Книга Маргариты де Валуа, начало 1- глава

Автор: Александр Дюма.
***
Содержание.


СТРАНИЦА ГЛАВЫ

 I. ЛАТЫНЬ МЕСЬЕ ДЕ Гиза 1

 II. СПАЛЬНЯ КОРОЛЕВЫ НАВАРРСКОЙ. 13

 III. КОРОЛЬ-ПОЭТ 25

 IV. ВЕЧЕР 24 АВГУСТА 1572 г. 36

 V. О ЛУВРЕ В ЧАСТНОСТИ И О ДОБРОДЕТЕЛИ В ЦЕЛОМ 44

 VI. ДОЛГ УПЛАЧЕН 53

 VII. НОЧЬ НА 24 АВГУСТА 1572 ГОДА 64

 VIII. РЕЗНЯ 78

 IX. УБИЙЦЫ 89

 X. СМЕРТЬ, МЕССА Или БАСТИЛИЯ 102

 XI. БОЯРЫШНИК На КЛАДБИЩЕ НЕВИННЫХ 114

 XII. ВЗАИМНОЕ ДОВЕРИЕ 125

 XIII. КАК СУЩЕСТВУЮТ КЛЮЧИ, ОТКРЫВАЮЩИЕ ДВЕРИ, ДЛЯ КОТОРЫХ ОНИ НЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНЫ 132

 XIV. ВТОРАЯ БРАЧНАЯ НОЧЬ 142

 XV. ЧЕГО ХОЧЕТ ЖЕНЩИНА, ТОГО ХОЧЕТ БОГ 150

 XVI. ТЕЛО МЕРТВОГО ВРАГА ВСЕГДА ПРИЯТНО ПАХНЕТ 164

 XVII. MA;TRE AMBROISE PAR;'S CONFR;RE 176

 XVIII. ПРИЗРАКИ 183

 XIX. ОБИТЕЛЬ МЭТРА РЕНЕ, ПАРФЮМЕРА КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ 193

 XX. ЧЕРНЫЕ КУРИЦЫ 204

 XXI. MADAME DE SAUVE'S APARTMENT 210

 XXII. "СИР, ВЫ БУДЕТЕ КОРОЛЕМ" 219

 XXIII. НОВООБРАЩЕННЫЙ 224

 XXIV. УЛИЦА ТИЗОН И УЛИЦА КЛОШ ПЕРСЕ 236

 XXV. ВИШНЕВЫЙ ПЛАЩ 248

 XXVI. МАРГАРИТА 257

 XXVII. РУКА БОЖЬЯ 263

 XXVIII. ПИСЬМО Из РИМА 268

 XXIX. ОТПРАВЛЕНИЕ 274

 ХХХ. МАРЕВЕЛЬ 280

 XXXI. ОХОТА 284

 XXXII. БРАТСТВО 293

 XXXIII. БЛАГОДАРНОСТЬ КОРОЛЯ КАРЛА IX 300

 XXXIV. ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ, А БОГ РАСПОРЯЖАЕТСЯ 306

 XXXV. НОЧЬ КОРОЛЕЙ 316

 XXXVI. АНАГРАММА 324

 XXXVII. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛУВР 329

XXXVIII. ПОЯС КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ 340

 XXXIX. ПЛАНЫ МЕСТИ 348

 XL. АТРИДЫ 362

 XLI. ГОРОСКОП 372

 XLII. КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ 379

 XLIII. ПОСЛЫ 389

 XLIV. ОРЕСТ И ПИЛАД 395

 XLV. ОРТОН 404

 XLVI. ГОСТИНИЦА "ПРЕКРАСНАЯ ЭТУАЛЬ" 415

 XLVII. DE MOUY DE SAINT PHALE 423

 XLVIII. ДВЕ ГОЛОВЫ ЗА ОДНУ КОРОНУ 430

 XLIX. ТРАКТАТ ОБ ОХОТЕ 441

 Л. ХОКИНГ 448

 ЛИ. ПАВИЛЬОН ФРАНСУА I 456

 LII. ЭКЗАМЕН 464

 LIII. ACT;ON 473

 ЛИВ. ВЕНСЕНСКИЙ ЛЕС 479

 LV. ВОСКОВАЯ ФИГУРА 486

 LVI. НЕВИДИМЫЕ ЩИТЫ 497

 LVII. СУДЬИ 503

 LVIII. ПЫТКА САПОГОМ 512

 ЛИКС. ЧАСОВНЯ 520

 LX. ПЛОЩАДЬ СЕН-ЖАН-АН-ГРЕВ, 525

 LXI. БАШНЯ ПАЛАЧА 530 LXII. КРОВАВЫЙ ПОТ 538 LXIII. ДОНЖОН ВЕНСЕНСКОЙ ТЮРЬМЫ 542 LXIV. РЕГЕНТСТВО 547 LXV. КОРОЛЬ МЕРТВ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ! 551
 LXVI. ЭПИЛОГ 556
MARGUERITE DE VALOIS.
ГЛАВА I.МЕСЬЕ ДЕ ГИЗУ ЛАТИНСКОЙ.


В понедельник, 18 августа 1572, там был великолепный праздник в Лувре.
Обычно мрачные окна старинной королевской резиденции были
ярко освещены, а прилегающие площади и улицы, как правило, такими же, были
пустынны после того, как Сен-Жермен-л'Оксерруа пробил девять часов,
были переполнены людьми, хотя уже перевалило за полночь.

Огромная, угрожающая, нетерпеливая, буйная толпа напоминала в темноте
черное бурлящее море, каждая волна которого издает ревущий
бурун; это море, протекающее через улицу Фоссе Сен-Жермен и
улицу Астрюс и покрывающее набережную, бушевало у основания
стены Лувра и, в его приливе, против отеля de Бурбон, который стоял с другой стороны.Несмотря на королевский фестиваль, и, возможно, даже из-за королевского фестиваля, было что-то угрожающее во внешнем виде
люди, без сомнения, чувствовали, что эта внушительная церемония, позвавшая
их туда в качестве зрителей, была лишь прелюдией к другой, в которой они
примут участие неделю спустя в качестве приглашенных гостей и будут развлекаться от всего сердца.
Суд отмечает брака мадам Маргарита де Валуа,
дочь Генриха II. и сестры короля Карла IX., с Анри де
Бурбон, король Наварры. По правде говоря, в то самое утро на сцене,
установленной у входа в собор Парижской Богоматери, кардинал де Бурбон
объединил молодую пару с помощью обычного церемониала, соблюдаемого на
браки дочерей королевской семьи Франции.

Этот брак поразил всех и вызвал много подозрений у
некоторых людей, которые видели все яснее других. Им было трудно
понять союз двух партий, которые так сильно ненавидели друг друга
как это делали в этот момент протестантская партия и католическая партия; и
они недоумевали , как молодой принц де Конде мог простить герцога
д'Анжу, брат короля, за смерть своего отца, убитого
в Жарнаке Монтескью. Они спросили, как молодой герцог де Гиз мог
помиловать адмирала де Колиньи за смерть его отца, убитого в
Orl;ans by Poltrot de M;r;.

Более того, Жанна де Наварра, мужественная жена слабого Антуана де Бурбона
, которая привела своего сына Генриха на ожидавшую его королевскую свадьбу
, умерла едва ли за два месяца до этого, и поступали странные сообщения
распространилась информация о ее внезапной смерти. Он был везде шептались, и
в некоторых местах говорили вслух, что она обнаружила какую-то страшную тайну;
и что Катарина де Медичи, опасаясь разоблачения, отравила ее
надушенными перчатками, которые изготовил человек по имени Рене, известный
Флорентийский глубоко опытный в таких вопросах. Этот доклад был более
широко распространено и считается, когда после этой великой королевы смерти, в ее
сын по просьбе двух знаменитых врачей, один из которых был знаменитый
Амбруаз Паре, было поручено открыть и осмотреть тело, но не
череп. Поскольку Жанна де Наварра была отравлена духами, только на
мозге могли быть обнаружены какие-либо следы преступления (единственная часть, исключенная при
вскрытии). Мы говорим "преступление", поскольку никто не сомневался в том, что преступление было совершено.


Это было не все. В частности, король Карл с настойчивостью
почти доведенный до упрямства, настаивал на этом браке, который не только
восстановил мир в его королевстве, но и привлек в Париж
главных гугенотов Франции. Поскольку двое обрученных принадлежали один к
католической религии, а другой к реформатской религии, они были
обязаны получить разрешение от Григория XIII., который затем занял
папский престол. Провидение было медленно, и эта задержка привела к
причиной покойной королевы Наваррской сильному беспокойству. Она однажды выразила
для Карла IX. ее опасения, что разрешение не придет; на
на что король ответил:

"Не беспокойтесь, моя дорогая тетя. Я уважаю вас больше, чем Папу Римского,
и я люблю свою сестру больше, чем боюсь его. Я не гугенотка, и при этом
я не болван; и если папа римский выставит себя дураком, я сделаю это сама
возьму Марго за руку и выдам ее замуж за вашего сына в каком-нибудь
Протестантский молитвенный дом!"

Эта речь вскоре распространилась из Лувра по городу, и, хотя
она очень обрадовала гугенотов, дала католикам повод задуматься.
подумайте; они шепотом спрашивали друг друга, действительно ли король
предает их или только разыгрывает комедию, которую какой-нибудь прекрасный
утро или вечер могут иметь неожиданный финал.

Поведение Карла IX по отношению к адмиралу де Колиньи, который в течение пяти или шести
лет был столь яростно настроен против короля, казалось особенно
необъяснимым; после того, как за его голову назначили награду в сто пятьдесят
за пятьдесят тысяч золотых крон король теперь присягнул ему, назвал его своим
отцом и открыто заявил, что в будущем он должен доверять ведение войны
ему одному. Это было доведено до такой степени, что Екатерина
сама де Медичи, которая до тех пор контролировала жизнь молодого принца
действия, воля и даже желания, казалось, становились все более тревожными, и
не без причины; в момент доверия Карл IX. сказал
адмиралу, имея в виду войну во Фландрии,

"Отец мой, есть еще одна вещь, против которой мы должны быть настороже
это королева, моя мать, которая любит совать свой нос
повсюду, как вам хорошо известно, об этом предприятии ничего не узнают;
мы должны сохранить это в тайне, чтобы у нее не возникло подозрений, иначе
будучи такой озорницей, какой я ее знаю, она все испортит.

Теперь, каким бы мудрым и опытным он ни был, Колиньи не смог сохранить
такую абсолютную тайну; и хотя он приехал в Париж с большим
подозрения, и хотя при его отъезде из Шатийона крестьянка
бросилась к его ногам с криком: "Ах! сэр, наш добрый хозяин,
не ездите в Париж, ибо, если вы это сделаете, вы умрете - вы и все, кто с вами!
эти подозрения постепенно улеглись в его сердце, и так оно и было.
был с Телиньи, своим зятем, к которому король был особенно добр
и внимателен, называя его своим братом, как он называл адмирала своим
отец, и обращаясь к нему со знакомой "ты", как он сделал все возможное,
друзья.

Гугеноты, за исключением нескольких угрюмых и подозрительных спиртных напитков, были
поэтому полностью уверена в этом. Смерть королевы Наваррской прошло
как быть вызвана плевритом, и просторные апартаменты
Лувр были наполнены всем тем доблестным протестанты, которым
брак их юного вождя, Генри, обещают неожиданный возврат
удачи. Адмирал Колиньи, Ларошфуко, молодой принц де
Конде, Телиньи, - короче говоря, все лидеры партии, - были
торжествующие, когда они увидели в Лувре таких могущественных и столь желанных гостей в Париже
тех, кого три месяца назад король Карл и королева Екатерина
повесили бы на виселицах повыше, чем виселицы убийц.

Маршал де Монморанси был единственным, кого не хватало среди всех
его братьев, ибо никакие обещания не могли тронуть его, никакие благовидные появления
обманула его, и он остался в уединении в своем замке Иль-Адан,
в качестве оправдания своего нежелания появляться на публике, назвав горе, которое он все еще испытывал.
в память о его отце, констебле Анне де Монморанси, который был убит
в битве при Сен-Дени погиб от пистолетного выстрела Роберта Стюарта.
Но поскольку это произошло более трех лет назад, и поскольку
чувствительность была добродетелью, мало практиковавшейся в то время, этот чрезмерно
затянувшийся траур был истолкован именно так, как люди хотели истолковать
его.

Однако все, казалось, указывало на то, что маршал де Монморанси
ошибался. Король, королева, герцог Анжуйский и герцог Алансонский
оказали почести королевскому празднику со всей учтивостью и добротой.

Герцог Анжуйский получил от самих гугенотов вполне заслуженное
поздравления с двумя битвами при Жарнаке и Монконтуре, которые он выиграл
получил до того, как ему исполнилось восемнадцать лет, более не по годам развитый, чем
либо Цезарь, либо Александр, с которым они сравнивали его, конечно, ставя
завоевателей Фарсалии и Иссы ниже живых
принц. Герцог Алансонский наблюдал за происходящим со своей вкрадчивой, фальшивой улыбкой, в то время как
Королева Екатерина, сияющая от радости и сыплющая сладкими фразами,
поздравила принца Генриха де Конде с его недавней женитьбой на Марии де
Клев; даже сами господа де Гиз улыбнулись грозному
враги их дома, и герцог де Майенн беседовал с месье де
Таванном и адмиралом о надвигающейся войне, которая теперь более чем когда-либо угрожала Филиппу II.
когда-либо.

В разгар этих групп молодой человек лет девятнадцати лет
был ходить взад и вперед, голову немного набок, ухо открыто для
все, что было сказано. У него был острый взгляд, черные волосы, подстриженные очень коротко, густые
брови, нос с орлиной горбинкой, насмешливая улыбка и отросшие
усы и борода. Этот молодой человек, который своей безрассудной смелостью первым добился
привлек внимание в битве при Арне-ле-Дюке и был удостоен
бесчисленных комплиментов, был горячо любимым учеником Колиньи и
героем дня. За три месяца до этого, то есть когда его
мать была еще жива, его звали принцем Беарнским, теперь его
называли королем Наварры, впоследствии он был известен как Генрих IV.

Время от времени по его челу пробегала быстрая и мрачная туча;
несомненно, это было при мысли о том, что едва ли прошло два месяца
со дня смерти его матери, и он меньше, чем кто-либо другой, сомневался, что она
был отравлен. Но облако было преходящим и исчезло, как мимолетная тень.
ибо те, кто заговорил с ним, те, кто поздравил его,
те, кто толкнул его локтем, были теми самыми, кто убил храбреца.
Jeanne d'Albret.

В нескольких шагах от короля Наваррского, почти такой же задумчивый, почти
такой же мрачный, каким король притворялся веселым и добросердечным, стоял
молодой герцог де Гиз беседует с Телиньи. Более удачливый, чем беарнец.
В двадцать два года он почти достиг репутации своего отца
Франсуа, великого герцога де Гиза. Он был элегантным джентльменом,
очень высокий, с благородным и надменным взглядом, одаренный тем природным
величием, которое заставляло говорить, что по сравнению с ним другие
принцы казались принадлежащими к народу. Несмотря на его молодость, католики
смотрели на него как на главу своей партии, как гугеноты видели
свою партию в Генрихе Наваррском, портрет которого мы только что нарисовали. Сначала
он носил титул принца де Жуанвиля и при осаде
Орлеана провел свое первое сражение под командованием своего отца, который погиб в своем
оружие, объявляющее адмирала Колиньи своим убийцей. Значит , молодой герцог,
как Ганнибал поклялся отомстить за смерть своего отца
Адмирал и его семьи, и преследовать врагов своей религии без
перемирие или отсрочку, обещая Богу, чтобы его уничтожить ангел на земле
до последнего еретика должны быть уничтожены. Итак, с глубоким изумлением
люди увидели, как этот принц, обычно такой верный своему слову, протягивает
свою руку тем, кого он поклялся считать своими вечными врагами, и
фамильярно разговаривает с зятем человека, смерть которого он предрекал
обещал своему умирающему отцу.

Но, как мы уже говорили, это был вечер удивлений.

Действительно, наблюдатель, удостоенный чести присутствовать на этом фестивале, наделенный
знанием будущего, которое, к счастью, скрыто от людей,
и той способностью читать человеческие сердца, которая, к сожалению, принадлежит
только Богу, несомненно, понравилось бы самое странное зрелище, которое можно найти
во всех анналах меланхолической человеческой комедии.

Но этот наблюдатель, которого не было во внутренних дворах Лувра, был
его можно было найти на улицах, он смотрел сверкающими глазами и разражался
громкими угрозами; этим наблюдателем был народ, который со своей
чудесный инстинкт заставил острее ненависть, издали наблюдал за тенями
его непримиримые враги и перевел впечатления они сделали с
как великой ясности, любознательный человек может сделать перед окнами
герметически закрытый шар-номер. Музыка опьяняет и управляет танцорами
но любознательный человек видит только движение и смеется над
марионеткой, прыгающей без причины, потому что любознательный человек
не слышит музыки.

Музыка, которая опьяняла гугенотов, была голосом их гордости.

Блеск, который привлекал взгляды парижан в ту полночь, был голосом их гордости.
вспышки молнии их ненависти озаряют будущее.

А тем временем внутри все было по-прежнему празднично, и шепот звучал тише
и льстивее, чем когда-либо, в этот момент пронизывал Лувр,
ибо юная невеста, отбросив свой церемониальный туалет, своей
она только что вернулась в бальный зал в длинной мантии и развевающейся вуали
в сопровождении прекрасной герцогини Невер, своей самой близкой подруги,
и во главе со своим братом Карлом IX, который представил ее директору
гости.

Невеста была дочерью Генриха II., была жемчужиной короны
Францией была МАРГАРИТА ДЕ ВАЛУА, которую в знакомой нежности к ней любил
ее король Карл IX. всегда называл "_ma soeur Margot_", "моя сестра
Марго".

Несомненно, ни один прием, каким бы лестным он ни был, не был более щедрым
заслуженным, чем тот, который новая королева Наварры получала в этот момент
. Маргарите в тот период едва исполнилось двадцать, а она уже была
объектом восхвалений всех поэтов, некоторые из которых сравнивали ее
для Авроры, другие - для Кифереи; по правде говоря, она была красавицей, не имеющей себе равных.
при дворе, в котором Екатерина де Медичи собрала самых красивых
женщин, которых она могла бы найти, чтобы сделать из них своих сирен.

У Маргариты были черные волосы и блестящий цвет лица; чувственные глаза,
прикрытые длинными ресницами; нежные коралловые губы; тонкая шея; изящный,
роскошная фигура и крошечная ножка, обутая в атласную туфельку. В
Французы, которые владели ею, гордились, видя такой прекрасный цветок
цветущий на их земле, и иностранцы, проезжавшие через Францию
возвращались домой, ослепленные ее красотой, если бы они только увидели ее, и
пораженный ее знаниями, если бы они поговорили с ней; для Маргариты
она была не только самой красивой, но и самой эрудированной женщиной своего времени
и все цитировали замечание итальянского ученого, который
был представлен ей и, проболтав с ней в течение
часа на итальянском, испанском, латыни и греческом, ушел, сказав:

"Чтобы суд не повидав Маргариты де Валуа видеть ни
Во Франции, ни в суде".

Таким образом, обращается к королю Карлу IX. и королева Наварры не было
желая. Хорошо известно, что гугеноты были большие руки на
адреса. Многочисленные намеки на прошлое, много намеков на будущее, были
ловко вставлялся в эти разглагольствования; но на все подобные намеки и
речи король отвечал своими бледными губами и искусственными улыбками:

"Отдавая мою сестру Марго Генриху Наваррскому, я отдаю свою сестру всем
Протестантам королевства".

Эта фраза уверила одних и заставила других улыбнуться, ибо действительно имела
двойной смысл: тот, отеческий, с которым говорил Карл IX. не загружал бы
его разум; другой оскорбителен для невесты, ее мужа, а также для
того, кто это сказал, поскольку это напомнило о некоторых скандальных слухах, которыми
придворные хроникеры уже нашли способ унизить церемонию бракосочетания
мантия Маргариты де Валуа.

Однако г-н де Гиз беседовал, как мы уже говорили, с Телиньи; но
он не уделял беседе такого пристального внимания, но он
время от времени слегка отворачивался, чтобы бросить взгляд на группу
дам, в центре которых блистала королева Наваррская. Когда
глаза принцессы встретились с глазами молодого герцога, казалось, облако набежало на
это прекрасное чело, вокруг которого бриллиантовые звезды образовали
трепещущий ореол и какая-то волнующая мысль угадывались в ее поведении.
беспокойная и нетерпеливая манера.

Принцесса Клод, старшая сестра Маргариты, которая уже несколько
лет была замужем за герцогом Лотарингским, заметила это беспокойство и
я подошел к ней, чтобы узнать причину, когда все расступились при приближении
королевы-матери, которая вышла вперед, опираясь на руку
юного принца де Конде, и принцесса, таким образом, внезапно оказалась разлученной
от ее сестры. Последовало всеобщее движение, которым воспользовался герцог де Гиз
, чтобы приблизиться к мадам де Невер, своей невестке, и
Маргарите.

Мадам де Лоррен, которая не спускала глаз со своей сестры, заметила,
вместо облако, которое она имела прежде чем заметил на ее лбу,
горят румянцем пришли в щеки. Герцог подошел еще ближе,
и когда он был в двух шагах от Маргариты, она появилась скорее
чувствую, чем вижу его присутствие, и обернулся, сделав сильное движение,
над собой для того, чтобы придать своему лицу видимость спокойствия и
равнодушие. Герцог, затем почтительно кланяясь, пробормотал в низком
тон,

"_Ipse attuli._"

Это означало: "Я принес это или принес сам".

Маргарита ответила на поклон молодого герцога, и, выпрямившись,
она сама, ответила тем же тоном,

"Больше ничего не скажу".

Это означало: "Сегодня вечером, как обычно".

Эти мягкие слова, поглощенный огромным воротником, который принцесса
носил, как в колокол говоря-труба, слышались только
лицу, которым они были адресованы, но кратко как это было
конференции, это несомненно входят все молодые супруги должны были сказать, по
после этого обмен из двух слов по три, они расстались, Маргарита
более вдумчивым и герцог с его чела заволок реже, чем когда они
встретились. Эта маленькая сцена произошла без участия человека, которого это больше всего интересовало
казалось, что он заметил это, потому что король Наварры смотрел только на одну
даму, и вокруг нее была свита, почти такая же многочисленная, как та, что
сопровождала Маргариту де Валуа. Это была прекрасная мадам де Сов.

Шарлотта де Бон Семблансе, внучка несчастного
Semblan;ay, и жена Симона де Fizes, барона де Сов, была одним из
леди-в-ожидании Екатерина де Медичи и одной из самых
Грозный вспомогательных этой королевы, которая полилась в ее врагов
приворотные зелья, когда она не осмелилась излить Флорентийский яд. Деликатно
красивая, то искрящаяся жизнерадостностью, то погруженная в меланхолию,
всегда готовая к любви и интригам, двум великим занятиям, которыми на протяжении
пятидесяти лет занимался двор трех последующих королей, - женщина
во всех смыслах этого слова и во всем очаровании идеи, начиная с
голубых глаз, томящихся или вспыхивающих огнем, и заканчивая маленькими непокорными
ножками, выгнутыми дугой в бархатных туфельках, мадам де Сов уже давно
на несколько месяцев полностью овладел всеми способностями короля Наварры
затем начал свою карьеру как любовника, так и политика;
таким образом, Маргарита де Валуа, великолепная и царственная красавица,
даже не вызвала восхищения в сердце своего мужа; и что было
более странной и изумившей весь мир, даже душу, столь полную
тьмы и загадок, Екатерина Медичи, пока она осуществляла свой
проект союза между ее дочерью и королем Наварры, не имела
перестал почти открыто одобрять свою любовь к мадам де Сов. Но
несмотря на эту мощную помощь и несмотря на непринужденные манеры того времени,
прелестная Шарлотта до сих пор сопротивлялась; и это сопротивление было неслыханным,
невероятная, беспрецедентная, даже больше, чем красота и остроумие той, кто
сопротивлялась, возбудила в сердцах беарнцев страсть, которая,
неспособность удовлетворить саму себя уничтожила в сердце молодого короля все
робость, гордость и даже ту беспечность, наполовину философскую, наполовину
праздную, которая составляла основу его характера.

Госпожа де Сов пробыла в бальном зале всего несколько минут; со злости
или горя она сначала решила не присутствовать при торжестве своей соперницы
и под предлогом недомогания позволила ей
мужу, который в течение пяти лет был государственным секретарем, отправиться одному в
Лувр; но когда Екатерина Медичи увидела барона без его
жена, она спросила причину, по которой ее дорогая Шарлотта отсутствовала, и когда
она обнаружила, что недомогание было незначительным, она написала ей несколько слов
, которым леди поспешила подчиниться. Генри, грустно, как у него было сначала
были в ее отсутствие, еще более свободно вздохнул, когда он увидел, М. де
Сов вошел один; но как раз в тот момент, когда он собирался оказать любезность
очаровательному созданию, которое он был обречен если не любить, то, по крайней мере,
лечить, как и его жена, он неожиданно увидел мадам де Сов возникают из-за
дальний конец галереи. Он оставался неподвижным на месте, его глаза
были прикованы к Цирцее, которая пленила его, словно волшебными цепями, и
вместо того, чтобы направиться к своей жене, нерешительным движением
выдавая скорее изумление, чем тревогу, он двинулся навстречу мадам
де Сов.

Придворные, видя, что король Наваррский, чье воспламеняющееся сердце они
знали, приближается к прекрасной Шарлотте, не имели мужества воспрепятствовать
их встрече, но покорно расступились; так что в тот самый момент, когда
когда Маргарита де Валуа и месье де Гиз обменялись несколькими словами
на латыни, о которых мы упоминали выше, Генрих, подойдя к мадам де
Сов, стали, в очень понятной-французски, хотя и с чем-то
Гасконским акцентом, разговор не такой загадочный.

"Ах, мама!" - сказал он. "Значит, вы пришли в тот самый момент, когда
меня уверили, что вы больны, и я потерял всякую надежду увидеть
вас".

"Может быть, ваше величество хотели бы, чтобы я поверила, что вам чего-то стоило
потерять эту надежду?" - ответила г-жа де Сов.

"Клянусь небом! Я верю в это!" - ответил беарнец. "Разве ты не знаешь, что ты
мое солнце днем и моя звезда ночью? Клянусь своей верой, я был в глубочайшей тьме.
пока вы не появились и внезапно не осветили все.

"Тогда, монсеньор, я сослужил вам очень плохую службу".

- Что ты имеешь в виду, мама? - спросил Генри.

"Я имею в виду, что тот, кто является хозяином самой красивой женщины Франции, должен иметь
только одно желание - чтобы свет исчез и уступил место
тьме, ибо счастье ждет тебя во тьме".

- Ты знаешь, жестокая, что мое счастье в руках одной женщины
только и всего, что она смеется над бедным Генри.

"О! - возразила баронесса. - Напротив, я полагала, что именно
этот человек был забавой и посмешищем короля Наваррского". Генри
был встревожен таким враждебным отношением, и все же он подумал, что оно
выдает ревнивую злобу, а эта ревнивая злоба - всего лишь маска любви.

"В самом деле, дорогая Шарлотта, ты упрекаешь меня очень несправедливо, и я не понимаю.
не понимаю, как такой прекрасный рот может быть таким жестоким. Нешто на
момент, что это я отдаю себя в браке? Нет, _ventre Сен
gris_, это не я!"

"Это я, возможно," сказала баронесса, резко, - если когда-нибудь голос
женщина, которая любит нас и упрекает нас за то, что не любить ее можно, кажется,
острый.

- Неужели вы своими прекрасными глазами не видели дальше, баронесса? Нет, нет;
Генрих Наваррский не женится на Маргарите де Валуа.

- А кто, скажите на милость, это?

"Боже мой! это реформатская религия выходит замуж за папу римского - вот и все".
"Нет, нет, я не могу быть обманута вашими шутками.

Монсеньер любит мадам." "Нет, нет, я не могу быть обманутым вашими шутками. Монсеньер любит мадам
Маргарита. И могу ли я винить тебя? Боже упаси! Она достаточно красива,
чтобы ее обожали.

Генри на мгновение задумался, и, пока он размышлял, многозначительно улыбнулся
уголки его губ изогнулись.

"Баронесса, - сказал он, - вы, кажется, ищете ссоры со мной, но вы
не имеете на это права. Что ты сделал, чтобы помешать мне выйти замуж
Мадам Маргарита? Ничего. Наоборот, у вас всегда движет мной
отчаяние."

"И хорошо, что я это сделала, монсеньор", - ответила мадам де Сов.

"Как же так?"

"Ну конечно, ведь вы женитесь на другой женщине!"

"Я женюсь на ней, потому что вы меня не любите".

"Если бы я любил вас, сир, я, должно быть, умер бы через час".

"Через час? Что вы имеете в виду? И от какой смерти ты бы умер?"

"Ревность!--ибо в час королева Наваррская отошлю ее
женщины, и ... ваша, господа."

"Это действительно та мысль, которая больше всего занимает твой разум, мама"?

"Я этого не говорил. Я только говорю, что если бы я любил тебя, это было бы самым главным
в моем сознании, самым мучительным ".

"Очень хорошо", - сказал Генрих, вне себя от радости, услышав это
признание, первое, которое она сделала ему, - "предположим, что король
Наваррский не отошлет своих дворян сегодня вечером?"

- Сир, - ответила госпожа де Сов, с удивлением глядя на короля
на этот раз непритворно: "ты говоришь невозможные и невероятные вещи".

"Что я должен сделать, чтобы ты в это поверил?"

"Дай мне доказательство - и это доказательство ты не можешь мне дать".

"Да, баронесса, да! Клянусь святым Генрихом, я отдам его вам!" - воскликнул король.
король смотрел на молодую женщину горящими от любви глазами.

"О, ваше величество!" - воскликнула прелестная Шарлотта вполголоса.
опустив глаза. "Я не понимаю ... Нет! Нет, это невозможно для
ты должен повернуться спиной к ожидающему тебя счастью".

"В этой комнате четыре Генри, моя обожаемая!" - ответил король,
"Генрих Французский, Генрих де Конде, Генрих де Гиз, но есть только один"
"Генрих Наваррский".

"Ну?"

"Ну; если этот Генрих Наваррский будет с тобой всю ночь"--

"Всю ночь!"

"Да, будет то, что определенные доказательства, что он не с любой
других?"

"Ах! если вы сделаете это, ваше величество" воскликнула мадам Сова.

- Клянусь честью джентльмена, я сделаю это!

Мадам де Сов подняла свои огромные глаза, влажные от сладострастных обещаний, и
посмотрела на короля, сердце которого наполнилось опьяняющей радостью.

"А потом, - сказал Генрих, - что вы скажете?"

"Я скажу, - ответила Шарлотта, - что ваше величество действительно любит меня".

"_Ventre saint gris_! тогда вы скажете это, баронесса, потому что это правда.

- Но как вам это удастся? - пробормотала мадам де Сов.

- О, клянусь Небом! баронесса, нет ли у вас какой-нибудь служанки,
какой-нибудь девушки, которой вы могли бы доверять?

"Да, Дариола так предана мне, что позволила бы разрезать себя на куски
ради меня; она настоящее сокровище".

"Клянусь небом! тогда скажи ей, что я сделаю ее богатой, когда стану королем.
как предсказывают астрологи, она станет королевой Франции.

Шарлотта улыбнулась, потому что даже в этот период репутация гасконца
Беарнэ уже зарекомендовал себя в отношении своих обещаний.

"Хорошо, тогда чего ты хочешь от Дариолы?"

"Немного для нее, много для меня. Твоя квартира над моей?"

"Да".

- Пусть она подождет за дверью. Я тихонько постучу три раза; она откроет дверь.
и ты получишь доказательство того, что я тебе обещал.

Мадам де Сов молчала несколько секунд, а потом, как бы она
осмотрев ее, если она подслушала, она застегнула ее
взгляд на мгновение на группы столпились вокруг королевы-матери; кратко
а момент был достаточно было для Екатерины и ее
леди-в-ожидании переглядываются.

- О, если бы я была склонна, - сказала мадам де Сов с акцентом сирены.
от этого у Улисса бы расплавился воск в ушах, - если бы я была склонна
заставьте ваше величество сказать неправду".--

"Мама, попробуй"--

"Ах, мама!" Признаюсь, меня так и подмывает это сделать.

"Уступи! Женщины никогда не бывают так сильны, как после того, как потерпели поражение.

"Сир, я требую от вас выполнения вашего обещания относительно Дариолы, когда вы станете королем
Франции".

Генрих издал радостный возглас.

В тот самый момент, когда этот крик сорвался с губ беарнцев,
королева Наварры отвечала герцогу де Гизу:

"Больше ничего" - сегодня вечером, как обычно.

Затем Генрих отвернулся от мадам де Сов, такой же счастливый, каким был герцог де Гиз
, когда он расстался с Маргаритой де Валуа.

Через час после двойной сцены, о которой мы только что рассказали, король Карл и
королева-мать удалились в свои апартаменты. Почти сразу же
залы начали пустеть; в галереях были выставлены основания их мраморных
колонн. Адмирала и принца де Конде провожали домой четыреста человек
сотни джентльменов-гугенотов прошли сквозь толпу, которая улюлюкала
когда они проходили мимо. Затем Генрих де Гиз с лотарингскими джентльменами и
Католики, в свою очередь, ушли, встреченные криками радости и аплодисментами народа
.

Но Маргарита де Валуа, Генрих Наваррский и мадам де Сов жили в
Лувре.




ГЛАВА II.

СПАЛЬНЯ КОРОЛЕВЫ НАВАРРСКОЙ.


Герцог де Гиз сопроводил свою невестку, герцогиню де Невер, в
ее отель на улице дю Шом, напротив улицы Брак, и после того, как он
передав ее в руки ее служанок, он отправился в свои апартаменты, чтобы
переодеться, надеть ночной плащ и вооружиться одним из
те короткие, острые кинжалы, которые называются "foi de gentilhomme", и
их носили без мечей; но когда он взял его со стола, на котором он
лежал, он заметил маленькую щель между клинком и ножнами.

Он развернул его и прочел следующее:

"_ Я надеюсь, что господин де Гиз не вернется в Лувр сегодня вечером; или, если он
вернется, то, по крайней мере, позаботится о том, чтобы вооружиться
хорошей кольчугой и проверенным мечом._"

- Ага! - воскликнул герцог, обращаясь к своему камердинеру. - Это необычное предупреждение,
Мэтр Робен. А теперь будьте добры сказать мне, кто был здесь во время моего
отсутствия.

- Только один человек, монсеньор.

- Кто?

"Monsieur du Gast."

"Ага! На самом деле, мне кажется, я узнаю почерк. И вы уверены,
что приходил Дю Гаст? Вы видели его?"

"Более чем, что монсеньор; я говорил с ним".

"Очень хорошо; тогда я буду следовать его советам ... мои стали куртка и мой
меч".

Камердинер, привыкший к подобным переменам костюмов, принес и то, и другое.
Герцог надел свою куртку, сшитую из стальных колец такой тонкой работы, что она
была едва ли толще бархата; затем он надел поверх кольчуги
его скромная одежда и камзол серого и серебристого, его любимых цветов,
надел пару длинных сапог, доходивших ему до середины бедер.,
покрыл голову бархатной накидкой, не украшенной перьями или драгоценными
камнями, набросил на плечи темный плащ, повесил кинжал на
подойдя к нему, передал свой меч пажу, единственному слуге, которому он позволил сопровождать себя.
и направился в Лувр.

Когда он спускался по ступенькам отеля, сторож Сен-Жермен
Оксерруа только что объявил час ночи.

Хотя ночь уже давно миновала, и улицы в это время были далеко не безопасны
, по дороге с предприимчивым принцем не случилось несчастного случая, и
целым и невредимым он приблизился к колоссальной громаде древнего Лувра,
все огни которого были погашены один за другим, так что
он казался зловещим в своей тишине и темноте.

Перед королевским замком был глубокий ров, в который выходили окна.
Покои большинства принцев, населявших дворец.
Апартаменты Маргариты находились на втором этаже. Но этот первый этаж,
легко доступный, если бы не ров, находился, вследствие глубины, на
которую он был вырублен, в тридцати футах от основания стены, и
следовательно, вне досягаемости грабителей или любовников; тем не менее герцог
де Гиз без колебаний приблизился к нему.

В тот же момент послышался шум открывающегося окна на
первом этаже. Это окно было зарешечено, но появилась рука, отодвинула
один из прутьев, который был ослаблен, и с него свисал шелковый шнурок.
- Это ты, Жийона? - спросил я.

- Это ты? - спросил я. - Тихо спросил герцог.

- Да, монсеньор, - ответил женский голос еще тише.

- А Маргарита?

- Она ждет вас.

"Все в порядке".

После этого герцог подал знак своему пажу, который, распахнув плащ,,
достал маленькую веревочную лестницу. Принц прикрепил один конец к шелку
шнурок, и Жийона, подтянув его, надежно завязала. Затем принц,
пристегнув меч к поясу, благополучно поднялся наверх.
Когда он вошел, засов был задвинут, а окно закрыто, в то время как
паж, увидев, как его господин тихо входит в Лувр, к
окнам которого он двадцать раз сопровождал его таким же образом,
завернувшись в плащ, улегся на траве рва, под
тенью стены.

Ночь была очень темной, и падали крупные капли теплого дождя
из тяжелых облаков, заряженных электрической жидкостью.

Герцог де Гиз последовал за своим гидом, которым была не кто иная, как дочь
Жака де Матиньона, маршала Франции. Она была особенной
доверенное лицо Маргариты, которая не держала в секрете от нее; и было сказано
что среди многих тайн, возложенные на нее нетленными
верности, были так страшны, как заставить ее держать
отдых.

Света не осталось ни в низких комнатах, ни в коридорах,
только время от времени багровый отблеск освещал темные покои
яркой вспышкой, которая так же мгновенно исчезала.

Герцог, по-прежнему ведомый своей проводницей, которая держала его за руку, добрался до
лестницы, встроенной в толстую стену и ведущей через потайную и невидимую
дверь в прихожую апартаментов Маргариты.

В этой прихожей, которая, как и все остальные нижние помещения, была совершенно
темной, Жийона остановилась.

"Ты принес то, что просила королева?" спросила она тихим
голосом.

"Да, - ответил герцог де Гиз, - но я передам его только ее величеству
лично".

- Тогда идемте, не теряйте ни минуты! - раздался голос из
темноты, который заставил герцога вздрогнуть, потому что он узнал голос
Маргариты.

В тот же миг занавес из фиолетового бархата, покрытого золотыми
лилиями, приподнялся, и герцог увидел фигуру королевы,
которая в нетерпении вышла ему навстречу.

"Я здесь, мадам", - сказал он затем и прошел мимо занавеса, который опустился
позади него. Итак, Маргарита де Валуа сама стала теперь гидом принца
, проведя его в комнату, которую, однако, он уже знал, пока
Жийона, стоявшая в дверях, поднесла палец к губам и
успокоила свою царственную госпожу.

Как будто понимая ревнивые опасения герцога, Маргарита повела его за собой.
она проводила его в спальню и там остановилась.

"Ну, - сказала она, - вы удовлетворены, герцог?"

"Удовлетворены, мадам?" - последовал ответ, - "и чем?"

"Доказательства я даю вам", - парировал Маргарита, с легким тоном
досада в ее голосе, "что я принадлежу мужчине, который, на самом ночь
его брак, делает меня столь малое значение, что он даже не
пришел, чтобы поблагодарить меня за честь, которую я оказал ему, не в выборе, а в
приняв его за своего мужа".

"О! мадам," - сказал Герцог скорбно, "будьте уверены, он придет, если
вы захотите".

"И ты говоришь, Генри?" - воскликнула Маргарита; "вы, кто лучше
любой знаем, наоборот, что вы говорите? Если бы у меня было такое желание, должен ли я был
пригласить вас в Лувр?"

"Ты попросила меня прийти в Лувр, Маргарита, потому что ты
стремишься уничтожить все следы нашего прошлого, и потому что это прошлое
живет не только в моей памяти, но и в этой серебряной шкатулке, которую я подношу тебе.
"

- Генри, сказать тебе одну вещь? - ответила Маргарита, пристально глядя
на герцога. - Это то, что ты больше похож на школьника, чем на подростка.
принц. Я отрицаю, что любила тебя! Я желаю погасить пламя, которое
, возможно, погаснет, но отражение которого никогда не погаснет! Ибо
любовь людей моего ранга освещает и часто поглощает целую
современную им эпоху. Нет, нет, герцог; вы можете оставить себе письма
вашей Маргариты и шкатулку, которую она вам подарила. Она просит только одно из
этих писем, и то только потому, что это так же опасно для вас, как и для
нее самой.

"Это все ваше", - сказал герцог. "Возьми ту, которую ты хочешь
уничтожить".

Маргарита с тревогой заглянула в открытую шкатулку и дрожащим
рука взяла, одно за другим, дюжину писем, только адреса
которые она изучила, как будто, просто взглянув на них, она могла вспомнить
что содержалось в самих письмах; но после тщательного изучения
она пристально посмотрела на герцога, бледного и взволнованного.

"Сэр, - сказала она, - того, что я ищу, здесь нет. Может быть, вы потеряли это по какой-нибудь
случайности? ведь если это попадет в руки..."--

- Какое письмо вы ищете, мадам?

- То, в котором я советую вам немедленно выйти замуж.

- В качестве оправдания вашей неверности?

Маргарита пожала плечами.

- Нет, но чтобы спасти твою жизнь. Ту, в которой я рассказывал тебе, что король,
видя нашу любовь и мои усилия расторгнуть предложенный тобой брак
с инфантой Португальской, послал за своим братом, бастардом португальской
Ангулем, и сказал ему, указывая на две шпаги: " Этим убей
Генрих де Гиз этой ночью, или другим я убью тебя утром
._ "Где это письмо?"

"Вот, - сказал герцог, доставая его из-за пазухи.

Маргарита почти выхватила письмо у него из рук, с тревогой открыла,
убедившись, что это действительно то, что ей нужно, произнесла
радостный возглас и поднесение к нему зажженной свечи, и пламя
мгновенно поглотило бумагу; затем, как будто Маргарита испугалась, что ее
неосторожные слова можно было прочесть в самом пепле, она растоптала их
ногами.

Все это время герцог де Гиз внимательно наблюдал за своей возлюбленной.

- Ну что, Маргарита, - сказал он, когда она закончила, - теперь ты довольна
теперь?

"Да, потому что теперь, когда ты женился на принцессе де Порсиан, мой брат
простит мне твою любовь; в то время как он никогда бы не простил меня за
раскрывая тайну, подобную той, которой из-за моей слабости к тебе у меня не было
сила, позволяющая скрывать это от тебя.

"Верно, - ответил Де Гиз, - тогда ты любил меня".

"И я все еще люблю тебя, Генрих, так же сильно - больше, чем когда-либо!"

"Тебя"--

"Я творю; ибо не больше, чем на данный момент мне нужна искренняя и
преданный друг. Королева, у меня нет престола; жена, у меня нет мужа!"

Юный принц печально покачал головой.

"Я говорю вам, я повторяю вам, Анри, что мой муж не только не
любит меня, но ненавидит, презирает меня; более того, мне кажется, что ваш
присутствие в зале, в котором он должен находиться, является доказательством этой ненависти,
этого презрения".

- Еще не поздно, мадам, и королю Наваррскому нужно время, чтобы
распустить своих придворных; если он еще не приехал, то скоро приедет.

- А я говорю вам, - воскликнула Маргарита с возрастающей досадой, - я говорю вам
, что он не придет!

"Мадам!" - воскликнула Жийона, внезапно войдя. "Король Наварры
как раз выходит из своих апартаментов!"

"О, я знала, что он придет!" - воскликнул герцог де Гиз.

- Анри, - быстро сказала Маргарита, схватив герцога за руку.
- Анри, ты увидишь, верна ли я своему слову и могу ли я быть
на кого можно положиться. Генри, войди в этот шкаф.

"Мадам, позвольте мне уйти, пока еще есть время, ибо подумайте, что при
первом знаке любви, который вы ему окажете, я покину кабинет, и тогда
горе ему!"

- Ты с ума сошел? Иди, иди, я говорю, и я отвечу за все.
и она втолкнула герцога в чулан.

Время пришло. Едва за принцем закрылась дверь, как на пороге появился, улыбаясь,
Король Наваррский в сопровождении двух пажей, которые несли восемь факелов из
желтого воска в двух канделябрах.
палата. Маргарита скрыла свое смущение и низко поклонилась.

"Ты еще не в постели, мадам", - отметил b;arnais разместился со своим Франк
и радостный взгляд. "Ты случайно не меня ждете?"

- Нет, сударь, - ответила Маргарита, - потому что вчера вы повторили мне,
что наш брак - политический союз и что вы никогда не станете
перечить моим желаниям.

- Разумеется, но это не причина, почему бы нам не посовещаться немного.
вместе. Жийона, закрой дверь и оставь нас.

Маргарита, которая сидела, а затем поднялась и протянула руку, как бы
желание страницы останется.

"Я должен позвонить твоей женщины?" спросил король. "Я сделаю это , если таковое будет
ваше желание, хотя я признаюсь, что из-за того, что я должен вам сказать, я
предпочел бы, чтобы мы остались наедине." и король Наваррский направился к
шкафу.

- Нет! - воскликнула Маргарита, поспешно опережая его. - Нет! для этого нет никакого повода.
Я готова вас выслушать.

Беарнец узнал то, что хотел узнать; он бросил быстрый и
проницательный взгляд в сторону кабинета, как будто, несмотря на плотный
занавес, который висел перед ним, он хотел нырнуть в его темноту и
затем, переведя взгляд на свою прелестную жену, побледневшую от ужаса, он сказал
с предельным спокойствием: "В таком случае, мадам, давайте посовещаемся"
несколько минут."

"Как Вашему Величеству угодно", - сказала молодая жена, впав в, а
чем сидеть на сиденье, которое ее муж указал ей.

В b;arnais разместился поставил себя рядом с ней. "Мадам", - продолжил он,
"что бы ни говорили многие люди, я думаю, что наш брак хороший.
брак. Я хорошо отношусь к вам; вы хорошо относитесь ко мне".

- Но... - встревоженно начала Маргарита.

"Следовательно, мы должны", - заметил король Наварры, не представляясь
чтобы заметить колебание Маргариты, "чтобы поступать в отношении друг друга, как хорошо
союзники, поскольку сегодня мы заключили союз в присутствии Бога.
Вы так не думаете?

- Несомненно, месье.

"Я знаю, мадам, насколько велика ваша проникновения; я знаю, как на земле в
суд пересекается с опасными пропастями. Сейчас я молод, и
хотя я никому не причинил вреда, у меня очень много врагов. К какому
лагерю, мадам, я должен отнести ту, кто носит мое имя и кто поклялся
в любви ко мне у подножия алтаря?

- Месье, могли бы вы подумать...

- Я ничего не думаю, мадам; я надеюсь, и мне не терпится узнать, что моя надежда оправдается.
это вполне обоснованно. Совершенно очевидно, что наш брак - всего лишь
предлог или ловушка.

Маргарита вздрогнула, поскольку, возможно, та же мысль пришла в голову и ей самой.
в голову.

"Итак, кто же из двух?" - продолжал Генрих Наваррский. "Король
ненавидит меня; герцог Анжуйский ненавидит меня; герцог Алансонский ненавидит меня;
Катрин де Медичи слишком сильно ненавидела мою мать, чтобы не ненавидеть меня.

- О, месье, что вы говорите?

"Правда, мадам", - ответил король, "и для того, что оно не может быть
предполагалось, что я обманут, как к убийству господина де города Муи и
после отравления моей матери я хотел бы, чтобы здесь был кто-нибудь, кто мог бы
услышать меня ".

- О, сир, - ответила Маргарита настолько спокойно и улыбчиво, насколько она
могла предположить, - вы прекрасно знаете, что здесь нет никого, кроме вас
и меня.

"Именно по этой причине я таким образом даю волю своим мыслям; это
это придает мне смелости заявить, что я не обманут
ласки, которыми осыпал меня Дом Франции или Дом Лотарингии.
"

- Сир, сир! - воскликнула Маргарита.

- Ну, в чем дело, мама? - спросил Генрих, улыбаясь в свою очередь.

- Что вы, сир, подобные замечания очень опасны.

"Не тогда, когда мы одни", - заметил король. "Я говорил"--

Маргарита была явно огорчена; ей хотелось остановить каждое слово, которое произносил
король, но он продолжал со своим кажущимся добродушием:

"Я говорил вам, что мне угрожали со всех сторон: угрожали со стороны
короля, угрожали со стороны герцога Алансонского, угрожали со стороны герцога Анжуйского,
угрожаемый королевой-матерью, угрожаемый герцогом де Гизом,
Герцогу Майеннскому от кардинала Лотарингского - фактически, ему угрожают
все. Как вы знаете, мадам, это чувствуется инстинктивно. Что ж,
от всех этих угроз, которые вскоре должны превратиться в нападения, я могу защититься
с вашей помощью, потому что вас любят все те, кто ненавидит
меня.

- Я? - переспросила Маргарита.

"Да, вы", - ответил Генрих с предельной непринужденностью. "Да, вы
любимы королем Карлом, вы любимы" (он сделал сильный акцент на
слово) "клянусь герцогом Алансонским, вы любимы королевой Екатериной, и
вы любимы герцогом де Гизом".

"Сир!" прошептала Маргарита.

"Да, а чего тут удивительного в том, что каждый любит
вы? Я уже упоминал, - ваши братья или родственники. Любить
братья и родственники - значит жить по сердцу Божьему".

"Но что же тогда, - спросила Маргарита, совершенно потрясенная, - что вы имеете в виду?
"

"То, что я только что сказал, что если ты будешь - я не имею в виду мою любовь, - но
моим союзником, я смогу выдержать все; в то время как, с другой стороны, если ты станешь
моим врагом, я пропал".

- О, ваш враг!.. Никогда, сударь! - воскликнула Маргарита.

- И моя любовь ... тоже никогда?

"Возможно"--

"И мой союзник?"

"Совершенно определенно".

Маргарита повернулась и протянула руку королю.

Генрих взял ее, галантно поцеловал и, удерживая в своей, еще
из желания провести расследование, чем из какого-либо чувства нежности,
сказал:

"Очень хорошо, я верю вам, мадам, и принимаю наш союз. Они поженили
нас, не зная друг друга, не любя друг друга; они
поженили нас, не посоветовавшись с нами - нас, которых они объединили. Поэтому мы обязаны
ничего друг другу как муж и жена; вы видите, что я даже выйти за пределы
ваши пожелания и подтвердить этот вечер, что я вчера сказал тебе; но
мы объединимся свободно и без принуждения. Мы объединяемся,
как должны объединяться два преданных сердца, обязанных друг другу взаимной защитой
они сами; вы так это понимаете?

- Да, сударь, - сказала Маргарита, пытаясь высвободить руку.

"Ну, тогда", - продолжил b;arnais разместился, его глаза устремлены на дверь
кабинета", как первое доказательство Фрэнк альянса является наиболее
совершенные доверия, теперь я буду относиться к вам, мадам, во всех ее
детали, план у меня сформировался для того, чтобы мы могли победоносно отвечать
и преодолеть все эти разногласия".

"Сир", - сказала Маргарита, невольно поворачивая глаза к шкафу
, в то время как беарнец, видя, что его уловка удалась, смеялся в рукав
.

"Это то, что я намереваюсь сделать", - продолжил он, казалось, не замечая нервозности своей молодой жены.
"Я намереваюсь"--

- Сир, - сказала Маргарита, поспешно вставая и хватая короля за руку,
- позвольте мне немного отдышаться; мое волнение - жар - пересиливает меня.

И, по правде говоря, Маргарита была бледная и дрожащая, как если бы она была о
упасть на ковер.

Генри отправился прямиком к окну, далеко от дома, и открыл ее. Это
окно выходило на реку.

Маргарита последовала за ним.

"Молчите, сир, молчите ради вас самих!" - прошептала она.

"Что, мадам", - сказал b;arnais разместился со своей странной улыбкой, "вы не
скажи, что мы остались одни?"

"Да, сир; но ты не слышишь, что я говорю, что при помощи пробки
введен в потолок или стена все было слышно?"

- Хорошо, мадам, хорошо, - сказал беарнец серьезно и тихо.
- это правда, что вы меня не любите, но вы, по крайней мере, благородны.

"Что вы имеете в виду, сир?"

"Я имею в виду, что если бы вы были способны предать меня, вы бы позволили
мне продолжать, поскольку я предавал самого себя. Ты остановил меня - теперь я знаю это
здесь кто-то скрывается - что вы неверная жена, но верный союзник
; и именно сейчас, признаюсь, я больше нуждаюсь в верности в политике
, чем в любви".

"Сир!" - ответила Маргарита, в замешательстве.

"Хорошо, хорошо, мы поговорим об этом далее, - сказал Генри, - когда мы знаем,
друг друга лучше".

Затем, повысив голос: "Ну, - продолжал он, - вы дышите свободнее"
теперь, мадам?

"Да, сир, да!"

"Ну, тогда, - сказал беарнец, - я больше не буду вам мешать. Я
обязан выразить вам свое почтение и сделать некоторые авансы для лучшего знакомства;
соизвольте же принять их, как они предлагаются, от всего сердца.
Спокойной ночи и счастливых снов!"

Маргарита подняла глаза, сияющие с благодарностью, и предложил ей
муж ее руку.

"Это решено", - сказала она.

"Политический союз, искренний и верный?" - спросил Генри.

"Откровенный и верный", - был ответ.

И b;arnais разместился пошел к двери, сопровождаемый взглядом Маргариты, как
если бы она была очарована. Затем, когда занавес опустился между ними
и спальней:

- Спасибо, Маргарита, - сказал он быстро, понизив голос, - спасибо! Ты настоящая
истинная дочь Франции. Я покидаю тебя совершенно спокойной: без твоей любви,
твоя дружба не подведет меня. Я полагаюсь на тебя, как и ты, со своей стороны,
можешь положиться на меня. Adieu, madame."

И Генрих поцеловал руку жены и прижал ее нежно. Затем с
быстрым шагом он вернулся в свой дом, говоря себе, в низком
голос, в коридоре:

"Кто, черт возьми, с ней? Это король, или герцог Анжуйский, или
Герцог Алансонский, или герцог де Гиз? это брат или любовник? это
как? Я вера, мне почти жаль, что теперь я попросил баронессу за этот
свидание; но, поскольку я дал слово, и Дариола ждет
меня - неважно. Пока, вентр сен-гри! эта Марго, как называет ее мой
шурин, король Чарльз, - очаровательное создание ".

И шагом, выдававшим легкую нерешительность, Генрих Наваррский
поднялся по лестнице, ведущей в апартаменты мадам де Сов.

Маргарита провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду. Тогда
она вернулась в свои покои, и нашел герцога в двери
кабинет. Взгляд его почти коснулись ее раскаяние в содеянном.

Герцог был серьезен, и его нахмуренный лоб свидетельствовал о горьком раздумье.

"Маргарита сегодня нейтральна, - сказал он. - через неделю Маргарита будет
враждебна".

"А! вы подслушивали?" сказала Маргарита.

"Что еще я могла делать в кабинете министров?"

"И вы обнаружили, что я вела себя не так, как подобает королеве Наварры
?"

"Нет; но в отличие от пути, по которому любовницей герцога де
Гиз должен вести себя".

- Сударь, - ответила королева, "я не люблю своего мужа, но никто не имеет
право требовать, чтобы я предала его. Скажи мне честно: ты бы раскрыл
секреты принцессы де Порсиан, твоей жены?

"Полно, полно, мадам, - отвечал герцог, качая головой, - это очень хорошо.
Я вижу, что вы не любите меня так, как в те дни, когда вы раскрывали
для меня это заговор короля против меня и моей партии".

"Король был тверд и Вы были слабы; Генрих слаб, а вы
сильный. Вы видите, я всегда играю в согласованную часть".

"Только ты переходишь из одного лагеря в другой".

- Это право я приобрел, сэр, спасая вам жизнь.

"Хорошо, мадам; и как, когда влюбленные по отдельности, они вернуть все подарки
что прошло между ними, я спасу вашу жизнь, в свою очередь, если
когда возникает необходимость, и мы будем квиты."

И герцог поклонился и вышел из комнаты, ни Маргариты попытка
сохранить его.

В прихожей он нашел Жийону, которая подвела его к окну на
первом этаже, а во рву он нашел своего пажа, с которым он
вернулся в Отель де Гиз.

Маргарита, в мечтательном настроении, подошла к открытому окну.

"Что за брачная ночь!" - пробормотала она про себя. "Муж бежит
от меня, любовник бросает меня!"

В этот момент, возвращаясь с Тур де Буа и направляясь в сторону
Мулен де ла Монне, по другую сторону рва прошел студент,
положив руку на бедро, он поет:

 "ПЕСНЮ.

 "Скажи мне, почему, о прекрасная девушка,
 Когда я сгораю от желания укусить твои волосы,
 И поцеловать твои розовые губы,
 И коснуться твоей прекрасной груди,
 Как монахиня, ты притворяешься благословенной
 В печальном затмении монастыря?

 "Кто завоюет драгоценный приз
 твое чело, твой рот, твои глаза--
 Из твоей груди, милая, - какой возлюбленный?
 Посвятишь ли ты все свои чары
 мрачному Плутону, когда лодка
 Хароновы гребцы захватят тебя?

 "После того, как ты переплывешь,
 Прекраснейшая, ты найдешь только потерю--
 Вся красота твоя будет распадаться.
 Когда я умру и встречу тебя там
 В тени я никогда не буду ругаться
 Ты был когда-то моей любовницей гей!

 "Итак, дорогая, хотя мы живем,
 Передумать и жетоны Твоему дай--
 Целую твои сладкие уста!
 Иначе, когда ты будешь при смерти,
 Ты раскаешься в своей жестокости!,
 Наполняя всю мою жизнь тоской!"

Маргарита слушала с меланхолической улыбкой; затем, когда
голос студента затерялся вдали, она закрыла окно и позвала Жийону
помочь ей приготовиться ко сну.




ГЛАВА III.

КОРОЛЬ-ПОЭТ.


Следующий день и все последующие были посвящены празднествам, балам,
и турнирам.

Такое же слияние продолжало происходить между двумя партиями.
Расточаемых ласк и комплиментов было достаточно, чтобы вскружить головы
самым фанатичным гугенотам. Можно было видеть, как отец Коттон ужинал и
пьянствовал с бароном де Куртомером; герцог де Гиз катался на лодке по
Сене с принцем де Конде. Король Карл, казалось, отбросил
свою обычную меланхолию и не мог насытиться обществом
своего нового шурина Генриха. Более того, королева-мать была такой веселой,
и была так занята вышиванием, украшениями и перьями, что не могла
уснуть.

Гугеноты, в какой-то степени зараженные этой новой Капуей, начали
надевать шелковые плащи, носить украшения и дефилировать перед определенными
балконами, как если бы они были католиками.

Со всех сторон была такая реакция в пользу протестантов, что
казалось, что весь двор вот-вот станет протестантским; даже адмирал
, несмотря на свой опыт, был обманут и так увлекся
однажды вечером он на целых два часа забыл пожевать свой
зубочистка, которой он всегда пользовался с двух часов, когда он
заканчивал свой ужин, до восьми часов вечера, когда он садился за стол
ужин.

Вечер, в который адмирал таким необъяснимым образом отклонился от своих обычных привычек
Король Карл IX. пригласил Генриха Наваррского и герцога
де Гиза поужинать с ним. После трапезы он пригласил их в свою
комнату и принялся деловито объяснять им хитроумный механизм
волчьего капкана, который он изобрел, когда, прервав себя,--

"Разве адмирал не приедет сегодня вечером?" спросил он. "Кто видел его сегодня?"
и может мне что-нибудь рассказать о нем?"

"Да, - ответил король Наваррский, - и если ваше величество беспокоится о его здоровье
, я могу успокоить вас, потому что я видел его сегодня утром в шесть,
и сегодня вечером в семь часов".

"Ага!" - ответил король, чьи глаза тут же с
испытующим выражением уставились на своего шурина. "Для новобрачного,
Гарри, ты очень рано".

"Да, сир, - ответил король Наваррский, - я хотел спросить у
адмирала, который знает все, не едут ли сюда какие-нибудь джентльмены, которых я ожидаю".
направляясь сюда.

- Еще джентльмены! да ведь в день вашей свадьбы у вас было восемьсот долларов,
и каждый день к вам присоединяются новые. Вы, конечно, не собираетесь вторгаться в
нас? - спросил Карл IX, улыбаясь.

Герцог де Гиз нахмурился.

"Сир, - ответил беарнец, - говорят о войне с Фландрией, и я
собираю вокруг себя всех этих джентльменов моей страны и ее
сосед, который, я думаю, может быть полезен вашему величеству.

Герцог, вспомнив о мнимом проекте, о котором Генрих упомянул в разговоре с
Маргерит в день их свадьбы, слушал еще внимательнее.

"Ну, что ж, - ответил король со своей зловещей улыбкой, - тем более
лучше, пусть все приходят, Генри. Но кто эти господа?--храбрый
те, которым я доверяю".

"Я не знаю, Сир, если мои господа никогда не равны те из ваших
Ваше величество, или герцога Анжуйского, или герцога де Гиза, но я знаю, что
они сделают все, что в их силах.

- Вы ожидаете, что их будет много?

- Еще десять или дюжину.

"Как их зовут?"

"Сир, их имена ускользают от меня, и, за исключением одного, которого
Телиньи рекомендовал меня как самого образованного джентльмена, и чье
имя Де ла Моль, я не могу сказать.

- Де ла Моль! - воскликнул король, который был глубоко сведущ в этой науке
из области генеалогии; "Разве он не Лерак де ла Моль, провансалец?"

"Именно так, сир; вы видите, я набираю людей даже в Провансе".

"И я", - добавил герцог де Гиз, с саркастической улыбкой: "иди, даже
дальше его величества короля Наваррского, ибо я ищу даже в
Соберите в Пьемонте всех верных католиков, которых я смогу найти".

"Католик или гугенот, - перебил король, - для меня это не имеет значения,
поэтому они храбры".

На лице короля, когда он произносил эти слова, которые, таким образом, объединили в его мыслях
католиков и гугенотов, было такое выражение
безразличия, что сам герцог был удивлен.

"Ваше величество заняты фламандцами", - сказал адмирал, которому
Карл несколькими днями ранее оказал милость войти без
объявления, и который слышал последние слова короля.

- А! вот и мой отец адмирал! - воскликнул Чарльз, раскрывая объятия.
- Мы говорили о войне, о джентльменах, о храбрых людях, и вот он идет. Это
подобно магниту, который притягивает железо. Мой шурин из
Наварры и мой кузен де Гиз ожидают подкрепления для вашей
армии. Именно об этом мы и говорили.

"И это подкрепление уже в пути", - сказал адмирал.

"Ты получал новости о них?" - спросил беарнец.

"Да, сын мой, и особенно о господине де ла Крот; он был в Орлеане
вчера и будет в Париже завтра или послезавтра.

"Дьявол! - Вы, должно быть, колдун, адмирал, - сказал герцог де Гиз, - чтобы
знать, что происходит на расстоянии тридцати или сорока лье. Я бы хотел
знать наверняка, что происходило или происходит раньше.
Orl;ans."

Колиньи остался равнодушным в этот дикарь натиск, который, очевидно,
упомянул о смерти Франсуа де Гиз, отец герцога убил
до Орлеана по Poltrot-де-M;r;, и не без подозрения, что
Адмирал сообщил о преступлении.

"Сэр," ответил он, холодно и с достоинством: "я колдун, когда я
желаем ничего знать положительно, что касается моих собственных дел или
Короля. Курьер прибыл час назад от Орлеана, пройдя,
благодаря посту, тридцать два лье в день. Как месье де ла Моль
только его собственной лошади, он едет, но десять лиг в день, и не прибудет
в Париже до 24. Вот это все моя магия".

"Браво, отец мой, умный ответ!" - воскликнул Карл IX. "Научи этих
молодых людей тому, что мудрость, а также возраст поседели твои волосы и бороду;
так что теперь мы отправим их поговорить об их турнирах и их
любовных похождениях, а мы с тобой останемся и поговорим о наших войнах. Хорошие
из советников получаются хорошие короли, отец мой. Оставьте нас, джентльмены. Я хочу
поговорить с Адмиралом".

Двое молодых людей взяли их отправления; король Наварры во-первых, тогда
герцог де Гиз; но за дверью они расстались, после официального
салют.

Колиньи провожал их взглядом не без тревоги, ибо никогда еще он
не видел, как встречаются эти два олицетворения ненависти, без страха, что вот-вот вспыхнет какая-нибудь новая
молния. Карл IX видел, что происходило в
он пришел в себя и, подойдя к нему, положил руку ему на плечо:

"Не бойся, отец мой; я здесь, чтобы сохранять мир и послушание. Я
действительно король, теперь, когда моя мать больше не королева, и она больше не королева.
теперь, когда Колиньи - мой отец."

"О, сир!" - сказал адмирал. "Королева Екатерина"--

"Марплот. С ней невозможен мир. Эти итальянские католики в ярости
и слышать не хотят ни о чем, кроме уничтожения; теперь, со своей стороны, я
хочу не только умиротворить, но и передать власть в руки тех, кто
которые исповедуют реформатскую религию. Остальные слишком распутны, и
шокируют меня своими любовными похождениями и ссорами. Должен ли я говорить с вами
откровенно? - продолжал Чарльз, с удвоенной энергией. - Я не доверяю
окружающим меня людям, за исключением моих новых друзей. Я подозреваю честолюбие Таванна.
Вьейвиля интересует только хорошее вино, и он предал бы своего короля за бочку Мальвуазье
Монморанси думает только об охоте и тратит все
он проводит время среди своих собак и соколов; граф де Рец - испанец;
де Гизы - лотарингцы. Я думаю, что во Франции нет настоящих французов.
Во Франции, кроме меня, моего шурина Наваррского и вас; но я
прикованный к трону, я не могу командовать армиями; это все, что я могу.
охотиться в свое удовольствие в Сен-Жермене или Рамбуйе. Мой шурин
Наваррский слишком молод и неопытен; кроме того, мне кажется, он
точь-в-точь как его отец Антуан, испорченный женщинами. Есть только ты, мой отец
, которого можно назвать одновременно храбрым, как цезарь, и как
мудрый, как Платон; так что я едва знаю, что делать - держать тебя рядом со мной, как
моего советника, или отправить тебя в армию, как ее генерала. Если ты будешь действовать как мой
советник, кто будет командовать? Если ты будешь командовать, кто будет моим
советником?"

"Сир, - сказал Колиньи, - сначала мы должны победить, а потом посоветоваться"
после победы.

"Это ваш совет - да будет так; в понедельник вы отправитесь во Фландрию, и
Я за Амбуаз.

- Значит, ваше величество покидает Париж?

- Да, я устал от этой неразберихи и от этих праздников. Я не человек действия
Я мечтатель. Я не был рожден, чтобы быть королем; Я был рожден, чтобы быть
поэтом. Вы сформируете совет, который будет править, пока вы находитесь на войне
и при условии, что в ней не будет моей матери, все будет хорошо. Я
уже послал сообщение Ронсару, чтобы он присоединился ко мне; и вот, мы вдвоем,
далеко не все смятение, вдали от мира, вдали от злых людей, под
могучие деревья на берегу реки, с журчанием ручьев в
наши уши, будем говорить о божественных вещах, единственным компенсации
нет в мире для дела людей. Подождите! Послушайте эти строки, в
которых я приглашаю его присоединиться ко мне; я написал их сегодня утром ".

Колиньи улыбнулся. Карл IX. провел рукой по лбу, желтому и
блестящему, как слоновая кость, и повторил нараспев следующие
куплеты:

 "Ронсар, я полностью уверен, что если ты увидишь, что я не,
 Голос великого царя с вами в ближайшее время будут забыл.
 Но, как небольшое напоминание-знаешь, я до сих пор упорно
 При принятии мастерство поэзии моей единственной работой.
 И именно поэтому я обращаюсь к вам с этим теплым призывом.,
 Чтобы наполнить ваш разум новым, полным энтузиазма рвением.

 "Тогда больше не занимайтесь домашними делами".;
 Прошло время садоводства и его развлечений.
 Приди, следуй за своим королем, который любит тебя больше всех на свете.,
 За это с твоих уст срываются сладкие сильные стихи.
 И если Ардуаз не увидит тебя в скором времени, представь,
 Вспыхнет серьезная ссора, которая окажется неприятной!

"Браво! сир, Браво!" - воскликнул Колиньи, "я лучше разбираюсь в вопросах
войны, чем в вопросах поэзии, но мне кажется, что эти линии
равно самый лучший, даже написанные Ронсара, или Дора, или даже Мишель де
Лопиталь, канцлер Франции".

"Ах, мой отец! - воскликнул Карл IX. - Если бы то, что ты сказал, было правдой!
Видите ли, звание поэта - это то, чего я стремлюсь достичь превыше всего.
и, как я сказал несколько дней назад своему мастеру поэзии:

 "Искусство сочинять стихи, если их критиковать,
 Искусство правления всегда должно быть выше того, что ценится.
 Короны, которые мы с тобой носим на челах.,
 Я, как король, принимаю, а ты, как поэт, делишься ими.
 Твоя возвышенная душа, озаренная небесными лучами,
 Пламенеет сама по себе, в то время как моя сияет заимствованной славой.
 Если среди богов я спрошу, у кого из них лучшее проявление,
 Ронсар - их отрада: я, но их сияющий образ.
 Твоя лира, которая восхищает такими сладкими и смелыми звуками.,
 Покоряет умы мужчин, в то время как я владею только их телами!
 Это делает вас мастером, поднимает вас в высокие сферы,
 Где даже надменный тиран никогда не осмеливался заявлять о своей преданности".

"Сир, - сказал Колиньи, - я прекрасно знал, что ваше величество беседует с
музами, но я не знал, что вы были их главным советником".

"После того, как вы, мой отец, после того, как вы. И для того, что я не могу быть
нарушается в моих взаимоотношениях с ними, я хотел бы поставить вас во главе
все. Так вот слушай: я должен сейчас идти и ответить на новый Мадригал мой дорогой
и прославленный поэт послал меня. Поэтому я не могу дать вам
документы, необходимые для внесения вас ознакомится с вопросом сейчас
спор между Филиппом II. и мной. Кроме того, есть план
кампании, составленный моими министрами. Я найду все это для вас и передам
это вам завтра ".

- В котором часу, сир?

"В десять часов, и если случайно я занят стихи делая, или мой
шкаф писать, ну ... вы пришли как раз таки, и принять все
документы которые вы найдете на столе в этом красном портфеле. Цвет
замечательный, и вы не можете ошибиться. Сейчас я собираюсь написать
Ронсару".

"Прощайте, сир!"

"Прощайте, отец мой!"

"Твоя рука?"

"Что, моя рука? В моих объятиях, в моем сердце есть твое место! Приди, мой
старый солдат, приди!"

И Карл IX, притянув Колиньи к себе, когда тот кланялся, прижался губами
к его седым волосам.

Адмирал вышел из комнаты, смахнув слезу.

Карл IX. вслед за ним глазами, пока он не видел, и
слушал, как долго он может уловить звук; потом, когда он не мог
больше услышать или увидеть что-нибудь, он склонил голову на свое плечо,
по своему обыкновению, и медленно вошел в свой арсенал.

Эта оружейная была любимой комнатой короля; там он проводил свои
фехтование-уроки с Pomp;e, и его поэзия уроки с Ронсара. Он
собрал там большую коллекцию самых дорогостоящих видов оружия он был
смогла найти. Стены были увешаны топорами, щитами, копьями, алебардами,
пистолетами и мушкетами, и в тот день знаменитый оружейник принес ему
великолепная аркебуза, ствол которой был инкрустирован серебром
эти четыре строки сочинил сам королевский поэт.:

 "_Pour maintenir la foy,_
 _Je suis belle et fid;le._
 _Aux ennemis du Roi,_
 _Je suis belle et cruelle._"[1]


Чарльз, как мы уже говорили, вошел в эту комнату и, закрыв за собой
дверь, через которую он вошел, приподнял гобелен, скрывавший
проход, ведущий в маленькую комнату, где изображена женщина, стоящая на коленях перед
_priedieu_ читала свои молитвы.

Поскольку это движение было выполнено бесшумно, а шаги короля
, приглушенные толстым ковром, производили не больше шума, чем шаги призрака,
коленопреклоненная женщина не услышала ни звука и продолжала молиться. Чарльз встал.
Мгновение задумчиво смотрел на нее.

Это была женщина тридцати четырех-тридцати пяти лет, чья
энергичная красота подчеркивалась костюмом крестьян Ко. Она
носила высокий чепец, столь модный при французском дворе во времена
Изабеллы Баварской, а ее красный корсаж был расшит золотом,
как у _контадины_ из Неттуно и Соры. Апартаменты, которые
она занимала почти двадцать лет, находились рядом с королевской спальней
и представляли собой удивительное сочетание элегантности и деревенского стиля.
В равной степени дворец вторгся в коттедж, а коттедж
- во дворец, так что комната сочетала в себе простоту
крестьянка и роскошь придворной дамы.

Престол, на котором она преклонила колени, был дубовый, изумительной резьбы,
обтянутый бархатом с золотой бахромой, а Библия, из которой
то, что она читала (поскольку принадлежала к реформатской религии), было очень старым и
порванным, как те, что можно найти в самых бедных коттеджах; теперь все в комнате
олицетворяли _priedieu_ и Библия.

"Эй, Мадленон!" - сказал король.

Коленопреклоненная женщина с улыбкой подняла голову, услышав хорошо знакомый голос,
и поднялась с колен,--

"Ах! это ты, сын мой, - сказала она.

- Да, няня, иди сюда.

Карл IX. опустил занавеску и сел на подлокотник
мягкого кресла. Появилась медсестра.

- Что тебе от меня нужно, Шарло? - спросил я.

- Подойди поближе и отвечай тихо.

Медсестра обратилась к нему с фамильярностью, которая могла исходить от той
материнской привязанности, которую женщина испытывала к своему няньке, но приписывалась
брошюрами того времени источнику, бесконечно менее чистому.

"Я здесь, - сказала она. - говори!"

"Пришел ли человек, за которым я посылала?"

"Он здесь уже полчаса".

Чарльз встал, подошел к окну и выглянул, чтобы убедиться, что там никого нет.
подслушивающих не было, подошел к двери и тоже выглянул туда, отряхнул
пыль со своих оружейных трофеев, потрепал большую борзую, которая следовала за ним
его, куда бы он ни пошел, останавливаясь, когда он останавливался, и двигаясь, когда он двигался
затем возвращаясь к своей медсестре:

"Очень хорошо, сестра, пусть он войдет", - сказал он.

Достойная женщина исчезла той же проход, по которому она
вошел, а пошел царь и прислонился к столу, на котором были
разбросаны всякого рода оружием.

Едва он это сделал, как портьера снова приподнялась, и вошел тот
человек, которого он ожидал.

Он был человек лет сорока, глаза серые и ложные, нос изогнутый
как клюв ночная сова, его скулы выпуклые. Его лицо
пыталось выглядеть уважительным, но все, что он мог сделать, это изобразить
лицемерную улыбку на побелевших от страха губах.

Чарльз осторожно завел руку за спину и взялся за рукоятку
пистолета новой конструкции, который стрелял не спичкой, как
раньше, а кремнем, соприкасавшимся со стальным кругом. Он
пристально уставился своими тусклыми глазами на вошедшего; тем временем он насвистывал с
идеальной точности и с замечательной сладостью, один из его любимых
охота-эйров.

После паузы в несколько минут, в течение которых выражение
лицо незнакомца все больше и больше выводит из равновесия,

"Вы тот человек, - сказал король, - которого зовут Франсуа де Лувьер"
Морвель?

"Да, сир".

"Капитан петардировщиков?"

"Да, сир".

"Я хотел вас видеть".

Морвель низко поклонился.

- Ты знаешь, - продолжал Чарльз, делая ударение на каждом слове, - что я
одинаково люблю всех своих подданных?

"Я знаю, - пробормотал Морвель, - что ваше величество - отец вашего народа"
.

- И что гугеноты и католики в равной степени мои дети?

Морвель хранил молчание, но его волнение было заметно по пронзительному взгляду короля
, хотя человек, к которому он обращался, был почти
скрыт в темноте.

"Вам это неприятно, - сказал король, - вам, который вел такую
ожесточенную войну с гугенотами?"

Морвель упал на колени.

"Сир, - пробормотал он, - верьте этому"--

"Я верю", - продолжал Карл, все более и более пристально вглядываясь в
Морвель, в то время как его глаза, которые сначала казались стеклянными, теперь
стали почти огненными: "Я полагаю, что у вас было большое желание
Монконтур, чтобы убить адмирала, который только что покинул меня; я тебе верю
пропустил свою цель, и тогда вы вошли в армию мой брат,
Герцог Анжуйский; я полагаю, что затем вы во второй раз отправились к
принцу и там поступили на службу в компанию г-на де Муи де Сен
Фаля"--

"О, сир!"

"Храбрый джентльмен из Пикардии"--

"Сир, сир! - воскликнул Морвель. - Не подавляйте меня".

"Он был храбрый офицер", - продолжил Чарльз, функции которого взяла на себя
аспект почти звериная жестокость", который получил Вас, как если бы Вы были
его сына; кормил тебя, поданных вы, и одел тебя."

Морвель издал отчаянный вздох.

- Кажется, вы называли его своим отцом, - безжалостно продолжал король.
- и между вами и молодым Де Муи, его
сыном, существовала нежная дружба.

Морвель, все еще стоя на коленях, низко поклонился, все более и более подавляемый
негодованием короля, который стоял неподвижно, как статуя, чьи губы
только наделены жизненной силой.

"Кстати, - продолжал король, - господин де Гиз должен был дать вам десять
тысяч крон, если вы убьете адмирала, не так ли?"

Убийца в ужасе ударился лбом об пол.

"Что касается вашего достойного отца, сьера де Муи, то однажды вы были
в качестве его эскорта в разведке в направлении Шевро. Он уронил свой
хлыст и спешился, чтобы поднять его. Вы были с ним наедине; вы достали из кобуры
пистолет и, пока он наклонялся, выстрелили ему в
спину; затем, увидев, что он мертв - вы убили его на месте - вы
сбежал на лошади, которую он тебе подарил. Полагаю, это ваша история?

И поскольку Морвель хранил молчание при этом обвинении, каждое обстоятельство которого
соответствовало действительности, Карл IX снова начал насвистывать с той же интонацией.
точность и мелодичность, та же охотничья аура.

- Ну, убийца! - сказал он немного погодя. - знаешь ли ты, что у меня есть
большое желание, чтобы тебя повесили?

- О, ваше величество! - воскликнул Морвель.

- Молодой Де Муи умолял меня сделать это только вчера, и я едва знал,
что ему ответить, поскольку его требование было совершенно справедливым.

Морвель всплеснул руками.

- Тем более справедливо, потому что я, как ты говоришь, отец своего народа;
и так, как я вам ответил, Теперь, когда я смирился с
Гугеноты, они столь же мои дети, как и католики".

"Сир", - сказал Maurevel, в отчаянии: "моя жизнь в твоих руках; делай с нею,
что вы будете".

"Вы совершенно правы, и я бы гроша ломаного не дал за это".

"Но, сир, - спросил убийца, - неужели нет способа искупить мое
преступление?"

"Насколько я знаю, ничего подобного; только если бы я был на твоем месте - но, слава Богу, это не так"
нет--

"Ну, Сир, если бы Вы были на моем месте?" пробормотал Maurevel, не отрывая глаз
на короля на устах.

"Я думаю, что я смогу выпутаться", - сказал Король.

Морвель приподнялся на одном колене и одной руке, устремив взгляд на Шарля.
Чтобы убедиться, что тот не шутит.

"Я очень люблю молодого Де Муи, - сказал король, - но я не менее люблю
моего кузена Де Гиза, и если мой кузен попросил меня пощадить человека, которого
если бы кто-то другой захотел меня повесить, признаюсь, мне было бы стыдно; но ради
политики, а также религии я должен согласиться с моим кузеном Де
Просьба Гиза, ибо де Муи, каким бы храбрым капитаном он ни был, всего лишь мелкий персонаж
по сравнению с принцем Лотарингии."

Во время этих слов, Maurevel медленно поднялся, как человек, чья жизнь
спас.

"В критической ситуации это было бы очень важно получить
благосклонность моего кузена Де Гиза. Итак, я расскажу вам, что он сказал мне
прошлой ночью.

Морвель подошел ближе.

"Представьте себе, сир, - сказал он мне, - что каждое утро в десять часов мой
злейший враг проезжает по улице Сен-Жермен-л'Оксерруа на своем
возвращение из Лувра. Я вижу его из зарешеченное окно в комнате моей
старый наставник, каноник Пьер сваи, и я буду молиться дьяволу, чтобы открыть
земля и поглотить его в своих пропастях.' Теперь, мэтр Maurevel", - продолжил
король, "возможно, если бы ты был дьяволом, или если на мгновение вы
если бы я занял его место, это, возможно, понравилось бы моему кузену Де Гизу.

Адская улыбка вернулась на губы Морвеля, хотя они все еще были бескровными от ужаса.
Он, запинаясь, произнес эти слова.:

"Но, сир, я не могу заставить землю разверзнуться".

- И все же вы открыли ее достаточно широко для достойного Де Муи, если я правильно помню
. После этого вы расскажете мне, как обращаться с пистолетом ... Разве у вас нет?
этот пистолет все еще у вас?

"Простите меня, сир, я еще лучший стрелок из аркебузы, чем из
пистолета", - ответил Морвель, теперь уже совершенно успокоенный.

"Пистолет или аркебуза не имеют значения, - сказал король. - Я уверен, что мой
кузен Де Гиз не станет придираться к выбору методов".

"Но, - сказал Морвель, - мне нужно оружие, на которое я могу положиться, поскольку, возможно,,
Мне придется стрелять с большого расстояния".

"У меня в этой комнате есть десять аркебуз, - ответил Карл IX, - из которых я
могу попасть в крону на расстоянии ста пятидесяти шагов - попробуешь одну?"

"Наиболее охотно, сир!" - воскликнул Maurevel, с превеликой радостью, идя в
сторону тот, который стоял в углу комнаты. Он был
тот, который в тот день был доставлен к царю.

"Нет, не тот, - сказал король, - не тот; я оставляю его для
себя. Когда-нибудь у меня будет большая охота, и тогда я надеюсь использовать
его. Берите любой другой, какой вам понравится.

Морвель снял один из трофеев.

"И кто этот враг, сир?" - спросил убийца.

- Откуда мне знать, - ответил Шарль, испепеляя негодяя своим
презрительным взглядом.

- Тогда я должен спросить господина де Гиза, - запинаясь, пробормотал Морвель.

Король пожал плечами.

- Не спрашивай, - сказал он, - потому что господин де Гиз не ответит. Разве люди
обычно отвечают на такие вопросы? Те, кто не хочет быть повешенным
должны угадать их ".

"Но как мне его узнать?"

"Говорю вам, он проходит мимо дома каноника каждое утро в десять часов".

"Но многие проходят мимо этого дома. Не соблаговолит ли ваше величество подать мне какой-нибудь
определенный знак?

"О, это довольно просто; завтра, например, он будет носить под мышкой красную
сафьяновую папку".

- Этого достаточно, сир.

- У вас все еще есть быстрый конь, которого дал вам господин де Муи?

- Сир, у меня одна из самых быстрых лошадей.

"О, я нисколько не беспокоюсь за тебя; только это, а также позволить
вы знаете, в монастыре есть задняя дверь".

"Спасибо, сир, молю, для меня рай!"

"О, тысяча чертей! лучше молись сатане, ибо только с его помощью ты сможешь
избежать узды".

"Прощайте, сир".

"Adieu! Кстати, месье де Морвель, помните, что, если о вас услышат
до десяти утра или если о вас ничего не услышат позже, в Лувре есть
темница.

И Карл IX спокойно начал насвистывать, с большей, чем обычно, точностью,
свою любимую мелодию.




ГЛАВА IV.

ВЕЧЕР 24 августа 1572 года.


Наши читатели не забыли, что в предыдущей главе мы упоминали
дворянина по имени Де ла Моль, которого с нетерпением ожидал Генрих Наваррский
.

Этот молодой джентльмен, как объявил адмирал, въехал в Париж через
ворота Сен-Марсель вечером 24 августа 1572 года; и
бросив презрительный взгляд на многочисленные гостиницы, которые
разместив их живописные знаки по обе стороны от себя, он пришпорил своего
взмыленного коня в центр города, и, пересекши
площадь Мобер, Малый мост, мост Нотр-Дам и обогнул
набережные, он остановился в конце улицы Брезек, которую мы с тех пор называем
преобразован в Рю де л'Арбр Сек, и для большего удобства
наших читателей мы будем называть его современным названием.

Название, без сомнения, понравилось ему, потому что он вышел на улицу и увидел
слева от себя большую листовую железную плиту, которая качалась, поскрипывая на петлях,
под аккомпанемент маленьких колокольчиков он остановился и прочел эти слова:
"La Belle ;toile_", написанные на свитке под вывеской, которая представляла собой
самый привлекательный для изголодавшегося путешественника, поскольку на нем изображена домашняя птица
жарящаяся посреди черного неба, в то время как человек в красном плаще держит
протянул руки и кошелек к этому новомодному созвездию.

"Вот, - сказал себе джентльмен, - гостиница, которая обещает много хорошего".
а хозяин, должно быть, очень изобретательный человек. Я всегда слышал
что Рю де л'АРБР-сек был недалеко от Лувра; и, при условии, что
интерьер ответы на внешний вид, я буду превосходно подано".

Пока новоприбывший предавался этому монологу, другой всадник
въехал на улицу с другого конца, то есть со стороны улицы
Сент-Оноре тоже остановился, чтобы полюбоваться вывеской "Прекрасная Этуаль".

Джентльмен, которого мы уже знаем, по крайней мере по имени, ехал на белом коне.
он был испанского происхождения и носил черный дублет, украшенный гагатом; его
плащ был из темно-фиолетового бархата; его сапоги были из черной кожи, и у него
были меч и кинжал с рукоятями из чеканной стали.

Теперь, если мы перейдем от его костюма к чертам лица, мы придем к выводу, что
ему было двадцать четыре или двадцать пять лет. Цвет его лица был смуглым;
у него были голубые глаза, изящные усики и блестящие зубы, которые
казалось, освещали все его лицо, когда его изящно очерченные губы
раздвигались в милой и меланхоличной улыбке.

Контраст между ним и вторым путешественником был очень разительным.
Из-под треуголки выбивалась копна вьющихся волос, скорее рыжих
, чем каштановых; под этой копной блестела пара серых глаз, которые
при малейшем противодействии становились такими свирепыми, что казались черными;
светлый цвет лица, тонкие губы, рыжевато-коричневые усы и великолепные зубы
завершали описание его лица. В целом, с его белой
кожей, высоким ростом и широкими плечами, он действительно был _beau
cavalier_ в обычном понимании этого термина, и в течение последнего
час, который он потратил на то, чтобы разглядывать все окна под
под предлогом поиска вывесок он привлек всеобщее внимание
женщин, в то время как мужчины, хотя они, возможно, и были склонны смеяться над его
скудным плащом, облегающей одеждой и старомодным
бутс сдержал их нарастающее веселье самым сердечным "Прощайте, друзья!"
после того, как они более внимательно изучили его лицо, которое каждую минуту
принимало дюжину различных выражений, но никогда такого добродушного
характерно для сбитого с толку провинциала.

Именно он первым обратился к другому джентльмену, который, как я уже сказал,
разглядывал гостиницу "Прекрасная Этуаль".

- Клянусь небом! месье, - сказал он с тем ужасным горским акцентом, который
мгновенно отличил бы уроженца Пьемонта среди сотни
незнакомцев, - мы недалеко от Лувра, не так ли? В любом случае, я
думаю, что ваш выбор совпадает с моим, и я очень польщен им ".

- Месье, - ответил тот с провансальским акцентом, соперничавшим с
акцентом его спутника, - я полагаю, эта гостиница находится недалеко от Лувра. Однако,
Я все еще раздумываю, буду ли я иметь честь поделиться с вами
вашим мнением. Я в затруднительном положении."

- Вы еще не решили, сэр? Тем не менее, дом привлекательный.
Но, возможно, в конце концов, меня привлекло ваше присутствие. И все же
вы согласитесь, что это красивая картина?

- Очень! и именно по этой причине я не доверяю ему. Париж, как мне говорили,
полон шулеров, и вывеска может обмануть вас с таким же успехом, как и все остальное.
"

"Клянусь небом! - ответил пьемонтец. - Мне наплевать на их уловки.
и если хозяин не подаст мне цыпленка, зажаренного так же хорошо, как
тот, что на его вывеске, я насажу его на вертел и не отпущу
пока я сделал его в свою очередь. Пойдем в".

"Вы решили меня", - сказал Прованса, смеется; "идет впереди меня, я
прошу".

"О, сэр, у меня на душе я не мог не думать о нем, ибо я только наиболее
покорный слуга, Граф Аннибал де Coconnas."

- И я, месье, но граф Жозеф Гиацинт Бонифаций де Лерак де ла
Моль, также к вашим услугам.

"Раз уж это так, давайте войдем вместе, рука об руку".

Результатом этого примирительного предложения стало то, что двое молодых людей
слезли с лошадей, бросили уздечки конюху и взялись за руки,
скорректировали свои мечи, и подошел к двери трактира, где
хозяин стоял. Но вопреки обычаю людей его профессии
почтенный владелец, казалось, не замечал их, настолько был занят
он разговаривал с высоким желтоватым мужчиной, закутанным в тусклый плащ, похожий на
сова, зарывшаяся в свои перья.

Двое джентльменов были так близко к хозяину и его другу в
тусклом плаще, что Коконнас, возмущенный тем, что с ним и его спутницей
обращаются так невнимательно, коснулся
рукав домовладельца.

Он, казалось, внезапно заметил их и отпустил своего друга со словами
"До свидания!_ Приходите скорее и сообщите мне, в какой назначенный час".

- Ну, месье шутник, - сказал Коконнас, - разве вы не видите, что у нас к вам
дело?

"Прошу прощения, джентльмены, - сказал хозяин, - я вас не заметил".

"Эх, клянусь Небом! тогда вы должны были увидеть нас; и теперь, когда вы видите нас,
говорите "месье граф", а не просто "месье", если вам угодно.

Ла Моль встал, оставив Coconnas, которые, казалось, взяли на себя
дело, говорить; но хмурился, на его лице было видно, что он
был готов прийти ему на помощь, когда наступит решающий момент
.

- Ну, что вам угодно, господин граф? - спросил трактирщик
спокойным тоном.

"Ах, так-то лучше, не правда ли?" - сказал Коконнас, поворачиваясь к Ла Молю, который
утвердительно кивнул. "Месье Граф и сам, привлеченных
признак вашего заведения, пожелает суп и спать здесь сегодня вечером".

"Джентльмены, - сказал хозяин, - мне очень жаль, но у меня только одна комната"
и, боюсь, она вам не подойдет."

"Тем лучше, - сказал Ла Моль. - Мы пойдем и поселимся где-нибудь в другом месте"
.

"Ни в коем случае, - сказал Коконнас, - я останусь здесь; моя лошадь устала. Я
займу комнату, раз вы не хотите".

"Ах! это совсем другое дело, - ответил хозяин тем же холодным тоном
дерзости. "Если вы будете только один, я вообще не смогу вас поселить",
тогда.

"Небо!" - воскликнул Coconnas, "вот остроумное животное! Просто теперь ты можешь
не селят нас, потому что нас было двое, а теперь ты не один. Вы
не будет подавать на нас на всех-то?"

"Если вы видите этот высокий тон, господа, я отвечу вам откровенно."

"Ответ, то; отвечать только быстро".

- Что ж, в таком случае я предпочел бы вообще не иметь чести принимать вас у себя
.

- По какой причине? - спросил Коконнас, бледнея от ярости.

"Потому что у вас нет слуг, а для одной полной комнаты хозяина мне пришлось бы
освободить две комнаты для слуг; так что, если я отдам вам комнату хозяина
комната, я рискую не пустить остальных.

- Господин де ла Моль, - сказал Коконнас, - не кажется ли вам, что нам следует
прикончить этого парня?

"Решительно", - сказал Ла Моль, готовясь вместе с Coconnas, чтобы
положите его кнутом над хозяин вернулся.

Но хозяин ограничился тем, что отступает на шаг или два,
несмотря на это в два раза демонстрация, в которой приняли не особо
обнадеживает, учитывая, что два джентльмена оказался настолько полон
определение.

"Легко заметить, - сказал он насмешливым тоном, - что эти
господа только что из провинции. В Париже больше не в моде
убивать владельцев гостиниц, которые отказываются сдавать им комнаты - в наши дни убивают только великих людей
, а не простых людей; и если вы заставите
при малейшем волнении я позову своих соседей, и вы будете избиты
вы сами, и это было бы оскорблением для двух таких джентльменов.

- Да что вы! он смеется над нами! - в ярости воскликнул Коконнас.

- Грегуар, мою аркебузу, - сказал хозяин тем же тоном, каким
он сказал бы: "Подай этим господам стул".

- Поездка папы! - воскликнул Коконнас, обнажая шпагу. - Согрейтесь,
Господин де ла Моль.

"Нет, нет, пока мы разогреваемся, наш ужин остынет".

"Вы что, думаете?" - воскликнул Коконнас.

- Что месье де ла Прекрасная Этуаль прав, только он не знает, как следует
обращаться со своими гостями, особенно если они джентльмены, потому что вместо
грубо сказав: "Джентльмены, вы мне не нужны", было бы
лучше, если бы он сказал: "Входите, джентльмены", - в то же время оставляя за собой право
он сам имеет право выставлять свой счет, комнату хозяина, так много;
номер служащих, так много".

С этими словами Ла Моль мягко толкнул хозяина квартиры, который был всего на
пункт принятия своей пищалью, и вошел с Coconnas.

"Хорошо," сказал Coconnas, "мне жаль ножны моего меча, прежде чем я
установлено, что он острый, как этот жулик шпигования-игла".

- Терпение, мой дорогой друг, терпение, - сказал Ла Моль. - Все постоялые дворы в
Париж полон джентльменов, приехавших присутствовать на свадьбе короля Наварры
или привлеченных приближающейся войной с Фландрией; нам не следовало бы
искать другого жилья; кроме того, возможно, в Париже принято
принимайте незнакомых людей таким образом".

- Клянусь небом! какой вы терпеливый, господин де ла Моль! - пробормотал
Коконнас, гневно подкручивающий свои рыжие усы и метающий молнии
из глаз на хозяина гостиницы. "Но пусть негодяй поостережется; ибо, если
его стряпня плоха, если его постель жестка, его вино в бутылке не старше трех лет
, а его официант не гибок, как тростинка"--

"Ну вот! ну вот! дорогой джентльмен!" - сказал трактирщик, точа свой нож
о ремень. "Можете быть спокойны; вы находитесь в стране
Кокань".

Затем, понизив голос, он добавил:

"Это несколько гугенотов; предатели стали такими наглыми с тех пор, как
их беарнец женился на мадемуазель Марго!"

Затем, с улыбкой, которая заставила бы его гостей содрогнуться, если бы они увидели
это:

"Как странно было бы, если бы ко мне в дом пришли всего два гугенота"
, когда--

- Итак, - многозначительно перебил Коконнас, - мы будем что-нибудь есть
ужинать?

"Да, как только вам будет угодно, месье", - ответил хозяин, смягченный,
без сомнения, последним размышлением.

- Что ж, тогда чем скорее, тем лучше, - сказал Коконнас и, повернувшись к Ла Молю, спросил:
Моль:

- Прошу вас, господин граф, пока они будут приводить в порядок нашу комнату, скажите мне:
как вы думаете, Париж кажется вам городом геев?

- Честное слово, нет, - сказал Ла Моль. "Все лица, которые я видел, выглядели испуганными или
отталкивающими; возможно, парижане тоже боятся грозы; посмотрите, какое
очень черное небо, а воздух кажется тяжелым".

- Скажите, граф, вы не направляетесь в Лувр?

- Да! и вы тоже, господин де Коконнас.

"Что ж, пойдем вместе".

"Уже довольно поздно выходить, не так ли?" - сказал Ла Моль.

- Рано или поздно, я должен ехать; мои приказы категоричны: "Немедленно приезжайте в
Париж и без промедления явитесь к герцогу де Гизу".

Услышав имя герцога де Гиза, трактирщик подошел ближе.

"Я думаю, этот негодяй нас слушает", - сказал Коконнас, который, как истинный
сын Пьемонта, был очень вспыльчив и не мог простить
владелец "La Belle ;toil" о том, как грубо их принял.

- Я слушаю, джентльмены, - ответил он, снимая фуражку, - но это
для того чтобы служить вы. Я слышал имя великого князя сказали, и я пришел
немедленно. Что я могу для вас сделать, джентльмены?"

"Ага! это волшебное имя, поскольку оно делает вас таким вежливым. Скажите мне,
мэтр, как вас зовут?

"Мэтр ла Юрьер", - ответил хозяин, кланяясь.

"Ну, мэтр Ла Huri;re, ты думаешь, у меня рука легче, чем герцог де
Гиз, который делает тебя такой гражданская?"

- Нет, господин граф, но это не так уж долго, - ответил Ла Юрьер;
"кроме того, - добавил он, - я должен сказать вам, что великий Генрих - кумир
нас, парижан".

"Который Генрих?" - спросил Ла Моль.

"Мне кажется, что есть только один", - ответил хозяин.

"Вы ошибаетесь; есть еще один, о ком я хочу, чтобы вы не говорили плохо
, и это Генрих Наваррский; и еще есть Генрих де Конде, у которого
есть своя доля заслуг".

"Я их не знаю", - сказал трактирщик.

"Но я знаю; и поскольку я направляюсь к королю Наваррскому, я прошу вас
не отзываться о нем пренебрежительно при мне".

Трактирщик ответил, просто прикоснувшись к шляпе, и продолжил расточать любезности
свое усердие по отношению к Коконнасу:

"Так месье собирается встретиться с великим герцогом де Гизом? Месье очень
удачливый джентльмен; он, без сомнения, пришел за".--

"За чем?" - спросил Коконнас.

"За праздником", - ответил хозяин со странной улыбкой.

"Вы должны говорить на торжествах", - ответил Coconnas; "Париж, я
слышу, бежит ОМОН с фестивалях; по крайней мере, ничего не говорили
но балы, празднества и оргии. Не каждый большой
развлечений?"

"Это небольшое количество, но они будут иметь больше, я на это надеюсь".

"Но брак его величество король Наваррский принес большой
многие люди в Париже, не так ли?" сказал, что Ла Моль.

"Многие гугеноты-да", - ответил Ла Huri;re, но внезапно меняется
его тон:

"Извините меня, джентльмены, - сказал он, - возможно, вы не той религии?"

"Я" - воскликнул Coconnas, "я такой же добрый католик, как и сам папа."

Ла Huri;re посмотрел на Ла Моля, но Ла Моль не будет или не будет
осмыслить его.

- Если вы не знакомы с королем Наварры, мэтр Ла Юрьер, - сказал Ла
Моль, - то, возможно, вы знакомы с адмиралом. Я слышал, что он имеет некоторое влияние при дворе
и поскольку у меня есть для него письма, возможно, вы скажете мне, где
он живет, если его имя не раздражает ваши губы.

- Он действительно жил на улице Бетизи, здесь, справа, - ответил
хозяин с внутренним удовлетворением, которого не мог скрыть.

- Он действительно жил? - воскликнул Ла Моль. - Он сменил место жительства?

- Да, возможно, из этого мира.

"Что вы имеете в виду?" - воскликнули оба джентльмена в один голос. "Адмирал
удален из этого мира?"

- Как, господин де Коконнас? - продолжал трактирщик с хитрой улыбкой.
- вы друг герцога де Гиза и не знаете этого?

"Знаешь что?"

"Что позавчера, когда адмирал проходил по
площадь Сен-Жермен-л'Оксерруа перед домом каноника Пьера
Пилес, в него стреляли"--

"И убили?" сказал Ла Моль.

- Нет, у него была сломана рука и оторваны два пальца, но есть надежда, что
пули были отравлены.

- Как, негодяй? - воскликнул Ла Моль. - Надеялся?

"Верил, я имею в виду", - сказал трактирщик, подмигивая Коконнасу. "Не принимайте близко к сердцу эти слова.
Это была оговорка".

И мэтр Ла Юрьер, повернувшись к Ла Молю спиной, самым оскорбительным образом показал Коконнасу язык
, сопроводив это действие
многозначительным подмигиванием.

- В самом деле! - радостно воскликнул Коконнас.

"Действительно!" - сказал Ла Моль, в горестном оцепенении.

"Это так же, как я имею честь сказать вам, господа", - сказал
хозяин.

"В этом случае", - сказал Ла Моль, - "я должен идти сразу в Лувр. Должны
Я нахожу короля Наварры есть?"

"Скорее всего, с тех пор он живет там."

"И я", - сказал Coconnas, "также должны идти в Лувр. Должен ли я найти
Герцог де Гиз был там?"

"Скорее всего, ибо только минуту назад я видел, как он прошел с двумя сотнями
джентльмены".

"Ну, мсье де Coconnas", - сказал Ла Моль.

- Я последую за вами, сударь, - ответил Коконнас.

- Но ваш ужин, господа! - воскликнул Ла Юрьер.

"Ах, - сказал Ла Моль, - я, скорее всего, буду ужинать с королем Наварры".

"А я, - сказал Коконнас, - с герцогом де Гизом".

"И я", - сказал хозяин квартиры, после того, как посмотрели Господа на
свой путь в Лувр, "я пойду и полировать мой салад, спички вставлю
в своей пищалью, и резкость моего Партизана, ибо никто не знает, что может
бывает".




ГЛАВА V.

О ЛУВРЕ В ЧАСТНОСТИ И О ДОБРОДЕТЕЛИ ВООБЩЕ.


Двое молодых людей, ведомые первым встречным, спустились по
Улица д'Аверон, улица Сен-Жермен-л'Оксерруа, и вскоре нашли
они стояли перед Лувром, башни которого начинали вырисовываться.
терялись в ранних сумерках.

"Что с тобой?" - спросил Коконнас у Ла Моля, который, когда они
приблизились к старому замку, остановился и не без благоговения уставился на
подъемные мосты, узкие окна и остроконечные колокольни, которые
внезапно возникли перед его взором.

"Не знаю, - сказал Ла Моль. - у меня странно бьется сердце. Я не робкого десятка.
Но почему-то этот старый дворец кажется таким мрачным и ужасным".

"Ну, что касается меня, то я не знаю никакой причины для этого", - ответил Коконнас,
"но я чувствую себя в превосходном расположении духа. Мое платье несколько растрепано", - продолжал он.
- "Но не обращайте внимания, оно
выглядит так, как будто я ехал верхом. Кроме того, мои инструкции требовали
оперативности, и я буду желанным гостем, потому что я подчинился
пунктуально ".

Двое молодых людей продолжили свой путь, каждый под влиянием выраженных им
чувств.

В Лувре была усилена охрана, и часовые были удвоены.
Поэтому два наших кавалера были несколько смущены, но Коконнас,
заметивший, что имя герцога де Гиза действовало на него как талисман.
парижане подошли к часовому и, воспользовавшись именем
"всемогущий", спросили, нельзя ли из-за этого ему не позволить
войти.

Имя, казалось, произвело на солдата свое обычное действие;
тем не менее он спросил Коконнаса, есть ли у него подпись.

Коконнас был вынужден признаться, что ее у него нет.

"Тогда отойдите", - сказал солдат.

В этот момент человек, который разговаривал с офицером охраны
и который услышал, как Коконнас попросил разрешения войти, прервал свой разговор
и подошел к нему.

- Что вы хотите от месье де Гуиза? - спросил он.

"Я хочу его видеть", - сказал Коконнас, улыбаясь.

"Невероятно! герцог встречается с королем".

"Но у меня для него письмо".

"А, у вас есть для него проводник?"

"Да, и я проделал большой путь".

"А! вы проделали большой путь?"

"Я приехал из Пьемонта".

"Здорово, здорово! это необычно. И как вас зовут?"

"Граф Аннибал де Коконнас".

- Отлично! отлично! дайте мне поводок, месье Аннибал, дайте его мне!

"Честное слово, - сказал себе Ла Моль, - очень вежливый человек. Надеюсь, я смогу
найти такого, как он, который проведет меня к королю Наваррскому".

"Но дайте мне поводыря", - сказал немецкий джентльмен, протягивая руку.
Коконнасу, который колебался.

"Клянусь небом!" - ответил пьемонтец, недоверчивый, как полуитальянец.
"Я даже не знаю, должен ли я это делать, поскольку не имею чести знать вас".
"вы".

- Меня зовут Песме, я прикомандирован к господину Дуку де Гуизу.

- Песме, - пробормотал Коконнас. - Мне незнакомо это имя.

"Это месье де Бесм, мой дорогой сэр", - сказал часовой. - Его
произношение ввело вас в заблуждение, вот и все; вы можете спокойно отдать ему свое
письмо, я за него отвечаю.

- Ах! Господин де Бесм! - воскликнул Коконнас. - Конечно, я вас знаю! с величайшим удовольствием.
Вот письмо. - Я не знаю, что это за письмо! - воскликнул Коконнас. - Я вас знаю. с величайшим удовольствием. Простите мою нерешительность, но
верность требует осторожности.

"Гут, гут! не нужно никаких оправданий", - сказал Бесме.

"Возможно, сэр", - сказал Ла Моль", вы будете так добры, то же самое для моего
письмо, что вы сделали для моего друга?"

"И НДС МКС ваше имя, monsir?"

- Граф Лерак де ла Моль.

- Граф Лераг ди ла Моль?

- Да.

- Я не знаю его имени.

- Нет ничего странного в том, что я не имею чести быть вам знакомым, сэр,
ибо, как и граф де Коконнас, я только что прибыл в Париж.

- Откуда вы родом?

- Из Прованса.

- Вит а леддер?

- Да.

- Для месье ди Гуиза?

- Нет, для его величества короля Наварры.

- Я не подчиняюсь королю Наварры, - холодно сказал Де Бесме, - и
поэтому я не могу отказаться от вашего руководства.

И круто повернувшись, он вошел в Лувр, торги Coconnas следовать
его.

Ла Моль остался в одиночестве.

В этот момент отряд кавалеров, числом около сотни, вышел
из Лувра через ворота, расположенные рядом с теми, через которые вошли Бесме и Коконнас
.

"Ага!" - сказал часовой своему товарищу. "Вот и де Муи со своими гугенотами!
Посмотри, как они все веселы!" - воскликнул он. "Вот и де Муи со своими". Гугеноты! Король, вероятно, пообещал
им казнить убийцу адмирала; и поскольку именно он
убил отца Де Муи, сын убьет двух зайцев одним выстрелом ".

"Простите, мой дорогой, - прервал его Ла Моль, - разве вы не сказали, что
офицер - месье де Муи?"

"Да, сэр".

"И что те, кто с ним..."--

"Еретики - я так и сказал".

"Благодарю вас", - сказал Ла Моль, делая вид, что не заметил пренебрежительного слова
"парпайо", употребленного часовым. - Это было все , чего я хотел
знайте!" - и приблизился к начальнику кавалерии.:

"Сударь, - сказал он, - мне сказали, что вы господин де Муи".

"Да, сударь", - вежливо ответил офицер.

"Ваше имя, хорошо известное среди последователей нашей веры, придает мне смелости обратиться к вам.
сэр, чтобы попросить об особой услуге".

- Что бы это могло быть, сударь, но прежде всего, к кому я имею честь обратиться?

- К графу Лераку де ла Моль.

Молодые люди поклонились друг другу.

"Чем могу быть полезен, сударь?" - спросил Де Муи.

"Сударь, я только что прибыл из Экса и привез письмо от господина д'Ориака,
Губернатора Прованса. Это письмо адресовано королю Наварры и
содержит важные и неотложные новости. Как я могу передать их ему? Как я могу
Войти в Лувр?

"Нет ничего проще, чем войти в Лувр, сударь, - ответил Де Муи, - но
Боюсь, король Наварры будет слишком занят, чтобы принять вас в этот час.
Однако, если вы не возражаете, я провожу вас в его апартаменты, а дальше вы
справитесь сами.

- Тысяча благодарностей!

- Тогда пойдемте, - сказал Де Муи.

Де Муи спешился, бросил поводья своему лакею, подошел к
калитке, миновал часового, провел Ла Моля в замок и,
открываю дверь, ведущую в покои короля:

"Войдите и спросите сами, сэр", - сказал он.

И, отсалютовав Ла Молю, он удалился.

Ла Моль, оставшись один, огляделся.

Приемная была пуста. Одна из внутренних дверей была открыта. Он продвинулся вперед.
Сделав несколько шагов, он оказался в коридоре.

Он постучал и заговорил, но никто не ответил. Глубочайшая тишина
в этой части Лувра царила тишина.

"Что мне говорили о строгом этикете этого места?" - спросил он себя.
сам себе. "Можно приходить и уходить в этот дворец как если бы он был открытым
место".

Тогда он позвал еще раз, но без получения лучшего результата, чем
перед.

"Что ж, пойдем прямо, - подумал он, - я должен кого-нибудь встретить", - и
он пошел по коридору, который становился все темнее и темнее.

Внезапно дверь, противоположная той, через которую он вошел, открылась, и появились двое
пажей, осветив даму благородной осанки и изысканной красоты.

Свет факелов упал на Ла Моля, который стоял неподвижно.

Дама тоже остановился.

"Что вы хотите, сэр?" - спросила она голосом, который обрушился на его уши
как восхитительная музыка.

- О, мадам, - сказал Ла Моль, опуская глаза, - простите меня, я должен
только что расстался с господином де Муи, который был так добр, что проводил меня сюда, и сказал:Я желаю видеть короля Наварры.
"Его величества здесь нет, сэр; он со своим шурином. Но, в его отсутствие, не могли бы вы сказать королеве"--"О да, мадам, - ответил Ла Моль, - если бы я мог добиться аудиенции у нее". -"Вы уже получили ее, сэр".
"Что?" - воскликнул Ла Моль.-"Я королева Наварры".
Ла Моль сделал такое поспешное движение, выражающее удивление и тревогу, что это заставило королеву улыбнуться.
- Говорите, сударь, - сказала Маргарита, - но говорите скорее, потому что королева-мать ждет меня. -"Ах, мадам, если королева-мать ждет тебя", - сказал Ла Моль,"позволь мне оставить тебя, только теперь это было бы невозможно для меня, чтобы обращаюсь к вам. Я не способен собраться с мыслями. Вид тебя
ослепил меня. Я больше не думаю, я могу только восхищаться ".
Маргарита грациозно приблизилась к красивому молодому человеку, который,
сам того не подозревая, вел себя как законченный придворный.
"Восстановить себя, сэр, - сказала она, - я буду ждать, и они будут ждать
меня".-"Пардон, мадам", - сказал Ла Моль, "если бы я не приветствую Ваше Величество на сначала со всем уважением, которое вы вправе ожидать от одного из - ваш покорный слуг, но"--"Вы приняли меня за одну из моих фрейлин?" сказала Маргарита.- Нет, мадам, если бы не тень прекрасной Дианы де Пуатье, которая говорят, часто посещает Лувр.
- Пойдемте, сударь, - сказала Маргарита, - я вижу, вы разбогатеете при дворе.
вы сказали, что у вас есть письмо для короля, в нем нет необходимости, но это неважно.
неважно! Где оно? Я отдам его ему, только поторопись, умоляю тебя.
Ты.

Ла Моль в мгновение ока распахнул камзол и достал из-за пазухи
письмо, завернутое в шелк.

Маргарита взяла письмо и взглянула на почерк.

- Вы не месье де ла Моль? - спросила она.

- Да, мадам. Oh, _mon Dieu_! Могу ли я надеяться, что мое имя известно вашему величеству
?

- Я слышала, как король, мой муж, и герцог Алансонский, мой брат,
говорили о вас. Я знаю, что они ждут тебя.

И в свой корсаж, сверкающий вышивкой и бриллиантами, она сунула
письмо, которое только что достала из-под камзола молодого человека и которое было
все еще теплым от живительного жара его тела. Ла Моль жадно следил за
За каждым движением Маргариты.

"Теперь, сэр, - сказала она, - спуститесь в галерее ниже, и подождите, пока некоторые
человек приходит к вам от короля Наваррского или от герцога Алансонского. Один из
моих пажей укажет тебе дорогу".

И Маргарита, произнеся эти слова, продолжила свой путь. Ла Моль прижался
вплотную к стене. Но проход был таким узким, а "фартингейл"
Королевы Наварры был таким объемным, что ее шелковое платье
касалось одежды молодого человека, в то время как острый аромат духов
витал там, где она проходила.

Ла Моль задрожал всем телом, чувствуя, что ему грозит падение.,
он попытался найти поддержку у стены.

Маргарита исчезла, как видение.

"Вы идете, сэр?" - спросил страницы, который должен был проводить Ла Моля в
нижняя галерея.

- О да, да! - радостно воскликнул Ла Моль, ибо, поскольку паж повел его
той же дорогой, по которой ушла Маргарита, он надеялся, что, поторопившись, он
сможет снова увидеть ее.

И в самом деле, когда он добрался до верха лестницы, он заметил ее
внизу; и услышала ли она его шаги или случайно оглянулась,
Маргарита подняла голову, и Ла Моль увидел ее во второй раз.

"О, - сказал он, следуя за страницей, - она не смертная, она
богиня, и, как говорит Вергилий Маро: "_Et vera incessu patuit dea"._"

"Ну?" - спросил паж.

"Я здесь, - ответил Ла Моль, - извините, я здесь".

Паж, шедший впереди Ла Моля, спустился этажом ниже, открыл одну дверь,
затем другую и остановился,

"Вы должны подождать здесь", - сказал он.

Ла Моль вошел в галерею, дверь которой закрыл за ним.

Галерея была вакантной, кроме одного джентльмена, который разгуливал
и вниз, и, казалось, тоже ждал кого-то.

Вечер к этому времени начал рассеивать чудовищные тени из
глубины сводчатого потолка, и хотя двух джентльменов разделяло не больше
двадцати шагов, ни один из них не мог распознать
чужое лицо.

Ла Моль подошел ближе.

- Клянусь небом! - пробормотал он, как только оказался в нескольких футах от собеседника.
- вот опять господин граф де Коконнас!

При звуке шагов Коконнас уже обернулся и уставился на Ла Моля
с не меньшим изумлением, чем тот выказал.

- Клянусь небом! - воскликнул он. - Дьявол меня забери , но вот месье де ла
Крот! Что я делаю? Нецензурной бранью в королевский дворец? Ну, не важно;
кажется, Король клянется в отличие от моих, и даже в
церкви. Наконец-то мы в Лувре!

- Да, я полагаю, вас представил месье де Бесм?

- О, он очаровательный немец. Кто вас привел?

"Господин де Муи, я говорил вам, что гугеноты имели некоторый интерес при дворе.
Вы видели господина де Гиза?"

"Нет, еще нет. Вы добились аудиенции у короля Наварры?

- Нет, но скоро получу. Меня привели сюда и велели ждать.

"Ах, вы увидите, какая там большой ужин и мы будем
размещен бок о бок. Какой странный случай! За два часа Фортуна
присоединился к нам! Но в чем же дело? Вы, кажется, не в своей тарелке.

- Я? - воскликнул Ла Моль, дрожа, ибо, по правде говоря, он все еще был ослеплен
видением, которое было ему даровано. "О, нет, но место, в котором мы находимся,
наводит меня на множество размышлений".

