская предаются религии, поскольку их адмирал был ранен".

"И что ответил мой сын?" - спросила Кэтрин.

"Он ответил: "Месье герцог, вы обязательно должны быть заподозрены народом
как автор покушения на моего второго отца,
адмирала; защищайтесь от обвинения, насколько это возможно. Что касается
меня, я буду защищаться должным образом, если меня оскорбят"; и затем он отвернулся
пошел кормить своих собак".

"И вы не предприняли попытки удержать его?"

"Конечно, я так и сделал; но он ответил мне тем тоном, который вы так хорошо
знаете, и посмотрел на меня своим особенным взглядом: "Месье герцог,
мои собаки голодны, и они не люди, которых я могу заставить ждать".
После чего я пришел прямо к вам.

"И вы поступили правильно", - сказала королева-мать.

"Но что же теперь делать?"

"Предпринять последнюю попытку".

"А кто попытается это сделать?"

"Я попытаюсь! Король один?"

- Нет, господин де Таванн с ним.

- Ждите меня здесь или, вернее, следуйте за мной на расстоянии.

Екатерина мгновенно поднялся и пошел в палату, где на Турцию
ковры и бархатные подушки были любимые борзые короля. О
окуни колеблется вдоль стены стояли два или три ценных Соколов и
маленький сорокопут, которым Карл IX забавлялся, сбивая маленьких птичек
в саду Лувра и в саду Тюильри,
который они только начали строить.

По пути королева-мать выглядела бледной и страдальческой,
а по ее щекам скатилась последняя или, скорее, первая слеза.

Она бесшумно приблизилась к Карлу IX. как он давал его собакам
фрагменты коржи разрезать на равные части.

- Сын мой, - сказала Королева, с дрожью в голосе, так искусно
сказалось то, что царь начал.

- В чем дело, мадам? - спросил Шарль, внезапно оборачиваясь.

"Сын мой, - ответила Екатерина, - я бы попросила твоего позволения удалиться в один из
твоих замков, неважно в какой, чтобы он был как можно дальше
от Парижа".

"И почему, мадам?" - спросил Карл IX, устремив на свою мать свой
стеклянный взгляд, который в определенных случаях становился таким проницательнымng.

"Потому что каждый день я получаю новые оскорбления от людей новой веры;
потому что сегодня я слышал, что протестанты угрожали вам.
даже в вашем собственном Лувре, и я не желаю присутствовать при таких зрелищах.
"

"Но тогда, мадам, - возразил Карл IX с выражением, полным
убежденности, - была предпринята попытка убить их адмирала. Бесчестный убийца
уже расправился с храбрым месье де Муи. Смерть ма
видишь ли, мама, в королевстве должна быть справедливость!"

- О, будь полегче с этой головой, сын мой, - сказала Кэтрин. - они не подведут
правосудие; ибо, если вы откажетесь от него, они все равно добьются своего.
по-своему: с господином де Гизом сегодня, со мной завтра, а с вами позже.

"О, мадам!" - сказал Чарльз, позволив первым ноткам сомнения проявиться в его голосе.
"вы так думаете?"

"О, сын мой, - ответила Кэтрин, полностью отдаваясь буйству
своих мыслей, - разве ты не видишь, что речь больше не идет о
Смерть Франсуа де Гиза или адмирала, протестантской религии
или католической религии, а просто замена Антуана де
Сын Бурбона вместо сына Генриха Второго?

"Давай, давай, мама, ты снова впадая в свой обычный
преувеличения", - сказал Король.

"Что же тогда Вы имеете в виду, сын мой?"

"Ждать, мама, - ждать. Вся человеческая мудрость заключена в этом единственном слове.
Величайший, самый сильный, самый искусный тот, кто умеет ждать".

"Тогда вы можете подождать, я не буду".

Екатерина проявила вежливость и, шагнув к двери, уже собиралась
вернуться в свои апартаменты.

Карл IX остановил ее.

"Ну, тогда, в самом деле, что лучше всего сделать, мама?" он спросил: "Потому что
прежде всего я справедлив и хочу, чтобы все были довольны мной".

Екатерина повернулась к нему.

- Пойдемте, граф, - обратилась она к Таваннесу, который гладил королевского сорокопута.
- скажите королю ваше мнение о том, что следует сделать.

"Ваше величество позволит мне?" - спросил граф.

"Говори, Таванн! - говори".

"Что делает ваше величество, когда во время охоты раненый кабан набрасывается на
тебя?"

- Клянусь небом! сударь, я жду его твердой поступью, - ответил Шарль.
- и вонзаю ему в горло свое охотничье копье.

"Просто чтобы он не причинил тебе вреда", - заметила Екатерина.

"И чтобы развлечь себя", - добавил король со вздохом, который означал
мужество легко вызывал даже до свирепости; "но я не должна тешить себя
убивать моих подданных; ибо, в конце концов, гугеноты мои подданные, как
также католиков".

"Тогда, сир, - сказала Екатерина, - ваши подданные, гугеноты, поступят
подобно дикому кабану, который избегает копья, вонзенного ему в горло: они
низвергнут трон".

"Чепуха! Вы действительно так думаете, мадам?" - сказал Карл IX. с
видом, который указывал на то, что он не очень доверял предсказаниям своей матери.
предсказания.

- Но разве вы не видели сегодня господина де Муи и его спутников?

"Да, я видел их, потому что только что покинул их. Но чего он просит?
ибо это несправедливо? Он потребовал, чтобы убийца его отца и
убийца адмирала были преданы смерти. Разве мы не наказали месье де
Монтгомери за смерть моего отца и вашего мужа, хотя эта
смерть была простым несчастным случаем?

- Очень хорошо, сир, - сказала задетая Екатерина, - давайте больше ничего не будем говорить. Ваше
величество находится под защитой того Бога, который дает вам силу,
мудрость и уверенность. Но я, бедная женщина, которую Бог покидает, без сомнения
из-за моих грехов, боюсь и уступаю ".

Сказав это, Екатерина снова поклонилась и вышла из комнаты,
сделав знак герцогу де Гизу, который в этот момент вошел, чтобы он
оставался на своем месте и предпринял последнюю попытку.

Карл IX. затем его мать с его глаз, но на этот раз не
напомним ее. Затем он начал ласкать его собак, насвистывая охотничью воздуха.

Он вдруг замолчал.

"У моей матери, - сказал он, - царственный дух, и у нее есть угрызения совести! Действительно, сейчас,
это классное предложение - убить несколько десятков гугенотов, потому что они
пришли требовать справедливости! Разве это не их право?

"Несколько десятков!" - пробормотал герцог де Гиз.

"Ах! вы здесь, сэр?" - сказал Король, делая вид, что вижу его
первый раз. "Да, несколько десятков. Допустимая трата жизни! Ах! если бы кто-нибудь
пришел ко мне и сказал; "Сир, ты избавишься от всех своих врагов разом"
, и завтра не останется никого, кто упрекнет тебя в
смерть остальных: "почему же тогда я не говорю"--

"Ну что, сир?"

"Таванн, - сказал король, - ты утомишь Марго; верни ее на прежнее место.
насест. Это не причина, потому что она носит имя моей сестры,
Королева Наваррская, что каждый человек должен ласкать ее".

Таванн посадил ястреба на насест, а сам развлекался тем, что загибал и
распускал уши борзой.

- Но, сир, если бы кто-нибудь сказал вашему величеству: "Сир, ваше величество
завтра будет избавлено от всех ваших врагов"?

- И по заступничеству какого святого было бы совершено это чудо?

"Сир, сегодня 24 августа, и, следовательно, это произойдет благодаря
вмешательству святого Варфоломея".

"Достойный святой, - ответил король, - который позволил содрать с себя кожу
заживо!"

"Тем лучше; чем больше он страдал, тем больше он должен был иметь
почувствовал желание отомстить своим палачам".

"А ты, мой кузен, - сказал король, - ты убьешь своей хорошенькой
маленькой шпагой с золотой рукоятью десять тысяч гугенотов между сегодняшним днем и
завтрашним?" Ha! ha! ha! смерть моей жизни!_ вы очень забавны, месье
де Гиз!

И король разразился громким смехом, но смех так заставили, что
комнаты доносились зловещие звуки.

- Сир, одно слово, и только одно, - продолжал герцог, невольно вздрогнув
при звуке этого смеха, в котором не было ничего человеческого
, - один сигнал, и все готово. У меня есть швейцарские франки и тысяча сто долларов
джентльмены, у меня легкая кавалерия и горожане; у вашего величества есть
ваша гвардия, ваши друзья, католическая знать. Нас двадцать против одного.

"Ну, тогда, кузен, раз ты такой сильный, какого дьявола ты явился?"
чтобы наполнить мои уши всем этим? Действуй без меня, действуй"--

И король снова повернулся к своим собакам.

Затем портьера поднялась, и снова появилась Екатерина.

- Все идет хорошо, - сказала она герцогу. - убедите его, и он уступит.

И porti;re упал на Кэтрин, без Карла IX. видя, или в
бы появляться, чтобы увидеть ее.

"Но еще", - продолжил Де Гиз: "я должен знать, если, поступив так, как я хочу, я
действует приятно на мнения Вашего Величества".

- В самом деле, кузен Генри, ты приставил нож к моему горлу! Но я буду жить.
Клянусь Небом! разве я не король?

- Нет, еще нет, сир; но, если вы пожелаете, вы станете таковым завтра.

- Ах, что? - продолжал Шарль. - Вы хотите убить короля Наварры,
Принца де Конде... в моем Лувре... Ах!

Затем он добавил едва слышным голосом: "Без стен я не делаю
не говорю"--

- Ваше Величество, - воскликнул герцог, "они идут сегодня вечером присоединиться к
Ревель своего брата, герцога Алансонского."

"Таване", - сказал Король, с хорошо сказалось нетерпение", вы не находите
вижу, что ты дразнишь собаку? Здесь, Act;on, - приходите!"

И Карл IX. ушел, не дожидаясь продолжения, а Таванн и
герцог де Гиз остались почти в такой же неуверенности, как и раньше.

 * * * * *

Тем временем в квартире Екатерины разыгрывалась другая сцена. После того, как она
дала герцогу де Гизу совет оставаться твердой, она вернулась в
свои комнаты, где обнаружила собравшихся людей, которые обычно
присутствовали, когда она ложилась спать.

Ее лицо теперь было таким же радостным, каким оно было подавленным, когда она отправлялась в путь
. В своей самой любезной манере она отпустила одну за другой своих женщин
и придворных, и осталась только мадам Маргарита, которая,
сидя на сундуке у открытого окна, смотрела на небо,
погруженный в свои мысли.

Два или три раза, когда она таким образом оказывалась наедине со своей дочерью,
королева-мать открывала рот, чтобы заговорить, но каждый раз мрачная
мысль удерживала слова, готовые сорваться с ее губ.

Внезапно портьера приподнялась, и появился Генрих Наваррский.

Маленькая борзая, которая спала на троне, вскочила и
бросилась к нему.

- Ты здесь, сын мой! - воскликнула Екатерина, вздрогнув. "Вы ужинаете в Лувре
сегодня вечером?"

"Нет, мадам, - ответил Анри, - сегодня вечером мы отправляемся в город с
Messieurs d'Alen;on and De Cond;. Я почти ожидала найти их здесь.
они ухаживают за тобой.

Кэтрин улыбнулась.

"Идите, господа, идите-мужчины так повезло, что в состоянии идти о качестве
они, пожалуйста! Не так ли, дочь моя?"

"Да, - ответила Маргарита, - свобода - это так великолепно, так сладко".

"Означает ли это, что я ограничиваю ваши права, мадам?" - осведомился Генрих, кланяясь
своей жене.

"Нет, сир; я жалуюсь не за себя, а за женщин в целом".

- Ты собираешься встретиться с адмиралом, сын мой? - спросила Кэтрин.

- Да, возможно.

"Поезжайте, это послужит хорошим примером, и завтра вы сообщите мне новости о нем".
"Тогда, мадам, я поеду, раз вы одобряете этот шаг". - сказал он.

"Тогда, мадам, я поеду, раз вы одобряете этот шаг".

"О, - сказала Кэтрин, - мое одобрение - ничто ... Но кто туда идет? Отошлите
его, отошлите его".

Генри направился к двери, чтобы выполнить приказ Кэтрин; но в
в тот же миг портьера приподнялась, и показалась мадам де Сов
белокурая головка.

"Мадам, - сказала она, - это Рене, парфюмер, за которым ваше величество послали"
.

Екатерина бросила быстрый, как молния, взгляд на Генриха Наваррского.

Молодой принц слегка покраснел, а затем страшно побледнел. Действительно,
было произнесено имя убийцы его матери; он почувствовал, что его лицо
выдало его эмоции, и он подошел и прислонился к решетке
окна.

Маленькая борзая зарычала.

В тот же момент вошли два человека - один объявил, а другой
в этом не было необходимости.

Первым был парфюмер Рене, который подошел к Екатерине со всей
подобострастной покорностью флорентийских слуг. В руке он держал
коробку, которую открыл, и все отделения были заполнены
порошками и флакончиками.

Второй была мадам де Лоррен, старшая сестра Маргариты. Она
вошла через маленькую потайную дверь, которая вела из кабинета короля, и,
вся бледная и дрожащая, надеялась, что Екатерина ее не заметит, которая
рассматривала вместе с мадам де Сов содержимое шкатулки, принесенной
Рене села рядом с Маргаритой, рядом с которой король Наварры
стоял, положив руку на лоб, как тот, кто пытается разбудить
сам из какого-то внезапного сильного потрясения.

В этот момент Кэтрин обернулась.

- Дочь, - сказала она Маргарите, - ты можешь удалиться в свою комнату. Мой
сын, ты можешь пойти и развлечься в городе.

Маргарита встала, и Генрих наполовину обернулся.

Мадам де Лоррен схватила Маргариту за руку.

- Сестра, - быстро прошептала она, - во имя герцога
де Гиза, который сейчас спасает тебя, как ты спасла его, не уходи отсюда...
не ходи в свои покои.

- Э! что скажешь, Клод? - спросила Кэтрин, оборачиваясь.

- Ничего, мама.

- Ты шепталась с Маргаритой.

- Просто хотела пожелать ей спокойной ночи и передать привет от
Герцогини Неверской.

- И где же эта прекрасная герцогиня?

- У своего шурина, господина де Гиза.

Екатерина подозрительно посмотрела на женщин и нахмурилась.:

"Подойди сюда, Клод", - сказала королева-мать.

Клод повиновалась, и королева схватила ее за руку.

"Что ты ей сказала, нескромная девчонка?" - пробормотала она,
сжимая запястье дочери так, что та чуть не вскрикнула от боли.

- Мадам, - обратился Генри к жене, ничуть не упустив из виду ее движений
о королеве, Клоде или Маргарите: "Мадам, не окажете ли вы мне честь
поцеловать вашу руку?"

Маргарита протянула дрожащую руку.

"Что она вам сказала?" - прошептал Генри, как он наклонился, чтобы запечатлеть
поцелуй на ее руке.

"Не выходить на улицу. Во имя Всего Святого, и ты не выходи!

Это было подобно вспышке; но по ее вспышке, какой бы быстрой она ни была, Генри сразу же
разгадал весь заговор.

"Это не все", - добавила Маргарита; "вот письмо, которое страна
джентльмен принес".

"Monsieur de la Mole?"

"Да".

"Спасибо", - сказал он, беря письмо и кладя его под руку.
в камзоле; и, проходя перед своей ошеломленной женой, он положил свою
руку на плечо флорентийца.

- Ну, мэтр Рене, - сказал он, - а как идут коммерческие дела?

- Очень хорошо, монсеньор, очень хорошо, - ответил отравитель со своей
коварной улыбкой.

"Я тоже так думаю, - сказал Генри, - с мужчинами, которые, как вы, поставлять все
коронованные особы в стране и за рубежом".

- Кроме короля Наваррского, - дерзко ответил флорентиец.

"Вентр сен-гри", мэтр Рене, - ответил король, - "вы правы;
и все же моя бедная мать, которая тоже купила вас, рекомендовала мне вас
с ее последним вздохом. Приходите ко мне завтра, мэтр Рене, или послезавтра.
завтра и принесите свои лучшие духи".

"Это было бы неплохо", - сказала Кэтрин, улыбаясь, "потому что здесь
сказано"--

"Что мне нужна парфюмерия", - перебил Генри, смеясь. - "Кто тебе сказал
это, мама? Это была Марго?

- Нет, сын мой, - ответила Екатерина, - это была мадам де Сов.

В этот момент герцогиня Лотарингская, которая, несмотря на все свои усилия
, больше не могла сдерживаться, разразилась громкими рыданиями.

Генрих даже не повернулся к ней.

- Сестра, что случилось? - воскликнула Маргарита, бросаясь к Клод.

"Ничего", - сказала Катарина, проходя между двумя молодыми женщинами,
"ничего; у нее бывают нервные припадки, от которых Мазиль прописывает
ароматические препараты".

И снова, и с еще большей силой, чем прежде, она сжала руку своей старшей дочери.
затем, повернувшись к младшей:

"Ну вот, Марго, - сказала она, - разве ты не слышала, как я просила тебя удалиться в
свою комнату? Если этого недостаточно, я приказываю тебе".

- Извините меня, мадам, - ответила Маргарита, дрожа и бледнея. - Я желаю
вашему величеству спокойной ночи.

- Я надеюсь, что ваши пожелания будут услышаны. Спокойнойночи...Спокойнойночи!"

Маргарита отступила, пошатываясь и тщетно пытаясь встретиться взглядом с мужем.
он даже не повернулся к ней.

Наступило минутное молчание, в течение которого Екатерина оставалась с ней.
глаза были прикованы к герцогине Лотарингской, которая, не говоря ни слова, смотрела
на свою мать, сложив руки.

Генри по-прежнему стоял спиной, но наблюдал за происходящим в
зеркало, одновременно подкручивая усы помадой, которую Рене
только что подарил ему.

"А ты, Генрих, - сказала Екатерина, - ты все еще собираешься выйти?"

"Да, это правда", - воскликнул король. "Честное слово, я совсем забыл об этом
герцог Алансонский и принц де Конде ждут меня! Это
восхитительные духи; они совершенно ошеломляют и разрушают память.
Добрый вечер, мадам."

- Добрый вечер! Возможно, завтра вы сообщите мне что-нибудь об
адмирале.

- Непременно... Ну, Фиби, в чем дело?

- Феба! - нетерпеливо позвала королева-мать.

- Позовите ее, мадам, - сказал беарнец, - потому что она не позволит мне выйти.
выйти.

Королева-мать встала, взяла маленькую борзую за ошейник и держала
пока Генрих выходил из апартаментов, его лицо было таким же спокойным и
улыбается, как будто в глубине души не чувствует, что его жизнь в неминуемой опасности
.

Позади него маленькая собачка, выпущенная на свободу Катариной де Медичи, бросилась к нему, чтобы
попытаться догнать его, но дверь была закрыта, и Фиби могла только
засунула свой длинный нос под гобелен и издала долгий и заунывный вой.

- А теперь, Шарлотта, - обратилась Екатерина к мадам де Сов, - пойди и найди
Господам де Гизу и Таванну, которые находятся в моей оратории, и возвращайтесь с ними.
затем оставайтесь с герцогиней Лотарингской, у которой горячка".




ГЛАВА VII.

НОЧЬ НА 24 АВГУСТА 1572 ГОДА.


Когда Ла Моль и Коконнас покончили с ужином - а он был довольно скудным
для птиц "Прекрасной Этуаль" были опалены перья
только по знаку - Коконнас развернул свой стул на одной ножке,
вытянул ноги, оперся локтем на стол и, выпив
последний бокал вина, сказал:

- Вы намерены немедленно лечь спать, месье де ла Моль?

"_Ma foi!_ Я очень сильно склоняюсь, ибо возможно, что я может быть
созванивались в ночи".

"И я тоже", - сказал Coconnas; "но мне кажется, что под
обстоятельств, вместо того чтобы идти спать, и делать те ожидания, которые на
приходите к нам, нам следовало бы лучше заказать карты и сыграть партию. Они
тогда нашли бы нас вполне готовыми ".

"Я бы охотно принял ваше предложение, сэр, но у меня очень мало
денег для игры. У меня в саквояже едва ли найдется сотня золотых крон для всего моего
сокровища. Я полагаюсь на то, что поможет мне разбогатеть!

- Сто золотых экю! - воскликнул Коконнас. - и вы жалуетесь? Клянусь Небом! У меня
всего шесть!

"Ну, - ответил Ла Моль, - я видел, как вы вытащили из кармана кошелек, который
казался не только полным, но, я бы сказал, раздутым".

"Ах, - сказал Коконнас, - это для того, чтобы оплатить старый долг, который я вынужден
чтобы оплатить старый друг моего отца, которого я подозреваю, чтобы быть, как
себя, своего рода гугенотов. Да, здесь сотня розовых
ноблей, - добавил он, похлопав себя по карману, - но эти сто розовых ноблей
принадлежат мэтру Меркандону. Моя личная вотчина, а я вам скажу,
общества до шести корон."

"Как же тогда можно играть?"

"Почему, это потому, что я хотел бы играть. Кроме того, мне приходит в голову идея.


- В чем дело?

- Мы оба приехали в Париж с одним и тем же поручением.

- Да.

- У каждого из нас есть могущественный покровитель.

"Да".

"Ты полагаешься на свое, как я полагаюсь на свое".

"Да".

"Ну, тогда мне пришло в голову, что мы должны играть сначала на наши деньги,
а потом на первую оказанную нам услугу, будь то от
двора или от нашей хозяйки"--

- Действительно, очень остроумная идея, - сказал Ла Моль с улыбкой, - но я
признаюсь, я не такой игрок, чтобы рисковать всей своей жизнью ради карты или
ход костей; ибо первое одолжение, которое может быть оказано вам или мне
по всей вероятности, затронет всю нашу жизнь ".

"Что ж, давайте не будем учитывать первое одолжение корта и
сыграем за первое одолжение нашей хозяйки".

"Я вижу только одно возражение против этого", - сказал Ла Моль.

"Какие возражения?"

"У меня нет любовницы!"

"Ни я, ни. Но я хотел бы иметь только один. Слава Богу! мы не вырезано
хочу, чтобы один длинный!"

"Несомненно, как вы говорите, ваше желание исполнится, месье де Коконнас,
но поскольку я не так уверен в своей возлюбленной, я чувствую, что это
было бы грабежом, если бы я поставил свое состояние против вашего. Но, если хотите,
давайте играть до тех пор, пока ваши шесть крон не проиграются или не удвоятся, и если проиграете, и
вы пожелаете продолжить игру, вы джентльмен, и ваше слово
дороже золота.

- Ну и отлично! - воскликнул Коконнас. - Вот и весь разговор! Вы правы, сэр,
слово джентльмена, как хорошо, как золото, особенно когда у него есть кредит в
суд. Таким образом, поверьте, я не слишком сильно рисковал, когда я предложил играть
в первый пользу мы можем получить".

- Несомненно, и вы могли бы потерять это, но я не смог бы этого приобрести, потому что, поскольку я нахожусь
при короле Наваррском, я ничего не мог бы получить от герцога де
Гиза.

"Ах, еретик!" - пробормотал хозяин, начищая свой старый шлем.
"Я напал на верный след, не так ли?" И он прервал свою работу
ровно на столько времени, чтобы набожно перекреститься.

- Ну что ж, - продолжал Коконнас, тасуя карты, которые официант держал в руках.
я только что спросил его: "Вы принадлежите к".--

"К чему?"

"К новой религии".

"Я?"

"Да, вы".

"Ну, допустим, что да, - сказал Ла Моль с улыбкой, - вы имеете что-нибудь
против нас?"

"О! слава Богу, нет! Мне все равно. Я ненавижу гугенотство всем сердцем
но я не испытываю ненависти к гугенотам; кроме того, они сейчас в моде
".

- Да, - ответил Ла Моль, улыбаясь. - а именно, стрельба в адмирала
из аркебузы; но предположим, что мы поиграем в аркебузы.

"Все, что угодно", - сказал Coconnas, "если я вам, чтобы играть, это
все же для меня."

"Что ж, тогда давайте сыграем", - сказал Ла Моль, собирая свои карты и
раскладывая их в руке.

- Да, играйте на опережение и со всей уверенностью, потому что, даже если я проиграю
сто золотых крон против ваших, у меня будет достаточно денег, чтобы заплатить
вам завтра утром.

"Тогда твое счастье придет, пока ты будешь спать".

"Нет, я собираюсь найти его".

"Где? Скажи мне, и я пойду с тобой".

"В Лувр".

"Вы возвращаетесь туда сегодня вечером?"

"Да, сегодня вечером у меня личная аудиенция с великим герцогом де Гизом".

Как только Коконнас заговорил о том, чтобы отправиться искать счастья в
в Лувре Ла Юрьер перестал полировать свой салет, подошел и встал
за креслом Ла Моля, так, чтобы его мог видеть только Коконнас, и сделал
подавал ему знаки, которых пьемонтец, поглощенный своей игрой и разговором
, не заметил.

- Что ж, это чудо, - заметил Ла Моль. - И вы были правы, когда
сказали, что мы родились под одной звездой. У меня также назначена встреча
сегодня вечером в Лувре, но не с герцогом де Гизом; у меня встреча с
Королем Наварры.

- У вас есть пароль?

- Да.

"Объединяющий знак?"

"Нет".

"Ну, у меня есть один, и мой пароль"--

Когда пьемонтец произносил эти слова, Ла Юрьер сделал такой
выразительный жест, что нескромный джентльмен, который произошел при этом
на мгновение подняв голову, он замер, окаменев больше от происходящего, чем от
хода карт, из-за которого он только что проиграл три кроны.

Ла Моль обернулся, но увидел только его хозяин стоял за его спиной
скрестив руки на груди и надев на голову салад, который он видел
его полировки мгновением раньше.

"В чем дело, скажите на милость?" - спросил Ла Моль у Коконнаса.

Коконнас молча посмотрел на хозяина и на его спутницу.,
ибо он ничего не мог разобрать в удвоенных жестах мэтра Ла Юрьера.

Ла Юрьер понял, что должен прийти ему на помощь:

- Дело в том, что я сам очень люблю играть в карты, - быстро проговорил он.
- и я подошел поближе, чтобы увидеть фокус, который принес вам выигрыш, и
джентльмен увидел меня в военном шлеме, а поскольку я всего лишь бедный
буржуа, это его удивило ".

"Вы делаете хорошую фигуру, ведь вы делаете!" - воскликнул Ла Моль, со взрывом
смех.

"О, сударь, - ответил Ла Юрьер с превосходно притворным добродушием и
пожал плечами, показывая свою неполноценность, - мы, бедняги
мы не очень доблестны, и наш вид не отличается элегантностью. Все в порядке.
Вам, благородные джентльмены, следует носить сверкающие шлемы и острые
рапиры, при условии, что мы будем строго охранять"--

"Ага!" - сказал Ла Моль, в свою очередь тасуя карты. "Значит, ты
стоишь на страже, не так ли?"

"_Eh, mon Dieu, oui, Monsieur le Comte!_ Я сержант роты
гражданского ополчения ".

Сказав это, Ла Моль был занят раздачей карт.,
Ла Юрьер удалился, приложив палец к губам в знак уважения к Коконнасу.
Коконнас был поражен больше, чем когда-либо.

Это сигнал к осторожности, несомненно, причина того, что он потерял почти как
быстро, второй раз как первый.

"Хорошо", - заметил Ла Моль, "это делает именно вашего шесть крон. Хотите ли вы
отомстить за свое будущее состояние?

"Охотно", - ответил Коконнас.

"Но прежде чем вы начнете, разве вы не говорили, что у вас назначена встреча с
Duc de Guise?"

Коконнас посмотрел в сторону кухни и увидел огромные глаза Ла Юрьера.
Тот повторил свое предупреждение.

"Да, - ответил он, - но еще не время. А теперь давайте немного поговорим
о вас, месье де ла Моль.

- Я думаю, нам было бы лучше поговорить об игре, мой дорогой месье.
де Коконнас; ибо, если я не очень ошибаюсь, я на верном пути к тому, чтобы
выиграть еще шесть крон.

"Клянусь Небом! это правда! Я всегда слышал, что гугеноты имели хорошо
везение в картах. Черт меня возьми, если я не хорошая идея, чтобы включить гугенотам!"

Глаза Ла Юрьера сверкнули, как два уголька, но Коконнас, поглощенный своей
игрой, не заметил их. "Сделать так, Граф, не так", - сказал Ла Моль, "и
хотя способ, в котором изменение произошло это странно, вам будет хорошо
получила среди нас".

Коконнас почесал за ухом.

"Если бы я был уверен, что это принесло тебе удачу, - сказал он, - я бы так и сделал".;
потому что я действительно не так сильно привязан к мессе, и как
Король тоже не придаю этому большого значения "--

"Тогда это такая прекрасная религия, - сказал Ла Моль, - такая простая, такая
чистая"--

"И, кроме того, это в моде", - сказал Коконнас. "и, кроме того, это
приносит удачу в картах; ибо черт меня побери, если у вас на руках не все
тузы, и все же я внимательно наблюдал за вами, и вы играете очень честно;
ты не жульничаешь; это, должно быть, религия"--

"Ты должен мне еще шесть крон", - спокойно сказал Ла Моль.

- Ах, как вы меня искушаете! - воскликнул Коконнас. - А если я не удовлетворюсь
господином де Гизом сегодня вечером.--

- Ну?

"Что ж, завтра я попрошу вас представить меня королю Наварры"
и, будьте уверены, если однажды я стану гугенотом, я превзойду его
Лютер, Кальвин, Меланхтон и все реформаторы на земле!

"Тише! - сказал Ла Моль. - Вы поссоритесь с нашим хозяином".

- Ах, это правда, - сказал Коконнас, глядя в сторону кухни. - Но... Нет,
он не слушает; он слишком занят в этот момент.

"Что он делает, скажи на милость?" спросил Ла Моль, который не мог его видеть из
где он был.

"Он разговаривает с... дьявол меня забери! это он!"

"С кем?"

"Да с той ночной птицей, с которой он беседовал, когда мы прибыли. Тот самый
человек в желтом камзоле и сером плаще. Боже мой! как
искренне он говорит. Скажите, мэтр Ла Юрьер, вы занимаетесь
политикой?

Но на этот раз ответом мэтра Ла Юрьера был жест настолько энергичный и
властный, что, несмотря на свою любовь к карточке с изображением, Коконнас встал
и подошел к нему.

"Что с вами?" - спросил Ла Моль.

"Вы хотите вина, сударь?" - спросил Ла Юрьер, нетерпеливо схватив Коконнаса за руку.
- Ты получишь это. Грегуар, вина для этих джентльменов!

Затем он прошептал ему на ухо:

"Молчать, если тебе дорога твоя жизнь, молчать! И избавься от своего
компаньона".

Ла Huri;re был такой бледный, бледнолицый человек настолько мрачным, что Coconnas войлока
мурашки бегут за ним, и, обращаясь к Ла Моль, - сказал:

"Мой дорогой сэр, я должен просить вас извинить меня. Я проиграл пятьдесят крон за
ход игры. Сегодня вечером мне не везет, и я боюсь, что у меня могут возникнуть трудности.
"

"Ну, сэр, как вам будет угодно", - ответил Ла Моль; "кроме того, я не буду
к сожалению прилечь на некоторое время. Ma;tre la Huri;re!"

"Monsieur le Comte?"

"Если за мной придут от короля Наваррского, разбудите меня; я буду
одет и, следовательно, готов".

- Я тоже, - сказал Коконнас. - и чтобы не заставлять его высочество
ждать, я приготовлю табличку. Мэтр ла Юрьер, белую бумагу
и ножницы!

"Грегуар! - воскликнул Ла Юрьер. - Белая бумага, чтобы написать письмо, и
ножницы, чтобы разрезать конверт".

"Ах!" - сказал пьемонтец про себя. "Здесь происходит что-то экстраординарное!
"

"Спокойной ночи, месье де Coconnas", - сказал Ла Моль; "а вы, хозяин, быть
так хорошо, как на свет меня в мою комнату. Удачи, мой друг!" и Ла Моль.
исчез на винтовой лестнице, сопровождаемый Ла Юрьером.

Затем таинственный человек, взяв Коконнаса за руку, сказал ему:
говоря очень быстро:

"Сэр, вы едва не выдали тайну, от которой зависит судьба
королевства. Бог счел нужным, чтобы вы вовремя закрыли рот. Еще одно слово
, и я бы сразил тебя своей аркебузой. Теперь мы, к счастью, одни.
- Послушай!

- Но кто ты такой, что обращаешься ко мне таким властным тоном?

- Вы когда-нибудь слышали разговоры о сире де Морвеле?

- Убийце адмирала?

- И о капитане де Муи.

- Да.

"Что ж, я сир де Морвель".

"Ого!" - сказал Коконнас.

"Теперь послушайте меня!"

"Клянусь Небом! Уверяю вас, я выслушаю!"

- Тише! - сказал Морвель, приложив палец к губам.

Коконнас прислушался.

В этот момент он услышал, как хозяин закрыл дверь комнаты, затем
дверь коридора и запер ее на засов. Затем он бросился вниз по лестнице, чтобы
присоединиться к двум говорившим.

Он предложил стул Коконнасу, стул Морвелю и взял один для себя
.

"Теперь все в порядке, господин де Морвель, - сказал он, - вы можете говорить".

В Сен-Жермен-л'Оксерруа пробило одиннадцать часов. Морвель
считал каждый удар молотка, пока они звучали ясно и меланхолично
всю ночь, и когда последнее эхо затихло в космосе, он
повернулся к Коконнасу, который был сильно озадачен, увидев меры предосторожности
похищен двумя мужчинами. "Сэр, - спросил он, - вы добрый католик?"

"Ну, я думаю, что да", - ответил Коконнас.

"Сударь, - продолжал Морвель, - вы преданы королю?"

"Сердцем и душой! Я даже чувствую, что вы оскорбляете меня, сударь, задавая такой
вопрос".

"Мы не будем ссориться из-за этого; только ты последуешь за нами".

"Куда?"

"Это не имеет большого значения - отдайте себя в наши руки; на карту поставлено ваше состояние,
и, возможно, ваша жизнь".

"Я говорю вам, сэр, что в полночь у меня назначена встреча в Лувре".

- Именно туда мы и направляемся.

- Господин де Гиз ожидает меня там.

- И нас тоже.

"Но у меня есть частные мини-слова" Продолжение Coconnas, несколько огорчен
обмен с помощью сир де Maurevel и мэтр Ла Huri;re честь
его аудитория.

- Мы тоже.

- Но у меня есть знак узнавания.

Морвель улыбнулся.

Затем он вытащил из-под камзола горсть белых крестов.
вещи, отдал один Ла Юрьеру, один Коконнасу и взял еще один для себя
. Ла Юрьер прикрепил свой к шлему. Морвель прикрепил свой к
шляпе сбоку.

"Ах, - изумленно сказал Коконнас, - назначение и объединяющий пароль
были для всех?"

- Да, сэр, то есть для всех добрых католиков.

- Значит, в Лувре намечается праздник - какой-то королевский банкет, не так ли?
не так ли? - спросил Коконнас. - И желательно исключить этих гончих из
Гугеноты, - хорошие, отменные, превосходные! Они проявляют слишком
длинные".

"Да, там должен быть праздник в Лувре--королевский банкет; и
Приглашены гугеноты; более того, они станут героями фестиваля
и оплатят банкет, и если вы будете одним из нас, мы
начнем с того, что пригласим их главного защитника - их Гидеона, как
они его называют ".

"Адмирал!" - воскликнул Coconnas.

"Да, старый Гаспар, которого я пропустил, как дурак, хоть я и направленных на
его с пищалью короля."

"И вот, мой господин, почему я начищал свою саблю, точил свой
меч и заострял лезвия моих ножей", - сказал Ла Юрьер резким
голосом, в котором слышалась война.

При этих словах Коконнас вздрогнул и сильно побледнел, потому что начал
понимать.

"Что, в самом деле, - воскликнул он, - этот фестиваль... этот банкет - это ... ты
идешь".--

"Вы долго гадали, сэр, - сказал Морвель, - и это
легко видеть, что вы не так устали от этих наглых еретиков, как мы
".

"И ты берешь на себя смелость, - сказал он, - пойти к адмиралу и..."--

Морвель улыбнулся и, подведя Коконнаса к окну, сказал:

"Посмотри туда!-- видишь, на маленькой площади в конце улицы,
позади церкви, в тени бесшумно выстроился отряд?

- Да.

"Люди, составляющие этот отряд, имеют, как и мэтр ла Юрьер, и я,
и вы сами, крест на своих шляпах".

"Ну?"

"Ну, эти люди - рота швейцарцев из небольших кантонов,
которыми командует Токено, - вы знаете, что люди из небольших кантонов - это
дружки короля".

"Ого!" - воскликнул Коконнас.

"Теперь взгляните на этот отряд всадников, проходящий по набережной - вы
узнаете их предводителя?"

- Как я могу узнать его? - спросил Коконнас, содрогнувшись. - Я прибыл в
Париж только сегодня вечером.

- Что ж, значит, это тот самый человек, с которым у вас назначена встреча в Лувре
в полночь. Видишь, он будет ждать тебя!

- Герцог де Гиз?

- Сам! Его сопровождают Марсель, бывший глава торговцев, и
Жан Шорон, нынешний мэр. Эти двое собираются созвать свои роты
и вот, по этой улице идет начальник квартала.
Посмотрим, что он сделает!"

"Он стучит в каждую дверь; но что там на дверях, в которые он стучит?"
"Белый крест, молодой человек, такой же, как у нас на шляпах." - спросил я. "Что это?" - спросил я. "Он стучит в каждую дверь." Но что это?"

"Белый крест, молодой человек." В
минувшие дни они позволили Богу нести бремя различения своих собственных".;
теперь мы стали более цивилизованными и избавляем его от лишних хлопот ".

"Но в каждом доме, в который он стучит, открывается дверь, и из каждого дома
выходят вооруженные граждане".

"Он будет стучать сюда по очереди, и мы по очереди выйдем".

"Что", - сказал Coconnas, "все звали, чтобы пойти и убить одного старого
Гугенот? Клянусь Небом! это позорно! Это дело головорезов, а
не солдат".

"Молодой человек, - ответил Морвель, - если старики вам не нравятся, вы
можете выбрать молодых - вы найдете много на любой вкус. Если вы
презираете кинжалы, используйте свой меч, ибо гугеноты не те люди, чтобы
позволить перерезать себе горло, не защищаясь, и вы знаете
что гугеноты, молодые или старые, крепкие люди ".

"Но тогда их всех убьют?" - воскликнул Коконнас.

"Все!"

"По приказу короля?"

"По приказу короля и господина де Гиза".

"И когда?"

"Когда вы услышите звон колокола Сен-Жермен-л'Оксерруа".

"О! так вот почему тот любезный немец привязался к герцогу де
Гизу... как его зовут?"

"Monsieur de Besme."

"Что это он. Именно поэтому мсье де Besme велел мне поспешить в
первые звуки набата".

- Так, значит, вы видели господина де Бесме?

"Я видел его и говорил с ним".

"Где?"

"В Лувре. Он впустил меня, дал мне пароль, дал мне".--

"Посмотри туда!"

"Клянусь небом! - Вот и он собственной персоной".

"Не могли бы вы поговорить с ним?"

"Ну, в самом деле, я бы не возражал".

Морвель осторожно открыл окно; в этот момент мимо проходил Бесме
с двадцатью солдатами.

- Гиз и Лоррен!_ - сказал Морвель.

Бесме обернулся и, поняв, что обращаются к нему, подошел
к окну.

- О, это вы, господин де Морфель? - спросил я.

"Да, это я; что ты ищешь?"

"Я ищу гостиницу "Бель Этуаль", чтобы найти месье
Гогоннаса".

"Вот и я, господин де Бесм", - сказал молодой человек.

"Гут, гут, вы готовы?"

"Да... что делать?"

"Пусть господин де Морфель отвезет вас, потому что он хороший гатолик".

"Вы слышите?" - спросил Морвель.

"Да, - ответил Коконнас, - но, господин де Бесм, куда вы направляетесь?"

"Я?" - спросил господин де Бесм со смехом.

"Да, ты".

"Я собираюсь запустить в адмирала "ледл суслом"".

- Пристрелите двоих, если понадобится, - сказал Морвель, - и на этот раз, если он встанет
во-первых, не позволяй ему вставать во-вторых".

- Если не верите, месье де Морфель, если не верите, а значит, поймайте этого
юнг Мана на правом фланге.

"Не беспокойся обо мне: Коконна - настоящие ищейки, а я -
обломок старого квартала".[2]

"Атье".

"Продолжай!"

- Не так ли?

"Начинайте охоту; мы будем при смерти".

Де Бесм продолжал, и Морвель закрыл окно.

"Вы слышали, молодой человек?" - сказал Морвель. "Если у вас есть какой-нибудь личный враг,
даже если он не совсем гугенот, вы можете поставить его на свой
внесите список, и он пройдет вместе с остальными".

Коконнас, более чем когда-либо сбитый с толку увиденным и услышанным, посмотрел
сначала на своего хозяина, который принял грозный вид, а затем
на Морвеля, который спокойно достал из кармана бумагу.

- Вот мой список, - сказал он. - триста. Пусть каждый добрый католик сделает
этой ночью десятую часть того, что сделаю я, а завтра
в королевстве не останется ни одного еретика".

- Тише! - сказал Ла Юрьер.

- Что это? - хором спросили Коконнас и Морвель.

Они услышали первый звук колокола в Сен-Жермене.
l'Auxerrois.

"Сигнал!" - воскликнул Морвель. "Время назначено заранее! Мне сказали
оно было назначено на полночь - тем лучше. Когда это касается
интересов Бога и короля, часам лучше быть быстрыми, чем
медленными!"

На самом деле они слышали скорбный звон церковного колокола.

Затем раздался выстрел, и почти мгновенно свет нескольких факелов
на улице Арбр-Сек вспыхнул подобно вспышкам молнии.

Коконнас провел рукой по лбу, влажному от пота.


- Началось! - воскликнул Морвель. - Теперь за работу - вперед!

"Минутку, минутку!" - сказал хозяин. "Прежде чем мы начнем, давайте
защитим лагерь, как говорят у нас в армии. Я не хочу иметь свою жену
а дети перерезали горло, пока я уйду. Здесь гугенотов".

- Господин де ла Моль! - воскликнул Коконнас, вздрогнув.

- Да, еретик бросился в глотку волку.

"Что?" - воскликнул Коконнас. "Неужели вы нападете на своего гостя?"

"Я придал моей рапире дополнительное острие специально для него".

"Ого!" - сказал пьемонтец, нахмурившись.

"Я еще никогда ничего не убивал, кроме своих кроликов, уток и цыплят".
ответил достойно ИНН-хранитель", и я не очень хорошо знаю, как идти к
работать, чтобы убить человека; ну, я буду практиковаться на нем, и если я неуклюж, нет
один будет смеяться надо мной".

- Клянусь небом! это тяжело, - сказал Коконнас. - Господин де ла Моль - мой компаньон
; Господин де ла Моль ужинал со мной; господин де ла Моль
играл со мной.--

- Да, но господин де ла Моль еретик, - сказал Морвель. - Господин де
ла Моль обречен, и если мы не убьем его, это сделают другие.

"Не хочу сказать, - добавил хозяин, - что он выиграл у вас пятьдесят крон".

"Верно, - сказал Коконнас, - но честно, я уверен".

"Честно или нет, вы должны заплатить им, а если я убью его, вы квиты".

"Давай, давай!" - воскликнул Maurevel; "поспешайте, господа, пищалью-шот
Рапира-толчок, удар молотком, удар с любого оружия вы
пожалуйста; но сделать с ней, если ты хочешь достичь адмирала во времени
чтобы помочь месье де Гиз, как мы обещали."

Коконнас вздохнул.

- Я потороплюсь! - крикнул Ла Юрьер. - Подождите меня.

"Небо!" - воскликнул Coconnas, "он положил бедолагу в Великой
боли, и, возможно, ограбить его. Я должна присутствовать, чтобы закончить его, если
реквизита, а также для предотвращения один от прикосновения его деньги".

Воодушевленный этой счастливой мыслью, Коконнас последовал за Ла Юрьером
наверх и вскоре догнал его, поскольку, по словам хозяина, когда тот поднимался наверх,
несомненно, в результате размышлений он замедлил шаг.

Как он добрался до двери, Coconnas еще ниже, многие выстрелы были
выписан на улице. Мгновенно Ла Моль был услышан, чтобы выпрыгнуть из постели
и пол скрипел под его ногами.

"_Diable!_" пробормотал Ла Huri;re, несколько смущенный; "что
разбудили его, я думаю".

"Похоже", - заметил Coconnas.

"И он будет защищаться".

- Он способен на это. Предположим теперь, мэтр ла Юрьер, что он убьет
вас; это было бы забавно!

"Хум, Хум!", ответил хозяин, но, зная себя, вооруженных
хороший пищалью, он набрался смелости и бросился на дверь с энергичной
удар.

Ла Моль, без шляпы, но одетый, укрылся за своей кроватью,
со шпагой в зубах и пистолетами в руках.

"Ого!" - воскликнул Коконнас, его ноздри расширились, как у дикого зверя.
"это становится интересным, мэтр ла Юрьер.
Вперед!"

- Ах, вы, кажется, хотите убить меня! - воскликнул Ла Моль, свирепо сверкая глазами.
глаза: "и это ты, негодяй!"

В ответ на это мэтр ла Юрьер прицелился в молодого человека из своей аркебузы.
но Ла Моль был настороже и, стреляя, попал в молодого человека.
он опустился на колени, и мяч пролетел у него над головой.

- Помогите! - закричал Ла Моль. - Помогите, господин де Коконнас!

- Помогите, господин де Морвель!-- помогите! - закричал Ла Юрьер.

"_Ma foi!_ Господин де ла Моль, - ответил Коконнас, - все, что я могу сделать в этом деле
- это не присоединяться к нападению на вас. Кажется, все гугеноты
сегодня ночью будут казнены именем короля. Выкручивайся как можно лучше.
насколько сможешь.

"Ах, предатели! убийцы! - неужели это так? Что ж, тогда возьмите это!" и Ла
Моль, в свою очередь прицелившись, выстрелил из одного из своих пистолетов. Ла Юрьер, который
не спускал с него глаз, отскочил в сторону; но Коконнас, не ожидавший
такого ответа, остался на месте, и пуля задела его плечо.

"Клянусь небом!" - воскликнул он, скрипя зубами.; "У меня это есть. Что ж, тогда,
пусть это будем мы двое, раз уж ты так хочешь!"

И, обнажив рапиру, он бросился на Ла Моля.

Будь он один, Ла Моль, несомненно, ждал бы его нападения; но
Коконнасу на помощь пришел Ла Юрьер, который перезаряжал ружье, и
Maurevel, которые, откликнувшись на приглашение хозяина, мчался
-лестница в четыре ступеньки.

Ла Моль, поэтому бросился в маленький туалет, которым он прикручен изнутри.

- Ах, трус! - в ярости воскликнул Коконнас и ударил в дверь
рукоятью шпаги. - Подожди! подожди! и я проделаю столько дырок в твоем теле
, сколько ты получил корон от меня сегодня ночью. Я пришел, чтобы уберечь тебя
от страданий! О, я пришел, чтобы помешать тебе быть ограбленным, а ты
отплатил мне тем, что всадил пулю мне в плечо! Подожди меня, трус,
подожди!"

Пока это продолжалось, подошел мэтр ла Юрьер и одним ударом
рукоятью своей аркебузы выбил дверь.

Коконнас метнулся в чулан, но встретил его только голыми стенами. Чулан
был пуст, а окно открыто.

"Должно быть, он выпрыгнул, - сказал хозяин, - и поскольку мы находимся на четвертом этаже, он наверняка мертв".
четвертый этаж.

"Или он сбежал через крышу соседнего дома", - предположил Коконнас,
ставя ногу на подоконник и готовясь последовать за ним по этому
узкий и скользкий путь; но Морвель и Ла Юрьер схватили его и
втащили обратно в комнату.

"Ты с ума сошел?" они оба воскликнули одновременно: "Ты убьешь себя!"

"Ба! - воскликнул Коконнас. - Я альпинист и привык лазать по ледникам.
кроме того, если человек однажды оскорбил меня, я поднимусь на
рая или спуститься вместе с ним в ад, любым путем, который ему заблагорассудится. Позволь мне
поступать так, как я хочу.

"Что ж, - сказал Морвель, - к этому времени он либо мертв, либо далеко отсюда"
. Пойдемте с нами; и если он ускользнет от вас, вы найдете тысячу других, которые займут его место.
"Вы правы", - воскликнул Коконнас.

"Смерть гугенотам!" - воскликнул Коконнас. "Смерть гугенотам! Я хочу
отомстить, и чем скорее, тем лучше".

И все трое бросились вниз по лестнице, как лавина.

- К адмиралу! - крикнул Морвель.

- К адмиралу! - эхом откликнулся Ла Юрьер.

- Тогда к адмиралу, если так нужно! - в свою очередь воскликнул Коконнас.

И все трое, оставив "Бель Этуаль" на попечение Грегуара и
других официантов, поспешили к отелю "Адмирал" на улице де
Бетизи; яркий свет и грохот огнестрельного оружия указали им в том направлении.
- А, кто идет сюда? - воскликнул Коконнас.

- Кто это? "Человек без камзола или
шарфа!"

"Это кто-то убегает", - сказал Морвель.

- Огонь! огонь! - сказал Коконнас. - Вы, у кого есть аркебузы.

- Поверьте, не я, - ответил Морвель. - Я берегу порох для лучшей добычи.

- Тогда вы, Ла Юрьер!

- Подождите, подождите! - сказал трактирщик, прицеливаясь.

- О да, подождите, - воскликнул Коконнас, - а тем временем он сбежит.

И он бросился за несчастным, которого вскоре настиг, так как тот был
ранен; но в тот момент, когда, чтобы не ударить его
сзади, он воскликнул: "Повернись, будь добр! поворачивай!" - раздался выстрел аркебузы
пуля просвистела у ушей Коконнаса, и беглец покатился
перевернулся, как заяц в своем стремительном полете, пораженный выстрелом спортсмена
.

За спиной Коконнаса раздался торжествующий крик. Пьемонтец обернулся
и увидел Ла Юрьера, размахивающего своим оружием.

"Ах, - воскликнул он, - во всяком случае, на этот раз я победил".

- И только что не проделал в мне дыру насквозь.

- Будь настороже!-- будь настороже! - крикнул Ла Юрьер.

Коконнас отскочил назад. Раненый поднялся на колени, и, желая
отомстить, просто прирезать его кинжалу,
после предупреждения наймодателя поставим пьемонтских настороже.

"Ах, гадюка!" - закричал Coconnas; и прет на раненого, он тяги
меч через него три раза по самую рукоять.

"А теперь, - крикнул он, оставив гугенота в предсмертных муках, - за
адмирала!.. за адмирала!"

"Ага! - господа, - сказал Морвель, - кажется, это работает.

- Честное слово! да, - ответил Коконнас. "Я не знаю, то ли это от запаха
пороха я пьянею, то ли вид крови возбуждает меня, но, клянусь
Небом! Я жажду резни. Это похоже на битву людей. У меня есть
до сих пор были битвы только с медведями и волками, и, клянусь честью, битва
с людьми кажется более забавной ".

И все трое продолжили свой путь.




ГЛАВА VIII.

РЕЗНЯ.


Отель, который занимал адмирал, как мы уже говорили, находился в
Rue de B;thizy. Это был большой особняк в задней части двора, имевший
два крыла, выходящих на улицу. Стена с большими воротами и
две маленькие решетчатые двери тянулись от крыла к крылу.

Когда трое наших стражей порядка дошли до конца улицы Бетизи, которая является
продолжением улицы Окаменелостей Сен-Жермен-л'Оксерруа, они увидели
отель окружен швейцарцами, солдатами и вооруженными гражданами; каждый
у одного в правой руке был либо меч, либо пика, либо аркебуза, а
некоторые держали в левой руке факелы, отбрасывающие на сцену порывистый свет.
и меланхоличный блеск, который, в зависимости от движения толпы, перемещался вдоль
улицы, взбирался на стены; или распространялся по тому живому морю, где
каждое оружие отбрасывало ответную вспышку.

Повсюду вокруг отеля и на улицах Тирешап, Этьен и Бертен
Пуаре кипела ужасная работа. Долго крики слышались, есть
был непрекращающийся грохот мушкетов, и время от времени какой-нибудь негодяй,
полуголый, бледный и залитый кровью, он прыгнул, как загнанный олень, в
круг зловещего света, где, казалось, трудились полчища демонов
.

В одно мгновение Коконнас, Морвель и Ла Юрьер, награжденные своими
белыми крестами и встреченные приветственными криками, оказались в самой гуще
этой борющейся, задыхающейся толпы. Несомненно, они не смогли бы продвинуться вперед
, если бы кто-то из толпы не узнал Морвеля и не уступил ему дорогу
. Коконнас и Ла Юрьер внимательно следили за ним, и все трое
таким образом, им удалось проникнуть во двор.

В центре этого двора, три двери которого были
распахнуты настежь, человек, вокруг которого убийцы образовали почтительный круг,
стоял, опираясь на обнаженную рапиру, и нетерпеливо смотрел на балкон
примерно в пятнадцати футах над ним, простиравшийся перед главным
окном отеля.

Этот человек нетерпеливо топтались на месте, и время от времени
допрошены те, что были ближе всех к нему.

"Пока ничего!" - пробормотал он. "Никто!--он, должно быть, были предупреждены и
сбежал. Как вы думаете, Дю Гаст?"

"Невозможно, монсеньор".

- Почему? Разве вы не говорили мне, что как раз перед нашим прибытием мужчина,
с непокрытой головой, обнаженным мечом в руке, прибежал, как будто за ним гнались,
постучал в дверь, и его впустили?

"Да, монсеньор; но месье де Бесм немедленно прибыл, ворота были
разбиты, и отель был окружен".

"Этот человек действительно вошел, но он не выходил".

"Что ж, - сказал Коконнас Ла Юрьеру, - если мои глаза меня не обманывают, я
вижу господина де Гиза".

"Вы действительно видите его, сударь. Да, великий Генрих де Гиз прибыл лично, чтобы
присматривать за адмиралом и служить ему так, как он служил отцу герцога.
У каждого свой день, и теперь наша очередь.

- Привет, черт возьми, привет! - воскликнул герцог своим властным голосом. - Ты что,
еще не закончил?

И он с такой силой ударил своим мечом по камням, что полетели искры
.

В этот момент крики были слышны в отеле ... потом несколько выстрелов-потом
многие шарканье ног и звон мечей, а потом все
снова молчание.

Герцог уже собирался ворваться в дом.

- Монсеньор, монсеньор! - сказал Дю Гаст, удерживая его. - ваше благородие
приказывает вам подождать здесь.

- Ты прав, Дю Гаст. Я должен остаться здесь; но я умираю с
нетерпение и тревога. Если бы он сбежал от меня!"

Внезапно шум шагов приблизился - окна первого этажа
осветились тем, что казалось отражением пожара.

Окно, к которому герцог столько раз поднимал глаза,
открылось, или, скорее, разлетелось вдребезги, и на балконе появился человек с бледным лицом
и белой шеей, запачканной кровью.

- Ах! наконец-то, Бесме! - воскликнул герцог. - говори! говори!

- Лука! лоук! - холодно ответил немец и, нагнувшись, поднял
что-то, похожее на тяжелое тело.

"А где остальные?" - спросил герцог, нетерпеливо, "где
других?"

"Де-де-vinishing вымя вымя!"

"И что ты сделал?"

"Vait! Вы должны peholt! Shtant упаковать Лидле".

Герцог отступил на шаг.

В этот момент объект Besme тащил к нему с таким
усилий стали видны.

Это было тело старика.

Он поднял его над балконом, подержал мгновение в воздухе, а затем
бросил к ногам своего хозяина.

Тяжелый удар, потоки крови, брызнувшие из тела и
забрызгавшие тротуар вокруг, наполнили даже самого герцога ужасом.
ужас; но это чувство длилось лишь мгновение, и любопытство заставило
всех податься вперед, так что отблески факелов замерцали
на теле жертвы.

Они могли видеть белую бороду, почтенное лицо и конечности, сведенные судорогой.
Смерть.

"Адмирал!" - закричали двадцать голосов, мгновенно смолкших.

"Да, адмирал, вот он!" - сказал герцог, подходя к трупу.
и созерцая его в безмолвном экстазе.

"Адмирал! адмирал!" - повторяли свидетели этой ужасной сцены.
толпясь и робко приближаясь к старику, величественному
даже в смерти.

- Ах, наконец-то, Гаспар! - торжествующе воскликнул герцог де Гиз. - Убийца
моего отца! так я мщу за него!

И герцог осмелился наступить ногой на грудь протестанту
герой.

Но мгновенно умирающий воин открыл глаза кровотечение и
изуродованная рука была добыта в последний раз, и Адмирал, хотя
не шевелясь, сказал Герцог замогильным голосом:

"Генрих де Гиз, однажды нога убийцы коснется твоей груди"
. Я не убивал твоего отца. Проклятие на тебе."