"Философских, я полагаю. Точно так же, как и у меня. Когда вы вошли,
Я как раз перебирал в уме все рекомендации моего наставника.
Месье граф, вы знакомы с Плутархом?

"Конечно, рад!" - воскликнул Ла Моль, улыбаясь. "Он один из моих любимых
авторов".

"Очень хорошо," Coconnas пошел на серьезную, "этот великий человек, кажется, не
я так далек от истины, когда он сравнивает дары природы, чтобы блестящий, но
эфемерные цветы, в то время как он рассматривает добродетель как бальзамический завод
нетленные духи и суверенного эффективностью для заживления раны."

- Вы знаете греческий, господин де Коконнас? - спросил Ла Моль, пристально глядя
на своего собеседника.

"Нет, не я, но мой наставник сделал, и он настоятельно советовал мне, когда я
нужно в суде говорить о добродетели. Что выглядит хорошо, - сказал он. Так
Уверяю вас, я хорошо им подкреплен. Кстати, вы не голодны?

"Нет".

"И все же вам, кажется, не терпелось попробовать жареную птицу из Ла Белль
;toile_. Что касается меня, то я умираю от голода!"

"Ну, мсье де Coconnas, вот это прекрасный шанс для вас, чтобы использовать
ваши доводы о добродетели и восхищение Плутарх в
доказательства, на которые великий писатель говорит где-то: 'это хорошо, чтобы приучить
душа в боли и в желудке от голода'--'_Prepon Эсти t;n мужчин
psvch;n odun;, тон де gast;ra sem; aske;n._'"

- Ах, вот как! Так вы знаете греческий? - удивленно воскликнул Коконнас.

"Честное слово, да, - ответил Ла Моль. - мой наставник научил меня".

"Клянусь небом! граф, если это так, то вы разбогатели; вы будете сочинять стихи
с Карлом IX. и вы будете говорить по-гречески с королевой Маргаритой!"

"Не думаю, что я все еще могу говорить по-гасконски с королем Наварры!"
добавил Ла Моль, смеясь.

В этот момент дверь, ведущая в покои короля, открылась,
послышались шаги, и в темноте показалась приближающаяся тень. Эта
тень материализовалась в тело. Это тело принадлежало месье де Бесму.

Он внимательно осмотрел обоих джентльменов, чтобы выбрать того, который ему нужен, и
затем жестом пригласил Коконнаса следовать за ним.

Коконнас махнул рукой Ла Молю.

Де Бесме проводил Коконнаса до конца галереи, открыл дверь
и остановился на верхней площадке лестницы.

Он осторожно огляделся по сторонам, затем вверх и вниз.

- Господин де Гогоннас, - сказал он, - где вы остановились?

"At _La Belle ;toile_, Rue de l'Arbre Sec."

"Гут, гут! это близко. Иди собирай вещи в свой ходель гвик и
сегодня"--

Он снова огляделся.

"Ну что, сегодня вечером?"

- Ладно, иди сюда, у тебя в шляпе немного гросса. Де бассворд - это "Гуиз".
Тише! кивни ворду.

"Во сколько мне прийти?"

"Когда услышишь, что де Догсин."

- В чем дело? - спросил Коконнас.

"Ja! собачий набат - пум! пум!

- О! набат!

"Ja, vot elus tid I zay?"

- Хорошо, я буду здесь, - сказал Коконнас.

И, поклонившись Де Бесму, он удалился, спрашивая себя::

"Какого черта он имеет в виду и зачем набатом звонок. Нет
важно! Я продолжаю мое мнение: господин де Besme очаровательный
Тедеско, Почему бы не подождать графа де ла Моль? О боже, нет! он будет!
вероятно, его пригласят на ужин к королю Наварры.

И Коконнас направился на улицу Арбр-Сек, где вывеска "La
Belle ;toil" притягивала его, как магнит.

Тем временем дверь галереи, ведущая в покои короля Наваррского,
отворилась, и к господину де ла Моль подошел паж.

- Вы граф де ла Моль? - спросил он.

"Это мое имя".

"Где вы живете?"

"At _La Belle ;toile_, Rue de l'Arbre Sec."

"Хорошо, что это недалеко от Лувра. Послушайте, его величество король
Наваррский просил меня сообщить вам, что в настоящее время он не может принять
вас; возможно, он пошлет за вами сегодня вечером; но если завтра утром вы
не получили никаких известий, приходите в Лувр".

- Но предположим, страж откажет мне в приеме.

"Верно: пароль 'Наварра;' это слово позволит открыть все двери вы."-Спасибо".
"Подождите, мой дорогой сэр, мне приказано проводить вас до калитки, так как
боюсь, что вы заблудитесь в Лувре".
"Кстати, как насчет Коконнаса?" - спросил себя Ла Моль, как только
оказался на улице. "О, он останется ужинать с герцогом де Гизом".
Но как только он вошел к мэтру ла Юрьеру, первое, что увидел Ла Моль, был Коконнас, сидящий перед гигантским омлетом.
- Ого! - воскликнул Коконнас, от души смеясь. - Я вижу, вы больше не обедали
с королем Наварры, чем я ужинал с герцогом де Гизом.
- Честное слово, нет.- Ты сейчас голоден?- Полагаю, что проголодался.
- Вопреки Плутарху?
"Граф, - сказал Ла Моль, смеясь, - Плутарх говорит в другом месте: "Пусть
тот, кто имеет, делится с тем, у кого нет". Готовы ли вы к
любите Плутарха, разделите со мной свой омлет? Тогда, пока мы едим, мы будем
беседовать о добродетели!

"О, Фейт, только не об этом", - воскликнул Коконнас. "Это хорошо, когда
один находится в Лувре, и есть опасность, что их подслушают и
желудок пуст. Садись и поешь со мной".

- Ну вот, теперь я вижу, что судьба решительно свела нас неразлучно. Ты
собираешься здесь спать?- Не имею ни малейшего представления.- Я тоже.
"Во всяком случае, я знаю, где проведу ночь".-"Где?"-"Где бы вы ни были: это решено".И оба расхохотались, а затем принялись за работу, оказывая честь мэтру Омлет ла Юрьер.
*********
ГЛАВА VI.ДОЛГ УПЛАЧЕН.
Теперь, если читателю интересно узнать, почему месье де ла Моль не был принят королем Наварры,
почему месье де Коконнас не был
разрешили увидеться с господином де Гизом и, наконец, почему вместо того, чтобы есть
фазаны, куропатки, оленины и в Лувре, как и чашу после вечери в
отель _Belle ;toile_ на омлет, он должен любезно сопровождать нас
Старый дворец царей, и следовать королева Маргарита Наваррская,
кем Ла Моль потерял из виду у входа в большую галерею.

Пока Маргарита спускалась по лестнице, герцог Генрих де Гиз,
которого она не видела со дня своей свадьбы, находился в кабинете короля
. К этой лестнице, по которой спускалась Маргарита, вела отдушина
. В чулан, в котором находился господин де Гиз, вела дверь,
и эта дверь, и этот выход вели в коридор, который вел
в апартаменты королевы-матери Екатерины Медицинской.

Екатерина де Медичи была одна, сидящая возле стола, облокотившись
опираясь на молитвенник приоткрыта, и голову, опираясь на силы еще
удивительно красивый,--по причине косметика с которой она была
поставляемый флорентиец Рене, который объединил двойную работу парфюмера
и отравителя королевы-матери.

Вдова Генриха II. была облачена в траур, который не снимала
со дня смерти мужа. В то время ей было около пятидесяти двух или
пятидесяти трех лет, и благодаря своей полноте и светлому цвету лица
она сохранила большую часть своей ранней красоты.

Ее комнаты, как и платье, подчеркивали ее вдовство. Все в них
несло на себе отпечаток тяжелой утраты: драпировки, стены и мебель - все было
в трауре. Только что-то вроде помоста, охватывающих престола, где в это
момент спал мало борзая представил королеве-матери
по ее зятя, Генриха Наварского, и подшипник мифологическое имя
Фиби, была окрашена радужная окружении, что греческий девиз, который
Король Франсуа I. подарил ей: "Ph;s pherei ; de kai a'ethz;n", что
можно перевести:

"Он приносит свет и безмятежность"._

Внезапно, в тот момент, когда королева-мать казалась глубоко погруженной
в какую-то мысль, вызвавшую на ее губах неуверенную улыбку
губы, накрашенные кармен, мужчина открыл дверь, приподнял гобелен и
показал свое бледное лицо, сказав:

"Все идет плохо".

Екатерина подняла голову и узнала герцога де Гиза.

"Почему ты говоришь "Все идет плохо"?" - ответила она. "Что ты имеешь в виду, Генрих?"
"Что ты имеешь в виду?"

"Я имею в виду, что король более чем когда-либо увлечен проклятыми
Гугенотами; и если мы будем ждать его разрешения, чтобы осуществить великое предприятие, мы
будем ждать очень долго, а может быть, и вечно".

"Расскажи мне, что случилось", - сказала Кэтрин, все еще сохраняя привычное для нее
спокойствие лица, которому, однако, при случае
она могла придать такие разные выражения.

"Почему только сейчас, уже в двадцатый раз, я спросил Его Величество, был ли он
будет по-прежнему позволять все эти бравады, которую господа
реформатская предаются религии, поскольку их адмирал был ранен".

"И что ответил мой сын?" - спросила Кэтрин.

"Он ответил: "Месье герцог, вы обязательно должны быть заподозрены народом
как автор покушения на моего второго отца,
адмирала; защищайтесь от обвинения, насколько это возможно. Что касается
меня, я буду защищаться должным образом, если меня оскорбят"; и затем он отвернулся
пошел кормить своих собак".

"И вы не предприняли попытки удержать его?"

"Конечно, я так и сделал; но он ответил мне тем тоном, который вы так хорошо
знаете, и посмотрел на меня своим особенным взглядом: "Месье герцог,
мои собаки голодны, и они не люди, которых я могу заставить ждать".
После чего я пришел прямо к вам.

"И вы поступили правильно", - сказала королева-мать.

"Но что же теперь делать?"

"Предпринять последнюю попытку".

"А кто попытается это сделать?"

"Я попытаюсь! Король один?"

- Нет, господин де Таванн с ним.

- Ждите меня здесь или, вернее, следуйте за мной на расстоянии.

Екатерина мгновенно поднялся и пошел в палату, где на Турцию
ковры и бархатные подушки были любимые борзые короля. О
окуни колеблется вдоль стены стояли два или три ценных Соколов и
маленький сорокопут, которым Карл IX забавлялся, сбивая маленьких птичек
в саду Лувра и в саду Тюильри,
который они только начали строить.

По пути королева-мать выглядела бледной и страдальческой,
а по ее щекам скатилась последняя или, скорее, первая слеза.

Она бесшумно приблизилась к Карлу IX. как он давал его собакам
фрагменты коржи разрезать на равные части.

- Сын мой, - сказала Королева, с дрожью в голосе, так искусно
сказалось то, что царь начал.

- В чем дело, мадам? - спросил Шарль, внезапно оборачиваясь.

"Сын мой, - ответила Екатерина, - я бы попросила твоего позволения удалиться в один из
твоих замков, неважно в какой, чтобы он был как можно дальше
от Парижа".

"И почему, мадам?" - спросил Карл IX, устремив на свою мать свой
стеклянный взгляд, который в определенных случаях становился таким проницательнымng.

"Потому что каждый день я получаю новые оскорбления от людей новой веры;
потому что сегодня я слышал, что протестанты угрожали вам.
даже в вашем собственном Лувре, и я не желаю присутствовать при таких зрелищах.
"

"Но тогда, мадам, - возразил Карл IX с выражением, полным
убежденности, - была предпринята попытка убить их адмирала. Бесчестный убийца
уже расправился с храбрым месье де Муи. Смерть ма
видишь ли, мама, в королевстве должна быть справедливость!"

- О, будь полегче с этой головой, сын мой, - сказала Кэтрин. - они не подведут
правосудие; ибо, если вы откажетесь от него, они все равно добьются своего.
по-своему: с господином де Гизом сегодня, со мной завтра, а с вами позже.

"О, мадам!" - сказал Чарльз, позволив первым ноткам сомнения проявиться в его голосе.
"вы так думаете?"

"О, сын мой, - ответила Кэтрин, полностью отдаваясь буйству
своих мыслей, - разве ты не видишь, что речь больше не идет о
Смерть Франсуа де Гиза или адмирала, протестантской религии
или католической религии, а просто замена Антуана де
Сын Бурбона вместо сына Генриха Второго?

"Давай, давай, мама, ты снова впадая в свой обычный
преувеличения", - сказал Король.

"Что же тогда Вы имеете в виду, сын мой?"

"Ждать, мама, - ждать. Вся человеческая мудрость заключена в этом единственном слове.
Величайший, самый сильный, самый искусный тот, кто умеет ждать".

"Тогда вы можете подождать, я не буду".

Екатерина проявила вежливость и, шагнув к двери, уже собиралась
вернуться в свои апартаменты.

Карл IX остановил ее.

"Ну, тогда, в самом деле, что лучше всего сделать, мама?" он спросил: "Потому что
прежде всего я справедлив и хочу, чтобы все были довольны мной".

Екатерина повернулась к нему.

- Пойдемте, граф, - обратилась она к Таваннесу, который гладил королевского сорокопута.
- скажите королю ваше мнение о том, что следует сделать.

"Ваше величество позволит мне?" - спросил граф.

"Говори, Таванн! - говори".

"Что делает ваше величество, когда во время охоты раненый кабан набрасывается на
тебя?"

- Клянусь небом! сударь, я жду его твердой поступью, - ответил Шарль.
- и вонзаю ему в горло свое охотничье копье.

"Просто чтобы он не причинил тебе вреда", - заметила Екатерина.

"И чтобы развлечь себя", - добавил король со вздохом, который означал
мужество легко вызывал даже до свирепости; "но я не должна тешить себя
убивать моих подданных; ибо, в конце концов, гугеноты мои подданные, как
также католиков".

"Тогда, сир, - сказала Екатерина, - ваши подданные, гугеноты, поступят
подобно дикому кабану, который избегает копья, вонзенного ему в горло: они
низвергнут трон".

"Чепуха! Вы действительно так думаете, мадам?" - сказал Карл IX. с
видом, который указывал на то, что он не очень доверял предсказаниям своей матери.
предсказания.

- Но разве вы не видели сегодня господина де Муи и его спутников?

"Да, я видел их, потому что только что покинул их. Но чего он просит?
ибо это несправедливо? Он потребовал, чтобы убийца его отца и
убийца адмирала были преданы смерти. Разве мы не наказали месье де
Монтгомери за смерть моего отца и вашего мужа, хотя эта
смерть была простым несчастным случаем?

- Очень хорошо, сир, - сказала задетая Екатерина, - давайте больше ничего не будем говорить. Ваше
величество находится под защитой того Бога, который дает вам силу,
мудрость и уверенность. Но я, бедная женщина, которую Бог покидает, без сомнения
из-за моих грехов, боюсь и уступаю ".

Сказав это, Екатерина снова поклонилась и вышла из комнаты,
сделав знак герцогу де Гизу, который в этот момент вошел, чтобы он
оставался на своем месте и предпринял последнюю попытку.

Карл IX. затем его мать с его глаз, но на этот раз не
напомним ее. Затем он начал ласкать его собак, насвистывая охотничью воздуха.

Он вдруг замолчал.

"У моей матери, - сказал он, - царственный дух, и у нее есть угрызения совести! Действительно, сейчас,
это классное предложение - убить несколько десятков гугенотов, потому что они
пришли требовать справедливости! Разве это не их право?

"Несколько десятков!" - пробормотал герцог де Гиз.

"Ах! вы здесь, сэр?" - сказал Король, делая вид, что вижу его
первый раз. "Да, несколько десятков. Допустимая трата жизни! Ах! если бы кто-нибудь
пришел ко мне и сказал; "Сир, ты избавишься от всех своих врагов разом"
, и завтра не останется никого, кто упрекнет тебя в
смерть остальных: "почему же тогда я не говорю"--

"Ну что, сир?"

"Таванн, - сказал король, - ты утомишь Марго; верни ее на прежнее место.
насест. Это не причина, потому что она носит имя моей сестры,
Королева Наваррская, что каждый человек должен ласкать ее".

Таванн посадил ястреба на насест, а сам развлекался тем, что загибал и
распускал уши борзой.

- Но, сир, если бы кто-нибудь сказал вашему величеству: "Сир, ваше величество
завтра будет избавлено от всех ваших врагов"?

- И по заступничеству какого святого было бы совершено это чудо?

"Сир, сегодня 24 августа, и, следовательно, это произойдет благодаря
вмешательству святого Варфоломея".

"Достойный святой, - ответил король, - который позволил содрать с себя кожу
заживо!"

"Тем лучше; чем больше он страдал, тем больше он должен был иметь
почувствовал желание отомстить своим палачам".

"А ты, мой кузен, - сказал король, - ты убьешь своей хорошенькой
маленькой шпагой с золотой рукоятью десять тысяч гугенотов между сегодняшним днем и
завтрашним?" Ha! ha! ha! смерть моей жизни!_ вы очень забавны, месье
де Гиз!

И король разразился громким смехом, но смех так заставили, что
комнаты доносились зловещие звуки.

- Сир, одно слово, и только одно, - продолжал герцог, невольно вздрогнув
при звуке этого смеха, в котором не было ничего человеческого
, - один сигнал, и все готово. У меня есть швейцарские франки и тысяча сто долларов
джентльмены, у меня легкая кавалерия и горожане; у вашего величества есть
ваша гвардия, ваши друзья, католическая знать. Нас двадцать против одного.

"Ну, тогда, кузен, раз ты такой сильный, какого дьявола ты явился?"
чтобы наполнить мои уши всем этим? Действуй без меня, действуй"--

И король снова повернулся к своим собакам.

Затем портьера поднялась, и снова появилась Екатерина.

- Все идет хорошо, - сказала она герцогу. - убедите его, и он уступит.

И porti;re упал на Кэтрин, без Карла IX. видя, или в
бы появляться, чтобы увидеть ее.

"Но еще", - продолжил Де Гиз: "я должен знать, если, поступив так, как я хочу, я
действует приятно на мнения Вашего Величества".

- В самом деле, кузен Генри, ты приставил нож к моему горлу! Но я буду жить.
Клянусь Небом! разве я не король?

- Нет, еще нет, сир; но, если вы пожелаете, вы станете таковым завтра.

- Ах, что? - продолжал Шарль. - Вы хотите убить короля Наварры,
Принца де Конде... в моем Лувре... Ах!

Затем он добавил едва слышным голосом: "Без стен я не делаю
не говорю"--

- Ваше Величество, - воскликнул герцог, "они идут сегодня вечером присоединиться к
Ревель своего брата, герцога Алансонского."

"Таване", - сказал Король, с хорошо сказалось нетерпение", вы не находите
вижу, что ты дразнишь собаку? Здесь, Act;on, - приходите!"

И Карл IX. ушел, не дожидаясь продолжения, а Таванн и
герцог де Гиз остались почти в такой же неуверенности, как и раньше.

 * * * * *

Тем временем в квартире Екатерины разыгрывалась другая сцена. После того, как она
дала герцогу де Гизу совет оставаться твердой, она вернулась в
свои комнаты, где обнаружила собравшихся людей, которые обычно
присутствовали, когда она ложилась спать.

Ее лицо теперь было таким же радостным, каким оно было подавленным, когда она отправлялась в путь
. В своей самой любезной манере она отпустила одну за другой своих женщин
и придворных, и осталась только мадам Маргарита, которая,
сидя на сундуке у открытого окна, смотрела на небо,
погруженный в свои мысли.

Два или три раза, когда она таким образом оказывалась наедине со своей дочерью,
королева-мать открывала рот, чтобы заговорить, но каждый раз мрачная
мысль удерживала слова, готовые сорваться с ее губ.

Внезапно портьера приподнялась, и появился Генрих Наваррский.

Маленькая борзая, которая спала на троне, вскочила и
бросилась к нему.

- Ты здесь, сын мой! - воскликнула Екатерина, вздрогнув. "Вы ужинаете в Лувре
сегодня вечером?"

"Нет, мадам, - ответил Анри, - сегодня вечером мы отправляемся в город с
Messieurs d'Alen;on and De Cond;. Я почти ожидала найти их здесь.
они ухаживают за тобой.

Кэтрин улыбнулась.

"Идите, господа, идите-мужчины так повезло, что в состоянии идти о качестве
они, пожалуйста! Не так ли, дочь моя?"

"Да, - ответила Маргарита, - свобода - это так великолепно, так сладко".

"Означает ли это, что я ограничиваю ваши права, мадам?" - осведомился Генрих, кланяясь
своей жене.

"Нет, сир; я жалуюсь не за себя, а за женщин в целом".

- Ты собираешься встретиться с адмиралом, сын мой? - спросила Кэтрин.

- Да, возможно.

"Поезжайте, это послужит хорошим примером, и завтра вы сообщите мне новости о нем".
"Тогда, мадам, я поеду, раз вы одобряете этот шаг". - сказал он.

"Тогда, мадам, я поеду, раз вы одобряете этот шаг".

"О, - сказала Кэтрин, - мое одобрение - ничто ... Но кто туда идет? Отошлите
его, отошлите его".

Генри направился к двери, чтобы выполнить приказ Кэтрин; но в
в тот же миг портьера приподнялась, и показалась мадам де Сов
белокурая головка.

"Мадам, - сказала она, - это Рене, парфюмер, за которым ваше величество послали"
.

Екатерина бросила быстрый, как молния, взгляд на Генриха Наваррского.

Молодой принц слегка покраснел, а затем страшно побледнел. Действительно,
было произнесено имя убийцы его матери; он почувствовал, что его лицо
выдало его эмоции, и он подошел и прислонился к решетке
окна.

Маленькая борзая зарычала.

В тот же момент вошли два человека - один объявил, а другой
в этом не было необходимости.

Первым был парфюмер Рене, который подошел к Екатерине со всей
подобострастной покорностью флорентийских слуг. В руке он держал
коробку, которую открыл, и все отделения были заполнены
порошками и флакончиками.

Второй была мадам де Лоррен, старшая сестра Маргариты. Она
вошла через маленькую потайную дверь, которая вела из кабинета короля, и,
вся бледная и дрожащая, надеялась, что Екатерина ее не заметит, которая
рассматривала вместе с мадам де Сов содержимое шкатулки, принесенной
Рене села рядом с Маргаритой, рядом с которой король Наварры
стоял, положив руку на лоб, как тот, кто пытается разбудить
сам из какого-то внезапного сильного потрясения.

В этот момент Кэтрин обернулась.

- Дочь, - сказала она Маргарите, - ты можешь удалиться в свою комнату. Мой
сын, ты можешь пойти и развлечься в городе.

Маргарита встала, и Генрих наполовину обернулся.

Мадам де Лоррен схватила Маргариту за руку.

- Сестра, - быстро прошептала она, - во имя герцога
де Гиза, который сейчас спасает тебя, как ты спасла его, не уходи отсюда...
не ходи в свои покои.

- Э! что скажешь, Клод? - спросила Кэтрин, оборачиваясь.

- Ничего, мама.

- Ты шепталась с Маргаритой.

- Просто хотела пожелать ей спокойной ночи и передать привет от
Герцогини Неверской.

- И где же эта прекрасная герцогиня?

- У своего шурина, господина де Гиза.

Екатерина подозрительно посмотрела на женщин и нахмурилась.:

"Подойди сюда, Клод", - сказала королева-мать.

Клод повиновалась, и королева схватила ее за руку.

"Что ты ей сказала, нескромная девчонка?" - пробормотала она,
сжимая запястье дочери так, что та чуть не вскрикнула от боли.

- Мадам, - обратился Генри к жене, ничуть не упустив из виду ее движений
о королеве, Клоде или Маргарите: "Мадам, не окажете ли вы мне честь
поцеловать вашу руку?"

Маргарита протянула дрожащую руку.

"Что она вам сказала?" - прошептал Генри, как он наклонился, чтобы запечатлеть
поцелуй на ее руке.

"Не выходить на улицу. Во имя Всего Святого, и ты не выходи!

Это было подобно вспышке; но по ее вспышке, какой бы быстрой она ни была, Генри сразу же
разгадал весь заговор.

"Это не все", - добавила Маргарита; "вот письмо, которое страна
джентльмен принес".

"Monsieur de la Mole?"

"Да".

"Спасибо", - сказал он, беря письмо и кладя его под руку.
в камзоле; и, проходя перед своей ошеломленной женой, он положил свою
руку на плечо флорентийца.

- Ну, мэтр Рене, - сказал он, - а как идут коммерческие дела?

- Очень хорошо, монсеньор, очень хорошо, - ответил отравитель со своей
коварной улыбкой.

"Я тоже так думаю, - сказал Генри, - с мужчинами, которые, как вы, поставлять все
коронованные особы в стране и за рубежом".

- Кроме короля Наваррского, - дерзко ответил флорентиец.

"Вентр сен-гри", мэтр Рене, - ответил король, - "вы правы;
и все же моя бедная мать, которая тоже купила вас, рекомендовала мне вас
с ее последним вздохом. Приходите ко мне завтра, мэтр Рене, или послезавтра.
завтра и принесите свои лучшие духи".

"Это было бы неплохо", - сказала Кэтрин, улыбаясь, "потому что здесь
сказано"--

"Что мне нужна парфюмерия", - перебил Генри, смеясь. - "Кто тебе сказал
это, мама? Это была Марго?

- Нет, сын мой, - ответила Екатерина, - это была мадам де Сов.

В этот момент герцогиня Лотарингская, которая, несмотря на все свои усилия
, больше не могла сдерживаться, разразилась громкими рыданиями.

Генрих даже не повернулся к ней.

- Сестра, что случилось? - воскликнула Маргарита, бросаясь к Клод.

"Ничего", - сказала Катарина, проходя между двумя молодыми женщинами,
"ничего; у нее бывают нервные припадки, от которых Мазиль прописывает
ароматические препараты".

И снова, и с еще большей силой, чем прежде, она сжала руку своей старшей дочери.
затем, повернувшись к младшей:

"Ну вот, Марго, - сказала она, - разве ты не слышала, как я просила тебя удалиться в
свою комнату? Если этого недостаточно, я приказываю тебе".

- Извините меня, мадам, - ответила Маргарита, дрожа и бледнея. - Я желаю
вашему величеству спокойной ночи.

- Я надеюсь, что ваши пожелания будут услышаны. Спокойнойночи...Спокойнойночи!"

Маргарита отступила, пошатываясь и тщетно пытаясь встретиться взглядом с мужем.
он даже не повернулся к ней.

Наступило минутное молчание, в течение которого Екатерина оставалась с ней.
глаза были прикованы к герцогине Лотарингской, которая, не говоря ни слова, смотрела
на свою мать, сложив руки.

Генри по-прежнему стоял спиной, но наблюдал за происходящим в
зеркало, одновременно подкручивая усы помадой, которую Рене
только что подарил ему.

"А ты, Генрих, - сказала Екатерина, - ты все еще собираешься выйти?"

"Да, это правда", - воскликнул король. "Честное слово, я совсем забыл об этом
герцог Алансонский и принц де Конде ждут меня! Это
восхитительные духи; они совершенно ошеломляют и разрушают память.
Добрый вечер, мадам."

- Добрый вечер! Возможно, завтра вы сообщите мне что-нибудь об
адмирале.

- Непременно... Ну, Фиби, в чем дело?

- Феба! - нетерпеливо позвала королева-мать.

- Позовите ее, мадам, - сказал беарнец, - потому что она не позволит мне выйти.
выйти.

Королева-мать встала, взяла маленькую борзую за ошейник и держала
пока Генрих выходил из апартаментов, его лицо было таким же спокойным и
улыбается, как будто в глубине души не чувствует, что его жизнь в неминуемой опасности
.

Позади него маленькая собачка, выпущенная на свободу Катариной де Медичи, бросилась к нему, чтобы
попытаться догнать его, но дверь была закрыта, и Фиби могла только
засунула свой длинный нос под гобелен и издала долгий и заунывный вой.

- А теперь, Шарлотта, - обратилась Екатерина к мадам де Сов, - пойди и найди
Господам де Гизу и Таванну, которые находятся в моей оратории, и возвращайтесь с ними.
затем оставайтесь с герцогиней Лотарингской, у которой горячка".




ГЛАВА VII.

НОЧЬ НА 24 АВГУСТА 1572 ГОДА.


Когда Ла Моль и Коконнас покончили с ужином - а он был довольно скудным
для птиц "Прекрасной Этуаль" были опалены перья
только по знаку - Коконнас развернул свой стул на одной ножке,
вытянул ноги, оперся локтем на стол и, выпив
последний бокал вина, сказал:

- Вы намерены немедленно лечь спать, месье де ла Моль?

"_Ma foi!_ Я очень сильно склоняюсь, ибо возможно, что я может быть
созванивались в ночи".

"И я тоже", - сказал Coconnas; "но мне кажется, что под
обстоятельств, вместо того чтобы идти спать, и делать те ожидания, которые на
приходите к нам, нам следовало бы лучше заказать карты и сыграть партию. Они
тогда нашли бы нас вполне готовыми ".

"Я бы охотно принял ваше предложение, сэр, но у меня очень мало
денег для игры. У меня в саквояже едва ли найдется сотня золотых крон для всего моего
сокровища. Я полагаюсь на то, что поможет мне разбогатеть!

- Сто золотых экю! - воскликнул Коконнас. - и вы жалуетесь? Клянусь Небом! У меня
всего шесть!

"Ну, - ответил Ла Моль, - я видел, как вы вытащили из кармана кошелек, который
казался не только полным, но, я бы сказал, раздутым".

"Ах, - сказал Коконнас, - это для того, чтобы оплатить старый долг, который я вынужден
чтобы оплатить старый друг моего отца, которого я подозреваю, чтобы быть, как
себя, своего рода гугенотов. Да, здесь сотня розовых
ноблей, - добавил он, похлопав себя по карману, - но эти сто розовых ноблей
принадлежат мэтру Меркандону. Моя личная вотчина, а я вам скажу,
общества до шести корон."

"Как же тогда можно играть?"

"Почему, это потому, что я хотел бы играть. Кроме того, мне приходит в голову идея.


- В чем дело?

- Мы оба приехали в Париж с одним и тем же поручением.

- Да.

- У каждого из нас есть могущественный покровитель.

"Да".

"Ты полагаешься на свое, как я полагаюсь на свое".

"Да".

"Ну, тогда мне пришло в голову, что мы должны играть сначала на наши деньги,
а потом на первую оказанную нам услугу, будь то от
двора или от нашей хозяйки"--

- Действительно, очень остроумная идея, - сказал Ла Моль с улыбкой, - но я
признаюсь, я не такой игрок, чтобы рисковать всей своей жизнью ради карты или
ход костей; ибо первое одолжение, которое может быть оказано вам или мне
по всей вероятности, затронет всю нашу жизнь ".

"Что ж, давайте не будем учитывать первое одолжение корта и
сыграем за первое одолжение нашей хозяйки".

"Я вижу только одно возражение против этого", - сказал Ла Моль.

"Какие возражения?"

"У меня нет любовницы!"

"Ни я, ни. Но я хотел бы иметь только один. Слава Богу! мы не вырезано
хочу, чтобы один длинный!"

"Несомненно, как вы говорите, ваше желание исполнится, месье де Коконнас,
но поскольку я не так уверен в своей возлюбленной, я чувствую, что это
было бы грабежом, если бы я поставил свое состояние против вашего. Но, если хотите,
давайте играть до тех пор, пока ваши шесть крон не проиграются или не удвоятся, и если проиграете, и
вы пожелаете продолжить игру, вы джентльмен, и ваше слово
дороже золота.

- Ну и отлично! - воскликнул Коконнас. - Вот и весь разговор! Вы правы, сэр,
слово джентльмена, как хорошо, как золото, особенно когда у него есть кредит в
суд. Таким образом, поверьте, я не слишком сильно рисковал, когда я предложил играть
в первый пользу мы можем получить".

- Несомненно, и вы могли бы потерять это, но я не смог бы этого приобрести, потому что, поскольку я нахожусь
при короле Наваррском, я ничего не мог бы получить от герцога де
Гиза.

"Ах, еретик!" - пробормотал хозяин, начищая свой старый шлем.
"Я напал на верный след, не так ли?" И он прервал свою работу
ровно на столько времени, чтобы набожно перекреститься.

- Ну что ж, - продолжал Коконнас, тасуя карты, которые официант держал в руках.
я только что спросил его: "Вы принадлежите к".--

"К чему?"

"К новой религии".

"Я?"

"Да, вы".

"Ну, допустим, что да, - сказал Ла Моль с улыбкой, - вы имеете что-нибудь
против нас?"

"О! слава Богу, нет! Мне все равно. Я ненавижу гугенотство всем сердцем
но я не испытываю ненависти к гугенотам; кроме того, они сейчас в моде
".

- Да, - ответил Ла Моль, улыбаясь. - а именно, стрельба в адмирала
из аркебузы; но предположим, что мы поиграем в аркебузы.

"Все, что угодно", - сказал Coconnas, "если я вам, чтобы играть, это
все же для меня."

"Что ж, тогда давайте сыграем", - сказал Ла Моль, собирая свои карты и
раскладывая их в руке.

- Да, играйте на опережение и со всей уверенностью, потому что, даже если я проиграю
сто золотых крон против ваших, у меня будет достаточно денег, чтобы заплатить
вам завтра утром.

"Тогда твое счастье придет, пока ты будешь спать".

"Нет, я собираюсь найти его".

"Где? Скажи мне, и я пойду с тобой".

"В Лувр".

"Вы возвращаетесь туда сегодня вечером?"

"Да, сегодня вечером у меня личная аудиенция с великим герцогом де Гизом".

Как только Коконнас заговорил о том, чтобы отправиться искать счастья в
в Лувре Ла Юрьер перестал полировать свой салет, подошел и встал
за креслом Ла Моля, так, чтобы его мог видеть только Коконнас, и сделал
подавал ему знаки, которых пьемонтец, поглощенный своей игрой и разговором
, не заметил.

- Что ж, это чудо, - заметил Ла Моль. - И вы были правы, когда
сказали, что мы родились под одной звездой. У меня также назначена встреча
сегодня вечером в Лувре, но не с герцогом де Гизом; у меня встреча с
Королем Наварры.

- У вас есть пароль?

- Да.

"Объединяющий знак?"

"Нет".

"Ну, у меня есть один, и мой пароль"--

Когда пьемонтец произносил эти слова, Ла Юрьер сделал такой
выразительный жест, что нескромный джентльмен, который произошел при этом
на мгновение подняв голову, он замер, окаменев больше от происходящего, чем от
хода карт, из-за которого он только что проиграл три кроны.

Ла Моль обернулся, но увидел только его хозяин стоял за его спиной
скрестив руки на груди и надев на голову салад, который он видел
его полировки мгновением раньше.

"В чем дело, скажите на милость?" - спросил Ла Моль у Коконнаса.

Коконнас молча посмотрел на хозяина и на его спутницу.,
ибо он ничего не мог разобрать в удвоенных жестах мэтра Ла Юрьера.

Ла Юрьер понял, что должен прийти ему на помощь:

- Дело в том, что я сам очень люблю играть в карты, - быстро проговорил он.
- и я подошел поближе, чтобы увидеть фокус, который принес вам выигрыш, и
джентльмен увидел меня в военном шлеме, а поскольку я всего лишь бедный
буржуа, это его удивило ".

"Вы делаете хорошую фигуру, ведь вы делаете!" - воскликнул Ла Моль, со взрывом
смех.

"О, сударь, - ответил Ла Юрьер с превосходно притворным добродушием и
пожал плечами, показывая свою неполноценность, - мы, бедняги
мы не очень доблестны, и наш вид не отличается элегантностью. Все в порядке.
Вам, благородные джентльмены, следует носить сверкающие шлемы и острые
рапиры, при условии, что мы будем строго охранять"--

"Ага!" - сказал Ла Моль, в свою очередь тасуя карты. "Значит, ты
стоишь на страже, не так ли?"

"_Eh, mon Dieu, oui, Monsieur le Comte!_ Я сержант роты
гражданского ополчения ".

Сказав это, Ла Моль был занят раздачей карт.,
Ла Юрьер удалился, приложив палец к губам в знак уважения к Коконнасу.
Коконнас был поражен больше, чем когда-либо.

Это сигнал к осторожности, несомненно, причина того, что он потерял почти как
быстро, второй раз как первый.

"Хорошо", - заметил Ла Моль, "это делает именно вашего шесть крон. Хотите ли вы
отомстить за свое будущее состояние?

"Охотно", - ответил Коконнас.

"Но прежде чем вы начнете, разве вы не говорили, что у вас назначена встреча с
Duc de Guise?"

Коконнас посмотрел в сторону кухни и увидел огромные глаза Ла Юрьера.
Тот повторил свое предупреждение.

"Да, - ответил он, - но еще не время. А теперь давайте немного поговорим
о вас, месье де ла Моль.

- Я думаю, нам было бы лучше поговорить об игре, мой дорогой месье.
де Коконнас; ибо, если я не очень ошибаюсь, я на верном пути к тому, чтобы
выиграть еще шесть крон.

"Клянусь Небом! это правда! Я всегда слышал, что гугеноты имели хорошо
везение в картах. Черт меня возьми, если я не хорошая идея, чтобы включить гугенотам!"

Глаза Ла Юрьера сверкнули, как два уголька, но Коконнас, поглощенный своей
игрой, не заметил их. "Сделать так, Граф, не так", - сказал Ла Моль, "и
хотя способ, в котором изменение произошло это странно, вам будет хорошо
получила среди нас".

Коконнас почесал за ухом.

"Если бы я был уверен, что это принесло тебе удачу, - сказал он, - я бы так и сделал".;
потому что я действительно не так сильно привязан к мессе, и как
Король тоже не придаю этому большого значения "--

"Тогда это такая прекрасная религия, - сказал Ла Моль, - такая простая, такая
чистая"--

"И, кроме того, это в моде", - сказал Коконнас. "и, кроме того, это
приносит удачу в картах; ибо черт меня побери, если у вас на руках не все
тузы, и все же я внимательно наблюдал за вами, и вы играете очень честно;
ты не жульничаешь; это, должно быть, религия"--

"Ты должен мне еще шесть крон", - спокойно сказал Ла Моль.

- Ах, как вы меня искушаете! - воскликнул Коконнас. - А если я не удовлетворюсь
господином де Гизом сегодня вечером.--

- Ну?

"Что ж, завтра я попрошу вас представить меня королю Наварры"
и, будьте уверены, если однажды я стану гугенотом, я превзойду его
Лютер, Кальвин, Меланхтон и все реформаторы на земле!

"Тише! - сказал Ла Моль. - Вы поссоритесь с нашим хозяином".

- Ах, это правда, - сказал Коконнас, глядя в сторону кухни. - Но... Нет,
он не слушает; он слишком занят в этот момент.

"Что он делает, скажи на милость?" спросил Ла Моль, который не мог его видеть из
где он был.

"Он разговаривает с... дьявол меня забери! это он!"

"С кем?"

"Да с той ночной птицей, с которой он беседовал, когда мы прибыли. Тот самый
человек в желтом камзоле и сером плаще. Боже мой! как
искренне он говорит. Скажите, мэтр Ла Юрьер, вы занимаетесь
политикой?

Но на этот раз ответом мэтра Ла Юрьера был жест настолько энергичный и
властный, что, несмотря на свою любовь к карточке с изображением, Коконнас встал
и подошел к нему.

"Что с вами?" - спросил Ла Моль.

"Вы хотите вина, сударь?" - спросил Ла Юрьер, нетерпеливо схватив Коконнаса за руку.
- Ты получишь это. Грегуар, вина для этих джентльменов!

Затем он прошептал ему на ухо:

"Молчать, если тебе дорога твоя жизнь, молчать! И избавься от своего
компаньона".

Ла Huri;re был такой бледный, бледнолицый человек настолько мрачным, что Coconnas войлока
мурашки бегут за ним, и, обращаясь к Ла Моль, - сказал:

"Мой дорогой сэр, я должен просить вас извинить меня. Я проиграл пятьдесят крон за
ход игры. Сегодня вечером мне не везет, и я боюсь, что у меня могут возникнуть трудности.
"

"Ну, сэр, как вам будет угодно", - ответил Ла Моль; "кроме того, я не буду
к сожалению прилечь на некоторое время. Ma;tre la Huri;re!"

"Monsieur le Comte?"

"Если за мной придут от короля Наваррского, разбудите меня; я буду
одет и, следовательно, готов".

- Я тоже, - сказал Коконнас. - и чтобы не заставлять его высочество
ждать, я приготовлю табличку. Мэтр ла Юрьер, белую бумагу
и ножницы!

"Грегуар! - воскликнул Ла Юрьер. - Белая бумага, чтобы написать письмо, и
ножницы, чтобы разрезать конверт".

"Ах!" - сказал пьемонтец про себя. "Здесь происходит что-то экстраординарное!
"

"Спокойной ночи, месье де Coconnas", - сказал Ла Моль; "а вы, хозяин, быть
так хорошо, как на свет меня в мою комнату. Удачи, мой друг!" и Ла Моль.
исчез на винтовой лестнице, сопровождаемый Ла Юрьером.

Затем таинственный человек, взяв Коконнаса за руку, сказал ему:
говоря очень быстро:

"Сэр, вы едва не выдали тайну, от которой зависит судьба
королевства. Бог счел нужным, чтобы вы вовремя закрыли рот. Еще одно слово
, и я бы сразил тебя своей аркебузой. Теперь мы, к счастью, одни.
- Послушай!

- Но кто ты такой, что обращаешься ко мне таким властным тоном?

- Вы когда-нибудь слышали разговоры о сире де Морвеле?

- Убийце адмирала?

- И о капитане де Муи.

- Да.

"Что ж, я сир де Морвель".

"Ого!" - сказал Коконнас.

"Теперь послушайте меня!"

"Клянусь Небом! Уверяю вас, я выслушаю!"

- Тише! - сказал Морвель, приложив палец к губам.

Коконнас прислушался.

В этот момент он услышал, как хозяин закрыл дверь комнаты, затем
дверь коридора и запер ее на засов. Затем он бросился вниз по лестнице, чтобы
присоединиться к двум говорившим.

Он предложил стул Коконнасу, стул Морвелю и взял один для себя
.

"Теперь все в порядке, господин де Морвель, - сказал он, - вы можете говорить".

В Сен-Жермен-л'Оксерруа пробило одиннадцать часов. Морвель
считал каждый удар молотка, пока они звучали ясно и меланхолично
всю ночь, и когда последнее эхо затихло в космосе, он
повернулся к Коконнасу, который был сильно озадачен, увидев меры предосторожности
похищен двумя мужчинами. "Сэр, - спросил он, - вы добрый католик?"

"Ну, я думаю, что да", - ответил Коконнас.

"Сударь, - продолжал Морвель, - вы преданы королю?"

"Сердцем и душой! Я даже чувствую, что вы оскорбляете меня, сударь, задавая такой
вопрос".

"Мы не будем ссориться из-за этого; только ты последуешь за нами".

"Куда?"

"Это не имеет большого значения - отдайте себя в наши руки; на карту поставлено ваше состояние,
и, возможно, ваша жизнь".

"Я говорю вам, сэр, что в полночь у меня назначена встреча в Лувре".

- Именно туда мы и направляемся.

- Господин де Гиз ожидает меня там.

- И нас тоже.

"Но у меня есть частные мини-слова" Продолжение Coconnas, несколько огорчен
обмен с помощью сир де Maurevel и мэтр Ла Huri;re честь
его аудитория.

- Мы тоже.

- Но у меня есть знак узнавания.

Морвель улыбнулся.

Затем он вытащил из-под камзола горсть белых крестов.
вещи, отдал один Ла Юрьеру, один Коконнасу и взял еще один для себя
. Ла Юрьер прикрепил свой к шлему. Морвель прикрепил свой к
шляпе сбоку.

"Ах, - изумленно сказал Коконнас, - назначение и объединяющий пароль
были для всех?"

- Да, сэр, то есть для всех добрых католиков.

- Значит, в Лувре намечается праздник - какой-то королевский банкет, не так ли?
не так ли? - спросил Коконнас. - И желательно исключить этих гончих из
Гугеноты, - хорошие, отменные, превосходные! Они проявляют слишком
длинные".

"Да, там должен быть праздник в Лувре--королевский банкет; и
Приглашены гугеноты; более того, они станут героями фестиваля
и оплатят банкет, и если вы будете одним из нас, мы
начнем с того, что пригласим их главного защитника - их Гидеона, как
они его называют ".

"Адмирал!" - воскликнул Coconnas.

"Да, старый Гаспар, которого я пропустил, как дурак, хоть я и направленных на
его с пищалью короля."

"И вот, мой господин, почему я начищал свою саблю, точил свой
меч и заострял лезвия моих ножей", - сказал Ла Юрьер резким
голосом, в котором слышалась война.

При этих словах Коконнас вздрогнул и сильно побледнел, потому что начал
понимать.

"Что, в самом деле, - воскликнул он, - этот фестиваль... этот банкет - это ... ты
идешь".--

"Вы долго гадали, сэр, - сказал Морвель, - и это
легко видеть, что вы не так устали от этих наглых еретиков, как мы
".

"И ты берешь на себя смелость, - сказал он, - пойти к адмиралу и..."--

Морвель улыбнулся и, подведя Коконнаса к окну, сказал:

"Посмотри туда!-- видишь, на маленькой площади в конце улицы,
позади церкви, в тени бесшумно выстроился отряд?

- Да.

"Люди, составляющие этот отряд, имеют, как и мэтр ла Юрьер, и я,
и вы сами, крест на своих шляпах".

"Ну?"

"Ну, эти люди - рота швейцарцев из небольших кантонов,
которыми командует Токено, - вы знаете, что люди из небольших кантонов - это
дружки короля".

"Ого!" - воскликнул Коконнас.

"Теперь взгляните на этот отряд всадников, проходящий по набережной - вы
узнаете их предводителя?"

- Как я могу узнать его? - спросил Коконнас, содрогнувшись. - Я прибыл в
Париж только сегодня вечером.

- Что ж, значит, это тот самый человек, с которым у вас назначена встреча в Лувре
в полночь. Видишь, он будет ждать тебя!

- Герцог де Гиз?

- Сам! Его сопровождают Марсель, бывший глава торговцев, и
Жан Шорон, нынешний мэр. Эти двое собираются созвать свои роты
и вот, по этой улице идет начальник квартала.
Посмотрим, что он сделает!"

"Он стучит в каждую дверь; но что там на дверях, в которые он стучит?"
"Белый крест, молодой человек, такой же, как у нас на шляпах." - спросил я. "Что это?" - спросил я. "Он стучит в каждую дверь." Но что это?"

"Белый крест, молодой человек." В
минувшие дни они позволили Богу нести бремя различения своих собственных".;
теперь мы стали более цивилизованными и избавляем его от лишних хлопот ".

"Но в каждом доме, в который он стучит, открывается дверь, и из каждого дома
выходят вооруженные граждане".

"Он будет стучать сюда по очереди, и мы по очереди выйдем".

"Что", - сказал Coconnas, "все звали, чтобы пойти и убить одного старого
Гугенот? Клянусь Небом! это позорно! Это дело головорезов, а
не солдат".

"Молодой человек, - ответил Морвель, - если старики вам не нравятся, вы
можете выбрать молодых - вы найдете много на любой вкус. Если вы
презираете кинжалы, используйте свой меч, ибо гугеноты не те люди, чтобы
позволить перерезать себе горло, не защищаясь, и вы знаете
что гугеноты, молодые или старые, крепкие люди ".

"Но тогда их всех убьют?" - воскликнул Коконнас.

"Все!"

"По приказу короля?"

"По приказу короля и господина де Гиза".

"И когда?"

"Когда вы услышите звон колокола Сен-Жермен-л'Оксерруа".

"О! так вот почему тот любезный немец привязался к герцогу де
Гизу... как его зовут?"

"Monsieur de Besme."

"Что это он. Именно поэтому мсье де Besme велел мне поспешить в
первые звуки набата".

- Так, значит, вы видели господина де Бесме?

"Я видел его и говорил с ним".

"Где?"

"В Лувре. Он впустил меня, дал мне пароль, дал мне".--

"Посмотри туда!"

"Клянусь небом! - Вот и он собственной персоной".

"Не могли бы вы поговорить с ним?"

"Ну, в самом деле, я бы не возражал".

Морвель осторожно открыл окно; в этот момент мимо проходил Бесме
с двадцатью солдатами.

- Гиз и Лоррен!_ - сказал Морвель.

Бесме обернулся и, поняв, что обращаются к нему, подошел
к окну.

- О, это вы, господин де Морфель? - спросил я.

"Да, это я; что ты ищешь?"

"Я ищу гостиницу "Бель Этуаль", чтобы найти месье
Гогоннаса".

"Вот и я, господин де Бесм", - сказал молодой человек.

"Гут, гут, вы готовы?"

"Да... что делать?"

"Пусть господин де Морфель отвезет вас, потому что он хороший гатолик".

"Вы слышите?" - спросил Морвель.

"Да, - ответил Коконнас, - но, господин де Бесм, куда вы направляетесь?"

"Я?" - спросил господин де Бесм со смехом.

"Да, ты".

"Я собираюсь запустить в адмирала "ледл суслом"".

- Пристрелите двоих, если понадобится, - сказал Морвель, - и на этот раз, если он встанет
во-первых, не позволяй ему вставать во-вторых".

- Если не верите, месье де Морфель, если не верите, а значит, поймайте этого
юнг Мана на правом фланге.

"Не беспокойся обо мне: Коконна - настоящие ищейки, а я -
обломок старого квартала".[2]

"Атье".

"Продолжай!"

- Не так ли?

"Начинайте охоту; мы будем при смерти".

Де Бесм продолжал, и Морвель закрыл окно.

"Вы слышали, молодой человек?" - сказал Морвель. "Если у вас есть какой-нибудь личный враг,
даже если он не совсем гугенот, вы можете поставить его на свой
внесите список, и он пройдет вместе с остальными".

Коконнас, более чем когда-либо сбитый с толку увиденным и услышанным, посмотрел
сначала на своего хозяина, который принял грозный вид, а затем
на Морвеля, который спокойно достал из кармана бумагу.

- Вот мой список, - сказал он. - триста. Пусть каждый добрый католик сделает
этой ночью десятую часть того, что сделаю я, а завтра
в королевстве не останется ни одного еретика".

- Тише! - сказал Ла Юрьер.

- Что это? - хором спросили Коконнас и Морвель.

Они услышали первый звук колокола в Сен-Жермене.
l'Auxerrois.

"Сигнал!" - воскликнул Морвель. "Время назначено заранее! Мне сказали
оно было назначено на полночь - тем лучше. Когда это касается
интересов Бога и короля, часам лучше быть быстрыми, чем
медленными!"

На самом деле они слышали скорбный звон церковного колокола.

Затем раздался выстрел, и почти мгновенно свет нескольких факелов
на улице Арбр-Сек вспыхнул подобно вспышкам молнии.

Коконнас провел рукой по лбу, влажному от пота.


- Началось! - воскликнул Морвель. - Теперь за работу - вперед!

"Минутку, минутку!" - сказал хозяин. "Прежде чем мы начнем, давайте
защитим лагерь, как говорят у нас в армии. Я не хочу иметь свою жену
а дети перерезали горло, пока я уйду. Здесь гугенотов".

- Господин де ла Моль! - воскликнул Коконнас, вздрогнув.

- Да, еретик бросился в глотку волку.

"Что?" - воскликнул Коконнас. "Неужели вы нападете на своего гостя?"

"Я придал моей рапире дополнительное острие специально для него".

"Ого!" - сказал пьемонтец, нахмурившись.

"Я еще никогда ничего не убивал, кроме своих кроликов, уток и цыплят".
ответил достойно ИНН-хранитель", и я не очень хорошо знаю, как идти к
работать, чтобы убить человека; ну, я буду практиковаться на нем, и если я неуклюж, нет
один будет смеяться надо мной".

- Клянусь небом! это тяжело, - сказал Коконнас. - Господин де ла Моль - мой компаньон
; Господин де ла Моль ужинал со мной; господин де ла Моль
играл со мной.--

- Да, но господин де ла Моль еретик, - сказал Морвель. - Господин де
ла Моль обречен, и если мы не убьем его, это сделают другие.

"Не хочу сказать, - добавил хозяин, - что он выиграл у вас пятьдесят крон".

"Верно, - сказал Коконнас, - но честно, я уверен".

"Честно или нет, вы должны заплатить им, а если я убью его, вы квиты".

"Давай, давай!" - воскликнул Maurevel; "поспешайте, господа, пищалью-шот
Рапира-толчок, удар молотком, удар с любого оружия вы
пожалуйста; но сделать с ней, если ты хочешь достичь адмирала во времени
чтобы помочь месье де Гиз, как мы обещали."

Коконнас вздохнул.

- Я потороплюсь! - крикнул Ла Юрьер. - Подождите меня.

"Небо!" - воскликнул Coconnas, "он положил бедолагу в Великой
боли, и, возможно, ограбить его. Я должна присутствовать, чтобы закончить его, если
реквизита, а также для предотвращения один от прикосновения его деньги".

Воодушевленный этой счастливой мыслью, Коконнас последовал за Ла Юрьером
наверх и вскоре догнал его, поскольку, по словам хозяина, когда тот поднимался наверх,
несомненно, в результате размышлений он замедлил шаг.

Как он добрался до двери, Coconnas еще ниже, многие выстрелы были
выписан на улице. Мгновенно Ла Моль был услышан, чтобы выпрыгнуть из постели
и пол скрипел под его ногами.

"_Diable!_" пробормотал Ла Huri;re, несколько смущенный; "что
разбудили его, я думаю".

"Похоже", - заметил Coconnas.

"И он будет защищаться".

- Он способен на это. Предположим теперь, мэтр ла Юрьер, что он убьет
вас; это было бы забавно!

"Хум, Хум!", ответил хозяин, но, зная себя, вооруженных
хороший пищалью, он набрался смелости и бросился на дверь с энергичной
удар.

Ла Моль, без шляпы, но одетый, укрылся за своей кроватью,
со шпагой в зубах и пистолетами в руках.

"Ого!" - воскликнул Коконнас, его ноздри расширились, как у дикого зверя.
"это становится интересным, мэтр ла Юрьер.
Вперед!"

- Ах, вы, кажется, хотите убить меня! - воскликнул Ла Моль, свирепо сверкая глазами.
глаза: "и это ты, негодяй!"

В ответ на это мэтр ла Юрьер прицелился в молодого человека из своей аркебузы.
но Ла Моль был настороже и, стреляя, попал в молодого человека.
он опустился на колени, и мяч пролетел у него над головой.

- Помогите! - закричал Ла Моль. - Помогите, господин де Коконнас!

- Помогите, господин де Морвель!-- помогите! - закричал Ла Юрьер.

"_Ma foi!_ Господин де ла Моль, - ответил Коконнас, - все, что я могу сделать в этом деле
- это не присоединяться к нападению на вас. Кажется, все гугеноты
сегодня ночью будут казнены именем короля. Выкручивайся как можно лучше.
насколько сможешь.

"Ах, предатели! убийцы! - неужели это так? Что ж, тогда возьмите это!" и Ла
Моль, в свою очередь прицелившись, выстрелил из одного из своих пистолетов. Ла Юрьер, который
не спускал с него глаз, отскочил в сторону; но Коконнас, не ожидавший
такого ответа, остался на месте, и пуля задела его плечо.

"Клянусь небом!" - воскликнул он, скрипя зубами.; "У меня это есть. Что ж, тогда,
пусть это будем мы двое, раз уж ты так хочешь!"

И, обнажив рапиру, он бросился на Ла Моля.

Будь он один, Ла Моль, несомненно, ждал бы его нападения; но
Коконнасу на помощь пришел Ла Юрьер, который перезаряжал ружье, и
Maurevel, которые, откликнувшись на приглашение хозяина, мчался
-лестница в четыре ступеньки.

Ла Моль, поэтому бросился в маленький туалет, которым он прикручен изнутри.

- Ах, трус! - в ярости воскликнул Коконнас и ударил в дверь
рукоятью шпаги. - Подожди! подожди! и я проделаю столько дырок в твоем теле
, сколько ты получил корон от меня сегодня ночью. Я пришел, чтобы уберечь тебя
от страданий! О, я пришел, чтобы помешать тебе быть ограбленным, а ты
отплатил мне тем, что всадил пулю мне в плечо! Подожди меня, трус,
подожди!"

Пока это продолжалось, подошел мэтр ла Юрьер и одним ударом
рукоятью своей аркебузы выбил дверь.

Коконнас метнулся в чулан, но встретил его только голыми стенами. Чулан
был пуст, а окно открыто.

"Должно быть, он выпрыгнул, - сказал хозяин, - и поскольку мы находимся на четвертом этаже, он наверняка мертв".
четвертый этаж.

"Или он сбежал через крышу соседнего дома", - предположил Коконнас,
ставя ногу на подоконник и готовясь последовать за ним по этому
узкий и скользкий путь; но Морвель и Ла Юрьер схватили его и
втащили обратно в комнату.

"Ты с ума сошел?" они оба воскликнули одновременно: "Ты убьешь себя!"

"Ба! - воскликнул Коконнас. - Я альпинист и привык лазать по ледникам.
кроме того, если человек однажды оскорбил меня, я поднимусь на
рая или спуститься вместе с ним в ад, любым путем, который ему заблагорассудится. Позволь мне
поступать так, как я хочу.

"Что ж, - сказал Морвель, - к этому времени он либо мертв, либо далеко отсюда"
. Пойдемте с нами; и если он ускользнет от вас, вы найдете тысячу других, которые займут его место.
"Вы правы", - воскликнул Коконнас.

"Смерть гугенотам!" - воскликнул Коконнас. "Смерть гугенотам! Я хочу
отомстить, и чем скорее, тем лучше".

И все трое бросились вниз по лестнице, как лавина.

- К адмиралу! - крикнул Морвель.

- К адмиралу! - эхом откликнулся Ла Юрьер.

- Тогда к адмиралу, если так нужно! - в свою очередь воскликнул Коконнас.

И все трое, оставив "Бель Этуаль" на попечение Грегуара и
других официантов, поспешили к отелю "Адмирал" на улице де
Бетизи; яркий свет и грохот огнестрельного оружия указали им в том направлении.
- А, кто идет сюда? - воскликнул Коконнас.

- Кто это? "Человек без камзола или
шарфа!"

"Это кто-то убегает", - сказал Морвель.

- Огонь! огонь! - сказал Коконнас. - Вы, у кого есть аркебузы.

- Поверьте, не я, - ответил Морвель. - Я берегу порох для лучшей добычи.

- Тогда вы, Ла Юрьер!

- Подождите, подождите! - сказал трактирщик, прицеливаясь.

- О да, подождите, - воскликнул Коконнас, - а тем временем он сбежит.

И он бросился за несчастным, которого вскоре настиг, так как тот был
ранен; но в тот момент, когда, чтобы не ударить его
сзади, он воскликнул: "Повернись, будь добр! поворачивай!" - раздался выстрел аркебузы
пуля просвистела у ушей Коконнаса, и беглец покатился
перевернулся, как заяц в своем стремительном полете, пораженный выстрелом спортсмена
.

За спиной Коконнаса раздался торжествующий крик. Пьемонтец обернулся
и увидел Ла Юрьера, размахивающего своим оружием.

"Ах, - воскликнул он, - во всяком случае, на этот раз я победил".

- И только что не проделал в мне дыру насквозь.

- Будь настороже!-- будь настороже! - крикнул Ла Юрьер.

Коконнас отскочил назад. Раненый поднялся на колени, и, желая
отомстить, просто прирезать его кинжалу,
после предупреждения наймодателя поставим пьемонтских настороже.

"Ах, гадюка!" - закричал Coconnas; и прет на раненого, он тяги
меч через него три раза по самую рукоять.

"А теперь, - крикнул он, оставив гугенота в предсмертных муках, - за
адмирала!.. за адмирала!"

"Ага! - господа, - сказал Морвель, - кажется, это работает.

- Честное слово! да, - ответил Коконнас. "Я не знаю, то ли это от запаха
пороха я пьянею, то ли вид крови возбуждает меня, но, клянусь
Небом! Я жажду резни. Это похоже на битву людей. У меня есть
до сих пор были битвы только с медведями и волками, и, клянусь честью, битва
с людьми кажется более забавной ".

И все трое продолжили свой путь.




ГЛАВА VIII.

РЕЗНЯ.


Отель, который занимал адмирал, как мы уже говорили, находился в
Rue de B;thizy. Это был большой особняк в задней части двора, имевший
два крыла, выходящих на улицу. Стена с большими воротами и
две маленькие решетчатые двери тянулись от крыла к крылу.

Когда трое наших стражей порядка дошли до конца улицы Бетизи, которая является
продолжением улицы Окаменелостей Сен-Жермен-л'Оксерруа, они увидели
отель окружен швейцарцами, солдатами и вооруженными гражданами; каждый
у одного в правой руке был либо меч, либо пика, либо аркебуза, а
некоторые держали в левой руке факелы, отбрасывающие на сцену порывистый свет.
и меланхоличный блеск, который, в зависимости от движения толпы, перемещался вдоль
улицы, взбирался на стены; или распространялся по тому живому морю, где
каждое оружие отбрасывало ответную вспышку.

Повсюду вокруг отеля и на улицах Тирешап, Этьен и Бертен
Пуаре кипела ужасная работа. Долго крики слышались, есть
был непрекращающийся грохот мушкетов, и время от времени какой-нибудь негодяй,
полуголый, бледный и залитый кровью, он прыгнул, как загнанный олень, в
круг зловещего света, где, казалось, трудились полчища демонов
.

В одно мгновение Коконнас, Морвель и Ла Юрьер, награжденные своими
белыми крестами и встреченные приветственными криками, оказались в самой гуще
этой борющейся, задыхающейся толпы. Несомненно, они не смогли бы продвинуться вперед
, если бы кто-то из толпы не узнал Морвеля и не уступил ему дорогу
. Коконнас и Ла Юрьер внимательно следили за ним, и все трое
таким образом, им удалось проникнуть во двор.

В центре этого двора, три двери которого были
распахнуты настежь, человек, вокруг которого убийцы образовали почтительный круг,
стоял, опираясь на обнаженную рапиру, и нетерпеливо смотрел на балкон
примерно в пятнадцати футах над ним, простиравшийся перед главным
окном отеля.

Этот человек нетерпеливо топтались на месте, и время от времени
допрошены те, что были ближе всех к нему.

"Пока ничего!" - пробормотал он. "Никто!--он, должно быть, были предупреждены и
сбежал. Как вы думаете, Дю Гаст?"

"Невозможно, монсеньор".

- Почему? Разве вы не говорили мне, что как раз перед нашим прибытием мужчина,
с непокрытой головой, обнаженным мечом в руке, прибежал, как будто за ним гнались,
постучал в дверь, и его впустили?

"Да, монсеньор; но месье де Бесм немедленно прибыл, ворота были
разбиты, и отель был окружен".

"Этот человек действительно вошел, но он не выходил".

"Что ж, - сказал Коконнас Ла Юрьеру, - если мои глаза меня не обманывают, я
вижу господина де Гиза".

"Вы действительно видите его, сударь. Да, великий Генрих де Гиз прибыл лично, чтобы
присматривать за адмиралом и служить ему так, как он служил отцу герцога.
У каждого свой день, и теперь наша очередь.

- Привет, черт возьми, привет! - воскликнул герцог своим властным голосом. - Ты что,
еще не закончил?

И он с такой силой ударил своим мечом по камням, что полетели искры
.

В этот момент крики были слышны в отеле ... потом несколько выстрелов-потом
многие шарканье ног и звон мечей, а потом все
снова молчание.

Герцог уже собирался ворваться в дом.

- Монсеньор, монсеньор! - сказал Дю Гаст, удерживая его. - ваше благородие
приказывает вам подождать здесь.

- Ты прав, Дю Гаст. Я должен остаться здесь; но я умираю с
нетерпение и тревога. Если бы он сбежал от меня!"

Внезапно шум шагов приблизился - окна первого этажа
осветились тем, что казалось отражением пожара.

Окно, к которому герцог столько раз поднимал глаза,
открылось, или, скорее, разлетелось вдребезги, и на балконе появился человек с бледным лицом
и белой шеей, запачканной кровью.

- Ах! наконец-то, Бесме! - воскликнул герцог. - говори! говори!

- Лука! лоук! - холодно ответил немец и, нагнувшись, поднял
что-то, похожее на тяжелое тело.

"А где остальные?" - спросил герцог, нетерпеливо, "где
других?"

"Де-де-vinishing вымя вымя!"

"И что ты сделал?"

"Vait! Вы должны peholt! Shtant упаковать Лидле".

Герцог отступил на шаг.

В этот момент объект Besme тащил к нему с таким
усилий стали видны.

Это было тело старика.

Он поднял его над балконом, подержал мгновение в воздухе, а затем
бросил к ногам своего хозяина.

Тяжелый удар, потоки крови, брызнувшие из тела и
забрызгавшие тротуар вокруг, наполнили даже самого герцога ужасом.
ужас; но это чувство длилось лишь мгновение, и любопытство заставило
всех податься вперед, так что отблески факелов замерцали
на теле жертвы.

Они могли видеть белую бороду, почтенное лицо и конечности, сведенные судорогой.
Смерть.

"Адмирал!" - закричали двадцать голосов, мгновенно смолкших.

"Да, адмирал, вот он!" - сказал герцог, подходя к трупу.
и созерцая его в безмолвном экстазе.

"Адмирал! адмирал!" - повторяли свидетели этой ужасной сцены.
толпясь и робко приближаясь к старику, величественному
даже в смерти.

- Ах, наконец-то, Гаспар! - торжествующе воскликнул герцог де Гиз. - Убийца
моего отца! так я мщу за него!

И герцог осмелился наступить ногой на грудь протестанту
герой.

Но мгновенно умирающий воин открыл глаза кровотечение и
изуродованная рука была добыта в последний раз, и Адмирал, хотя
не шевелясь, сказал Герцог замогильным голосом:

"Генрих де Гиз, однажды нога убийцы коснется твоей груди"
. Я не убивал твоего отца. Проклятие на тебе."

Герцог, бледный и невольно дрожащий, почувствовал холодную дрожь
переступи через него. Он провел рукой по лбу, как бы желая рассеять
страшное видение; когда он осмелился снова взглянуть на адмирала, его глаза
были закрыты, рука разжата, и струйка черной крови текла по лицу.
льющаяся изо рта, который только что произнес такие ужасные слова.

Герцог поднял шпагу жестом отчаянной решимости.

"Ну что, месье, вы в восторге?"

"Да, мой достойный друг, да, ибо вы отомстили".--

- Дюг Франсуа, не так ли?

- Наша религия, - ответил Генрих торжественным голосом. - А теперь, - продолжал он,
обращаясь к швейцарцам, солдатам и горожанам, заполнившим двор,
и улицу: "За работу, друзья мои, за работу!"

- Добрый вечер, господин де Бесме, - сказал Коконнас с некоторым восхищением,
подходя к немцу, который все еще стоял на балконе, спокойно вытирая
свою шпагу.

- Значит, вы его успокоили? - воскликнул Ла Юрьер. - Как вам это удалось
?

- О, зимбли, зимбли, он услышал движение, он открыл дверь, пока
Я не уложила своего питомца на горшок. Но я думаю, что они разговаривают с Жиль
Теперь Телиньи. Я слышу его крики!

В этот момент раздалось несколько воплей, по-видимому, женских
были слышны голоса людей, находящихся в бедственном положении; окна длинной галереи, которая образовывала
крыло отеля, были освещены красным светом; были замечены двое мужчин
убегающих, преследуемых длинной вереницей убийц. Пищалью-убит
один, другой, найдя открытое окно, прямо на его пути, без
останавливаясь, чтобы посмотреть на расстояние от Земли, вскочил смело в
внутренний двор ниже, вняв не враги, которые ждали его там.

"Убить! убить!" - закричал убийц, видя свою жертву, чтобы спастись
их.

Беглец подобрал свой меч, который, как он споткнулся и упал от
руку, бросился сломя голову через солдат, расстройство три или четыре, побежал
через тело, и на фоне выстрела из пистолета и проклятия
солдаты, оказываемых в ярости, потому что они пропустили его, как струя
молния в передней части Coconnas, который ждал его у ворот с
его Кинжалу в руке.

- Тронутый! - воскликнул пьемонтец, протыкая руку своим острым,
изящным лезвием.

"Трус!" - ответил беглец, ударяя врага по лицу
плоской стороной своего оружия, так как не было места, чтобы ткнуть в него острием.

- Тысяча чертей! - воскликнул Коконнас. - Это господин де ла Моль!

"Monsieur de la Mole!" re;choed La Huri;re and Maurevel.

"Это он предупредил адмирала!" - закричали несколько солдат.

"Убейте его, убейте его!" - кричали со всех сторон.

Coconnas, Ла Huri;re, и с десяток солдат бросились в погоню Ла Моль,
кто, обливаясь кровью, и стяжавший это состояние экзальтации
последний ресурсов человеческих сил, бросился через
улицы, не имея другого гида, чем инстинкт. Позади него раздавались шаги
и крики его врагов подстегивали его и, казалось, придавали ему крылья.
Время от времени пуля просвистывала у его ушей и внезапно добавляла новые
стремительность его полета как раз начала ослабевать. Он больше не дышал.
это было не дыхание, а глухой хрип, хриплое пыхтение,
исходившее из его груди. Пот и кровь намочили его волосы и вместе потекли
по лицу.

Вскоре камзол стал слишком тесен для биения сердца, и
он сорвал его. Вскоре меч стал слишком тяжелым для его руки, и он
отбросил его далеко в сторону. Иногда ему казалось, что шаги его
преследователей слышатся все дальше и что он вот-вот ускользнет от них; но в
ответ на их крики другие убийцы, оказавшиеся на его пути, и
приближенные к нему бросили свои кровавые занятия и пустились в погоню
за ним.

Внезапно он увидел реку, тихо текущую слева от него;
ему показалось, что он должен испытывать, как загнанный олень, невыразимое
удовольствие от погружения в нее, и только высшая сила разума могла это сделать.
удержи его.

Справа от него был Лувр, темный и неподвижный, но полный странных
и зловещих звуков; солдаты на подъемном мосту входили и выходили, и
шлемы и кирасы блестели в лунном свете. Ла Моль думал о
Короле Наваррском, как раньше думал о Колиньи; они были его единственными
защитники. Он собрал все свои силы, и внутренне пообещав отречься
свою веру он должен спасаясь от расправы, совершая объезд результат
или две ярдов, он ввел в заблуждение толпу, преследуют его, метнулся прямо к
Лувр, поднявшиеся на подъемный мост среди солдат, получив очередной
кинжалу удар, который задел его стороне, и, несмотря на крики
"Убей ... убей!", которая гремела со всех сторон, и противостоящие оружия
в направляютсявэлс стрелой промчался через двор в
вестибюль, поднялся по лестнице, затем на два этажа выше, узнал
дверь и, прислонившись к ней, сильно ударил по ней руками и
ноги.

"Кто там?" - спросил женский голос.

"Боже мой!" - пробормотал Ла Моль. "Они приближаются, я слышу их; это
Я... это я!"

"Кто вы?" - спросил голос.

Ла Моль вспомнил пароль.

"Наварра... Наварра!" - крикнул он.

Дверь мгновенно открылась. Ла Моль, не поблагодарив, даже не
видя Gillonne, бросился в вестибюль, затем по коридору,
пройдя через две или три комнаты, он наконец вошел в комнату, освещенную
лампой, подвешенной к потолку.

За шторами из бархата с золотой Флер-де-Лис, на кровати из резного
дуб, леди, наполовину голый, опершись на руку, смотрела на него с глазами
широко открытыми от ужаса.

Ла Моль бросился к ней.

"Мадам, - закричал он, - они убивают, они режут моих братьев!
они хотят убить меня, чтобы зарезать и меня тоже! Ах! ты -
королева, спаси меня!

И он бросился к ее ногам, оставив на ковре большой кровавый след
.

При виде мужчины, бледного, измученного и истекающего кровью у ее ног, Женщина
Королева Наваррская в ужасе вскочила, закрыла лицо руками и
позвала на помощь.

- Мадам, - воскликнул Ла Моль, пытаясь подняться, - во имя Неба, не зовите меня!
если вас услышат, я пропал! Убийцы идут по моему следу
они взбегают по лестнице позади меня. Я слышу их - вот они
! вот они!"

- Помогите! - вне себя закричала королева. - Помогите!

- Ах! - в отчаянии воскликнул Ла Моль. - Вы убили меня! Умереть от такого
сладкого голоса, такой прекрасной руки! Я не думал, что это возможно".

В тот же момент дверь распахнулась, и в комнату ворвалась группа мужчин, их лица
покрытые кровью и почерневшие от пороха, с обнаженными мечами и
наставив пики и аркебузы, они ворвались в квартиру.

Во главе их был Коконнас - его рыжие волосы встали дыбом, бледно-голубые глаза
необычайно расширились, щека была рассечена шпагой Ла Моля, которая
оставила там кровавую борозду. Пьемонтец был так изуродован.
страшно было смотреть.

"Клянусь Небом! - воскликнул он, - вот он! вот он! Ах! на этот раз мы наконец-то поймали
его!"

Ла Моль огляделся в поисках оружия, но тщетно; он взглянул на
королева, и увидел глубочайшую жалость, отразившуюся на ее лице; тогда он почувствовал, что
она одна может спасти его; он обнял ее.

Коконнас приблизился и острием своей длинной рапиры снова ранил
плечо своего врага, и алые капли теплой крови запятнали
белые и надушенные простыни ложа Маргариты.

Маргарита увидела, как потекла кровь; она почувствовала дрожь, пробежавшую по телу Ла Моля.
Она бросилась вместе с ним в нишу между кроватью
и стеной. Пришло время для Ла Моля, чьи силы были на исходе,
был не способен ни к бегству, ни к сопротивлению; он склонил свою бледную голову на
Плечо Маргариты, и его рука судорожно схватила и разорвала
тонкий вышитый батист, который окутывал тело Маргариты волной
газа.

"О, мадам, - прошептал он умирающим голосом, - спасите меня".

Больше он ничего не мог сказать. Туман, подобный тьме смерти, заволок его глаза
, голова откинулась назад, руки упали вдоль тела, ноги подкосились,
и он рухнул на пол, залитый собственной кровью, увлекая за собой королеву
.

В этот момент Коконнас, возбужденный криками, опьяненный зрелищем
обескровленный и раздраженный долгой погоней, он двинулся к нише.;
в следующее мгновение его шпага пронзила бы сердце Ла Моля, а также
возможно, и Маргариты.

При виде обнаженной стали, и еще больше тронутая такой жестокостью
дерзость, дочь королей выпрямилась во весь рост и
издал такой вопль ужаса, негодования и ярости, что
Пьемонтец окаменел от неведомого чувства; и все же, несомненно,
если бы эта сцена была продолжительной и в ней не принимал участия другой актер, его
чувство исчезло бы, как утренний снег под апрельским солнцем. Но
неожиданно потайная дверь в стене открылась, и бледный молодой человек
шестнадцати или семнадцати, одетая в Черное, его волосы были в беспорядке,
ворвался в кабинет.

"Погоди, сестра!" - вот я, вот я! - воскликнул он.

"Fran;ois! Франсуа! - закричала Маргарита. - Помогите! помогите!

- Герцог Алансонский! - пробормотал Ла Юрьер, опуская аркебузу.

- Клянусь Небом! сын Франции! - проворчал Коконнас, отступая.

Герцог огляделся по сторонам. Он увидел Маргариту, растрепанную, еще более прекрасную,
чем когда-либо, прислонившуюся к стене, окруженную мужчинами с яростью в их
глазах, с потом на лбу и пеной у рта.

- Негодяи! - закричал он.

- Спаси меня, брат! - взвизгнула Маргарита. - Они собираются убить меня!

Пламя вспыхнуло на бледном лице герцога.

Он был безоружен, но его поддерживало, без сомнения, сознание своего высокого положения.
сжав кулаки, он двинулся к Коконнасу и его товарищам.
те отступили, испуганные молнией, метнувшейся из его рук.
глаза.

"Ha! и вы тоже убьете сына Франции? - воскликнул герцог. Затем, когда
все отшатнулись: "Эй, вот он! капитан гвардии! Повесить каждого из
этих негодяев!

Вид этого безоружного молодого человека встревожил его больше, чем он хотел бы
если бы он был при виде полка рейтеров или ланскнетов,
Коконнас уже подошел к двери. Ла Юрьер прыгал по лестнице
как олень, а солдаты толкались и пихали друг друга в вестибюле
в своих попытках сбежать, обнаружив дверь слишком далеко
маленькие из-за их огромного желания быть вне этого. Тем временем Маргарита
инстинктивно набросила на Ла Моля дамастное покрывало своей кровати и
отодвинулась от него.

Когда ушел последний убийца, герцог Алансонский вернулся:

- Сестра, - воскликнул он, увидев, что Маргарита вся забрызгана кровью, - ты
ранен? И он бросился к сестре с заботой, которая
сделала бы честь его привязанности, если бы его не обвинили в
слишком глубокой привязанности к брату, чтобы испытывать ее к сестре.

"Нет, - сказала она, - я так не думаю, или, если это так, то очень незначительно."

"Эта кровь", - сказал герцог, его трясущимися руками за все
Тело Маргариты. "Откуда это берется?"

"Я не знаю, - ответила она. - один из этих негодяев поднял на меня руку.
и, может быть, он был ранен".

- Как! - воскликнул герцог. - Он посмел прикоснуться к моей сестре? О, если бы вы посмели
только указал бы мне на него, если бы ты сказал, кто это был, если бы я
знал, где его найти"--

"Тише!" - сказала Маргарита.

"А почему?" - спросил Франсуа.

"Потому что, если бы тебя видели в это время ночи в моей комнате"--

"Разве брат не может навестить свою сестру, Маргарет?"

Королева одарила герцога таким проницательным и в то же время таким угрожающим взглядом, что тот
молодой человек отпрянул.

"Да, да, Маргарита, - сказал он, - ты права, я пойду в свою комнату;
но ты не можешь оставаться один в эту ужасную ночь. Может, мне позвать Жийону?

- Нет, нет! оставь меня, Франсуа, оставь меня. Уходи тем же путем, каким пришел!

Юный принц повиновался; и едва он скрылся, как Маргарита,
услышав вздох из-за своей кровати, поспешно заперла дверь спальни.
потайной ход, а затем поспешив к другому входу, закрыл его за собой
точно так же, подобно отряду лучников и солдатам, подобным урагану
промчался мимо в погоне за другими обитателями Лувра-гугенотами.

Оглядевшись, чтобы убедиться, что она действительно одна, она
снова подошла к "руэлле" своей кровати, приподняла дамастовое покрывало, которое
скрывал Ла Моля от герцога Алансонского и рисовал, по-видимому
безжизненное тело с большим усилием вынесли на середину комнаты и
обнаружив, что жертва все еще дышит, сели, положили его голову ей на колени
и побрызгали ему в лицо водой.

Затем, когда вода смыла маску из крови, пыли и пороха
, покрывавшую его лицо, Маргарита узнала красивого кавалера
который, полный жизни и надежды, за три или четыре часа до этого пришел просить
ее позаботиться о его интересах под ее защитой и защитой
Король Наварры; и ушел, ослепленный ее красотой, оставив ее одну.
он тоже был под впечатлением.

Маргарита вскрикнула от ужаса, потому что теперь то, что она чувствовала к
раненому мужчине, было больше, чем простая жалость - это был интерес. Он больше не был
просто незнакомцем: он был почти знакомым. Благодаря ее заботам прекрасные черты Ла Моля
вскоре появились снова, без пятен, но бледные и искаженные
болью. Дрожь пробежала по всему ее телу, когда она с трепетом положила
руку на его сердце. Оно все еще билось. Затем она взяла со стола
флакончик с нюхательной смесью и приложила к его ноздрям.

Ла Моль открыл глаза.

- О, боже мой! - пробормотал он. - Где я?

"Спасен!" - воскликнула Маргарита. "Успокойся, ты спасен".

Ла Моль перевел взгляд на королеву, пристально посмотрел на мгновение и
пробормотал,

"О, как ты прекрасна!"

Затем, словно видение было для него непосильным, он закрыл веки и втянул воздух.
вздохнул.

Маргарита вздрогнула. Он стал еще бледнее, чем раньше, если это было возможно.
и на мгновение этот вздох стал его последним.

"О, Боже мой! боже мой! - воскликнула она. - Сжалься над ним!

В этот момент раздался сильный стук в дверь. Маргарита халф
приподнялась, все еще поддерживая Ла Моля.

"Кто там?" она закричала.

- Мадам, это я, это я, - ответил женский голос. - герцогиня де
Невер.

- Генриетта! - воскликнула Маргарита. - Никакой опасности нет, это мой друг
! Вы слышите, сэр?

Ла Моль с некоторым усилием приподнялся на одно колено.

"Постарайся удержаться на ногах, пока я пойду открывать дверь", - сказала королева.

Ла Моль оперся рукой о пол, и ему удалось удержаться на ногах.
выпрямившись.

Маргарита сделала шаг к двери, но внезапно остановилась.
дрожа от ужаса.

- А, вы не одна! - воскликнула она, услышав лязг оружия снаружи.

- Нет, у меня двенадцать охранников, которых мой шурин, господин де Гиз,
приставил ко мне.

- Господин де Гиз! - пробормотал Ла Моль. "Убийца... убийца!"

"Молчать!" - крикнула Маргарита. "Ни слова!"

И она огляделась, чтобы посмотреть, где бы ей спрятать раненого.

"Меч! кинжал! - пробормотал Ла Моль.

- Защищаться бесполезно! Разве ты не слышал? Их двенадцать!
и ты один.

- Не для того, чтобы защищаться, а чтобы не попасть живой в их руки.

- Нет, нет! - сказала Маргарита. - Нет, я спасу тебя. Ах, этот шкаф! Идем!
идем."

Ла Моль сделал усилие над собой и, поддерживаемый Маргаритой, дотащился до
кабинет. Маргарита заперла дверь на себя, и спрятал ключ в ее
милостыня-кошелек.

"Ни крика, ни стона, ни вздоха", - прошептала она сквозь панели.
"и ты спасен".

Затем, торопливо накинув на плечи ночную рубашку, она открыла
дверь своей подруге, которая нежно обняла ее.

- Ах! - воскликнула мадам Невер. - значит, с вами ничего не случилось, мадам!

- Нет, совсем ничего, - ответила Маргарита, еще плотнее запахиваясь в накидку
, чтобы скрыть пятна крови на своем пеньюаре.

"Это хорошо. Однако, поскольку месье де Гиз выделил мне двенадцать своих
телохранителей для сопровождения меня в его отель, и поскольку мне не нужна такая большая
компания, я оставлю шестерых с вашим величеством. Шестеро гвардейцев герцога
сегодня ночью стоят полка короля.

Маргарита не посмела отказаться; она выставила солдат в коридор.
и обняла герцогиню, которая затем вернулась в Отель де Гиз, где
она проживала в отсутствие мужа.




ГЛАВА IX.

УБИЙЦЫ.


Коконнас не бежал, он отступил; Ла Юрьер не бежал, он
улетел. Один исчез, как тигр, другой - как волк.

Следствием этого было то, что Ла Юрьер уже добрался до площади Сен.
Жермен л'Оксерруа, когда Коконнас только выходил из Лувра.

Ла Юрьер, оказавшийся наедине со своей аркебузой, в то время как вокруг него
бежали люди, свистели пули, и тела падали с
окна - одни целые, другие разбитые - испугались и стали
благоразумно подумывать о возвращении в свою таверну, но когда он свернул в
На улице Арбр Сек от улицы д'Аверон он столкнулся с отрядом
Швейцарская и легкая кавалерия: ею командовал Морвель.

"Ну что, - воскликнул Морвель, окрестивший себя прозвищем
Королевский убийца, - вы так быстро закончили? Вы возвращаетесь в свою
таверну, достойный хозяин? И что, черт возьми, вы сделали с нашим
пьемонтским джентльменом? С ним ничего не случилось? Это было бы
досадно, потому что он хорошо начинал.

"Нет, я думаю, что нет", - ответил Ла Юрьер. "Я надеюсь, что он присоединится к нам!"

"Где ты был?"

- В Лувре, и, должен сказать, с нами там обошлись очень грубо.

- Кто?

"Monsieur le Duc d'Alen;on. Разве он не заинтересован в этом деле?"

"Монсеньор ле Дюк Алансонского не интересует ничего, что не
не обременявший себя лично. Предлагаю относиться к своим двум старшим братьям
как и гугеноты, и он будет в нем ... при условии, что работа должна
быть сделано без ущерба для него. Но разве вы не пойдете с этими достойными людьми?
Мэтр Ла Юрьер?

- И куда они направляются?

"Oh, _mon Dieu_! Улица Монторген; там есть священник-гугенот, которого я знаю.
У него жена и шестеро детей. Эти еретики - огромные размножители.
это будет интересно".

"И куда ты направляешься?"

"О, у меня есть небольшое частное дело".

"Эй, там! не уходи без меня, - раздался голос, заставивший Морвеля вздрогнуть.
- ты знаешь все хорошие места, и я хочу получить свою долю.

- Ах! это наша Пьемонта", - сказал Maurevel.

"Да, это мсье де Coconnas", - сказал Ла Huri;re; "я думал, что вы были
за мной."

- Черт возьми! ты убежал слишком быстро для этого; и, кроме того, я повернул
немного в сторону, чтобы сбросить в реку перепуганного ребенка, который
кричал: "Долой папистов! Да здравствует адмирал!"
К сожалению, я считаю, что маленький негодяй умел плавать. Эти
жалкие еретики должны быть брошен в воду, как кошка перед их
глаза открыты, если они должны быть утоплены на всех".

- А! вы говорите, что только что из Лувра; значит, ваш гугенот нашел убежище
там, не так ли? - спросил Морвель.

"_Mon Dieu!_ да."

"Я выстрелил в него из пистолета в тот момент, когда он поднимал свою
шпагу во дворе адмиральского дворца, но каким-то образом промахнулся".

"Ну, я не скучаю по нему", - добавил Coconnas; "я дала ему засунуть в
сзади что мой меч был мокрый пять сантиметров до отвала. Кроме того, я видел
он попал в объятия мадам Маргариты, хорошенькой женщины, клянусь Небом!
но признаюсь, мне не хотелось бы услышать, что он был действительно мертв;
бродяга чертовски злобен, и способна выдержать меня злобу все
его жизнь. Но разве ты не говорил, что куда-то направляешься?

"Почему, ты хочешь пойти со мной?"

"Клянусь Небом, я не люблю стоять на месте! Я убил всего троих или
пока четверых, и когда я замерзаю, у меня болит плечо. Вперед!
вперед!"

"Капитан, - сказал Морвель командиру отряда, - дайте мне трех человек"
", а сами идите и разделайтесь с вашим священником вместе с остальными".

Трое швейцарцев выступили вперед и присоединились к Морвел. Тем не менее, две роты
двигались бок о бок, пока не достигли вершины улицы
Тирешап; там легкая кавалерия и швейцарцы свернули на улицу де ла.
Отель tonnellerie, а Maurevel, Coconnas, Ла Huri;re, и его трое мужчин
шли по Рю Trousse Ваче и войти улицы Сен
Avoye. "Где, черт побери, ты ведешь нас?" - спросил Coconnas, кто был
начало скучно в этот дальний поход, из которого он не видит
результаты.

"Я беру вас в экспедицию, одновременно блестящую и полезную. Рядом с
адмирал, следующий за Телиньи, следующий за принцами-гугенотами, я не мог бы
предложить вам ничего лучшего. Так что наберитесь терпения, наш бизнес призывает нас к
Улица дю Шом, и мы будем там через секунду.

- Скажите, - спросил Коконнас, - улица дю Шом не рядом с Тамплем?

- Да, а что?

- Потому что там живет старый кредитор нашей семьи, некто Ламберт.
Меркандон, которому мой отец хотел, чтобы я передал сотню розовых монет.
у меня в кармане есть нобли для этой цели.

- Хорошо, - ответила Maurevel, "это хорошая возможность для его уплаты.
В этот день для сведения старых счетов. Ваш Mercandon в
Гугенот?"

"Ого, я понимаю!" - сказал Коконнас. "Должно быть, он"--

"Тише! вот мы и пришли".

"Что это за большой отель с входом на улице?"

"The H;tel de Guise."

- Воистину, - ответил Коконнас, - я не мог не приехать сюда, поскольку я
нахожусь под покровительством великого Генриха. Но, клянусь Небом! все так...
в этом квартале очень тихо, мы почти не слышим стрельбы, и мы могли бы
вообразить, что находимся в деревне. Черт меня побери, но все вокруг
спят!"

И действительно, Отель де Гиз казался таким же тихим, как в обычное время. Все
окна были закрыты, и одинокий огонек горел за дверью.
штора основные окошко над входом в работе которой приняли участие
Внимание Coconnas, как только они вышли на улицу.

Сразу за Отелем де Гиз, другими словами, на углу улицы
дю Пти Шантье и улицы Четырех сыновей, Морвель остановился.

"Вот дом человека, который нам нужен", - сказал он.

"То есть человека, которого вы хотите", - заметил Ла Юрьер.

"Поскольку вы со мной, он нам нужен".

"Что? тот дом, который, кажется, так крепко спит"--

"Вот именно! Ла Юрьер, теперь иди и воспользуйся на практике правдоподобным
взгляни в лицо тому, что небеса по какой-то ошибке дали тебе, и постучи в этот дом.
Отдай свою аркебузу месье де Коконнасу, который глазеет на нее последние полчаса.
полчаса. Если вас впустят, вы должны попросить о встрече с сеньором де
Муи.

"Ага!" - воскликнул Коконнас. "Теперь я понимаю - у вас тоже есть кредитор.
кажется, в квартале Тампль".

"Совершенно верно!" - ответил Морвель. - Ты пойдешь к нему, притворившись
гугенотом, и расскажешь Де Муи обо всем, что произошло; он
храбрый и спустится.

"А когда он падет?" - спросил Ла Юрьер.

"Когда он падет, я попрошу его скрестить со мной шпаги".

"Клянусь душой, это принадлежит прекрасному джентльмену, - сказал Коконнас, - и я предлагаю
проделать точно то же самое с Ламбертом Меркандоном; и если он слишком стар
чтобы ответить, я попробую сделать это с одним из его сыновей или племянников ".

Ла Юрьер, ничего не ответив, подошел и постучал в дверь, и
звуки, эхом отозвавшиеся в ночной тишине, заставили двери
Отель де Гиз открылся, и из него выглянуло несколько голов
из них; было очевидно, что в отеле было тихо на манер
цитаделей, то есть потому, что он был заполнен солдатами.

Головы были почти мгновенно вышли, несомненно, намек на
речь шла угадал.

- Здесь живет ваш господин де Муи? - спросил Коконнас, указывая на
дом, в который все еще стучался Ла Юрьер.

- Нет, но живет его хозяйка.

- Клянусь Небом! как вы доблестны, что дали ему повод обнажить меч
в присутствии его возлюбленной! Мы будем судьями на поле боя.
Однако мне бы очень хотелось побороться самому - у меня горит плечо.

- А ваше лицо, - добавил Морвель, - значительно повреждено.

Коконнас издал нечто вроде рычания.

"Клянусь небом! - сказал он. - Я надеюсь, что он мертв; если бы я думал иначе, я бы
вернулся в Лувр и прикончил его".

Ла Юрьер все еще продолжал стучать.

Вскоре окно на втором этаже открылось, и на балконе появился мужчина
В ночном колпаке и панталонах, без оружия.

"Кто там?" - крикнул он.

Морвель сделал знак швейцарцу, и тот отступил в угол, в то время как
Коконнас прижался к стене.

- А! Мсье де города Муи!" - сказал трактирщик, в его вкрадчивой мелодии", это
что вы?"

"Да, что тогда?"

- Это он! - воскликнул Морвель, дрожа от радости.

"Почему, сударь, - продолжал Ла Юрьер, - вы не знаете, что происходит?
Они убивают адмирала и уничтожают всю нашу религию.
Поспешите к ним на помощь, придите!"

- Ах! - воскликнул Де Муи. - Я боялся, что этой ночью что-то замышлялось.
Я не должен был бросать своих достойных товарищей. Я приду, мой
друг, подожди меня.

И, не закрывая окна, через которое слышались причитания и нежные просьбы испуганной женщины
, господин де Муи
взял свой камзол, мантию и оружие.

- Он спускается! Он спускается! - пробормотал Морвель, бледный от
радость. "Внимание, всем остальным!" - прошептал он в Швейцарии.

Затем с пищалью от Coconnas он подул на трут, чтобы сделать
уверен, что все еще горит.

- Вот, Ла Юрьер, - добавил он, обращаясь к хозяину гостиницы, который присоединился к основной части компании.
- Вот, возьми свою аркебузу!

"Клянусь небом!" - воскликнул Коконнас. "Луна выходит из-за облаков.
чтобы стать свидетелем этого прекрасного боя. Я бы многое отдал, если бы Ламберт
Меркандон был здесь, чтобы служить секундантом г-на де Муи.

"Подождите, подождите!" - сказал Морвель. "Один г-н де Муи равен дюжине
людей, и вполне вероятно, что у нас шестерых будет достаточно дел, чтобы покончить с ним
. Вперед, мои люди! - продолжал Морвель, делая знак швейцарцам, чтобы они
встали у двери, чтобы ударить Де Муи, когда он выйдет.

"Ого!" - сказал Коконнас, наблюдая за приготовлениями. "Похоже, что
все получится не совсем так, как я ожидал".

Уже был слышен шум, произведенный Де Муи при вынимании засова. Тот
Швейцарцы вышли из своего укрытия и расположились у двери.
Морвель и Ла Юрьер на цыпочках двинулись вперед, а Коконнас с
угасающий проблеск джентльменских чувств стоял там, где он был, когда
молодая женщина, о которой на мгновение совершенно забыли, внезапно
появилась на балконе и издала ужасный вопль при виде
швейцарцы, Морвель и Ла Юрьер.

Де Муи, уже приоткрывший дверь, остановился.

- Вернитесь! вернитесь! - крикнула молодая женщина. "Я вижу блеск мечей,
и фитиль аркебузы - это предательство!"

"Ого! - воскликнул молодой человек. - Тогда давайте посмотрим, что все это значит".

И он закрыл дверь, задвинул засов и снова поднялся наверх.

Боевой порядок Морвеля был изменен, как только он увидел, что Де Муи
не собирается выходить. Швейцарцы пошли и заняли позицию на
другом углу улицы, а Ла Юрьер с аркебузой в
руке ждал, пока враг снова не появился в окне.

Он не заставил себя долго ждать. Де Муи выступил вперед, держа перед собой два
пистолета такой внушительной длины, что Ла Юрьер, который уже начал
прицеливаться, внезапно сообразил, что пули гугенота дальше не долетают.
влететь на улицу с балкона легче, чем ему влететь на балкон
.

"Конечно, - сказал он себе, - я могу убить этого джентльмена, но
точно так же этот джентльмен может убить меня таким же образом".

Теперь, когда мэтр Ла Юрьер, трактирщик по профессии, всего лишь
случайно стал солдатом, это размышление заставило его отступить и
искать укрытия на углу улицы Брак, достаточно далеко, чтобы
это вызвало у него некоторые трудности с определением с определенной уверенностью,
особенно ночью, траектории, по которой пуля из его аркебузы могла бы
долететь до Де Муи.

Де Муи огляделся по сторонам и двинулся вперед осторожно, как подобает мужчине.
готовясь драться на дуэли, но ничего не видя, он воскликнул:

"Оказывается, мой достойный осведомитель, ты забыл свою
аркебузу у моей двери! Вот я и здесь. Что вам от меня нужно?

"Ага! - сказал себе Коконнас. - Он, несомненно, храбрый парень!"

"Хорошо", - продолжил Де города Муи, "друзья или враги, в зависимости от того, верно
ты не видишь, я жду?"

Ла Юрьер хранил молчание, Морвель ничего не ответил, и трое швейцарцев
оставались в укрытии.

Коконнас подождал мгновение; затем, видя, что никто не принимает участия в разговоре
разговор, начатый Ла Юрьером и продолженный Де Муи, он оставил свою
остановившись и выйдя на середину улицы, он снял шляпу
и сказал:

"Сэр, мы здесь не для убийства, как вы, по-видимому, предполагаете, а
для дуэли. Я здесь с одним из ваших врагов, который пожелал
встретиться с вами, чтобы доблестно положить конец старому спору. Клянусь Небом! проходите
вперед, месье де Морвель, вместо того, чтобы поворачиваться спиной.
Джентльмен соглашается."

- Морвель! - воскликнул Де Муи. - Морвель, убийца моего отца!
Морвель, убийца короля! Клянусь Небом! Да, я согласен.

И прицелился в Морвеля, который собирался постучать в Отель де Гиз
чтобы запросить подкрепление, он пустил пулю в свою шляпу.

На шум и крики отчет Maurevel, охранник, который должен был
сопровождают герцогиня де Невер вышел в сопровождении трех или четырех
господа, с последующим их страниц, и подошли к дому молодых де
Любовница Муи.

Второй пистолетный выстрел, произведенный в середину отряда, убил
солдата, стоявшего рядом с Морвелем; после чего Де Муи, оказавшись
безоружный или, по крайней мере, с бесполезным оружием, поскольку из его пистолетов был произведен
выстрел, а его противники были вне досягаемости его меча, укрылся
за галереей балкона.

Тем временем кое-где по соседству начали распахиваться окна
и, в зависимости от миролюбивых или воинственных настроений
их жителей, они были забаррикадированы или ощетинились мушкетами и
аркебузами.

"Помогите! мой достойный Меркандон", - крикнул Де Муи, подзывая пожилого человека.
мужчина, который из окна, которое только что распахнулось перед
Отель де Гиз пытался разобраться в причине замешательства.

- Это вы зовете, сир де Муи? - воскликнул старик. - Они что,
нападают на вас?

"Я ... вы ... все протестанты; и подождите - вот доказательство!"

В этот момент Де Муи увидел, как Ла Юрьер целится в него из аркебузы; это был
выстрел; но молодой человек успел пригнуться, и пуля разбила окно
над его головой.

- Меркандон! - воскликнул Коконнас, который в восторге от этой драки
забыл о своем кредиторе, но вспомнил о нем, когда Де Муи взглянул на него.
апостроф: "Меркандон, улица дю Шом - вот оно! Ах, он там живет!
Хорошо! Каждый из нас сведет счеты со своим человеком".

И пока люди из отеля де Гиз ломились в двери
дома де Муи, а Морвель с факелом в руке пытался
поджечь его - в то время как теперь, когда двери были когда-то сломаны, там шла
страшная борьба с единственным противником, который при каждом ударе рапирой
поверг своего врага - Коконнас попытался с помощью булыжника выломать дверь Меркандона
и последний, невозмутимый этим одиноким
прилагая все усилия, он изо всех сил стрелял из своей аркебузы в окно.

И теперь весь этот темный и пустынный квартал был освещен, словно открытым днем
, - населен, как внутренность муравейника, ибо из отеля de
Монморанси, шесть или восемь дворян-гугенотов со своими слугами и
друзья, только что предпринявшие яростную атаку и поддерживаемые стрельбой
из окон, начали отражать нападение Морвеля и Де
Отряд Гизов, которые в конце концов были отброшены назад, туда, откуда они
пришли.

Coconnas, кто еще не удалось, разбив дверь Mercandon, хотя
он работал на нее всей своей мощью, был пойман в этом внезапном
отступление. Прижавшись спиной к стене и крепко схватившись за меч, он
начал не только защищаться, но и нападать на нападавших с
криками, такими ужасными, что они были слышны на фоне всего этого шума. Он нанес удар
направо и налево, нанося удары друзьям и врагам, пока вокруг него не образовалось широкое пространство
. Когда его рапира проделала дыру в чьей-то груди, и
теплая кровь брызнула на его руки и лицо, он, с расширенными глазами,
расширив ноздри и стиснув зубы, они отвоевали утраченные позиции и
снова приблизились к осажденному дому.

Де Муи, после ужасной схватки на лестнице и в холле, наконец-то
вышел из горящего дома как настоящий герой. В разгар всех
борьбу он не прекратил кричать: "Вот, Maurevel!--Морвель, где ты?
ты?", оскорбляя его самыми оскорбительными эпитетами.

Наконец он появился на улице, поддерживая под руку свою любовницу,
полуголый, почти в обмороке, с кинжалом в зубах.
Его меч, пылающий от размашистого движения, которое он ему наносил, описывал круги
белого или красного цвета, в зависимости от того, как луна блистала на лезвии или факеле
блики отражались в его окровавленном блеске.

Морвель бежал. Ла Юрьер, отброшенный Де Муи до
Коконнас, который не узнал его и принял на острие меча,
молил о пощаде с обеих сторон. В этот момент Меркандон понял
он узнал его по белому шарфу как одного из убийц. Он
выстрелил. Ла Юрьер вскрикнул, вскинул руки, выронил аркебузу
и, после тщетной попытки добраться до стены, чтобы
удержавшись на ногах, упал ничком на землю.

Де Муи воспользовался этим обстоятельством, свернул на улицу
Паради и исчез.

Сопротивление гугенотов было таким сильным, что партия Де Гиза,
совершенно подавленная, удалилась в свой отель, опасаясь быть осажденной и
захваченной в собственном жилище.

Коконнас, который, опьяненный кровью и смутой, достиг той степени
возбуждения, когда, особенно у мужчин юга, храбрость
переходит в безумие, ничего не видел и не слышал, а замечал только
что у него не было такого шума в ушах, и что его руки и лицо
были немного суше, чем раньше. Опустив острие своего меча,
он увидел рядом с собой человека, лежащего лицом вниз в красном потоке, а вокруг
него горящие дома.

Это было очень короткое перемирие, потому что как раз в тот момент, когда он приближался к этому человеку, в котором
он узнал Ла Юрьера, дверь дома, в которую он тщетно пытался войти, распахнулась.
ворваться, отворился, и старый Меркандон, сопровождаемый своим сыном и двумя
племянниками, бросился на него.

"Вот он! вот он!" - закричали они все в один голос.

Коконнас был посреди улицы и, опасаясь быть окруженным
эти четверо мужчин, которые напали на него одновременно, отскочили назад с оружием в руках.
проворство одной из серн, на которых он так часто охотился в своих родных горах
и в одно мгновение оказался прижатым спиной к
стене Отеля де Гиз. Почувствовав себя непринужденно, чтобы не быть застигнутым врасплох сзади
он принял оборонительную позу и шутливо сказал:

- Ага, отец Меркандон, вы что, меня не узнаете?

"Негодяй! - воскликнул старый гугенот. - Я тебя хорошо знаю; ты замешан в заговоре
против меня - меня, друга и компаньона твоего отца".

- И его кредитора, не так ли?

- Да, его кредитор, как вы сказали.

- Ну, тогда, - сказал Коконнас, - я пришел свести наши счеты.

"Схватите его, свяжите его!" - приказал Меркандон молодым людям, сопровождавшим его.
Они по его приказу бросились к пьемонтцам.

"Одну минуту! один момент!" - сказал Coconnas, смеясь, "прибрать к рукам человека, вы
должен иметь исполнительный лист, а ты уже забыл, чтобы обеспечить один из
Провост".

И с этими словами он скрестил свой меч с ближайшим к нему юношей
и первым же ударом перерезал ему запястье.

Раненый с воем отступил.

"Это сделает за одного!" - сказал Coconnas.

В тот же миг в окно, под которым Coconnas укрывались
с шумом раздвинулись. Он отскочил в сторону, опасаясь нападения со спины;
но вместо врага он увидел женщину; вместо вражеского оружия, с которым он
был готов встретиться, к его ногам упал букет цветов.

"Ах!" - сказал он, - "женщина!"

Он отсалютовал даме шпагой и наклонился, чтобы поднять букет.

"Будь настороже, храбрый католик!--будьте настороже!" - воскликнула дама.

Coconnas роза, но не раньше, чем Кинжал второго племянника вонзились ему в
плащ, и ранил его другое плечо.

Леди издала пронзительный крик.

Coconnas поблагодарил ее, заверил ее жестом, а потом сделал пас,
который племянник отбил; а на второй тяги, его нога соскользнула в
кровь, и Coconnas, вскочив на него, как тигр, ехали его
меч в его груди.

- Хорошо! хорошо! храбрый кавалер! - воскликнула хозяйка особняка Гизов.
- Хорошо! Я пришлю вам помощь.

"Не утруждайте себя этим, мадам", - был ответ Коконнаса
. "Лучше дочитайте до конца, если это вас интересует, и увидите, как
Граф Аннибал де Коконнас улаживает дела гугенотов.

В этот момент сын старого Меркандона в упор прицелился из пистолета в Коконнаса
и выстрелил. Граф упал на колено. Дама у окна
снова вскрикнула; но Коконнас мгновенно вскочил; он опустился на колени только для того, чтобы увернуться от
пули, которая ударила в стену примерно в двух футах под тем местом, где стояла дама
.

Почти в тот же миг из окна дома донесся крик ярости .
Дом Меркандона и пожилая женщина, которая узнала в Коконнасе католика
по его белому шарфу и кресту, запустила в него цветочным горшком,
который попал ему выше колена.

"Превосходно!" - сказал Коконнас. "Один бросает цветы в меня, а в другого - цветочные горшки.
если так пойдет и дальше, они будут сносить дома!"

"Спасибо, мама, спасибо!" - сказал молодой человек.

"Продолжай, жена, продолжай, - сказал старый Меркандон, - но береги себя".

"Погоди, господин де Coconnas, погоди!", сказал молодой женщине отеля De
Гиз, "я буду стрелять по окнам!"

"Ах! Так это ад женщин, не так ли?" - сказал Коконнас. "Некоторые из них за
меня, а другие против меня! Клянусь Небом! давайте положим этому конец!"

Сцена в самом деле была сильно изменилась и, видимо, приближается к своему
климакс. Коконнас, который, конечно, был ранен, но обладал всей энергией
для своих двадцати четырех лет он привык к оружию и скорее разозлился, чем
ослабленный тремя или четырьмя полученными царапинами, он теперь сталкивался только
Меркандон и его сын: Меркандон, мужчина в возрасте от шестидесяти до семидесяти лет;
его сын, юноша шестнадцати или восемнадцати лет, бледный, светловолосый и стройный,
он бросил свой пистолет, который был разряжен и, следовательно, был
бесполезен, и слабо размахивал саблей, вдвое меньшей длины, чем у
пьемонтца. Отец, вооруженный только незаряженной аркебузой и кинжалом
, звал на помощь. Пожилая женщина -
мать молодого человека - в окне напротив держала в руке кусок мрамора, который
она готовилась швырнуть.

Coconnas, возбужденный, с одной стороны угрозы, с другой стороны,
поощрений, гордиться его два раза Победы, опьяненные порошок
и кровь, освещенный отражением от горящего дома, в приподнятом настроении от
идея о том, что он сражался под глазами женщины, чья красота была настолько же
превосходные, как он был уверен, что ее ранг был высокий,--Coconnas, как последний из
в Горации, почувствовав свою силу удвоить, и увидев молодого человека
спотыкаясь, бросились на него и закинул ногу на стрелковое оружие с его страшной и
чертовы рапиры. Двух ударов хватило, чтобы выбить его из рук владельца
. Затем Меркандон попытался оттеснить Коконнаса, чтобы
брошенные из окна пули наверняка попали в него, но
Коконнас, чтобы парализовать двойную атаку старика, который пытался
заколоть его кинжалом, и мать молодого человека, которая
пыталась проломить ему череп камнем, который она была готова бросить,
схватил своего противника за тело, подставляя его под все удары, как
щит, и почти задушил его в своей геркулесовой хватке.

- Помогите! помогите! - закричал молодой человек. - Он раздавливает мне грудь... Помогите!
помогите!

И голос его превратился в тихий, сдавленный стон.

Тогда Меркандон перестал нападать и начал умолять.

"Пощады, пощады! Господин де Коконнас, пощадите!-- это мое единственное дитя!"

"Это мой сын, мой сын! - воскликнула мать. - Надежда нашей старости! Сделай
не убивайте его, сэр, не убивайте его!

- В самом деле, - воскликнул Коконнас, заливаясь смехом, - не убивайте его! Что,
скажи на милость, он хотел сделать со мной своим мечом и пистолетом?

"Сударь, - сказал Меркандон, всплеснув руками, - у меня дома есть расписка вашего отца
Я верну ее вам - у меня есть десять тысяч экю
золото, я дам его тебе - у меня есть наши фамильные драгоценности, они будут твоими.
но не убивай его, не убивай его!"

"И у меня есть моя любовь", - тихо сказала дама из "Отель де Гиз".
"и я обещаю тебе это".

Коконнас на мгновение задумался и вдруг сказал:

"Вы гугенот?"

"Да, я такой", - пробормотал юноша.

"Значит, ты должен умереть!" - ответил Coconnas, нахмурившись и положив его
груди противника, его живой и блестящий Кинжал.

"Умри!" закричал старик; "бедный мой ребенок умирает!"

И мамин вопль раздался так жалобно и громко, что на
мгновение он покачал резолюции фирма пьемонтского это.

"О, госпожа герцогиня! - воскликнул отец, обращаясь к даме из
Отеля де Гиз, - заступитесь за нас, и каждое утро и вечер мы будем вспоминать вас
в наших молитвах".

"Тогда пусть он станет новообращенным", - сказала дама.

"Я протестант", - сказал мальчик.

"Тогда умри!" - воскликнул Коконнас, поднимая кинжал. "Умри! поскольку вы будете
не согласиться с той жизнью, которой эти прекрасные губы предложить вам".

Mercandon и его жена увидели лезвия смертельный блеск оружия, как
молния над головой их сына.

"Сын мой Оливье, - взвизгнула его мать, - отрекись, отрекись!"

"Отрекись, мой дорогой мальчик!" - воскликнул Меркандон, опускаясь на колени перед Коконнасом;
"не оставляйте нас одних на земле!"

"Отрекайтесь все вместе, - сказал Коконнас, - за одно кредо, три души и
одну жизнь".

"Я готов", - сказал юноша.

"Мы согласны!" - воскликнули Меркандон и его жена.

"Тогда на колени, - сказал Коконнас, - и пусть ваш сын повторит за мной,
слово в слово, молитву, которую я произнесу".

Отец подчинился первым.

"Я готов", - сказал сын, также опускаясь на колени.

Затем Коконнас начал повторять по-латыни слова "Кредо". Но
то ли случайно, то ли по расчету, молодой Оливье опустился на колени рядом с тем местом, где
упал его меч. Едва он увидел это оружие в пределах досягаемости
затем, не переставая повторять слова, которые диктовал Коконнас, он
протянул руку, чтобы взять его. Коконнас наблюдал за движением,
хотя он притворялся, что не замечаю его, но в тот момент, когда молодой
мужчина коснулся рукояти меча пальцами, он бросился на него,
сбил его с ног, восклицая: "Ах, предатель!" и вонзил свой кинжал в
горло.

Юноша вскрикнул, конвульсивно приподнялся на коленях и
упал замертво.

- Ах, негодяй! - взвизгнул Меркандон. - Ты убиваешь нас, чтобы отнять у нас сотню
розовых ноблей, которые ты нам должен.

"Честное слово, нет, - сказал Коконнас, - и вот доказательство", - и, произнося эти слова,
он швырнул к ногам старика кошелек, который дал ему отец.
перед отъездом, чтобы расплатиться со своим кредитором, - "и доказательством, - продолжал он, - являются эти деньги, которые я даю вам!"
- "Эти деньги, которые я даю вам!"

"А вот и ваша смерть!" - крикнула старуха из окна.

"Берегитесь, господин де Коконнас, берегитесь!" - крикнула дама из отеля
де Гиз.

Но прежде чем Коконнас успел повернуть голову, чтобы последовать этому совету, или
убраться с пути угрозы, тяжелая масса с шипением ворвалась в комнату.
воздух, упал на шляпу пьемонтца, сломал его шпагу и поверг его ниц
на мостовую; он был побежден, раздавлен, так что не слышал
двойной крик радости и огорчения, раздавшийся справа и слева.

Меркандон мгновенно бросился с кинжалом в руке на Коконнаса, теперь уже лишенного
он пришел в себя; но в этот момент дверь Особняка Гизов отворилась,
и старик, увидев сверкающие сабли и сторонников, убежал, в то время как
леди, которую он называл "мадам ла герцогиня", ее красота была ужасающей в свете пламени.
ослепительная от бриллиантов и других драгоценных камней, она наполовину высунулась
из окна, указывая рукой на прибывших
в сторону Коконнаса.

"Там! там! передо мной - джентльмен в красном камзоле.
Там!-- это он... да, это он".




ГЛАВА X.

СМЕРТЬ, МЕССА Или БАСТИЛИЯ.


Маргарита, как мы уже говорили, закрыла дверь и вернулась к себе.
палата. Но когда она, тяжело дыша, вошла, то увидела Жийону, которая,
охваченная ужасом, прислонилась к дверце шкафа, уставившись на
следы крови на кровати, мебели и ковре.

"Ах, мадам!" - воскликнула она, увидев королеву. "О! мадам! скажите мне,
он мертв?"

- Молчать! - сказала Маргарита тем тоном, который дает некоторое
представление о важности приказа.

Жийона молчала.

Затем Маргарита достала из сумочки крошечный позолоченный ключик, открыла стенной шкаф
и показала молодого человека слуге. Ла Моль преуспел в
встает на ноги и подходит к окну. Небольшой кинжал,
какие в то время носили женщины, был под рукой,
и когда он услышал, что открывается дверь, он схватил его.

"Не бойся ничего, сэр", - сказала Маргерит: "ибо, в моей душе, ты в
безопасность!"

Ла Моль опустился на колени.

"Ах, мадам, - воскликнул он, - вы не больше, чем королева, - вы богиня!"

"Не надо волноваться, сэр," сказал Я "ваша кровь еще
течет. О, посмотри, Жийона, какой он бледный... Дай нам посмотреть, где ты ранена.
"Мадам", - сказал Ла Моль, пытаясь зафиксировать на определенных частях своего тела следы.

"Мадам".
боль, которая пронизывала все его тело, "я думаю, что у меня есть Кинжал,-тяги в
мое плечо, другая в грудь, другой раны не стоит
о беспокоят."

"Посмотрим", - сказала Маргарита. "Жийона, принеси мне шкатулку с бальзамом".

Gillonne послушался и вернулся, держа в одной руке шкатулку, а в
другие позолоченный кувшин и несколько прекрасных Голландии белье.

"Помоги мне поднять его, Gillonne", - сказала королева Маргарита; "в
пытаясь встать бедный джентльмен потерял всю свою силу".

"Но, мадам, - сказал Ла Моль, - я совершенно сбит с толку. В самом деле, я не могу
позволить"--

"Но, сэр, я думаю, вы позволите нам сделать это за вас", - сказала Маргарита. "Когда
мы можем спасти вас, было бы преступлением позволить вам умереть".

"О! - воскликнул Ла Моль. - Я скорее умру, чем увижу, как ты, королева, пятнаешь
свои руки такой же недостойной кровью, как моя. О, никогда, никогда!"

И он почтительно отступил.

- Ваша кровь, сударь, - с улыбкой ответила Жийона, - уже запятнана.
постель и покои ее величества.

Маргарита накинула накидку поверх батистового пеньюара, сплошь забрызганного
маленькими красными пятнышками. Это движение, столь выразительное для женской скромности,
вызвал Ла Моль помнить, что он провел на руки и прижал к
его сердце этой красивой, любимой королевой, и при воспоминании а
беглец цвета свечения появилась в его бледных щеках.