Герцог, бледный и невольно дрожащий, почувствовал холодную дрожь
переступи через него. Он провел рукой по лбу, как бы желая рассеять
страшное видение; когда он осмелился снова взглянуть на адмирала, его глаза
были закрыты, рука разжата, и струйка черной крови текла по лицу.
льющаяся изо рта, который только что произнес такие ужасные слова.

Герцог поднял шпагу жестом отчаянной решимости.

"Ну что, месье, вы в восторге?"

"Да, мой достойный друг, да, ибо вы отомстили".--

- Дюг Франсуа, не так ли?

- Наша религия, - ответил Генрих торжественным голосом. - А теперь, - продолжал он,
обращаясь к швейцарцам, солдатам и горожанам, заполнившим двор,
и улицу: "За работу, друзья мои, за работу!"

- Добрый вечер, господин де Бесме, - сказал Коконнас с некоторым восхищением,
подходя к немцу, который все еще стоял на балконе, спокойно вытирая
свою шпагу.

- Значит, вы его успокоили? - воскликнул Ла Юрьер. - Как вам это удалось
?

- О, зимбли, зимбли, он услышал движение, он открыл дверь, пока
Я не уложила своего питомца на горшок. Но я думаю, что они разговаривают с Жиль
Теперь Телиньи. Я слышу его крики!

В этот момент раздалось несколько воплей, по-видимому, женских
были слышны голоса людей, находящихся в бедственном положении; окна длинной галереи, которая образовывала
крыло отеля, были освещены красным светом; были замечены двое мужчин
убегающих, преследуемых длинной вереницей убийц. Пищалью-убит
один, другой, найдя открытое окно, прямо на его пути, без
останавливаясь, чтобы посмотреть на расстояние от Земли, вскочил смело в
внутренний двор ниже, вняв не враги, которые ждали его там.

"Убить! убить!" - закричал убийц, видя свою жертву, чтобы спастись
их.

Беглец подобрал свой меч, который, как он споткнулся и упал от
руку, бросился сломя голову через солдат, расстройство три или четыре, побежал
через тело, и на фоне выстрела из пистолета и проклятия
солдаты, оказываемых в ярости, потому что они пропустили его, как струя
молния в передней части Coconnas, который ждал его у ворот с
его Кинжалу в руке.

- Тронутый! - воскликнул пьемонтец, протыкая руку своим острым,
изящным лезвием.

"Трус!" - ответил беглец, ударяя врага по лицу
плоской стороной своего оружия, так как не было места, чтобы ткнуть в него острием.

- Тысяча чертей! - воскликнул Коконнас. - Это господин де ла Моль!

"Monsieur de la Mole!" re;choed La Huri;re and Maurevel.

"Это он предупредил адмирала!" - закричали несколько солдат.

"Убейте его, убейте его!" - кричали со всех сторон.

Coconnas, Ла Huri;re, и с десяток солдат бросились в погоню Ла Моль,
кто, обливаясь кровью, и стяжавший это состояние экзальтации
последний ресурсов человеческих сил, бросился через
улицы, не имея другого гида, чем инстинкт. Позади него раздавались шаги
и крики его врагов подстегивали его и, казалось, придавали ему крылья.
Время от времени пуля просвистывала у его ушей и внезапно добавляла новые
стремительность его полета как раз начала ослабевать. Он больше не дышал.
это было не дыхание, а глухой хрип, хриплое пыхтение,
исходившее из его груди. Пот и кровь намочили его волосы и вместе потекли
по лицу.

Вскоре камзол стал слишком тесен для биения сердца, и
он сорвал его. Вскоре меч стал слишком тяжелым для его руки, и он
отбросил его далеко в сторону. Иногда ему казалось, что шаги его
преследователей слышатся все дальше и что он вот-вот ускользнет от них; но в
ответ на их крики другие убийцы, оказавшиеся на его пути, и
приближенные к нему бросили свои кровавые занятия и пустились в погоню
за ним.

Внезапно он увидел реку, тихо текущую слева от него;
ему показалось, что он должен испытывать, как загнанный олень, невыразимое
удовольствие от погружения в нее, и только высшая сила разума могла это сделать.
удержи его.

Справа от него был Лувр, темный и неподвижный, но полный странных
и зловещих звуков; солдаты на подъемном мосту входили и выходили, и
шлемы и кирасы блестели в лунном свете. Ла Моль думал о
Короле Наваррском, как раньше думал о Колиньи; они были его единственными
защитники. Он собрал все свои силы, и внутренне пообещав отречься
свою веру он должен спасаясь от расправы, совершая объезд результат
или две ярдов, он ввел в заблуждение толпу, преследуют его, метнулся прямо к
Лувр, поднявшиеся на подъемный мост среди солдат, получив очередной
кинжалу удар, который задел его стороне, и, несмотря на крики
"Убей ... убей!", которая гремела со всех сторон, и противостоящие оружия
в направляютсявэлс стрелой промчался через двор в
вестибюль, поднялся по лестнице, затем на два этажа выше, узнал
дверь и, прислонившись к ней, сильно ударил по ней руками и
ноги.

"Кто там?" - спросил женский голос.

"Боже мой!" - пробормотал Ла Моль. "Они приближаются, я слышу их; это
Я... это я!"

"Кто вы?" - спросил голос.

Ла Моль вспомнил пароль.

"Наварра... Наварра!" - крикнул он.

Дверь мгновенно открылась. Ла Моль, не поблагодарив, даже не
видя Gillonne, бросился в вестибюль, затем по коридору,
пройдя через две или три комнаты, он наконец вошел в комнату, освещенную
лампой, подвешенной к потолку.

За шторами из бархата с золотой Флер-де-Лис, на кровати из резного
дуб, леди, наполовину голый, опершись на руку, смотрела на него с глазами
широко открытыми от ужаса.

Ла Моль бросился к ней.

"Мадам, - закричал он, - они убивают, они режут моих братьев!
они хотят убить меня, чтобы зарезать и меня тоже! Ах! ты -
королева, спаси меня!

И он бросился к ее ногам, оставив на ковре большой кровавый след
.

При виде мужчины, бледного, измученного и истекающего кровью у ее ног, Женщина
Королева Наваррская в ужасе вскочила, закрыла лицо руками и
позвала на помощь.

- Мадам, - воскликнул Ла Моль, пытаясь подняться, - во имя Неба, не зовите меня!
если вас услышат, я пропал! Убийцы идут по моему следу
они взбегают по лестнице позади меня. Я слышу их - вот они
! вот они!"

- Помогите! - вне себя закричала королева. - Помогите!

- Ах! - в отчаянии воскликнул Ла Моль. - Вы убили меня! Умереть от такого
сладкого голоса, такой прекрасной руки! Я не думал, что это возможно".

В тот же момент дверь распахнулась, и в комнату ворвалась группа мужчин, их лица
покрытые кровью и почерневшие от пороха, с обнаженными мечами и
наставив пики и аркебузы, они ворвались в квартиру.

Во главе их был Коконнас - его рыжие волосы встали дыбом, бледно-голубые глаза
необычайно расширились, щека была рассечена шпагой Ла Моля, которая
оставила там кровавую борозду. Пьемонтец был так изуродован.
страшно было смотреть.

"Клянусь Небом! - воскликнул он, - вот он! вот он! Ах! на этот раз мы наконец-то поймали
его!"

Ла Моль огляделся в поисках оружия, но тщетно; он взглянул на
королева, и увидел глубочайшую жалость, отразившуюся на ее лице; тогда он почувствовал, что
она одна может спасти его; он обнял ее.

Коконнас приблизился и острием своей длинной рапиры снова ранил
плечо своего врага, и алые капли теплой крови запятнали
белые и надушенные простыни ложа Маргариты.

Маргарита увидела, как потекла кровь; она почувствовала дрожь, пробежавшую по телу Ла Моля.
Она бросилась вместе с ним в нишу между кроватью
и стеной. Пришло время для Ла Моля, чьи силы были на исходе,
был не способен ни к бегству, ни к сопротивлению; он склонил свою бледную голову на
Плечо Маргариты, и его рука судорожно схватила и разорвала
тонкий вышитый батист, который окутывал тело Маргариты волной
газа.

"О, мадам, - прошептал он умирающим голосом, - спасите меня".

Больше он ничего не мог сказать. Туман, подобный тьме смерти, заволок его глаза
, голова откинулась назад, руки упали вдоль тела, ноги подкосились,
и он рухнул на пол, залитый собственной кровью, увлекая за собой королеву
.

В этот момент Коконнас, возбужденный криками, опьяненный зрелищем
обескровленный и раздраженный долгой погоней, он двинулся к нише.;
в следующее мгновение его шпага пронзила бы сердце Ла Моля, а также
возможно, и Маргариты.

При виде обнаженной стали, и еще больше тронутая такой жестокостью
дерзость, дочь королей выпрямилась во весь рост и
издал такой вопль ужаса, негодования и ярости, что
Пьемонтец окаменел от неведомого чувства; и все же, несомненно,
если бы эта сцена была продолжительной и в ней не принимал участия другой актер, его
чувство исчезло бы, как утренний снег под апрельским солнцем. Но
неожиданно потайная дверь в стене открылась, и бледный молодой человек
шестнадцати или семнадцати, одетая в Черное, его волосы были в беспорядке,
ворвался в кабинет.

"Погоди, сестра!" - вот я, вот я! - воскликнул он.

"Fran;ois! Франсуа! - закричала Маргарита. - Помогите! помогите!

- Герцог Алансонский! - пробормотал Ла Юрьер, опуская аркебузу.

- Клянусь Небом! сын Франции! - проворчал Коконнас, отступая.

Герцог огляделся по сторонам. Он увидел Маргариту, растрепанную, еще более прекрасную,
чем когда-либо, прислонившуюся к стене, окруженную мужчинами с яростью в их
глазах, с потом на лбу и пеной у рта.

- Негодяи! - закричал он.

- Спаси меня, брат! - взвизгнула Маргарита. - Они собираются убить меня!

Пламя вспыхнуло на бледном лице герцога.

Он был безоружен, но его поддерживало, без сомнения, сознание своего высокого положения.
сжав кулаки, он двинулся к Коконнасу и его товарищам.
те отступили, испуганные молнией, метнувшейся из его рук.
глаза.

"Ha! и вы тоже убьете сына Франции? - воскликнул герцог. Затем, когда
все отшатнулись: "Эй, вот он! капитан гвардии! Повесить каждого из
этих негодяев!

Вид этого безоружного молодого человека встревожил его больше, чем он хотел бы
если бы он был при виде полка рейтеров или ланскнетов,
Коконнас уже подошел к двери. Ла Юрьер прыгал по лестнице
как олень, а солдаты толкались и пихали друг друга в вестибюле
в своих попытках сбежать, обнаружив дверь слишком далеко
маленькие из-за их огромного желания быть вне этого. Тем временем Маргарита
инстинктивно набросила на Ла Моля дамастное покрывало своей кровати и
отодвинулась от него.

Когда ушел последний убийца, герцог Алансонский вернулся:

- Сестра, - воскликнул он, увидев, что Маргарита вся забрызгана кровью, - ты
ранен? И он бросился к сестре с заботой, которая
сделала бы честь его привязанности, если бы его не обвинили в
слишком глубокой привязанности к брату, чтобы испытывать ее к сестре.

"Нет, - сказала она, - я так не думаю, или, если это так, то очень незначительно."

"Эта кровь", - сказал герцог, его трясущимися руками за все
Тело Маргариты. "Откуда это берется?"

"Я не знаю, - ответила она. - один из этих негодяев поднял на меня руку.
и, может быть, он был ранен".

- Как! - воскликнул герцог. - Он посмел прикоснуться к моей сестре? О, если бы вы посмели
только указал бы мне на него, если бы ты сказал, кто это был, если бы я
знал, где его найти"--

"Тише!" - сказала Маргарита.

"А почему?" - спросил Франсуа.

"Потому что, если бы тебя видели в это время ночи в моей комнате"--

"Разве брат не может навестить свою сестру, Маргарет?"

Королева одарила герцога таким проницательным и в то же время таким угрожающим взглядом, что тот
молодой человек отпрянул.

"Да, да, Маргарита, - сказал он, - ты права, я пойду в свою комнату;
но ты не можешь оставаться один в эту ужасную ночь. Может, мне позвать Жийону?

- Нет, нет! оставь меня, Франсуа, оставь меня. Уходи тем же путем, каким пришел!

Юный принц повиновался; и едва он скрылся, как Маргарита,
услышав вздох из-за своей кровати, поспешно заперла дверь спальни.
потайной ход, а затем поспешив к другому входу, закрыл его за собой
точно так же, подобно отряду лучников и солдатам, подобным урагану
промчался мимо в погоне за другими обитателями Лувра-гугенотами.

Оглядевшись, чтобы убедиться, что она действительно одна, она
снова подошла к "руэлле" своей кровати, приподняла дамастовое покрывало, которое
скрывал Ла Моля от герцога Алансонского и рисовал, по-видимому
безжизненное тело с большим усилием вынесли на середину комнаты и
обнаружив, что жертва все еще дышит, сели, положили его голову ей на колени
и побрызгали ему в лицо водой.

Затем, когда вода смыла маску из крови, пыли и пороха
, покрывавшую его лицо, Маргарита узнала красивого кавалера
который, полный жизни и надежды, за три или четыре часа до этого пришел просить
ее позаботиться о его интересах под ее защитой и защитой
Король Наварры; и ушел, ослепленный ее красотой, оставив ее одну.
он тоже был под впечатлением.

Маргарита вскрикнула от ужаса, потому что теперь то, что она чувствовала к
раненому мужчине, было больше, чем простая жалость - это был интерес. Он больше не был
просто незнакомцем: он был почти знакомым. Благодаря ее заботам прекрасные черты Ла Моля
вскоре появились снова, без пятен, но бледные и искаженные
болью. Дрожь пробежала по всему ее телу, когда она с трепетом положила
руку на его сердце. Оно все еще билось. Затем она взяла со стола
флакончик с нюхательной смесью и приложила к его ноздрям.

Ла Моль открыл глаза.

- О, боже мой! - пробормотал он. - Где я?

"Спасен!" - воскликнула Маргарита. "Успокойся, ты спасен".

Ла Моль перевел взгляд на королеву, пристально посмотрел на мгновение и
пробормотал,

"О, как ты прекрасна!"

Затем, словно видение было для него непосильным, он закрыл веки и втянул воздух.
вздохнул.

Маргарита вздрогнула. Он стал еще бледнее, чем раньше, если это было возможно.
и на мгновение этот вздох стал его последним.

"О, Боже мой! боже мой! - воскликнула она. - Сжалься над ним!

В этот момент раздался сильный стук в дверь. Маргарита халф
приподнялась, все еще поддерживая Ла Моля.

"Кто там?" она закричала.

- Мадам, это я, это я, - ответил женский голос. - герцогиня де
Невер.

- Генриетта! - воскликнула Маргарита. - Никакой опасности нет, это мой друг
! Вы слышите, сэр?

Ла Моль с некоторым усилием приподнялся на одно колено.

"Постарайся удержаться на ногах, пока я пойду открывать дверь", - сказала королева.

Ла Моль оперся рукой о пол, и ему удалось удержаться на ногах.
выпрямившись.

Маргарита сделала шаг к двери, но внезапно остановилась.
дрожа от ужаса.

- А, вы не одна! - воскликнула она, услышав лязг оружия снаружи.

- Нет, у меня двенадцать охранников, которых мой шурин, господин де Гиз,
приставил ко мне.

- Господин де Гиз! - пробормотал Ла Моль. "Убийца... убийца!"

"Молчать!" - крикнула Маргарита. "Ни слова!"

И она огляделась, чтобы посмотреть, где бы ей спрятать раненого.

"Меч! кинжал! - пробормотал Ла Моль.

- Защищаться бесполезно! Разве ты не слышал? Их двенадцать!
и ты один.

- Не для того, чтобы защищаться, а чтобы не попасть живой в их руки.

- Нет, нет! - сказала Маргарита. - Нет, я спасу тебя. Ах, этот шкаф! Идем!
идем."

Ла Моль сделал усилие над собой и, поддерживаемый Маргаритой, дотащился до
кабинет. Маргарита заперла дверь на себя, и спрятал ключ в ее
милостыня-кошелек.

"Ни крика, ни стона, ни вздоха", - прошептала она сквозь панели.
"и ты спасен".

Затем, торопливо накинув на плечи ночную рубашку, она открыла
дверь своей подруге, которая нежно обняла ее.

- Ах! - воскликнула мадам Невер. - значит, с вами ничего не случилось, мадам!

- Нет, совсем ничего, - ответила Маргарита, еще плотнее запахиваясь в накидку
, чтобы скрыть пятна крови на своем пеньюаре.

"Это хорошо. Однако, поскольку месье де Гиз выделил мне двенадцать своих
телохранителей для сопровождения меня в его отель, и поскольку мне не нужна такая большая
компания, я оставлю шестерых с вашим величеством. Шестеро гвардейцев герцога
сегодня ночью стоят полка короля.

Маргарита не посмела отказаться; она выставила солдат в коридор.
и обняла герцогиню, которая затем вернулась в Отель де Гиз, где
она проживала в отсутствие мужа.




ГЛАВА IX.

УБИЙЦЫ.


Коконнас не бежал, он отступил; Ла Юрьер не бежал, он
улетел. Один исчез, как тигр, другой - как волк.

Следствием этого было то, что Ла Юрьер уже добрался до площади Сен.
Жермен л'Оксерруа, когда Коконнас только выходил из Лувра.

Ла Юрьер, оказавшийся наедине со своей аркебузой, в то время как вокруг него
бежали люди, свистели пули, и тела падали с
окна - одни целые, другие разбитые - испугались и стали
благоразумно подумывать о возвращении в свою таверну, но когда он свернул в
На улице Арбр Сек от улицы д'Аверон он столкнулся с отрядом
Швейцарская и легкая кавалерия: ею командовал Морвель.

"Ну что, - воскликнул Морвель, окрестивший себя прозвищем
Королевский убийца, - вы так быстро закончили? Вы возвращаетесь в свою
таверну, достойный хозяин? И что, черт возьми, вы сделали с нашим
пьемонтским джентльменом? С ним ничего не случилось? Это было бы
досадно, потому что он хорошо начинал.

"Нет, я думаю, что нет", - ответил Ла Юрьер. "Я надеюсь, что он присоединится к нам!"

"Где ты был?"

- В Лувре, и, должен сказать, с нами там обошлись очень грубо.

- Кто?

"Monsieur le Duc d'Alen;on. Разве он не заинтересован в этом деле?"

"Монсеньор ле Дюк Алансонского не интересует ничего, что не
не обременявший себя лично. Предлагаю относиться к своим двум старшим братьям
как и гугеноты, и он будет в нем ... при условии, что работа должна
быть сделано без ущерба для него. Но разве вы не пойдете с этими достойными людьми?
Мэтр Ла Юрьер?

- И куда они направляются?

"Oh, _mon Dieu_! Улица Монторген; там есть священник-гугенот, которого я знаю.
У него жена и шестеро детей. Эти еретики - огромные размножители.
это будет интересно".

"И куда ты направляешься?"

"О, у меня есть небольшое частное дело".

"Эй, там! не уходи без меня, - раздался голос, заставивший Морвеля вздрогнуть.
- ты знаешь все хорошие места, и я хочу получить свою долю.

- Ах! это наша Пьемонта", - сказал Maurevel.

"Да, это мсье де Coconnas", - сказал Ла Huri;re; "я думал, что вы были
за мной."

- Черт возьми! ты убежал слишком быстро для этого; и, кроме того, я повернул
немного в сторону, чтобы сбросить в реку перепуганного ребенка, который
кричал: "Долой папистов! Да здравствует адмирал!"
К сожалению, я считаю, что маленький негодяй умел плавать. Эти
жалкие еретики должны быть брошен в воду, как кошка перед их
глаза открыты, если они должны быть утоплены на всех".

- А! вы говорите, что только что из Лувра; значит, ваш гугенот нашел убежище
там, не так ли? - спросил Морвель.

"_Mon Dieu!_ да."

"Я выстрелил в него из пистолета в тот момент, когда он поднимал свою
шпагу во дворе адмиральского дворца, но каким-то образом промахнулся".

"Ну, я не скучаю по нему", - добавил Coconnas; "я дала ему засунуть в
сзади что мой меч был мокрый пять сантиметров до отвала. Кроме того, я видел
он попал в объятия мадам Маргариты, хорошенькой женщины, клянусь Небом!
но признаюсь, мне не хотелось бы услышать, что он был действительно мертв;
бродяга чертовски злобен, и способна выдержать меня злобу все
его жизнь. Но разве ты не говорил, что куда-то направляешься?

"Почему, ты хочешь пойти со мной?"

"Клянусь Небом, я не люблю стоять на месте! Я убил всего троих или
пока четверых, и когда я замерзаю, у меня болит плечо. Вперед!
вперед!"

"Капитан, - сказал Морвель командиру отряда, - дайте мне трех человек"
", а сами идите и разделайтесь с вашим священником вместе с остальными".

Трое швейцарцев выступили вперед и присоединились к Морвел. Тем не менее, две роты
двигались бок о бок, пока не достигли вершины улицы
Тирешап; там легкая кавалерия и швейцарцы свернули на улицу де ла.
Отель tonnellerie, а Maurevel, Coconnas, Ла Huri;re, и его трое мужчин
шли по Рю Trousse Ваче и войти улицы Сен
Avoye. "Где, черт побери, ты ведешь нас?" - спросил Coconnas, кто был
начало скучно в этот дальний поход, из которого он не видит
результаты.

"Я беру вас в экспедицию, одновременно блестящую и полезную. Рядом с
адмирал, следующий за Телиньи, следующий за принцами-гугенотами, я не мог бы
предложить вам ничего лучшего. Так что наберитесь терпения, наш бизнес призывает нас к
Улица дю Шом, и мы будем там через секунду.

- Скажите, - спросил Коконнас, - улица дю Шом не рядом с Тамплем?

- Да, а что?

- Потому что там живет старый кредитор нашей семьи, некто Ламберт.
Меркандон, которому мой отец хотел, чтобы я передал сотню розовых монет.
у меня в кармане есть нобли для этой цели.

- Хорошо, - ответила Maurevel, "это хорошая возможность для его уплаты.
В этот день для сведения старых счетов. Ваш Mercandon в
Гугенот?"

"Ого, я понимаю!" - сказал Коконнас. "Должно быть, он"--

"Тише! вот мы и пришли".

"Что это за большой отель с входом на улице?"

"The H;tel de Guise."

- Воистину, - ответил Коконнас, - я не мог не приехать сюда, поскольку я
нахожусь под покровительством великого Генриха. Но, клянусь Небом! все так...
в этом квартале очень тихо, мы почти не слышим стрельбы, и мы могли бы
вообразить, что находимся в деревне. Черт меня побери, но все вокруг
спят!"

И действительно, Отель де Гиз казался таким же тихим, как в обычное время. Все
окна были закрыты, и одинокий огонек горел за дверью.
штора основные окошко над входом в работе которой приняли участие
Внимание Coconnas, как только они вышли на улицу.

Сразу за Отелем де Гиз, другими словами, на углу улицы
дю Пти Шантье и улицы Четырех сыновей, Морвель остановился.

"Вот дом человека, который нам нужен", - сказал он.

"То есть человека, которого вы хотите", - заметил Ла Юрьер.

"Поскольку вы со мной, он нам нужен".

"Что? тот дом, который, кажется, так крепко спит"--

"Вот именно! Ла Юрьер, теперь иди и воспользуйся на практике правдоподобным
взгляни в лицо тому, что небеса по какой-то ошибке дали тебе, и постучи в этот дом.
Отдай свою аркебузу месье де Коконнасу, который глазеет на нее последние полчаса.
полчаса. Если вас впустят, вы должны попросить о встрече с сеньором де
Муи.

"Ага!" - воскликнул Коконнас. "Теперь я понимаю - у вас тоже есть кредитор.
кажется, в квартале Тампль".

"Совершенно верно!" - ответил Морвель. - Ты пойдешь к нему, притворившись
гугенотом, и расскажешь Де Муи обо всем, что произошло; он
храбрый и спустится.

"А когда он падет?" - спросил Ла Юрьер.

"Когда он падет, я попрошу его скрестить со мной шпаги".

"Клянусь душой, это принадлежит прекрасному джентльмену, - сказал Коконнас, - и я предлагаю
проделать точно то же самое с Ламбертом Меркандоном; и если он слишком стар
чтобы ответить, я попробую сделать это с одним из его сыновей или племянников ".

Ла Юрьер, ничего не ответив, подошел и постучал в дверь, и
звуки, эхом отозвавшиеся в ночной тишине, заставили двери
Отель де Гиз открылся, и из него выглянуло несколько голов
из них; было очевидно, что в отеле было тихо на манер
цитаделей, то есть потому, что он был заполнен солдатами.

Головы были почти мгновенно вышли, несомненно, намек на
речь шла угадал.

- Здесь живет ваш господин де Муи? - спросил Коконнас, указывая на
дом, в который все еще стучался Ла Юрьер.

- Нет, но живет его хозяйка.

- Клянусь Небом! как вы доблестны, что дали ему повод обнажить меч
в присутствии его возлюбленной! Мы будем судьями на поле боя.
Однако мне бы очень хотелось побороться самому - у меня горит плечо.

- А ваше лицо, - добавил Морвель, - значительно повреждено.

Коконнас издал нечто вроде рычания.

"Клянусь небом! - сказал он. - Я надеюсь, что он мертв; если бы я думал иначе, я бы
вернулся в Лувр и прикончил его".

Ла Юрьер все еще продолжал стучать.

Вскоре окно на втором этаже открылось, и на балконе появился мужчина
В ночном колпаке и панталонах, без оружия.

"Кто там?" - крикнул он.

Морвель сделал знак швейцарцу, и тот отступил в угол, в то время как
Коконнас прижался к стене.

- А! Мсье де города Муи!" - сказал трактирщик, в его вкрадчивой мелодии", это
что вы?"

"Да, что тогда?"

- Это он! - воскликнул Морвель, дрожа от радости.

"Почему, сударь, - продолжал Ла Юрьер, - вы не знаете, что происходит?
Они убивают адмирала и уничтожают всю нашу религию.
Поспешите к ним на помощь, придите!"

- Ах! - воскликнул Де Муи. - Я боялся, что этой ночью что-то замышлялось.
Я не должен был бросать своих достойных товарищей. Я приду, мой
друг, подожди меня.

И, не закрывая окна, через которое слышались причитания и нежные просьбы испуганной женщины
, господин де Муи
взял свой камзол, мантию и оружие.

- Он спускается! Он спускается! - пробормотал Морвель, бледный от
радость. "Внимание, всем остальным!" - прошептал он в Швейцарии.

Затем с пищалью от Coconnas он подул на трут, чтобы сделать
уверен, что все еще горит.

- Вот, Ла Юрьер, - добавил он, обращаясь к хозяину гостиницы, который присоединился к основной части компании.
- Вот, возьми свою аркебузу!

"Клянусь небом!" - воскликнул Коконнас. "Луна выходит из-за облаков.
чтобы стать свидетелем этого прекрасного боя. Я бы многое отдал, если бы Ламберт
Меркандон был здесь, чтобы служить секундантом г-на де Муи.

"Подождите, подождите!" - сказал Морвель. "Один г-н де Муи равен дюжине
людей, и вполне вероятно, что у нас шестерых будет достаточно дел, чтобы покончить с ним
. Вперед, мои люди! - продолжал Морвель, делая знак швейцарцам, чтобы они
встали у двери, чтобы ударить Де Муи, когда он выйдет.

"Ого!" - сказал Коконнас, наблюдая за приготовлениями. "Похоже, что
все получится не совсем так, как я ожидал".

Уже был слышен шум, произведенный Де Муи при вынимании засова. Тот
Швейцарцы вышли из своего укрытия и расположились у двери.
Морвель и Ла Юрьер на цыпочках двинулись вперед, а Коконнас с
угасающий проблеск джентльменских чувств стоял там, где он был, когда
молодая женщина, о которой на мгновение совершенно забыли, внезапно
появилась на балконе и издала ужасный вопль при виде
швейцарцы, Морвель и Ла Юрьер.

Де Муи, уже приоткрывший дверь, остановился.

- Вернитесь! вернитесь! - крикнула молодая женщина. "Я вижу блеск мечей,
и фитиль аркебузы - это предательство!"

"Ого! - воскликнул молодой человек. - Тогда давайте посмотрим, что все это значит".

И он закрыл дверь, задвинул засов и снова поднялся наверх.

Боевой порядок Морвеля был изменен, как только он увидел, что Де Муи
не собирается выходить. Швейцарцы пошли и заняли позицию на
другом углу улицы, а Ла Юрьер с аркебузой в
руке ждал, пока враг снова не появился в окне.

Он не заставил себя долго ждать. Де Муи выступил вперед, держа перед собой два
пистолета такой внушительной длины, что Ла Юрьер, который уже начал
прицеливаться, внезапно сообразил, что пули гугенота дальше не долетают.
влететь на улицу с балкона легче, чем ему влететь на балкон
.

"Конечно, - сказал он себе, - я могу убить этого джентльмена, но
точно так же этот джентльмен может убить меня таким же образом".

Теперь, когда мэтр Ла Юрьер, трактирщик по профессии, всего лишь
случайно стал солдатом, это размышление заставило его отступить и
искать укрытия на углу улицы Брак, достаточно далеко, чтобы
это вызвало у него некоторые трудности с определением с определенной уверенностью,
особенно ночью, траектории, по которой пуля из его аркебузы могла бы
долететь до Де Муи.

Де Муи огляделся по сторонам и двинулся вперед осторожно, как подобает мужчине.
готовясь драться на дуэли, но ничего не видя, он воскликнул:

"Оказывается, мой достойный осведомитель, ты забыл свою
аркебузу у моей двери! Вот я и здесь. Что вам от меня нужно?

"Ага! - сказал себе Коконнас. - Он, несомненно, храбрый парень!"

"Хорошо", - продолжил Де города Муи, "друзья или враги, в зависимости от того, верно
ты не видишь, я жду?"

Ла Юрьер хранил молчание, Морвель ничего не ответил, и трое швейцарцев
оставались в укрытии.

Коконнас подождал мгновение; затем, видя, что никто не принимает участия в разговоре
разговор, начатый Ла Юрьером и продолженный Де Муи, он оставил свою
остановившись и выйдя на середину улицы, он снял шляпу
и сказал:

"Сэр, мы здесь не для убийства, как вы, по-видимому, предполагаете, а
для дуэли. Я здесь с одним из ваших врагов, который пожелал
встретиться с вами, чтобы доблестно положить конец старому спору. Клянусь Небом! проходите
вперед, месье де Морвель, вместо того, чтобы поворачиваться спиной.
Джентльмен соглашается."

- Морвель! - воскликнул Де Муи. - Морвель, убийца моего отца!
Морвель, убийца короля! Клянусь Небом! Да, я согласен.

И прицелился в Морвеля, который собирался постучать в Отель де Гиз
чтобы запросить подкрепление, он пустил пулю в свою шляпу.

На шум и крики отчет Maurevel, охранник, который должен был
сопровождают герцогиня де Невер вышел в сопровождении трех или четырех
господа, с последующим их страниц, и подошли к дому молодых де
Любовница Муи.

Второй пистолетный выстрел, произведенный в середину отряда, убил
солдата, стоявшего рядом с Морвелем; после чего Де Муи, оказавшись
безоружный или, по крайней мере, с бесполезным оружием, поскольку из его пистолетов был произведен
выстрел, а его противники были вне досягаемости его меча, укрылся
за галереей балкона.

Тем временем кое-где по соседству начали распахиваться окна
и, в зависимости от миролюбивых или воинственных настроений
их жителей, они были забаррикадированы или ощетинились мушкетами и
аркебузами.

"Помогите! мой достойный Меркандон", - крикнул Де Муи, подзывая пожилого человека.
мужчина, который из окна, которое только что распахнулось перед
Отель де Гиз пытался разобраться в причине замешательства.

- Это вы зовете, сир де Муи? - воскликнул старик. - Они что,
нападают на вас?

"Я ... вы ... все протестанты; и подождите - вот доказательство!"

В этот момент Де Муи увидел, как Ла Юрьер целится в него из аркебузы; это был
выстрел; но молодой человек успел пригнуться, и пуля разбила окно
над его головой.

- Меркандон! - воскликнул Коконнас, который в восторге от этой драки
забыл о своем кредиторе, но вспомнил о нем, когда Де Муи взглянул на него.
апостроф: "Меркандон, улица дю Шом - вот оно! Ах, он там живет!
Хорошо! Каждый из нас сведет счеты со своим человеком".

И пока люди из отеля де Гиз ломились в двери
дома де Муи, а Морвель с факелом в руке пытался
поджечь его - в то время как теперь, когда двери были когда-то сломаны, там шла
страшная борьба с единственным противником, который при каждом ударе рапирой
поверг своего врага - Коконнас попытался с помощью булыжника выломать дверь Меркандона
и последний, невозмутимый этим одиноким
прилагая все усилия, он изо всех сил стрелял из своей аркебузы в окно.

И теперь весь этот темный и пустынный квартал был освещен, словно открытым днем
, - населен, как внутренность муравейника, ибо из отеля de
Монморанси, шесть или восемь дворян-гугенотов со своими слугами и
друзья, только что предпринявшие яростную атаку и поддерживаемые стрельбой
из окон, начали отражать нападение Морвеля и Де
Отряд Гизов, которые в конце концов были отброшены назад, туда, откуда они
пришли.

Coconnas, кто еще не удалось, разбив дверь Mercandon, хотя
он работал на нее всей своей мощью, был пойман в этом внезапном
отступление. Прижавшись спиной к стене и крепко схватившись за меч, он
начал не только защищаться, но и нападать на нападавших с
криками, такими ужасными, что они были слышны на фоне всего этого шума. Он нанес удар
направо и налево, нанося удары друзьям и врагам, пока вокруг него не образовалось широкое пространство
. Когда его рапира проделала дыру в чьей-то груди, и
теплая кровь брызнула на его руки и лицо, он, с расширенными глазами,
расширив ноздри и стиснув зубы, они отвоевали утраченные позиции и
снова приблизились к осажденному дому.

Де Муи, после ужасной схватки на лестнице и в холле, наконец-то
вышел из горящего дома как настоящий герой. В разгар всех
борьбу он не прекратил кричать: "Вот, Maurevel!--Морвель, где ты?
ты?", оскорбляя его самыми оскорбительными эпитетами.

Наконец он появился на улице, поддерживая под руку свою любовницу,
полуголый, почти в обмороке, с кинжалом в зубах.
Его меч, пылающий от размашистого движения, которое он ему наносил, описывал круги
белого или красного цвета, в зависимости от того, как луна блистала на лезвии или факеле
блики отражались в его окровавленном блеске.

Морвель бежал. Ла Юрьер, отброшенный Де Муи до
Коконнас, который не узнал его и принял на острие меча,
молил о пощаде с обеих сторон. В этот момент Меркандон понял
он узнал его по белому шарфу как одного из убийц. Он
выстрелил. Ла Юрьер вскрикнул, вскинул руки, выронил аркебузу
и, после тщетной попытки добраться до стены, чтобы
удержавшись на ногах, упал ничком на землю.

Де Муи воспользовался этим обстоятельством, свернул на улицу
Паради и исчез.

Сопротивление гугенотов было таким сильным, что партия Де Гиза,
совершенно подавленная, удалилась в свой отель, опасаясь быть осажденной и
захваченной в собственном жилище.

Коконнас, который, опьяненный кровью и смутой, достиг той степени
возбуждения, когда, особенно у мужчин юга, храбрость
переходит в безумие, ничего не видел и не слышал, а замечал только
что у него не было такого шума в ушах, и что его руки и лицо
были немного суше, чем раньше. Опустив острие своего меча,
он увидел рядом с собой человека, лежащего лицом вниз в красном потоке, а вокруг
него горящие дома.

Это было очень короткое перемирие, потому что как раз в тот момент, когда он приближался к этому человеку, в котором
он узнал Ла Юрьера, дверь дома, в которую он тщетно пытался войти, распахнулась.
ворваться, отворился, и старый Меркандон, сопровождаемый своим сыном и двумя
племянниками, бросился на него.

"Вот он! вот он!" - закричали они все в один голос.

Коконнас был посреди улицы и, опасаясь быть окруженным
эти четверо мужчин, которые напали на него одновременно, отскочили назад с оружием в руках.
проворство одной из серн, на которых он так часто охотился в своих родных горах
и в одно мгновение оказался прижатым спиной к
стене Отеля де Гиз. Почувствовав себя непринужденно, чтобы не быть застигнутым врасплох сзади
он принял оборонительную позу и шутливо сказал:

- Ага, отец Меркандон, вы что, меня не узнаете?

"Негодяй! - воскликнул старый гугенот. - Я тебя хорошо знаю; ты замешан в заговоре
против меня - меня, друга и компаньона твоего отца".

- И его кредитора, не так ли?

- Да, его кредитор, как вы сказали.

- Ну, тогда, - сказал Коконнас, - я пришел свести наши счеты.

"Схватите его, свяжите его!" - приказал Меркандон молодым людям, сопровождавшим его.
Они по его приказу бросились к пьемонтцам.

"Одну минуту! один момент!" - сказал Coconnas, смеясь, "прибрать к рукам человека, вы
должен иметь исполнительный лист, а ты уже забыл, чтобы обеспечить один из
Провост".

И с этими словами он скрестил свой меч с ближайшим к нему юношей
и первым же ударом перерезал ему запястье.

Раненый с воем отступил.

"Это сделает за одного!" - сказал Coconnas.

В тот же миг в окно, под которым Coconnas укрывались
с шумом раздвинулись. Он отскочил в сторону, опасаясь нападения со спины;
но вместо врага он увидел женщину; вместо вражеского оружия, с которым он
был готов встретиться, к его ногам упал букет цветов.

"Ах!" - сказал он, - "женщина!"

Он отсалютовал даме шпагой и наклонился, чтобы поднять букет.

"Будь настороже, храбрый католик!--будьте настороже!" - воскликнула дама.

Coconnas роза, но не раньше, чем Кинжал второго племянника вонзились ему в
плащ, и ранил его другое плечо.

Леди издала пронзительный крик.

Coconnas поблагодарил ее, заверил ее жестом, а потом сделал пас,
который племянник отбил; а на второй тяги, его нога соскользнула в
кровь, и Coconnas, вскочив на него, как тигр, ехали его
меч в его груди.

- Хорошо! хорошо! храбрый кавалер! - воскликнула хозяйка особняка Гизов.
- Хорошо! Я пришлю вам помощь.

"Не утруждайте себя этим, мадам", - был ответ Коконнаса
. "Лучше дочитайте до конца, если это вас интересует, и увидите, как
Граф Аннибал де Коконнас улаживает дела гугенотов.

В этот момент сын старого Меркандона в упор прицелился из пистолета в Коконнаса
и выстрелил. Граф упал на колено. Дама у окна
снова вскрикнула; но Коконнас мгновенно вскочил; он опустился на колени только для того, чтобы увернуться от
пули, которая ударила в стену примерно в двух футах под тем местом, где стояла дама
.

Почти в тот же миг из окна дома донесся крик ярости .
Дом Меркандона и пожилая женщина, которая узнала в Коконнасе католика
по его белому шарфу и кресту, запустила в него цветочным горшком,
который попал ему выше колена.

"Превосходно!" - сказал Коконнас. "Один бросает цветы в меня, а в другого - цветочные горшки.
если так пойдет и дальше, они будут сносить дома!"

"Спасибо, мама, спасибо!" - сказал молодой человек.

"Продолжай, жена, продолжай, - сказал старый Меркандон, - но береги себя".

"Погоди, господин де Coconnas, погоди!", сказал молодой женщине отеля De
Гиз, "я буду стрелять по окнам!"

"Ах! Так это ад женщин, не так ли?" - сказал Коконнас. "Некоторые из них за
меня, а другие против меня! Клянусь Небом! давайте положим этому конец!"

Сцена в самом деле была сильно изменилась и, видимо, приближается к своему
климакс. Коконнас, который, конечно, был ранен, но обладал всей энергией
для своих двадцати четырех лет он привык к оружию и скорее разозлился, чем
ослабленный тремя или четырьмя полученными царапинами, он теперь сталкивался только
Меркандон и его сын: Меркандон, мужчина в возрасте от шестидесяти до семидесяти лет;
его сын, юноша шестнадцати или восемнадцати лет, бледный, светловолосый и стройный,
он бросил свой пистолет, который был разряжен и, следовательно, был
бесполезен, и слабо размахивал саблей, вдвое меньшей длины, чем у
пьемонтца. Отец, вооруженный только незаряженной аркебузой и кинжалом
, звал на помощь. Пожилая женщина -
мать молодого человека - в окне напротив держала в руке кусок мрамора, который
она готовилась швырнуть.

Coconnas, возбужденный, с одной стороны угрозы, с другой стороны,
поощрений, гордиться его два раза Победы, опьяненные порошок
и кровь, освещенный отражением от горящего дома, в приподнятом настроении от
идея о том, что он сражался под глазами женщины, чья красота была настолько же
превосходные, как он был уверен, что ее ранг был высокий,--Coconnas, как последний из
в Горации, почувствовав свою силу удвоить, и увидев молодого человека
спотыкаясь, бросились на него и закинул ногу на стрелковое оружие с его страшной и
чертовы рапиры. Двух ударов хватило, чтобы выбить его из рук владельца
. Затем Меркандон попытался оттеснить Коконнаса, чтобы
брошенные из окна пули наверняка попали в него, но
Коконнас, чтобы парализовать двойную атаку старика, который пытался
заколоть его кинжалом, и мать молодого человека, которая
пыталась проломить ему череп камнем, который она была готова бросить,
схватил своего противника за тело, подставляя его под все удары, как
щит, и почти задушил его в своей геркулесовой хватке.

- Помогите! помогите! - закричал молодой человек. - Он раздавливает мне грудь... Помогите!
помогите!

И голос его превратился в тихий, сдавленный стон.

Тогда Меркандон перестал нападать и начал умолять.

"Пощады, пощады! Господин де Коконнас, пощадите!-- это мое единственное дитя!"

"Это мой сын, мой сын! - воскликнула мать. - Надежда нашей старости! Сделай
не убивайте его, сэр, не убивайте его!

- В самом деле, - воскликнул Коконнас, заливаясь смехом, - не убивайте его! Что,
скажи на милость, он хотел сделать со мной своим мечом и пистолетом?

"Сударь, - сказал Меркандон, всплеснув руками, - у меня дома есть расписка вашего отца
Я верну ее вам - у меня есть десять тысяч экю
золото, я дам его тебе - у меня есть наши фамильные драгоценности, они будут твоими.
но не убивай его, не убивай его!"

"И у меня есть моя любовь", - тихо сказала дама из "Отель де Гиз".
"и я обещаю тебе это".

Коконнас на мгновение задумался и вдруг сказал:

"Вы гугенот?"

"Да, я такой", - пробормотал юноша.

"Значит, ты должен умереть!" - ответил Coconnas, нахмурившись и положив его
груди противника, его живой и блестящий Кинжал.

"Умри!" закричал старик; "бедный мой ребенок умирает!"

И мамин вопль раздался так жалобно и громко, что на
мгновение он покачал резолюции фирма пьемонтского это.

"О, госпожа герцогиня! - воскликнул отец, обращаясь к даме из
Отеля де Гиз, - заступитесь за нас, и каждое утро и вечер мы будем вспоминать вас
в наших молитвах".

"Тогда пусть он станет новообращенным", - сказала дама.

"Я протестант", - сказал мальчик.

"Тогда умри!" - воскликнул Коконнас, поднимая кинжал. "Умри! поскольку вы будете
не согласиться с той жизнью, которой эти прекрасные губы предложить вам".

Mercandon и его жена увидели лезвия смертельный блеск оружия, как
молния над головой их сына.

"Сын мой Оливье, - взвизгнула его мать, - отрекись, отрекись!"

"Отрекись, мой дорогой мальчик!" - воскликнул Меркандон, опускаясь на колени перед Коконнасом;
"не оставляйте нас одних на земле!"

"Отрекайтесь все вместе, - сказал Коконнас, - за одно кредо, три души и
одну жизнь".

"Я готов", - сказал юноша.

"Мы согласны!" - воскликнули Меркандон и его жена.

"Тогда на колени, - сказал Коконнас, - и пусть ваш сын повторит за мной,
слово в слово, молитву, которую я произнесу".

Отец подчинился первым.

"Я готов", - сказал сын, также опускаясь на колени.

Затем Коконнас начал повторять по-латыни слова "Кредо". Но
то ли случайно, то ли по расчету, молодой Оливье опустился на колени рядом с тем местом, где
упал его меч. Едва он увидел это оружие в пределах досягаемости
затем, не переставая повторять слова, которые диктовал Коконнас, он
протянул руку, чтобы взять его. Коконнас наблюдал за движением,
хотя он притворялся, что не замечаю его, но в тот момент, когда молодой
мужчина коснулся рукояти меча пальцами, он бросился на него,
сбил его с ног, восклицая: "Ах, предатель!" и вонзил свой кинжал в
горло.

Юноша вскрикнул, конвульсивно приподнялся на коленях и
упал замертво.

- Ах, негодяй! - взвизгнул Меркандон. - Ты убиваешь нас, чтобы отнять у нас сотню
розовых ноблей, которые ты нам должен.

"Честное слово, нет, - сказал Коконнас, - и вот доказательство", - и, произнося эти слова,
он швырнул к ногам старика кошелек, который дал ему отец.
перед отъездом, чтобы расплатиться со своим кредитором, - "и доказательством, - продолжал он, - являются эти деньги, которые я даю вам!"
- "Эти деньги, которые я даю вам!"

"А вот и ваша смерть!" - крикнула старуха из окна.

"Берегитесь, господин де Коконнас, берегитесь!" - крикнула дама из отеля
де Гиз.

Но прежде чем Коконнас успел повернуть голову, чтобы последовать этому совету, или
убраться с пути угрозы, тяжелая масса с шипением ворвалась в комнату.
воздух, упал на шляпу пьемонтца, сломал его шпагу и поверг его ниц
на мостовую; он был побежден, раздавлен, так что не слышал
двойной крик радости и огорчения, раздавшийся справа и слева.

Меркандон мгновенно бросился с кинжалом в руке на Коконнаса, теперь уже лишенного
он пришел в себя; но в этот момент дверь Особняка Гизов отворилась,
и старик, увидев сверкающие сабли и сторонников, убежал, в то время как
леди, которую он называл "мадам ла герцогиня", ее красота была ужасающей в свете пламени.
ослепительная от бриллиантов и других драгоценных камней, она наполовину высунулась
из окна, указывая рукой на прибывших
в сторону Коконнаса.

"Там! там! передо мной - джентльмен в красном камзоле.
Там!-- это он... да, это он".




ГЛАВА X.

СМЕРТЬ, МЕССА Или БАСТИЛИЯ.


Маргарита, как мы уже говорили, закрыла дверь и вернулась к себе.
палата. Но когда она, тяжело дыша, вошла, то увидела Жийону, которая,
охваченная ужасом, прислонилась к дверце шкафа, уставившись на
следы крови на кровати, мебели и ковре.

"Ах, мадам!" - воскликнула она, увидев королеву. "О! мадам! скажите мне,
он мертв?"

- Молчать! - сказала Маргарита тем тоном, который дает некоторое
представление о важности приказа.

Жийона молчала.

Затем Маргарита достала из сумочки крошечный позолоченный ключик, открыла стенной шкаф
и показала молодого человека слуге. Ла Моль преуспел в
встает на ноги и подходит к окну. Небольшой кинжал,
какие в то время носили женщины, был под рукой,
и когда он услышал, что открывается дверь, он схватил его.

"Не бойся ничего, сэр", - сказала Маргерит: "ибо, в моей душе, ты в
безопасность!"

Ла Моль опустился на колени.

"Ах, мадам, - воскликнул он, - вы не больше, чем королева, - вы богиня!"

"Не надо волноваться, сэр," сказал Я "ваша кровь еще
течет. О, посмотри, Жийона, какой он бледный... Дай нам посмотреть, где ты ранена.
"Мадам", - сказал Ла Моль, пытаясь зафиксировать на определенных частях своего тела следы.

"Мадам".
боль, которая пронизывала все его тело, "я думаю, что у меня есть Кинжал,-тяги в
мое плечо, другая в грудь, другой раны не стоит
о беспокоят."

"Посмотрим", - сказала Маргарита. "Жийона, принеси мне шкатулку с бальзамом".

Gillonne послушался и вернулся, держа в одной руке шкатулку, а в
другие позолоченный кувшин и несколько прекрасных Голландии белье.

"Помоги мне поднять его, Gillonne", - сказала королева Маргарита; "в
пытаясь встать бедный джентльмен потерял всю свою силу".

"Но, мадам, - сказал Ла Моль, - я совершенно сбит с толку. В самом деле, я не могу
позволить"--

"Но, сэр, я думаю, вы позволите нам сделать это за вас", - сказала Маргарита. "Когда
мы можем спасти вас, было бы преступлением позволить вам умереть".

"О! - воскликнул Ла Моль. - Я скорее умру, чем увижу, как ты, королева, пятнаешь
свои руки такой же недостойной кровью, как моя. О, никогда, никогда!"

И он почтительно отступил.

- Ваша кровь, сударь, - с улыбкой ответила Жийона, - уже запятнана.
постель и покои ее величества.

Маргарита накинула накидку поверх батистового пеньюара, сплошь забрызганного
маленькими красными пятнышками. Это движение, столь выразительное для женской скромности,
вызвал Ла Моль помнить, что он провел на руки и прижал к
его сердце этой красивой, любимой королевой, и при воспоминании а
беглец цвета свечения появилась в его бледных щеках.

- Мадам, - пролепетал Ла Моль, "ты не можешь оставить меня на попечение
хирург?"

- Возможно, хирурга-католика, - сказала королева с выражением,
которое Ла Моль понял и которое заставило его содрогнуться. "Разве вы не знаете,"
продолжала королева голосом и с улыбкой несравненной
нежности, "что мы, дочери Франции, обучены понимать
свойства трав и принимать бальзамы? для наша обязанность как женщин и как
Королев всегда был смягчить боль. Следовательно, мы равны с
лучшими хирургами мира; так говорят наши льстецы! Разве моя
репутация в этом отношении не дошла до твоих ушей? Ну же, Жийона, позволь нам
работать!"

Ла Моль снова попытался сопротивляться; он повторил, что скорее умрет
, чем заставит королеву рожать, которые, хотя и начаты с жалости, могут закончиться с
отвращением; но это усилие совершенно истощило его силы, и
упав на спину, он потерял сознание во второй раз.

Маргарита, схватив кинжал, который он уронил, быстро разрезала
шнуровку его камзола; в то время как Жийона другим лезвием распорола
рукава.

Далее Gillonne, с тряпкой, смоченной в пресной воде, остановилось крови
который сбежал из его плеча и груди, а Маргарита, с
серебряные иглы с круглой заточкой, зондировал раны со всеми
изысканность и мастерство, что мэтр Амбруаз Паре может быть показан в
такие дела.

- Опасная, но не смертельная рана, acerrimum humeri vulnus, non autem
смертельная, - пробормотала милая и ученая женщина-хирург. - Подайте мне
намажься мазью, Жийона, и приготовь корпию.

Тем временем Жийона, которой королева только что отдала этот новый приказ,
уже высушила и надушила грудь и руки молодого человека, которые были
похожи на античную модель, а также его плечи, которые изящно ниспадали
спина; его шея обрамлена густыми вьющимися локонами, которые, казалось, скорее
принадлежали статуе из паросского мрамора, чем изуродованному телу умирающего
человека.

- Бедный молодой человек! - прошептала Жийона, глядя не столько на свою работу, сколько на
объект ее создания.

- Разве он не красив? - спросила Маргарита с королевской откровенностью.

- Да, мадам, но мне кажется, что вместо того, чтобы оставлять его лежать здесь
на полу, нам следовало бы перенести его на эту кушетку, к которой он сейчас
прислонен.

- Да, - сказала Маргарита, - вы правы.

И две женщины, наклонившись, объединив свои силы, подняли Ла Моля
и положили его на нечто вроде большого дивана перед окном, которое они
открыли, чтобы впустить свежий воздух.

Это движение разбудило Ла Моля, который глубоко вздохнул и, открыв
глаза, начал испытывать то неописуемое ощущение благополучия,
которое приходит к раненому, когда по возвращении в сознание он
находит прохладу вместо палящего зноя и аромат бальзамов
вместо тошнотворного запаха крови.

Он пробормотал несколько бессвязных слов, на которые Маргарита ответила с улыбкой
приложив палец к губам.

В этот момент раздалось несколько ударов в дверь.

"Кто-то стучит в потайной ход", - сказала Маргарита.

"Кто может прийти, мадам?" - в панике спросила Жийона.

"Я пойду и посмотрю, кто это", - сказала Маргарита; "оставайся здесь, и не
оставить его на одно мгновение".

Маргарита вошла в комнату и, закрыв дверцу шкафа, открыла
тот самый проход, который вел к покоям короля и королевы-матери
.

"Мадам де Сов!" - воскликнула она, внезапно отдергивал назад с
выражение, которое напоминало ненависть, если не террор, таким образом, правда заключается в том, что
женщина никогда не прощает другой, принимая от нее даже человека, которого она
не люблю,--"мадам де Сов!"

"Да, ваше величество!" - ответила она, всплеснув руками.

- Вы здесь, мадам? - воскликнула Маргарита, удивляясь все больше и больше, в то время как
в то же время ее голос становился все более повелительным.

Шарлотта упала на колени.

"Мадам, - сказала она, - простите меня! Я знаю, как виноват я перед вами; но
если бы вы знали-виноваты не полностью мое, команда Экспресс
королева-мать"--

- Встаньте! - сказала Маргарита. - И поскольку я не предполагаю, что вы пришли с
намерением оправдываться передо мной, скажите мне, зачем вы вообще пришли
.

"Я пришла, мадам", - сказала Шарлотта, все еще стоя на коленях, с выражением дикой тревоги на лице.
"Я пришла спросить вас, здесь ли он?"

"Здесь! кто?.. О ком вы говорите, мадам? потому что я действительно не понимаю.
- О короле! - воскликнул я.

- О короле!

- О короле? Ты что, следуешь за ним в мои апартаменты? Ты очень хорошо знаешь
, что он никогда сюда не приходит.

"Ах, сударыня!" продолжал барон де Сов, не отвечая на них
атаки, или даже кажущуюся их постичь, "Ах, если бы к небу, он
были здесь!"

"И почему же так?"

"Eh, _mon Dieu_! мадам, потому что они убивают гугенотов, а
король Наварры - вождь гугенотов.

- О! - воскликнула Маргарита, схватив г-жу де Сов за руку и
заставляя ее подняться. - О! Я уже забыл, кроме того, я не думаю, что
царь мог выполнить ту же опасности, как и другие мужчины".

"Больше, мадам,--в тысячу раз больше!" - воскликнула Шарлотта.

"В самом деле, Мадам де Лоррейн предупредил меня; я умоляла его не делать этого
оставить Лувре. Он сделал так?"

"Нет, нет, мадам, он в Лувре; но если его здесь нет"--

"Его здесь нет!"

- О! - воскликнула мадам де Сов в порыве отчаяния. - Тогда он покойник!
королева-мать поклялась уничтожить его!

- Его уничтожение! - ах, - сказала Маргарита, - вы пугаете меня ... это невозможно!

- Сударыня, - ответила г-жа де Сов с той энергией, которую может дать только страсть
, - я говорю вам, что никто не знает, где находится король Наваррский.

"А где королева-мать?"

"Королева-мать послала меня найти месье де Гиза и месье де
Таванна, которые были в ее молельне, а затем отпустила меня. Тогда-извините
меня, мадам ... я пошел в свою комнату, и ждал, как обычно."

"Для моего мужа, я полагаю".

"Он не пришел, мадам. Тогда я повсюду искал его и просил о нем
каждого. Один солдат сказал мне, что ему показалось, что он видел его среди
сопровождавших его стражников с обнаженным мечом в
руке незадолго до начала резни, а резня началась
час назад".

"Спасибо, мадам", - говорит Маргарита"; и хотя, возможно, чувства
что побуждает вас дополнительную преступление по отношению ко мне, - но, опять же, я
спасибо!"

"О, простите меня, мадам!" - сказала она, - "и я вернусь в свои покои.
прошу у вас прощения, потому что я не осмеливаюсь следовать за вами, даже на расстоянии.
"

Маргарита протянула ей руку.

- Я пойду к королеве Екатерине, - сказала она. - Возвращайся в свою комнату. Король
Наваррский находится под моей защитой; я обещал ему свой союз, и я
буду верен своему обещанию.

- Но предположим, вы не сможете получить доступ к королеве-матери, мадам?

- Тогда я пойду к моему брату Чарльзу и поговорю с ним.

- Идите, мадам, идите, - сказала Шарлотта, пропуская Маргариту из комнаты. - и
да направит Господь ваше величество!

Маргарита бросилась по коридору, но, дойдя до его конца,
она обернулась, чтобы убедиться, что мадам де Сов не отстает.
Мадам де Сов следовала за ней.

Королева Наваррская видела, как она поднялась наверх, в свои апартаменты, а затем
она сама направилась в покои королевы.

Здесь все изменилось. Вместо толпы нетерпеливых придворных, которые
обычно они расступались перед королевой и почтительно отдавали честь
Маргариту встречали только стражники в красных мундирах и одежде, запачканной
кровью, или джентльмены в разорванных плащах, с лицами, почерневшими от
порох, разнося приказы и депеши, - одни входили, другие выходили,
и все это движение взад и вперед создавало великую и ужасную неразбериху
на галереях.

Маргарита, однако, смело шла вперед, пока не достигла приемной королевы-матери
. Но эта комната охранялась двойным строем солдат, которые
допускали только тех, у кого был определенный знак отличия. Маргарита в
вайн пыталась преодолеть этот живой барьер; несколько раз она видела, как дверь
открывалась и закрывалась, и каждый раз, когда она видела Кэтрин, ее молодость возвращалась к ней благодаря
действию, такой бдительной, как будто ей было всего двадцать лет, пишущей:
получать письма, вскрывать их, адресовать слово одному, улыбку
другому; и те, кому она улыбалась наиболее милостиво, были теми, кто
был больше всех покрыт пылью и кровью.

Среди этой огромной суматохи, царившей в Лувре и наполнившей его
ужасный шум, все чаще и чаще слышался грохот мушкетных выстрелов.
настойчиво повторявшийся.

"Я никогда не доберусь до нее", - сказала себе Маргарита после того, как
предприняла три безуспешные попытки миновать алебардщиков. "Вместо того, чтобы
тратить свое время здесь, я должен пойти и найти своего брата".

В этот момент мимо проходил г-н де Гиз; он только что сообщил королеве об
убийстве адмирала и возвращался на бойню.

- О, Генрих! - воскликнула Маргарита. - где король Наваррский?

Герцог посмотрел на нее с улыбкой удивления, поклонился и без
никакого ответа отключился со своей охраной.

Маргарита побежала к капитану, который был на момент ухода в Лувре
и был занят заряжанием аркебуз своих людей.

"Король Наварры!" - воскликнула она. "Сэр, где король Наварры?"
"Наваррский"?

"Я не знаю, мадам", - ответил капитан, "я не принадлежу к его
охранники Величества".

"А, мой дорогой Рене", - сказала королева, узнав парфюмера Екатерины.
"это ты?-- ты только что ушел от моей матери. Знаете ли вы, что стало
моего мужа?"

"Его величество король Наваррский не подруга, мадам, Вы должны
помнить, что. Говорят даже, - добавил он, скривив свои
черты, больше похожие на гримасу, чем на улыбку, - говорят даже, что он
осмеливается обвинить меня в том, что я был сообщником мадам
Катарины в отравлении его матери".

- Нет, нет! - воскликнула Маргарита. - Мой добрый Рене, не верьте этому!

"О, это не имеет большого значения, мадам!" - сказал парфюмер; "ни
король Наваррский, ни его сторона больше следует опасаться!"

И он повернулся к Маргарите спиной.

- Ах, господин де Таванн! - воскликнула Маргарита. - Умоляю вас, одно слово!

Проходивший мимо Таванн остановился.

"Где Генрих Наваррский?"

"Честное слово, - ответил он громким голосом, - я думаю, он где-то в
общайтесь с господами д'Алансоном и де Конде".

И затем он добавил так тихо, что только королева могла услышать:

"Ваше величество, если бы вы хотели увидеть его - ради того, чтобы быть на его месте, я бы отдал
свою жизнь, - отправляйтесь в королевскую оружейную палату".

- Спасибо, Таванн, спасибо! - сказала Маргарита, которая из всего, что сказал Таванн
, расслышала только главное направление: "Спасибо, я пойду
туда".

И она пошла своей дорогой, бормоча:

- О, после всего, что я ему пообещала, после того, как он поступил со мной.
когда этот неблагодарный Генрих де Гиз прятался в чулане... Я не могу
позволить ему погибнуть!

И она постучала в дверь королевских апартаментов; но они были
окружены изнутри двумя отрядами стражи.

"К королю никого не пускают", - сказал офицер, выходя вперед.

"Но я", - сказала Маргарита.

"Приказ общий".

"Я, королева Наварры!-- Я, его сестра!"

- Мои приказы не допускают исключений, мадам; прошу вас извинить меня.

И офицер закрыл дверь.

"О, он пропал!" - воскликнула Маргарита, встревоженная видом всех этих людей.
эти зловещие лица, которые, даже если и не дышали жаждой мести,
выражали суровую решимость. "Да, да! Я все понимаю. Я был
используется как приманка. Я - ловушка, в которую заманили гугенотов; но я
попадусь, даже если меня убьют при попытке!"

И Маргарита, как безумная, понеслась по коридорам и
галереям, как вдруг, проходя мимо маленькой двери, она услышала
нежную песню, почти меланхоличную, такой монотонной она была. Это был
Кальвинистский псалом, который пел дрожащий голос из соседней комнаты.

"Кормилица моего брата короля, добрая Мадленон, она там!" - воскликнула
Маргарита. "Боже христиан, помоги мне сейчас!"

И, полная надежды, Маргарита постучала в маленькую дверь.

 * * * * *

Вскоре после наставлениям, которые Маргарита передавала ему, после его
разговор с Рене, и после ухода королевы-матери палаты, в
несмотря на усилия бедная Фиби, - кому нравится хорошая
гений пытался задержать его, - Генрих Наваррский познакомился несколько католических
господа, кто, под предлогом сделать ему честь, сопровождавшие его, чтобы
его апартаменты, где результат гугенотов его ждет, кто митинговал
круглый молодой принц, и, как только собрался с силами, не оставил бы
он ... так сильно, на несколько часов, было предчувствие, что роковой
ночь взвешиваются на Лувра. Они остались там, и не один
пытаясь мешать. Наконец, при первом ударе колокола
Сен-Жермен-л'осеруа, который раздавался через все сердца, как
вошел похоронный звон, Таване, и, в самый разгар смерть, как
тишина, объявил, что король Карл IX. нужные поговорить с Генри.

Пытаться сопротивляться было бесполезно, и никто об этом не подумал. Они
слышали, как скрипят потолки, галереи и коридоры под ногами
собравшихся солдат, которые были во дворах, а также в
квартир, числом в две тысячи. Генри, после того как взял
простившись со своими друзьями, которых ему больше не суждено было увидеть, он последовал за Таванном,
который привел его в небольшую галерею рядом с королевскими покоями, где оставил
его одного, безоружного и охваченного недоверием.

Король Наваррский отсчитывал здесь один, минута за минутой, два смертных
часа, с возрастающей тревогой прислушиваясь к звукам набата и
стрельба из огнестрельного оружия; видя через маленькое окно, при свете
пламени и факелов, беженцы и их убийцы проходят мимо.;
ничего не понимая этих воплей убийства, эти вопли
бедствие, - не подозревая даже, несмотря на его знание Чарльз
IX., королева-мать и герцог де Гиз, ужасная драма, разыгрывающаяся в этот момент
.

Генрих не обладал физическим мужеством, но у него было нечто большее - у него была
моральная стойкость. Хотя он боялся опасности, все же он улыбался ей и встречал ее лицом к лицу
но это была опасность на поле битвы - опасность на открытом воздухе
- опасность в глазах у всех, сопровождаемая шумной гармонией
трубы и громкий и вибрирующий бой барабанов; но теперь он был
безоружный, одинокий, запертый, запертый в полумраке, где он едва мог
разглядеть врага, который мог скользнуть к нему, и оружие, которое
могло быть поднято, чтобы поразить его.

Эти два часа были, пожалуй, самыми мучительными в его жизни.

В самый разгар беспорядков, когда Генрих начал понимать
что, по всей вероятности, это была организованная резня, к нему подошел капитан
и провел принца по коридору в покои короля
. Когда они приблизились, дверь открылась и закрылась за ними, как если бы
по мановению волшебной палочки. Капитан тогда руководил Генри к королю, который был в его арсенале.

Когда они вошли, король сидел в большом кресле, положив обе свои
руки на подлокотники сиденья, а голову уронив на
грудь. Услышав шум, произведенный их появлением, Карл поднял глаза, и Генрих
заметил, что пот крупными каплями стекает с его лба.

"Добрый вечер, Гарри", - грубо сказал молодой король. - Целомудренный, оставь
нас.

Капитан повиновался.

Воцарилось мрачное молчание. Генрих с беспокойством огляделся вокруг и
увидел, что остался наедине с королем.

Карл IX. внезапно встал.

"Боже мой, Мордье!" - сказал он, проводя руками по своим светло-коричневым волосам.
волосы и одновременно вытирая лоб: "Ты рад быть со мной,
не так ли, Гарри?"

"Конечно, сир, - ответил король Наварры, - я всегда рад быть
с вашим величеством".

- Счастливее, чем если бы вы были там, внизу, а? - продолжал Чарльз, скорее следуя за
своими мыслями, чем отвечая на комплимент Генри.

"Я не понимаю, сир", - ответил Генри.

- Тогда выгляни наружу, и ты скоро поймешь.

И быстрым движением Чарльз шагнул или, скорее, прыгнул к окну.
Увлекая за собой своего шурина, который становился все более и более
охваченный еще большим ужасом, он указал ему на ужасные очертания
убийц, которые на палубе лодки перерезали глотки или
топили жертв, которых им приносили в каждый момент.

- Во имя Всего Святого! - воскликнул Генри. - Что происходит сегодня ночью?

"Сегодня вечером, сэр," ответил Карл IX., "они избавили меня от всех
Гугеноты. Посмотрите вон туда, над Отель де Бурбон, на дым и
пламя: это дым и пламя адмиральского дома, который
в огне. Вы видите это тело, на котором рисуют эти добрые католики
разорванный матрас? Это труп зятя адмирала...
труп вашего друга Телиньи.

"Что это значит?" - воскликнул король Наваррский, тщетно ища на его стороне
за рукоять кинжала, и дрожь в равной мере с чувством стыда и гнева;
ибо он чувствовал, что над ним одновременно смеются и ему угрожают.

- Это значит, - вскричал Карл IX, внезапно приходя в ярость и страшно бледнея.
- это значит, что я больше не потерплю никаких гугенотов
рядом со мной. Ты слышишь меня, Генрих?-- Я король? Я хозяин?

"Но, ваше величество"--

"Мое величество убивает и резнит в этот момент все, что не является католическим";
это доставляет мне удовольствие. Вы католик?" - воскликнул Карл, гнев которого
поднимался все выше и выше, подобно ужасному приливу.

- Сир, - ответил Генрих, - вы помните свои собственные слова: "Что имеет значение?
религия тех, кто верно служит мне"?

"Ha! ha! ха! - воскликнул Чарльз, разражаясь свирепым смехом. - Ты спрашиваешь
помню ли я свои слова, Генри! "Verba volant", как говорит моя сестра Марго
; и разве все это, - и он указал на город своим
пальцем, - тоже не сослужило мне хорошую службу? Разве они не были храбры в битве, мудры в
совет, глубоко преданный? Все они были полезными подданными - но они были гугенотами.
Мне не нужны никто, кроме католиков.

Генрих промолчал.

"Теперь ты понимаешь меня, Гарри?" - спросил Чарльз.

"Я понимаю, сир".

"Ну?"

"Ну, сир, я не понимаю, почему король Наваррский не должны делать то, что так
многие господа и бедняки делали. Ибо если они все умрут, бедные
несчастные, то только потому, что им были предложены те же условия,
которые ваше Величество предлагали мне, а они отказались, как и я отказываюсь".

Чарльз схватил юного принца за руку и устремил на него взгляд, который
отсутствующее выражение которого внезапно сменилось свирепым и свирепо нахмуренным взглядом.

"Что? - воскликнул он. - Вы верите, что я взял на себя труд вознести мессу
за тех, кому мы там перерезаем глотки?"

- Сир, - сказал Генрих, высвобождая руку, - разве вы не умрете в вере ваших отцов?
религия ваших отцов?

"Yes, _par la mordieu_! а ты?"

"Хорошо, сир, я сделаю то же самое!" - ответил Генрих.

Карл издал яростный рев и дрожащей рукой схватил свою
аркебузу, лежавшую на столе.

Генри, который стоял, прислонившись к гобелену, с покрытыми испариной глазами.
нахмуренный лоб и, тем не менее, благодаря присутствию духа, спокойный во всем
внешне, он следил за каждым движением грозного царя с жадным
оцепенением птицы, очарованной змеей.

Чарльз взвел курок аркебузы и, топая со слепой яростью, закричал:
ослепив Генри взглядом полированного ствола смертоносного оружия.:

"Ты примешь мессу?"

Генри промолчал.

Карл IX. потряс своды Лувра самым ужасным присягу
что когда-либо выходившие из уст человека, а выросла еще больше ярости, чем
перед.

"Смерть, месса или Бастилия!" - закричал он, целясь в короля Франции.
Наварра.

- О, сир! - воскликнул Генрих. - Вы убьете меня, своего брата?

Таким образом, Генрих, благодаря своему несравненному уму, который был одним из
сильнейших качеств его организации, уклонился от ответа, который Карл
IX. ожидаемо, ибо, несомненно, если бы его ответ был отрицательным, Генрих
был бы покойником.

Поскольку сразу после апогея гнева начинается реакция, Карл IX.
не повторил вопрос , который он адресовал принцу Наваррскому;
и после минутного колебания, в течение которого он произнес хриплым вид
рык, он вернулся к открытому окну и прицелился в мужчину, который был
бегущий впереди по набережной.

"Я должен кого-нибудь убить!" - закричал Карл IX. Бледный, как труп, с глазами
налитыми кровью; и, стреляя с этими словами, он поразил человека, который бежал
.

Генрих издал стон.

Затем, воодушевленный страшным пылом, Карл зарядил и стрелял из своей
аркебузы без перерыва, издавая крики радости каждый раз, когда его прицел
был успешным.

"Со мной все кончено! - сказал себе король Наваррский. - Когда он
не увидит, что больше некого убивать, он убьет меня!"

- Ну что, - внезапно раздался голос за спинами принцев, - дело сделано?

Это была Катарина де Медичи, которая вошла незамеченной как раз в тот момент, когда король
делал свой последний выстрел.

"Нет, тысяча громов ада!" - воскликнул король, швыряя свою аркебузу
через всю комнату. "Нет, упрямый болван, он не согласится!"

Кэтрин ничего не ответила. Она медленно повернула ее глаза, где Генри стоял как
неподвижно, как одна из фигур на гобелене, против которого он был
склоняется. Затем она бросила взгляд на короля, который, казалось, говорил:

"Тогда почему он жив?"

"Он жив, он жив!" - пробормотал Карл IX., Который совершенно
поняв этот взгляд, она ответила на него без колебаний: "Он
жив, потому что он мой родственник".

Катарина улыбнулась.

Генри увидел эту улыбку и понял, что его борьба должна была быть с
Катарина.

"Мадам, - сказал он ей, - я прекрасно вижу, что все это происходит из-за вас".
и мой шурин Шарль ни в чем не виноват. Ты разработал план,
как заманить меня в ловушку. Ты сделал свою дочь приманкой, которая должна была
уничтожить нас всех. Ты разлучил меня с моей женой, чтобы она не видела, как меня убивают у нее на глазах.
"--

"Да, но этого не будет!" - крикнул другой голос, задыхающийся и
страстный, который Генрих мгновенно распознал и который заставил Карла
вздрогнуть от удивления, а Екатерину - от ярости.

"Маргарита!" - воскликнул Генрих.

"Марго!" - сказал Карл IX.

- Моя дочь! - пробормотала Кэтрин.

"Сир, - сказала Маргарита Генриху, - ваши последние слова были обвинением против меня.
и вы были правы и неправы одновременно, правы, потому что я
средства, с помощью которых они пытались уничтожить тебя; неверные, ибо я не знал
что ты идешь к своей гибели. Я, сир, обязан своей жизнью
случаю - возможно, забывчивости моей матери; но как только я узнал
ваш опасность, я вспоминал мой долг и обязанность жены является поделитесь ей
судьбу мужа. Если вы будете изгнаны, сир, я последую за вами в
изгнание; если вас посадят в тюрьму, я буду вашим товарищем по плену; если они
убьют вас, я тоже умру ".

И она протянула мужу руку, которую он жадно ухватились, если не
с любовью, хотя бы с благодарностью.

"О, Моя бедная Марго!" - сказал Чарльз, "вы бы лучше предложили ему стать
католик!"

- Сир, - ответила Маргарита с тем высоким достоинством, которое было так естественно для нее
, - ради вашего же блага не просите никого из принцев вашего дома совершить
трусливый поступок.

Екатерина бросила многозначительный взгляд на Карла.

"Брат", - воскликнула Маргарита, которая одинаково хорошо знала Карла IX.
поняла зловещую пантомиму Екатерины: "Брат мой, помни! ты
сделала его моим мужем!"

Карл IX., зажатый между повелительным взглядом Екатерины и Маргариты
умоляющий взгляд, словно между двумя противоположными принципами добра и
злой на мгновение замер в нерешительности; наконец Ормазд одержал победу.

"По правде говоря, - сказал он, шепча на ухо Катарине, - Марго права,
и Гарри - мой шурин".

"Да", - ответила Екатерина таким же шепотом на ухо своему сыну,
- да, но если предположить, что это не так?




ГЛАВА XI.

БОЯРЫШНИК С КЛАДБИЩА НЕВИННЫХ.


Как только Маргарет дошли до ее квартиры, она тщетно пыталась
Божественного слова, которые Екатерина де Медичи была прошептал Чарльз
IX., и который прервал ужасный совет жизни и смерти
который происходил.

Часть утра она провела, ухаживая за Ла Молем, а остальное время - в
попытках разгадать загадку, которую ее разум не мог разгадать.

Король Наваррский оставался пленником в Лувре, подвергаясь преследованиям
гугенотов пошел дальше жарче, чем когда-либо. Страшная ночь
затем один день бойни еще более страшной. Больше не звонили колокола
звонили в набат, но _Te Deums_, и эхо этих радостных нот,
раздававшихся среди огня и резни, было, пожалуй, еще более мрачным по своей сути.
солнечный свет был сильнее, чем вчерашний похоронный звон, прозвучавший в темноте. Это
было не все. Произошла странная вещь: дерево боярышника, которое
расцвело весной и которое, как обычно, утратило свой аромат.
цветы в июне месяце снова распустились ночью, и
католики, которые увидели чудо в этом событии, распространили весть о
чуде повсюду, таким образом, сделав Бога своим сообщником; и с крестом
и хоругвями они прошли процессией к кладбищу
Невинные, там, где цвел этот боярышник.

Этот метод молчаливого согласия, который Небеса, казалось, продемонстрировали в массовых убийствах,
удвоил пыл убийц, и в то время как каждая улица, каждая площадь
, каждый переулок города продолжали представлять сцену насилия.
в запустении Лувр стал общей усыпальницей для всех протестантов
который был заперт там, когда был подан сигнал. Король
Наваррский, принц де Конде и Ла Моль были единственными выжившими.

Уверенная в том, что Ла Моль, чьи раны, как она заявила накануне вечером
, были тяжелыми, но не опасными, Маргарита была теперь
занята одной-единственной мыслью: это должно было спасти жизнь ее мужа,
который все еще находился под угрозой. Несомненно, первым чувством, которое привело в действие
жену, была великодушная жалость к мужчине, которому, как сказал сам беарнец
, она поклялась если не в любви, то, по крайней мере, в союзе; но
там был, кроме того, другого настроения не так чисто, пропитавшая
сердце королевы.

Маргарита была честолюбива, и предвидел почти неотвратимость
роялти в ее брака с Генрихом де Бурбоном. Наварра, хотя и окруженная с
одной стороны королями Франции, а с другой - королями Испании,
которые полоса за полосой поглощали половину ее территории, могла стать
настоящее королевство с французскими гугенотами в качестве подданных, если бы только Генрих де
Бурбон должен оправдать надежды, которые на мужество, проявленное им на
нечастые случаи жизни сподобил его обнажать меч был возбужден.

Маргарита, с ее острым, возвышенным умом, все предвидела и учитывала
это. Итак, потеряв Генриха, она потеряла не только мужа, но и трон.

Пока она была погружена в эти размышления, она услышала, как кто-то стучит в
дверь потайного коридора. Она вздрогнула, потому что в эту дверь вошли всего три человека
- король, королева-мать и герцог Алансонский.
Она открыла дверь чулана, жестом приказав Жийоне и Ла молчать.
Моль, а затем пошла впустить посетителя.

Это был герцог Алансонский.

Молодого принца никто не видел со вчерашнего вечера. На мгновение,
Маргарите пришла в голову мысль попросить его заступничества за
Короля Наварры, но ужасная мысль удержала ее. Брак
состоялся против его желания. Франсуа ненавидел Генриха и демонстрировал
свой нейтралитет по отношению к беарнцам только потому, что был убежден, что
Генрих и его жена остались чужими друг другу. Признак
интереса, проявленного Маргаритой к своему мужу, может вонзить один из
трех угрожающих кинжалов в его сердце вместо того, чтобы отвести его в сторону.
Поэтому Маргарита, увидев молодого принца, содрогнулась еще сильнее
чем она содрогнулась, увидев короля или даже королеву-мать.
Тем не менее никто не мог бы сказать по его виду, что-нибудь
необычное происходило в городе или в Лувре. Он был
одет со своей обычной элегантностью. От его одежды и белья веяло теми
духами, которые презирал Карл IX, но которыми герцог Анжуйский и он сам
постоянно пользовались.

Однако такой опытный глаз, как у Маргариты, мог заметить тот факт, что
несмотря на его довольно необычную бледность и легкую дрожь
в своих руках - нежных руках, с которыми обращались так же бережно, как с женскими, - он чувствовал
глубокое чувство радости в глубине его сердца. Его появление ничем
не отличалось от обычного. Он подошел к сестре, чтобы поцеловать ее, но
Маргарита, вместо того чтобы подставить ему щеку, как она сделала бы на его месте.
будь это король Карл или герцог Анжуйский, проявила вежливость и позволила
ему поцеловать себя в лоб.

Герцог Алансонский вздохнул и прикоснулся бескровными губами к ее лбу.

Затем, усевшись, он начал рассказывать сестре кровавые новости о
той ночи, о долгой и ужасной смерти адмирала, о Телиньи
мгновенная смерть от пули. Он не торопился и подчеркнул
все кровавые подробности той ночи, с присущей ему и двум его братьям любовью к крови
Маргарита позволила ему
рассказать свою историю.

"Ты пришел сказать мне не только это, брат?" затем спросила она.

Герцог Алансонский улыбнулся.

"Ты хочешь сказать мне что-то еще?"

"Нет, - ответил герцог, - я жду".

"Жду! чего?"

- Разве вы не говорили мне, дорогая Маргарита, - сказал герцог, придвигая свое
кресло поближе к креслу сестры, - что ваш брак с королем
Наварры был заключен против вашего желания?

"Да, без сомнения. Я не знаю, принц Беарна, когда он был предложен
для меня, как мужа".

"И после того, как ты узнала его поближе, разве ты не говорила мне, что не испытываешь к нему никакой
любви?"

"Я тебе так и говорил; это правда".

- Разве вы не считали, что этот брак сделает вас несчастной?

"Дорогой Франсуа", - сказала Маргерит: "когда брак-это не высота
счастье ее почти всегда на глубине убогость".

"Ну, тогда, моя дорогая Маргарита, как я уже сказал тебе, я жду".

"Но чего ты ждешь?"

"Чтобы ты показала свою радость!"

"А чему мне радоваться?"

- Неожиданный шанс, который предоставляется вам, чтобы вновь обрести вашу
свободу.

- Мою свободу? - Мою свободу? - переспросила Маргарита, которая была полна решимости заставить
принца высказать всю свою мысль.

- Да, ваша свобода! Теперь вы будете разлучены с королем Наваррским.

- Разлучены! - сказала Маргарита, не сводя глаз с молодого принца.

Герцог Алансонский попытался выдержать взгляд сестры, но вскоре его глаза смутились.
он избегал ее взгляда.

- Расстались! - повторила Маргарита. - Давай обсудим это, брат, потому что я
хотела бы понять, что ты имеешь в виду и как ты собираешься разлучить
нас.

- Ну, - пробормотал герцог, - Генрих - гугенот.

- Без сомнения, но он не делал секрета из своей религии, и это было известно.
когда мы поженились.

- Да, но с тех пор, как ты вышла замуж, сестра, - спросил герцог, невольно
позволяя лучу радости осветить его лицо, - что делал Генрих
?

- Ну, ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, Франсуа, потому что он проводил свои дни
почти постоянно в твоем обществе, либо охотясь, либо играя в молл, либо
в теннис.

- Да, его дни, без сомнения, - ответил герцог. - его дни ... но его ночи?

Маргарита молчала; теперь была ее очередь опустить глаза.

"Ночи", сохранялась герцога Алансонского, "ночи?"

- Ну? - спросила Маргарита, чувствуя, что это было необходимо, чтобы она
надо что-то сказать в ответ.

"Так вот, он проводил их с мадам де Сов!"

"Откуда вы это знаете?" - воскликнула Маргарита.

"Я знаю это, потому что мне интересно это знать", - ответил молодой принц.
принц побледнел и принялся теребить вышивку на рукавах.

Маргарита начала понимать, что Екатерина прошептала Чарльзу,
но притворилась, что ничего не знает.

"Зачем ты мне это рассказываешь, брат?" она ответила хорошо наигранным
Меланхолия; "это, чтобы напомнить мне, что здесь никто не любит меня или
берет свою часть, ни тех, кого природа наградила меня как протекторы, ни
кого Церковь дала мне в качестве моего мужа?"

- Вы несправедливы, - сказал герцог Алансонский, придвигая свое кресло еще ближе к сестре.
- Я люблю вас и защищаю!

"Брат", - сказала Маргарита, резко посмотрев на него, "ты ничего не
сказать, чтобы мне от королевы-матери?"

"Я! ты ошибаешься, сестра. Клянусь тебе, что могло натолкнуть тебя на такую мысль?

"Что могло натолкнуть меня на такую мысль?-- почему, потому что ты разрываешь
близость, которая связывает вас с моим мужем, потому что вы отказываетесь от дела короля Наварры.
"

"Причиной королем Наварры!" - ответил герцога Алансонского, полностью на
конце мыслями.

"Да, конечно. - Послушайте, Франсуа, давайте говорить откровенно. Вы
приходили к соглашению десятки раз; вы не можете подняться самостоятельно или даже
постоять за себя, кроме как за счет взаимной помощи. Этот союз "--

- Теперь это стало невозможным, сестра, - перебил герцог Алансонский.

- И почему же?

- Потому что король имеет виды на вашего мужа! Простите меня, когда я сказал
_your husband_, я ошиблась; я имела в виду Генриха Наваррского. Наша мать видела
все это насквозь. Я вступил в союз с гугенотами
потому что я верил, что гугеноты были за; но теперь они убивают
Гугеноты, и через неделю в городе не останется и пятидесяти человек.
целое королевство. Я протянула руку королю Наваррскому, потому что он
был твоим мужем; но теперь он тебе не муж. Что вы можете сказать на
это - вы, которая не только самая красивая женщина во Франции, но и обладаете самой
ясной головой во всем королевстве?"

- Ну, я должна вот что сказать, - ответила Маргарита. - Я знаю нашего брата
Шарль; я видел его вчера в одном из тех припадков бешенства, каждый
из которых сокращает жизнь на десять лет. Я должен сказать, что, к сожалению,
эти приступы очень часты, и что, таким образом, по всей вероятности, нашему
брату Чарльзу осталось жить недолго; и, наконец, я должен сказать
что король Польши только что умер, и вопрос об избрании
принца французского дома на его место много обсуждается; и когда
обстоятельства складываются таким образом, сейчас не время бросать союзников, которые в
в момент борьбы, возможно, поддержит нас сила нации
и могущество королевства".

"И ты!" - воскликнул герцог: "ты не действовать гораздо treasonably в
я предпочитала иностранца собственного брата?"

"Объяснитесь, Франсуа! В чем я поступила предательски по отношению к вам?

- Вчера вы просили у короля
Карла жизнь короля Наваррского.

- Ну? - спросила Маргарита с притворной невинностью.

Герцог поспешно поднялся, пошел обходить палаты дважды или трижды с
изумленный воздух, потом вернулся и взял руку Маргариты.

Она была холодной и безжизненной.

"Прощай, сестра!" - сказал он наконец. "Ты не поймешь меня, не,
поэтому жалуйтесь, какие бы несчастья ни постигли вас".

Маргарита побледнела, но осталась неподвижной на своем месте. Она увидела, что
Герцог Алансонский ушел, не сделав никакой попытки задержать его; но он
едва успел скрыться в коридоре, как вернулся.

"Послушай, Маргарита, - сказал он, - я забыл сказать тебе одну вещь";
а именно, что завтра в это время король Наварры будет мертв".

Маргарита вскрикнула, за идею, что она была орудием
убийство вызвало в ней ужас, она не могла подавить.

"И вы не предотвратите его смерть?" - спросила она. "Вы не спасете своего
лучшего и преданнейшего союзника?"

"Со вчерашнего дня король Наваррский больше не мой союзник".

- Кто это, скажите на милость?

"Monsieur de Guise. Уничтожив гугенотов, месье де Гиз
стал королем католиков".

- А сын Генриха II. признает герцога Лотарингского своим королем?

- Ты в плохом расположении духа, Маргарита, и ты ничего не понимаешь
.

"Признаюсь, я тщетно пытаюсь прочесть твои мысли".

"Сестра, ты из такого же хорошего дома, как принцесса де Порсиан; Де
Гиз не более бессмертен, чем король Наварры. Итак,
Маргарита, предположи три вещи, три возможности: во-первых, предположи, что
месье избран королем Польши; во-вторых, что ты любила меня так, как я
люблю тебя; что ж, я король Франции, а ты... королева
Католиков".

Маргарет спрятала лицо в руках, разбитым на глубине
вид этого юноши, которого никто при дворе, казалось, обладал еще
общее понимание.

- Но, - спросила она после минутного молчания, - я надеюсь, вы не ревнуете меня
к господину герцогу де Гизу так же, как к королю Наварры!

- Что сделано, то сделано, - сказал герцог Алансонский приглушенным голосом, - и
если я должен был ревновать к герцогу де Гизу, что ж, значит, я ревновал!

- Есть только одна вещь, которая может помешать этому грандиозному плану.
успеху, брат.

- И что же это?

- Что я больше не люблю герцога де Гиза.

"И кого, скажи на милость, ты любишь?"

"Никого".

Герцога Алансонского посмотрел на Маргарет с удивлением человеку
кто исполняет свою очередь, не сумев разобраться, и покинул комнату, нажав
его ледяные силы на лбу, которые болели до отказа.

Маргерит остался один и задумался, ситуация начинает
занять четкую и определенную форму, прежде чем ее глаза; у царя было разрешено
Собор Святого Варфоломея, королева Екатерина и герцог де Гиз привели это в исполнение
. Герцог де Гиз и герцог Алансонский собирались
вступить в партнерство, чтобы получить максимально возможное преимущество. Смерть
Короля Наваррского была бы естественным результатом этой великой
катастрофы. С королем Наварры в сторону, его королевство
быть дорвалась я бы оставил throneless, импотент вдова
перед ней не было другой перспективы, кроме женского монастыря, где у нее не было бы
даже печального утешения в виде слез о супруге, который никогда
не был ее мужем.

Она все еще была в том же положении, когда королева Екатерина послала спросить, не желает ли она
отправиться с ней и всем двором на благочестивую церемонию
посетить боярышник на Кладбище Невинных.
Первым побуждением Маргариты было отказаться участвовать в этой кавалькаде.
Но мысль о том, что эта экскурсия, возможно, даст ей шанс
узнать что-то новое о судьбе короля Наварры, заставила ее поехать.
Поэтому она прислала весточку, что, если для нее приготовят лошадь, она
охотно поедет с их величествами.

Через пять минут пришел паж, чтобы спросить, готова ли она спуститься вниз, поскольку
процессия готовилась тронуться в путь.

Маргарита жестом попросила Жийону позаботиться о раненом мужчине
и так спустилась вниз.

Король, королева-мать, Таване, и основные католики
уже смонтированы. Маргарита окинула быстрым взглядом группу, которая
состояла примерно из двадцати человек; короля Наваррского среди них не было
.

Там была мадам де Сов. Маргарита обменялась с ней взглядом и
убедилась, что любовница ее мужа хочет ей что-то сказать.

Они проехали по улице Астрюс и въехали на улицу Сен.
Honor;. Когда народ увидел короля, королеву Екатерину и
главных католиков, они собрались вместе и последовали за процессией
процессия была подобна приливу, и крики сотрясали воздух.

"_Vive le Roi!_"

"_Vive la Messe._"

"Смерть гугенотам!"

Эти возгласы сопровождались размахиванием окровавленными мечами.
и пищалей курение, которое показало, какую роль каждая из них взял в
ужасно работают только достигнута.

Когда они добрались до верха улицы Прувель, то встретили нескольких человек
которые тащили обезглавленную тушу. Это была туша адмирала. Мужчины собирались
повесить его за ноги в Монфоконе.

Они вошли на кладбище Невинных через ворота, выходящие на
Рю-де-ребята, теперь известный как Рю де D;chargeurs; духовенство,
заранее оповещен о визите короля и королевы-матери, были
ждет их величеств, чтобы сделать их речей.

Мадам де Сов воспользовалась моментом, когда Екатерина слушала
одну из речей, чтобы подойти к королеве Наваррской и попросить разрешения
поцеловать ей руку. Маргарита протянула ей руку, и мадам де
Сов, целуя руку королевы, спрятала крошечный рулон бумаги в
рукав.

Мадам де Сов отступил быстро и с умным лицемерием; но
Екатерина восприняла это, и обернулся только как фрейлина была
целовать руку Маргариты.

Обе женщины заметили ее взгляд, который пронзил их, как вспышка света.
молния, но обе остались неподвижны; только мадам де Сов ушла
Маргарита заняла свое место рядом с Катариной.

Когда Екатерина закончила отвечать на обращение, которое только что было ей сделано
, она улыбнулась и поманила королеву Наваррскую подойти к ней.

"Ах, дочь моя, - сказала королева-мать на своем итальянском наречии, - так, значит,
ты в близких отношениях с мадам де Сов, не так ли?"

Маргарита улыбнулась, в свою очередь, и дал ей прекрасное лицо
горькое выражение, что могла, и ответил::

"Да, мама, змей пришел, чтобы укусить меня за руку!"

- Ага! - с улыбкой ответила Кэтрин. - По-моему, вы ревнуете!

- Вы ошибаетесь, сударыня, - возразила Маргарита. - Я ревную к королю Наваррскому не больше, чем король Наваррский влюблен в меня, но я... я не ревную к нему.
Король Наваррский влюблен в меня.
знаю, как отличить моих друзей от врагов. Я люблю тех, кому
нравлюсь я, и ненавижу тех, кто меня ненавидит. В противном случае, мадам, должна ли я быть
вашей дочерью?"

Кэтрин улыбнулась так, чтобы Маргарита понимает, что если она имела
никаких подозрений он исчез.

Кроме того, в этот момент прибытия других паломников привлекли
внимание августе толпы.

Герцог де Гиз вошел с войском господа все еще теплый от
недавнего побоища. Они сопровождали богато украшенные подстилки, на которой остановились
перед царем.

"Герцогиня Неверская!" - воскликнул Карл IX. "Ах! пусть эта прелестная крепышка
Католичка придет и примет наши поздравления. Мне сказали, кузен,
что вы охотились на гугенотов из своего окна и что вы
убили одного из них камнем.

Герцогиня Неверская густо покраснела.

- Ваше Величество, - сказала она тихим голосом, и на коленях перед царем, "на
наоборот, он был ранен католической которыми я имел счастье
спасение".

- Хорошо, хорошо, кузен мой! есть два способа служить мне: первый - это
истреблять моих врагов, другой - спасать моих друзей. Каждый делает
что может, и я уверен, что если бы ты мог сделать больше, ты бы сделал
!"

Пока это происходило, население, видя гармонию, существующую
между Лотарингским домом и Карлом IX., ликующе кричало:

"_Vive le Roi!_"

"_Vive le Duc de Guise!_"

"_Vive la Messe!_"

"Ты вернешься с нами в Лувр, Генриетта?" - спросила королева.
мать прекрасной герцогини.

Маргарита тронула подругу за локоть, и та, понимая причину
подпишите, ответил:

"Нет, мадам, если только ваше величество не пожелает этого; ибо у меня дело в городе
к ее величеству королеве Наваррской".

"И что вы собираетесь делать вместе?" - спросила Кэтрин.

"Посмотреть несколько очень редких и любопытных греческих книг, найденных у старого
Протестантского пастора, которые были доставлены в Башню Святого
Жак ла Бушери, - ответила Маргарита.

"Вам было бы гораздо приятнее увидеть, как последних гугенотов сбрасывают в Сену"
с вершины моста Менье, - сказал Карл IX.; "Это
место для всех хороших французов".

"Мы пойдем, если таково желание вашего величества", - ответила герцогиня де
Невер.

Екатерина бросила недоверчивый взгляд на двух молодых женщин. Маргарита, стоявшая на часах
, заметила это и, беспокойно обернувшись, огляделась по сторонам.

Это притворное или действительное беспокойство не ускользнуло от Катарины.

- Что ты ищешь? - спросила я.

"Я ищу... я не вижу", - ответила она.

"Кого ты ищешь? Кого это ты не видишь?"

- Ла Сов, - сказала Маргарита, - может быть, она вернулась в Лувр?

- Разве я не говорила, что ты ревнуешь? - сказала Екатерина на ухо дочери.
- О, Бестия! Ну же, ну же, Генриетта, - добавила она, пожимая
плечами, - уходи и забирай с собой королеву Наваррскую.

Маргарита притворилась, что все еще смотрит на нее; потом, повернувшись к ней
друг, сказала она шепотом:

"Возьми меня поскорее отсюда; я что-то огромное значение
сказать вам".

Герцогиня поклонилась королю и королеве-матери, а затем
низко поклонилась королеве Наваррской:

"Не Соблаговолит ли ваше величество пройти в мои носилки?"

- Охотно, только вам придется отвезти меня обратно в Лувр.

"Мои носилки, как и мои слуги и я сам, в распоряжении вашего величества".

Королева Маргарита вошла в носилки, в то время как Екатерина и ее кавалеры
вернулись в Лувр так же, как и пришли. Но по пути следования
было замечено, что королева-мать продолжала разговаривать с королем, указывая
несколько раз на мадам де Сов, и каждый раз король смеялся - как
Карл IX рассмеялся, то есть смехом скорее зловещим, чем угрожающим.

Как только Маргарита чувствовала помета в движении, и было уже не до
страх Катерины поиск глазах, она быстро извлек из нее рукав мадам
примечание де Сава гласило следующее:

 "_ Я получил приказ отправить сегодня вечером королю Наваррскому
 два ключа; один - от комнаты, в которой он заперт, а другой - от
 другой - ключ от моей комнаты; когда он доберется до моих
 апартаментов, мне приказано держать его там до шести часов
 утра._

 "_ Пусть ваше величество поразмыслит - пусть ваше величество решит. Пусть ваше
 величество ценит мою жизнь как ничто._"

- Теперь сомнений нет, - пробормотала Маргарита, - и бедная женщина - это то самое
орудие, которым они хотят воспользоваться, чтобы уничтожить нас всех. Но мы увидим
если Королеву Марго, как называет меня брат Карл, это так легко
в монахини".

"Скажи мне, кого это письмо?" - спросила герцогиня де Невер.

"Ах, герцогиня, мне так много нужно вам сказать!" - ответила Маргарита,
разрывая записку на тысячу клочков.




ГЛАВА XII.

ВЗАИМНЫЕ ПРИЗНАНИЯ.


- И, во-первых, куда мы направляемся? - спросила Маргарита. - Не на мост ли
Менье, я полагаю, - я видел достаточно резни со вчерашнего дня, моя
бедная Генриетта.

- Я взял на себя смелость проводить ваше величество.--

"Прежде всего, мое величество просит вас забыть мое величество - вас
везли меня"--

"В Отель де Гиз, если вы не решите иначе".

"Нет, нет, пойдем туда, Генриетта; герцога де Гиза там нет, твоего
мужа там нет".

"О нет!" - воскликнула герцогиня, и ее ярко-изумрудные глаза заблестели от радости.;
"нет, ни мой муж, ни мой шурин, ни кто-либо другой. Я
свободен, свободен как воздух, свободен как птица, свободен, моя королева! Ты понимаешь,
какое счастье заключено в этом слове? Я ухожу, я прихожу, я приказываю. Ах, бедный
королева, ты несвободна - и поэтому вздыхаешь ".

"Ты уходишь, ты приходишь, ты приказываешь. И это все? И это весь смысл
свобода? Вас устраивает только свобода как оправдание!

"Ваше величество обещали рассказать мне секрет".

"Опять "ваше величество"! Я скоро рассержусь, Генриетта. Вы
забыли наш уговор?"

"Нет, твой почтительный слуга публично-частным образом, ваш сорванец
доверенное лицо, не так ли, мадам? Не так ли, Маргарита?"

"Да, да", - сказала королева, улыбаясь.

"Никакого семейного соперничества, никакого вероломства в любви; все честно, открыто и
прямолинейно! Наступательный и оборонительный союз с единственной целью
найти и, если сможем, схватить на лету то эфемерное, что называется
счастье ".

- Именно так, герцогиня. Давайте еще раз скрепим договор поцелуем.

И две прекрасные женщины, одна такая бледная, такая полная меланхолии,
другая такая розовая, такая светлая, такая оживленная, соединили свои губы, как прежде
соединили свои мысли.

"Скажи мне, что там нового?" - спросила герцогиня, бросив на Маргариту нетерпеливый, пытливый взгляд.
"Разве с позавчерашнего дня ничего не изменилось?" - спросила она.

"Разве все не новое?"

"О, я говорю о любви, а не о политике. Когда нам будет столько же лет, сколько даме
Екатерина, мы будем участвовать в политике; но нам всего двадцать, моя прекрасная королева.
так что давай поговорим о чем-нибудь другом. Дай подумать! можно
так вы действительно замужем?

- За кем? - спросила Маргарита, смеясь.

- Ах! вы меня действительно успокаиваете!

- Ну, Генриетта, то, что успокаивает вас, тревожит меня. Герцогиня, я должен
жениться.

- Когда?

- Завтра.

- О, бедный маленький друг! и необходимо ли это?

"Безусловно".

"Господи! как говорит мой знакомый, это очень печально".

- Значит, вы знаете кого-то, кто говорит _mordi_? - спросила Маргарита с
улыбкой.

- Да.

- И кто же этот кто-то?

"Ты продолжаешь задавать мне вопросы, когда я с тобой разговариваю. Заканчивай, и я
начну".

"В двух словах, это так: король Наварры влюблен, а не в меня.
я не влюблена, но я не хочу его, и все же мы оба должны
изменится или кажется, что изменится, между сегодняшним днем и завтрашним.

"Что ж, тогда меняйся и будь уверен, что он сделает то же самое".

"Это совершенно невозможно, потому что я меньше, чем когда-либо, склонен меняться".

- Надеюсь, только по отношению к вашему мужу.

- Генриетта, я испытываю угрызения совести.

- Угрызения совести! по поводу чего?

- Религиозные. Вы проводите какую-нибудь разницу между гугенотами и
Католиками?

- В политике?

- Да.

- Конечно.

- А в любви?

- Моя дорогая девочка, мы, женщины, такие язычницы, что допускаем всевозможные
секты и признаем множество богов.

- В одном, да?

- Да, - ответила герцогиня, и глаза ее сверкнули. - тот, кого называют
_Eros_, _Cupido_, _Amor_. Тот, у кого за спиной колчан, за плечами крылья
и повязка на глазах. _Mordi, vive la d;votion!_"

"У вас есть особый способ молиться; вы бросаете камни на головы
Гугенотов".

"Давайте сделаем наш долг, и пусть люди говорят что угодно. Ах, Маргарита! как портятся самые прекрасные
идеи, самые благородные поступки, когда они исходят из уст
вульгарных!"

- Вульгарный!-- да ведь это мой брат Чарльз поздравил тебя с
твоими подвигами, не так ли?

"Твой брат Чарльз - могучий охотник, целыми днями трубящий в рог, и
это делает его очень худым. Я отвергаю его комплименты; кроме того, я передал ему
его ответ - разве ты не слышал, что я сказал?"

- Нет, ты говорила так тихо.

- Тем лучше. У меня будет для тебя еще новости. А теперь, Маргарита,
заканчивай свой рассказ.

"Я собиралась сказать... сказать"--

"Ну?"

"Я собиралась сказать, - продолжала королева, смеясь, - если камень, о котором говорил мой
брат, действительно существует, я должна сопротивляться".

- Ах! - воскликнула Генриетта. - Значит, вы выбрали гугенота, не так ли? Что ж,
чтобы успокоить вашу совесть, я обещаю вам, что выберу кого-нибудь сам
при первой же возможности.

"Ах, так вы выбрали католика, не так ли?"

"Господи!" - ответила герцогиня.

"Понимаю, понимаю".

"А кто этот ваш гугенот?"

"Я его не выбирала. Молодой человек ничего и, вероятно, никогда не будет
быть со мной что-нибудь".

"А какой он? Вы можете сказать мне это, ты же знаешь, как я любопытен
об этих вопросах".

"Бедный молодой человек, прекрасный, как "Нисус" Бенвенуто Челлини, - и он
пришел и укрылся в моей комнате".

"Ого! - разумеется, без всякого предложения с вашей стороны?"

"Бедняга! Не смейся так, Генриетта; в этот самый момент он находится
между жизнью и смертью".

"Он болен, не так ли?"

"Он тяжело ранен".

"Раненый гугенот - это очень неприятно, особенно в наше время; и
что вы сделали с этим раненым гугенотом, который не является и никогда не будет
никем для вас?"

"Он в моем шкафу; я прячу его и хочу спасти".

"Он красив! он молод! он ранен. Ты прячешь его в своем шкафу
ты хочешь спасти его. Этот твой гугенот будет очень
неблагодарный, если он не слишком благодарен.

- Боюсь, что он уже благодарен - гораздо больше, чем я мог бы пожелать.

- И этот бедный молодой человек вас интересует?

"Из гуманных побуждений - вот и все".

"Ах, гуманность! моя бедная королева, это та самая добродетель, которая губит
всех нас, женщин".

- Да, и вы понимаете: как король, герцог Алансонский, моя мать,
даже мой муж, могут в любой момент войти в мою комнату.--

"Ты хочешь, чтобы я скрывать свои гугенотов пока он болен, на
состояние я посылаю его обратно к тебе, когда он выздоровел?"

- Насмешник! - воскликнула Маргарита. - Нет! Я не собираюсь заходить так далеко в своих планах.
вперед; но если бы вы могли спрятать беднягу, если бы вы могли
сохранить жизнь, которую я спас, - признаюсь, я был бы вам очень благодарен.
Вы свободны в отеле де Гиз; у вас нет ни шурина, ни
мужа, которые могли бы шпионить за вами или сдерживать вас; кроме того, за вашей комнатой есть
это чулан, подобный моему, в который никто не имеет права входить; поэтому одолжи мне
свой чулан для моего гугенота, а когда он выздоровеет, открой клетку и дай
птичке улететь ".

"Есть только одна трудность, моя дорогая королева: клетка уже
занята".

"Что, ты тоже кого-то спасла?"

"Это именно то, что я ответил твоему брату".

"Ах, я понимаю! вот почему ты говорил так тихо, что я не мог тебя расслышать
".

"Послушай, Маргарита, это замечательная история - не менее поэтичная и
романтичная, чем твоя. После того, как я оставил вам шестерых своих охранников, я вернулся
с остальными в Отель де Гиз, и я наблюдал, как они грабили и
жгли дом, отделенный от дворца моего брата только улицей Дез
Четвертый сын, когда я услышал голоса ругающихся мужчин и плачущих женщин
. Я вышел на балкон, и первое, что я увидел, был меч
сверкавший так ярко, что, казалось, осветил всю сцену. Я
был преисполнен восхищения этим огненным мечом. Я люблю красивые
вещи, вы знаете! Потом, естественно, я пытался различить руку
орудуя им, и тогда тело, к которому принадлежала рука. Среди
ударов мечом и криков я, наконец, разглядел человека и увидел - героя,
Аякса Теламона. Я услышал голос - голос Стентора. Мой энтузиазм
проснулся - я стоял, тяжело дыша, дрожа от каждого нацеленного в него удара, от
каждого выпада, который он парировал! Это были четверть часа таких эмоций, какие я
никогда прежде не испытывала, моя королева; и никогда не верила, что это возможно
испытать. Итак, я задыхалась, задерживала дыхание, дрожала и
потеряла дар речи, когда внезапно мой герой исчез".

"Как?"

"Сбит с ног камнем, который бросила в него пожилая женщина. Затем, подобно Сайрусу, я
обрел дар речи и закричал: "Помогите! помогите!" мои охранники вышли, подняли
его и отнесли в комнату, которую вы хотите для своего протеже".

"Увы, моя дорогая Генриетта, я могу лучше понять эту историю, потому что она
так похожа на мою собственную".

- С той разницей, королева, что, поскольку я служу своему королю и своей
религии, у меня нет причин отсылать месье Аннибала де Коконнаса прочь.

- Его зовут Аннибал де Коконнас! - со смехом сказала Маргарита.

- Ужасное имя, не правда ли? Что ж, тот, кто его носит, достоин его. Какой
он чемпион, клянусь Небом! и как он заставлял течь кровь! Надень свою
маску, моя королева, потому что мы сейчас во дворце.

"Зачем надевать мою маску?"

"Потому что я хочу показать тебе моего героя".

"Он красивый?"

"Он казался мне великолепным во время конфликта. Конечно, это было ночью.
ночью он был освещен пламенем. Этим утром при дневном свете я...
признаюсь, мне показалось, что он немного проиграл.

"Итак, моему протеже отказали в отеле де Гиз. Я сожалею о
это, потому что это последнее место, где они стали бы искать гугенота ".

"О нет, придет твой гугенот; я прикажу привести его сегодня вечером:
один будет спать в правом углу чулана, а другой в
левом".

"Но когда они признают друг друга протестантами и католиками, они начнут
сражаться".

"О, никакой опасности нет. У месье де Коконнаса порез на лице
из-за этого он плохо видит; ваш гугенот ранен
в грудь, так что он не может пошевелиться; и, кроме того, вам нужно только сказать
, чтобы он помалкивал о религии, и все будет хорошо ".

- Да будет так.

- Это сделка, а теперь пойдемте в дом.

- Спасибо, - сказала Маргарита, пожимая руку подруги.

- Вот, мадам, - сказала герцогиня, - вы снова "ваше величество"; позвольте
в таком случае оказать мне почести в отеле де Гиз, подобающие королеве
Наваррской.

И герцогиня, выходя из носилок, чуть не упала на колени
помогая Маргарите спуститься; затем указывая на дверь дворца
охраняемая двумя часовыми с аркебузами в руках, она следовала за королевой на почтительном расстоянии
и эту смиренную позу она сохраняла до тех пор, пока
та была в поле зрения.

Как только герцогиня вошла в свою комнату, она закрыла дверь и,
подозвав свою служанку, чистокровную сицилийку, сказала ей на
Итальянская,

"Мика, как поживает господин граф?"

"Все лучше и лучше", - ответила она.

"Что он делает?"

"В данный момент, мадам, он принимает что-нибудь освежающее".

"Это всегда хороший знак, - сказала Маргарита, - когда возвращается аппетит"
.

"Ах, это правда. Я забыла, что вы были ученицей Амбруаза Паре. Оставь нас,
Мика.

- Почему ты отсылаешь ее?

- Что она может быть на страже.

Мика вышел из комнаты.

"А теперь, - сказала герцогиня, - зайдете ли вы к нему, или мне послать за ним сюда"
"Ни то, ни другое."

"Ни то, ни другое. Я хотел бы увидеть его без его видеть
меня".

"Ах, что такое? У вас есть свои маски".

"Он может узнать меня, мои волосы, мои руки, драгоценность".

"Как она осторожна с тех пор, как вышла замуж, моя прекрасная королева!"

Маргарита улыбнулась.

"Что ж, - продолжила герцогиня, - я вижу только один выход".

"Что это?"

- Чтобы заглянуть в замочную скважину.

- Очень хорошо! проводите меня до двери.

Герцогиня взяла Маргариту за руку и подвела к двери, прикрытой
с гобеленом; затем согнув одно колено, она приложила глаз к
замочной скважины.

"'Это хорошо; он сидит за столом, лицом повернулся к нам;
давай!"

Королева заняла место своей подруги и посмотрела в замочную скважину;
Коконнас, как и сказала герцогиня, сидел за хорошо сервированным столом,
и, несмотря на свои раны, отдавал должное тому хорошему, что было перед ним
.

- О, великие небеса! - воскликнула Маргарита, отшатнувшись.

- В чем дело? - изумленно спросила герцогиня.

- Невозможно! - нет! - да! - клянусь душой, это тот самый человек!

- Кто?

- Тише, - сказала Маргарита, вставая и хватая герцогиню за руку.
- Это тот человек, который преследовал моего гугенота в моей комнате и зарезал его.
он в моих объятиях! О, Генриетта, какое счастье, что он не видел меня!

- Ну, тогда ты видела, как он сражался; разве он не был красив?

"Я не знаю", - говорит Маргарита, "ибо я смотрел на человека, которого он был
преследуете."

"Как его зовут?"

"Ты не сказал об этом раньше граф?"

"Нет, я даю тебе свое обещание!"

"Лерак де ла Моль".

"И что ты думаешь о нем сейчас?"

"О месье де ла Моль?"

- Нет, о месье де Коконнасе?

- Честное слово! - воскликнула Маргарита. - Признаюсь, я думаю...--

Она замолчала.

"Полно, полно, - сказала герцогиня, - я вижу, вы сердитесь на него за то, что он
ранил вашего гугенота".

- Ну, пока что, - сказала Маргарита, смеясь, - мой гугенот ничем ему не обязан.;
он нанес ему порез под глазом.--

"Значит, они квиты, и мы можем помирить их. Пришлите мне вашего раненого
человека".

"Не сейчас - со временем".

"Когда?"

- Когда ты найдешь себе другую комнату.

- Какую?

Маргарита многозначительно посмотрела на подругу, которая после минутного
молчания рассмеялась.

"Да будет так, - сказала герцогиня. - союз будет крепче, чем когда-либо".

"Дружба всегда искренняя!"

"А слово на случай, если мы понадобимся друг другу?"

"Тройное имя вашего тройственного бога: "Эрос, Купидон, Амор"._"

И две принцессы расстались после еще одного поцелуя и пожатия друг другу рук.
В двадцатый раз.




ГЛАВА XIII.

КАК СУЩЕСТВУЮТ КЛЮЧИ, КОТОРЫЕ ОТКРЫВАЮТ ДВЕРИ, ДЛЯ КОТОРЫХ ОНИ НЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНЫ.


Королева Наваррская по возвращении в Лувр нашли Gillonne в Великой
волнение. Мадам де Сов была там в ее отсутствие. Она
принес ключ прислала ей королева-мать. Это был ключ от комнаты
в которой Генри был прикован. Было видно, что королева-мать на
какая цель ее собственного пожелал b;arnais разместился провести эту ночь в
Madame de Sauve's apartment.

Маргарита взяла ключ и вертела его снова и снова; она заставила Жийону
повторять каждое слово мадам де Сов, взвешивая их, букву за буквой, в уме.
она пришла в себя, и наконец ей показалось, что она разгадала план Кэтрин.

Она взяла перо и чернила и написала:

 "_ Вместо того, чтобы идти сегодня вечером к мадам де Сов, зайдите к королеве
 Наваррской._"

 "_МАРГЕРИТ._"


Она свернула бумагу, вложила ее в отверстие для ключа и приказала
Жийоне подсунуть ключ под королевскую дверь, как только стемнеет.

Выполнив эту первую обязанность, Маргарита вспомнила о
раненом мужчине, закрыла все двери, вошла в гардеробную и, к своему великому
удивлению, обнаружила Ла Моля одетым во всю его одежду, порванную и
такими же окровавленными, какими они были.

Увидев ее, он попытался встать, но, все еще испытывая головокружение, не смог устоять на ногах и
упал обратно на диван, который служил ему постелью.

- В чем дело, сударь? - спросила Маргарита. - и почему вы так
нарушаете предписания своего врача? Я рекомендовал вам отдохнуть, а вместо того, чтобы
последовать моему совету, вы делаете прямо противоположное."

"О, мадам, - сказала Жийона, - это не моя вина; я умоляла
Господин граф не совершает этой глупости, но он заявляет, что ничто
больше не удержит его в Лувре".

- Покиньте Лувр! - воскликнула Маргарита, с удивлением глядя на молодого человека.
тот опустил глаза. - Но это невозможно... Вы не можете
ходить; вы бледны и слабы; ваши колени дрожат. Всего несколько часов назад
рана в вашем плече все еще кровоточила.

"Мадам, - сказал молодой человек, - так же искренне, как я благодарил ваше величество
за то, что вы дали мне приют, так же искренне я прошу вас сейчас позволить мне
удалиться".

- Я даже не знаю, как назвать такое решение, - сказала Маргарита. - Оно
хуже неблагодарности.

- Ах, - воскликнул Ла Моль, обхватив его руками, "вы не считаете меня неблагодарным; мой
благодарность прекратится только со своей жизнью".