- Мадам, - пролепетал Ла Моль, "ты не можешь оставить меня на попечение
хирург?"

- Возможно, хирурга-католика, - сказала королева с выражением,
которое Ла Моль понял и которое заставило его содрогнуться. "Разве вы не знаете,"
продолжала королева голосом и с улыбкой несравненной
нежности, "что мы, дочери Франции, обучены понимать
свойства трав и принимать бальзамы? для наша обязанность как женщин и как
Королев всегда был смягчить боль. Следовательно, мы равны с
лучшими хирургами мира; так говорят наши льстецы! Разве моя
репутация в этом отношении не дошла до твоих ушей? Ну же, Жийона, позволь нам
работать!"

Ла Моль снова попытался сопротивляться; он повторил, что скорее умрет
, чем заставит королеву рожать, которые, хотя и начаты с жалости, могут закончиться с
отвращением; но это усилие совершенно истощило его силы, и
упав на спину, он потерял сознание во второй раз.

Маргарита, схватив кинжал, который он уронил, быстро разрезала
шнуровку его камзола; в то время как Жийона другим лезвием распорола
рукава.

Далее Gillonne, с тряпкой, смоченной в пресной воде, остановилось крови
который сбежал из его плеча и груди, а Маргарита, с
серебряные иглы с круглой заточкой, зондировал раны со всеми
изысканность и мастерство, что мэтр Амбруаз Паре может быть показан в
такие дела.

- Опасная, но не смертельная рана, acerrimum humeri vulnus, non autem
смертельная, - пробормотала милая и ученая женщина-хирург. - Подайте мне
намажься мазью, Жийона, и приготовь корпию.

Тем временем Жийона, которой королева только что отдала этот новый приказ,
уже высушила и надушила грудь и руки молодого человека, которые были
похожи на античную модель, а также его плечи, которые изящно ниспадали
спина; его шея обрамлена густыми вьющимися локонами, которые, казалось, скорее
принадлежали статуе из паросского мрамора, чем изуродованному телу умирающего
человека.

- Бедный молодой человек! - прошептала Жийона, глядя не столько на свою работу, сколько на
объект ее создания.

- Разве он не красив? - спросила Маргарита с королевской откровенностью.

- Да, мадам, но мне кажется, что вместо того, чтобы оставлять его лежать здесь
на полу, нам следовало бы перенести его на эту кушетку, к которой он сейчас
прислонен.

- Да, - сказала Маргарита, - вы правы.

И две женщины, наклонившись, объединив свои силы, подняли Ла Моля
и положили его на нечто вроде большого дивана перед окном, которое они
открыли, чтобы впустить свежий воздух.

Это движение разбудило Ла Моля, который глубоко вздохнул и, открыв
глаза, начал испытывать то неописуемое ощущение благополучия,
которое приходит к раненому, когда по возвращении в сознание он
находит прохладу вместо палящего зноя и аромат бальзамов
вместо тошнотворного запаха крови.

Он пробормотал несколько бессвязных слов, на которые Маргарита ответила с улыбкой
приложив палец к губам.

В этот момент раздалось несколько ударов в дверь.

"Кто-то стучит в потайной ход", - сказала Маргарита.

"Кто может прийти, мадам?" - в панике спросила Жийона.

"Я пойду и посмотрю, кто это", - сказала Маргарита; "оставайся здесь, и не
оставить его на одно мгновение".

Маргарита вошла в комнату и, закрыв дверцу шкафа, открыла
тот самый проход, который вел к покоям короля и королевы-матери
.

"Мадам де Сов!" - воскликнула она, внезапно отдергивал назад с
выражение, которое напоминало ненависть, если не террор, таким образом, правда заключается в том, что
женщина никогда не прощает другой, принимая от нее даже человека, которого она
не люблю,--"мадам де Сов!"

"Да, ваше величество!" - ответила она, всплеснув руками.

- Вы здесь, мадам? - воскликнула Маргарита, удивляясь все больше и больше, в то время как
в то же время ее голос становился все более повелительным.

Шарлотта упала на колени.

"Мадам, - сказала она, - простите меня! Я знаю, как виноват я перед вами; но
если бы вы знали-виноваты не полностью мое, команда Экспресс
королева-мать"--

- Встаньте! - сказала Маргарита. - И поскольку я не предполагаю, что вы пришли с
намерением оправдываться передо мной, скажите мне, зачем вы вообще пришли
.

"Я пришла, мадам", - сказала Шарлотта, все еще стоя на коленях, с выражением дикой тревоги на лице.
"Я пришла спросить вас, здесь ли он?"

"Здесь! кто?.. О ком вы говорите, мадам? потому что я действительно не понимаю.
- О короле! - воскликнул я.

- О короле!

- О короле? Ты что, следуешь за ним в мои апартаменты? Ты очень хорошо знаешь
, что он никогда сюда не приходит.

"Ах, сударыня!" продолжал барон де Сов, не отвечая на них
атаки, или даже кажущуюся их постичь, "Ах, если бы к небу, он
были здесь!"

"И почему же так?"

"Eh, _mon Dieu_! мадам, потому что они убивают гугенотов, а
король Наварры - вождь гугенотов.

- О! - воскликнула Маргарита, схватив г-жу де Сов за руку и
заставляя ее подняться. - О! Я уже забыл, кроме того, я не думаю, что
царь мог выполнить ту же опасности, как и другие мужчины".

"Больше, мадам,--в тысячу раз больше!" - воскликнула Шарлотта.

"В самом деле, Мадам де Лоррейн предупредил меня; я умоляла его не делать этого
оставить Лувре. Он сделал так?"

"Нет, нет, мадам, он в Лувре; но если его здесь нет"--

"Его здесь нет!"

- О! - воскликнула мадам де Сов в порыве отчаяния. - Тогда он покойник!
королева-мать поклялась уничтожить его!

- Его уничтожение! - ах, - сказала Маргарита, - вы пугаете меня ... это невозможно!

- Сударыня, - ответила г-жа де Сов с той энергией, которую может дать только страсть
, - я говорю вам, что никто не знает, где находится король Наваррский.

"А где королева-мать?"

"Королева-мать послала меня найти месье де Гиза и месье де
Таванна, которые были в ее молельне, а затем отпустила меня. Тогда-извините
меня, мадам ... я пошел в свою комнату, и ждал, как обычно."

"Для моего мужа, я полагаю".

"Он не пришел, мадам. Тогда я повсюду искал его и просил о нем
каждого. Один солдат сказал мне, что ему показалось, что он видел его среди
сопровождавших его стражников с обнаженным мечом в
руке незадолго до начала резни, а резня началась
час назад".

"Спасибо, мадам", - говорит Маргарита"; и хотя, возможно, чувства
что побуждает вас дополнительную преступление по отношению ко мне, - но, опять же, я
спасибо!"

"О, простите меня, мадам!" - сказала она, - "и я вернусь в свои покои.
прошу у вас прощения, потому что я не осмеливаюсь следовать за вами, даже на расстоянии.
"

Маргарита протянула ей руку.

- Я пойду к королеве Екатерине, - сказала она. - Возвращайся в свою комнату. Король
Наваррский находится под моей защитой; я обещал ему свой союз, и я
буду верен своему обещанию.

- Но предположим, вы не сможете получить доступ к королеве-матери, мадам?

- Тогда я пойду к моему брату Чарльзу и поговорю с ним.

- Идите, мадам, идите, - сказала Шарлотта, пропуская Маргариту из комнаты. - и
да направит Господь ваше величество!

Маргарита бросилась по коридору, но, дойдя до его конца,
она обернулась, чтобы убедиться, что мадам де Сов не отстает.
Мадам де Сов следовала за ней.

Королева Наваррская видела, как она поднялась наверх, в свои апартаменты, а затем
она сама направилась в покои королевы.

Здесь все изменилось. Вместо толпы нетерпеливых придворных, которые
обычно они расступались перед королевой и почтительно отдавали честь
Маргариту встречали только стражники в красных мундирах и одежде, запачканной
кровью, или джентльмены в разорванных плащах, с лицами, почерневшими от
порох, разнося приказы и депеши, - одни входили, другие выходили,
и все это движение взад и вперед создавало великую и ужасную неразбериху
на галереях.

Маргарита, однако, смело шла вперед, пока не достигла приемной королевы-матери
. Но эта комната охранялась двойным строем солдат, которые
допускали только тех, у кого был определенный знак отличия. Маргарита в
вайн пыталась преодолеть этот живой барьер; несколько раз она видела, как дверь
открывалась и закрывалась, и каждый раз, когда она видела Кэтрин, ее молодость возвращалась к ней благодаря
действию, такой бдительной, как будто ей было всего двадцать лет, пишущей:
получать письма, вскрывать их, адресовать слово одному, улыбку
другому; и те, кому она улыбалась наиболее милостиво, были теми, кто
был больше всех покрыт пылью и кровью.

Среди этой огромной суматохи, царившей в Лувре и наполнившей его
ужасный шум, все чаще и чаще слышался грохот мушкетных выстрелов.
настойчиво повторявшийся.

"Я никогда не доберусь до нее", - сказала себе Маргарита после того, как
предприняла три безуспешные попытки миновать алебардщиков. "Вместо того, чтобы
тратить свое время здесь, я должен пойти и найти своего брата".

В этот момент мимо проходил г-н де Гиз; он только что сообщил королеве об
убийстве адмирала и возвращался на бойню.

- О, Генрих! - воскликнула Маргарита. - где король Наваррский?

Герцог посмотрел на нее с улыбкой удивления, поклонился и без
никакого ответа отключился со своей охраной.

Маргарита побежала к капитану, который был на момент ухода в Лувре
и был занят заряжанием аркебуз своих людей.

"Король Наварры!" - воскликнула она. "Сэр, где король Наварры?"
"Наваррский"?

"Я не знаю, мадам", - ответил капитан, "я не принадлежу к его
охранники Величества".

"А, мой дорогой Рене", - сказала королева, узнав парфюмера Екатерины.
"это ты?-- ты только что ушел от моей матери. Знаете ли вы, что стало
моего мужа?"

"Его величество король Наваррский не подруга, мадам, Вы должны
помнить, что. Говорят даже, - добавил он, скривив свои
черты, больше похожие на гримасу, чем на улыбку, - говорят даже, что он
осмеливается обвинить меня в том, что я был сообщником мадам
Катарины в отравлении его матери".

- Нет, нет! - воскликнула Маргарита. - Мой добрый Рене, не верьте этому!

"О, это не имеет большого значения, мадам!" - сказал парфюмер; "ни
король Наваррский, ни его сторона больше следует опасаться!"

И он повернулся к Маргарите спиной.

- Ах, господин де Таванн! - воскликнула Маргарита. - Умоляю вас, одно слово!

Проходивший мимо Таванн остановился.

"Где Генрих Наваррский?"

"Честное слово, - ответил он громким голосом, - я думаю, он где-то в
общайтесь с господами д'Алансоном и де Конде".

И затем он добавил так тихо, что только королева могла услышать:

"Ваше величество, если бы вы хотели увидеть его - ради того, чтобы быть на его месте, я бы отдал
свою жизнь, - отправляйтесь в королевскую оружейную палату".

- Спасибо, Таванн, спасибо! - сказала Маргарита, которая из всего, что сказал Таванн
, расслышала только главное направление: "Спасибо, я пойду
туда".

И она пошла своей дорогой, бормоча:

- О, после всего, что я ему пообещала, после того, как он поступил со мной.
когда этот неблагодарный Генрих де Гиз прятался в чулане... Я не могу
позволить ему погибнуть!

И она постучала в дверь королевских апартаментов; но они были
окружены изнутри двумя отрядами стражи.

"К королю никого не пускают", - сказал офицер, выходя вперед.

"Но я", - сказала Маргарита.

"Приказ общий".

"Я, королева Наварры!-- Я, его сестра!"

- Мои приказы не допускают исключений, мадам; прошу вас извинить меня.

И офицер закрыл дверь.

"О, он пропал!" - воскликнула Маргарита, встревоженная видом всех этих людей.
эти зловещие лица, которые, даже если и не дышали жаждой мести,
выражали суровую решимость. "Да, да! Я все понимаю. Я был
используется как приманка. Я - ловушка, в которую заманили гугенотов; но я
попадусь, даже если меня убьют при попытке!"

И Маргарита, как безумная, понеслась по коридорам и
галереям, как вдруг, проходя мимо маленькой двери, она услышала
нежную песню, почти меланхоличную, такой монотонной она была. Это был
Кальвинистский псалом, который пел дрожащий голос из соседней комнаты.

"Кормилица моего брата короля, добрая Мадленон, она там!" - воскликнула
Маргарита. "Боже христиан, помоги мне сейчас!"

И, полная надежды, Маргарита постучала в маленькую дверь.

 * * * * *

Вскоре после наставлениям, которые Маргарита передавала ему, после его
разговор с Рене, и после ухода королевы-матери палаты, в
несмотря на усилия бедная Фиби, - кому нравится хорошая
гений пытался задержать его, - Генрих Наваррский познакомился несколько католических
господа, кто, под предлогом сделать ему честь, сопровождавшие его, чтобы
его апартаменты, где результат гугенотов его ждет, кто митинговал
круглый молодой принц, и, как только собрался с силами, не оставил бы
он ... так сильно, на несколько часов, было предчувствие, что роковой
ночь взвешиваются на Лувра. Они остались там, и не один
пытаясь мешать. Наконец, при первом ударе колокола
Сен-Жермен-л'осеруа, который раздавался через все сердца, как
вошел похоронный звон, Таване, и, в самый разгар смерть, как
тишина, объявил, что король Карл IX. нужные поговорить с Генри.

Пытаться сопротивляться было бесполезно, и никто об этом не подумал. Они
слышали, как скрипят потолки, галереи и коридоры под ногами
собравшихся солдат, которые были во дворах, а также в
квартир, числом в две тысячи. Генри, после того как взял
простившись со своими друзьями, которых ему больше не суждено было увидеть, он последовал за Таванном,
который привел его в небольшую галерею рядом с королевскими покоями, где оставил
его одного, безоружного и охваченного недоверием.

Король Наваррский отсчитывал здесь один, минута за минутой, два смертных
часа, с возрастающей тревогой прислушиваясь к звукам набата и
стрельба из огнестрельного оружия; видя через маленькое окно, при свете
пламени и факелов, беженцы и их убийцы проходят мимо.;
ничего не понимая этих воплей убийства, эти вопли
бедствие, - не подозревая даже, несмотря на его знание Чарльз
IX., королева-мать и герцог де Гиз, ужасная драма, разыгрывающаяся в этот момент
.

Генрих не обладал физическим мужеством, но у него было нечто большее - у него была
моральная стойкость. Хотя он боялся опасности, все же он улыбался ей и встречал ее лицом к лицу
но это была опасность на поле битвы - опасность на открытом воздухе
- опасность в глазах у всех, сопровождаемая шумной гармонией
трубы и громкий и вибрирующий бой барабанов; но теперь он был
безоружный, одинокий, запертый, запертый в полумраке, где он едва мог
разглядеть врага, который мог скользнуть к нему, и оружие, которое
могло быть поднято, чтобы поразить его.

Эти два часа были, пожалуй, самыми мучительными в его жизни.

В самый разгар беспорядков, когда Генрих начал понимать
что, по всей вероятности, это была организованная резня, к нему подошел капитан
и провел принца по коридору в покои короля
. Когда они приблизились, дверь открылась и закрылась за ними, как если бы
по мановению волшебной палочки. Капитан тогда руководил Генри к королю, который был в его арсенале.

Когда они вошли, король сидел в большом кресле, положив обе свои
руки на подлокотники сиденья, а голову уронив на
грудь. Услышав шум, произведенный их появлением, Карл поднял глаза, и Генрих
заметил, что пот крупными каплями стекает с его лба.

"Добрый вечер, Гарри", - грубо сказал молодой король. - Целомудренный, оставь
нас.

Капитан повиновался.

Воцарилось мрачное молчание. Генрих с беспокойством огляделся вокруг и
увидел, что остался наедине с королем.

Карл IX. внезапно встал.

"Боже мой, Мордье!" - сказал он, проводя руками по своим светло-коричневым волосам.
волосы и одновременно вытирая лоб: "Ты рад быть со мной,
не так ли, Гарри?"

"Конечно, сир, - ответил король Наварры, - я всегда рад быть
с вашим величеством".

- Счастливее, чем если бы вы были там, внизу, а? - продолжал Чарльз, скорее следуя за
своими мыслями, чем отвечая на комплимент Генри.

"Я не понимаю, сир", - ответил Генри.

- Тогда выгляни наружу, и ты скоро поймешь.

И быстрым движением Чарльз шагнул или, скорее, прыгнул к окну.
Увлекая за собой своего шурина, который становился все более и более
охваченный еще большим ужасом, он указал ему на ужасные очертания
убийц, которые на палубе лодки перерезали глотки или
топили жертв, которых им приносили в каждый момент.

- Во имя Всего Святого! - воскликнул Генри. - Что происходит сегодня ночью?

"Сегодня вечером, сэр," ответил Карл IX., "они избавили меня от всех
Гугеноты. Посмотрите вон туда, над Отель де Бурбон, на дым и
пламя: это дым и пламя адмиральского дома, который
в огне. Вы видите это тело, на котором рисуют эти добрые католики
разорванный матрас? Это труп зятя адмирала...
труп вашего друга Телиньи.

"Что это значит?" - воскликнул король Наваррский, тщетно ища на его стороне
за рукоять кинжала, и дрожь в равной мере с чувством стыда и гнева;
ибо он чувствовал, что над ним одновременно смеются и ему угрожают.

- Это значит, - вскричал Карл IX, внезапно приходя в ярость и страшно бледнея.
- это значит, что я больше не потерплю никаких гугенотов
рядом со мной. Ты слышишь меня, Генрих?-- Я король? Я хозяин?

"Но, ваше величество"--

"Мое величество убивает и резнит в этот момент все, что не является католическим";
это доставляет мне удовольствие. Вы католик?" - воскликнул Карл, гнев которого
поднимался все выше и выше, подобно ужасному приливу.

- Сир, - ответил Генрих, - вы помните свои собственные слова: "Что имеет значение?
религия тех, кто верно служит мне"?

"Ha! ha! ха! - воскликнул Чарльз, разражаясь свирепым смехом. - Ты спрашиваешь
помню ли я свои слова, Генри! "Verba volant", как говорит моя сестра Марго
; и разве все это, - и он указал на город своим
пальцем, - тоже не сослужило мне хорошую службу? Разве они не были храбры в битве, мудры в
совет, глубоко преданный? Все они были полезными подданными - но они были гугенотами.
Мне не нужны никто, кроме католиков.

Генрих промолчал.

"Теперь ты понимаешь меня, Гарри?" - спросил Чарльз.

"Я понимаю, сир".

"Ну?"

"Ну, сир, я не понимаю, почему король Наваррский не должны делать то, что так
многие господа и бедняки делали. Ибо если они все умрут, бедные
несчастные, то только потому, что им были предложены те же условия,
которые ваше Величество предлагали мне, а они отказались, как и я отказываюсь".

Чарльз схватил юного принца за руку и устремил на него взгляд, который
отсутствующее выражение которого внезапно сменилось свирепым и свирепо нахмуренным взглядом.

"Что? - воскликнул он. - Вы верите, что я взял на себя труд вознести мессу
за тех, кому мы там перерезаем глотки?"

- Сир, - сказал Генрих, высвобождая руку, - разве вы не умрете в вере ваших отцов?
религия ваших отцов?

"Yes, _par la mordieu_! а ты?"

"Хорошо, сир, я сделаю то же самое!" - ответил Генрих.

Карл издал яростный рев и дрожащей рукой схватил свою
аркебузу, лежавшую на столе.

Генри, который стоял, прислонившись к гобелену, с покрытыми испариной глазами.
нахмуренный лоб и, тем не менее, благодаря присутствию духа, спокойный во всем
внешне, он следил за каждым движением грозного царя с жадным
оцепенением птицы, очарованной змеей.

Чарльз взвел курок аркебузы и, топая со слепой яростью, закричал:
ослепив Генри взглядом полированного ствола смертоносного оружия.:

"Ты примешь мессу?"

Генри промолчал.

Карл IX. потряс своды Лувра самым ужасным присягу
что когда-либо выходившие из уст человека, а выросла еще больше ярости, чем
перед.

"Смерть, месса или Бастилия!" - закричал он, целясь в короля Франции.
Наварра.

- О, сир! - воскликнул Генрих. - Вы убьете меня, своего брата?

Таким образом, Генрих, благодаря своему несравненному уму, который был одним из
сильнейших качеств его организации, уклонился от ответа, который Карл
IX. ожидаемо, ибо, несомненно, если бы его ответ был отрицательным, Генрих
был бы покойником.

Поскольку сразу после апогея гнева начинается реакция, Карл IX.
не повторил вопрос , который он адресовал принцу Наваррскому;
и после минутного колебания, в течение которого он произнес хриплым вид
рык, он вернулся к открытому окну и прицелился в мужчину, который был
бегущий впереди по набережной.

"Я должен кого-нибудь убить!" - закричал Карл IX. Бледный, как труп, с глазами
налитыми кровью; и, стреляя с этими словами, он поразил человека, который бежал
.

Генрих издал стон.

Затем, воодушевленный страшным пылом, Карл зарядил и стрелял из своей
аркебузы без перерыва, издавая крики радости каждый раз, когда его прицел
был успешным.

"Со мной все кончено! - сказал себе король Наваррский. - Когда он
не увидит, что больше некого убивать, он убьет меня!"

- Ну что, - внезапно раздался голос за спинами принцев, - дело сделано?

Это была Катарина де Медичи, которая вошла незамеченной как раз в тот момент, когда король
делал свой последний выстрел.

"Нет, тысяча громов ада!" - воскликнул король, швыряя свою аркебузу
через всю комнату. "Нет, упрямый болван, он не согласится!"

Кэтрин ничего не ответила. Она медленно повернула ее глаза, где Генри стоял как
неподвижно, как одна из фигур на гобелене, против которого он был
склоняется. Затем она бросила взгляд на короля, который, казалось, говорил:

"Тогда почему он жив?"

"Он жив, он жив!" - пробормотал Карл IX., Который совершенно
поняв этот взгляд, она ответила на него без колебаний: "Он
жив, потому что он мой родственник".

Катарина улыбнулась.

Генри увидел эту улыбку и понял, что его борьба должна была быть с
Катарина.

"Мадам, - сказал он ей, - я прекрасно вижу, что все это происходит из-за вас".
и мой шурин Шарль ни в чем не виноват. Ты разработал план,
как заманить меня в ловушку. Ты сделал свою дочь приманкой, которая должна была
уничтожить нас всех. Ты разлучил меня с моей женой, чтобы она не видела, как меня убивают у нее на глазах.
"--

"Да, но этого не будет!" - крикнул другой голос, задыхающийся и
страстный, который Генрих мгновенно распознал и который заставил Карла
вздрогнуть от удивления, а Екатерину - от ярости.

"Маргарита!" - воскликнул Генрих.

"Марго!" - сказал Карл IX.

- Моя дочь! - пробормотала Кэтрин.

"Сир, - сказала Маргарита Генриху, - ваши последние слова были обвинением против меня.
и вы были правы и неправы одновременно, правы, потому что я
средства, с помощью которых они пытались уничтожить тебя; неверные, ибо я не знал
что ты идешь к своей гибели. Я, сир, обязан своей жизнью
случаю - возможно, забывчивости моей матери; но как только я узнал
ваш опасность, я вспоминал мой долг и обязанность жены является поделитесь ей
судьбу мужа. Если вы будете изгнаны, сир, я последую за вами в
изгнание; если вас посадят в тюрьму, я буду вашим товарищем по плену; если они
убьют вас, я тоже умру ".

И она протянула мужу руку, которую он жадно ухватились, если не
с любовью, хотя бы с благодарностью.

"О, Моя бедная Марго!" - сказал Чарльз, "вы бы лучше предложили ему стать
католик!"

- Сир, - ответила Маргарита с тем высоким достоинством, которое было так естественно для нее
, - ради вашего же блага не просите никого из принцев вашего дома совершить
трусливый поступок.

Екатерина бросила многозначительный взгляд на Карла.

"Брат", - воскликнула Маргарита, которая одинаково хорошо знала Карла IX.
поняла зловещую пантомиму Екатерины: "Брат мой, помни! ты
сделала его моим мужем!"

Карл IX., зажатый между повелительным взглядом Екатерины и Маргариты
умоляющий взгляд, словно между двумя противоположными принципами добра и
злой на мгновение замер в нерешительности; наконец Ормазд одержал победу.

"По правде говоря, - сказал он, шепча на ухо Катарине, - Марго права,
и Гарри - мой шурин".

"Да", - ответила Екатерина таким же шепотом на ухо своему сыну,
- да, но если предположить, что это не так?




ГЛАВА XI.

БОЯРЫШНИК С КЛАДБИЩА НЕВИННЫХ.


Как только Маргарет дошли до ее квартиры, она тщетно пыталась
Божественного слова, которые Екатерина де Медичи была прошептал Чарльз
IX., и который прервал ужасный совет жизни и смерти
который происходил.

Часть утра она провела, ухаживая за Ла Молем, а остальное время - в
попытках разгадать загадку, которую ее разум не мог разгадать.

Король Наваррский оставался пленником в Лувре, подвергаясь преследованиям
гугенотов пошел дальше жарче, чем когда-либо. Страшная ночь
затем один день бойни еще более страшной. Больше не звонили колокола
звонили в набат, но _Te Deums_, и эхо этих радостных нот,
раздававшихся среди огня и резни, было, пожалуй, еще более мрачным по своей сути.
солнечный свет был сильнее, чем вчерашний похоронный звон, прозвучавший в темноте. Это
было не все. Произошла странная вещь: дерево боярышника, которое
расцвело весной и которое, как обычно, утратило свой аромат.
цветы в июне месяце снова распустились ночью, и
католики, которые увидели чудо в этом событии, распространили весть о
чуде повсюду, таким образом, сделав Бога своим сообщником; и с крестом
и хоругвями они прошли процессией к кладбищу
Невинные, там, где цвел этот боярышник.

Этот метод молчаливого согласия, который Небеса, казалось, продемонстрировали в массовых убийствах,
удвоил пыл убийц, и в то время как каждая улица, каждая площадь
, каждый переулок города продолжали представлять сцену насилия.
в запустении Лувр стал общей усыпальницей для всех протестантов
который был заперт там, когда был подан сигнал. Король
Наваррский, принц де Конде и Ла Моль были единственными выжившими.

Уверенная в том, что Ла Моль, чьи раны, как она заявила накануне вечером
, были тяжелыми, но не опасными, Маргарита была теперь
занята одной-единственной мыслью: это должно было спасти жизнь ее мужа,
который все еще находился под угрозой. Несомненно, первым чувством, которое привело в действие
жену, была великодушная жалость к мужчине, которому, как сказал сам беарнец
, она поклялась если не в любви, то, по крайней мере, в союзе; но
там был, кроме того, другого настроения не так чисто, пропитавшая
сердце королевы.

Маргарита была честолюбива, и предвидел почти неотвратимость
роялти в ее брака с Генрихом де Бурбоном. Наварра, хотя и окруженная с
одной стороны королями Франции, а с другой - королями Испании,
которые полоса за полосой поглощали половину ее территории, могла стать
настоящее королевство с французскими гугенотами в качестве подданных, если бы только Генрих де
Бурбон должен оправдать надежды, которые на мужество, проявленное им на
нечастые случаи жизни сподобил его обнажать меч был возбужден.

Маргарита, с ее острым, возвышенным умом, все предвидела и учитывала
это. Итак, потеряв Генриха, она потеряла не только мужа, но и трон.

Пока она была погружена в эти размышления, она услышала, как кто-то стучит в
дверь потайного коридора. Она вздрогнула, потому что в эту дверь вошли всего три человека
- король, королева-мать и герцог Алансонский.
Она открыла дверь чулана, жестом приказав Жийоне и Ла молчать.
Моль, а затем пошла впустить посетителя.

Это был герцог Алансонский.

Молодого принца никто не видел со вчерашнего вечера. На мгновение,
Маргарите пришла в голову мысль попросить его заступничества за
Короля Наварры, но ужасная мысль удержала ее. Брак
состоялся против его желания. Франсуа ненавидел Генриха и демонстрировал
свой нейтралитет по отношению к беарнцам только потому, что был убежден, что
Генрих и его жена остались чужими друг другу. Признак
интереса, проявленного Маргаритой к своему мужу, может вонзить один из
трех угрожающих кинжалов в его сердце вместо того, чтобы отвести его в сторону.
Поэтому Маргарита, увидев молодого принца, содрогнулась еще сильнее
чем она содрогнулась, увидев короля или даже королеву-мать.
Тем не менее никто не мог бы сказать по его виду, что-нибудь
необычное происходило в городе или в Лувре. Он был
одет со своей обычной элегантностью. От его одежды и белья веяло теми
духами, которые презирал Карл IX, но которыми герцог Анжуйский и он сам
постоянно пользовались.

Однако такой опытный глаз, как у Маргариты, мог заметить тот факт, что
несмотря на его довольно необычную бледность и легкую дрожь
в своих руках - нежных руках, с которыми обращались так же бережно, как с женскими, - он чувствовал
глубокое чувство радости в глубине его сердца. Его появление ничем
не отличалось от обычного. Он подошел к сестре, чтобы поцеловать ее, но
Маргарита, вместо того чтобы подставить ему щеку, как она сделала бы на его месте.
будь это король Карл или герцог Анжуйский, проявила вежливость и позволила
ему поцеловать себя в лоб.

Герцог Алансонский вздохнул и прикоснулся бескровными губами к ее лбу.

Затем, усевшись, он начал рассказывать сестре кровавые новости о
той ночи, о долгой и ужасной смерти адмирала, о Телиньи
мгновенная смерть от пули. Он не торопился и подчеркнул
все кровавые подробности той ночи, с присущей ему и двум его братьям любовью к крови
Маргарита позволила ему
рассказать свою историю.

"Ты пришел сказать мне не только это, брат?" затем спросила она.

Герцог Алансонский улыбнулся.

"Ты хочешь сказать мне что-то еще?"

"Нет, - ответил герцог, - я жду".

"Жду! чего?"

- Разве вы не говорили мне, дорогая Маргарита, - сказал герцог, придвигая свое
кресло поближе к креслу сестры, - что ваш брак с королем
Наварры был заключен против вашего желания?

"Да, без сомнения. Я не знаю, принц Беарна, когда он был предложен
для меня, как мужа".

"И после того, как ты узнала его поближе, разве ты не говорила мне, что не испытываешь к нему никакой
любви?"

"Я тебе так и говорил; это правда".

- Разве вы не считали, что этот брак сделает вас несчастной?

"Дорогой Франсуа", - сказала Маргерит: "когда брак-это не высота
счастье ее почти всегда на глубине убогость".

"Ну, тогда, моя дорогая Маргарита, как я уже сказал тебе, я жду".

"Но чего ты ждешь?"

"Чтобы ты показала свою радость!"

"А чему мне радоваться?"

- Неожиданный шанс, который предоставляется вам, чтобы вновь обрести вашу
свободу.

- Мою свободу? - Мою свободу? - переспросила Маргарита, которая была полна решимости заставить
принца высказать всю свою мысль.

- Да, ваша свобода! Теперь вы будете разлучены с королем Наваррским.

- Разлучены! - сказала Маргарита, не сводя глаз с молодого принца.

Герцог Алансонский попытался выдержать взгляд сестры, но вскоре его глаза смутились.
он избегал ее взгляда.

- Расстались! - повторила Маргарита. - Давай обсудим это, брат, потому что я
хотела бы понять, что ты имеешь в виду и как ты собираешься разлучить
нас.

- Ну, - пробормотал герцог, - Генрих - гугенот.

- Без сомнения, но он не делал секрета из своей религии, и это было известно.
когда мы поженились.

- Да, но с тех пор, как ты вышла замуж, сестра, - спросил герцог, невольно
позволяя лучу радости осветить его лицо, - что делал Генрих
?

- Ну, ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, Франсуа, потому что он проводил свои дни
почти постоянно в твоем обществе, либо охотясь, либо играя в молл, либо
в теннис.

- Да, его дни, без сомнения, - ответил герцог. - его дни ... но его ночи?

Маргарита молчала; теперь была ее очередь опустить глаза.

"Ночи", сохранялась герцога Алансонского, "ночи?"

- Ну? - спросила Маргарита, чувствуя, что это было необходимо, чтобы она
надо что-то сказать в ответ.

"Так вот, он проводил их с мадам де Сов!"

"Откуда вы это знаете?" - воскликнула Маргарита.

"Я знаю это, потому что мне интересно это знать", - ответил молодой принц.
принц побледнел и принялся теребить вышивку на рукавах.

Маргарита начала понимать, что Екатерина прошептала Чарльзу,
но притворилась, что ничего не знает.

"Зачем ты мне это рассказываешь, брат?" она ответила хорошо наигранным
Меланхолия; "это, чтобы напомнить мне, что здесь никто не любит меня или
берет свою часть, ни тех, кого природа наградила меня как протекторы, ни
кого Церковь дала мне в качестве моего мужа?"

- Вы несправедливы, - сказал герцог Алансонский, придвигая свое кресло еще ближе к сестре.
- Я люблю вас и защищаю!

"Брат", - сказала Маргарита, резко посмотрев на него, "ты ничего не
сказать, чтобы мне от королевы-матери?"

"Я! ты ошибаешься, сестра. Клянусь тебе, что могло натолкнуть тебя на такую мысль?

"Что могло натолкнуть меня на такую мысль?-- почему, потому что ты разрываешь
близость, которая связывает вас с моим мужем, потому что вы отказываетесь от дела короля Наварры.
"

"Причиной королем Наварры!" - ответил герцога Алансонского, полностью на
конце мыслями.

"Да, конечно. - Послушайте, Франсуа, давайте говорить откровенно. Вы
приходили к соглашению десятки раз; вы не можете подняться самостоятельно или даже
постоять за себя, кроме как за счет взаимной помощи. Этот союз "--

- Теперь это стало невозможным, сестра, - перебил герцог Алансонский.

- И почему же?

- Потому что король имеет виды на вашего мужа! Простите меня, когда я сказал
_your husband_, я ошиблась; я имела в виду Генриха Наваррского. Наша мать видела
все это насквозь. Я вступил в союз с гугенотами
потому что я верил, что гугеноты были за; но теперь они убивают
Гугеноты, и через неделю в городе не останется и пятидесяти человек.
целое королевство. Я протянула руку королю Наваррскому, потому что он
был твоим мужем; но теперь он тебе не муж. Что вы можете сказать на
это - вы, которая не только самая красивая женщина во Франции, но и обладаете самой
ясной головой во всем королевстве?"

- Ну, я должна вот что сказать, - ответила Маргарита. - Я знаю нашего брата
Шарль; я видел его вчера в одном из тех припадков бешенства, каждый
из которых сокращает жизнь на десять лет. Я должен сказать, что, к сожалению,
эти приступы очень часты, и что, таким образом, по всей вероятности, нашему
брату Чарльзу осталось жить недолго; и, наконец, я должен сказать
что король Польши только что умер, и вопрос об избрании
принца французского дома на его место много обсуждается; и когда
обстоятельства складываются таким образом, сейчас не время бросать союзников, которые в
в момент борьбы, возможно, поддержит нас сила нации
и могущество королевства".

"И ты!" - воскликнул герцог: "ты не действовать гораздо treasonably в
я предпочитала иностранца собственного брата?"

"Объяснитесь, Франсуа! В чем я поступила предательски по отношению к вам?

- Вчера вы просили у короля
Карла жизнь короля Наваррского.

- Ну? - спросила Маргарита с притворной невинностью.

Герцог поспешно поднялся, пошел обходить палаты дважды или трижды с
изумленный воздух, потом вернулся и взял руку Маргариты.

Она была холодной и безжизненной.

"Прощай, сестра!" - сказал он наконец. "Ты не поймешь меня, не,
поэтому жалуйтесь, какие бы несчастья ни постигли вас".

Маргарита побледнела, но осталась неподвижной на своем месте. Она увидела, что
Герцог Алансонский ушел, не сделав никакой попытки задержать его; но он
едва успел скрыться в коридоре, как вернулся.

"Послушай, Маргарита, - сказал он, - я забыл сказать тебе одну вещь";
а именно, что завтра в это время король Наварры будет мертв".

Маргарита вскрикнула, за идею, что она была орудием
убийство вызвало в ней ужас, она не могла подавить.

"И вы не предотвратите его смерть?" - спросила она. "Вы не спасете своего
лучшего и преданнейшего союзника?"

"Со вчерашнего дня король Наваррский больше не мой союзник".

- Кто это, скажите на милость?

"Monsieur de Guise. Уничтожив гугенотов, месье де Гиз
стал королем католиков".

- А сын Генриха II. признает герцога Лотарингского своим королем?

- Ты в плохом расположении духа, Маргарита, и ты ничего не понимаешь
.

"Признаюсь, я тщетно пытаюсь прочесть твои мысли".

"Сестра, ты из такого же хорошего дома, как принцесса де Порсиан; Де
Гиз не более бессмертен, чем король Наварры. Итак,
Маргарита, предположи три вещи, три возможности: во-первых, предположи, что
месье избран королем Польши; во-вторых, что ты любила меня так, как я
люблю тебя; что ж, я король Франции, а ты... королева
Католиков".

Маргарет спрятала лицо в руках, разбитым на глубине
вид этого юноши, которого никто при дворе, казалось, обладал еще
общее понимание.

- Но, - спросила она после минутного молчания, - я надеюсь, вы не ревнуете меня
к господину герцогу де Гизу так же, как к королю Наварры!

- Что сделано, то сделано, - сказал герцог Алансонский приглушенным голосом, - и
если я должен был ревновать к герцогу де Гизу, что ж, значит, я ревновал!

- Есть только одна вещь, которая может помешать этому грандиозному плану.
успеху, брат.

- И что же это?

- Что я больше не люблю герцога де Гиза.

"И кого, скажи на милость, ты любишь?"

"Никого".

Герцога Алансонского посмотрел на Маргарет с удивлением человеку
кто исполняет свою очередь, не сумев разобраться, и покинул комнату, нажав
его ледяные силы на лбу, которые болели до отказа.

Маргерит остался один и задумался, ситуация начинает
занять четкую и определенную форму, прежде чем ее глаза; у царя было разрешено
Собор Святого Варфоломея, королева Екатерина и герцог де Гиз привели это в исполнение
. Герцог де Гиз и герцог Алансонский собирались
вступить в партнерство, чтобы получить максимально возможное преимущество. Смерть
Короля Наваррского была бы естественным результатом этой великой
катастрофы. С королем Наварры в сторону, его королевство
быть дорвалась я бы оставил throneless, импотент вдова
перед ней не было другой перспективы, кроме женского монастыря, где у нее не было бы
даже печального утешения в виде слез о супруге, который никогда
не был ее мужем.

Она все еще была в том же положении, когда королева Екатерина послала спросить, не желает ли она
отправиться с ней и всем двором на благочестивую церемонию
посетить боярышник на Кладбище Невинных.
Первым побуждением Маргариты было отказаться участвовать в этой кавалькаде.
Но мысль о том, что эта экскурсия, возможно, даст ей шанс
узнать что-то новое о судьбе короля Наварры, заставила ее поехать.
Поэтому она прислала весточку, что, если для нее приготовят лошадь, она
охотно поедет с их величествами.

Через пять минут пришел паж, чтобы спросить, готова ли она спуститься вниз, поскольку
процессия готовилась тронуться в путь.

Маргарита жестом попросила Жийону позаботиться о раненом мужчине
и так спустилась вниз.

Король, королева-мать, Таване, и основные католики
уже смонтированы. Маргарита окинула быстрым взглядом группу, которая
состояла примерно из двадцати человек; короля Наваррского среди них не было
.

Там была мадам де Сов. Маргарита обменялась с ней взглядом и
убедилась, что любовница ее мужа хочет ей что-то сказать.

Они проехали по улице Астрюс и въехали на улицу Сен.
Honor;. Когда народ увидел короля, королеву Екатерину и
главных католиков, они собрались вместе и последовали за процессией
процессия была подобна приливу, и крики сотрясали воздух.

"_Vive le Roi!_"

"_Vive la Messe._"

"Смерть гугенотам!"

Эти возгласы сопровождались размахиванием окровавленными мечами.
и пищалей курение, которое показало, какую роль каждая из них взял в
ужасно работают только достигнута.

Когда они добрались до верха улицы Прувель, то встретили нескольких человек
которые тащили обезглавленную тушу. Это была туша адмирала. Мужчины собирались
повесить его за ноги в Монфоконе.

Они вошли на кладбище Невинных через ворота, выходящие на
Рю-де-ребята, теперь известный как Рю де D;chargeurs; духовенство,
заранее оповещен о визите короля и королевы-матери, были
ждет их величеств, чтобы сделать их речей.

Мадам де Сов воспользовалась моментом, когда Екатерина слушала
одну из речей, чтобы подойти к королеве Наваррской и попросить разрешения
поцеловать ей руку. Маргарита протянула ей руку, и мадам де
Сов, целуя руку королевы, спрятала крошечный рулон бумаги в
рукав.

Мадам де Сов отступил быстро и с умным лицемерием; но
Екатерина восприняла это, и обернулся только как фрейлина была
целовать руку Маргариты.

Обе женщины заметили ее взгляд, который пронзил их, как вспышка света.
молния, но обе остались неподвижны; только мадам де Сов ушла
Маргарита заняла свое место рядом с Катариной.

Когда Екатерина закончила отвечать на обращение, которое только что было ей сделано
, она улыбнулась и поманила королеву Наваррскую подойти к ней.

"Ах, дочь моя, - сказала королева-мать на своем итальянском наречии, - так, значит,
ты в близких отношениях с мадам де Сов, не так ли?"

Маргарита улыбнулась, в свою очередь, и дал ей прекрасное лицо
горькое выражение, что могла, и ответил::

"Да, мама, змей пришел, чтобы укусить меня за руку!"

- Ага! - с улыбкой ответила Кэтрин. - По-моему, вы ревнуете!

- Вы ошибаетесь, сударыня, - возразила Маргарита. - Я ревную к королю Наваррскому не больше, чем король Наваррский влюблен в меня, но я... я не ревную к нему.
Король Наваррский влюблен в меня.
знаю, как отличить моих друзей от врагов. Я люблю тех, кому
нравлюсь я, и ненавижу тех, кто меня ненавидит. В противном случае, мадам, должна ли я быть
вашей дочерью?"

Кэтрин улыбнулась так, чтобы Маргарита понимает, что если она имела
никаких подозрений он исчез.

Кроме того, в этот момент прибытия других паломников привлекли
внимание августе толпы.

Герцог де Гиз вошел с войском господа все еще теплый от
недавнего побоища. Они сопровождали богато украшенные подстилки, на которой остановились
перед царем.

"Герцогиня Неверская!" - воскликнул Карл IX. "Ах! пусть эта прелестная крепышка
Католичка придет и примет наши поздравления. Мне сказали, кузен,
что вы охотились на гугенотов из своего окна и что вы
убили одного из них камнем.

Герцогиня Неверская густо покраснела.

- Ваше Величество, - сказала она тихим голосом, и на коленях перед царем, "на
наоборот, он был ранен католической которыми я имел счастье
спасение".

- Хорошо, хорошо, кузен мой! есть два способа служить мне: первый - это
истреблять моих врагов, другой - спасать моих друзей. Каждый делает
что может, и я уверен, что если бы ты мог сделать больше, ты бы сделал
!"

Пока это происходило, население, видя гармонию, существующую
между Лотарингским домом и Карлом IX., ликующе кричало:

"_Vive le Roi!_"

"_Vive le Duc de Guise!_"

"_Vive la Messe!_"

"Ты вернешься с нами в Лувр, Генриетта?" - спросила королева.
мать прекрасной герцогини.

Маргарита тронула подругу за локоть, и та, понимая причину
подпишите, ответил:

"Нет, мадам, если только ваше величество не пожелает этого; ибо у меня дело в городе
к ее величеству королеве Наваррской".

"И что вы собираетесь делать вместе?" - спросила Кэтрин.

"Посмотреть несколько очень редких и любопытных греческих книг, найденных у старого
Протестантского пастора, которые были доставлены в Башню Святого
Жак ла Бушери, - ответила Маргарита.

"Вам было бы гораздо приятнее увидеть, как последних гугенотов сбрасывают в Сену"
с вершины моста Менье, - сказал Карл IX.; "Это
место для всех хороших французов".

"Мы пойдем, если таково желание вашего величества", - ответила герцогиня де
Невер.

Екатерина бросила недоверчивый взгляд на двух молодых женщин. Маргарита, стоявшая на часах
, заметила это и, беспокойно обернувшись, огляделась по сторонам.

Это притворное или действительное беспокойство не ускользнуло от Катарины.

- Что ты ищешь? - спросила я.

"Я ищу... я не вижу", - ответила она.

"Кого ты ищешь? Кого это ты не видишь?"

- Ла Сов, - сказала Маргарита, - может быть, она вернулась в Лувр?

- Разве я не говорила, что ты ревнуешь? - сказала Екатерина на ухо дочери.
- О, Бестия! Ну же, ну же, Генриетта, - добавила она, пожимая
плечами, - уходи и забирай с собой королеву Наваррскую.

Маргарита притворилась, что все еще смотрит на нее; потом, повернувшись к ней
друг, сказала она шепотом:

"Возьми меня поскорее отсюда; я что-то огромное значение
сказать вам".

Герцогиня поклонилась королю и королеве-матери, а затем
низко поклонилась королеве Наваррской:

"Не Соблаговолит ли ваше величество пройти в мои носилки?"

- Охотно, только вам придется отвезти меня обратно в Лувр.

"Мои носилки, как и мои слуги и я сам, в распоряжении вашего величества".

Королева Маргарита вошла в носилки, в то время как Екатерина и ее кавалеры
вернулись в Лувр так же, как и пришли. Но по пути следования
было замечено, что королева-мать продолжала разговаривать с королем, указывая
несколько раз на мадам де Сов, и каждый раз король смеялся - как
Карл IX рассмеялся, то есть смехом скорее зловещим, чем угрожающим.

Как только Маргарита чувствовала помета в движении, и было уже не до
страх Катерины поиск глазах, она быстро извлек из нее рукав мадам
примечание де Сава гласило следующее:

 "_ Я получил приказ отправить сегодня вечером королю Наваррскому
 два ключа; один - от комнаты, в которой он заперт, а другой - от
 другой - ключ от моей комнаты; когда он доберется до моих
 апартаментов, мне приказано держать его там до шести часов
 утра._

 "_ Пусть ваше величество поразмыслит - пусть ваше величество решит. Пусть ваше
 величество ценит мою жизнь как ничто._"

- Теперь сомнений нет, - пробормотала Маргарита, - и бедная женщина - это то самое
орудие, которым они хотят воспользоваться, чтобы уничтожить нас всех. Но мы увидим
если Королеву Марго, как называет меня брат Карл, это так легко
в монахини".

"Скажи мне, кого это письмо?" - спросила герцогиня де Невер.

"Ах, герцогиня, мне так много нужно вам сказать!" - ответила Маргарита,
разрывая записку на тысячу клочков.




ГЛАВА XII.

ВЗАИМНЫЕ ПРИЗНАНИЯ.


- И, во-первых, куда мы направляемся? - спросила Маргарита. - Не на мост ли
Менье, я полагаю, - я видел достаточно резни со вчерашнего дня, моя
бедная Генриетта.

- Я взял на себя смелость проводить ваше величество.--

"Прежде всего, мое величество просит вас забыть мое величество - вас
везли меня"--

"В Отель де Гиз, если вы не решите иначе".

"Нет, нет, пойдем туда, Генриетта; герцога де Гиза там нет, твоего
мужа там нет".

"О нет!" - воскликнула герцогиня, и ее ярко-изумрудные глаза заблестели от радости.;
"нет, ни мой муж, ни мой шурин, ни кто-либо другой. Я
свободен, свободен как воздух, свободен как птица, свободен, моя королева! Ты понимаешь,
какое счастье заключено в этом слове? Я ухожу, я прихожу, я приказываю. Ах, бедный
королева, ты несвободна - и поэтому вздыхаешь ".

"Ты уходишь, ты приходишь, ты приказываешь. И это все? И это весь смысл
свобода? Вас устраивает только свобода как оправдание!

"Ваше величество обещали рассказать мне секрет".

"Опять "ваше величество"! Я скоро рассержусь, Генриетта. Вы
забыли наш уговор?"

"Нет, твой почтительный слуга публично-частным образом, ваш сорванец
доверенное лицо, не так ли, мадам? Не так ли, Маргарита?"

"Да, да", - сказала королева, улыбаясь.

"Никакого семейного соперничества, никакого вероломства в любви; все честно, открыто и
прямолинейно! Наступательный и оборонительный союз с единственной целью
найти и, если сможем, схватить на лету то эфемерное, что называется
счастье ".

- Именно так, герцогиня. Давайте еще раз скрепим договор поцелуем.

И две прекрасные женщины, одна такая бледная, такая полная меланхолии,
другая такая розовая, такая светлая, такая оживленная, соединили свои губы, как прежде
соединили свои мысли.

"Скажи мне, что там нового?" - спросила герцогиня, бросив на Маргариту нетерпеливый, пытливый взгляд.
"Разве с позавчерашнего дня ничего не изменилось?" - спросила она.

"Разве все не новое?"

"О, я говорю о любви, а не о политике. Когда нам будет столько же лет, сколько даме
Екатерина, мы будем участвовать в политике; но нам всего двадцать, моя прекрасная королева.
так что давай поговорим о чем-нибудь другом. Дай подумать! можно
так вы действительно замужем?

- За кем? - спросила Маргарита, смеясь.

- Ах! вы меня действительно успокаиваете!

- Ну, Генриетта, то, что успокаивает вас, тревожит меня. Герцогиня, я должен
жениться.

- Когда?

- Завтра.

- О, бедный маленький друг! и необходимо ли это?

"Безусловно".

"Господи! как говорит мой знакомый, это очень печально".

- Значит, вы знаете кого-то, кто говорит _mordi_? - спросила Маргарита с
улыбкой.

- Да.

- И кто же этот кто-то?

"Ты продолжаешь задавать мне вопросы, когда я с тобой разговариваю. Заканчивай, и я
начну".

"В двух словах, это так: король Наварры влюблен, а не в меня.
я не влюблена, но я не хочу его, и все же мы оба должны
изменится или кажется, что изменится, между сегодняшним днем и завтрашним.

"Что ж, тогда меняйся и будь уверен, что он сделает то же самое".

"Это совершенно невозможно, потому что я меньше, чем когда-либо, склонен меняться".

- Надеюсь, только по отношению к вашему мужу.

- Генриетта, я испытываю угрызения совести.

- Угрызения совести! по поводу чего?

- Религиозные. Вы проводите какую-нибудь разницу между гугенотами и
Католиками?

- В политике?

- Да.

- Конечно.

- А в любви?

- Моя дорогая девочка, мы, женщины, такие язычницы, что допускаем всевозможные
секты и признаем множество богов.

- В одном, да?

- Да, - ответила герцогиня, и глаза ее сверкнули. - тот, кого называют
_Eros_, _Cupido_, _Amor_. Тот, у кого за спиной колчан, за плечами крылья
и повязка на глазах. _Mordi, vive la d;votion!_"

"У вас есть особый способ молиться; вы бросаете камни на головы
Гугенотов".

"Давайте сделаем наш долг, и пусть люди говорят что угодно. Ах, Маргарита! как портятся самые прекрасные
идеи, самые благородные поступки, когда они исходят из уст
вульгарных!"

- Вульгарный!-- да ведь это мой брат Чарльз поздравил тебя с
твоими подвигами, не так ли?

"Твой брат Чарльз - могучий охотник, целыми днями трубящий в рог, и
это делает его очень худым. Я отвергаю его комплименты; кроме того, я передал ему
его ответ - разве ты не слышал, что я сказал?"

- Нет, ты говорила так тихо.

- Тем лучше. У меня будет для тебя еще новости. А теперь, Маргарита,
заканчивай свой рассказ.

"Я собиралась сказать... сказать"--

"Ну?"

"Я собиралась сказать, - продолжала королева, смеясь, - если камень, о котором говорил мой
брат, действительно существует, я должна сопротивляться".

- Ах! - воскликнула Генриетта. - Значит, вы выбрали гугенота, не так ли? Что ж,
чтобы успокоить вашу совесть, я обещаю вам, что выберу кого-нибудь сам
при первой же возможности.

"Ах, так вы выбрали католика, не так ли?"

"Господи!" - ответила герцогиня.

"Понимаю, понимаю".

"А кто этот ваш гугенот?"

"Я его не выбирала. Молодой человек ничего и, вероятно, никогда не будет
быть со мной что-нибудь".

"А какой он? Вы можете сказать мне это, ты же знаешь, как я любопытен
об этих вопросах".

"Бедный молодой человек, прекрасный, как "Нисус" Бенвенуто Челлини, - и он
пришел и укрылся в моей комнате".

"Ого! - разумеется, без всякого предложения с вашей стороны?"

"Бедняга! Не смейся так, Генриетта; в этот самый момент он находится
между жизнью и смертью".

"Он болен, не так ли?"

"Он тяжело ранен".

"Раненый гугенот - это очень неприятно, особенно в наше время; и
что вы сделали с этим раненым гугенотом, который не является и никогда не будет
никем для вас?"

"Он в моем шкафу; я прячу его и хочу спасти".

"Он красив! он молод! он ранен. Ты прячешь его в своем шкафу
ты хочешь спасти его. Этот твой гугенот будет очень
неблагодарный, если он не слишком благодарен.

- Боюсь, что он уже благодарен - гораздо больше, чем я мог бы пожелать.

- И этот бедный молодой человек вас интересует?

"Из гуманных побуждений - вот и все".

"Ах, гуманность! моя бедная королева, это та самая добродетель, которая губит
всех нас, женщин".

- Да, и вы понимаете: как король, герцог Алансонский, моя мать,
даже мой муж, могут в любой момент войти в мою комнату.--

"Ты хочешь, чтобы я скрывать свои гугенотов пока он болен, на
состояние я посылаю его обратно к тебе, когда он выздоровел?"

- Насмешник! - воскликнула Маргарита. - Нет! Я не собираюсь заходить так далеко в своих планах.
вперед; но если бы вы могли спрятать беднягу, если бы вы могли
сохранить жизнь, которую я спас, - признаюсь, я был бы вам очень благодарен.
Вы свободны в отеле де Гиз; у вас нет ни шурина, ни
мужа, которые могли бы шпионить за вами или сдерживать вас; кроме того, за вашей комнатой есть
это чулан, подобный моему, в который никто не имеет права входить; поэтому одолжи мне
свой чулан для моего гугенота, а когда он выздоровеет, открой клетку и дай
птичке улететь ".

"Есть только одна трудность, моя дорогая королева: клетка уже
занята".

"Что, ты тоже кого-то спасла?"

"Это именно то, что я ответил твоему брату".

"Ах, я понимаю! вот почему ты говорил так тихо, что я не мог тебя расслышать
".

"Послушай, Маргарита, это замечательная история - не менее поэтичная и
романтичная, чем твоя. После того, как я оставил вам шестерых своих охранников, я вернулся
с остальными в Отель де Гиз, и я наблюдал, как они грабили и
жгли дом, отделенный от дворца моего брата только улицей Дез
Четвертый сын, когда я услышал голоса ругающихся мужчин и плачущих женщин
. Я вышел на балкон, и первое, что я увидел, был меч
сверкавший так ярко, что, казалось, осветил всю сцену. Я
был преисполнен восхищения этим огненным мечом. Я люблю красивые
вещи, вы знаете! Потом, естественно, я пытался различить руку
орудуя им, и тогда тело, к которому принадлежала рука. Среди
ударов мечом и криков я, наконец, разглядел человека и увидел - героя,
Аякса Теламона. Я услышал голос - голос Стентора. Мой энтузиазм
проснулся - я стоял, тяжело дыша, дрожа от каждого нацеленного в него удара, от
каждого выпада, который он парировал! Это были четверть часа таких эмоций, какие я
никогда прежде не испытывала, моя королева; и никогда не верила, что это возможно
испытать. Итак, я задыхалась, задерживала дыхание, дрожала и
потеряла дар речи, когда внезапно мой герой исчез".

"Как?"

"Сбит с ног камнем, который бросила в него пожилая женщина. Затем, подобно Сайрусу, я
обрел дар речи и закричал: "Помогите! помогите!" мои охранники вышли, подняли
его и отнесли в комнату, которую вы хотите для своего протеже".

"Увы, моя дорогая Генриетта, я могу лучше понять эту историю, потому что она
так похожа на мою собственную".

- С той разницей, королева, что, поскольку я служу своему королю и своей
религии, у меня нет причин отсылать месье Аннибала де Коконнаса прочь.

- Его зовут Аннибал де Коконнас! - со смехом сказала Маргарита.

- Ужасное имя, не правда ли? Что ж, тот, кто его носит, достоин его. Какой
он чемпион, клянусь Небом! и как он заставлял течь кровь! Надень свою
маску, моя королева, потому что мы сейчас во дворце.

"Зачем надевать мою маску?"

"Потому что я хочу показать тебе моего героя".

"Он красивый?"

"Он казался мне великолепным во время конфликта. Конечно, это было ночью.
ночью он был освещен пламенем. Этим утром при дневном свете я...
признаюсь, мне показалось, что он немного проиграл.

"Итак, моему протеже отказали в отеле де Гиз. Я сожалею о
это, потому что это последнее место, где они стали бы искать гугенота ".

"О нет, придет твой гугенот; я прикажу привести его сегодня вечером:
один будет спать в правом углу чулана, а другой в
левом".

"Но когда они признают друг друга протестантами и католиками, они начнут
сражаться".

"О, никакой опасности нет. У месье де Коконнаса порез на лице
из-за этого он плохо видит; ваш гугенот ранен
в грудь, так что он не может пошевелиться; и, кроме того, вам нужно только сказать
, чтобы он помалкивал о религии, и все будет хорошо ".

- Да будет так.

- Это сделка, а теперь пойдемте в дом.

- Спасибо, - сказала Маргарита, пожимая руку подруги.

- Вот, мадам, - сказала герцогиня, - вы снова "ваше величество"; позвольте
в таком случае оказать мне почести в отеле де Гиз, подобающие королеве
Наваррской.

И герцогиня, выходя из носилок, чуть не упала на колени
помогая Маргарите спуститься; затем указывая на дверь дворца
охраняемая двумя часовыми с аркебузами в руках, она следовала за королевой на почтительном расстоянии
и эту смиренную позу она сохраняла до тех пор, пока
та была в поле зрения.

Как только герцогиня вошла в свою комнату, она закрыла дверь и,
подозвав свою служанку, чистокровную сицилийку, сказала ей на
Итальянская,

"Мика, как поживает господин граф?"

"Все лучше и лучше", - ответила она.

"Что он делает?"

"В данный момент, мадам, он принимает что-нибудь освежающее".

"Это всегда хороший знак, - сказала Маргарита, - когда возвращается аппетит"
.

"Ах, это правда. Я забыла, что вы были ученицей Амбруаза Паре. Оставь нас,
Мика.

- Почему ты отсылаешь ее?

- Что она может быть на страже.

Мика вышел из комнаты.

"А теперь, - сказала герцогиня, - зайдете ли вы к нему, или мне послать за ним сюда"
"Ни то, ни другое."

"Ни то, ни другое. Я хотел бы увидеть его без его видеть
меня".

"Ах, что такое? У вас есть свои маски".

"Он может узнать меня, мои волосы, мои руки, драгоценность".

"Как она осторожна с тех пор, как вышла замуж, моя прекрасная королева!"

Маргарита улыбнулась.

"Что ж, - продолжила герцогиня, - я вижу только один выход".

"Что это?"

- Чтобы заглянуть в замочную скважину.

- Очень хорошо! проводите меня до двери.

Герцогиня взяла Маргариту за руку и подвела к двери, прикрытой
с гобеленом; затем согнув одно колено, она приложила глаз к
замочной скважины.-"'Это хорошо; он сидит за столом, лицом повернулся к нам;
давай!"Королева заняла место своей подруги и посмотрела в замочную скважину;
Коконнас, как и сказала герцогиня, сидел за хорошо сервированным столом,
и, несмотря на свои раны, отдавал должное тому хорошему, что было перед ним.
- О, великие небеса! - воскликнула Маргарита, отшатнувшись.
- В чем дело? - изумленно спросила герцогиня.
- Невозможно! - нет! - да! - клянусь душой, это тот самый человек!- Кто?
- Тише, - сказала Маргарита, вставая и хватая герцогиню за руку.
- Это тот человек, который преследовал моего гугенота в моей комнате и зарезал его- он в моих объятиях! О, Генриетта, какое счастье, что он не видел меня!- Ну, тогда ты видела, как он сражался; разве он не был красив?
"Я не знаю", - говорит Маргарита, "ибо я смотрел на человека, которого он был
преследуете." -"Как его зовут?" -"Ты не сказал об этом раньше граф?"
"Нет, я даю тебе свое обещание!" -"Лерак де ла Моль".
"И что ты думаешь о нем сейчас?" -"О месье де ла Моль?"
- Нет, о месье де Коконнасе?- Честное слово! - воскликнула Маргарита. - Признаюсь, я думаю...--Она замолчала.-"Полно, полно, - сказала герцогиня, - я вижу, вы сердитесь на него за то, что он ранил вашего гугенота".
- Ну, пока что, - сказала Маргарита, смеясь, - мой гугенот ничем ему не обязан.;он нанес ему порез под глазом.--
"Значит, они квиты, и мы можем помирить их. Пришлите мне вашего раненого
человека"."Не сейчас - со временем"."Когда?"
- Когда ты найдешь себе другую комнату.- Какую?
Маргарита многозначительно посмотрела на подругу, которая после минутного
молчания рассмеялась.
"Да будет так, - сказала герцогиня. - союз будет крепче, чем когда-либо".
"Дружба всегда искренняя!"
"А слово на случай, если мы понадобимся друг другу?"
"Тройное имя вашего тройственного бога: "Эрос, Купидон, Амор"._"

И две принцессы расстались после еще одного поцелуя и пожатия друг другу рук.
В двадцатый раз.
********
ГЛАВА XIII.КАК СУЩЕСТВУЮТ КЛЮЧИ, КОТОРЫЕ ОТКРЫВАЮТ ДВЕРИ, ДЛЯ КОТОРЫХ ОНИ НЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНЫ.
Королева Наваррская по возвращении в Лувр нашли Gillonne в Великой
волнение. Мадам де Сов была там в ее отсутствие. Она
принес ключ прислала ей королева-мать. Это был ключ от комнаты
в которой Генри был прикован. Было видно, что королева-мать на
какая цель ее собственного пожелал b;arnais разместился провести эту ночь в
Madame de Sauve's apartment.

Маргарита взяла ключ и вертела его снова и снова; она заставила Жийону
повторять каждое слово мадам де Сов, взвешивая их, букву за буквой, в уме.
она пришла в себя, и наконец ей показалось, что она разгадала план Кэтрин.

Она взяла перо и чернила и написала:

 "_ Вместо того, чтобы идти сегодня вечером к мадам де Сов, зайдите к королеве
 Наваррской._"

 "_МАРГЕРИТ._"


Она свернула бумагу, вложила ее в отверстие для ключа и приказала
Жийоне подсунуть ключ под королевскую дверь, как только стемнеет.

Выполнив эту первую обязанность, Маргарита вспомнила о
раненом мужчине, закрыла все двери, вошла в гардеробную и, к своему великому
удивлению, обнаружила Ла Моля одетым во всю его одежду, порванную и
такими же окровавленными, какими они были.

Увидев ее, он попытался встать, но, все еще испытывая головокружение, не смог устоять на ногах и
упал обратно на диван, который служил ему постелью.

- В чем дело, сударь? - спросила Маргарита. - и почему вы так
нарушаете предписания своего врача? Я рекомендовал вам отдохнуть, а вместо того, чтобы
последовать моему совету, вы делаете прямо противоположное."

"О, мадам, - сказала Жийона, - это не моя вина; я умоляла
Господин граф не совершает этой глупости, но он заявляет, что ничто
больше не удержит его в Лувре".

- Покиньте Лувр! - воскликнула Маргарита, с удивлением глядя на молодого человека.
тот опустил глаза. - Но это невозможно... Вы не можете
ходить; вы бледны и слабы; ваши колени дрожат. Всего несколько часов назад
рана в вашем плече все еще кровоточила.

"Мадам, - сказал молодой человек, - так же искренне, как я благодарил ваше величество
за то, что вы дали мне приют, так же искренне я прошу вас сейчас позволить мне
удалиться".

- Я даже не знаю, как назвать такое решение, - сказала Маргарита. - Оно
хуже неблагодарности.

- Ах, - воскликнул Ла Моль, обхватив его руками, "вы не считаете меня неблагодарным; мой
благодарность прекратится только со своей жизнью".

- Значит, это ненадолго, - сказала Маргарита, тронутая этими словами.
в искренности которых невозможно было сомневаться. - Твои раны затянутся.
откройте, и вы умрете от потери крови, или вас опознают за
гугенот, и тебя убьют, прежде чем ты пройдешь пятьдесят ярдов по улице.

- Тем не менее я должен покинуть Лувр, - пробормотал Ла Моль.

- Должна, - ответила Маргарита, устремив на него свой ясный, непроницаемый взгляд.
затем, слегка побледнев, она добавила: - Ах, да, простите меня, сэр, я
поймите, вне всякого сомнения, за пределами Лувра есть кто-то, кто
с нетерпением ждет вас. Вы правы, господин де ла Моль; это
естественно, и я это понимаю. Почему вы не сказали об этом сразу? или
скорее, почему я сам об этом не подумал? Это обязанность при осуществлении
гостеприимство - защищать чувства своего гостя, а также лечить его раны
и заботиться о духе так же, как человек заботится о теле. "

- Увы, мадам, - сказал Ла Моль, - вы совершаете странную ошибку.
Я почти одинок в этом мире, тем более в Париже, где меня никто не знает.
никто не знает меня. Мой убийца - первый мужчина, с которым я заговорила в этом городе
ваше величество - первая женщина, которая заговорила со мной.

- Тогда, - сказала Маргарита, - зачем вам уезжать?

"Потому что, - ответил Ла Моль, - прошлой ночью вам не было покоя, как и сегодня"--

Маргарита покраснела.

"Gillonne, - сказала она, - наступает вечер, и время, чтобы доставить, что
ключ".

Gillonne улыбнулся и вышел из комнаты.

- Но, - продолжала Маргарита, - если вы окажетесь в Париже одна, без
друзей, что вы будете делать?

"Мадам, скоро у меня будет достаточно друзей, потому что, пока меня преследовали, я
думал о своей матери, которая была католичкой; мне показалось, что я видел ее с
крест в ее руке скользил передо мной по направлению к Лувру, и я поклялся, что
если Бог спасет мне жизнь, я приму религию моей матери. Мадам,
Бог сделал больше, чем спас мою жизнь, он послал мне одного из своих ангелов, чтобы заставить меня полюбить жизнь.
"

"Но вы не можете ходить, прежде чем вы прошли сто шагов, которые вы
сморила".

"Мадам, я провел эксперимент в чулане, я хожу медленно и
с трудом, это правда; но позвольте мне дойти до площади Лувр";
оказавшись снаружи, позвольте случиться тому, что случится".

Маргарита подперла голову рукой и погрузилась в глубокую задумчивость.

- А о короле Наваррском, - многозначительно спросила она, - вы больше не говорите
о нем? Изменив свою религию, изменили ли вы также и своему желанию
поступить к нему на службу?

"Мадам, - ответил Ла Моль, бледнея, - вы только что наткнулись на
действительная причина моего отъезда. Я знаю, что король Наварры
подвергается величайшей опасности, и что всего влияния вашего величества как
дочери Франции едва хватит, чтобы спасти его жизнь".

"Что вы имеете в виду, сэр", - воскликнула Маргарита, "а какую опасность ты
к кому обратиться?"

- Мадам, - ответил Ла Моль, в некоторых колебаний "можно услышать
все из шкафа, где я нахожусь".

"Это правда, - сказала себе Маргарита. - Господин де Гиз говорил мне об этом
раньше".

- Ну, - добавила она вслух, - "что вы слышали?"

"Во-первых, разговор между вашим величеством и вашим
братом".

- С Франсуа? - переспросила Маргарита, меняясь в лице.

- Да, мадам, с герцогом Алансонским; а потом, после того как вы ушли, я
слышал, что говорили Жийона и мадам де Сов.

- И эти два разговора?--

- Да, мадам; вы замужем всего неделю, вы любите своего мужа; ваш
муж придет, в свою очередь, тем же путем, каким пришли герцог Алансонский
и мадам де Сов. Он доверит вам свои секреты. Что ж,
тогда я не должен их подслушивать; я был бы нескромен ... Я не могу... я должен...
нет... я не буду!

Судя по тону, которым Ла Моль произнес эти последние слова, по тревоге
прозвучавшее в его голосе смущение отразилось в его глазах.
Маргариту словно озарило внезапное откровение.

"Ага!" - сказала она. "Так вы слышали все, что говорилось в
этой комнате?"

"Да, мадам".

Эти слова были произнесены со вздохом.

- И вы хотите уехать сегодня вечером, чтобы больше ничего не слышать?


- Сию минуту, если вашему величеству будет угодно позволить мне уйти.

- Бедняга! - сказала Маргарита со странным оттенком нежной жалости.

Удивленный такой вежливый ответ, когда он ожидал скорее
принудительная вспышка, Ла Моль робко поднял голову; глаза его встретились с
Маргарита и стояли как вкопанные, словно магнитная сила на их четкие и
прозрачных глубинах.

"Итак, вы чувствуете, вы не можете хранить секреты, господин де ла Моль?", сказал
Маргарита говорила мягким голосом, стоя, облокотившись на спинку своего стула
наполовину скрытая в тени толстого гобелена и наслаждаясь
счастьем легко читать его откровенную душу, оставаясь при этом
сама непроницаемая.

- Сударыня, - сказал Ла Моль, - у меня несчастный характер: я не доверяю себе.
счастье другого причиняет мне боль.

- Чье счастье? - спросила Маргарита, улыбаясь. - Ах, да... короля
Наваррского! Бедный Генрих!

- Вы видите, - страстно воскликнул Ла Моль, - он счастлив.

- Счастлив?

- Да, потому что вашему величеству жаль его.

Маргарита скомкал шелк своего кошелька и зачистили золотой
бахрома.

"Итак, вы отказываетесь видеть короля Наваррского?" она сказала: "Вы уже
приняли решение; вы определились?"

"Боюсь, что в настоящее время я доставлю неудобства его величеству
".

- Но герцог Алансонский, мой брат?

- О нет, мадам! - воскликнул Ла Моль. - Герцог Алансонский еще меньше, чем
король Наваррский.

"Почему так?" - спросила Маргарита, настолько напряженное, что ее голос дрожал, как и она
говорил.

"Потому что, хотя я уже плохо гугенотов быть верным
слуга короля Наварры, я не достаточно хороший католик
дружить с герцога Алансонского и месье де Гиз".

На этот раз Маргарита опустила глаза, потому что почувствовала, как в самой глубине души
то, что он сказал, взволновало ее сердце, и все же она не могла сказать,
предназначался ли его ответ для того, чтобы доставить ей радость или боль.

В данный момент Gillonne вернулся. Маргарита задала ей вопрос с
одного взгляда; ответ Gillonne, а также передаваемые ей в глаза, был в
утвердительный ответ. Ей удалось раздобыть ключ к королю
Наварра.

Маргарита перевела взгляд на Ла Моля, который стоял перед ней, склонив
голову на грудь, бледный, как человек, страдающий как душой, так и
телом.

"Месье де ла Моль с гордостью, - сказала она, - и я не решаюсь сделать ему
предложение он, несомненно, будет отвергнут".

Ла Моль встал, сделал шаг в сторону Маргариты, и низкий поклон
перед ней, чтобы показать, что он был у нее на службе; но интенсивный, острый,
сжигая боль заставила слезы из глаз, и сознавая, что он был
на грани падения, он схватил кусок гобелена и прижалась к нему.

- Разве вы не видите, сэр, - воскликнула Маргарита, подскакивая к нему и поддерживая
его в своих объятиях, - разве вы не видите, что я все еще нужна вам?

Едва заметное движение пробежало по губам Ла Моля.

- О да! - прошептал он. - Как воздух, которым я дышу, как свет, который я вижу!

В этот момент раздались три стука в дверь Маргариты.

- Вы слышите, мадам? - встревоженно воскликнула Жийона.

- Уже! - воскликнула Маргарита.

"Мне открыть?"

"Подождите! может быть, это король Наваррский".

"О, мадам!" - воскликнул Ла Моль, обратившись к самому себе этими словами, которые
королева говорила таким низким тоном, что она надеется, Gillonne только
их слышали: "на коленях умоляю вас, позвольте мне удалиться. Да, мертвым или
жив! мадам, сжальтесь надо мной! О! вы не отвечаете. Я расскажу вам
все, и тогда, я надеюсь, вы прогоните меня.

- Молчи, - сказала Маргарита, находившая неописуемое очарование в упреках молодого человека.
- молчи.

"Мадам", - ответил Ла Моль, который не обнаружил в голосе королевы того гнева, которого ожидал услышать.
"мадам, я повторяю вам, все слышно
в этом шкафу. О, не заставляй меня погибать от пыток более жестоких, чем
палач мог причинить вред"--

"Молчать! молчать!" - сказала Маргарита.

"О, мадам, вы безжалостны! вы не услышите меня, вы не будете
понимать меня. Знай же, что я люблю тебя"--

"Молчать! Говорю тебе, - перебила Маргарита, поднося к его губам свою
теплую, надушенную руку, которую он схватил обеими руками и жадно прижал
к своим губам.

"Но..." - прошептал он.

"Молчи, дитя... Кто этот мятежник, который отказывается повиноваться своей королеве?"

Затем выскочила из чулана, захлопнула дверь и встала, прислонившись
к стене, прижимая дрожащую руку к сердцу, как будто хотела
сдержать его.

"Откройте, Gillonne".

Gillonne вышел из комнаты, и через мгновение, тонкой, интеллектуальной,
но, казалось скорее тревожным выражением лица короля Наваррского за
гобелен.

- Вы посылали за мной, мадам?

- Да, сир. Ваше величество получили мое письмо?

- И не без некоторого удивления, признаюсь, - сказал Генри, оглядываясь по сторонам.
с недоверием, которое, однако, почти мгновенно улетучилось из его головы.

- И не без некоторого опасения, - добавила Маргарита.

- Я признаюсь в этом, мадам! Но все же, окруженный смертельными врагами,
друзьями, возможно, еще более опасными, чем мои открытые враги, я
вспомнил, что однажды вечером я увидел благородное великодушие, сияющее в твоих глазах
это была ночь нашей свадьбы; в тот другой вечер у меня было
видел, как в них сияла звезда мужества - это было вчера, назначенный день
моей смерти".

"Ну, сир?" сказала Маргарита, улыбаясь, в то время как Генрих, казалось, пытался
прочесть в ее сердце.

"Что ж, мадам, - ответил король, - думая обо всем этом, я сказал себе:
читая ваше письмо, в котором вы приглашаете меня приехать: "Без друзей, ибо он
будучи обезоруженным пленником, король Наварры имеет только одно средство умереть.
благородно умереть смертью, которая будет занесена в историю. Это значит умереть.
его жена предала его; и я пришел".--

- Сир, - ответила Маргарита, - вы измените свой тон, когда узнаете,
что все это дело рук женщины, которая любит вас и которую любите вы.

Генрих отшатнулся при этих словах, и его проницательные серые глаза из-под
черных ресниц с любопытством уставились на королеву.

"О, успокойтесь, сир, - сказала королева, улыбаясь. - Я не такая"
человек.

"Но, мадам, - сказал Генри, - вы послали мне этот ключ, а это ваш
письма".

"Я пишу, каюсь; пришло письмо от меня, но ключевым является
другое дело. Пусть это удовлетворит вас, чтобы знать, что он прошел через
руки четыре женщины, прежде чем она дошла до вас".

- Четырех женщин? - изумленно воскликнул Генрих.

- Да, - подтвердила Маргарита. - Королевы Екатерины, мадам де Сов,
Жийоны и меня.

Генрих задумался над этой загадкой.

- Теперь давайте рассуждать разумно, сир, - сказала Маргарита, - и прежде всего давайте
говорить откровенно. Согласно распространенному сообщению, ваше величество согласились
отречься от престола. Это правда?

"Это сообщение ошибочно; я еще не дал согласия ".

"Но вы так решили?"

"То есть, я раздумывая. Когда тебе двадцать и почти
король, _ventre Санкт gris_! есть много вещей, достойных мессы.

- И среди прочего, например, жизнь!

Генри не смог сдержать мимолетной улыбки.

- Вы не рассказываете мне всю свою мысль, - сказала Маргарита.

"У меня есть оговорки для моих союзников, мадам; и вы знаете, что мы пока всего лишь
союзники; если бы вы оба были моими союзниками..."--

"А ваша жена, сир?"

"Вера! да, и моя жена"--

"Что тогда?"

"Ну, тогда все могло бы быть по-другому, и я, возможно, решил бы остаться
Король гугенотов, как они меня называют. Но как бы то ни было, я должен быть доволен
жизнью".

Маргарита взглянула на Генри в такой своеобразной манере, что было бы
пробудившиеся подозрения в менее острым умом, чем его.

"А ты уверена, что добиться успеха даже в этом?" - спросила она.

- Ну, почти; но ты же знаешь, в этом мире нет ничего определенного.

"Это правда, - ответила Маргарита, - ваше величество проявляет такую умеренность
и заявляет о таком бескорыстии, что, отказавшись от своего
корона, отрекшись от своей религии, ты, вероятно, отрекешься и от
ваш союз с дочерью Франции; по крайней мере, на это можно надеяться ".

В этих словах было значение, от которого по всему телу Генриха пробежал трепет
но, мгновенно подавив эмоции, он сказал:

- Соблаговолите вспомнить, мадам, что в данный момент я не сам себе хозяин.;
Поэтому я сделаю то, что прикажет мне король Франции. Если бы я был
консультации крайней мере, в мире на этот вопрос, затрагивая
мой трон, мою честь и мою жизнь, вместо того, чтобы строить свое будущее на этом
принудительный брак наш, я предпочел бы уйти в монастырь или включить
егерь".

Это спокойное заявление об отставке, это отречение от мира, всполошились
Маргарита. Она думала, что, возможно, этот разрыв брака были
согласовано Карла IX., Екатерина и король Наварры. Почему
ее не следует считать обманутой или жертвой? Потому что она была сестрой
одного и дочерью другого? Опыт научил ее, что эти отношения
не давали ей почвы, на которой можно было бы строить свою безопасность.

Итак, амбиции грызли эту молодую женщину, или, скорее, этого молодого человека.
сердце королевы, и она была слишком далека от вульгарных слабостей, чтобы быть привлеченной
на любую эгоистичную низость; в случае с любой женщиной, какой бы посредственной она ни была
когда она любит, ее любовь не подвергается ни одному из этих мелких испытаний, ибо
настоящая любовь - это еще и честолюбие.

"Ваше Величество", - сказала Маргарет, с каким-то издевательским пренебрежением, "не имеет
уверенность в том, что светит над головой каждый король!"

"Ах, - сказал Генри, - я напрасно ищу свой сейчас, я не вижу его; он
скрыт бурей, которая теперь угрожает мне!"

"А если предположить, что дыхание женщины развеет эту бурю и заставит
звезду появиться снова, яркую, как всегда?"

"Это сложно".

"Вы отрицаете существование этой женщины?"

"Нет, я отрицаю ее силу".

"Вы имеете в виду ее волю?"

"Я сказал ее силу, и я повторяю, ее могущество. Женщина могущественна только тогда, когда в ней в равной степени сочетаются любовь и интерес; если
преобладает одно из двух чувств, она, подобно Ахиллесу, уязвима; теперь, когда любовь и интерес сочетаются в ней в равной степени; если
преобладает любое из них, она, как
по отношению к этой женщине, если я не ошибаюсь, я не могу рассчитывать на ее любовь".

Маргарита ничего не ответила.

- Послушай, - сказал Генрих, - с последним ударом колокола в Сен-Жермене
в Оксерруа ты, должно быть, думал о возвращении своей свободы, принесенной в жертву
с целью уничтожения моих последователей. Моей заботой было спасти свою жизнь.
это было самым важным. Мы действительно теряем Наварру; но
что это по сравнению с тем, что ты можешь говорить вслух в своей
комнате, чего ты не осмеливался делать, когда тебя кто-то слушал в
том чулане?"

Глубоко впитывается как она была в ее мыслях, Маргарита не могла удержаться
от улыбки. Король встал и приготовился отправиться в свои покои, ибо
было уже около одиннадцати, и все в Лувре спали, или
казалось, что все спят.

Генри сделал три шага к двери, потом вдруг остановился, как будто для
первый раз вспоминая мотив своего визита к королеве.

"Кстати, мадам, - сказал он, - ты не то, что связываться с
меня? или ты хотел дать мне возможность поблагодарить тебя за
отсрочку, которую принесло мне твое храброе присутствие в королевской оружейной?
По правде говоря, это было как раз вовремя, мадам; не могу отрицать, вы появились как
античная богиня в самый последний момент, чтобы спасти мне жизнь.

- Несчастный человек! - воскликнула Маргарита сдавленным голосом и, схватив ее
рука мужа: "разве ты не видишь, что ничто не спасено, ни твоя
свобода, ни твоя корона, ни твоя жизнь? Влюбленный безумец! Бедный безумец! Неужели
Вы не увидели в моем письме ничего, кроме свидания? Неужели вы поверили
, что Маргарита, возмущенная вашей холодностью, желала возмещения ущерба?

"Признаюсь, мадам," - сказал Генри в изумлении: "каюсь"--

Маргарита пожала плечами с выражением невозможно
опишите.

В этот момент странный звук прозвучал, как резкий настойчивый
скребется в потайную дверь.

Маргарита отвел короля в сторону маленькой двери.

- Послушай, - сказала она.

"Королева-мать выходит из своей комнаты", - донесся снаружи дрожащий голос,
Генрих мгновенно узнал голос мадам де Сов.

"Куда она направляется?" - спросила Маргарита.

- Она идет к вашему величеству.

А затем шелест шелкового платья, становившийся все тише, показал, что
Мадам де Сов быстро уходит.

"Ого!" - воскликнул Генрих.

"Я был уверен в этом", - сказала Маргарита.

"И я, - ответил Генрих, - боялся этого, и вот доказательство".

И, приоткрыв свой черный бархатный камзол, он показал королеве, что под ним у него
кольчуга и длинный миланский кинжал, который
мгновенно сверкнув в его руке, как гадюка на солнце.

- Как будто вам здесь нужны оружие и кираса! - воскликнула Маргарита. - Быстрее,
быстрее, сир! спрячь кинжал; это действительно королева-мать, но
только королева-мать.

"Пока"--

"Тишина!-- Я слышу ее."

И, приблизив губы к уху Генриха, она что-то прошептала.
молодой король выслушал это со вниманием, смешанным с изумлением.
Затем он спрятался за пологом кровати.

Тем временем Маргарита с проворством пантеры подскочила к шкафу.
Ла Моль в лихорадочном возбуждении ждал ее, открыв дверь.
дверь, нашла молодого человека и сжала его руку в темноте
- Тише, - сказала она, приблизив губы так близко, что он почувствовал
ее теплое и ароматное дыхание; - тише!

Затем, вернувшись в свою комнату, она сорвала с себя головной убор, кинжалом разрезала
шнурки платья и прыгнула в постель.

Время пришло - ключ повернулся в замке. Екатерина была ключевой для каждого
дверь в Лувре.

"Кто там?" - воскликнула Маргарита, когда Катарина размещен на карауле у
дверь в четыре джентльмена на которых она присутствовала.

И, словно испугавшись этого внезапного вторжения в ее комнату,
Маргарита вскочила из-за кулис ее кровать в белый
халат, а затем признается Екатерина, пришли поцеловать ей руку
с такими-притворное удивление, что сама хитрый флорентиец мог
помочь не обманывают его.




ГЛАВА XIV.

ВТОРАЯ БРАЧНАЯ НОЧЬ.


Королева-мать бросила удивительно быстрый взгляд по сторонам. Бархатные шлепанцы
в ногах кровати, одежда Маргариты, разбросанная по стульям
то, как она терла глаза, словно прогоняя сонливость,
все это убедило Кэтрин в том, что она разбудила свою дочь.

Затем она улыбнулась, как улыбается женщина, когда ей удается осуществить задуманное, и
придвинув кресло, она сказала:

- Давайте присядем, Маргарита, и поговорим.

- Мадам, я вас внимательно слушаю.

"Пришло время", - сказала Кэтрин, медленно закрывая глаза в
характерной манере людей, которые взвешивают каждое слово или которые глубоко
притворяются. "Пришло время, дочь моя, чтобы ты узнала, как горячо
мы с твоим братом желаем видеть тебя счастливой.

Эта экзордия для того, кто знал Катарину, вызывала тревогу.

"Что она собирается сказать?" - подумала Маргарита.

"Чтобы быть уверенным", - продолжил Ла Флорентийской "в том, что вы в браке мы
выполнил одно из тех деяний, политики часто требуются важно
интересы тех, кто управляет; но я должен признаться, мое бедное дитя, что
у нас не было никаких ожиданий, что равнодушие, проявленное королем
Наварра она так молода, так прекрасна, и так увлекательно, как самого себя
бы быть такой упрямой".

Маргарита встала и, запахнув на себе ночной халат, поклонилась
с церемонным уважением своей матери.

- Я узнала только сегодня вечером, - продолжала Екатерина, - иначе я бы
вам заплатили более ранней поездки, что ваш муж далеко не показаны
вы те знаки внимания, вы имеете право требовать, а не просто как
красивая женщина, но, как принцесса из Франции".

Маргарита вздохнула, и Катарина, ободренная этим немым одобрением,
продолжила.

"Фактически, что король Наварры открыто сожительствует с одной из моих фрейлин
которая скандально влюблена в него, что он презирает любовь
женщины, милостиво данной ему, является оскорблением, от которого мы, бедняки
могущественные на земле, не можем применить лекарство, и все же самый подлый
джентльмен в нашем королевстве отомстил бы за это, вызвав своего зятя
или приказав своему сыну сделать это.

Маргарита опустила голову.

"С некоторых пор, дочь моя, - продолжала Катарина, - я видела по
твоим покрасневшим глазам, по твоим горьким выпадам против Ла Сов, что в
несмотря на ваши усилия, на вашем сердце должны появиться внешние признаки его
кровоточащей раны ".

Маргарита вздрогнула: легкое движение колыхнуло занавески, но
к счастью, Катарина этого не заметила.

- Эта рана, - сказала она с удвоенной нежностью, - эта
рана, дочь моя, должна быть излечена рукой матери. Те, кто с
намерение обеспечить ваше счастье привело к вашему браку,
и которые в своей тревоге за вас замечают, что каждую ночь Генрих Наваррский
заходит не в те комнаты; те, кто не может допустить, чтобы такой королек, как
ему оскорблять женщину такой красоты, такого высокого положения и такую достойную,
презирая вашу персону и пренебрегая его шансами на потомство; те
которые видят, что при первом попутном ветре этот дикий и наглый сумасброд
обратится против нашей семьи и выгонит вас из своего дома - я говорю, имеют
разве они не имеют права защищать ваши интересы, полностью разделяя их
от его, так что ваше время может быть лучше приспособлены для себя и своих
звание?"

"И все же, сударыня, - ответила Маргарита, - несмотря на эти наблюдения,
переполненная материнской любовью, которая наполняет меня радостью и гордостью, я
достаточно смелой, чтобы заявить вашему величеству, что король Наварры - мой муж.
"

Екатерина вздрогнула от ярости и, подойдя ближе к Маргарите, спросила:

"Он, твой муж? Достаточно ли для того, чтобы вы стали мужем и женой, того, что
Церковь произнесла свое благословение на вас?" И это брак
освящение только в словах священника? Он, ваш муж? Ах, мой
дочь моя! если бы ты была мадам де Сов, ты могла бы дать мне такой ответ. Но
совершенно противоположно тому, что мы от него ожидали, поскольку Ты даровал Генрих
Наварра честь называть вас своей женой, он отдал все свои права
к другой женщине, и в это самое мгновение даже", - сказала Екатерина,
повысив голос,--"этот ключ открывает дверь мадам де Сов по
квартиры--пойдем со мной, и вы увидите"--

- О, не так громко, мадам, не так громко, умоляю вас! - взмолилась Маргарита.
- вы не только ошибаетесь, но и...--

- Ну?

- Ну, ты разбудишь моего мужа!

Произнося эти слова, Маргарита поднялась с совершенно чувственной грацией
, ее белое платье свободно развевалось вокруг нее, а широкие
открытые рукава открывали ее обнаженные, безупречно вылепленные руки и по-настоящему
королевской рукой, и, взяв розовую свечу, она поднесла ее к кровати,
и отодвинув занавеску, и многозначительно улыбнувшись своей матери,
указал на надменный профиль, черные локоны и приоткрытые губы
короля Наваррского, который, лежа на неубранной постели, казался
погруженным в глубокий покой.

Бледная, с измученными глазами, ее тело откинуто назад, словно разверзлась бездна
у ее ног Катарина издала не крик, а хриплый рев.

- Видите ли, мадам, - сказала Маргарита, - вас неправильно информировали.

Катарина посмотрела сначала на Маргариту, потом на Генри. В своем активном уме
она соединила улыбку Маргариты с изображением этого бледного и влажного от росы лба
, этих глаз, обведенных темными кругами, и она прикусила свои тонкие
губы в безмолвной ярости.

Маргарита позволила матери на мгновение созерцать эту картину,
которая подействовала на нее, как голова Медузы. Затем она опустила занавеску
и, ступая на цыпочках, вернулась к Кэтрин и села:

- Что вы хотели сказать, мадам?--

Флорентийский течение нескольких секунд пытался понять молодой женщины
наивность; но как будто ее пристальный взгляд стал затупил на Маргариты
спокойствие, она воскликнула: "ничего", - и поспешно вышел из комнаты.

Как только звук ее удаляющихся шагов затих в
длинном коридоре, занавески на кровати раздвинулись во второй раз, и Генри с
с блестящими глазами, дрожащей рукой и прерывистым дыханием он вышел и опустился на колени
у ног Маргариты; на нем были только короткие штаны и
кольчуга, так что Маргарита, увидев его в таком странном облачении, могла
не могла удержаться от смеха, даже когда тепло пожимала ему руку.

- Ах, мадам! ах, Маргарита! - воскликнул он. - Чем я могу отплатить вам?

И он покрыл ее руку поцелуями, которые постепенно переместились выше
вдоль ее руки.

"Сир", - сказала она, осторожно отступая, "может вы забыли, что бедная женщина
кому ты обязан своей жизнью-это скорби и страдания на свой счет?
Мадам де Сов", - добавила она, понизив голос, "забыл ее
ревность отправил тебя ко мне, и в эту жертву она, вероятно,
добавить ей жизни, потому что вы знаете лучше, чем кто-либо, какой ужас сейчас
гнев моей матери!"

Генри вздрогнул и, встав, направился к выходу из комнаты.

- Поразмыслив, - сказала Маргарита с восхитительным кокетством, - я скажу:
я все обдумала и не вижу причин для беспокойства. Ключ был передан
вам без каких-либо указаний, и будет считаться, что вы отдали
мне предпочтение на сегодняшний вечер.

"И я так делаю, Маргарита! Соглашаюсь, но забываю".--

"Не так громко, сир, не так громко!" - ответила королева, используя те же самые
слова, которыми она за несколько минут до этого обращалась к своей матери: "любой в
смежной комнате может вас услышать. И поскольку я еще не совсем свободен, я сделаю это
прошу вас говорить тише".

"Ого! - сказал Генри, наполовину улыбаясь, наполовину мрачно. - Это правда! Я был
забыв, что, вероятно, не мне суждено сыграть финал
этой интересной сцены! Этот шкаф "--

- Позвольте мне просить ваше величество войти туда, - сказала Маргарита, - ибо я
желаю иметь честь представить вам достойного джентльмена,
ранен во время резни, когда направлялся в Лувр, чтобы
сообщить вашему величеству об опасности, которая вам угрожала".

Королева направилась к двери, и Генрих последовал за ней. Она открыла ее.,
и король был поражен, увидев в этом кабинете человека, обреченного
постоянно преподносить такие сюрпризы.

Но Ла Моль был еще более удивлен, так неожиданно оказавшись
в присутствии Генриха Наваррского. Результатом стало то, что
король бросил иронический взгляд на Маргарет, которая родила его без
дрогнув.

"Сир, - сказала она, - я боюсь, что этот джентльмен может быть убит
даже здесь, в моей комнате; он предан службе вашему величеству,
и по этой причине я вверяю его вашему королевскому покровительству.

- Сир, - продолжал молодой человек, - я граф Лерак де ла Моль, которого
ваше величество ожидали; меня рекомендовал вам этот бедняга
Месье де Телиньи, который был убит рядом со мной.

"Ага!" - ответил Генрих. "Вы правы, сударь. Королева передала мне его письмо;
но разве вы также не письмо от губернатора Лангедока?"

"Да, Сир, и мне было рекомендовано доставить ее к Вашему Величеству, как только
как я приехала".

"Почему ты не сделал так?"

"Сир, я поспешил вчера вечером в Лувр, но ваше величество слишком
много занимала, чтобы я увидел тебя".

"Верно!" - отвечал король, "но я думаю, что вы могли бы отправил
письмо ко мне?"

- У меня был приказ от месье д'Ориака передать это письмо только вашему величеству.
По его словам, в нем содержалась информация настолько важная, что он
опасался доверить ее обычному посыльному.

"Содержание, действительно, серьезного характера", - сказал король, когда он
получил и прочитал письмо, "советуя мне немедленно отказаться от
французский двор и отставка в Беарн. М. д'Ориак, хотя и
Католик, всегда был моим верным другом; и вполне возможно, что,
действуя в качестве губернатора провинции, он почуял неладное
вот. _Ventre saint gris_! monsieur! почему это письмо не было передано мне?
три дня назад, а не сейчас?"

"Потому что, как я ранее заверил ваше величество, используя всю скорость и
усердие, которые были в моих силах, было совершенно невозможно прибыть раньше
вчерашнего дня".

"Это очень прискорбно, очень прискорбно, - пробормотал король. - Мы
были бы тогда в безопасности либо в Рошели, либо на какой-нибудь широкой
равнине, окруженные двумя-тремя тысячами верных всадников".

- Сир, что сделано, то сделано, - тихо сказала Маргарита, - и
вместо того, чтобы тратить время на жалобы о прошлом, вы должны сделать
все возможное в будущем.

- Если бы вы были на моем месте, мадам, - ответил Генри, бросив на нее вопросительный взгляд.
- у вас все еще оставалась бы надежда, не так ли?

"Конечно, я должен; я должен считать, что играю в три очка
, из которых я проиграл только первое ".

"Ах, мадам", - прошептал Генри, "если бы Я смел, но надеюсь, что вы пойдете
партнеры со мной в игре"--

- Если бы я намеревалась встать на сторону ваших противников, - ответила Маргарита,
- Я бы не медлила так долго.

"Верно!" - ответил Генри. "И я неблагодарен; и, как ты говоришь, прошлое
еще можно исправить".

- Увы! сир, - сказал Ла Моль, - я желаю вашему величеству всяческих благ.
удачи; но теперь адмирала больше нет.

За Генри по лицу прошло что хитрый крестьянин-как улыбка, которой не было
понимать при дворе, пока после того, как он стал королем Франции.

- Но, мадам, - сказал король, внимательно наблюдая за Ла Молем, - этот
джентльмен не может оставаться здесь, не причинив вам значительных
неудобств и сам не подвергнувшись весьма неприятным сюрпризам.
Что вы собираетесь с ним делать?

- А нельзя ли нам убрать его из Лувра? - спросила Маргарита. - Потому что я
полностью согласна с вами!

- Это будет трудно.

- Значит, месье де ла Моль не мог бы устроиться в апартаментах вашего величества
?

- Увы, мадам! вы так говорите, как будто я все еще Король гугенотов, и
у испытуемых в команду. Вы знаете, что я наполовину обращен в
Католической веры и вообще не люди".

Любая другая, кроме Маргариты, немедленно ответила бы: "Он католик".

Но королева хотела, чтобы Генрих сам попросил ее сделать именно то, чего она
желала добиться; в то время как Ла Моль, видя, что его покровительница
осторожность и незнание, куда ступить на скользкую почву такого
такой опасный двор, как французский, хранил полное молчание.

- Но что же это такое говорит губернатор в своем письме? спросил Генрих, снова
бросив взгляд на послание, которое держал в руке. "Он утверждает, что
ваша мать была католичкой, и из этого обстоятельства вытекает тот
интерес, который он испытывал к вам".

- И что же вы говорили мне, господин граф? - спросила Маргарита.
- соблюдая данный вами обет сменить религию? Я исповедую свою
воспоминание на эту тему несколько смущена. Будьте добры
помогите мне, месье де ла Моль. Не ваша беседа относятся к чему-то
о природе, которой, по-видимому, желает король?

"Увы! мадам, то, что я сказал, было так холодно воспринято вашим величеством
что я не осмелился"--

"Просто потому, что меня это никоим образом не касалось", - ответила Маргарита. "Но
объяснись перед королем... объясни!"

"Ну, а в чем заключалась клятва?" - спросил король.

- Сир, - сказал Ла Моль, - когда меня преследовали убийцы, я был безоружен и
почти умирал от двух ран, мне показалось, что я вижу лицо моей матери.
дух, держащий в руках крест и направляющий меня в Лувр. Тогда я
поклялся, что, если моя жизнь будет сохранена, я приму религию моего народа.
матери, которым было разрешено покидать ее могилу, чтобы направить меня к
безопасное место во время той ужасной ночи. Рай проводил меня сюда,
сир. Я нахожусь здесь под защитой принцессы Франции
и короля Наварры; моя жизнь была чудесным образом спасена, поэтому я
должен выполнить свой обет. Я готов стать католиком".

Генри нахмурился. Каким бы скептиком он ни был, он вполне мог понять смену
религии из корыстных побуждений, но он не доверял отречению от престола через
веру.

"Король не хочет брать на себя заботу о моей протеже", - подумала
Маргарита.

Ла Моль, все еще оставался немым, и неловкость между двумя противоположными волями.
Он чувствовал, что, не будучи в состоянии определить, почему, что он был в смешном
положение. Женская тактичность Маргариты пришел к нему на выручку.

"Сир, - сказала она, - мы забываем, что бедный раненый джентльмен нуждается
упокой. Сам я в полусне. Ах, смотрите!

Ла Моль действительно побледнел, но это было при последних словах Маргариты,
которые он истолковал в соответствии со своими собственными представлениями.

- Что ж, мадам, - ответил Генри, - ничего не может быть проще. Не можем ли мы
оставить господина де ла Моля почивать?

Молодой человек устремил умоляющий взгляд на Маргариту и, несмотря на
присутствие двух величеств, опустился на стул, охваченный
усталостью и болью.

Маргарита поняла всю любовь в его взгляде, все отчаяние в его
слабость.

"Сир, - сказала она, - ваше величество обязаны оказать помощь этому молодому человеку,
который рисковал своей жизнью ради своего короля, поскольку получил свои раны во время
прибыв сюда, чтобы сообщить вам о смерти адмирала и Телиньи, ваше
повторяю, ваше величество обязаны оказать ему честь, за которую он будет
благодарен всю свою жизнь.

- В чем дело, мадам? - спросил Генри. - Приказывайте, я готов.

"Месье де ла Моль должен спать в эту ночь у Вашего Величества ноги, в то время как
вы, сир, могу спать на этом диване. С разрешения моего августейшего супруга
, - добавила Маргарита, улыбаясь, - я позову Жийону и вернусь
в постель, потому что, уверяю вас, я устала меньше всех из нас троих.

Генри был проницательный смысл и быстрое восприятие вещах; друзья и
враги впоследствии нашли неисправность с ним иметь слишком много
оба. Он полностью признался в том, что она таким образом изгнал его из брачного
кровать была оправдана в этом равнодушием он сам
проявленный к ней; и потом тоже, она только что погасила этот
равнодушие, спасая его жизнь; поэтому он допускается отсутствие любви к
диктовать свой ответ.

"Мадам, - сказал он, - если месье де ла Моль была возможность приехать ко мне
четверти я хотел дать ему свою кровать".

- Да, - ответила Маргарита, - но ваши покои в настоящее время
небезопасны ни для кого из вас, и благоразумие требует, чтобы ваше величество
оставались здесь до утра.

Затем, не дожидаясь ответа короля, она позвала Жийону и приказала
она приготовила необходимые подушки для короля и приготовила постель в ногах
короля для Ла Моля, который казался таким счастливым и довольным
оказанной честью, что можно было поклясться, что он больше не чувствовал своих ран.

Затем Маргарита, низко поклонившись королю, прошла в свою комнату,
дверь которой была хорошо заперта на засовы, и бросилась на
кровать.

"Одно несомненно, - сказала себе Маргарита, - завтра у господина
де ла Моля должен быть покровитель в Лувре, и тот, кто сегодня вечером
ничего не видит и не слышит, завтра может передумать.

Затем она позвонила Жийон, которая ожидала получения последних распоряжений.

Жийон подошла к ней.

- Жийона, - сказала она шепотом, - ты должна постараться привести сюда моего
брата герцога Алансонского завтра утром до восьми часов.

В Лувре как раз пробило два.

Ла Моль несколько минут беседовал на политические темы с королем,
который постепенно засыпал и вскоре захрапел.

Ла Моль, возможно, спал бы так же крепко, как король, но Маргарита не спала
; она продолжала ворочаться с боку на бок в своей постели, и шум, который она
производила, нарушал мысли и сон молодого человека.

- Он очень молод, - пробормотала Маргарита в приподнятом настроении. - Он очень
робок; возможно... Но мы должны посмотреть ... возможно, это будет смешно. И все же у него
красивые глаза - и хорошая фигура, и он очень обаятелен; но если он
не окажется храбрецом!--Он сбежал!--Он отрекается от своей
веры! Это очень плохо - сон начался хорошо. Однако, позволь событиям идти своим чередом
и вверь их тройному богу этой сумасбродки Генриетты ".

А к рассвету Маргарита заснула, бормоча::

"_Eros, Cupido, Amor._"




ГЛАВА XV.

ЧЕГО ЖЕЛАЕТ ЖЕНЩИНА, ТОГО ЖЕЛАЕТ И БОГ.


Маргарита не ошиблась: гнев вскипел в глубине сердца
Екатерины при виде этой комедии, за интригой которой она
следила, будучи никоим образом не в состоянии изменить ее развязку,
требовалась жертва. Таким образом, вместо того, чтобы направиться прямо в свою комнату, королева-мать
проследовала в комнату своей фрейлины.

Мадам де Сов ожидала двух визитов - один она надеялась получить
от Генриха, а другой, как она опасалась, ожидал ее от
королевы-матери. Когда она лежала в своей постели лишь частично раздетая, в то время как
Дариола дежурила в прихожей, она услышала, как ключ поворачивается в замке,
а затем медленно приближающиеся шаги, которые могли бы показаться тяжелыми, если бы
их не заглушали толстые ковры. Она не узнала Генри
легкая, энергичная походка; она подозревала, что Дариоле помешали прийти
чтобы предупредить ее, и поэтому, опершись на локоть, она ждала, насторожив глаза и уши
. Портьера поднялась, и дрожащая молодая женщина увидела
Появилась Катарина де Медичи.

Екатерина казался спокойным; но мадам де Сов, привыкшие в течение двух лет
изучить ее, хорошо знал, что темные замыслы, и, возможно, жестокая месть,
возможно, это скрывается за этим кажущимся спокойствием.

При виде Кэтрин, мадам де Сов была весна с ее кроватью,
но Екатерина подписала ей оставаться там, где она была; и бедная Шарлотта
был закреплен на месте, внутренне стараясь собрать все силы
ее душа, чтобы выдержать бурю, которая молча сбора.

"Вы передали ключ королю Наваррскому?" - спросила Екатерина.
тон ее голоса не выдавал никакой перемены; и все же по мере того, как она говорила,
губы ее становились все бледнее и бледнее.

- Да, мадам, - ответила Шарлотта голосом, который она тщетно пыталась произнести
сделать это так же твердо и уверено, как Екатерина.

- И вы видели его?

- Кого? - спросила мадам де Сов.

- Короля Наваррского.

"Нет, мадам, но я жду его, и когда я услышал поворот ключа в
замок, я твердо верил, что это был он".

На этот ответ, в котором указано, либо совершенное доверие или глубокой
лицемерием со стороны мадам де Сов, и Кэтрин не могла удержаться от
легкий холодок. Она необратима, ее короткие пухлые руки.

- И все же ты прекрасно знала, - сказала она со своей лукавой улыбкой, - ты
прекрасно знала, Карлотта, что король Наваррский не приедет
сегодня вечером.

- Я, мадам? Я знала это? - воскликнула Шарлотта удивленным тоном.
совершенно напускным.

- Да, вы знали это!

"Если он не придет, он, должно быть, мертв!" - ответила молодая женщина,
содрогнувшись от одного только предположения.

Что придало Шарлотте смелости так солгать, так это уверенность в том, что она
пострадает от ужасной мести, если ее маленькая измена раскроется
.

"Но разве ты не написала королю, Карлотта миа?" - спросила Екатерина.
с тем же жестоким и беззвучным смехом.

- Нет, мадам, - ответила Шарлотта с хорошо притворной наивностью, - я не могу
вспомните, как вы получали приказ вашего величества сделать это.

Последовало короткое молчание, во время которого Екатерина продолжала смотреть на
Мадам де Сов, как змея смотрит на птицу, которую хочет очаровать.

- Ты считаешь себя хорошенькой, - сказала Кэтрин. - Ты считаешь себя умной,
не так ли?

"Нет, мадам, - ответила Шарлотта. - Я только знаю, что иногда вашему
величеству было милостиво угодно похвалить как мою личную
привлекательность, так и умение обращаться".

"Ну, тогда, - сказала Кэтрин, становясь нетерпеливой и оживленной, - ты
ошибалась, если так думала, и я солгала, когда сказала тебе это; ты
простушка и уродина по сравнению с моей дочерью Марго.

"О, мадам, - ответила Шарлотта, - это факт, который я даже не буду пытаться отрицать".
тем более в вашем присутствии.

"Итак, король Наварры предпочитает мою дочь вам;
обстоятельства, я полагаю, не соответствующие вашим желаниям, и уж точно не те, о которых мы
договорились, что так и должно быть".

- Увы, мадам, - воскликнула Шарлотта, заливаясь потоком слез, которые
теперь лились не из притворного источника, - если это так, я могу только сказать, что мне очень
не повезло!

- Это так, - сказала Кэтрин, бросив на него двукратный острый взгляд
как двойной кинжал в сердце мадам де Сов.

"Но кто может заставить тебя поверить в это?" - спросила Шарлотта.

"Поезжайте к королеве Наваррской _pazza_, и вы найдете своего возлюбленного
там!"

"О!" - воскликнула мадам де Сов.

Екатерина пожала плечами.

"Скажите на милость, вы ревнуете?" - спросила королева-мать.

"Я?" - воскликнула мадам де Сов, вспомнив о своих быстро убывающих силах.

"Да, вы! Хотела бы я посмотреть на ревность француженки".

"Но, - сказала мадам де Сов, - чего вы, ваше величество, от меня ожидаете?"
ревновать можно только из тщеславия? Я люблю короля Наваррского только настолько , насколько
служба вашему величеству требует этого.

Екатерина мгновение смотрела на нее мечтательными глазами.

"То, что вы мне рассказали, в целом может быть правдой", - пробормотала она.

"Ваше величество читает в моем сердце".

"И ваше сердце всецело предано мне?"

"Прикажите мне, мадам, и вы рассудите сами".

"Что ж, тогда, Карлотта, раз ты готова пожертвовать собой ради меня
служения, ты все равно должна продолжать ради меня любить короля
из Наварры и, прежде всего, быть очень ревнивой, ревнивой, как итальянка
женщина".

"Но, мадам, - спросила Шарлотта, - как итальянка может показать свою
ревность?"

"Я вам скажу", - ответила Кэтрин, и после того, как кивает ее головой два или
три раза она покинула комнату, как намеренно и бесшумно, как она
войти.

Шарлотта, сбитая с толку проницательным взглядом этих глаз, расширенных, как у кошки
или пантеры, но от этого ничего не потерявших в своей непроницаемости,
позволила ей уйти, не сказав ни единого слова, даже не позволив
было слышно ее дыхание, а она даже не сделала вдоха, пока
она не услышала, как за ней закрылась дверь и Дариола пришла сказать, что
ужасное привидение ушло.

"Dariole, - сказала она, - составить кресло рядом с моей кроватью и провести
ночь в нем. Я прошу вас сделать это, ибо я не посмел остаться один".

Dariole повиновался; но, несмотря компании своего верного служителя,
кто остался рядом с ней, несмотря на свет лампы, который она
велено остаться гореть ради большей спокойствие,
Мадам де Сов тоже не уснет до рассвета, так настойчиво
звенел в ее ушах металлическим акцентом голос Катарины.

 * * * * *

Хотя Маргарита заснула только на рассвете, она проснулась на рассвете.
первый порыв трубы, на первом лай собак. Она
мгновенно поднялся и начал надевать костюм так небрежно, что она может
не привлекать внимания. Затем она позвала своих фрейлин и приказала, чтобы
джентльменов, обычно сопровождавших короля Наваррского, провели в ее приемную
и, наконец, открыла дверь, за которой заперлись Генрих и Де ла
Войдя в ту же комнату, она бросила на графа нежный взгляд и
обращаясь к мужу, сказала:

"Послушайте, сир, недостаточно заставить мадам, мою мать, поверить
в том, чего нет; вам все еще остается убедить весь ваш двор
что между нами существует совершенное взаимопонимание. Но будь спокоен.
успокойся, - добавила она, смеясь, - и запомни мои слова, которые в данных обстоятельствах звучат почти
торжественно. Сегодня будет последний раз, когда я буду
положите Ваше Величество столь жестокого испытания".

Король Наваррский улыбнулся и приказал своим джентльменам быть допущены.

Как раз в тот момент, когда они кланялись ему, он притворился, что внезапно вспомнил
что оставил свою мантию на кровати королевы, и попросил у них прощения за
приняв их таким образом; затем, взяв свою накидку из рук
Маргариты, которая стояла, покраснев, рядом с ним, он накинул ее себе на
плечо. Затем, повернувшись к своим джентльменам, он поинтересовался, какие новости есть
в городе и при дворе.

Маргарита была занята тем, что краем глаза наблюдала за
незаметными признаками удивления, проявленными джентльменами при
обнаружении этой недавно обнаруженной близости между королем и королевой
Наварра, когда вошел швейцар в сопровождении трех или четырех джентльменов и
объявил о прибытии герцога Алансонского.

Чтобы принести ему там Gillonne было только сказать ему, что король провел
ночь в комнату королевы.

Франсуа бросился так стремительно, что он чуть не расстроить тех, кто
предшествовали ему. Его первый взгляд был направлен на Генриха; следующий - на
Маргариту.

Генрих ответил вежливым поклоном; Маргарита придала своему лицу такое выражение,
что оно выражало предельную безмятежность.

Затем герцог обвел рассеянным, но пристальным взглядом всю комнату:
он увидел две подушки в изголовье кровати, расстройства
ее гобеленами покрытия, и царские шапки, брошенные на стул.

Он побледнел, но, быстро придя в себя, спросил:

"Мой царственный брат Генрих присоединится сегодня утром к королю в его игре
в теннис?"

"Его Величество, окажите мне честь выбрать меня в качестве своего партнера?" - спросила
Генри, "или это только немного внимания с твоей стороны, мой
шурин?"

"Его величество, конечно, этого не говорил", - ответил герцог, несколько смутившись.
"но разве вы обычно не играете с ним?"

Генри улыбнулся, столько и такие тяжелые события, произошедшие после него
последний раз играл с Королем, что он не пришел бы в изумление,
узнаю, что король сменил своих обычных товарищей по игре.

"Я пойду туда", - сказал Генрих с улыбкой.

"Пойдем", - крикнул герцог.

- Ты уезжаешь? - спросила Маргарита.

- Да, сестра!

- Ты очень спешишь?

- Очень спешишь.

"Могу я рискнуть задержать вас на несколько минут?"

Подобная просьба со стороны Маргариты была настолько необычной, что ее брат
смотрел на нее, пока она краснела.

"Что она собирается ему сказать?" - подумал Генрих, удивленный не меньше,
чем сам герцог.

Маргарита, словно угадав мысль мужа, повернулась к нему.
он сказал:

- Сир, - сказала она с очаровательной улыбкой, - вы можете вернуться к его величеству.
если вам так угодно, ради тайны, которую я собираюсь открыть моему
брат уже известен вам по той причине, что просьба, которую я
сделал вам вчера в отношении этой тайны, была практически отклонена
вашим величеством. Поэтому я не хотела бы, - продолжала Маргарита,-
вторично утомлять ваше величество, высказывая в вашем присутствии пожелание,
которое показалось мне неприятным.

"Что ты имеешь в виду?" - спросил Франсуа, глядя на них обоих с
изумление.

- Ага! - воскликнул Генри, вспыхнув от негодования. - Я знаю, что вы имеете в виду.
Мадам. По правде говоря, я сожалею, что не свободен. Но если я не смогу
предложить месье де ла Молю такое гостеприимство, которое было бы равносильно
заверению, я не могу сделать ничего меньшего, чем рекомендовать моему брату Д'Алансону
человек, к которому вы испытываете такой живой интерес. Возможно, - добавил он.
добавил, чтобы еще больше подчеркнуть слова, выделенные курсивом,
- возможно, мой брат найдет какой-нибудь способ, с помощью которого тебе будет позволено
удержать мсье де ла Моль здесь, рядом с вами, - это было бы лучше, чем что-либо другое.
не так ли, мадам?

"Ну же, ну же! - сказала себе Маргарита. - Эти двое вместе сделают то, чего
ни одна из них не сделала бы по отдельности".

И она открыла дверь чулана и пригласила раненого молодого человека выйти
сказав при этом Генри:

- Теперь ваше величество должны объяснить моему брату, почему мы интересуемся
Месье де ла Моль.

Генрих, попавший в ловушку, кратко рассказал о месье д'Алансоне, наполовину протестанте
ради оппозиции, поскольку он сам был отчасти протестантом
Католик из Пруденс, прибытие месье де ла Моля в Париж и
то, как молодой человек был тяжело ранен, когда приносил ему
письмо М. Д ближайший.

Когда герцог повернулся, Ла Моль вышел из туалета, и был
стоя перед ним.

Франсуа, при виде него, такого красивого, такого бледного и, следовательно,
вдвойне пленительного из-за своей привлекательности и своей бледности, почувствовал
в глубине его души зарождается новое чувство недоверия. Маргарита
удерживала его как из ревности, так и из гордости.

"Брат, - сказала Маргарита, - я ручаюсь, что этот молодой джентльмен
будет полезен тому, кто возьмет его на работу. Если вы примете его услуги
, он получит могущественного защитника, а вы - преданного
сервитор. В такие времена, как нынешние, брат", - продолжает она, "мы
не может быть слишком хорошо в окружении преданных друзей; особенно,"
она добавила, понизив голос так, чтобы услышал никто, кроме герцога,
"когда человек амбициозный, и имеет несчастье быть только третьей в
наследование престола".