- Значит, это ненадолго, - сказала Маргарита, тронутая этими словами.
в искренности которых невозможно было сомневаться. - Твои раны затянутся.
откройте, и вы умрете от потери крови, или вас опознают за
гугенот, и тебя убьют, прежде чем ты пройдешь пятьдесят ярдов по улице.

- Тем не менее я должен покинуть Лувр, - пробормотал Ла Моль.

- Должна, - ответила Маргарита, устремив на него свой ясный, непроницаемый взгляд.
затем, слегка побледнев, она добавила: - Ах, да, простите меня, сэр, я
поймите, вне всякого сомнения, за пределами Лувра есть кто-то, кто
с нетерпением ждет вас. Вы правы, господин де ла Моль; это
естественно, и я это понимаю. Почему вы не сказали об этом сразу? или
скорее, почему я сам об этом не подумал? Это обязанность при осуществлении
гостеприимство - защищать чувства своего гостя, а также лечить его раны
и заботиться о духе так же, как человек заботится о теле. "

- Увы, мадам, - сказал Ла Моль, - вы совершаете странную ошибку.
Я почти одинок в этом мире, тем более в Париже, где меня никто не знает.
никто не знает меня. Мой убийца - первый мужчина, с которым я заговорила в этом городе
ваше величество - первая женщина, которая заговорила со мной.

- Тогда, - сказала Маргарита, - зачем вам уезжать?

"Потому что, - ответил Ла Моль, - прошлой ночью вам не было покоя, как и сегодня"--

Маргарита покраснела.

"Gillonne, - сказала она, - наступает вечер, и время, чтобы доставить, что
ключ".

Gillonne улыбнулся и вышел из комнаты.

- Но, - продолжала Маргарита, - если вы окажетесь в Париже одна, без
друзей, что вы будете делать?

"Мадам, скоро у меня будет достаточно друзей, потому что, пока меня преследовали, я
думал о своей матери, которая была католичкой; мне показалось, что я видел ее с
крест в ее руке скользил передо мной по направлению к Лувру, и я поклялся, что
если Бог спасет мне жизнь, я приму религию моей матери. Мадам,
Бог сделал больше, чем спас мою жизнь, он послал мне одного из своих ангелов, чтобы заставить меня полюбить жизнь.
"

"Но вы не можете ходить, прежде чем вы прошли сто шагов, которые вы
сморила".

"Мадам, я провел эксперимент в чулане, я хожу медленно и
с трудом, это правда; но позвольте мне дойти до площади Лувр";
оказавшись снаружи, позвольте случиться тому, что случится".

Маргарита подперла голову рукой и погрузилась в глубокую задумчивость.

- А о короле Наваррском, - многозначительно спросила она, - вы больше не говорите
о нем? Изменив свою религию, изменили ли вы также и своему желанию
поступить к нему на службу?

"Мадам, - ответил Ла Моль, бледнея, - вы только что наткнулись на
действительная причина моего отъезда. Я знаю, что король Наварры
подвергается величайшей опасности, и что всего влияния вашего величества как
дочери Франции едва хватит, чтобы спасти его жизнь".

"Что вы имеете в виду, сэр", - воскликнула Маргарита, "а какую опасность ты
к кому обратиться?"

- Мадам, - ответил Ла Моль, в некоторых колебаний "можно услышать
все из шкафа, где я нахожусь".

"Это правда, - сказала себе Маргарита. - Господин де Гиз говорил мне об этом
раньше".

- Ну, - добавила она вслух, - "что вы слышали?"

"Во-первых, разговор между вашим величеством и вашим
братом".

- С Франсуа? - переспросила Маргарита, меняясь в лице.

- Да, мадам, с герцогом Алансонским; а потом, после того как вы ушли, я
слышал, что говорили Жийона и мадам де Сов.

- И эти два разговора?--

- Да, мадам; вы замужем всего неделю, вы любите своего мужа; ваш
муж придет, в свою очередь, тем же путем, каким пришли герцог Алансонский
и мадам де Сов. Он доверит вам свои секреты. Что ж,
тогда я не должен их подслушивать; я был бы нескромен ... Я не могу... я должен...
нет... я не буду!

Судя по тону, которым Ла Моль произнес эти последние слова, по тревоге
прозвучавшее в его голосе смущение отразилось в его глазах.
Маргариту словно озарило внезапное откровение.

"Ага!" - сказала она. "Так вы слышали все, что говорилось в
этой комнате?"

"Да, мадам".

Эти слова были произнесены со вздохом.

- И вы хотите уехать сегодня вечером, чтобы больше ничего не слышать?


- Сию минуту, если вашему величеству будет угодно позволить мне уйти.

- Бедняга! - сказала Маргарита со странным оттенком нежной жалости.

Удивленный такой вежливый ответ, когда он ожидал скорее
принудительная вспышка, Ла Моль робко поднял голову; глаза его встретились с
Маргарита и стояли как вкопанные, словно магнитная сила на их четкие и
прозрачных глубинах.

"Итак, вы чувствуете, вы не можете хранить секреты, господин де ла Моль?", сказал
Маргарита говорила мягким голосом, стоя, облокотившись на спинку своего стула
наполовину скрытая в тени толстого гобелена и наслаждаясь
счастьем легко читать его откровенную душу, оставаясь при этом
сама непроницаемая.

- Сударыня, - сказал Ла Моль, - у меня несчастный характер: я не доверяю себе.
счастье другого причиняет мне боль.

- Чье счастье? - спросила Маргарита, улыбаясь. - Ах, да... короля
Наваррского! Бедный Генрих!

- Вы видите, - страстно воскликнул Ла Моль, - он счастлив.

- Счастлив?

- Да, потому что вашему величеству жаль его.

Маргарита скомкал шелк своего кошелька и зачистили золотой
бахрома.

"Итак, вы отказываетесь видеть короля Наваррского?" она сказала: "Вы уже
приняли решение; вы определились?"

"Боюсь, что в настоящее время я доставлю неудобства его величеству
".

- Но герцог Алансонский, мой брат?

- О нет, мадам! - воскликнул Ла Моль. - Герцог Алансонский еще меньше, чем
король Наваррский.

"Почему так?" - спросила Маргарита, настолько напряженное, что ее голос дрожал, как и она
говорил.

"Потому что, хотя я уже плохо гугенотов быть верным
слуга короля Наварры, я не достаточно хороший католик
дружить с герцога Алансонского и месье де Гиз".

На этот раз Маргарита опустила глаза, потому что почувствовала, как в самой глубине души
то, что он сказал, взволновало ее сердце, и все же она не могла сказать,
предназначался ли его ответ для того, чтобы доставить ей радость или боль.

В данный момент Gillonne вернулся. Маргарита задала ей вопрос с
одного взгляда; ответ Gillonne, а также передаваемые ей в глаза, был в
утвердительный ответ. Ей удалось раздобыть ключ к королю
Наварра.

Маргарита перевела взгляд на Ла Моля, который стоял перед ней, склонив
голову на грудь, бледный, как человек, страдающий как душой, так и
телом.

"Месье де ла Моль с гордостью, - сказала она, - и я не решаюсь сделать ему
предложение он, несомненно, будет отвергнут".

Ла Моль встал, сделал шаг в сторону Маргариты, и низкий поклон
перед ней, чтобы показать, что он был у нее на службе; но интенсивный, острый,
сжигая боль заставила слезы из глаз, и сознавая, что он был
на грани падения, он схватил кусок гобелена и прижалась к нему.

- Разве вы не видите, сэр, - воскликнула Маргарита, подскакивая к нему и поддерживая
его в своих объятиях, - разве вы не видите, что я все еще нужна вам?

Едва заметное движение пробежало по губам Ла Моля.

- О да! - прошептал он. - Как воздух, которым я дышу, как свет, который я вижу!

В этот момент раздались три стука в дверь Маргариты.

- Вы слышите, мадам? - встревоженно воскликнула Жийона.

- Уже! - воскликнула Маргарита.

"Мне открыть?"

"Подождите! может быть, это король Наваррский".

"О, мадам!" - воскликнул Ла Моль, обратившись к самому себе этими словами, которые
королева говорила таким низким тоном, что она надеется, Gillonne только
их слышали: "на коленях умоляю вас, позвольте мне удалиться. Да, мертвым или
жив! мадам, сжальтесь надо мной! О! вы не отвечаете. Я расскажу вам
все, и тогда, я надеюсь, вы прогоните меня.

- Молчи, - сказала Маргарита, находившая неописуемое очарование в упреках молодого человека.
- молчи.

"Мадам", - ответил Ла Моль, который не обнаружил в голосе королевы того гнева, которого ожидал услышать.
"мадам, я повторяю вам, все слышно
в этом шкафу. О, не заставляй меня погибать от пыток более жестоких, чем
палач мог причинить вред"--

"Молчать! молчать!" - сказала Маргарита.

"О, мадам, вы безжалостны! вы не услышите меня, вы не будете
понимать меня. Знай же, что я люблю тебя"--

"Молчать! Говорю тебе, - перебила Маргарита, поднося к его губам свою
теплую, надушенную руку, которую он схватил обеими руками и жадно прижал
к своим губам.

"Но..." - прошептал он.

"Молчи, дитя... Кто этот мятежник, который отказывается повиноваться своей королеве?"

Затем выскочила из чулана, захлопнула дверь и встала, прислонившись
к стене, прижимая дрожащую руку к сердцу, как будто хотела
сдержать его.

"Откройте, Gillonne".

Gillonne вышел из комнаты, и через мгновение, тонкой, интеллектуальной,
но, казалось скорее тревожным выражением лица короля Наваррского за
гобелен.

- Вы посылали за мной, мадам?

- Да, сир. Ваше величество получили мое письмо?

- И не без некоторого удивления, признаюсь, - сказал Генри, оглядываясь по сторонам.
с недоверием, которое, однако, почти мгновенно улетучилось из его головы.

- И не без некоторого опасения, - добавила Маргарита.

- Я признаюсь в этом, мадам! Но все же, окруженный смертельными врагами,
друзьями, возможно, еще более опасными, чем мои открытые враги, я
вспомнил, что однажды вечером я увидел благородное великодушие, сияющее в твоих глазах
это была ночь нашей свадьбы; в тот другой вечер у меня было
видел, как в них сияла звезда мужества - это было вчера, назначенный день
моей смерти".

"Ну, сир?" сказала Маргарита, улыбаясь, в то время как Генрих, казалось, пытался
прочесть в ее сердце.

"Что ж, мадам, - ответил король, - думая обо всем этом, я сказал себе:
читая ваше письмо, в котором вы приглашаете меня приехать: "Без друзей, ибо он
будучи обезоруженным пленником, король Наварры имеет только одно средство умереть.
благородно умереть смертью, которая будет занесена в историю. Это значит умереть.
его жена предала его; и я пришел".--

- Сир, - ответила Маргарита, - вы измените свой тон, когда узнаете,
что все это дело рук женщины, которая любит вас и которую любите вы.

Генрих отшатнулся при этих словах, и его проницательные серые глаза из-под
черных ресниц с любопытством уставились на королеву.

"О, успокойтесь, сир, - сказала королева, улыбаясь. - Я не такая"
человек.

"Но, мадам, - сказал Генри, - вы послали мне этот ключ, а это ваш
письма".

"Я пишу, каюсь; пришло письмо от меня, но ключевым является
другое дело. Пусть это удовлетворит вас, чтобы знать, что он прошел через
руки четыре женщины, прежде чем она дошла до вас".

- Четырех женщин? - изумленно воскликнул Генрих.

- Да, - подтвердила Маргарита. - Королевы Екатерины, мадам де Сов,
Жийоны и меня.

Генрих задумался над этой загадкой.

- Теперь давайте рассуждать разумно, сир, - сказала Маргарита, - и прежде всего давайте
говорить откровенно. Согласно распространенному сообщению, ваше величество согласились
отречься от престола. Это правда?

"Это сообщение ошибочно; я еще не дал согласия ".

"Но вы так решили?"

"То есть, я раздумывая. Когда тебе двадцать и почти
король, _ventre Санкт gris_! есть много вещей, достойных мессы.

- И среди прочего, например, жизнь!

Генри не смог сдержать мимолетной улыбки.

- Вы не рассказываете мне всю свою мысль, - сказала Маргарита.

"У меня есть оговорки для моих союзников, мадам; и вы знаете, что мы пока всего лишь
союзники; если бы вы оба были моими союзниками..."--

"А ваша жена, сир?"

"Вера! да, и моя жена"--

"Что тогда?"

"Ну, тогда все могло бы быть по-другому, и я, возможно, решил бы остаться
Король гугенотов, как они меня называют. Но как бы то ни было, я должен быть доволен
жизнью".

Маргарита взглянула на Генри в такой своеобразной манере, что было бы
пробудившиеся подозрения в менее острым умом, чем его.

"А ты уверена, что добиться успеха даже в этом?" - спросила она.

- Ну, почти; но ты же знаешь, в этом мире нет ничего определенного.

"Это правда, - ответила Маргарита, - ваше величество проявляет такую умеренность
и заявляет о таком бескорыстии, что, отказавшись от своего
корона, отрекшись от своей религии, ты, вероятно, отрекешься и от
ваш союз с дочерью Франции; по крайней мере, на это можно надеяться ".

В этих словах было значение, от которого по всему телу Генриха пробежал трепет
но, мгновенно подавив эмоции, он сказал:

- Соблаговолите вспомнить, мадам, что в данный момент я не сам себе хозяин.;
Поэтому я сделаю то, что прикажет мне король Франции. Если бы я был
консультации крайней мере, в мире на этот вопрос, затрагивая
мой трон, мою честь и мою жизнь, вместо того, чтобы строить свое будущее на этом
принудительный брак наш, я предпочел бы уйти в монастырь или включить
егерь".

Это спокойное заявление об отставке, это отречение от мира, всполошились
Маргарита. Она думала, что, возможно, этот разрыв брака были
согласовано Карла IX., Екатерина и король Наварры. Почему
ее не следует считать обманутой или жертвой? Потому что она была сестрой
одного и дочерью другого? Опыт научил ее, что эти отношения
не давали ей почвы, на которой можно было бы строить свою безопасность.

Итак, амбиции грызли эту молодую женщину, или, скорее, этого молодого человека.
сердце королевы, и она была слишком далека от вульгарных слабостей, чтобы быть привлеченной
на любую эгоистичную низость; в случае с любой женщиной, какой бы посредственной она ни была
когда она любит, ее любовь не подвергается ни одному из этих мелких испытаний, ибо
настоящая любовь - это еще и честолюбие.

"Ваше Величество", - сказала Маргарет, с каким-то издевательским пренебрежением, "не имеет
уверенность в том, что светит над головой каждый король!"

"Ах, - сказал Генри, - я напрасно ищу свой сейчас, я не вижу его; он
скрыт бурей, которая теперь угрожает мне!"

"А если предположить, что дыхание женщины развеет эту бурю и заставит
звезду появиться снова, яркую, как всегда?"

"Это сложно".

"Вы отрицаете существование этой женщины?"

"Нет, я отрицаю ее силу".

"Вы имеете в виду ее волю?"

"Я сказал ее силу, и я повторяю, ее могущество. Женщина могущественна только тогда, когда в ней в равной степени сочетаются любовь и интерес; если
преобладает одно из двух чувств, она, подобно Ахиллесу, уязвима; теперь, когда любовь и интерес сочетаются в ней в равной степени; если
преобладает любое из них, она, как
по отношению к этой женщине, если я не ошибаюсь, я не могу рассчитывать на ее любовь".

Маргарита ничего не ответила.

- Послушай, - сказал Генрих, - с последним ударом колокола в Сен-Жермене
в Оксерруа ты, должно быть, думал о возвращении своей свободы, принесенной в жертву
с целью уничтожения моих последователей. Моей заботой было спасти свою жизнь.
это было самым важным. Мы действительно теряем Наварру; но
что это по сравнению с тем, что ты можешь говорить вслух в своей
комнате, чего ты не осмеливался делать, когда тебя кто-то слушал в
том чулане?"

Глубоко впитывается как она была в ее мыслях, Маргарита не могла удержаться
от улыбки. Король встал и приготовился отправиться в свои покои, ибо
было уже около одиннадцати, и все в Лувре спали, или
казалось, что все спят.

Генри сделал три шага к двери, потом вдруг остановился, как будто для
первый раз вспоминая мотив своего визита к королеве.

"Кстати, мадам, - сказал он, - ты не то, что связываться с
меня? или ты хотел дать мне возможность поблагодарить тебя за
отсрочку, которую принесло мне твое храброе присутствие в королевской оружейной?
По правде говоря, это было как раз вовремя, мадам; не могу отрицать, вы появились как
античная богиня в самый последний момент, чтобы спасти мне жизнь.

- Несчастный человек! - воскликнула Маргарита сдавленным голосом и, схватив ее
рука мужа: "разве ты не видишь, что ничто не спасено, ни твоя
свобода, ни твоя корона, ни твоя жизнь? Влюбленный безумец! Бедный безумец! Неужели
Вы не увидели в моем письме ничего, кроме свидания? Неужели вы поверили
, что Маргарита, возмущенная вашей холодностью, желала возмещения ущерба?

"Признаюсь, мадам," - сказал Генри в изумлении: "каюсь"--

Маргарита пожала плечами с выражением невозможно
опишите.

В этот момент странный звук прозвучал, как резкий настойчивый
скребется в потайную дверь.

Маргарита отвел короля в сторону маленькой двери.

- Послушай, - сказала она.

"Королева-мать выходит из своей комнаты", - донесся снаружи дрожащий голос,
Генрих мгновенно узнал голос мадам де Сов.

"Куда она направляется?" - спросила Маргарита.

- Она идет к вашему величеству.

А затем шелест шелкового платья, становившийся все тише, показал, что
Мадам де Сов быстро уходит.

"Ого!" - воскликнул Генрих.

"Я был уверен в этом", - сказала Маргарита.

"И я, - ответил Генрих, - боялся этого, и вот доказательство".

И, приоткрыв свой черный бархатный камзол, он показал королеве, что под ним у него
кольчуга и длинный миланский кинжал, который
мгновенно сверкнув в его руке, как гадюка на солнце.

- Как будто вам здесь нужны оружие и кираса! - воскликнула Маргарита. - Быстрее,
быстрее, сир! спрячь кинжал; это действительно королева-мать, но
только королева-мать.

"Пока"--

"Тишина!-- Я слышу ее."

И, приблизив губы к уху Генриха, она что-то прошептала.
молодой король выслушал это со вниманием, смешанным с изумлением.
Затем он спрятался за пологом кровати.

Тем временем Маргарита с проворством пантеры подскочила к шкафу.
Ла Моль в лихорадочном возбуждении ждал ее, открыв дверь.
дверь, нашла молодого человека и сжала его руку в темноте
- Тише, - сказала она, приблизив губы так близко, что он почувствовал
ее теплое и ароматное дыхание; - тише!

Затем, вернувшись в свою комнату, она сорвала с себя головной убор, кинжалом разрезала
шнурки платья и прыгнула в постель.

Время пришло - ключ повернулся в замке. Екатерина была ключевой для каждого
дверь в Лувре.

"Кто там?" - воскликнула Маргарита, когда Катарина размещен на карауле у
дверь в четыре джентльмена на которых она присутствовала.

И, словно испугавшись этого внезапного вторжения в ее комнату,
Маргарита вскочила из-за кулис ее кровать в белый
халат, а затем признается Екатерина, пришли поцеловать ей руку
с такими-притворное удивление, что сама хитрый флорентиец мог
помочь не обманывают его.




ГЛАВА XIV.

ВТОРАЯ БРАЧНАЯ НОЧЬ.


Королева-мать бросила удивительно быстрый взгляд по сторонам. Бархатные шлепанцы
в ногах кровати, одежда Маргариты, разбросанная по стульям
то, как она терла глаза, словно прогоняя сонливость,
все это убедило Кэтрин в том, что она разбудила свою дочь.

Затем она улыбнулась, как улыбается женщина, когда ей удается осуществить задуманное, и
придвинув кресло, она сказала:

- Давайте присядем, Маргарита, и поговорим.

- Мадам, я вас внимательно слушаю.

"Пришло время", - сказала Кэтрин, медленно закрывая глаза в
характерной манере людей, которые взвешивают каждое слово или которые глубоко
притворяются. "Пришло время, дочь моя, чтобы ты узнала, как горячо
мы с твоим братом желаем видеть тебя счастливой.

Эта экзордия для того, кто знал Катарину, вызывала тревогу.

"Что она собирается сказать?" - подумала Маргарита.

"Чтобы быть уверенным", - продолжил Ла Флорентийской "в том, что вы в браке мы
выполнил одно из тех деяний, политики часто требуются важно
интересы тех, кто управляет; но я должен признаться, мое бедное дитя, что
у нас не было никаких ожиданий, что равнодушие, проявленное королем
Наварра она так молода, так прекрасна, и так увлекательно, как самого себя
бы быть такой упрямой".

Маргарита встала и, запахнув на себе ночной халат, поклонилась
с церемонным уважением своей матери.

- Я узнала только сегодня вечером, - продолжала Екатерина, - иначе я бы
вам заплатили более ранней поездки, что ваш муж далеко не показаны
вы те знаки внимания, вы имеете право требовать, а не просто как
красивая женщина, но, как принцесса из Франции".

Маргарита вздохнула, и Катарина, ободренная этим немым одобрением,
продолжила.

"Фактически, что король Наварры открыто сожительствует с одной из моих фрейлин
которая скандально влюблена в него, что он презирает любовь
женщины, милостиво данной ему, является оскорблением, от которого мы, бедняки
могущественные на земле, не можем применить лекарство, и все же самый подлый
джентльмен в нашем королевстве отомстил бы за это, вызвав своего зятя
или приказав своему сыну сделать это.

Маргарита опустила голову.

"С некоторых пор, дочь моя, - продолжала Катарина, - я видела по
твоим покрасневшим глазам, по твоим горьким выпадам против Ла Сов, что в
несмотря на ваши усилия, на вашем сердце должны появиться внешние признаки его
кровоточащей раны ".

Маргарита вздрогнула: легкое движение колыхнуло занавески, но
к счастью, Катарина этого не заметила.

- Эта рана, - сказала она с удвоенной нежностью, - эта
рана, дочь моя, должна быть излечена рукой матери. Те, кто с
намерение обеспечить ваше счастье привело к вашему браку,
и которые в своей тревоге за вас замечают, что каждую ночь Генрих Наваррский
заходит не в те комнаты; те, кто не может допустить, чтобы такой королек, как
ему оскорблять женщину такой красоты, такого высокого положения и такую достойную,
презирая вашу персону и пренебрегая его шансами на потомство; те
которые видят, что при первом попутном ветре этот дикий и наглый сумасброд
обратится против нашей семьи и выгонит вас из своего дома - я говорю, имеют
разве они не имеют права защищать ваши интересы, полностью разделяя их
от его, так что ваше время может быть лучше приспособлены для себя и своих
звание?"

"И все же, сударыня, - ответила Маргарита, - несмотря на эти наблюдения,
переполненная материнской любовью, которая наполняет меня радостью и гордостью, я
достаточно смелой, чтобы заявить вашему величеству, что король Наварры - мой муж.
"

Екатерина вздрогнула от ярости и, подойдя ближе к Маргарите, спросила:

"Он, твой муж? Достаточно ли для того, чтобы вы стали мужем и женой, того, что
Церковь произнесла свое благословение на вас?" И это брак
освящение только в словах священника? Он, ваш муж? Ах, мой
дочь моя! если бы ты была мадам де Сов, ты могла бы дать мне такой ответ. Но
совершенно противоположно тому, что мы от него ожидали, поскольку Ты даровал Генрих
Наварра честь называть вас своей женой, он отдал все свои права
к другой женщине, и в это самое мгновение даже", - сказала Екатерина,
повысив голос,--"этот ключ открывает дверь мадам де Сов по
квартиры--пойдем со мной, и вы увидите"--

- О, не так громко, мадам, не так громко, умоляю вас! - взмолилась Маргарита.
- вы не только ошибаетесь, но и...--

- Ну?

- Ну, ты разбудишь моего мужа!

Произнося эти слова, Маргарита поднялась с совершенно чувственной грацией
, ее белое платье свободно развевалось вокруг нее, а широкие
открытые рукава открывали ее обнаженные, безупречно вылепленные руки и по-настоящему
королевской рукой, и, взяв розовую свечу, она поднесла ее к кровати,
и отодвинув занавеску, и многозначительно улыбнувшись своей матери,
указал на надменный профиль, черные локоны и приоткрытые губы
короля Наваррского, который, лежа на неубранной постели, казался
погруженным в глубокий покой.

Бледная, с измученными глазами, ее тело откинуто назад, словно разверзлась бездна
у ее ног Катарина издала не крик, а хриплый рев.

- Видите ли, мадам, - сказала Маргарита, - вас неправильно информировали.

Катарина посмотрела сначала на Маргариту, потом на Генри. В своем активном уме
она соединила улыбку Маргариты с изображением этого бледного и влажного от росы лба
, этих глаз, обведенных темными кругами, и она прикусила свои тонкие
губы в безмолвной ярости.

Маргарита позволила матери на мгновение созерцать эту картину,
которая подействовала на нее, как голова Медузы. Затем она опустила занавеску
и, ступая на цыпочках, вернулась к Кэтрин и села:

- Что вы хотели сказать, мадам?--

Флорентийский течение нескольких секунд пытался понять молодой женщины
наивность; но как будто ее пристальный взгляд стал затупил на Маргариты
спокойствие, она воскликнула: "ничего", - и поспешно вышел из комнаты.

Как только звук ее удаляющихся шагов затих в
длинном коридоре, занавески на кровати раздвинулись во второй раз, и Генри с
с блестящими глазами, дрожащей рукой и прерывистым дыханием он вышел и опустился на колени
у ног Маргариты; на нем были только короткие штаны и
кольчуга, так что Маргарита, увидев его в таком странном облачении, могла
не могла удержаться от смеха, даже когда тепло пожимала ему руку.

- Ах, мадам! ах, Маргарита! - воскликнул он. - Чем я могу отплатить вам?

И он покрыл ее руку поцелуями, которые постепенно переместились выше
вдоль ее руки.

"Сир", - сказала она, осторожно отступая, "может вы забыли, что бедная женщина
кому ты обязан своей жизнью-это скорби и страдания на свой счет?
Мадам де Сов", - добавила она, понизив голос, "забыл ее
ревность отправил тебя ко мне, и в эту жертву она, вероятно,
добавить ей жизни, потому что вы знаете лучше, чем кто-либо, какой ужас сейчас
гнев моей матери!"

Генри вздрогнул и, встав, направился к выходу из комнаты.

- Поразмыслив, - сказала Маргарита с восхитительным кокетством, - я скажу:
я все обдумала и не вижу причин для беспокойства. Ключ был передан
вам без каких-либо указаний, и будет считаться, что вы отдали
мне предпочтение на сегодняшний вечер.

"И я так делаю, Маргарита! Соглашаюсь, но забываю".--

"Не так громко, сир, не так громко!" - ответила королева, используя те же самые
слова, которыми она за несколько минут до этого обращалась к своей матери: "любой в
смежной комнате может вас услышать. И поскольку я еще не совсем свободен, я сделаю это
прошу вас говорить тише".

"Ого! - сказал Генри, наполовину улыбаясь, наполовину мрачно. - Это правда! Я был
забыв, что, вероятно, не мне суждено сыграть финал
этой интересной сцены! Этот шкаф "--

- Позвольте мне просить ваше величество войти туда, - сказала Маргарита, - ибо я
желаю иметь честь представить вам достойного джентльмена,
ранен во время резни, когда направлялся в Лувр, чтобы
сообщить вашему величеству об опасности, которая вам угрожала".

Королева направилась к двери, и Генрих последовал за ней. Она открыла ее.,
и король был поражен, увидев в этом кабинете человека, обреченного
постоянно преподносить такие сюрпризы.

Но Ла Моль был еще более удивлен, так неожиданно оказавшись
в присутствии Генриха Наваррского. Результатом стало то, что
король бросил иронический взгляд на Маргарет, которая родила его без
дрогнув.

"Сир, - сказала она, - я боюсь, что этот джентльмен может быть убит
даже здесь, в моей комнате; он предан службе вашему величеству,
и по этой причине я вверяю его вашему королевскому покровительству.

- Сир, - продолжал молодой человек, - я граф Лерак де ла Моль, которого
ваше величество ожидали; меня рекомендовал вам этот бедняга
Месье де Телиньи, который был убит рядом со мной.

"Ага!" - ответил Генрих. "Вы правы, сударь. Королева передала мне его письмо;
но разве вы также не письмо от губернатора Лангедока?"

"Да, Сир, и мне было рекомендовано доставить ее к Вашему Величеству, как только
как я приехала".

"Почему ты не сделал так?"

"Сир, я поспешил вчера вечером в Лувр, но ваше величество слишком
много занимала, чтобы я увидел тебя".

"Верно!" - отвечал король, "но я думаю, что вы могли бы отправил
письмо ко мне?"

- У меня был приказ от месье д'Ориака передать это письмо только вашему величеству.
По его словам, в нем содержалась информация настолько важная, что он
опасался доверить ее обычному посыльному.

"Содержание, действительно, серьезного характера", - сказал король, когда он
получил и прочитал письмо, "советуя мне немедленно отказаться от
французский двор и отставка в Беарн. М. д'Ориак, хотя и
Католик, всегда был моим верным другом; и вполне возможно, что,
действуя в качестве губернатора провинции, он почуял неладное
вот. _Ventre saint gris_! monsieur! почему это письмо не было передано мне?
три дня назад, а не сейчас?"

"Потому что, как я ранее заверил ваше величество, используя всю скорость и
усердие, которые были в моих силах, было совершенно невозможно прибыть раньше
вчерашнего дня".

"Это очень прискорбно, очень прискорбно, - пробормотал король. - Мы
были бы тогда в безопасности либо в Рошели, либо на какой-нибудь широкой
равнине, окруженные двумя-тремя тысячами верных всадников".

- Сир, что сделано, то сделано, - тихо сказала Маргарита, - и
вместо того, чтобы тратить время на жалобы о прошлом, вы должны сделать
все возможное в будущем.

- Если бы вы были на моем месте, мадам, - ответил Генри, бросив на нее вопросительный взгляд.
- у вас все еще оставалась бы надежда, не так ли?

"Конечно, я должен; я должен считать, что играю в три очка
, из которых я проиграл только первое ".

"Ах, мадам", - прошептал Генри, "если бы Я смел, но надеюсь, что вы пойдете
партнеры со мной в игре"--

- Если бы я намеревалась встать на сторону ваших противников, - ответила Маргарита,
- Я бы не медлила так долго.

"Верно!" - ответил Генри. "И я неблагодарен; и, как ты говоришь, прошлое
еще можно исправить".

- Увы! сир, - сказал Ла Моль, - я желаю вашему величеству всяческих благ.
удачи; но теперь адмирала больше нет.

За Генри по лицу прошло что хитрый крестьянин-как улыбка, которой не было
понимать при дворе, пока после того, как он стал королем Франции.

- Но, мадам, - сказал король, внимательно наблюдая за Ла Молем, - этот
джентльмен не может оставаться здесь, не причинив вам значительных
неудобств и сам не подвергнувшись весьма неприятным сюрпризам.
Что вы собираетесь с ним делать?

- А нельзя ли нам убрать его из Лувра? - спросила Маргарита. - Потому что я
полностью согласна с вами!

- Это будет трудно.

- Значит, месье де ла Моль не мог бы устроиться в апартаментах вашего величества
?

- Увы, мадам! вы так говорите, как будто я все еще Король гугенотов, и
у испытуемых в команду. Вы знаете, что я наполовину обращен в
Католической веры и вообще не люди".

Любая другая, кроме Маргариты, немедленно ответила бы: "Он католик".

Но королева хотела, чтобы Генрих сам попросил ее сделать именно то, чего она
желала добиться; в то время как Ла Моль, видя, что его покровительница
осторожность и незнание, куда ступить на скользкую почву такого
такой опасный двор, как французский, хранил полное молчание.

- Но что же это такое говорит губернатор в своем письме? спросил Генрих, снова
бросив взгляд на послание, которое держал в руке. "Он утверждает, что
ваша мать была католичкой, и из этого обстоятельства вытекает тот
интерес, который он испытывал к вам".

- И что же вы говорили мне, господин граф? - спросила Маргарита.
- соблюдая данный вами обет сменить религию? Я исповедую свою
воспоминание на эту тему несколько смущена. Будьте добры
помогите мне, месье де ла Моль. Не ваша беседа относятся к чему-то
о природе, которой, по-видимому, желает король?

"Увы! мадам, то, что я сказал, было так холодно воспринято вашим величеством
что я не осмелился"--

"Просто потому, что меня это никоим образом не касалось", - ответила Маргарита. "Но
объяснись перед королем... объясни!"

"Ну, а в чем заключалась клятва?" - спросил король.

- Сир, - сказал Ла Моль, - когда меня преследовали убийцы, я был безоружен и
почти умирал от двух ран, мне показалось, что я вижу лицо моей матери.
дух, держащий в руках крест и направляющий меня в Лувр. Тогда я
поклялся, что, если моя жизнь будет сохранена, я приму религию моего народа.
матери, которым было разрешено покидать ее могилу, чтобы направить меня к
безопасное место во время той ужасной ночи. Рай проводил меня сюда,
сир. Я нахожусь здесь под защитой принцессы Франции
и короля Наварры; моя жизнь была чудесным образом спасена, поэтому я
должен выполнить свой обет. Я готов стать католиком".

Генри нахмурился. Каким бы скептиком он ни был, он вполне мог понять смену
религии из корыстных побуждений, но он не доверял отречению от престола через
веру.

"Король не хочет брать на себя заботу о моей протеже", - подумала
Маргарита.

Ла Моль, все еще оставался немым, и неловкость между двумя противоположными волями.
Он чувствовал, что, не будучи в состоянии определить, почему, что он был в смешном
положение. Женская тактичность Маргариты пришел к нему на выручку.

"Сир, - сказала она, - мы забываем, что бедный раненый джентльмен нуждается
упокой. Сам я в полусне. Ах, смотрите!

Ла Моль действительно побледнел, но это было при последних словах Маргариты,
которые он истолковал в соответствии со своими собственными представлениями.

- Что ж, мадам, - ответил Генри, - ничего не может быть проще. Не можем ли мы
оставить господина де ла Моля почивать?

Молодой человек устремил умоляющий взгляд на Маргариту и, несмотря на
присутствие двух величеств, опустился на стул, охваченный
усталостью и болью.

Маргарита поняла всю любовь в его взгляде, все отчаяние в его
слабость.

"Сир, - сказала она, - ваше величество обязаны оказать помощь этому молодому человеку,
который рисковал своей жизнью ради своего короля, поскольку получил свои раны во время
прибыв сюда, чтобы сообщить вам о смерти адмирала и Телиньи, ваше
повторяю, ваше величество обязаны оказать ему честь, за которую он будет
благодарен всю свою жизнь.

- В чем дело, мадам? - спросил Генри. - Приказывайте, я готов.

"Месье де ла Моль должен спать в эту ночь у Вашего Величества ноги, в то время как
вы, сир, могу спать на этом диване. С разрешения моего августейшего супруга
, - добавила Маргарита, улыбаясь, - я позову Жийону и вернусь
в постель, потому что, уверяю вас, я устала меньше всех из нас троих.

Генри был проницательный смысл и быстрое восприятие вещах; друзья и
враги впоследствии нашли неисправность с ним иметь слишком много
оба. Он полностью признался в том, что она таким образом изгнал его из брачного
кровать была оправдана в этом равнодушием он сам
проявленный к ней; и потом тоже, она только что погасила этот
равнодушие, спасая его жизнь; поэтому он допускается отсутствие любви к
диктовать свой ответ.

"Мадам, - сказал он, - если месье де ла Моль была возможность приехать ко мне
четверти я хотел дать ему свою кровать".

- Да, - ответила Маргарита, - но ваши покои в настоящее время
небезопасны ни для кого из вас, и благоразумие требует, чтобы ваше величество
оставались здесь до утра.

Затем, не дожидаясь ответа короля, она позвала Жийону и приказала
она приготовила необходимые подушки для короля и приготовила постель в ногах
короля для Ла Моля, который казался таким счастливым и довольным
оказанной честью, что можно было поклясться, что он больше не чувствовал своих ран.

Затем Маргарита, низко поклонившись королю, прошла в свою комнату,
дверь которой была хорошо заперта на засовы, и бросилась на
кровать.

"Одно несомненно, - сказала себе Маргарита, - завтра у господина
де ла Моля должен быть покровитель в Лувре, и тот, кто сегодня вечером
ничего не видит и не слышит, завтра может передумать.

Затем она позвонила Жийон, которая ожидала получения последних распоряжений.

Жийон подошла к ней.

- Жийона, - сказала она шепотом, - ты должна постараться привести сюда моего
брата герцога Алансонского завтра утром до восьми часов.

В Лувре как раз пробило два.

Ла Моль несколько минут беседовал на политические темы с королем,
который постепенно засыпал и вскоре захрапел.

Ла Моль, возможно, спал бы так же крепко, как король, но Маргарита не спала
; она продолжала ворочаться с боку на бок в своей постели, и шум, который она
производила, нарушал мысли и сон молодого человека.

- Он очень молод, - пробормотала Маргарита в приподнятом настроении. - Он очень
робок; возможно... Но мы должны посмотреть ... возможно, это будет смешно. И все же у него
красивые глаза - и хорошая фигура, и он очень обаятелен; но если он
не окажется храбрецом!--Он сбежал!--Он отрекается от своей
веры! Это очень плохо - сон начался хорошо. Однако, позволь событиям идти своим чередом
и вверь их тройному богу этой сумасбродки Генриетты ".

А к рассвету Маргарита заснула, бормоча::

"_Eros, Cupido, Amor._"




ГЛАВА XV.

ЧЕГО ЖЕЛАЕТ ЖЕНЩИНА, ТОГО ЖЕЛАЕТ И БОГ.


Маргарита не ошиблась: гнев вскипел в глубине сердца
Екатерины при виде этой комедии, за интригой которой она
следила, будучи никоим образом не в состоянии изменить ее развязку,
требовалась жертва. Таким образом, вместо того, чтобы направиться прямо в свою комнату, королева-мать
проследовала в комнату своей фрейлины.

Мадам де Сов ожидала двух визитов - один она надеялась получить
от Генриха, а другой, как она опасалась, ожидал ее от
королевы-матери. Когда она лежала в своей постели лишь частично раздетая, в то время как
Дариола дежурила в прихожей, она услышала, как ключ поворачивается в замке,
а затем медленно приближающиеся шаги, которые могли бы показаться тяжелыми, если бы
их не заглушали толстые ковры. Она не узнала Генри
легкая, энергичная походка; она подозревала, что Дариоле помешали прийти
чтобы предупредить ее, и поэтому, опершись на локоть, она ждала, насторожив глаза и уши
. Портьера поднялась, и дрожащая молодая женщина увидела
Появилась Катарина де Медичи.

Екатерина казался спокойным; но мадам де Сов, привыкшие в течение двух лет
изучить ее, хорошо знал, что темные замыслы, и, возможно, жестокая месть,
возможно, это скрывается за этим кажущимся спокойствием.

При виде Кэтрин, мадам де Сов была весна с ее кроватью,
но Екатерина подписала ей оставаться там, где она была; и бедная Шарлотта
был закреплен на месте, внутренне стараясь собрать все силы
ее душа, чтобы выдержать бурю, которая молча сбора.

"Вы передали ключ королю Наваррскому?" - спросила Екатерина.
тон ее голоса не выдавал никакой перемены; и все же по мере того, как она говорила,
губы ее становились все бледнее и бледнее.

- Да, мадам, - ответила Шарлотта голосом, который она тщетно пыталась произнести
сделать это так же твердо и уверено, как Екатерина.

- И вы видели его?

- Кого? - спросила мадам де Сов.

- Короля Наваррского.

"Нет, мадам, но я жду его, и когда я услышал поворот ключа в
замок, я твердо верил, что это был он".

На этот ответ, в котором указано, либо совершенное доверие или глубокой
лицемерием со стороны мадам де Сов, и Кэтрин не могла удержаться от
легкий холодок. Она необратима, ее короткие пухлые руки.

- И все же ты прекрасно знала, - сказала она со своей лукавой улыбкой, - ты
прекрасно знала, Карлотта, что король Наваррский не приедет
сегодня вечером.

- Я, мадам? Я знала это? - воскликнула Шарлотта удивленным тоном.
совершенно напускным.

- Да, вы знали это!

"Если он не придет, он, должно быть, мертв!" - ответила молодая женщина,
содрогнувшись от одного только предположения.

Что придало Шарлотте смелости так солгать, так это уверенность в том, что она
пострадает от ужасной мести, если ее маленькая измена раскроется
.

"Но разве ты не написала королю, Карлотта миа?" - спросила Екатерина.
с тем же жестоким и беззвучным смехом.

- Нет, мадам, - ответила Шарлотта с хорошо притворной наивностью, - я не могу
вспомните, как вы получали приказ вашего величества сделать это.

Последовало короткое молчание, во время которого Екатерина продолжала смотреть на
Мадам де Сов, как змея смотрит на птицу, которую хочет очаровать.

- Ты считаешь себя хорошенькой, - сказала Кэтрин. - Ты считаешь себя умной,
не так ли?

"Нет, мадам, - ответила Шарлотта. - Я только знаю, что иногда вашему
величеству было милостиво угодно похвалить как мою личную
привлекательность, так и умение обращаться".

"Ну, тогда, - сказала Кэтрин, становясь нетерпеливой и оживленной, - ты
ошибалась, если так думала, и я солгала, когда сказала тебе это; ты
простушка и уродина по сравнению с моей дочерью Марго.

"О, мадам, - ответила Шарлотта, - это факт, который я даже не буду пытаться отрицать".
тем более в вашем присутствии.

"Итак, король Наварры предпочитает мою дочь вам;
обстоятельства, я полагаю, не соответствующие вашим желаниям, и уж точно не те, о которых мы
договорились, что так и должно быть".

- Увы, мадам, - воскликнула Шарлотта, заливаясь потоком слез, которые
теперь лились не из притворного источника, - если это так, я могу только сказать, что мне очень
не повезло!

- Это так, - сказала Кэтрин, бросив на него двукратный острый взгляд
как двойной кинжал в сердце мадам де Сов.

"Но кто может заставить тебя поверить в это?" - спросила Шарлотта.

"Поезжайте к королеве Наваррской _pazza_, и вы найдете своего возлюбленного
там!"

"О!" - воскликнула мадам де Сов.

Екатерина пожала плечами.

"Скажите на милость, вы ревнуете?" - спросила королева-мать.

"Я?" - воскликнула мадам де Сов, вспомнив о своих быстро убывающих силах.

"Да, вы! Хотела бы я посмотреть на ревность француженки".

"Но, - сказала мадам де Сов, - чего вы, ваше величество, от меня ожидаете?"
ревновать можно только из тщеславия? Я люблю короля Наваррского только настолько , насколько
служба вашему величеству требует этого.

Екатерина мгновение смотрела на нее мечтательными глазами.

"То, что вы мне рассказали, в целом может быть правдой", - пробормотала она.

"Ваше величество читает в моем сердце".

"И ваше сердце всецело предано мне?"

"Прикажите мне, мадам, и вы рассудите сами".

"Что ж, тогда, Карлотта, раз ты готова пожертвовать собой ради меня
служения, ты все равно должна продолжать ради меня любить короля
из Наварры и, прежде всего, быть очень ревнивой, ревнивой, как итальянка
женщина".

"Но, мадам, - спросила Шарлотта, - как итальянка может показать свою
ревность?"

"Я вам скажу", - ответила Кэтрин, и после того, как кивает ее головой два или
три раза она покинула комнату, как намеренно и бесшумно, как она
войти.

Шарлотта, сбитая с толку проницательным взглядом этих глаз, расширенных, как у кошки
или пантеры, но от этого ничего не потерявших в своей непроницаемости,
позволила ей уйти, не сказав ни единого слова, даже не позволив
было слышно ее дыхание, а она даже не сделала вдоха, пока
она не услышала, как за ней закрылась дверь и Дариола пришла сказать, что
ужасное привидение ушло.

"Dariole, - сказала она, - составить кресло рядом с моей кроватью и провести
ночь в нем. Я прошу вас сделать это, ибо я не посмел остаться один".

Dariole повиновался; но, несмотря компании своего верного служителя,
кто остался рядом с ней, несмотря на свет лампы, который она
велено остаться гореть ради большей спокойствие,
Мадам де Сов тоже не уснет до рассвета, так настойчиво
звенел в ее ушах металлическим акцентом голос Катарины.

 * * * * *

Хотя Маргарита заснула только на рассвете, она проснулась на рассвете.
первый порыв трубы, на первом лай собак. Она
мгновенно поднялся и начал надевать костюм так небрежно, что она может
не привлекать внимания. Затем она позвала своих фрейлин и приказала, чтобы
джентльменов, обычно сопровождавших короля Наваррского, провели в ее приемную
и, наконец, открыла дверь, за которой заперлись Генрих и Де ла
Войдя в ту же комнату, она бросила на графа нежный взгляд и
обращаясь к мужу, сказала:

"Послушайте, сир, недостаточно заставить мадам, мою мать, поверить
в том, чего нет; вам все еще остается убедить весь ваш двор
что между нами существует совершенное взаимопонимание. Но будь спокоен.
успокойся, - добавила она, смеясь, - и запомни мои слова, которые в данных обстоятельствах звучат почти
торжественно. Сегодня будет последний раз, когда я буду
положите Ваше Величество столь жестокого испытания".

Король Наваррский улыбнулся и приказал своим джентльменам быть допущены.

Как раз в тот момент, когда они кланялись ему, он притворился, что внезапно вспомнил
что оставил свою мантию на кровати королевы, и попросил у них прощения за
приняв их таким образом; затем, взяв свою накидку из рук
Маргариты, которая стояла, покраснев, рядом с ним, он накинул ее себе на
плечо. Затем, повернувшись к своим джентльменам, он поинтересовался, какие новости есть
в городе и при дворе.

Маргарита была занята тем, что краем глаза наблюдала за
незаметными признаками удивления, проявленными джентльменами при
обнаружении этой недавно обнаруженной близости между королем и королевой
Наварра, когда вошел швейцар в сопровождении трех или четырех джентльменов и
объявил о прибытии герцога Алансонского.

Чтобы принести ему там Gillonne было только сказать ему, что король провел
ночь в комнату королевы.

Франсуа бросился так стремительно, что он чуть не расстроить тех, кто
предшествовали ему. Его первый взгляд был направлен на Генриха; следующий - на
Маргариту.

Генрих ответил вежливым поклоном; Маргарита придала своему лицу такое выражение,
что оно выражало предельную безмятежность.

Затем герцог обвел рассеянным, но пристальным взглядом всю комнату:
он увидел две подушки в изголовье кровати, расстройства
ее гобеленами покрытия, и царские шапки, брошенные на стул.

Он побледнел, но, быстро придя в себя, спросил:

"Мой царственный брат Генрих присоединится сегодня утром к королю в его игре
в теннис?"

"Его Величество, окажите мне честь выбрать меня в качестве своего партнера?" - спросила
Генри, "или это только немного внимания с твоей стороны, мой
шурин?"

"Его величество, конечно, этого не говорил", - ответил герцог, несколько смутившись.
"но разве вы обычно не играете с ним?"

Генри улыбнулся, столько и такие тяжелые события, произошедшие после него
последний раз играл с Королем, что он не пришел бы в изумление,
узнаю, что король сменил своих обычных товарищей по игре.

"Я пойду туда", - сказал Генрих с улыбкой.

"Пойдем", - крикнул герцог.

- Ты уезжаешь? - спросила Маргарита.

- Да, сестра!

- Ты очень спешишь?

- Очень спешишь.

"Могу я рискнуть задержать вас на несколько минут?"

Подобная просьба со стороны Маргариты была настолько необычной, что ее брат
смотрел на нее, пока она краснела.

"Что она собирается ему сказать?" - подумал Генрих, удивленный не меньше,
чем сам герцог.

Маргарита, словно угадав мысль мужа, повернулась к нему.
он сказал:

- Сир, - сказала она с очаровательной улыбкой, - вы можете вернуться к его величеству.
если вам так угодно, ради тайны, которую я собираюсь открыть моему
брат уже известен вам по той причине, что просьба, которую я
сделал вам вчера в отношении этой тайны, была практически отклонена
вашим величеством. Поэтому я не хотела бы, - продолжала Маргарита,-
вторично утомлять ваше величество, высказывая в вашем присутствии пожелание,
которое показалось мне неприятным.

"Что ты имеешь в виду?" - спросил Франсуа, глядя на них обоих с
изумление.

- Ага! - воскликнул Генри, вспыхнув от негодования. - Я знаю, что вы имеете в виду.
Мадам. По правде говоря, я сожалею, что не свободен. Но если я не смогу
предложить месье де ла Молю такое гостеприимство, которое было бы равносильно
заверению, я не могу сделать ничего меньшего, чем рекомендовать моему брату Д'Алансону
человек, к которому вы испытываете такой живой интерес. Возможно, - добавил он.
добавил, чтобы еще больше подчеркнуть слова, выделенные курсивом,
- возможно, мой брат найдет какой-нибудь способ, с помощью которого тебе будет позволено
удержать мсье де ла Моль здесь, рядом с вами, - это было бы лучше, чем что-либо другое.
не так ли, мадам?

"Ну же, ну же! - сказала себе Маргарита. - Эти двое вместе сделают то, чего
ни одна из них не сделала бы по отдельности".

И она открыла дверь чулана и пригласила раненого молодого человека выйти
сказав при этом Генри:

- Теперь ваше величество должны объяснить моему брату, почему мы интересуемся
Месье де ла Моль.

Генрих, попавший в ловушку, кратко рассказал о месье д'Алансоне, наполовину протестанте
ради оппозиции, поскольку он сам был отчасти протестантом
Католик из Пруденс, прибытие месье де ла Моля в Париж и
то, как молодой человек был тяжело ранен, когда приносил ему
письмо М. Д ближайший.

Когда герцог повернулся, Ла Моль вышел из туалета, и был
стоя перед ним.

Франсуа, при виде него, такого красивого, такого бледного и, следовательно,
вдвойне пленительного из-за своей привлекательности и своей бледности, почувствовал
в глубине его души зарождается новое чувство недоверия. Маргарита
удерживала его как из ревности, так и из гордости.

"Брат, - сказала Маргарита, - я ручаюсь, что этот молодой джентльмен
будет полезен тому, кто возьмет его на работу. Если вы примете его услуги
, он получит могущественного защитника, а вы - преданного
сервитор. В такие времена, как нынешние, брат", - продолжает она, "мы
не может быть слишком хорошо в окружении преданных друзей; особенно,"
она добавила, понизив голос так, чтобы услышал никто, кроме герцога,
"когда человек амбициозный, и имеет несчастье быть только третьей в
наследование престола".

Потом она положила палец на ее губы, в интимной Франсуа, что в
несмотря на возбуждение, она пока держится в секрете важной частью ее
идея.

"Возможно, - добавила она, - вы, может отличаться от Генри, рассматривая его не
знаменательно, что этот молодой человек должен остаться так сразу в
поблизости от моих апартаментов."

- Сестра, - с готовностью ответил Франсуа, - если это соответствует вашему желанию, месье.
де ла Моль через полчаса будет водворен в моих покоях, где я
подумайте, у него не может быть причин бояться какой-либо опасности. Позволь ему любить меня, и я
полюблю его".

Франсуа лгал, потому что в глубине души он уже
ненавидел Ла Моля.

"Ну, ну! Значит, я не ошиблась", - сказала себе Маргарита,
увидев хмурое лицо короля Наварры. "Ах, я вижу, что, чтобы привести вас
два, один должен вести за собой остальных".

После окончания ее мысли:

- Ну вот! "тогда у тебя все хорошо получается, Маргарита", - сказала бы Генриетта".

И действительно, полчаса спустя Ла Моль, выслушав торжественный катехизис от
Маргариты, поцеловал подол ее платья и с поразительной ловкостью в
раненый мужчина поднимался по лестнице, ведущей к дому герцога Алансонского.
четверти.

 * * * * *

Прошло два или три дня, в течение которых превосходное взаимопонимание
между Генри и его женой, казалось, становилось все более и более прочным
установилось.

Генри получил разрешение не делать публичного отказа от своего
религия; но он официально отрекся от нее в присутствии королевского
духовника и каждое утро слушал мессу, которую служили в
Лувре. Ночью он сделал вид, что идет в комнаты своей жены, вошел через
главную дверь, поговорил с ней несколько минут, а затем взял свой
вышел через маленькую потайную дверь и поднялся к мадам де Сов, которая
должным образом сообщила ему о визите королевы-матери, а также о
несомненной опасности, которая ему угрожала. Предупрежденный с обеих сторон, Генрих
удвоил бдительность в отношении королевы-матери и почувствовал все
недоверие к ней, потому что мало-помалу ее лицо начало разглаживаться, и
однажды утром Генри заметил дружелюбную улыбку на ее бескровных губах. Что
день у него наибольшие трудности, чтобы заставить себя съесть что-нибудь еще
чем яйца, приготовленные самостоятельно или пить ничего, кроме воды, которая
своими глазами видел, смоченной вверх от Сены.

Массовые убийства все еще продолжались, но, тем не менее, их количество уменьшалось
насилие. Массовая резня гугенотов была настолько массовой, что
их число значительно сократилось. Большая часть была мертва; многие умерли
бежали; некоторые остались в укрытии. Время от времени в том или ином районе поднимался громкий крик
это означало, что один из них был
обнаружен. Тогда исполнение было частных или общественных по состоянию
жертва была загнана в угол и смог сбежать. В таких
обстоятельства его обстановка большое развлечение для микрорайона, где
дело состоялось; Фили вместо того, чтобы успокаиваться по мере того, как их враги
были уничтожены, католики становились все более свирепыми; чем меньше
оставалось жертв, тем более кровожадными они казались в своих
преследование остальных.

Карл IX. получал большое удовольствие от охоты на гугенотов, и когда
он больше не мог продолжать охоту сам, он получал удовольствие от
шума других, охотящихся на них.

Однажды, вернувшись после игры в молл, которая наряду с теннисом и охотой
были его любимыми развлечениями, он отправился в апартаменты своей матери в приподнятом настроении
, сопровождаемый своей обычной свитой придворных.

- Мама, - сказал он, обнимая флорентийца, который, заметив его радость, уже пытался понять ее причину.
- Мама, хорошие новости! _Mort de tous
les diables!_ Вы знаете, что знаменитый труп адмирала, о котором
говорили, что он пропал, найден?

"Ага!" - воскликнула Кэтрин.

"О, небеса! ДА. Ты, как и я, подумала, мама, что собаки съели его свадебный обед.
но это было не так. Моему народу, моему дорогому народу, моему
хорошему народу пришла в голову умная идея и он повесил адмирала на
виселице Монфокона.

 "_Du haut en bas Gaspard on a j;t;,_
 _Et puis de bas en haut on l'a mont;_."[3]

"Хорошо!" - сказала Екатерина.

"Хорошо, добрая матушка", - ответил Карл IX. "У меня есть сильное желание
увидеть его снова, дорогой старик, теперь я знаю, что он действительно мертв. Это очень
хорошую погоду, и все вроде бы цветут в день. Воздух полон
жизнь и дух, и я чувствую себя лучше, чем когда-либо. Если хочешь,
мама, мы сядем верхом и поедем в Монфокон.

"Охотно, сын мой", - говорит Екатерина, "если бы я не записался на прием
которое я не могу отложить; а кроме того, посетить с человеком такого
значение, так как Адмирал, Мы должны пригласить весь двор. Это будет
повод для наблюдателей сделать любопытные наблюдения. Посмотрим, кто
придет, а кто останется в стороне ".

"Фейт, ты права, мама, мы отложим это до завтра; так
будет лучше, поэтому разошли свои приглашения, а я пошлю свои; или
лучше давай никого не будем приглашать. Мы только скажем, что уходим, и
тогда все будут свободны. Прощай, мама! Я собираюсь сыграть на
рожке".

"Ты истощишь себя, Шарль, как всегда говорит Амбруаз Паре"
и он прав. Это слишком тяжелое упражнение для тебя.

"Бах! бах! ба! - воскликнул Чарльз. - Хотел бы я быть уверен, что больше ничего не случится.
причина моей смерти. Тогда я должен похоронить здесь всех, включая
Гарри, который однажды унаследует трон всем нам, как предсказывает Нострадамус.

Кэтрин нахмурилась.

"Сын мой, - сказала она, - особенно не доверяй всему, что кажется
невозможным, а пока береги себя".

"Всего два или три выстрела, чтобы порадовать моих собак, бедняжек; они
до смерти устали от ничегонеделания. Я должен был выпустить их на волю против
гугенотов; это пошло бы им на пользу!"

И Карл IX. покинул комнату своей матери, направился в оружейную, достал оттуда
рожок и заиграл на нем с энергией, которая сделала бы честь любому
Сам Роланд. Было трудно понять, как такое слабое телосложение и
такие бледные губы могли произвести такой мощный взрыв.

Катарина, по правде говоря, кого-то ждала, как она и сказала своему сыну. А
момент после того, как он ушел от нее, один из ее женщин пришли и говорили с ней в
низкий голос. Королева улыбнулась, встала и, приветствуя людей, которые сформировали
ее свита, последовали за Посланником.

Флорентиец Рене, человек, которому накануне дня Святого Варфоломея
король Наварры оказал такой дипломатический прием, только что
вошел в ее молельню.

"Ах, вот ты, Рене", - сказала Екатерина: "я с нетерпением жду
вы."

Рене поклонился.

"Вы получили записку, которую я написал тебе вчера?"

"Я имел такую честь".

- Ты еще раз проверил, как я тебя просил, гороскоп, составленный
Руджиери и так хорошо совпадающий с пророчеством Нострадамуса,
в котором говорится, что все три моих сына будут править? За последние несколько дней
ситуация решительно изменилась, Рене, и мне пришло в голову, что
возможно, судьба стала менее угрожающей.

"Мадам, - ответил Рене, качая головой, - вашему величеству хорошо известно, что
дела не меняют судьбу; напротив, судьба управляет делами ".

"И все же ты снова попытался принести себя в жертву, не так ли?"

"Да, мадам", - ответил Рене; "ибо это мой долг повиноваться вам во всем
вещи".

"Ну ... а потом?"

"Все такой же, мадам".

- Что, черный ягненок издал свои три крика?

- Точно так же, как и раньше, мадам.

- Знак трех жестоких смертей в моей семье, - пробормотала Кэтрин.

"Увы!" - сказал Рене.

"Что тогда?"

"Затем, мадам, в его внутренностях было то странное смещение
печени, которое мы уже наблюдали в первых двух - она была неправильной
стороной вверх!"

- Смена династии! Все... все... все то же самое! - пробормотала Екатерина.;
- и все же мы должны бороться с этим, Рене, - добавила она.

Рене покачал головой.

"Я говорил вашему величеству, - сказал он, - что правит судьба".

"Это ваше мнение?" - спросила Екатерина.

"Да, мадам".

"Вы помните гороскоп Жанны д'Альбре?"

"Да, мадам".

"Повторите мне его, я совсем забыл".

- Да здравствует гонората, - сказал Рене. - Мориери реформируется, регина
усиливается.

- Полагаю, это означает, - сказала Кэтрин, - что ты будешь жить в почете...
бедняжке не хватало всего необходимого! Ты умрешь в страхе... И
мы смеялись над ней. _Thou будешь больше ты как
queen_-и она умерла, а спит в могиле, на которой мы еще даже не
выгравировано ее имя".

"Мадам, ваше величество неправильно переводит "vives honorata".
Королева Наваррская жила в почете; всю свою жизнь она пользовалась
любовью своих детей, уважением своих сторонников; уважением и любовью всех
тем более искренней, что она была бедна ".

"Да, - сказала Екатерина, - я дарую вам _vives honorata_, но _morieris
reformidata_: как вы это объясните?"

"Нет ничего проще: "Ты умрешь в страхе".

"Ну ... она умерла в страхе?"

"Настолько, что она бы не умерла, если бы ваше величество не боялись
ее. Тогда - "Как королева, ты будешь более великой"; или "Ты будешь
более великой, чем ты была как королева". Это в равной степени верно, мадам;
ибо в обмен на земную корону она, несомненно, как королева
и мученица, получит небесную корону; и, кроме того, кто знает, что будущее
может уготовить ее потомкам?"

Екатерина была чрезмерно суеверна; она была еще более встревожена
хладнокровием Рене, чем непоколебимостью предзнаменований, и поскольку в ее
на случай, если какая-нибудь неприятность была для нее шансом смело овладеть ситуацией, она
внезапно спросила его, без какого-либо перехода, кроме работы над
своими собственными мыслями:

"Какие-нибудь духи привозят из Италии?"

"Да, мадам".

"Пришлите мне полную коробку".

"Из каких?"

"Из последних, из тех".--

Катарина остановилась.

- Из тех, которые так любила королева Наваррская? - спросил Рене.

- Вот именно.

- Мне не нужно их готовить, потому что ваше величество теперь так же искусны в них, как и я.
Я рада".

"Вы так думаете?" - сказала Екатерина. "Они, безусловно, преуспевают".

"Ваше величество хотите еще что-нибудь сказать мне?" - спросила парфюмер.

- Ничего, - задумчиво ответила Кэтрин. - По крайней мере, я так думаю, только
если в жертвоприношениях будут какие-то изменения, дайте мне знать вовремя. Кстати,
давайте оставим ягнят и попробуем кур.

"Увы, мадам, боюсь, что, меняя жертву, мы не изменим
предзнаменования".

"Делай, как я тебе говорю".

Парфюмер поклонился и вышел из квартиры.

Катарина ненадолго задумалась, затем встала и, вернувшись в свою спальню
, где ее ожидали служанки, объявила о предстоящем завтра паломничестве в
Монфокон.

Известие об этой увеселительной вечеринке вызвало большое волнение во дворце
и великое смятение в городе: дамы приготовили свои самые элегантные туалеты
; джентльмены - свое лучшее оружие и скакунов; торговцы
закрыли свои лавки, и население убило нескольких отставших гугенотов,
чтобы составить компанию мертвому адмиралу.

Там был весь вечер невероятный гвалт, и в течение большей части
ночь.

Ла Моль провел ужасный день, и этот несчастный день следовал
трое или четверо, одинаково несчастны. Месье д'Алансон, чтобы угодить
его сестра поселила его в своих апартаментах, но не видела его
с тех пор. Он чувствовал себя бедным брошенным ребенком, лишенным
нежной заботы, успокаивающего внимания двух женщин, воспоминание об
одной из которых занимало его постоянно. Он услышал о ней от
хирурга Амбруаза Паре, которого она послала к нему, но то, что он услышал от
пятидесятилетнего мужчины, который не знал или притворялся, что не знает о
интерес, который Ла Моль испытывал ко всему, что касалось Маргариты, был
очень фрагментарным и недостаточным. Жийона, действительно, приходила однажды, по собственной воле,
следует понимать, что она справлялась о нем, и визит был с целью
он был подобен солнечному лучу, пробивающемуся в темницу, а Ла Моль оставался там.
ослепленный им, он ожидал второго визита, и все же прошло два дня.
а она так и не появилась.

Поэтому, как только выздоравливающий услышал об этом великолепном сборище
всего двора на следующий день, он послал просить месье
д'Алансона об одолжении сопровождать его.

Герцог даже не поинтересовался, в состоянии ли Ла Моль вынести эту
усталость, а просто ответил:

"Превосходно! Позвольте ему взять одну из моих лошадей".

Это было все, чего хотел Ла Моль. Мэтр Амбруаз Паре, как обычно, пришел переодеться
его раны, и Ла Моль объяснил его необходимость он был под
крепления на коне, и умолял его, чтобы положить на бинт с двойным
уход.

Две раны, та, что на груди, и та, что на плече, были
закрытые; та, что на плече, причиняла ему только боль. Оба были розово-красного цвета
, что говорило о том, что они находились на верном пути заживления. Ma;tre
Амбруаз Паре накрыл их клееного тафты, средство широко в
моду тогда, и пообещал Ла-Моль, что если он не перенапрягаться тоже
все будет идти хорошо.

Ла Моль был на пике радости. Если не считать некоторой слабости, вызванной
потерей крови и легким головокружением, вызванным той же причиной, он
чувствовал себя так хорошо, как только мог. Кроме того, несомненно, Маргарита будет на вечеринке.
он должен снова увидеть Маргариту. И когда он вспомнил, какую
пользу он получил от вида Жийоны, он не сомневался, что
ее госпожа окажет на него еще более сильное влияние.

Итак, Ла Моль потратил часть денег, полученных им при отъезде
от своей семьи, на покупку самого красивого белого атласа.
дуплетом и лучшие вышитая мантия, которая могла быть обставлена
модный портной. Тот же портной для него выхлопотали парочку
парфюмированный сапоги такие, как носили в то время. Весь наряд был
к нему привели утром только спустя полчаса, чем раз в
Ла Моль заказал его, так что он мало что неисправность найти.

Он быстро оделся, посмотрел в зеркало и обнаружил, что он был
соответствующим образом одет, уложен и надушен. Затем, двигаясь вверх и вниз
номер несколько раз, он заверил себя, что, хотя это причинило ему
некоторые острые муки, все счастье, которое он чувствовал в своем сердце
оказать эти физические неудобства ничто. Вишневого цвета
Мантия его собственного дизайна, покроенная несколько длиннее, чем ее носили тогда
оказалась ему очень к лицу.

Пока он был занят в Лувре, другая сцена, похожая на эту
, происходила в отеле де Гиз. Высокий господин с рыжими
волосами рассматривал перед зеркалом красноватое пятно, пересекавшее
его лицо, очень неприятного вида; он расчесывал и надушивал усы, и
пока он надушивал его, он продолжал размазывать по этому злополучному следу
который, несмотря на всю косметику, а затем в использовании, сохраняются в
появляясь в три раза слой белый и красный; но, поскольку приложение
недостаточно у него возникла идея: жаркого солнца, августовским солнцем, был
мигает своими лучами во двор, он направился туда, взял
в руке свою шляпу, и с носом в воздухе и, закрыв глаза,
он ходил вверх и вниз в течение десяти минут, полностью на пожирание
огонь, который упал с неба, как поток. По истечении этих десяти
минут, благодаря небывалой жаре солнца, лицо джентльмена
приобрела такой яркий цвет, что красная полоса теперь не более
гармонировала с остальными, чем раньше, но по сравнению с ними казалась
желтой.

Тем не менее, этот джентльмен, казалось, не сильно недовольны этим
радужный эффект, который он сделал все возможное, чтобы привести в соответствие с остальными
его лицо наносить слой киноварью над ним, после чего он
поставить на великолепном костюме, который портной принес в его комнату без
никаких команд от него. Одетый таким образом, надушенный и вооруженный с головы до ног
, он снова спустился во двор и начал похлопывать по большому
черный конь, чья красота могла бы стать непревзойденной но для небольшой разрез,
как и его собственные, сделанные Рейтера сабля в одной из последних гражданское
конфликты.

Но, зачарованный добрый конь, как он был с собой,
джентльмен, которого нет сомнений, что наши читатели имеют легко узнаваемый, он был на
задняя четверть часа, прежде чем любой из остальных и делает
двор отеля де Гиз, оглашая ржал в
зарядное устройство в сопровождении возгласов _mordi_, выраженной в каждом
разнообразие акцентом по тому, как он заставил коня подчиниться этом
авторитет. Через мгновение лошадь полностью подчинилась,
признав своим послушанием законный контроль своего хозяина
но победа не была одержана без шума, и это
шум, на который, возможно, как раз и рассчитывал наш джентльмен,
этот шум привлек к окну даму, которой наш усмиритель
лошадей почтительно поклонился и которая улыбнулась ему самым приятным образом
.

Пять минут спустя мадам де Невер вызван ее стюард.

"Сэр, - сказала она, - и месье Граф Аннибал де Coconnas было
обстановка соответствующую завтрак?"

"Да, мадам", - ответил стюард, "он съел сегодня утром получше
аппетит, чем обычно".

"Очень хорошо, сэр", - сказала герцогиня.

Затем, обращаясь к ней первый джентльмен в ожидании:

"Месье д''Arguzon, - сказала она, - давайте отправился в Лувр, и сохранить
в глаза, прошу, о месье Граф Аннибал де Coconnas, ибо он
раненый, и, следовательно, еще слаба, и я не хотел, чтобы весь мир
любая авария должна произойти с ним. Это рассмешило бы гугенотов,
потому что они обязаны ему злобой со времен благословенной ночи святого Варфоломея.

И мадам де Невер, вскочив на лошадь, радостно поехала в сторону
Лувра, где было назначено общее свидание.

Было два часа пополудни, когда вереница кавалеров, увешанных
золотом, драгоценностями и великолепными нарядами, появилась на улице Сен.
Денис, входящий за угол Кладбища невинных и
растягивающийся на солнце между двумя рядами мрачных домов.
выглядящий как огромная рептилия с пестрыми кольцами.




ГЛАВА XVI.

ТЕЛО МЕРТВОГО ВРАГА ВСЕГДА ПРИЯТНО ПАХНЕТ.


Однако ни одна блестящая компания не могла дать ни малейшего представления об этом зрелище.
Богатые и элегантные шелковые платья, завещанные как великолепная мода
Франсуа I. своим преемникам, еще не были переделаны в те
официальные и мрачные облачения, вошедшие в моду при Генрихе III.; так что
костюм Карла IX, менее богатый, но, возможно, более элегантный
, чем у предыдущих правителей, демонстрировал совершенную гармонию. В наше время
ни один подобный кортеж не может сравниться ни с каким эталоном, ибо, когда
мы желаем великолепия зрелища, мы ограничиваемся простой симметрией и
единообразием.

Пажи, эсквайры, джентльмены низкого звания, собаки и лошади, следующие за
на флангах и в тылу королевский кортеж образовал абсолютную армию
. За этой армией шло население, или, скорее, население было повсюду
.

Оно последовало за ним, выстроилось рядом и понеслось вперед; раздались крики
"Ноэль" и "Гаро", ибо в процессии было различимо множество
Кальвинисты вызывают улюлюканье, а население затаивает негодование.

В то утро Карл в присутствии Екатерины и герцога де Гиза
совершенно естественно заговорил перед Генрихом Наваррским о
собираюсь посетить виселицу Монфокона, или, скорее, адмиральскую
изуродованный труп, подвешенный к нему. Первым побуждением Генри
было отказаться от участия в этой экскурсии. Кэтрин предполагала, что он
примет. При первых же словах, которыми он выразил свое отвращение, она
обменялась взглядом и улыбкой с герцогом де Гизом. Генрих заметил
их обоих, понял, что они имели в виду, и, внезапно обретя свое
присутствие духа, сказал:

"Но почему мне не поехать? Я католик и связан своей новой
религией".

Затем, обращаясь к королю:

"Ваше Величество может рассчитывать на мою компанию, - сказал он, - и я буду всегда
рад сопровождать вас, где бы вы ни идти".

И он бросил широкий взгляд вокруг, чтобы увидеть, чьи брови могут быть
хмурится.

Возможно, из всего этого кортежа, человек, на которого смотрели с наибольшим любопытством
, был этот сын без матери, этот король без короля, который
Гугенот, ставший католиком. Его долгая и отмечены лица, его несколько
пошлый рисунок, его знакомстве с его подчиненными, которые он пронес с
степень почти унизительным для короля,--знакомство приобретенные
привычки горца юности, и который он сохранил до конца своих
смерть,--отметил его на зрителей, некоторые из которых плакали:

- На мессу, Гарри, на мессу!

На что Генри ответил:

"Я присутствовал на нем вчера, сегодня и приду завтра снова.
_Вентре сен-гри!_ конечно, этого достаточно".

Маргарита была на коне-так чудесно, так свежо, так элегантно, что
восхищение сделал очередной концерт, вокруг нее, хотя она должна быть
признался, что несколько ноты его были адресованы ее спутница,
Герцогиня де Невер, который только что присоединился к ней на белом коне так горжусь
его бремя, которое он держал мотая головой.

"Ну, герцогиня!" - сказала королева Наваррская. "Что у вас нового?"

"Ну, мадам, - громко ответила герцогиня, - "я ничего не знаю".

Затем, понизив голос:

- А что стало с гугенотом?

- Я нашла для него почти безопасное убежище, - ответила Маргарита. "А этот
наемный убийца, что вы с ним сделали?"

"Он захотел принять участие в празднестве, и поэтому мы посадили его на
Боевой конь месье де Невера, существо величиной со слона. Он
устрашающий кавалерист. Я позволил ему присутствовать на сегодняшней церемонии, поскольку
Я чувствовал, что ваш гугенот будет достаточно благоразумен, чтобы не выходить из своей комнаты
и что можно не опасаться их встречи.

- О боже! - ответила Маргарита, улыбаясь. - Если бы он был здесь, а он здесь
не здесь, я не думаю, что произойдет столкновение. Мой гугенот
удивительно красив, но не более того - голубь, а не ястреб; он воркует,
но не кусается. В конце концов, - добавила она с жестом, который невозможно
описать, и слегка пожала плечами, - в конце концов, возможно, наш
Король считал его гугенотом, в то время как он всего лишь брамин, и его религия
запрещает ему проливать кровь".

"Но где, скажите на милость, герцог Алансонский?" - спросила Генриетта. "Я не вижу его".
"Он присоединится к нам позже; сегодня утром у него были проблемы со зрением, и он был очень расстроен." "Я не вижу его".

"Он присоединится к нам позже".
склонен не приезжать, но поскольку известно, что из-за того, что он придерживается
иного мнения, чем Карл и его брат Генрих, он склоняется к
гугенотам, он убедился, что король может нанести плохой удар
объяснили его отсутствие, и он передумал. Вон, смотрите!
люди смотрят и кричат вон там; должно быть, он идет мимо.
"Ворота Монмартра".

"Вы правы; это он; я узнаю его. Как элегантно он выглядит в день"
сказала Генриетта. "Некоторое время он предпринял конкретные боли со своей
внешний вид: он должен быть влюблен. Видишь, как хорошо быть принцем
кровь, он скачет по всем подряд, они все ложатся на одну сторону ".

"Да, - сказала Маргарита, смеясь, - он проедет по нам. Ради всего Святого,
герцогиня, отведите своих слуг в сторону, потому что один из них
будет убит, если не уступит дорогу.

- Это мой герой! - воскликнула герцогиня. - Смотрите, только смотрите!

Coconnas покинул свое место, чтобы подойти к герцогине де Невер, а просто
как его лошадь переходила вид наружной бульвар, который отделяет
на улице Фобур-Сен-Дени, кавалер герцога
Алансонского по комнате, тщетно пытаясь обуздать свой возбужденный конь, штриховая
полный вперед против Коконнаса. Коконнас, потрясенный столкновением, пошатнулся на своем
колоссальном коне, его шляпа чуть не свалилась; он надел ее поплотнее и
яростно обернулся.

- Боже мой! - тихо сказала Маргарита своей подруге. - Месье де
ла Моль!

- Этот красивый, бледный молодой человек? воскликнула герцогиня, не в
подавить ее первое впечатление.

"Да, да, тот самый, который чуть не расстроил ваши Пьемонта."

"О," сказала Алиса, "случится что-то ужасное! они смотрят на
друг с другом-вспомнить друг друга!"

Coconnas действительно признали Ла-Моль, и в его неожиданности уронил его
уздечка, ибо он считал, что убил своего старого товарища или, по крайней мере, на некоторое время вывел
его из строя. Ла Моль также узнал
Коконнас, и он почувствовал, как огонь подступает к его лицу. Несколько секунд,
которых было достаточно для выражения всех чувств, которые питали эти двое мужчин
, они смотрели друг на друга так, что обе женщины
вздрогнули.

После чего Ла Моль, оглядевшись и, несомненно, увидев, что
место для объяснения выбрано неудачно, пришпорил коня и
присоединился к герцогу Алансонскому. Коконнас на мгновение замер,
подкручивал усы до тех пор, пока острие почти не вошло ему в глаз; затем
увидев, что Ла Моль умчался, не сказав ни слова, он сделал то же самое.

- Ах, ха! - сказала Маргарита с болью и презрением. - Значит, я не ошиблась.
это действительно слишком. - и она закусила губы до крови.
выступила кровь.

"Он очень красив", - добавила герцогиня де Невер с сочувствием.

Как раз в этот момент герцог Алансонский занял свое место позади короля
и королевы-матери, так что его свита, следуя за ним, была вынуждена
предстать перед Маргаритой и герцогиней де Невер. Ла Моль, как он
скакали до двух принцесс, приподнял шляпу, поклонился королеве, и,
склонившись к шее коня, оставался, пока Ее Величество должна
честь его взглядом.

Но Маргарита презрительно отвернула голову в сторону.

Ла Моль, без сомнения, постигли презрительного выражения
особенности королевы, и из бледного он стал мертвенно бледным, и что он не может
падения с лошади был вынужден держаться за гриву.

"Ой, ой!" - сказала Генриетта королеве; "посмотри, жестоких, что вы!--он
упаду в обморок".

- Хорошо, - сказала королева с жестокой улыбкой. - Это единственное, что мы можем сделать.
нужда. Где ваши соли?

Мадам де Невер ошиблась. Ла Моль с усилием взял себя в руки
и, выпрямившись на коне, занял свое место в свите герцога
Алансонского.

Тем временем они продолжали свой путь и, наконец, увидели мрачные очертания
виселицы, воздвигнутой и впервые использованной Ангерраном де Мариньи. Никогда
прежде она не была так украшена.

Помощников и охранников вышел вперед и сделал широкий круг вокруг
корпуса. Когда они приблизились, вороны сидели на виселице улетел
с croakings отчаяния.

Виселица , воздвигнутая в Монфоконе , обычно предлагала за своими столбами
приют для собак, которые там собрались, привлеченные частой добычей, и
для философского бандитов, которые пришли, чтобы размышлять о печальных шансы
удачи.

В тот день на Монфокон было, видимо, ни собак, ни бандитов.
Билетеры и охранники распугали собак вместе с воронами,
а бандиты смешались с толпой, чтобы составить некоторое представление о
удачные попадания, которые являются более веселыми перипетиями их профессии.

Процессия двинулась вперед; первыми прибыли король и Екатерина, затем
прибыли герцог Анжуйский, герцог Алансонский, король Наварры, месье де
Гиз и их последователи, затем мадам Маргарита, герцогиня де
Невер и все женщины, составлявшие так называемый королевский
летучий эскадрон; затем пажи, оруженосцы, слуги и простой люд - всего
десять тысяч человек.

С главной виселицы свисала бесформенная масса, черный труп, испачканный
свернувшейся кровью и грязью, побелевший от слоев пыли. Туша
была без головы, и ее подвешивали за ноги, и народ, изобретательный
как это всегда бывает, заменил голову пучком соломы, к которому
была нацеплена маска; и во рту у этой маски какой-то остряк, знающий толк в
адмиральская привычка включала в себя зубочистку.

Одновременно ужасает и в единственном числе было зрелище всех этих элегантных
лорды и статным дамам, словно процессия кисти Гойи, езда
в разгар этих почерневших каркасов и виселицы, с их
длинный худой руки.

Чем шумнее было ликование зрителей, тем разительнее оно было
контрастировало с меланхолическим молчанием и холодной бесчувственностью тех,
трупы - объекты насмешек, которые заставляли содрогаться даже шутов.

Многие едва могли вынести это ужасное зрелище, и судя по его бледности
в центре собранных гугенотов можно было бы выделить Генриха,
который, какой бы великой ни была его способность к самообладанию и степень
притворства, дарованная ему Небесами, больше не мог этого выносить.

В качестве оправдания он сослался на сильное зловоние, исходившее от всех этих
человеческих останков, и, подойдя к Чарльзу, который вместе с Кэтрин остановился перед
мертвым телом адмирала, он сказал:

"Сир, Ваше Величество не находите, что эта бедная тушка пахнет так
сильная, что невозможно остаться рядом с ним дольше?"

"Ты так считаешь, Гарри?" - спросил король, его глаза сверкнули от
свирепой радости.

"Да, сир".

"Ну, тогда я не разделяю вашего мнения; труп мертвого врага всегда
приятно пахнет".

"Вера, Государь", - сказал Таване, "поскольку Ваше Величество знали, что мы были
хотела сделать маленькую позвонить на Адмирала, тебе надо пригласить
Пьер Ронсар, твой учитель поэзии; он бы импровизировал
эпитафию старому Гаспару.

"В нем нет необходимости для этого", - сказал Карл IX после минутного раздумья.
подумав:

 _"Ci-g;t,--mais c'est mal entendu,_
 _Pour lui le mot est trop honn;te,--_
 _Ici l'amiral est pendu_
 _Par les pieds, ; faute de t;te."_[4]

- Браво! Браво!" - воскликнул католик Господа в унисон, в то время как
собираются гугеноты хмурился и молчал, и Генри, как он был
разговаривая с Маргерит и мадам де Невер, сделал вид, что не
слышал.

"Ну, ну, сэр!" - сказала Екатерина, который, несмотря на духи с
которой она была покрыта, начали делать плохо от запаха. "Однако,
приятную компанию может быть, это должно быть оставлено в прошлом; поэтому давайте говорить
хорошо-по словам адмирала, и вернуться в Париж".

Она иронично кивнула, как прощаются с другом, и, взяв
голова колонны повернулась к дороге, в то время как кортеж дефилировал
перед трупом Колиньи.

Солнце опускалось за горизонт.

Толпа после их величества с тем, чтобы наслаждаться очень
конец всем великолепием шествия и детали
зрелище; воры следовали населения, так что через десять минут
после отъезда короля не было ни одного человека про адмирала
изуродованная туша, на которой теперь подул первый ветерок вечером.

Когда мы говорим "никто", мы ошибаемся. Джентльмен верхом на черном коне, и
который, несомненно, не мог спокойно созерцать черный изуродованный
сундук, когда его почтили присутствием принцев, остался
позади и рассматривал во всех подробностях засовы, камень
столбы, цепи и, собственно, виселица, которая, без сомнения, представлялась ему
(но недавно приехавшим в Париж и не знающим о совершенстве, до которого
все можно довести в столице) образцом всего того, что человек
мог изобрести в своем роде ужасное уродство.

Вряд ли нам нужно сообщать нашим друзьям, что этим человеком был месье Аннибал де
Коконнас.

Опытный глаз женщины тщетно искал его в кавалькаде и
искал в рядах, не будучи в состоянии найти его.

Месье де Коконнас, как мы уже говорили, стоял в экстазе
созерцая работу Ангеррана де Мариньи.

Но эта женщина была не единственным человеком, который пытался найти месье
де Коконнас. Другой джентльмен, примечательный своим белым атласным камзолом
и галантным пером, посмотрев вперед и по сторонам,
догадался оглянуться и увидел высокую фигуру Коконнаса и
силуэт его гигантского коня резко выделялся на фоне неба
покрасневший от последних лучей заходящего солнца.

Затем джентльмен в белом атласном камзоле оказался от дороги
принято большинством общества, ударил в узкую тропинку, и
описывая кривую повернул и поехал назад к виселице.

Почти в то же время дама, в которой мы узнали герцогиню
де Невер, так же как мы узнали высокого джентльмена на вороном коне
как Коконнаса, подъехала рядом с Маргаритой и сказала ей:

- Мы оба ошибались, Маргарита, потому что пьемонтец остался
позади, а месье де ла Моль вернулся, чтобы встретиться с ним.

"На небесах!" - воскликнула Маргарита, смеясь: "тогда что-то будет
бывает. Вера, признаюсь, мне не хотелось бы пересмотреть свое мнение
про него".

Затем Маргарита повернула лошадь и стала свидетельницей маневра, который мы
описали как выполнение Ла Молем.

Двух принцесс покинул процессию; возможность наиболее
благоприятно: они проходили мимо живые изгороди тропинке, которая вела вверх по
Хилл, и при этом принят в течение тридцати ярдах от виселицы. Мадам
де Невер шепнула что-то на ухо своему капитану, Маргарита поманила его к себе.
Жийон и все четверо свернули на эту поперечную тропинку и спрятались
за кустарником, ближайшим к тому месту, где должна была произойти сцена, свидетелями которой они
, очевидно, ожидали стать. Это было примерно в тридцати
ярдах, как мы уже говорили, от того места, где Коконнас в состоянии
экстаза жестикулировал перед адмиралом.

Маргарита спешилась, мадам де Невер и Жийон сделали то же самое;
затем капитан слез и взял под уздцы четырех лошадей. Густой
зеленый цвет придал трем женщинам вид кресла, на котором часто сидят принцессы.
зря. На поляне перед ними был настолько открытым, что они не хотели пропустить
малейшая деталь.

Ла Моль сделал свою цепь. Он медленно подъехал и занял свое место
позади Коконнаса; затем, протянув руку, похлопал его по
плечу.

Пьемонтец обернулся.

"О! - воскликнул он, - так это был не сон! Вы все еще живы!"

"Да, сударь, - ответил Ла Моль, - "Да, я все еще жив. Это не твоя вина
но я все еще жив.

- Клянусь Небом! Я снова узнаю тебя достаточно хорошо, - ответил Коконнас, - несмотря на
твое бледное лицо. Ты была еще краснее, когда мы виделись в последний раз!

"И я, - сказал Ла Моль, - я тоже узнаю вас, несмотря на эту желтую полосу
у вас на лице. Вы были бледнее, чем тогда, когда я делал эту отметину
для вас!"

Coconnas закусил губу, но, очевидно, решен на продолжение
разговор в таком тоне иронии, сказал он :

"Любопытно, не так ли, месье де ла Моль, в частности для
Гугенот, чтобы иметь возможность смотреть на адмирала, подвешенного к этому железному
крюку? И все же они говорят, что есть люди, достаточно экстравагантные, чтобы обвинять нас
в убийстве даже маленьких гугенотов, молокососов ".

- Граф, - сказал Ла Моль, кланяясь, - я больше не гугенот.
счастье быть католиком!

- Ба! - воскликнул Коконнас, разражаясь громким смехом. - Так вы, значит,
новообращенный, сэр? О, это было умно с вашей стороны!

"Сударь, - ответил Ла Моль с той же серьезностью и той же
вежливостью, - я дал обет обратиться в христианство, если избежу
резни".

"Граф, - сказал пьемонтец, - это был очень благоразумный обет, и я прошу вас
поздравить вас. Может быть, вы дали еще какой-нибудь обет?"

"Да, я сделал вторую", - ответил Ла Моль, похлопывая своего коня со всей
прохлада.

"И что бы это могло быть?" - поинтересовался Coconnas.

- Чтобы повесить тебя вон там, на том маленьком гвозде, который, кажется, ждет тебя.
под месье де Колиньи.

"Что, в том виде, в каком я сейчас? - спросил Коконнас. - Живой и веселый?"

- Нет, сэр, после того, как я проткну вас своим мечом!

Коконнас побагровел, и в его глазах метнулось пламя.

"Вы имеете в виду, - сказал он шутливым тоном, - к этому гвоздю?"

"Да, - ответил Ла Моль, - к этому гвоздю".

"Ты недостаточно высок для этого, мой маленький сэр!"

"Тогда я сяду на твоего коня, мой великий человекоубийца", - ответил Ла Моль.
- Ах, вы полагаете, мой дорогой месье Аннибал де Коконнас, что можно
безнаказанно убивать людей под верным и благородным предлогом:
вероятность сто к одному, конечно! Но наступает день, когда мужчина находит своего
мужчину; и я верю, что этот день настал сейчас. Мне бы очень хотелось
пустить пулю в твою уродливую башку; но, ба! Я могу скучать по тебе, потому что моя
рука все еще дрожит от предательских ран, которые ты мне нанес
.

- Моя уродливая голова! - крикнул Коконнас, соскакивая с коня.
- Вниз ... вниз с коня, господин граф, и обнажайте!

И он обнажил шпагу.

- Кажется, ваш гугенот назвал месье де Коконнаса "уродливой головой".
- прошептала герцогиня Неверская. - Вам не кажется, что он плохо выглядит?

- Он очарователен, - сказала Маргарита, смеясь, - и я вынуждена
признать, что гнев делает господина де Ла Моля несправедливым, но тише! давайте
посмотрим!

Фактически, Ла Моль слез с лошади с такой же неторопливостью,
какую продемонстрировал Коконнас в отношении поспешности; он снял свою
надел вишневый плащ, неторопливо расстелил его на земле, обнажил меч,
и приготовился к бою.

- Эй! - воскликнул он, протягивая руку.

- Уф! - пробормотал Коконнас, шевеля рукой. - За обоих, как получится
вспомнил, был ранен в плечо и больно, когда они
сделал резкое движение.

Взрыв хохота, плохо подавленные, вышли из кустами.
Принцессы не могли сдержаться при виде двух своих чемпионов
, потирающих свои омофоры и корчащих рожицы.

Этот взрыв веселья достиг ушей двух джентльменов, которые
не знали, что у них есть свидетели; обернувшись, они увидели своих
дам.

Ла Моль снова насторожился, твердый, как автомат, и Коконнас скрестил
свой клинок с выразительным "Клянусь небом!"

"Ah ;a! теперь они будут убивать друг друга в шутку, если мы не
мешает. Там было достаточно. Hol;, господа!--hol;!" - воскликнул
Маргарита.

"Оставь их в покое! оставь их в покое!" - сказала Генриетта, которая, увидев Коконнаса за работой
, в глубине души надеялась, что ему так же легко дастся победа над Лос-Анджелесом.
Такая же родинка была у него над сыном Меркандона и двумя племянниками.

"О, они действительно такие красивые!" - воскликнула Маргарита. "Смотрите, они
кажется, дышат огнем!"

Действительно, бой, начавшийся с сарказмов и взаимных оскорблений, перешел в наступление.
как только чемпионы скрестили свои мечи, воцарилась тишина. Каждый
доверял свою силу, и каждый, на каждом быстрый пас, был
вынуждены сдерживать выражение боли, вызванное его собственной
РАН. Тем не менее, с глазами и горят, рот полуоткрыт, и
стиснув зубы, Ла Моль расширенный с короткими и твердыми шагами к своей
противник, который, увидев в нем самый искусный фехтовальщик, отступил на шаг
за шагом. Оба они, таким образом, достиг края рва на другой стороне
из которых были зрители; тут, как будто его отступление было только
простая хитрость, чтобы приблизиться к своей даме, Coconnas занял свою позицию,
и когда Ла Моль немного отвел руку в сторону, он сделал выпад с
быстротой молнии, и мгновенно белый атласный камзол Ла Моля
покрылся пятном крови, которое становилось все больше.

- Мужайтесь! - воскликнула герцогиня Неверская.

- Ах, бедный Ла Моль! - воскликнула Маргарита с горечью.

Услышав этот крик, Ла Моль бросил на королеву один из тех взглядов, которые
проникают в сердце глубже, чем острие шпаги, и, воспользовавшись
ложной демонстрацией, яростно ударил своего противника.

На этот раз обе женщины произнесли два вопли, которые, казалось, как никто. В
пункт Ла Моль Рапира появилась, весь покрытый кровью, за
Coconnas вернулся.

Еще ни один не пал. Оба остались прямостоячие, глядя друг на друга с открытыми
рот, и чувствуя, что при малейшем движении они должны потерять их
баланс. Наконец пьемонтец, раненный более опасно, чем его противник
, чувствуя, что вместе с кровью его покидает рассудок, упал на
Ла Моль, ухватившись за него одной рукой, а другой старался он
чтобы обнажи его кинжалу.

Ла Моль, разбуженный все свои силы, поднял руку и разжал
рукоятью меча по лбу Коконнаса. Коконнас, оглушенный
ударом, упал, но в падении увлек за собой своего противника, и оба
скатились в канаву.

Затем Маргарита и герцогиня де Невер, видя, что умирает, так как они
были, они по-прежнему пытаются уничтожить друг друга, поспешили
их, вслед за капитаном гвардии; но прежде чем они смогли
добраться до них руки боевикам unloosened, с закрытыми глазами, и
отпуская их рук своего оружия они застыли в то, что казалось
как их окончательной агонии. Вокруг них пузырилась широкая струя крови.

- О, храбрый, отважный Ла Моль! - воскликнула Маргарита, не в силах больше сдерживать свое восхищение.
- Ах! Тысячу раз простите меня за то, что я на мгновение усомнилась в вашем мужестве. - О, храбрый, храбрый Ла Моль! - воскликнула Маргарита.
- Ах!

И глаза ее наполнились слезами.

- Увы! увы! - пробормотала герцогиня. - Доблестный Аннибал. Вы когда-нибудь видели
двух таких бесстрашных львов, мадам?

И она громко зарыдала.

- Боже мой! какие ужасные удары, - сказал капитан, пытаясь остановить
потоки крови. "Hol;! вы, там, идите сюда как можно быстрее
- сюда, я говорю"--

Он обратился к мужчине, который сидел на чем-то вроде телеги, выкрашенной в красный цвет,
появилась в вечернем тумане поют эту старую песню, которая, без сомнения,
предложил ему чудом кладбище Невинных:

 "_Bel aubespin fleurissant_
 _Verdissant,_
 _Le long de ce beau rivage,_
 _Tu es v;tu, jusqu'au bas_
 _Des longs bras_
 _D'une lambrusche sauvage._

 "_Le chantre rossignolet,_
 _нувелет,_
 _Courtisant sa bien-aim;e_
 _Pour ses amours all;ger_
 _Vient logerv
 _Tous les ans sous ta ram;e._

 - Или, визави, джентиль обеспин_
 _Vis sans fin;_
 _Vis, sans que jamais tonnerre,_
 _Ou la cogn;e, ou les vents_
 _Ou le temps_
 _Te puissent ruer par._"...[5]

"Hol;! эй! - крикнул капитан во второй раз. - Приходите, когда вас позовут.
Разве вы не видите, что этим джентльменам нужна помощь?!" - крикнул капитан. Разве вы не видите, что этим джентльменам нужна помощь?

Возница, чья отталкивающая внешность и грубое лицо составляли странный
контраст с нежной лесной песней, которую мы только что процитировали, остановил свою
лошадь, вышел и, склонившись над двумя телами, сказал:

"Эти страшные раны, конечно, но я сделал хуже в моем
время".

"Кто ты, скажи на милость?" - спросила Маргарита, испытывая, несмотря на
она сама испытывала какой-то смутный ужас, который не могла преодолеть.

- Мадам, - ответил мужчина, кланяясь до земли, - я мэтр.
Ла Кабош, палач в provostry Парижа, и я пришел, чтобы повесить
на виселице некоторые товарищи господин адмирал".

"Ну! а я королева Наваррская," - ответила Маргарита; "отдать свой
трупов там, распространения в вашей корзине корпусов наших лошадей, и
принести мягко эти два джентльмена за нами в Лувр".




ГЛАВА XVII.

MA;TRE AMBROISE PAR;'S CONFR;RE.


Тележка , в которую уложили Коконнаса и Ла Моля , тронулась обратно к
Париж, следуя в тени за группой экскурсоводов. Машина остановилась у
Лувра, и водитель был щедро вознагражден. Раненых отнесли
в покои герцога Алансонского, и послали за мэтром Амбруазом Паре.

Когда он прибыл, ни один из двух мужчин не приходил в сознание.

Ла Моль пострадал меньше всех. Меч поразил его ниже
правая подмышка, но не задел жизненно важных частей тела. Коконнасу прострелили легкие
и воздух, вырвавшийся из его раны, заставил колебаться
пламя свечи.

Амбруаз Паре не отвечал за Коконнаса.

Мадам де Невер была в отчаянии. Полагаясь на силу,
мужество и сноровку Коконнаса, она предотвратила вмешательство Маргариты в
дуэль. Она бы Coconnas доставили в Отель де Гиз и
с радостью возложил на него второй раз заботу, которой ей уже
щедро на его комфорт, но ее муж был скорее прибыть из Рима
в любой момент и найти неисправность с появлением странного человека в
отечественного истеблишмента.

Чтобы скрыть причину ран, Маргарита приказала двум молодым людям
привести их в комнаты ее брата, где один из них, несомненно, был убит.
уже было установлено, что это были два джентльмена, которых
сбросили с лошадей во время экскурсии, но правда была
разглашена капитаном, который, будучи свидетелем дуэли, не мог помочь
выразил свое восхищение, и вскоре при дворе стало известно, что два новых
_raffin;s_[6] внезапно прославились. Под присмотром одного и того же хирурга,
который разделил свое внимание между ними, двое раненых прошли
разные фазы выздоровления, обусловленные большей
или меньшей тяжестью их ранений. Ла Моль, который был менее тяжело ранен
из двух, был первым, чтобы восстановить сознание. Страшная лихорадка
завладевшие Coconnas и его возвращение к жизни присутствовали все
симптомы самый ужасный бред.

Хотя Ла Моль был заперт в одной комнате с Coconnas, он не имел,
когда он пришел в себя, увидел своего товарища, или если он увидел его, он
предал никаких признаков того, что он видел его. Коконнас, напротив, как только
открыл глаза, устремил их на Ла Моля с выражением, которое
доказывало, что потерянная кровь не смягчила страстей его
пламенного темперамента.

Коконнас подумал, что это сон, и что в этом сне он видел
врага, которого, как ему казалось, он убил дважды, только сон был чрезмерно
продолжительным. После того, как он увидел Ла Моля, лежащего, как и он сам, на кушетке,
и его раны, перевязанные хирургом, он увидел, как тот приподнялся в постели, в то время как
сам он все еще был прикован к своей постели из-за лихорадки, слабости и
боли; он видел, как тот встал с постели, затем пошел, сначала опираясь на
рука хирурга, затем на трости и, наконец, без посторонней помощи.

Коконнас, все еще находясь в бреду, рассматривал эти различные стадии своего
выздоровление компаньона с глазами, иногда тусклыми, у других блуждающими, но
всегда угрожающими.

Все это представляло для огненного духа пьемонтца пугающую смесь
фантастического и реального. Для его Ла Моль был мертв, совершенно мертв,
побывав на самом деле убил дважды, и не просто раз, и все же он
признание призрак этот же Ла Моль лежал в постели, как своей собственной; потом,
как мы уже сказали, он увидел этот призрак вставать, ходить вокруг, и, ужасно
относятся, приходят к его постели. Этот дух, которого Coconnas хотелось бы
чтобы избежать, даже если бы она была в глубинах ада, пришел прямо к нему
и остановился возле его подушки, стоя там и глядя на него;
в его чертах было выражение мягкости и сострадания, которое Коконнас
принял за выражение адской насмешки.

В его разуме, возможно, более уязвленном, чем его тело, зародилась
ненасытная жажда мести. Он был всецело занят одной мыслью:
раздобыть какое-нибудь оружие и пронзить этим оружием тело или
призрак Ла Моля, который так жестоко преследовал его. Его одежда,
испачканная кровью, была оставлена на стуле у кровати, но
впоследствии снята, поскольку было сочтено неосторожным оставлять ее в его
зрение; но его кинжал все еще оставался на стуле, потому что он был воображаемым.
пройдет некоторое время, прежде чем он захочет им воспользоваться.

Коконнас увидел кинжал; три ночи, пока Ла Моль спал, он
пытался дотянуться до него; три ночи силы покидали его, и он
потерял сознание. Наконец, на четвертый день, он судорожно вцепился в нее,
и стонал от боли усилий, спрятал оружие под него
подушка.

На следующий день он увидел то, что никогда не считалось возможным. Призрак Ла Моля
, который, казалось, с каждым днем набирал силу, в то время как он, занятый
ужасный сон, продолжавший терять его в вечном плетении плана
который должен был избавить его от него, - призрак Ла Моля, становящийся все больше и больше
энергичный, задумчиво прошелся взад и вперед по комнате три или четыре раза,
затем, надев мантию, пристегнул шпагу и облачился в
надел широкополую фетровую шляпу, открыл дверь и вышел.

Coconnas вздохнул с облегчением. Он думал, что он был освобожден от своего фантома.
За два-три часа его кровь нему более спокойно и хладнокровно в
его венам, чем это было сделано после дуэли. Отсутствие Ла Моля на один день
это привело бы Коконнаса в чувство; недельное отсутствие
возможно, вылечило бы его; к сожалению, Ла Моль вернулся через
два часа.

Это повторное появление Ла Моля было для Коконнаса как удар кинжалом; и
хотя Ла Моль вернулся не один, Коконнас не бросил ни единого
взгляда на своего спутника.

И все же на его спутницу стоило посмотреть.

Это был мужчина лет сорока, невысокий, коренастый и энергичный, с черными волосами
доходившими до бровей, и черной бородой, которая, вопреки
мода того времени густо прикрывала подбородок; но он казался тем, кто
мало заботился о моде.

Он носил в кожаной куртке, покрытой бурыми пятнами; красные шланг и
леггинсы, толстые обувь идет на щиколотке, шапку такого же цвета, как
его чулки, и пояс, который висел большой нож в кожаном
сноп, завершил наряд.

Этот необычный персонаж, чье присутствие в Лувре казалось таким
необычным, бросил свою коричневую мантию на стул и бесцеремонно
подошел к Коконнасу, глаза которого, словно зачарованные, были прикованы к
Ла Моль, стоявший поодаль. Он посмотрел на больного и,
покачав головой, сказал Ла Молю:

"Вы ждали довольно поздно, мой дорогой джентльмен".

"Я не мог выйти раньше", - сказал Ла Моль.

"Эх! Боже мой! вам следовало послать за мной".

"Кого бы я послать?"

"Правда, я забыл, где мы находимся. Я рассказала этим дамам, но они
не слушай меня. Если бы вы следовали моим предписаниям, а не этим,
этого осла Амбруаза Паре, вы бы к этому времени были в состоянии
отправиться на поиски приключений вместе или обменяться другим
удар мечом, если бы это доставило вам удовольствие; но мы еще посмотрим. Нет
вашего друга прислушаться к голосу разума?"

"Вряд ли".

"Высунь язык, мой дорогой джентльмен".

Коконнас показал Ла Молю язык, скорчив такую отвратительную гримасу
что практикующий врач во второй раз покачал головой.

"Ого! - бормотал он, - сокращение мышц. Там нет времени, чтобы быть
потерял. Сегодня вечером я пришлю тебе готовое зелье; ты должен
заставить его принять его три раза: один раз в полночь, один раз в час дня и
один раз в два.

"Очень хорошо".

"Но кто заставит его принять это?"

"Я возьму".

"Ты?"

"Да".

"Ты даешь мне слово?"

"Клянусь честью".

"А если какой - нибудь врач попытается извлечь малейшую часть
проанализировать его и выяснить, из каких ингредиентов оно состоит"--

"Я выложу все до последней капли".

"Это тоже клянусь вашей честью?"

"Я клянусь в этом!"

"Через кого мне послать тебе это зелье?"

"Через кого пожелаешь".

"Но через моего посыльного"--

"Ну и что?"

"Как он доберется до тебя?"

"Это легко устроить. Он скажет, что пришел от мсье Рене,
парфюмера.

- Того флорентийца, который живет на мосту Сен-Мишель?

- Совершенно верно. Ему разрешено входить в Лувр в любое время дня и ночи.

Мужчина улыбнулся.

"Фактически, - сказал он, - королева-мать, по крайней мере, многим обязана ему. Это
тогда понятно; он придет от мэтра Рене, парфюмера. Я могу
, конечно, на этот раз воспользоваться его именем: он достаточно часто практиковал мою
профессию, даже не получив диплома."

"Тогда, - сказал Ла Моль, - я могу положиться на вас".

"Можете".

"А что насчет оплаты?"

"Ой, мы организуем о том, что с самого джентльмена, когда он
ну опять".

"Может быть вполне спокоен, ибо я уверен, что он будет платить вам
щедро".

"Я верю тебе. И все же", - добавил он со странной улыбкой: "как люди
с кем я должен сделать, это не быть благодарным, я не должен быть
удивлюсь, если, когда он на ногах, он снова стоит забывать или, по крайней мере
не думаю, чтобы дать мне одну-единственную мысль".

"Хорошо, - сказал Ла Моль, тоже улыбаясь, - в таком случае мне придется
освежить его память".

"Очень хорошо, оставим это так. Через два часа вы получите лекарство.
"

"Au revoir!"

"Ты сказал"--

"Au revoir."

Мужчина улыбнулся.

"У меня всегда в обычае, - добавил он, - говорить "прощай"! So adieu, Monsieur de
la Mole. Через два часа у тебя будет зелье. Вы понимаете, это должно быть сделано
в полночь - в три приема - с интервалом в час ".

С этими словами он удалился, и Ла Моль остался наедине с
Коконнасом.

Коконнас слышал весь разговор, но ничего не понял;
бессмысленный лепет слов, бессмысленный звон фраз, все
что пришел к нему. Из интервью он ничего не помнил, кроме
слово "полночь".

Он продолжал наблюдать за Ла Молем, который остался в комнате, задумчиво расхаживая
взад и вперед.

Неизвестный доктор сдержал слово, и в назначенное время отправляется в
медицина, которую Ла Моль размещен на малую серебряную миску, и
приняв эту меру предосторожности, пошел спать.

Это действие Ла Моля немного успокоило Коконнаса. Он
попытался закрыть глаза, но его лихорадочный сон был всего лишь
продолжением бреда наяву. Тот же призрак, который преследовал его
днем приходил беспокоить его по ночам; через его горячие веки он видел еще
Ла Моль, как угрозу, как никогда, и голос продолжал повторять ему на ухо:
"Полночь, полночь, полночь!"

Внезапно гулкий звон часов пробудил ночь, и
пробило двенадцать. Коконнас открыл налитые кровью глаза; огненное дыхание
из его груди обожгло пересохшие губы, неутолимая жажда поглотила его
его жжет горло; маленький ночник горел как обычно, и его
тусклый свет тысячи фантомов танцевать перед его блуждающие глаза.

И затем ужасное видение - он увидел, как Ла Моль встал с кровати, и после
прошелся взад и вперед по комнате два или три раза, как ястреб-перепелятник
порхает перед маленькой птичкой, которую пытается очаровать, приближается к ней
со сжатым кулаком.

Коконнас схватил кинжал и приготовился вонзить его в своего врага.

Ла Моль продолжал приближаться.

Коконнас пробормотал:

"А! вот ты снова здесь! ты всегда здесь! Давай! Ты мне угрожаешь,
неужели? ты улыбаешься! Давай, давай, давай! ах, ты все еще продолжаешь подходить ближе,
шаг за шагом! Давай, давай, и позволь мне убить тебя.

И сообразуя действие со словом, как раз в тот момент, когда Ла Моль наклонился к нему,
Coconnas, вспыхнул в кинжалу из-под одежды; но усилие
он выполнен в Rising утомила его, оружие упало из его рук, и
он упал обратно на подушку.

- Ну, ну! - сказал Ла Моль, осторожно приподнимая его голову. - Выпей это, мой дорогой.
бедняга, ты весь горишь.

Это действительно был кубок Ла Моля, подаренный Коконнасу, который в дикой природе
возбужденный в своем бреду, он принял это за угрожающий кулак.

Но при нектаровом ощущении этого благотворного напитка, успокаивающего его
губы и охлаждающего горло, разум Коконнаса, или, скорее, его инстинкт,
к нему вернулось никогда прежде не испытанное чувство комфорта, охватившее
его фигуру; он бросил умный взгляд на Ла Моля, который поддерживал
его на руках и улыбался ему; и из этих глаз, так недавно
пылающая яростью слеза скатилась по его пылающей щеке, и он жадно выпил ее
.

- _Морди!_ - прошептал Коконнас, откидываясь на подушки. - Если я попаду
в этом отношении, месье де ла Моль, вы будете моим другом.

"И ты справишься с этим, - сказал Ла Моль, - если выпьешь остальные
две чашки и тебе больше не будут сниться ужасные сны".

Час спустя Ла Моль, приняв на себя обязанности сиделки, и
скрупулезно выполняя указания неизвестного доктора, снова встал,
налил вторую дозу в чашку и отнес ее Коконнасу, который
вместо того, чтобы ждать его с кинжалом, принял с распростертыми объятиями
жадно проглотил зелье и спокойно уснул.

Третья чашка произвела не менее чудесный эффект. Дыхание больного
стал более регулярным, его затекшие конечности расслабились, легкая испарина
выступила на его пылающей коже, и когда Амбруаз Паре навестил
его на следующее утро, он самодовольно улыбнулся и сказал:

"Я отвечаю за мсье де Coconnas; и это не быть одним из
не менее сложно лечит меня произвели".

Эта сцена, наполовину драматическая, наполовину бурлескная, и все же не лишенная
определенного поэтического оттенка, если принять во внимание жестокие манеры Коконнаса
, привела к дружбе, которая возникла между двумя джентльменами
началось в гостинице "Бель Этуаль" и было так жестоко разорено
прерванный событиями Варфоломеевской ночи, с этого времени
набирает новую силу и вскоре превосходит силу Ореста и
Пиладом от пяти ударов мечом и одной пистолетной раны, которыми они обменялись между собой
.

Во всяком случае, старые и новые раны, легкие или серьезные, наконец-то были излечены
справедливым способом. Ла Моль, верная своим обязанностям, как медсестра, не будет
оставить больничного номер пока Coconnas было совсем хорошо. Пока
слабость удерживала больного на кровати, он поднимал его, а когда ему стало
лучше, помогал ему ходить; одним словом, он расточал на него все
внимание, вызванное его мягким и привязчивым характером, и
эта забота вместе с природной энергией пьемонтца привели к
более быстрому выздоровлению, чем можно было ожидать.

Однако обоих молодых людей мучила одна и та же мысль. Каждый из них
в бреду, очевидно, видел, как женщина, которую он любил, приближалась к его ложу,
и все же, конечно, с тех пор, как они пришли в себя, ни один из них не
В комнату не вошли ни Маргарита, ни мадам де Невер. Впрочем, это было
вполне понятно; та, жена короля Наварры,
другая, невестка герцога де Гиза, не смогла бы публично проявить
два простых джентльмена проявили такой явный интерес, не так ли? Нет! La
Моле и Коконнас не могли дать другого ответа на этот вопрос. Но
все же отсутствие дам, равное, возможно, полной
забывчивости, было не менее болезненным.

Это правда, джентльмен, который был свидетелем дуэли, приходил несколько раз
, как будто по собственной воле, чтобы справиться о них; это правда
Gillonne сделал то же; но Ла Моль не решился поговорить с
о королеве; Coconnas не решился поговорить с
другой мадам де Невер.




ГЛАВА XVIII.

ПРИЗРАКИ.


Какое-то время каждый из молодых людей хранил свою тайну при себе
сердце. Наконец их сдержанность прорвала свои барьеры, и мысль, которая
так долго занимала их, сорвалась с их губ, и оба скрепили свою
дружбу этим последним доказательством, без которого нет
дружбы, а именно совершенным доверием.

Они оба были безумно влюблены - один в принцессу, а другой в
королеву.

Для этих двух бедных поклонников было что-то пугающее в почти
непреодолимом расстоянии, отделяющем их от объектов их желаний.

И еще надеюсь, что это чувство глубоко коренится в сердце человека, что в
несмотря на безумие их любви, как они надеялись!

Они оба, как они оправились от своей болезни, распинался с
их личное присутствие. Каждый мужчина, даже самый равнодушный к
внешнему виду, в определенное время проводит немые собеседования со своим
зеркалом, признаками интеллекта, после чего он обычно уходит
его доверенное лицо, вполне удовлетворенное собеседованием. Итак, двое наших молодых людей
не были людьми, которым зеркала были вынуждены давать им суровые советы.
Ла Моль, нежный, бледный и элегантный, обладал красотой утонченности;
Коконнас, мощный, с крупной фигурой и свежими красками, обладал красотой
силы. У него было больше, поскольку его недавняя болезнь пошла ему на пользу
. Он похудел, побледнел, и знаменитый шрам, который
раньше вызывал у него столько беспокойства из-за своей призматической связи с
радугой, исчез, давая обещание, вероятно, как
явление после Потопа, состоящее из длинной череды прекрасных дней и спокойных ночей
.

Более того, самое деликатное внимание по-прежнему уделялось
двое раненых мужчин, и каждый из них в тот день, когда он был достаточно хорошо
подъем нашли _robe-де-chambre_ на простой стул ближе к его кровати; на
день, когда он смог себя платье, комплект одежды;
более того, в кармане каждого камзола был туго набитый кошелек, который
каждый из них сохранил, намереваясь, конечно, вернуться в надлежащее время и в
месте к неизвестному покровителю, который присматривал за ними.

Этот неизвестный покровитель не мог быть принцем, в покоях которого жили двое.
молодые люди проживали, поскольку принц не только ни разу не оказал им
навестить, но он даже не послал за ними, чтобы навести справки.

Смутная надежда нашептывала каждому сердцу, что эта неизвестная защитница была той самой
женщиной, которую он любил.

Итак, двое раненых с большим нетерпением ждали момента, когда
они смогут выйти. Ла Моль, более сильный и быстрее вылечившийся, чем Коконнас,
мог бы сделать это гораздо раньше, но своего рода молчаливая условность связывала его
со своим другом. Они договорились, что в первый раз, когда выйдут на улицу
Они должны сделать три звонка:

Первый должен быть к неизвестному доктору, чье обходительное лекарство оказало
принесло такое заметное улучшение при воспалении легких Коконнаса
.

Второй - к дому покойного мэтра Ла Юрьера, где каждый из них
оставил свой чемодан и лошадь.

Третий - флорентийцу Рене, который, объединив свой титул парфюмера с титулом волшебника
, не только продавал косметику и яды, но также
изготавливал настойки и произносил предсказания.

Наконец, после двух месяцев, проведенных в выздоровлении и заключении, наступил тот самый
долгожданный день.

Мы использовали слово "заключение"; его использование является точным, потому что
несколько раз в своем нетерпении они пытались ускорить этот день, но
каждый раз часовой, стоявший у дверей, останавливал их и
они поняли, что не смогут выйти отсюда, пока мэтр Амбруаз
Паре отдал им их _экзамен_.

И вот, однажды этот умный хирург, придя к выводу, что
двое инвалидов были если не полностью вылечены, то, по крайней мере, на пути к
завершениювыздоровление дало им этот перерыв, и около двух часов пополудни
в погожий осенний день, какой иногда дарит ей Париж, пополудни.
изумленное население, которое уже накопило запас смирения.
зимой двое друзей, взявшись за руки, выходили за пределы Лувра
.