Потом она положила палец на ее губы, в интимной Франсуа, что в
несмотря на возбуждение, она пока держится в секрете важной частью ее
идея.

"Возможно, - добавила она, - вы, может отличаться от Генри, рассматривая его не
знаменательно, что этот молодой человек должен остаться так сразу в
поблизости от моих апартаментов."

- Сестра, - с готовностью ответил Франсуа, - если это соответствует вашему желанию, месье.
де ла Моль через полчаса будет водворен в моих покоях, где я
подумайте, у него не может быть причин бояться какой-либо опасности. Позволь ему любить меня, и я
полюблю его".

Франсуа лгал, потому что в глубине души он уже
ненавидел Ла Моля.

"Ну, ну! Значит, я не ошиблась", - сказала себе Маргарита,
увидев хмурое лицо короля Наварры. "Ах, я вижу, что, чтобы привести вас
два, один должен вести за собой остальных".

После окончания ее мысли:

- Ну вот! "тогда у тебя все хорошо получается, Маргарита", - сказала бы Генриетта".

И действительно, полчаса спустя Ла Моль, выслушав торжественный катехизис от
Маргариты, поцеловал подол ее платья и с поразительной ловкостью в
раненый мужчина поднимался по лестнице, ведущей к дому герцога Алансонского.
четверти.

 * * * * *

Прошло два или три дня, в течение которых превосходное взаимопонимание
между Генри и его женой, казалось, становилось все более и более прочным
установилось.

Генри получил разрешение не делать публичного отказа от своего
религия; но он официально отрекся от нее в присутствии королевского
духовника и каждое утро слушал мессу, которую служили в
Лувре. Ночью он сделал вид, что идет в комнаты своей жены, вошел через
главную дверь, поговорил с ней несколько минут, а затем взял свой
вышел через маленькую потайную дверь и поднялся к мадам де Сов, которая
должным образом сообщила ему о визите королевы-матери, а также о
несомненной опасности, которая ему угрожала. Предупрежденный с обеих сторон, Генрих
удвоил бдительность в отношении королевы-матери и почувствовал все
недоверие к ней, потому что мало-помалу ее лицо начало разглаживаться, и
однажды утром Генри заметил дружелюбную улыбку на ее бескровных губах. Что
день у него наибольшие трудности, чтобы заставить себя съесть что-нибудь еще
чем яйца, приготовленные самостоятельно или пить ничего, кроме воды, которая
своими глазами видел, смоченной вверх от Сены.

Массовые убийства все еще продолжались, но, тем не менее, их количество уменьшалось
насилие. Массовая резня гугенотов была настолько массовой, что
их число значительно сократилось. Большая часть была мертва; многие умерли
бежали; некоторые остались в укрытии. Время от времени в том или ином районе поднимался громкий крик
это означало, что один из них был
обнаружен. Тогда исполнение было частных или общественных по состоянию
жертва была загнана в угол и смог сбежать. В таких
обстоятельства его обстановка большое развлечение для микрорайона, где
дело состоялось; Фили вместо того, чтобы успокаиваться по мере того, как их враги
были уничтожены, католики становились все более свирепыми; чем меньше
оставалось жертв, тем более кровожадными они казались в своих
преследование остальных.

Карл IX. получал большое удовольствие от охоты на гугенотов, и когда
он больше не мог продолжать охоту сам, он получал удовольствие от
шума других, охотящихся на них.

Однажды, вернувшись после игры в молл, которая наряду с теннисом и охотой
были его любимыми развлечениями, он отправился в апартаменты своей матери в приподнятом настроении
, сопровождаемый своей обычной свитой придворных.

- Мама, - сказал он, обнимая флорентийца, который, заметив его радость, уже пытался понять ее причину.
- Мама, хорошие новости! _Mort de tous
les diables!_ Вы знаете, что знаменитый труп адмирала, о котором
говорили, что он пропал, найден?

"Ага!" - воскликнула Кэтрин.

"О, небеса! ДА. Ты, как и я, подумала, мама, что собаки съели его свадебный обед.
но это было не так. Моему народу, моему дорогому народу, моему
хорошему народу пришла в голову умная идея и он повесил адмирала на
виселице Монфокона.

 "_Du haut en bas Gaspard on a j;t;,_
 _Et puis de bas en haut on l'a mont;_."[3]

"Хорошо!" - сказала Екатерина.

"Хорошо, добрая матушка", - ответил Карл IX. "У меня есть сильное желание
увидеть его снова, дорогой старик, теперь я знаю, что он действительно мертв. Это очень
хорошую погоду, и все вроде бы цветут в день. Воздух полон
жизнь и дух, и я чувствую себя лучше, чем когда-либо. Если хочешь,
мама, мы сядем верхом и поедем в Монфокон.

"Охотно, сын мой", - говорит Екатерина, "если бы я не записался на прием
которое я не могу отложить; а кроме того, посетить с человеком такого
значение, так как Адмирал, Мы должны пригласить весь двор. Это будет
повод для наблюдателей сделать любопытные наблюдения. Посмотрим, кто
придет, а кто останется в стороне ".

"Фейт, ты права, мама, мы отложим это до завтра; так
будет лучше, поэтому разошли свои приглашения, а я пошлю свои; или
лучше давай никого не будем приглашать. Мы только скажем, что уходим, и
тогда все будут свободны. Прощай, мама! Я собираюсь сыграть на
рожке".

"Ты истощишь себя, Шарль, как всегда говорит Амбруаз Паре"
и он прав. Это слишком тяжелое упражнение для тебя.

"Бах! бах! ба! - воскликнул Чарльз. - Хотел бы я быть уверен, что больше ничего не случится.
причина моей смерти. Тогда я должен похоронить здесь всех, включая
Гарри, который однажды унаследует трон всем нам, как предсказывает Нострадамус.

Кэтрин нахмурилась.

"Сын мой, - сказала она, - особенно не доверяй всему, что кажется
невозможным, а пока береги себя".

"Всего два или три выстрела, чтобы порадовать моих собак, бедняжек; они
до смерти устали от ничегонеделания. Я должен был выпустить их на волю против
гугенотов; это пошло бы им на пользу!"

И Карл IX. покинул комнату своей матери, направился в оружейную, достал оттуда
рожок и заиграл на нем с энергией, которая сделала бы честь любому
Сам Роланд. Было трудно понять, как такое слабое телосложение и
такие бледные губы могли произвести такой мощный взрыв.

Катарина, по правде говоря, кого-то ждала, как она и сказала своему сыну. А
момент после того, как он ушел от нее, один из ее женщин пришли и говорили с ней в
низкий голос. Королева улыбнулась, встала и, приветствуя людей, которые сформировали
ее свита, последовали за Посланником.

Флорентиец Рене, человек, которому накануне дня Святого Варфоломея
король Наварры оказал такой дипломатический прием, только что
вошел в ее молельню.

"Ах, вот ты, Рене", - сказала Екатерина: "я с нетерпением жду
вы."

Рене поклонился.

"Вы получили записку, которую я написал тебе вчера?"

"Я имел такую честь".

- Ты еще раз проверил, как я тебя просил, гороскоп, составленный
Руджиери и так хорошо совпадающий с пророчеством Нострадамуса,
в котором говорится, что все три моих сына будут править? За последние несколько дней
ситуация решительно изменилась, Рене, и мне пришло в голову, что
возможно, судьба стала менее угрожающей.

"Мадам, - ответил Рене, качая головой, - вашему величеству хорошо известно, что
дела не меняют судьбу; напротив, судьба управляет делами ".

"И все же ты снова попытался принести себя в жертву, не так ли?"

"Да, мадам", - ответил Рене; "ибо это мой долг повиноваться вам во всем
вещи".

"Ну ... а потом?"

"Все такой же, мадам".

- Что, черный ягненок издал свои три крика?

- Точно так же, как и раньше, мадам.

- Знак трех жестоких смертей в моей семье, - пробормотала Кэтрин.

"Увы!" - сказал Рене.

"Что тогда?"

"Затем, мадам, в его внутренностях было то странное смещение
печени, которое мы уже наблюдали в первых двух - она была неправильной
стороной вверх!"

- Смена династии! Все... все... все то же самое! - пробормотала Екатерина.;
- и все же мы должны бороться с этим, Рене, - добавила она.

Рене покачал головой.

"Я говорил вашему величеству, - сказал он, - что правит судьба".

"Это ваше мнение?" - спросила Екатерина.

"Да, мадам".

"Вы помните гороскоп Жанны д'Альбре?"

"Да, мадам".

"Повторите мне его, я совсем забыл".

- Да здравствует гонората, - сказал Рене. - Мориери реформируется, регина
усиливается.

- Полагаю, это означает, - сказала Кэтрин, - что ты будешь жить в почете...
бедняжке не хватало всего необходимого! Ты умрешь в страхе... И
мы смеялись над ней. _Thou будешь больше ты как
queen_-и она умерла, а спит в могиле, на которой мы еще даже не
выгравировано ее имя".

"Мадам, ваше величество неправильно переводит "vives honorata".
Королева Наваррская жила в почете; всю свою жизнь она пользовалась
любовью своих детей, уважением своих сторонников; уважением и любовью всех
тем более искренней, что она была бедна ".

"Да, - сказала Екатерина, - я дарую вам _vives honorata_, но _morieris
reformidata_: как вы это объясните?"

"Нет ничего проще: "Ты умрешь в страхе".

"Ну ... она умерла в страхе?"

"Настолько, что она бы не умерла, если бы ваше величество не боялись
ее. Тогда - "Как королева, ты будешь более великой"; или "Ты будешь
более великой, чем ты была как королева". Это в равной степени верно, мадам;
ибо в обмен на земную корону она, несомненно, как королева
и мученица, получит небесную корону; и, кроме того, кто знает, что будущее
может уготовить ее потомкам?"

Екатерина была чрезмерно суеверна; она была еще более встревожена
хладнокровием Рене, чем непоколебимостью предзнаменований, и поскольку в ее
на случай, если какая-нибудь неприятность была для нее шансом смело овладеть ситуацией, она
внезапно спросила его, без какого-либо перехода, кроме работы над
своими собственными мыслями:

"Какие-нибудь духи привозят из Италии?"

"Да, мадам".

"Пришлите мне полную коробку".

"Из каких?"

"Из последних, из тех".--

Катарина остановилась.

- Из тех, которые так любила королева Наваррская? - спросил Рене.

- Вот именно.

- Мне не нужно их готовить, потому что ваше величество теперь так же искусны в них, как и я.
Я рада".

"Вы так думаете?" - сказала Екатерина. "Они, безусловно, преуспевают".

"Ваше величество хотите еще что-нибудь сказать мне?" - спросила парфюмер.

- Ничего, - задумчиво ответила Кэтрин. - По крайней мере, я так думаю, только
если в жертвоприношениях будут какие-то изменения, дайте мне знать вовремя. Кстати,
давайте оставим ягнят и попробуем кур.

"Увы, мадам, боюсь, что, меняя жертву, мы не изменим
предзнаменования".

"Делай, как я тебе говорю".

Парфюмер поклонился и вышел из квартиры.

Катарина ненадолго задумалась, затем встала и, вернувшись в свою спальню
, где ее ожидали служанки, объявила о предстоящем завтра паломничестве в
Монфокон.

Известие об этой увеселительной вечеринке вызвало большое волнение во дворце
и великое смятение в городе: дамы приготовили свои самые элегантные туалеты
; джентльмены - свое лучшее оружие и скакунов; торговцы
закрыли свои лавки, и население убило нескольких отставших гугенотов,
чтобы составить компанию мертвому адмиралу.

Там был весь вечер невероятный гвалт, и в течение большей части
ночь.

Ла Моль провел ужасный день, и этот несчастный день следовал
трое или четверо, одинаково несчастны. Месье д'Алансон, чтобы угодить
его сестра поселила его в своих апартаментах, но не видела его
с тех пор. Он чувствовал себя бедным брошенным ребенком, лишенным
нежной заботы, успокаивающего внимания двух женщин, воспоминание об
одной из которых занимало его постоянно. Он услышал о ней от
хирурга Амбруаза Паре, которого она послала к нему, но то, что он услышал от
пятидесятилетнего мужчины, который не знал или притворялся, что не знает о
интерес, который Ла Моль испытывал ко всему, что касалось Маргариты, был
очень фрагментарным и недостаточным. Жийона, действительно, приходила однажды, по собственной воле,
следует понимать, что она справлялась о нем, и визит был с целью
он был подобен солнечному лучу, пробивающемуся в темницу, а Ла Моль оставался там.
ослепленный им, он ожидал второго визита, и все же прошло два дня.
а она так и не появилась.

Поэтому, как только выздоравливающий услышал об этом великолепном сборище
всего двора на следующий день, он послал просить месье
д'Алансона об одолжении сопровождать его.

Герцог даже не поинтересовался, в состоянии ли Ла Моль вынести эту
усталость, а просто ответил:

"Превосходно! Позвольте ему взять одну из моих лошадей".

Это было все, чего хотел Ла Моль. Мэтр Амбруаз Паре, как обычно, пришел переодеться
его раны, и Ла Моль объяснил его необходимость он был под
крепления на коне, и умолял его, чтобы положить на бинт с двойным
уход.

Две раны, та, что на груди, и та, что на плече, были
закрытые; та, что на плече, причиняла ему только боль. Оба были розово-красного цвета
, что говорило о том, что они находились на верном пути заживления. Ma;tre
Амбруаз Паре накрыл их клееного тафты, средство широко в
моду тогда, и пообещал Ла-Моль, что если он не перенапрягаться тоже
все будет идти хорошо.

Ла Моль был на пике радости. Если не считать некоторой слабости, вызванной
потерей крови и легким головокружением, вызванным той же причиной, он
чувствовал себя так хорошо, как только мог. Кроме того, несомненно, Маргарита будет на вечеринке.
он должен снова увидеть Маргариту. И когда он вспомнил, какую
пользу он получил от вида Жийоны, он не сомневался, что
ее госпожа окажет на него еще более сильное влияние.

Итак, Ла Моль потратил часть денег, полученных им при отъезде
от своей семьи, на покупку самого красивого белого атласа.
дуплетом и лучшие вышитая мантия, которая могла быть обставлена
модный портной. Тот же портной для него выхлопотали парочку
парфюмированный сапоги такие, как носили в то время. Весь наряд был
к нему привели утром только спустя полчаса, чем раз в
Ла Моль заказал его, так что он мало что неисправность найти.

Он быстро оделся, посмотрел в зеркало и обнаружил, что он был
соответствующим образом одет, уложен и надушен. Затем, двигаясь вверх и вниз
номер несколько раз, он заверил себя, что, хотя это причинило ему
некоторые острые муки, все счастье, которое он чувствовал в своем сердце
оказать эти физические неудобства ничто. Вишневого цвета
Мантия его собственного дизайна, покроенная несколько длиннее, чем ее носили тогда
оказалась ему очень к лицу.

Пока он был занят в Лувре, другая сцена, похожая на эту
, происходила в отеле де Гиз. Высокий господин с рыжими
волосами рассматривал перед зеркалом красноватое пятно, пересекавшее
его лицо, очень неприятного вида; он расчесывал и надушивал усы, и
пока он надушивал его, он продолжал размазывать по этому злополучному следу
который, несмотря на всю косметику, а затем в использовании, сохраняются в
появляясь в три раза слой белый и красный; но, поскольку приложение
недостаточно у него возникла идея: жаркого солнца, августовским солнцем, был
мигает своими лучами во двор, он направился туда, взял
в руке свою шляпу, и с носом в воздухе и, закрыв глаза,
он ходил вверх и вниз в течение десяти минут, полностью на пожирание
огонь, который упал с неба, как поток. По истечении этих десяти
минут, благодаря небывалой жаре солнца, лицо джентльмена
приобрела такой яркий цвет, что красная полоса теперь не более
гармонировала с остальными, чем раньше, но по сравнению с ними казалась
желтой.

Тем не менее, этот джентльмен, казалось, не сильно недовольны этим
радужный эффект, который он сделал все возможное, чтобы привести в соответствие с остальными
его лицо наносить слой киноварью над ним, после чего он
поставить на великолепном костюме, который портной принес в его комнату без
никаких команд от него. Одетый таким образом, надушенный и вооруженный с головы до ног
, он снова спустился во двор и начал похлопывать по большому
черный конь, чья красота могла бы стать непревзойденной но для небольшой разрез,
как и его собственные, сделанные Рейтера сабля в одной из последних гражданское
конфликты.

Но, зачарованный добрый конь, как он был с собой,
джентльмен, которого нет сомнений, что наши читатели имеют легко узнаваемый, он был на
задняя четверть часа, прежде чем любой из остальных и делает
двор отеля де Гиз, оглашая ржал в
зарядное устройство в сопровождении возгласов _mordi_, выраженной в каждом
разнообразие акцентом по тому, как он заставил коня подчиниться этом
авторитет. Через мгновение лошадь полностью подчинилась,
признав своим послушанием законный контроль своего хозяина
но победа не была одержана без шума, и это
шум, на который, возможно, как раз и рассчитывал наш джентльмен,
этот шум привлек к окну даму, которой наш усмиритель
лошадей почтительно поклонился и которая улыбнулась ему самым приятным образом
.

Пять минут спустя мадам де Невер вызван ее стюард.

"Сэр, - сказала она, - и месье Граф Аннибал де Coconnas было
обстановка соответствующую завтрак?"

"Да, мадам", - ответил стюард, "он съел сегодня утром получше
аппетит, чем обычно".

"Очень хорошо, сэр", - сказала герцогиня.

Затем, обращаясь к ней первый джентльмен в ожидании:

"Месье д''Arguzon, - сказала она, - давайте отправился в Лувр, и сохранить
в глаза, прошу, о месье Граф Аннибал де Coconnas, ибо он
раненый, и, следовательно, еще слаба, и я не хотел, чтобы весь мир
любая авария должна произойти с ним. Это рассмешило бы гугенотов,
потому что они обязаны ему злобой со времен благословенной ночи святого Варфоломея.

И мадам де Невер, вскочив на лошадь, радостно поехала в сторону
Лувра, где было назначено общее свидание.

Было два часа пополудни, когда вереница кавалеров, увешанных
золотом, драгоценностями и великолепными нарядами, появилась на улице Сен.
Денис, входящий за угол Кладбища невинных и
растягивающийся на солнце между двумя рядами мрачных домов.
выглядящий как огромная рептилия с пестрыми кольцами.




ГЛАВА XVI.

ТЕЛО МЕРТВОГО ВРАГА ВСЕГДА ПРИЯТНО ПАХНЕТ.


Однако ни одна блестящая компания не могла дать ни малейшего представления об этом зрелище.
Богатые и элегантные шелковые платья, завещанные как великолепная мода
Франсуа I. своим преемникам, еще не были переделаны в те
официальные и мрачные облачения, вошедшие в моду при Генрихе III.; так что
костюм Карла IX, менее богатый, но, возможно, более элегантный
, чем у предыдущих правителей, демонстрировал совершенную гармонию. В наше время
ни один подобный кортеж не может сравниться ни с каким эталоном, ибо, когда
мы желаем великолепия зрелища, мы ограничиваемся простой симметрией и
единообразием.

Пажи, эсквайры, джентльмены низкого звания, собаки и лошади, следующие за
на флангах и в тылу королевский кортеж образовал абсолютную армию
. За этой армией шло население, или, скорее, население было повсюду
.

Оно последовало за ним, выстроилось рядом и понеслось вперед; раздались крики
"Ноэль" и "Гаро", ибо в процессии было различимо множество
Кальвинисты вызывают улюлюканье, а население затаивает негодование.

В то утро Карл в присутствии Екатерины и герцога де Гиза
совершенно естественно заговорил перед Генрихом Наваррским о
собираюсь посетить виселицу Монфокона, или, скорее, адмиральскую
изуродованный труп, подвешенный к нему. Первым побуждением Генри
было отказаться от участия в этой экскурсии. Кэтрин предполагала, что он
примет. При первых же словах, которыми он выразил свое отвращение, она
обменялась взглядом и улыбкой с герцогом де Гизом. Генрих заметил
их обоих, понял, что они имели в виду, и, внезапно обретя свое
присутствие духа, сказал:

"Но почему мне не поехать? Я католик и связан своей новой
религией".

Затем, обращаясь к королю:

"Ваше Величество может рассчитывать на мою компанию, - сказал он, - и я буду всегда
рад сопровождать вас, где бы вы ни идти".

И он бросил широкий взгляд вокруг, чтобы увидеть, чьи брови могут быть
хмурится.

Возможно, из всего этого кортежа, человек, на которого смотрели с наибольшим любопытством
, был этот сын без матери, этот король без короля, который
Гугенот, ставший католиком. Его долгая и отмечены лица, его несколько
пошлый рисунок, его знакомстве с его подчиненными, которые он пронес с
степень почти унизительным для короля,--знакомство приобретенные
привычки горца юности, и который он сохранил до конца своих
смерть,--отметил его на зрителей, некоторые из которых плакали:

- На мессу, Гарри, на мессу!

На что Генри ответил:

"Я присутствовал на нем вчера, сегодня и приду завтра снова.
_Вентре сен-гри!_ конечно, этого достаточно".

Маргарита была на коне-так чудесно, так свежо, так элегантно, что
восхищение сделал очередной концерт, вокруг нее, хотя она должна быть
признался, что несколько ноты его были адресованы ее спутница,
Герцогиня де Невер, который только что присоединился к ней на белом коне так горжусь
его бремя, которое он держал мотая головой.

"Ну, герцогиня!" - сказала королева Наваррская. "Что у вас нового?"

"Ну, мадам, - громко ответила герцогиня, - "я ничего не знаю".

Затем, понизив голос:

- А что стало с гугенотом?

- Я нашла для него почти безопасное убежище, - ответила Маргарита. "А этот
наемный убийца, что вы с ним сделали?"

"Он захотел принять участие в празднестве, и поэтому мы посадили его на
Боевой конь месье де Невера, существо величиной со слона. Он
устрашающий кавалерист. Я позволил ему присутствовать на сегодняшней церемонии, поскольку
Я чувствовал, что ваш гугенот будет достаточно благоразумен, чтобы не выходить из своей комнаты
и что можно не опасаться их встречи.

- О боже! - ответила Маргарита, улыбаясь. - Если бы он был здесь, а он здесь
не здесь, я не думаю, что произойдет столкновение. Мой гугенот
удивительно красив, но не более того - голубь, а не ястреб; он воркует,
но не кусается. В конце концов, - добавила она с жестом, который невозможно
описать, и слегка пожала плечами, - в конце концов, возможно, наш
Король считал его гугенотом, в то время как он всего лишь брамин, и его религия
запрещает ему проливать кровь".

"Но где, скажите на милость, герцог Алансонский?" - спросила Генриетта. "Я не вижу его".
"Он присоединится к нам позже; сегодня утром у него были проблемы со зрением, и он был очень расстроен." "Я не вижу его".

"Он присоединится к нам позже".
склонен не приезжать, но поскольку известно, что из-за того, что он придерживается
иного мнения, чем Карл и его брат Генрих, он склоняется к
гугенотам, он убедился, что король может нанести плохой удар
объяснили его отсутствие, и он передумал. Вон, смотрите!
люди смотрят и кричат вон там; должно быть, он идет мимо.
"Ворота Монмартра".

"Вы правы; это он; я узнаю его. Как элегантно он выглядит в день"
сказала Генриетта. "Некоторое время он предпринял конкретные боли со своей
внешний вид: он должен быть влюблен. Видишь, как хорошо быть принцем
кровь, он скачет по всем подряд, они все ложатся на одну сторону ".

"Да, - сказала Маргарита, смеясь, - он проедет по нам. Ради всего Святого,
герцогиня, отведите своих слуг в сторону, потому что один из них
будет убит, если не уступит дорогу.

- Это мой герой! - воскликнула герцогиня. - Смотрите, только смотрите!

Coconnas покинул свое место, чтобы подойти к герцогине де Невер, а просто
как его лошадь переходила вид наружной бульвар, который отделяет
на улице Фобур-Сен-Дени, кавалер герцога
Алансонского по комнате, тщетно пытаясь обуздать свой возбужденный конь, штриховая
полный вперед против Коконнаса. Коконнас, потрясенный столкновением, пошатнулся на своем
колоссальном коне, его шляпа чуть не свалилась; он надел ее поплотнее и
яростно обернулся.

- Боже мой! - тихо сказала Маргарита своей подруге. - Месье де
ла Моль!

- Этот красивый, бледный молодой человек? воскликнула герцогиня, не в
подавить ее первое впечатление.

"Да, да, тот самый, который чуть не расстроил ваши Пьемонта."

"О," сказала Алиса, "случится что-то ужасное! они смотрят на
друг с другом-вспомнить друг друга!"

Coconnas действительно признали Ла-Моль, и в его неожиданности уронил его
уздечка, ибо он считал, что убил своего старого товарища или, по крайней мере, на некоторое время вывел
его из строя. Ла Моль также узнал
Коконнас, и он почувствовал, как огонь подступает к его лицу. Несколько секунд,
которых было достаточно для выражения всех чувств, которые питали эти двое мужчин
, они смотрели друг на друга так, что обе женщины
вздрогнули.

После чего Ла Моль, оглядевшись и, несомненно, увидев, что
место для объяснения выбрано неудачно, пришпорил коня и
присоединился к герцогу Алансонскому. Коконнас на мгновение замер,
подкручивал усы до тех пор, пока острие почти не вошло ему в глаз; затем
увидев, что Ла Моль умчался, не сказав ни слова, он сделал то же самое.

- Ах, ха! - сказала Маргарита с болью и презрением. - Значит, я не ошиблась.
это действительно слишком. - и она закусила губы до крови.
выступила кровь.

"Он очень красив", - добавила герцогиня де Невер с сочувствием.

Как раз в этот момент герцог Алансонский занял свое место позади короля
и королевы-матери, так что его свита, следуя за ним, была вынуждена
предстать перед Маргаритой и герцогиней де Невер. Ла Моль, как он
скакали до двух принцесс, приподнял шляпу, поклонился королеве, и,
склонившись к шее коня, оставался, пока Ее Величество должна
честь его взглядом.

Но Маргарита презрительно отвернула голову в сторону.

Ла Моль, без сомнения, постигли презрительного выражения
особенности королевы, и из бледного он стал мертвенно бледным, и что он не может
падения с лошади был вынужден держаться за гриву.

"Ой, ой!" - сказала Генриетта королеве; "посмотри, жестоких, что вы!--он
упаду в обморок".

- Хорошо, - сказала королева с жестокой улыбкой. - Это единственное, что мы можем сделать.
нужда. Где ваши соли?

Мадам де Невер ошиблась. Ла Моль с усилием взял себя в руки
и, выпрямившись на коне, занял свое место в свите герцога
Алансонского.

Тем временем они продолжали свой путь и, наконец, увидели мрачные очертания
виселицы, воздвигнутой и впервые использованной Ангерраном де Мариньи. Никогда
прежде она не была так украшена.

Помощников и охранников вышел вперед и сделал широкий круг вокруг
корпуса. Когда они приблизились, вороны сидели на виселице улетел
с croakings отчаяния.

Виселица , воздвигнутая в Монфоконе , обычно предлагала за своими столбами
приют для собак, которые там собрались, привлеченные частой добычей, и
для философского бандитов, которые пришли, чтобы размышлять о печальных шансы
удачи.

В тот день на Монфокон было, видимо, ни собак, ни бандитов.
Билетеры и охранники распугали собак вместе с воронами,
а бандиты смешались с толпой, чтобы составить некоторое представление о
удачные попадания, которые являются более веселыми перипетиями их профессии.

Процессия двинулась вперед; первыми прибыли король и Екатерина, затем
прибыли герцог Анжуйский, герцог Алансонский, король Наварры, месье де
Гиз и их последователи, затем мадам Маргарита, герцогиня де
Невер и все женщины, составлявшие так называемый королевский
летучий эскадрон; затем пажи, оруженосцы, слуги и простой люд - всего
десять тысяч человек.

С главной виселицы свисала бесформенная масса, черный труп, испачканный
свернувшейся кровью и грязью, побелевший от слоев пыли. Туша
была без головы, и ее подвешивали за ноги, и народ, изобретательный
как это всегда бывает, заменил голову пучком соломы, к которому
была нацеплена маска; и во рту у этой маски какой-то остряк, знающий толк в
адмиральская привычка включала в себя зубочистку.

Одновременно ужасает и в единственном числе было зрелище всех этих элегантных
лорды и статным дамам, словно процессия кисти Гойи, езда
в разгар этих почерневших каркасов и виселицы, с их
длинный худой руки.

Чем шумнее было ликование зрителей, тем разительнее оно было
контрастировало с меланхолическим молчанием и холодной бесчувственностью тех,
трупы - объекты насмешек, которые заставляли содрогаться даже шутов.

Многие едва могли вынести это ужасное зрелище, и судя по его бледности
в центре собранных гугенотов можно было бы выделить Генриха,
который, какой бы великой ни была его способность к самообладанию и степень
притворства, дарованная ему Небесами, больше не мог этого выносить.

В качестве оправдания он сослался на сильное зловоние, исходившее от всех этих
человеческих останков, и, подойдя к Чарльзу, который вместе с Кэтрин остановился перед
мертвым телом адмирала, он сказал:

"Сир, Ваше Величество не находите, что эта бедная тушка пахнет так
сильная, что невозможно остаться рядом с ним дольше?"

"Ты так считаешь, Гарри?" - спросил король, его глаза сверкнули от
свирепой радости.

"Да, сир".

"Ну, тогда я не разделяю вашего мнения; труп мертвого врага всегда
приятно пахнет".

"Вера, Государь", - сказал Таване, "поскольку Ваше Величество знали, что мы были
хотела сделать маленькую позвонить на Адмирала, тебе надо пригласить
Пьер Ронсар, твой учитель поэзии; он бы импровизировал
эпитафию старому Гаспару.

"В нем нет необходимости для этого", - сказал Карл IX после минутного раздумья.
подумав:

 _"Ci-g;t,--mais c'est mal entendu,_
 _Pour lui le mot est trop honn;te,--_
 _Ici l'amiral est pendu_
 _Par les pieds, ; faute de t;te."_[4]

- Браво! Браво!" - воскликнул католик Господа в унисон, в то время как
собираются гугеноты хмурился и молчал, и Генри, как он был
разговаривая с Маргерит и мадам де Невер, сделал вид, что не
слышал.

"Ну, ну, сэр!" - сказала Екатерина, который, несмотря на духи с
которой она была покрыта, начали делать плохо от запаха. "Однако,
приятную компанию может быть, это должно быть оставлено в прошлом; поэтому давайте говорить
хорошо-по словам адмирала, и вернуться в Париж".

Она иронично кивнула, как прощаются с другом, и, взяв
голова колонны повернулась к дороге, в то время как кортеж дефилировал
перед трупом Колиньи.

Солнце опускалось за горизонт.

Толпа после их величества с тем, чтобы наслаждаться очень
конец всем великолепием шествия и детали
зрелище; воры следовали населения, так что через десять минут
после отъезда короля не было ни одного человека про адмирала
изуродованная туша, на которой теперь подул первый ветерок вечером.

Когда мы говорим "никто", мы ошибаемся. Джентльмен верхом на черном коне, и
который, несомненно, не мог спокойно созерцать черный изуродованный
сундук, когда его почтили присутствием принцев, остался
позади и рассматривал во всех подробностях засовы, камень
столбы, цепи и, собственно, виселица, которая, без сомнения, представлялась ему
(но недавно приехавшим в Париж и не знающим о совершенстве, до которого
все можно довести в столице) образцом всего того, что человек
мог изобрести в своем роде ужасное уродство.

Вряд ли нам нужно сообщать нашим друзьям, что этим человеком был месье Аннибал де
Коконнас.

Опытный глаз женщины тщетно искал его в кавалькаде и
искал в рядах, не будучи в состоянии найти его.

Месье де Коконнас, как мы уже говорили, стоял в экстазе
созерцая работу Ангеррана де Мариньи.

Но эта женщина была не единственным человеком, который пытался найти месье
де Коконнас. Другой джентльмен, примечательный своим белым атласным камзолом
и галантным пером, посмотрев вперед и по сторонам,
догадался оглянуться и увидел высокую фигуру Коконнаса и
силуэт его гигантского коня резко выделялся на фоне неба
покрасневший от последних лучей заходящего солнца.

Затем джентльмен в белом атласном камзоле оказался от дороги
принято большинством общества, ударил в узкую тропинку, и
описывая кривую повернул и поехал назад к виселице.

Почти в то же время дама, в которой мы узнали герцогиню
де Невер, так же как мы узнали высокого джентльмена на вороном коне
как Коконнаса, подъехала рядом с Маргаритой и сказала ей:

- Мы оба ошибались, Маргарита, потому что пьемонтец остался
позади, а месье де ла Моль вернулся, чтобы встретиться с ним.

"На небесах!" - воскликнула Маргарита, смеясь: "тогда что-то будет
бывает. Вера, признаюсь, мне не хотелось бы пересмотреть свое мнение
про него".

Затем Маргарита повернула лошадь и стала свидетельницей маневра, который мы
описали как выполнение Ла Молем.

Двух принцесс покинул процессию; возможность наиболее
благоприятно: они проходили мимо живые изгороди тропинке, которая вела вверх по
Хилл, и при этом принят в течение тридцати ярдах от виселицы. Мадам
де Невер шепнула что-то на ухо своему капитану, Маргарита поманила его к себе.
Жийон и все четверо свернули на эту поперечную тропинку и спрятались
за кустарником, ближайшим к тому месту, где должна была произойти сцена, свидетелями которой они
, очевидно, ожидали стать. Это было примерно в тридцати
ярдах, как мы уже говорили, от того места, где Коконнас в состоянии
экстаза жестикулировал перед адмиралом.

Маргарита спешилась, мадам де Невер и Жийон сделали то же самое;
затем капитан слез и взял под уздцы четырех лошадей. Густой
зеленый цвет придал трем женщинам вид кресла, на котором часто сидят принцессы.
зря. На поляне перед ними был настолько открытым, что они не хотели пропустить
малейшая деталь.

Ла Моль сделал свою цепь. Он медленно подъехал и занял свое место
позади Коконнаса; затем, протянув руку, похлопал его по
плечу.

Пьемонтец обернулся.

"О! - воскликнул он, - так это был не сон! Вы все еще живы!"

"Да, сударь, - ответил Ла Моль, - "Да, я все еще жив. Это не твоя вина
но я все еще жив.

- Клянусь Небом! Я снова узнаю тебя достаточно хорошо, - ответил Коконнас, - несмотря на
твое бледное лицо. Ты была еще краснее, когда мы виделись в последний раз!

"И я, - сказал Ла Моль, - я тоже узнаю вас, несмотря на эту желтую полосу
у вас на лице. Вы были бледнее, чем тогда, когда я делал эту отметину
для вас!"

Coconnas закусил губу, но, очевидно, решен на продолжение
разговор в таком тоне иронии, сказал он :

"Любопытно, не так ли, месье де ла Моль, в частности для
Гугенот, чтобы иметь возможность смотреть на адмирала, подвешенного к этому железному
крюку? И все же они говорят, что есть люди, достаточно экстравагантные, чтобы обвинять нас
в убийстве даже маленьких гугенотов, молокососов ".

- Граф, - сказал Ла Моль, кланяясь, - я больше не гугенот.
счастье быть католиком!

- Ба! - воскликнул Коконнас, разражаясь громким смехом. - Так вы, значит,
новообращенный, сэр? О, это было умно с вашей стороны!

"Сударь, - ответил Ла Моль с той же серьезностью и той же
вежливостью, - я дал обет обратиться в христианство, если избежу
резни".

"Граф, - сказал пьемонтец, - это был очень благоразумный обет, и я прошу вас
поздравить вас. Может быть, вы дали еще какой-нибудь обет?"

"Да, я сделал вторую", - ответил Ла Моль, похлопывая своего коня со всей
прохлада.

"И что бы это могло быть?" - поинтересовался Coconnas.

- Чтобы повесить тебя вон там, на том маленьком гвозде, который, кажется, ждет тебя.
под месье де Колиньи.

"Что, в том виде, в каком я сейчас? - спросил Коконнас. - Живой и веселый?"

- Нет, сэр, после того, как я проткну вас своим мечом!

Коконнас побагровел, и в его глазах метнулось пламя.

"Вы имеете в виду, - сказал он шутливым тоном, - к этому гвоздю?"

"Да, - ответил Ла Моль, - к этому гвоздю".

"Ты недостаточно высок для этого, мой маленький сэр!"

"Тогда я сяду на твоего коня, мой великий человекоубийца", - ответил Ла Моль.
- Ах, вы полагаете, мой дорогой месье Аннибал де Коконнас, что можно
безнаказанно убивать людей под верным и благородным предлогом:
вероятность сто к одному, конечно! Но наступает день, когда мужчина находит своего
мужчину; и я верю, что этот день настал сейчас. Мне бы очень хотелось
пустить пулю в твою уродливую башку; но, ба! Я могу скучать по тебе, потому что моя
рука все еще дрожит от предательских ран, которые ты мне нанес
.

- Моя уродливая голова! - крикнул Коконнас, соскакивая с коня.
- Вниз ... вниз с коня, господин граф, и обнажайте!

И он обнажил шпагу.

- Кажется, ваш гугенот назвал месье де Коконнаса "уродливой головой".
- прошептала герцогиня Неверская. - Вам не кажется, что он плохо выглядит?

- Он очарователен, - сказала Маргарита, смеясь, - и я вынуждена
признать, что гнев делает господина де Ла Моля несправедливым, но тише! давайте
посмотрим!

Фактически, Ла Моль слез с лошади с такой же неторопливостью,
какую продемонстрировал Коконнас в отношении поспешности; он снял свою
надел вишневый плащ, неторопливо расстелил его на земле, обнажил меч,
и приготовился к бою.

- Эй! - воскликнул он, протягивая руку.

- Уф! - пробормотал Коконнас, шевеля рукой. - За обоих, как получится
вспомнил, был ранен в плечо и больно, когда они
сделал резкое движение.

Взрыв хохота, плохо подавленные, вышли из кустами.
Принцессы не могли сдержаться при виде двух своих чемпионов
, потирающих свои омофоры и корчащих рожицы.

Этот взрыв веселья достиг ушей двух джентльменов, которые
не знали, что у них есть свидетели; обернувшись, они увидели своих
дам.

Ла Моль снова насторожился, твердый, как автомат, и Коконнас скрестил
свой клинок с выразительным "Клянусь небом!"

"Ah ;a! теперь они будут убивать друг друга в шутку, если мы не
мешает. Там было достаточно. Hol;, господа!--hol;!" - воскликнул
Маргарита.

"Оставь их в покое! оставь их в покое!" - сказала Генриетта, которая, увидев Коконнаса за работой
, в глубине души надеялась, что ему так же легко дастся победа над Лос-Анджелесом.
Такая же родинка была у него над сыном Меркандона и двумя племянниками.

"О, они действительно такие красивые!" - воскликнула Маргарита. "Смотрите, они
кажется, дышат огнем!"

Действительно, бой, начавшийся с сарказмов и взаимных оскорблений, перешел в наступление.
как только чемпионы скрестили свои мечи, воцарилась тишина. Каждый
доверял свою силу, и каждый, на каждом быстрый пас, был
вынуждены сдерживать выражение боли, вызванное его собственной
РАН. Тем не менее, с глазами и горят, рот полуоткрыт, и
стиснув зубы, Ла Моль расширенный с короткими и твердыми шагами к своей
противник, который, увидев в нем самый искусный фехтовальщик, отступил на шаг
за шагом. Оба они, таким образом, достиг края рва на другой стороне
из которых были зрители; тут, как будто его отступление было только
простая хитрость, чтобы приблизиться к своей даме, Coconnas занял свою позицию,
и когда Ла Моль немного отвел руку в сторону, он сделал выпад с
быстротой молнии, и мгновенно белый атласный камзол Ла Моля
покрылся пятном крови, которое становилось все больше.

- Мужайтесь! - воскликнула герцогиня Неверская.

- Ах, бедный Ла Моль! - воскликнула Маргарита с горечью.

Услышав этот крик, Ла Моль бросил на королеву один из тех взглядов, которые
проникают в сердце глубже, чем острие шпаги, и, воспользовавшись
ложной демонстрацией, яростно ударил своего противника.

На этот раз обе женщины произнесли два вопли, которые, казалось, как никто. В
пункт Ла Моль Рапира появилась, весь покрытый кровью, за
Coconnas вернулся.

Еще ни один не пал. Оба остались прямостоячие, глядя друг на друга с открытыми
рот, и чувствуя, что при малейшем движении они должны потерять их
баланс. Наконец пьемонтец, раненный более опасно, чем его противник
, чувствуя, что вместе с кровью его покидает рассудок, упал на
Ла Моль, ухватившись за него одной рукой, а другой старался он
чтобы обнажи его кинжалу.

Ла Моль, разбуженный все свои силы, поднял руку и разжал
рукоятью меча по лбу Коконнаса. Коконнас, оглушенный
ударом, упал, но в падении увлек за собой своего противника, и оба
скатились в канаву.

Затем Маргарита и герцогиня де Невер, видя, что умирает, так как они
были, они по-прежнему пытаются уничтожить друг друга, поспешили
их, вслед за капитаном гвардии; но прежде чем они смогли
добраться до них руки боевикам unloosened, с закрытыми глазами, и
отпуская их рук своего оружия они застыли в то, что казалось
как их окончательной агонии. Вокруг них пузырилась широкая струя крови.

- О, храбрый, отважный Ла Моль! - воскликнула Маргарита, не в силах больше сдерживать свое восхищение.
- Ах! Тысячу раз простите меня за то, что я на мгновение усомнилась в вашем мужестве. - О, храбрый, храбрый Ла Моль! - воскликнула Маргарита.
- Ах!

И глаза ее наполнились слезами.

- Увы! увы! - пробормотала герцогиня. - Доблестный Аннибал. Вы когда-нибудь видели
двух таких бесстрашных львов, мадам?

И она громко зарыдала.

- Боже мой! какие ужасные удары, - сказал капитан, пытаясь остановить
потоки крови. "Hol;! вы, там, идите сюда как можно быстрее
- сюда, я говорю"--

Он обратился к мужчине, который сидел на чем-то вроде телеги, выкрашенной в красный цвет,
появилась в вечернем тумане поют эту старую песню, которая, без сомнения,
предложил ему чудом кладбище Невинных:

 "_Bel aubespin fleurissant_
 _Verdissant,_
 _Le long de ce beau rivage,_
 _Tu es v;tu, jusqu'au bas_
 _Des longs bras_
 _D'une lambrusche sauvage._

 "_Le chantre rossignolet,_
 _нувелет,_
 _Courtisant sa bien-aim;e_
 _Pour ses amours all;ger_
 _Vient logerv
 _Tous les ans sous ta ram;e._

 - Или, визави, джентиль обеспин_
 _Vis sans fin;_
 _Vis, sans que jamais tonnerre,_
 _Ou la cogn;e, ou les vents_
 _Ou le temps_
 _Te puissent ruer par._"...[5]

"Hol;! эй! - крикнул капитан во второй раз. - Приходите, когда вас позовут.
Разве вы не видите, что этим джентльменам нужна помощь?!" - крикнул капитан. Разве вы не видите, что этим джентльменам нужна помощь?

Возница, чья отталкивающая внешность и грубое лицо составляли странный
контраст с нежной лесной песней, которую мы только что процитировали, остановил свою
лошадь, вышел и, склонившись над двумя телами, сказал:

"Эти страшные раны, конечно, но я сделал хуже в моем
время".

"Кто ты, скажи на милость?" - спросила Маргарита, испытывая, несмотря на
она сама испытывала какой-то смутный ужас, который не могла преодолеть.

- Мадам, - ответил мужчина, кланяясь до земли, - я мэтр.
Ла Кабош, палач в provostry Парижа, и я пришел, чтобы повесить
на виселице некоторые товарищи господин адмирал".

"Ну! а я королева Наваррская," - ответила Маргарита; "отдать свой
трупов там, распространения в вашей корзине корпусов наших лошадей, и
принести мягко эти два джентльмена за нами в Лувр".




ГЛАВА XVII.

MA;TRE AMBROISE PAR;'S CONFR;RE.


Тележка , в которую уложили Коконнаса и Ла Моля , тронулась обратно к
Париж, следуя в тени за группой экскурсоводов. Машина остановилась у
Лувра, и водитель был щедро вознагражден. Раненых отнесли
в покои герцога Алансонского, и послали за мэтром Амбруазом Паре.

Когда он прибыл, ни один из двух мужчин не приходил в сознание.

Ла Моль пострадал меньше всех. Меч поразил его ниже
правая подмышка, но не задел жизненно важных частей тела. Коконнасу прострелили легкие
и воздух, вырвавшийся из его раны, заставил колебаться
пламя свечи.

Амбруаз Паре не отвечал за Коконнаса.

Мадам де Невер была в отчаянии. Полагаясь на силу,
мужество и сноровку Коконнаса, она предотвратила вмешательство Маргариты в
дуэль. Она бы Coconnas доставили в Отель де Гиз и
с радостью возложил на него второй раз заботу, которой ей уже
щедро на его комфорт, но ее муж был скорее прибыть из Рима
в любой момент и найти неисправность с появлением странного человека в
отечественного истеблишмента.

Чтобы скрыть причину ран, Маргарита приказала двум молодым людям
привести их в комнаты ее брата, где один из них, несомненно, был убит.
уже было установлено, что это были два джентльмена, которых
сбросили с лошадей во время экскурсии, но правда была
разглашена капитаном, который, будучи свидетелем дуэли, не мог помочь
выразил свое восхищение, и вскоре при дворе стало известно, что два новых
_raffin;s_[6] внезапно прославились. Под присмотром одного и того же хирурга,
который разделил свое внимание между ними, двое раненых прошли
разные фазы выздоровления, обусловленные большей
или меньшей тяжестью их ранений. Ла Моль, который был менее тяжело ранен
из двух, был первым, чтобы восстановить сознание. Страшная лихорадка
завладевшие Coconnas и его возвращение к жизни присутствовали все
симптомы самый ужасный бред.

Хотя Ла Моль был заперт в одной комнате с Coconnas, он не имел,
когда он пришел в себя, увидел своего товарища, или если он увидел его, он
предал никаких признаков того, что он видел его. Коконнас, напротив, как только
открыл глаза, устремил их на Ла Моля с выражением, которое
доказывало, что потерянная кровь не смягчила страстей его
пламенного темперамента.

Коконнас подумал, что это сон, и что в этом сне он видел
врага, которого, как ему казалось, он убил дважды, только сон был чрезмерно
продолжительным. После того, как он увидел Ла Моля, лежащего, как и он сам, на кушетке,
и его раны, перевязанные хирургом, он увидел, как тот приподнялся в постели, в то время как
сам он все еще был прикован к своей постели из-за лихорадки, слабости и
боли; он видел, как тот встал с постели, затем пошел, сначала опираясь на
рука хирурга, затем на трости и, наконец, без посторонней помощи.

Коконнас, все еще находясь в бреду, рассматривал эти различные стадии своего
выздоровление компаньона с глазами, иногда тусклыми, у других блуждающими, но
всегда угрожающими.

Все это представляло для огненного духа пьемонтца пугающую смесь
фантастического и реального. Для его Ла Моль был мертв, совершенно мертв,
побывав на самом деле убил дважды, и не просто раз, и все же он
признание призрак этот же Ла Моль лежал в постели, как своей собственной; потом,
как мы уже сказали, он увидел этот призрак вставать, ходить вокруг, и, ужасно
относятся, приходят к его постели. Этот дух, которого Coconnas хотелось бы
чтобы избежать, даже если бы она была в глубинах ада, пришел прямо к нему
и остановился возле его подушки, стоя там и глядя на него;
в его чертах было выражение мягкости и сострадания, которое Коконнас
принял за выражение адской насмешки.

В его разуме, возможно, более уязвленном, чем его тело, зародилась
ненасытная жажда мести. Он был всецело занят одной мыслью:
раздобыть какое-нибудь оружие и пронзить этим оружием тело или
призрак Ла Моля, который так жестоко преследовал его. Его одежда,
испачканная кровью, была оставлена на стуле у кровати, но
впоследствии снята, поскольку было сочтено неосторожным оставлять ее в его
зрение; но его кинжал все еще оставался на стуле, потому что он был воображаемым.
пройдет некоторое время, прежде чем он захочет им воспользоваться.

Коконнас увидел кинжал; три ночи, пока Ла Моль спал, он
пытался дотянуться до него; три ночи силы покидали его, и он
потерял сознание. Наконец, на четвертый день, он судорожно вцепился в нее,
и стонал от боли усилий, спрятал оружие под него
подушка.

На следующий день он увидел то, что никогда не считалось возможным. Призрак Ла Моля
, который, казалось, с каждым днем набирал силу, в то время как он, занятый
ужасный сон, продолжавший терять его в вечном плетении плана
который должен был избавить его от него, - призрак Ла Моля, становящийся все больше и больше
энергичный, задумчиво прошелся взад и вперед по комнате три или четыре раза,
затем, надев мантию, пристегнул шпагу и облачился в
надел широкополую фетровую шляпу, открыл дверь и вышел.

Coconnas вздохнул с облегчением. Он думал, что он был освобожден от своего фантома.
За два-три часа его кровь нему более спокойно и хладнокровно в
его венам, чем это было сделано после дуэли. Отсутствие Ла Моля на один день
это привело бы Коконнаса в чувство; недельное отсутствие
возможно, вылечило бы его; к сожалению, Ла Моль вернулся через
два часа.

Это повторное появление Ла Моля было для Коконнаса как удар кинжалом; и
хотя Ла Моль вернулся не один, Коконнас не бросил ни единого
взгляда на своего спутника.

И все же на его спутницу стоило посмотреть.

Это был мужчина лет сорока, невысокий, коренастый и энергичный, с черными волосами
доходившими до бровей, и черной бородой, которая, вопреки
мода того времени густо прикрывала подбородок; но он казался тем, кто
мало заботился о моде.

Он носил в кожаной куртке, покрытой бурыми пятнами; красные шланг и
леггинсы, толстые обувь идет на щиколотке, шапку такого же цвета, как
его чулки, и пояс, который висел большой нож в кожаном
сноп, завершил наряд.

Этот необычный персонаж, чье присутствие в Лувре казалось таким
необычным, бросил свою коричневую мантию на стул и бесцеремонно
подошел к Коконнасу, глаза которого, словно зачарованные, были прикованы к
Ла Моль, стоявший поодаль. Он посмотрел на больного и,
покачав головой, сказал Ла Молю:

"Вы ждали довольно поздно, мой дорогой джентльмен".

"Я не мог выйти раньше", - сказал Ла Моль.

"Эх! Боже мой! вам следовало послать за мной".

"Кого бы я послать?"

"Правда, я забыл, где мы находимся. Я рассказала этим дамам, но они
не слушай меня. Если бы вы следовали моим предписаниям, а не этим,
этого осла Амбруаза Паре, вы бы к этому времени были в состоянии
отправиться на поиски приключений вместе или обменяться другим
удар мечом, если бы это доставило вам удовольствие; но мы еще посмотрим. Нет
вашего друга прислушаться к голосу разума?"

"Вряд ли".

"Высунь язык, мой дорогой джентльмен".

Коконнас показал Ла Молю язык, скорчив такую отвратительную гримасу
что практикующий врач во второй раз покачал головой.

"Ого! - бормотал он, - сокращение мышц. Там нет времени, чтобы быть
потерял. Сегодня вечером я пришлю тебе готовое зелье; ты должен
заставить его принять его три раза: один раз в полночь, один раз в час дня и
один раз в два.

"Очень хорошо".

"Но кто заставит его принять это?"

"Я возьму".

"Ты?"

"Да".

"Ты даешь мне слово?"

"Клянусь честью".

"А если какой - нибудь врач попытается извлечь малейшую часть
проанализировать его и выяснить, из каких ингредиентов оно состоит"--

"Я выложу все до последней капли".

"Это тоже клянусь вашей честью?"

"Я клянусь в этом!"

"Через кого мне послать тебе это зелье?"

"Через кого пожелаешь".

"Но через моего посыльного"--

"Ну и что?"

"Как он доберется до тебя?"

"Это легко устроить. Он скажет, что пришел от мсье Рене,
парфюмера.

- Того флорентийца, который живет на мосту Сен-Мишель?

- Совершенно верно. Ему разрешено входить в Лувр в любое время дня и ночи.

Мужчина улыбнулся.

"Фактически, - сказал он, - королева-мать, по крайней мере, многим обязана ему. Это
тогда понятно; он придет от мэтра Рене, парфюмера. Я могу
, конечно, на этот раз воспользоваться его именем: он достаточно часто практиковал мою
профессию, даже не получив диплома."

"Тогда, - сказал Ла Моль, - я могу положиться на вас".

"Можете".

"А что насчет оплаты?"

"Ой, мы организуем о том, что с самого джентльмена, когда он
ну опять".

"Может быть вполне спокоен, ибо я уверен, что он будет платить вам
щедро".

"Я верю тебе. И все же", - добавил он со странной улыбкой: "как люди
с кем я должен сделать, это не быть благодарным, я не должен быть
удивлюсь, если, когда он на ногах, он снова стоит забывать или, по крайней мере
не думаю, чтобы дать мне одну-единственную мысль".

"Хорошо, - сказал Ла Моль, тоже улыбаясь, - в таком случае мне придется
освежить его память".

"Очень хорошо, оставим это так. Через два часа вы получите лекарство.
"

"Au revoir!"

"Ты сказал"--

"Au revoir."

Мужчина улыбнулся.

"У меня всегда в обычае, - добавил он, - говорить "прощай"! So adieu, Monsieur de
la Mole. Через два часа у тебя будет зелье. Вы понимаете, это должно быть сделано
в полночь - в три приема - с интервалом в час ".

С этими словами он удалился, и Ла Моль остался наедине с
Коконнасом.

Коконнас слышал весь разговор, но ничего не понял;
бессмысленный лепет слов, бессмысленный звон фраз, все
что пришел к нему. Из интервью он ничего не помнил, кроме
слово "полночь".

Он продолжал наблюдать за Ла Молем, который остался в комнате, задумчиво расхаживая
взад и вперед.

Неизвестный доктор сдержал слово, и в назначенное время отправляется в
медицина, которую Ла Моль размещен на малую серебряную миску, и
приняв эту меру предосторожности, пошел спать.

Это действие Ла Моля немного успокоило Коконнаса. Он
попытался закрыть глаза, но его лихорадочный сон был всего лишь
продолжением бреда наяву. Тот же призрак, который преследовал его
днем приходил беспокоить его по ночам; через его горячие веки он видел еще
Ла Моль, как угрозу, как никогда, и голос продолжал повторять ему на ухо:
"Полночь, полночь, полночь!"

Внезапно гулкий звон часов пробудил ночь, и
пробило двенадцать. Коконнас открыл налитые кровью глаза; огненное дыхание
из его груди обожгло пересохшие губы, неутолимая жажда поглотила его
его жжет горло; маленький ночник горел как обычно, и его
тусклый свет тысячи фантомов танцевать перед его блуждающие глаза.

И затем ужасное видение - он увидел, как Ла Моль встал с кровати, и после
прошелся взад и вперед по комнате два или три раза, как ястреб-перепелятник
порхает перед маленькой птичкой, которую пытается очаровать, приближается к ней
со сжатым кулаком.

Коконнас схватил кинжал и приготовился вонзить его в своего врага.

Ла Моль продолжал приближаться.

Коконнас пробормотал:

"А! вот ты снова здесь! ты всегда здесь! Давай! Ты мне угрожаешь,
неужели? ты улыбаешься! Давай, давай, давай! ах, ты все еще продолжаешь подходить ближе,
шаг за шагом! Давай, давай, и позволь мне убить тебя.

И сообразуя действие со словом, как раз в тот момент, когда Ла Моль наклонился к нему,
Coconnas, вспыхнул в кинжалу из-под одежды; но усилие
он выполнен в Rising утомила его, оружие упало из его рук, и
он упал обратно на подушку.

- Ну, ну! - сказал Ла Моль, осторожно приподнимая его голову. - Выпей это, мой дорогой.
бедняга, ты весь горишь.

Это действительно был кубок Ла Моля, подаренный Коконнасу, который в дикой природе
возбужденный в своем бреду, он принял это за угрожающий кулак.

Но при нектаровом ощущении этого благотворного напитка, успокаивающего его
губы и охлаждающего горло, разум Коконнаса, или, скорее, его инстинкт,
к нему вернулось никогда прежде не испытанное чувство комфорта, охватившее
его фигуру; он бросил умный взгляд на Ла Моля, который поддерживал
его на руках и улыбался ему; и из этих глаз, так недавно
пылающая яростью слеза скатилась по его пылающей щеке, и он жадно выпил ее
.

- _Морди!_ - прошептал Коконнас, откидываясь на подушки. - Если я попаду
в этом отношении, месье де ла Моль, вы будете моим другом.

"И ты справишься с этим, - сказал Ла Моль, - если выпьешь остальные
две чашки и тебе больше не будут сниться ужасные сны".

Час спустя Ла Моль, приняв на себя обязанности сиделки, и
скрупулезно выполняя указания неизвестного доктора, снова встал,
налил вторую дозу в чашку и отнес ее Коконнасу, который
вместо того, чтобы ждать его с кинжалом, принял с распростертыми объятиями
жадно проглотил зелье и спокойно уснул.

Третья чашка произвела не менее чудесный эффект. Дыхание больного
стал более регулярным, его затекшие конечности расслабились, легкая испарина
выступила на его пылающей коже, и когда Амбруаз Паре навестил
его на следующее утро, он самодовольно улыбнулся и сказал:

"Я отвечаю за мсье де Coconnas; и это не быть одним из
не менее сложно лечит меня произвели".

Эта сцена, наполовину драматическая, наполовину бурлескная, и все же не лишенная
определенного поэтического оттенка, если принять во внимание жестокие манеры Коконнаса
, привела к дружбе, которая возникла между двумя джентльменами
началось в гостинице "Бель Этуаль" и было так жестоко разорено
прерванный событиями Варфоломеевской ночи, с этого времени
набирает новую силу и вскоре превосходит силу Ореста и
Пиладом от пяти ударов мечом и одной пистолетной раны, которыми они обменялись между собой
.

Во всяком случае, старые и новые раны, легкие или серьезные, наконец-то были излечены
справедливым способом. Ла Моль, верная своим обязанностям, как медсестра, не будет
оставить больничного номер пока Coconnas было совсем хорошо. Пока
слабость удерживала больного на кровати, он поднимал его, а когда ему стало
лучше, помогал ему ходить; одним словом, он расточал на него все
внимание, вызванное его мягким и привязчивым характером, и
эта забота вместе с природной энергией пьемонтца привели к
более быстрому выздоровлению, чем можно было ожидать.

Однако обоих молодых людей мучила одна и та же мысль. Каждый из них
в бреду, очевидно, видел, как женщина, которую он любил, приближалась к его ложу,
и все же, конечно, с тех пор, как они пришли в себя, ни один из них не
В комнату не вошли ни Маргарита, ни мадам де Невер. Впрочем, это было
вполне понятно; та, жена короля Наварры,
другая, невестка герцога де Гиза, не смогла бы публично проявить
два простых джентльмена проявили такой явный интерес, не так ли? Нет! La
Моле и Коконнас не могли дать другого ответа на этот вопрос. Но
все же отсутствие дам, равное, возможно, полной
забывчивости, было не менее болезненным.

Это правда, джентльмен, который был свидетелем дуэли, приходил несколько раз
, как будто по собственной воле, чтобы справиться о них; это правда
Gillonne сделал то же; но Ла Моль не решился поговорить с
о королеве; Coconnas не решился поговорить с
другой мадам де Невер.
**********
ГЛАВА 18.ПРИЗРАКИ.
Какое-то время каждый из молодых людей хранил свою тайну при себе
сердце. Наконец их сдержанность прорвала свои барьеры, и мысль, которая
так долго занимала их, сорвалась с их губ, и оба скрепили свою
дружбу этим последним доказательством, без которого нет
дружбы, а именно совершенным доверием.

Они оба были безумно влюблены - один в принцессу, а другой в
королеву.

Для этих двух бедных поклонников было что-то пугающее в почти
непреодолимом расстоянии, отделяющем их от объектов их желаний.

И еще надеюсь, что это чувство глубоко коренится в сердце человека, что в
несмотря на безумие их любви, как они надеялись!

Они оба, как они оправились от своей болезни, распинался с
их личное присутствие. Каждый мужчина, даже самый равнодушный к
внешнему виду, в определенное время проводит немые собеседования со своим
зеркалом, признаками интеллекта, после чего он обычно уходит
его доверенное лицо, вполне удовлетворенное собеседованием. Итак, двое наших молодых людей
не были людьми, которым зеркала были вынуждены давать им суровые советы.
Ла Моль, нежный, бледный и элегантный, обладал красотой утонченности;
Коконнас, мощный, с крупной фигурой и свежими красками, обладал красотой
силы. У него было больше, поскольку его недавняя болезнь пошла ему на пользу
. Он похудел, побледнел, и знаменитый шрам, который
раньше вызывал у него столько беспокойства из-за своей призматической связи с
радугой, исчез, давая обещание, вероятно, как
явление после Потопа, состоящее из длинной череды прекрасных дней и спокойных ночей
.

Более того, самое деликатное внимание по-прежнему уделялось
двое раненых мужчин, и каждый из них в тот день, когда он был достаточно хорошо
подъем нашли _robe-де-chambre_ на простой стул ближе к его кровати; на
день, когда он смог себя платье, комплект одежды;
более того, в кармане каждого камзола был туго набитый кошелек, который
каждый из них сохранил, намереваясь, конечно, вернуться в надлежащее время и в
месте к неизвестному покровителю, который присматривал за ними.

Этот неизвестный покровитель не мог быть принцем, в покоях которого жили двое.
молодые люди проживали, поскольку принц не только ни разу не оказал им
навестить, но он даже не послал за ними, чтобы навести справки.

Смутная надежда нашептывала каждому сердцу, что эта неизвестная защитница была той самой
женщиной, которую он любил.

Итак, двое раненых с большим нетерпением ждали момента, когда
они смогут выйти. Ла Моль, более сильный и быстрее вылечившийся, чем Коконнас,
мог бы сделать это гораздо раньше, но своего рода молчаливая условность связывала его
со своим другом. Они договорились, что в первый раз, когда выйдут на улицу
Они должны сделать три звонка:

Первый должен быть к неизвестному доктору, чье обходительное лекарство оказало
принесло такое заметное улучшение при воспалении легких Коконнаса
.

Второй - к дому покойного мэтра Ла Юрьера, где каждый из них
оставил свой чемодан и лошадь.

Третий - флорентийцу Рене, который, объединив свой титул парфюмера с титулом волшебника
, не только продавал косметику и яды, но также
изготавливал настойки и произносил предсказания.

Наконец, после двух месяцев, проведенных в выздоровлении и заключении, наступил тот самый
долгожданный день.

Мы использовали слово "заключение"; его использование является точным, потому что
несколько раз в своем нетерпении они пытались ускорить этот день, но
каждый раз часовой, стоявший у дверей, останавливал их и
они поняли, что не смогут выйти отсюда, пока мэтр Амбруаз
Паре отдал им их _экзамен_.

И вот, однажды этот умный хирург, придя к выводу, что
двое инвалидов были если не полностью вылечены, то, по крайней мере, на пути к
завершениювыздоровление дало им этот перерыв, и около двух часов пополудни
в погожий осенний день, какой иногда дарит ей Париж, пополудни.
изумленное население, которое уже накопило запас смирения.
зимой двое друзей, взявшись за руки, выходили за пределы Лувра
.

Ла Моль, обнаружив, к своему великому удовлетворению, на кресле знаменитую мантию
вишневого цвета, которую он так тщательно сложил перед дуэлью,
согласился быть проводником Коконнаса, и Коконнас позволил вести себя
без сопротивления или размышлений. Он знал , что его друг был
отвезли его к неизвестному доктору, чье зелье (не запатентовано) вылечило
его за одну ночь, когда все лекарства мастера Амбруаза Паре действовали
медленно убивая его. Он разделил деньги из своего кошелька на две части
и предназначил сотню розовых ноблей анонимному эскулапу
, которому был обязан своим выздоровлением. Коконнас не боялся смерти, но
Коконнас был не менее доволен тем, что остался жив и здоров, и поэтому, как мы
видим, он намеревался щедро вознаградить своего избавителя.

Ла Моль двинулся по улице Астрюс, широкой улице Сент-Оноре,
он свернул на улицу Прувель и вскоре оказался на площади Аль.
Возле старинного фонтана, на месте которого в настоящее время
называется Карро де аль, был восьмиугольник каменное здание, над которым возвышается
огромным деревянным фонарем, которая вновь была увенчана остроконечной крышей,
на вершине которой был флюгер. У этого деревянного фонаря было восемь отверстий.
отверстия пересекаются, как та геральдическая фигура, которую они называют фасцис.
поле герба пересекает что-то вроде деревянного колеса, которое было
разделенный посередине, чтобы впустить в него вырезанные для этого отверстия
цель голове и руках такого осужденного или лица, как
воздействии на один или несколько из этих восьми отверстий.

Эта необычная композиция, которая никогда ничего подобного в окружающей
работ, был вызван к позорному столбу.

Плохо построенный, неправильной формы, покосившийся, одноглазый, прихрамывающий дом, с
крышей, покрытой мхом, как кожей прокаженного, имел, подобно поганке,
вырос у подножия этого вида башни.

Этот дом принадлежал палачу.

Мужчина был разоблачен и показывал прохожим язык.;
это был один из грабителей, которые занимались своим ремеслом недалеко от
виселица из Монфокона, и, к несчастью, был арестован при исполнении своих обязанностей
.

Коконнас полагал, что его друг привел его посмотреть на это необычное
зрелище, и он присоединился к толпе зевак, которые отвечали на
гримасы пациента криками и насмешками.

Coconnas, естественно, был жесток, и зрелище очень забавляло его, только
он бы предпочел, чтобы вместо шуток и vociferations они
бросал камни в каторжный так обнаглели, как засунуть ему язык в
благородные лорды, что снизошла к нему в гости.

Поэтому, когда движущийся фонарь повернули на своем основании, чтобы показать
преступника на другую часть площади, и толпа последовала за ним,
Коконнас последовал бы за ними, если бы Ла Моль не остановил его,
говоря тихим голосом:

"Мы пришли сюда не за этим".

"Ну, тогда зачем мы пришли?" - спросил Коконнас.

"Вы увидите", - ответил Ла Моль.

С утра той знаменитой ночи у двух друзей вошло в привычку обращаться друг к другу на "ты"
фамильярно
когда Коконнас попытался вонзить свой кинжал в жизненно важные органы Ла Моля. И
он подвел Коконнаса прямо к маленькому окошку в доме, выходившему окнами на
башню; на подоконник облокотился мужчина.

"Ага! вот и вы, джентльмены, - сказал мужчина, приподнимая свою кроваво-красную фуражку,
и показывая свои густые черные волосы, которые спускались ему до бровей. "Пожалуйста".
"Пожалуйста".

- Кто этот человек? - спросил Коконнас, пытаясь вспомнить, ибо
ему показалось, что он видел это лицо во время одного из приступов своей
лихорадки.

"Ваш хранитель, мой дорогой друг", - ответил Ла Моль; "тот, кто принес
вы в Лувре, что освежающий напиток, который сделал вам столько добра."

"Ого!" - сказал Коконнас. "В таком случае, друг мой"--

И он протянул ему руку.

Но мужчина, вместо того, чтобы ответить на жест, выпрямился и
отошел от двух друзей как раз на расстояние, соответствующее изгибу
его тела.

- Сэр! - обратился он к Коконнасу. - Благодарю за честь, которую вы хотите оказать мне.
но, вероятно, если бы вы знали меня, то не сделали бы этого.

"Честное слово! - воскликнул Коконнас. - Я заявляю, что, даже если бы вы были самим дьяволом
, я вам очень обязан, потому что, если бы не
вы, я был бы сейчас мертв".

"Я не совсем дьявол, - ответил человек в красной шапочке, - но все же
часто встречаются люди, которые предпочли бы увидеть дьявола, чем меня".

"Кто вы, скажите на милость?" - спросил Коконнас.

"Сударь, - ответил мужчина, - "я мэтр Кабош, палач
городской администрации Парижа".--

"Ах", - сказал Коконнас, отдергивая руку.

"Вот видите!" - сказал мэтр Кабош.

"Нет, нет, я дотронусь до вашей руки, или пусть дьявол заберет меня! Протяни это
"--

"Правда?"

"Как можно шире."

"Вот оно."

"Открой это... шире... шире!"

И Коконнас достал из кармана пригоршню золота, которую приготовил заранее
для своего анонимного врача и вложил его в руку палача.

"Я бы предпочел иметь вашу руку целиком и единолично", - сказал мэтр.
Кабош, качая головой: "Потому что у меня нет недостатка в деньгах, но я нуждаюсь в руках"
руки, чтобы прикоснуться к моим. Неважно. Благослови вас Бог, мой дорогой джентльмен".

- Итак, друг мой, - сказал Коконнас, с любопытством глядя на палача.
- это вы отправляете людей на дыбу, ломаете их на
колесуйте, четвертуйте их, отрубайте головы и ломайте кости. Ага! Я очень рад,
что познакомился с вами.

"Сударь, - сказал мэтр Кабош, - я не все делаю сам, так же как вы, благородный
у джентльменов есть лакеи, которые делают то, что вы не решаете делать сами,
у меня тоже есть помощники, которые выполняют более грубую работу и отправляют на тот свет шутовских парней
. Только когда, случайно, я должен делать с людьми, качества, как
вы и ваш товарищ, к примеру, Ай! тогда это другое дело, и
Я горжусь тем, что все делаю сам, от начала до конца, - то есть
иными словами, от первой постановки вопроса до обезглавливания ".

Невольно Коконнас почувствовал, как дрожь пробежала по его венам, как будто
жестокий клин давил ему на ногу - как будто острие топора упиралось
ему в шею.

Ла Моль, сам не зная почему, испытал то же самое ощущение.

Но Coconnas одолели эмоции, которых ему было стыдно, и желая
прощаясь Ла Кабош мэтр с шуткой на устах, сказал ему::

- Что ж, хозяин, я держу твое слово, и когда придет моя очередь садиться в седло,
На виселице Ангеррана де Мариньи или на эшафоте месье де Немура ты один.
Только ты сможешь наложить на меня руки.

- Я обещаю тебе.

"Потом, в этот раз вот вам моя рука, как залог того, что я принимаю ваши
обещаю", - сказал Coconnas.

И он предложил палачу руку, которую тот коснулся
робко со своим собственным, хотя было очевидно, что у него было большое желание
тепло обнять его.

При этом легком прикосновении Коконнас слегка побледнел; но та же улыбка
задержалась на его губах, в то время как Ла Моль, чувствуя себя неловко и видя толпу
повернулся, как это сделал фонарь, и, подойдя к ним, коснулся своего плаща.

Коконнас, у которого на самом деле было такое же сильное желание, как и у Ла Моля, положить конец
этой сцене, которую по природной склонности своего характера он отложил
дольше, чем ему хотелось бы, кивнул палачу и пошел своей дорогой
.

- Боже мой! - воскликнул Ла Моль, когда он и его спутник достигли Креста
дю Трахуар: "Я должен признаться, что здесь мы дышим свободнее, чем на
Площадь Аль".

"Решительно," Coconnas ответил: "но я тем не менее рад, что
знакомый мэтра Ла Кабош это. Хорошо иметь друзей
везде."

- Даже под вывеской "Бель Этуаль", - сказал Ла Моль, смеясь.

- О, что касается бедного мэтра Ла Юрьера, - сказал Коконнас, - то он мертв, и снова мертв
. Я видел, как аркебуза изрыгает пламя, я слышал глухой удар пули
звук был такой, словно она ударилась о большой колокол церкви.
Собор Парижской Богоматери, и я оставил его распростертым в канаве с потоками воды.
кровь течет у него из носа и рта. Принимая как должное, что он есть
друг, он друг, который будет у нас в следующем мире ".

Беседуя таким образом, двое молодых людей вышли на улицу Арбр-Сек и
направились к вывеске "Бель Этуаль", которая все еще была
скрипящий на том же месте, по-прежнему представляющий путешественнику свой
астрономический очаг и аппетитную надпись. Коконнас и Ла Моль
ожидали найти дом в плачевном состоянии, вдову в трауре,
и малышей с крепом на руках; но к их великой
с удивлением они нашли дом в самом разгаре деятельности, мадам Ла
Huri;re сильно лучезарной, да и детям веселее, чем когда-либо.

"Ах, вероломная тварь!" - воскликнул Ла Моль; "она, должно быть, замужем
снова".

А потом, обращаясь к новым Art;mise:

- Сударыня, - сказал он, - мы два джентльмена, знакомые бедного месье.
La Huri;re. Мы оставили здесь двух лошадей и два чемодана, за которыми мы и пришли
.

- Джентльмены, - ответила хозяйка дома, после того как попыталась
привести их в чувство, - поскольку я не имею чести знать вас,
с вашего позволения, я пойду позову своего мужа. Грегуар, попросите вашего
хозяина прийти.

Грегуар вышел из первого кухне, где был генеральный
ад кромешный, во вторую, в котором находилась лаборатория, где мэтр Ла
Huri;re в его жизни-времени было в привычке стряпая блюда
что он чувствовал, заслуживает того, чтобы быть готовым его ловкими руками.

"Черт меня возьми", - пробормотал Coconnas, "если это не делает меня чувствовать себя
плохо видеть этот дом так весело, когда она должна быть настолько меланхолии. Бедные
La Huri;re!"

"Он пытался убить меня, - сказал Ла Моль, - но я прощаю его от всего сердца"
.

Едва Ла Моль произнес эти слова, как появился мужчина, державший в руках
кастрюлю для тушения, на дне которой он поджаривал лук,
помешивая его деревянной ложкой.

Ла Моль и Коконнас издали возгласы изумления.

Когда они это сделали, мужчина поднял голову и, ответив таким же криком,
уронил кастрюлю с тушеным мясом, оставив в руке только деревянную ложку.

_ In nomine Patris_, - сказал мужчина, размахивая ложкой, как он сделал бы это с разбрызгивателем святой воды.
"это Филии и Духовная святость".--

- Мэтр Ла Юрьер! - воскликнули двое молодых людей.

"Messieurs de Coconnas and de la Mole!" cried La Huri;re.

- Так вы не умерли? - спросил Коконнас.

- Почему? может ли быть так, что вы живы?" - спросил хозяин.

"Тем не менее, я видел, как ты упал", - сказал Коконнас. "Я слышал грохот пули.
пуля, которая что-то сломала в тебе, я не знаю что. Я оставил тебя
лежать в канаве, с кровью, текущей из твоего носа, изо твоего
рта и даже из твоих глаз".

"Все это так же верно, как Евангелие, господин де Coconnas. Но шум
вы слышали, была пуля, ударяясь мой sallat, на котором
к счастью, она расплющилась; но удар от этого не стал менее сильным.
и доказательство тому, - добавил Ла Юрьер, приподнимая фуражку и демонстрируя
макушка лысая, как мужское колено: "Это значит, что, как ты видишь, у меня не осталось ни копны
волос".

Оба молодых человека расхохотались, когда увидели его гротеск
внешний вид.

"Ага! вы смеетесь, не так ли?" сказал, что Ла Huri;re, несколько успокоили: "вы
не пришел, значит, с недобрыми намерениями."

"Теперь скажите нам, мэтр Ла Юрьер, вы полностью излечились от своих
воинственных наклонностей?"

"Поверьте, это так, джентльмены; а теперь"--

"Ну, а теперь"--

"Теперь я поклялся не вмешиваться в дела любого другого огня, чем в моем
кухня".

"Браво!" - воскликнул Coconnas, "Смотри, Как благоразумно он! Теперь, - добавил
Пьемонтец, - мы оставили в вашей конюшне двух лошадей, а в ваших комнатах два
чемодана.

"О, дьявол!" - ответил хозяин, почесывая за ухом.

"Ну и что?"

"Две лошади, вы говорите?"

"Да, в вашей конюшне".

"И два чемодана?"

"Да, в комнатах, которые у нас были".

"По правде говоря, разве ты не понимаешь ... Ты думал, что я умер, не так ли?"

"Конечно, мы ошиблись".

"Вы согласитесь, что, поскольку вы ошиблись, я тоже могу ошибаться".

"Что? Веря, что мы тоже мертвы? Вы были совершенно свободны".

"Вот и все. Видите ли, поскольку вы умерли без завещания", - продолжил мэтр Ла
Huri;re.

"Продолжай"--

"Я во что-то верил, я ошибался, теперь я это вижу"--

"Скажи нам, во что ты верил?"

"Я верил, что могу считать себя твоим наследником".

"Ого!" - воскликнули двое молодых людей.

"Тем не менее, я не могу быть более благодарен, обнаружив, что вы живы,
джентльмены".

"Значит, вы продали наших лошадей?" - спросил Коконнас.

"Увы!" - воскликнул Ла Юрьер.

"А наши чемоданы?" - настаивал Ла Моль.

- О! ваши чемоданы? О, нет! - воскликнул Ла Юрьер. - Только то, что было в них.
они.

- Послушайте, Ла Моль, - настаивал Коконнас, - мне кажется, что это
дерзкий негодяй; предположим, мы выпотрошим его!

Эта угроза, по-видимому, произвела сильное впечатление на мэтра Ла Юрьера, который
пробормотал эти слова, запинаясь.:

"Что ж, джентльмены, я думаю, дело можно уладить".

- Послушайте! - сказал Ла Моль, "я-тот, кто имеет наибольшее причина
жалобу на вас".

- Разумеется, господин граф, ибо я припоминаю, что в минуту
безумия у меня хватило наглости угрожать вам.

"Да, с пулей, которая пролетела всего в паре дюймов над моей головой".

"Вы так думаете?"

"Я уверен в этом".

- Если вы уверены в этом, господин де ла Моль, - сказал Ла Юрьер,
с невинным видом беря в руки сковородку с тушеным мясом, - то я слишком тщательно
ваша услуга - изобличить вас во лжи".

"Что ж, - сказал Ла Моль, - что касается меня, то я ничего не требую от
вас".

"Что, мой дорогой джентльмен"--

"Кроме..."--

"A;e! a;e!" groaned La Huri;re.

"Кроме ужин для себя и своих друзей каждый раз, когда я оказываюсь в
ваш район".

"Как это?" - воскликнул Ла Юрьер в экстазе. "Я в вашем распоряжении".
обслуживание, мой дорогой джентльмен, я к вашим услугам.

- Значит, это сделка, не так ли?

- От всего сердца... и вы, месье де Коконнас, - продолжал трактирщик.
Хозяин, - вы согласны на сделку?

- Да, но, как и мой друг, я должен добавить одно маленькое условие.

- Что это?

- Чтобы вы вернули месье де ла Молю пятьдесят крон, которые я должен
ему и которые я передаю на ваше хранение.

- Мне, сэр? Когда это было?

- За четверть часа до того, как вы продали мою лошадь и чемодан.

Ла Юрьер показал, что понимает.

- Ах! Я помню, - сказал он, подошел к шкафу и достал оттуда
из него, одну за другой, пятьдесят крон, которые он принес Ла Молю.

"Очень хорошо, сэр", - сказал этот джентльмен, - "очень хорошо. Подайте мне омлет.
Пятьдесят крон для Грегуара.

- О! - воскликнул Ла Юрьер. - По правде говоря, мои дорогие господа, вы настоящие принцы.
вы можете рассчитывать на меня в жизни и в смерти.

"Если это так, - сказал Коконнас, - приготовьте нам омлет, какой мы захотим, и не жалейте
ни масла, ни сала".

Затем взглянул на часы.,

- Право, ты прав, Ла Моль, - сказал он, - у нас еще есть три часа.
ждать, и мы можем быть здесь с таким же успехом, как и в любом другом месте. Тем более что,
если я не ошибаюсь, мы уже на полпути к мосту Сен-Мишель.

И двое молодых людей пошли и сели за стол в той самой комнате
и на том самом месте, которое они занимали в тот памятный
вечер двадцать шестого августа 1572 года, когда Коконнас сделал предложение
к Ла Молю, чтобы разыграть друг против друга первую любовницу, которую они
должны иметь!

Допустим, ради чести нравственности наших двух молодых людей, что
ни у одного из них в этот вечер не было ни малейшей мысли сделать подобное
предложение своей спутнице.




ГЛАВА XIX.

ОБИТЕЛЬ МЭТРА РЕНЕ, ПАРФЮМЕРА КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ.


В период этой истории в Париже существовало всего пять мостов для проезда из
одной части города в другую, некоторые из них каменные, а
другие были из дерева, и все они вели в Сите; там были мосты
Meuniers, le Pont au Change, le Pont Notre-Dame, le Petit Pont, and le
Pont Saint Michel.

В других местах, когда возникала необходимость переправляться через реку, существовали
паромы.

Эти пять мостов были застроены домами, подобными мосту Веккьо в
В настоящее время во Флоренции. Из этих пяти мостов, каждый из которых имеет
его история, теперь мы поговорим более подробно о мосте Сен-Мишель.
Мишель.

Мост Сен-Мишель был построен из камня в 1373 году; несмотря на его
кажущуюся прочность, паводок в Сене подмыл часть его на
тридцать первого января 1408 года; в 1416 году он был восстановлен из дерева; но
в ночь на 16 декабря 1547 года его снова унесли; около
В 1550 году, другими словами, за двадцать два года до той эпохи, которой мы достигли
, он был снова построен из дерева, и хотя ему требовался ремонт
он считался достаточно прочным.

Посреди домов, окаймлявших линию моста, лицом к
небольшому островку, на котором были сожжены темплеры и где в начале
в настоящее время на платформе Нового моста покоится деревянный
обшитый панелями дом, над которым нависала большая крыша, похожая на крышку
огромного глаза. В единственном окне, которое открывалось на первом этаже, над
герметически закрытыми окнами и дверью первого этажа горел
красноватый свет, который привлекал внимание прохожих к
низкий, широкий фасад, выкрашенный в голубой цвет, с богатой золотой лепниной. Своего рода
фриз, отделяющий первый этаж от второго, изображал
группы дьяволов в самых гротескных позах, какие только можно себе представить; а широкий
свиток, окрашенный в синий цвет, как и фасад, проходил между фризом и
витрина с надписью: "РЕНЕ, ФЛОРЕНТИН, ПАРФЮМЕР СА МАДЖЕСТЕ
LA REINE M;RE."

Дверь в этом магазине была, как мы уже говорили, хорошо закреплено болтами / шурупами; но это было
защищал от ночных приступов лучше, чем болты на своего пассажира
репутация, так грозно, что пассажиров по мосту обычно
описав кривую, которая доставила их к противоположному ряду домов, как бы
они боялись, что запах женских духов, что может сделать выдох
стены.

Более того, соседи справа и слева, несомненно опасаясь
что близость может скомпрометировать их, с тех пор, как мэтр
Когда Рене занял дом, они уехали один за другим
так что два дома по соседству с домом Рене остались пустыми и закрытыми. И все же,
несмотря на это одиночество и заброшенность, запоздалые прохожие
часто видели, как сквозь щели ставен в
эти пустые жилища, странные лучи света, и я почувствовал уверенность
они слышали странные звуки, похожие на стоны, которые доказывали, что какие-то существа
часто посещали эти жилища, хотя они не знали, принадлежат ли они к
этому миру или иному.

В результате жильцы двух зданий, примыкающих к
двум пустующим домам, время от времени задавались вопросом, не разумно ли было бы с их стороны
поступить так, как поступили их соседи.

Это был, несомненно, из-за чести которой страх перед ним, широко
распространен был заготовлен для него, что мэтр Рене осмеливался держать
до / после установленного часа. Более того, никакой обход или охрана не помогли бы
осмелился бы приставать к ним, муж вдвойне дорог Ее Величеству, как и ее
земляк и парфюмер.

Поскольку мы предполагаем, что читатель, вооруженный философской мудростью
этого столетия, больше не верит в магию или чародеев, мы пригласим
его сопровождать нас в это жилище, которое в ту эпоху
суеверная вера, сеющая вокруг себя такой глубокий ужас.

В магазине на первом этаже темно и безлюдно после восьми часов вечера.
вечер - час, в который он закрывается, чтобы не открываться снова до следующего
утро; вот она, ежедневная распродажа парфюмерии, мазей и
косметика всех видов, например, изготовленная искусным химиком, имеет место быть.
Двое подмастерьев помогают ему в розничной торговле, но не ночуют в доме.
они останавливаются на улице де ла Коландр.

Вечером они уходят за мгновение до закрытия магазина
; утром они ждут у двери, пока она не откроется.

Поэтому, как мы уже говорили, в этом магазине на первом этаже темно и безлюдно.

В этом большом и глубоком магазине есть две двери, каждая из которых ведет
на лестницу. Одна из этих лестниц находится в самой стене и является
боковой, а другой находится снаружи и виден с набережной, которая теперь называется
Набережная Огюстенов, и с берега реки, которая теперь называется набережной
Orf;vres.

Оба ведут в главную комнату на втором этаже. Эта комната
того же размера, что и первый этаж, за исключением того, что она разделена на два отсека
гобеленом, подвешенным в центре параллельно мосту
. В конце первого отсека открывается дверь, ведущая на
внешнюю лестницу. Сбоку от второго открывается дверь на
потайную лестницу. Эта дверь невидима, поскольку скрыта большим
резной шкаф крепится к ней железными скобами, и перемещается вместе с ней при
толкнул дверь. Одна Екатерина, не считая Рене, знает секрет этой двери
и через нее она входит и выходит; приложив глаз или ухо
к шкафу, в котором несколько маленьких отверстий, она видит и
слышит все, что происходит в камере.

Две другие двери, видимые всем, находятся по бокам
второго отсека. Одна ведет в небольшую комнату, освещенную с крыши
, в которой нет ничего, кроме большой печи, нескольких перегонных кубов,
реторт и тиглей: это лаборатория алхимика; другая
откроется в клетку более необычное, чем остальной части квартиры, за это
не загорелась вообще--не имеет ни ковров, ни мебели, а только доброе
каменный алтарь.

Пол имеет уклон от центра к концам и от концов к основанию.
основание стены представляет собой нечто вроде желоба, заканчивающегося воронкой, через которую
в отверстие можно увидеть темные воды Сены. На гвоздях, вбитых в стену
по стенам развешаны инструменты необычной формы, все острые, с
заостренными, как игла, краями, острыми, как бритва; некоторые блестят
как зеркала; другие, наоборот, тускло-серого или мутно-голубого цвета.


В углу стоят два черных птиц, борющихся друг с другом и связаны
вместе когтями. Это святилище предсказателя.

Вернемся к середине комнату, с двумя отделениями.

Здесь представлены обычные посетители; здесь ибисы из Египта;
мумии с позолоченными лентами; крокодил, зевающий с потолка;
мертвые головы с безглазыми впадинами и шатающимися зубами; и старые, покрытые плесенью
тома, порванные и изъеденные крысами, предстают взору посетителя в
явном замешательстве. За занавеской стоят флаконы необычной формы
шкатулки и странного вида вазы; все это освещается двумя маленькими
совершенно одинаковыми серебряными лампами, возможно, украденными с какого-нибудь алтаря Санты
Мария Новелла или церковь Деи Лерви во Флоренции; они снабжены
ароматизированным маслом, отбрасывающим желтые отблески пламени вокруг мрачного свода, с
которого каждая свисает на трех почерневших цепях.

Рене в одиночестве, скрестив руки на груди, расхаживает взад-вперед по второму отсеку
широкими шагами и качает головой. После продолжительного
и мучительного раздумья он останавливается перед песочными часами:

"Ах, ах! - говорит он. - Я забыл повернуть его, и, может быть, песок весь засох".
это было давным-давно".

Затем, глядя на луну, пробивающуюся сквозь тяжелую черную тучу,
которая, казалось, нависла над Нотр-Дамом, он сказал: "Сейчас девять часов. Если
она придет, то придет, как обычно, через час или полтора.;
тогда у всех будет время".

В этот момент на мосту послышался шум. Рене приложил ухо к
отверстию длинной трубки, другой конец которой тянулся вниз по
улице и заканчивался геральдической головой гадюки.

"Нет, - сказал он, - это не она и не они; это мужские шаги,
и они останавливаются у моей двери - они идут сюда".

И три резких ударов были слышны за дверью.

Рене поспешил вниз по лестнице и приложил ухо к двери, без
открывая его.

Три резкие удары повторялись.

"Кто там?" - спросил мэтр Рене.

"Мы должны назвать свои имена?" - спросил голос.

"Это необходимо", - ответил Рене.

"Что ж, тогда я граф Аннибал де Коконнас", - произнес тот же голос.

"А я граф Lerac де ла-Моль", - сказал другой голос, который не
пока еще не слышал.

"Подождите, подождите, господа, я к вашим услугам".

И в тот же миг Рене отодвинул засовы и, подняв решетку, открыл
дверь перед двумя молодыми людьми, запиравшими ее за ним. Затем, проведя
их по внешней лестнице, он ввел их во второе
купе.

Войдя, Ла Моль осенил себя крестным знамением под плащом. Он
был бледен, и рука его дрожала, но он не мог скрыть этого.
признак слабости.

Коконнас осмотрел все, одно за другим; и, увидев дверь
камеры, уже собирался открыть ее.

- Позвольте мне заметить, мой дорогой юный джентльмен, - сказал Рене своим глубоким
голосом, кладя руку на руку Коконнаса, - те, кто оказывает мне честь
посетители имеют доступ только в эту часть комнаты.

"О, очень хорошо", - ответил Коконнас. "Кроме того, мне хочется присесть".
И он сел.

На мгновение воцарилась гробовая тишина - мэтр Рене ждал, когда один
или другой из молодых людей начнет разговор.

- Мэтр Рене, - сказал наконец Коконнас, - вы искусный человек, и я...
прошу вас, скажите мне, всегда ли я буду страдать от своей раны... от того, что
неужели я всегда испытываю эту одышку, которая мешает мне
ездить верхом, пользоваться мечом и есть омлеты с жиром?"

Рене приложил ухо к груди Коконнаса и внимательно прислушался к
игре легких.

"Нет, господин граф, - ответил он, - вы поправитесь".

- Правда?

- Да, уверяю тебя.

- Что ж, ты приводишь меня в восторг.

Снова воцарилось молчание.

- Вы больше ничего не хотели бы узнать, господин граф?

- Я хотел бы знать, - сказал Коконнас, - действительно ли я влюблен?

"Ты прав", - ответил Рене.

"Откуда ты знаешь?"

"Потому что ты задал вопрос".

"Клянусь Небом! ты прав. Но с кем?"

- С той, кто теперь при каждом удобном случае использует клятву, которую ты только что
произнес.

- Ах! - изумленно воскликнул Коконнас. - Мэтр Рене, вы умный человек! Теперь, Ла
Моль, ваша очередь.

Ла Моль покраснел и, казалось, смутился.

- Я, месье Рене, - пробормотал он и, по мере того как говорил все тверже, продолжил:
- не хочу спрашивать вас, влюблен ли я, потому что я знаю, что я
есть, и я не скрываю этого от себя; но скажи мне, буду ли я любим в ответ?
в ответ? ибо, по правде говоря, все, что поначалу казалось благоприятным, теперь оборачивается
против меня.

"Возможно, вы сделали не все, что следовало".

"Что мне остается делать, сэр, кроме как свидетельствовать о своем уважении и преданности
к даме своих мыслей, что она действительно и глубоко
любима?

"Вы знаете, - ответил Рене, - что эти демонстрации часто очень
бессмысленны".

"Тогда должен ли я отчаиваться?"

"Ни в коем случае; мы должны обратиться к науке. В природе человека есть
антипатии, которые нужно преодолевать, - симпатии, которые можно вызвать. Железо
не магнитный железняк; но, потерев его с магнитом, мы делаем это, в свою
свою очередь, привлекают железа".

- Да, да, - пробормотал Ла Моль, - но у меня есть возражения против всего этого.
колдовство.

"Ах, тогда, если у вас есть какие-либо подобные возражения, вам не следует приходить сюда",
ответил Рене.

- Ну же, ну же, это детская забава! - вмешался Коконнас. - Мэтр Рене,
вы можете показать мне дьявола?

"No, Monsieur le Comte."

"Я сожалею об этом, потому что мне нужно было сказать ему пару слов, и это могло бы
приободрить Ла Моля".

"Что ж, пусть будет так, - сказал Ла Моль, - давайте сразу перейдем к делу"
. Мне рассказывали о фигурах, вылепленных из воска так, чтобы они походили на тот самый
любимый предмет. Это один из способов?

- Безошибочный.

- И в эксперименте нет ничего, что могло бы повлиять на жизнь или
здоровье любимого человека?

- Ничего.

"Тогда давайте попробуем".

"Должен ли я сделать первую попытку?" - спросил Коконнас.

"Нет, - сказал Ла Моль, - раз уж я начал, я доведу дело до конца".

"Это ваше желание, сильный, пылкий, властный, чтобы знать, что препятствие,
Месье де ла Моль?"

- Ах, - воскликнул Ла Моль, "я умираю от беспокойства."

В этот момент какой-то один слегка постучал в парадную дверь--так легко
что никто, кроме мэтра Рене услышал шум, несомненно, потому что он
жду не дождусь.

Без малейших колебаний он подошел к переговорной трубке и приложил ухо к ней.
одновременно задав Ла Молю несколько праздных вопросов.
Затем он неожиданно добавил:

"Теперь вложи всю свою энергию в свое желание и позвони человеку, которого ты
любишь".

Ла Моль опустился на колени, словно собираясь обратиться к божеству; а Рене, войдя в
другое купе, бесшумно вышел по внешней лестнице,
и мгновение спустя по полу его магазина прошелестели легкие шаги.

Когда Ла Моль поднялся, он увидел перед собой мэтра Рене. Флорентиец держал
в руке маленькую восковую фигурку, очень небрежно выполненную; на ней были
корона и мантия.

"Ты хочешь всегда быть любимым своей царственной госпожой?" требовательно спросил
парфюмер.

"Да, даже если это будет стоить мне жизни, даже если моя душа будет принадлежать тебе".
жертва! - ответил Ла Моль.

"Очень хорошо", - сказал флорентиец, зачерпывая кончиками пальцев
несколько капель воды из кувшина и брызгая ими на фигурку,
одновременно бормоча какие-то латинские слова.

Ла Моль содрогнулся, решив, что совершено какое-то святотатство.

"Что вы делаете?" спросил он.

"Я нарекаю эту фигуру именем Маргарита".

"Зачем?"

"Чтобы вызвать симпатию".

Ла Моль открыл рот, чтобы помешать ему продолжить, но насмешливый
взгляд Коконнаса остановил его.

Рене, заметивший этот порыв, ждал. "Твоя абсолютная и безраздельная
воля необходима", - сказал он.

"Продолжайте", - сказал Ла Моль.

Рене написал на маленькой полоске красной бумаги несколько кабалистических символов, вставил
ее в ушко стальной иглы и иглой проткнул маленькую
восковую модель в сердце.

Как ни странно, в отверстии раны появилась маленькая капелька
крови; тогда он поджег бумагу.

Тепло иглы растопило воск вокруг нее и высушило пятно
крови.

"Таким образом, - сказал Рене, - силой сочувствия твоя любовь пронзит и
сожжет сердце женщины, которую ты любишь".

Коконнас, верный своей репутации смелого мыслителя, посмеивался в усы
и вполголоса шутил; но Ла Моль, отчаянно влюбленный и полный
охваченный суеверием, он почувствовал, как от корней его волос выступил холодный пот.

"А теперь, - продолжал Рене, - прижмись губами к губам фигуры,
и скажи: "Маргарита, я люблю тебя! Приди, Маргарита!"

Ла Моль повиновался.

В этот момент послышался звук открывающейся двери второй комнаты, и
послышались легкие шаги. Коконнас, любопытный и недоверчивый, вытащил свой кинжал
, опасаясь, что, если он поднимет гобелен, Рене повторит
что он сказал насчет двери, он прорезал отверстие в плотной занавеской, и
применяя его глаз к отверстию, вскрикнула от изумления, к которому
голоса двух женщин ответили.

- Что это? - воскликнул Ла Моль, чуть не выронив восковую фигурку, которую
Рене выхватил у него из рук.

"Как же, - ответил Коконнас, - герцогиня Неверская и мадам Маргарита
там!"

"Ну вот, неверующие!" - ответил Рене со строгой улыбкой. "
вы все еще сомневаетесь в силе сочувствия?"

Ла Моль окаменел, увидев королеву; Коконнас был поражен
смотрю на мадам де Невер. Один верил, что колдовство Рене
вызвало призрак Маргариты; другой, увидев полуоткрытую дверь, через
которую вошли прелестные призраки, сразу же изобразил мирское и
существенное объяснение этой тайны.

В то время как Ла Моль крестился и вздыхал так, что мог расколоть камень,
Коконнас, который нашел время предаться философским расспросам
и отогнать мерзкого дьявола с помощью святой воды
разбрызгиватель призвал к скептицизму, наблюдая через отверстие в
занавес, изумление, проявленное мадам де Невер и Маргаритой
несколько едко улыбнувшись, он счел момент решающим и
понимая, что человек может сказать от имени друга то, чего не может сказать сам
вместо того, чтобы обратиться к мадам де Невер, направился прямо к
Маргарита, и преклонил колено, по обычаю великих
Артаксеркс, изображенный в фарсах того времени, кричал голосом,
которому свист его раны придавал своеобразный акцент, не без
некоторой силы:

"Мадам, в этот самый момент, по просьбе моего друга графа де ла
Моль, мэтр Рене вызывал ваш дух; и, к моему великому изумлению,
твой дух сопровождает самое дорогое для меня тело, которое я
рекомендую своему другу. Тень Ее Величества королевы Наваррской, будет
вы хотите тело своей спутницы, чтобы прийти к другой стороне
занавес?"

Маргарита рассмеялась, и сделал знак, чтобы Анриетте, которая прошла в
по другую сторону занавеса.

- Ла Моль, друг мой, - продолжал Коконнас, - будь красноречив, как
Демосфен, как Цицерон, как государственный канцлер! и будьте уверены,
моя жизнь окажется под угрозой, если вы не убедите тело
Мадам де Невер в том, что я ее самый преданный, самый послушный и самый
верный слуга.

"Но..." - пробормотал Ла Моль.

"Делайте, как я говорю! А вы, мэтр Рене, смотрите, чтобы нам не помешали".

Рене сделал, как просил Коконнас.

- Клянусь Небом, месье, - сказала Маргарита, - вы умный человек. Я
слушаю вас. Что ты можешь сказать?"

"Я должен сказать вам, мадам, что тень моего друга - ибо он и есть тень
, и он доказывает это, не произнося ни единого маленького слова - я говорю:
что эта тень умоляет меня использовать способность, которой обладают материальные тела
говорить так, чтобы быть понятым, и сказать тебе: Прекрасная
тень, этот господин, таким образом, бестелесные потерял все его тело и все
дыхание его жестокостью глаз. Если бы это действительно были вы, я
попросил бы мэтра Рене бросить меня в какую-нибудь сернистую яму, а не
выражаться подобным образом с дочерью короля Генриха II., с сестрой
Король Карл IX, жене короля Наваррского. Но тени
свободны от всякой земной гордыни и никогда не сердятся, когда мужчины любят
их. Поэтому молите свое тело, мадам, полюбить душу этого бедняги.
Немного Ла Моль - душа в беде, если она когда-либо была; сначала душа
преследуемый дружбой, которая трижды вонзала в него несколько
дюймов холодной стали; душа, сожженная огнем твоих глаз - огнем, в
тысячу раз более всепоглощающим, чем все пламя ада. Так сжальтесь же
над этой бедной душой! Полюбите немного того, кем был красавец Ла Моль; и если
вы больше не владеете речью, ах! одарите жестом, одарите улыбкой
его. Душа моего друга - очень разумная душа, и она все поймет
. Тогда будьте добры к нему; или, клянусь Небом! Я проткну своим мечом
тело Рене, чтобы, благодаря силе, которой он
обладая властью над духами, он может заставить вашего, которого он уже так
кстати вызвал, делать все, что тень, столь дружелюбно настроенная, как кажется, должна делать ваша
.

В порыве красноречия выступил Coconnas, как он стоял перед
королева, как Эней спускается в Аид, Маргарита не могла удержаться
с сердечным хохотом, но, сохраняя молчание, которое на
такой случай может быть положено характеристика королевский оттенок,
она представила ее руку Coconnas. Он изящно взял ее в свою и,
позвав Ла Моля, сказал:

"Тень моего друга, немедленно подойди сюда!"

Ла Моль, изумленный, подавленный, молча повиновался.

- Все в порядке, - сказал Коконнас, взяв его за затылок. - А теперь
теперь пусть тень от твоего красивого смуглого лица соприкоснется
с белой и прозрачной рукой, лежащей перед тобой.

И Коконнас, сообразуя действие со словом, поднес изящную ручку
к губам Ла Моля и на мгновение почтительно соединил их,
рука не пыталась высвободиться из нежного пожатия.

Маргарита не переставала улыбаться, но мадам де Невер не улыбнулась вовсе
она все еще дрожала при неожиданном появлении этих двоих
джентльмены. Она сознавала, что все это усиливает ее неловкость.
лихорадка растущей ревности, поскольку ей казалось, что Коконнас
не должен таким образом забывать о своих делах ради дел других.

Ла Моль увидел, как нахмурились ее брови, уловил угрозу в ее глазах
и, несмотря на опьяняющую лихорадку, которой он наслаждался,
незаметно побуждавшую его уступить, он осознал опасность, грозившую его другу.
бежал и понял, что он должен попытаться сделать, чтобы спасти его.

Поэтому, встав и оставив руку Маргариты в руке Коконнаса, он схватился за
Герцогини де Невер и, преклонив колено, сказал:

- О прекраснейшая, о прелестнейшая из женщин, я говорю о живых женщинах, а не о тенях!
- и он с улыбкой перевел взгляд на Маргариту. - Позволь мне...
душа, освобожденная от своей смертной оболочки, чтобы восполнить отсутствие тела
полностью поглощена материальной дружбой. Месье де Коконнас, которого вы
видите, всего лишь мужчина - мужчина смелого и выносливого телосложения, плоть которого приятна на вид
возможно, но брен, как всякая плоть. _Omnis caro fenum._
Хотя этот джентльмен продолжает с утра до ночи вливать в мою
слышит самые трогательные литании о тебе, хотя ты видел его.
наносит такие тяжелые удары, каких никогда не видели во Франции - этот
чемпион, столь красноречивый в присутствии духа, не осмеливается
обратитесь к женщине. Вот почему он обратился к тени королевы,
поручив мне поговорить с твоим прекрасным телом и сказать тебе, что он кладет
к твоим ногам свою душу и сердце; что он умоляет твоими божественными глазами
взгляд, полный жалости, из твоих розовых пальцев манящий знак, и из твоего
музыкального и божественного голоса те слова, которые люди никогда не смогут забыть; если
нет, он умолял другое дело, и это, на случай, если он должен
не подходит для вас, вы будете работать мой меч-это настоящий клинок для шпаги
нет тени, кроме солнечного света, беги, мой меч прямо в его
тело во второй раз, потому что он может жить не дольше, если вы не
разрешаю ему жить исключительно для вас".Все воодушевление и комичных
преувеличения Coconnas, который вложил в его речи нашли свое
аналог в нежности, опьяняющей силой, и макет
смирение, которое Ла Моль ввел в своей мольбе.

Глаза Генриетты превратился из Ла Моль, которому она слушала, пока он не
закончилась и уперлась на Coconnas, чтобы увидеть, если выражение этой
лицо джентльмена согласованной с горячим адрес своего друга.
казалось, она была удовлетворена, потому что покраснев, затаив дыхание, побежденная, она
сказала Коконнасу с улыбкой, которая обнажала двойной ряд жемчужин
в коралловой оправе:

"Это правда?"

"Небо!" - воскликнул Coconnas, очарован ее взгляд, "это правда,
действительно. О, да, мадам, это правда-истина на вашу жизнь-истина, на мой
смерть!"

"Тогда пойдем со мной", - сказала Генриетта, протягивая ему руку, в то время как
ее глаза выражали чувства ее сердца.

Коконнас подбросил в воздух свою бархатную шапочку и одним прыжком оказался рядом с
молодой женщиной, в то время как Ла Моль, отозванный к Маргарите
жест, исполняемый одновременно с любовным шассезом со своим другом.

На заднем плане в дверях появился Рене.

"Молчать!" - воскликнул он голосом, который сразу охладил весь пыл влюбленных.
"Молчать!"

И они услышали, как в твердую стену звука ключа в замке, и
дверь, решетки на петлях.

"Но", - сказала Маргарита, надменно: "я думаю, что никто не имеет
право заключения пока мы здесь!"

"Нет, даже королева-мать?" - что? - прошептал Рене ей на ухо.

Маргарита мгновенно выбежала по внешней лестнице, ведя Ла
Крот последовал за ней; Генриетта и Коконнас почти рука об руку последовали за ними.
все четверо взлетели, как взлетают при первом же звуке птицы.
занят любовными переговорами на ветвях цветущего кустарника.




ГЛАВА XX.

ЧЕРНЫЕ КУРИЦЫ.


Настало время двум парам исчезнуть! Кэтрин вставляла ключ в замок.
в замке второй двери как раз в тот момент, когда Коконнас и мадам де Невер
вышли из дома через нижний вход, и Екатерина, когда она
вошла, услышала шаги беглецов на лестнице.

Она испытующе огляделась по сторонам, а затем, устремив свой подозрительный взгляд
на Рене, который стоял неподвижно, склонившись перед ней, спросила:

"Кто это был?"

- Несколько влюбленных, которые удовлетворены моими заверениями в том, что они
действительно влюблены.

- Не обращайте на них внимания, - сказала Кэтрин, пожимая плечами. - Неужели здесь нет
никого другого?

- Никто, кроме вашего величества и меня.

- Вы сделали то, что я вам приказал?

- Насчет двух черных куриц?

- Да!

- Они готовы, мадам.

"Ах, - пробормотала Кэтрин, - если бы вы были еврейкой!"

"Почему еврейкой, мадам?"

"Потому что тогда вы могли бы прочитать драгоценные трактаты, которые евреи
написали о жертвоприношениях. У меня был один из них переведены, и я
установлено, что евреям не искать приметы в сердце или печени
римляне же, но в конфигурации мозга, и в форме
из письма прослеживается, есть всемогущая рука судьбы".

- Да, мадам, я слышал об этом от одного старого раввина.

"Есть, - сказала Екатерина, - символы, отмеченные таким образом, которые раскрывают все
будущее. Только халдейские провидцы рекомендуют"--

"Рекомендуют... что?" - спросил Рене, видя, что королева колеблется.

"Что эксперимент будет опробован на человеческом мозге, как более
развитом и более близком к желаниям
консультанта".

"Увы! - сказал Рене. - ваше величество знает, что это невозможно".

"По крайней мере, трудно, - сказала Екатерина. - Если бы мы знали это в Сен-Жермене".
Варфоломеевское, какой богатый урожай мы могли бы собрать - Первый осужденный.
но я подумаю об этом. А пока давайте сделаем все, что в наших силах. Это
комната для жертвоприношений готова?

- Да, мадам.

- Давайте пройдем туда.

Рене зажег свечу изготовлен из странного вещества, запах которых, как
коварный и проницательный а так же тошнотворно и отупления,
означали введение элементов; проведение этого конусом вверх, он
предшествовали Екатерина в клетку.

Катарина выбрала среди инструментов для жертвоприношения нож из
голубой стали, в то время как Рене взял одну из двух птиц, которые жались друг к другу
в углу, с тревожными золотистыми глазами.

"Что нам делать дальше?"

"Мы исследуем печень одного и мозг другого. Если
мы должны убедиться, что эти два эксперимента приводят к одному и тому же результату,
особенно если эти результаты совпадают с теми, которые мы получали раньше ".

"С чего начнем?"

"С печени".

- Очень хорошо, - сказал Рене, и он привязал птицу вниз на двух кольцах
крепится к небольшой алтарь, так что существо, перевернули на спину,
может только борьба, не шевелясь с места.

Кэтрин вскрыла ей грудку одним ударом ножа; птица
издала три крика и после нескольких конвульсий испустила дух.

"Всегда три крика!" - сказала Кэтрин. "Три признака смерти".

Затем она вскрыла тело.

"И печень, наклоненная влево, всегда влево, - тройная смерть.
за смертью следует падение. Это ужасно, Рене".

- Мы должны посмотреть, мадам, совпадут ли предсказания из второго послания
с предсказаниями из первого.

Рене снял тушку птицы с алтаря и бросил ее в угол.
затем он подошел к другой, которая, предвидя, какая ее ждет участь
был рядом со своим товарищем, попытался сбежать, обежав камеру, и
оказавшись зажатым в углу, пролетел над головой Рене и в своем
полете погасил волшебную свечу, которую держала Катарина.

"Ты видишь, Рене, так исчезнет наш род", - сказала королева.;
"Смерть дохнет на него и сотрет его с лица земли!
И все же трое сыновей! трое сыновей! - печально прошептала она.

Рене взял у нее погасшую свечу и вышел в соседнюю
комнату, чтобы снова зажечь ее.

По возвращении он увидел курицу, прячет голову в тоннель.

"На этот раз", - говорит Екатерина, "Я предотвратить крики, потому что я буду вырезать
голову сразу".

И соответственно, как только курица была связана, Екатерина, как она и говорила
, одним ударом отрубила ей голову; но в последней агонии клюв
открывался три раза, а затем закрылся навсегда.

"Ты видишь", - сказала Кэтрин в ужасе, - "вместо трех криков, три
вздоха? Всегда три!-- они все трое умрут. Все эти духи перед тем, как
они уйдут, сосчитайте и призовите троих. Давайте теперь посмотрим на предсказания в
голове. "

Она оторвала бескровный гребень от головы, осторожно вскрыла
череп и, обнажив доли мозга, попыталась проследить
букву, образованную в кровавых извилинах, образованных разделением мозга.
центральная мякоть.

- Всегда так! - воскликнула она, всплеснув руками. - и на этот раз яснее, чем когда-либо.
смотрите сюда!

Подошел Рене.

"Что это за буква?" - спросила Катарина.

"Н", - ответил Рене.

"Сколько раз повторяется?"

Рене сосчитал.

"Четыре", - сказал он.

"Ay, ay! Я вижу это! то есть ГЕНРИХ IV. О, - воскликнула она, отбрасывая от себя нож.
"Я проклята в моем потомстве!"

Она была страшной, эта женщина, бледная как труп, освещенный мрачный
конусность и обхватив ее окровавленными руками.

"Он будет царствовать!" - воскликнула она со вздохом отчаяния. "Он будет царствовать!"

"Он будет царствовать!" - повторил Рене, погруженный в раздумья.

Тем не менее мрачное выражение лица Кэтрин вскоре исчезло
в свете мысли, которая зародилась в глубинах ее сознания.

"Рене", - сказала она, протягивая руку парфюмеру, не поднимая головы от груди.
"Рене, разве это не ужасная история
о докторе из Перуджи, который убил сразу с помощью помады[7]
его дочь и любовник его дочери?

- Да, мадам.

- И этим любовником был...--

- Был король Ладислас, мадам.

"Ах, да!" - пробормотала она. "Есть ли у вас какие-нибудь подробности этой истории?"

"У меня есть старая книга, в которой это упоминается", - ответил Рене.

"Что ж, давайте пройдем в другую комнату, и вы сможете показать мне это".

Они покинули клетки, на двери которого Рене закрыла за ним.

"У Вашего Величества каких-либо других распоряжений относительно
жертвы?"

- Нет, Рене, на данный момент я достаточно убежден. Мы подождем,
пока не добудем голову какого-нибудь преступника, а в день казни
вы должны договориться с палачом.

Рене поклонился в знак послушания, а затем, держа свечу, он пусть
свет попадает на полки, где книги стояли, залез на стул,
взял один и протянул его королеве.

Кэтрин открыла его.

- Что это? - спросила она. - "О методе воспитания и дрессировки".
Терцели, соколы и соколятницы должны быть смелыми, отважными и всегда
готовыми к полету".

"Ах! простите меня, мадам, я допустил ошибку. Это трактат о венеризме
написан ученым человеком из Лукки для знаменитого Каструччо
Кастракани. Он стоял рядом и был переплетен точно так же. Я
снял не ту. Тем не менее, это очень ценный том;
сохранилось всего три экземпляра - один принадлежит библиотеке Венеции,
другой был куплен вашим дедом Лоренцо и предложен Пьетро
де Медичи королю Карлу VIII, когда он посетил Флоренцию, и
в-третьих, вы имеете в ваших руках".

"Я поклониться ему", - говорит Екатерина, "из-за своей редкости, но как я не
это нужно, я возвращаю его тебе".

И она протянула правую руку Рене, чтобы взять книгу, которую она
хотела, а левой рукой вернула ему ту, которую она
взяла первой.

На этот раз Рене не ошибся; это был тот том, который она искала. Он
вышел, на мгновение перевернул страницы и протянул ей раскрытым.

Катарина подошла и села за стол. Рене положил волшебный конус рядом
ее и на свете голубоватого пламени она прочитала несколько строк в
оттенок:

- Хорошо! - сказала она, захлопывая книгу. - Это все, что я хотела знать.

Она приподнялась со стула, оставив книгу на столе, но унося
идея, которая уже дал ростки в ее сознании и созревают там.

Рене ждал почтительно, конус в руки, до тех пор, пока Королева, который, казалось,
перед выходом на пенсию, должны дать ему новые заказы или задать новые вопросы.

Екатерина, с ее поникшей головой, и ее палец на губах, подошел и
вниз несколько раз, не говоря ни слова.

Потом вдруг останавливаясь перед Рене, и фиксации на него ее глаза, круглые
и пронзительные, как у ястреба,:

"Признайтесь, вы приготовили для нее любовное зелье", - сказала она.

"Для кого?" - спросил Рене, вздрогнув.

"La Sauve."

- Я, сударыня? - переспросил Рене. - Никогда!

- Никогда?

- Клянусь в этом своей душой.

"Однако в этом должно быть какое-то волшебство, потому что он отчаянно влюблен"
хотя и не славится своим постоянством.

"Кто, мадам?"

"Он, Генрих проклятый, - тот, кто унаследует троих моих сыновей, - тот, кто
однажды будет называться Генрихом IV., и все же является сыном Жанны
д'Альбре".

И Катарина сопроводила эти слова вздохом, который заставил Рене
содрогнуться, потому что он подумал о знаменитых перчатках, которые он приготовил для
Приказ Екатерины для королевы Наваррской.

"Значит, он все еще преследует ее, не так ли?" - спросил Рене.

"Преследует", - ответила королева.

"Я думал, что король Наварры теперь по уши влюблен в свою жену"
.

"Фарс, Рене, фарс! Не знаю почему, но каждый стремится
обмануть меня. Моя дочь Маргарита объединилась против меня; возможно, она
тоже с нетерпением ждет смерти своих братьев; возможно, она тоже
надеется стать королевой Франции".

"Возможно, и так", - повторил Рене, снова погружаясь в свои мысли и
повторяя ужасное подозрение Катарины.

"Ha! посмотрим, - сказала Кэтрин, направляясь к парадной двери, поскольку она
несомненно, сочла бесполезным спускаться по потайной лестнице теперь, когда она
была уверена, что они одни.

Рене опередил ее, и через несколько минут они стояли в парфюмерном магазине
.

"Ты обещал мне какую-то новую косметику для моих рук и губ, Рене;
- зима на носу, а вы знаете, как чувствительна моя кожа к
резкое похолодание".

"Я уже для этого, мадам; и я приведу вам некоторые
завтра".