Ла Моль, обнаружив, к своему великому удовлетворению, на кресле знаменитую мантию
вишневого цвета, которую он так тщательно сложил перед дуэлью,
согласился быть проводником Коконнаса, и Коконнас позволил вести себя
без сопротивления или размышлений. Он знал , что его друг был
отвезли его к неизвестному доктору, чье зелье (не запатентовано) вылечило
его за одну ночь, когда все лекарства мастера Амбруаза Паре действовали
медленно убивая его. Он разделил деньги из своего кошелька на две части
и предназначил сотню розовых ноблей анонимному эскулапу
, которому был обязан своим выздоровлением. Коконнас не боялся смерти, но
Коконнас был не менее доволен тем, что остался жив и здоров, и поэтому, как мы
видим, он намеревался щедро вознаградить своего избавителя.

Ла Моль двинулся по улице Астрюс, широкой улице Сент-Оноре,
он свернул на улицу Прувель и вскоре оказался на площади Аль.
Возле старинного фонтана, на месте которого в настоящее время
называется Карро де аль, был восьмиугольник каменное здание, над которым возвышается
огромным деревянным фонарем, которая вновь была увенчана остроконечной крышей,
на вершине которой был флюгер. У этого деревянного фонаря было восемь отверстий.
отверстия пересекаются, как та геральдическая фигура, которую они называют фасцис.
поле герба пересекает что-то вроде деревянного колеса, которое было
разделенный посередине, чтобы впустить в него вырезанные для этого отверстия
цель голове и руках такого осужденного или лица, как
воздействии на один или несколько из этих восьми отверстий.

Эта необычная композиция, которая никогда ничего подобного в окружающей
работ, был вызван к позорному столбу.

Плохо построенный, неправильной формы, покосившийся, одноглазый, прихрамывающий дом, с
крышей, покрытой мхом, как кожей прокаженного, имел, подобно поганке,
вырос у подножия этого вида башни.

Этот дом принадлежал палачу.

Мужчина был разоблачен и показывал прохожим язык.;
это был один из грабителей, которые занимались своим ремеслом недалеко от
виселица из Монфокона, и, к несчастью, был арестован при исполнении своих обязанностей
.

Коконнас полагал, что его друг привел его посмотреть на это необычное
зрелище, и он присоединился к толпе зевак, которые отвечали на
гримасы пациента криками и насмешками.

Coconnas, естественно, был жесток, и зрелище очень забавляло его, только
он бы предпочел, чтобы вместо шуток и vociferations они
бросал камни в каторжный так обнаглели, как засунуть ему язык в
благородные лорды, что снизошла к нему в гости.

Поэтому, когда движущийся фонарь повернули на своем основании, чтобы показать
преступника на другую часть площади, и толпа последовала за ним,
Коконнас последовал бы за ними, если бы Ла Моль не остановил его,
говоря тихим голосом:

"Мы пришли сюда не за этим".

"Ну, тогда зачем мы пришли?" - спросил Коконнас.

"Вы увидите", - ответил Ла Моль.

С утра той знаменитой ночи у двух друзей вошло в привычку обращаться друг к другу на "ты"
фамильярно
когда Коконнас попытался вонзить свой кинжал в жизненно важные органы Ла Моля. И
он подвел Коконнаса прямо к маленькому окошку в доме, выходившему окнами на
башню; на подоконник облокотился мужчина.

"Ага! вот и вы, джентльмены, - сказал мужчина, приподнимая свою кроваво-красную фуражку,
и показывая свои густые черные волосы, которые спускались ему до бровей. "Пожалуйста".
"Пожалуйста".

- Кто этот человек? - спросил Коконнас, пытаясь вспомнить, ибо
ему показалось, что он видел это лицо во время одного из приступов своей
лихорадки.

"Ваш хранитель, мой дорогой друг", - ответил Ла Моль; "тот, кто принес
вы в Лувре, что освежающий напиток, который сделал вам столько добра."

"Ого!" - сказал Коконнас. "В таком случае, друг мой"--

И он протянул ему руку.

Но мужчина, вместо того, чтобы ответить на жест, выпрямился и
отошел от двух друзей как раз на расстояние, соответствующее изгибу
его тела.

- Сэр! - обратился он к Коконнасу. - Благодарю за честь, которую вы хотите оказать мне.
но, вероятно, если бы вы знали меня, то не сделали бы этого.

"Честное слово! - воскликнул Коконнас. - Я заявляю, что, даже если бы вы были самим дьяволом
, я вам очень обязан, потому что, если бы не
вы, я был бы сейчас мертв".

"Я не совсем дьявол, - ответил человек в красной шапочке, - но все же
часто встречаются люди, которые предпочли бы увидеть дьявола, чем меня".

"Кто вы, скажите на милость?" - спросил Коконнас.

"Сударь, - ответил мужчина, - "я мэтр Кабош, палач
городской администрации Парижа".--

"Ах", - сказал Коконнас, отдергивая руку.

"Вот видите!" - сказал мэтр Кабош.

"Нет, нет, я дотронусь до вашей руки, или пусть дьявол заберет меня! Протяни это
"--

"Правда?"

"Как можно шире."

"Вот оно."

"Открой это... шире... шире!"

И Коконнас достал из кармана пригоршню золота, которую приготовил заранее
для своего анонимного врача и вложил его в руку палача.

"Я бы предпочел иметь вашу руку целиком и единолично", - сказал мэтр.
Кабош, качая головой: "Потому что у меня нет недостатка в деньгах, но я нуждаюсь в руках"
руки, чтобы прикоснуться к моим. Неважно. Благослови вас Бог, мой дорогой джентльмен".

- Итак, друг мой, - сказал Коконнас, с любопытством глядя на палача.
- это вы отправляете людей на дыбу, ломаете их на
колесуйте, четвертуйте их, отрубайте головы и ломайте кости. Ага! Я очень рад,
что познакомился с вами.

"Сударь, - сказал мэтр Кабош, - я не все делаю сам, так же как вы, благородный
у джентльменов есть лакеи, которые делают то, что вы не решаете делать сами,
у меня тоже есть помощники, которые выполняют более грубую работу и отправляют на тот свет шутовских парней
. Только когда, случайно, я должен делать с людьми, качества, как
вы и ваш товарищ, к примеру, Ай! тогда это другое дело, и
Я горжусь тем, что все делаю сам, от начала до конца, - то есть
иными словами, от первой постановки вопроса до обезглавливания ".

Невольно Коконнас почувствовал, как дрожь пробежала по его венам, как будто
жестокий клин давил ему на ногу - как будто острие топора упиралось
ему в шею.

Ла Моль, сам не зная почему, испытал то же самое ощущение.

Но Coconnas одолели эмоции, которых ему было стыдно, и желая
прощаясь Ла Кабош мэтр с шуткой на устах, сказал ему::

- Что ж, хозяин, я держу твое слово, и когда придет моя очередь садиться в седло,
На виселице Ангеррана де Мариньи или на эшафоте месье де Немура ты один.
Только ты сможешь наложить на меня руки.

- Я обещаю тебе.

"Потом, в этот раз вот вам моя рука, как залог того, что я принимаю ваши
обещаю", - сказал Coconnas.

И он предложил палачу руку, которую тот коснулся
робко со своим собственным, хотя было очевидно, что у него было большое желание
тепло обнять его.

При этом легком прикосновении Коконнас слегка побледнел; но та же улыбка
задержалась на его губах, в то время как Ла Моль, чувствуя себя неловко и видя толпу
повернулся, как это сделал фонарь, и, подойдя к ним, коснулся своего плаща.

Коконнас, у которого на самом деле было такое же сильное желание, как и у Ла Моля, положить конец
этой сцене, которую по природной склонности своего характера он отложил
дольше, чем ему хотелось бы, кивнул палачу и пошел своей дорогой
.

- Боже мой! - воскликнул Ла Моль, когда он и его спутник достигли Креста
дю Трахуар: "Я должен признаться, что здесь мы дышим свободнее, чем на
Площадь Аль".

"Решительно," Coconnas ответил: "но я тем не менее рад, что
знакомый мэтра Ла Кабош это. Хорошо иметь друзей
везде."

- Даже под вывеской "Бель Этуаль", - сказал Ла Моль, смеясь.

- О, что касается бедного мэтра Ла Юрьера, - сказал Коконнас, - то он мертв, и снова мертв
. Я видел, как аркебуза изрыгает пламя, я слышал глухой удар пули
звук был такой, словно она ударилась о большой колокол церкви.
Собор Парижской Богоматери, и я оставил его распростертым в канаве с потоками воды.
кровь течет у него из носа и рта. Принимая как должное, что он есть
друг, он друг, который будет у нас в следующем мире ".

Беседуя таким образом, двое молодых людей вышли на улицу Арбр-Сек и
направились к вывеске "Бель Этуаль", которая все еще была
скрипящий на том же месте, по-прежнему представляющий путешественнику свой
астрономический очаг и аппетитную надпись. Коконнас и Ла Моль
ожидали найти дом в плачевном состоянии, вдову в трауре,
и малышей с крепом на руках; но к их великой
с удивлением они нашли дом в самом разгаре деятельности, мадам Ла
Huri;re сильно лучезарной, да и детям веселее, чем когда-либо.

"Ах, вероломная тварь!" - воскликнул Ла Моль; "она, должно быть, замужем
снова".

А потом, обращаясь к новым Art;mise:

- Сударыня, - сказал он, - мы два джентльмена, знакомые бедного месье.
La Huri;re. Мы оставили здесь двух лошадей и два чемодана, за которыми мы и пришли
.

- Джентльмены, - ответила хозяйка дома, после того как попыталась
привести их в чувство, - поскольку я не имею чести знать вас,
с вашего позволения, я пойду позову своего мужа. Грегуар, попросите вашего
хозяина прийти.

Грегуар вышел из первого кухне, где был генеральный
ад кромешный, во вторую, в котором находилась лаборатория, где мэтр Ла
Huri;re в его жизни-времени было в привычке стряпая блюда
что он чувствовал, заслуживает того, чтобы быть готовым его ловкими руками.

"Черт меня возьми", - пробормотал Coconnas, "если это не делает меня чувствовать себя
плохо видеть этот дом так весело, когда она должна быть настолько меланхолии. Бедные
La Huri;re!"

"Он пытался убить меня, - сказал Ла Моль, - но я прощаю его от всего сердца"
.

Едва Ла Моль произнес эти слова, как появился мужчина, державший в руках
кастрюлю для тушения, на дне которой он поджаривал лук,
помешивая его деревянной ложкой.

Ла Моль и Коконнас издали возгласы изумления.

Когда они это сделали, мужчина поднял голову и, ответив таким же криком,
уронил кастрюлю с тушеным мясом, оставив в руке только деревянную ложку.

_ In nomine Patris_, - сказал мужчина, размахивая ложкой, как он сделал бы это с разбрызгивателем святой воды.
"это Филии и Духовная святость".--

- Мэтр Ла Юрьер! - воскликнули двое молодых людей.

"Messieurs de Coconnas and de la Mole!" cried La Huri;re.

- Так вы не умерли? - спросил Коконнас.

- Почему? может ли быть так, что вы живы?" - спросил хозяин.

"Тем не менее, я видел, как ты упал", - сказал Коконнас. "Я слышал грохот пули.
пуля, которая что-то сломала в тебе, я не знаю что. Я оставил тебя
лежать в канаве, с кровью, текущей из твоего носа, изо твоего
рта и даже из твоих глаз".

"Все это так же верно, как Евангелие, господин де Coconnas. Но шум
вы слышали, была пуля, ударяясь мой sallat, на котором
к счастью, она расплющилась; но удар от этого не стал менее сильным.
и доказательство тому, - добавил Ла Юрьер, приподнимая фуражку и демонстрируя
макушка лысая, как мужское колено: "Это значит, что, как ты видишь, у меня не осталось ни копны
волос".

Оба молодых человека расхохотались, когда увидели его гротеск
внешний вид.

"Ага! вы смеетесь, не так ли?" сказал, что Ла Huri;re, несколько успокоили: "вы
не пришел, значит, с недобрыми намерениями."

"Теперь скажите нам, мэтр Ла Юрьер, вы полностью излечились от своих
воинственных наклонностей?"

"Поверьте, это так, джентльмены; а теперь"--

"Ну, а теперь"--

"Теперь я поклялся не вмешиваться в дела любого другого огня, чем в моем
кухня".

"Браво!" - воскликнул Coconnas, "Смотри, Как благоразумно он! Теперь, - добавил
Пьемонтец, - мы оставили в вашей конюшне двух лошадей, а в ваших комнатах два
чемодана.

"О, дьявол!" - ответил хозяин, почесывая за ухом.

"Ну и что?"

"Две лошади, вы говорите?"

"Да, в вашей конюшне".

"И два чемодана?"

"Да, в комнатах, которые у нас были".

"По правде говоря, разве ты не понимаешь ... Ты думал, что я умер, не так ли?"

"Конечно, мы ошиблись".

"Вы согласитесь, что, поскольку вы ошиблись, я тоже могу ошибаться".

"Что? Веря, что мы тоже мертвы? Вы были совершенно свободны".

"Вот и все. Видите ли, поскольку вы умерли без завещания", - продолжил мэтр Ла
Huri;re.

"Продолжай"--

"Я во что-то верил, я ошибался, теперь я это вижу"--

"Скажи нам, во что ты верил?"

"Я верил, что могу считать себя твоим наследником".

"Ого!" - воскликнули двое молодых людей.

"Тем не менее, я не могу быть более благодарен, обнаружив, что вы живы,
джентльмены".

"Значит, вы продали наших лошадей?" - спросил Коконнас.

"Увы!" - воскликнул Ла Юрьер.

"А наши чемоданы?" - настаивал Ла Моль.

- О! ваши чемоданы? О, нет! - воскликнул Ла Юрьер. - Только то, что было в них.
они.

- Послушайте, Ла Моль, - настаивал Коконнас, - мне кажется, что это
дерзкий негодяй; предположим, мы выпотрошим его!

Эта угроза, по-видимому, произвела сильное впечатление на мэтра Ла Юрьера, который
пробормотал эти слова, запинаясь.:

"Что ж, джентльмены, я думаю, дело можно уладить".

- Послушайте! - сказал Ла Моль, "я-тот, кто имеет наибольшее причина
жалобу на вас".

- Разумеется, господин граф, ибо я припоминаю, что в минуту
безумия у меня хватило наглости угрожать вам.

"Да, с пулей, которая пролетела всего в паре дюймов над моей головой".

"Вы так думаете?"

"Я уверен в этом".

- Если вы уверены в этом, господин де ла Моль, - сказал Ла Юрьер,
с невинным видом беря в руки сковородку с тушеным мясом, - то я слишком тщательно
ваша услуга - изобличить вас во лжи".

"Что ж, - сказал Ла Моль, - что касается меня, то я ничего не требую от
вас".

"Что, мой дорогой джентльмен"--

"Кроме..."--

"A;e! a;e!" groaned La Huri;re.

"Кроме ужин для себя и своих друзей каждый раз, когда я оказываюсь в
ваш район".

"Как это?" - воскликнул Ла Юрьер в экстазе. "Я в вашем распоряжении".
обслуживание, мой дорогой джентльмен, я к вашим услугам.

- Значит, это сделка, не так ли?

- От всего сердца... и вы, месье де Коконнас, - продолжал трактирщик.
Хозяин, - вы согласны на сделку?

- Да, но, как и мой друг, я должен добавить одно маленькое условие.

- Что это?

- Чтобы вы вернули месье де ла Молю пятьдесят крон, которые я должен
ему и которые я передаю на ваше хранение.

- Мне, сэр? Когда это было?

- За четверть часа до того, как вы продали мою лошадь и чемодан.

Ла Юрьер показал, что понимает.

- Ах! Я помню, - сказал он, подошел к шкафу и достал оттуда
из него, одну за другой, пятьдесят крон, которые он принес Ла Молю.

"Очень хорошо, сэр", - сказал этот джентльмен, - "очень хорошо. Подайте мне омлет.
Пятьдесят крон для Грегуара.

- О! - воскликнул Ла Юрьер. - По правде говоря, мои дорогие господа, вы настоящие принцы.
вы можете рассчитывать на меня в жизни и в смерти.

"Если это так, - сказал Коконнас, - приготовьте нам омлет, какой мы захотим, и не жалейте
ни масла, ни сала".

Затем взглянул на часы.,

- Право, ты прав, Ла Моль, - сказал он, - у нас еще есть три часа.
ждать, и мы можем быть здесь с таким же успехом, как и в любом другом месте. Тем более что,
если я не ошибаюсь, мы уже на полпути к мосту Сен-Мишель.

И двое молодых людей пошли и сели за стол в той самой комнате
и на том самом месте, которое они занимали в тот памятный
вечер двадцать шестого августа 1572 года, когда Коконнас сделал предложение
к Ла Молю, чтобы разыграть друг против друга первую любовницу, которую они
должны иметь!

Допустим, ради чести нравственности наших двух молодых людей, что
ни у одного из них в этот вечер не было ни малейшей мысли сделать подобное
предложение своей спутнице.




ГЛАВА XIX.

ОБИТЕЛЬ МЭТРА РЕНЕ, ПАРФЮМЕРА КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ.


В период этой истории в Париже существовало всего пять мостов для проезда из
одной части города в другую, некоторые из них каменные, а
другие были из дерева, и все они вели в Сите; там были мосты
Meuniers, le Pont au Change, le Pont Notre-Dame, le Petit Pont, and le
Pont Saint Michel.

В других местах, когда возникала необходимость переправляться через реку, существовали
паромы.

Эти пять мостов были застроены домами, подобными мосту Веккьо в
В настоящее время во Флоренции. Из этих пяти мостов, каждый из которых имеет
его история, теперь мы поговорим более подробно о мосте Сен-Мишель.
Мишель.

Мост Сен-Мишель был построен из камня в 1373 году; несмотря на его
кажущуюся прочность, паводок в Сене подмыл часть его на
тридцать первого января 1408 года; в 1416 году он был восстановлен из дерева; но
в ночь на 16 декабря 1547 года его снова унесли; около
В 1550 году, другими словами, за двадцать два года до той эпохи, которой мы достигли
, он был снова построен из дерева, и хотя ему требовался ремонт
он считался достаточно прочным.

Посреди домов, окаймлявших линию моста, лицом к
небольшому островку, на котором были сожжены темплеры и где в начале
в настоящее время на платформе Нового моста покоится деревянный
обшитый панелями дом, над которым нависала большая крыша, похожая на крышку
огромного глаза. В единственном окне, которое открывалось на первом этаже, над
герметически закрытыми окнами и дверью первого этажа горел
красноватый свет, который привлекал внимание прохожих к
низкий, широкий фасад, выкрашенный в голубой цвет, с богатой золотой лепниной. Своего рода
фриз, отделяющий первый этаж от второго, изображал
группы дьяволов в самых гротескных позах, какие только можно себе представить; а широкий
свиток, окрашенный в синий цвет, как и фасад, проходил между фризом и
витрина с надписью: "РЕНЕ, ФЛОРЕНТИН, ПАРФЮМЕР СА МАДЖЕСТЕ
LA REINE M;RE."

Дверь в этом магазине была, как мы уже говорили, хорошо закреплено болтами / шурупами; но это было
защищал от ночных приступов лучше, чем болты на своего пассажира
репутация, так грозно, что пассажиров по мосту обычно
описав кривую, которая доставила их к противоположному ряду домов, как бы
они боялись, что запах женских духов, что может сделать выдох
стены.

Более того, соседи справа и слева, несомненно опасаясь
что близость может скомпрометировать их, с тех пор, как мэтр
Когда Рене занял дом, они уехали один за другим
так что два дома по соседству с домом Рене остались пустыми и закрытыми. И все же,
несмотря на это одиночество и заброшенность, запоздалые прохожие
часто видели, как сквозь щели ставен в
эти пустые жилища, странные лучи света, и я почувствовал уверенность
они слышали странные звуки, похожие на стоны, которые доказывали, что какие-то существа
часто посещали эти жилища, хотя они не знали, принадлежат ли они к
этому миру или иному.

В результате жильцы двух зданий, примыкающих к
двум пустующим домам, время от времени задавались вопросом, не разумно ли было бы с их стороны
поступить так, как поступили их соседи.

Это был, несомненно, из-за чести которой страх перед ним, широко
распространен был заготовлен для него, что мэтр Рене осмеливался держать
до / после установленного часа. Более того, никакой обход или охрана не помогли бы
осмелился бы приставать к ним, муж вдвойне дорог Ее Величеству, как и ее
земляк и парфюмер.

Поскольку мы предполагаем, что читатель, вооруженный философской мудростью
этого столетия, больше не верит в магию или чародеев, мы пригласим
его сопровождать нас в это жилище, которое в ту эпоху
суеверная вера, сеющая вокруг себя такой глубокий ужас.

В магазине на первом этаже темно и безлюдно после восьми часов вечера.
вечер - час, в который он закрывается, чтобы не открываться снова до следующего
утро; вот она, ежедневная распродажа парфюмерии, мазей и
косметика всех видов, например, изготовленная искусным химиком, имеет место быть.
Двое подмастерьев помогают ему в розничной торговле, но не ночуют в доме.
они останавливаются на улице де ла Коландр.

Вечером они уходят за мгновение до закрытия магазина
; утром они ждут у двери, пока она не откроется.

Поэтому, как мы уже говорили, в этом магазине на первом этаже темно и безлюдно.

В этом большом и глубоком магазине есть две двери, каждая из которых ведет
на лестницу. Одна из этих лестниц находится в самой стене и является
боковой, а другой находится снаружи и виден с набережной, которая теперь называется
Набережная Огюстенов, и с берега реки, которая теперь называется набережной
Orf;vres.

Оба ведут в главную комнату на втором этаже. Эта комната
того же размера, что и первый этаж, за исключением того, что она разделена на два отсека
гобеленом, подвешенным в центре параллельно мосту
. В конце первого отсека открывается дверь, ведущая на
внешнюю лестницу. Сбоку от второго открывается дверь на
потайную лестницу. Эта дверь невидима, поскольку скрыта большим
резной шкаф крепится к ней железными скобами, и перемещается вместе с ней при
толкнул дверь. Одна Екатерина, не считая Рене, знает секрет этой двери
и через нее она входит и выходит; приложив глаз или ухо
к шкафу, в котором несколько маленьких отверстий, она видит и
слышит все, что происходит в камере.

Две другие двери, видимые всем, находятся по бокам
второго отсека. Одна ведет в небольшую комнату, освещенную с крыши
, в которой нет ничего, кроме большой печи, нескольких перегонных кубов,
реторт и тиглей: это лаборатория алхимика; другая
откроется в клетку более необычное, чем остальной части квартиры, за это
не загорелась вообще--не имеет ни ковров, ни мебели, а только доброе
каменный алтарь.

Пол имеет уклон от центра к концам и от концов к основанию.
основание стены представляет собой нечто вроде желоба, заканчивающегося воронкой, через которую
в отверстие можно увидеть темные воды Сены. На гвоздях, вбитых в стену
по стенам развешаны инструменты необычной формы, все острые, с
заостренными, как игла, краями, острыми, как бритва; некоторые блестят
как зеркала; другие, наоборот, тускло-серого или мутно-голубого цвета.


В углу стоят два черных птиц, борющихся друг с другом и связаны
вместе когтями. Это святилище предсказателя.

Вернемся к середине комнату, с двумя отделениями.

Здесь представлены обычные посетители; здесь ибисы из Египта;
мумии с позолоченными лентами; крокодил, зевающий с потолка;
мертвые головы с безглазыми впадинами и шатающимися зубами; и старые, покрытые плесенью
тома, порванные и изъеденные крысами, предстают взору посетителя в
явном замешательстве. За занавеской стоят флаконы необычной формы
шкатулки и странного вида вазы; все это освещается двумя маленькими
совершенно одинаковыми серебряными лампами, возможно, украденными с какого-нибудь алтаря Санты
Мария Новелла или церковь Деи Лерви во Флоренции; они снабжены
ароматизированным маслом, отбрасывающим желтые отблески пламени вокруг мрачного свода, с
которого каждая свисает на трех почерневших цепях.

Рене в одиночестве, скрестив руки на груди, расхаживает взад-вперед по второму отсеку
широкими шагами и качает головой. После продолжительного
и мучительного раздумья он останавливается перед песочными часами:

"Ах, ах! - говорит он. - Я забыл повернуть его, и, может быть, песок весь засох".
это было давным-давно".

Затем, глядя на луну, пробивающуюся сквозь тяжелую черную тучу,
которая, казалось, нависла над Нотр-Дамом, он сказал: "Сейчас девять часов. Если
она придет, то придет, как обычно, через час или полтора.;
тогда у всех будет время".

В этот момент на мосту послышался шум. Рене приложил ухо к
отверстию длинной трубки, другой конец которой тянулся вниз по
улице и заканчивался геральдической головой гадюки.

"Нет, - сказал он, - это не она и не они; это мужские шаги,
и они останавливаются у моей двери - они идут сюда".

И три резких ударов были слышны за дверью.

Рене поспешил вниз по лестнице и приложил ухо к двери, без
открывая его.

Три резкие удары повторялись.

"Кто там?" - спросил мэтр Рене.

"Мы должны назвать свои имена?" - спросил голос.

"Это необходимо", - ответил Рене.

"Что ж, тогда я граф Аннибал де Коконнас", - произнес тот же голос.

"А я граф Lerac де ла-Моль", - сказал другой голос, который не
пока еще не слышал.

"Подождите, подождите, господа, я к вашим услугам".

И в тот же миг Рене отодвинул засовы и, подняв решетку, открыл
дверь перед двумя молодыми людьми, запиравшими ее за ним. Затем, проведя
их по внешней лестнице, он ввел их во второе
купе.

Войдя, Ла Моль осенил себя крестным знамением под плащом. Он
был бледен, и рука его дрожала, но он не мог скрыть этого.
признак слабости.

Коконнас осмотрел все, одно за другим; и, увидев дверь
камеры, уже собирался открыть ее.

- Позвольте мне заметить, мой дорогой юный джентльмен, - сказал Рене своим глубоким
голосом, кладя руку на руку Коконнаса, - те, кто оказывает мне честь
посетители имеют доступ только в эту часть комнаты.

"О, очень хорошо", - ответил Коконнас. "Кроме того, мне хочется присесть".
И он сел.

На мгновение воцарилась гробовая тишина - мэтр Рене ждал, когда один
или другой из молодых людей начнет разговор.

- Мэтр Рене, - сказал наконец Коконнас, - вы искусный человек, и я...
прошу вас, скажите мне, всегда ли я буду страдать от своей раны... от того, что
неужели я всегда испытываю эту одышку, которая мешает мне
ездить верхом, пользоваться мечом и есть омлеты с жиром?"

Рене приложил ухо к груди Коконнаса и внимательно прислушался к
игре легких.

"Нет, господин граф, - ответил он, - вы поправитесь".

- Правда?

- Да, уверяю тебя.

- Что ж, ты приводишь меня в восторг.

Снова воцарилось молчание.

- Вы больше ничего не хотели бы узнать, господин граф?

- Я хотел бы знать, - сказал Коконнас, - действительно ли я влюблен?

"Ты прав", - ответил Рене.

"Откуда ты знаешь?"

"Потому что ты задал вопрос".

"Клянусь Небом! ты прав. Но с кем?"

- С той, кто теперь при каждом удобном случае использует клятву, которую ты только что
произнес.

- Ах! - изумленно воскликнул Коконнас. - Мэтр Рене, вы умный человек! Теперь, Ла
Моль, ваша очередь.

Ла Моль покраснел и, казалось, смутился.

- Я, месье Рене, - пробормотал он и, по мере того как говорил все тверже, продолжил:
- не хочу спрашивать вас, влюблен ли я, потому что я знаю, что я
есть, и я не скрываю этого от себя; но скажи мне, буду ли я любим в ответ?
в ответ? ибо, по правде говоря, все, что поначалу казалось благоприятным, теперь оборачивается
против меня.

"Возможно, вы сделали не все, что следовало".

"Что мне остается делать, сэр, кроме как свидетельствовать о своем уважении и преданности
к даме своих мыслей, что она действительно и глубоко
любима?

"Вы знаете, - ответил Рене, - что эти демонстрации часто очень
бессмысленны".

"Тогда должен ли я отчаиваться?"

"Ни в коем случае; мы должны обратиться к науке. В природе человека есть
антипатии, которые нужно преодолевать, - симпатии, которые можно вызвать. Железо
не магнитный железняк; но, потерев его с магнитом, мы делаем это, в свою
свою очередь, привлекают железа".

- Да, да, - пробормотал Ла Моль, - но у меня есть возражения против всего этого.
колдовство.

"Ах, тогда, если у вас есть какие-либо подобные возражения, вам не следует приходить сюда",
ответил Рене.

- Ну же, ну же, это детская забава! - вмешался Коконнас. - Мэтр Рене,
вы можете показать мне дьявола?

"No, Monsieur le Comte."

"Я сожалею об этом, потому что мне нужно было сказать ему пару слов, и это могло бы
приободрить Ла Моля".

"Что ж, пусть будет так, - сказал Ла Моль, - давайте сразу перейдем к делу"
. Мне рассказывали о фигурах, вылепленных из воска так, чтобы они походили на тот самый
любимый предмет. Это один из способов?

- Безошибочный.

- И в эксперименте нет ничего, что могло бы повлиять на жизнь или
здоровье любимого человека?

- Ничего.

"Тогда давайте попробуем".

"Должен ли я сделать первую попытку?" - спросил Коконнас.

"Нет, - сказал Ла Моль, - раз уж я начал, я доведу дело до конца".

"Это ваше желание, сильный, пылкий, властный, чтобы знать, что препятствие,
Месье де ла Моль?"

- Ах, - воскликнул Ла Моль, "я умираю от беспокойства."

В этот момент какой-то один слегка постучал в парадную дверь--так легко
что никто, кроме мэтра Рене услышал шум, несомненно, потому что он
жду не дождусь.

Без малейших колебаний он подошел к переговорной трубке и приложил ухо к ней.
одновременно задав Ла Молю несколько праздных вопросов.
Затем он неожиданно добавил:

"Теперь вложи всю свою энергию в свое желание и позвони человеку, которого ты
любишь".

Ла Моль опустился на колени, словно собираясь обратиться к божеству; а Рене, войдя в
другое купе, бесшумно вышел по внешней лестнице,
и мгновение спустя по полу его магазина прошелестели легкие шаги.

Когда Ла Моль поднялся, он увидел перед собой мэтра Рене. Флорентиец держал
в руке маленькую восковую фигурку, очень небрежно выполненную; на ней были
корона и мантия.

"Ты хочешь всегда быть любимым своей царственной госпожой?" требовательно спросил
парфюмер.

"Да, даже если это будет стоить мне жизни, даже если моя душа будет принадлежать тебе".
жертва! - ответил Ла Моль.

"Очень хорошо", - сказал флорентиец, зачерпывая кончиками пальцев
несколько капель воды из кувшина и брызгая ими на фигурку,
одновременно бормоча какие-то латинские слова.

Ла Моль содрогнулся, решив, что совершено какое-то святотатство.

"Что вы делаете?" спросил он.

"Я нарекаю эту фигуру именем Маргарита".

"Зачем?"

"Чтобы вызвать симпатию".

Ла Моль открыл рот, чтобы помешать ему продолжить, но насмешливый
взгляд Коконнаса остановил его.

Рене, заметивший этот порыв, ждал. "Твоя абсолютная и безраздельная
воля необходима", - сказал он.

"Продолжайте", - сказал Ла Моль.

Рене написал на маленькой полоске красной бумаги несколько кабалистических символов, вставил
ее в ушко стальной иглы и иглой проткнул маленькую
восковую модель в сердце.

Как ни странно, в отверстии раны появилась маленькая капелька
крови; тогда он поджег бумагу.

Тепло иглы растопило воск вокруг нее и высушило пятно
крови.

"Таким образом, - сказал Рене, - силой сочувствия твоя любовь пронзит и
сожжет сердце женщины, которую ты любишь".

Коконнас, верный своей репутации смелого мыслителя, посмеивался в усы
и вполголоса шутил; но Ла Моль, отчаянно влюбленный и полный
охваченный суеверием, он почувствовал, как от корней его волос выступил холодный пот.

"А теперь, - продолжал Рене, - прижмись губами к губам фигуры,
и скажи: "Маргарита, я люблю тебя! Приди, Маргарита!"

Ла Моль повиновался.

В этот момент послышался звук открывающейся двери второй комнаты, и
послышались легкие шаги. Коконнас, любопытный и недоверчивый, вытащил свой кинжал
, опасаясь, что, если он поднимет гобелен, Рене повторит
что он сказал насчет двери, он прорезал отверстие в плотной занавеской, и
применяя его глаз к отверстию, вскрикнула от изумления, к которому
голоса двух женщин ответили.

- Что это? - воскликнул Ла Моль, чуть не выронив восковую фигурку, которую
Рене выхватил у него из рук.

"Как же, - ответил Коконнас, - герцогиня Неверская и мадам Маргарита
там!"

"Ну вот, неверующие!" - ответил Рене со строгой улыбкой. "
вы все еще сомневаетесь в силе сочувствия?"

Ла Моль окаменел, увидев королеву; Коконнас был поражен
смотрю на мадам де Невер. Один верил, что колдовство Рене
вызвало призрак Маргариты; другой, увидев полуоткрытую дверь, через
которую вошли прелестные призраки, сразу же изобразил мирское и
существенное объяснение этой тайны.

В то время как Ла Моль крестился и вздыхал так, что мог расколоть камень,
Коконнас, который нашел время предаться философским расспросам
и отогнать мерзкого дьявола с помощью святой воды
разбрызгиватель призвал к скептицизму, наблюдая через отверстие в
занавес, изумление, проявленное мадам де Невер и Маргаритой
несколько едко улыбнувшись, он счел момент решающим и
понимая, что человек может сказать от имени друга то, чего не может сказать сам
вместо того, чтобы обратиться к мадам де Невер, направился прямо к
Маргарита, и преклонил колено, по обычаю великих
Артаксеркс, изображенный в фарсах того времени, кричал голосом,
которому свист его раны придавал своеобразный акцент, не без
некоторой силы:

"Мадам, в этот самый момент, по просьбе моего друга графа де ла
Моль, мэтр Рене вызывал ваш дух; и, к моему великому изумлению,
твой дух сопровождает самое дорогое для меня тело, которое я
рекомендую своему другу. Тень Ее Величества королевы Наваррской, будет
вы хотите тело своей спутницы, чтобы прийти к другой стороне
занавес?"

Маргарита рассмеялась, и сделал знак, чтобы Анриетте, которая прошла в
по другую сторону занавеса.

- Ла Моль, друг мой, - продолжал Коконнас, - будь красноречив, как
Демосфен, как Цицерон, как государственный канцлер! и будьте уверены,
моя жизнь окажется под угрозой, если вы не убедите тело
Мадам де Невер в том, что я ее самый преданный, самый послушный и самый
верный слуга.

"Но..." - пробормотал Ла Моль.

"Делайте, как я говорю! А вы, мэтр Рене, смотрите, чтобы нам не помешали".

Рене сделал, как просил Коконнас.

- Клянусь Небом, месье, - сказала Маргарита, - вы умный человек. Я
слушаю вас. Что ты можешь сказать?"

"Я должен сказать вам, мадам, что тень моего друга - ибо он и есть тень
, и он доказывает это, не произнося ни единого маленького слова - я говорю:
что эта тень умоляет меня использовать способность, которой обладают материальные тела
говорить так, чтобы быть понятым, и сказать тебе: Прекрасная
тень, этот господин, таким образом, бестелесные потерял все его тело и все
дыхание его жестокостью глаз. Если бы это действительно были вы, я
попросил бы мэтра Рене бросить меня в какую-нибудь сернистую яму, а не
выражаться подобным образом с дочерью короля Генриха II., с сестрой
Король Карл IX, жене короля Наваррского. Но тени
свободны от всякой земной гордыни и никогда не сердятся, когда мужчины любят
их. Поэтому молите свое тело, мадам, полюбить душу этого бедняги.
Немного Ла Моль - душа в беде, если она когда-либо была; сначала душа
преследуемый дружбой, которая трижды вонзала в него несколько
дюймов холодной стали; душа, сожженная огнем твоих глаз - огнем, в
тысячу раз более всепоглощающим, чем все пламя ада. Так сжальтесь же
над этой бедной душой! Полюбите немного того, кем был красавец Ла Моль; и если
вы больше не владеете речью, ах! одарите жестом, одарите улыбкой
его. Душа моего друга - очень разумная душа, и она все поймет
. Тогда будьте добры к нему; или, клянусь Небом! Я проткну своим мечом
тело Рене, чтобы, благодаря силе, которой он
обладая властью над духами, он может заставить вашего, которого он уже так
кстати вызвал, делать все, что тень, столь дружелюбно настроенная, как кажется, должна делать ваша
.

В порыве красноречия выступил Coconnas, как он стоял перед
королева, как Эней спускается в Аид, Маргарита не могла удержаться
с сердечным хохотом, но, сохраняя молчание, которое на
такой случай может быть положено характеристика королевский оттенок,
она представила ее руку Coconnas. Он изящно взял ее в свою и,
позвав Ла Моля, сказал:

"Тень моего друга, немедленно подойди сюда!"

Ла Моль, изумленный, подавленный, молча повиновался.

- Все в порядке, - сказал Коконнас, взяв его за затылок. - А теперь
теперь пусть тень от твоего красивого смуглого лица соприкоснется
с белой и прозрачной рукой, лежащей перед тобой.

И Коконнас, сообразуя действие со словом, поднес изящную ручку
к губам Ла Моля и на мгновение почтительно соединил их,
рука не пыталась высвободиться из нежного пожатия.

Маргарита не переставала улыбаться, но мадам де Невер не улыбнулась вовсе
она все еще дрожала при неожиданном появлении этих двоих
джентльмены. Она сознавала, что все это усиливает ее неловкость.
лихорадка растущей ревности, поскольку ей казалось, что Коконнас
не должен таким образом забывать о своих делах ради дел других.

Ла Моль увидел, как нахмурились ее брови, уловил угрозу в ее глазах
и, несмотря на опьяняющую лихорадку, которой он наслаждался,
незаметно побуждавшую его уступить, он осознал опасность, грозившую его другу.
бежал и понял, что он должен попытаться сделать, чтобы спасти его.

Поэтому, встав и оставив руку Маргариты в руке Коконнаса, он схватился за
Герцогини де Невер и, преклонив колено, сказал:

- О прекраснейшая, о прелестнейшая из женщин, я говорю о живых женщинах, а не о тенях!
- и он с улыбкой перевел взгляд на Маргариту. - Позволь мне...
душа, освобожденная от своей смертной оболочки, чтобы восполнить отсутствие тела
полностью поглощена материальной дружбой. Месье де Коконнас, которого вы
видите, всего лишь мужчина - мужчина смелого и выносливого телосложения, плоть которого приятна на вид
возможно, но брен, как всякая плоть. _Omnis caro fenum._
Хотя этот джентльмен продолжает с утра до ночи вливать в мою
слышит самые трогательные литании о тебе, хотя ты видел его.
наносит такие тяжелые удары, каких никогда не видели во Франции - этот
чемпион, столь красноречивый в присутствии духа, не осмеливается
обратитесь к женщине. Вот почему он обратился к тени королевы,
поручив мне поговорить с твоим прекрасным телом и сказать тебе, что он кладет
к твоим ногам свою душу и сердце; что он умоляет твоими божественными глазами
взгляд, полный жалости, из твоих розовых пальцев манящий знак, и из твоего
музыкального и божественного голоса те слова, которые люди никогда не смогут забыть; если
нет, он умолял другое дело, и это, на случай, если он должен
не подходит для вас, вы будете работать мой меч-это настоящий клинок для шпаги
нет тени, кроме солнечного света, беги, мой меч прямо в его
тело во второй раз, потому что он может жить не дольше, если вы не
разрешаю ему жить исключительно для вас".Все воодушевление и комичных
преувеличения Coconnas, который вложил в его речи нашли свое
аналог в нежности, опьяняющей силой, и макет
смирение, которое Ла Моль ввел в своей мольбе.

Глаза Генриетты превратился из Ла Моль, которому она слушала, пока он не
закончилась и уперлась на Coconnas, чтобы увидеть, если выражение этой
лицо джентльмена согласованной с горячим адрес своего друга.
казалось, она была удовлетворена, потому что покраснев, затаив дыхание, побежденная, она
сказала Коконнасу с улыбкой, которая обнажала двойной ряд жемчужин
в коралловой оправе:

"Это правда?"

"Небо!" - воскликнул Coconnas, очарован ее взгляд, "это правда,
действительно. О, да, мадам, это правда-истина на вашу жизнь-истина, на мой
смерть!"

"Тогда пойдем со мной", - сказала Генриетта, протягивая ему руку, в то время как
ее глаза выражали чувства ее сердца.

Коконнас подбросил в воздух свою бархатную шапочку и одним прыжком оказался рядом с
молодой женщиной, в то время как Ла Моль, отозванный к Маргарите
жест, исполняемый одновременно с любовным шассезом со своим другом.

На заднем плане в дверях появился Рене.

"Молчать!" - воскликнул он голосом, который сразу охладил весь пыл влюбленных.
"Молчать!"

И они услышали, как в твердую стену звука ключа в замке, и
дверь, решетки на петлях.

"Но", - сказала Маргарита, надменно: "я думаю, что никто не имеет
право заключения пока мы здесь!"

"Нет, даже королева-мать?" - что? - прошептал Рене ей на ухо.

Маргарита мгновенно выбежала по внешней лестнице, ведя Ла
Крот последовал за ней; Генриетта и Коконнас почти рука об руку последовали за ними.
все четверо взлетели, как взлетают при первом же звуке птицы.
занят любовными переговорами на ветвях цветущего кустарника.




ГЛАВА XX.

ЧЕРНЫЕ КУРИЦЫ.


Настало время двум парам исчезнуть! Кэтрин вставляла ключ в замок.
в замке второй двери как раз в тот момент, когда Коконнас и мадам де Невер
вышли из дома через нижний вход, и Екатерина, когда она
вошла, услышала шаги беглецов на лестнице.

Она испытующе огляделась по сторонам, а затем, устремив свой подозрительный взгляд
на Рене, который стоял неподвижно, склонившись перед ней, спросила:

"Кто это был?"

- Несколько влюбленных, которые удовлетворены моими заверениями в том, что они
действительно влюблены.

- Не обращайте на них внимания, - сказала Кэтрин, пожимая плечами. - Неужели здесь нет
никого другого?

- Никто, кроме вашего величества и меня.

- Вы сделали то, что я вам приказал?

- Насчет двух черных куриц?

- Да!

- Они готовы, мадам.

"Ах, - пробормотала Кэтрин, - если бы вы были еврейкой!"

"Почему еврейкой, мадам?"

"Потому что тогда вы могли бы прочитать драгоценные трактаты, которые евреи
написали о жертвоприношениях. У меня был один из них переведены, и я
установлено, что евреям не искать приметы в сердце или печени
римляне же, но в конфигурации мозга, и в форме
из письма прослеживается, есть всемогущая рука судьбы".

- Да, мадам, я слышал об этом от одного старого раввина.

"Есть, - сказала Екатерина, - символы, отмеченные таким образом, которые раскрывают все
будущее. Только халдейские провидцы рекомендуют"--

"Рекомендуют... что?" - спросил Рене, видя, что королева колеблется.

"Что эксперимент будет опробован на человеческом мозге, как более
развитом и более близком к желаниям
консультанта".

"Увы! - сказал Рене. - ваше величество знает, что это невозможно".

"По крайней мере, трудно, - сказала Екатерина. - Если бы мы знали это в Сен-Жермене".
Варфоломеевское, какой богатый урожай мы могли бы собрать - Первый осужденный.
но я подумаю об этом. А пока давайте сделаем все, что в наших силах. Это
комната для жертвоприношений готова?

- Да, мадам.

- Давайте пройдем туда.

Рене зажег свечу изготовлен из странного вещества, запах которых, как
коварный и проницательный а так же тошнотворно и отупления,
означали введение элементов; проведение этого конусом вверх, он
предшествовали Екатерина в клетку.

Катарина выбрала среди инструментов для жертвоприношения нож из
голубой стали, в то время как Рене взял одну из двух птиц, которые жались друг к другу
в углу, с тревожными золотистыми глазами.

"Что нам делать дальше?"

"Мы исследуем печень одного и мозг другого. Если
мы должны убедиться, что эти два эксперимента приводят к одному и тому же результату,
особенно если эти результаты совпадают с теми, которые мы получали раньше ".

"С чего начнем?"

"С печени".

- Очень хорошо, - сказал Рене, и он привязал птицу вниз на двух кольцах
крепится к небольшой алтарь, так что существо, перевернули на спину,
может только борьба, не шевелясь с места.

Кэтрин вскрыла ей грудку одним ударом ножа; птица
издала три крика и после нескольких конвульсий испустила дух.

"Всегда три крика!" - сказала Кэтрин. "Три признака смерти".

Затем она вскрыла тело.

"И печень, наклоненная влево, всегда влево, - тройная смерть.
за смертью следует падение. Это ужасно, Рене".

- Мы должны посмотреть, мадам, совпадут ли предсказания из второго послания
с предсказаниями из первого.

Рене снял тушку птицы с алтаря и бросил ее в угол.
затем он подошел к другой, которая, предвидя, какая ее ждет участь
был рядом со своим товарищем, попытался сбежать, обежав камеру, и
оказавшись зажатым в углу, пролетел над головой Рене и в своем
полете погасил волшебную свечу, которую держала Катарина.

"Ты видишь, Рене, так исчезнет наш род", - сказала королева.;
"Смерть дохнет на него и сотрет его с лица земли!
И все же трое сыновей! трое сыновей! - печально прошептала она.

Рене взял у нее погасшую свечу и вышел в соседнюю
комнату, чтобы снова зажечь ее.

По возвращении он увидел курицу, прячет голову в тоннель.

"На этот раз", - говорит Екатерина, "Я предотвратить крики, потому что я буду вырезать
голову сразу".

И соответственно, как только курица была связана, Екатерина, как она и говорила
, одним ударом отрубила ей голову; но в последней агонии клюв
открывался три раза, а затем закрылся навсегда.

"Ты видишь", - сказала Кэтрин в ужасе, - "вместо трех криков, три
вздоха? Всегда три!-- они все трое умрут. Все эти духи перед тем, как
они уйдут, сосчитайте и призовите троих. Давайте теперь посмотрим на предсказания в
голове. "

Она оторвала бескровный гребень от головы, осторожно вскрыла
череп и, обнажив доли мозга, попыталась проследить
букву, образованную в кровавых извилинах, образованных разделением мозга.
центральная мякоть.

- Всегда так! - воскликнула она, всплеснув руками. - и на этот раз яснее, чем когда-либо.
смотрите сюда!

Подошел Рене.

"Что это за буква?" - спросила Катарина.

"Н", - ответил Рене.

"Сколько раз повторяется?"

Рене сосчитал.

"Четыре", - сказал он.

"Ay, ay! Я вижу это! то есть ГЕНРИХ IV. О, - воскликнула она, отбрасывая от себя нож.
"Я проклята в моем потомстве!"

Она была страшной, эта женщина, бледная как труп, освещенный мрачный
конусность и обхватив ее окровавленными руками.

"Он будет царствовать!" - воскликнула она со вздохом отчаяния. "Он будет царствовать!"

"Он будет царствовать!" - повторил Рене, погруженный в раздумья.

Тем не менее мрачное выражение лица Кэтрин вскоре исчезло
в свете мысли, которая зародилась в глубинах ее сознания.

"Рене", - сказала она, протягивая руку парфюмеру, не поднимая головы от груди.
"Рене, разве это не ужасная история
о докторе из Перуджи, который убил сразу с помощью помады[7]
его дочь и любовник его дочери?

- Да, мадам.

- И этим любовником был...--

- Был король Ладислас, мадам.

"Ах, да!" - пробормотала она. "Есть ли у вас какие-нибудь подробности этой истории?"

"У меня есть старая книга, в которой это упоминается", - ответил Рене.

"Что ж, давайте пройдем в другую комнату, и вы сможете показать мне это".

Они покинули клетки, на двери которого Рене закрыла за ним.

"У Вашего Величества каких-либо других распоряжений относительно
жертвы?"

- Нет, Рене, на данный момент я достаточно убежден. Мы подождем,
пока не добудем голову какого-нибудь преступника, а в день казни
вы должны договориться с палачом.

Рене поклонился в знак послушания, а затем, держа свечу, он пусть
свет попадает на полки, где книги стояли, залез на стул,
взял один и протянул его королеве.

Кэтрин открыла его.

- Что это? - спросила она. - "О методе воспитания и дрессировки".
Терцели, соколы и соколятницы должны быть смелыми, отважными и всегда
готовыми к полету".

"Ах! простите меня, мадам, я допустил ошибку. Это трактат о венеризме
написан ученым человеком из Лукки для знаменитого Каструччо
Кастракани. Он стоял рядом и был переплетен точно так же. Я
снял не ту. Тем не менее, это очень ценный том;
сохранилось всего три экземпляра - один принадлежит библиотеке Венеции,
другой был куплен вашим дедом Лоренцо и предложен Пьетро
де Медичи королю Карлу VIII, когда он посетил Флоренцию, и
в-третьих, вы имеете в ваших руках".

"Я поклониться ему", - говорит Екатерина, "из-за своей редкости, но как я не
это нужно, я возвращаю его тебе".

И она протянула правую руку Рене, чтобы взять книгу, которую она
хотела, а левой рукой вернула ему ту, которую она
взяла первой.

На этот раз Рене не ошибся; это был тот том, который она искала. Он
вышел, на мгновение перевернул страницы и протянул ей раскрытым.

Катарина подошла и села за стол. Рене положил волшебный конус рядом
ее и на свете голубоватого пламени она прочитала несколько строк в
оттенок:

- Хорошо! - сказала она, захлопывая книгу. - Это все, что я хотела знать.

Она приподнялась со стула, оставив книгу на столе, но унося
идея, которая уже дал ростки в ее сознании и созревают там.

Рене ждал почтительно, конус в руки, до тех пор, пока Королева, который, казалось,
перед выходом на пенсию, должны дать ему новые заказы или задать новые вопросы.

Екатерина, с ее поникшей головой, и ее палец на губах, подошел и
вниз несколько раз, не говоря ни слова.

Потом вдруг останавливаясь перед Рене, и фиксации на него ее глаза, круглые
и пронзительные, как у ястреба,:

"Признайтесь, вы приготовили для нее любовное зелье", - сказала она.

"Для кого?" - спросил Рене, вздрогнув.

"La Sauve."

- Я, сударыня? - переспросил Рене. - Никогда!

- Никогда?

- Клянусь в этом своей душой.

"Однако в этом должно быть какое-то волшебство, потому что он отчаянно влюблен"
хотя и не славится своим постоянством.

"Кто, мадам?"

"Он, Генрих проклятый, - тот, кто унаследует троих моих сыновей, - тот, кто
однажды будет называться Генрихом IV., и все же является сыном Жанны
д'Альбре".

И Катарина сопроводила эти слова вздохом, который заставил Рене
содрогнуться, потому что он подумал о знаменитых перчатках, которые он приготовил для
Приказ Екатерины для королевы Наваррской.

"Значит, он все еще преследует ее, не так ли?" - спросил Рене.

"Преследует", - ответила королева.

"Я думал, что король Наварры теперь по уши влюблен в свою жену"
.

"Фарс, Рене, фарс! Не знаю почему, но каждый стремится
обмануть меня. Моя дочь Маргарита объединилась против меня; возможно, она
тоже с нетерпением ждет смерти своих братьев; возможно, она тоже
надеется стать королевой Франции".

"Возможно, и так", - повторил Рене, снова погружаясь в свои мысли и
повторяя ужасное подозрение Катарины.

"Ha! посмотрим, - сказала Кэтрин, направляясь к парадной двери, поскольку она
несомненно, сочла бесполезным спускаться по потайной лестнице теперь, когда она
была уверена, что они одни.

Рене опередил ее, и через несколько минут они стояли в парфюмерном магазине
.

"Ты обещал мне какую-то новую косметику для моих рук и губ, Рене;
- зима на носу, а вы знаете, как чувствительна моя кожа к
резкое похолодание".

"Я уже для этого, мадам; и я приведу вам некоторые
завтра".

"Вы не застанете меня дома раньше девяти часов завтрашнего вечера; я буду
занят своими молитвами в течение дня".

- Тогда я буду в Лувре в девять часов, мадам.

- У мадам де Сов красивые руки и красивые губы, - сказала Катарина.
небрежным тоном. "Какой помадой она пользуется?"

"Для рук?"

"Да, сначала для рук".

"Гелиотроп".

"А что для губ?"

"Она собирается попробовать новый опиат моего изобретения. Я собирался принести
вашему величеству коробку с ним заодно".

Катарина на мгновение задумалась.

- Она, конечно, очень красивое создание, - сказала она, продолжая свои
тайные мысли. - и в страсти беарнцев к ней нет ничего странного
.

"И она настолько предана Вашему Величеству", - сказал Рене. "По крайней мере, я должен
так думаю".

Кэтрин улыбнулась и пожала плечами.

- Когда женщина любит, верна ли она кому-нибудь, кроме своего возлюбленного? Вы, должно быть,
дали ей какое-нибудь зелье, Рене.

- Клянусь, что нет, мадам.

"Хорошо, хорошо, не будем больше об этом. Покажи мне этот новый опиат, о котором ты
говорил, он должен сделать ее губы свежее и розовее, чем когда-либо".

Рене подошел к полке и показал Кэтрин шесть маленьких коробочек одинаковой формы
, то есть круглых серебряных коробочек, стоящих рядом.

"Это единственный напиток, о котором она когда-либо просила меня", - заметил Рене. "Это правда.
как говорит ваше величество, я сочинил его специально для нее, для нее
губы настолько нежны, что солнце и ветер воздействуют на них одинаково ".

Кэтрин открыла одну из коробок; он содержал в себе самое увлекательное
кармин пасты.

"Дай мне немного пасты на руки, Рене, - сказала она, - я возьму его прочь
с меня".

Рене взял свечи и пошел искать, в отдельный отсек, что
королева просила. Когда он обернулся, ему показалось, что он увидел царицу
быстро спрятала шкатулку под мантией; однако он был слишком знакомым
с этими маленькими кражами королева-мать проявила грубость, чтобы
казалось, что она уловила движение; поэтому упаковала косметику, которую она потребовала, в
бумажный пакет, украшенный лилиями:

- Вот оно, мадам, - сказал он.

"Спасибо, Рене", - ответила королева; затем, после минутного молчания: "
Не давайте мадам де Сов эту пасту в течение недели или десяти дней; я хочу
сделай первую пробу этого сам ".

И она собралась уходить.

"Ваше величество, вы хотите, чтобы я сопровождал вас?" - спросил Рене.

"Только до конца моста", - ответила Кэтрин; "моя Господа, и мой
помет Жди меня там".

Они вышли из дома, и в конце улицы Барильери их ждали четверо
джентльменов верхом на лошадях и простые носилки.

По возвращении Рене первым делом пересчитал коробки с опиатами. Одного из них
не хватало.




ГЛАВА XXI.

MADAME DE SAUVE'S APARTMENT.


Екатерина не обманулась в своих подозрениях. Генрих вернулся к своим
прежним привычкам и каждый вечер ходил к мадам де Сов. Сначала он
проделал это в величайшей тайне; но постепенно он стал
небрежен и перестал принимать какие-либо меры предосторожности, так что у Катарины не было никаких
проблема в том, что, хотя Маргарита все еще номинально была королевой
Наварры, мадам де Сов была настоящей королевой.

В начале этой истории мы сказали пару слов о мадам де
Апартаменты Сава; но дверь, открытая Дариолем королю Наваррскому,
герметично закрылась за ним, так что эти комнаты, место действия
Таинственные любовные похождения Беарнэ нам совершенно неизвестны. Помещения,
подобные тем, которые князья обставляли для своих иждивенцев во дворцах.
занимаемые ими для того, чтобы иметь их в пределах досягаемости, были меньше и
менее удобно, чем то, что она могла бы найти в самом городе. Как
читатель уже знает, они располагались на втором этаже
дворца, почти сразу над теми, которые занимал сам Генрих.
Дверь вела в коридор, конец которого освещался сводчатым
окном с маленькими стеклами в свинцовой оправе, так что даже в самые погожие дни в году
сквозь него проникал лишь слабый свет. Зимой, после
трех часов пополудни, было необходимо зажечь лампу, но поскольку
в ней было не больше масла, чем летом, она погасла к десяти часам,
и таким образом, как только в зимние дни, пришел, дал два влюбленных
наибольшую безопасность.

Небольшая прихожая, устланная ковром из желтого дамаста в цветочек;
приемная с драпировками из синего бархата; спальня, кровать
украшена витыми колоннами и розовыми атласными занавесками, скрывающими
руэль, украшенный зеркалом в серебряной оправе и двумя
картинами, изображающими любовь Венеры и Адониса, - такова была
резиденция, или, как сказали бы в наши дни, гнездо, прекрасной
фрейлина королевы Екатерины Медичской.

Если резко посмотрел в одну нашел бы, напротив туалетный столик
снабжен каждый аксессуар, маленькая дверь в темном углу
номер открытия в ораторском искусстве, где, подняли на два шага, стоял
_priedieu_. В этой маленькой часовне на стене висели три или четыре
картины, в высшей степени духовные, как бы служащие
дополнением к двум мифологическим картинам, о которых мы упоминали. Среди
этих картин на позолоченных гвоздях было развешано оружие, подобное тому, которое носили женщины.