"Вы не застанете меня дома раньше девяти часов завтрашнего вечера; я буду
занят своими молитвами в течение дня".

- Тогда я буду в Лувре в девять часов, мадам.

- У мадам де Сов красивые руки и красивые губы, - сказала Катарина.
небрежным тоном. "Какой помадой она пользуется?"

"Для рук?"

"Да, сначала для рук".

"Гелиотроп".

"А что для губ?"

"Она собирается попробовать новый опиат моего изобретения. Я собирался принести
вашему величеству коробку с ним заодно".

Катарина на мгновение задумалась.

- Она, конечно, очень красивое создание, - сказала она, продолжая свои
тайные мысли. - и в страсти беарнцев к ней нет ничего странного
.

"И она настолько предана Вашему Величеству", - сказал Рене. "По крайней мере, я должен
так думаю".

Кэтрин улыбнулась и пожала плечами.

- Когда женщина любит, верна ли она кому-нибудь, кроме своего возлюбленного? Вы, должно быть,
дали ей какое-нибудь зелье, Рене.

- Клянусь, что нет, мадам.

"Хорошо, хорошо, не будем больше об этом. Покажи мне этот новый опиат, о котором ты
говорил, он должен сделать ее губы свежее и розовее, чем когда-либо".

Рене подошел к полке и показал Кэтрин шесть маленьких коробочек одинаковой формы
, то есть круглых серебряных коробочек, стоящих рядом.

"Это единственный напиток, о котором она когда-либо просила меня", - заметил Рене. "Это правда.
как говорит ваше величество, я сочинил его специально для нее, для нее
губы настолько нежны, что солнце и ветер воздействуют на них одинаково ".

Кэтрин открыла одну из коробок; он содержал в себе самое увлекательное
кармин пасты.

"Дай мне немного пасты на руки, Рене, - сказала она, - я возьму его прочь
с меня".

Рене взял свечи и пошел искать, в отдельный отсек, что
королева просила. Когда он обернулся, ему показалось, что он увидел царицу
быстро спрятала шкатулку под мантией; однако он был слишком знакомым
с этими маленькими кражами королева-мать проявила грубость, чтобы
казалось, что она уловила движение; поэтому упаковала косметику, которую она потребовала, в
бумажный пакет, украшенный лилиями:

- Вот оно, мадам, - сказал он.

"Спасибо, Рене", - ответила королева; затем, после минутного молчания: "
Не давайте мадам де Сов эту пасту в течение недели или десяти дней; я хочу
сделай первую пробу этого сам ".

И она собралась уходить.

"Ваше величество, вы хотите, чтобы я сопровождал вас?" - спросил Рене.

"Только до конца моста", - ответила Кэтрин; "моя Господа, и мой
помет Жди меня там".

Они вышли из дома, и в конце улицы Барильери их ждали четверо
джентльменов верхом на лошадях и простые носилки.

По возвращении Рене первым делом пересчитал коробки с опиатами. Одного из них
не хватало.




ГЛАВА XXI.

MADAME DE SAUVE'S APARTMENT.


Екатерина не обманулась в своих подозрениях. Генрих вернулся к своим
прежним привычкам и каждый вечер ходил к мадам де Сов. Сначала он
проделал это в величайшей тайне; но постепенно он стал
небрежен и перестал принимать какие-либо меры предосторожности, так что у Катарины не было никаких
проблема в том, что, хотя Маргарита все еще номинально была королевой
Наварры, мадам де Сов была настоящей королевой.

В начале этой истории мы сказали пару слов о мадам де
Апартаменты Сава; но дверь, открытая Дариолем королю Наваррскому,
герметично закрылась за ним, так что эти комнаты, место действия
Таинственные любовные похождения Беарнэ нам совершенно неизвестны. Помещения,
подобные тем, которые князья обставляли для своих иждивенцев во дворцах.
занимаемые ими для того, чтобы иметь их в пределах досягаемости, были меньше и
менее удобно, чем то, что она могла бы найти в самом городе. Как
читатель уже знает, они располагались на втором этаже
дворца, почти сразу над теми, которые занимал сам Генрих.
Дверь вела в коридор, конец которого освещался сводчатым
окном с маленькими стеклами в свинцовой оправе, так что даже в самые погожие дни в году
сквозь него проникал лишь слабый свет. Зимой, после
трех часов пополудни, было необходимо зажечь лампу, но поскольку
в ней было не больше масла, чем летом, она погасла к десяти часам,
и таким образом, как только в зимние дни, пришел, дал два влюбленных
наибольшую безопасность.

Небольшая прихожая, устланная ковром из желтого дамаста в цветочек;
приемная с драпировками из синего бархата; спальня, кровать
украшена витыми колоннами и розовыми атласными занавесками, скрывающими
руэль, украшенный зеркалом в серебряной оправе и двумя
картинами, изображающими любовь Венеры и Адониса, - такова была
резиденция, или, как сказали бы в наши дни, гнездо, прекрасной
фрейлина королевы Екатерины Медичской.

Если резко посмотрел в одну нашел бы, напротив туалетный столик
снабжен каждый аксессуар, маленькая дверь в темном углу
номер открытия в ораторском искусстве, где, подняли на два шага, стоял
_priedieu_. В этой маленькой часовне на стене висели три или четыре
картины, в высшей степени духовные, как бы служащие
дополнением к двум мифологическим картинам, о которых мы упоминали. Среди
этих картин на позолоченных гвоздях было развешано оружие, подобное тому, которое носили женщины.

В тот вечер, который последовал за сценами, которые мы имеем
описать как происходит у мэтра Рене, мадам де Сов, сидящих в
в ее спальне на диване, рассказывал Генри об ее страхи и ее любовь,
и давал ему в качестве доказательства ее любви, преданности, которые она
показано на знаменитый ночной следующим Святого Варфоломея, в ночь
который, он будет помнить, Генри провел в покои его жены.

Генрих, со своей стороны, выражал ей свою благодарность. Мадам де Сов
была очаровательна в тот вечер в своем простом батистовом халате; и Генрих был
очень благодарен.

В то же время, поскольку Генри был по-настоящему влюблен, он был мечтателен. Madame de
Сов, который на самом деле полюбил, а не притворялся, что любит, как повелела Екатерина, продолжал пристально смотреть на Генриха, чтобы увидеть, соответствуют ли его глаза его словам.
.........
......

"Ну же, Генри, - говорила она, - скажи честно: ту ночь, которую ты
провел в будуаре ее величества королевы Наваррской с месье
де ла Моль у твоих ног, разве тебе не было жаль, что этот достойный
джентльмен оказался между тобой и спальней королевы?

"Конечно, я так и сделал, милая", - сказал Генри, "потому что только так я
мог добраться до этой комнаты, где мне так уютно, где в этот момент я
я так счастлива, что прошла через комнату королевы.

Мадам де Сов улыбнулась.

- И с тех пор вы там не были?

- Только так, как я вам сказала.

"Ты никогда не пойдешь к ней, не поставив меня в известность?"

"Никогда".

"Ты бы поклялся в этом?"

"Конечно, я бы так и сделал, если бы все еще был гугенотом, но"--

"Но что?"

"Но католическая религия, догмы, которые я сейчас изучаю, учат
меня, что никогда нельзя давать клятву".

- Гасконец! - воскликнула мадам де Сов, качая головой.

- Но теперь моя очередь, Шарлотта, - сказал Генрих. - Если я задам тебе несколько
вопросов, ты ответишь?

"Конечно, - ответила молодая женщина. - Мне нечего скрывать"
от вас.

"Послушай, Шарлотта, - сказал король, - объясни мне хотя бы раз,
как получилось, что после отчаянного сопротивления, которое ты оказала
мне до моей женитьбы, ты стала менее жестокой ко мне, неуклюжей
Беарнец, нелепый провинциал, принц, действительно, слишком бедный,
чтобы содержать в чистоте драгоценности своей короны."

- Генри, - сказала Шарлотта, - ты просишь объяснить загадку,
которую пытались разгадать философы всех стран.
последние три тысячи лет! Генри, никогда не спрашивай женщину, почему она
любит тебя; довольствуйся вопросом: "Ты любишь меня?"

"Ты любишь меня, Шарлотта?" - спросил Генри.

"Я люблю вас", - ответила г-жа де Сов с обворожительной улыбкой,
Вложив свою хорошенькую ручку в руку своего возлюбленного.

Генрих удержал ее.

"Но, - продолжал он, развивая свою мысль, - предположим, я
угадал слово, которое философы тщетно пытались найти
на протяжении трех тысяч лет - по крайней мере, насколько это касается тебя,
Шарлотта?

Мадам де Сов покраснела.

- Ты любишь меня, - продолжал Генри, - следовательно, мне больше не о чем просить
мы с тобой считаем себя счастливейшими людьми на свете. Но ты знаешь,
счастью всегда сопутствует какой-то недостаток. Адам посреди
Эдема не был совершенно счастлив, и он откусил от этого несчастного яблока
которое навязало нам всем ту любовь к новизне, которая заставляет каждого человека
проводить свою жизнь в поисках чего-то неизвестного. Скажи мне, моя дорогая,
разве королева Екатерина сначала не просила меня помочь ей обрести свою любовь?
ты любишь меня?"

"Генри", воскликнула мадам де Сов, "говорите потише, когда вы говорите о
королева-мать!"

- О! - воскликнул Генри с непосредственностью и дерзостью, которые обманули воображение.
Сама мадам де Сов: "раньше было хорошо не доверять ей,
она добрая мать, но тогда мы не были в хороших отношениях; но теперь,
поскольку я муж ее дочери".--

"Муж мадам Маргариты!" - воскликнула Шарлотта, промывка
ревность.

- Говори тише, в свою очередь, - сказал Генри. - Теперь, когда я муж ее дочери.
мы лучшие друзья в мире. Чего они хотели?
Похоже, что я стал католиком. Что ж, благодать коснулась меня,
и благодаря заступничеству святого Варфоломея я стал им. Мы живем
вместе, как братья в счастливой семье, как добрые христиане.

- А королева Маргарита?

"Королева Маргарита?" переспросил Генрих; "О, ну что ж, она связующее звено
нас".

"Но, Генри, ты сказал, что королева Наваррская, в качестве награды за
преданность, я показала ей, были щедры ко мне. Если то, что вы говорите, правда,
если эта щедрость, за которую я испытываю к ней глубокую благодарность
, искренна, она - связующее звено, которое легко разорвать. Итак, вы не можете
полагаться на эту поддержку, поскольку вы не установили свою притворную близость
наложите на кого угодно".

"И все же я опираюсь на это, и в течение трех месяцев это была подушка, на которой я спал".
"Я сплю на ней".

- Значит, Генрих! - воскликнула г-жа де Сов. - Ты обманул меня, и мадам
Маргарита на самом деле твоя жена.

Генрих улыбнулся.

- Ну вот, Генрих, - сказала мадам де Сов, - ты одарил меня одной из тех
невыносимых улыбок, которые вызывают у меня жестокое желание выцарапать тебе
глаза, хоть ты и король.

"Тогда, - сказал Генри, - я, кажется, вводит теперь с помощью этого
симулировал дружбу, потому что есть моменты, когда, царь хотя я,
ты хочешь выцарапать мне глаза, потому что веришь, что это существует!

- Анри! - Анри! - воскликнула г-жа де Сов. - Я верю, что сам Бог
не знает, о чем ты думаешь.

"Моя дорогая, - сказал Генри, - я думаю, что сначала Кэтрин сказала тебе:
люби меня, затем, что твое сердце сказало тебе то же самое, и что когда
эти два голоса говорят с тобой, ты слышишь только голос своего сердца. Теперь
я здесь. Я люблю тебя, и люблю всем сердцем, и это именно та
причина, по которой, если когда-нибудь у меня будут секреты, я не должен их раскрывать
к вам,--боясь скомпрометировать вас, конечно, - для королевы
дружба переменчива, это мама в законе".

Это было не то, чего ожидала Шарлотта; ей казалось, что
сгущающаяся завеса между ней и ее возлюбленным каждый раз, когда она пыталась заговорить
глубины его бездонного сердца приобретали консистенцию
стена, отделявшая их друг от друга. Поэтому она почувствовала, как слезы
подступают к ее глазам, когда он произнес этот ответ, и как в этот момент пробило десять
часов:

- Сир, - сказала Шарлотта, - мне пора спать; мои обязанности призывают меня очень рано
завтра утром - королеве-матери".

"Значит, ты прогоняешь меня сегодня вечером, не так ли, милый?"

"Генри, мне грустно. Как мне грустно, ты найдешь меня утомительным, и вы бы
не нравится мне больше. Вы видите, что это лучше для тебя, чтобы отказаться".

- Очень хорошо, - сказал Генри, - я удалюсь, если вы настаиваете, только,
вентр сен-гри! вы должны оказать мне любезность и остаться хотя бы на время
вашего туалета.

- Но королева Маргарита, сир! не заставите ли вы ее ждать, если останетесь?

- Шарлотта, - серьезно ответил Генрих, - между нами было условлено, что мы
не говоря уже о королеве Наваррской, но мне кажется, что эта
вечером мы говорили ни о чем, кроме нее".

Мадам де Сов вздохнул; затем она подошла и присела перед ней
туалетный столик. Генри взял стул, пододвинул его к тому, который
служил креслом его любовнице, и, поставив на него одно колено, а сам
облокотился на спинку другого, сказал:

"Пойдем, моя хорошая маленькая Шарлотта, позволь мне увидеть, как ты становишься красивой,
и красивой для меня, что бы ты ни говорила. Небеса! Какие вещи! Какие
флакончики с духами, какие порошки, какие флакончики, какие коробочки с парфюмерией!"

"Это кажется много," сказала Шарлотта со вздохом, "и все же это слишком
мало, так как все это я до сих пор не нашли средства княжения
исключительно за сердце твоего Величества."

"Вот!" - воскликнул Генри. "Давайте не будем возвращаться к политике! Что это такое?
Эта маленькая тонкая кисточка? Разве она не должна быть для рисования
бровей моего олимпийского Юпитера?"

"Да, сир", - ответил Мадам де Сов", и вы уже догадались по первой
снято!"

"И, что довольно мало слоновая кость грабли?"

"Это для пробора волос!"

"А эта очаровательная маленькая серебряная коробочка с чеканной крышкой?"

"О, это то, что прислал Рене, сир; это знаменитый опиат, который он
так долго обещал мне - сделать еще слаще губы, которые ваши
ваше величество иногда бывали достаточно добры, чтобы находить это довольно милым.

И Генри, словно проверяя, что сказала очаровательная женщина, прикоснулся губами
к тем, на которые она так внимательно смотрела в зеркало. Сейчас
что они возвращались к области кокетства, облака стали
поднимите брови баронессы. Она взяла коробку, о которой было сказано выше
, и как раз собиралась показать Генри, что это за алая мазь
этим воспользовались, когда резкий стук в дверь прихожей заставил влюбленных вздрогнуть.

- Кто-то стучит, мадам, - сказала Дариола, просовывая голову в щель портьеры.
- Кто-то стучит?

- Пойди узнай, кто это, и возвращайся, - сказала г-жа де Сов. Генри
и Шарлотта с тревогой переглянулись, и Генри начал было
подумывать о том, чтобы удалиться в молельню, в которой он уже не раз
находил убежище, когда снова появилась Дариола.

"Мадам, - сказала она, - это мэтр Рене, парфюмер".

Услышав это имя, Генри нахмурился и невольно прикусил губу.

"Ты хочешь, чтобы я отказать ему в приеме?" - спросила Шарлотта.

"Нет!" Генри сказал; "мэтр Рене никогда ничего не делает без того,
раньше думал об этом. Если он приходит к вам, это потому, что у него есть
причиной приезда".

"В таком случае, вы хотели бы скрыть?"

- Я постараюсь этого не делать, - сказал Генри, - потому что мэтр Рене знает
все; следовательно, мэтр Рене знает, что я здесь.

"Но ваше величество некоторые основания думать, что его присутствие тягостно
к вам?"

"Я!" - сказал Генри, делая над собой усилие, которое, несмотря на свою силу воли, он
не мог полностью скрыть. "Я! вообще ни одного! мы довольно круто
друг друга, это правда; но так как Ночь Святого Варфоломея у нас
мириться".

- Пусть войдет! - сказала г-жа де Сов Дариоле.

Минуту спустя появился Рене и окинул взглядом всю комнату.

Мадам де Сов все еще стояла перед своим туалетным столиком.

Генри занял свое место на кушетке.

Шарлотта была на свету, а Генри в тени.

"Мадам," сказал Рене, с фамильярною почтительностью: "я пришел, чтобы предложить
мои извинения".

- За что, Рене? - спросила г-жа де Сов с той снисходительностью, которая
красивые женщины всегда обращаются к миру продавцов, которые их окружают
и чья обязанность - делать их еще красивее.

"Потому что давным-давно я пообещал работать ради этих красивых губ, и
потому что"--

- Потому что ты не сдержал своего обещания до сегодняшнего дня, не так ли? - спросила
Шарлотта.

- До сегодняшнего дня? повторил Рене.

"Да, фактически, я получил коробку только сегодня вечером.
вы мне прислали.

"Ах, в самом деле!" - сказал Рене, странно глядя на маленькую коробочку с опиатами на столе.
Столик мадам де Сов, точно такой же, как у него в магазине.
 - Я так и думал! - пробормотал он. - И вы им пользовались?

- Нет, пока нет. Я как раз собирался попробовать это, как вы вошли". Лицо Рене по
приобрели мечтательное выражение, которого не избежать Генри. Действительно, очень мало
все ускользала от него.

"Ну, Рене, что ты собираешься теперь делать?" - спросил король.

"Я? Ничего, сир, - ответил парфюмер. - Я смиренно жду, пока твой
ваше величество говорит со мной, прежде чем проститься с мадам ла баронессой".

"Ну же!" - сказал Генрих, улыбаясь. - Тебе нужно мое слово, чтобы понять:
мне приятно тебя видеть?

Рене огляделся, прошелся по комнате, как бы прощупывая глазами и ухом двери и занавески.
затем он остановился и
стоя так , чтобы он мог одним взглядом обнять и мадам де Сов , и
Генри:

"Я этого не знаю", - сказал он, благодаря тому замечательному инстинкту, который
подобно шестому чувству руководил им в первую половину его жизни среди
надвигающихся опасностей. Генри почувствовал, что в этот момент что - то
странным образом напоминающая борьбу мысль пронеслась в голове у
парфюмера, и он повернулся к нему, все еще оставаясь в тени, в то время как лицо
Флорентийца было освещено.

"Вы здесь в такой час, Рене?" - спросил он.

"Неужели мне так не повезло оказаться на пути вашего величества?" - спросил парфюмер.
отступая назад.

"Нет, но я хочу знать одну вещь".

"Что, сир?"

"Вы думали, что найдете меня здесь?"

"Я был уверен в этом".

- Значит, я был тебе нужен?

- По крайней мере, я рад, что нашел тебя.

- Ты хочешь мне что-то сказать? - настаивал Генри.

- Возможно, сир! - ответил Рене.

Шарлотта покраснела, так как опасалась, что откровение, которое парфюмер
, казалось, стремился сделать, могло иметь какое-то отношение к ее поведению
по отношению к Генри. Поэтому она сделала вид, что, будучи всецело
поглощена своим туалетом, ничего не слышала, и прервала
разговор.

"Ах! действительно, Рене", - сказала она, открывая коробку опиатов, "вы
восхитительный человек. Этот торт изумительный цвет, и раз уж ты здесь
Я собираюсь оказать вам честь, поэкспериментировав с вашим новым произведением ".

Она взяла коробочку в одну руку, а другой коснулась кончика своего
приложила палец к розовой пасте, которую собиралась поднести к губам.

Рене вздрогнула.

Баронесса с улыбкой поднесла опиат ко рту.

Рене побледнела.

Все еще оставаясь в тени, но с неподвижными и горящими глазами, Генри не ускользнул от внимания.
ни от действий одного, ни от содрогания другого.

Руке Шарлотты оставалось пройти совсем немного, прежде чем она коснулась ее губ.
Рене схватил ее за руку, как раз в тот момент, когда Генри поднялся, чтобы сделать это.

Генри бесшумно откинулся на спинку дивана.

- Одну минуту, мадам, - сказал Рене с натянутой улыбкой. - Вы не должны
употреблять этот опиум без специальных указаний.

"Кто даст мне эти указания?"

"Я".

"Когда?"

"Как только я закончу говорить то, что должен сказать его Величеству
Королю Наваррскому".

Шарлотта широко раскрыла глаза, ничего не понимая из таинственного
языка, окружавшего ее, и сидела с баночкой опиата в руке, уставившись на
кончик своего пальца, красный от румян.

Генри поднялся, и двинулся на мысль, которая, как и все эти молодые
царь, было две стороны, одна из которых, казалось, поверхностный, другой, который был
глубокий, он взял руку Шарлотты и красного, как это было, сделал как бы
поднять ее к губам.

- Минутку, - быстро сказал Рене, - минутку! Будьте любезны, мадам,
полоскать красивые руки с этим мылом из Неаполя, который я забыл
чтобы отправить вас в то же время, как румяна, и которое я имею честь
чего вам сейчас".

Достав из серебряной обертки кусок зеленого мыла, он положил его в
киноварный таз, полил немного воды и, опустившись одним коленом на
пол, предложил его мадам де Сов.

- Право, мэтр Рене, я вас больше не узнаю, - сказал Анри. - Вы
такой галантный, что далеко превосходите любого придворного щеголя.

"О, какие восхитительные духи!" - воскликнула Шарлотта, потирая свои прекрасные руки.
Перламутровая пена, образовавшаяся от ароматного торта.

Рене выполнил свой долг придворного до конца. Он протянул салфетку из
прекрасного фризского льна мадам де Сов, которая вытерла о нее руки.

- Теперь, - сказал флорентиец Генриху. - Пусть ваш разум будет спокоен,
монсеньор.

Шарлотта подала руку Генри, который поцеловал ее, и хотя она вдвое
повернулся на своем стуле, чтобы слушать то, что Рене собирался сказать, короля
Наварра вернулся к своей кушетке, более чем когда-либо убежден, что что-то
необычное промелькнуло в голове парфюмера.

"Ну?" - спросила Шарлотта. Флорентиец, по-видимому, сделал усилие, чтобы
собрать все свои силы, а затем повернулся к Генриху.




ГЛАВА XXII.

"СИР, ВЫ БУДЕТЕ КОРОЛЕМ".


"Сир, - сказал Рене Генриху, - "Я пришел поговорить о том, что уже некоторое время
не давало мне покоя".

"Парфюмерия?" переспросил Генрих, улыбаясь.

"Ну да, сир, парфюмерия", - ответил Рене, странно кивнув в знак
согласия.

"Говорите, я вас слушаю. Это тема, которая всегда
меня глубоко интересовала".

Рене взглянул на Генри, пытаясь, несмотря на его слова, прочесть его
непроницаемую мысль; но видя, что это совершенно невозможно, он
продолжил:

"Один из моих друзей, сир, только что прибыл из Флоренции. Этот друг
очень интересуется астрологией".

"Да, - перебил Генри, - я знаю, что это страсть с
Флорентийцы".

"В компании с лучшими студентами мира он прочитал
гороскопы знатных джентльменов Европы".

"Ах! ах!" - воскликнул Генри.

"И поскольку дом Бурбонов стоит во главе высочайшего, происходящего по наследству от
это от графа Клермона, пятого сына Людовика Святого, ваше величество.
ваше величество должно знать, что ваш гороскоп не остался без внимания.

Генрих слушал еще внимательнее.

- Вы помните этот гороскоп? - спросил король Наваррский с улыбкой,
которую он старался изобразить равнодушной.

"ОУ!", ответил Рене, качая головой, "ваш гороскоп не быть
забыли".

"Действительно!" - сказал Генри, как ни странно.

"Да, сир; согласно этому гороскопу, вашему величеству уготована самая
блестящая судьба".

Молодой принц бросил на него молниеносный взгляд, который почти сразу же исчез
под покровом безразличия.

- Каждый итальянский оракул склонен льстить, - сказал Генрих, - но тот, кто
льстит, лжет. Разве нет тех, кто предсказал, что я буду
командовать армиями? Я! - Он расхохотался. Но наблюдатель, менее занятый
собой, чем Рене, заметил бы и осознал усилие, приложенное к
этому смеху.

"Сир", - холодно сказал Рене, - "гороскоп говорит лучше".

"Предсказывает ли это, что во главе одной из этих армий я выиграю
сражения?"

"Лучше, чем это, сир".

"Что ж, - сказал Генрих, - вы увидите, что я буду победителем!"

"Сир, вы будете королем".

- Ну что ж! "Вентр сен-гри"! - воскликнул Генрих, сдерживая бешеное биение своего сердца.
"Разве я уже не такой?"

"Сир, мой друг знает, что он обещает; вы не только будете королем, но и
вы будете царствовать".

- В таком случае, - сказал Генри тем же насмешливым тоном, - у твоего друга должно быть
десять золотых крон, не так ли, Рене? для такого пророчества очень
амбициозные, особенно в такие времена. Ну, Рене, а я не богат,
Я дам вашему другу пять и еще пять, когда пророчество
выполнены".

- Сир, - сказала г-жа де Сов, - не забывайте, что вы уже
поклялся Дариоле, и не перегружай себя обещаниями.

"Мадам, - сказал Генрих, - я надеюсь, что, когда придет это время, со мной будут
обращаться как с королем, и что они будут довольны, если я выполню половину своих
обещаний".

"Сир, - сказал Рене, - я продолжу".

"О, значит, это еще не все?" - спросил Генрих. "Что ж, если я стану императором, я дам
вдвое больше".

"Сир, мой друг вернулся из Флоренции с гороскопом, который он
обновил в Париже и который всегда дает один и тот же результат; и он рассказал мне
секрет".

- Секрет, представляющий интерес для его величества? - быстро спросила Шарлотта.

"Я так думаю", - сказал флорентиец.

"Он ищет слов", - подумал Генри, не в коем случае прихода к
Спасти Рене там. "Очевидно, что трудно сказать".

- Так говорите же, - продолжала баронесса де Сов, - о чем идет речь?

"Это касается всех слухов об отравлении", - сказал флорентиец, взвешивая
каждое свое слово отдельно. "Это касается всех слухов об отравлении,
которые в течение некоторого времени циркулировали при дворе". Легкое
движение ноздрей короля Наваррского было единственным признаком
его повышенного внимания к внезапному повороту разговора.

- А ваш друг флорентиец, - спросил Генрих, - что-нибудь знает об
этом отравлении?

- Да, сир.

"Как ты можешь раскрывать мне секрет, который не принадлежит тебе, Рене, особенно когда
секрет такой важный?" - сказал Генри самым естественным
тоном, на который только был способен.

- Этот друг хочет попросить совета у вашего величества.

- У меня?

- Что в этом удивительного, сир? Вспомни старого солдата из
Actium, который, имея на руках судебный процесс, обратился за советом к Августу.

"Август был юристом, Рене, а я нет".

"Сир, когда мой друг доверил мне эту тайну, ваше величество все еще
принадлежал к кальвинистской партии, главой которой вы были и
вторым членом которой был месье де Конде.

- Ну? - спросил Генри.

- Этот друг надеялся, что вы воспользуетесь своим всемогущим влиянием на
Месье де Конде и попросите его не относиться к нему враждебно.

- Объясни мне это, Рене, если хочешь, чтобы я понял, - сказал Анри,
не выказав ни малейшей перемены ни в лице, ни в голосе.

- Сир, ваше величество поймет с первого слова. Этот друг знает
все подробности попытки отравления монсеньора де Конде.

"Была попытка отравить принца де Конде?" - воскликнул
Генрих с хорошо разыгранным изумлением. "Ах, действительно, и когда это было?"

Рене пристально посмотрел на короля и ответил только этими словами:

"Неделю назад, ваше величество".

"Какой-нибудь враг?" - спросил король.

"Да, - ответил Рене, - враг, которого знает ваше величество и который знает
ваше величество".

"На самом деле, - сказал Генри, - мне кажется, я слышал об этом,
но я не осведомлен о деталях, которые должен раскрыть ваш друг. Расскажите
их мне".

- Ну, принцу Конде было предложено ароматное яблоко. К счастью,
однако, когда ему принесли это, с ним был его врач. Он взял
это из рук посыльного и понюхал, чтобы проверить его запах и
целебность. Два дня спустя гангренозный отек лица,
прилив крови, кровоточащая рана, разъедавшая его лицо, были
ценой его преданности или результатом его неосторожности ".

"К сожалению, - ответил Генрих, - будучи уже наполовину католиком, я
потерял всякое влияние на господина де Конде. Поэтому ваш друг был неправ,
обратившись ко мне".

- Ваше величество, это было не только в отношении принца де Конде .
это могло бы пригодиться моему другу, но в отношении принца де Порсиана
а также брата того, кто был отравлен.

- Ах! - воскликнула Шарлотта. - Знаешь ли ты, Рене, что в твоих рассказах есть что-то
ужасное? Ты оправдываешься в неподходящее время. Уже поздно, ваш разговор
смертелен. На самом деле, твои духи стоят больше. Шарлотта снова
протянула руку к коробке с опиатами.

"Мадам, - сказал Рене, - прежде чем испытать это, что вы собираетесь сделать, послушайте,
какие жестокие результаты могут извлечь из этого порочные люди".

- Право, Рене, - сказала баронесса, - сегодня вечером вы какой-то похоронный.

Генри нахмурился, но он понимал, что Рене пожелал, чтобы достичь поставленной цели, который
он еще не видел, и он решил подтолкнуть в этом направлении в
разговор, который пробудило в нем такие болезненные воспоминания.

"И, - продолжил он, - вы знали подробности отравления
Принца де Порсиана?"

"Да", - сказал он. "Известно, что каждую ночь он оставлял горящую лампу
возле своей кровати; масло было отравлено, и он задохнулся".

Генри сжал пальцы, которые были влажными от пота.

- Значит, - пробормотал он, - тот, кого вы называете своим другом, знает не только
подробности отравления, но и его автора?

- Да, и именно по этой причине он хотел спросить вас, не согласитесь ли вы
использовать остатки своего влияния на принца Порциана и добиться
прощения убийцы за смерть его брата.

"К сожалению, - ответил Генрих, - все еще будучи наполовину гугенотом, я не имею никакого
влияния на господина принца де Порсиана; следовательно, ваш друг
поступил бы неправильно, заговорив со мной".

- Но что вы думаете о намерениях месье принца де Конде
и месье де Порсиана?

- Откуда мне знать их намерения, Рене? Боже, кого я знаю, не
дал мне возможность ознакомиться с их сердец".

"Ваше величество должны спросить себя", - спокойно сказал флорентиец. "Есть
не в жизни, Ваше Величество некоторые события настолько мрачно, что он может служить
как проверить помилования, так больно, что это пробный камень для
щедрость?"

Эти слова были произнесены тоном, который заставил саму Шарлотту задрожать.
Это был такой прямой намек, что молодая женщина отвернулась.
чтобы скрыть румянец и не встречаться взглядом с Генри. Генрих сделал над собой
величайшее усилие; его лоб, на котором во время слов
флорентийца проступили угрожающие морщины, разгладился, и он принял величественный вид.,
сыновняя скорбь, которая погрузила его сердце в смутное раздумье.

"В моей жизни, - сказал он, - были мрачные обстоятельства... Нет, Рене, нет; я помню"
в моей юности только безумие и беспечность, смешанные с более или менее жестокими
необходимость, налагаемая на каждого требованиями природы и доказательствами
Бога."

Рене, в свою очередь, стал сдержанным, переводя взгляд с Генри на Шарлотту,
как бы желая разбудить одного и сдержать другую; потому что Шарлотта уже
вернулась к своему туалету, чтобы скрыть беспокойство, вызванное их разговором,
и снова протянула руку к коробочке с опиатами.

"Но, Сир, если бы Вы были братом князя Porcian или сына
принца Конде, и если они отравили вашего брата или
убит ваш отец" - Шарлотта издала слабый крик и поднял
опиатов в ее губы. Рене заметил этот жест, но на этот раз он остановил ее
ни словом, ни жестом; он просто воскликнул:

"Во имя Всего Святого, сир, отвечайте! Сир, если бы вы были на их месте, что бы
вы сделали?

Генрих пришел в себя. Дрожащей рукой он вытер лоб, на
котором выступили капли холодного пота, и выпрямился во весь рост,
ответил посреди тишины, который до этого провел Рене и
Шарлотт:

"Если бы я был на их месте, и если бы я был уверен, что, будучи царем, то есть
уверены, представляющий Бога на земле, я хотел действовать, как Бог, я должен
простите".

- Мадам! - воскликнул Рене, выхватывая опиат из рук мадам де
Сов, "мадам, верните мне эту коробку, мой мальчик, я вижу, сделал
ошибка. Завтра я пошлю вам другую".




ГЛАВА XXIII.

НОВООБРАЩЕННЫЙ.


На следующий день должна была состояться охота в Сен-Жерменском лесу.

Генрих приказал приготовить для него маленькую беарнскую лошадку;
то есть оседлать и взнуздать в восемь часов утра. Он
предназначен давая эту лошадь к мадам де Сов, но он хотел попробовать это
первое. На четверть до восьми лошадь была готова. На ход
восемь Генри спустился во двор замка. Конь, гордый и вспыльчивый в
несмотря на свои небольшие размеры, навострил уши и перебирает ногами.
Погода была холодной, и тротуар покрывал легкий иней. Генри направился к конюшне, где находились лошадь и грум.
Генри направился через двор к конюшне.
мы ждали, когда швейцарский солдат, мимо которого он прошел, стоял на страже у ворот.
у ворот он предъявил оружие и сказал:

"Да хранит бог его величество короля Наварры".

Услышав это пожелание и особенно тон, которым оно было произнесено,
Беарнец вздрогнул.

Он повернулся и отступил назад.

- Де Муи! - пробормотал он.

- Да, сир, де Муи.

- Что вы здесь делаете?

- Ищу вас.

- Почему вы ищете меня?

- Я должен поговорить с вашим величеством.

"К сожалению", - сказал король, подойдя к нему, "не знаете ли вы
рисковать своей головой?"

"Я знаю это".

"Ну и что?"

"Что ж, я здесь".

Генри слегка побледнел, ибо знал, что он разделял опасности в ведении
этот опрометчивый молодой человек. Он с тревогой посмотрел про него и отступила назад
второй момент, не менее быстро, чем это было сделано в первую очередь. Он увидел в окне
Герцога Алансонского.

Мгновенно изменив манеру поведения, Генрих взял мушкет из рук Де
Города Муи, стоя, как мы уже говорили, дозорный, а пока видимо
измерения:

"Де Муи, - сказал он, - это, конечно, не без какой-то очень веской причины"
что вы пришли таким образом сразиться со львом в его логове?"

- Нет, сир, я ждал вас целую неделю; только вчера я услышал, что
сегодня утром ваше величество должны были опробовать лошадь, и я занял свое место у
ворот Лувра.

- Но как в этой форме?

- Капитан роты протестант и один из моих друзей.

- Вот твой мушкет; возвращайся к своим обязанностям часового. За нами наблюдают.
Когда я вернусь, я попытаюсь сказать тебе пару слов, но если я не заговорю,
не останавливай меня. Adieu."

Де Муи возобновил свою размеренную прогулку, а Генрих направился к дому.

"Что это за прелестное маленькое животное?" - спросил герцог Алансонский из своего окна.


"Лошадь, которую я собираюсь опробовать сегодня утром", - ответил Генрих.

"Но это лошадь не для мужчины".

"Следовательно, она предназначена для красивой женщины".

"Будь осторожен, Генри; ты будешь нескромен, потому что мы увидим эту
прекрасную женщину на охоте; и если я не знаю, чей ты рыцарь,
Я, по крайней мере, буду знать, чей ты конюший.

"Нет, милорд, вы не знаете," сказал Генри, с его притворной
хорошее настроение", ибо эта прекрасная женщина не может выйти в это утро; она
нездоровится".

Он вскочил в седло.

- Ах, боже мой! - воскликнул д'Алансонец, смеясь. - Бедная госпожа де Сов!

"Fran;ois! Fran;ois! это ты ведешь себя нескромно.

"Что случилось с прекрасной Шарлоттой?" продолжал герцог
д'Алансонец.

"Почему?" - ответил Генри, пришпоривая свою лошадь и переводя ее в галоп.
описав изящный вираж. "Почему, я понятия не имею ... тяжесть в
голова, согласно тому, что говорит мне Дариола. Оцепенение всего тела;
короче говоря, общая слабость.

"И это помешает вам присоединиться к нам?" - спросил герцог.

"Я? С чего бы это?" - спросил Генрих. - Ты знаешь, что я обожаю охоту, и
ничто не могло заставить меня пропустить ее.

- Но ты будешь скучать по этой охоте, Генри, - сказал герцог, повернувшись ко мне.
и на мгновение перекинулся парой слов с кем-то, незамеченным Генрихом, который
обратился к Франсуа из глубины комнаты: "Его Величество говорит мне,
что охота не может состояться".

"Ба!" - сказал Генри самым разочарованным тоном, какой только можно себе представить. "Почему нет?"

"Похоже, очень важные письма от месье де Невера. Есть
совет у короля, королевы-матери, и мой брат герцога
d'Anjou."

"Ах, ах! - сказал себе Генри. - не могли ли прийти какие-нибудь новости из Польши?"

Затем вслух:

- В таком случае, - продолжил он, - мне бесполезно идти дальше.
рисковать на таком морозе. Прощай, брат!

Подтягивание О-де-города Муи:

"Мой друг, - сказал он, - зови своих товарищей, чтобы закончить свой страж
долг для вас. Помогите жениха ungirth моего коня. Наденьте седло на голову
и отнесите его к шорнику; на нем нужно сделать кое-какую вышивку
, которую сегодня не было времени закончить. Вы принесете
ответ в мои апартаменты.

Де Муи поспешил повиноваться, потому что герцог Алансонский исчез из своего
окна, и было очевидно, что он что-то заподозрил.

На самом деле, едва Де Муи скрылся за воротами, как появился
Показался герцог Алансонский. На месте де Муи был настоящий швейцарец.
Д'Алансонец внимательно посмотрел на нового часового; затем повернулся к Генриху:

"Это не тот человек, с которым ты только что разговаривал, не так ли, брат?"

"Другой - молодой человек, который принадлежит к моей семье и которого я заставил
поступить в швейцарскую гвардию. Я просто дал ему комиссию, и он имеет
пошли его выполнять".

- Вот как! - сказал Герцог, как будто этого ответа хватило. "А как поживает Маргарет?"

"Я собираюсь спросить ее, брат".

"Ты не видел ее со вчерашнего дня?"

"Нет. Я зашел к ней вчера вечером около одиннадцати, но Жийон сказала мне
что она устала и пошла спать.

- Вы не найдете ее в ее комнате. Она вышла.

- О! - сказал Генри. - Очень может быть. Она должна была пойти на _конвенцию де
l'Annonciade_."

Не было никакой возможности продолжить разговор, поскольку Генри
по-видимому, решил просто ответить. Два зятя
поэтому удалились, герцог Алансонский отправился за новостями, как он сказал, а король
Наваррский вернулся в свою комнату.

Генри пробыл там не более пяти минут, когда услышал стук в дверь.


- Кто там? - спросил он.

- Сир, - ответил голос, в котором Генрих узнал голос Де Муи, - это
ответ от шорника.

Генри, явно тронутый, пригласил молодого человека войти и закрыл за ним дверь.
- Это ты, де Муи? - спросил я.

- Это ты? "Я надеялся, что вы поразмыслите", - сказал он.

"Сир, - ответил де Муи, - "я размышлял три месяца; это
достаточно долго. Теперь пришло время действовать". Генрих сделал нетерпеливый жест.

"Ничего не бойся, государь, у нас один, и я буду поспешать, за время
драгоценные. Ваше Величество может сказать словом все, что событий
год потеряли вызвать в адрес религии. Давайте четко, кратко, и
Фрэнк".

"Я слушаю, мой добрый де города Муи", - ответил Генри, видя, что она
невозможно для него, чтобы уклониться от объяснений.

"Это правда, что ваше величество отрекся от протестантской религии?"

"Это правда", - сказал Генри.

"Да, но это на твоих устах или в сердце?"

"Человек всегда благодарен Богу, когда он спасает нам жизнь", - ответил Генри,
поворачивая вопрос так, как он обычно делал в таких случаях. "и Бог
, очевидно, спас меня от этой жестокой опасности".

"Сир, - продолжал Де Муи, - давайте признаем одну вещь".

"Что?"

"Что ваше отречение от престола продиктовано не убеждением, а расчетом.
Ты отрекся от престола, чтобы король позволил тебе жить, а не потому, что
Бог спас тебе жизнь".

"Какой бы ни была причина моего обращения, де-города Муи", - ответил Генри, "я
тем не менее католиком".

"Да, но вы должны всегда быть одна? При первом же представившемся вам шансе
неужели вы не вернете себе свободу жизни и совести?
Что ж! эта возможность представилась сама собой. Ла-Рошель восстала,
Руссильон и Беарн просто ждут одного слова, прежде чем действовать. В
Гайенне каждый призывает к войне. Просто скажите мне, были ли вы вынуждены
пойти на этот шаг, и я отвечу за будущее ".

- Джентльмена моего происхождения никто не принуждает, мой дорогой Де Муи. То, что я
сделал, я сделал добровольно.

"Но, сир," - сказал молодой человек, его сердце угнетенных с этим
сопротивление, которое он не ожидал: "вы не помните, что в
действуя таким образом, ты бросил и предал нас".

Генри был непоколебим.

"Да, - продолжал Де Муи, - да, вы предаете нас, сир, ибо некоторые из нас,
рискуя жизнью, пришли спасти вашу честь и вашу свободу; мы
готовы предложить вам трон, сир; вы понимаете это? не только
свободы, но власть; Престол Твой собственный выбор, за два месяца ты
мог бы выбирать между Наваррой и Францией.

"Де Муи", - сказал Генри, прикрывая глаза, которые помимо его воли
вспыхнули при этом предложении. "Де Муи, я в безопасности, я
Католик, я муж Маргариты, я брат короля
Карл, я зять моей доброй матери Екатерины. Де Муи,
принимая на себя эти различные должности, я просчитал их возможности
а также их обязательства.

"Но, сир, - сказал Де Муи, - во что нужно верить? Мне сказали, что ваш
брак не заключен по контракту, что в глубине души вы свободны, что ненависть
Екатерины"--

- Ложь, ложь, - поспешно перебил беарнец. "Да, вы были
постыдно обмануты, мой друг; эта дорогая Маргарита действительно моя жена,
Екатерина действительно моя мать и король Карл IX. является господином и
хозяином моей жизни и моего сердца.

Де Муи вздрогнул, и почти презрительная улыбка скользнула по его губам.

"В таком случае, сир, - сказал он, уныло опуская руки и пытаясь
проникнуть в эту душу, наполненную тенями, - вот мой ответ на
возвращайтесь к моим братьям, - я скажу им, что король Наварры
протягивает руку и открывает свое сердце тем, кто перерезал нам глотки;
Я скажу им, что он стал льстецом королевы-матери
и другом Морвеля.

"Мой дорогой Де Муи, - сказал Генрих, - король выходит из зала совета"
и я должен пойти и выяснить у него причины нашего
пришлось отказаться от такого важного дела, как охота. Прощай; подражай мне, мой друг
, оставь политику, возвращайся к королю и посещай мессу".

Генри вывел или, скорее, втолкнул в прихожую молодого человека, чье
изумление начало перерастать в ярость.

Едва дверь закрылась, как он, не в силах больше сопротивляться
страстно желая отомстить за что-нибудь, защищая кого-нибудь, Де Муи
скомкал шляпу в руках, швырнул ее на пол и топнул
по ней, как бык топнул по плащу матадора:

"Клянусь небом! - воскликнул он, - он такой несчастный принц, и я не прочь
убить себя для того, чтобы испачкать его навсегда с моей кровью".

- Тише, господин де Муи! - раздался голос из-за полуоткрытой двери. - Тише!
кто-нибудь, кроме меня, может вас услышать.

Де Муи быстро обернулся и увидел герцога Алансонского, закутанного в плащ
, который с бледным лицом вышел в коридор, чтобы убедиться, что он
и де Муи остались совершенно одни.

- Господин герцог Алансонский, - воскликнул де Муи, - я заблудился!

"Наоборот", - пробормотал князь, "может быть, вы нашли то, что вам
ищете, и доказательством этого является то, что я не хочу, чтобы ты убил
себя здесь, как у тебя возникла идея делать именно сейчас. Поверь мне, твоей
крови, по всей вероятности, можно найти лучшее применение, чем обагрять кровью
порог короля Наваррского ".

При этих словах герцог распахнул дверь, которую придерживал,
наполовину открыв.

"Эта комната принадлежит двум моим джентльменам", - сказал герцог. "Никто
здесь нас прервут. Следовательно, мы можем говорить свободно. Входите,
месье.

"Я здесь, монсеньор!" - воскликнул заговорщик в изумлении. Он вошел
в комнату, дверь которой герцог Алансонский закрыл за собой не менее
быстро, чем это сделал король Наваррский.

Вошел Де Муи, разъяренный, раздраженный, сыпавший проклятиями. Но мало-помалу холодный
и пристальный взгляд молодого герцога Франсуа произвел на
Капитана-гугенота такое же действие, какое оказывает заколдованное озеро, рассеивающее
опьянение.

"Монсеньор, - сказал он, - если я правильно понимаю, ваше высочество желает
поговорить со мной".

"Да, месье де Муи", - ответил Франсуа. "Несмотря на вашу маскировку, мне
показалось, что я узнал вас, и когда вы представили оружие моему брату
Генриху, я сразу узнал вас. Итак, де Муи, значит, вы недовольны
королем Наваррским?

- Монсеньор!

- Ну же, ну же! скажите откровенно, разве вы не доверяют мне, возможно я один
ваши друзья."

"Вы, монсеньор?"

"Да, я; так говорить".

"Я не знаю, что сказать вашему высочеству, монсеньор. Вопрос, который я
должен был обсудить с королем Наварры, касался интересов, которые ваш
ваше высочество не захотело понять. Более того, - добавил Де Муи тоном,
который он старался придать безразличию, - это были сущие пустяки.

- Пустяки? - переспросил герцог. - Пустяки?

- Да, монсеньор.

- Пустяки, ради которых вы готовы были рискнуть жизнью, вернувшись в Лувр.
вы знаете, что ваша голова ценится на вес золота. Мы
осведомлены о том факте, что вы, а также король Наварры и
принц де Конде, являетесь одним из лидеров гугенотов".

- Если вы так считаете, монсеньор, поступайте со мной так, как подобает поступать брату короля
Карлу и сыну королевы Екатерины.

- Почему вы хотите, чтобы я вел себя подобным образом, когда я сказал вам, что я
ваш друг? Скажите мне правду.

- Монсеньор, - сказал де Муи, - я клянусь вам.--

- Не клянитесь, монсеньор; реформатская церковь запрещает приносить
клятвы, и особенно ложные.

Де Муи нахмурился.

- Говорю вам, я все знаю, - продолжал герцог.

Де Муи по-прежнему молчал.

- Вы сомневаетесь в этом? - спросил принц с притворной настойчивостью. "Ну, мой
дорогой де города Муи, мы должны быть убеждены. Давай, сейчас, ты будешь судьей
если я не прав. Разве вы не предлагаю мой шурин
Генри, в его комнату только сейчас", - герцог указал на камеру
B;arnais разместился "ваша помощь и ваши последователи о восстановлении его на
королевство Наварра?"

Де Муи испуганно посмотрел на герцога.

"Предложение, от которого он в ужасе отказался".

Де Муи все еще был поражен.

- Тогда вы призвали вашу старую дружбу, воспоминание об общей
религии? Вы хотя бы подали королю Наварры блестящую надежду
надежду, настолько блестящую, что он был ослеплен ею - надежду завоевать
корону Франции? Ну же, скажи мне; хорошо ли я информирован? Это то, что ты
приехал сделать предложение беарнцам?

"Монсеньор!" - воскликнул де города Муи, "это настолько верно, что я теперь интересно, если я
не сказать, Ваше Королевское Высочество, что вы солгали! вызвать в
этом зале беспощадную борьбу и, таким образом, удостовериться в
исчезновении этой ужасной тайны смертью нас обоих ".

"Осторожно, мой храбрый де города Муи, осторожно!" - сказал герцога Алансонского без
меняясь в лице, или без вас обратить хоть немного внимания этой
страшная угроза.

"Тайна лучше умрет вместе с нами , если мы оба останемся в живых, чем если один из нас
были обречены на смерть. Послушай меня и перестань хвататься за рукоять своего меча.
В третий раз я говорю, что ты с другом. А теперь скажите мне, разве
король Наварры не отказался от всего, что вы ему предложили?

- Да, монсеньор, и я признаю это, потому что мое признание может скомпрометировать только
меня.

- Выходя из его комнаты, разве вы не топнули ногой по шляпе и не закричали, что он
трусливый принц, недостойный быть вашим предводителем?

"Это правда, монсеньор, я так сказал".

"А! вы это сделали? вы наконец признаете это?"

"Да".

"И это все еще ваше мнение?"

- Больше, чем когда-либо, монсеньор.

"Ну, а я, месье де Муи, я, третий сын Генриха II., Я, сын Франции
достаточно ли я хороший джентльмен, чтобы командовать вашими солдатами? Пойдемте,
итак, вы считаете меня достаточно лояльным, чтобы вы поверили моему слову?

- Вы, монсеньор! вы, предводитель гугенотов!

- Почему бы и нет? Это эпоха обращений, вы знаете. Генрих обратился в католичество.
Я могу обратиться в протестантство.

"Да, без сомнения, монсеньор; поэтому я жду, когда вы мне объясните".--

"Нет ничего легче; и в двух словах я могу рассказать политики каждого
один. Мой брат Чарльз убивает гугенотов для того, чтобы царствовать более
добровольно. Мой брат Анжуйский позволяет убивать их, потому что он хочет добиться успеха.
мой брат Шарль, и потому что, как вы знаете, мой брат Шарль
часто болеет. Но со мной все совершенно по-другому. Я никогда не буду царствовать ... в
крайней мере во Франции--пока у меня есть два старших брата. Ненависть моя
мать и двух моих братьев больше чем закон природы удерживает меня от
трон. У меня нет претензий ни к одному из родственных чувств, либо славу, либо любой
королевство. Но у меня сердце так велико, как мой старший брат. Ну, Де
Города Муи, я хочу посмотреть на мой меч разрезал Королевства из этого
Францию они заливают кровью. Вот чего я хочу, Де Муи, послушай.:
Я хочу быть королем Наварры не по рождению, а по выборам. И заметьте,
хорошо, что у вас нет возражений против этой системы. Я не узурпатор,
поскольку мой брат отказывается от ваших предложений и погружается в оцепенение,
и громко заявляет, что это королевство Наварра - всего лишь миф. С
Генрих Беарнский, у тебя ничего нет. Со мной у тебя есть меч и имя,
Франсуа д'Алансонский, сын Франции, защитник всех своих товарищей или
всех своих сообщников, как вам угодно их называть. Ну, что вы
что скажете на это предложение, месье де Муи?

- Я говорю, что оно ослепляет меня, монсеньор.

- Де Муи, де Муи, нам предстоит преодолеть много препятствий. Не будь,
поэтому, с самого начала таким требовательным и упрямым по отношению к
сыну короля и брату короля, который приходит к тебе".

"Монсеньор, вопрос был бы уже решен, если бы мое мнение было единственным, которое следует учитывать, но у нас есть совет, и каким бы блестящим ни было это предложение, возможно, даже именно по этой причине лидеры партии...". - сказал он. - "Монсеньор, вопрос был бы решен.
но у нас есть совет, и каким бы блестящим он ни был.
предложение может быть
сторона не согласится с этим планом безоговорочно".

"Это совсем другое дело, и ваш ответ исходит от честного сердца и
благоразумного ума. По тому, как я только что действовал, Де Муи, вы, должно быть, поняли
мою честность. Относись ко мне, поэтому, с вашей стороны как человек, который
уважаемые, а не как человек, который льстит. Де города Муи, у меня есть шанс?"

"Даю слово, монсеньор, поскольку ваше высочество хочет, чтобы я высказал свое
мнение, у вашего высочества есть все шансы, поскольку король Наварры
отказался от предложения, которое я только что сделал ему. Но я повторяю вам еще раз,
монсеньор, мне придется посовещаться с нашими лидерами.

"Сделать так, месье", - ответил Алансонского. "Но когда у меня есть ответ?"

Де города Муи посмотрел на принца в тишине. Затем, видимо, придя к
решение:

"Монсеньор, - сказал он, - Дайте мне вашу руку. Я, должно быть рукой
сын Франции коснутся моих, чтобы убедиться, что я не предан будет".

Герцог не только протянул руку к Де города Муи, но ухватившись де
Города Муи и надавил.

"Теперь, монсеньор, я доволен", - сказал молодой гугенот. "Если бы нас предали
Я бы сказал, что ты не имеешь к этому никакого отношения; в противном случае,
монсеньор, как бы мало вы ни были замешаны в государственной измене, вы
будете обесчещены.

"Зачем ты мне это говоришь, де города Муи, прежде чем сказать мне, что вы
принеси мне ответ из ваших лидеров?"

"Потому что, монсеньор, спрашивать меня, когда вы получите ответ, было бы то же самое, что
спрашивать меня, где лидеры, и потому что, если бы я сказал вам:
"Этим вечером" вы бы знали, что вожди скрывались в Париже". Как
он произнес эти слова с жестом недоверия, города Муи де зафиксировал его
пронзительный взгляд на ложные колеблющиеся глаза молодого человека.

"Ну, хорошо", - сказал Герцог, "у вас еще есть сомнения, мсье де города Муи.
Но я не могу ждать всю уверенность в себе, от вас в первую очередь. Вы
понимать меня лучше позже. Нас будут связывать общие интересы, которые
избавят вас от всех подозрений. Значит, вы говорите, сегодня вечером, месье де
Муи?

- Да, монсеньор, время поджимает. До сегодняшнего вечера. Но где мы с вами увидимся?
- В Лувре, здесь, в этой комнате; вас это устроит?

- Эта комната занята? - Спросила я. - Вы не против? - Спросил я.

- Она занята? сказал Де Муи, взглянув на две кровати, стоявшие друг напротив друга
.

- Да, двумя моими джентльменами.

- Монсеньор, мне кажется неблагоразумным возвращаться в Лувр.

- Почему же?

"Потому что, если вы признали меня, другие тоже могут иметь хорошее зрение как
ваше высочество, а может узнал меня. Однако я вернусь в
Лувр, если вы дадите мне то, о чем я собираюсь вас попросить.

- Что это?

- Паспорт.

"Мой паспорт, найденный у вас, погубил бы меня и не спас бы вас. Я
ничего не могу для тебя сделать, если только в глазах мира мы не чужие друг другу.
малейшая связь между нами, замеченная моей матерью
или моим братом, будет стоить мне жизни. Таким образом, вы были защищены моим
интерес к себе с того момента, как я скомпрометировал себя с другими
так же, как я сейчас компрометирую себя с вами. Свободен в своей сфере деятельности
силен, если я неизвестен, пока я сам остаюсь непроницаемым,
Я гарантирую тебе все. Не забывай об этом. Сделать из свежего призыва
за вашу смелость, поэтому. Попробовать на честное слово, что вы пробовали
без слова чести моего брата. Приходите сегодня вечером к
Лувр".

"Но как вы хотите, чтобы я пришел? Я не могу войти в эти комнаты в моей нынешней форме
она предназначена для вестибюлей и судов. Моя собственная
еще опаснее, поскольку меня здесь все знают, и поскольку это никоим образом не маскирует меня.
"Поэтому я посмотрю ... подождите ... Я думаю, что ... да, вот оно".

"Поэтому я посмотрю... Подождите... Я думаю, что ... да, вот оно".

Герцог огляделся вокруг, и его взгляд остановился на одежде Ла Моля
, временно брошенной на кровать; то есть на великолепном плаще
вишневого цвета, расшитом золотом, о котором мы уже рассказывали.
произнесено; на шляпе, украшенной белым пером, окруженным гирляндой из
золотых и серебряных маргариток, и, наконец, на жемчужно-сером атласном с золотом
дублете.

- Вы видите этот плащ, это перо и этот камзол? - спросил герцог.;
"они принадлежат к месье де Ла Моля, одного из моих господ, ФОП от
высокий тип. Плащ был в моде при дворе, и когда он его надевал,
Месье де ла Моль узнавали за сотню футов. Я дам вам
адрес портного, который сшил его для него. Заплатив ему вдвое больше того, что
стоит, у вас будет точно такая же вечером. Вы
помните имени месье де ла Моль, не так ли?"

Едва герцог Алансонский закончил высказывать свое предположение, как в коридоре послышались приближающиеся шаги, и в замке повернулся ключ.
...........
...........

- Кто это? - воскликнул герцог, бросаясь к двери и отодвигая засов.

- Клянусь Небом! - ответил голос снаружи. - Я нахожу это странным.
вопрос. Кто вы сами? Это приятно! Я возвращаюсь к себе в комнату
, и меня спрашивают, кто я такой!

"Это вы, месье де ла Моль?"

"Да, это я, без сомнения. Но кто вы такой?"

Пока Ла Моль выражал свое удивление, обнаружив, что его комната занята,
и пока он пытался узнать ее нового обитателя, герцога Алансонского
быстро повернулся, держась одной рукой за замок, другой за ключ.

- Вы знаете господина де ла Моля? - спросил он Де Муи.

"Нет, ваша светлость".

"Он знает вас?"

"Я думаю, что нет".

"В таком случае все будет в порядке. Кажется, смотрите из
окна".

Де Муи молча повиновался, так как Ла Моль начинал терять терпение.
он изо всех сил стучал в дверь.

Герцога Алансонского бросил последний взгляд в сторону Де города Муи, и, видя, что
он стоял спиной, он открыл дверь.

- Монсеньор герцог! - воскликнул Ла Моль, удивленно отступая назад. - О,
простите, простите, монсеньор!

- Ничего страшного, месье; мне нужна была ваша комната, чтобы принять посетителя.

- Конечно, монсеньор, конечно. Но позвольте мне, умоляю вас, взять с кровати мой
плащ и шляпу, потому что я потерял их сегодня ночью на набережной
Грев, где на меня напали грабители.

"На самом деле, месье, - сказал принц, улыбаясь, и сам протянул Ла
Молю запрошенные предметы. - Вы очень плохо устроились здесь.
Очевидно, у вас была стычка с очень упрямыми парнями!

Герцог протянул Ла Молю плащ и шляпу. Молодой человек поклонился
и вышел в прихожую, чтобы переодеться, не обращая на
обратите внимание на то, что герцог делал в своей комнате; ибо это было обычным делом
в Лувре комнаты джентльменов использовались как
приемные принцем, к которому они были прикреплены.

Затем Де Муи подошел к герцогу, и оба прислушались, ожидая, что Ла Моль
закончит и выйдет; но когда последний переоделся, он
сам избавил их от дальнейших хлопот, приблизившись к двери.

"Простите, монсеньор, - сказал он, - но ваше высочество встретили графа
де Коконнаса по дороге?"

"Нет, граф, и все же он был на службе сегодня утром".

"В таком случае они убьют меня", - сказал себе Ла Моль, уходя.
Уходя.

Герцог услышал шум его удаляющихся шагов; затем он открыл дверь
и увлек Де Муи за собой.:

"Смотрите, как он уходит, - сказал он, - и постарайтесь скопировать его неподражаемую походку".

"Я сделаю все, что в моих силах", - ответил Де Муи. "К сожалению, я не дамский угодник"
"Я солдат".

"В любом случае я буду ждать вас в этом коридоре до полуночи. Если
комната моих джентльменов свободна, я приму вас там; если нет,
мы найдем другую.

- Да, монсеньор.

- Тогда до сегодняшнего вечера, до полуночи.

"До сегодняшнего вечера, до полуночи".

"Ах, кстати, Де Муи, при ходьбе сильно размахивай правой рукой.
Это своеобразный трюк месье де ла Моля.




ГЛАВА XXIV.

УЛИЦА ТИЗОН И УЛИЦА КЛОШ ПЕРСЕ.


Ла Моль поспешно покинул Лувр и отправился на поиски бедных в Париж.
Коконнас.

Его первым шагом было отправиться на улицу Арбр-Сек и войти
Мэтра Ла Юрьера, ибо Ла Моль помнил, что он часто повторял
пьемонтцам некий латинский девиз, который должен был доказать, что
Любовь, Бахус и Церера - боги, абсолютно необходимые нам, и он
надеялся, что Коконнас, следуя римскому афоризму, отправился в
"Белль Этуаль" после ночи, которая, должно быть, была такой же насыщенной для его друга
, как и для него самого.

Ла Моль ничего не нашли на Ла Huri;re, за исключением напоминание о взятых на себя
обязательства. С нетерпением завтрак, который был предложен с хорошей благодать
принимаются наш джентльмен, несмотря на его беспокойство. Живот успокоил
по умолчанию в своем уме, Ла Моль возобновил свою прогулку, по возрастанию банка
Сены, как муж искал свою утонувшую жену. Дойдя до
набережной Грев, он узнал место, где, как он сказал
Месье д'Алансонец, его остановили во время ночной прогулки три
или четыре часа назад. Это была необычная вещь в Париже, старше на
сто лет, чем то, во что он был пробужден при звуке
снаряд вонзился ему в окно затвора. Немного шлейфа из шляпы
остался на поле сражения. Чувство обладания, присущая
человек. У Ла Моля было десять перьев, каждое красивее предыдущего, и все же
он остановился, чтобы поднять это, или, скорее, единственный фрагмент того, что
остался от него и созерцал его с жалким видом, когда он
услышал звук приближающихся тяжелых шагов и грубые голоса, приказывающие
ему отойти в сторону. Ла Моль поднял голову и увидел носилки
впереди шли два пажа и сопровождал их всадник. Ла Молю показалось, что он
узнал носилки, и он быстро отступил в сторону.

Молодой человек не ошибся.

"Господин де ла Моль!" - раздался приятный голос из носилок, в то время как
рука, белая и гладкая, как атлас, отдернула занавески.

"Да, мадам, собственной персоной", - ответил Ла Моль с поклоном.

"Господин де ла Моль с пером в руке", - продолжила дама в
в помете. "Ты влюблен, мой дорогой месье, и вы восстанавливаетесь
потеряны следы?"

"Да, мадам", - ответил Ла Моль, "я люблю, и даже очень. Но
просто теперь это мои собственные следы, которые я нашел, хотя они
не те, на которые я ищу. Но ваше величество, позвольте мне
справиться о вашем здоровье?"

"Это превосходно, месье; мне кажется, я никогда не был лучше"
. Это, вероятно, происходит от того, что я провел ночь
в уединении".

"Ах! отступаем! - сказал Ла Моль, странно глядя на Маргариту.

- Ну да, что в этом удивительного?

"Могу я, не будучи нескромным, спросить вас, в каком монастыре?"

"Конечно, месье, я не делаю из этого тайны; в монастыре
"Аннонсиада". Но что ты делаешь здесь с этой вздрогнул воздух?"

"Мадам, я тоже прошла ночь отступает, и в окрестностях
тот же монастырь. Этим утром я ищу своего друга, который исчез
и, разыскивая его, я наткнулся на это перо".

"Кому оно принадлежит? Право, вы пугаете меня из-за него; место это
скверное.

"Ваше величество, можете быть спокойны, перо принадлежит мне. Я потерял его здесь".
примерно в половине шестого, когда я убегал из рук четырех бандитов,
которые изо всех сил пытались убить меня, или, по крайней мере, я думаю, что они это сделали.
"

Маргарита подавила быстрый жест ужаса.

- О, расскажите мне об этом! - попросила она.

- Нет ничего проще, мадам. Это было, как я имела честь сообщить вашему величеству
около пяти часов утра.

- И вы уже были на улице в пять часов утра? перебила его
Маргарита.

- Ваше величество, простите меня, - сказал Ла Моль, - я еще не вернулся.

- Ах! Monsieur de la Mole! вы вернулись в пять часов утра!"
- вы вернулись так поздно, - сказала Маргарита с улыбкой, которая была роковой для всех и которую Ла
Моль, к несчастью, находил очаровательной. - Вы вернулись так поздно, вы
заслужили это наказание!

"Поэтому я не жалуюсь, мадам", - сказал Ла Моль, кланяясь
с уважением, "и мне надо было разрезать на части, если бы я не считал
себя в сто раз больше повезло, чем я заслуживаю. Но я возвращался
поздно или рано, как будет угодно вашему величеству, из того счастливого
дома, в котором я провел ночь в убежище, когда четверо головорезов
примчался с улицы Мортельери и преследовал меня с неописуемой
длинные ножи. Это нелепо, не правда ли, мадам? но это правда - мне пришлось
убежать, потому что я забыл свой меч.

"О! Я понимаю, - сказала Маргарита с восхитительной наивностью.
- и вы вернулись, чтобы найти свой меч?

Ла Моль посмотрел на Маргариту так, словно у него мелькнуло подозрение
.

"Мадам, я бы вернулся в какое-нибудь место, и очень охотно, поскольку мой меч - превосходный клинок, но я не знаю, где находится этот дом".
"Что, месье?" - Спросил я. "Я не знаю, где этот дом".

"Что, месье?" - воскликнула Маргарита. - Вы не знаете, где находится дом,
в котором вы провели ночь?

"Нет, мадам, и пусть сатана уничтожит меня, если у меня есть хоть малейшая идея!"

"Ну, это странно! значит, ваша история - роман?"

"Настоящий роман, как вы сказали, мадам".

"Расскажите его мне".

"Это несколько длинновато".

"Не обращайте внимания, у меня есть время".

"И, прежде всего, это невероятно".

"Не берите в голову, никто не может быть более легковерным, чем я".

"Ваше величество приказывает мне?"

"Почему бы и нет; при необходимости".

- В таком случае я повинуюсь. Вчера вечером, оставив двух очаровательных женщин, с
которыми мы провели вечер на мосту Сен-Мишель, мы поужинали
у мэтра Ла Юрьера.

- Во-первых, - совершенно естественно сказала Маргарита, - кто такой
Ma;tre La Huri;re?"

- Мэтр Ла Юрьер, мадам, - сказал Ла Моль, снова взглянув на Маргариту.
с подозрением, которое он уже испытывал, - мэтр Ла Юрьер - хозяин
из гостиницы "Прекрасная Этуаль " на улице Арбр - Сек .

- Да, я вижу это отсюда. Значит, вы ужинали у мэтра Ла
Юрьер, без сомнения, со своим другом Коконнасом?

"Да, мадам, с моим другом Coconnas, когда вошел человек и вручил нам
каждая записка".

"Они были похожи друг на друга?" - спросила Маргарита.

"Именно так. Они содержали всего одну строку:

"Вас ждут на улице Сент-Антуан, напротив улицы Сен
Jouy_.'"

- И на записке не было подписи? - спросила Маргарита.

"Нет, только три слова - три очаровательных слова, которые трижды обещали
одно и то же, то есть тройное счастье".

"И что же это были за три слова?"

"_Eros, Cupido, Amor_."

- Короче говоря, три сладких слова; и выполнили ли они то, что обещали?

- О, еще, мадам, в сто раз больше! - с энтузиазмом воскликнул Ла Моль.

- Продолжайте. Мне любопытно знать, кто ждал вас на улице Сен.
Антуан, напротив улицы Жуи.

- Две дуэньи, каждая с носовым платком в руке. Они сказали, что мы должны
позволить им перевязать нам глаза. Ваше величество, возможно, догадывается, что это было нетрудно.
сделать это было нетрудно. Мы храбро вытянули шеи. Мой гид
повернул меня налево, гид моего друга повернул его направо, и мы
разделились".

"А потом?" - продолжает Маргарита, которая, казалось, намерен выполнять
расследование до конца.

"Я не знаю", - сказал Ла Моль", где его руководства привели моего друга. В ад,
возможно. Что касается меня, то все, что я знаю, это то, что мой путь привел меня в место, которое я
считаю раем ".

"И откуда, без сомнения, взялось ваше чрезмерное любопытство?"

"Совершенно верно, мадам; у вас дар прорицания. Я ждал,
с нетерпением, для дневного света, чтобы я мог увидеть, где я был, когда на
половине пятого того же Дуэнья вернулась, снова перевязал мои глаза, заставило меня
обещаю не пытаться поднять мою повязку, повел меня на улицу, со мной
за сто метров, заставил меня еще раз клянусь не снимать повязку, пока я не
насчитал больше пятидесяти. Я насчитал пятьдесят и оказался на улице
Сент-Антуан, напротив улицы Жуи.

- А потом...--

- Затем, мадам, я вернулась такая счастливая, что не обратила внимания на четверых
негодяев, из лап которых мне с таким трудом удалось вырваться. Итак,
мадам, - продолжал Ла Моль, - когда я нашел здесь кусочек моего пера, мое
сердце затрепетало от радости, и я поднял его, пообещав себе сохранить
как сувенир на память об этой радостной ночи. Но среди всего моего счастья меня беспокоит одно
то, что могло случиться с моим спутником.

- Он не вернулся в Лувр?

- Увы! нет, мадам! Я искал везде, в "Этуаль д'Ор_", на
на теннисных кортах и во многих других респектабельных местах; но ни Аннибала,
ни Коконнаса"--

Произнося эти слова, Ла Моль сопроводил их жестом, выражающим
безнадежность, вытянул руки и распахнул плащ, под которым
в разных местах виднелся его камзол, подкладка которого показывала
через арендную плату, как через множество элегантных разрезов.

- Да ведь вы были пронизаны насквозь! - воскликнула Маргарита.

"Пронизана слово!" - сказал Ла Моль, которого не жалко, чтобы включить его
внимание опасность он бежал. "Видите ли, мадам, смотри!"

"Почему вы не сменили камзол в Лувре, с тех пор как вернулись туда?"
спросила королева.

"Ах! - сказал Ла Моль, - "потому что кто-то был в моей комнате".

- Кто-то был в вашей комнате? - спросила Маргарита, глаза которой выражали величайшее изумление.
- Кто был в вашей комнате?

- Его высочество.

- Тише! - перебила Маргарита.

Молодой человек повиновался.

"_Qui ad lecticam meam stant?_ - спросила она Ла Моля.

"_Duo pueri et unus eques_."

- Время пришло, варвара! - сказала она. "_Dic, Moles, quem inveneris in biculo
tuo?_"

"_Franciscum ducem_."

"_Agentem?_"

"_Nescio quid_."

"_Quocum?_"

"_Cum ignoto._"[8]

"Это странно", - сказала Маргарита. "Значит, вы не смогли найти
Коконнаса?" она продолжила, очевидно, не думая о том, что говорит
.

- Итак, мадам, как я уже имел честь вам сообщить, я действительно умираю
от беспокойства.

- Что ж, - сказала Маргарита, вздыхая, - я не хочу больше задерживать вас в
ваших поисках его; не знаю, почему я так думаю, но он найдет себя
! Впрочем, не бери в голову, иди, несмотря на это.

Королева приложила палец к губам. Но поскольку прекрасная Маргарита
не поделилась секретом, не призналась Ла Молю, молодому человеку
понял, что этот очаровательный жест, означающий только заставить его замолчать
, должен иметь другое значение.

Процессия возобновила свое шествие, и Ла Моль, намереваясь продолжить расследование
, продолжил подниматься по набережной до улицы Лонг
Пон, которая привела его на улицу Сент-Антуан.

Напротив улицы Жуи он остановился. Именно там накануне вечером
две дуэньи завязали ему и Коконнасу глаза. Он
повернул налево, затем увиделэд отсчитал двадцать шагов. Он повторил это еще раз
и оказался напротив дома, или, скорее, стены, за которой возвышался
дом; в этой стене была дверь с навесом над ней, украшенная
большими гвоздями и отверстиями для петель.

Дом находился на улице Клош Персе, маленькой узкой улочке, начинающейся
на улице Сент-Антуан и заканчивающейся на улице Короля Сицилии.

- Клянусь Небом! - воскликнул Ла Моль. - Это было здесь, я готов в этом поклясться.
выходя, я протянул руку и нащупал гвозди в двери, затем я
спустился на две ступеньки. Человек, пробежавший мимо с криком "Помогите!", который был убит в
Улица Короля Сицилии миновала как раз в тот момент, когда я добрался до первой. Давайте посмотрим,
сейчас.

Ла Моль подошел к двери и постучал. Дверь открылась, и усатый
дворник появился.

"_Was ист дас?_" (Кто, что?) спросил дворник.

- А-а-а! - воскликнул Ла Моль. - По-видимому, мы швейцарцы. "Мой друг", - он
продолжение, предполагая, что самой очаровательной манере: "Я хочу, чтобы мой меч, который я
слева в этот дом, в котором я провел ночь".

"_Ich verstehe nicht_" (я не понимаю), - ответил швейцар.

"Моя шпага", - продолжал Ла Моль.

"_Ich verstehe nicht_," repeated the janitor.

"... который я оставил... мой меч, который я оставил"--

"_Ich verstehe nicht._"

"...в этом доме, в котором я провел ночь".

"_Gehe zum Teufel!_" (Иди к дьяволу!) И он захлопнул дверь у Ла
Родинка на лице.

"Небо!" - воскликнул Ла Моль, "если бы у меня был меч, я бы просто попросить за,
Я бы с удовольствием пропустил его через этого парня тело. Но я этого не сделал, и
это должно подождать до другого дня ".

После этого Ла Моль продолжил свой путь к улице Короля Сицилии, сделал около
пятьдесят шагов направо, затем снова налево и вышел на улицу
Тизон, маленькая улочка, идущая параллельно улице Клош Персе, и
нравится во всех отношениях. Более того, едва он исчез на тридцать ступенек
прежде чем он наткнулся на дверь с большими гвоздями, с навесом и
петли-отверстия, две лестницы и стены. Можно было бы сказать, что улица
Клош Персе вернулась, чтобы посмотреть, как он проходит мимо.

Тогда Ла Моль подумал, что, возможно, он перепутал правую руку с левой.
Он постучал в эту дверь, чтобы предъявить то же требование, что и раньше.
в другую. Но на этот раз он постучал напрасно. Дверь не была открыта.

Два или три раза Ла Моль совершал одно и то же путешествие, которое, естественно, привело его
к идее, что в доме было два входа, один на улице Клош
Персе, другой на улице Тизон.

Но этот вывод, каким бы логичным он ни был, не вернул ему его меч
и не сказал ему, где находится его друг. На мгновение ему
пришла в голову мысль купить другой меч и разрубить на куски этого
несчастного уборщика, который так упорно отказывался говорить что-либо, кроме
Немец, но он думал, что этот портье принадлежал Маргарите, и что если
Маргарита сделала такой выбор, то у нее были на то свои причины, и что
возможно, ей будет неприятно лишиться его.

Сейчас Ла Моль не сделал бы ничего неугодными для Маргариты
ничего в мире.

Опасаясь поддаться этому искушению он вернулся около двух часов
днем в Лувр.

Поскольку на этот раз в его комнате никого не было, он мог войти в нее. Дело было
достаточно срочное, что касалось его камзола, который, как уже заметила ему королева
, был изрядно порван.

Поэтому он сразу же подошел к своей кровати, чтобы сменить красивый
жемчужно-серый камзол на тот, что был на нем, когда, к его великому удивлению,
первое, что он увидел рядом с жемчужно-серым камзолом, был знаменитый
шпага, которую он оставил на улице Клош Персе.

Ла Моль взял ее и вертел в руках снова и снова.

Она действительно принадлежала ему.

"Ах! ах!" - сказал он. "Неужели за всем этим кроется какое-то волшебство?" Затем с
вздохом: "Ах! если бы беднягу Коконнаса можно было найти, как мой меч!"

Через два или три часа после того, как Ла Моль прекратил свое хождение по кругу вокруг
маленького двойного дома, дверь на улице Тизон открылась. Было
около пяти часов вечера, следовательно, наступила ночь.

Женщина, закутанная в длинный плащ, отороченный мехом, в сопровождении служанки
вышла из двери, которую придержала дуэнья
сорока и, быстро пробежав по улице Сицилийской, постучала в
маленькую дверь отеля "Аржансон", которая открылась ей; затем она вышла через
главный вход того же отеля, который выходил на Старую улицу
дю Тампль, подошла к маленькой задней двери в отеле де Гиз, отперла ее
ключом, который носила в кармане, и исчезла.

Полчаса спустя молодой человек с повязкой на глазах вышел через ту же дверь
маленького домика в сопровождении женщины, которая довела его до угла
Улиц Жоффруа Ласнье и Ла Мортельери. Там она попросила его посчитать
пятьдесят шагов, а затем снимите повязку.

Молодой человек тщательно выполнил приказ и, досчитав до пятидесяти,
снял платок с глаз.

"Клянусь Небом!" - воскликнул он, оглядываясь. "Да будь я повешен, если знаю, где я"
! Шесть часов! - воскликнул он, когда часы на Соборе Парижской Богоматери пробили, - "и бедный
Ла Моль, что сталось с ним? Давайте бегать в Лувре, возможно,
они могут иметь известий о нем нет".

Коконнас поспешно спустился по улице Ла Мортельери и добрался до
ворот Лувра за меньшее время, чем потребовалось бы обычному туристу.
лошадь. Как он ни шел, он затолкали и сбили с ног движется живая изгородь из храбрых
буржуа, шли мирно о магазинах Пляс де
Baudoyer, и вошли во дворец.

Там он допросил швейцарца и часового. Первые думали, что они
видели, как месье де ла Моль входил в то утро, но не видели, как он выходил
.

Часовой пробыл там всего полтора часа и ничего не видел
.

Он побежал в свою комнату и поспешно распахнул дверь, но обнаружил там только
разорванный камзол Ла Моля на кровати, что еще больше усилило его страхи
.

Затем он вспомнил о Ла Huri;re и поспешил к достойным ИНН
_Belle ;toile_. Ла Huri;re видел Ла Моля; Ла Моль позавтракали
есть. Это полностью успокоило Коконнаса, и, поскольку он был очень голоден, он
заказал ужин.

Коконнас пребывал в двух настроениях, необходимых для хорошего ужина: на душе у него было
облегчение, а в желудке пусто; поэтому он поужинал так вкусно, что
трапеза продолжалась до восьми часов. Затем подкрепился двумя бутылками
легкого анжуйского вина, которое он очень любил и которое опрокинул в себя
с чувственным наслаждением подмигивал глазами и повторял
причмокнув губами, он снова отправился на поиски Ла Моля,
сопровождая его в толпе пинками и топаньем ног.
пропорционально растущей дружбе, которую внушал ему комфорт
который всегда следует за хорошей едой.

Это продолжалось час, в течение которого Коконнас обыскал каждую улицу
в окрестностях набережной Грев, Порт-о-Шарбон, улицы
Сент-Антуан, и правила Тизон и Клош-Персе, к которой он думал
его друг вернется. Наконец он задумался, что там
было место, через которое ему предстояло пройти, ворота Лувра, и он
решил подождать у этих ворот до своего возвращения.

Он находился не более чем в сотне шагов от Лувра и только что поставил
на ноги женщину, мужа которой он уже опрокинул на Месте
Сен-Жермен л'Оксерруа, когда вдалеке он увидел перед собой
в неверном свете большого фонаря у подъемного моста
Лувр, Вишневый бархатный плащ и белое перо его друга
который, как тень, исчезал под воротами и возвращался
приветствие часового.

Знаменитый вишневый плащ был так хорошо известен каждому, что он
не мог ошибиться в нем.

"Ну! на небесах!" - воскликнул Coconnas; "это действительно он на этот раз, и он
возвращение. Ну! ну! - Ла Моль, друг мой! Черт возьми! И все же у меня хороший
голос. Как так получилось, что он меня не слышит? К счастью, у меня
ноги такие же хорошие, как и голос, поэтому я присоединюсь к нему ".

В этой надежде Coconnas, изложенных так быстро, как мог, и достиг
Лувр в одно мгновение, но он был быстр, как только он вошел в
суд красном плаще, который, казалось, в спешке тоже исчез в
тамбур.

- Привет! Ла Моль! - крикнул Коконнас, продолжая торопиться. - Подожди меня. Это
Я, Коконнас. Какого черта ты так спешишь? Ты
убегаешь?"

На самом деле красный плащ, словно крылья, забрались на лестницы, а
чем установила их.

"Ах! вы не услышите меня!" - воскликнул Coconnas. "Я зол на тебя!
Ты сожалеешь? Ну, дьявол! Я не могу бежать дальше". Именно с подножия
лестницы Коконнас бросил это последнее обращение к
беглецу, за которым он перестал преследовать своими ногами, но которого он все еще
проследил взглядом за винтом лестницы, и кто же это сделал?
дошли до комнаты Маргариты. Внезапно из этой комнаты вышла женщина и
взяла за руку мужчину, за которым следовал Коконнас.

"О! о-о!", сказал Coconnas, "что очень похожая на королеву Маргариту.
Он был ожидаемым. В этом случае она разная. Я понимаю, почему он это сделал
не отвечай мне".

Присев на корточки у перил, он заглянул в отверстие на лестнице
. Затем, сказав несколько слов вполголоса, он увидел красный плащ.
проследовал за королевой в ее покои.

"Хорошо! хорошо! - сказал Коконнас, - вот и все. Я не ошибся. Бывают
моменты, когда присутствие нашего лучшего друга нам необходимо, и
У дорогого Ла Моля был один из таких моментов".

И Коконнас, тихо поднявшись по лестнице, сел на обитую бархатом скамейку,
украшавшую площадку, и сказал себе:

"Очень хорошо, вместо того, чтобы присоединиться к нему, я подожду - да; но, - добавил он, - я
думаю, что, поскольку он с королевой Наваррской, мне, возможно, придется долго ждать - здесь
холодно, клянусь Небом! Ну! ну! Я могу просто подождать в моей комнате. Он
должны прийти туда как-нибудь".

Едва он закончил говорить и начал приводить в исполнение свое решение
, как над ним раздались быстрые легкие шаги, сопровождаемые
обрывок песни, такой знакомый, что Коконнас сразу повернул голову в направлении
шагов и песни. Это был Ла Моль, спускавшийся с
верхнего этажа, где находилась его комната. Увидев Коконнаса, он начал
спускаться по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки за раз, и, сделав это, бросился
в его объятия.

"О, Небеса! это вы? - спросил Коконнас. - Как, черт возьми, вам удалось выбраться
?

- Клянусь Небом, на улицу Клош Персе!

- Нет, я не имею в виду тот дом.

"Что тогда?"

"Апартаменты королевы".

"Апартаменты королевы?"

"Королева Наваррская".

"Я там не был".

"Пойдем сейчас же!"

"Мой дорогой Аннибал, - сказал Ла Моль, - ты не в своем уме. Я пришел.
из своей комнаты, где я ждал тебя два часа".

"Вы вышли из своей комнаты?"

"Да".

"Не за вами ли я шел от площади Лувр?"

"Когда?"

"Только что".

"Нет".

"Это не вы исчезли под воротами десять минут назад?"

"Нет".

"Это не вы только что поднялись по лестнице, как будто вас преследовал легион дьяволов?"
"Это не вы только что поднялись по лестнице, как будто вас преследовал легион дьяволов?"

- Нет.

- Клянусь небом! - воскликнул Коконнас. - Вино "Бель Этуаль" не такое уж плохое.
Достаточно, чтобы так сильно вскружить мне голову. Говорю вам, я только что выпил
видел твой вишневый плащ и белое перо под воротами
Лувра, за которыми я последовал к подножию лестницы, и которые
ваш плащ, ваше перо, все, вплоть до вашей размахивающей руки, ожидалось здесь
дама, которая, как я сильно подозреваю, является королевой Наварры, и
который провел вас через эту дверь, которая, если я не ошибаюсь, принадлежит
прекрасной Маргарите.

- Клянусь небом! - воскликнул Ла Моль, побледнев. - Неужели это измена?!

"Очень хорошо!", сказал Coconnas, "ругаться сколько угодно, но не
скажи мне, что я ошибаюсь".

Ла Моль на мгновение заколебался, обхватив голову руками,
сдерживаемый уважением и ревностью. Однако его ревность, покорила его,,
и он поспешил к двери, в которую он стучал изо всех сил.
Это вызвало несколько непривычный гомон учитывая достоинства
место, в котором это произошло.

"Нас арестуют, - сказал Коконнас, - но это неважно, это очень забавно.
Скажи мне, Ла Моль, в Лувре есть привидения?"

"Я ничего об этом не знаю", - сказал молодой человек, такой же бледный, как перо, которое
оттеняло его лоб. "но я всегда хотел увидеть такое, и поскольку
представится возможность, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы встретиться с ней лицом к лицу
вот с этой ".

- Я не стану вам мешать, - сказал Коконнас, - только стучите чуть пореже.
если не хотите его спугнуть.

Ла Моль, несмотря на свое раздражение, почувствовал справедливость замечания и
начал стучать более осторожно.




ГЛАВА XXV.

ВИШНЕВЫЙ ПЛАЩ.


Коконнас не ошибся. Дама, остановившая кавалера в плаще
вишневого цвета, действительно была королевой Наварры. Что касается кавалера
, наш читатель, я полагаю, уже догадался, что он не был
кроме храброго Де Муи. Узнав королеву Наварры,
молодой гугенот понял, что произошла какая-то ошибка; но он не осмеливался
заговорить, опасаясь, что крик Маргариты выдаст его. Он предпочел
позволить отвести себя в ее апартаменты и, оказавшись там, сказать своему
прекрасному гиду:

"Молчание за молчание, мадам".

Маргарита нежно пожала руку того, кого в полутьме приняла за Ла Моля
, и, наклонившись к нему, прошептала по-латыни:

"_Sola sum; introito, carissime._"[9]

Де Муи, не отвечая, позволил ей вести себя за собой; но едва она успела
дверь за ним закрылась, и он оказался в прихожей, которая
была освещена лучше, чем лестница, прежде чем Маргарита увидела, что это был
не Ла Моль.

Вслед за этим раздался крик, которого опасался осторожный гугенот.
Маргарита; но, к счастью, он больше не представлял опасности.

- Господин де Муи! - воскликнула она, отступая назад.

"Собственной персоной, мадам, и я прошу Ваше Величество оставить меня на свободу, чтобы продолжить
мой путь без упоминания моего присутствия в Лувре, чтобы ни один".

"О! Господин де Муи! - повторила Маргарита. - Значит, я ошиблась!

- Да, - сказал Де Муи, - я понимаю. Ваше величество приняли меня за короля
Наваррского. Я такого же роста, ношу такое же белое перо, и многие,
без сомнения, чтобы польстить мне, говорят, что у меня такая же походка.

Маргарита внимательно посмотрела на Де Муи.

"Вы понимаете латынь, господин де Муи?" спросила она.

"Я когда-то знал ее, - ответил молодой человек, - но забыл".

Маргарита улыбнулась.

- Господин де Муи, - сказала она, - вы можете положиться на мое благоразумие. Но, как я
кажется, я знаю имя того, кого вы ищете в Лувре, я
предлагаю свои услуги, чтобы направлять вас прямо к нему".

- Извините меня, мадам, - сказал Де Муи, - я думаю, вы ошибаетесь, и что
вы совершенно не осведомлены о...--

- Как! - воскликнула Маргарита. - Разве вы не ищете короля
Наваррского?

- Увы, мадам, - сказал Де Муи, - с сожалением вынужден особенно просить вас
скрыть мое присутствие в Лувре от вашего мужа, его величества
короля.

"Послушайте, Monsieur де-города Муи", - сказала Маргарита с удивлением: "я
вы до сих пор считается одним из самых сильных лидеров гугенотов
партии, и одним из самых верных сторонников короля моего мужа. Или
Я ошибаюсь?"

"Нет, мадам, потому что этим утром я был таким, как вы говорите".

"А что изменилось в вас с сегодняшнего утра?"

- Мадам, - сказал Де города Муи, кланяясь, "прости меня, пожалуйста, от ответа и ничего
мне одолжение, прими мое почтение".

Де города Муи, уважительно, но твердо, пошел к двери.

Маргарита остановила его.

"Но, сударь, - сказала она, - если бы я попросила у вас слова объяснения".
"Мне кажется, мое слово достаточно веское?"

"Мадам, - ответил Де Муи, - я обязан хранить молчание, и этот долг
должно быть, очень важен для меня, раз я не ответил вашему величеству".

"Но, месье"--

"Ваше Величество может погубить меня, мадам, но вы не можете просить меня предать мою
новых друзей".

"Но старые, месье, они тоже не какие-то права?"

"Те, кто остался верен, да; те, кто не только покинул
нас, но и самих себя, нет".

Маргарита, задумчивая и встревоженная, без сомнения, ответила бы на этот вопрос
новым вопросом, если бы в комнату внезапно не вошла Жийона.

"Король Наварры!" - воскликнула она.

"Как он придет?"

"Через потайной коридор".

"Выведите месье через другой."

"Невозможно, мадам. Послушайте."

"Кто-то стучит?"

"Да, у двери, к которой вы хотите, чтобы я проводил вас, месье".

"Кто стучит?"

"Я не знаю".

"Идите и посмотрите, а потом вернитесь и скажите мне".

"Мадам, - сказал Де Муи, - могу ли я осмелиться заметить вашему величеству, что
если король Наваррский увидит меня в этот час и в этом наряде в
Лувре, я пропал?"

Маргарита схватила Де Муи и подтолкнула его к знаменитому шкафу.

"Войдите сюда, мсье, - сказала она, - вы будете в такой же безопасности, как если бы находились в своем собственном доме; даю вам слово чести".
"Вы будете под надежной
защитой".

Поспешно вошел де Муи. Едва закрылась дверь, как появился Генрих
.

На этот раз Маргарите не нужно было скрывать тревоги - она была просто мрачна, и
любовь была далека от ее мыслей.

Как и Генри, он вошел с таким недоверием, что в самых опасных
моменты из его замечать мельчайшие детали; любой
обстоятельств, Генри был внимательным наблюдателем. Поэтому он сразу заметил, как
на чело Маргариты набежала туча.

- Вы заняты, мадам? - спросил он.

- Я? Да, сир, я видел сон.

- Вы преуспеваете, мадам. Вам к лицу мечтать. Я тоже мечтал.;
но в отличие от вас, ищущих уединения, я пришел специально, чтобы поделиться
мои мечты - с тобой. Маргарита приветственным жестом указала королю на кресло и
сама уселась на стул из резного
черного дерева, изящного и прочного, как сталь. Там был мгновенно
молчание; затем Генри сломал его.

"Я вспомнил, мадам, - сказал он, - что мои мечты о будущем
совпадают с вашими в той мере, в какой, хотя мы и разделены как муж и
жена, тем не менее мы оба желаем объединить наше состояние".

"Это правда, сир".

"Думаю, я правильно понял, что вы также сказали, что во всех планах, которые я мог бы составить
на пути к нашему общему возвышению я бы нашел в вас не только верного, но и
активного союзника ".

"Да, сир, и я прошу только об одном, чтобы, начав работу как можно скорее
, вы дали мне возможность тоже начать".

"Я рад видеть вас в таком настроении, мадам, и я верю, что вы пришли к этому"
ни на мгновение не усомнились, что я упущу из виду план, который я
решил осуществить в тот самый день, когда благодаря вашей храбрости
кроме того, я был почти уверен, что нахожусь в безопасности".

"Месье, я думаю, что ваша беспечность - не что иное, как маска, и я
верьте не только в предсказания астрологов, но и в своего собственного
доброго гения."

- Что бы вы сказали, мадам, если бы кто-то нарушил наши планы и
пригрозил низвести нас до обычного положения?

"Я должен сказать, что я был готов сражаться с тобой, либо открыто, либо в
Секрет, на этом кто-то, кто бы он ни был".

- Мадам, - продолжил Генри, "это возможно для вас, не так, чтобы получить
немедленное вступление в комнату вашего брата, Месье Алансонского?
Вы пользуетесь его доверием, и он очень дружелюбен к вам; могу я
осмелюсь просить вас выяснить, есть ли он в настоящее время держит в секрете
конференция с кем-то?"

Маргарита вздрогнула.

"С кем, сударь?" - спросила она.

- С Де Муи.

- Почему? - спросила Маргарита, сдерживая волнение.

"Потому что, если это так, мадам, прощайте все наши проекты, или, по крайней мере,
все мои".

- Сир, говорите тише, - попросила Маргарита, делая знак глазами и
губами и указывая на шкаф.

- О! о! - воскликнул Генрих, - кто-то еще? В самом деле, этот шкафчик так часто
занят, что делает твою комнату непригодной для жилья.

Маргарита улыбнулась.

"Это все еще месье де ла Моль?" - спросил Генрих.

"Нет, сир, это месье де Муи".

"Он?" - воскликнул Генрих с удивлением, смешанным с радостью. - Значит, он не с герцогом Алансонским?
О! пусть он войдет, я могу с ним поговорить.". - "Он не с герцогом Алансонским?" О!".

Маргарита шагнула к шкафу, открыл его, и с Де города Муи по
силы привели его без всяких предисловий к королю Наварры.

"Ах! мадам," сказал молодой гугенот, в тон упрека более печально
чем горький, "ты предал меня, несмотря на ваше обещание, что
неправильно. Что бы вы сделали, если бы я захотел отомстить за себя, сказав: "--

- Ты не станешь мстить за себя, де Муи, - перебил Генрих, пожимая руку молодого человека.
- Или, по крайней мере, сначала выслушаешь меня. Мадам, -
продолжал Генрих, обращаясь к королеве, - прошу вас, будьте так добры,
проследите, чтобы нас никто не подслушал.

Едва Генрих произнес эти слова, как вошла Жийона,
испуганная, и прошептала несколько слов Маргарите, отчего та
вскочила со своего места. Пока она спешила в прихожую
с Жийонной, Генри, не беспокоясь о том, почему она ушла
в комнате осмотрел кровать, ее край, а также драпировки,
и постучал пальцами по стене. Что касается месье де Муи,
напуганный всеми этими приготовлениями, он первым делом убедился, что его
шпага вынута из ножен.

Выйдя из спальни, Маргарита поспешила в прихожую и
столкнулась лицом к лицу с Ла Молем, который, несмотря на все протесты
Жийон ворвался в комнату Маргариты.

Коконнас был позади него, готовый подтолкнуть его вперед или поддержать отступление.

"Ах! это вы, господин ла Моль! - воскликнула королева. - Но в чем дело?
почему вы так бледны и дрожите?

"Мадам", - сказал Gillonne, "господин де ла Моль постучал в дверь, чтобы
, что, несмотря на приказания Вашего Величества, я был вынужден открыть его."

- Что все это значит? - строго спросила королева. - Это правда,
Господин де ла Моль?

- Мадам, я хотел предупредить ваше величество, что незнакомец, возможно, грабитель
, проник в ваши покои с моим плащом и шляпой.

"Вы сошли с ума, месье", - говорит Маргарита, "я вижу свой плащ на ваш
плечи, и, да простит меня Бог, я думаю, я вижу шляпу на голову,
даже если вы разговариваете с королевой".

- О! простите меня, мадам, простите! - воскликнул Ла Моль, быстро открывая глаза.;
- но Бог мне свидетель, дело не в моем уважении.

"Нет, это ваше доверие, не так ли?" - сказала королева.

"Чего вы можете ожидать? - воскликнул Ла Моль. - когда человек находится в
покоях вашего величества; когда он получает доступ, надев мою одежду и, возможно, мое
имя, кто знает".--

- Мужчина! - воскликнула Маргарита, нежно пожимая руку своего бедного возлюбленного. - Мужчина!
Вы скромны, господин де ла Моль. Посмотри в щель
портьеры, и ты увидишь двух мужчин.

Маргарита откинула бархатную портьеру, расшитую золотом, и Ла
Моул увидел, что Генри разговаривает с человеком в вишневом плаще.
Коконнас, как будто сам был чем-то обеспокоен, тоже посмотрел, увидел и
узнал Де Муи. Оба мужчины застыли в изумлении.

"Теперь, когда ты успокоилась, или, по крайней мере, теперь, когда я на это надеюсь", - сказал он.
Маргарита, "встань за моей дверью и поборись за свою жизнь, моя дорогая
Ла Моль, никого не впускай. Если кто-нибудь хотя бы приблизится к лестнице, предупреди
меня." Ла Моль, слабый и послушный, как ребенок, удалился, взглянув на
Coconnas, кто на него смотрел. Оба оказались на улице без
тщательно оправился от своего удивления.

"Де-города Муи!" - воскликнул Coconnas.

"Генри!" прошептал Ла Моль.

"Де-города Муи со своими вишнево-красный плащ, твой белый шлейф, и ваш
маятник".

"Ах! - продолжал Ла Моль. - В данный момент это не вопрос любви, это
вопрос заговора".

"Клянусь небом! вот мы и в центре политики, - сказал Коконнас.
ворча. "К счастью, я не вижу, чтобы мадам де Невер была в этом замешана".

Маргарита вернулась и села рядом с двумя динамиками. Ее не было.
всего минуту, но она использовала это время по максимуму. Жийон, на страже в
потайном проходе, и два джентльмена, дежурившие у главного входа,
гарантирована совершенная безопасность для нее.

"Мадам, - сказал Генри, - вы думаете, это будет возможно для нас, чтобы быть
Подслушано в любом случае?"

"Месье", - говорит Маргарита, "стены этой комнаты являются ватные и
двойной обшивкой, заглушают все звуки".

"Я полагаюсь на вас", - улыбаясь, ответил Генрих. Затем повернулся к Де Муи.:

- Итак, - сказал король тихим голосом, как будто, несмотря на заверения
Маргариты, его опасения не были полностью преодолены, - зачем вы здесь?

- Здесь? - сказал Де Муи.

- Да, здесь, в этой комнате, - повторил Генрих.

- Ему нечего было здесь делать, - сказала Маргарита. - Я уговорила его прийти.

- Вас?

- Я обо всем догадалась.

- Видишь, де Муи, мы можем выяснить, что происходит.

- Сегодня утром, - продолжала Маргарита, - месье де Муи был с Дюком.
Франсуа в квартире двух своих джентльменов.

"Видишь ли, Де Муи, - повторил Генрих, - мы знаем все".

"Это правда", - сказал Де Муи.

"Я был уверен, - сказал Анри, - что месье д'Алансонец завладел вами"
.

"Это ваша вина, сир. Почему вы так настойчиво не то, что я
предлагал вам?"

"Вам отказано!" - воскликнула Маргарита. "Отказ я боялся, то был
реально?"

- Мадам, - сказал Генрих, качая головой, - и вы, мой храбрый Де Муи,
право, вы смешите меня своими восклицаниями. Что? мужчина входит в мою комнату
говорит со мной о троне, о бунте, о революции, со мной,
Генрих, принц, которого терпят при условии, что я съем скромный пирог, гугенот
пощажен при условии, что я буду изображать католика; и от меня ожидают, что я соглашусь
когда эти предложения будут сделаны в комнате без обивки или
с двойными деревянными панелями! _Ventre saint gris!_ Вы либо дети, либо
дураки!

"Но, сир, разве ваше величество не могли оставить мне хоть какую-то надежду, если не путем
словом, хотя бы жестом или знаком?

- Что сказал вам мой шурин, де Муи? - спросил Генрих.

- О, сир, это не моя тайна.

"Боже ж мой!" - продолжал Генри, с некоторым нетерпением в необходимости
дело с человеком, который так плохо понимал его слова. "Я не спрашиваю, что
вы предложили ему, я спрашиваю вас просто, слушал ли он вас, слышал ли он
вас".

"Он слушал, сир, и он услышал".

- Он слушал и услышал! Ты сам признаешь это, Де Муи, бестактный!
Ты заговорщик! Скажи я хоть слово, и ты был бы потерян,
ибо я не знал, я просто подозревал, что он был там, а если и не он, то кто-то другой
герцог Анжуйский, Карл IX., или королева-мать, например.
например. Вы не знаете, в стенах Лувра, города Муи Де; это было для
их что пословица была сделана в котором говорится, что стены имеют уши; и
зная эти стены ты ожидал, что я говорю! Ну, ну, де Муи, ты
делаешь небольшой комплимент здравому смыслу короля Наварры, и я
удивлен, что, не уважая его более высоко, ты предложил
ему корону.

"Но, сир, - сказал Де Муи, - разве вы не могли бы, даже отказываясь от этой короны
подали мне какой-то знак? В таком случае я не должен был считать, что
все безнадежно и потеряно".

"Хорошо! _Ventre Санкт-гри!_" Генри воскликнул: "Если бы можно услышать не может
видеть же? и не один потерял знак, а слова? Посмотреть,
Де Муи, - продолжал король, оглядываясь по сторонам, - в настоящий момент
я так близко от вас, что мои слова не выходят за пределы круга
наши три кресла, я все еще боюсь, что меня могут подслушать, когда я говорю: Де Муи,
повторите мне ваше предложение ".

- Но, сир, - в отчаянии воскликнул де Муи, - я сейчас занят с господином
д'Алансоном.

Маргарита сердито сжимала и разжимала свои прекрасные руки.

- Значит, уже слишком поздно? - спросила она.

- Напротив, - пробормотал Генрих, - знайте, что даже в этом видна рука Божья
. Продолжайте ваши приготовления, Де Муи, ибо от герцога Франсуа зависит
наша безопасность. Вы полагаете, что король Наваррский хотел гарантия
ваши головы? Наоборот, несчастный человек, я бы вас всех убил
к последней, и на малейшее подозрение. Но с сыном Франции все по-другому
. Обеспечьте доказательства, Де Муи, требуйте гарантий; но, глупец
каким бы ты ни был, ты будешь глубоко вовлечен, и одного слова будет достаточно для
ты."

- О, сир, поверьте мне, это было мое отчаяние из-за того, что вы покинули нас, что
бросило меня в объятия герцога; это был также страх быть
преданной, потому что он хранил нашу тайну.

- Оставь его себе, Де Муи; это зависит от тебя. Чего он хочет? Покинуть
двор? Снабдить его средствами для побега. Работать на него, Де города Муи, как если
ты работаешь на меня, превратить щит так, что он может парировать каждый удар
они целятся в нас. Когда пришло время бежать, мы обе бежали. Когда это
время воевать и править, я буду править самостоятельно".

"Не верь герцог", - говорит Маргарита, "он мрачен и острой,
без ненависти, без любви, всегда готовы побаловать своих друзей, как
врагов и врагов, как друзей".

"И сейчас он ждет вас, - де-города Муи?" сказал Генри.

"Да, сир".

- Где?

- В квартире, принадлежащей двум его джентльменам.

- Во сколько?

- До полуночи.

- Еще нет одиннадцати часов, - сказал Генри, - так что ты не терял времени даром.;
теперь ты можешь идти, де Муи.

- Вы даете нам слово, месье? - спросила Маргарита.

"Ну же, мадам!" - сказал Генри с уверенностью, которую он так хорошо умел использовать с определенными людьми и в определенных случаях.
"с месье де
Муи, о таких вещах даже не просят".

"Вы правы, сир, - ответил молодой человек, - но мне нужно ваше слово, потому что
Мне придется сказать вождям, что оно у меня есть. Вы ведь не католик,
не так ли?

Генрих пожал плечами.

- Вы не отрекаетесь от королевства Наварра?

- Я не отказываюсь ни от какого королевства, де Муи, я просто оставляю за собой право выбора
лучшего; то есть того, которое лучше всего подойдет мне и вам.

- А если тем временем ваше величество будут арестованы, вы пообещаете
ничего не рассказать, даже если они будут пытать ваше королевское величество?

- Де Муи, я клянусь в этом перед Богом.

"Еще одно слово, сир. Как я могу видеть вас в будущем?"

"Послезавтра у вас будет ключ от моей комнаты. Вы придете туда,
Де Муи, так часто, как это будет необходимо и когда вам заблагорассудится. За ваше присутствие в Лувре отвечает
герцог Алансонский. В
тем временем, используйте большой лестницей. Я покажу вам дорогу. Королева
пришлет сюда плащ вишневого цвета, похожий на твой - тот, который только что был
в прихожей. Никто не должен замечать никакой разницы между вами
или знать, что вас двое, Де Муи. Вы не согласны с
меня? А вы, мадам?" Генри посмотрел на Маргарет и произнес последние
слова с улыбкой.

- Да, - сказала она, не меняя выражения лица, - ибо этот господин де ла Моль
принадлежит моему брату, герцогу.

"Ну, мадам, постарайтесь склонить его на нашу сторону", - сказал Генри, в отличном
серьезность. "Не жалеют ни золота, ни обещаний; я приложу все мои
в его распоряжении сокровищ".

"В этом случае", - сказала Маргарита, с одним из улыбок, которые принадлежат
только для женщин Боккаччо, "поскольку это твое желание, я сделаю все
возможное, чтобы второй его".

- Очень хорошо, мадам, а вы, де Муи, вернитесь к герцогу и убедитесь, что
о нем".




ГЛАВА XXVI.

МАРГАРИТА.



Во время разговора, который мы только что пересказали, Ла Моль и Коконнас
стояли на страже. Ла Моль был несколько огорчен, Коконнас - несколько встревожен. La
У Крота было время поразмыслить, и в этом ему очень помог Коконнас
.

"Что вы обо всем этом думаете, друг мой?" - Спросил Ла Моль у
Коконнаса.

"Я думаю, - ответил пьемонтец, - что с этим связана какая-то придворная
интрига".

"И в таком случае, готовы ли вы сыграть в этом какую-то роль?"

- Мой дорогой друг, - ответил Коконнас, - выслушайте внимательно то, что я собираюсь сказать.
сказать тебе попробовать и заработаю на этом. Во всех этих княжеских отношениях, в
все королевские дела, мы можем и должны быть ничего, кроме тени. Там, где
Король Наварры оставляет кусочек своего плюмажа, а герцог Алансонский - кусочек
своего плаща, мы расстаемся с нашими жизнями. Королева неравнодушна к тебе, а ты к ней
. Нет ничего лучше. Теряй голову в любви, мой дорогой друг, но
не в политике.

Это был мудрый совет. Поэтому Ла Моль выслушал это с
меланхолией человека, который чувствует, что, оказавшись между разумом и безумием,
он последует безумию.

"У меня нет фантазии для королевы, Аннибал, я люблю ее, и к счастью
или, к сожалению, я люблю ее всем сердцем. Это безумие, вы будете
сказать. Что ж, я признаю, что я сумасшедший. Но ты мудр, Коконнас, ты должен был бы
не страдать из-за моей глупости и моего несчастья. Возвращайся к нашему хозяину
и не компрометируй себя.

Коконнас на мгновение задумался. Затем поднял голову.:

"Мой дорогой друг, - ответил он, - все, что вы мне говорите, совершенно разумно.
вы влюблены - поэтому ведите себя как влюбленный. Я
амбициозен, и, будучи таким, я думаю, что жизнь для меня ценнее, чем жизнь женщины
поцелуй. Когда я рискую своей жизнью, я ставлю свои условия. Постарайся, что касается тебя
, мой бедный Медор, выполнить свои.

После чего Коконнас протянул руку Ла Молю и удалился,
обменявшись последним взглядом и последней улыбкой со своим другом.

Примерно через десять минут после того, как он покинул свой пост, дверь открылась, и
Маргарита, выглянув осторожно, Ла Моль взял за руку и,
не произнося ни слова, выхватил его из коридора в дальней
углу ее комнаты. Она закрыла за собой дверь с осторожностью, которая
указывала на важность разговора, который ей предстоял.

Оказавшись в своей комнате, она остановилась, села на стул черного дерева и
притянув Ла Моля к себе, она положила свои руки поверх его ладоней.

- Теперь, когда мы одни, - сказала она, - давайте поговорим серьезно, мой дорогой друг.


- Серьезно, мадам, - сказал Ла Моль.

- Или с любовью. Это доставляет тебе больше удовольствия? Но в любви могут быть серьезные вещи.
в любви, особенно в любви королевы."

"Тогда ... давайте поговорим о серьезных вещах; но при условии, что ваше величество
не будете раздражены пустяками, которые я должен вам сказать".

- Я буду раздосадован только одним, Ла Моль, и это если ты обратишься ко мне.
меня называйте "мадам" или "ваше величество". Для вас, мои возлюбленные, я просто
Маргарита.

"Да, Маргарита! Да, Маргарита! Да, мой жемчуг!" - воскликнул молодой человек,
пожирая Королева с глазами.

"Да, это правда", - сказала Маргарита. "Так ты ревнуешь, мой милый
джентльмен?"

"О! необоснованно".

"Все еще?"

"Безумно, Маргарита".

"Ревную к кому? Приди!"

"Ко всем".

"Но на самом деле?"

"Царь прежде".

"Я думаю, что после того, что ты видел и слышал, может быть легко по
ссылки".

- Об этом господине де Муи, которого я впервые увидел сегодня утром,
и которого сегодня вечером я нахожу так далеко продвинувшимся в своей близости с тобой.

"Monsieur de Mouy?"

- Да.

- Кто натолкнул вас на подобные мысли о месье де Муи?

- Послушайте! Я узнал его по фигуре, по цвету волос,
по естественному чувству ненависти. Это тот, кто был с месье
д'Алансоном сегодня утром.

"Ну, а какое отношение это имеет ко мне?"

"Месье д'Алансонец - ваш брат. Говорят, что вы его очень любите
. Возможно, вы поделились с ним смутными чувствами своего сердца, и,
согласно обычаю при дворе, он поддержал ваше желание, признав
Месье де Муи, прошу в ваши апартаменты. Чего я не понимаю, так это
как мне посчастливилось застать короля здесь в одно и то же время. Но
в любом случае, мадам, будьте откровенны со мной. За неимением других чувств, такая
любовь, как моя, имеет право требовать ответной откровенности. Смотрите, я
падаю ниц к вашим ногам. Если у вас есть чувства ко мне, но
мимолетное увлечение, я дам вам обратно ваше доверие, ваш посыл, свою любовь;
Я верну месье д'Алансону его добрые услуги и свой пост
дворянина, и я пойду искать смерти при осаде Ла-Рошели, если
любовь не убьет меня до того, как я зайду так далеко ".

Маргарита с улыбкой выслушала эти очаровательные слова, наблюдая за Ла
Грациозные жесты Моул, затем она склонила свою красивую мечтательную голову на свою
дрожащую руку:

"Вы любите меня?" спросила она.

"О, мадам! больше жизни, больше безопасности, больше всего на свете; но ты,
ты... ты не любишь меня.

- Бедный дурачок! - пробормотала она.

- Ах, да, мадам, - воскликнул Ла Моль, все еще стоя у ее ног, - я уже говорил вам, что я
был таким.

"Значит, главная мысль вашей жизни - это ваша любовь, дорогой Ла Моль!"

"Это единственная мысль, мадам, единственная".

"Что ж, пусть будет так; все остальное я сделаю только дополнением к этой любви"
. Ты любишь меня; ты хочешь остаться рядом со мной?"

"Моя единственная молитва - чтобы Бог никогда не забрал меня у тебя".

"Ну, ты не оставишь меня. Ты нужен мне, Ла Моль".

"Я нужен тебе? Нужен ли солнцу светлячок?

"Если я скажу тебе, что люблю тебя, будешь ли ты всецело предан мне?"

"Ах! разве я уже не таков, мадам, и более чем полностью?

- Да, но, прости меня Господи, ты все еще сомневаешься!

- О! Я неправ, я неблагодарен, или, вернее, как я уже говорил вам, и
повторить для тебя, я дурак. Но почему мсье де города Муи с вами
вечер? почему я видела его сегодня утром с месье Ле Дык Алансонского?
Почему этот вишневый плащ, это белое перо, это искусное подражание
моей походке? Ах, мадам, я подозреваю не вас, а вашего брата.

"Несчастный!" говорит Маргарита, "несчастный предположить, что Дюк
Франсуа хотел подтолкнуть самодовольство так далеко, чтобы представить жениха своему
комната сестры! Ума хватит ревновать, а ведь не за чтоб не догадалась! У
ты же знаешь, Ла Моль, что герцога Алансонского бы тебе со своими
собственным мечом, если бы он знал, что ты был здесь, этим вечером, у моих ног, и
что вместо того, чтобы отослать тебя прочь, я сказал тебе: "Оставайся здесь, где
это так, Ла Моль, потому что я люблю тебя, мой благородный джентльмен, слышишь? Я люблю
тебя!"Ах, да! он, конечно, убил бы тебя".

"Великий Боже!" - воскликнул Ла Моль, отшатнувшись и в ужасе глядя на Маргариту.
"Неужели это возможно?"

"Все возможно, мой друг, в наше время и при этом дворе.
Теперь одно слово: месье де Муи в вашем плаще пришел в Лувр не ради меня.
Его лицо было скрыто под вашей шляпой. Это было ради месье
d'Alen;on. Но я, думая, что это ты, привел его сюда. Он знает наш
секрет, Ла Моль, и с ним нужно обращаться осторожно.

- Я бы предпочел убить его, - сказал Ла Моль. - Это короче и
надежнее.

"А я, мой храбрый джентльмен, - сказала королева, - я предпочитаю, чтобы он жил, и
чтобы ты знал все, потому что его жизнь не только полезна для нас, но и
это необходимо. Послушай и хорошенько взвесь свои слова, прежде чем отвечать.
Любишь ли ты меня настолько, Ла Моль, чтобы радоваться, если я действительно стану
королевой; то есть королевой настоящего королевства?"

- Увы, мадам, я люблю вас достаточно, чтобы желать того, чего желаете вы, даже если это
желание разрушить всю мою жизнь!

"Ну что, хочешь помочь мне реализовать это желание, которое сделало бы
тебя еще счастливее?"

"О! Я потеряю вас, мадам! - воскликнул Ла Моль, закрывая голову руками.


- Нет, напротив. Вместо того, чтобы быть первым из моих слуг, ты
стал бы первым из моих подданных, вот и все.

"О! никакого интереса, никаких амбиций, мадам, не запятнайте чувства, которое я испытываю к вам.
преданность, ничего, кроме преданности!

- Благородная натура! - воскликнула Маргарита. - Что ж, да, я принимаю вашу преданность и
Я найду, как вознаградить ее.

Она протянула обе руки, и Ла Моль покрыл их поцелуями.

- Хорошо! - сказала она.

"Ну да!" - ответил Ла Моль. "Да, Маргарита, я начинаю
понимать этот туманный проект, о котором мы, гугеноты, уже говорили раньше
резня святого Варфоломея, схема исполнения которой
Я, как и многие другие, более достойные, чем я, был отправлен в Париж. Вы жаждете
этого реального королевства Наварра, которое должно занять место
воображаемого королевства. Король Генрих подталкивает вас к этому; Де Муи в заговоре с вами.
Не так ли? Но герцог Алансонский, какое отношение он имеет ко всему этому?
Где здесь для него трон? Я не вижу. Итак, герцог Алансонский
достаточно ли ваш... друг, чтобы помочь вам во всем этом, ничего не прося
в обмен на опасность, которой он подвергается?

- Герцог, друг мой, плетет заговор ради себя самого. Оставим его
наедине с его иллюзиями. Его жизнь отвечает за нашу.

"Но я, который принадлежу ему, могу ли я предать его?"

"Предать его! В чем ты предаешь его? Что он тебе доверил?
Разве это не он предал вас, отдав ваш плащ и шляпу Де Муи?
Муи хотел получить доступ в свои апартаменты? Вы принадлежите
в нем, скажете вы! Ты не мой, мой господин, прежде чем вы его?
Он дает вам более сильное доказательство дружбы, чем доказательство любви
у тебя от меня?"

Ла Моль поднялся, бледный и совершенно подавленный.

"О!" - пробормотал он. "Коконнас был прав, интрига окутывает меня своими
складками. Она задушит меня".

- Ну? - спросила Маргарита.