В тот вечер, который последовал за сценами, которые мы имеем
описать как происходит у мэтра Рене, мадам де Сов, сидящих в
в ее спальне на диване, рассказывал Генри об ее страхи и ее любовь,
и давал ему в качестве доказательства ее любви, преданности, которые она
показано на знаменитый ночной следующим Святого Варфоломея, в ночь
который, он будет помнить, Генри провел в покои его жены.

Генрих, со своей стороны, выражал ей свою благодарность. Мадам де Сов
была очаровательна в тот вечер в своем простом батистовом халате; и Генрих был
очень благодарен.

В то же время, поскольку Генри был по-настоящему влюблен, он был мечтателен. Madame de
Сов, который на самом деле полюбил, а не притворялся, что любит, как повелела Екатерина, продолжал пристально смотреть на Генриха, чтобы увидеть, соответствуют ли его глаза его словам.
.........
......

"Ну же, Генри, - говорила она, - скажи честно: ту ночь, которую ты
провел в будуаре ее величества королевы Наваррской с месье
де ла Моль у твоих ног, разве тебе не было жаль, что этот достойный
джентльмен оказался между тобой и спальней королевы?

"Конечно, я так и сделал, милая", - сказал Генри, "потому что только так я
мог добраться до этой комнаты, где мне так уютно, где в этот момент я
я так счастлива, что прошла через комнату королевы.

Мадам де Сов улыбнулась.

- И с тех пор вы там не были?

- Только так, как я вам сказала.

"Ты никогда не пойдешь к ней, не поставив меня в известность?"

"Никогда".

"Ты бы поклялся в этом?"

"Конечно, я бы так и сделал, если бы все еще был гугенотом, но"--

"Но что?"

"Но католическая религия, догмы, которые я сейчас изучаю, учат
меня, что никогда нельзя давать клятву".

- Гасконец! - воскликнула мадам де Сов, качая головой.

- Но теперь моя очередь, Шарлотта, - сказал Генрих. - Если я задам тебе несколько
вопросов, ты ответишь?

"Конечно, - ответила молодая женщина. - Мне нечего скрывать"
от вас.

"Послушай, Шарлотта, - сказал король, - объясни мне хотя бы раз,
как получилось, что после отчаянного сопротивления, которое ты оказала
мне до моей женитьбы, ты стала менее жестокой ко мне, неуклюжей
Беарнец, нелепый провинциал, принц, действительно, слишком бедный,
чтобы содержать в чистоте драгоценности своей короны."

- Генри, - сказала Шарлотта, - ты просишь объяснить загадку,
которую пытались разгадать философы всех стран.
последние три тысячи лет! Генри, никогда не спрашивай женщину, почему она
любит тебя; довольствуйся вопросом: "Ты любишь меня?"

"Ты любишь меня, Шарлотта?" - спросил Генри.

"Я люблю вас", - ответила г-жа де Сов с обворожительной улыбкой,
Вложив свою хорошенькую ручку в руку своего возлюбленного.

Генрих удержал ее.

"Но, - продолжал он, развивая свою мысль, - предположим, я
угадал слово, которое философы тщетно пытались найти
на протяжении трех тысяч лет - по крайней мере, насколько это касается тебя,
Шарлотта?

Мадам де Сов покраснела.

- Ты любишь меня, - продолжал Генри, - следовательно, мне больше не о чем просить
мы с тобой считаем себя счастливейшими людьми на свете. Но ты знаешь,
счастью всегда сопутствует какой-то недостаток. Адам посреди
Эдема не был совершенно счастлив, и он откусил от этого несчастного яблока
которое навязало нам всем ту любовь к новизне, которая заставляет каждого человека
проводить свою жизнь в поисках чего-то неизвестного. Скажи мне, моя дорогая,
разве королева Екатерина сначала не просила меня помочь ей обрести свою любовь?
ты любишь меня?"

"Генри", воскликнула мадам де Сов, "говорите потише, когда вы говорите о
королева-мать!"

- О! - воскликнул Генри с непосредственностью и дерзостью, которые обманули воображение.
Сама мадам де Сов: "раньше было хорошо не доверять ей,
она добрая мать, но тогда мы не были в хороших отношениях; но теперь,
поскольку я муж ее дочери".--

"Муж мадам Маргариты!" - воскликнула Шарлотта, промывка
ревность.

- Говори тише, в свою очередь, - сказал Генри. - Теперь, когда я муж ее дочери.
мы лучшие друзья в мире. Чего они хотели?
Похоже, что я стал католиком. Что ж, благодать коснулась меня,
и благодаря заступничеству святого Варфоломея я стал им. Мы живем
вместе, как братья в счастливой семье, как добрые христиане.

- А королева Маргарита?

"Королева Маргарита?" переспросил Генрих; "О, ну что ж, она связующее звено
нас".

"Но, Генри, ты сказал, что королева Наваррская, в качестве награды за
преданность, я показала ей, были щедры ко мне. Если то, что вы говорите, правда,
если эта щедрость, за которую я испытываю к ней глубокую благодарность
, искренна, она - связующее звено, которое легко разорвать. Итак, вы не можете
полагаться на эту поддержку, поскольку вы не установили свою притворную близость
наложите на кого угодно".

"И все же я опираюсь на это, и в течение трех месяцев это была подушка, на которой я спал".
"Я сплю на ней".

- Значит, Генрих! - воскликнула г-жа де Сов. - Ты обманул меня, и мадам
Маргарита на самом деле твоя жена.

Генрих улыбнулся.

- Ну вот, Генрих, - сказала мадам де Сов, - ты одарил меня одной из тех
невыносимых улыбок, которые вызывают у меня жестокое желание выцарапать тебе
глаза, хоть ты и король.

"Тогда, - сказал Генри, - я, кажется, вводит теперь с помощью этого
симулировал дружбу, потому что есть моменты, когда, царь хотя я,
ты хочешь выцарапать мне глаза, потому что веришь, что это существует!

- Анри! - Анри! - воскликнула г-жа де Сов. - Я верю, что сам Бог
не знает, о чем ты думаешь.

"Моя дорогая, - сказал Генри, - я думаю, что сначала Кэтрин сказала тебе:
люби меня, затем, что твое сердце сказало тебе то же самое, и что когда
эти два голоса говорят с тобой, ты слышишь только голос своего сердца. Теперь
я здесь. Я люблю тебя, и люблю всем сердцем, и это именно та
причина, по которой, если когда-нибудь у меня будут секреты, я не должен их раскрывать
к вам,--боясь скомпрометировать вас, конечно, - для королевы
дружба переменчива, это мама в законе".

Это было не то, чего ожидала Шарлотта; ей казалось, что
сгущающаяся завеса между ней и ее возлюбленным каждый раз, когда она пыталась заговорить
глубины его бездонного сердца приобретали консистенцию
стена, отделявшая их друг от друга. Поэтому она почувствовала, как слезы
подступают к ее глазам, когда он произнес этот ответ, и как в этот момент пробило десять
часов:

- Сир, - сказала Шарлотта, - мне пора спать; мои обязанности призывают меня очень рано
завтра утром - королеве-матери".

"Значит, ты прогоняешь меня сегодня вечером, не так ли, милый?"

"Генри, мне грустно. Как мне грустно, ты найдешь меня утомительным, и вы бы
не нравится мне больше. Вы видите, что это лучше для тебя, чтобы отказаться".

- Очень хорошо, - сказал Генри, - я удалюсь, если вы настаиваете, только,
вентр сен-гри! вы должны оказать мне любезность и остаться хотя бы на время
вашего туалета.

- Но королева Маргарита, сир! не заставите ли вы ее ждать, если останетесь?

- Шарлотта, - серьезно ответил Генрих, - между нами было условлено, что мы
не говоря уже о королеве Наваррской, но мне кажется, что эта
вечером мы говорили ни о чем, кроме нее".

Мадам де Сов вздохнул; затем она подошла и присела перед ней
туалетный столик. Генри взял стул, пододвинул его к тому, который
служил креслом его любовнице, и, поставив на него одно колено, а сам
облокотился на спинку другого, сказал:

"Пойдем, моя хорошая маленькая Шарлотта, позволь мне увидеть, как ты становишься красивой,
и красивой для меня, что бы ты ни говорила. Небеса! Какие вещи! Какие
флакончики с духами, какие порошки, какие флакончики, какие коробочки с парфюмерией!"

"Это кажется много," сказала Шарлотта со вздохом, "и все же это слишком
мало, так как все это я до сих пор не нашли средства княжения
исключительно за сердце твоего Величества."

"Вот!" - воскликнул Генри. "Давайте не будем возвращаться к политике! Что это такое?
Эта маленькая тонкая кисточка? Разве она не должна быть для рисования
бровей моего олимпийского Юпитера?"

"Да, сир", - ответил Мадам де Сов", и вы уже догадались по первой
снято!"

"И, что довольно мало слоновая кость грабли?"

"Это для пробора волос!"

"А эта очаровательная маленькая серебряная коробочка с чеканной крышкой?"

"О, это то, что прислал Рене, сир; это знаменитый опиат, который он
так долго обещал мне - сделать еще слаще губы, которые ваши
ваше величество иногда бывали достаточно добры, чтобы находить это довольно милым.

И Генри, словно проверяя, что сказала очаровательная женщина, прикоснулся губами
к тем, на которые она так внимательно смотрела в зеркало. Сейчас
что они возвращались к области кокетства, облака стали
поднимите брови баронессы. Она взяла коробку, о которой было сказано выше
, и как раз собиралась показать Генри, что это за алая мазь
этим воспользовались, когда резкий стук в дверь прихожей заставил влюбленных вздрогнуть.

- Кто-то стучит, мадам, - сказала Дариола, просовывая голову в щель портьеры.
- Кто-то стучит?

- Пойди узнай, кто это, и возвращайся, - сказала г-жа де Сов. Генри
и Шарлотта с тревогой переглянулись, и Генри начал было
подумывать о том, чтобы удалиться в молельню, в которой он уже не раз
находил убежище, когда снова появилась Дариола.

"Мадам, - сказала она, - это мэтр Рене, парфюмер".

Услышав это имя, Генри нахмурился и невольно прикусил губу.

"Ты хочешь, чтобы я отказать ему в приеме?" - спросила Шарлотта.

"Нет!" Генри сказал; "мэтр Рене никогда ничего не делает без того,
раньше думал об этом. Если он приходит к вам, это потому, что у него есть
причиной приезда".

"В таком случае, вы хотели бы скрыть?"

- Я постараюсь этого не делать, - сказал Генри, - потому что мэтр Рене знает
все; следовательно, мэтр Рене знает, что я здесь.

"Но ваше величество некоторые основания думать, что его присутствие тягостно
к вам?"

"Я!" - сказал Генри, делая над собой усилие, которое, несмотря на свою силу воли, он
не мог полностью скрыть. "Я! вообще ни одного! мы довольно круто
друг друга, это правда; но так как Ночь Святого Варфоломея у нас
мириться".

- Пусть войдет! - сказала г-жа де Сов Дариоле.

Минуту спустя появился Рене и окинул взглядом всю комнату.

Мадам де Сов все еще стояла перед своим туалетным столиком.

Генри занял свое место на кушетке.

Шарлотта была на свету, а Генри в тени.

"Мадам," сказал Рене, с фамильярною почтительностью: "я пришел, чтобы предложить
мои извинения".

- За что, Рене? - спросила г-жа де Сов с той снисходительностью, которая
красивые женщины всегда обращаются к миру продавцов, которые их окружают
и чья обязанность - делать их еще красивее.

"Потому что давным-давно я пообещал работать ради этих красивых губ, и
потому что"--

- Потому что ты не сдержал своего обещания до сегодняшнего дня, не так ли? - спросила
Шарлотта.

- До сегодняшнего дня? повторил Рене.

"Да, фактически, я получил коробку только сегодня вечером.
вы мне прислали.

"Ах, в самом деле!" - сказал Рене, странно глядя на маленькую коробочку с опиатами на столе.
Столик мадам де Сов, точно такой же, как у него в магазине.
 - Я так и думал! - пробормотал он. - И вы им пользовались?

- Нет, пока нет. Я как раз собирался попробовать это, как вы вошли". Лицо Рене по
приобрели мечтательное выражение, которого не избежать Генри. Действительно, очень мало
все ускользала от него.

"Ну, Рене, что ты собираешься теперь делать?" - спросил король.

"Я? Ничего, сир, - ответил парфюмер. - Я смиренно жду, пока твой
ваше величество говорит со мной, прежде чем проститься с мадам ла баронессой".

"Ну же!" - сказал Генрих, улыбаясь. - Тебе нужно мое слово, чтобы понять:
мне приятно тебя видеть?

Рене огляделся, прошелся по комнате, как бы прощупывая глазами и ухом двери и занавески.
затем он остановился и
стоя так , чтобы он мог одним взглядом обнять и мадам де Сов , и
Генри:

"Я этого не знаю", - сказал он, благодаря тому замечательному инстинкту, который
подобно шестому чувству руководил им в первую половину его жизни среди
надвигающихся опасностей. Генри почувствовал, что в этот момент что - то
странным образом напоминающая борьбу мысль пронеслась в голове у
парфюмера, и он повернулся к нему, все еще оставаясь в тени, в то время как лицо
Флорентийца было освещено.

"Вы здесь в такой час, Рене?" - спросил он.

"Неужели мне так не повезло оказаться на пути вашего величества?" - спросил парфюмер.
отступая назад.

"Нет, но я хочу знать одну вещь".

"Что, сир?"

"Вы думали, что найдете меня здесь?"

"Я был уверен в этом".

- Значит, я был тебе нужен?

- По крайней мере, я рад, что нашел тебя.

- Ты хочешь мне что-то сказать? - настаивал Генри.

- Возможно, сир! - ответил Рене.

Шарлотта покраснела, так как опасалась, что откровение, которое парфюмер
, казалось, стремился сделать, могло иметь какое-то отношение к ее поведению
по отношению к Генри. Поэтому она сделала вид, что, будучи всецело
поглощена своим туалетом, ничего не слышала, и прервала
разговор.

"Ах! действительно, Рене", - сказала она, открывая коробку опиатов, "вы
восхитительный человек. Этот торт изумительный цвет, и раз уж ты здесь
Я собираюсь оказать вам честь, поэкспериментировав с вашим новым произведением ".

Она взяла коробочку в одну руку, а другой коснулась кончика своего
приложила палец к розовой пасте, которую собиралась поднести к губам.

Рене вздрогнула.

Баронесса с улыбкой поднесла опиат ко рту.

Рене побледнела.

Все еще оставаясь в тени, но с неподвижными и горящими глазами, Генри не ускользнул от внимания.
ни от действий одного, ни от содрогания другого.

Руке Шарлотты оставалось пройти совсем немного, прежде чем она коснулась ее губ.
Рене схватил ее за руку, как раз в тот момент, когда Генри поднялся, чтобы сделать это.

Генри бесшумно откинулся на спинку дивана.

- Одну минуту, мадам, - сказал Рене с натянутой улыбкой. - Вы не должны
употреблять этот опиум без специальных указаний.

"Кто даст мне эти указания?"

"Я".

"Когда?"

"Как только я закончу говорить то, что должен сказать его Величеству
Королю Наваррскому".

Шарлотта широко раскрыла глаза, ничего не понимая из таинственного
языка, окружавшего ее, и сидела с баночкой опиата в руке, уставившись на
кончик своего пальца, красный от румян.

Генри поднялся, и двинулся на мысль, которая, как и все эти молодые
царь, было две стороны, одна из которых, казалось, поверхностный, другой, который был
глубокий, он взял руку Шарлотты и красного, как это было, сделал как бы
поднять ее к губам.

- Минутку, - быстро сказал Рене, - минутку! Будьте любезны, мадам,
полоскать красивые руки с этим мылом из Неаполя, который я забыл
чтобы отправить вас в то же время, как румяна, и которое я имею честь
чего вам сейчас".

Достав из серебряной обертки кусок зеленого мыла, он положил его в
киноварный таз, полил немного воды и, опустившись одним коленом на
пол, предложил его мадам де Сов.

- Право, мэтр Рене, я вас больше не узнаю, - сказал Анри. - Вы
такой галантный, что далеко превосходите любого придворного щеголя.

"О, какие восхитительные духи!" - воскликнула Шарлотта, потирая свои прекрасные руки.
Перламутровая пена, образовавшаяся от ароматного торта.

Рене выполнил свой долг придворного до конца. Он протянул салфетку из
прекрасного фризского льна мадам де Сов, которая вытерла о нее руки.

- Теперь, - сказал флорентиец Генриху. - Пусть ваш разум будет спокоен,
монсеньор.

Шарлотта подала руку Генри, который поцеловал ее, и хотя она вдвое
повернулся на своем стуле, чтобы слушать то, что Рене собирался сказать, короля
Наварра вернулся к своей кушетке, более чем когда-либо убежден, что что-то
необычное промелькнуло в голове парфюмера.

"Ну?" - спросила Шарлотта. Флорентиец, по-видимому, сделал усилие, чтобы
собрать все свои силы, а затем повернулся к Генриху.




ГЛАВА XXII.

"СИР, ВЫ БУДЕТЕ КОРОЛЕМ".


"Сир, - сказал Рене Генриху, - "Я пришел поговорить о том, что уже некоторое время
не давало мне покоя".

"Парфюмерия?" переспросил Генрих, улыбаясь.

"Ну да, сир, парфюмерия", - ответил Рене, странно кивнув в знак
согласия.

"Говорите, я вас слушаю. Это тема, которая всегда
меня глубоко интересовала".

Рене взглянул на Генри, пытаясь, несмотря на его слова, прочесть его
непроницаемую мысль; но видя, что это совершенно невозможно, он
продолжил:

"Один из моих друзей, сир, только что прибыл из Флоренции. Этот друг
очень интересуется астрологией".

"Да, - перебил Генри, - я знаю, что это страсть с
Флорентийцы".

"В компании с лучшими студентами мира он прочитал
гороскопы знатных джентльменов Европы".

"Ах! ах!" - воскликнул Генри.

"И поскольку дом Бурбонов стоит во главе высочайшего, происходящего по наследству от
это от графа Клермона, пятого сына Людовика Святого, ваше величество.
ваше величество должно знать, что ваш гороскоп не остался без внимания.

Генрих слушал еще внимательнее.

- Вы помните этот гороскоп? - спросил король Наваррский с улыбкой,
которую он старался изобразить равнодушной.

"ОУ!", ответил Рене, качая головой, "ваш гороскоп не быть
забыли".

"Действительно!" - сказал Генри, как ни странно.

"Да, сир; согласно этому гороскопу, вашему величеству уготована самая
блестящая судьба".

Молодой принц бросил на него молниеносный взгляд, который почти сразу же исчез
под покровом безразличия.

- Каждый итальянский оракул склонен льстить, - сказал Генрих, - но тот, кто
льстит, лжет. Разве нет тех, кто предсказал, что я буду
командовать армиями? Я! - Он расхохотался. Но наблюдатель, менее занятый
собой, чем Рене, заметил бы и осознал усилие, приложенное к
этому смеху.

"Сир", - холодно сказал Рене, - "гороскоп говорит лучше".

"Предсказывает ли это, что во главе одной из этих армий я выиграю
сражения?"

"Лучше, чем это, сир".

"Что ж, - сказал Генрих, - вы увидите, что я буду победителем!"

"Сир, вы будете королем".

- Ну что ж! "Вентр сен-гри"! - воскликнул Генрих, сдерживая бешеное биение своего сердца.
"Разве я уже не такой?"

"Сир, мой друг знает, что он обещает; вы не только будете королем, но и
вы будете царствовать".

- В таком случае, - сказал Генри тем же насмешливым тоном, - у твоего друга должно быть
десять золотых крон, не так ли, Рене? для такого пророчества очень
амбициозные, особенно в такие времена. Ну, Рене, а я не богат,
Я дам вашему другу пять и еще пять, когда пророчество
выполнены".

- Сир, - сказала г-жа де Сов, - не забывайте, что вы уже
поклялся Дариоле, и не перегружай себя обещаниями.

"Мадам, - сказал Генрих, - я надеюсь, что, когда придет это время, со мной будут
обращаться как с королем, и что они будут довольны, если я выполню половину своих
обещаний".

"Сир, - сказал Рене, - я продолжу".

"О, значит, это еще не все?" - спросил Генрих. "Что ж, если я стану императором, я дам
вдвое больше".

"Сир, мой друг вернулся из Флоренции с гороскопом, который он
обновил в Париже и который всегда дает один и тот же результат; и он рассказал мне
секрет".

- Секрет, представляющий интерес для его величества? - быстро спросила Шарлотта.

"Я так думаю", - сказал флорентиец.

"Он ищет слов", - подумал Генри, не в коем случае прихода к
Спасти Рене там. "Очевидно, что трудно сказать".

- Так говорите же, - продолжала баронесса де Сов, - о чем идет речь?

"Это касается всех слухов об отравлении", - сказал флорентиец, взвешивая
каждое свое слово отдельно. "Это касается всех слухов об отравлении,
которые в течение некоторого времени циркулировали при дворе". Легкое
движение ноздрей короля Наваррского было единственным признаком
его повышенного внимания к внезапному повороту разговора.

- А ваш друг флорентиец, - спросил Генрих, - что-нибудь знает об
этом отравлении?

- Да, сир.

"Как ты можешь раскрывать мне секрет, который не принадлежит тебе, Рене, особенно когда
секрет такой важный?" - сказал Генри самым естественным
тоном, на который только был способен.

- Этот друг хочет попросить совета у вашего величества.

- У меня?

- Что в этом удивительного, сир? Вспомни старого солдата из
Actium, который, имея на руках судебный процесс, обратился за советом к Августу.

"Август был юристом, Рене, а я нет".

"Сир, когда мой друг доверил мне эту тайну, ваше величество все еще
принадлежал к кальвинистской партии, главой которой вы были и
вторым членом которой был месье де Конде.

- Ну? - спросил Генри.

- Этот друг надеялся, что вы воспользуетесь своим всемогущим влиянием на
Месье де Конде и попросите его не относиться к нему враждебно.

- Объясни мне это, Рене, если хочешь, чтобы я понял, - сказал Анри,
не выказав ни малейшей перемены ни в лице, ни в голосе.

- Сир, ваше величество поймет с первого слова. Этот друг знает
все подробности попытки отравления монсеньора де Конде.

"Была попытка отравить принца де Конде?" - воскликнул
Генрих с хорошо разыгранным изумлением. "Ах, действительно, и когда это было?"

Рене пристально посмотрел на короля и ответил только этими словами:

"Неделю назад, ваше величество".

"Какой-нибудь враг?" - спросил король.

"Да, - ответил Рене, - враг, которого знает ваше величество и который знает
ваше величество".

"На самом деле, - сказал Генри, - мне кажется, я слышал об этом,
но я не осведомлен о деталях, которые должен раскрыть ваш друг. Расскажите
их мне".

- Ну, принцу Конде было предложено ароматное яблоко. К счастью,
однако, когда ему принесли это, с ним был его врач. Он взял
это из рук посыльного и понюхал, чтобы проверить его запах и
целебность. Два дня спустя гангренозный отек лица,
прилив крови, кровоточащая рана, разъедавшая его лицо, были
ценой его преданности или результатом его неосторожности ".

"К сожалению, - ответил Генрих, - будучи уже наполовину католиком, я
потерял всякое влияние на господина де Конде. Поэтому ваш друг был неправ,
обратившись ко мне".

- Ваше величество, это было не только в отношении принца де Конде .
это могло бы пригодиться моему другу, но в отношении принца де Порсиана
а также брата того, кто был отравлен.

- Ах! - воскликнула Шарлотта. - Знаешь ли ты, Рене, что в твоих рассказах есть что-то
ужасное? Ты оправдываешься в неподходящее время. Уже поздно, ваш разговор
смертелен. На самом деле, твои духи стоят больше. Шарлотта снова
протянула руку к коробке с опиатами.

"Мадам, - сказал Рене, - прежде чем испытать это, что вы собираетесь сделать, послушайте,
какие жестокие результаты могут извлечь из этого порочные люди".

- Право, Рене, - сказала баронесса, - сегодня вечером вы какой-то похоронный.

Генри нахмурился, но он понимал, что Рене пожелал, чтобы достичь поставленной цели, который
он еще не видел, и он решил подтолкнуть в этом направлении в
разговор, который пробудило в нем такие болезненные воспоминания.

"И, - продолжил он, - вы знали подробности отравления
Принца де Порсиана?"

"Да", - сказал он. "Известно, что каждую ночь он оставлял горящую лампу
возле своей кровати; масло было отравлено, и он задохнулся".

Генри сжал пальцы, которые были влажными от пота.

- Значит, - пробормотал он, - тот, кого вы называете своим другом, знает не только
подробности отравления, но и его автора?

- Да, и именно по этой причине он хотел спросить вас, не согласитесь ли вы
использовать остатки своего влияния на принца Порциана и добиться
прощения убийцы за смерть его брата.

"К сожалению, - ответил Генрих, - все еще будучи наполовину гугенотом, я не имею никакого
влияния на господина принца де Порсиана; следовательно, ваш друг
поступил бы неправильно, заговорив со мной".

- Но что вы думаете о намерениях месье принца де Конде
и месье де Порсиана?

- Откуда мне знать их намерения, Рене? Боже, кого я знаю, не
дал мне возможность ознакомиться с их сердец".

"Ваше величество должны спросить себя", - спокойно сказал флорентиец. "Есть
не в жизни, Ваше Величество некоторые события настолько мрачно, что он может служить
как проверить помилования, так больно, что это пробный камень для
щедрость?"

Эти слова были произнесены тоном, который заставил саму Шарлотту задрожать.
Это был такой прямой намек, что молодая женщина отвернулась.
чтобы скрыть румянец и не встречаться взглядом с Генри. Генрих сделал над собой
величайшее усилие; его лоб, на котором во время слов
флорентийца проступили угрожающие морщины, разгладился, и он принял величественный вид.,
сыновняя скорбь, которая погрузила его сердце в смутное раздумье.

"В моей жизни, - сказал он, - были мрачные обстоятельства... Нет, Рене, нет; я помню"
в моей юности только безумие и беспечность, смешанные с более или менее жестокими
необходимость, налагаемая на каждого требованиями природы и доказательствами
Бога."

Рене, в свою очередь, стал сдержанным, переводя взгляд с Генри на Шарлотту,
как бы желая разбудить одного и сдержать другую; потому что Шарлотта уже
вернулась к своему туалету, чтобы скрыть беспокойство, вызванное их разговором,
и снова протянула руку к коробочке с опиатами.

"Но, Сир, если бы Вы были братом князя Porcian или сына
принца Конде, и если они отравили вашего брата или
убит ваш отец" - Шарлотта издала слабый крик и поднял
опиатов в ее губы. Рене заметил этот жест, но на этот раз он остановил ее
ни словом, ни жестом; он просто воскликнул:

"Во имя Всего Святого, сир, отвечайте! Сир, если бы вы были на их месте, что бы
вы сделали?

Генрих пришел в себя. Дрожащей рукой он вытер лоб, на
котором выступили капли холодного пота, и выпрямился во весь рост,
ответил посреди тишины, который до этого провел Рене и
Шарлотт:

"Если бы я был на их месте, и если бы я был уверен, что, будучи царем, то есть
уверены, представляющий Бога на земле, я хотел действовать, как Бог, я должен
простите".

- Мадам! - воскликнул Рене, выхватывая опиат из рук мадам де
Сов, "мадам, верните мне эту коробку, мой мальчик, я вижу, сделал
ошибка. Завтра я пошлю вам другую".




ГЛАВА XXIII.

НОВООБРАЩЕННЫЙ.


На следующий день должна была состояться охота в Сен-Жерменском лесу.

Генрих приказал приготовить для него маленькую беарнскую лошадку;
то есть оседлать и взнуздать в восемь часов утра. Он
предназначен давая эту лошадь к мадам де Сов, но он хотел попробовать это
первое. На четверть до восьми лошадь была готова. На ход
восемь Генри спустился во двор замка. Конь, гордый и вспыльчивый в
несмотря на свои небольшие размеры, навострил уши и перебирает ногами.
Погода была холодной, и тротуар покрывал легкий иней. Генри направился к конюшне, где находились лошадь и грум.
Генри направился через двор к конюшне.
мы ждали, когда швейцарский солдат, мимо которого он прошел, стоял на страже у ворот.
у ворот он предъявил оружие и сказал:

"Да хранит бог его величество короля Наварры".

Услышав это пожелание и особенно тон, которым оно было произнесено,
Беарнец вздрогнул.

Он повернулся и отступил назад.

- Де Муи! - пробормотал он.

- Да, сир, де Муи.

- Что вы здесь делаете?

- Ищу вас.

- Почему вы ищете меня?

- Я должен поговорить с вашим величеством.

"К сожалению", - сказал король, подойдя к нему, "не знаете ли вы
рисковать своей головой?"

"Я знаю это".

"Ну и что?"

"Что ж, я здесь".

Генри слегка побледнел, ибо знал, что он разделял опасности в ведении
этот опрометчивый молодой человек. Он с тревогой посмотрел про него и отступила назад
второй момент, не менее быстро, чем это было сделано в первую очередь. Он увидел в окне
Герцога Алансонского.

Мгновенно изменив манеру поведения, Генрих взял мушкет из рук Де
Города Муи, стоя, как мы уже говорили, дозорный, а пока видимо
измерения:

"Де Муи, - сказал он, - это, конечно, не без какой-то очень веской причины"
что вы пришли таким образом сразиться со львом в его логове?"

- Нет, сир, я ждал вас целую неделю; только вчера я услышал, что
сегодня утром ваше величество должны были опробовать лошадь, и я занял свое место у
ворот Лувра.

- Но как в этой форме?

- Капитан роты протестант и один из моих друзей.

- Вот твой мушкет; возвращайся к своим обязанностям часового. За нами наблюдают.
Когда я вернусь, я попытаюсь сказать тебе пару слов, но если я не заговорю,
не останавливай меня. Adieu."

Де Муи возобновил свою размеренную прогулку, а Генрих направился к дому.

"Что это за прелестное маленькое животное?" - спросил герцог Алансонский из своего окна.


"Лошадь, которую я собираюсь опробовать сегодня утром", - ответил Генрих.

"Но это лошадь не для мужчины".

"Следовательно, она предназначена для красивой женщины".

"Будь осторожен, Генри; ты будешь нескромен, потому что мы увидим эту
прекрасную женщину на охоте; и если я не знаю, чей ты рыцарь,
Я, по крайней мере, буду знать, чей ты конюший.

"Нет, милорд, вы не знаете," сказал Генри, с его притворной
хорошее настроение", ибо эта прекрасная женщина не может выйти в это утро; она
нездоровится".

Он вскочил в седло.

- Ах, боже мой! - воскликнул д'Алансонец, смеясь. - Бедная госпожа де Сов!

"Fran;ois! Fran;ois! это ты ведешь себя нескромно.

"Что случилось с прекрасной Шарлоттой?" продолжал герцог
д'Алансонец.

"Почему?" - ответил Генри, пришпоривая свою лошадь и переводя ее в галоп.
описав изящный вираж. "Почему, я понятия не имею ... тяжесть в
голова, согласно тому, что говорит мне Дариола. Оцепенение всего тела;
короче говоря, общая слабость.

"И это помешает вам присоединиться к нам?" - спросил герцог.

"Я? С чего бы это?" - спросил Генрих. - Ты знаешь, что я обожаю охоту, и
ничто не могло заставить меня пропустить ее.

- Но ты будешь скучать по этой охоте, Генри, - сказал герцог, повернувшись ко мне.
и на мгновение перекинулся парой слов с кем-то, незамеченным Генрихом, который
обратился к Франсуа из глубины комнаты: "Его Величество говорит мне,
что охота не может состояться".

"Ба!" - сказал Генри самым разочарованным тоном, какой только можно себе представить. "Почему нет?"

"Похоже, очень важные письма от месье де Невера. Есть
совет у короля, королевы-матери, и мой брат герцога
d'Anjou."

"Ах, ах! - сказал себе Генри. - не могли ли прийти какие-нибудь новости из Польши?"

Затем вслух:

- В таком случае, - продолжил он, - мне бесполезно идти дальше.
рисковать на таком морозе. Прощай, брат!

Подтягивание О-де-города Муи:

"Мой друг, - сказал он, - зови своих товарищей, чтобы закончить свой страж
долг для вас. Помогите жениха ungirth моего коня. Наденьте седло на голову
и отнесите его к шорнику; на нем нужно сделать кое-какую вышивку
, которую сегодня не было времени закончить. Вы принесете
ответ в мои апартаменты.

Де Муи поспешил повиноваться, потому что герцог Алансонский исчез из своего
окна, и было очевидно, что он что-то заподозрил.

На самом деле, едва Де Муи скрылся за воротами, как появился
Показался герцог Алансонский. На месте де Муи был настоящий швейцарец.
Д'Алансонец внимательно посмотрел на нового часового; затем повернулся к Генриху:

"Это не тот человек, с которым ты только что разговаривал, не так ли, брат?"

"Другой - молодой человек, который принадлежит к моей семье и которого я заставил
поступить в швейцарскую гвардию. Я просто дал ему комиссию, и он имеет
пошли его выполнять".

- Вот как! - сказал Герцог, как будто этого ответа хватило. "А как поживает Маргарет?"

"Я собираюсь спросить ее, брат".

"Ты не видел ее со вчерашнего дня?"

"Нет. Я зашел к ней вчера вечером около одиннадцати, но Жийон сказала мне
что она устала и пошла спать.

- Вы не найдете ее в ее комнате. Она вышла.

- О! - сказал Генри. - Очень может быть. Она должна была пойти на _конвенцию де
l'Annonciade_."

Не было никакой возможности продолжить разговор, поскольку Генри
по-видимому, решил просто ответить. Два зятя
поэтому удалились, герцог Алансонский отправился за новостями, как он сказал, а король
Наваррский вернулся в свою комнату.

Генри пробыл там не более пяти минут, когда услышал стук в дверь.


- Кто там? - спросил он.

- Сир, - ответил голос, в котором Генрих узнал голос Де Муи, - это
ответ от шорника.

Генри, явно тронутый, пригласил молодого человека войти и закрыл за ним дверь.
- Это ты, де Муи? - спросил я.

- Это ты? "Я надеялся, что вы поразмыслите", - сказал он.

"Сир, - ответил де Муи, - "я размышлял три месяца; это
достаточно долго. Теперь пришло время действовать". Генрих сделал нетерпеливый жест.

"Ничего не бойся, государь, у нас один, и я буду поспешать, за время
драгоценные. Ваше Величество может сказать словом все, что событий
год потеряли вызвать в адрес религии. Давайте четко, кратко, и
Фрэнк".

"Я слушаю, мой добрый де города Муи", - ответил Генри, видя, что она
невозможно для него, чтобы уклониться от объяснений.

"Это правда, что ваше величество отрекся от протестантской религии?"

"Это правда", - сказал Генри.

"Да, но это на твоих устах или в сердце?"

"Человек всегда благодарен Богу, когда он спасает нам жизнь", - ответил Генри,
поворачивая вопрос так, как он обычно делал в таких случаях. "и Бог
, очевидно, спас меня от этой жестокой опасности".

"Сир, - продолжал Де Муи, - давайте признаем одну вещь".

"Что?"

"Что ваше отречение от престола продиктовано не убеждением, а расчетом.
Ты отрекся от престола, чтобы король позволил тебе жить, а не потому, что
Бог спас тебе жизнь".

"Какой бы ни была причина моего обращения, де-города Муи", - ответил Генри, "я
тем не менее католиком".

"Да, но вы должны всегда быть одна? При первом же представившемся вам шансе
неужели вы не вернете себе свободу жизни и совести?
Что ж! эта возможность представилась сама собой. Ла-Рошель восстала,
Руссильон и Беарн просто ждут одного слова, прежде чем действовать. В
Гайенне каждый призывает к войне. Просто скажите мне, были ли вы вынуждены
пойти на этот шаг, и я отвечу за будущее ".

- Джентльмена моего происхождения никто не принуждает, мой дорогой Де Муи. То, что я
сделал, я сделал добровольно.

"Но, сир," - сказал молодой человек, его сердце угнетенных с этим
сопротивление, которое он не ожидал: "вы не помните, что в
действуя таким образом, ты бросил и предал нас".

Генри был непоколебим.

"Да, - продолжал Де Муи, - да, вы предаете нас, сир, ибо некоторые из нас,
рискуя жизнью, пришли спасти вашу честь и вашу свободу; мы
готовы предложить вам трон, сир; вы понимаете это? не только
свободы, но власть; Престол Твой собственный выбор, за два месяца ты
мог бы выбирать между Наваррой и Францией.

"Де Муи", - сказал Генри, прикрывая глаза, которые помимо его воли
вспыхнули при этом предложении. "Де Муи, я в безопасности, я
Католик, я муж Маргариты, я брат короля
Карл, я зять моей доброй матери Екатерины. Де Муи,
принимая на себя эти различные должности, я просчитал их возможности
а также их обязательства.

"Но, сир, - сказал Де Муи, - во что нужно верить? Мне сказали, что ваш
брак не заключен по контракту, что в глубине души вы свободны, что ненависть
Екатерины"--

- Ложь, ложь, - поспешно перебил беарнец. "Да, вы были
постыдно обмануты, мой друг; эта дорогая Маргарита действительно моя жена,
Екатерина действительно моя мать и король Карл IX. является господином и
хозяином моей жизни и моего сердца.

Де Муи вздрогнул, и почти презрительная улыбка скользнула по его губам.

"В таком случае, сир, - сказал он, уныло опуская руки и пытаясь
проникнуть в эту душу, наполненную тенями, - вот мой ответ на
возвращайтесь к моим братьям, - я скажу им, что король Наварры
протягивает руку и открывает свое сердце тем, кто перерезал нам глотки;
Я скажу им, что он стал льстецом королевы-матери
и другом Морвеля.

"Мой дорогой Де Муи, - сказал Генрих, - король выходит из зала совета"
и я должен пойти и выяснить у него причины нашего
пришлось отказаться от такого важного дела, как охота. Прощай; подражай мне, мой друг
, оставь политику, возвращайся к королю и посещай мессу".

Генри вывел или, скорее, втолкнул в прихожую молодого человека, чье
изумление начало перерастать в ярость.

Едва дверь закрылась, как он, не в силах больше сопротивляться
страстно желая отомстить за что-нибудь, защищая кого-нибудь, Де Муи
скомкал шляпу в руках, швырнул ее на пол и топнул
по ней, как бык топнул по плащу матадора:

"Клянусь небом! - воскликнул он, - он такой несчастный принц, и я не прочь
убить себя для того, чтобы испачкать его навсегда с моей кровью".

- Тише, господин де Муи! - раздался голос из-за полуоткрытой двери. - Тише!
кто-нибудь, кроме меня, может вас услышать.

Де Муи быстро обернулся и увидел герцога Алансонского, закутанного в плащ
, который с бледным лицом вышел в коридор, чтобы убедиться, что он
и де Муи остались совершенно одни.

- Господин герцог Алансонский, - воскликнул де Муи, - я заблудился!

"Наоборот", - пробормотал князь, "может быть, вы нашли то, что вам
ищете, и доказательством этого является то, что я не хочу, чтобы ты убил
себя здесь, как у тебя возникла идея делать именно сейчас. Поверь мне, твоей
крови, по всей вероятности, можно найти лучшее применение, чем обагрять кровью
порог короля Наваррского ".

При этих словах герцог распахнул дверь, которую придерживал,
наполовину открыв.

"Эта комната принадлежит двум моим джентльменам", - сказал герцог. "Никто
здесь нас прервут. Следовательно, мы можем говорить свободно. Входите,
месье.

"Я здесь, монсеньор!" - воскликнул заговорщик в изумлении. Он вошел
в комнату, дверь которой герцог Алансонский закрыл за собой не менее
быстро, чем это сделал король Наваррский.

Вошел Де Муи, разъяренный, раздраженный, сыпавший проклятиями. Но мало-помалу холодный
и пристальный взгляд молодого герцога Франсуа произвел на
Капитана-гугенота такое же действие, какое оказывает заколдованное озеро, рассеивающее
опьянение.

"Монсеньор, - сказал он, - если я правильно понимаю, ваше высочество желает
поговорить со мной".

"Да, месье де Муи", - ответил Франсуа. "Несмотря на вашу маскировку, мне
показалось, что я узнал вас, и когда вы представили оружие моему брату
Генриху, я сразу узнал вас. Итак, де Муи, значит, вы недовольны
королем Наваррским?

- Монсеньор!

- Ну же, ну же! скажите откровенно, разве вы не доверяют мне, возможно я один
ваши друзья."

"Вы, монсеньор?"

"Да, я; так говорить".

"Я не знаю, что сказать вашему высочеству, монсеньор. Вопрос, который я
должен был обсудить с королем Наварры, касался интересов, которые ваш
ваше высочество не захотело понять. Более того, - добавил Де Муи тоном,
который он старался придать безразличию, - это были сущие пустяки.

- Пустяки? - переспросил герцог. - Пустяки?

- Да, монсеньор.

- Пустяки, ради которых вы готовы были рискнуть жизнью, вернувшись в Лувр.
вы знаете, что ваша голова ценится на вес золота. Мы
осведомлены о том факте, что вы, а также король Наварры и
принц де Конде, являетесь одним из лидеров гугенотов".

- Если вы так считаете, монсеньор, поступайте со мной так, как подобает поступать брату короля
Карлу и сыну королевы Екатерины.

- Почему вы хотите, чтобы я вел себя подобным образом, когда я сказал вам, что я
ваш друг? Скажите мне правду.

- Монсеньор, - сказал де Муи, - я клянусь вам.--

- Не клянитесь, монсеньор; реформатская церковь запрещает приносить
клятвы, и особенно ложные.

Де Муи нахмурился.

- Говорю вам, я все знаю, - продолжал герцог.

Де Муи по-прежнему молчал.

- Вы сомневаетесь в этом? - спросил принц с притворной настойчивостью. "Ну, мой
дорогой де города Муи, мы должны быть убеждены. Давай, сейчас, ты будешь судьей
если я не прав. Разве вы не предлагаю мой шурин
Генри, в его комнату только сейчас", - герцог указал на камеру
B;arnais разместился "ваша помощь и ваши последователи о восстановлении его на
королевство Наварра?"

Де Муи испуганно посмотрел на герцога.

"Предложение, от которого он в ужасе отказался".

Де Муи все еще был поражен.

- Тогда вы призвали вашу старую дружбу, воспоминание об общей
религии? Вы хотя бы подали королю Наварры блестящую надежду
надежду, настолько блестящую, что он был ослеплен ею - надежду завоевать
корону Франции? Ну же, скажи мне; хорошо ли я информирован? Это то, что ты
приехал сделать предложение беарнцам?

"Монсеньор!" - воскликнул де города Муи, "это настолько верно, что я теперь интересно, если я
не сказать, Ваше Королевское Высочество, что вы солгали! вызвать в
этом зале беспощадную борьбу и, таким образом, удостовериться в
исчезновении этой ужасной тайны смертью нас обоих ".

"Осторожно, мой храбрый де города Муи, осторожно!" - сказал герцога Алансонского без
меняясь в лице, или без вас обратить хоть немного внимания этой
страшная угроза.

"Тайна лучше умрет вместе с нами , если мы оба останемся в живых, чем если один из нас
были обречены на смерть. Послушай меня и перестань хвататься за рукоять своего меча.
В третий раз я говорю, что ты с другом. А теперь скажите мне, разве
король Наварры не отказался от всего, что вы ему предложили?

- Да, монсеньор, и я признаю это, потому что мое признание может скомпрометировать только
меня.

- Выходя из его комнаты, разве вы не топнули ногой по шляпе и не закричали, что он
трусливый принц, недостойный быть вашим предводителем?

"Это правда, монсеньор, я так сказал".

"А! вы это сделали? вы наконец признаете это?"

"Да".

"И это все еще ваше мнение?"

- Больше, чем когда-либо, монсеньор.

"Ну, а я, месье де Муи, я, третий сын Генриха II., Я, сын Франции
достаточно ли я хороший джентльмен, чтобы командовать вашими солдатами? Пойдемте,
итак, вы считаете меня достаточно лояльным, чтобы вы поверили моему слову?

- Вы, монсеньор! вы, предводитель гугенотов!

- Почему бы и нет? Это эпоха обращений, вы знаете. Генрих обратился в католичество.
Я могу обратиться в протестантство.

"Да, без сомнения, монсеньор; поэтому я жду, когда вы мне объясните".--

"Нет ничего легче; и в двух словах я могу рассказать политики каждого
один. Мой брат Чарльз убивает гугенотов для того, чтобы царствовать более
добровольно. Мой брат Анжуйский позволяет убивать их, потому что он хочет добиться успеха.
мой брат Шарль, и потому что, как вы знаете, мой брат Шарль
часто болеет. Но со мной все совершенно по-другому. Я никогда не буду царствовать ... в
крайней мере во Франции--пока у меня есть два старших брата. Ненависть моя
мать и двух моих братьев больше чем закон природы удерживает меня от
трон. У меня нет претензий ни к одному из родственных чувств, либо славу, либо любой
королевство. Но у меня сердце так велико, как мой старший брат. Ну, Де
Города Муи, я хочу посмотреть на мой меч разрезал Королевства из этого
Францию они заливают кровью. Вот чего я хочу, Де Муи, послушай.:
Я хочу быть королем Наварры не по рождению, а по выборам. И заметьте,
хорошо, что у вас нет возражений против этой системы. Я не узурпатор,
поскольку мой брат отказывается от ваших предложений и погружается в оцепенение,
и громко заявляет, что это королевство Наварра - всего лишь миф. С
Генрих Беарнский, у тебя ничего нет. Со мной у тебя есть меч и имя,
Франсуа д'Алансонский, сын Франции, защитник всех своих товарищей или
всех своих сообщников, как вам угодно их называть. Ну, что вы
что скажете на это предложение, месье де Муи?

- Я говорю, что оно ослепляет меня, монсеньор.

- Де Муи, де Муи, нам предстоит преодолеть много препятствий. Не будь,
поэтому, с самого начала таким требовательным и упрямым по отношению к
сыну короля и брату короля, который приходит к тебе".

"Монсеньор, вопрос был бы уже решен, если бы мое мнение было единственным, которое следует учитывать, но у нас есть совет, и каким бы блестящим ни было это предложение, возможно, даже именно по этой причине лидеры партии...". - сказал он. - "Монсеньор, вопрос был бы решен.
но у нас есть совет, и каким бы блестящим он ни был.
предложение может быть
сторона не согласится с этим планом безоговорочно".

"Это совсем другое дело, и ваш ответ исходит от честного сердца и
благоразумного ума. По тому, как я только что действовал, Де Муи, вы, должно быть, поняли
мою честность. Относись ко мне, поэтому, с вашей стороны как человек, который
уважаемые, а не как человек, который льстит. Де города Муи, у меня есть шанс?"

"Даю слово, монсеньор, поскольку ваше высочество хочет, чтобы я высказал свое
мнение, у вашего высочества есть все шансы, поскольку король Наварры
отказался от предложения, которое я только что сделал ему. Но я повторяю вам еще раз,
монсеньор, мне придется посовещаться с нашими лидерами.

"Сделать так, месье", - ответил Алансонского. "Но когда у меня есть ответ?"

Де города Муи посмотрел на принца в тишине. Затем, видимо, придя к
решение:

"Монсеньор, - сказал он, - Дайте мне вашу руку. Я, должно быть рукой
сын Франции коснутся моих, чтобы убедиться, что я не предан будет".

Герцог не только протянул руку к Де города Муи, но ухватившись де
Города Муи и надавил.

"Теперь, монсеньор, я доволен", - сказал молодой гугенот. "Если бы нас предали
Я бы сказал, что ты не имеешь к этому никакого отношения; в противном случае,
монсеньор, как бы мало вы ни были замешаны в государственной измене, вы
будете обесчещены.

"Зачем ты мне это говоришь, де города Муи, прежде чем сказать мне, что вы
принеси мне ответ из ваших лидеров?"

"Потому что, монсеньор, спрашивать меня, когда вы получите ответ, было бы то же самое, что
спрашивать меня, где лидеры, и потому что, если бы я сказал вам:
"Этим вечером" вы бы знали, что вожди скрывались в Париже". Как
он произнес эти слова с жестом недоверия, города Муи де зафиксировал его
пронзительный взгляд на ложные колеблющиеся глаза молодого человека.

"Ну, хорошо", - сказал Герцог, "у вас еще есть сомнения, мсье де города Муи.
Но я не могу ждать всю уверенность в себе, от вас в первую очередь. Вы
понимать меня лучше позже. Нас будут связывать общие интересы, которые
избавят вас от всех подозрений. Значит, вы говорите, сегодня вечером, месье де
Муи?

- Да, монсеньор, время поджимает. До сегодняшнего вечера. Но где мы с вами увидимся?
- В Лувре, здесь, в этой комнате; вас это устроит?

- Эта комната занята? - Спросила я. - Вы не против? - Спросил я.

- Она занята? сказал Де Муи, взглянув на две кровати, стоявшие друг напротив друга
.

- Да, двумя моими джентльменами.

- Монсеньор, мне кажется неблагоразумным возвращаться в Лувр.

- Почему же?

"Потому что, если вы признали меня, другие тоже могут иметь хорошее зрение как
ваше высочество, а может узнал меня. Однако я вернусь в
Лувр, если вы дадите мне то, о чем я собираюсь вас попросить.

- Что это?

- Паспорт.

"Мой паспорт, найденный у вас, погубил бы меня и не спас бы вас. Я
ничего не могу для тебя сделать, если только в глазах мира мы не чужие друг другу.
малейшая связь между нами, замеченная моей матерью
или моим братом, будет стоить мне жизни. Таким образом, вы были защищены моим
интерес к себе с того момента, как я скомпрометировал себя с другими
так же, как я сейчас компрометирую себя с вами. Свободен в своей сфере деятельности
силен, если я неизвестен, пока я сам остаюсь непроницаемым,
Я гарантирую тебе все. Не забывай об этом. Сделать из свежего призыва
за вашу смелость, поэтому. Попробовать на честное слово, что вы пробовали
без слова чести моего брата. Приходите сегодня вечером к
Лувр".

"Но как вы хотите, чтобы я пришел? Я не могу войти в эти комнаты в моей нынешней форме
она предназначена для вестибюлей и судов. Моя собственная
еще опаснее, поскольку меня здесь все знают, и поскольку это никоим образом не маскирует меня.
"Поэтому я посмотрю ... подождите ... Я думаю, что ... да, вот оно".

"Поэтому я посмотрю... Подождите... Я думаю, что ... да, вот оно".

Герцог огляделся вокруг, и его взгляд остановился на одежде Ла Моля
, временно брошенной на кровать; то есть на великолепном плаще
вишневого цвета, расшитом золотом, о котором мы уже рассказывали.
произнесено; на шляпе, украшенной белым пером, окруженным гирляндой из
золотых и серебряных маргариток, и, наконец, на жемчужно-сером атласном с золотом
дублете.

- Вы видите этот плащ, это перо и этот камзол? - спросил герцог.;
"они принадлежат к месье де Ла Моля, одного из моих господ, ФОП от
высокий тип. Плащ был в моде при дворе, и когда он его надевал,
Месье де ла Моль узнавали за сотню футов. Я дам вам
адрес портного, который сшил его для него. Заплатив ему вдвое больше того, что
стоит, у вас будет точно такая же вечером. Вы
помните имени месье де ла Моль, не так ли?"

Едва герцог Алансонский закончил высказывать свое предположение, как в коридоре послышались приближающиеся шаги, и в замке повернулся ключ.
...........
...........

- Кто это? - воскликнул герцог, бросаясь к двери и отодвигая засов.

- Клянусь Небом! - ответил голос снаружи. - Я нахожу это странным.
вопрос. Кто вы сами? Это приятно! Я возвращаюсь к себе в комнату
, и меня спрашивают, кто я такой!

"Это вы, месье де ла Моль?"

"Да, это я, без сомнения. Но кто вы такой?"

Пока Ла Моль выражал свое удивление, обнаружив, что его комната занята,
и пока он пытался узнать ее нового обитателя, герцога Алансонского
быстро повернулся, держась одной рукой за замок, другой за ключ.

- Вы знаете господина де ла Моля? - спросил он Де Муи.

"Нет, ваша светлость".

"Он знает вас?"

"Я думаю, что нет".

"В таком случае все будет в порядке. Кажется, смотрите из
окна".

Де Муи молча повиновался, так как Ла Моль начинал терять терпение.
он изо всех сил стучал в дверь.

Герцога Алансонского бросил последний взгляд в сторону Де города Муи, и, видя, что
он стоял спиной, он открыл дверь.

- Монсеньор герцог! - воскликнул Ла Моль, удивленно отступая назад. - О,
простите, простите, монсеньор!

- Ничего страшного, месье; мне нужна была ваша комната, чтобы принять посетителя.

- Конечно, монсеньор, конечно. Но позвольте мне, умоляю вас, взять с кровати мой
плащ и шляпу, потому что я потерял их сегодня ночью на набережной
Грев, где на меня напали грабители.

"На самом деле, месье, - сказал принц, улыбаясь, и сам протянул Ла
Молю запрошенные предметы. - Вы очень плохо устроились здесь.
Очевидно, у вас была стычка с очень упрямыми парнями!

Герцог протянул Ла Молю плащ и шляпу. Молодой человек поклонился
и вышел в прихожую, чтобы переодеться, не обращая на
обратите внимание на то, что герцог делал в своей комнате; ибо это было обычным делом
в Лувре комнаты джентльменов использовались как
приемные принцем, к которому они были прикреплены.

Затем Де Муи подошел к герцогу, и оба прислушались, ожидая, что Ла Моль
закончит и выйдет; но когда последний переоделся, он
сам избавил их от дальнейших хлопот, приблизившись к двери.

"Простите, монсеньор, - сказал он, - но ваше высочество встретили графа
де Коконнаса по дороге?"

"Нет, граф, и все же он был на службе сегодня утром".

"В таком случае они убьют меня", - сказал себе Ла Моль, уходя.
Уходя.

Герцог услышал шум его удаляющихся шагов; затем он открыл дверь
и увлек Де Муи за собой.:

"Смотрите, как он уходит, - сказал он, - и постарайтесь скопировать его неподражаемую походку".

"Я сделаю все, что в моих силах", - ответил Де Муи. "К сожалению, я не дамский угодник"
"Я солдат".

"В любом случае я буду ждать вас в этом коридоре до полуночи. Если
комната моих джентльменов свободна, я приму вас там; если нет,
мы найдем другую.

- Да, монсеньор.

- Тогда до сегодняшнего вечера, до полуночи.

"До сегодняшнего вечера, до полуночи".

"Ах, кстати, Де Муи, при ходьбе сильно размахивай правой рукой.
Это своеобразный трюк месье де ла Моля.




ГЛАВА XXIV.

УЛИЦА ТИЗОН И УЛИЦА КЛОШ ПЕРСЕ.


Ла Моль поспешно покинул Лувр и отправился на поиски бедных в Париж.
Коконнас.

Его первым шагом было отправиться на улицу Арбр-Сек и войти
Мэтра Ла Юрьера, ибо Ла Моль помнил, что он часто повторял
пьемонтцам некий латинский девиз, который должен был доказать, что
Любовь, Бахус и Церера - боги, абсолютно необходимые нам, и он
надеялся, что Коконнас, следуя римскому афоризму, отправился в
"Белль Этуаль" после ночи, которая, должно быть, была такой же насыщенной для его друга
, как и для него самого.

Ла Моль ничего не нашли на Ла Huri;re, за исключением напоминание о взятых на себя
обязательства. С нетерпением завтрак, который был предложен с хорошей благодать
принимаются наш джентльмен, несмотря на его беспокойство. Живот успокоил
по умолчанию в своем уме, Ла Моль возобновил свою прогулку, по возрастанию банка
Сены, как муж искал свою утонувшую жену. Дойдя до
набережной Грев, он узнал место, где, как он сказал
Месье д'Алансонец, его остановили во время ночной прогулки три
или четыре часа назад. Это была необычная вещь в Париже, старше на
сто лет, чем то, во что он был пробужден при звуке
снаряд вонзился ему в окно затвора. Немного шлейфа из шляпы
остался на поле сражения. Чувство обладания, присущая
человек. У Ла Моля было десять перьев, каждое красивее предыдущего, и все же
он остановился, чтобы поднять это, или, скорее, единственный фрагмент того, что
остался от него и созерцал его с жалким видом, когда он
услышал звук приближающихся тяжелых шагов и грубые голоса, приказывающие
ему отойти в сторону. Ла Моль поднял голову и увидел носилки
впереди шли два пажа и сопровождал их всадник. Ла Молю показалось, что он
узнал носилки, и он быстро отступил в сторону.

Молодой человек не ошибся.

"Господин де ла Моль!" - раздался приятный голос из носилок, в то время как
рука, белая и гладкая, как атлас, отдернула занавески.

"Да, мадам, собственной персоной", - ответил Ла Моль с поклоном.

"Господин де ла Моль с пером в руке", - продолжила дама в
в помете. "Ты влюблен, мой дорогой месье, и вы восстанавливаетесь
потеряны следы?"

"Да, мадам", - ответил Ла Моль, "я люблю, и даже очень. Но
просто теперь это мои собственные следы, которые я нашел, хотя они
не те, на которые я ищу. Но ваше величество, позвольте мне
справиться о вашем здоровье?"