- Ну, - сказал Ла Моль, "это мой ответ: он сказал, и я слышал это в
другой конец Франции, где твое прославленное имя и ваш универсальный
репутация для красоты тронула мое сердце, как смутная тяга к
неизвестный, - говорят, что иногда ты любишь, но твоя любовь
всегда фатальна для тех, кого ты любишь, так что ревнивая смерть, без сомнения, почти
всегда уводит твоих возлюбленных".

"Ла Моль!"

"Не перебивай меня, О, мой любимой Маргариты, ибо они добавить, что вы
сохранить в сердцах настоящих верных друзей в золотых ящиков[10], и
что иногда тебя одарить тоской подумал, благочестивый взгляд на
сад по-прежнему. Ты вздыхаешь, моя королева, твои глаза опускаются; это правда. Что ж! сделай
меня самым дорогим и счастливым из твоих любимцев. Ты пронзила
сердца других, и ты сохраняешь их сердца. Ты делаешь со мной больше, ты
обнажаешь мою голову. Что ж, Маргарита, поклянись мне перед образом
Боже, который спас мне жизнь в этом самом месте, поклянись мне, что если я умру
как подсказывает мне печальное предчувствие, я умру, поклянись мне, что ты
сохранит мою голову, которую палач отделит от моего тела; и
что ты будешь иногда прижиматься к ней губами. Поклянись, Маргарита, и
обещание такой награды, данное моей королевой, заставит меня замолчать,
и, если потребуется, стать предателем и трусом; это значит быть полностью преданным,
каким и должен быть твой любовник и твой сообщник.

- О! какая ужасная глупость, дорогая! - воскликнула Маргарита. - О! роковая мысль
, милая моя.

"Поклянись"--

"Поклянись?"

"Да, на этом серебряном сундуке с крестом. Поклянись."

"Хорошо!" сказал Маргарет: "если ... и не дай Бог!--ваш мрачное предчувствие
понял, мой господин, на этот крест я клянусь вам, что вы
должна быть рядом со мной, живой или мертвый, пока я живу; если я не могу
чтобы спасти тебя от опасности, которая приходит к вам через меня, через меня
в одиночку, я по крайней мере даст твоей бедной душе утешение, для которых
ты просишь, и это ты вполне заслужила.

- Еще одно слово, Маргарита. Я могу умереть прямо сейчас. Я не буду возражать против смерти; но я
тоже могу жить, потому что мы можем добиться успеха. Король Наварры, королем, ты можешь стать
королевой, и в этом случае он заберет тебя. Этот обет разлуки
когда-нибудь будет нарушен между вами и покончит с нашим. Итак,
Маргарита, моя горячо любимая Маргарита, одним словом ты избавила меня от
всякого страха смерти; теперь одним словом поддержи мое мужество в отношении
жизни ".

- О, ничего не бойся, я твоя душой и телом! - снова воскликнула Маргарита
поднимает руку к кресту на маленькой груди. "Если я уйду, ты
следуй за мной, и если король откажется взять тебя, тогда я не уйду".

"Но ты не посмеешь сопротивляться!"

- Моя возлюбленная Гиацинта, - сказала Маргарита, - ты не знаешь Генриха.
В настоящее время он думает только об одном - стать королем. Ради
этого он пожертвовал бы всем, чем владеет, и еще больше тем, чем ему
не принадлежит. А теперь прощай!"

- Мадам, - сказал Ла Моль, улыбаясь, - вы собираетесь отослать меня?

- Уже поздно, - сказала Маргарита.

- Без сомнения, но куда вы хотите, чтобы я пошел? Месье де Муи находится в моем
комната с господином герцогом Алансонским.

- Ах, да, - сказала Маргарита с очаровательной улыбкой. "Кроме того, мне нужно
еще кое-что рассказать тебе об этом заговоре".

С той ночи Ла Моль перестал быть обычным фаворитом. Что ж, он мог бы
высоко держать голову, для которого, живого или мертвого, уготовано такое прекрасное будущее
.

И все же временами его усталого чела был согнут, его щеки побелели, и глубоко
мысли их вспаханные борозды на лбу молодого человека, когда-то
так беззаботно, теперь так счастлив!




ГЛАВА XXVII.

РУКА БОЖЬЯ.


Уходя от мадам де Сов, Генрих сказал ей:

"Иди спать, Шарлотта. Представь, что ты очень болен, и ни в коем случае не
вижу весь день завтра".

Шарлотта повиновалась без вопросов поводом для такого предложения
король. Она начинала привыкать к его эксцентричности, как мы бы назвали ее сегодня
, или к его капризам, как их тогда называли.
Более того, она знала, что глубоко в своем сердце Генри скрывал секреты, о которых он
никому не рассказывал, в своих мыслях строил планы, которые боялся раскрыть даже в своих
мечтах; так что она выполняла все его желания, зная, что его самые
у необычных идей была цель.

После чего в тот вечер она пожаловалась Дариоле на сильную тяжесть в голове
, сопровождающуюся головокружением. Это были симптомы, которые Генри
посоветовал ей симулировать.

На следующий день она притворилась, что хочет встать, но едва
она поставила ногу на пол, как сказала, что почувствовала общую
слабость, и вернулась в постель.

Это недомогание, о котором Генрих уже сообщил герцогу
Алансонскому, было первой новостью, доведенной до Екатерины, когда она спокойно спросила
почему Ла Сов не присутствовала, как обычно, на ее приеме.

- Она больна! - ответила г-жа де Лоррен, которая была там.

"Заболел!" - повторила Екатерина, без мышц лица предательстве
интерес она забрала в ответ. "Некоторые ожидания усталости, наверное."

"Нет, мадам", - ответила принцесса. "Она жалуется на сильную головную боль
и слабости, которая мешает ей ходить". Екатерина не
ответ. Но, чтобы скрыть свою радость, она повернулась к окну, и воспринимая
Генрих, который пересекал двор после своего разговора с Де Муи,
она встала, чтобы лучше видеть его. Исходя из этой совести, которая,
хотя и невидим, всегда трепещет в глубине самого сердца
привыкшее к преступлениям:

"Не кажется ли вам, что мой сын Генри сегодня утром бледнее обычного?" спросила она
своего капитана стражи.

В вопросе не было ничего особенного. Генри был сильно обеспокоен морально;
но физически он был очень силен.

Постепенно те, кто обычно присутствовал на приеме королевы, удалились. Трое или
четверо самых близких оставались дольше остальных, но Екатерина
нетерпеливо отпустила их, сказав, что хочет побыть одна. Когда
ушел последний придворный, Екатерина закрыла дверь и, подойдя к секретному
шкафу, спрятанному в одной из панелей ее комнаты, она отодвинула дверцу в
ПАЗ дерева и достал книгу, потертых листьев, которые показали
частого использования. Положив том на стол, она открыла его на странице
"Книжная марка", затем оперлась локтем о стол и подперла голову одной рукой:

- Вот оно, - пробормотала она, читая. - "Головная боль, общая слабость, резь
в глазах, отек неба". Пока что в них упоминались только
головные боли и слабость. Но другие симптомы проявятся нескоро.
Она продолжила:

"Затем воспаление достигает горла, распространяется на желудок,:

окружает сердце подобно огненному кругу и вызывает разрыв мозга".
Она продолжила: "Затем воспаление достигает горла, распространяется на желудок,
как удар грома", - прочитала она про себя. Затем тихим голосом:

"При лихорадке - шесть часов; при общем воспалении - двенадцать часов;
для гангрены - двенадцать часов; для страдающих - шесть часов; всего
тридцать шесть часов. Теперь предположим, что поглощение происходит медленно, и что
вместо тридцати шести часов у нас есть сорок, даже сорок восемь, да,
сорока восьми часов должно хватить. Но Генри, как получилось, что он все еще
на ногах? Потому что он мужчина, потому что у него крепкое телосложение, потому что
возможно, он выпил после того, как поцеловал ее, и вытер губы после
выпивки."

Кэтрин с нетерпением ждала начала ужина.

Генрих каждый день обедал за королевским столом. Он пришел, он в свою очередь
пожаловался на головную боль; он ничего не ел и сразу же ушел
после еды, сказав, что не спал часть предыдущей
ночи и почувствовал острую потребность во сне.

Кэтрин слушала, как его неуверенные шаги затихли. Потом она ему
не последовало. Ей сказали, что король Наваррский пошел к мадам де
Апартаменты сове дело.

"Генри, - сказала она себе, - этим вечером завершит работу над "
смертью", которую какая-то несчастливая случайность оставила наполовину законченной".

Король Наваррский действительно ушел в комнату мадам де Сов, но это
должен был сказать ей, чтобы продолжать играть ее роли.

Все следующее утро Генри не выходил из своей комнаты;
не появился он и к обеду. Мадам де Сов, по их словам, становилось все хуже
и хуже, и весть о болезни Генриха, распространенная повсюду самой Екатериной
, распространилась подобно одному из тех предчувствий, которые витают в воздухе,
но этого никто не может объяснить.

Катарина была в восторге. Накануне утром она отправила Амбруаза Паре
помочь одному из своих любимых слуг, который заболел в Сен-Жермен, так что
это должен был быть один из ее людей, которого вызвали к мадам де Сов
и Генри. Этот человек скажет только то, что она от него хочет услышать. Если,
вопреки всем ожиданиям, какой-то другой врач был вызван, и если
немного шепчут о яд напугал суд, в котором так
многие сообщения уже распространена, она сильно рассчитывала на
слухи, чтобы вызвать ревность Маргариты относительно различных
любит своего мужа. Мы помним, что она решительно высказывалась по этому поводу.
ревность, которая проявлялась в различных случаях; среди прочего, в
боярышниковая аллея, где в присутствии нескольких человек она
сказала своей дочери:

"Значит, ты очень ревнуешь, Маргарита?" Поэтому с невозмутимым выражением лица
она ждала, когда откроется дверь, когда войдет какой-нибудь бледный, испуганный
слуга, плачущий:

"Ваше величество, король Наварры ранен, а мадам де Сов
мертва!" Пробило четыре часа пополудни. Кэтрин закончила свой
ланч в вольере, где она крошила хлеб для своих редких птиц.
птиц, которых она сама вырастила. Хотя ее лицо было спокойным и ровным.
мрачная, как обычно, ее сердце учащенно билось при малейшем звуке.
Внезапно дверь отворилась.

"Мадам, - сказал капитан гвардии, - король Наваррский".--

"Болен?" Екатерина поспешно перебила его.

- Нет, мадам, слава Богу! Его величество, кажется, прекрасно себя чувствует.

- Тогда в чем дело?

- Король Наварры здесь.

"Чего он хочет?"

"Он принесет вашему величеству редкую разновидность обезьяны".

Как раз в этот момент вошел Генрих, держа в руке корзинку, в которой была
маленькая обезьянка, которую он гладил.

Он вошел, улыбаясь , и, казалось, был полностью поглощен милым маленьким животным
он принес; но как он, по-видимому, он не преминул дать
его обычный первый взгляд вокруг. Этого было достаточно для него, при попытке
обстоятельства. Как и Екатерина, она была очень бледная, из бледности, которая
вспомнить, как она увидела, что щеки юноши были сброшены с
сияние здоровья.

Королева-мать была поражена таким поворотом дел. Она приняла
Подарок Генри машинально, появился взволнованный, похвалил его
так хорошо выглядите, и добавил:

"Мне тем более приятно видеть вас в таком состоянии, потому что я слышал, что
вы были больны, и потому что, если я правильно помню, вы сами
жаловались, что не чувствует себя хорошо, в моем присутствии. Но сейчас я понимаю,"
добавила она, пытаясь улыбнуться: "это был повод, так что вы можете быть
бесплатно."

"Нет, у меня действительно было очень плохо, мадам, - сказал Генри, - но конкретному
используемая в наших горах, и которая исходит от моей матери, вылечила мои
недомогание".

"Ах! ты дашь мне рецепт, не так ли, Генри? спросила Кэтрин,
на этот раз по-настоящему улыбаясь, но с иронией, которую не смогла скрыть.

- Немного противоядия, - пробормотала она. "Мы должны разобраться в этом; но нет,
поскольку мадам де Сов больна, это вызовет подозрения. Действительно, я полагаю, что
рука Бога за этого человека".

Екатерина с нетерпением ждала ночи. Мадам де Сов не
появляются. В плей-спросила она ее, но сказали, что она была
страдают все больше и больше.

Весь вечер она была неспокойна, и все с тревогой спрашивает, что
были мысли, которые могли бы перенести это лицо, обычно таким спокойным.

Наконец все разошлись. Екатерина была сама разделась и поставить в
кровать ее придворных дам. Потом, когда все ушли спать в
Лувр, она поднялась, выскользнула в длинный черный халат, взял
зажгла лампу, выбрала из своих ключей тот, которым открывалась дверь апартаментов мадам де Сов
и поднялась по лестнице, чтобы повидать свою фрейлину.

Предвидел ли Генрих этот визит? Был ли он занят в своих комнатах? Может быть, он
где-то прятался? Как бы то ни было, молодая женщина была одна.
Кэтрин открыла дверь с опаской, пересекли вестибюль, вошли
в приемной, ее лампа на столе, за ночные лампы
пылает рядом с больной женщиной, и скользили, словно тень в
спальная комната. Дариола в глубоком кресле спала рядом с кроватью
своей госпожи.

Кровать была полностью закрыта занавесками.

Дыхание молодой женщины было таким легким, что на мгновение
Катарине показалось, что она вообще не дышит.

Наконец она услышала легкий вздох и со злорадной радостью приподняла
занавеску, чтобы своими глазами увидеть действие ужасного яда.
Она заранее задрожала при виде мертвенной бледности или
пожирающего пурпура смертельной лихорадки, на которую она надеялась. Но вместо этого,
спокойная, с глазами, скрытыми под белыми веками, рот, румяные и половины
открыть ее влажной щеке, осторожно прижал против одного из ее изящно
округлые руки, а другой рукой, свежие и перли, был переброшен через
малиновый штоф, который служил покрывалом, красивые молодые
женщина легла спать с улыбкой на губах. Без сомнения, какой-то сладкий
сон вызвал улыбку на ее губах, а на щеках румянец
здоровья, которое ничто не могло нарушить. Екатерина не смогла удержаться от
вскрика удивления, который на мгновение разбудил Дариолу. Королева
Мать поспешно шагнула за полог кровати.

Дариола открыла глаза, но, одолеваемая сном, даже не удивилась
спросонья соображая, почему она проснулась, молодая девушка опустила тяжелые
веки и снова заснула.

Затем Кэтрин вышла из-за занавески и, взглянув на другие
предметы в комнате, увидела на столе бутылку испанского вина, немного
фруктов, выпечку и два бокала. Генри, должно быть, ужинал с
баронессой, которой, очевидно, было так же хорошо, как и ему самому. Встав на цыпочки,
Катарина взяла маленькую серебряную шкатулку, которая была наполовину пуста. Оно было таким же
или очень похожим на то, которое она послала Шарлотте. Она вынула
из него кусочек размером с жемчужину, насаженный на золотую иглу,
вернулась в свою комнату и отдала его маленькой обезьянке, которую Генри
принес ей вечером. Привлеченное ароматным запахом, животное
с жадностью съело его и, повернувшись в своей корзинке, уснуло.
Екатерина подождала четверть часа.

- Съев половину того, что он только что съел, - сказала она, - мой пес Брут умер,
мгновенно распух. Кто-то сыграл со мной злую шутку. Это Рене?
Невозможно. Тогда это Генрих. О фатальность! Совершенно очевидно, что, поскольку
он должен царствовать, он не может умереть. Но, возможно, яд был недостаточно сильным
. Мы увидим, попробовав сталь ".

И Екатерина пошла спать вертятся у нее в голове свежие идеи, которых нет
сомнения были отработаны на следующий день; ибо она позвонила капитану
охранники к ней, отдала ему письмо, велел ему отвезти это в ее адрес
и чтобы доставить его только в руки того, для кого он был
назначению. Оно было адресовано сир де Лувьер де Морвель, капитан
королевской мастерской по изготовлению петард, улица Серизэ, рядом с Арсеналом.




ГЛАВА XXVIII.

ПИСЬМО ИЗ РИМА.


Прошло несколько дней после событий, которые мы только что описали, когда один
утром носилки в сопровождении нескольких джентльменов, одетых в цвета
Месье де Гиз въехал в Лувр, и королеве было сообщено
Наваррской, что мадам герцогиня Неверская просит чести быть
аудитория. Маргарита получает звонок от мадам де Сов. Он был
в первый раз красивая баронесса была с ней сделал вид,
болезни. Она знала, что королева выразила мужу большой
тревога из-за ее недомогания, который почти неделю был
были сплетни при дворе, и она пришла, чтобы поблагодарить ее.

Маргарита поздравила ее с выздоровлением и с тем, что ей повезло:
так быстро оправиться от странной болезни,
серьезность которой она, как дочь Франции, не могла не оценить
.

"Я надеюсь, вы будете присутствовать на охоту, один раз уже перенесли", - сказал
Маргарита. "Планируется, позитивно на завтра. Для зимы
погода очень мягкая. Солнце смягчило землю, и охотники
все говорят, что день будет погожим."

"Но, мадам, - сказала баронесса, - я не знаю, хватит ли у меня сил"
.

- Вот как! - воскликнула Маргарита, "прилагать усилия; более того, поскольку я один
охотники, я сказала королю, чтобы сохранить небольшую B;arnese лошадь
что я должен был ехать, но которая перенесет вас прекрасно. Вы не
уже слышали о нем?"

"Да, мадам, но я не знал, что он был для Вашего Величества. У
Я знал, что мне не следовало принимать это".

- Из чувства гордости, баронесса?

- Нет, мадам, наоборот, из чувства смирения.

- Значит, вы придете?

- Ваше величество оказывает мне честь. Я приду, раз ты приказываешь
я".

В этот момент доложили о приходе герцогини Неверской. Услышав это имя,
Маргарита вскрикнула от такого восторга, что баронесса поняла:
обе женщины хотят поговорить. Она встала, собираясь уходить.

- Тогда до завтра, - сказала Маргарита.

- До завтра, мадам.

- Между прочим, - продолжала Маргарита, держа баронессу за руку,
- вы знаете, что на людях я вас ненавижу, потому что ужасно ревную.

"Но наедине?" - спросила мадам де Сов.

"О! наедине я не только прощаю вас, но более того, я благодарю
вас".

"Тогда ваше величество позволит мне".--

Маргарита протянула руку, баронесса почтительно поцеловала ее, сделала
низкий поклон и вышла.

В то время как Мадам де Сов взошла она по лестнице, прыгая, как олень, чьи
трос был нарушен, мадам де Невер был перекинувшись парой формальных
слова с королевой, которая дала время на господ, которые имели
провожали ее на пенсию.

- Жийона, - крикнула Маргарита, когда за последней из них закрылась дверь.
- Жийона, проследи, чтобы нам никто не помешал.

- Да, - сказала Герцогиня, "для нас вопросы, имеющие огромное значение для
обсуждать".

Взяв стул, она уселась без церемонии в лучшем месте
возле камина и на солнце, уверенная, что никто не помешает
приятная близость между ней и королевой Наваррской.

- Ну, - сказала Маргарита с улыбкой, - а как же наш знаменитый
мясник?

"Дорогая королева", - сказала герцогиня", он-это мифологическое существо, по
мое слово. Он бесподобен, настолько, насколько его разум, и никогда не
высыхает. Он отпускает остроумные замечания, которые заставили бы святую в ее усыпальнице
умереть от смеха. В остальном он самый безумный язычник, который когда-либо был.
ходил в шкуре католика! Я в нем души не чаю! А ты, что ты
делаем с Аполло?"

- Увы! - вздохнула Маргарита.

- О, как это "увы!" пугает меня, дорогая королева! Нежный Ла Моль
слишком почтителен или слишком сентиментален? В этом я вынуждена признать, что он
был бы полной противоположностью своему другу Коконнасу".

"О нет, у него бывают свои моменты, - сказала Маргарита, - но это "увы!"
озабочен только собой".

"Что это значит?"

"Это означает, дорогая герцогиня, что я ужасно боюсь, я на самом деле в
любовь".

"Правда?"

"Клянусь честью!"

"О, тем лучше! Какую веселую жизнь мы можем вести!" - воскликнул
Henriette. "Любить немного - моя мечта; любить сильно - твоя. Это так
так мило, дорогой и узнал королева, отдыхать умом в сердце, это
нет? и улыбка после делирия. Ах, Маргарита, у меня такое чувство,
что у нас будет великолепный год!

"Ты так думаешь?" - сказала королева. "Я, напротив, не знаю, как
это может быть; я вижу вещи сквозь пелену. Вся эта политика меня так занимает
. Кстати, ты не знаешь, твой Аннибал так же предан моему брату
, как кажется? Выясни для меня. Я должен знать.

"Он, преданный кому-либо или чему-либо! Легко видеть, что вы этого не делаете
его знаешь, как и я. Если он не посвящен ни к чему, то это будет его
честолюбие, и это все. Если ваш брат-человек, чтобы делать большие
обещает ему, Ну, он будет посвящен твой брат; но пусть ваш
брат, сын Франции, что он, будьте осторожны, чтобы не нарушать обещания
он делает его. Если он это сделает, моя вера, присмотри за своим братом!

"В самом деле?"

"Все именно так, как я говорю. Воистину, Маргарита, бывают моменты, когда этот тигр
тот, кого я приручил, пугает меня. На днях я сказал ему: "Аннибал,
будь осторожен, не обманывай меня, потому что, если ты это сделаешь!" - Я сказал это, однако, с
мои изумрудные глаза, которые подсказали реплики Ронсара:

 "'_La Duchesse de Nevers,_[11]
 _Aux yeux verts,_
 _Qui, sous leur paupi;re blonde_
 _Lancent sur nous plus d';clairs_
 _Que ne font vingt Jupiters_
 _Dans les airs_
 _Lorsque la temp;te gronde._'"

"Ну и?"

"Ну, я предполагал, что он ответит мне: "Я обманываю тебя! Я! никогда! и т.д.,
и т.д." Но ты знаешь, что он ответил?

"Нет".

"Ну, судить человека! - А ты, - ответил он, - если вы меня обманываете, вы
береги, ибо, принцесса, что вы не' ... и когда он сказал это, он
угрожал мне не только глазами, но и своим тонким указательным
пальцем с ногтем, заостренным, как стальное копье, который он держал перед моим
носом. В тот момент, моя бедная королева, признаюсь, он выглядел таким свирепым, что
Я задрожала, и все же ты знаешь, что я не трус.

- Он угрожал тебе, Генриетта, он осмелился?

"Ну, я угрожал ему! В этом отношении он был прав. Итак, вы видите, что он
предан до определенного момента, или, скорее, до очень неопределенного момента ".

"В этом случае мы увидим", - сказала Маргарита задумчиво: "Я буду говорить
Ла Моль. Ты ничего не хочешь мне рассказать?"

- Да, кое-что очень интересное, ради чего я и приехал. Но, по идее, вы
рассказали мне еще более интересные вещи. Я получил известие.

- Из Рима?

"Да, через курьера от моего мужа".

"Ах! дело Польши?"

"Все продвигается прекрасно, и, вероятно, через день или два вы будете
избавлены от вашего брата Анжуйского".

"Значит, папа утвердил его избрание?"

"Да, моя дорогая".

- И ты никогда не рассказывал мне! - воскликнула Маргарита. - Ну, быстро, быстро, о
деталях.

- О, помилуй, у меня их нет, кроме тех, что я тебе сообщила. Но подождите, я так и сделаю
передаю тебе письмо от месье де Невера. Вот оно. О, нет, это
несколько стихов из Аннибала, тоже ужасных, моя бедная Маргарита. Он
не может писать по-другому. Но подождите, вот оно. Нет, это не так, это
моя собственная записка, которую я принесла вам, чтобы Ла Моль передал ему.
Ах! наконец, вот оно".И мадам де Невер вручил письмо
королева.

Маргарита поспешно вскрыла его и прочла; но оно не сообщало ничего сверх того, что
она уже узнала от своей подруги.

"Как вы получили это?" - продолжала королева.

- От курьера моего мужа, которому было приказано остановиться в отеле de
Гиз перед тем, как отправиться в Лувр, и передать мне это письмо
перед тем, как передать письмо короля. Я знала, какое значение моя королева придаст
этой новости, и я написала месье де Неверу, чтобы он действовал
таким образом. Видите ли, он подчинился; он не похож на этого монстра Коконнаса. Итак,
во всем Париже нет никого, кроме короля, вас и меня, кто
знает эту новость; кроме человека, который следовал за нашим курьером"--

"За каким человеком?"

"О! ужасное дело! Представьте, каким усталым, измученным и покрытым пылью был этот
несчастный гонец, когда он прибыл! Он ехал семь дней, день и
ночь, не останавливаясь ни на мгновение.

- Но человек, о котором вы только что говорили?

- Подождите минутку. Постоянно последовал дикий вид парня, который был
реле, как и он сам, а кто ездил так далеко, как он сделал за четыре сотни
лиг, бедные курьерская постоянно ожидал получить пулю в спину.
Оба достигли ворот Сен-Марсель одновременно, оба проскакали галопом по
улице Муфтар, оба пересекли город. Но в конце моста
Нотр-Дам наш курьер повернул направо, в то время как другой поехал по
дороге налево, мимо площади Шатле, и помчался вдоль набережных мимо
сбоку от Лувра, как стрела, выпущенная из лука.

- Спасибо, моя добрая Генриетта, спасибо! - воскликнула Маргарита. - Вы правы.;
это очень интересная новость. Кем был послан другой курьер? Я
должен знать. Поэтому оставьте меня до вечера. Улица Тизон, не так ли? и
завтра охота. Возьми резвую лошадь, чтобы она убежала, а мы
могли побыть одни. Сегодня вечером я расскажу тебе, что необходимо для
того, чтобы ты попытался разузнать у своих Коконнасов".

"Вы не забудете мое письмо?" спросила герцогиня Неверская, улыбаясь.

"Нет, нет, не беспокойтесь; он получит его, и немедленно".

Мадам де Невер ушла, а Маргарита осталасьсрочно послала за Генрихом, который
быстро подошел к ней. Она передала ему письмо от герцога Неверского.

"О! о!" - воскликнул он.

Тогда Маргарита рассказала ему о втором курьере.

"Да, - сказал Генрих, - я видел, как он входил в Лувр".

"Возможно, он был от имени королевы-матери".

"Нет, я уверен в этом, потому что я рискнул занять позицию в коридоре,
и я не видел, чтобы кто-нибудь проходил".

"Тогда, - сказала Маргарита, глядя на мужа, - он должен быть"--

"Для вашего брата Д'Алансонаца, не так ли?" - спросил Генрих.

- Да, но как мы можем быть уверены?

- Нельзя ли послать за одним из двух его джентльменов? - спросил Генри,
небрежно: "и через него"--

- Вы правы, - сказала Маргарита, успокоенная предложением мужа.
- Я пошлю за господином де ла Молем. - Я пошлю за господином де ла Молем. Gillonne! Gillonne!"

Появилась молодая девушка.

"Я должна немедленно поговорить с господином де ла Молем", - сказала королева. "Постарайся
найти его и привести сюда".

Жийонна исчезла. Генрих сел за стол, на котором лежала
Немецкая книга с гравюрами Альберта Дюрера, которую он начал
изучать с таким пристальным вниманием, что, когда вошел Ла Моль, он не заметил
казалось, он услышал его и даже не поднял головы.

Со своей стороны, молодой человек, увидев короля с Маргаритой, остановился на пороге.
онемев от неожиданности и побледнев от волнения.

Маргарита подошла к нему.

"Месье де ла Моль, - сказала она, - Можете ли вы сказать мне, кто стоит на страже в день
у месье Алансонского это?"

- Коконнас, мадам, - сказал Ла Моль.

"Попытаемся выяснить, для меня от него, если он признался в комнату магистра с
человек, покрытый грязью, который, видимо, долго или поспешная поездка".

"Ах, мадам, боюсь, он мне не скажет; в течение нескольких дней он был
очень неразговорчив".

"Действительно! Но, передавая ему эту записку, мне кажется, он будет обязан
тебе кое-что взамен.

- От герцогини! О, с этой запиской я попытаюсь.

- Добавь, - сказала Маргарита, понизив голос, - что эта записка послужит
ему средством проникнуть сегодня вечером в дом, о котором ты знаешь
.

"А я, мадам, - тихо сказал Ла Моль, - что будет моим?"

"Назовите свое имя. Этого будет достаточно".

"Отдай мне записку, мадам", - сказал Ла Моль, с бьющимся сердцем: "я
вернуть ответ".

Он удалился.

- Завтра мы узнаем, был ли герцог проинформирован о польском деле
, - спокойно сказала Маргарита, поворачиваясь к мужу.

- Этот господин де ла Моль действительно прекрасный слуга, - сказал беарнец со своей особенной улыбкой.
- И, клянусь Небом! Я сделаю его богатым!




ГЛАВА XXIX.

ОТЪЕЗД.


Когда на следующий день, ласковое солнце, красное, но непроглядная, как склонна
в случае привилегированных зимние дни, розово-за холмов
Париж, все, уже не сплю по два часа в суде
Лувр. Великолепный берберийский конь, нервный и энергичный, с
конечностями, как у оленя, на которых вены пересекались друг с другом, как
сеть, бил копытами по земле, навострил уши и фыркал, в то время как
ожидая Карла IX. Однако он был менее нетерпелив, чем его хозяин.
который, задержанный Екатериной, был остановлен ею в холле. Она сказала
, что хотела бы поговорить с ним по важному делу. Оба находились в
коридоре со стеклянными окнами. Екатерина была холодной, бледной и тихой
как обычно. Карл IX. резные, покусывал ногти и пороли своих двух
любимые собак. Последние были покрыты кольчужными панцирями, чтобы
морда дикого кабана не причинила им вреда и чтобы они могли
безнаказанно встретиться с ужасным животным. Небольшой щит
с гербом Франции были наложены швы на своей груди, похожими на
те, что на груди страниц, которые несколько раз не завидовали
привилегии эти счастливые избранное.

- Обрати внимание, Чарльз, - сказала Кэтрин, - никто, кроме тебя и меня, пока не знает
об ожидаемом прибытии этих полонезов. Но, да простит меня Бог,
Король Наварры ведет себя так, как будто он знал. Несмотря на свое отречение, которому я
всегда не доверял, он поддерживает связь с гугенотами. Ты заметил
, как часто он выходил из дома в последние несколько дней? У него тоже есть деньги,
тот, у кого их никогда не было. Он покупает лошадей, оружие, а в дождливые дни он
упражняется в фехтовании с утра до ночи".

"Ну, Боже мой, мама!" - воскликнул Карл IX., с нетерпением, "вы
думаю, он собирается убить меня или моего брата Д'Анжу? В таком случае ему понадобится
еще несколько уроков, потому что вчера я насчитал одиннадцать петлиц с
моей рапирой на его камзоле, на котором, однако, было всего шесть. А что касается моего
брата Д'Анжу, ты знаешь, что он фехтует не хуже, если не лучше меня
; по крайней мере, так говорят люди.

- Послушай, Чарльз, - продолжала Кэтрин, - и не относись легкомысленно к тому, что
мама говорит. Послы прибудут, но вы увидите!
Как только они будут в Париже, Генри сделаем все возможное, чтобы завоевать их
внимание. Он вкрадчив, он хитер; не упоминая свою жену
кто его секундант, я не знаю почему, и будет болтать с ними, и говорить
Латынь, греческий, венгерский и я не знаю, что еще, для них! О, я говорю тебе,
Чарльз, - и ты знаешь, что я не ошибаюсь, - я говорю тебе, что там есть
что-то пешее.

Как раз в этот момент пробили часы, и Карл IX перестал слушать свою мать
чтобы сосчитать удары.

- Святые небеса! семь часов! - воскликнул он. - Один час до того, как мы тронемся в путь.
это составит восемь; один час, чтобы добраться до места встречи, и
чтобы снова тронуться в путь - мы не сможем начать охоту раньше девяти
в час. Право, мама, из-за тебя я теряю уйму времени! Ложись,
Рисковый! великие Небеса! ложись, говорю тебе, разбойник!

И ядреный удар кровавый кнут на мастифа обратно привез
вой реальную боль от бедное животное, тщательно удивлены
получение наказания в обмен на ласку.

- Чарльз! - воскликнула Кэтрин. - послушай меня, ради Бога, и не смей
предоставьте воле случая вашу судьбу и судьбу Франции! Охота, охота, охота!
охота, кричите вы; что ж, у вас будет достаточно времени на охоту, когда вы завершите свою работу в качестве
короля ".

- Ну же, мама! - воскликнул Чарльз, побледнев от нетерпения. - Объясни мне.
быстро, ты мне до смерти надоела. Действительно, бывают дни, когда я
не могу тебя понять.

Он перестал бить его кнутом против его загрузки.

Кэтрин подумала, что время пришло и что так не должно быть
прошел мимо.

- Сын мой, - сказала она, - у нас есть доказательства, что де Муи вернулся в Париж.
Господин де Морвель, с которым вы хорошо знакомы, видел его.
Это может касаться только короля Наварры. Я надеюсь, этого достаточно для того, чтобы
мы стали подозревать его сильнее, чем когда-либо ".

"Ну вот, ты снова преследуешь моего бедного Анрио! Ты хочешь, чтобы я приказал его убить
, не так ли?

"О, нет".

"Сослать? Но почему ты не видишь, что если бы его изгнали, он был бы намного
опаснее, чем когда-либо будет здесь, в Лувре, на наших глазах,
где он ничего не может сделать без нашего немедленного ведома?"

"Поэтому я не желаю, чтобы его ссылали".

"Тогда чего ты хочешь? Говори мне быстро!"

"Я хочу, чтобы он находился под надежной охраной, пока эти полонезы здесь;
в Бастилии, например.

"Ах, клянусь, нет!" - воскликнул Карл IX. "Мы собираемся поохотиться на кабана
этим утром, и Генрих - один из моих лучших людей. Без него веселье
быть испорчен. Клянусь, мама! на самом деле, вы не делаете ничего, но досаждай мне."

"Почему, мой дорогой сын, я не сказала сегодня утром. Послы не
приедут только завтра или послезавтра. Арестовать его после охоты,
сегодня вечером ... Сегодня вечером"--

"Вот это другое дело. Что ж, поговорим об этом позже и посмотрим.
После охоты я не откажусь. Adieu! Иди сюда, Рисковый!
Теперь твоя очередь дуться?"

"Чарльз", - сказала Кэтрин, удерживая его за руку.
рискуя новым взрывом, который мог возникнуть в результате этой новой задержки, - "Я
думаю, что лучшее, что можно сделать, это немедленно подписать ордер на арест,
даже если он не будет приведен в исполнение до сегодняшнего вечера или сегодняшней ночи ".

"Знак, написать приказ, искать печать на пергаменте, когда они
ждет меня на охоту, я, кто никогда не заставляют себя ждать! В
черт возьми, мысль!"

"Ну, нет, я слишком сильно люблю тебя, чтобы задерживать. Я все устроил
заранее; зайди сюда и посмотри!"

И Кэтрин, проворная, как будто ей было всего двадцать лет, толкнула
дверь своего кабинета и указала на чернильницу, перо, пергамент,
печать и зажженную свечу.

Король взял пергамент и торопливо прочитал его.

"_ Прикажите и так далее, и тому подобное арестовать и препроводить в Бастилию нашего брата
Генриха Наваррского._"

"Хорошо, дело сделано!" - воскликнул он, торопливо расписываясь. "Прощай, мама".

Он поспешил из комнаты, сопровождаемый своими собаками, очень довольный тем, что
так легко отделался от Екатерины.

Карла IX. ждали с нетерпением, и, поскольку его расторопность
в охотничьих делах был хорошо известен, все удивлялись задержке. Так
когда он наконец появился, охотники приветствовали его криками "Да
здравствует король!" на лошадях по туш, лошадей
ржут, собаки лают. Весь этот шум и гвалт вызвал румянец
на его бледных щеках, сердце забилось сильнее, и на мгновение Чарльз почувствовал себя
молодым и счастливым.

Король едва не торопились, чтобы приветствовать блестящих компания собралась.
во дворе. Он кивнул герцогу Алансонскому, помахал рукой своей сестре Маргарите
прошел мимо Генриха, явно не заметив его, и
вскочил на огненного берберийского коня, который сразу же тронулся с места. Но
сделав три или четыре виража, он понял, с каким
всадником ему приходится иметь дело, и успокоился. Снова зазвучали трубы,
и король покинул Лувр, сопровождаемый герцогом Алансонским, королем
Наварра, Маргарита, мадам де Невер, мадам де Сов, Таванн и
главные придворные.

Само собой разумеется, что Ла Моль и Коконнас были в их числе.

Что касается герцога Анжуйского, то он участвовал в осаде Ла-Рошели в течение трех
месяцев.

Ожидая короля, Генрих поговорил со своей женой, которая в
отвечая на его приветствие , она прошептала,

"Гонец из Рима был допущен самим месье де Коконнасом в
покои герцога Алансонского за четверть часа до того, как
гонец от герцога Неверского встретился с королем".

- Значит, он все знает, - сказал Генри.

- Он должен знать все, - ответила Маргарита. - Но не спускайте с него глаз.
посмотрите, как блестят его глаза, несмотря на обычное притворство.

- Вентр-сен-гри! - пробормотал беарнец. "Я думаю, что они
захотят; сегодня он охотится на тройную дичь: на Францию, Польшу и Наварру, не
считая дикого кабана".

Он склонился к жене, вернулся к себе, и зовет одного из своих
служащие, в чьи предки были на службе его отец дополнительные
чем столетие, и которых он использовал как обычный мессенджер в его любви
дел:

"Orthon, - сказал он, - возьмите этот ключ, чтобы двоюродный брат мадам де Сов, которые
вы знаете, живет со своей любовницей на углу Рю де катр
ФИС. Скажите ему, что его двоюродный брат желает поговорить с ним сегодня вечером;
чтобы он зашел в мою комнату и, если меня там не будет, подождал
меня. Если я опоздаю, пусть он ляжет в мою постель.

- Есть ли ответ, сир?

"Нет, за исключением того, чтобы сказать мне, если ты найдешь его. Ключ только для него одного, вы
понял?"

"Да, сир".

"Подождите, не начинайте сейчас, чума тебе! Перед отъездом из Парижа я позвоню
тебе, чтобы ты подтянул подпруги моего седла; таким образом, тебе, естественно, придется
отстать, и ты сможешь выполнить свое поручение и присоединиться к нам в
Бонди ".

Слуга сделал знак повиновения и уехал.

Они отправились по улице Сент-Оноре, через улицу Сен-Дени и
в Предместье. На рю Сен-Лоран седло-обхватам короля
Наварра стала рыхлой. Orthon подъехали к нему, и все произошло так, как
это было согласовано между ним и его хозяином, который последовал за королевской процессией.
процессия шла по улице Реколле, где его верный слуга
искал улицу Тампль.

Когда Генрих догнал короля, Карл был занят таким интересным разговором
с герцогом Алансонским на тему погоды,
возраст дикого кабана, который был отшельником, и что касается того, где он устроил свое логово
то, что он не заметил, или притворился, что не заметил, что
Генрих на мгновение отстал.

Тем временем Маргарита издалека наблюдала за каждым выражением лица и
ей показалось, что она замечает некоторое смущение в глазах своего брата
каждый раз, когда она смотрела на него. Мадам де Невер был полностью уходя в
безумной веселости, для Coconnas, безмерно счастлив в тот день, делал
бесчисленные шутки возле нее, чтобы принять дамы смеяться.

Что касается Ла Моля, то он уже дважды улучил возможность поцеловаться
Белый шарф Маргариты с золотой бахромой, без действия, которое было
выполнено с мастерством, обычным для влюбленных, и которое видели более
трех или четырех человек.

Примерно в четверть девятого они добрались до Бонди. Первая мысль о
Карл IX. был ли Кабан протянул.

Кабан был в свое логово, и всадника, которые превратили его в сторону
ответил за него. Завтрак готов. Король выпил бокал
Венгерского вина. Карл IX. приглашенные дамы занимать места за столом,
и в нетерпении, чтобы скоротать время, установленное для посещения питомников
и насесты, отдавая приказы, не расседлать своего коня, как он сказал,
никогда не было лучше или сильнее горе.

Пока король совершал эту прогулку, прибыл герцог де Гиз. Он был
вооружен скорее для войны, чем для охоты, и его сопровождали двадцать или
тридцать джентльменов, экипированных подобным образом. Он сразу спросил о короле,
присоединился к нему и вернулся, разговаривая с ним.

Ровно в девять часов король лично подал сигнал к началу, и
все сели в седла и отправились на встречу. Во время поездки Генрих нашел
еще одну возможность побыть рядом со своей женой.

"Ну, - сказал он, - вы знаете что-нибудь нового?"

- Нет, - ответила Маргарита, "если это то, что мой брат Чарльз выглядит
на вас странно".

"Я заметил это", - сказал Генри.

"Ты принял меры предосторожности?"

"На мне кольчуга, а на боку хороший испанский охотничий нож,
острый, как бритва, и заостренный, как игла. Я могла бы протыкать им пистолеты
.

- В таком случае, - сказала Маргарита, - да хранит вас Бог!

Всадник, руководивший охотой, подал знак. Они добрались до
логова.




ГЛАВА XXX.

МОРВЕЛЬ.


В то время как вся эта беспечная, беззаботная молодежь, по крайней мере, так казалось,
золоченым вихрем неслась по дороге в Бонди,
Екатерина, все еще сворачивая драгоценный пергамент, на котором король Карл
только что поставил свою подпись, впустила в свою комнату человека, которому
несколькими днями ранее капитан ее гвардии передал письмо,
адресовано на улицу Серизай, рядом с Арсеналом.

Широкая шелковая повязка, похожая на знак траура, скрывала один глаз мужчины,
показывая только другой глаз, две выступающие скулы и изгиб лица.
нос стервятника, в то время как седоватая борода покрывала нижнюю часть его лица
. На нем был длинный толстый плащ, под которым можно было вообразить
целый арсенал. Кроме того, хотя это не было в обычае тех
позвонила в суд, который он носил на боку длительной кампании меч, широкий и
с двойным лезвием. Одна его рука была спрятана под плащом, и
никогда не покидала рукоять длинного кинжала.

- А! вы здесь, сударь? - сказала королева, усаживаясь. - Вы знаете, что
Я обещал вам после Святого Варфоломея, когда вы оказали нам такую важную
услугу, не дать вам бездействовать. Возможность представилась, или, скорее, я
ее создал. Поэтому поблагодарите меня."

"Мадам, я смиренно благодарю ваше величество", - ответил человек с черной повязкой
сдержанным голосом, одновременно низким и дерзким.

"Прекрасная возможность; другой такой вы не найдете за всю свою жизнь.
Поэтому воспользуйтесь этим по максимуму ".

"Я жду, мадам, боюсь, только после вступления".--

"Что комиссия не может быть много? Не тех, кто хотел бы заранее
фонд таких комиссий? Той, о которой я говорю, позавидовали бы
Таванны и даже Де Гизы".

"Ах! мадам," сказал человек, "поверишь, я по приказу вашего величества,
какими бы они ни были."

"В таком случае, читайте", - сказала Екатерина.

Она протянула ему пергамент. Мужчина прочитал его и побледнел.

"Что? - воскликнул он. - Приказ арестовать короля Наварры!"

"Ну и ну! что тут странного в этом?"

"Но король, мадам! На самом деле, я думаю ... боюсь, что я не достаточно
высокое звание".

"Моя уверенность делает вам первый джентльмен мой двор, мсье де
Maurevel", - говорит Екатерина.

"Благодарю Вас, Ваше Величество," сказал убийца так тронута, что казалось, он
стесняйтесь.

- Значит, вы подчинитесь?

- Если ваше величество прикажет, разве это не мой долг?

- Да, я приказываю.

- Тогда я подчинюсь.

"Как вы собираетесь ходить на работу?"

"Ну, мадам, я не знаю, я бы очень хотел, чтобы меня направляли ваши руки
величество".

"Вы боитесь шума?"

"Я признаю это".

"Возьмите дюжину надежных людей, если необходимо".

"Я, конечно, понимаю, что ваше величество разрешит мне выполнить
я делаю все, что в моих силах, и я благодарен вам за это; но где
мне арестовать короля Наваррского?

- Где вам было бы удобнее всего его арестовать?

"В таком месте, где у меня будут на это основания, если возможно,
даже со стороны его Величества".

"Да, я понимаю, в некоторых королевский дворец; что вы скажете в Лувре,
например?"

"Ах, если ваше величество позволит, что бы большую пользу."

- Значит, вы арестуете его в Лувре.

- В какой части?

- В его собственной комнате.

Морвель поклонился.

- Когда, мадам?

- Сегодня вечером, вернее, сегодня ночью.

"Очень хорошо, мадам. Теперь, не соблаговолит ли ваше величество проинформировать меня по одному
пункту?"

"По какому пункту?"

"Об уважении, подобающем его положению".

"Уважение! положение! - воскликнула Екатерина. - Почему же тогда вы не знаете,
месье, что король Франции не обязан уважать никого в своем королевстве,
кем бы он ни был, не признающий положения, равного своему собственному?"

Морвель поклонился во второй раз.

- Однако я настаиваю на этом, мадам, если ваше величество позволит
мне.

- Я так и сделаю, месье.

"Если король оспорит подлинность приказа, что маловероятно,
но"--

- Напротив, месье, он уверен, что так и поступит.

- Он будет оспаривать это?

- Без сомнения.

- И, следовательно, он откажется подчиниться?

- Боюсь, что так.

- И он будет сопротивляться?

- Вероятно.

- Ах! дьявол! - сказал Морвель. - и в таком случае...--

- В каком случае? - спросила Кэтрин, не сводя с него глаз.

- Но что же делать, если он будет сопротивляться? - Спросила Кэтрин.

"Что ты делаешь, когда тебе дан приказ от царя, что, когда
вы представляете царя, и когда возникает сопротивление, мсье де
Maurevel?"

"Почему, мадам, - сказал сбирро, - когда я удостоен такого приказа,
и когда этот приказ касается простого джентльмена, я убиваю его".

"Я говорил вам, месье", - говорит Екатерина, "и я не думаю, что
достаточно времени прошло для того, чтобы вы забыли, что царь
Франция не признает положение в его царстве, и что после него
максимально просты господа".

Морвель побледнел, потому что до него начало доходить.

"О! о!" - воскликнул он. - "Убить короля Наваррского?"

"Да кто говорит о его убийстве?" Где приказ убить его?
Король желает, чтобы его отправили в Бастилию, и в приказе содержится
ничего больше. Если он позволит себя арестовать, очень хорошо; но поскольку он этого сделает,
не позволит себя арестовать, поскольку он будет сопротивляться, поскольку он попытается
убить вас"--

Морвель побледнел еще больше.

- Ты будешь защищаться, - продолжала Кэтрин. "Нельзя требовать от храбрый
мужчина хотел, чтобы ты дал себя убить, не защищаясь; и в
защищая себя, что вы можете ожидать? Вы должны допустить, что бы то ни стало. Вы
понимаете меня, не так ли?

"Да, мадам, и все же"--

"Послушайте, вы хотите, чтобы я написал "умер или жив" после слов "приказать
арестовать"?"

- Признаюсь, мадам, это избавило бы меня от угрызений совести.

"Ну, это должно быть сделано, конечно, так не думаю заказа
быть выполнена без него".

И Кэтрин пожала плечами, развернула пергамент одной рукой
и написала другой: "_мертв или жив_".

"Итак, - сказала она, - ты считаешь, что с заказом все в порядке?"

"Да, сударыня", - ответил Морвель. "Но я прошу ваше величество предоставить
ведение всего дела мне".

"Что я такого сказал, что помешает этому?"

"Ваше величество велели мне взять дюжину человек".

"Да, на всякий случай".--

"Что ж, я прошу разрешения взять только шестерых".

"Почему так?"

"Потому что, мадам, если с принцем что-нибудь случится, а это, вероятно,
произойдет, было бы легко извинить шестерых мужчин за то, что они боялись
потерять пленника, но никто не простит дюжину охранников за то, что они не
позволив убить половину их числа, прежде чем наложить руки на членов королевской семьи.
"

"Поистине, прекрасная королевская особа, у которой нет королевства".

"Мадам, - сказал Морвель, - не королевство делает короля: это
рождение".

- Очень хорошо, - сказала Екатерина, - поступайте, как вам угодно. Только я должна предупредить вас.
Я не хочу, чтобы вы покидали Лувр.

- Но, мадам, собрать моих людей?

- Разве у вас нет своего рода сержанта, которому вы могли бы поручить эту обязанность?

- У меня есть мой лакей, который не только верный товарищ, но даже
иногда помогал мне в таких делах.

- Пошлите за ним и посоветуйтесь с ним. Вы знаете комнату, увешанную
Королевским гербом, не так ли? Что ж, ваш завтрак будет подан там; и
оттуда вы будете отдавать свои приказы. Это место поможет тебе собраться с мыслями
на случай, если они рассеются. Затем, когда мой сын вернется с
охоты, ты должен пойти в мою молельню и ждать, пока не придет время.

"Но как нам попасть в комнату? Возможно, король что-то подозревает
и он запрется в ней".

- У меня есть дубликаты ключей от каждой двери, - сказала Кэтрин, - и засовы
в комнате Генри сняты. Прощайте, месье де Морвель, на некоторое время.
некоторое время. Я прикажу отвести тебя в королевскую оружейную. Ах, кстати!
помни, что приказ короля должен быть выполнен прежде всего.
все остальное. Оправданием является приемлемым; поражение, и даже потерпит неудачу, будет
компромисс в честь короля. Это серьезный вопрос".

И Кэтрин, не давая времени Maurevel для ответа, называется Месье
де Нанси, капитана гвардии, и приказал ему проводить
Морвеля в королевскую оружейную.

"Боже мой!" - воскликнул Морвель, следуя за своим гидом. "Я поднялся до
иерархии убийц; от простого джентльмена до капитана,
от капитана до адмирала, от адмирала до короля без короны.
Кто знает, не стану ли я когда-нибудь королем в короне!




ГЛАВА XXXI.

ОХОТА.


Всадник, который отвел кабана в сторону и сказал королю
, что животное не покидало место, не ошибся. Едва ли были
ищейки напали на след до того, как он нырнул в заросли,
и из зарослей колючего кустарника выгнали кабана, которого всадник
узнал по следу. Это был отшельник, то есть самое странное животное.


Он двинулся прямо вперед и пересек дорогу в пятидесяти футах от Короля,
за ним следовала только ищейка, которая загнала его обратно. Первый
Сразу же была выпущена свора собак, числом двадцать, которые бросились в погоню
за ним.

Охота была главной страстью Чарльза. Едва животное пересекло
прежде чем он начал после того, затем герцога Алансонского и
Генрих, которому знак показал, что он не должен покидать Карла.

Остальные охотники последовали за королем.

В то время, о котором мы пишем, королевские леса были далеки от того, что они есть сейчас.
это были огромные парки, пересеченные каретными дорогами.
Тогда движения почти не было. Королям еще не приходила в голову мысль о том, чтобы
быть торговцами и делить свои леса на вырубки, перелески и
леса. Деревья, посаженные не учеными лесниками, а рукой
Бога, который бросил зерно на волю ветров, не были устроены
в quincunxes, но вырос, как они рады, как они это делают изо дня в любой
девственный лес из Америки. Короче говоря, лес в те дни был логовом
дикого кабана, оленя, волка и разбойников; и дюжина тропинок
начиналась с одной точки, ведущей к Бонди, окруженной кольцевой
дорога, как окружность колеса, окружает его плоды.

Продолжая сравнение, неф был бы неплохим вариантом.
изображение единственной точки, где стороны встречаются в центре
леса, где бродячие охотники собираются, чтобы начать все сначала
к точке, где потерянное животное снова появляется.

Через четверть часа произошло то, что всегда случается в таких случаях
. Непреодолимые препятствия встали на пути охотников,
лай собак затерялся вдали, и король вернулся
на место встречи, по своему обыкновению ругаясь.

- Ну, д'Алансонец! Ну, Анрио! - сказал он. - Клянусь Небом, вот ты и здесь.
спокоен и невозмутим, как монахини, следующие за своей настоятельницей. Это не охота.
Что ж, д'Алансонец, ты выглядишь так, словно только что вылез из картонной коробки.
и ты так пропитан парфюмом, что если бы ты
пройди между кабаном и моими собаками, ты можешь сбить их со следа. И
ты, Генри, где твое копье, твой мушкет? Давай посмотрим!

"Сир, - сказал Генрих, - для чего нужен мушкет? Я знаю, что ваше величество
любит стрелять в зверя, когда его поймают собаки. Что касается копья, то я
достаточно неуклюж с этим оружием, которым не часто пользуются в наших горах.
в горах мы охотимся на медведя простым кинжалом.

- Клянусь Небом, Генри, когда ты вернешься в свои Пиренеи, тебе придется
прислать мне целую телегу медведей. Это, должно быть, прекрасная охота.
находиться в такой близости от животного, которое может нас задушить
. Послушай, мне кажется, я слышу собак. Нет, я ошибаюсь. Король взял
свой рог и протрубил; ему ответило несколько рогов. Внезапно появился
всадник, который протрубил еще раз.

"Вепрь! вепрь!" - закричал король.

Он ускакал, сопровождаемый остальными охотниками, которые сплотились
вокруг него.

Всадника не ошибся. Когда Король приблизился, они начали слышать
лай стаи, которая состояла более чем из шестидесяти собак, ибо
одну за другой они выпустили все реле, установленные на точках
кабан уже прошел. Король снова увидел кабана и, воспользовавшись
преимуществом зарослей высоких деревьев, бросился за ним, изо всех сил трубя в свой
рог.

Некоторое время принцы следовали за ним. Но у короля был такой сильный конь
и он был так увлечен своим пылом, и он скакал по таким неровным
дорогам и через такой густой подлесок, что сначала дамы, потом
герцог де Гиз, его приближенные и, наконец, два принца были
вынуждены покинуть его. Таванн продержался еще некоторое время, но в конце концов
он тоже сдался.

За исключением Чарльза и нескольких всадников, которые, взволнованные обещанной наградой,
не хотели покидать короля, все собрались на открытом пространстве в
центре леса. Два принца стояли вместе на узкой тропинке,
Герцог де Гиз и его кавалеры остановились в сотне футов от них.
Дальше шли дамы.

"Не кажется ли вам на самом деле, - сказал герцог Алансонский Генриху, указывая
подмигиванием на герцога де Гиза, - что этот человек со своим эскортом, закованным в
сталь, и есть настоящий король? Бедные князья, что мы здесь, он даже не честь
нас с первого взгляда."

"Почему он должен относиться к нам лучше, чем мы относимся к нашим собственным родственникам?" ответил
Генрих. "Почему, брат, мы с тобой не пленники при дворе
Франции, не заложники нашей партии?"

Герцог Франсуа вздрогнул при этих словах и посмотрел на Генриха, как будто ожидая дальнейших объяснений.
но Генрих сказал больше, чем обычно.
и замолчал.

"Что вы имеете в виду, Генри?" - спросил герцог Франсуа, явно раздосадованный тем, что
его шурин, остановившись, предоставил ему самому начать разговор.

"Я говорю, брат, - сказал Генри, - что все эти люди, которые так хорошо вооружены,
чья обязанность, кажется, не терять нас из виду, выглядят точь-в-точь как охранники.
не дают двум людям сбежать.

"Сбежать? почему? каким образом? - спросил Д'Алансонец, превосходно преуспев в своем
притворном удивлении и невинности.

"У тебя великолепный конь, Франсуа", - сказал Анри, следуя за его мыслями
и явно меняя тему разговора. "Я уверен, что он
мог бы сделать семь лье за час и двадцать до полудня. Сегодня
прекрасный день. И хочется попрощаться. Посмотри на прекрасное.
Перекресток. Разве это не соблазняет тебя, Франсуа? Что касается меня, то мои шпоры обжигают
меня."

Франсуа не ответил. Но сначала он покраснел, а затем побледнел. Затем он
наклонил голову, как будто прислушиваясь к звукам, доносящимся от охотников.

- Новости из Польши оказывают свое действие, - сказал Генри, - и моя дорогая.
у шурина есть свои планы. Он хотел бы, чтобы я сбежала, но я не стану этого делать.
одна я этого не сделаю.

Едва эта мысль прошла через его ум до нескольких новая
новообращенные, которые пришли в суд за последние два или три месяца,
подскакали и приятно улыбнулась двух князей. Герцог Алансонский,
спровоцированный замечаниями Генриха, мог сказать только одно слово, сделать один жест, чтобы
сделать, и было видно, что тридцать или сорок всадников, которые в это
момент собрались вокруг них, как будто против войск, принадлежащих к
Господин де Гиз одобрял его бегство; но он отвернул голову в сторону.
и, поднеся рог к губам, он протрубил сбор. Но
новоприбывшие, как будто они думали, что нерешительность герцога
Алансонского была вызвана присутствием последователей Де Гизов, имели
постепенно скользнули между ними и два принца, и выстроились
в эшелоны со стратегическим мастерством, которое показало обычную
военная диспозиция. Фактически, чтобы добраться до герцога Алансонского и короля
Наваррского, необходимо было бы пройти через эту компанию,
в то время как, насколько хватало глаз, простиралась совершенно свободная дорога
перед братьями.

Внезапно из-за деревьев, в десяти футах от короля Наваррского,
появился еще один джентльмен, которого оба принца еще не заметили. Генри
пытался вспомнить, кто он такой, когда джентльмен приподнял шляпу и
Генрих узнал в нем виконта де Тюренна, одного из лидеров
протестантской партии, который должен был находиться в Пуату.

Виконт даже отважился сделать знак, который явно означал,

"Вы придете?"

Но проконсультировавшись с непроходимыми лицо и тусклые глаза герцога
Алансонского, Генри повернул голову два или три раза через плечо, как
если что-то случилось с его шеи или дуплетом.

Это был отказ. Виконт понял это, пришпорил свою лошадь обоими шпорами
и исчез в чаще. В этот момент послышался топот стаи
приближающейся, затем они увидели, как кабан в сопровождении собак пересекает конец
тропинки, где они все собрались; затем Карл IX., как
адский охотник, без шляпы, рог у его рта дул так, что мог лопнуть
его легкие; трое или четверо всадников последовали за ним. Таванн исчез.

- Король! - воскликнул герцог Алансонский и поскакал за ним.

Успокоенный присутствием своих добрых друзей, Генрих сделал им знак не уходить.
он направился к дамам.

- Ну что? - сказала Маргарита, делая несколько шагов к нему.

- Ну что, мадам, - сказал Генри, - мы охотимся на дикого кабана.

- Это все? - спросил я.

"Да, с утра ветер переменился, но я верю, что ты предсказал
это".

- Эти перемены ветра вредны для охоты, не так ли, месье?
- спросила Маргарита.

- Да, - сказал Генри, "они иногда спутала все планы, которые должны быть
сделал снова". Только потом лай собаки начали раздаваться как
они быстро приближались, и какой-то шумной пыли предупредил охотников, чтобы
быть начеку. Каждый поднял голову и прислушался.

Почти сразу же кабан появился снова, но вместо того, чтобы вернуться в лес.
он пошел по дороге, которая вела прямо к открытому пространству.
где были дамы, джентльмены, ухаживающие за ними, и
охотники, которые отказались от погони.

За животным, тяжело дыша, бежали тридцать или сорок огромных собак; затем, в двадцати
футах позади них, появился король Карл без шляпы и плаща, его одежда была изорвана
шипами, лицо и руки покрыты кровью.

С ним были один или два всадника.

Король перестал трубить в рог только для того, чтобы подстегнуть своих собак, и перестал
подстегивать своих собак только для того, чтобы вернуться к звуку своего рога. Он никого не увидел. Если бы его
лошадь споткнулась, он, возможно, закричал бы, как Ричард III.: "Королевство мое!
лошадь!" Но лошадь, казалось, была такой же нетерпеливой, как и его хозяин. Его ноги сами
не касался земли, и ноздри его выдыхали огонь. Кабан, собаки,
и король прошли мимо, как сон.

"Аллу! Здравствуйте!" - воскликнул король, когда он шел мимо, подняв Рог к своим
окровавленные губы.

В нескольких футах за ними пришли герцога Алансонского и два всадника. Но
лошади остальных сдались или же они были потеряны.

Все бросились за королем, ибо было очевидно, что кабан
скоро будет схвачен.

Фактически, примерно через десять минут животное сошло с тропинки, по которой оно шло
, и прыгнуло в кусты; но, достигнув открытого пространства,
оно подбежало к скале и столкнулось с собаками.

На крики от Чарльза, который следовал за ней, все приближался.

Они приехали в интересный момент в погоню. Кабан, казалось,
решил сделать отчаянную оборону. Собаки, возбужденные пробежкой продолжительностью
более трех часов, бросились на него с яростью, которая усилила
крики и ругательства короля.

Все охотники образовали круг, король немного впереди, позади
герцог Алансонский, вооруженный мушкетом, и Генрих, у которого не было ничего,
кроме простого охотничьего ножа.

Герцог Алансонский отстегнул мушкет и зажег спичку. Генрих
убрал нож в ножны.

Что касается герцога де Гиза, пренебрегавшего всеми тонкостями охоты, то он
стоял несколько в стороне от остальных со своими кавалерами. Женщины,
собравшиеся вместе в группу, образовали подобие группы герцога.

Все, кто хоть немного был охотником, стояли, не сводя глаз с
животного в тревожном ожидании.

В стороне всадник пытался удержать двух королевских мастифов
, которые, закованные в кольчуги, ждали, чтобы взять
кабан за уши, воющий и прыгающий так, что
в любое мгновение можно было подумать, что они вот-вот разорвут свои цепи.

Кабан оказал замечательное сопротивление. Атакованный сразу сорока или более собаками
, которые окутали его, как ревущий прилив, которые покрыли его своим
пестрым ковром, который со всех сторон стремился добраться до его шкуры,
покрытое щетиной, оно каждым ударом морды подбрасывало собаку на десять
футов в воздух. Собаки упал на спину, разорвало на куски, и, с внутренностями
тащит, сразу вернулся в бой. Чарльз, с волосами дыбом,
налитыми кровью глазами и раздувающимися ноздрями, склонился над шеей своего
мокрого коня, яростно выкрикивая "Аллу!"

Менее чем за десять минут двадцать собак выбыли из боя.

- Мастифы! - воскликнул Чарльз. - Мастифы!

При этом крике всадник отстегнул поводки с карабинами,
и две ищейки бросились в самую гущу побоища,
переворачивая все, разбрасывая все, прокладывая себе дорогу своими
кольчуга на животном, которого они схватили за ухо.

Кабан, поняв, что он пойман, стиснул зубы одновременно от ярости
и боли.

"Браво, Дюредент! Браво, Рисковый!" - крикнул Чарльз. "Смелее, собаки!
Копье! копье!"

"Вам не нужен мой мушкет?" сказал герцог Алансонский.

"Нет, - воскликнул король, - нет; никто не может почувствовать пулю, когда стреляет".;
в этом нет ничего забавного, но можно почувствовать копье. Копье! копье!"

Они передали королю охоты копья, закаленные в огне и вооружен
точки стали.

"Береги себя, брат!" - воскликнула Маргарита.

"Приходите! давай!" - крикнула герцогиня де Невер. "Не пропустите, сир. Подарить
зверь хороший удар!"

"Полегче, герцогиня!" - сказал Чарльз.

Подняв копье, он бросился на кабана, который, удерживаемый двумя
ищейками, не смог избежать удара. Но при виде сияющего
копья оно повернулось в сторону, и оружие, вместо того, чтобы погрузиться в его
грудь, скользнула через плечо и ударилась о скалу, к которой подбежало животное.
- Тысяча чертей! - воскликнул король.

- Я промахнулся. Копье! - воскликнул король. - Я промахнулся. Копье!
копье!

И, отклонившись назад, как это делают всадники, собираясь вступить в бой, он
отшвырнул от себя бесполезное копье.

Подошел всадник и протянул ему другое.

Но в тот момент, как будто он предвидел судьбу, которая ждала его, и
что она хотела бы сопротивляться, с помощью насильственных усилий, кабан выхватил свой
рваные уши от зубов ищейки, и с глазами кровавая,
огромный, отвратительный, его дыхание обжигало, как жар из печи,
с клацающими зубами и опущенной головой он прыгнул на королевского коня.
Карл был слишком хорошим охотником, чтобы не предвидеть этого. Он повернул свою лошадь
, которая начала вставать на дыбы, но он неправильно рассчитал давление, и
лошадь, слишком натянутая поводьями или, возможно, поддавшаяся его испугу,
упала навзничь. Зрители издали ужасный крик: лошадь упала
и нога короля оказалась под ним.

"Ваша рука, сир, дайте мне вашу руку", - сказал Генрих.

Король отпустил уздечку своего коня и ухватился за седло левой рукой
правой рукой он попытался вытащить охотничий нож; но
нож, заткнутый за пояс тяжестью его тела, не хотел выниматься
из ножен.

"Кабан! кабан! - воскликнул Шарль. - Это я, д'Алансонец! это я!

Конь, придя в себя, как будто понял, в какой опасности находится его хозяин,
потянулся и уже преуспел в том, чтобы встать на свои
три ноги, когда на крик брата Генрих увидел герцога
Франсуа страшно побледнел и вскинул мушкет к плечу,
но вместо того, чтобы поразить кабана, который был всего в двух футах от короля,
мяч разбил колено лошади, которая опять упал, носом
касаясь земли. В этот момент кабан, с его морду, рвали
Загрузки Чарльза.

- О! - прошептал Д'Алансонец пепельно-белыми губами. - Я полагаю, что герцог Анжуйский
- король Франции, а я - король Польши.

Кабан собирался напасть на ногу Чарльза, когда вдруг последний
словно кто-то поднял руку; затем он увидел вспышку остроконечные
клинок, в который был загнан в плечо кабан и исчез
для ее охраны, пока рука в перчатке стали уже совратились руководитель
ткнул его под одеждой.

Когда лошадь встала, Чарльзу удалось высвободить ногу, и
теперь, тяжело поднявшись, он увидел, что с него капает кровь,
после чего он побледнел как труп.

"Сир", - сказал Генрих, который все еще стоял на коленях, держа кабана, пронзенного до самого
сердца, "сир, это ничего, я отвел зубы, и ваше величество
не пострадали".

Затем он поднялся, выпустил нож, и кабан повалился навзничь, извергая наружу
крови у него изо рта было больше, чем из раны.

Чарльз, окруженный затаившей дыхание толпой, оглашаемый криками ужаса
которые лишили бы его величайшего мужества, на мгновение был готов
падать на умирающее животное. Но он взял себя в руки и, повернувшись к
королю Наваррскому, пожал ему руку взглядом, в котором блеснула
первая искра чувства, загоревшаяся в его сердце за двадцать четыре
года.

- Благодарю тебя, Анрио! - сказал он.

- Бедный мой брат! - воскликнул Д'Алансонец, подходя к Шарлю.

- Ах! это ты, д'Алансонец, не так ли? - спросил король. - Ну, знаменитый стрелок,
каков ты есть, что стало с твоим мячом?

"Должно быть, она расплющилась о кабана", - сказал герцог.

"Ну и ну! Боже мой!" - воскликнул Генри с восхитительно притворным удивлением. "Вы
смотри, Франсуа, твоя пуля перебила ногу лошади его величества.
Это странно!

- Что? - спросил король. - Это правда?

"Это возможно", - сказал испуганный герцог. - "У меня так дрожали руки!"

"Дело в том, что для опытного стрелка это было странным поступком,
Франсуа!" - сказал Шарль, нахмурившись. "Еще раз благодарю тебя, Анрио!"

- Господа, - продолжал король, "вернемся в Париж, у меня было
хватит об этом".

Маргарита пришли поздравить Генри.

- Да, конечно, Марго, - сказал Чарльз, - поздравь его, и искренне.
потому что без него королем Франции был бы Генрих III.

"Увы, мадам, - сказал беарнец, - господин герцог Анжуйский, который
уже является моим врагом, будет зол на меня еще больше, чем когда-либо. Но чего ты можешь
ожидать? Каждый делает то, что может. Ask Monsieur d'Alen;on."

И, поклонившись, он вытащил свой нож из тела дикого кабана и вонзил его два
или три раза в землю, чтобы стереть кровь.




ЧАСТЬ II.




ГЛАВА XXXII.

БРАТСТВО.


Спасая жизнь Карла, Генрих сделал больше, чем просто спас жизнь
человека, - он предотвратил смену правителей в трех королевствах.

Если бы Карл IX был убит, герцог Анжуйский стал бы королем Франции.
Франция, а герцог Алансонский, по всей вероятности, был бы королем Польши
. Что касается Наварры, то, поскольку месье герцог Анжуйский был любовником
Мадам де Конде, ее корона, вероятно, возместила бы мужу
самодовольство его жены. Теперь во всем этом не было бы ничего хорошего для
Генриха. Он сменил бы хозяина, вот и все. Вместо
Карла IX. тот, кто терпел его, увидел бы герцога Анжуйского на
троне Франции и единомышленником со своей матерью
Катарина, последняя поклялась, что он умрет, и он этого не сделает
не смог сдержать свою клятву. Все эти мысли пошли ему в голову, когда
кабан кинулся на Карла IX., и мы знаем, что результат его
быстрое мышление было то, что его собственная жизнь была прикреплена к Карлу IX.

Карл IX. был спасен актом преданности, мотив которого
король не мог понять. Но Маргарита поняла и она
восхищалась той странной храбростью Генриха, которая, подобно вспышкам молнии,
сияла только в бурю.

К сожалению, это было еще не все, что удалось избежать королевства герцога
d'Anjou. Генрих должен был провозгласить себя королем. Ему пришлось оспаривать Наварру у
герцог Алансонский и принц Конде; прежде всего ему пришлось
покинуть двор, где можно было пройти только между двумя пропастями, и уехать
под защитой сына Франции.

Как он вернулся из Бонди Генри глубоко обдумывал ситуацию. О
прибыв в Лувр его план сложился. Не снимая
сапог для верховой езды, как был, весь в пыли и крови, он отправился
в апартаменты герцога Алансонского, которого застал шагающим
вверх и вниз в сильном волнении.

Увидев его, принц вздрогнул от неожиданности.

- Да, - сказал Генри, взяв его за обе руки; "да, я понимаю, моя хорошая
брат, ты сердишься, потому что я был первым на призыв Короля
внимание, на тот факт, что мяч ударил по ноге его коня, а не
кабана, как вы хотели надо. Но что можно ожидать? Я могу
не допустить возглас удивления. Кроме того, Король бы
заметил это, разве не так?"

- Без сомнения, без сомнения, - пробормотал Д'Алансонец. "И все же я могу думать об этом
только как о злом намерении с вашей стороны донести на меня, что вы и сделали, и
которое, как вы сами видели, не имело никакого результата, кроме как заставить моего брата
Чарльз подозревает меня и пытается посеять между нами неприязнь".

"Мы вернемся к этому через несколько минут. Как мне добра или зла
его намерения в отношении вас, я пришел к вам с намерением, что вы можете
судить их".

"Очень хорошо!", сказал Алансонского с его обычного резерва. - Говори, Генри, я
слушаю.

"Когда я говорил, Франсуа, вам будет легко понять, что мои намерения
для уверенности я к вам не со всеми
резерв и благоразумие. И когда я сказал вам, вы сможете разрушить
меня от одного слова!"

"Что это?" - сказал Франсуа, начинают беспокоиться.

- И все же, - продолжал Генри, - я долго не решался заговорить с
вами о том, что привело меня сюда, особенно после того, как
вы сегодня остались глухи ко всему.

- Право, - сказал Франсуа, бледнея, - я не понимаю, что вы имеете в виду.,
Генри.

"Брат, мне слишком дороги твои интересы, чтобы не сказать тебе, что
Гугеноты заигрывали со мной".

"Заигрывания!" - сказал Д'Алансонец. "Какие заигрывания?"

- Один из них, месье де Муи из Сен-Фаля, сын храброго Де
Муи, убитого Морвелем, вы знаете.--

- Да.

"Ну, он пришел, рискуя своей жизнью, чтобы показать мне, что я был в
пленение".

"Ах, в самом деле! и что ты ему сказал?"

"Брат, ты знаешь, что я очень люблю Чарльза. Он спас мне жизнь,
и королева-мать была мне как настоящая мать. Поэтому я отказалась от всех
предложений, которые он мне делал".

"Что это были за предложения?"

"Гугеноты хотят восстановить трон Наварры, и поскольку на самом деле
этот трон принадлежит мне по наследству, они предложили его
мне".

- Да; и месье де Муи вместо согласия, о котором он ожидал попросить
, получил ваш отказ?

- Мой официальный отказ - даже в письменном виде. Но с тех пор, - продолжал Генри.

- Ты раскаялся, брат? - прервал его Д'Алансон.

- Нет, мне просто показалось, что я заметил, что месье де Муи стал
недоволен мной и стал наносить визиты в другом месте.

- Где? - быстро спросил Франсуа.

"Я не знаю. Возможно, у принца Конде".

"Да, это возможно", - сказал герцог.

"Кроме того, - продолжал Анри, - я точно знаю, какого лидера он
выбрал".

Франсуа побледнел.

"Но, - продолжал Генрих, - гугеноты разделились между собой, и
Де Муи, каким бы храбрым и верным он ни был, представляет лишь половину
Вечеринка. Теперь эта другая половина, которую нельзя презирать, не оставила
надежду посадить на трон Генриха Наваррского, который сначала колебался
, возможно, с тех пор задумался ".

"Ты так думаешь?"

"О, я каждый день получаю доказательства этого. Войска, которые присоединились к нам на охоте
, ты заметил, из каких людей они состояли?"

"Да, из обращенных джентльменов".

"Вы узнали командира отряда, который сделал мне знак?"

"Да, это был виконт де Тюренн".

"Ты знал, чего они хотели от меня?"

"Да, они предложили тебе сбежать".

- Тогда, - сказал Анри Франсуа, который начинал беспокоиться, - есть
очевидно, вторая сторона, которая хочет чего-то еще, кроме того, чего хочет
Месье де Муи.

- Вторая сторона?

"Да, и очень мощная вещь, я вам скажу так, что для того, чтобы добиться успеха
надо объединить два--и де Тюренн города Муи. Заговор
продвигается, войска готовы, ждут только сигнала. Теперь, в
этой чрезвычайной ситуации, которая требует немедленного решения с моей стороны, я пришел к
двум решениям, между которыми я колеблюсь. Я пришел, чтобы подчиниться
этим решениям тебе как другу ".

- Скажи лучше как брату.

- Да, как брату, - продолжал Генри.

- Тогда говори, я слушаю.

"Прежде всего я должен объяснить тебе состояние моего ума,
мой дорогой Франсуа. Ни желания, ни честолюбия, ни способностей. Я честный
деревенский джентльмен, бедный, чувственный и робкий. Карьера заговорщика
сопряжена с унижениями, которые плохо компенсируются даже несомненной
перспективой короны ".

"Ах, брат, - сказал Франсуа, - ты поступаешь неправильно. Поистине печально положение
принца, чье состояние ограничено рамками отцовского наследства.
сословием или человеком, делающим карьеру ради почестей! Поэтому я не верю
в то, что вы мне говорите."

"И все же то, что я говорю тебе, брат, настолько верно, что если бы я думал, что у меня есть
настоящий друг, я бы отказался в его пользу от власти, которую эта партия
хочет подарить мне, но, - добавил он со вздохом, - у меня ничего нет.

- Возможно, так и есть. Вероятно, вы ошибаетесь.

- Нет, вентр сен-гри! - сказал Генрих. - Кроме тебя, брат, я не вижу никого, кто был бы ко мне привязан.
так что лучше не допустить провала попытки
который может вывести на свет какого-нибудь недостойного человека, я искренне предпочитаю сообщить
мой брат - Король происходящего. Я не буду называть имен, я
не назову ни страны, ни даты, но я предсказаю
катастрофу".

- Великий Боже! - воскликнул Д'Алансонец, не в силах подавить охвативший его ужас. - Что?
вы имеете в виду? Что? вы, вы, единственная надежда партии после смерти
адмирала; вы, обращенный гугенот, бедный обращенный, или, по крайней мере, такой
все думали, что ты поднимешь нож на своих братьев!
Генри, Генри, делая это, ты знаешь, что ты будешь доставки
второй Святой Варфоломей всех кальвинистов в королевстве? Вы
знаешь, что Катарина ждет именно такого шанса, чтобы истребить всех
кто выжил?"

И герцог дрожал, его лицо пятнами красными и белыми пятнами,
пожал руку Генри, чтобы умолять его отказаться от этой идеи, которая бы испортить
его.

- Как! - воскликнул Генрих, с выражением совершенной в хорошее настроение, "вы
думаю, не было бы столько проблем, Франсуа? С разрешения короля,
однако, мне кажется, что я должен избегать этого".

"Тслово короля Карла IX. Генрих! Разве адмирал не получил его? Разве
Разве Телиньи не получил его? Разве вы сами не получили его? О, Генри, я вам говорю
если вы сделаете это, вы погубите всех нас. Не только они, но и все, кто
было прямых или косвенных отношений с ними".

Генри казалось, погрузился в раздумья МиГ.

"Если бы я был важным принцем при дворе, - сказал он, - я бы действовал
по-другому. На твоем месте, например, на твоем месте, Франсуа, сын
Франции и вероятный наследник короны"--

Франсуа иронично покачал головой.

"На моем месте, - сказал он, - что бы ты сделал?"

"На вашем месте, брат", - ответил Генри, "я должен поставить себя в
руководитель движения и направлять его. Мое имя и моя репутация должны отвечать
перед моей совестью за жизнь мятежников, и я должен извлечь
какую-то выгоду сначала для себя, а затем, возможно, и для короля из
предприятие, которое в противном случае могло бы нанести Франции величайший ущерб".

Д'Алансонн выслушал эти слова с радостью, от которой напрягся каждый мускул
его лица.

"Думаете ли вы, - сказал он, - что этот метод осуществим и что он
избавил бы нас от всех бедствий, которые вы предвидите?"

"Думаю, да", - сказал Генри. "Гугеноты любят тебя. Ваше поведение
скромно, ваше положение одновременно высокое и интересное, а доброта, которую вы
всегда проявляли к верующим, побудит их служить вам ".

"Но, - сказал Д'Алансонец, - в партии наметился раскол. Захотят ли меня те, кто
хочет вас?"

"Я возьму на себя обязательство объединить их двумя способами".

"Что это значит?"

"Во-первых, доверием, которое лидеры питают ко мне; затем страхом, что
ваше высочество, зная их имена"--

"Но кто назовет мне эти имена?"

"Я, вентр сен-гри"!

"Ты сделаешь это?"

"Послушай, Франсуа, как я тебе сказал, Ты единственный, кого я люблю на суд,"
сказал Генри. "Это, без сомнения, это потому, что вы не преследовали, как я;
а то у меня жена тоже любит тебя с нежностью, которая
несравненный"--

Франсуа покраснел от удовольствия.

"Поверь мне, брат, - продолжал Генрих, - возьми это дело в свои руки, царствуй
в Наварре; и при условии, что ты оставишь за своим столом место для меня и
прекрасный лес, в котором можно поохотиться, и я буду считать, что мне повезло.

"Царствовать в Наварре!" - сказал герцог. "Но если"--

"Если герцога Анжуйского выберут королем Польши; это все? Я закончу
твоя мысль о тебе.

Франсуа посмотрел на Генри с чем-то похожим на ужас.

"Ну, послушай, Франсуа, - продолжал Генри, - поскольку от тебя ничто не ускользнет.
Вот как я рассуждаю: если герцога Анжуйского выберут королем Польши, а
нашего брата Карла, храни его Бог! если случится умереть, от По до Парижа всего двести лье
, а от Парижа до Краковии четыреста лье
. Поэтому вы будете здесь для получения наследства по времени
польский король узнал, что это была вакантной. Затем, если вы не удовлетворены
со мной, вы могли бы дать мне королевство Наварра, которое бы
отныне я буду просто одним из драгоценных камней в твоей короне. Таким образом, я
приму это. Худшее, что могло бы с тобой случиться, это то, что ты
остался бы там королем и воспитал расу королей, живя со мной
и моей семьей, пока ты здесь, кто ты? бедный преследуемый принц,
бедный третий сын короля, раб двух старших братьев, и тот, кого
прихоть может отправить в Бастилию."

- Да, да, - сказал Франсуа, - Я знаю это очень хорошо, настолько хорошо, что не понимаю
почему вы должны отказываться от плана, который вы мне предлагаете. Разве здесь нет
пульсации?

И герцог Алансонский положил руку на сердце своего брата.

"Есть, - сказал Генрих, улыбаясь, - ноша, слишком тяжелая для некоторых рук;
поэтому я не буду пытаться поднять эту, страшась усталости больше
чем желание обладания."

"Итак, Генри, ты действительно от него отречься?"

"Я сказал это де Муи и повторяю это тебе".

"Но в таких случаях, мой дорогой брат, - сказал Д'Алансонец, - не говорят,
доказывают".

Генри вздохнул, как боксер, почувствовавший, как гнется спина его противника.

- Я докажу это сегодня вечером, - сказал он. - В девять часов у нас будет
имена руководителей и плана предприятия. Я уже
отправил мое отречение де города Муи".

Франсуа взял руку Генри и нажал ее взахлеб между своими.

В этот момент Екатерина без предупреждения вошла в покои герцога Алансонского,
по своему обыкновению.

- Вместе! - сказала она, улыбаясь. - Два хороших брата, право же!

"Я надеюсь, мадам," сказал Генри, с приятной прохладой, в то время как Дюк
Алансонского поседели от горя.

Генри отступил на шаг, чтобы оставить Екатерина бесплатно, чтобы поговорить с сыном.

Королева-мать достала из своей сумочки великолепный драгоценный камень.

"Эта застежка из Флоренции", - сказала она. "Я отдам ее тебе за
пояс для твоей шпаги".

Затем, понизив голос.:

- Если сегодня ночью ты услышишь какой-нибудь шум в комнате твоего доброго брата Генри,
не шевелись.

Франсуа пожал руку матери и сказал:

- Вы позволите мне показать Генри прекрасный подарок, который вы мне только что преподнесли
?

- Вы можете сделать больше. Дай ему это в вашем имени и в моих, ибо я
заказали второй точно такой же".

"Ты слышишь, Анри, - сказал Франсуа, - моя добрая мать принесла мне эту драгоценность
и удваивает ее стоимость, позволяя мне подарить ее тебе".

Генри вошел в экстаз за красоту застежка, и был
энтузиазма в его благодарности. Когда его радость возросла спокойнее:

"Сын мой, - сказала Кэтрин, - я чувствую себя немного нездоровой и иду спать"
твой брат Чарльз очень устал после падения и собирается
сделать то же самое. Так что сегодня вечером мы не будем ужинать вместе, но
каждому подадут в его отдельную комнату. О, Генри, я забыла поздравить
тебя с твоей храбростью и быстротой. Вы спасли своего короля и своего брата,
и вы будете за это вознаграждены.

- Я уже вознагражден, мадам, - ответил Генрих, кланяясь.

"Из чувства, что вы исполнили свой долг?" ответила Кэтрин. "Этого
недостаточно, и мы с Чарльзом сделаем что-нибудь, чтобы оплатить наш долг перед вами".
"Мы в долгу перед вами".

- Я буду рад всему, что придет ко мне от вас и моего доброго брата.
Приветствую вас, мадам.

Затем он поклонился и удалился.

"Ах, брат Франсуа! - подумал Генрих, уходя. - Теперь я уверен, что не уйду отсюда один.
и заговор, имевший тело, обрел голову и
сердце. Только давайте сами о себе позаботимся. Катарина дарит мне
подарок, Катарина обещает мне награду. За этим кроется какая-то дьявольщина.
все это. Сегодня вечером я должен переговорить с Маргаритой".




ГЛАВА XXXIII.

БЛАГОДАРНОСТЬ КОРОЛЯ КАРЛА IX.


Морвель провел часть дня в королевской оружейной; но когда пришло
время охотникам возвращаться с охоты, Екатерина отправила его
в свою молельню с присоединившимися к нему стражниками.

Карл IX, которому по прибытии медсестра сообщила, что мужчина провел
часть дня в его комнате, сначала был очень рассержен тем, что незнакомца
впустили в его апартаменты. Но его медсестра описала этого человека,
сказав, что это был тот самый человек, которого ей самой было приказано госпитализировать.
однажды вечером король понял, что это был Морвель. Затем
вспомнив приказ, который мать вырвала у него утром, он
все понял.

"О, хо-хо!" - пробормотал Чарльз. "В тот самый день, когда он спас мне жизнь.
Время выбрано неудачно".

Он хотел пойти к матери, но одна мысль остановила его.

"Клянусь Небом! Если я упоминаю об этом, чтобы ей это выльется в бесконечный
обсуждение. Лучше для нас, чтобы действовать самостоятельно.

"Няня, - сказал он, - запри все двери и скажи королеве Елизавете [12], что
Я немного страдаю после падения и что сегодня я буду спать
один".

Няня повиновалась, и так как еще не пришло время приводить в исполнение свой план
, Карл сел сочинять стихи. Именно за этим занятием
для короля время пролетело быстрее всего. Пробило девять часов
прежде, чем он успел подумать, что прошло больше семи. Он сосчитал удары
часы показывали один за другим, и наконец он встал.

"Дьявол! - сказал он. - Как раз вовремя". Взяв шляпу и плащ, он
вышел из своей комнаты через потайную дверь, которую он проделал в стене,
о существовании которой не знала даже сама Екатерина.

Чарльз направился прямо в апартаменты Генриха. Покидая Герцога
Алансонского, последний ушел в свою комнату, чтобы сменить одежду и был
снова ушел сразу.

"Он, наверное, решил отужинать с Марго," - сказал Король. "Он
был очень мил с ней сегодня, по крайней мере, мне так показалось".

Он отправился в апартаменты королевы. Маргарита привезла с собой
герцогиню де Невер, Коконнаса и Ла Моль и ужинала с ними
вареньем и сдобным печеньем.

Чарльз постучал в дверь зала, которая была открыта Gillonne. Но в
взгляд короля она была так напугана, что ее едва достаточно
присутствие духа обязывало к вежливости, и вместо того, чтобы побежать сообщить ей
хозяйка о предстоящем ей августейшем визите, она позволила Чарльзу войти
без всякого предупреждения, кроме вырвавшегося у нее крика. Король
пересек прихожую и, направляемый взрывами смеха, направился
в столовую.

"Бедный Анрио! - сказал он, - он наслаждался, даже не подумала
зла".

"Это я", - сказал он, поднимая porti;re и показывая улыбающееся лицо.

Маргарита издало жуткий крик. Улыбаясь, как он был, и его лицо оказалось в
ее, как лицо Медузы Горгоны. Сидящий напротив двери, она
сразу узнал его. Двое мужчин повернулись к королю спиной.

- Ваше величество! - воскликнула королева, в ужасе вскакивая.

Трое других гостей почувствовали, что у них закружилась голова; один Коконнас
сохранил самообладание. Он тоже поднялся, но с такой тактичной
неуклюжестью, что при этом опрокинул стол, а вместе с ним бокал,
тарелку и свечи. Мгновенно наступила полная темнота и
мертвая тишина.

"Беги", - сказал Коконнас Ла Молю. "Быстро! быстро!"

Ла Моль не стал ждать, пока ему повторят дважды. Отпрыгнув в сторону от стены
, он начал ощупывать руками спальню, которую он
мог спрятаться в шкафу, который открывался наружу и который он так хорошо знал
. Но, переступив порог, он столкнулся с человеком, который
только что вошел по потайному коридору.

- Что все это значит? - спросил Чарльз в темноте тоном,
в котором начали проскальзывать угрожающие нотки нетерпения. "Я
таким марта-радость, что увидев меня вызывает вся эта катавасия? Приходите,
Анрио! Анрио! где ты? Ответь мне".

- Мы спасены! - прошептала Маргарита, схватив Ла Моля за руку.
- Король думает, что мой муж - один из наших гостей. - Мы спасены.

"И я позволю ему так думать, мадам, можете быть уверены", - сказал Генрих,
отвечая королеве тем же тоном.

- Великий Боже! - воскликнула Маргарита, поспешно опуская руку, которую держала.
это была рука короля Наваррского.

- Молчать! - приказал Генрих.

"Во имя тысячи дьяволов! почему ты говоришь таким шепотом?"
вскричал Чарльз. "Генри, ответь мне, где ты?"

"Здесь, сир", - сказал король Наварры.

"Дьявол!" - воскликнул Коконнас, который держал герцогиню Невер в углу.
"Заговор разрастается".

- В таком случае мы проиграли вдвойне, - сказала Генриетта.

Coconnas, храбрый до точки опрометчивость, подумал, что свечи
должны быть освещены рано или поздно, и думая, чем раньше
лучше, он за руку мадам де Невер, поднял конус из
среди d;bris, и, подойдя к жаровне подул на уголек,
с которой он сразу же сделал свет. Комната снова была освещена.
Карл IX вопросительно огляделся.

Генрих был рядом со своей женой, герцогиня Неверская была одна в
углу, в то время как Коконнас стоял в центре комнаты со свечой в
руке, освещая всю сцену.

"Прости меня, брат, - сказала Маргарита, - мы не ожидали тебя".

"Итак, как ты, возможно, понял, ваше величество внушили нам странный
ужас", - сказала Генриетта.

"Со своей стороны", - сказал Генри, который предположил, что, "я думаю, что
страх был настолько реальным, что в росте я опрокинул стол".

Коконнас взглянул на короля Наварры, как бы говоря:

"Хорошо! Вот человек, который понимает все с полуслова".

"Какой ужасный гвалт!" - повторил Карл IX. "Ваш ужин будет испорчен,
Анрио; пойдем со мной, и вы должны закончить его в другом месте; я буду нести
вас сегодня вечером".

"А что, Государь! - сказал Генри, - Ваше Величество окажет мне честь?"

"Да, мое величество пойдет тебе честь, принимая вас от
Лувр. Одолжи его мне, Марго, я верну его тебе завтра.
утром.

"Ах, брат, - сказала Маргарита, - тебе не нужно моего разрешения на это".;
вы не мастер".

"Сир, - сказал Генри, - я получу еще один плащ из моей комнаты, и будет
немедленно возвращайтесь".

- Вам это не нужно, Анрио; плащ у вас в порядке.

- Но, сир, - начал беарнец.

- Во имя тысячи дьяволов, я приказываю вам не ходить в свои комнаты!
Ты что, не слышишь, что я говорю? Пойдем!

- Да, да, иди! - сказала Маргарита, внезапно сжимая руку мужа;
странный взгляд Чарльза убедил ее в том, что происходит что-то необычное.
"Я здесь, сир", - сказал Генри.

"Я здесь".

Чарльз посмотрел на Коконнаса, который все еще выполнял свои обязанности
факелоносца, зажигая остальные свечи.

"Кто этот джентльмен?" - спросил король Генриха, оглядывая пьемонтца
с головы до ног. "Это месье де ла Моль?"

- Кто рассказал ему о Ла Моле? - тихо спросила Маргарита.

"Нет, сир, - ответил Генрих. - К сожалению, господина де ла Моля здесь нет"
. В противном случае я имел бы честь представить его вашему величеству
одновременно с месье де Коконнасом, его другом. Они совершенно неразлучны.
и оба состоят в свите месье д'Алансона.

- А! а! наш знаменитый стрелок! - воскликнул Шарль. - Отлично! Затем нахмурился.:

- Не гугенот ли этот господин де ла Моль? - спросил он.

- Он обращенный, сир, и я отвечаю за него, как за себя.

- Когда ты отвечаешь за кого-либо, Анрио, после того, что ты сделал сегодня, у меня есть
больше нет права сомневаться в нем. Но мне бы хотелось увидеть это
Monsieur de la Mole. Однако я могу встретиться с ним в другой раз.

Бросив последний взгляд на комнату, Карл обнял Маргариту, взял
за руку короля Наваррского и увел его.

У ворот Лувра Генриху захотелось с кем-нибудь поговорить.

"Ну же, ну же! вырубайся скорее, Анрио", - сказал Шарль. - Когда я говорю тебе,
что воздух Лувра не идет тебе на пользу этим вечером, дьявол!
ты должен мне поверить!

- Вентр сен-гри! - прошептал Генрих. - и что же де Муи будет делать все это время?
один в своей комнате? Я доверяю воздух, который не годится для меня, может быть нет
хуже для него!"

- Вот как! - воскликнул король, Когда Генри и он перешел мост,
"устраивает ли вы, Генри, чтобы иметь господа Месье Алансонского
ухаживал за вашей женой?"

- Как же так, сир?

- В самом деле, не этот ли месье де Коконнас строит глазки Марго?

- Кто вам это сказал?

"Что ж, - сказал король, - я это слышал".

"Простая шутка, сир; господин де Коконнас действительно строит кому-то глазки, но
это мадам де Невер".

"Ах, ба".

"Я могу ответить перед вашим величеством за то, что я вам говорю".

Чарльз расхохотался.

"Что ж, - сказал он, - пусть герцог де Гиз снова придет ко мне со своими сплетнями,
а я слегка подергаю его за ус, рассказывая о подвигах
его невестки. Но в конце концов, - сказал король, передумав,
- Я не знаю, кого он имел в виду: месье де Коконнаса или месье де ла
Моля.

"Ни то, ни другое, сир, и я могу ответить вам за
чувства моей жены".

"Хорошо, Анрио, хорошо!" - сказал король. - Сейчас ты мне нравишься больше, чем раньше.
Такой, каким ты был раньше. Клянусь честью, ты такой хороший парень, что я
в конце концов не смогу без тебя жить.

Говоря это, король как-то странно присвистнул, после чего к нему присоединились четверо джентльменов
, ожидавших его в конце улицы Бове.
Вся компания направилась к центру города.

Пробило десять часов.

- Ну что? - спросила Маргарита, когда король и Генрих ушли. - не пойти ли нам?
вернемся к столу?

"Пощады нет!" - воскликнула герцогиня, "я был слишком сильно напуган. Длинный
жить в маленьком домике на улице Клош-Персе! Никто не сможет войти
без регулярно осаждали его, и наши добрые мужчины имеют право пользоваться
их там мечи. Но то, что вы ищите в разделе Мебель и
в шкафах, месье де Коконнас?

"Я пытаюсь найти моего друга Ла Моля", - сказал пьемонтец.

"Посмотрите в моей комнате, месье, - сказала Маргарита, - там есть один такой шкаф"
"Хорошо, - сказал Коконнас, - я пойду туда". - И он сказал: "Я пойду туда". - "Я пойду туда". - "Я пойду туда". - "Я пойду туда". - "Я пойду туда".--

"Я пойду туда".

Он вошел в комнату.

- Ну что? - раздался голос из темноты. - Где мы?

- О, клянусь Небом! мы подошли к десерту.

- А король Наваррский?

"Он ничего не видел. Он идеальный муж, и я хочу, чтобы моя жена была
такого, как он. Но я боюсь, что она никогда не будет, даже если она снова выходит замуж."

"А Король Карл?"

"Ах! король. Это другое дело. Он увез мужа".

"Неужели?"

"Все так, как я тебе сказал. Более того, он оказал мне честь, посмотрев на меня косо
когда узнал, что я принадлежу месье д'Алансону, и сердито
когда узнал, что я ваш друг.

"Значит, вы думаете, что он слышал, как обо мне говорили?"

"Боюсь, что он не слышал о вас ничего хорошего. Но дело не в этом.
суть. Я полагаю, этим дамам нужно совершить паломничество на улицу
Король Сицилии, и мы должны отвезти их туда.

- Ну, это невозможно! Вы это прекрасно знаете.

- Насколько невозможно?

- Мы дежурим у его королевского высочества.

- Клянусь Небом, это так; я всегда забываю, что у нас высокий ранг и что
из джентльменов, которыми мы когда-то были, мы имели честь превратиться в
камердинеров.

Вслед за двумя друзьями пошла и рассказала Королева и герцогиня в
необходимость их присутствия, по крайней мере, когда господин герцог удалился.

"Очень хорошо, - сказала мадам де Невер, - мы пойдем сами".

"Можем ли мы узнать, куда вы направляетесь?" - спросил Коконнас.

"О! вы слишком любопытны! - воскликнула герцогиня. "_Qu;re et invenies._"

Молодые люди поклонились и сразу же направились к месье д'Алансону.

Герцог, казалось, ждал их в своем кабинете.

"Ах! ах! - сказал он. - Вы очень опоздали, джентльмены".

- Еще нет десяти часов, монсеньор, - сказал Коконнас.

Герцог достал часы.

- Это правда, - сказал он. "И все же в Лувре все легли спать"
.

"Да, месье, но мы здесь по вашему приказу. Должны ли мы впустить в
покои вашего высочества джентльменов, которые находятся при короле, пока он
не уйдет?

- Напротив, пройдите в малую приемную и отпустите всех
.

Молодые люди подчинились, выполнили приказ, который никого не удивил,
из-за хорошо известного персонажа герцог, и к нему вернулись.

"Ваша светлость", - сказал Coconnas, "ваше высочество, вероятно, либо перейти к
спать или работать, не так ли?"

- Нет, джентльмены, вы можете взять отпуск до завтра.

- Ну-ну, - прошептал Коконнас на ухо Ла Молю, - суд собирается
очевидно, не спать всю ночь. Это будет чертовски приятно. Позволь нам
получить свою долю удовольствия.

И оба молодых человека спустились по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки за раз, взяли свои
плащи и ночные мечи и поспешно покинули Лувр вслед за двумя
дамы, которых они обогнали на углу улицы Кок-Сент-Оноре.

Тем временем герцог Алансонский, с открытыми глазами и ушами, заперся в своей комнате
в ожидании обещанных ему неожиданных событий.




ГЛАВА XXXIV.

ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ, А БОГ РАСПОЛАГАЕТ.


Как Герцог сказал, чтобы молодые люди, наиболее глубокое безмолвие
княжил в Лувре.

Маргарита и мадам де Невер ушел на улицу Тизон. Коконнас
и Ла Моль последовали за ними. Король и Генрих бродили по городу
. Герцог Алансонский находился в своей комнате, смутно и тревожно
ожидание событий, которые предсказала королева-мать. Екатерина
легла спать, и мадам де Сов, сидя рядом с ней, читала несколько
Итальянских историй, которые очень позабавили добрую королеву. Екатерина была не
был в таком хорошем настроении в течение длительного времени. Отдав должное а
сведению счетов со своими фрейлинами, проконсультировавшись со своим врачом и
приведя в порядок ежедневные счета своего домашнего хозяйства, она заказала молитвы
об успехе некоего предприятия, которое, по ее словам, имело большое значение
важность для счастья ее детей. При определенных обстоятельствах
это была привычка Екатерины - привычка, если уж на то пошло, полностью
флорентийская - читать молитвы и мессы, цель которых была
известна только Богу и ей самой.

Наконец она увидела Рене, и выбрали несколько новинок из числа
ее богатая коллекция ароматов для сумки.

"Дайте мне знать, - сказала Екатерина, - находится ли моя дочь, королева Наваррская"
в своих покоях; и если она там, попросите ее прийти ко мне".

Паж, которому был отдан этот приказ, удалился, и мгновение спустя он
вернулся в сопровождении Жийоны.

"Что ж! - сказала королева-мать. - Я спросила о госпоже, а не о
служанке".

"Мадам", - сказал Gillonne, "я думал, что должен прийти сам и расскажи
Ваше Величество, что королева Наваррская вышла со своей подругой
Герцогиня де Невер"--

- Ушла в такой час! - воскликнула Кэтрин, нахмурившись. - Куда она могла пойти?
ушла?

- На лекцию по химии, - ответила Жийона, - которая состоится в
Отель де Гиз, в павильоне, который занимает мадам де Невер.

"Когда она вернется?" - спросила королева-мать.

"Лекция продлится до поздней ночи, - ответила Жийона, - так что
вероятно, ее величество останется со своей подругой до завтрашнего
утра".

- Королева Наварры счастлива, - прошептала Екатерина. - У нее есть друзья.
и она королева; она носит корону, зовется "ваше величество", но у нее нет
подданных. Она действительно счастлива.

После этого замечания, которое заставило ее слушателей внутренне улыбнуться:

"Ну, - пробормотала Кэтрин, - с тех пор, как она ушла... потому что она ушла,
вы говорите?"

"Полчаса назад, мадам".

"Все к лучшему; вы можете идти".

Жийона поклонилась и вышла.

"Продолжайте читать, Шарлотта", - сказала королева.

Мадам де Сов продолжила. По истечении десяти минут Катарина
прервала рассказ.

"Ах, кстати, - сказала она, - прикажите стражникам покинуть коридор"
.

Это был сигнал, которого ждал Морвель. Приказ королевы-матери
был выполнен, и мадам де Сов продолжила свой рассказ
. Она должна была читать в течение примерно четверти часа без каких-либо
перерыва, когда протяжный и страшный крик дошел до королевского
камеры и сделал волосы присутствующих встали дыбом.

За криком последовал звук пистолетного выстрела.

- В чем дело? - спросила Кэтрин. - Почему ты перестаешь читать, Карлотта?

- Мадам, - сказала молодая женщина, побледнев, - разве вы не слышали?

"Что?" - спросила Кэтрин.

"Этот крик".

"И этот пистолетный выстрел?" - добавил капитан гвардии.

"Крик, пистолет-застрелил?" - спрашивает Екатерина: "я ничего не слышал. Кроме того, это
крик или выстрел такие очень необычная вещь в Лувре? Читай,
читай, Карлотта.

"Но послушайте, мадам", - сказал тот, в то время как г-н де Нанси встал
держа руку на шпаге, но не осмеливаясь уйти без разрешения
от королевы: "послушай, я слышу шаги, проклятия".

- Может, мне пойти и выяснить, в чем дело, мадам? - спросил де Нанси.

- Вовсе нет, месье, оставайтесь на месте, - сказала Кэтрин, поднимая руку.
себя, с одной стороны, чтобы придать больше значения своему приказу. "Кто же тогда,
защитит меня в случае тревоги? Это всего лишь какой-то пьяный швейцарец
дерущийся".

Спокойствие королевы, контрастировавшее с ужасом на лицах
всех присутствующих, было настолько поразительным, что при всей своей робости мадам де Сов
вопросительно посмотрела на королеву.

"Почему, мадам, я бы подумал, что они кого-то убивали".

"Как вы думаете, кого они убивают?"

"Короля Наваррского, мадам; шум доносится со стороны его апартаментов.
"

- Глупец! - пробормотала королева, чьи губы, несмотря на ее самообладание, дрогнули.
начинают двигаться как-то странно, потому что она была бормотать молитву; "в
дурак видит ее король Наварры везде".

"Боже Мой! боже мой! - воскликнула мадам де Сов, откидываясь на спинку стула.

- Все кончено, все кончено, - сказала Екатерина. - Капитан, - продолжила она,
повернувшись к месье де Нанси, - я надеюсь, что, если во дворце разразится какой-нибудь скандал.
завтра вы прикажете сурово наказать виновных. Продолжай
читать, Карлотта. И Кэтрин откинулась на подушки с
спокойствием, которое очень походило на слабость, поскольку присутствующие заметили
крупные капли пота, стекавшие по ее лицу.

Мадам де Сов подчинилась этому официальному приказу, но ее глаза и голос
были всего лишь машинами. Ее мысли блуждали по другим вещам, которые
представляли собой ужасную опасность, нависшую над любимой головой. Наконец, после
борьбы в течение нескольких минут, она оказалась настолько подавленной между своими
чувствами и этикетом, что ее слова стали неразборчивыми, книга
выпала у нее из рук, и она потеряла сознание.

Внезапно послышался более громкий шум; в коридоре раздались быстрые тяжелые шаги.
два пистолетных выстрела сотрясли окна; и Кэтрин, пораженная
наблюдая за нескончаемой борьбой, поднялся в ужасе, прямой, бледный, с расширяющимися
Глаза. Когда капитан стражи собирался поспешно выйти, она остановила
его, сказав:

"Пусть все остаются здесь. Я сам пойду и посмотрю, в чем дело"
.

Это то, что происходило, или, скорее, то, что имело место. В то
утро Де Муи получил ключ от комнаты Генри из рук
Ортона. В этом ключе, который был вставлен в трубку, он заметил рулон бумаги. Он
вытащил его булавкой. Это был пароль Лувра на ту ночь.
ночью.

Кроме того, Ортон устно передал ему слова Генриха,
который просил Де Муи прийти к королю в десять часов в Лувр.

В половине десятого Де Муи облачился в доспехи, прочность которых
ему уже не раз доводилось испытывать; над этим он
застегнул шелковый камзол, пристегнул шпагу, засунул пистолеты за пояс
и поверх всего набросил красный плащ Ла Моля.

Мы видели, как, прежде чем вернуться в свои комнаты, Генри счел за лучшее
визит к Маргарите, и как он прибыл к потайная лестница
как раз вовремя, чтобы запустить в отношении Ла-Моль в спальной комнате Маргариты, и
появляться в столовой перед царем. Это было в тот самый момент
когда, благодаря паролю, присланному Генрихом, и прежде всего знаменитому
красному плащу, Де Муи прошел под воротами Лувра.

Молодой человек направился прямо в апартаменты короля Наваррского,
по привычке, насколько мог, имитируя походку Ла Моля. Он
нашел Ортона, ожидающего его в прихожей.

"Сир де Муи, - сказал горец, - король ушел, но он
велел мне впустить вас и сказать, чтобы вы подождали его. Если он должен быть
в конце возвратившись, он хочет тебя, ты знаешь, лечь на свою кровать."

Де Муи вошел, не требуя дальнейших объяснений, поскольку то, что Ортон
только что сказал ему, было всего лишь повторением того, что он уже слышал
этим утром. Чтобы скоротать время, он взял перо и чернила и,
подойдя к прекрасной карте Франции, висевшей на стене, принялся за работу
подсчитать и определить места остановок между Парижем и По. Но
это была только четверть часа, а затем Де-города Муи не
знаю, что делать.

Он сделал два или три круга по комнате, протер глаза, зевнул, сел
, встал и снова сел. Наконец, воспользовавшись тем, что Генри
приглашение и фамильярность, которая существовала между принцами и их кавалерами
он положил свои пистолеты и лампу на стол, растянулся
сам растянулся на огромной кровати с темными портьерами, которые украшали
пройдя в дальний конец комнаты, положил меч рядом с собой и, уверенный, что его никто не застигнет врасплох,
поскольку в соседней комнате находился слуга, он погрузился в
приятный сон, от шума которого вскоре зазвенел огромный балдахин.
его отголоски. Де Муи храпел, как настоящий старый солдат, и в этом он
мог бы соперничать с самим королем Наварры.

Именно тогда шестеро мужчин с мечами в руках и ножами
на поясах бесшумно скользнули в коридор, который сообщался через
маленькую дверь с апартаментами Катарины, а через большую - с
те, что принадлежали Генри.

Один из шестерых мужчин шел впереди остальных. Кроме обнаженного меча
и кинжала, который был прочен, как охотничий нож, он нес свои
верные пистолеты, прикрепленные к поясу серебряными крючками.

Этим человеком был Морвель. Дойдя до двери Генри, он остановился.

- Вы совершенно уверены, что часовых нет в коридоре? - спросил он.
спросили того, кто, по-видимому, командовал маленьким отрядом.

"Ни одного нет на своем посту", - ответил лейтенант.

"Очень хорошо", - сказал Морвель. "Теперь больше ничего не остается, кроме как выяснить
одну вещь - находится ли человек, которого мы ищем, в своей комнате".

- Но, - сказал лейтенант, останавливая руку, которую Морвель положил
на ручку двери, - но, капитан, эти апартаменты принадлежат
королю Наваррскому.

"Кто сказал, что это не так?" - спросил Морвель.

Охранники изумленно переглянулись, и лейтенант
отступил назад.

"Как! - воскликнул он. - арестовывать кого-либо в такой час в Лувре и
в апартаментах короля Наваррского?"

"Что бы вы сказали, - спросил Морвель, - если бы я сказал вам, что тот, кого
вы собираетесь арестовать, - сам король Наварры?"

"Я должен сказать, капитан, что это серьезный бизнес и что без
приказ за подписью короля Карла IX".--

"Прочтите это", - сказал Maurevel.

И, достав из кармана камзола приказ, который дала ему Екатерина, он
протянул его лейтенанту.

"Очень хорошо", - ответил тот, прочитав его. "Мне больше нечего
сказать".

"И ты уже готов?" - спросил я.

- Я готов.

- А вы? - продолжил Морвель, поворачиваясь к остальным пяти сбирро.

Все они почтительно отдали честь.

- Тогда послушайте меня, джентльмены, - сказал Морвель. - Мой план таков: двое из
вас останутся у этой двери, двое - у двери в спальню, и
двое пойдут со мной.

"После?" переспросил лейтенант.

"Обратите пристальное внимание на это: нам приказано не допускать, чтобы заключенный
кричал или сопротивлялся. Любое нарушение этого приказа
карается смертью.

"Ну, что ж, у него есть полное разрешение", - сказал лейтенант мужчине.
выбранный им, чтобы последовать за Морвелем в комнату короля.

"Сыт", - сказал Морвель.

"Бедняга король Наваррский!" - сказал один из мужчин. "Это было
выше написано, что он не должен избежать этого".

"И здесь тоже", - сказал Maurevel, принимая заказ Катарины из рук
лейтенанта и возвращение его к груди.

Морвель вставил ключ, который дала ему Кэтрин, в замок, и
оставив двух человек у наружной двери, как было условлено, он вошел в
прихожую с четырьмя другими.

- Ах, ах! - воскликнул Морвель, услышав шумное дыхание спящего.
звук которого доходил даже до этого: "кажется, мы найдем
то, что ищем".

Ортон, решив, что это возвращается его хозяин, сразу же вскочил и
оказался лицом к лицу с пятью вооруженными людьми в первом зале.

При виде зловещего лица Морвеля, которого называли
Убийцей короля, верный слуга отскочил назад и оказался перед
второй дверью:

"Кто вы?" - спросил он. "и что вам нужно?"

"Именем короля, - ответил Морвель, - "где ваш господин?"

"Мой господин?"

- Да, король Наварры.

"Короля Наваррского нет в его комнате", - сказал Ортон, запирая дверь еще сильнее, чем когда-либо,
"поэтому вы не можете войти".

"Оправдания, ложь!" - сказал Морвель. "Ну же, отойди!"

Беарнцы упрямы; этот рычал, как один из своих.
горные собаки, и они были далеки от того, чтобы быть запуганными.:

"Вы не войдете, - сказал он. - короля нет дома".

И он вцепился в дверь.

Морвель сделал знак. Четверо мужчин схватили упрямого слугу, оторвали
его от дверного порога, за который он цеплялся, и когда он начал
открыв рот и закричав, Морвель прижал руку к губам.

Ортон яростно укусил убийцу, который с глухим вскриком опустил руку
и обрушил рукоять своего меча на голову
слуги. Ортон пошатнулся и упал на спину, крича: "Помогите! помогите! помогите!"

Затем его голос затих. Он потерял сознание.

Убийцы перешагнули через его тело, двое остановились у второй двери, и
двое вошли в спальню вместе с Морвелем.

В свете лампы, горевшей на ночном столике, они увидели кровать.

Занавески были задернуты.

"О! о!" - сказал лейтенант. - "По-видимому, он перестал храпеть".

"Скорее!" - крикнул Морвель.

При этих словах резкий крик, напоминающий скорее рык льва, чем человека
голос донесся из-за занавесок, которые были резко отдернуты:
и появился человек, сидящий там, вооруженный кирасой, его голова была покрыта
шлемом, доходившим ему до глаз. В руке у него были два пистолета,
а на коленях лежала шпага.

Едва Морвель увидел эту фигуру и узнал Де Муи, как
он почувствовал, что волосы у него встают дыбом; он страшно побледнел, на губах выступила пена.
его губы, и он отступил назад, как будто столкнулся лицом к лицу с
призрак. Внезапно вооруженная фигура поднялась и шагнула вперед, в то время как Морвель
отступил, так что из позиции угрожающего последний теперь
стал тем, кому угрожали, и наоборот.

- Ах, негодяй! - воскликнул Де Муи глухим голосом. - Так ты пришел, чтобы
убить меня, как убил моего отца!

Двое охранников, которые вошли в комнату только с Морвелем, слышали эти
ужасные слова. Когда они были произнесены, пистолет был приставлен ко лбу Морвеля
. Последний опустился на колени как раз в тот момент, когда Де Муи положил руку на спусковой крючок.
раздался выстрел, и один из охранников, стоявших позади
он и кому он разоблачен этого движения, упала на пол,
пораженный в самое сердце. В то же мгновение Морвель выстрелил в ответ, но
пуля отскочила от кирасы Де Муи.

Затем, оценив расстояние, Де Муи прыгнул вперед и острием
своего палаша разрубил голову второму стражнику и, повернувшись
к Морвел, скрестил с ним мечи.

Борьба была короткой, но ужасной. На четвертом заходе Морвель почувствовал
холодную сталь у своего горла. Он издал сдавленный крик и упал
навзничь, опрокинув лампу, которая погасла при падении.

Сразу де города Муи, сильные и ловкие, как один из героев Гомера, взял
преимущество темноты и вскочил, с опущенной головой, в
прихожая, сбил с ног одного охранника, растолкав других, и расстреляли
как стрела между тем, в наружную дверь. Он избежал двух пистолетных выстрелов
, пули от которых задели стену коридора, и
с этого момента был в безопасности, потому что у него остался один заряженный пистолет,
не считая шпаги, которая наносила такие страшные удары.

На мгновение он заколебался, не зная, пойти ли к месье
д'Алансону, дверь в комнату которого, как ему показалось, только что открылась, или к
попробуй сбежать из Лувра. Он выбрал последний путь,
продолжил свой путь, сначала медленно, перепрыгивая через десять ступенек за раз, и
достигнув ворот, произнес два пароля и помчался дальше, выкрикивая:

- Поднимитесь наверх, там по приказу короля совершается убийство.

Воспользовавшись изумлением, произведенным на часового его словами
и звуками пистолетных выстрелов, он побежал дальше и скрылся на улице
дю Кок, не получив ни царапины.

Именно в этот момент Екатерина остановила капитана стражи,
сказав:

"Оставайся здесь; я сама пойду и посмотрю, в чем дело".

"Но, мадам, - возразил капитан, - опасность, которой подвергается ваше величество"
вынуждает меня последовать за вами".

"Оставайтесь здесь, господин", - сказала Екатерина, в еще более властным тоном,
"оставайся здесь. Есть и более мощную защиту вокруг королей, чем
человека с мечом".

Капитан остался там, где был.

Взяв лампу, Кэтрин сунула босые ноги в бархатные туфельки
, вышла из комнаты и, выйдя в коридор, все еще полный дыма,
бесстрастная и холодная, как тень, направилась к покоям
король Наваррский.

Воцарилась безраздельная тишина.

Кэтрин добралась до двери, переступила порог и первой увидела Ортона,
который потерял сознание в прихожей.

"Ах, ах!" - сказала она. "Вот слуга; дальше мы, вероятно, найдем
хозяина". Она вошла во вторую дверь.

Затем ее нога наткнулась на труп; она опустила лампу; это был тот самый
охранник, у которого была раскроена голова. Он был совершенно мертв.

Несколькими футами дальше лейтенант, в которого попала пуля,
испускал свой последний вздох.

Наконец, перед кроватью лежал человек с лицом, бледным как смерть, и
у которого текла кровь из двойной раны на горле. Он судорожно сжимал свои
руки, пытаясь подняться.

Это был Морвель.

Кэтрин вздрогнула. Она увидела пустую кровать и оглядела комнату.
Тщетно ища тело, которое надеялась найти среди трех трупов.

Морвель узнал Кэтрин. Его глаза были ужасно расширены, и он
сделал отчаянный жест в ее сторону.

"Ну, - сказала она шепотом, - где он? что случилось?
Несчастный человек! вы позволили ему сбежать?

Морвель попытался заговорить, но из его рта вырвался невнятный звук.
у него перехватило горло, на губах выступила кровавая пена, и он покачал головой в знак
бессилия и боли.

- Говори! - закричала Кэтрин. - Говори! хотя бы одно слово!

Морвель указал на свою рану, снова издал несколько нечленораздельных вздохов,
которые закончились хриплым хрипом, и потерял сознание.

Катарина огляделась. Она была окружена телами мертвых
и умирающих; кровь текла во всех направлениях, и тишина смерти
витала над всем.

В очередной раз она говорила Maurevel, но не смогли привести его в чувство; он не был
только молчит, но и без движения; бумага была в камзоле. Это был приказ
на арест, подписанный королем. Екатерина схватила ее и спрятала его в нее
груди. Только тогда она услышала легкие шаги за своей спиной и, обернувшись, она
увидел герцога Алансонского в дверь. Вопреки своему желанию он был привлечен
туда шумом, и открывшееся перед ним зрелище заворожило его.

"Вы здесь?" сказала она.

"Да, мадам. Ради Бога, что случилось?

- Возвращайся в свою комнату, Франсуа; ты скоро все узнаешь.

Д'Алансонн был не так уж несведущ в этом деле, как предполагала Катарина.

При звуке первых шагов в коридоре он прислушался. Увидев
какие-то люди проникают в покои короля Наваррского, и, связав
это с некоторыми словами, произнесенными Екатериной, он догадался, что должно было произойти
, и был рад иметь такого опасного врага
уничтожен рукой более сильной, чем его собственная. Вскоре звуки
пистолетных выстрелов и быстрые шаги бегущего человека привлекли его
внимание, и он увидел исчезновение в освещенном пространстве, вызванном
открывающаяся дверь, ведущая на лестницу, красный плащ, слишком хорошо знакомый,
чтобы его не узнали.

- Де Муи! - закричал он. - Де Муи в покоях короля Наваррского!
Но это невозможно! Неужели это господин де ла Моль?

Он встревожился. Вспомнив, что молодого человека рекомендовала ему
сама Маргарита, и желая убедиться, что это тот самый человек, которого
он только что видел, он поспешно поднялся в комнату двух молодых людей.
мужчины. Она была пуста. Но в углу он нашел знаменитый красный плащ
, висевший на стене. Его подозрения подтвердились. Это был не Ла
Моль, а де Муи. Бледный и дрожащий, как бы гугеноты должны быть
обнаружен, и не предам тайны заговора, он бросился к
ворота Лувра. Там ему сказали, что в красном плаще бежал
в целости и сохранности, с криками о том, как он прошел, что кто-то был
в Лувре убит по приказу короля.

- Он ошибается, - пробормотал Д'Алансонец. - Это приказ королевы
матери.

Вернувшись на место боя, он обнаружил Екатерину, блуждающую среди мертвых, как
гиена.

По приказу матери молодой человек вернулся в свои комнаты,
изображая спокойствие и послушание, несмотря на беспокойные мысли,
которые проносились в его голове.

В отчаянии от провала этой новой попытки Кэтрин позвонила в
капитан стражи, приказав убрать тела, отдал приказ, чтобы
Морвеля, который был всего лишь ранен, отнесли к нему домой, и сказал им
не будить короля.

"О!" - прошептала она, возвращаясь в свои покои, опустив голову на грудь.
"он снова сбежал. Рука Божья над этим человеком. Он будет
царствовать! он будет править!

Войдя в свою комнату, она провела рукой по лбу и изобразила на лице
обычную улыбку.

"В чем дело, мадам?" - спросили все, кроме мадам де Сов,
которая была слишком напугана, чтобы задавать какие-либо вопросы.

"Ничего, - ответила Екатерина. - Просто шум, вот и все".

"О!" - воскликнула мадам де Сов, внезапно указывая на пол. "Ваше
величество говорит, что ничего страшного нет, и каждый шаг вашего
величества оставляет кровавый след на ковре!"




ГЛАВА XXXV.

НОЧЬ КОРОЛЕЙ.


Карл IX. шел рядом с Генрихом, опираясь на его руку, за ним следовали его спутники
четыре джентльмена и впереди двое факельщиков.

"Когда я покидаю Лувр, - сказал бедный король, - я испытываю удовольствие
подобное тому, которое приходит ко мне, когда я вхожу в прекрасный лес. Я
дышу, я живу, я свободен".

Генрих улыбнулся.

"В таком случае, - сказал он, - ваше величество были бы в своей стихии среди
горы Беарна."

"Да, и я понимаю, что вы хотите вернуться к ним, но если вы не
очень хотелось сделать так, Анрио", - добавил Чарльз, смеясь: "мой совет
будьте осторожны, ибо моя мать Екатерина любит тебя так сильно, что она
абсолютно для нее, чтобы обойтись без вас невозможно".

"Что значит Ваше Величество План на этот вечер?" - спросил Генри, изменение
этот опасный разговор.

"Я хочу, чтобы ты встречаешь кого-то, Анрио, и вы должны дать мне свой
мнение".

- Я по приказу вашего величества.

- Направо! направо! Мы пойдем по улице Баррес.

Два короля в сопровождении своего эскорта миновали улицу де ла.
Савоннери, когда перед отелем де Конде они увидели двух мужчин,
закутанных в большие плащи, выходящих из потайной двери, которую один из них
бесшумно закрыл за собой.

"О! о! - сказал король Генриху, который, как обычно, все видел, но
ничего не сказал. - Это заслуживает внимания.

- Почему вы так говорите, сир? - спросил король Наваррский.

"Это не из-за тебя, Анрио. Ты уверен в своей жене", - добавил он.
Шарль с улыбкой: "Но твой кузен Де Конде не уверен в своем, или
если так, то он совершает ошибку, дьявол!"

"Но как вы знаете, Сир, что это мадам де Конде, которому эти
Господа были в гостях?"

"Инстинкт говорит мне. Тот факт, что мужчин стояли в дверном проеме без
до тех пор, пока они видели нас; затем разрез плаща пониже-и
Небеса! это было бы странно!"

"Что?"

"Ничего. У меня возникла идея, вот и все; давайте продолжим.

Он подошел к двум мужчинам, которые, увидев его, направились прочь.

"Здравствуйте, господа!" - закричал Король; "стоп!"

"Ты с нами говоришь?" - спросил голос, который заставил Чарльза и его
спутница дрожит.

"Ну, Анрио, - сказал Шарль, - теперь ты узнаешь этот голос?"

"Сир, - сказал Генрих, - если вашего брата, герцога Анжуйского, не было в Лос-Анджелесе?"
Рошель, я готов поклясться, что это говорил он.

"Ну, - сказал Шарль, - его нет в Ла-Рошели, вот и все".

"Но кто с ним?"

"Вы не узнаете его спутника?"

"Нет, сир".

"Однако его фигуру ни с чем не спутаешь. Подождите, вы увидите, кто он ... Здравствуйте,
вот! Говорю вам, - воскликнул король, - неужели вы не слышите, клянусь Небом?"

"Вы страж, что приказываете нам остановиться?" - спросил тот, что повыше.
двое мужчин высвобождали руку из складок плаща.

"Притворись, что мы - стража, - сказал король, - и остановись, когда мы прикажем".
"Сделай это".

Наклонившись к уху Генриха, он добавил:

"Сейчас ты увидишь, как вулкан извергает свой огонь".

"Вас восемь", - сказал более высокий из двух мужчин, на этот раз
показывая не только руку, но и лицо. "Но будь вас сто, проходите
!"

"А! а! герцог де Гиз! - воскликнул Генрих.

- А! наш кузен из Лотарингии, - сказал король. - Наконец-то вы встретились!
Какое счастье!

- Король! - воскликнул герцог.

При этих словах другой человек накинул на себя плащ и встал
неподвижный, он сначала снял шляпу из уважения.

- Сир, - сказал герцог де Гиз, - я только что нанес визит моей
невестке, мадам де Конде.

"Да ... и вы привели с собой одного из ваших джентльменов? Которого?"

"Сир, - ответил герцог, - "ваше величество его не знает".

"Однако мы встретимся с ним", - сказал король.

Подойдя к другой фигуре, он сделал знак одному из лакеев принести
факел.

- Прошу прощения, брат! - сказал герцог Анжуйский, распахивая плащ и кланяясь
с плохо скрываемым гневом.

- А! а! Генрих, это ты? Но нет, это невозможно, я ошибаюсь - мой
брат Анжу не пошла бы увидеть кто-либо другой прежде, чем первая
звоню на меня. Он знает, что за принцами, возвращаясь к
капитал, Париж имеет только один вход, ворота Лувра".

"Простите меня, сир", - сказал герцог Анжуйский; "я прошу Ваше Величество извинить
мое легкомыслие".

"Ах, да!" - насмешливо ответил король. "А что ты делал,
брат, в отеле "Конде"?"

"Ну, - сказал король Наварры в своей лукавой манере, - на что ваше величество
только что намекнули".

И, наклонившись к королю, он закончил фразу взрывом
смеха.

"В чем дело?" - надменно спросил герцог де Гиз, ибо, как и все остальные,
при дворе он имел обыкновение обращаться с бедным королем Наварры очень грубо,
"почему бы мне не пойти и не навестить свою невестку? Разве месье герцог
д'Алансонский не навещает свою?

Генрих слегка покраснел.

"Какую невестку?" - спросил Чарльз. "Я не знаю никого, кроме королевы
Елизаветы".

- Простите, сир! я должен был сказать, что это ваша сестра - мадам Маргарита,
мы видели ее в носилках, когда проезжали мимо полчаса назад. Ее
сопровождали двое придворных, которые ехали по обе стороны от нее."

- В самом деле! - сказал Чарльз. - Что ты на это скажешь, Генри?

- Что королева Наваррская совершенно свободна идти, куда ей заблагорассудится,
но я сомневаюсь, что она покидала Лувр.

"Ну, я уверен, что она это сделала", - сказал герцог де Гиз.

- И я тоже, - сказал герцог Анжуйский, - из-за того, что носилки
остановились на улице Клош Персе.

"Твоя невестка, не эта", - сказал Генри, указывая на отель де
Конде: "но этот", - поворачиваясь в сторону Отеля де Гиз,
"должно быть, тоже из нашей компании, потому что мы оставили их вместе, а, как ты знаешь,
они неразлучны".

"Я не понимаю, что имеет в виду ваше величество", - ответил герцог де Гиз.

"Напротив, - сказал король, - нет ничего проще. Поэтому
придворный ехал по обе стороны от мусора".

"Хорошо!", сказал герцогу: "если случится какой-нибудь скандал по поводу моего
сестры-в-законе, давайте просить Царя, чтобы удержать справедливости".

"Что ж, клянусь Небом, - сказал Генрих, - оставим мадам де Конде и мадам
де Невер; король не беспокоится о своей сестре, а я
уверен в своей жене".

- Нет, нет, - сказал Чарльз, - я хочу убедиться в этом, но давайте займемся
дело в нас самих. В помете остановились на улице Клош-Персе, вам
сказать, кузен?"

"Да, сир".

"Вы знаете этот дом?"

"Да, сир".

"Хорошо, давайте пойдем к нему. И если для того, чтобы выяснить, кто в ней, это
надо его сжечь, мы сожжем его".

Именно с этой целью, которая была довольно обескураживающей для
спокойствия тех, кого это касалось, четыре главных властителя
христианского мира отправились на улицу Сент-Антуан.

Они дошли до улицы Клош-Персе. Чарльз, который желает работать
конфиденциально, уволен господ своей свиты, сказав, что они могут
есть остаток ночи к себе, но для них в
Бастилия с двумя лошадьми в шесть часов утра.

Там было всего три жилых дома на улице Клош-Персе. Поиск
гораздо менее сложно, как и два здания были отлично готовы
открыть свои двери. Один из домов столкнулись на улице Сент-Антуан и
другие Рю дю Руа де Sicile.

Что касается третьего дома, то это было другое дело. Это был тот, который
охранял швейцар-немец, и с этим уборщиком было нелегко
справиться. Той ночью Парижу, казалось, суждено было стать памятным примером
супружеская верность. Напрасно г-н де Гиз угрожал в чистейшем своем
Саксонец; напрасно Генрих Анжуйский предлагал кошелек, полный золота;
напрасно Карл зашел так далеко, что назвал себя лейтенантом стражи;
храбрый немец не обратил внимания ни на заявление, ни на предложение, ни на
угрозы. Видя, что они настаивают, причем таким образом, что это становится
назойливым, он ускользнул от них. ружье под железной решеткой - движение,
вызвавшее взрывы смеха у троих из четырех посетителей.
Генрих Наваррский стоял в стороне, как будто это дело его не интересовало.
Но поскольку оружие нельзя было повернуть между прутьями, оно едва ли представляло опасность
для кого-либо, кроме слепого человека, который мог стоять прямо перед ним
.

Видя, что привратника нельзя ни запугать, ни подкупить, ни
убедить, герцог де Гиз притворился, что уходит со своими спутниками; но
отступление длилось недолго. На углу улицы Сент - Антуан
герцог нашел то, что искал. Это была скала, похожая по размеру на те,
которые три тысячи лет назад были сдвинуты Аяксом, сыном
Теламона и Диомеда. Герцог взвалил его на плечо и вернулся,
сделав знак своим спутникам следовать за ним. В этот момент швейцар, который видел, как
те, кого он принял за злоумышленников, ушли, закрыл дверь. Но у него не было времени
отодвинуть засовы, прежде чем герцог де Гиз воспользовался моментом
и обрушил на дверь свою настоящую живую катапульту.
Замок сломался, унося с собой часть стены, к которой он был прикреплен.
запертая. Дверь распахнулась, сбив с ног немца, который, войдя,
упал и издал ужасный крик. Этот крик разбудил гарнизон, который
в противном случае подвергся бы большому риску быть застигнутым врасплох.

В этот момент Ла Моль и Маргарита переводили идиллию
Феокрит и Коконнас, притворяясь, что он тоже грек,
пили с Генриеттой крепкое сиракузское вино. Научная беседа
и вакханалия были резко прерваны.

Ла Моль и Коконнас тотчас же погасили свечи и, открыв
окна, выскочили на балкон. Затем, заметив четырех человек в
в темноте они принялись швырять в них всем, что было у них под рукой,
тем временем производя ужасающий шум ударами плашмя
своих мечей, которые, однако, не ударялись ни о что, кроме стены. Шарль,
самый разъяренный из осаждающих, получил сильный удар по плечу,
герцог Анжуйский получил миску, полную апельсинового и лимонного джема, а герцог
де Гиз - ножку оленины. Генри ничего не получил. Он был внизу.
допрашивал привратника, которого месье де Гиз привязал к двери,
и который продолжал отвечать своим вечным "Ich verstehe nicht"._
женщины подбадривали осажденных, передавая им метательные снаряды, которые
следовали один за другим, как градины.

"Дьявол!" - воскликнул Карл IX., в таблице пробил головой, вождение
в шляпе, надвинутой на глаза, "если они не откроют дверь довольно скоро я буду
их всех повесили".

- Мой брат! - прошептала Маргарита Ла Молю.

- Король! - крикнул тот Генриетте.

- Король! король! - повторила Генриетта, обращаясь к Коконнасу, который тащил к окну сундук
и пытался уничтожить герцога де Гиза.
Не зная, кем был последний, он вел с ним личную борьбу
с ним.

- Король, говорю вам, - повторила Генриетта.

Коконнас выпустил сундук и в изумлении поднял глаза.

- Король? переспросил он.

- Да, король.

"Тогда давай спрячемся".

"Да. Ла Моль и Маргарита уже сбежали. Идем!"

"Куда?"

"Идем, я говорю тебе".

Схватив его за руку, Генриетта втолкнула Коконнаса в
потайную дверь, которая вела в соседний дом, и все четверо,
заперев за собой эту дверь, выбежали на улицу Тизон.

"О! о!" - сказал Чарльз, "Я думаю, что гарнизон сдался".

Они подождали несколько минут. До осаждающих не донеслось ни звука.

"Они готовятся какая-то хитрость", - сказал Герцог де Гиз.

"Более вероятно, что они признали голос моего брата и
сбежал", - сказал герцог Анжуйский.

"Они должны были бы пройти здесь", - сказал Шарль.

"Да, - сказал герцог Анжуйский, - "если только в доме нет двух выходов".

"Кузен, - сказал король, - возьми снова свой камень и брось его в
другую дверь, как ты это сделал с этой".

Герцог счел излишним прибегать к таким средствам, и поскольку он уже успел
заметить, что вторая дверь не такая прочная, как первая, он сломал ее
простым ударом ноги.

"Факелы! факелы! - крикнул король.

Лакеи подошли. Факелов не было, но мужчины все
это необходимо для формирования их. Это было сделано. Карл IX. взял один, а другой
передал герцогу Анжуйскому.

Герцог де Гиз вошел первым, со шпагой в руке.

Генрих замыкал шествие.

Они поднялись на второй этаж.

В столовой стол был накрыт или, скорее, опрокинут, потому что это был тот самый
ужин, которым снабдили снаряды. Подсвечники были
перевернуты, мебель перевернута вверх дном, и все, чего не было.
серебряная посуда была разбита вдребезги.

Они вошли в приемную, но нашли там не больше улик, чем в
в другой комнате они узнали, кто были эти гуляки. Немного греческого и латыни
книги и несколько музыкальных инструментов - вот и все, что они увидели.

В спальне было еще тише. В
алебастровом шаре, подвешенном к потолку, горел ночник; но было очевидно, что в
комнате никто не жил.

"Здесь есть вторая дверь", - сказал король.

"Очень может быть", - сказал герцог Анжуйский.

"Но где же оно?" - спросил герцог де Гиз.

Они искали повсюду, но не могли найти его.

"Где привратник?" - спросил король.

"Я привязал его к воротам", - сказал герцог де Гиз.

"Спроси его, кузен".

"Он не ответит".

"Ба! мы разведем сухой костер у его ног", - сказал король,
смеясь, "тогда он заговорит".

Генрих поспешно выглянул в окно.

- Его там нет, - сказал он.

- Кто его развязал? - быстро спросил герцог де Гиз.

"Дьявол! - воскликнул король. - а мы еще ничего не знаем".

- Что ж, - сказал Генрих, - вы совершенно ясно видите, сир, что нет ничего, что могло бы
доказать, что моя жена и невестка месье де Гиза были
в этом доме.

"Это так", - сказал Чарльз. "Священные Писания говорят нам, что есть три
вещи, которые не оставляют следов - птица в воздухе, рыба в море,
и женщина - нет, я ошибаюсь, мужчина, в"--

- Итак, - перебил Генри, - что нам лучше сделать, так это...--

- Да, - сказал Шарль, - что нам лучше сделать, так это чтобы я занялся своим синяком
, а ты, д'Анжу, вытер свой апельсиновый джем и чтобы
тебе, де Гиз, нужно избавиться от жира. Затем они уехали без
даже тревожным, чтобы закрыть дверь. Идущие по улице Сент-Антуан:

"Куда вы направляетесь, господа?" - спросил король герцога Анжуйского
и герцога де Гиза.

"Сир, мы идем в дом Nantouillet, которая ждет меня
Лорейн кузен и себе на ужин. Ваше Величество пойти с нами?"

"Нет, спасибо, мы идем в другом направлении. Не возьмешь ли ты кого-нибудь из
моих факелоносцев?"

"Спасибо, нет, сир", - сказал герцог Анжуйский, наспех.

"Хорошо; он боялся, что я буду шпионить за ним", - прошептал Чарльз королю
Наварра.

Затем, взяв последнего под руку, сказал::

"Пойдем, Анрио, - сказал он, - я отведу тебя сегодня вечером ужинать".

"Разве мы не возвращаемся в Лувр?" - спросил Анри.

"Нет, говорю тебе, ты глупый! Пойдем со мной, раз я тебе говорю идти.
Идем!

И он потащил Генри по улице Жоффруа Ласнье.




ГЛАВА XXXVI.

АНАГРАММА.


Улица Гарнье-сюр-л'О впадает в улицу Жоффруа Ласнье, а
Улица де Барр находится под прямым углом к первой.

Справа, недалеко от улицы Мортельери, стоит
небольшой дом в центре сада, окруженный высокой стеной, в которую
есть только один вход. Чарльз достал из кармана ключ и вставил
его в замок. Засов был снят, и калитка немедленно открылась. Сказав
Генрих и лакей с факелом вошли, король закрыл и
запер за собой ворота.

Свет лился из маленького окошка, на которое Шарль с улыбкой указал Генриху.
Генри.

"Сир, я не понимаю", - сказал тот.

"Но вы поймете, Анрио".

Король Наварры посмотрел на Чарльза в изумлении. Его голос и его
лица приняли выражение нежности так отличается от обычного
что Генри едва его узнала.

"Анрио, - сказал король, - я говорил тебе, что, когда я покинул Лувр, я вышел
из ада. Когда я вхожу сюда, я оказываюсь в раю".

"Сир, - сказал Генрих, - я счастлив, что ваше величество сочли меня достойным"
совершить это путешествие на Небеса вместе с вами".

"Дорога туда узкая", - сказал король, поворачивая к маленькой
лестнице, - "но ничто не может сравниться с ней".

"Кто тот ангел, который охраняет вход в ваш Эдем, сир?"

"Вы увидите", - ответил Карл IX.

Сделав Генри знак бесшумно следовать за ним, он открыл сначала одну дверь,
затем другую и, наконец, остановился на пороге.

"Смотри!" - сказал он.

Генри подошел и уставился на одну из самых красивых картин, которые он когда-либо видел
.

Молодая женщина восемнадцати или девятнадцати лет спала, положив голову на
изножье маленькой кровати, в которой спал ребенок. Женщина держала его в руках .
ножки близко к губам, а ее длинные волосы рассыпались по ее
плечи, как поток золотой. Это было похоже на одну из картин Альбан-х
Деву и Младенца Иисуса.

"О, сир, - сказал король Наварры, - кто это прелестное создание?"

"Ангел моего рая, Анрио, единственный, кто любит меня".

Генрих улыбнулся.

"Да, - сказал Карл, - потому что она полюбила меня еще до того, как узнала, что я король".

"И с тех пор она это узнала?"

"Ну, раз уж она это знала", - сказал Чарльз с улыбкой, которая показывала
что королевская власть иногда давила на него тяжелым бременем, "раз уж она это знала
она меня любит до сих пор; так что судите сами."

Король подошел к ней и мягко нажал на поцелуй, как свет, как, что
что пчела дает лили на ее румяные щеки.

И все же, несмотря на легкость, она сразу проснулась.

- Чарльз! - пробормотала она, открывая глаза.

- Видишь ли, - сказал король, - она называет меня Чарльзом. Королева говорит "сир"!

- О! - воскликнула молодая женщина. - Вы не один, мой король.

"Нет, моя милая Мари, я хотел привести тебе другого короля, более счастливого, чем я.
потому что у него нет короны; более несчастного, чем я, потому что у него нет
Marie Touchet. Бог компенсирует все".

"Сир, это король Наварры?" - спросила Мария.

"Да, дитя мое; подойди сюда, Анрио". Король Наварры приблизился.;
Карл взял его за руку.

"Взгляните на эту руку, Мари, - сказал он, - это рука хорошего брата и
верного друга. Если бы не эта рука"--

"Ну, сир?"

"Ну, если бы не эта рука сегодня, Мари, у нашего ребенка не было бы
отца".

Мари вскрикнула, упала на колени и, схватив руку Генри крытая
он с поцелуями.

"Очень хорошо, Мари, очень хорошо," сказал Чарльз.

- Чем вы отблагодарили его, сир?

- Я сделал для него то, что он сделал для меня.

Генрих удивленно посмотрел на Шарля.

"Когда-нибудь ты поймешь, что я имею в виду, Анрио; а пока иди сюда и
посмотри". Он подошел к кровати, на которой все еще спал ребенок.

"Ах! - сказал он. - Если бы этот малыш был в Лувре, а не здесь"
в этом маленьком домике на улице Барре многое изменилось бы
возможно, как для настоящего, так и для будущего".[13]

"Сир, - сказала Мария, - если вашему величеству угодно, я бы предпочла, чтобы он остался"
здесь; он лучше спит."

"Тогда не будем тревожить его сон, - сказал король. - Это так сладко!
спать, когда тебе ничего не снится!"

- Что ж, сир, - сказала Мария, указывая на дверь, ведущую из комнаты.

- Да, вы правы, Мария, - сказал Карл IX. - Давайте поужинаем.

"Мой горячо любимый Карл, - сказала Мария, - ты попросишь короля, твоего
брата, извинить меня, не так ли?"

"Почему?"

- За то, что вы отпустили наших слуг, сир, - продолжала Мария, обращаясь к
королю Наваррскому. - Вы должны знать, что Карл хочет, чтобы ему служила
я одна.

- Вентр сен-Гри! - воскликнул Генри. - Я бы так и подумал!

Оба мужчины вошли в столовую. Мать, встревоженная и осторожная, положила
теплое одеяло накрыло маленького Шарля, который, благодаря крепкому сну
детства, которому так завидовал его отец, не проснулся.

К ним присоединилась Мари.

"Здесь только два покрывала!" - сказал король.

"Позвольте мне, - сказала Мария, - прислуживать вашим величествам".

"Итак, - сказал Шарль, - вот тут-то вы и доставляете мне неприятности, Анрио".

"Как же так, сир?"

"Разве вы не слышали?"

- Прости меня, Шарль, прости меня.

- Да, я прощу тебя. Но сядь здесь, рядом со мной, между нами.

- Я повинуюсь, - сказала Мари.

Она принесла тарелку, села между двумя королями и подала им.

"Это не хорошо, Анрио", - сказал Чарльз, "есть одно место в мире
в что можно есть и пить без необходимости какой-либо один по вкусу
мяс и вина заранее?"

- Сир, - сказал Генрих, улыбаясь и этой улыбкой отвечая на постоянный
страх в его собственном разуме, - поверьте мне, я ценю ваше счастье больше, чем
кто-либо другой.

- И скажи ей, Анрио, что для того, чтобы мы жили счастливо, она не должна
вмешиваться в политику. Прежде всего, она не должна знакомиться с
моей матерью.

"Королева Екатерина любит ваше величество так страстно , что она была бы
ревнует ко всякой другой любви, - ответил Генрих, найдя хитростью
средство избежать опасного доверия короля.

"Мари, - сказал тот, - я привел к тебе одного из самых прекрасных и
остроумнейших мужчин, которых я знаю. При дворе, ты видишь, и об этом говорили многие интернет,
он ставит каждого в тени. Я только четко понимать, а не его
сердце, наверное, но его разум".

"Сир, - сказал Генри, - мне очень жаль, что в преувеличивает одна,как ты,
вы не доверяете другим".

- Я ничего не преувеличиваю, Анрио, - сказал король. - Кроме того, когда-нибудь ты станешь
известным.

Затем, повернувшись к молодой женщине, он сказал::

"Он создает восхитительные анаграммы. Попроси его составить одну с твоим именем. Я отвечу
, что он это сделает ".

"О, что вы могли ожидать найти в имени такой бедной девушки, как я?
Какая нежная мысль могла быть в буквах, которыми ченс
написал Мари Туше?"

"О! - анаграмма этого имени, сир, - сказал Генри, - настолько проста, что
в том, чтобы найти ее, нет большой заслуги.

"Ах! ах! она уже найдена", - сказал Чарльз. - Вот видишь, Мари.

Генри достал из кармана камзола свои таблички, вырвал листок бумаги.
а под именем "Мэри Туше" написал "Очаровательная зазывала". Затем он
протянул листок молодой женщине.

"В самом деле, - воскликнула она, - это невозможно!"

"Что он нашел?" - спросил Чарльз.

"Сир, я не осмеливаюсь повторить это".

- Сир, - сказал Генрих, - в имени Мари Туше есть, буква в
букву, заменяющая "i" на "j", как это часто делается, _Je charme
зазывала." (Я очаровываю всех.)

"Да, - воскликнул Чарльз, - буква за буквой. Я хочу, чтобы это стало твоим
девизом, Мари, слышишь? Лучшего никто не заслуживал. Спасибо,
Анрио. Мари, я подарю тебе это, написанное бриллиантами".

Ужин закончился, в Соборе Парижской Богоматери пробило два часа.

"Теперь," сказал Чарльз, "в благодарность за этот комплимент, Мари, вы будете
дать королю кресло, в котором он может спать до самого рассвета; но пусть
он будет на некотором расстоянии от нас, потому что он ужасно храпит. Тогда, если ты
проснешься раньше меня, ты разбудишь меня, потому что в шесть часов мы должны быть
в Бастилии. Спокойной ночи, Анрио. Почувствуйте себя так же комфортно, как
возможно. Но", - добавил он, подходя к королю Наварры и укладка его
рука на плече", для вашей жизни, Генри,--вы слышите? ради твоей
жизни, не уходи отсюда без меня, особенно, чтобы вернуться в
Лувр".

Генри подозревал слишком многое в том, что все еще оставалось необъяснимым
чтобы ослушаться такого совета. Карл IX. вошел в свою комнату, и Генри,
крепкий горец, уселся в кресло, в котором он только
оправданная предосторожность занял его шурин в соответствии со
расстояние.

На рассвете он разбудил Чарльза. Как бы он не разделся, не
заняло у него много времени, чтобы закончить свой туалет. Король был более счастлив и улыбается
чем он был в Лувре. Часы, проведенные им в этой маленькой
дом на Рю Де Баррес были его солнечных часов.

Оба мужчины вышли через спальню. Молодая женщина все еще была
в постели. Ребенок спал в колыбели. Оба улыбались.

Чарльз мгновение смотрел на них с бесконечной нежностью.

Затем повернулся к королю Наваррскому:

"Анрио, - сказал он, - если ты когда-нибудь услышишь, что я сделал для тебя прошлой ночью, или
если со мной случится несчастье, вспомни этого ребенка, спящего в колыбели".

Затем целует в обе мать и дитя в лоб, не давая Генри
время, чтобы задать ему вопрос:

"Прощайте, мои ангелы", - сказал он, и вышел.

Генри следил, погруженный в свои мысли. Лошади ждали их у входа .
Бастилия, проводимых господа, которым Карл IX. был отдан приказ.

Чарльз знаком велел Генри садиться в седло, сам вскочил в седло и поехал верхом.
через сад Арбалитов поехал по внешним дорогам.

"Куда мы направляемся?" - спросил Генри.

"Мы собираемся, чтобы увидеть, если герцог Анжуйский вернулся к мадам де Конде
в одиночку", - ответил Чарльз, "и, если есть хотя бы амбиции, как любовь в
его сердце, которое я сильно сомневаюсь".

Генрих не понял ответа, но молча последовал за Карлом.

Они добрались до Марэ, и, выйдя из тени частокола, они увидели
мог видеть все, что в то время называлось предместье Сен-Лоран,
Чарльз указал на Генри сквозь туман сероватого утро
некоторые мужчины, завернутые в большие плащи и носить меховые шапки. Они были на
верхом, а скакал впереди вагон, который был тяжело нагруженные. По мере того, как они
приближались, их очертания становились более четкими, и можно было разглядеть еще одного
мужчина в длинном коричневом плаще, его лицо было скрыто французской шляпой, ехал верхом и
разговаривал с ними.

- Ах, ах! - сказал Чарльз, улыбаясь. - Я так и думал.

- Что ж, сир, - сказал Генрих, - если я не ошибаюсь, этот всадник в коричневом
плаще - герцог Анжуйский.

"Да", - сказал Карл IX. "Отойди немного, Анрио, я не хочу, чтобы он
видел нас".

"Но, - спросил Генрих, - кто эти люди в серых плащах и меховых шапках?"

"Эти люди, - сказал Карл, - польские послы, а в той повозке
корона. А теперь, - сказал он, пустив лошадь галопом и поворачивая
на дорогу, ведущую к Порт-дю-Тампль, - пойдем, Анрио, я увидел все,
что хотел увидеть.




ГЛАВА XXXVII.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛУВР.


Когда Екатерина подумала, что в покоях короля Наваррского все кончено
когда убрали мертвых стражников, когда Морвель был освобожден.
ее отнесли в ее покои, и ковер был вычищен, после чего она
отпустила своих служанок, поскольку была почти полночь, и попыталась уснуть.
Но потрясение было слишком сильным, а разочарование слишком острым.

Которая ненавидела Генриха, постоянно избегавшего ее ловушек, которые обычно были фатальными.
Казалось, что его защищает какая-то непобедимая сила, которую Екатерина
упорно называла случайностью, хотя в глубине души голос
сказал ей, что его истинное имя - судьба. Мысль о том, что сообщение о
новой попытке распространилось по всему Лувру и за его пределами
придаст больше уверенности, чем когда-либо, Генриху и гугенотам в будущем.
Гугеноты выводили ее из себя, и в тот момент представился шанс, против которого
она, к сожалению, боролась, передал своего врага в ее руки,
несомненно, с маленьким флорентийским кинжалом, который она носила на поясе, она могла бы
помешать судьбе, столь благосклонной к королю Наварры.

Ночные часы, часы, такие долгие для ожидания и наблюдения
сменяли друг друга, и Кэтрин не могла сомкнуть глаз
. Целый мир новых планов развернулся в ее дальновидной голове в течение
эти ночные часы. Наконец, на рассвете она встала, оделась
и отправилась в апартаменты Карла IX.

Стражники, привыкшие видеть, как она ходит к королю в любое время суток
днем и ночью, пропустили ее. Она пересекла вестибюль,
следовательно, добралась до оружейной. Но там она обнаружила сиделку
Карла, который не спал.

"Моего сына?" - спросила королева.

"Мадам, он отдал приказ никого не впускать в его комнату
до восьми часов".

"Этот приказ был не для меня, сестра".

"Он был для всех, мадам".

Катарина улыбнулась.

"Да, я очень хорошо знаю, - сказала няня, - что никто не имеет права
возражать вашему величеству; поэтому я прошу вас прислушаться к молитве
бедной женщины и воздержаться от посещения".

"Сестра, я должен поговорить с моим сыном."

"Мадам, я не буду открывать дверь, за исключением формального приказа
Величества".

- Откройте, сестра, - сказала Кэтрин, - я приказываю вам открыть!

Услышав этот голос, который в Лувре уважали и которого боялись гораздо больше, чем
голос самого Карла, медсестра протянула ключ Екатерине, но
королеве он не понадобился. Она вытащила из кармана свой собственный ключ от
комната, и под его тяжелым давлением дверь поддалась.

Комната была пуста, кровать Чарльза не тронута, а его борзая
Актеон, спавший на медвежьей шкуре, покрывавшей ступеньку кровати, встал
и подошел, чтобы лизнуть руки Екатерины цвета слоновой кости.

"Ах! - сказала королева, нахмурившись. - Его нет дома! Я подожду его".

Она села, задумчивый и хмурый, в окно которого выходили
суд Лувра, и от главного входа был виден.

Два часа она просидела там, неподвижная и бледная, как мраморная статуя.
когда, наконец, она заметила отряд всадников, возвращавшихся к
Лувр, во главе которого она узнала Карла и Генриха Наваррских.

Тогда она все поняла. Вместо того чтобы спорить с ней по поводу
ареста своего шурина, Чарльз увез его и таким образом
спас.

"Слепой, слепой, слепой!" - шептала она. Затем она подождала. Мгновение спустя
в соседней комнате, которая была оружейной, послышались шаги.

- Но, сир, - говорил Генрих, - теперь, когда мы вернулись в Лувр,
скажите мне, почему вы забрали меня отсюда и какую услугу вы мне оказали
мне.

"Нет, нет, Анрио, - смеясь, ответил Шарль, - возможно, когда-нибудь ты
узнаем; но пока это должно оставаться тайной. Знай только
что на данный момент ты, по всей вероятности, стал причиной
жестокой ссоры между моей матерью и мной ".

Произнося эти слова, Шарль приподнял занавеску и оказался
лицом к лицу с Екатериной.

Позади него и над его плечом возвышалось бледное, встревоженное лицо
Беарнца.

- А! вы здесь, мадам? - сказал Карл IX, нахмурившись.

- Да, сын мой, - ответила Екатерина, - я хочу поговорить с вами.

- Со мной?

- Только тебе.

- Ну, ну, - сказал Чарльз, поворачиваясь к своему шурину, - раз уж есть
спасения нет, и чем скорее, тем лучше".

"Я покину вас, сир", - сказал Генрих.

"Да, да, оставьте нас", - ответил Карл, - "и поскольку вы католик,
Анрио, пойди отслужи за меня мессу, пока я останусь на проповедь.

Генрих поклонился и удалился.

Карл IX. перешел сразу к делу.

"Хорошо, мадам", - сказал он, пытаясь пошутить Роман. "По
Небеса! вы ждете, чтобы отругать меня, не так ли? Я злобно расстроить ваши
маленький план. Ну и дьявол! Я не мог допустить, чтобы человек, который только что спас
мне жизнь, был арестован и отправлен в Бастилию. Я также не хотел ссориться
с моей матерью. Я хороший сын. Более того, - добавил он тихо, -
Господь наказывает детей, которые ссорятся со своими матерями. Свидетель мой
брат Франсуа II. Поэтому простите меня откровенно и признайтесь, что
шутка была хорошей".

"Сир, - сказала Екатерина, - ваше величество ошибается; это не шутка".

"Да, да! и в конце концов вы будете смотреть на это именно так, или дьявол
забери меня!

"Сир, своей грубой ошибкой вы сорвали проект, который мог бы привести
к важному открытию".

"Бах! проект. Ты смущен из-за провалившегося проекта,
мама? Ты можешь создать двадцать других, и в этих... ну, я обещаю, что я
поддержу тебя.

"Теперь, когда ты поддержал меня, уже слишком поздно, потому что он предупрежден и будет
настороже".

"Хорошо, - сказал король, - давайте перейдем к делу. Что вы имеете против
Анрио?

- Тот факт, что он участвует в заговоре.

"Да, я знаю, что это ваше постоянное обвинение; но разве не каждый
в той или иной степени состоит в заговоре в этом очаровательном королевском доме, называемом
Лувр?"

"Но он в сговоре больше, чем один, и он намного опаснее, чем
один воображает".

"Обычный Lorenzino!", сказал Чарльз.

"Послушай", - сказала Кэтрин, помрачнев при упоминании этого имени, которое
напомнило ей об одной из самых кровавых катастроф в истории
Флоренции. "Послушай, есть способ доказать мне, что я неправ".

"Каким способом, мама?"

"Спроси Генри, кто был в его комнате прошлой ночью".

"В его комнате прошлой ночью?"

"Да; и если он вам скажет"--

"Ну?"

"Что ж, я буду готов признать, что ошибся".

"Но в случае, если это была женщина, мы не можем спрашивать".

"Женщина?"

"Да".

"Женщина, которая убила двух ваших охранников и, возможно, смертельно ранила
Monsieur de Maurevel!"

"О! о! - воскликнул король, - это серьезно. Было ли какое-нибудь кровопролитие?"

"Трое мужчин были распростерты на полу".

- А тот, кто довел их до такого состояния?

- Сбежал живым и невредимым.

- Клянусь Гогом и Магогом! - воскликнул Чарльз. - Он был храбрым парнем, и ты
права, мама, я должен его знать.

"Ну, я предупреждаю тебя заранее, что ты не узнаешь его, по крайней мере, не через Генри".
"Но через тебя, мама?" - спросила я. "Но через тебя?" - спросила я. "Но через Генри".

"Но через тебя, мама? Этот человек не мог сбежать, не оставив каких-либо следов.
Вы не заметили какой-либо части его одежды ".

"Ничего не было замечено, кроме очень элегантного красного плаща, который он носил ".

"Ах! ах! красный плащ!" - воскликнул Карл. "Я знаю при дворе только один такой плащ.
достаточно примечательный, чтобы привлечь внимание".

"Совершенно верно", - сказала Екатерина.

"Ну?" - Что ж, - потребовал ответа Чарльз.

- Хорошо, - сказала Кэтрин, - подожди меня в своих комнатах, сын мой, а я пойду.
пойду посмотрю, выполнены ли мои приказания.

Кэтрин ушла, и Чарльз, оставшись один, принялся расхаживать взад-вперед.
рассеянно насвистывая охотничью песню, одна рука у него была в кармане камзола,
другая свисала вниз, и его собака лизала ее каждый раз, когда он останавливался.

Что касается Генри, то он сильно встревожил своего шурина, и
вместо того чтобы идти по главному коридору, он воспользовался маленькой частной лестницей
, о которой мы уже упоминали не раз, и которая
вела на второй этаж. Не успел он подняться и на четыре ступеньки, как
заметил фигуру на первой площадке. Он остановился, подняв руку к
своему кинжалу. Но вскоре он увидел, что это женщина, которая взяла его за руку
и сказала чарующим голосом, который он хорошо знал:

"Слава Богу, сир, вы целы и невредимы. Я так боялся за тебя, но
без сомнения, Бог услышал мою молитву.

"Что случилось?" спросил Генри.

"Вы будете знать, когда вам дойти до ваших комнат. Вам не нужно беспокоиться за
Orthon. Я видел его".

Молодая женщина торопливо спустилась по лестнице, заставив Генри поверить, что
она встретила его случайно.

"Это странно", - сказал себе Генри. "В чем дело? Что случилось?
Что случилось с Ортоном?

К сожалению, мадам де Сов не услышала вопроса, поскольку
последний уже исчез.

Внезапно на верхней площадке лестницы Генри заметил еще одну фигуру, но
на этот раз это был мужчина.

- Тише! - сказал мужчина.

- А! это ты, Франсуа?

- Не называй меня по имени.

- Что случилось?

"Возвращайтесь в свои комнаты, и вы увидите, затем выскользните в коридор,
внимательно осмотритесь, чтобы убедиться, что за вами никто не шпионит, и
приходите в мои апартаменты. Дверь будет приоткрыта".

Он тоже исчез, спустившись по лестнице, как призраки в театре, которые
скользят через люк.

"Вентр сен-Гри!" - пробормотал беарнец. "Загадка продолжается; но
поскольку ответ находится в моих комнатах, давайте отправимся туда и найдем его".

Однако Генри не без волнения продолжил свой путь. У него были
чувствительность и суеверия молодости. Все было ясно.
отразилось в его сознании, поверхность которого была гладкой, как зеркало,
и то, что он только что услышал, предвещало беду.

Он подошел к двери своей комнаты и прислушался. Ни звука. Кроме того,
поскольку Шарлотта сказала вернуться в его апартаменты, было очевидно,
что ему нечего бояться, делая это. Он поспешно огляделся.
первая комната была пуста. Ничем не показал, что что-то
ошибка.

"Orthon не здесь", - сказал он.

Он прошел в другую комнату. Там все объяснили.

Несмотря на воду, которую вылили полными ведрами, огромные красные
пол был покрыт пятнами. Мебель была сломана, кровать
занавески были изрезаны мечом, венецианское зеркало было
разбито пулей; и окровавленная рука, оставившая свой ужасный след.
отпечаток на стене свидетельствовал о том, что эта тихая комната была сценой
ужасной борьбы. Генрих с первого взгляда оценил все эти подробности.
и, проведя рукой по лбу, теперь влажному от пота,
пробормотал:

"Ах, теперь я знаю, какую услугу оказал мне король. Они пришли сюда, чтобы
убить меня - и... ах! De Mouy! что они сделали с Де Муи? В
негодяи! Они могли убить его!"

И так же страстно желая узнать новости, как герцог Алансонский собирался их сообщить,
Генрих бросил последний скорбный взгляд на окружающие предметы, поспешил
выйдя из комнаты, добрался до коридора, убедился, что там никого нет, и
толкнув полузакрытую дверь, которую он тщательно прикрыл за собой,
он поспешил к герцогу Алансонскому.

Герцог ждал его в первой комнате. Приложив палец к своим
губам, он поспешно взял Генри за руку и увлек его в маленькую круглую башню
которая была полностью изолирована и, следовательно, находилась вне досягаемости
шпионов.

"Ах, брат, - сказал он, - какая ужасная ночь!"

"Что случилось?" - спросил Генри.

"Они пытались арестовать тебя".

"Меня?"

"Да, тебя."

"По какой причине?"

"Я не знаю. Где ты был?"

"Король взял меня с собой в город прошлой ночью".

"Значит, он знал об этом", - сказал Алансонского. "Но так как вы были не в своем
номера, кем был?"

"Там кто-нибудь был?" - спросил Генри, как будто не знал об этом факте.

"Да, мужчина. Когда я услышал шум, я побежал вам на помощь; но было
слишком поздно".

- Этого человека арестовали? - с тревогой спросил Генри.

- Нет, он сбежал после того, как опасно ранил Морвеля и убил
двух стражников.

- А, храбрый де Муи! - воскликнул Генрих.

- Значит, это был Де Муи? - быстро спросил Д'Алансонец.

Генрих понял, что совершил ошибку.

- Полагаю, что так, - сказал он, - поскольку у меня была назначена встреча с ним, чтобы обсудить
ваш побег и сообщить ему, что я уступил вам все свои права на
трон Наварры.

- Если это станет известно, - сказал Д'Алансонец, бледнея, - мы погибли.

- Да, потому что говорить будет Морвель.

- Морвель получил удар мечом в горло, и я узнал об этом от
хирург, который перевязывал рану, сказал, что пройдет неделя, прежде чем он
произнесет хоть слово ".

"Неделя! Этого более чем достаточно, чтобы Де Муи сбежал".

- Если уж на то пошло, - сказал Д'Алансонец, - это мог быть кто-то другой, кроме
Monsieur de Mouy."

"Ты так думаешь?" - спросил Генри.

- Да, человек исчез очень быстро, и никто не видел ничего, кроме его красного плаща
.

- А красный плащ, - сказал Генрих, - больше подходит придворному,
чем солдату. Я бы никогда не заподозрил Де Муи в красном плаще.

- Нет, если бы кого-нибудь заподозрили, - сказал Д'Алансонец, - это было бы более вероятно.
быть...--

Он замолчал.

"Скорее всего, это был бы месье де ла Моль", - сказал Генри.

"Конечно, поскольку я сам, видевший убегающего человека, на мгновение так и подумал".
На мгновение."

- Вы так и думали? Тогда, должно быть, это был месье де ла Моль.

- Он что-нибудь знает? - спросил Д'Алансонец.

"Абсолютно ничего; по крайней мере, ничего важного".

"Брат, - сказал герцог, - теперь я действительно думаю, что это был он".

"Дьявол! - воскликнул Генрих. - Если бы это было так, это сильно обеспокоило бы королеву"
, потому что она заинтересована в нем.

"Заинтересована, вы говорите?" - изумленно переспросил Д'Алансонец.

- Да. Разве ты не помнишь, Франсуа, что именно твоя сестра
рекомендовала его тебе?

- Да, - сказал герцог глухим голосом. - Поэтому я старался быть с ним любезным.
он. Доказательством этого является то, что, опасаясь, что его красный плащ может скомпрометировать меня.
Я поднялся в его комнату и забрал плащ ".

"О! о! - воскликнул Генри, - это было вдвойне благоразумно. И теперь я бы не стал
держать пари, но готов поклясться, что это был он.

"Даже в суде?" - спросил Франсуа.

"Честное слово, да", - ответил Генри. "Вероятно, он пришел передать мне какое-то послание"
от Маргариты."

- Если бы я был уверен, что ваши показания подтвердятся, - сказал Д'Алансонец, - я бы
это почти обвинило бы его.

"Если бы ты обвинил его, - ответил Генрих, - ты понимаешь, брат,
что я не стал бы тебе противоречить".

"Но королева?" сказал Д'Алансонец.

"Ах, да, королева".

"Мы должны знать, что она сделает".

"Я попытаюсь выяснить".

"Черт возьми, брат! она поступит неправильно, солгав нам, потому что это дело
создаст молодому человеку славную репутацию храбреца, и это,
также не могло дорого ему обойтись, потому что он, вероятно, купил его в кредит.
Более того, это правда, что он вполне в состоянии вернуть как проценты
, так и капитал ".

"Ну, что вы можете ожидать?" Генри сказал; "в этом низменном мире есть
ничего даром!"

И, поклонившись и улыбнувшись Д'Алансону, он осторожно высунул голову в коридор.
Убедившись, что никто не подслушивал, он поспешил
быстро вышел и исчез, спустившись по частной лестнице, которая вела в
апартаменты Маргариты.

Насколько она была обеспокоена, королева Наваррская была не менее тревожно
чем ее муж. Экспедиция ночного послал против нее и
Герцогиня де Невер, Король, герцог Анжуйский, герцог де Гиз, и
Генри, которого она узнала, сильно беспокоил ее. По всей вероятности,
не было ничего, что могло бы ее скомпрометировать. Швейцар отстегнул замок
от ворот Ла Моля, и Коконнас пообещал молчать. Но
четыре лорда, подобные тем, с которыми справились два простых джентльмена, такие как Ла Моль
и Коконнас, не свернули бы со своего пути случайно,
или не имея какой-либо причины причинять себе таким образом неудобства.
Маргарита вернулась на рассвете, проведя остаток ночи
с герцогиней де Невер. Она сразу же ушла, но была
не мог заснуть и вздрагивал при малейшем звуке.

В разгар этого беспокойства она услышала, как кто-то стучит в потайную
дверь, и, узнав, что посетительница - Жийона, она приказала
впустить ее.

Генри ждал у входной двери. Ничто в его облике не выдавало
раненого мужа. Обычная улыбка играла на его нежных губах, и ни один
мускул его лица не выдавал ужасного беспокойства, через которое он только что прошел
. Казалось, он вопросительно взглянул на Маргариту, чтобы узнать
позволит ли она ему поговорить с ней наедине. Маргарита поняла ее
взгляд мужа и сделал знак Жийоне удалиться.

"Мадам, - сказал Генри, - я знаю, как глубоко вы привязаны к своим
друзьям, и, боюсь, я принес вам плохие новости".

- В чем дело, месье? - спросила Маргарита.

- Один из ваших самых дорогих слуг в настоящее время сильно скомпрометирован.

- Который?

- Дорогой граф де ла Моль.

"Monsieur le Comte de la Mole compromised! И почему?

- Из-за того, что произошло прошлой ночью.

Несмотря на все свое самообладание, Маргарита не смогла удержаться от румянца.

Но она сделала над собой усилие.

- Какой роман? - спросила она.

"Как, - сказал Генри, - разве вы не слышали весь тот шум, который был поднят в
Лувре?"

"Нет, месье".

- Я поздравляю вас, мадам, - сказал Генри с очаровательной простотой.
"Это доказывает, что вы крепко спите".

"Но что произошло?"

- Похоже, наша добрая матушка отдала приказ месье де Морвел и
шестерым его людям арестовать меня.

- Вы, месье, вы?

- Да, я.

"По какой причине?"

"Ах, кто может сказать о причинах такого тонкого ума, как у твоей матери?"
"Я подозреваю причины, но не знаю их точно". "Я знаю, что это за причины".

- И вас не было в ваших комнатах?

- Нет, так получилось, что меня там не было. Вы правильно догадались, мадам, меня там не было.
Вчера вечером король попросил меня пойти с ним на свидание. Но, хотя меня и не было
в моих комнатах был кто-то еще.

- Кто?

- Кажется, это был граф де ла Моль.

- Граф де ла Моль! - изумленно воскликнула Маргарита.

- Боже мой! какой живой малыш этот провинциал
! - продолжал Генрих. "Вы знаете, что он ранил Морвеля и убил
двух охранников?"

"Ранил месье де Морвеля и убил двух охранников!-- невозможно!"

"Что? Вы сомневаетесь в его храбрости, мадам?

"Нет, но я скажу, что господин де ла-Моль не могло быть в
номера".

"Почему нет?"

- Ну, потому что... потому что, - смущенно ответила Маргарита, - потому что он был в другом месте.
- А! - воскликнула она.

- Ах! Если он сможет доказать алиби, - сказал Генри, - это другое дело; он скажет
, где он был, и дело будет улажено.

- Где он был? - быстро спросила Маргарита.

"По всей вероятности, этот день не пройдет без его ареста и
сомнение. Но, к сожалению, так как есть доказательства"--

"Доказательства! какие доказательства?"

- Человек, предпринявший эту отчаянную оборону, был одет в красный плащ.

"Но месье де ла Моль не единственный, у кого есть красный плащ - я знаю
еще одного человека, у которого есть такой".

"Без сомнения, и я тоже знаю одного. Но вот что произойдет: если это был
не месье де ла Моль, который был в моих комнатах, то это должен был быть другой
человек, который носит красный плащ, как Ла Моль. Итак, вы знаете, кто этот другой
мужчина?

"Боже мой!"

"В этом заключается опасность. Вы, как и я, мадам, видели это.
Ваши эмоции доказывают это. Давайте теперь поговорим, как два человека, которые
обсуждают самую желанную вещь в мире - трон; самый
драгоценный дар - жизнь. Де Муи арестован, мы разорены ".

"Да, я это понимаю".

- Хотя месье де ла Моль никого не компрометирует, по крайней мере, вы бы не стали
предполагать, что он способен выдумать историю, например, о том, что он
был с какими-то дамами, которых я знаю?

- Сударь, - сказала Маргарита, - если вы боитесь только этого, то можете быть спокойны. Он
этого не скажет.

"Что! - сказал Генри, - будет он молчать, если смерть будет
цена его молчания?"

"Он будет молчать, месье".

"Ты уверен в этом?"

- Я уверен.

- Тогда все к лучшему, - сказал Генри, вставая.

- Вы уходите, месье? - быстро спросила Маргарита.

"О, Боже мой, да. Это все, что я хотел тебе сказать".

"И ты уходишь".--

"Чтобы попытаться выпутаться из неприятностей, в которые нас втравил этот дьявол в виде
человека в красном плаще".

"О, Боже мой! Боже мой! бедный молодой человек! - жалобно воскликнула Маргарита.
ломая руки.

"В самом деле, - сказал Генрих, выходя, - этот дорогой месье де ла Моль -
верный слуга".




ГЛАВА XXXVIII.

ПОЯС КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ.


Чарльз вошел в свою комнату, улыбаясь и шутя. Но после десятиминутного разговора
со своей матерью можно было бы сказать, что последняя
отдала ему свою бледность и гнев в обмен на беззаботность
своего сына.

"Monsieur de la Mole," said Charles, "Monsieur de la Mole! Генри и тот
Нужно послать за герцогом Алансонским. Генрих, потому что этот молодой человек был гугенотом.
Герцог Алансонский, потому что он у него на службе.

"Послать их, если вы желаете, сын мой, но вы ничего не узнаете. Генри
и Франсуа, боюсь, гораздо более привязаны друг к другу, чем один
рискну предположить, что из приличия. Подвергать их сомнению - значит подозревать их. Я
думаю, было бы лучше подождать медленного, но надежного подтверждения временем. Если
ты даешь виновным время снова вздохнуть, сын мой, если ты позволишь им
думать, что они ускользнули от твоей бдительности, они станут смелыми и
торжествующими, и у тебя будет лучшая возможность наказать их. Тогда
мы узнаем все".

Чарльз ходил взад и вперед в нерешительности, грызя свой гнев, как лошадь
грызет удила, и прижимая сжатую руку к сердцу, которое было
поглощено его единственной идеей.

"Нет, нет, - сказал он наконец, - я не буду ждать. Ты не знаешь, что это такое.
ждать, будучи таким же охваченным подозрениями, как я. Кроме того, каждый день эти
придворные становятся все более наглыми. Разве даже прошлой ночью двое из них не осмелились
справиться с нами? Если месье де ла Моль невиновен, очень хорошо; но я
не огорчился бы, узнав, где месье де ла Моль был прошлой ночью,
когда они напали на мою охрану в Лувре и на меня на улице
Cloche Perc;e. Так давайте герцога Алансонского быть послано, и затем
Генри. Я буду спрашивать их отдельно. Вы можете остаться, мама".

Екатерина села. За твердый дух такой, как у нее был, каждый
инцидент превратил ее мощные силы приведет ее к цели,
хотя могло показаться, что это уводит от него. От каждого удара там
возникал шум и искра. Шум направлял, искра давала
свет.

Вошел герцог Алансонский. Его предыдущий разговор с Генри
подготовил его к этому интервью, поэтому он был совершенно спокоен.

Его ответы были очень точными. Мать велела ему оставаться в своих комнатах
он ничего не знал о событиях той ночи. Но поскольку его
апартаменты выходили в тот же коридор, что и апартаменты короля
Наварры, ему сначала показалось, что он услышал звук, похожий на звук открывающейся двери
ворвались, затем проклятия, затем пистолетные выстрелы. Вслед за этим он
рискнул приоткрыть дверь и увидел человека в красном плаще
убегающего.

Карл и его мать переглянулись.

- В красном плаще? - переспросил король.

- В красном плаще, - ответил Д'Алансонец.

- А у вас были какие-нибудь подозрения относительно этого красного плаща?

Д'Алансонец собрал все свои силы, чтобы солгать как можно естественнее
.

"С первого взгляда, - сказал он, - я должен признаться вашему величеству, что мне
показалось, что я узнал красный плащ одного из моих джентльменов".

"Как зовут этого джентльмена?"

"Monsieur de la Mole."

- Почему месье де ла Моль не был с вами, как того требовал его долг
?

- Я дал ему отпуск, - сказал герцог.

- Вот и хорошо, теперь вы можете идти, - сказал Шарль.

Герцог Алансонский направился к двери, через которую вошел.

- Не туда, - сказал Шарль, - сюда.

И он указал на дверь в кабинет медсестры. Чарльз не
хотите Франсуа и Анри, чтобы встретиться.

Он не знал, что они уже видели друг друга всего мгновение,
и этого мгновения было достаточно, чтобы два зятя пришли к согласию
относительно своих планов.

По знаку Чарльза вошел Генри.

Он не стал ждать Чарльза однако допросить его.

"Сир, - сказал он, - Ваше Величество сделал так, чтобы отправить для меня, для меня
пришел, чтобы требовать справедливости от тебя".

Чарльз нахмурился.

"Да, правосудие", - сказал Генри. "Я начну с благодарности вашему величеству за то, что
вы взяли меня с собой прошлой ночью; ибо, сделав это, я теперь знаю, что
вы спасли мне жизнь. Но что я такого сделала, что должна быть предпринята попытка
убить меня?

- Не убить, - быстро ответила Кэтрин, - а арестовать вас.

"Что ж, - сказал Генри, - пусть так. Какое преступление я совершил перед мерит
арестовать? Если я виновен, то этим утром я виновен в той же степени, что и прошлым вечером
вечером. Назовите мне мой проступок, сир.

Не зная, что ответить, Чарльз посмотрел на мать.

"Сын мой, - сказала Кэтрин, - к тебе приходят подозрительные личности".

"Очень хорошо, - сказал Генри, - и эти подозрительные личности компрометируют меня".;
это все, мадам?

"Да, Генри".

"Назови мне их имена! Назови мне их имена! Кто они? Дай мне взглянуть на
них!"

"В самом деле, - сказал Шарль, - Анрио имеет право потребовать
объяснений".

"И я действительно требую этого!" - сказал Генри, осознавая превосходство своего
занимаю высокое положение и стремлюсь извлечь из него максимум пользы. "Я прошу об этом моего доброго
брата Чарльза и моей доброй матери Кэтрин. С тех пор как я женился
на Маргарите, разве я не был добрым мужем? спросите Маргариту. Хороший
Католик? спросите моего духовника. Хороший родственник? спросите тех, кто был вчера на
охоте."

"Да, это правда, Анрио, - сказал король, - но что ты можешь сделать? Они
утверждают, что ты в заговоре".

"Против кого?"

"Против меня".

"Сир, если бы я участвовал в заговоре против вас, я бы просто позволил событиям идти своим чередом
когда ваш конь сломал колено и не смог подняться, или
когда разъяренный кабан набросился на ваше величество".

"Ну и дьявол! мама, ты знаешь, что он прав?"

"Но кто был в твоих комнатах прошлой ночью?"

"Мадам, - сказал Генри, - в то время, когда так мало кто решается ответить
себя, я не должен пытаться отвечать за других. Я вышла из своих комнат
в семь часов вечера, в десять часов мой брат Чарльз забрал
меня, и я провела с ним ночь. Я не могла быть с твоим
Ваше величество, и знаете, что происходило в это время в моих покоях.

"Но, - сказала Екатерина, - тем не менее верно, что один из ваших людей
убил двух гвардейцев его величества и ранил месье де Морвеля.

- Одного из моих людей? переспросил Генрих. - Какого человека, мадам? Назовите его.

- Все обвиняют месье де ла Моля.

"Месье де ла Моль не в моем номере, сударыня, господин де ла Моль
принадлежит Месье Алансонского, которому он был рекомендован свой
дочь".

"Но, - сказал Шарль, - это месье де ла Моль был в ваших комнатах,
Анрио?"

"Как вы можете ожидать, что я узнаю, сир?" Я не могу сказать ни да, ни нет.
Месье де ла Моль - исключительный слуга, беззаветно преданный
Королева Наваррская. Он часто приносит мне послания либо от Маргариты,
которой он благодарен за то, что она рекомендовала его месье ле Дюку
д'Алансону, либо от самого месье ле Дюка. Я не могу сказать, что этого не было
Monsieur de la Mole"--

"Это был он", - сказала Катарина. "Его красный плащ был узнан".

- Значит, у месье де ла Моля есть красный плащ?

- Да.

- А человек, который так ловко расправился с двумя моими охранниками и месье
де Морвелем?--

"У вас был красный плащ?" - спросил Генрих.

"Совершенно верно", - подтвердил Шарль.

"Мне нечего сказать", - сказал беарнец. "Но в любом случае, это кажется
мне, что вместо того, чтобы вызывать меня сюда, поскольку меня не было в моих комнатах, следует
Мсье де ла Моль, который, как вы говорите, был там, должен быть
допрошен. Но, - сказал Генрих, - я должен заметить вашему величеству одну вещь.
"Что это?"

"Что это?"

"Это то, что если бы я увидел приказ, подписанный моим королем, и защищался
вместо того, чтобы подчиниться этому приказу, я был бы виновен и должен был бы
заслуживать всякого рода наказания; но это был не я, а какой-то незнакомец, которого
этот приказ никоим образом не касался. Там было предпринято никаких попыток арестовать его
несправедливо, он защищался очень хорошо, возможно, но он был в
право".

"И все же..." - пробормотала Екатерина.

"Мадам, - сказал Генрих, - "был ли приказ арестовать меня?"

"Да, - сказала Екатерина, - и его величество лично подписал его".

"Это был приказ арестовать любого, кого обнаружат в моем доме, на случай, если меня там не окажется
"

"Нет", - ответила Кэтрин.

"Что ж, - сказал Генрих, - если вы не докажете, что я участвовал в заговоре и что
человек, который был в моих комнатах, был в заговоре со мной, этот человек невиновен".

Затем поворачиваюсь к Карлу IX.:

- Ваше Величество, - продолжал Генри, "я не должен покидать Лувр. В простое слово
от Вашего Величества, я даже буду готов ввести любое государство тюрьмы
возможно, будут рады предложить. Но пока ждали подтверждение
наоборот, я имею право назвать себя, и я не очень могу назвать себя
верный слуга, тема и брат Вашего Величества."

И с доселе неведомым ему достоинством Генрих поклонился Карлу и
удалился.

- Браво, Анрио! - сказал Карл, когда король Наваррский удалился.

- Браво! потому что он победил нас?" - спросила Екатерина.

"Почему я не должен аплодировать? Когда мы вместе, забор и он меня трогает, я
не сказать 'браво'? Мама, ты не права, что так ненавидишь этого мальчика".

"Сын мой, - сказала Екатерина, пожимая руку Карлу IX. - Я не ненавижу его.
Я боюсь его".

"Ну, ты ошибаешься, мама. Анрио - мой друг, и, как он сказал, если бы
он был в заговоре против меня, ему нужно было бы просто оставить дикого кабана в покое.

- Да, - сказала Екатерина, - чтобы герцог Анжуйский, его личный
враг, стал королем Франции.

"Мама, каковы бы ни были мотивы Анрио, спасавшего мою жизнь, факт остается фактом:
он спас ее, и, дьявол! Я не хочу, чтобы ему причинили вред. Что касается
Месье де ла Моля, что ж, я поговорю о нем с моим братом
Д'Алансоном, которому он принадлежит.

Это был способ Карла IX избавиться от своей матери, которая удалилась
пытаясь исправить свои подозрения. Из-за своей незначительности
Господин де ла Моль не откликнулся на ее просьбы.

Вернувшись в свои комнаты, Катарина обнаружила, что Маргарита ждет ее.

"Ах! ах! - сказала она, - это вы, дочь моя? Я послал за тобой вчера
вечер".

"Я знаю это, мадам, но я ушла."

"А сегодня утром?"

"Сегодня утром, мадам, я пришел сказать вашему величеству, что вы
собираетесь совершить великое зло".

"Что это?"

- Вы собираетесь арестовать господина графа де ла Моль.

"Ты ошибаешься, дочь моя, я не собираюсь никого арестовывать. Это
Король, а не я, отдает приказы об арестах".

- Давайте не будем придираться к словам, мадам, когда обстоятельства так серьезны.
 Месье де ла Моль будет арестован, не так ли?

- Весьма вероятно.

- Обвиняется в том, что его нашли в покоях короля Наваррского прошлой
ночью и что он убил двух стражников и ранил месье де
Морвеля?

- Именно такое преступление они ему вменяют.

- Они вменяют это ему ошибочно, мадам, - сказала Маргарита. - Господин де
ла Моль невиновен.

- Господин де ла Моль невиновен! - воскликнула Екатерина, вздрогнув от радости.
она подумала, что то, что Маргарита собирается ей сказать, прольет
свет на этот предмет.

- Нет, - продолжала Маргарита, - он невиновен, он не может быть виновен, потому что его не было
в комнате короля.

- Тогда где же он был?

- В моей комнате, мадам.

- В вашей комнате?

- Да, в моей комнате.

Услышав это признание дочери Франции, Катарине захотелось бросить на Маргариту
уничтожающий взгляд, но она лишь скрестила руки на своих
коленях.

- И, - добавила она после минутного молчания, - если господин де ла Моль будет
арестован и допрошен.--

- Он скажет, где был и с кем, мама, - ответила Маргарита.
Маргарита была уверена в обратном.

- Раз это так, ты права, дочь моя; господин де ла Моль не должен быть
арестован.

Маргарита вздрогнула. Ей показалось, что было что-то странное
и ужасное в том, как ее мать произнесла эти слова; но ей было
нечего сказать, потому что то, о чем она пришла просить, было ей даровано.

"Но", - сказала Екатерина, "если бы не Господин де ла Моль, который был в
номер короля, это был кто-то другой!"

Маргарита молчала.

"Ты знаешь, кто это был, дочь моя?" спросила Катарина.

"Нет, мама", - ответила Маргарита дрожащим голосом.

"Ну же, не будь наполовину конфиденциальной".

- Я повторяю, мадам, что я не знаю, - снова ответила Маргарита,
невольно побледнев.

- Хорошо, хорошо, - небрежно сказала Екатерина, - мы это выясним. Теперь иди, мой
дочь. Вы можете быть уверены, что ваша мать будет следить за вашим
честь".

Маргарита вышла.

- Вот как! - пробормотала Екатерина, "они в Лиге. Генри и Маргарита
работают вместе. Пока жена молчит, муж слеп. Ах,
вы очень умны, дети мои, и считаете себя очень сильными.
Но ваша сила в вашем союзе, и я сломаю вас, одного за другим
. Кроме того, настанет день, когда Морвель сможет говорить или писать,
произнесет имя или произнесет по буквам шесть букв, и тогда мы узнаем все.
Да, но тем временем виновные будут находиться под надежной охраной. Самое лучшее
, что можно было бы сделать, это немедленно разлучить их ".

После этого Катарина отправилась в апартаменты своего сына, которого она
застала за совещанием с Д'Алансоном.

- Ах, ах! - воскликнул Карл IX, нахмурившись. - Это ты, мама?

- Почему ты не сказал "_again_"? Это слово было у тебя на уме, Чарльз.

"То, что у меня на уме, принадлежит мне, мадам", - сказал король тем грубым тоном, который он иногда использовал даже при разговоре с Екатериной.
"Чего вы хотите от меня?
Скажите мне быстро". - Он повернулся к Кэтрин. "Что вы хотите от меня?"

"Что ж, ты был прав, сын мой, - сказала Екатерина Шарлю, - а ты,,
Д'Алансонец, ошибался".

"В каком отношении, мадам?" - спросили оба принца.

- В покоях короля был не господин де ла Моль.
Наваррский.

- Ах! ах! - воскликнул Франсуа, побледнев.

- Тогда кто же это был? - спросил Чарльз.

"Мы пока не знаем, но узнаем, когда Морвель сможет говорить.
Итак, давайте оставим эту тему, которая скоро будет объяснена, и вернемся к
Monsieur de la Mole."

- Ну, так чего же ты хочешь от месье де ла Моля, мама, раз его не было
в покоях короля Наваррского?

"Нет, - ответила Екатерина, - его там не было, но он был с... королевой".

"С королевой!" - воскликнул Карл, разражаясь нервным смехом.

- С королевой, - пробормотал Д'Алансонец, побледнев как смерть.

- Нет, нет, - сказал Шарль, - де Гиз сказал мне, что встречался с Маргаритой
выводок.

"Да, - сказала Екатерина, - у нее есть дом в городе".

"На улице Клош Персе!" - воскликнул король.

"О! о! это уж слишком, - сказал Д'Алансонец, вонзая ногти себе в грудь.
 - И чтобы мне порекомендовали его!

- Ах! теперь, когда я думаю об этом! - сказал король, внезапно останавливаясь. - это был
он, кто защищался от нас прошлой ночью и кто швырнул серебряную
чашу мне в голову, негодяй!

"О, да!" - повторил Франсуа, "негодяй!"

"Вы правы, дети мои", - сказала Екатерина, не появляясь к
понять чувства вызывали у обоих ее сыновей разговариваем. "Ты
вы правы, ибо единственный неосторожный поступок этого джентльмена может вызвать
ужасный скандал и погубить дочь Франции. Одного мгновения безумия
для этого было бы достаточно".

"Или из тщеславия", - сказал Франсуа.

"Несомненно, несомненно", - сказал Шарль. "И все же мы не можем передать дело
в суд, если Анрио не согласится выступить в качестве истца".

"Сын мой", - сказала Екатерина, кладя руку на плечо Карла таким образом,
чтобы привлечь внимание короля к тому, что она собиралась предложить,
"послушай, что я скажу. Было совершено преступление, и могут быть
скандал. Но такого рода оскорбление королевской власти не карается судьями
и палачами. Если бы ты была простой, господа, я должен сказать нечего
к вам, потому что вы оба храбрые, но вы не князья, не переплыть,
мечи с простым страна оруженосцев. Подумайте, как вы можете отомстить за себя как
принцы".

"Дьявол! - воскликнул Чарльз. - Ты права, мама, и я подумаю об этом".
это.

- Я помогу тебе, брат! - воскликнул Франсуа.

"И я", - сказала Екатерина, расстегивая черный шелковый пояс, который был
рану три раза о ее талии, и двумя кистями из которых упал на
ее колени. "Я удаляюсь, но оставляю вам это, чтобы вы представляли меня".

И она бросила пояс к ногам двух принцев.

"Ах, ах! - сказал Шарль. - Я понимаю".

- Этот пояс, - сказал Д'Алансонец, поднимая его.

"Это наказание и молчание", - победоносно сказала Екатерина. "Но, - добавила она, - "Не будет ничего плохого, если я упомяну об этом Генриху".
Она удалилась. - Я не хочу, чтобы ты говорил об этом Генриху".

Она ушла.

- Клянусь Небом! - воскликнул Д'Алансонец. - Хорошая мысль, и когда Генрих узнает, что его
жена изменила ему... - добавил он, поворачиваясь к королю, - вы будете
принять предложение нашей матери?"

"Во всех подробностях", - сказал Шарль, не сомневаясь, что вонзит
тысячу кинжалов в сердце Д'Алансона. "Это разозлит Маргариту,
но порадует Анрио".

Затем, позвав одного из своих охранников, он приказал позвать Генриха, но, подумав,
передумал.:

"Нет, нет, - сказал он, - я пойду за ним сам. Будь добр, д'Алансонец, извести
Д'Анжу и Де Гиза".

Покинув свои апартаменты, он поднялся по частной лестнице на второй этаж
, которая вела в покои Генриха.




ГЛАВА XXXIX.

ПЛАНЫ МЕСТИ.


Генри воспользовался передышкой, предоставленной ему его хорошо выдержанным
экспертиза пойти к мадам де Сов по. Он полностью нашли Orthon
взысканию с него в обморок. Но Ортон ничего не мог сказать ему,
кроме того, что какие-то люди ворвались в покои короля, что предводитель
ударил его рукоятью своего меча и что удар
оглушил его. Никто не беспокоился об Ортоне. Катарина видела это.
он потерял сознание, и она решила, что он мертв.

Когда он пришел в себя между отъездом королевы-матери и
прибытием капитана стражи, которому было поручено убрать комнату
, он укрылся в апартаментах мадам де Сов.

Генрих умолял Шарлотту оставить молодого человека у себя, пока не придут новости от Де
Муи, который не преминет написать ему из своего укрытия. Тогда он
пошлет Ортона отнести свой ответ Де Муи, и вместо одного
преданного человека он сможет рассчитывать на двоих. Приняв это решение, он вернулся в свои
комнаты и принялся обдумывать дальнейшие дела, расхаживая взад и вперед по комнате
. Внезапно дверь открылась, и появился король.

- Ваше величество! - воскликнул Генрих, поднимаясь ему навстречу.

- Собственной персоной. Право, Анрио, вы славный малый, и я люблю вас все больше и больше.
и еще больше.

- Сир, - сказал Генрих, - ваше величество поражает меня.

"У тебя есть только один недостаток, Анрио".

"В чем он? Тот, за который ваше величество уже упрекнули меня
несколько раз?" сказал Генрих. "Мой предпочитая охотиться на животных, а не
птицы?"

"Нет, нет, я не имею в виду, что, Анрио, я имею в виду что-то другое."

"Если ваше величество объяснит, - сказал Генрих, который по улыбке на
губах Карла понял, что король в хорошем настроении, - я попытаюсь и
исправлю это".

"Дело в том, что, имея такие хорошие глаза, ты видишь не лучше, чем есть на самом деле".

"Ба! - сказал Генри, - я могу быть близоруким, тогда, Сир, не зная
это?"

"Хуже того, Генри, хуже того, ты слеп".

"Ах, в самом деле, - сказал беарнец, - но разве это не происходит, когда я закрываю глаза?"
это происходит?"

"Ну да!" - сказал Чарльз. "Ты вполне способен на это. Во всяком случае,
я собираюсь открыть тебе глаза".

"Бог сказал: "Да будет свет", - и был свет. Ваше Величество -
представитель Бога на земле. Поэтому вы можете делать здесь то, что Бог
делает на небесах. Продолжайте, я весь внимание.

- Когда вчера вечером де Гиз сказал, что ваша жена только что прошла мимо в сопровождении
кавалера, вы бы не поверили.

"Сир, - сказал Генрих, - как я мог поверить, что сестра вашего величества
могла совершить такой неосторожный поступок?"

- Когда он сказал вам, что ваша жена ушла на улицу Клош Персе, вы
этому тоже не поверили!

- Как я мог предположить, сир, что дочь Франции станет так
публично рисковать своей репутацией?

"Когда мы осадили дом на улице Клош Персе, и когда мне в плечо швырнули серебряную миску, Д'Анжу намазал ее апельсиновым мармеладом.""Когда мы осадили дом на улице Клош Персе, и когда мне в плечо швырнули
серебряную миску, Д'Анжу намазал ее апельсиновым мармеладом.
голова, а де Гизу в лицо кусок оленины, вы видели двух женщин
и двух мужчин, не так ли?"

"Я ничего не видел, сир. Разве ваше величество не помнит, что я
допрашивал привратника?"

"Да, но, клянусь Небом, я видел"--

"Ах, если бы ваше величество что-нибудь увидели, это совсем другое дело".

"Я видел двух мужчин и двух женщин. Что ж, теперь я точно знаю, что одну
из женщин звали Марго, а одного из мужчин - месье де ла
Моль.

"Что ж, - сказал Анри, - если месье де ла Моль был на улице Клош"
Перси, его здесь не было".

"Нет, - сказал Шарль, - его здесь не было. Но неважно, кто здесь был; мы
узнаем это, как только этот идиот Морвель сможет говорить
или напиши. Суть в том, что Марго обманывает тебя.

"Ба! - сказал Генри. - Не верь в эту чушь".

"Когда я говорю тебе, что ты не просто близорук, что ты
слеп, дьявол! ты поверишь мне хотя бы раз, глупец? Я говорю тебе, что
Марго обманывает вас, и что сегодня вечером мы собираемся задушить
ее любовника.

Генри вздрогнул от неожиданности и с изумлением посмотрел на своего шурина.
изумленный Шурин.

- Признайся, Генри, что в глубине души ты не сожалеешь. Марго будет кричать
как тысяча Ниоб; но, честное слово! тем хуже. Я не хочу тебя
выставить себя дураком. Если герцог Анжуйский обманет Конде, я это сделаю.
подмигну; Конде - мой враг. Но ты мой брат; более того, ты
мой друг.

"Но, сир"--

"И я не хочу, чтобы тебя раздражали и выставляли дураком. Вы были
в quintain достаточно долго, чтобы все эти popinjays, которые приходят от
провинций, чтобы собрать наших крошек, и суда наши женщины. Пусть приходят, или
а пусть они придут снова. Клянусь небом! тебя обманули,
Анрио, - это может случиться с каждым, - но, клянусь, ты получишь
блестящее удовлетворение, и завтра они скажут: Во имя
тысяча чертей! похоже, что король Карл любит брата своего Анрио,
за прошлую ночь он языком месье де ла Моль вытянул в самых
забавным образом".

- Это действительно решено, сир? - спросил Генри.

- Решено, решено, устроено. У этого хлыща не будет времени на то, чтобы
отстаивать свое дело. Экспедиция будет состоять из меня, Д'Анжу,
Д'Алансонца и Де Гиза - короля, двух сыновей Франции и суверена
принца, не считая вас.

"Как, не считая меня?"

"Ну, ты должен быть одним из нас".

"Я!"

"Да, ты! ты заколишь парня по-королевски, в то время как остальные
один из нас задушит его".

"Сир, - сказал Генри, - ваша доброта подавляет меня; но откуда вы знаете".--

"Черт возьми! кажется, этот парень хвастается этим. Он ходит
иногда в апартаменты вашей жены в Лувре, иногда на улицу
Cloche Perc;e. Они вместе сочиняют стихи. Хотел бы я посмотреть на
строфы, которые пишет щеголь. Это пасторали. Они обсуждают Биона и
Мосха и читают сначала Дафну, а потом Коридон. Ах! возьми с собой хороший кинжал
!"

"Сир, - сказал Генрих, - после размышления"--

"Что?"

"Ваше величество поймет, что я не могу присоединиться к такой экспедиции. Кажется
мне было бы неудобно присутствовать там лично. Я слишком сильно
заинтересован в этом деле, чтобы принимать в нем какое-либо спокойное участие. Ваше Величество
отомстить за честь своей сестры на модник, который может похвастаться наличием
оговорил мою жену; ничего проще, и Маргарита, к которому я отношусь к
быть невиновен, Ваше Величество, никоим образом не позориться. Но будь я членом партии, это
было бы по-другому. Мое сотрудничество превратило бы акт
правосудия в акт мести. Это была бы уже не казнь, а
убийство. Моя жена больше не была бы оклеветана, она была бы виновна".

- Клянусь Небом, Генри, как я только что сказал своей матери, ты говоришь слова
мудрости. У тебя дьявольски быстрый ум.

И Чарльз самодовольно посмотрел на своего шурина, который поклонился в ответ на комплимент.
в ответ на комплимент.

"Тем не менее", - добавил Чарльз, "вы готовы избавиться от этого
щеголь, не так ли?"

"Все, что Ваше Величество делает, молодцы", - ответил Царь
Наварра.

"Ну, хорошо, позволь мне это сделать за вас вашу работу. Вы можете быть уверены, что это не
расплачиваться за это".

"Я оставляю это вам, сир," - сказал Генри.

- В какое время он обычно заходит в комнату вашей жены?

- Около девяти часов.

"И он уходит?"

"Прежде чем я доберусь туда, потому что я никогда его не увижу".

"Около"--

"Около одиннадцати".

"Очень хорошо. Приходите сегодня вечером в полночь. Дело будет сделано.

Чарльз сердечно пожал руку Генри и, повторив свои клятвы в
дружбе, вышел из комнаты, насвистывая свою любимую охотничью песню.

- Вентр сен-Гри! - воскликнул беарнец, наблюдая за Шарлем. - Либо я
сильно ошибаюсь, либо королева-мать ответственна за все это.
дьявольщина. Действительно, она ничего не делает, но придумывать сюжеты скандалить
между моей женой и мной. Такая приятная семья!"

И Генри начал смеяться, как он имел привычку смеяться, когда никто не
мог увидеть или услышать его.

Около семи часов вечера красивый молодой человек, который только что
принял ванну, заканчивал свой туалет, спокойно расхаживая по своей
комнате, напевая мелодию перед зеркалом в одной из комнат отеля.
Лувр. Рядом с ним спал, вернее, лежал на кровати другой молодой человек
.

Одним из них был наш друг Ла Моль, который, сам того не сознавая, был объектом
стольких дискуссий весь день; другим был его компаньон Коконнас.

Великая буря прошла над ним так , что он даже не услышал ее грохота
о раскате грома или о том, что видел молнию. Он вернулся в три часа
ночи, пролежал в постели до трех пополудни, наполовину
засыпая, наполовину бодрствуя, строя замки на зыбком песке под названием
будущее. Затем он встал, провел час в модной ванной,
пообедал у мэтра Ла Юрьера и, вернувшись в Лувр, зашел в
самому закончить свой туалет, прежде чем нанести свой обычный визит королеве.

- И вы говорите, что обедали? - спросил Коконнас, зевая.

- Честное слово, да, и я тоже был голоден.

- Почему вы не взяли меня с собой, эгоистичный человек?

- Фейт, ты так крепко спала, что мне не хотелось тебя будить.
Но вместо этого ты поужинаешь со мной. Не забудь спросить мэтра.
Ла Huri;re на какую-нибудь легкого вина из Анжу, куда прилетел на несколько
дн. назад."

"Это хорошо?"

"Я просто скажу тебе, чтобы спросить за это".

"Куда ты идешь?"

"Куда я иду?" спросил Ла Моль, удивленный тем, что его друг задает ему такой вопрос.
"Я собираюсь засвидетельствовать свое почтение королеве".

"Ну, - сказал Коконнас, - если бы я собирался обедать в нашем маленьком домике на
улице Клош Персе, я бы съел то, что осталось со вчерашнего дня.
В Аликанте есть одно вино, которое очень освежает".

"Было бы неблагоразумно идти туда, Аннибал, друг мой, после того, что
произошло прошлой ночью. Кроме того, разве мы не обещаем, что мы не пошли бы
там один? Подай-ка мне мой плащ".

"Это так", - сказал Coconnas, "я забыл. Но где, черт возьми,
ваш плащ? Ах! вот она".

"Нет, ты дал мне черную, и красную хочу.
В этом я больше нравлюсь королеве.

"Ах, фейт, - сказал Коконнас, ища повсюду, - посмотри сама, я
не могу найти это".

"Что?" - спросил Ла Моль. "Вы не можете его найти? Почему, где он может быть?"

"Вы, вероятно, продали его".

"Почему, у меня осталось шесть крон".

"Что ж, возьми мой".

"Ах, да, желтый плащ с зеленым дублетом! Я буду выглядеть как
поп-сойка!"

"Фейт, ты слишком разборчива, так что надевай, что тебе заблагорассудится".

Перевернув все вверх дном в своих поисках, Ла Моль был
начал ругать воров, которым удалось проникнуть даже в Лувр,
когда появился паж герцога Алансонского с драгоценным плащом
о котором идет речь.

"А! - воскликнул Ла Моль. - Вот, наконец, и он!"

"Это ваш плащ, сударь?" - спросил паж. - Да, монсеньор послал
за ним, чтобы решить вопрос о пари, которое он заключил относительно его цвета.

"О! - воскликнул Ла Моль. - Я попросил его только потому, что собирался выйти, но
если его высочество желает оставить его у себя подольше".--

"Нет, господин граф, он покончил с этим".

Паж ушел. Ла Моль застегнул плащ.

"Ну, - продолжал он, - что вы решили делать?"

"Я не знаю".

"Найду ли я вас здесь сегодня вечером?"

"Откуда я могу знать?"

"Вы не знаете, что собираетесь делать в течение двух часов?"

- Я достаточно хорошо знаю, что я должен делать, но я не знаю, что мне могут приказать.
- Герцогиня де Невер? - Спросил я.

- Герцогиня де Невер?

"Нет, клянусь герцогом Алансонским".

"На самом деле, - сказал Ла Моль, - я уже некоторое время замечаю, что
он был дружелюбен к вам".

"Да", - сказал Коконнас.

"Тогда твое состояние обеспечено", - сказал Ла Моль, смеясь.

"Пуф!" - сказал Коконнас. "Он всего лишь младший брат!"

"О! - воскликнул Ла Моль. - ему так не терпится стать старшим, что
возможно, Небеса сотворят какое-нибудь чудо в его пользу".

"Значит, вы не знаете, где будете этим вечером?"

"Нет".

"Тогда идите к дьяволу, я имею в виду - до свидания!"

"Что Ла Моль-это ужасный человек", - подумал Coconnas, "всегда хотел
я скажу ему, где я собираюсь быть! как будто я знал. Кроме того, я считаю
Я хочу спать. И он снова бросился на кровать.

Ла Моль отправился в апартаменты королевы. В коридоре
он встретил герцога Алансонского.

- А! вы здесь, господин ла Моль? - спросил принц.

- Да, милорд, - ответил Ла Моль, почтительно кланяясь.

- Ты уходишь из Лувра? - спросил я.

- Нет, ваше высочество. Я направляюсь засвидетельствовать свое почтение ее Величеству
Королеве Наваррской.

- Примерно в котором часу вы отправляетесь, месье де ла Моль?

- У монсеньора есть какие-нибудь распоряжения для меня?

- Нет, в настоящее время нет, но я хотел бы поговорить с вами сегодня вечером.

- Примерно в какое время?

- Между девятью и десятью.

- Я окажу себе честь прислуживать вашему высочеству в это время.

- Очень хорошо. Я буду полагаться на вас.

Ла Моль поклонился и пошел дальше.

"Бывают моменты, - сказал он, - когда герцог бледен как смерть. Это
очень странно".

Он постучал в дверь апартаментов королевы. Жийона, которая
очевидно, ожидавший его, привел его к Маргарите.

Последняя была занята какой-то работой, которая, казалось, ее сильно утомляла
. Бумаги, исписанными и объем Исократ прежде чем укладывать
ее. Она заключила контракт с Ла Моля, чтобы позволить ей закончить абзац. Затем, через несколько секунд
она отложила ручку и пригласила молодого человека сесть рядом
с ней. Ла Моль сиял. Никогда еще он не был таким красивым и таким
беззаботным.

"Греческий!" - сказал он, взглянув на книгу. "Речь Исократа! Что
ты делаешь с этим? Ах! и латынь на этом листе бумаги! _Ad Sarmati;
legatos regin; Margarit; concio!_ Так ты собираешься разглагольствовать перед этими
варварами на латыни?"

"Я должна, - сказала Маргарита, - поскольку они не говорят по-французски".

"Но как ты можешь написать ответ до того, как произнесешь речь?"

- Большая кокетка, чем я, заставила бы тебя поверить, что это был экспромт.
но я не могу обмануть тебя, моя Гиацинта: мне сказали речь
заранее, и я отвечаю на нее.

"Эти послы вот-вот прибудут?"

"Более того, они прибыли сегодня утром".

"Кто-нибудь знает об этом?"

"Они прибыли инкогнито. Их официальное прибытие запланировано на завтра.
днем, я думаю, и вы увидите", - сказала Маргарита, с немного
довольны воздуха не вполне свободной от педантизма, "то, что я сделал это
вечер вполне Ciceronian. Но давайте оставим эти важные дела и
поговорим о том, что случилось с вами.

- Со мной?

- Да.

- Что со мной случилось?

- Ах! напрасно ты притворяешься храброй, ты выглядишь бледной".

"Тогда это оттого, что слишком много спала. Я смиренно сожалею об этом ".

"Ну, ну, не будем разыгрывать хвастунов; я все знаю".

"Тогда будь добра сообщить мне, моя жемчужина, потому что я ничего не знаю".

"Хорошо, ответь мне откровенно. О чем тебя спрашивала королева-мать?"

"Она что-то хотела мне сказать?"

"Что? Ты ее не видел?"

"Нет".

"Ни король Карл?"

"Нет".

"Ни король Наварры?"

"Нет".

"Но вы видели герцога Алансонского?"

"Да, я только что встретил его в коридоре".

"Что он вам сказал?"

"Что у него были какие-то распоряжения для меня между девятью и десятью часами сегодня вечером".
вечером.

"Больше ничего?"

"Больше ничего".

"Это странно".

"Но что именно странно? Скажи мне".

"Что тебе ничего не сказали".

"Что случилось?"

"К сожалению, ты весь день висел над пропастью".

"Я?"

"Да, ты".

"Почему?"

"Ну, послушай. Кажется, прошлой ночью Де Муи был застигнут врасплох в
апартаментах короля Наварры, который должен был быть арестован. Де
Муи убил троих человек и сбежал, так и не узнав о себе ничего, кроме знаменитого красного плаща.
- Ну? - спросил я.

- И что?

"Ну, этот красный плащ, который когда-то обманул меня, бросил кому-либо, кроме
сам с трассы. Вы давно подозревали и даже обвиняют в этом
тройное убийство. Сегодня утром они хотели арестовать, судить и, возможно,
осудить вас. Кто знает? Для того, чтобы спасти себя вы бы не
сказали, где вы были, вы?"

"Рассказать, где я был?" - воскликнул Ла Моль. "Скомпрометировать тебя, моя прекрасная королева?
О! ты права. Я должен был умереть с песней, чтобы спасти твои милые глаза
одну слезинку".

"Увы! - сказала Маргарита. - мои милые глаза наполнились бы
многими, многими слезами".

"Но что заставило великую бурю утихнуть?"

"Угадайте".

"Откуда я могу знать?"

"Был только один способ доказать, что тебя не было в комнате короля".

"И это был"--

"Сказать, где ты был".

"Ну?"

"Ну, я рассказала".

"Кому ты рассказала?"

"Моя мать".

"И королева Екатерина".--

"Королева Екатерина знает, что я люблю вас".

"О, мадам! после того, как вы так много сделали для меня, вы можете требовать чего угодно
от своего слуги. Ах, Маргарита, действительно, то, что ты сделала, было благородно и
прекрасно. Моя жизнь принадлежит тебе, Маргарита".

"Я надеюсь на это, потому что я вырвал это у тех, кто хотел отнять это у меня"
. Но теперь ты спасен."

- И вами! - воскликнул молодой человек. - Моей обожаемой королевой!

В этот момент резкий шум заставил их вздрогнуть. Ла Моль отскочил назад,
охваченный смутным ужасом. Маргарита вскрикнула и встала рядом с ней
взгляды приковались к разбитому стеклу одного из окон.

Через это окно влетел камень размером с яйцо и лег на
пол.

Ла Моль увидел разбитое стекло и понял причину шума.

"Кто посмел это сделать?" закричал он, подскакивая к окну.

"Одну минуту", - сказала Маргарита. "Мне кажется, что к камню что-то привязано"
.

"Да, - сказал Ла Моль, - "это похоже на лист бумаги".

Маргарита подошла к странному предмету и сняла тонкий лист,
который, сложенный в виде узкой ленты, охватывал середину камня.

Бумага была прикреплена к шнуру, который тянулся через разбитое окно.

Маргарита развернула письмо и прочла.

"Несчастный!" - воскликнула она, протягивая бумагу Ла Молю, который
стоял бледный и неподвижный, как статуя Ужаса.

С сердцем, полным мрачных предчувствий, он прочел эти слова:

" _ Они ждут месье де ла Моля с длинными шпагами в руках в
коридоре, ведущем в апартаменты месье д'Алансона. Возможно, он
предпочел бы сбежать через это окно и присоединиться к месье де Муи в
Мантес_"--

"Ну? - спросил Ла Моль, прочитав письмо. - Эти шпаги длиннее, чем
мои?"

"Нет, но их может быть десять против одного".

"Кто тот друг, который прислал нам эту записку?" - спросил Ла Моль.

Маргарита взяла листок из рук молодого человека и внимательно посмотрела на него
.

"Почерк короля Наваррского!" - воскликнула она. "Если он предупреждает нас,
опасность велика. Бежать, Ла Моль, бегите, я вас умоляю".

"Как?" - спросил Ла Моль.

"На окне. Не внимание к нему обращаться?"

"Команда, Моя королева, и я буду выпрыгнуть из окна, чтобы подчиняться вам, если я
голову сломал двадцать раз к осени."

"Подожди, подожди", - сказала Маргарита. "Мне кажется, что там вес
добавленные к этому шнуру".

"Давайте посмотрим", - сказал Ла Моль.

Оба потянули за веревку и с неописуемой радостью увидели на ее конце лесенку из волос
и шелка.

"Ах! вы спасены! - воскликнула Маргарита.

- Это чудо небес!

- Нет, это подарок короля Наварры.

"А если бы это была ловушка?" - спросил Ла Моль. "Если бы эта лестница
сломалась подо мной? Мадам, разве вы не признались мне в любви ко мне
сегодня?"

Маргарита, радость которой рассеяла ее горе, стала пепельно-бледной.

"Вы правы, - сказала она, - это возможно".

Она направилась к двери.

- Что вы собираетесь делать? - воскликнул Ла Моль.

"Чтобы узнать, действительно ли они ждут тебя в коридоре".

"Никогда! никогда! Чтобы их гнев обрушился на тебя?"

"Что они могут сделать дочери Франции? Как женщина и член королевской семьи
принцесса я вдвойне неприкосновенна ".

Королева произнесла эти слова с таким достоинством, что Ла Моль
понял, что она ничем не рискует и что он должен позволить ей поступать так, как она хочет.

Маргарита передала Ла Моля под защиту Жийонны, предоставив ему самому
решать, в зависимости от обстоятельств, бежать или дождаться ее возвращения
и направилась по коридору. Боковой коридор вел в библиотеку .
а также в несколько приемных комнат, и в конце вела в апартаменты
Короля, королевы-матери и к небольшой частной лестнице у
который добрался до апартаментов герцога Алансонского и Генриха.
Хотя едва пробило девять часов, все огни были погашены,
и в коридоре, за исключением тусклого мерцания, исходившего из бокового
холла, было совершенно темно. Королева Наваррская смело двинулась вперед. Когда она прошла
примерно треть расстояния, она услышала шепот, который звучал
таинственно и пугающе из-за очевидных усилий, предпринятых, чтобы подавить его. IT
прекратилось почти мгновенно, словно по приказу какого-то начальника, и воцарилась тишина
. Света, каким бы тусклым он ни был, казалось, стало меньше. Маргарита
шел прямо в лицо опасности, если опасность была. К
судя по всему, она была спокойна, хотя ей, пожимая ему руку указано
насильственные нервное напряжение. Когда она приблизилась, напряженная тишина
усилилась, в то время как тень, похожая на руку, заслонила колеблющийся и
неуверенный свет.

В том месте, где поперечный зал пересекался с главным коридором, мужчина
прыгнул перед королевой, снял с крышки красный подсвечник и закричал
:

"Вот он!"

Маргарита стояла лицом к лицу со своим братом Шарлем. Позади него, с
шелковым шнурком в руке, стоял герцог Алансонский. Сзади, в
темноте, бок о бок стояли две фигуры, не отражавшие никакого света, кроме
света обнаженных мечей, которые они держали в руках. Маргарита увидела
все с первого взгляда. Сделав над собой неимоверное усилие, она с улыбкой обратилась к
Чарльзу:

"Вы хотите сказать, что она здесь, сир!"

Чарльз отшатнулся. Остальные стояли неподвижно.

"Ты, Марго!" - сказал он. "Куда ты идешь в такой час?"

"В такой час!" - воскликнула Маргарита. "Уже так поздно?"

"Я спрашиваю, куда ты направляешься?"

"Чтобы найти книгу Цицерона в речи, которую я оставила на наш
матери".

"Без света?"

"Я полагал, что коридор был освещен".

"Вы приходите с вашей собственной квартиры?"

"Да".

"Что ты делаешь сегодня вечером?"

"Готовил мой адрес для польских послов. Это ж не совета
-завтра? и не каждому нужно представить его адрес
Величество?"

"Ты не один помочь вам с этой работы?"

Маргарита вызвала все свои силы.

- Да, брат, - сказала она, - господин де ла Моль. Он очень образованный человек.

"Да так", - сказал герцога Алансонского, "что я спросил у него, когда он
закончил с тобой, сестра, чтобы приехать и помочь мне, ибо я не так умен,
как и ты".

- И вы ждали его? - спросила Маргарита как можно непринужденнее.


- Да, - нетерпеливо ответил Д'Алансонец.

"Тогда," сказал Маргарет: "я пошлю его к тебе, брат, ибо у нас
закончил свою работу".

"А ваша книга?" - спросил Чарльз.

"Я попрошу Жийону принести это".

Братья обменялись знаком.

"Иди, - сказал Чарльз, - и мы продолжим наш обход".

- Ваш обход! - воскликнула Маргарита. - Кого вы ищете?

"Маленький красный человечек", - сказал Шарль. "Разве ты не знаешь, что есть такой
маленький красный человечек, который, как говорят, обитает в старом Лувре? Мой брат Д'Алансонец
утверждает, что видел его, и мы его ищем.

- Удачи вам, - сказала Маргарита и обернулась. Оглянувшись
, она увидела, что четыре фигуры собрались у стены, словно на
совещании. В одно мгновение она оказалась у своей двери.

- Открой, Жийона, - сказала она, - открой.

Жийона повиновалась.

Маргарита вбежала в комнату и обнаружила, что Ла Моль ждет ее, спокойный
и безмолвный, но с обнаженным мечом.

"Беги, - сказала она, - беги. Не теряй ни секунды. Они ждут тебя
в коридоре, чтобы убить".

"Ты приказываешь мне сделать это?" - сказал Ла Моль.

- Я приказываю. Мы должны расстаться, чтобы снова увидеть друг друга.

Пока Маргариты не было, Ла Моль позаботился о приставной лестнице к
окну. Теперь он вышел, но перед размещением своего ногу на первую
он нежно поцеловал руку королевы.

- Если лестница - ловушка и я погибну, Маргарита, помни о своем
обещании.

- Это было не обещание, Ла Моль, а клятва. Ничего не бойся. Adieu!"

И Ла Моль, ободренный таким образом, соскользнул вниз по лестнице. В тот же миг
раздался стук в дверь.

Маргарита наблюдала за опасным спуском Ла Моля и не отворачивалась от окна.
она смотрела в окно, пока не убедилась, что он благополучно достиг земли.

- Мадам, - сказала Жийона, - мадам!

"Ну?" - спросила Маргарита.

"Король стучится в дверь".

"Откройте".

Жийона подчинилась.

Четырех князей, нетерпеливо ожидая, без сомнения, стояли на
порог.

Чарльз вошел.

Маргарет вышла вперед, с улыбкой на устах.

Король бросил быстрый взгляд вокруг.

- Кого ты ищешь, брат? - спросила Маргарита.

- Почему, - сказал Шарль, - я ищу... я ищу... почему, черт возьми! Я
ищу месье де ла Моля."

"Monsieur de la Mole!"

"Да, где он?" - спросил я.

Маргарита взяла брата за руку и повел к окну.

Именно тогда были два всадника видел скачущих вдали, вокруг деревянные
башня. Один из них развязал свой белый атласный шарф и помахал им в темноте.
В знак прощания. Двое мужчин были Ла Моль и Ортон.

Маргарита указала на них Карлу.

"Ну и что же это значит?" - спросил король.

- Это значит, - ответила Маргарита, "что господин герцог Алансонского может поставить
его шнур обратно в карман, и что месье д'Анжу и де Гиз
может вложить в ножны свои мечи, для месье де ла Моль не будет проходить через снова коридор-ночь".
********

ГЛАВА XL.АТРИДЫ.

Со времени своего возвращения в Париж Генрих Анжуйский не виделся со своей матерью.
Екатерина была одна, и, как всем известно, он был ее любимым сыном.

Этот визит был совершен не только ради соблюдения этикета или проведения
болезненной церемонии, но и для выполнения очень приятной обязанности
для этого сына, который, если бы он не любил свою мать, был, по крайней мере, в этом уверен
который нежно любил ее.

Кэтрин больше всего любила этого сына либо за его храбрость, его
красоту, - потому что, помимо матери, в Кэтрин была женщина, - либо
потому что, согласно некоторым скандальным хроникам, Генрих Анжуйский
напомнил флорентийцу некую счастливую эпоху тайной любви.

Одна Екатерина знала о возвращении герцога Анжуйского в Париж. Чарльз
IX. так и остался бы в неведении, если бы случай не привел его в отель
де Конде как раз в тот момент, когда его брат выходил из него. Шарль не ожидал
его до следующего дня, и Генрих Анжуйский надеялся скрыть
от него два мотива, которые ускорили его прибытие на день,
а именно, его визит к прекрасной Марии Клевской, принцессе Конде,
и его встреча с польскими послами.

Именно эту последнюю причину, в цели которой Шарль не был уверен,
герцог Анжуйский должен был объяснить своей матери. И читателю,
несведущему в этом вопросе, как и Генрих Наваррский, пригодится это объяснение
.

Когда герцог Анжуйский, которого так долго ждали, вошел в покои своей матери.,
Екатерина, обычно такая холодная и официальная, которая с момента отъезда
своего любимого сына не обнимала с излиянием души никого, кроме Колиньи, который должен был
быть убит на следующий день, раскрыла объятия ребенку
она любила его и прижала к сердцу в порыве материнской нежности.
что самое удивительное в сердце, которое уже давно остыло.

Затем, оттолкнув его от себя, она пристально посмотрела на него и снова привлекла к себе
объятия.

"Ах, мадам, - сказал он, - раз Небо даровало мне привилегию
обнять мою мать наедине, утешьте меня, ибо я самый несчастный
человек на свете".

"Боже мой! - мое возлюбленное дитя," - воскликнула Екатерина, "Что случилось с
вы?"

"Ничего ты не знаешь, мама. Я влюбился. Меня любят; но именно
эта самая любовь является причиной моего несчастья".

"Расскажи мне об этом, сын мой", - сказала Кэтрин.

"Ну, мать, - эти послы,--это выбор"--

- Да, - ответила Кэтрин, "послы прибыли; вылет
рядом, под рукой".

"Это не обязательно должно быть под рукой, мама, но мой брат торопит это. Он
ненавидит меня. Я стою у него на пути, и он хочет избавиться от меня".

Кэтрин улыбнулась.

"Даруя тебе трон, бедная, несчастная коронованная особа!"

"О нет, мама, - сказал Генрих в агонии, - я не хочу уезжать. Я,
сын Франции, воспитанный в изысканном обществе, рядом с
лучшей из матерей, любимый одной из самых дорогих женщин в мире, должен ли я
идти среди снегов, на край света, чтобы понемногу умирать среди этих
грубых людей, которые пьяны с утра до ночи и которые измеряют
вместимость их короля равна вместимости бочки, в зависимости от того, что он может вместить
? Нет, мама, я не хочу уезжать, я должен умереть!"

"Давай, Генри", - сказала Кэтрин, прижимая руки ее сына, "пришли, заключается в том, что
настоящая причина?"

Взгляд Генри упал, как будто даже с матерью он не решался
признаюсь, что было в его сердце.

"Неужели нет другой причины?" - спросила Кэтрин. "Менее романтичной, но более
рациональной, более политической?"

"Мама, я не виноват, если эта мысль приходит мне в голову и захватывает
возможно, сильнее, чем следовало бы; но разве ты сама этого не делала
скажи мне, что гороскоп моего брата Чарльза предсказывал, что он
умрет молодым?"

- Да, - сказала Кэтрин, - но гороскоп может лгать, сын мой. Действительно, я
я надеюсь, что не все гороскопы правдивы".

"Но в его гороскопе это сказано, не так ли?"

"В его гороскопе говорилось о четверти века; но в нем не было сказано
относится ли это к его жизни или к его правлению".

"Хорошо, мама, сделай так, чтобы я мог остаться. Моему брату почти
двадцать четыре. Через год этот вопрос будет решен.

Кэтрин глубоко задумалась.

"Да, - сказала она, - конечно, было бы лучше, если бы это можно было так устроить"
.

"О, представь себе мое отчаяние, мама, - воскликнул Генрих, - если бы я променял
корону Франции на корону Польши! Я мучился там с
мысль о том, что я могла бы царствовать в Лувре посреди этого
элегантного и образованного двора, рядом с лучшей матерью в мире, чьи
советы избавили бы меня от половины работы и усталости, которая, привыкнув к
принимая на себя вместе с моим отцом часть бремени государства, ты бы
хотел нести его и со мной! Ах, мама, я должен был стать великим
королем!

"Вот так! вот так! дорогое дитя, - сказала Екатерина, для которой такая перспектива
всегда была очень приятной надеждой, - вот так! не отчаивайтесь. Вы подумали
о каком-нибудь способе уладить это дело?

"О, да, конечно, и именно поэтому я вернулся через два или три дня
прежде чем я ожидал, мой брат Чарльз предположить, что он был на
внимание мадам де Конде. Тогда я был с Де фирма "Ласко", главный
посол. Я познакомился с ним, и сделал все, что мог в этой
первое интервью, чтобы заставить его ненавидеть меня. Надеюсь, мне это удалось".

"Ах, мое дорогое дитя", - сказала Екатерина: "это неправильно. Вы должны разместить
интересы Франции выше мелочных дислайков".

- Мама, в случае, если с моим братом случится несчастный случай, будет ли это в
интересах Франции, чтобы герцог Алансонский или король Наваррский
правил?

"О! король Наварры, никогда, никогда!" прошептала Кэтрин, позволяя
тревога закрывать лицо вуалью заботы, которая распределяется по ней каждый
раз этот вопрос возник.

- Честное слово, - продолжал Генрих, - мой брат Д'Алансонец немногим больше стоит.
и ты ему нравишься ничуть не больше.

- Ну, - сказала Екатерина, - что сказал Ласко?

"Даже Ласко колебался, когда я убеждал его просить аудиенции. О, если бы он
мог написать в Польшу и аннулировать эти выборы!"

"Безумие, сын мой, безумие! То, что освящено Диетой, священно ".

"Но, мама, нельзя ли убедить этих поляков принять моего брата
вместо меня?"

"Это было бы трудно, если не невозможно", - сказала Екатерина.

"Ничего, попробуй, сделай попытку, поговори с королем, мама. Приписывай
все моей любви к мадам де Конде; скажи, что я без ума от нее,
что я схожу с ума. Он видел, как я выходил из отеля принца.
с Де Гизом, который сделал для меня все, что мог сделать друг ".

"Да, чтобы помочь Лиге. Ты этого не видишь, а я вижу.

- Да, мама, да; но пока я пользуюсь им. Разве мы не должны
радоваться, когда человек служит нам, одновременно служа самому себе?

- И что сказал король, когда встретил вас?

"Он, видимо, считал, что я ему сказал, что только любовь привела меня
вернувшись в Париж".

"Но он не спросил Тебя, что ты делал всю ночь?"

- Да, матушка, но я ужинала у Нантуйе, где устроила
ужасный бунт, чтобы слух об этом распространился повсюду и ввел в заблуждение
Короля относительно того, где я нахожусь.

- Значит, он не знает о твоем визите в Ласко?

- Совершенно верно.

- Хорошо, тем лучше. Я попытаюсь повлиять на него в твою пользу,
дорогое дитя. Но ты же знаешь, что никакое влияние не производит никакого впечатления на его грубую натуру.
"О, мама, мама, какое счастье, если бы я мог остаться!

Я бы любил тебя!". "Я люблю тебя". "Мама, мама, какое счастье, если бы я мог остаться!"
даже больше, чем я делаю сейчас, если бы это было возможно!

"Если ты останешься, тебя пошлют на войну".

"О, неважно! если только мне не придется уезжать из Франции".

"Тебя убьют".

"Мама, от побоев не умирают; умирают от горя, от
подлости. Но Чарльз не позволит мне остаться; он ненавидит меня".

- Он ревнует тебя, моя прекрасная завоевательница, это хорошо известно. Почему
Ты такая храбрая и удачливая? Почему, едва достигнув двадцатилетнего возраста,
выигрывал ли ты сражения, как Александр или Цезарь? Но, тем временем, сделай так, чтобы
никому не было известно о твоих желаниях; притворись смирившимся, заплати
ваш двор - королю. Сегодня состоится закрытый совет, чтобы зачитать и
обсудить речи, которые будут произнесены на церемонии. Ведите себя как подобает
Королю Польши, а остальное предоставьте мне. Кстати, как насчет твоего
экспедиция прошлой ночью?"

"Это удалось, мать. Бравый был предупрежден и бежал к окну".

- Что ж, - сказала Кэтрин, - когда-нибудь я узнаю, кто этот злой гений.
который таким образом нарушает все мои планы. Пока что я подозреваю и ... пусть он...
берегись!

"Итак, мама", - сказал герцог Анжуйский.

"Позволь мне заняться этим делом".

Она нежно поцеловала Генриха в глаза и вытолкнула его из комнаты.

Вскоре принцы из ее окружения прибыли в покои королевы
. Чарльз был в хорошем настроении, поскольку ум его сестры
Марго скорее порадовала, чем рассердила его. Более того, он ничего не имел
против Ла Моля и с некоторым нетерпением поджидал его в коридоре
просто потому, что это была своего рода охота.

Д'Алансонец, напротив, был очень озабочен. Отвращение, которое он
всегда испытывал к Ла Молю, превратилось в ненависть в тот момент, когда он узнал
, что Ла Моль был любим его сестрой.

Маргарита обладала мечтательным умом и острым зрением. Ей приходилось
не только наблюдать, но и запоминать.

Польские депутаты прислали копии речей, с которыми они должны были выступить
.

Маргарита, в которых больше не было упомянуто в дело
накануне вечером, чем как бы это никогда в голову не приходило, почитайте речей,
и, кроме Чарлза, все обсуждали, что он ответит. Чарльз
пусть Маргарита отвечает так, как ей заблагорассудится. Что касается Д'Алансона, то
он был очень разборчив в выборе терминов; но что касается
речи Генриха Анжуйского, он, казалось, был полон решимости атаковать ее и внес
многочисленные исправления.

Этот совет, ни в коей мере не будучи решающим, сильно озлобил
чувства присутствующих.

Генрих Анжуйский, которому пришлось переписать почти всю свою речь, удалился, чтобы
приступить к выполнению задания.

Маргарита, которая ничего не слышала о короле Наваррском с тех пор, как он поранил ее оконное стекло
, вернулась в свои покои, надеясь застать его
там.

Д'Алансонец, который прочел нерешительность в глазах своего брата Анжуйского,
и который удивился многозначительному взгляду между ним и его матерью,
удалился, чтобы поразмыслить над тем, что он считал новым заговором. Чарльз собирался
пойти в свою мастерскую, чтобы закончить копье для кабана, которое он делал для себя
когда Кэтрин остановила его.

Король, который подозревал, что столкнется с каким-то противодействием своей воле,
сделал паузу и внимательно посмотрел на свою мать.

"Ну, - сказал он, - что теперь?"

- Последнее слово, сир, о котором мы забыли, и все же оно очень важно.:
какой день мы назначим для публичного приема?

"Ах, это правда", - сказал король, снова усаживаясь. "Ну, и какой же день
тебя устроил бы?"

"Я подумала, - ответила Екатерина, - судя по молчанию вашего величества и
очевидной забывчивости, что у вас был какой-то глубоко продуманный план".

"Нет, - сказал Чарльз, - почему так, мама?"

"Потому что, - добавила Екатерина очень мягко, - мне кажется, сын мой, что
этим полякам не следует видеть, что мы так жаждем их короны".

- Напротив, мама, - сказал Чарльз, - это они спешат.
Они пришли из Варсовии форсированным маршем. Честь за честь,
любезность за любезность.

"Ваше величество, возможно, правы в одном смысле; я не любопытен. Итак, ваша идея
заключается в том, что общественный прием должен состояться в ближайшее время?"

"Вера, да, мама; разве это не ваша идея тоже?"

"Ты знаешь, что мои идеи только такие, которые могут способствовать твоей славе. Я буду
поэтому сообщаю вам, что, боюсь, из-за такой поспешности вас обвинят в
быстром использовании этой возможности, чтобы освободить дом
Франция от бремени, которое возлагает на нее ваш брат, но которое он, безусловно,
возвращается во славе и преданности".

"Мама, - сказал Чарльз, - когда он уедет из Франции, я так щедро одарю своего
брата, что никто никогда не посмеет подумать о том, что, как ты боишься, может быть сказано
".

"Что ж, - сказала Екатерина, - я сдаюсь, раз у вас есть такой готовый ответ"
на каждое из моих возражений. Но принять этот воинственный народ, который судит
если судить о могуществе штатов по внешним признакам, у вас должно быть
значительное количество войск, и я не думаю, что их еще достаточно.
собраны на острове Франс.

"Прости меня, мама. Я предвидел это событие и готов к нему.
Я отозвал два батальона из Нормандии и один из Гиенны; моя
рота лучников прибыла вчера из Бретани; легкая кавалерия,
разбросанная по Лотарингии, будет в Париже в течение
день; и хотя предполагается, что в моем распоряжении едва ли четыре полка
, у меня есть двадцать тысяч человек, готовых выступить ".

"Ах, ах!" - удивленно воскликнула Кэтрин. "В таком случае не хватает только одной вещи.
Но ее можно достать".

"Что это?"

"Деньги. Я полагаю, что у вас нет переизбытка продовольствия ".

"Напротив, мадам, напротив, - сказал Карл IX. - У меня в Бастилии есть
тысяча четыреста тысяч экю; мои личные владения
за последние несколько дней они принесли мне восемьсот тысяч экю,
которые я спрятал в своем подвале в Лувре, и на случай необходимости
В моем распоряжении у Нантуйе триста тысяч крон.

Екатерина вздрогнула. До этого она знала, что Карл был вспыльчивым и
страстным, но никогда не предусмотрительным.

"Что ж, - сказала она, - ваше величество думает обо всем. Это прекрасно; и
при условии, что портные, вышивальщицы и ювелиры поторопятся,
ваше величество сможете провести эту аудиенцию в течение шести
недель ".

"Шесть недель!" - воскликнул Чарльз. "Мама, портные, вышивальщицы
и ювелиры работали с тех пор, как мы услышали о выдвижении моего брата
. На самом деле, все могло бы быть готово уже сегодня, но
самое позднее, это займет всего три-четыре дня".

"Ой!" прошептала Екатерина; "ты в большей поспешностью, чем я предполагал, мой
сын".

"Честь по чести, я сказал вам."

"Ну, это честь для дома из Франции, которая тебя тешит?"

"Конечно".

"И вашего главного желания видеть сына Франции на престоле
Польша?"

"Совершенно верно".