"Это превосходно, месье; мне кажется, я никогда не был лучше"
. Это, вероятно, происходит от того, что я провел ночь
в уединении".

"Ах! отступаем! - сказал Ла Моль, странно глядя на Маргариту.

- Ну да, что в этом удивительного?

"Могу я, не будучи нескромным, спросить вас, в каком монастыре?"

"Конечно, месье, я не делаю из этого тайны; в монастыре
"Аннонсиада". Но что ты делаешь здесь с этой вздрогнул воздух?"

"Мадам, я тоже прошла ночь отступает, и в окрестностях
тот же монастырь. Этим утром я ищу своего друга, который исчез
и, разыскивая его, я наткнулся на это перо".

"Кому оно принадлежит? Право, вы пугаете меня из-за него; место это
скверное.

"Ваше величество, можете быть спокойны, перо принадлежит мне. Я потерял его здесь".
примерно в половине шестого, когда я убегал из рук четырех бандитов,
которые изо всех сил пытались убить меня, или, по крайней мере, я думаю, что они это сделали.
"

Маргарита подавила быстрый жест ужаса.

- О, расскажите мне об этом! - попросила она.

- Нет ничего проще, мадам. Это было, как я имела честь сообщить вашему величеству
около пяти часов утра.

- И вы уже были на улице в пять часов утра? перебила его
Маргарита.

- Ваше величество, простите меня, - сказал Ла Моль, - я еще не вернулся.

- Ах! Monsieur de la Mole! вы вернулись в пять часов утра!"
- вы вернулись так поздно, - сказала Маргарита с улыбкой, которая была роковой для всех и которую Ла
Моль, к несчастью, находил очаровательной. - Вы вернулись так поздно, вы
заслужили это наказание!

"Поэтому я не жалуюсь, мадам", - сказал Ла Моль, кланяясь
с уважением, "и мне надо было разрезать на части, если бы я не считал
себя в сто раз больше повезло, чем я заслуживаю. Но я возвращался
поздно или рано, как будет угодно вашему величеству, из того счастливого
дома, в котором я провел ночь в убежище, когда четверо головорезов
примчался с улицы Мортельери и преследовал меня с неописуемой
длинные ножи. Это нелепо, не правда ли, мадам? но это правда - мне пришлось
убежать, потому что я забыл свой меч.

"О! Я понимаю, - сказала Маргарита с восхитительной наивностью.
- и вы вернулись, чтобы найти свой меч?

Ла Моль посмотрел на Маргариту так, словно у него мелькнуло подозрение
.

"Мадам, я бы вернулся в какое-нибудь место, и очень охотно, поскольку мой меч - превосходный клинок, но я не знаю, где находится этот дом".
"Что, месье?" - Спросил я. "Я не знаю, где этот дом".

"Что, месье?" - воскликнула Маргарита. - Вы не знаете, где находится дом,
в котором вы провели ночь?

"Нет, мадам, и пусть сатана уничтожит меня, если у меня есть хоть малейшая идея!"

"Ну, это странно! значит, ваша история - роман?"

"Настоящий роман, как вы сказали, мадам".

"Расскажите его мне".

"Это несколько длинновато".

"Не обращайте внимания, у меня есть время".

"И, прежде всего, это невероятно".

"Не берите в голову, никто не может быть более легковерным, чем я".

"Ваше величество приказывает мне?"

"Почему бы и нет; при необходимости".

- В таком случае я повинуюсь. Вчера вечером, оставив двух очаровательных женщин, с
которыми мы провели вечер на мосту Сен-Мишель, мы поужинали
у мэтра Ла Юрьера.

- Во-первых, - совершенно естественно сказала Маргарита, - кто такой
Ma;tre La Huri;re?"

- Мэтр Ла Юрьер, мадам, - сказал Ла Моль, снова взглянув на Маргариту.
с подозрением, которое он уже испытывал, - мэтр Ла Юрьер - хозяин
из гостиницы "Прекрасная Этуаль " на улице Арбр - Сек .

- Да, я вижу это отсюда. Значит, вы ужинали у мэтра Ла
Юрьер, без сомнения, со своим другом Коконнасом?

"Да, мадам, с моим другом Coconnas, когда вошел человек и вручил нам
каждая записка".

"Они были похожи друг на друга?" - спросила Маргарита.

"Именно так. Они содержали всего одну строку:

"Вас ждут на улице Сент-Антуан, напротив улицы Сен
Jouy_.'"

- И на записке не было подписи? - спросила Маргарита.

"Нет, только три слова - три очаровательных слова, которые трижды обещали
одно и то же, то есть тройное счастье".

"И что же это были за три слова?"

"_Eros, Cupido, Amor_."

- Короче говоря, три сладких слова; и выполнили ли они то, что обещали?

- О, еще, мадам, в сто раз больше! - с энтузиазмом воскликнул Ла Моль.

- Продолжайте. Мне любопытно знать, кто ждал вас на улице Сен.
Антуан, напротив улицы Жуи.

- Две дуэньи, каждая с носовым платком в руке. Они сказали, что мы должны
позволить им перевязать нам глаза. Ваше величество, возможно, догадывается, что это было нетрудно.
сделать это было нетрудно. Мы храбро вытянули шеи. Мой гид
повернул меня налево, гид моего друга повернул его направо, и мы
разделились".

"А потом?" - продолжает Маргарита, которая, казалось, намерен выполнять
расследование до конца.

"Я не знаю", - сказал Ла Моль", где его руководства привели моего друга. В ад,
возможно. Что касается меня, то все, что я знаю, это то, что мой путь привел меня в место, которое я
считаю раем ".

"И откуда, без сомнения, взялось ваше чрезмерное любопытство?"

"Совершенно верно, мадам; у вас дар прорицания. Я ждал,
с нетерпением, для дневного света, чтобы я мог увидеть, где я был, когда на
половине пятого того же Дуэнья вернулась, снова перевязал мои глаза, заставило меня
обещаю не пытаться поднять мою повязку, повел меня на улицу, со мной
за сто метров, заставил меня еще раз клянусь не снимать повязку, пока я не
насчитал больше пятидесяти. Я насчитал пятьдесят и оказался на улице
Сент-Антуан, напротив улицы Жуи.

- А потом...--

- Затем, мадам, я вернулась такая счастливая, что не обратила внимания на четверых
негодяев, из лап которых мне с таким трудом удалось вырваться. Итак,
мадам, - продолжал Ла Моль, - когда я нашел здесь кусочек моего пера, мое
сердце затрепетало от радости, и я поднял его, пообещав себе сохранить
как сувенир на память об этой радостной ночи. Но среди всего моего счастья меня беспокоит одно
то, что могло случиться с моим спутником.

- Он не вернулся в Лувр?

- Увы! нет, мадам! Я искал везде, в "Этуаль д'Ор_", на
на теннисных кортах и во многих других респектабельных местах; но ни Аннибала,
ни Коконнаса"--

Произнося эти слова, Ла Моль сопроводил их жестом, выражающим
безнадежность, вытянул руки и распахнул плащ, под которым
в разных местах виднелся его камзол, подкладка которого показывала
через арендную плату, как через множество элегантных разрезов.

- Да ведь вы были пронизаны насквозь! - воскликнула Маргарита.

"Пронизана слово!" - сказал Ла Моль, которого не жалко, чтобы включить его
внимание опасность он бежал. "Видите ли, мадам, смотри!"

"Почему вы не сменили камзол в Лувре, с тех пор как вернулись туда?"
спросила королева.

"Ах! - сказал Ла Моль, - "потому что кто-то был в моей комнате".

- Кто-то был в вашей комнате? - спросила Маргарита, глаза которой выражали величайшее изумление.
- Кто был в вашей комнате?

- Его высочество.

- Тише! - перебила Маргарита.

Молодой человек повиновался.

"_Qui ad lecticam meam stant?_ - спросила она Ла Моля.

"_Duo pueri et unus eques_."

- Время пришло, варвара! - сказала она. "_Dic, Moles, quem inveneris in biculo
tuo?_"

"_Franciscum ducem_."

"_Agentem?_"

"_Nescio quid_."

"_Quocum?_"

"_Cum ignoto._"[8]

"Это странно", - сказала Маргарита. "Значит, вы не смогли найти
Коконнаса?" она продолжила, очевидно, не думая о том, что говорит
.

- Итак, мадам, как я уже имел честь вам сообщить, я действительно умираю
от беспокойства.

- Что ж, - сказала Маргарита, вздыхая, - я не хочу больше задерживать вас в
ваших поисках его; не знаю, почему я так думаю, но он найдет себя
! Впрочем, не бери в голову, иди, несмотря на это.

Королева приложила палец к губам. Но поскольку прекрасная Маргарита
не поделилась секретом, не призналась Ла Молю, молодому человеку
понял, что этот очаровательный жест, означающий только заставить его замолчать
, должен иметь другое значение.

Процессия возобновила свое шествие, и Ла Моль, намереваясь продолжить расследование
, продолжил подниматься по набережной до улицы Лонг
Пон, которая привела его на улицу Сент-Антуан.

Напротив улицы Жуи он остановился. Именно там накануне вечером
две дуэньи завязали ему и Коконнасу глаза. Он
повернул налево, затем увиделэд отсчитал двадцать шагов. Он повторил это еще раз
и оказался напротив дома, или, скорее, стены, за которой возвышался
дом; в этой стене была дверь с навесом над ней, украшенная
большими гвоздями и отверстиями для петель.

Дом находился на улице Клош Персе, маленькой узкой улочке, начинающейся
на улице Сент-Антуан и заканчивающейся на улице Короля Сицилии.

- Клянусь Небом! - воскликнул Ла Моль. - Это было здесь, я готов в этом поклясться.
выходя, я протянул руку и нащупал гвозди в двери, затем я
спустился на две ступеньки. Человек, пробежавший мимо с криком "Помогите!", который был убит в
Улица Короля Сицилии миновала как раз в тот момент, когда я добрался до первой. Давайте посмотрим,
сейчас.

Ла Моль подошел к двери и постучал. Дверь открылась, и усатый
дворник появился.

"_Was ист дас?_" (Кто, что?) спросил дворник.

- А-а-а! - воскликнул Ла Моль. - По-видимому, мы швейцарцы. "Мой друг", - он
продолжение, предполагая, что самой очаровательной манере: "Я хочу, чтобы мой меч, который я
слева в этот дом, в котором я провел ночь".

"_Ich verstehe nicht_" (я не понимаю), - ответил швейцар.

"Моя шпага", - продолжал Ла Моль.

"_Ich verstehe nicht_," repeated the janitor.

"... который я оставил... мой меч, который я оставил"--

"_Ich verstehe nicht._"

"...в этом доме, в котором я провел ночь".

"_Gehe zum Teufel!_" (Иди к дьяволу!) И он захлопнул дверь у Ла
Родинка на лице.

"Небо!" - воскликнул Ла Моль, "если бы у меня был меч, я бы просто попросить за,
Я бы с удовольствием пропустил его через этого парня тело. Но я этого не сделал, и
это должно подождать до другого дня ".

После этого Ла Моль продолжил свой путь к улице Короля Сицилии, сделал около
пятьдесят шагов направо, затем снова налево и вышел на улицу
Тизон, маленькая улочка, идущая параллельно улице Клош Персе, и
нравится во всех отношениях. Более того, едва он исчез на тридцать ступенек
прежде чем он наткнулся на дверь с большими гвоздями, с навесом и
петли-отверстия, две лестницы и стены. Можно было бы сказать, что улица
Клош Персе вернулась, чтобы посмотреть, как он проходит мимо.

Тогда Ла Моль подумал, что, возможно, он перепутал правую руку с левой.
Он постучал в эту дверь, чтобы предъявить то же требование, что и раньше.
в другую. Но на этот раз он постучал напрасно. Дверь не была открыта.

Два или три раза Ла Моль совершал одно и то же путешествие, которое, естественно, привело его
к идее, что в доме было два входа, один на улице Клош
Персе, другой на улице Тизон.

Но этот вывод, каким бы логичным он ни был, не вернул ему его меч
и не сказал ему, где находится его друг. На мгновение ему
пришла в голову мысль купить другой меч и разрубить на куски этого
несчастного уборщика, который так упорно отказывался говорить что-либо, кроме
Немец, но он думал, что этот портье принадлежал Маргарите, и что если
Маргарита сделала такой выбор, то у нее были на то свои причины, и что
возможно, ей будет неприятно лишиться его.

Сейчас Ла Моль не сделал бы ничего неугодными для Маргариты
ничего в мире.

Опасаясь поддаться этому искушению он вернулся около двух часов
днем в Лувр.

Поскольку на этот раз в его комнате никого не было, он мог войти в нее. Дело было
достаточно срочное, что касалось его камзола, который, как уже заметила ему королева
, был изрядно порван.

Поэтому он сразу же подошел к своей кровати, чтобы сменить красивый
жемчужно-серый камзол на тот, что был на нем, когда, к его великому удивлению,
первое, что он увидел рядом с жемчужно-серым камзолом, был знаменитый
шпага, которую он оставил на улице Клош Персе.

Ла Моль взял ее и вертел в руках снова и снова.

Она действительно принадлежала ему.

"Ах! ах!" - сказал он. "Неужели за всем этим кроется какое-то волшебство?" Затем с
вздохом: "Ах! если бы беднягу Коконнаса можно было найти, как мой меч!"

Через два или три часа после того, как Ла Моль прекратил свое хождение по кругу вокруг
маленького двойного дома, дверь на улице Тизон открылась. Было
около пяти часов вечера, следовательно, наступила ночь.

Женщина, закутанная в длинный плащ, отороченный мехом, в сопровождении служанки
вышла из двери, которую придержала дуэнья
сорока и, быстро пробежав по улице Сицилийской, постучала в
маленькую дверь отеля "Аржансон", которая открылась ей; затем она вышла через
главный вход того же отеля, который выходил на Старую улицу
дю Тампль, подошла к маленькой задней двери в отеле де Гиз, отперла ее
ключом, который носила в кармане, и исчезла.

Полчаса спустя молодой человек с повязкой на глазах вышел через ту же дверь
маленького домика в сопровождении женщины, которая довела его до угла
Улиц Жоффруа Ласнье и Ла Мортельери. Там она попросила его посчитать
пятьдесят шагов, а затем снимите повязку.

Молодой человек тщательно выполнил приказ и, досчитав до пятидесяти,
снял платок с глаз.

"Клянусь Небом!" - воскликнул он, оглядываясь. "Да будь я повешен, если знаю, где я"
! Шесть часов! - воскликнул он, когда часы на Соборе Парижской Богоматери пробили, - "и бедный
Ла Моль, что сталось с ним? Давайте бегать в Лувре, возможно,
они могут иметь известий о нем нет".

Коконнас поспешно спустился по улице Ла Мортельери и добрался до
ворот Лувра за меньшее время, чем потребовалось бы обычному туристу.
лошадь. Как он ни шел, он затолкали и сбили с ног движется живая изгородь из храбрых
буржуа, шли мирно о магазинах Пляс де
Baudoyer, и вошли во дворец.

Там он допросил швейцарца и часового. Первые думали, что они
видели, как месье де ла Моль входил в то утро, но не видели, как он выходил
.

Часовой пробыл там всего полтора часа и ничего не видел
.

Он побежал в свою комнату и поспешно распахнул дверь, но обнаружил там только
разорванный камзол Ла Моля на кровати, что еще больше усилило его страхи
.

Затем он вспомнил о Ла Huri;re и поспешил к достойным ИНН
_Belle ;toile_. Ла Huri;re видел Ла Моля; Ла Моль позавтракали
есть. Это полностью успокоило Коконнаса, и, поскольку он был очень голоден, он
заказал ужин.

Коконнас пребывал в двух настроениях, необходимых для хорошего ужина: на душе у него было
облегчение, а в желудке пусто; поэтому он поужинал так вкусно, что
трапеза продолжалась до восьми часов. Затем подкрепился двумя бутылками
легкого анжуйского вина, которое он очень любил и которое опрокинул в себя
с чувственным наслаждением подмигивал глазами и повторял
причмокнув губами, он снова отправился на поиски Ла Моля,
сопровождая его в толпе пинками и топаньем ног.
пропорционально растущей дружбе, которую внушал ему комфорт
который всегда следует за хорошей едой.

Это продолжалось час, в течение которого Коконнас обыскал каждую улицу
в окрестностях набережной Грев, Порт-о-Шарбон, улицы
Сент-Антуан, и правила Тизон и Клош-Персе, к которой он думал
его друг вернется. Наконец он задумался, что там
было место, через которое ему предстояло пройти, ворота Лувра, и он
решил подождать у этих ворот до своего возвращения.

Он находился не более чем в сотне шагов от Лувра и только что поставил
на ноги женщину, мужа которой он уже опрокинул на Месте
Сен-Жермен л'Оксерруа, когда вдалеке он увидел перед собой
в неверном свете большого фонаря у подъемного моста
Лувр, Вишневый бархатный плащ и белое перо его друга
который, как тень, исчезал под воротами и возвращался
приветствие часового.

Знаменитый вишневый плащ был так хорошо известен каждому, что он
не мог ошибиться в нем.

"Ну! на небесах!" - воскликнул Coconnas; "это действительно он на этот раз, и он
возвращение. Ну! ну! - Ла Моль, друг мой! Черт возьми! И все же у меня хороший
голос. Как так получилось, что он меня не слышит? К счастью, у меня
ноги такие же хорошие, как и голос, поэтому я присоединюсь к нему ".

В этой надежде Coconnas, изложенных так быстро, как мог, и достиг
Лувр в одно мгновение, но он был быстр, как только он вошел в
суд красном плаще, который, казалось, в спешке тоже исчез в
тамбур.

- Привет! Ла Моль! - крикнул Коконнас, продолжая торопиться. - Подожди меня. Это
Я, Коконнас. Какого черта ты так спешишь? Ты
убегаешь?"

На самом деле красный плащ, словно крылья, забрались на лестницы, а
чем установила их.

"Ах! вы не услышите меня!" - воскликнул Coconnas. "Я зол на тебя!
Ты сожалеешь? Ну, дьявол! Я не могу бежать дальше". Именно с подножия
лестницы Коконнас бросил это последнее обращение к
беглецу, за которым он перестал преследовать своими ногами, но которого он все еще
проследил взглядом за винтом лестницы, и кто же это сделал?
дошли до комнаты Маргариты. Внезапно из этой комнаты вышла женщина и
взяла за руку мужчину, за которым следовал Коконнас.

"О! о-о!", сказал Coconnas, "что очень похожая на королеву Маргариту.
Он был ожидаемым. В этом случае она разная. Я понимаю, почему он это сделал
не отвечай мне".

Присев на корточки у перил, он заглянул в отверстие на лестнице
. Затем, сказав несколько слов вполголоса, он увидел красный плащ.
проследовал за королевой в ее покои.

"Хорошо! хорошо! - сказал Коконнас, - вот и все. Я не ошибся. Бывают
моменты, когда присутствие нашего лучшего друга нам необходимо, и
У дорогого Ла Моля был один из таких моментов".

И Коконнас, тихо поднявшись по лестнице, сел на обитую бархатом скамейку,
украшавшую площадку, и сказал себе:

"Очень хорошо, вместо того, чтобы присоединиться к нему, я подожду - да; но, - добавил он, - я
думаю, что, поскольку он с королевой Наваррской, мне, возможно, придется долго ждать - здесь
холодно, клянусь Небом! Ну! ну! Я могу просто подождать в моей комнате. Он
должны прийти туда как-нибудь".

Едва он закончил говорить и начал приводить в исполнение свое решение
, как над ним раздались быстрые легкие шаги, сопровождаемые
обрывок песни, такой знакомый, что Коконнас сразу повернул голову в направлении
шагов и песни. Это был Ла Моль, спускавшийся с
верхнего этажа, где находилась его комната. Увидев Коконнаса, он начал
спускаться по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки за раз, и, сделав это, бросился
в его объятия.

"О, Небеса! это вы? - спросил Коконнас. - Как, черт возьми, вам удалось выбраться
?

- Клянусь Небом, на улицу Клош Персе!

- Нет, я не имею в виду тот дом.

"Что тогда?"

"Апартаменты королевы".

"Апартаменты королевы?"

"Королева Наваррская".

"Я там не был".

"Пойдем сейчас же!"

"Мой дорогой Аннибал, - сказал Ла Моль, - ты не в своем уме. Я пришел.
из своей комнаты, где я ждал тебя два часа".

"Вы вышли из своей комнаты?"

"Да".

"Не за вами ли я шел от площади Лувр?"

"Когда?"

"Только что".

"Нет".

"Это не вы исчезли под воротами десять минут назад?"

"Нет".

"Это не вы только что поднялись по лестнице, как будто вас преследовал легион дьяволов?"
"Это не вы только что поднялись по лестнице, как будто вас преследовал легион дьяволов?"

- Нет.

- Клянусь небом! - воскликнул Коконнас. - Вино "Бель Этуаль" не такое уж плохое.
Достаточно, чтобы так сильно вскружить мне голову. Говорю вам, я только что выпил
видел твой вишневый плащ и белое перо под воротами
Лувра, за которыми я последовал к подножию лестницы, и которые
ваш плащ, ваше перо, все, вплоть до вашей размахивающей руки, ожидалось здесь
дама, которая, как я сильно подозреваю, является королевой Наварры, и
который провел вас через эту дверь, которая, если я не ошибаюсь, принадлежит
прекрасной Маргарите.

- Клянусь небом! - воскликнул Ла Моль, побледнев. - Неужели это измена?!

"Очень хорошо!", сказал Coconnas, "ругаться сколько угодно, но не
скажи мне, что я ошибаюсь".

Ла Моль на мгновение заколебался, обхватив голову руками,
сдерживаемый уважением и ревностью. Однако его ревность, покорила его,,
и он поспешил к двери, в которую он стучал изо всех сил.
Это вызвало несколько непривычный гомон учитывая достоинства
место, в котором это произошло.

"Нас арестуют, - сказал Коконнас, - но это неважно, это очень забавно.
Скажи мне, Ла Моль, в Лувре есть привидения?"

"Я ничего об этом не знаю", - сказал молодой человек, такой же бледный, как перо, которое
оттеняло его лоб. "но я всегда хотел увидеть такое, и поскольку
представится возможность, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы встретиться с ней лицом к лицу
вот с этой ".

- Я не стану вам мешать, - сказал Коконнас, - только стучите чуть пореже.
если не хотите его спугнуть.

Ла Моль, несмотря на свое раздражение, почувствовал справедливость замечания и
начал стучать более осторожно.




ГЛАВА XXV.

ВИШНЕВЫЙ ПЛАЩ.


Коконнас не ошибся. Дама, остановившая кавалера в плаще
вишневого цвета, действительно была королевой Наварры. Что касается кавалера
, наш читатель, я полагаю, уже догадался, что он не был
кроме храброго Де Муи. Узнав королеву Наварры,
молодой гугенот понял, что произошла какая-то ошибка; но он не осмеливался
заговорить, опасаясь, что крик Маргариты выдаст его. Он предпочел
позволить отвести себя в ее апартаменты и, оказавшись там, сказать своему
прекрасному гиду:

"Молчание за молчание, мадам".

Маргарита нежно пожала руку того, кого в полутьме приняла за Ла Моля
, и, наклонившись к нему, прошептала по-латыни:

"_Sola sum; introito, carissime._"[9]

Де Муи, не отвечая, позволил ей вести себя за собой; но едва она успела
дверь за ним закрылась, и он оказался в прихожей, которая
была освещена лучше, чем лестница, прежде чем Маргарита увидела, что это был
не Ла Моль.

Вслед за этим раздался крик, которого опасался осторожный гугенот.
Маргарита; но, к счастью, он больше не представлял опасности.

- Господин де Муи! - воскликнула она, отступая назад.

"Собственной персоной, мадам, и я прошу Ваше Величество оставить меня на свободу, чтобы продолжить
мой путь без упоминания моего присутствия в Лувре, чтобы ни один".

"О! Господин де Муи! - повторила Маргарита. - Значит, я ошиблась!

- Да, - сказал Де Муи, - я понимаю. Ваше величество приняли меня за короля
Наваррского. Я такого же роста, ношу такое же белое перо, и многие,
без сомнения, чтобы польстить мне, говорят, что у меня такая же походка.

Маргарита внимательно посмотрела на Де Муи.

"Вы понимаете латынь, господин де Муи?" спросила она.

"Я когда-то знал ее, - ответил молодой человек, - но забыл".

Маргарита улыбнулась.

- Господин де Муи, - сказала она, - вы можете положиться на мое благоразумие. Но, как я
кажется, я знаю имя того, кого вы ищете в Лувре, я
предлагаю свои услуги, чтобы направлять вас прямо к нему".

- Извините меня, мадам, - сказал Де Муи, - я думаю, вы ошибаетесь, и что
вы совершенно не осведомлены о...--

- Как! - воскликнула Маргарита. - Разве вы не ищете короля
Наваррского?

- Увы, мадам, - сказал Де Муи, - с сожалением вынужден особенно просить вас
скрыть мое присутствие в Лувре от вашего мужа, его величества
короля.

"Послушайте, Monsieur де-города Муи", - сказала Маргарита с удивлением: "я
вы до сих пор считается одним из самых сильных лидеров гугенотов
партии, и одним из самых верных сторонников короля моего мужа. Или
Я ошибаюсь?"

"Нет, мадам, потому что этим утром я был таким, как вы говорите".

"А что изменилось в вас с сегодняшнего утра?"

- Мадам, - сказал Де города Муи, кланяясь, "прости меня, пожалуйста, от ответа и ничего
мне одолжение, прими мое почтение".

Де города Муи, уважительно, но твердо, пошел к двери.

Маргарита остановила его.

"Но, сударь, - сказала она, - если бы я попросила у вас слова объяснения".
"Мне кажется, мое слово достаточно веское?"

"Мадам, - ответил Де Муи, - я обязан хранить молчание, и этот долг
должно быть, очень важен для меня, раз я не ответил вашему величеству".

"Но, месье"--

"Ваше Величество может погубить меня, мадам, но вы не можете просить меня предать мою
новых друзей".

"Но старые, месье, они тоже не какие-то права?"

"Те, кто остался верен, да; те, кто не только покинул
нас, но и самих себя, нет".

Маргарита, задумчивая и встревоженная, без сомнения, ответила бы на этот вопрос
новым вопросом, если бы в комнату внезапно не вошла Жийона.

"Король Наварры!" - воскликнула она.

"Как он придет?"

"Через потайной коридор".

"Выведите месье через другой."

"Невозможно, мадам. Послушайте."

"Кто-то стучит?"

"Да, у двери, к которой вы хотите, чтобы я проводил вас, месье".

"Кто стучит?"

"Я не знаю".

"Идите и посмотрите, а потом вернитесь и скажите мне".

"Мадам, - сказал Де Муи, - могу ли я осмелиться заметить вашему величеству, что
если король Наваррский увидит меня в этот час и в этом наряде в
Лувре, я пропал?"

Маргарита схватила Де Муи и подтолкнула его к знаменитому шкафу.

"Войдите сюда, мсье, - сказала она, - вы будете в такой же безопасности, как если бы находились в своем собственном доме; даю вам слово чести".
"Вы будете под надежной
защитой".

Поспешно вошел де Муи. Едва закрылась дверь, как появился Генрих
.

На этот раз Маргарите не нужно было скрывать тревоги - она была просто мрачна, и
любовь была далека от ее мыслей.

Как и Генри, он вошел с таким недоверием, что в самых опасных
моменты из его замечать мельчайшие детали; любой
обстоятельств, Генри был внимательным наблюдателем. Поэтому он сразу заметил, как
на чело Маргариты набежала туча.

- Вы заняты, мадам? - спросил он.

- Я? Да, сир, я видел сон.

- Вы преуспеваете, мадам. Вам к лицу мечтать. Я тоже мечтал.;
но в отличие от вас, ищущих уединения, я пришел специально, чтобы поделиться
мои мечты - с тобой. Маргарита приветственным жестом указала королю на кресло и
сама уселась на стул из резного
черного дерева, изящного и прочного, как сталь. Там был мгновенно
молчание; затем Генри сломал его.

"Я вспомнил, мадам, - сказал он, - что мои мечты о будущем
совпадают с вашими в той мере, в какой, хотя мы и разделены как муж и
жена, тем не менее мы оба желаем объединить наше состояние".

"Это правда, сир".

"Думаю, я правильно понял, что вы также сказали, что во всех планах, которые я мог бы составить
на пути к нашему общему возвышению я бы нашел в вас не только верного, но и
активного союзника ".

"Да, сир, и я прошу только об одном, чтобы, начав работу как можно скорее
, вы дали мне возможность тоже начать".

"Я рад видеть вас в таком настроении, мадам, и я верю, что вы пришли к этому"
ни на мгновение не усомнились, что я упущу из виду план, который я
решил осуществить в тот самый день, когда благодаря вашей храбрости
кроме того, я был почти уверен, что нахожусь в безопасности".

"Месье, я думаю, что ваша беспечность - не что иное, как маска, и я
верьте не только в предсказания астрологов, но и в своего собственного
доброго гения."

- Что бы вы сказали, мадам, если бы кто-то нарушил наши планы и
пригрозил низвести нас до обычного положения?

"Я должен сказать, что я был готов сражаться с тобой, либо открыто, либо в
Секрет, на этом кто-то, кто бы он ни был".

- Мадам, - продолжил Генри, "это возможно для вас, не так, чтобы получить
немедленное вступление в комнату вашего брата, Месье Алансонского?
Вы пользуетесь его доверием, и он очень дружелюбен к вам; могу я
осмелюсь просить вас выяснить, есть ли он в настоящее время держит в секрете
конференция с кем-то?"

Маргарита вздрогнула.

"С кем, сударь?" - спросила она.

- С Де Муи.

- Почему? - спросила Маргарита, сдерживая волнение.

"Потому что, если это так, мадам, прощайте все наши проекты, или, по крайней мере,
все мои".

- Сир, говорите тише, - попросила Маргарита, делая знак глазами и
губами и указывая на шкаф.

- О! о! - воскликнул Генрих, - кто-то еще? В самом деле, этот шкафчик так часто
занят, что делает твою комнату непригодной для жилья.

Маргарита улыбнулась.

"Это все еще месье де ла Моль?" - спросил Генрих.

"Нет, сир, это месье де Муи".

"Он?" - воскликнул Генрих с удивлением, смешанным с радостью. - Значит, он не с герцогом Алансонским?
О! пусть он войдет, я могу с ним поговорить.". - "Он не с герцогом Алансонским?" О!".

Маргарита шагнула к шкафу, открыл его, и с Де города Муи по
силы привели его без всяких предисловий к королю Наварры.

"Ах! мадам," сказал молодой гугенот, в тон упрека более печально
чем горький, "ты предал меня, несмотря на ваше обещание, что
неправильно. Что бы вы сделали, если бы я захотел отомстить за себя, сказав: "--

- Ты не станешь мстить за себя, де Муи, - перебил Генрих, пожимая руку молодого человека.
- Или, по крайней мере, сначала выслушаешь меня. Мадам, -
продолжал Генрих, обращаясь к королеве, - прошу вас, будьте так добры,
проследите, чтобы нас никто не подслушал.

Едва Генрих произнес эти слова, как вошла Жийона,
испуганная, и прошептала несколько слов Маргарите, отчего та
вскочила со своего места. Пока она спешила в прихожую
с Жийонной, Генри, не беспокоясь о том, почему она ушла
в комнате осмотрел кровать, ее край, а также драпировки,
и постучал пальцами по стене. Что касается месье де Муи,
напуганный всеми этими приготовлениями, он первым делом убедился, что его
шпага вынута из ножен.

Выйдя из спальни, Маргарита поспешила в прихожую и
столкнулась лицом к лицу с Ла Молем, который, несмотря на все протесты
Жийон ворвался в комнату Маргариты.

Коконнас был позади него, готовый подтолкнуть его вперед или поддержать отступление.

"Ах! это вы, господин ла Моль! - воскликнула королева. - Но в чем дело?
почему вы так бледны и дрожите?

"Мадам", - сказал Gillonne, "господин де ла Моль постучал в дверь, чтобы
, что, несмотря на приказания Вашего Величества, я был вынужден открыть его."

- Что все это значит? - строго спросила королева. - Это правда,
Господин де ла Моль?

- Мадам, я хотел предупредить ваше величество, что незнакомец, возможно, грабитель
, проник в ваши покои с моим плащом и шляпой.

"Вы сошли с ума, месье", - говорит Маргарита, "я вижу свой плащ на ваш
плечи, и, да простит меня Бог, я думаю, я вижу шляпу на голову,
даже если вы разговариваете с королевой".

- О! простите меня, мадам, простите! - воскликнул Ла Моль, быстро открывая глаза.;
- но Бог мне свидетель, дело не в моем уважении.

"Нет, это ваше доверие, не так ли?" - сказала королева.

"Чего вы можете ожидать? - воскликнул Ла Моль. - когда человек находится в
покоях вашего величества; когда он получает доступ, надев мою одежду и, возможно, мое
имя, кто знает".--

- Мужчина! - воскликнула Маргарита, нежно пожимая руку своего бедного возлюбленного. - Мужчина!
Вы скромны, господин де ла Моль. Посмотри в щель
портьеры, и ты увидишь двух мужчин.

Маргарита откинула бархатную портьеру, расшитую золотом, и Ла
Моул увидел, что Генри разговаривает с человеком в вишневом плаще.
Коконнас, как будто сам был чем-то обеспокоен, тоже посмотрел, увидел и
узнал Де Муи. Оба мужчины застыли в изумлении.

"Теперь, когда ты успокоилась, или, по крайней мере, теперь, когда я на это надеюсь", - сказал он.
Маргарита, "встань за моей дверью и поборись за свою жизнь, моя дорогая
Ла Моль, никого не впускай. Если кто-нибудь хотя бы приблизится к лестнице, предупреди
меня." Ла Моль, слабый и послушный, как ребенок, удалился, взглянув на
Coconnas, кто на него смотрел. Оба оказались на улице без
тщательно оправился от своего удивления.

"Де-города Муи!" - воскликнул Coconnas.

"Генри!" прошептал Ла Моль.

"Де-города Муи со своими вишнево-красный плащ, твой белый шлейф, и ваш
маятник".

"Ах! - продолжал Ла Моль. - В данный момент это не вопрос любви, это
вопрос заговора".

"Клянусь небом! вот мы и в центре политики, - сказал Коконнас.
ворча. "К счастью, я не вижу, чтобы мадам де Невер была в этом замешана".

Маргарита вернулась и села рядом с двумя динамиками. Ее не было.
всего минуту, но она использовала это время по максимуму. Жийон, на страже в
потайном проходе, и два джентльмена, дежурившие у главного входа,
гарантирована совершенная безопасность для нее.

"Мадам, - сказал Генри, - вы думаете, это будет возможно для нас, чтобы быть
Подслушано в любом случае?"

"Месье", - говорит Маргарита, "стены этой комнаты являются ватные и
двойной обшивкой, заглушают все звуки".

"Я полагаюсь на вас", - улыбаясь, ответил Генрих. Затем повернулся к Де Муи.:

- Итак, - сказал король тихим голосом, как будто, несмотря на заверения
Маргариты, его опасения не были полностью преодолены, - зачем вы здесь?

- Здесь? - сказал Де Муи.

- Да, здесь, в этой комнате, - повторил Генрих.

- Ему нечего было здесь делать, - сказала Маргарита. - Я уговорила его прийти.

- Вас?

- Я обо всем догадалась.

- Видишь, де Муи, мы можем выяснить, что происходит.

- Сегодня утром, - продолжала Маргарита, - месье де Муи был с Дюком.
Франсуа в квартире двух своих джентльменов.

"Видишь ли, Де Муи, - повторил Генрих, - мы знаем все".

"Это правда", - сказал Де Муи.

"Я был уверен, - сказал Анри, - что месье д'Алансонец завладел вами"
.

"Это ваша вина, сир. Почему вы так настойчиво не то, что я
предлагал вам?"

"Вам отказано!" - воскликнула Маргарита. "Отказ я боялся, то был
реально?"

- Мадам, - сказал Генрих, качая головой, - и вы, мой храбрый Де Муи,
право, вы смешите меня своими восклицаниями. Что? мужчина входит в мою комнату
говорит со мной о троне, о бунте, о революции, со мной,
Генрих, принц, которого терпят при условии, что я съем скромный пирог, гугенот
пощажен при условии, что я буду изображать католика; и от меня ожидают, что я соглашусь
когда эти предложения будут сделаны в комнате без обивки или
с двойными деревянными панелями! _Ventre saint gris!_ Вы либо дети, либо
дураки!

"Но, сир, разве ваше величество не могли оставить мне хоть какую-то надежду, если не путем
словом, хотя бы жестом или знаком?

- Что сказал вам мой шурин, де Муи? - спросил Генрих.

- О, сир, это не моя тайна.

"Боже ж мой!" - продолжал Генри, с некоторым нетерпением в необходимости
дело с человеком, который так плохо понимал его слова. "Я не спрашиваю, что
вы предложили ему, я спрашиваю вас просто, слушал ли он вас, слышал ли он
вас".

"Он слушал, сир, и он услышал".

- Он слушал и услышал! Ты сам признаешь это, Де Муи, бестактный!
Ты заговорщик! Скажи я хоть слово, и ты был бы потерян,
ибо я не знал, я просто подозревал, что он был там, а если и не он, то кто-то другой
герцог Анжуйский, Карл IX., или королева-мать, например.
например. Вы не знаете, в стенах Лувра, города Муи Де; это было для
их что пословица была сделана в котором говорится, что стены имеют уши; и
зная эти стены ты ожидал, что я говорю! Ну, ну, де Муи, ты
делаешь небольшой комплимент здравому смыслу короля Наварры, и я
удивлен, что, не уважая его более высоко, ты предложил
ему корону.

"Но, сир, - сказал Де Муи, - разве вы не могли бы, даже отказываясь от этой короны
подали мне какой-то знак? В таком случае я не должен был считать, что
все безнадежно и потеряно".

"Хорошо! _Ventre Санкт-гри!_" Генри воскликнул: "Если бы можно услышать не может
видеть же? и не один потерял знак, а слова? Посмотреть,
Де Муи, - продолжал король, оглядываясь по сторонам, - в настоящий момент
я так близко от вас, что мои слова не выходят за пределы круга
наши три кресла, я все еще боюсь, что меня могут подслушать, когда я говорю: Де Муи,
повторите мне ваше предложение ".

- Но, сир, - в отчаянии воскликнул де Муи, - я сейчас занят с господином
д'Алансоном.

Маргарита сердито сжимала и разжимала свои прекрасные руки.

- Значит, уже слишком поздно? - спросила она.

- Напротив, - пробормотал Генрих, - знайте, что даже в этом видна рука Божья
. Продолжайте ваши приготовления, Де Муи, ибо от герцога Франсуа зависит
наша безопасность. Вы полагаете, что король Наваррский хотел гарантия
ваши головы? Наоборот, несчастный человек, я бы вас всех убил
к последней, и на малейшее подозрение. Но с сыном Франции все по-другому
. Обеспечьте доказательства, Де Муи, требуйте гарантий; но, глупец
каким бы ты ни был, ты будешь глубоко вовлечен, и одного слова будет достаточно для
ты."

- О, сир, поверьте мне, это было мое отчаяние из-за того, что вы покинули нас, что
бросило меня в объятия герцога; это был также страх быть
преданной, потому что он хранил нашу тайну.

- Оставь его себе, Де Муи; это зависит от тебя. Чего он хочет? Покинуть
двор? Снабдить его средствами для побега. Работать на него, Де города Муи, как если
ты работаешь на меня, превратить щит так, что он может парировать каждый удар
они целятся в нас. Когда пришло время бежать, мы обе бежали. Когда это
время воевать и править, я буду править самостоятельно".

"Не верь герцог", - говорит Маргарита, "он мрачен и острой,
без ненависти, без любви, всегда готовы побаловать своих друзей, как
врагов и врагов, как друзей".

"И сейчас он ждет вас, - де-города Муи?" сказал Генри.

"Да, сир".

- Где?

- В квартире, принадлежащей двум его джентльменам.

- Во сколько?

- До полуночи.

- Еще нет одиннадцати часов, - сказал Генри, - так что ты не терял времени даром.;
теперь ты можешь идти, де Муи.

- Вы даете нам слово, месье? - спросила Маргарита.

"Ну же, мадам!" - сказал Генри с уверенностью, которую он так хорошо умел использовать с определенными людьми и в определенных случаях.
"с месье де
Муи, о таких вещах даже не просят".

"Вы правы, сир, - ответил молодой человек, - но мне нужно ваше слово, потому что
Мне придется сказать вождям, что оно у меня есть. Вы ведь не католик,
не так ли?

Генрих пожал плечами.

- Вы не отрекаетесь от королевства Наварра?

- Я не отказываюсь ни от какого королевства, де Муи, я просто оставляю за собой право выбора
лучшего; то есть того, которое лучше всего подойдет мне и вам.

- А если тем временем ваше величество будут арестованы, вы пообещаете
ничего не рассказать, даже если они будут пытать ваше королевское величество?

- Де Муи, я клянусь в этом перед Богом.

"Еще одно слово, сир. Как я могу видеть вас в будущем?"

"Послезавтра у вас будет ключ от моей комнаты. Вы придете туда,
Де Муи, так часто, как это будет необходимо и когда вам заблагорассудится. За ваше присутствие в Лувре отвечает
герцог Алансонский. В
тем временем, используйте большой лестницей. Я покажу вам дорогу. Королева
пришлет сюда плащ вишневого цвета, похожий на твой - тот, который только что был
в прихожей. Никто не должен замечать никакой разницы между вами
или знать, что вас двое, Де Муи. Вы не согласны с
меня? А вы, мадам?" Генри посмотрел на Маргарет и произнес последние
слова с улыбкой.

- Да, - сказала она, не меняя выражения лица, - ибо этот господин де ла Моль
принадлежит моему брату, герцогу.

"Ну, мадам, постарайтесь склонить его на нашу сторону", - сказал Генри, в отличном
серьезность. "Не жалеют ни золота, ни обещаний; я приложу все мои
в его распоряжении сокровищ".

"В этом случае", - сказала Маргарита, с одним из улыбок, которые принадлежат
только для женщин Боккаччо, "поскольку это твое желание, я сделаю все
возможное, чтобы второй его".

- Очень хорошо, мадам, а вы, де Муи, вернитесь к герцогу и убедитесь, что
о нем".




ГЛАВА XXVI.

МАРГАРИТА.



Во время разговора, который мы только что пересказали, Ла Моль и Коконнас
стояли на страже. Ла Моль был несколько огорчен, Коконнас - несколько встревожен. La
У Крота было время поразмыслить, и в этом ему очень помог Коконнас
.

"Что вы обо всем этом думаете, друг мой?" - Спросил Ла Моль у
Коконнаса.

"Я думаю, - ответил пьемонтец, - что с этим связана какая-то придворная
интрига".

"И в таком случае, готовы ли вы сыграть в этом какую-то роль?"

- Мой дорогой друг, - ответил Коконнас, - выслушайте внимательно то, что я собираюсь сказать.
сказать тебе попробовать и заработаю на этом. Во всех этих княжеских отношениях, в
все королевские дела, мы можем и должны быть ничего, кроме тени. Там, где
Король Наварры оставляет кусочек своего плюмажа, а герцог Алансонский - кусочек
своего плаща, мы расстаемся с нашими жизнями. Королева неравнодушна к тебе, а ты к ней
. Нет ничего лучше. Теряй голову в любви, мой дорогой друг, но
не в политике.

Это был мудрый совет. Поэтому Ла Моль выслушал это с
меланхолией человека, который чувствует, что, оказавшись между разумом и безумием,
он последует безумию.

"У меня нет фантазии для королевы, Аннибал, я люблю ее, и к счастью
или, к сожалению, я люблю ее всем сердцем. Это безумие, вы будете
сказать. Что ж, я признаю, что я сумасшедший. Но ты мудр, Коконнас, ты должен был бы
не страдать из-за моей глупости и моего несчастья. Возвращайся к нашему хозяину
и не компрометируй себя.

Коконнас на мгновение задумался. Затем поднял голову.:

"Мой дорогой друг, - ответил он, - все, что вы мне говорите, совершенно разумно.
вы влюблены - поэтому ведите себя как влюбленный. Я
амбициозен, и, будучи таким, я думаю, что жизнь для меня ценнее, чем жизнь женщины
поцелуй. Когда я рискую своей жизнью, я ставлю свои условия. Постарайся, что касается тебя
, мой бедный Медор, выполнить свои.

После чего Коконнас протянул руку Ла Молю и удалился,
обменявшись последним взглядом и последней улыбкой со своим другом.

Примерно через десять минут после того, как он покинул свой пост, дверь открылась, и
Маргарита, выглянув осторожно, Ла Моль взял за руку и,
не произнося ни слова, выхватил его из коридора в дальней
углу ее комнаты. Она закрыла за собой дверь с осторожностью, которая
указывала на важность разговора, который ей предстоял.

Оказавшись в своей комнате, она остановилась, села на стул черного дерева и
притянув Ла Моля к себе, она положила свои руки поверх его ладоней.

- Теперь, когда мы одни, - сказала она, - давайте поговорим серьезно, мой дорогой друг.


- Серьезно, мадам, - сказал Ла Моль.

- Или с любовью. Это доставляет тебе больше удовольствия? Но в любви могут быть серьезные вещи.
в любви, особенно в любви королевы."

"Тогда ... давайте поговорим о серьезных вещах; но при условии, что ваше величество
не будете раздражены пустяками, которые я должен вам сказать".

- Я буду раздосадован только одним, Ла Моль, и это если ты обратишься ко мне.
меня называйте "мадам" или "ваше величество". Для вас, мои возлюбленные, я просто
Маргарита.

"Да, Маргарита! Да, Маргарита! Да, мой жемчуг!" - воскликнул молодой человек,
пожирая Королева с глазами.

"Да, это правда", - сказала Маргарита. "Так ты ревнуешь, мой милый
джентльмен?"

"О! необоснованно".

"Все еще?"

"Безумно, Маргарита".

"Ревную к кому? Приди!"

"Ко всем".

"Но на самом деле?"

"Царь прежде".

"Я думаю, что после того, что ты видел и слышал, может быть легко по
ссылки".

- Об этом господине де Муи, которого я впервые увидел сегодня утром,
и которого сегодня вечером я нахожу так далеко продвинувшимся в своей близости с тобой.

"Monsieur de Mouy?"

- Да.

- Кто натолкнул вас на подобные мысли о месье де Муи?

- Послушайте! Я узнал его по фигуре, по цвету волос,
по естественному чувству ненависти. Это тот, кто был с месье
д'Алансоном сегодня утром.

"Ну, а какое отношение это имеет ко мне?"

"Месье д'Алансонец - ваш брат. Говорят, что вы его очень любите
. Возможно, вы поделились с ним смутными чувствами своего сердца, и,
согласно обычаю при дворе, он поддержал ваше желание, признав
Месье де Муи, прошу в ваши апартаменты. Чего я не понимаю, так это
как мне посчастливилось застать короля здесь в одно и то же время. Но
в любом случае, мадам, будьте откровенны со мной. За неимением других чувств, такая
любовь, как моя, имеет право требовать ответной откровенности. Смотрите, я
падаю ниц к вашим ногам. Если у вас есть чувства ко мне, но
мимолетное увлечение, я дам вам обратно ваше доверие, ваш посыл, свою любовь;
Я верну месье д'Алансону его добрые услуги и свой пост
дворянина, и я пойду искать смерти при осаде Ла-Рошели, если
любовь не убьет меня до того, как я зайду так далеко ".

Маргарита с улыбкой выслушала эти очаровательные слова, наблюдая за Ла
Грациозные жесты Моул, затем она склонила свою красивую мечтательную голову на свою
дрожащую руку:

"Вы любите меня?" спросила она.

"О, мадам! больше жизни, больше безопасности, больше всего на свете; но ты,
ты... ты не любишь меня.

- Бедный дурачок! - пробормотала она.

- Ах, да, мадам, - воскликнул Ла Моль, все еще стоя у ее ног, - я уже говорил вам, что я
был таким.

"Значит, главная мысль вашей жизни - это ваша любовь, дорогой Ла Моль!"

"Это единственная мысль, мадам, единственная".

"Что ж, пусть будет так; все остальное я сделаю только дополнением к этой любви"
. Ты любишь меня; ты хочешь остаться рядом со мной?"

"Моя единственная молитва - чтобы Бог никогда не забрал меня у тебя".

"Ну, ты не оставишь меня. Ты нужен мне, Ла Моль".

"Я нужен тебе? Нужен ли солнцу светлячок?

"Если я скажу тебе, что люблю тебя, будешь ли ты всецело предан мне?"

"Ах! разве я уже не таков, мадам, и более чем полностью?

- Да, но, прости меня Господи, ты все еще сомневаешься!

- О! Я неправ, я неблагодарен, или, вернее, как я уже говорил вам, и
повторить для тебя, я дурак. Но почему мсье де города Муи с вами
вечер? почему я видела его сегодня утром с месье Ле Дык Алансонского?
Почему этот вишневый плащ, это белое перо, это искусное подражание
моей походке? Ах, мадам, я подозреваю не вас, а вашего брата.

"Несчастный!" говорит Маргарита, "несчастный предположить, что Дюк
Франсуа хотел подтолкнуть самодовольство так далеко, чтобы представить жениха своему
комната сестры! Ума хватит ревновать, а ведь не за чтоб не догадалась! У
ты же знаешь, Ла Моль, что герцога Алансонского бы тебе со своими
собственным мечом, если бы он знал, что ты был здесь, этим вечером, у моих ног, и
что вместо того, чтобы отослать тебя прочь, я сказал тебе: "Оставайся здесь, где
это так, Ла Моль, потому что я люблю тебя, мой благородный джентльмен, слышишь? Я люблю
тебя!"Ах, да! он, конечно, убил бы тебя".

"Великий Боже!" - воскликнул Ла Моль, отшатнувшись и в ужасе глядя на Маргариту.
"Неужели это возможно?"

"Все возможно, мой друг, в наше время и при этом дворе.
Теперь одно слово: месье де Муи в вашем плаще пришел в Лувр не ради меня.
Его лицо было скрыто под вашей шляпой. Это было ради месье
d'Alen;on. Но я, думая, что это ты, привел его сюда. Он знает наш
секрет, Ла Моль, и с ним нужно обращаться осторожно.

- Я бы предпочел убить его, - сказал Ла Моль. - Это короче и
надежнее.

"А я, мой храбрый джентльмен, - сказала королева, - я предпочитаю, чтобы он жил, и
чтобы ты знал все, потому что его жизнь не только полезна для нас, но и
это необходимо. Послушай и хорошенько взвесь свои слова, прежде чем отвечать.
Любишь ли ты меня настолько, Ла Моль, чтобы радоваться, если я действительно стану
королевой; то есть королевой настоящего королевства?"

- Увы, мадам, я люблю вас достаточно, чтобы желать того, чего желаете вы, даже если это
желание разрушить всю мою жизнь!

"Ну что, хочешь помочь мне реализовать это желание, которое сделало бы
тебя еще счастливее?"

"О! Я потеряю вас, мадам! - воскликнул Ла Моль, закрывая голову руками.


- Нет, напротив. Вместо того, чтобы быть первым из моих слуг, ты
стал бы первым из моих подданных, вот и все.

"О! никакого интереса, никаких амбиций, мадам, не запятнайте чувства, которое я испытываю к вам.
преданность, ничего, кроме преданности!

- Благородная натура! - воскликнула Маргарита. - Что ж, да, я принимаю вашу преданность и
Я найду, как вознаградить ее.

Она протянула обе руки, и Ла Моль покрыл их поцелуями.

- Хорошо! - сказала она.

"Ну да!" - ответил Ла Моль. "Да, Маргарита, я начинаю
понимать этот туманный проект, о котором мы, гугеноты, уже говорили раньше
резня святого Варфоломея, схема исполнения которой
Я, как и многие другие, более достойные, чем я, был отправлен в Париж. Вы жаждете
этого реального королевства Наварра, которое должно занять место
воображаемого королевства. Король Генрих подталкивает вас к этому; Де Муи в заговоре с вами.
Не так ли? Но герцог Алансонский, какое отношение он имеет ко всему этому?
Где здесь для него трон? Я не вижу. Итак, герцог Алансонский
достаточно ли ваш... друг, чтобы помочь вам во всем этом, ничего не прося
в обмен на опасность, которой он подвергается?

- Герцог, друг мой, плетет заговор ради себя самого. Оставим его
наедине с его иллюзиями. Его жизнь отвечает за нашу.

"Но я, который принадлежу ему, могу ли я предать его?"

"Предать его! В чем ты предаешь его? Что он тебе доверил?
Разве это не он предал вас, отдав ваш плащ и шляпу Де Муи?
Муи хотел получить доступ в свои апартаменты? Вы принадлежите
в нем, скажете вы! Ты не мой, мой господин, прежде чем вы его?
Он дает вам более сильное доказательство дружбы, чем доказательство любви
у тебя от меня?"

Ла Моль поднялся, бледный и совершенно подавленный.

"О!" - пробормотал он. "Коконнас был прав, интрига окутывает меня своими
складками. Она задушит меня".

- Ну? - спросила Маргарита.

- Ну, - сказал Ла Моль, "это мой ответ: он сказал, и я слышал это в
другой конец Франции, где твое прославленное имя и ваш универсальный
репутация для красоты тронула мое сердце, как смутная тяга к
неизвестный, - говорят, что иногда ты любишь, но твоя любовь
всегда фатальна для тех, кого ты любишь, так что ревнивая смерть, без сомнения, почти
всегда уводит твоих возлюбленных".

"Ла Моль!"

"Не перебивай меня, О, мой любимой Маргариты, ибо они добавить, что вы
сохранить в сердцах настоящих верных друзей в золотых ящиков[10], и
что иногда тебя одарить тоской подумал, благочестивый взгляд на
сад по-прежнему. Ты вздыхаешь, моя королева, твои глаза опускаются; это правда. Что ж! сделай
меня самым дорогим и счастливым из твоих любимцев. Ты пронзила
сердца других, и ты сохраняешь их сердца. Ты делаешь со мной больше, ты
обнажаешь мою голову. Что ж, Маргарита, поклянись мне перед образом
Боже, который спас мне жизнь в этом самом месте, поклянись мне, что если я умру
как подсказывает мне печальное предчувствие, я умру, поклянись мне, что ты
сохранит мою голову, которую палач отделит от моего тела; и
что ты будешь иногда прижиматься к ней губами. Поклянись, Маргарита, и
обещание такой награды, данное моей королевой, заставит меня замолчать,
и, если потребуется, стать предателем и трусом; это значит быть полностью преданным,
каким и должен быть твой любовник и твой сообщник.

- О! какая ужасная глупость, дорогая! - воскликнула Маргарита. - О! роковая мысль
, милая моя.

"Поклянись"--

"Поклянись?"

"Да, на этом серебряном сундуке с крестом. Поклянись."

"Хорошо!" сказал Маргарет: "если ... и не дай Бог!--ваш мрачное предчувствие
понял, мой господин, на этот крест я клянусь вам, что вы
должна быть рядом со мной, живой или мертвый, пока я живу; если я не могу
чтобы спасти тебя от опасности, которая приходит к вам через меня, через меня
в одиночку, я по крайней мере даст твоей бедной душе утешение, для которых
ты просишь, и это ты вполне заслужила.

- Еще одно слово, Маргарита. Я могу умереть прямо сейчас. Я не буду возражать против смерти; но я
тоже могу жить, потому что мы можем добиться успеха. Король Наварры, королем, ты можешь стать
королевой, и в этом случае он заберет тебя. Этот обет разлуки
когда-нибудь будет нарушен между вами и покончит с нашим. Итак,
Маргарита, моя горячо любимая Маргарита, одним словом ты избавила меня от
всякого страха смерти; теперь одним словом поддержи мое мужество в отношении
жизни ".

- О, ничего не бойся, я твоя душой и телом! - снова воскликнула Маргарита
поднимает руку к кресту на маленькой груди. "Если я уйду, ты
следуй за мной, и если король откажется взять тебя, тогда я не уйду".

"Но ты не посмеешь сопротивляться!"

- Моя возлюбленная Гиацинта, - сказала Маргарита, - ты не знаешь Генриха.
В настоящее время он думает только об одном - стать королем. Ради
этого он пожертвовал бы всем, чем владеет, и еще больше тем, чем ему
не принадлежит. А теперь прощай!"

- Мадам, - сказал Ла Моль, улыбаясь, - вы собираетесь отослать меня?

- Уже поздно, - сказала Маргарита.

- Без сомнения, но куда вы хотите, чтобы я пошел? Месье де Муи находится в моем
комната с господином герцогом Алансонским.

- Ах, да, - сказала Маргарита с очаровательной улыбкой. "Кроме того, мне нужно
еще кое-что рассказать тебе об этом заговоре".

С той ночи Ла Моль перестал быть обычным фаворитом. Что ж, он мог бы
высоко держать голову, для которого, живого или мертвого, уготовано такое прекрасное будущее
.

И все же временами его усталого чела был согнут, его щеки побелели, и глубоко
мысли их вспаханные борозды на лбу молодого человека, когда-то
так беззаботно, теперь так счастлив!




ГЛАВА XXVII.

РУКА БОЖЬЯ.