"Тогда вас интересует событие, факт, а не человек"
"Кто бы там ни правил"--

"Нет, нет, мама, клянусь Небом! Давайте перейдем к делу! Поляки
сделали хороший выбор. Они умелый и сильный народ! Военный
люди, нация солдат, они выбирают капитана в качестве своего правителя.
Это логично, черт возьми! Д'Анжу - как раз тот человек, который им нужен. Герой
Жарнака и Montcontour них сидит как влитая. Кого бы ты у меня
отправьте им? D'Alen;on? трус! Он дал бы им прекрасное представление о Валуа!
Д'Алансонец! Он побежал бы при первой просвистевшей мимо пуле
у него в ушах, в то время как Генрих Анжуйский - боец. Да! его меч всегда в
его руке, он всегда устремляется вперед, пешком или верхом!-вперед!
наноси удар! одолевай! убивай! Ах! мой брат Анжуйский - мужчина, отважный
боец, который поведет их в бой с утра до ночи, от одного
конец года к следующему. Он не пьяницей, это правда; но он
буду хладнокровно убивать. Вот и все. Этот дорогой Генрих будет в своей
стихии; там! быстрее! быстрее! к битве! Трубите в трубы и барабаны!
Да здравствует король! Да здравствует завоеватель! Да здравствует генерал! Он
будет провозглашаться императором три раза в год. Это будет прекрасно для
французского дома и для чести Валуа; он может быть убит,
но, клянусь Небом, это будет славная смерть!

Екатерина содрогнулась. Ее глаза вспыхнули огнем.

"Скажи, что ты хочешь отослать от себя Генриха Анжуйского!" - воскликнула она.
"скажи, что ты не любишь своего брата!"

"Ах! ах! ах! - воскликнул Шарль, разражаясь нервным смехом. - Вы уже догадались, не так ли?
Вы догадались, что я хочу отослать его? Вы догадались, что я
не люблю его? И когда ты пришла к такому выводу? Давай! Люби моего
брата! Почему я должна любить его? Ах! ах! ах! Ты хочешь рассмешить меня
?

Пока он говорил, его бледные щеки горели лихорадочным румянцем.

"Он любит меня? Ты любишь меня? У него есть кто-нибудь, кроме моих собак и Мари
Туше и моя няня когда-нибудь любили меня? Нет! Я не люблю своего брата, я
люблю только себя. Ты слышишь? И я не стану мешать моему брату
поступать так, как поступаю я.

"Сир", - сказала Екатерина, начиная волноваться, - "поскольку вы
открыли мне свое сердце, я должна открыть вам свое. Ты ведешь себя как
слабый царь, как опрометчиво монарха; вы не послав подальше свой второй
брат, естественной опорой трона, который всемерно заслуживает
чтобы достичь успеха, если произошел несчастный случай, в этом случае ваше корона
остаться в опасности. Как вы сказали, д'Алансонец молод, неспособен, слаб,
более чем слабый, трусливый! И Беарнец возвышается на заднем плане,
вы понимаете?"

"Черт возьми! - воскликнул Шарль. - Какое мне дело до того, что
произойдет, когда я умру? Беарнцы восстанут за спиной моего брата, говорите вы!
Клянусь небом! тем лучше! Я сказала, что никого не люблю - я ошиблась.
Я ошиблась, я люблю Анрио. Да, я люблю этого хорошего Анрио. Он откровенный
порядке, теплое рукопожатие, хотя я не вижу ничего, но ложные взгляды вокруг меня,
и трогать, только ледяные руки. Он не способен на измену по отношению ко мне, я
клянусь. Кроме того, я должен возместить ему ущерб, бедный мальчик! Его мать была отравлена
мне сказали, что некоторые члены моей семьи. Более того, я здоров. Но если бы я заболела
, я бы позвонила ему, я бы хотела, чтобы он остался со мной, я бы
не взяла ничего, кроме него, и когда я умру, я заставлю его
Король Франции и Наварры. И на небесах! вместо того, чтобы смеяться над моим
смерть, как мои братья будут делать, он будет плакать, или, по крайней мере, он бы
притворяться, плакать".

Было громом упал в Катарины ног у нее было бы меньше
вздрогнув, чем при этих словах. Она стояла в оцепенении, глядя на Чарльза
с измученными глазами. Затем , по прошествии нескольких мгновений:

- Генрих Наваррский! - воскликнула она. - Генрих Наваррский, король Франции!
В ущерб моим детям! Ах! Пресвятая Дева! посмотрим! Так вот почему
ты хочешь отослать моего сына?

"Твой сын... а кто я тогда? сын волка, как Ромул?" закричал
Карл, дрожа от гнева, Его глаза блестели, как если бы они были на
огонь. "Твой сын, ты прав; король Франции не твой сын, the
У короля Франции нет братьев, у короля Франции нет матери, the
У короля Франции есть только подданные. Король Франции не нуждается в
чувства, у него есть свои желания. Он может без быть любимым, но он должен
его надо выполнять".

"Сир, вы не правильно поняли мои слова. Я позвонил моему сыну, который был
уйдет от меня. Я люблю его лучше всего сейчас, потому что только сейчас он
я всего боюсь я потерять. Разве это преступление для матери пожелать
что ее ребенок не должен оставить ее?"

"А я говорю вам, что он оставит вас. Я говорю вам, что он должен
покинуть Францию, что он отправится в Польшу, и тоже в течение двух дней, и
если вы добавите одно слово, он уедет завтра. Более того, если вы не
гладкий лоб, если не считать, что угрожающий взгляд из своего
глаза, я задушу его в этот вечер, как вчера ты сам хотел
задушил любовника своей дочери. Только я не потерплю неудачу, как мы
потерпели неудачу в отношении Ла Моля.

При первой угрозе Катарина опустила голову, но почти сразу же подняла ее снова
.

"Ах, бедное дитя! - сказала она. - Твой брат убил бы тебя. Но не бойся.
твоя мать защитит тебя".

"Ах, ты бросаешь мне вызов!" - воскликнул Шарль. "Ну что ж! клянусь кровью Христа, он
умрет, не сегодня вечером, не скоро, но в это самое мгновение. Ах, а
оружие! кинжал! нож! Ах!

Тщетно оглядевшись в поисках того, что ему было нужно, Чарльз заметил
маленький кинжал, который его мать всегда носила на поясе, подскочил к нему,
выхватил его из шагреневого футляра, инкрустированного серебром, и бросился
выйти из комнаты, чтобы сразить Генриха Анжуйского, где бы он ни встретился с ним.
Но когда он добрался до зала, силы, возбужденные сверх всякой человеческой выносливости,
внезапно оставили его. Он вытянул руку, выронил острое оружие, которое
воткнулось острием вниз в дерево, издал пронзительный крик, упал,
и перекатился по полу.

В то же мгновение изо рта и носа у него хлынуло много крови.


"Господи!" - сказал он. "Они убивают меня! Помогите! помогите!"

Екатерина, кто следовал, видел, как он упал. На одно мгновение она стояла
неподвижно, наблюдая за ним. Затем, опомнившись, не из-за какой-либо
материнской привязанности, а из-за неловкости ситуации, она
крикнула:

"Король болен! Помогите! помогите!"

При этом крике толпа слуг, офицеров и придворных собралась вокруг
молодого короля. Но впереди у них все женщины ринулись оттуда, растолкав
остальные и подняли Чарльз, который вырос бледный, как смерть.

- Они убивают меня, няня, они убивают меня, - прошептал король, покрытый
потом и кровью.

- Они убивают тебя, мой Чарльз? - воскликнула добрая женщина, окидывая взглядом собравшихся.
выражение лиц дошло даже до Екатерины. - Кто тебя убивает?

Шарль слабо вздохнул и потерял сознание.

"Ах! - воскликнул врач Амбруаз Паре, которого немедленно вызвали. - Ах!
король очень болен!"

"Теперь, по необходимости или принуждению, - сказала неумолимая Екатерина
самой себе, - ему придется дать отсрочку".

После чего она покинула короля, чтобы присоединиться к своему второму сыну, который был в
ораторское искусство, с нетерпением ожидающий результатов собеседования, которое было
для него так важно.




ГЛАВА XLI.

ГОРОСКОП.


Выйдя из молельни, в которой она только что сообщила Генриху обо всем, что
произошло, Екатерина нашла Рене в своей комнате. Это был первый раз,
когда королева и астролог увидели друг друга после визита.
королева посетила его магазин на мосту Сен-Мишель. Но накануне вечером
она написала ему, и Рене лично привез ответ на
ее записку.

"Ну, - сказала королева, - вы видели его?"

"Да".

"Как он?"

"Несколько лучше".

"Он может говорить?"

"Нет, меч пронзил ему гортань".

"В таком случае я сказал тебе, чтобы он писал".

"Я пытался. Он собрал все свои силы, но рука его можно отследить только
два письма. Они почти неразборчивым. Затем он потерял сознание. Яремная вена
была перерезана, и кровь, которую он потерял, отняла у него все силы.

- Ты видел письма?

- Вот они.

Рене достал из кармана листок бумаги и протянул его Катарине, которая
поспешно развернула его.

"_m_ и _o_", - сказала она. "Мог ли это быть Ла Моль, и все ли это было сделано
эта игра Маргариты, чтобы сбить меня со следа?"

"Мадам," сказал Рене: "если бы я осмелился высказать свое мнение в вопросе о
что, ваше величество медлит, чтобы дать твоему, я должен сказать, что я верю
Месье де ла Моль слишком влюблен, чтобы всерьез интересоваться
политикой.

- Вы так думаете?

"Да, и, прежде всего, слишком сильно влюблен в королеву Наваррскую, чтобы преданно служить
Королю; ибо нет настоящей любви без ревности".

- Значит, вы думаете, что он очень сильно влюблен?

- Я уверена в этом.

- Он был у вас?

- Да.

- Он просил у вас какое-нибудь зелье или настойку?

- Нет, мы ограничились восковой фигурой.

- Пронзенной в самое сердце?

"В сердце".

"И эта фигурка все еще существует?"

"Да".

"Она у вас?"

"Она в моих комнатах".

"Было бы странно, - сказала Екатерина, - если бы эти каббалистические приготовления
действительно обладали приписываемой им силой".

"Ваше величество лучше разбирается в этом, чем я".

- Королева Наваррская влюблена в месье де ла Моля?

- Она любит его настолько, что погубила себя из-за него. Вчера она спасла его
от смерти, рискуя своей честью и жизнью. Понимаете, мадам, и все же
вы все еще сомневаетесь.

"Сомневаетесь в чем?"

"В науке".

- Наука тоже обманывает меня, - сказала Катарина, пристально глядя на Рене,
кто нес ее взгляд, не дрогнув.

"О чем?"

"О! вы знаете, что я имею в виду, если, конечно, он был ученым и не
наука".

"Я не понимаю, что вы имеете в виду, мадам", - ответил флорентиец.

"Рене, ваши духи потеряли свой запах?"

"Нет, мадам, не тогда, когда я ими пользуюсь; но возможно, что проходя
через руки других"--

Катарина улыбнулась и покачала головой.

- Твой опиум сотворил чудо, Рене, - сказала она. - Губы мадам де Сов
свежее и розовее, чем когда-либо.

- В этом виноват не мой опиум, мадам. Баронесса
де Сов, пользуясь привилегией каждой хорошенькой женщины быть капризной,
больше ничего не сказала мне об этом опиате, и после предложения вашего величества
Я подумал, что лучше больше не посылать ей его. Так что
все коробки все еще в моем доме, в том виде, в каком вы их оставили, за исключением
одной, которая исчезла, я не знаю, как и почему."

"Это хорошо, Рене", - сказала Екатерина; "возможно, позже мы можем вернуться к
это. А пока, давайте поговорим о другой материи".

"Я весь внимание, мадам".

"Что необходимо, чтобы получить представление о продолжительности жизни любого человека?"

"В первую очередь, чтобы узнать день его рождения, его возраст и при
каких условиях он впервые увидел свет".

"А потом?"

- Чтобы получить немного его крови и прядь его волос.

"Если я принесу вам немного его крови и прядь его волос, если я расскажу вам
обстоятельства, связанные с его рождением, время и его нынешний
возраст, вы назовете мне вероятную дату его смерти?"

"Да, в течение нескольких дней".

"Очень хорошо; у меня есть прядь его волос, и я возьму немного его крови".

"Он родился днем или ночью?"

- В двадцать три минуты шестого пополудни.

"Будь у меня в комнате завтра в пять часов. Эксперимент должен быть проведен в
час его рождения".

"Очень хорошо, - сказала Кэтрин, - мы будем там".

Рене поклонилась и удалилась, по-видимому, не обратив внимания на "_ мы_ будем
там", что, однако, вопреки ее обычной привычке, указывало на то, что
Катарина пойдет не одна.

На следующее утро на рассвете Кэтрин отправилась в апартаменты своего сына. В
полночь она послала узнать о нем, и ей сказали, что
Мэтр Амбруаз Паре был с ним, готовый высечь его, если нервничают
неприятности продолжились.

Еще начиная с его спать, и все еще бледный от потери крови,
Чарльз дремал на плече его преданную медсестру, которая, прислонившись
кровать не двигались в течение трех часов, боясь разбудить ее дорогое дитя.

Время от времени на губах больного появлялась легкая пена,
и медсестра вытирала ее тонким вышитым льняным платком.
На кровати лежал другой носовой платок, покрытый большими пятнами крови.

На мгновение Катарине показалось, что она завладеет этим
носовым платком; но она испугалась, что эта кровь, смешанная со слюной, может повредить ей.
быть слабым, и не будет эффективным. Она попросила медсестру врач
обескровили ее сын, как он сказал, он будет делать. Медсестра ответила "Да"
и, что поток крови был настолько велик, что Чарльз упала в обморок
дважды. Королева-мать, которая, как и все принцессы в те дни, обладала
некоторыми познаниями в медицине, попросила показать кровь. Ничего не было проще.
Это было сделано, поскольку врач приказал сохранить кровь, чтобы
он мог исследовать ее. Она была в тазу в соседнем шкафу. Кэтрин
зашла взглянуть на него, налила немного в маленькую бутылочку, которая была у нее с собой.
принесла с этой целью; а потом вернулась, спрятав в карман свои
пальцы, кончики которых иначе выдали бы ее.

Как раз в тот момент, когда она вернулась из чулана, Чарльз открыл глаза и увидел
свою мать. Затем, вспомнив, как во сне, все свои горькие мысли,:

- А! это вы, сударыня? - сказал он. - Что ж, скажи своему горячо любимому сыну,
своему Генриху Анжуйскому, что это будет завтра.

"Дорогой Чарльз", - сказала Екатерина: "будет просто, когда вы пожалуйста. Быть
а теперь помолчи и иди спать".

Словно поддаваясь этому совету Чарльз закрыл глаза; и Екатерина,
который говорил с ним, как успокаивают больного человека или ребенка, вышел
из комнаты. Но когда он услышал, как закрылась дверь, Чарльз внезапно сел и
голосом, все еще слабым от страдания, сказал:

- Мой канцлер! Печати! двор! - пошлите за ними всеми.

Няня с нежной настойчивостью снова положила голову короля себе на
плечо и, чтобы уложить его спать, попыталась укачать его, как она
сделала бы это с ребенком.

"Нет, нет, сестра, я больше не могу спать. Позовите моих санитаров. Мне нужно работать
этим утром".

Когда Чарльз заговорил таким образом, ему повиновались; и даже сестра, в
несмотря на привилегии, предоставленные ей приемным ребенком, она не посмела
ослушаться. Она послала за теми, кого хотел видеть король, и совет был
запланирован не на следующий день, о чем не могло быть и речи, а на
пять дней после этого.

В условленный час, то есть в пять часов, королева-мать и
герцог Анжуйский направились в комнаты Рене, который, ожидая их
посетив его, я приготовил все для таинственного спиритического сеанса. В комнате справа
, то есть в зале жертвоприношений, стальной клинок
нагревался на раскаленной жаровне. Благодаря своим причудливым арабескам этот клинок
был предназначен для представления событий своей судьбы, о котором
оракул был на консультации. На алтаре лежала Книга Судьбы, и
в течение ночи, которая была очень ясной, Рене изучил курс
и положение звезд.

Генрих Анжуйский вошел первым. На нем был парик, лицо скрывала маска,
а фигуру скрывал длинный плащ. Его мать последовала за ним. Если бы она не знала
заранее, что человек, который раньше с ней был ее сын, она бы никогда не
его признали. Екатерина сняла маску; герцог Анжуйский сохранил
его на.

- Вы делали какие-нибудь наблюдения прошлой ночью? - спросила Кэтрин.

"Да, мадам", - сказал Рене; "и ответ из звезд уже сказал
мне в прошлом. Тот, о ком вы хотите узнать, как и у каждого, кто родился под знаком Рака
у него доброе сердце и огромная гордость. Он
могущественный. Он прожил почти четверть века. Он до сих пор
у Славы и богатства. Это так, мадам?"

"Возможно," сказала Кэтрин.

"У тебя прядь его волос, и некоторые из его крови?"

"Да".

Катарина протянула некроманту прядь светлых волос и маленькую бутылочку
, наполненную кровью.

Рене взял колбу, тщательно встряхнул ее, чтобы фибрин и вода вытекли.
перемешал бы и вылил большую каплю на раскаленную сталь.
Живая жидкость на мгновение вскипела, а затем растеклась в фантастические фигуры
.

"О, мадам, - воскликнул Рене, - я вижу, как он корчится в ужасной агонии. Послушайте, как
он стонет, как зовет на помощь! Вы видите, как все вокруг него
заливается кровью? Ты видишь, как у его смертного одра происходят великие сражения
? Смотри, вот копья; и смотри, вот мечи!"

"И долго это будет продолжаться?" - спросила Екатерина, дрожа от
неописуемого волнения и кладя руку на руку Генриха Анжуйского,
который в своем жадном любопытстве склонился над жаровней.

Рене подошел к алтарю и повторял, каббалистические молитвы, ставят такие
энергии и уверенности в акте, что вены у него на висках
надулись, и вызвало пророческие судороги и нервные приступы от
которых древние жрицы страдал перед штативы, и даже на
их смерть-кровати.

Наконец он встал и объявил, что все готово, взял в одну руку
фляжку, еще на три четверти полную, а в другую прядь
волос. Затем велел Кэтрин открыть книгу наугад и прочесть
при первых словах, на которые она обратила внимание, он вылил остатки крови на
стальной клинок и бросил волосы в жаровню, произнеся
каббалистическую фразу, составленную из ивритских слов, которых он сам не
понимал.

В тот же миг герцог Анжуйский и Екатерина видела, как появится белая фигура на
меч, как труп, завернутый в саван. Другая фигура, которая
казалась женской, склонилась над первой.

В то же время волосы загорелись и выбросили единственное пламя,
чистое, быстрое и колючее, как огненный язык.

"Один год, - воскликнул Рене, - всего один год, и этот человек умрет.
Одна женщина будет оплакивать его. Но нет, там, на конце меча, находится
другая женщина с ребенком на руках".

Кэтрин посмотрела на сына и, хотя и была матерью, казалось, спросила
кто были эти две женщины.

Но едва Рене закончил говорить, как сталь стала белой
и все постепенно исчезло с ее поверхности. Затем Кэтрин
открыла книгу и прочла следующие строки голосом, который, несмотря на
все ее усилия контролировать себя, дрожал:

 "_"Это пери-силь, к которому нужно вернуться,_
 _Plus t;t, trop t;t, si prudence n'etoit.'_"[14]

На несколько мгновений воцарилось глубокое молчание.

- Для того, кого ты знаешь, - спросила Кэтрин, - какие знамения ожидают
этот месяц?

- Благосклонен, как всегда, мадам; если только Провидение не вмешается в его судьбу,
ему повезет. И все же"--

"И все же что?"

"Одна из звезд в плеяде был покрыт черным облаком, пока я
изготовлен из моих наблюдений".

"Ах!" - воскликнула Екатерина, "черная туча-есть какая-то надежда-то?"

- О ком вы говорите, сударыня? - спросил герцог Анжуйский.

Кэтрин отвела сына подальше от света жаровни и тихо заговорила с ним
.

Тем временем Рене опустился на колени и при свете пламени вылил себе на ладонь
последнюю каплю крови, которая оставалась на дне
фляжки.

"Странное противоречиевом, - сказал он, - что доказывает, как мало, чтобы быть
зависело это свидетельствует о простой науке практикуются обычные люди!
Для любого, кроме меня, врача, ученого, даже для мэтра Амбруаза
Паре, эта кровь казалась бы такой чистой, такой здоровой, такой полной жизни и
животного духа, что обещала бы долгие годы жизни; и все же все
эта энергия скоро исчезнет, вся эта жизнь исчезнет в течение
года!"

Екатерина и Генрих Анжуйские обернулись и прислушались.

Глаза принца сверкнули сквозь маску.

- Ах! - продолжал Рене. - простым смертным известно только настоящее.;
в то время как нам известно прошлое и будущее.

- Итак, - продолжила Кэтрин, - вы все еще думаете, что он умрет в течение
года?

"Так же верно, как то, что мы трое живых людей, которые однажды будут покоиться в наших
гробах".

"И все же вы сказали, что кровь была чистой и здоровой, и что это указывало на
долгую жизнь".

"Да, если бы все шло своим чередом. Но не могло бы случиться
несчастный случай"--

"Ах, да, ты слышишь?" - сказала Кэтрин Генри, "несчастный случай"--

"Увы! - сказал тот. - Тем больше причин, по которым я остаюсь".

"О, не думай больше об этом: это невозможно".

Затем, повернувшись к Рене.:

"Спасибо", - сказал молодой человек, изменив свой голос. "Спасибо, возьмите это
кошелек".

"Пойдем, граф", - сказала Кэтрин, намеренно давая сыну этот титул.
чтобы сбить Рене со следа.

Они ушли.

"О, мама, видишь ли, - сказал Генри, - произошел несчастный случай... И если произойдет несчастный случай
, меня не будет под рукой; я буду в четырехстах лье
от тебя"--

"Четыре сотни лиг осуществляются в восемь дней, мой сын".

"Да, но откуда я знаю, те ли поляки позволите мне вернуться? Если Я
оставалось только ждать, мама!"

"Кто знает?" сказала Екатерина. "Не могло ли произойти то происшествие, о котором Рене
это говорит тот, кто со вчерашнего дня уложил короля на ложе
боли? Послушай, возвращайся сама, дитя мое. Я вернусь через
личную дверь монастыря Августинцев. Мои апартаменты ждут
меня в этом монастыре. А теперь иди, Генри, иди и не раздражай своего брата.
на случай, если ты его увидишь.





ГЛАВА XLII.

СЕКРЕТЫ.


Первым делом герцог Анжуйский слышал прибыть в Лувре был, что
на официальный прием послов был организован уже пятый день
из-за этого. Портные и ювелиры были в ожидании принца
в великолепной одежде и великолепных драгоценностях, которые заказал для него король
.

Пока герцог примерял их с гневом, от которого на глаза навернулись слезы
, Генрих Наваррский был очень весел в великолепном ошейнике из
изумрудов, шпаге с золотой рукоятью и драгоценном кольце, которое Карл
отправил его в то утро.

Д'Алансонн только что получил письмо и заперся у себя в комнате
, чтобы прочитать его.

Что касается Коконнаса, то он обыскал каждый уголок Лувра в поисках своего
друга.

На самом деле, как легко себе представить, он был несколько удивлен
в ту ночь Ла Моль не вернулся, а к утру начал испытывать
некоторое беспокойство.

Следовательно, он отправился на поиски своего друга. Начались его поиски
в Отель-де-Ла-Бель-Этуаль, пошел оттуда на улицу Клош
- Перси, с улицы Клош-Персе на улицу Тизон, оттуда в
Пон-Сен-Мишель и, наконец, от Пон-Сен-Мишель к Лувру.
Этот поиск, по мнению тех, кого допрашивали, был
проведен настолько оригинальным и требовательным способом (в который легко можно
поверить, если учесть эксцентричный характер Коконнаса), что он
это вызвало некоторые объяснения между ним и тремя придворными. Эти
объяснения закончились, по моде того времени, на земле.
В этих столкновениях Коконнас был так же добросовестен, как и обычно.
в делах такого рода он убил первого человека и ранил двух других.
сказав:

"Бедный Ла Моль, он так хорошо знал латынь!"

- Сказал последний пострадавший, барон де Буасси, падая.:

"О, ради бога, Coconnas, действительно изменяются мало, и, по крайней мере, говорят
что он знал греческий!"

Наконец доклад приключения в коридор просочилось. Coconnas
это разбило ему сердце; на мгновение он подумал, что все эти короли
и принцы убили его друга и бросили в какую-то темницу.

Он узнал, что Д'Алансонн был в этой компании; и, не обращая внимания на
величие, окружавшее принца крови, он подошел к нему и
потребовал объяснений, как потребовал бы от простого джентльмена.

Поначалу Д'Алансонн был склонен выставить за дверь этого дерзкого типа
, который пришел и потребовал отчета в своих действиях. Но
Коконнас говорил так кратко, его глаза сверкали таким блеском, и
история с тремя дуэлями менее чем за двадцать четыре часа подняла
Пьемонтца так высоко, что Д'Алансонец задумался и вместо того, чтобы уступить
своему первому побуждению, ответил джентльмену очаровательным
улыбнись:

"Мой дорогой Коконнас, это правда, что король пришел в ярость, получив на плечо серебряную чашу
, что герцог Анжуйский был раздосадован тем, что его ударили
по голове апельсиновым мармеладом, а герцог де Гиз был унижен тем, что
у него перехватило дыхание от оленины, и поэтому они
все они были полны решимости убить месье де ла Моля. Но твой друг
подруги свернули в сторону удара. Поэтому партии не удалось в свое
попытка. Я даю вам слово князя".

"Ах!", сказал Coconnas, дышать так сложно, как пара мехов. - Клянусь Небом,
монсеньор, это хорошие новости, и я хотел бы познакомиться с этим другом, чтобы
выразить ему свою благодарность.

Месье Алансонского ничего не ответил, но больше приятно, чем он улыбнулся
сделали, намекая на Coconnas, что этот друг не кто иной, как
сам князь.

"Ну, ваша светлость!" - сказал Coconnas, "уж Вы зашли так далеко, чтобы
скажи мне начало истории, корона вашу доброту, заняв его.
Вы говорите, они пытались убить его, но потерпели неудачу. Ну, и что случилось потом? Я
храбрый и могу перенести эту новость. Они бросили его в какую-нибудь темницу?
Тем лучше. Это сделает его более осторожным в будущем. Он никогда
не прислушивался к моим советам; кроме того, мы можем вытащить его, клянусь Небом! Камень
не каждого сбивает с толку.

Д'Алансонец покачал головой.

- Хуже всего то, мой храбрый Коконнас, - сказал он, - что ваш
друг исчез после этого дела, и никто не знает, куда он направился.

- Клянусь Небом! - воскликнул пьемонтец, снова бледнея. - Неужели он отправился в
черт возьми, я должен был хотя бы знать, где он.

- Послушайте, - сказал Алансонского, который, хотя и по разным причинам, как
тревожно, как Coconnas, чтобы узнать местонахождение Ла-Моль: "я дам вам
совет друга".

- Отдайте это, милорд, - нетерпеливо сказал Коконнас.

- Идите к королеве Маргарите. Она должна знать, что стало с вашим другом.
оплакивайте.

- Признаюсь вашему высочеству, - сказал Коконнас, - что я подумывал о том, чтобы
пойти к ней, но едва осмелился. Мадам Маргарита умеет
заставлять меня временами чувствовать себя несколько неловко, и, кроме того, я
боялся, что застану ее в слезах. Но поскольку ваше высочество уверяет
меня, что Ла Моль жив и что ее величество знает, где он, я
наберусь мужества и отправлюсь к ней.

"Сделай это, мой друг", - сказал Франсуа. "И когда ты узнаешь, где Ла Моль
, дай мне знать, потому что на самом деле я беспокоюсь не меньше тебя. Но запомни одно
что, Коконнас?--

"Что?"

"Не говори, что ты пришел по моему предложению, потому что иначе ты ничему не научишься
".

"Ваша светлость", - сказал Coconnas, "поскольку ваше высочество рекомендует секретности
этот момент я буду тиха, как линь или как королева-мать".

"Какой добрый, хороший, великодушный князь он!" - пробормотал Coconnas, как он
найти королевы Наваррской.

Маргариту ожидал Coconnas, для доклада его отчаяние было
подошел к ней, и, услышав то, что подвиги его скорби проявилась
она почти простила его за то грубое обращение с ее подругой
Мадам герцогиней де Невер, на кого бы он не говорил в течение двух или
три дня, из-за какого-то недоразумения между ними. Поэтому, как
как только он был анонсирован к королеве, он был госпитализирован.

Коконнас вошел в комнату, не в силах преодолеть стеснение, которое он испытывал.
упоминается в Алансонского, и который он всегда испытывал в присутствии
королевы. Это было вызвано более ее незаурядным интеллектом, чем ее
ранг. Но Маргарита встретила его с улыбкой, которая сразу же успокоила его.
он почувствовал себя непринужденно.

"Ах, мадам, - сказал он, - верни мне мой друг, умоляю вас, или, по крайней мере
скажи мне, что с ним стало, ибо без него мне не жить. Представьте
Эвриал без Найса, Дамон без Пифии или Орест без
Пилад, и сжалься над моим горем ради одного из героев, которых я только что упомянул
, чье сердце, клянусь, было не более нежным, чем мое.

Маргарита улыбнулась и, взяв с Коконнаса обещание не разглашать
секрет, рассказала ему о побеге Ла Моля из окна. Что касается его
убежища, то, как ни настойчивы были молитвы пьемонтцев, она
хранила строжайшее молчание. Это удовлетворило Коконнаса лишь наполовину, поэтому
он прибегнул к дипломатическим речам высшего порядка.

В результате Маргарита ясно увидела, что герцог Алансонский был
отчасти причиной большого желания придворного узнать, что стало с
Ла Молем.

"Что ж, - сказала королева, - если ты хочешь знать что-то определенное о своем
друг, спроси короля Генриха Наваррского. Только он имеет право говорить. Что касается
меня, то все, что я могу вам сказать, это то, что друг, которого вы ищете
, жив, и вы можете верить тому, что я говорю ".

- Я еще больше верю в одно, сударыня, - ответил Коконнас, - а именно в то, что
ваши прекрасные глаза не плакали.

Вслед за этим, решив, что нечего добавить к замечанию, которое имело
двойное преимущество выражения его мысли, а также высокое
мнение, которое он имел о Ла Моле, Коконнас удалился, размышляя о
примирение с мадам де Невер, не из-за нее, а для того, чтобы
что он может узнать у нее, что он не смог учиться
Маргарита.

Глубокой скорби ненормальные условия, в которых ум стряхивает
как можно скорее ига. Оставив мысли о Маргарите было сначала
разбитое сердце Ла Моля, и он был для того, чтобы спасти репутацию
королева, а не для сохранения собственной жизни, что он согласился
убежать.

Поэтому на следующий вечер он вернулся в Париж, чтобы увидеть Маргариту
с ее балкона. Как будто инстинкт подсказал ей о плане молодого человека,
королева провела весь вечер у своего окна. В результате оказалось, что
влюбленные снова встретились с неописуемым восторгом, который сопровождает
запретные удовольствия. Более того, меланхоличный и романтический
темперамент Ла Моля придавал ситуации определенное очарование. Но человек
действительно влюблен, счастлив лишь до поры до времени, пока он не видит или
с женщиной, которую он любит. После того как он оставил ее, он страдает. Стремясь поскорее
снова увидеть Маргариту, Ла Моль усердно взялся за дело, чтобы добиться
события, которое позволило бы ему быть с ней, а именно
бегства короля Наваррского.

Маргарита , со своей стороны, охотно отдалась счастью
быть любимой с такой чистой преданностью. Часто она злилась на себя
за то, что считала слабостью. Ее сильный ум презирал
бедность обычной любви, нечувствительность к деталям, которые для нежных
душ делают ее самой сладкой, утонченной и желанной из всех
удовольствий. Так она чувствовала, что дни, если не заполнены радостью, были в
не менее благополучно завершилась. Когда каждый вечер около девяти часов она
выходила на свой балкон в белом халате, она замечала в
темноте набережной всадника, чья рука первой была поднята к его
губами, затем к сердцу. Затем многозначительный кашель напомнил влюбленному о
заветном голосе. Иногда маленькая ручка бросала записку, и в
записке было спрятано какое-нибудь дорогое украшение, драгоценное не из-за своей
ценности, а потому, что оно принадлежало той, кто его бросил; и это означало бы
падаю на тротуар в нескольких футах от молодого человека. Тогда Ла Моль
налетал на него, как воздушный змей, прижимал к сердцу, отвечал тем же
голосом, в то время как Маргарита стояла на своем балконе, пока звук
стук лошадиных копыт затих в темноте. Конь, оседланный во весь опор
скорость при приближении, при уходе казалась сделанной из такого же безжизненного материала,
как у знаменитого коня, потерявшего Трою.

Вот почему королева не беспокоилась о судьбе Ла Моля. Но
опасаясь, что за ним могут следить, она упорно отказывалась
от всех интервью, кроме этих тайных, которые начались сразу же
после бегства Ла Моля и продолжались каждый вечер до назначенного времени
для официального приема послов, приема, который по
прямому распоряжению Амбруаза Паре, как мы видели, был отложен на
несколько дней.

Вечером, прежде чем этот прием, около девяти часов, когда каждый
в Лувре участвует в подготовке на следующий день,
Маргарита открыла окно и вышел на ее балкон. Как она
так и сделал, не дожидаясь, пока ее внимание, Ла Моль, в большей поспешностью, чем
обычно, бросил его записку, в которой с присущим ему мастерством припал к ногам его
королевской любовницы.

Маргарита поняла, что в послании содержится что-то особенное, и
удалилась с балкона, чтобы прочитать его. Записка состояла из двух отдельных
листов.

На первой странице были такие слова:

"_Мадама, я должен поговорить с королем Наварры. Дело срочное. Я
буду ждать._"

На второй странице были такие слова:

 "_ Моя леди и моя королева, сделайте так, чтобы я мог подарить вам один из тех
 поцелуев, которые я сейчас посылаю вам. Я буду ждать._"

Маргарита едва успела дочитать вторую часть письма, когда
услышала голос Генриха Наваррского, который со своей обычной осторожностью сказал
постучал в наружную дверь и спросил Жийону, можно ли ему войти.

Королева сразу отделил письмо, положил один из листов в ней
халате, другая в кармане, поспешно закрыл окно и вышел
к двери.

- Войдите, сир, - сказала она.

Несмотря на то, что Маргарита позаботилась о том, чтобы быстро и аккуратно закрыть
окно, звук достиг Генри, чьи острые
чувства в окружении людей, которым он сильно не доверял, почти
приобрел изысканную деликатность, которой они достигают у дикарей. Но король
Наваррский не был одним из тех тиранов, которые запрещают своим женам
гулять на свежем воздухе и смотреть на звезды.

Генрих был таким же любезным и улыбчивым, как всегда.

"Мадам, - сказал он, - пока все репетируют предстоящую церемонию,
Я подумал, что мог бы зайти и немного поговорить с вами о моих делах,
которые вы все еще считаете своими, не так ли?"

"Конечно, сударь", - ответила Маргарита; "не в наших интересах одного
и то же?"

"Да, мадам, и вот почему я хотел спросить, что вы думаете о
Месье герцог Алансонский так избегает меня последние несколько дней.
Позавчера он даже ездил в Сен-Жермен. Это не значит,
либо, что он планирует уйти сам, потому что он очень смотрел
мало того, что он не собирается покидать вообще? Дай мне свой отзыв,
мадам, прошу вас. Признаюсь, это будет для меня большим облегчением рассказать
ты мое".

"Ваше величество, вы правы, нужно быть тревожно в тишине моего брата. Я
думал об этом весь день, и моя идея заключается в том, что, поскольку обстоятельства
изменились, он изменился вместе с ними ".

"Вы имеете в виду, не так ли, что, видя короля Карла больным и герцога Анжуйского
Король Польши он бы не прочь остаться в Париже, чтобы держать часы
над Короной Франции?"

"Точно".

"Да будет так. Я ничего так не прошу, как чтобы он остался, - сказал Генри.;
- Только это изменит весь наш план. Уехать без него я
нужно три раза гарантий я бы попросил бы я пошла с
твой брат, чье имя и присутствие в предприятие бы
у меня под охранением. Но что меня удивляет, так это то, что я не слышал от
Monsieur de Mouy. Это не похоже, чтобы он держался так долго. Возможно, у вас есть
от него никаких известий, мадам?"

- Я, сир! - воскликнула Маргарита в изумлении. - Как, как вы могли
ожидать?--

- Клянусь Небом, моя дорогая, ничего не было бы естественнее. Для того, чтобы
пожалуйста, Вы были достаточно любезны, чтобы спасти жизнь молодой Ла Моль, - он
должно быть, достиг Нанта, - и если можно добраться до места, он легко может
уйти от нее".

"Ах! это объясняет загадку, ответа на которую я не могла найти",
сказала Маргарита. "Я оставил окно открытым и, вернувшись, обнаружил
в своей комнате на полу записку".

"Ну вот, - сказал Генри.

"Записку, в которой я сначала не мог понять, и к которой я прикреплена
не имеет значения вообще", - продолжает Маргарита. "Возможно, я был неправ,
и что она исходит из этого квартала".

- Это возможно, - сказал Генри. - Я бы даже сказал, вероятно. Могу я взглянуть
на эту записку?

"Конечно, сир", - ответила Маргарита, протягивая королю послание.
она положила его в карман. Король взглянул на него.

"Разве это не почерк господина де ла Моля?" спросил он.

"Я не знаю", - ответила Маргарита. "Мне кажется, что это подделка".
"Это подделка".

"Неважно, давайте прочитаем". И он прочел:

"_Мадама, я должен поговорить с королем Наварры. Дело срочное. Я
подожду._"

"Итак!" - сказал Генри. "Видишь, он говорит, что подождет".

"Конечно, я понимаю это", - сказала Маргарита. "Но чего ты ожидала?"

"Почему? _ventre saint gris!_ Я полагаю, что он ждет!"

- Что он ждет! - воскликнула Маргарита, с изумлением глядя на мужа.
- Как вы можете говорить такое, сир?! - Воскликнула Маргарита. - Как вы можете! Человек, которого король
пытался убить - человек, за которым следят, которому угрожают - выжидают, вы говорите! Возможно ли это?
двери созданы для тех, кто был "--

- Вы собирались сказать, что были вынуждены сбежать через окно?

- Да, вы закончили мое предложение.

"Хорошо, но если они знают дорогу через окно, пусть идут по ней, поскольку
для них совершенно невозможно войти через дверь. Это очень
просто".

- Вы так думаете? - спросила Маргарита, покраснев от удовольствия.
думал о том, чтобы снова оказаться рядом с Ла Молем.

"Я уверена в этом".

"Но как можно было добраться до окна?" - спросила королева.

"Разве ты не сохранил веревочную лестницу, которую я тебе послала?" Где твое обычное
предвидение?"

"Да, сир, я его сохранил", - сказала Маргарита.

"В этом случае не будет никаких трудностей", - сказал Генри.

"Чего желает ваше величество?"

"Ну, это очень просто", - сказал Генрих. "Прикрепите его к своему балкону и оставьте
он свисает. Если ждет Де Муи и он хочет взобраться на нее,
он это сделает.

Не теряя серьезности, Генри взял свечу, чтобы помочь Маргарите взобраться на нее.
она искала лестницу. Им не пришлось долго искать; она была в
платяном шкафу в знаменитом шкафу.

- Вот оно, - сказал Генри. - А теперь, мадам, если я не прошу слишком многого,
прикрепите его к балкону, умоляю вас.

"Почему я должна застегивать его, а не вы, сир?" сказала Маргарита.

"Потому что лучшие конспираторы самые осторожные. Видишь ли, встреча с мужчиной может
возможно, отпугнуть нашу подругу. Маргарита улыбнулась и привязала
лестницу.

"Вот, - сказал Генри, прячась в углу комнаты, - встань"
так, чтобы он мог видеть тебя; теперь брось лестницу; хорошо! Я уверен, что Де Муи
полезет наверх".

На самом деле, примерно через десять минут обезумевший от радости мужчина перешагнул через
балкон, но, увидев, что королева не подходит к нему, он заколебался на мгновение
. Вместо Маргариты вперед выступил Генрих.

- А! - любезно сказал он. - Это не де Муи, а господин де ла Моль.
Добрый вечер, месье де ла Моль. Прошу вас, входите.

Ла Моль на мгновение замер, ошеломленный. Если бы он все еще был на лестнице
, а не на балконе, он, возможно, упал бы назад.

- Вы хотели поговорить с королем Наварры по важному делу, - сказала Маргарита.
- Вы хотели поговорить с королем Наварры по важному вопросу. "Я сказал ему об этом, и вот он здесь".

Генри закрыл окно.

- Я люблю тебя, - сказала Маргарита, торопливо пожимая руку молодого человека.

- Ну, сударь, - сказал Генрих, подвигая Ла Молю стул, - что это?

- Это, сир, - ответил Ла Моль. - Я оставил месье де Муи у городских ворот
. Он желает знать, говорил ли Морвель и известно ли о его присутствии в
комнате вашего величества.

"Пока нет, но это будет очень скоро, так что мы должны поторопиться".

- Таково мое мнение, сир, и если завтра вечером господин д'Алансонец
будет готов отправиться в путь, де Муи будет у ворот Сен-Марсель с пятью
сотня человек. Они доставят вас в Фонтенбло. Затем вы сможете легко
добраться до Блуа, Ангулема и Бордо."

- Мадам, - сказал Генрих, поворачиваясь к жене, - я могу быть готов к завтрашнему дню.;
вы можете?

Глаза Ла Моля были с тревогой устремлены на Маргариту.

"Я даю вам обещание", - сказала королева. "Куда бы вы ни пошли, я последую за вами.
Но вы знаете, что месье д'Алансонец должен уехать в то же время. Половины нет
с ним; либо он служит нам, либо предает нас. Если он колеблется, мы колеблемся.
не шевелись."

- Он что-нибудь знает об этом плане, месье де ла Моль? - спросил Генри.

"Он должен был получить письмо от месье де Муи несколько дней назад"
.

"Почему, - сказал Генри, - он ничего мне об этом не сказал!"

- Будьте осторожны, месье, - сказала Маргарита, - будьте осторожны.

- Я буду настороже, можете не сомневаться. Как мы сможем получить ответ Де
Муи?

- Не беспокойтесь, сир. Справа, слева от вашего величества, видимый
или невидимый, он будет под рукой завтра во время приема послов
. Ему будет достаточно одного слова в адрес королевы
чтобы понять, согласны вы или нет, должен ли он уйти или подождать
для вас. Если герцог Алансонский откажется, он попросит всего две недели, чтобы
реорганизовать все на ваше имя.

"На самом деле, - сказал Генрих, - де Муи неоценим. Можете ли вы вставить в свой адрес нужные слова
, мадам?

"Нет ничего проще", - ответила Маргарита.

"Тогда я буду видеть, Месье Алансонского завтра", - сказал Генри. "Пусть-де-города Муи
быть на своем посту готово, чтобы разобраться в слово".

- Он будет там, сир.

- И, господин де ла Моль, - сказал Генрих, - передайте ему мой ответ. У вас
вероятно, есть поблизости лошадь или слуга?

- Ортон ждет меня на пристани.

- Возвращайтесь к нему, месье. О нет, не через окно, это годится только
в крайнем случае. Вы может быть видели, и как не было бы известно, что
вы приняли этот риск для меня, это могло бы скомпрометировать королеву".

"Как мне уйти, Ваше Величество?"

"Хотя ты, возможно, не сможешь войти в Лувр самостоятельно, ты можешь
по крайней мере, оставь его у меня, потому что у меня есть пароль. У тебя есть твой плащ.,
У меня есть мое; мы одели их, и сможет пройти ворота без
сложности. Кроме того, я буду рад дать некоторые специальные заказы
Orthon. Подожди здесь, пока я схожу и посмотрю, есть ли кто в коридоре.
"

С самым естественным видом, на какой только был способен, Генри отправился на разведку. La
Крот остался наедине с королевой.

"Ах! когда я увижу тебя снова?" - спросил он.

- Завтра вечером, если мы уедем. В противном случае как-нибудь вечером на улице
Cloche Perc;e."

"Месье де ла Моль", - сказал Генри, вернувшись: "ты можешь войти; нет
один здесь".

Ла Моль почтительно поклонился королеве.

- Дайте ему руку для поцелуя, мадам, - сказал Анри. - Господин де ла Моль
не простой слуга.

Маргарита повиновалась.

"Кстати, - сказал Генри, - не забудь взять веревочную лестницу. Это
ценный инструмент для заговорщиков; и когда мы меньше всего этого ожидаем, он нам может
понадобиться. Come, Monsieur de la Mole."




ГЛАВА XLIII.

ПОСЛЫ.


На следующий день все население Парижа устремилось к
Предместью Сент-Антуан, в которое, как было решено, должны были войти польские послы
. Шеренга швейцарцев сдерживала толпу, а
кавалерийский полк защищал придворных лордов и дам, которые
ехали впереди процессии.

Вскоре возле аббатства Сент-Антуан появился отряд кавалеристов,
одетых в красное и желтое, в шапках и меховых накидках, с
длинные изогнутые сабли, похожие на турецкие киммерийцы.

Офицеры ехали сбоку от строя.

Позади этого отряда ехал второй, одетый с восточным великолепием.
Они предшествовали послам, которые в количестве четырех человек представляли в великолепной манере
самое мифологическое из рыцарских королевств
шестнадцатого века.

Одним из послов был епископ Краковский. Его костюм был наполовину
церковным, наполовину военным, сверкающим золотом и драгоценными
камнями.

Его белый конь с длинной гривой и хвостом шел гордым шагом и
казалось выдыхать огонь из его ноздрей. Никто бы и не положено
что за месяц благородное животное сделало ежедневно пятнадцать лье за
дороги, погода была оказана почти непроходимой.

Рядом епископ ехал небных предприятие, мощный, благородный, тесно
с королевской семьей, как богатым, как король, и как гордился.

За этими двумя главными послами, которых сопровождали два других
палатина высокого ранга, ехали несколько польских панов, чьи лошади в
шелковой сбруе, усыпанной золотом и драгоценными камнями, возбуждали
аплодисменты народа. Французских всадников, несмотря на их богатую
одежду, полностью затмевали пришельцы, которых они презрительно
называли варварами.

До последнего момента Екатерина надеялась, что прием будет отложен
из-за болезни короля. Но когда настал день, и
она увидела Чарльза, бледного как труп, облаченного в великолепную королевскую мантию,
она поняла, что, по крайней мере, очевидно, что должна уступить его железной воле,
и начал верить, что, в конце концов, самым безопасным планом для Генриха Анжуйского
было принять великолепное изгнание, к которому он был приговорен. С помощью
исключение составляют немногие слова, которые он произнес, когда он открыл глаза, как его
мать вышла из туалета, Чарльз не говорил с Екатерина
после сцены, которая привела к болезни, к которым он имел
поддался. Каждый в Лувре знал, что между матерью и сыном произошла ужасная ссора
, но никто не знал ее причины, и
самые смелые трепетали перед этим холодом и безмолвием, как трепещут птицы.
перед затишьем, предшествующим буре.

Все было подготовлено в Лувре, не так, как если бы там должны были быть
это был прием, но как будто должна была состояться какая-то похоронная церемония. Все до единого
мрачно или пассивно подчинялись приказам. Было известно, что
Кэтрин почти дрожала, и, следовательно, дрожали все остальные.

Большой зал для приемов дворца был подготовлен, и поэтому
церемонии обычно были публичными, стражники и часовые
получили приказ впустить с послами столько людей, сколько потребуется.
квартиры и суды выдержали бы. Что касается Парижа, то он продемонстрировал
тот же аспект, который любой крупный город демонстрирует при аналогичных обстоятельствах;
то есть замешательство и любопытство. Но ни один внимательно посмотрел на
население в тот день, он заметил бы, между группами честно
буржуа с улыбками, а немалое число мужчин в длинных
плащи, которые переглянулись и признаков, когда на расстоянии, и когда
они встретились, несколько быстрых слов в низкий тон. Эти люди, казалось, сильно
заняты шествие, следовали за ним вплотную, и казалось,
получать свои заказы от старика, чьи проницательные черные глаза, несмотря на
его белая борода и сероватые брови, показал активную деятельность.
Этот старик, либо своими собственными усилиями, либо усилиями своих товарищей,
был одним из первых, кто получил доступ в Лувр, и, благодаря
доброте швейцарской гвардии, ему удалось найти место за
послы напротив Маргариты и Генриха Наваррских.

Генрих, которому Ла Моль сообщил, что Де Муи будет присутствовать в том или ином
переодетом виде, огляделся по сторонам. Наконец его глаза
встретились с глазами старика и задержались на нем.

Знак Де Муи рассеял все сомнения. Он так изменился, что
Сам Генрих засомневался, действительно ли этот старик с белой бородой
это мог быть бесстрашный вождь гугенотов, который пять или шесть дней назад
предпринял столь отчаянную защиту.

Слово, сказанное Генрихом на ухо Маргарите, привлекло внимание
королевы к Де Муи. Затем ее прекрасные глаза блуждали по залу
В поисках Ла Моля, но тщетно - Ла Моля там не было.

Начались речи. Первая была обращена к королю. Ласко от имени
Сейма попросил его согласиться на то, чтобы корона Польши была предложена
принцу французского дома.

Ответ Карла был коротким и по существу. Он представил своего брата,
герцог Анжуйский, мужество которого он высоко оценил перед польскими послами
. Он говорил по-французски, и переводчик переводил его ответ
в конце каждого предложения. Пока переводчик говорил, было видно, как
Король прикладывал к губам носовой платок, и каждый раз, когда он
снимал его, он был весь в крови. Когда Карл ответил
Ласко повернулся к герцогу Анжуйскому, поклонился и начал на латыни
обращение, в котором он предлагал ему трон от имени польского народа
.

Герцог ответил на том же языке, и голосом, которого он тщетно добивался
проявить твердость, чтобы он с благодарностью принял честь, которая была
предложена ему. Пока он говорил, Чарльз продолжал стоять, сжав губы
и устремив на него взгляд, спокойный и угрожающий, как у орла
.

Когда герцог закончил, Ласко взял корону Ягеллонов с
красной бархатной подушки, на которой она покоилась, и пока два польских дворянина
возложив королевскую мантию на герцога, он вложил корону в руки Чарльза
.

Карл подал знак своему брату, герцог Анжуйский опустился перед ним на колени,
и король собственноручно возложил корону на голову своего брата.
Затем два короля обменялись одна из самых горьких поцелуев
обмен между двумя братьями.

Сразу глашатай закричал:

"Александр Эдвард Генри Франции, герцог Анжуйский, будет коронован королем
Польша. Да здравствует король Польши!"

Все собрание повторило крик: "Да здравствует король Польши!"
Затем Ласко повернулся к Маргарите. Речь о прекрасной королеве
была оставлена напоследок. Теперь, поскольку это был сделанный ей комплимент
чтобы продемонстрировать свои блестящие таланты, как их называли, все
обратили большое внимание на ответ, который был на латыни, и который, как
мы уже говорили, Маргарита взяла себя в руки. Выступление Ласкоса было скорее
хвалебной речью, чем обращением. Он уступил, сармат, каким бы он ни был,
восхищению, которое прекрасная королева Наварры внушала каждому
. Он позаимствовал свой язык у Овидия; его стиль был стилем
Ронсара. Он сказал, что, покинув Варсовию посреди очень темной
ночи, ни он, ни его спутники не смогли бы найти своих
пути, если бы они, подобно Волхвам, не руководствовались двумя звездами, которые становились
все более и более яркими по мере приближения к Франции, и которые теперь
они узнали в нем два прекрасных глаза королевы Наваррской.
Наконец, переходя от Евангелия к Корану, от Сирии к Аравии,
от Назарета к Мекке, он в заключение сказал, что он вполне
готов сделать то, что сделали горячие последователи пророка. Когда им
посчастливилось увидеть его могилу, они выкололи глаза, чувствуя,
что после того, как они посмотрели на такое зрелище, ничто в мире не было
достойным восхищения.

Это обращение было встречено громкими аплодисментами тех, кто понимал латынь, потому что
они придерживались того же мнения, что и оратор, и тех, кто не понимал
поняли это, потому что хотели сделать вид, что поняли.

Маргарита любезно обратилась к галантному сармату; затем
устремив взгляд на Де Муи, начала свой ответ следующими словами:

 "_Quod nunc hac in aul; insperati adestis exultaremus, ego et
 conjux, nisi ideo immineret calamitas, scilicet non solum fratris
 sed etiam amici orbitas._"[15]

Эти слова имели двойной смысл, и, хотя предназначен для избавления от города Муи, были
видимо, на имя Генриха Анжуйского. Последний, таким образом, поклонилась в
знак благодарности.

Шарль не помнил, чтобы читал эту фразу в обращении, которое
было представлено ему несколько дней назад; но он не придал никакого
значения словам Маргариты, которые, как он знал, были просто
условными. Кроме того, он очень несовершенно понимал латынь.

Маргарита продолжала:

 "_Adeo dolemur a te dividi ut tecum proficisci maluissemus. Sed
 idem fatum quo nunc sine ull; mor; Luteti; cedere juberis, hac in
 urbe detinet. Proficiscere ergo, frater; proficiscere, amice;
 proficiscere sine nobis; proficiscentem sequuntur spes et desideria
 nostra._"[16]

Легко представить, что Де Муи слушал с самым пристальным
вниманием эти слова, которые, хотя и были адресованы послам,
предназначались ему одному. Два или три раза Генрих равнодушно оглядывался
через плечо, чтобы сообщить молодому гугеноту, что
Д'Алансонец отказался; но этот акт, который казался непроизвольным, был бы
недостаточен для Де Муи, если бы слова Маргариты не подтвердили
это.

Глядя на Маргариту и слушая ее всей душой, его
проницательные черные глаза из-под седых бровей поразили Катарину, которая
начал, как будто у нее был шок от электричества, а кто не удалили
глаза от него.

"Какое странное лицо!" - подумала она, продолжая меняться ее выражение
по состоянию на церемонии необходимости. "Кто этот человек, который так внимательно наблюдает за
Маргаритой и на которого Маргарита и Генри, со своей стороны,
смотрят так серьезно?"

Королева Наваррская продолжила свое обращение, которое с этого момента стало
ответом на любезности польского посла. Пока Кэтрин была здесь
ломала голову, пытаясь узнать имя этого замечательного старика, мастера
служитель церемоний подошел к ней сзади и вручил ей надушенный атласный мешочек
в нем была сложенная бумага. Она открыла мешочек, достала бумагу и
прочитала эти слова:

 - С помощью сердечного средства , которое я только что ему дал
 Maurevel несколько восстановилась его сила, и преуспел в
 писать имя человека, который был в квартире короля
 Наварра. Этот человек был Господин де города Муи._"

"Де Муи! - подумала королева. - Что ж, я почувствовала, что это он. Но этот старик
человек - ах! коспетто! _ - этот старик..."--

Она наклонилась к капитану стражи.

"Смотрите, господин де Нанси, - сказала она, - но так, чтобы не привлекать внимания";
посмотрите на Ласко, который говорит. Позади него - вы видите старика с
белой бородой, в черном бархатном костюме?

"Да, мадам", - ответил капитан.

"Хорошо, не теряйте его из виду".

"Тот, кому король Наварры только что сделал знак?"

"Точно. Станьте у дверей Лувра с десятью людьми и
когда он выйдет, пригласите его от имени короля на ужин. Если он
можно принимать его в некую комнату, в которой вы должны держать его в плену.
Если он будет сопротивляться, схватить его живым или мертвым."

К счастью Генри, который был платить, но мало внимания
Адрес Маргариты, смотрел на Кэтрин, и не проиграл
одно выражение ее лица. Увидев, что королева-мать так пристально смотрит
на Де Муи, ему стало не по себе; когда он увидел, как она отдает приказ
капитану гвардии, он все понял.

Именно в этот момент он сделал знак, который удивил месье
де Нанси и который означал: "Вы обнаружены, спасайтесь!"

Де Муи понял этот жест, который стал подходящей кульминацией
часть речи Маргариты предназначалась ему. Он не стал медлить ни секунды
смешался с толпой и исчез.

Генриху, однако, было нелегко, пока месье де Нанси не вернулся к
Екатерине, и по хмурому выражению лица королевы-матери он понял, что
капитан не успел вовремя.

Аудиенция закончилась. Маргарита обменялась несколькими неофициальными словами с
Ласко.

Король, пошатываясь, поднялся на ноги, поклонился и вышел, опираясь на руку
Амбруаза Паре, который не отходил от него со времени его болезни.

Кэтрин, бледная от гнева, и Генри, молчаливый от разочарования,
последовали за ней.

Что касается герцога Алансонского, то на него почти не обращали внимания во время церемонии.
и ни разу Шарль, не сводивший глаз с герцога
Анжуйского, не взглянул на него.

Новый король Польши чувствовал себя потерянным. Вдали от своей матери, унесенный
этими северными варварами, он был подобен Антею, сыну
Терра, потерявший силу, когда его поднял на руках Геркулес. Оказавшись
за границей, герцог Анжуйский почувствовал, что он навсегда отстранен
от трона Франции.

Вместо того чтобы последовать за королем, он удалился в покои своей матери.

Он нашел ее не менее хмур и озабочен, чем себя, потому что она была
думаю, что нормально насмешливое лицо у нее было не упустил из виду во время
церемония, на b;arnais разместился на которых судьба, казалось, расступаются,
сметая королей, королевский убийц, врагов и препятствий.

Увидев, что ее любимый сын побледнел под своей короной и склонился под своей королевской мантией
молча сжимая свои прекрасные руки и жалобно протягивая их к ней
Екатерина встала и подошла к нему.

"Ой, мама", - воскликнул король Польши", - я приговорен к смерти в
изгнание!"

"Сын мой, - сказала Катарина, - неужели ты так быстро забыл предсказание Рене?
Не волнуйся, тебе не придется долго там оставаться".

"Матушка, умоляю вас, - сказал герцог Анжуйский, - если появится
малейший намек или малейшее подозрение, что трон Франции будет
вакантен, сообщите мне".

"Не волнуйся, сын мой", - сказала Кэтрин. "До того дня, которого мы оба
ждем, в моей конюшне всегда будет стоять оседланная лошадь, а
в моей приемной - курьер, готовый отправиться в Польшу".





ГЛАВА XLIV.

ОРЕСТ И ПИЛАД.


Генрих Анжуйский отойдя, мир и счастье, казалось,
вернулась в Лувр, в этой семье Atrides.

Чарльз, забыв о своей меланхолии, восстановил свое крепкое здоровье,
охотился с Генри, а в те дни, когда это было невозможно, обсуждал с ним
охотничьи дела и упрекал его только в одном, в его
безразличие к хокингу, заявление, что он был бы безупречен, если бы знал
как ловить соколов, сорокопутов и ястребов так же хорошо, как он умеет
охотьтесь на брокков и гончих.

Кэтрин снова стала хорошей матерью. Нежна с Чарльзом и
Д'Алансонец, привязанный к Генриху и Маргарите, любезный с мадам де
Неверской и мадам де Сов; и под предлогом того, что он был в
согласно приказу от нее, что он был ранен, она несла ее
amiabilities так далеко, что дважды побывать Maurevel во время его выздоровления,
в своем доме на Рю-де-ла-Серизе.

Маргарита продолжала вести свой роман на испанский манер
.

Каждый вечер она открывала окно и жестами и записками поддерживала связь
свою переписку с Ла Молем, в то время как в каждом из его писем молодой
мужчина напомнил своей прекрасной королеве о ее обещании провести несколько минут на улице
Клош Персе в награду за его изгнание.

Только один человек был одинок и несчастен в ставшем спокойным и умиротворенном Лувре.
Лувр.

Это был наш друг граф Аннибал де Коконнас.

Знать, что Ла Моль жив, - это, конечно, нечто; это было много.
быть любимицей мадам де Невер, самой очаровательной и самой
капризной из женщин. Но все удовольствие от встречи, дарованное ему
прекрасной герцогиней, все утешения, предложенные Маргаритой относительно
судьбы их общего друга, не компенсировали в глазах
Пьемонтских за один час, проведенный с Ла-Моль на их друга Ла Huri;re по
прежде чем бутылка легкого вина, или на одной из тех ночных прогулок
через ту часть Парижа, в котором честный человек рискует
получение ренты в его плоть, его кошельком, или его одежду.

К стыду человечества надо сказать, что мадам де Невер скважины с
нетерпение ее соперничество с Ла Моль.

Не то чтобы она ненавидела провинциалку; напротив, ее увлекал
непреодолимый инстинкт, который, помимо ее воли, превращает каждую
женщину в кокетку с любовником другой женщины, особенно когда эта женщина
ее друг, она не обошла Ла Моль вспышки ее изумрудный
глаза, и Coconnas, возможно, позавидовал Фрэнк handclasps и
любезный поступок герцогини в пользу своего друга в те
дни, в которые звезда пьемонтских, казалось, Тени сгущаются в небе
его прекрасная любовница, но Coconnas, кто задушил бы
пятнадцать человек за один взгляд от своей дамы, был настолько ревнует
Ла Моль, что он часто после некоторых метаний герцогиня
прошептал определенные предложения, которые сделал человек из провинции
румяна.

На этом этапе событий случилось так, что Генриетта, которая из-за отсутствия
Ла Моля была лишена всего удовольствия, которое она получала от
компания Коконнаса, то есть его нескончаемый поток бодрости духа и веселья,
однажды пришла к Маргарите, чтобы попросить ее оказать ей эту тройную услугу.
без которого сердце и разум Coconnas, казалось, ускользали
день ото дня.

Маргарита, всегда отзывчивая и, кроме того, находившаяся под влиянием молитв
Ла Моль и желаний своего собственного сердца, устроила встречу с
Генриетта проведет следующий день в доме с двойным входом, в
чтобы обсудить эти вопросы тщательно и непрерывно.

Коконнас с довольно недоброжелательностью получил записку от Генриетты, в которой она просила
его быть на улице Тизон в половине десятого.

Тем не менее он отправился в назначенное место, где нашел Генриетту,
которая была раздражена тем, что прибыла первой.

"Фи, Месье! - воскликнула она, - это очень плохо делать-я не скажу
принцесса-но леди ... стой на этот путь".

"Подождать?" - спросил Коконнас. "Что за идея! Держу пари, напротив, что
мы опережаем время".

"Я был".

"Ну! и я тоже; самое позднее, сейчас не может быть больше десяти часов.

"Ну что ж! в моей записке сказано, что в половине десятого".

"Следовательно, я покинул Лувр в девять часов. Я состою на службе у
Мсье герцога Алансонского, скажу мимоходом, и по этой причине я
буду вынужден покинуть вас через час.

- И что вам, без сомнения, нравится?

- Нет, в самом деле! принимая во внимание тот факт, что месье д'Алансонец -
вспыльчивый хозяин; более того, если ко мне будут придираться
, я предпочитаю, чтобы это делали такие красивые губы, как у вас, а не
такие угрюмые, как у него.

- Ах! - воскликнула герцогиня. - Так-то лучше. Значит, вы говорите, что
покинули Лувр в девять часов.

"Да, и я твердо решил отправиться прямо сюда, когда на углу
улицы Гренель я увидел человека, похожего на Ла Моля".

"Отлично! Снова Ла Моль".

"Всегда, с разрешения или без".

"Жестокий человек!"

"Ах! - сказал Коконнас. - Мы собираемся снова начать наши хвалебные речи
".

"Вовсе нет; но заканчивай свою историю".

"Не я хотел ее рассказывать. Это ты спросил меня, почему я
опоздал".

"Да, я должен был прийти первым?"

"Ну, вы же никого не ищете".

"Вы становитесь утомительным, мой дорогой друг; но продолжайте. На углу
на улице Гренель вы видели человека, похожего на Ла Моля... Но что это такое?
это у вас на камзоле... кровь?

"Да, и вот еще кое-что, чем, вероятно, окропили меня, когда он падал".

"Вы подрались?"

"Я так думаю".

"Из-за вашего Ла Моля?"

"Как ты думаешь, из-за кого я стал бы драться? Из-за женщины?"

"Я благодарю тебя!"

"Итак, я последовал за этим человеком, который имел наглость выглядеть как мой друг. Я
присоединился к нему в Rue Coquilli;re, я догнал его, и уставился в его
лицо под свет из магазина. Но это был не Ла Моль".

"Хорошо! это было хорошо сделано ".

- Да, но он так не думал. - Господин, - сказал я ему, - Ты
осла взвалить на себя, чтобы напоминать издалека мой друг мсье де
Ла Моль, который является опытным кавалером, а по ближе посмотреть можно
легко увидеть, что ты всего лишь бродяга'.После чего он обратил
его меч, а я-своих. На третьем этапе он упал вниз, пересыпая меня
с его кровью".

"Но ты помогал ему, по крайней мере?"

"Я собирался сделать это, когда всадник проезжал мимо. Ах! На этот раз, герцогиня, я
был уверен, что это Ла Моль. К несчастью, он скакал галопом. Я побежал
я бежал за ним изо всех сил, и те, кто собрался вокруг, чтобы посмотреть на бой
побежали за мной. Теперь, поскольку меня легко могли принять за вора,
поскольку весь этот сброд преследовал меня по пятам, я был вынужден
повернуть назад, чтобы разогнать их, из-за чего потерял немного времени.
Тем временем всадник исчез; я последовал за ним, расспрашивал каждого
назвал масть лошади; но это было бесполезно; никто не заметил
его. Наконец, устав от погони, я приехала сюда".

"Устала от погони!" - сказала герцогиня. "Как вы мне льстите!"

- Послушайте, дорогой друг, - сказал Коконнас, небрежно поворачиваясь в кресле.
- Вы снова собираетесь побеспокоить меня из-за бедняги Ла Моля. Так вот, вы
ошибаетесь, ради дружбы, видите ли, - хотел бы я обладать его умом или знаниями,
Тогда я бы нашел какое-нибудь сравнение, которое помогло бы вам понять, что я чувствую.
дружба, видите ли, - это звезда, в то время как любовь ... любовь... Подождите! У меня есть
это! - любовь - это всего лишь свеча. Вы скажете мне, что есть несколько
разновидностей"--

"Любви?"

"Нет! свечей, и что некоторые лучше других. Роза, для
инстанции, является лучшей; но Роза как свеча догорит, а
звезда сияет вечно. Вы ответите на это, сказав, что, когда эта
свеча догорает, на ее место ставят другую".

"Месье де Коконнас, вы - гусь".

- В самом деле!

- Месье де Коконнас, вы дерзки.

- А?

- Месье де Коконнас, вы негодяй.

- Мадам, я предупреждаю вас, что вы заставите меня втрое пожалеть о Ла Моле.

- Вы меня больше не любите.

- Напротив, герцогиня, вы этого не знаете, но я боготворю вас. Но я
могу любить, лелеять и боготворить вас, и все же в свободные минуты восхвалять
моего друга.

- Значит, ты называешь время, проведенное со мной, свободными минутами, не так ли?

"Чего ты можешь ожидать? Бедный Ла Моль постоянно в моих мыслях".

"Ты предпочитаешь его мне; это позор! и я ненавижу тебя, Аннибал! Почему
не быть откровенным, и скажи мне, что ты предпочитаешь его мне? Аннибал, я предупреждаю вас
один момент: если вы предпочитаете ничего в мире для меня"--

"Генриетта, прекраснейшая из герцогинь! Ради вашего собственного душевного спокойствия,
поверьте мне, не задавайте таких неразумных вопросов. Я люблю тебя больше, чем кого-либо другого
женщину, и я люблю Ла Моля больше, чем любого мужчину.

"Хороший ответ!" - внезапно произнес незнакомый голос. Дамасский занавес был
поднят перед большой панелью, которая, отодвинувшись в стену,,
открыл проход между двумя комнатами и показал Ла Моля в дверном проеме
похожий на один из прекрасных портретов Тициана в позолоченной раме.

- Ла Моль! - воскликнул Коконнас, не обращая никакого внимания на
Маргарита или нашел время поблагодарить ее за сюрприз, который она приготовила для него.
"Ла Моль, мой друг, мой дорогой Ла Моль!" - и он бросился к ней.
в объятия своего друга, опрокинув кресло, в котором он сидел
и стол, стоявший у него на пути.

Ла Моль с излиянием ответил на его объятия; затем, повернувшись к
Герцогине де Невер:

"Простите меня, мадам, при упоминании моего имени иногда нарушается
твое счастье". "Конечно", - добавил он, взглянув на Маргарет с
вид невыразимой нежностью: "это не моя вина, что я не
видел раньше".

"Ты видишь, Генриетта, - сказала Маргарита, - я сдержала свое слово; вот он
!"

"Значит, молитвам мадам герцогини я обязана этим
счастьем?" - спросила Ла Моль.

"Только ее молитвам", - ответила Маргарита.

Затем, повернувшись к Ла Молю, она продолжила:

"Ла Моль, я позволю тебе не верить ни единому слову из того, что я говорю".

Тем временем Коконнас снова и снова прижимал своего друга к сердцу,
обошел вокруг него дюжину раз и даже поднес к его лицу канделябр.
чтобы лучше видеть его; затем, внезапно повернувшись, он опустился на колени перед
Маргарита и поцеловал подол ее платья.

- Ах! это приятно! - сказала герцогиня Неверская. - Я полагаю, теперь вы
сочтете меня терпимой.

- Клянусь Небом! - воскликнул Коконнас. - Я нахожу вас такой же очаровательной, как и прежде.
только теперь я могу сказать вам это с более легким сердцем, и если бы было хоть немного
Поляки, сарматы и другие гиперборейские варвары, присутствующие здесь, я должен
заставь их всех признать, что ты была королевой красавиц".

"Тише, тише, Коконнас, - сказал Ла Моль, - мадам Маргарита здесь!"

"О! Я ничего не могу с этим поделать, - воскликнул Коконнас с полукомическим видом, который
принадлежал ему одному. - Я по-прежнему утверждаю, что мадам Генриетта -
королева красавиц, а мадам Маргарита - красавица из королев".

Но что он мог сказать или сделать, Пьемонтцев, полностью нес
от радости, что нашел его дорогой Ла Моль, не имела ни глаз, ни
для любого, кроме него уши.

- Пойдем, моя прекрасная королева, - сказала мадам де Невер, - пойдем, уйдем
эти дорогие друзья, чтобы поболтать наедине некоторое время. У них есть тысячи вещей, к
сказать друг другу что бы прервал наш разговор. Это
нам тяжело, но это единственный способ, я уверен, чтобы сделать господин Аннибал
абсолютно здорова. Сделай это для меня, Моя королева! поскольку я достаточно глуп, чтобы
любить этого никчемного парня, как называет его его друг Ла Моль.

Маргарита шепнула несколько слов Ла Молю, который, как ни стремился
увидеть своего друга, был бы рад, если бы привязанность Коконнаса
к нему была менее требовательной. Тем временем Коконнас пытался привести
Генриетта ответила на улыбку и ласковое слово, чего было легко достичь
. Затем обе женщины перешли в соседнюю комнату, где
их ждал ужин.

Молодые люди остались одни. Первые вопросы, которые Коконнас задал своему другу
были о том роковом вечере, который едва не стоил ему жизни. Поскольку Ла
Моул продолжил свой рассказ о пьемонтце, которого, однако, было нелегко растрогать.
Он дрожал всем телом.

"Но почему, - спросил он, - вместо того, чтобы бегать по стране, как вы это делали
, и причинять мне столько беспокойства, вы не искали убежища у наших
господин? Герцог, который защищал вас, спрятал бы вас. Я должен был
быть рядом с вами, и мое горе, хотя и притворное, тем не менее,
взволновало бы каждого простака при дворе.

- Наш хозяин! - тихо сказал Ла Моль. - Герцог Алансонский?

- Да. Согласно тому, что он сказал мне, я предположил, что это было для него ты должен
ваша жизнь".

"Я обязан тебе жизнью, король Наварры", - ответил Ла Моль.

"О! - воскликнул Коконнас, - вы уверены?"

"Вне всякого сомнения".

"О! какой хороший, добросердечный король! Но что же герцога Алансонского играть в
это все?"

"Он держал веревку, чтобы задушить меня".

- Клянусь Небом! - воскликнул Коконнас. - Ты уверен в том, что говоришь, Ла Моль?
Что? эта бледнолицая, жалкого вида дворняжка задушила моего друга! Ах!
Боже, завтра я дам ему знать, что я о нем думаю".

"Ты с ума сошел?"

"Это правда, он бы начал все сначала. Но какое это имеет значение? Так дальше продолжаться не может.
"Ну же, ну же, Коконнас, успокойся и постарайся вспомнить, что сейчас

половина двенадцатого и что ты сегодня на дежурстве". - И он улыбнулся. - Я не хочу, чтобы так продолжалось. "Я не хочу, чтобы так продолжалось".
"Ну же, Коконнас, успокойся и постарайся вспомнить, что сейчас половина двенадцатого".

"Какое мне дело до моего долга перед ним! Ба! Пусть он подождет! Мое присутствие!
Я служу человеку, который держал веревку? Ты шутишь! Нет! Это
провидение; говорят, что я должен найти тебя, чтобы больше тебя не покидать. Я
останусь здесь.

"Ну, живой человек, думай, что говоришь. Надеюсь, ты не пьян".

"К счастью, нет; если бы это было так, я бы поджег Лувр".

"Ну же, Аннибал, - сказал Ла Моль, - будь благоразумен. Возвращайся к своим обязанностям.
Служба - это святое".

"Ты вернешься со мной?"

"Невозможно".

"Они все еще думают убить тебя?"

"Я думаю, что нет. Я слишком мало значения для них любой заговор на
силы во мне. На мгновение они хотели убить меня, но это было все.
Князья были на веселье в тот вечер".

"Тогда что ты собираешься делать?"

"Ничего; побродить или прогуляться".

"Хорошо, я тоже пойду и поброжу с тобой. Это будет очаровательно.
Тогда, если на вас напали, не будет нас двое, и мы дадим
их беды не оберешься. Пусть живет, этот твой герцог! Я прижал его к
стены, как бабочка!"

"Но, по крайней мере, скажи, что собираешься оставить у него службу!"

"Да, собираюсь".

"В таком случае, скажи ему об этом".

"Что ж, это кажется единственно правильным. Я так и сделаю. Я напишу к нему".

"Напишу ему! Что было бы невежливо, Coconnas, чтобы принц
крови".

- Да, о крови! о крови моего друга. Берегитесь, - воскликнул
Коконнас, закатывая свои большие трагические глаза, - чтобы я не пренебрег правилами
этикета!

- Возможно, - сказал Ла Моль сам, "в ближайшие дни он будет нуждаться ни
принц, ни кто-либо другой, ибо если он хочет пойти с нами, мы будем
заберите его".

В связи с этим Coconnas взял ручку без дальнейших возражений с его
друг и наскоро сочинил следующий образец красноречия:

 "_монсеньор, Не может быть сомнений в том, что ваше высочество, будучи сведущим
 в трудах всех авторов древности, должны знать
 трогательная история Ореста и Пилада, которые были двумя героями
 прославленными своими несчастьями и своей дружбой. Мой друг Ла
 Моль не менее несчастен, чем Орест, в то время как я не менее
 нежен, чем Пилад. В настоящее время у него важные дела, которые
 требуют моей помощи. Поэтому я не могу оставить его. Итак,
 с согласия вашего высочества я возьму короткий отпуск,
 поскольку я полон решимости воспользоваться состоянием моего друга,
 куда бы оно меня ни привело. С глубочайшим прискорбием я
 отрываюсь от службы вашему высочеству, но за это я
 надеюсь, что смогу получить ваше прощение. Осмелюсь подписаться с
 уважением, милорд,_

 "Очень скромный и очень послушный слуга вашего высочества_,

 "_ANNIBAL, COMTE DE COCONNAS_,

 "Неразлучный друг месье де ла Моля".

Закончив этот шедевр, Коконнас прочел его вслух Ла Молю, который лишь
пожал плечами.

"Что ж! что вы на это скажете? - спросил Коконнас, который не видел, как он пожал плечами.
или сделал вид, что не заметил этого.

"Я говорю, - ответил Ла Моль, - что господин д'Алансонец будет смеяться над нами".

"Над нами?"

"Над нами обоими".

"Так будет лучше, мне кажется, чем задушить каждого из нас
отдельно."

- Вот как! - сказал Ла Моль, смеются, "не обязательно является препятствием для
другие."

- Что ж! тем хуже. Будь что будет, я отправлю письмо
завтра утром. Где мы будем спать, когда уедем отсюда?

- У мэтра ла Юрьера, в той маленькой комнатке, в которой ты пытался заколоть меня.
до того, как мы стали Орестом и Пиладом!

"Очень хорошо, я отправлю свое письмо в Лувр с нашим хозяином".

В этот момент панель сдвинулась.

"Ну!" - спросили обе принцессы одновременно. "Где Орест и Пилад?"

"Клянусь небом! - мадам, - ответил Коконнас, - Пилад и Орест умирают от
голода и любви.

Сам мэтр ла Юрьер в девять часов следующего дня
утром отнес в Лувр почтительное послание графа Аннибала
де Коконнаса.




ГЛАВА XLV.

ORTHON.


После отказа герцога Алансонского, который оставил все в опасности,
даже его жизнь, Генри стал более интимные отношения с князем, чем когда-либо, если
это было возможно. Из этой близости Кэтрин сделала вывод , что эти двое
принцы не только прекрасно понимали друг друга, но и то, что они
планировали какой-то взаимный заговор. Она расспрашивала Маргариту на эту тему
, но Маргарита была достойна своей матери, и королева
Наваррская, чей главный талант заключался в том, чтобы избегать объяснений, парировала ее
вопросы матери были заданы так умно, что, хотя она и ответила на все, она ушла
Кэтрин была озадачена еще больше, чем когда-либо.

Флорентийке, следовательно, нечем было руководствоваться, кроме духа
интриги, который она привезла с собой из Тосканы, самого интересного из
маленьких государств того периода, и чувства ненависти, которое она испытывала
всасываются из суда Франции, который был больше разделен на ее
интересы и мнения, чем любой суда в то время.

Она поняла, что часть силы b;arnais разместился пришел из своей
союз с герцога Алансонского, и она решила разделить их.

С того момента, как она приняла это решение, она окружила своего сына
терпением и хитростью рыболова, который, забросив наживку
находясь рядом с рыбой, бессознательно втягивает ее в себя до тех пор, пока его добыча не будет поймана.

Франсуа почувствовал это усиление привязанности со стороны своей матери
и заигрывал с ней. Что касается Генриха, то он притворился, что ничего не замечает, но
пристальнее, чем когда-либо, следил за своим союзником.

Все ждали какого-то события.

При таком положении вещей, однажды утром, когда взошло ясное солнце, источая
то нежное тепло и сладкий аромат, которые предвещают прекрасный день,
бледный мужчина, опираясь на трость и с трудом передвигаясь, вышел из
маленький дом, расположенный за арсеналом, и медленно шел по улице
дю Пти Мьюз.

У ворот Сент - Антуан он свернул на улицу , опоясывающую
ров Бастилии, похожий на болото, покинул бульвар слева от себя и
вошел в Сад для стрельбы из лука, где привратник принял его со всеми почестями
.

Никого не было в саду, который, как следует из названия, принадлежала
конкретном обществе называют Taxopholites. Если бы там были какие-нибудь прохожие
, бледный человек заслужил бы их сочувствие, потому что его
длинные усы, военная походка и выправка, хотя и ослабленные
страданиями, достаточно указывали на то, что он был офицером, прошедшим
недавно раненный, и который пытался восстановить свои силы с помощью
умеренные физические нагрузки на свежем воздухе.

И все же, как ни странно, когда плащ, в который, несмотря на
усиливающуюся жару, был закутан этот, казалось бы, безобидный человек, распахнулся, под ним оказалась
пара длинных пистолетов, свисающих с серебряных застежек на его поясе.
На этом поясе также висели кинжал и меч, такие невероятно длинные, что с ними
казалось почти невозможным обращаться, и которые, дополняя этот
живой арсенал, бряцали о его сморщенные и дрожащие ноги.

В качестве дополнительной предосторожности одинокий солдат оглядывался на каждом шагу.
как будто сомневаясь в каждом повороте тропинки, каждом кусте и канаве.

Войдя в сад без помех, мужчина достиг своего рода
небольшой беседки, обращенной к бульвару, от которого она была отделена
густой живой изгородью и небольшой канавой, образующей двойную ограду. Он бросился
на поросший травой берег в пределах досягаемости от стола, на который хозяин
заведения, совмещавший свои обязанности привратника с
профессией повара, сразу поставил бутылку ликера.

Инвалид был там около десяти минут и было несколько раз
поднял Кубок Китая к губам, принимая небольшими глотками, ее содержание,
как вдруг его лицо, несмотря на интересную бледность,
приняло испуганное выражение. Со стороны Круа-Фобен, на тропинке, которая
сегодня называется Неаполитанской улицей, он заметил кавалера, закутанного в
широкий плащ, остановившегося у рва.

Прошло не более пяти минут, в течение которых человек с бледным
лицом, в котором читатель, возможно, уже узнал Морвеля,
едва успел оправиться от волнения, вызванного его неожиданным
присутствие, когда к всаднику присоединился мужчина в плотно облегающем пальто,
как у пажа, пришедшего по дороге, которая с тех пор известна как
Rue des Foss;s Saint Nicholas.

Спрятавшись в своей лиственной беседке, Морвель мог легко видеть и слышать
все, и когда стало известно, что кавалером был Де Муи, а
молодой человек в облегающем плаще Ортон, можно себе представить, был ли
Глаза и уши Морвеля были не начеку.

Оба мужчины очень внимательно огляделись по сторонам. Морвель затаил дыхание.

"Вы можете сказать, месье", - сказал Orthon, который, будучи младшей в
более уверенно; "никто не может ни видеть, ни слышать нас."

- Хорошо, - сказал де Муи. - Вы должны пойти к мадам де Сов и, если
застанете ее в ее комнатах, передать ей эту записку. Если ее там не будет, ты
поместишь его за зеркалом, куда король имеет обыкновение
складывать свои письма. Затем ты будешь ждать в Лувре. Если вы получите
ответ, вы принесете его сами знаете куда; если ответа не будет, вы принесете его мне.
встретимся сегодня вечером с петронелью в том месте, которое я вам показал, и из
к которому я только что пришел".

"Очень хорошо, - сказал Ортон, - я понимаю".

"Теперь я оставлю вас. У меня сегодня много дел. Вам не нужно торопиться".
спешка - в этом нет смысла, потому что вам не нужно добираться до Лувра
пока он не будет там, и я думаю, что сегодня утром он берет урок соколиной охоты.
утром. Теперь иди и покажи мне, на что ты способен. Ты выздоровел, и
ты, очевидно, собираешься поблагодарить мадам де Сов за ее доброту к
тебе во время твоей болезни. Теперь иди, мой мальчик.

Морвель слушал, не отрывая глаз, волосы у него встали дыбом, лоб покрылся испариной
. Первым его побуждением было выхватить из-за пояса один из своих
пистолетов и прицелиться в Де Муи, но движение последнего
он распахнул плащ и продемонстрировал прочную кирасу. Следовательно,
по всей вероятности, пуля расплющилась бы об эту кирасу или
попала в какую-нибудь часть тела, где рана не была бы смертельной.
Кроме того, он подумал, что Де Муи, сильный и хорошо вооруженный, будет иметь
преимущество перед ним, несмотря на то, что он был ранен. Поэтому со вздохом он отодвинул
оружие, которое он указал на гугенотов.

"Как жаль, - пробормотал он, - что я не могу растянуть его смерть на
месте, без посторонних свидетелей, чем молодые варле, который бы
был такой хороший знак для моей второй мяч!"

Но Морвель подумал, что записка, переданная Ортону и которую он должен был
передать мадам де Сов, возможно, имеет большее значение, чем
жизнь вождя гугенотов.

"Ну что ж! - сказал он. - сегодня утром ты снова ускользнула от меня; пусть будет так.
Завтра настанет моя очередь расправиться с тобой, если мне придется последовать за тобой в тот
ад, из которого ты пришел, чтобы погубить меня, если я не уничтожу тебя".

Де Муи накинул плащ на лицо и быстро зашагал в
направлении Храма. Ортон пошел по дороге вдоль рва, которая вела
к берегу реки.

Тогда Морвель, поднявшись с большей энергией, чем он смел надеяться
, вернулся на улицу Серизэ, добрался до своего дома, заказал
нужно было оседлать лошадь, и, несмотря на то, что он был слаб и рисковал снова открыть свои
раны, он галопом помчался на улицу Сент-Антуан, добрался до
набережных и вошел в Лувр.

Через пять минут после того, как он прошел под воротами, Екатерина узнала все, что произошло.
Морвель только что получил тысячу золотых
крон, обещанных ему за арест короля Наварры.

- О! - воскликнула Екатерина. - либо я ошибаюсь, либо этот Де Муи и есть черный
место , которое было обнаружено Рене в гороскопе проклятых
B;arnais."

Четверть часа спустя после Морвеля Ортон вошел в Лувр, показался
согласно указаниям Де Муи и направился в апартаменты мадам де
Сов, поговорив с несколькими слугами дворца.

Дариола была единственной в комнатах своей госпожи. Екатерина попросила
последнюю написать несколько важных писем, и она была с
королевой последние пять минут.

"Неважно, - сказал Ортон, - я подожду".

Воспользовавшись своей интимностью в доме, молодой человек зашел в
он вошел в спальню баронессы и, убедившись, что он
один, положил записку за зеркало. Как раз в тот момент, когда он убирал
свою руку, вошла Кэтрин.

Ортон побледнел, так как ему показалось, что быстрый, испытующий взгляд
королевы-матери сначала был направлен на зеркало.

"Что ты здесь делаешь, мой маленький человечек?" - спросила Екатерина. "Ищешь
Madame de Sauve?"

"Да, мадам; это что-то давненько я видел ее, и если я откладывать
уже и поблагодарить ее боюсь, она подумает, что я неблагодарный."

- Ты очень любишь эту дорогую Шарлотту, не так ли?

"От всего сердца, мадам!"

"И вы верны, насколько я слышал".

"Ваше величество поймет, что это вполне естественно, когда вы узнаете,
что мадам де Сов заботилась обо мне больше, чем я, будучи всего лишь скромным
слугой, заслуживал".

"И по какому случаю она оказала вам всю эту заботу?" - спросила
Катарина, делая вид, что не знает о том, что случилось с юношей.

"Когда я был ранен, мадам".

"Ах, бедный мальчик!" - сказала Екатерина. "Ты был ранен?"

"Да, мадам".

"Когда это было?"

"В ту ночь, когда пытались арестовать короля Наварры. Я была так напугана
при виде солдат я позвал их и закричал; и один из мужчин
ударил меня по голове, отчего я потерял сознание".

"Бедный мальчик! А теперь ты совсем оправился?"

"Да, мадам".

"Значит, вы пытаетесь вернуться на службу к королю
Наваррскому?"

"Нет, мадам. Когда король Наварры узнал, что я посмел воспротивиться
приказу вашего величества, он немедленно уволил меня.

"Действительно!" - сказала Екатерина, в тон полон интереса; "ну, я посмотрю
в этот роман. Но если вы ждете мадам де Сов, вы будете ждать
напрасно, потому что она занята в моих апартаментах.

После чего, подумав, что у Ортона, возможно, не было времени спрятать свою
записку за зеркалом, Кэтрин вышла в соседнюю комнату, чтобы
предоставить ему необходимую возможность.

Но так же, как Ортон, встревоженный неожиданным прибытием qуин
мать гадала, не предвещает ли ее приход какой-нибудь заговор
против своего хозяина, он услышал три тихих удара в потолок. Это
был сигнал, который он сам имел привычку давать своему хозяину в
случае опасности, когда последний был с мадам де Сов и Orthon был
"на страже".

Он вздрогнул от звука; в его голове вспыхнул свет; ему показалось, что
на этот раз предупреждение было сделано ему. Подскочив к зеркалу, он
вытащил записку, которую только что положил туда.

Через отверстие в гобелене Катарина следила за каждым движением
мальчика. Она видела его дротик в зеркало, но она не знала, то ли
это было спрятать записку или отнять ее.

"Ну!" - пробормотал нетерпеливый флорентиец. "Почему он не уходит сейчас?"

И она вернулась в комнату, улыбаясь.

"Все еще здесь, мой мальчик?" - спросила она. "Что тебе нужно? Разве я не говорила
тебе, что позабочусь о твоем состоянии? Когда я говорю, что вы не
сомневаюсь в этом, не так ли?"

"Ах, мадам, не дай Бог!" - ответил Orthon.

И, приблизившись к королеве, он преклонил колено, поцеловал край ее одежды
и сразу же удалился.

Проходя через вестибюль, он увидел капитана стражи, который
ждал Екатерину. Вид этого человека, вместо того чтобы развеять
его подозрения, усилил их.

Со своей стороны, не успела она увидела, что шторы отставать Orthon чем
Кэтрин вскочила к зеркалу. Но напрасно она искала за ним с
руки дрожат от нетерпения. Записки она не нашла.

И все же она была уверена, что видела, как мальчик подходил к зеркалу. Следовательно, это
было сделано для того, чтобы убрать записку, а не оставлять ее. Судьба дала
ее врагам силу, равную ее собственной.

Ребенок превратился в мужчину в тот момент, когда подрался с ней.

Она передвинула зеркало, заглянула за него, постучала по нему; там ничего не было!

"О! несчастный мальчик!" крикнула она, "я пожелал ему не болеть и теперь, сняв
в записке он спешит его судьбу. Хо, нет, месье де Нэнси!"

Вибрирующий голос королевы-матери разнесся по салону и
проник в приемную, где, как мы уже говорили, ждал месье де Нанси
.

Капитан стражи поспешил к королеве.

"Я здесь, мадам, - сказал он. - какова воля вашего величества?"

"Вы были в прихожей?"

"Да, мадам".

"Вы видели, как молодой человек, ребенок, проходил мимо?"

"Только что".

"Он не мог уйти далеко, не так ли?"

"Едва добрался до лестницы".

"Позови его обратно".

"Как его зовут?"

"Ортон. Если он откажется прийти, верни его силой; но не
пугай его, если он не будет сопротивляться. Я должен немедленно поговорить с ним.

Капитан стражи поспешно удалился.

Как он и сказал, Ортон прошел едва ли половину лестницы, потому что он
медленно спускался, надеясь встретиться где-нибудь с королем Наварры или мадам
де Сов.

Он услышал свое имя и вздрогнул.

Первым его побуждением было убежать, но предусмотрительность не по годам присуща ему.
он понял, что, поступив так, все будет потеряно.

Поэтому он остановился.

"Кто зовет меня?"

"Я, месье де Нэнси", - ответил капитан гвардии, торопясь
вниз по лестнице.

"Но я в спешке", - сказал Orthon.

"По приказу Ее Величества королевы-матери", - сказал Господин де Нэнси, как
он подошел к нему.

Юноша вытер пот со лба и обернулся.

Капитан не последовало.

Первая мысль Катерины было остановить молодого человека, у него
искали, и завладеть внимание, что она знала, что он имел. Она
планировали обвинить его в воровстве, и с этой целью она
снят с туалетным столиком бриллиантовой застежкой, которые она собиралась сказать
он взял.

Но, поразмыслив, она пришла к выводу, что это было бы опасно, поскольку
вызвало бы подозрения мальчика, и он сообщил бы об этом своему хозяину, который
затем начал бы чему-то не доверять, и таким образом ее враг получил бы преимущество.
преимущество перед ней.

Она может, без сомнения, у молодого человека отвезли в какое-то подземелье, но
слух об аресте, однако тайно это может быть сделано, будет распространяться
по Лувру, и малейшее подозрение, он бы положил Генри на
его охраняют. Впрочем, она, должно быть, записку, записку от мсье де
Города Муи короля Наварры, записку прислал с такими предосторожностями, конечно
имел в виду заговор.

Она вернула застежку на место, откуда взяла ее.

"Нет, нет, - сказала она, - это был бы метод охраны; он плохой.
Но обратите внимание-что возможно, ведь игра не стоит свеч", она
продолжал, хмурясь и говоря так низко, что она сама едва
услышать звук ее слов. "Ну, это не моя вина, а его. Почему
маленький негодяй не положил записку туда, куда должен был положить? Я
должен получить это письмо".

В этот момент вошел Ортон.

На лице Катарины застыло такое ужасное выражение, что юноша остановился.
на пороге он был бледен как смерть. Он был еще слишком молод, чтобы быть совершенным.
владеть собой.

"Мадам, - сказал он, - вы оказали мне честь, позвав меня обратно.
Чем я могу служить вашему величеству?"

Лицо Екатерины просияло, как будто его коснулся солнечный луч.

- Я позвала тебя обратно, дитя мое, - сказала она, - потому что твое лицо мне нравится.
и, пообещав помочь тебе, я стремлюсь сделать это без промедления. Нас
королев иногда обвиняют в забывчивости. Но это не на
по велению наших сердец, но потому, что наши умы заполнены делами.
Теперь я вспомнил, что короли держат в своих руках судьбы людей, и поэтому я
позвал тебя обратно. Следуй за мной, дитя мое."

Мсье де Нэнси, кто серьезно относится к делу, был значительно
удивлены ласковая Катарины образом.

"Ты можешь ехать, дитя мое?" - спросила Екатерина.

"Да, мадам".

"Тогда приходи в мою комнату. Я хочу передать вам сообщение, чтобы везти в Санкт
- Жермен".

"Я в распоряжении вашего величества".

- Прикажи оседлать лошадь, де Нанси.

Месье де Нанси исчез.

- Пойдем, мальчик, - сказала Кэтрин, показывая дорогу.

Ортон последовал за ним. Королева-мать спустилась на следующий этаж, вошли
коридор, в котором находились апартаменты короля и герцога
Алансонского, достигли винтовой лестнице, снова спустился полет
по лестнице и открыла дверь, ведущую в круговую галерею, в которой ни один
но царь и сама обладала ключом. Попросив Ортона пройти внутрь
она вошла следом за ним и заперла дверь. Эта галерея служила
своего рода крепостным валом к определенной части апартаментов короля и
королевы-матери и, подобно коридору замка Святого Анджело
в Риме, или во дворец Питти во Флоренции, был безопасным местом в
случае опасности. Дверь заперта, Екатерина была наедине с молодым человеком
в темноте коридора. Каждый сделал несколько шагов вперед, королева впереди.
Ортон следовал за ней.

Внезапно Екатерина обернулась, и Ортон снова увидел на ее лице то же самое
зловещее выражение, которое он видел на нем несколько минут назад. Ее
глаза были круглыми, как у кошки или пантеры, и, казалось, метали молнии
в темноте горел огонь.

"Остановитесь!" - закричала она.

Ортон почувствовал, как дрожь пробежала по его телу; смертельный холод, подобный ледяному плащу
казалось, падают с потолка. Пол чувствовал покрытие
могила. Взгляд Катарины был настолько острым, что, казалось, проникают в
сама душа странице. Он отпрянул и прислонился к стене,
дрожа с головы до ног.

- Где записка, которую вам было поручено передать королю Наварры?

- Записка? - пробормотал Ортон.

- Да; которую, если вы его не найдете, вы должны были поместить за
зеркало?

"Я, мадам, - сказал Ортон, - не понимаю, что вы имеете в виду".

"Записка, которую Де Муи передал вам час назад, за стрельбой из лука"
Сад."

"У меня нет к сведению", - сказал Orthon; "Ваше Величество, должно быть, ошибся."

"Ты лжешь", сказала Екатерина; "дай мне записку, и я буду держать
обещание, которое я дал тебе".

"Какое обещание, мадам?"

"Я сделаю ваше состояние".

"У меня нет расписки, мадам", - повторила девочка.

Катарина стиснула зубы, затем изобразила улыбку:

"Отдайте это мне, - сказала она, - и вы получите тысячу золотых
экю".

"У меня нет расписки, мадам".

"Две тысячи экю".

"Невозможно; поскольку у меня нет расписки, как я могу отдать ее тебе?"

"Десять тысяч крон, Ортон".

Ортон, видевший нарастающий гнев королевы, почувствовал, что остается только
единственный способ спасти своего хозяина - проглотить записку. Он сунул
руку в карман, но Кэтрин угадала его намерение и остановила
его.

"Нет, дитя мое", - сказала она, смеясь: "ты, конечно, верен. Когда
короли хотите приложить подписчик, нет никакого вреда в принятии
уверен в его надежности. Вот, возьми этот кошелек в качестве первой награды. Иди
и отнеси записку своему хозяину, и скажи ему, что с сегодняшнего дня ты
у меня на службе. Ты можешь выйти без меня через дверь, в которую мы вошли. Она
открывается изнутри."

И, отдав кошелек изумленному юноше, Кэтрин отошла на несколько шагов.
Она оперлась рукой о стену.

Но молодой человек остановился в нерешительности. Он не мог поверить, что
опасность, которая, как он чувствовал, нависла над ним, миновала.

"Ну же, не дрожи так", - сказала Кэтрин. "Разве я не говорил вам, что вы
свободны идти, и что, если вы пожелаете вернуться, ваше состояние уже
создано?"

"Благодарю вас, мадам", - сказал Ортон. "Значит, ты прощаешь меня?"

"Я делаю больше, я вознаграждаю тебя; ты верный подносчик записок, нежный
вестник любви. Но ты забываешь, что твой хозяин ждет тебя".

"А! это правда", - сказал молодой человек, бросаясь к двери.

Но не успел он сделать и трех шагов, как пол подался
у него под ногами. Он споткнулся, протянул обе руки, испуганно вскрикнул
и исчез в подземелье Лувра, источника которого
Только что коснулась Екатерина.

- Итак, - пробормотала королева, - из-за упрямства этого парня мне придется
спуститься на сто пятьдесят ступенек.

Королева-мать вернулась в свои покои, зажгла потайной фонарь,
вернулась в коридор, закрыла пружину и открыла дверь в
винтовая лестница, которая, казалось, вела в недра земли. Подстегиваемая
неутолимой жаждой любопытства, которое было лишь орудием
ее ненависти, она добралась до железной двери, которая повернулась на петлях и
впустила ее в глубины подземелья. Истекающий кровью, раздавленный и
изуродованный падением с высоты ста футов или больше, но все еще дышащий, лежал
бедный Ортон.

За толстой стеной ревели воды Сены,
подводимые к подножию лестницы подземным каналом.

Екатерина вошла в сырое и нездоровое место, которое во время ее правления было
была свидетельницей многих падений, похожих на то, которое она только что видела, обыскала
тело, схватила письмо, убедилась, что это то, что ей нужно,
затем, оттолкнув тело ногой, она нажала на пружину, и письмо
дно подземелья просело, и труп, увлекаемый вниз собственным весом
, исчез в направлении реки.

Снова закрыв дверь, Кэтрин поднялась наверх, закрылась в своем шкафу.
и прочла записку, в которой были такие слова:

 "_ Сегодня вечером, в десять часов, улица Арбр Сек, Отель де ла
 Прекрасная Этуаль. Если придешь, не отвечай; в противном случае НЕ отправляй ответ по
 предъявитель._

 "_DE MOUY DE SAINT PHALE._"

Когда Кэтрин прочитала эту записку, на ее губах появилась улыбка. Она думала
о победе, которую ей предстояло одержать, забыв о цене, которой она ее приобрела
. Но, в конце концов, что такое Ортон? Верный, преданный последователь,
красивый юноша - вот и все.

Легко представить, что это ни на мгновение не перевернуло бы
весы, на которых взвешивались судьбы империй.

В записке говорилось, что Катарина немедленно отправилась к мадам де Сов и повесила ее
за зеркалом.

Спустившись вниз, она обнаружила капитана стражи у входа в
коридор.

- Мадам, - сказал месье де Нанси, - согласно приказу вашего величества,
лошадь готова.

"Мой дорогой барон, - сказала Кэтрин, - нам это не понадобится. Я заставила
мальчика говорить, и он действительно слишком глуп, чтобы выполнять поручение, которое я
хотела ему поручить. Я думал, что он лакей, но он никто.
в лучшем случае, грум. Я дал ему немного денег и отпустил через
частные ворота".

- Но, - сказал месье де Нанси, - поручение?

- Поручение? - спросила Кэтрин.

"Тот, на котором он должен был ехать в Сен-Жермен. - Ваше Величество пожелает
меня предпринять это, или я должен иметь один из моих людей участие в этом?"

"Нет, нет, - сказала Кэтрин, - этим вечером у тебя и твоих людей будет
кое-что еще".

После чего королева-мать вернулась в свою комнату, надеясь этим вечером
держать в своих руках судьбу проклятого короля Наварры.




ГЛАВА XLVI.

ГОСТИНИЦА "ПРЕКРАСНАЯ ЭТУАЛЬ".


Через два часа после описанного нами события, от которого не осталось и следа
на лице Катарины, мадам де Сов, закончив свою работу для
королева вернулась в свои покои. Генрих последовал за ней и, узнав от
Дариолы, что Ортон был там, направился прямо к зеркалу и
нашел записку.

Это было, как мы уже говорили, изложено в таких выражениях:

"_ Сегодня вечером, в десять часов, улица Арбр-Сек, Отель де ла Бель
;toile. Если Вы зашли отправить без ответа; в противном случае отправить обратно нет
на предъявителя._"

Не было адреса.

"Генри не будет выполнена на встречу", - сказала Екатерина, "даже
если бы он не пожелал сделать это не посыльный, чтобы забрать
его ответ".

Екатерина не ошиблась.

Генри спросил об Ортоне. Дариола сказала, что он встречался с
королевой-матерью; но поскольку записка была найдена на своем месте, а
бедный мальчик, как известно, не способен на измену, Генрих не испытывал беспокойства.

Он обедал, как обычно, за столом короля, который много шутил над ним по поводу
ошибок, которые он допустил во время утренней охоты.

Генрих оправдывался, говоря, что он пришел с гор
, а не с равнины, но он обещал Чарльзу изучать это искусство. Екатерина
была очаровательна и, вставая из-за стола, попросила Маргариту провести с ней
вечер.

В восемь часов Генрих взял с собой двух слуг, оставленных у ворот Сен-
Оноре сделал большой круг, вернулся на Тур де Буа и, перейдя
Сену на пароме в Несле, поднялся по улице Сен-Жак, где он
распустил своих джентльменов, как будто собирался на какую-то любовную встречу
. На углу улицы Матюрен он увидел человека верхом на коне
, закутанного в плащ. Он приблизился к нему.

"Мант!" - сказал человек.

"По!" - ответил король.

Человек тотчас спешился. Генрих накинул забрызганный плащ и вскочил в седло.
лошадь, вся в пене, возвращалась по Рю де ла Арп,
пересек мост Сен-Мишель, прошел по улице Бартелеми, снова
пересек реку у моста Менье, спустился по набережным, взял
на улицу Арбр-Сек и постучал в дверь мэтра ла Юрьера.

Ла Моль был в комнате и писал длинное любовное письмо - тому, кого легко можно себе представить
.

Коконнас был на кухне с Ла Юрьером, наблюдал за полудюжиной
жарящихся куропаток и спорил со своим другом хозяином о том, когда
их следует снимать с вертела. В этот момент Генри постучал.
Грегуар открыл дверь и отвел лошадь в конюшню, в то время как
путешественники вошли, топая по полу, как будто тепло его онемели
ноги.

"Мэтр Ла Huri;re", - сказал Ла Моль, как и он продолжал писать, "вот это
джентльмен спрашивает вас".

Ла Юрьер подошел, оглядел Генри с головы до ног, и поскольку его толстая
матерчатая мантия не внушала трактирщику особого почтения:

"Кто ты?" он спросил.

- Клянусь Небом! - воскликнул Генри, указывая на Ла Моля. - Месье только что сказал вам.
Я джентльмен из Гаскони, прибывший ко двору.

- Чего вы хотите? - спросил я.

- Комнату и ужин.

- Хм! - сказал Ла Юрьер. - У вас есть лакей?

Как известно, такой вопрос обычно задавали.

"Нет, - ответил Генри, - но я надеюсь обзавестись им, когда разбогатею".

"Я никому не сдаю комнаты, если у него нет лакея", - сказал Ла Юрьер.

"Даже если я предложу вам двойную плату за ужин?"

"О! вы очень щедры, достойный сэр! - сказал Ла Юрьер, подозрительно глядя
на Генри.

"Вовсе нет, но, надеясь провести ночь в вашем отеле, который был
настоятельно рекомендован дворянином из моего графства, который бывал здесь, я
пригласил друга поужинать со мной. У вас есть какое-нибудь хорошее арбуазское вино?

"У меня есть кое-что получше, чем напитки короля Наваррского".

"Хорошо! Я хорошо заплачу за это. А вот и мой друг".

В этот момент дверь отворилась, и вошел джентльмен, на несколько лет старше
первого, с длинной рапирой на боку.

- А! - сказал он. - Вы проворны, мой юный друг. Для человека, который только что
сделал две сотни лиг, это что-то, чтобы быть таким пунктуальным".

"Это твой гость?" - спросил Ла Huri;re.

"Да", - сказал первый, подходя к молодому человеку с рапирой и
пожимая ему руку. - "Мы будем ужинать сейчас".

"Здесь или в вашей комнате?"

- Куда вам будет угодно.

- Мэтр, - обратился Ла Моль к Ла Юрьеру, - избавьте нас от этих гугенотов.
Мы с Коконнасом не можем вымолвить при них ни слова.

- Отнесите ужин в комнату № 2 на третьем этаже. Наверх,
джентльмены.

Двое путешественников последовали за Грегуаром, который шел впереди с фонарями.

Ла Моль наблюдал за ними, пока они не скрылись из виду. Затем, обернувшись, он
увидел Коконнаса, голова которого высунулась из кухонной двери. Два огромных
глаза и открытый рот придавали лицу последнего поразительное выражение
изумления.

Ла Моль шагнул к нему.

- Клянусь Небом! - воскликнул Коконнас. - Ты видел?

- Что?

- Те два джентльмена.

- Ну?

- Я готов поклясться, что это были они.--

- Кто?

- Почему... король Наварры и человек в красном плаще.

"Ругайтесь, если хотите, но не слишком громко".

"Вы их тоже узнали?"

"Конечно".

"Зачем они здесь?"

"Какое-то любовное дело".

"Ты так думаешь?"

"Я уверен в этом".

"Ла Моль, я предпочитаю удары мечом всем этим любовным интрижкам. Я бы поклялся
минуту назад, теперь я готов поспорить ".

"На что ты поставишь?"

"Что готовится какой-то заговор".

"Ты сумасшедший".

"Говорю тебе".--

"Я говорю вам, что даже если они замышляют заговор, это их личное дело".

- Это правда. Однако, - сказал Коконнас, - я больше не принадлежу месье
д'Алансону. Так что пусть они поступают так, как считают нужным.

Поскольку куропатки, по-видимому, достигли того состояния, в котором они понравились Коконнасу
Пьемонтец, который рассчитывал извлечь максимум пользы из своего
поужинав ими, я позвал мэтра ла Юрьера, чтобы тот снял их с вертела.

Тем временем Генри и города Муи Де были установлены в свои палаты.

"Хорошо, сэр", - сказал Де города Муи, когда Грегуар накрывала на стол, "ты
видел Orthon?"

- Нет, но я нашел записку, которую он оставил за зеркалом. Мальчик, должно быть,
испугался, я полагаю, потому что королева Екатерина вошла, когда он был там.
поэтому он ушел, не дожидаясь моего ответа.

"На мгновение я почувствовал некоторое беспокойство за него, поскольку Дариола сказала мне, что
королева-мать имела с ним долгую беседу".

"О! никакой опасности нет. Мальчик умен, и хотя королева
мать знает свою профессию, он не позволит ей узнать многое из него,
Я уверен".

"Но вы видели его, де города Муи?" - спросил Генри.

"Нет, но я рассчитываю на это сегодня вечером. В полночь он должен прийти сюда за мной
с хорошим "петронелем". Он расскажет мне, что произошло, пока мы будем идти ".

- А человек на углу улицы Матюрен?

- Какой человек?

- Человек, который отдал мне свою лошадь и плащ. Вы уверены в нем?

"Он один из наших самых преданных последователей. Кроме того, он не знает
Ваше Величество, ни почему он сам там был".

"Мы можем обсудить наши дела без страха, тогда?"

"Конечно. Кроме того, Ла Моль на страже.

- Ну, сир, что говорит месье д'Алансон?

- Месье д'Алансон не поедет, де Муи. Он сказал это положительно.
Избрание Д'Анжу на польский трон и болезнь короля
изменили его мнение.

- Так это он испортил наш план?

"Да".

"Он предал нас?"

"Пока нет, но он сделает это при первой возможности".

"Трус! предатель! Почему он не отвечал на мои письма?"

- Чтобы иметь доказательства против вас и ни одного против себя.
Тем временем все потеряно, не так ли, Де Муи?

- Напротив, сир, все выиграно. Вы знаете, что вся партия,
за исключением фракции принца де Конде, была за вас и использовала
герцога, с которым у нее, казалось, были отношения, только в качестве гарантии. Ну,
со дня церемонии я договорился, так что все за
вы. Сто человек было достаточно, чтобы сбежать с герцога Алансонского; я
собрали полторы тысячи. Через неделю они будут готовы и составлены.
по дороге в По. Это будет не бегство, а отступление. Полутора тысяч
сотен человек будет достаточно, сир, не так ли? Вы будете чувствовать себя в безопасности с
такой армией?

Генрих улыбнулся и тронул его за плечо.

"Вы знаете, де города Муи, - сказал он, - и вы сами это знаете, что Генрих
Наварра, естественно, не такой трус, как положено".

"Да, я знаю это, государь; и я надеюсь, что вскоре вся Франция
тоже знаю его".

"Но где сюжетах обязательно получится. Первое условие успеха-это
решение; а чтобы решение было быстрым, откровенным и по существу, нужно
быть уверенным в успехе.

- Итак, сир, в какие дни вы охотитесь?

"Каждую неделю или десять дней мы либо охотимся, либо ловим ястреба".

"Когда ты охотился в последний раз?"

"Сегодня".

"Значит, через неделю или десять дней ты снова будешь охотиться?"

- Без сомнения; возможно, и раньше.

- Послушайте, сир, все кажется совершенно спокойным. Герцог Анжуйский
уехал; никто о нем не думает. Королю становится лучше с каждым днем.
преследование против нас почти прекратилось. Веди себя дружелюбно с
королевой-матерью и месье д'Алансоном; продолжай говорить ему, что ты не можешь поехать
без него и попытайся заставить его поверить тебе, что гораздо сложнее".

"Не волнуйся, он поверит мне".

"Ты думаешь, он так уверен в тебе?"

"Нет, Боже упаси, но он верит всему, что говорит королева".

"А королева верна нам?"

"О! У меня есть доказательства этого. Кроме того, она честолюбива и умирает за это.
далекая корона Наварры.

"Что ж! за три дня до охоты сообщите мне, где она состоится
состоится ли она в Бонди, Сен-Жермене или в
Рамбуйе. Господин де ла Моль поедет впереди вас; следуйте за ним, и
скачи быстро. Как только вы выйдете из леса, если вы понадобитесь королеве-матери, ей придется
бежать за вами; и я надеюсь, что ее нормандские лошади не увидят
даже копыт наших берберийских скакунов и наших испанских пони.

- Согласен, де Муи.

- У вас есть деньги, сир?

Генрих скорчил такую же гримасу, какую делал всю свою жизнь при этом вопросе.

"Немного, - сказал он, - но, я думаю, у Марго есть немного".

"Хорошо! неважно, твое это или ее, принеси столько, сколько сможешь".

"А тем временем, что вы собираетесь делать?"

"Уделив некоторое внимание делам вашего величества, как вы видите, Уилл
ваше величество, разрешите мне посвятить немного времени своим делам?

- Конечно, де Муи, конечно, но каковы ваши интересы?

"Вчера Orthon сказал мне (он очень умный мальчик, с которым я
рекомендую вашему величеству), что он встретил этого негодяя из Maurevel рядом
арсенал, что благодаря Рене, чтобы он пришел, и что он был
грелся на солнце, как змея, что он есть".

- Ах, да, я понимаю, - сказал Генри.

- Тогда очень хорошо. Когда-нибудь вы станете королем, сир, и если у вас есть
за что-то вроде того, что есть у меня, чтобы отомстить, вы можете сделать это по-королевски. Я
солдат и должен отомстить за себя, как солдат. Так что, пока улаживаются все наши мелкие
дела, которые дадут этому негодяю пять или шесть
дней на то, чтобы поправиться более полно, я тоже прогуляюсь по окрестностям.
арсенал, и я пригвоздлю его к траве четырьмя ударами моей рапиры
, после чего я покину Париж с легким сердцем".

"Займись своими делами, друг мой, во что бы то ни стало", - сказал беарнец.
"Кстати, ты доволен Ла Молем, не так ли?"

- Да, он очаровательный парень, преданный вам душой и телом, сир, и
на него вы можете положиться, как на меня - храброго.--

- И, прежде всего, осторожен. Поэтому он должен последовать за нами в Наварру, Де Муи; однажды.
там мы осмотримся и посмотрим, что мы можем сделать, чтобы вознаградить его.

Когда Генри закончил эти слова с лукавой улыбкой, дверь открылась, или,
скорее, ее взломали, и появился человек, которого они только что хвалили,
бледный и взволнованный.

"Скорее, сир!" - крикнул он. "Скорее, дом окружен".

"Окружен!" - вскричал Генрих, вставая. "Кем?"

"Королевской гвардией."

"О!", сказал Де города Муи, обратив свои пистолеты из-за пояса, "мы хотим иметь
битва, видимо".

"Ну, - сказал Ла Моль, - ты можешь говорить о пистолетах и битве, но что
ты можешь сделать против пятидесяти человек?"

"Он прав, - сказал король, - и если бы существовал какой-нибудь способ спастись"--

"Есть один, который мне уже пригодился, и если ваше величество
последует за мной"--

"А Де Муи?"

"И Де Муи тоже, если он пожелает, но ты должен поторопиться".

На лестнице послышались шаги.

"Слишком поздно", - сказал Генри.

"Ах! если бы кто-нибудь занялся ими хотя бы на пять минут, - воскликнул Ла Моль, -
"Я бы спас короля".

- Тогда спасите его, сударь, - сказал де Муи. - Я присмотрю за ними. Идите,
сир, идите.

"Но что вы будете делать?"

"Не бойтесь, сир, но идите".

И Де Муи начал с того, что спрятал королевскую тарелку, салфетку и кубок, чтобы
могло показаться, что он был за столом один.

- Идемте, сир, идемте! - воскликнул Ла Моль, хватая короля за руку и
таща его к лестнице.

- Де Муи, мой храбрый Де Муи! - воскликнул Генрих, протягивая руку.
молодому человеку.

Города Муи де поцеловал руку, толкнул Генри из комнаты, и закрыл ее на
запер дверь за ним.

"Да, я понимаю, - сказал Генри, - он будет уличен, в то время как мы избежим,;
но кто, черт возьми, мог нас предать?

- Идемте, сир, идемте. Они на лестнице.

На самом деле, на стене уже начинал виден свет факелов,
в то время как у подножия лестницы раздавались звуки, похожие на лязг мечей.
были слышны.

- Скорее, скорее, сир! - закричал Ла Моль.

И, ведя короля в темноте, он поднялся на два пролета, толкнул
дверь, которую запер за собой, и, открыв окно в
чулане:

"Сир, - сказал он, - ваше величество очень боится прогулки по
крышам?"

"Я?" - спросил Генрих, - "Ну же, разве я не охотник на серн?"

"Что ж, ваше величество, следуйте за мной. Я знаю дорогу и проведу вас".

"Иди, - сказал Генри, - я пойду за тобой".

Ла Моль вышел, пошел вдоль выступа, которые образовали своего рода
желоб, в конце которого они пришли к депрессии между двумя крышами.
Таким образом, они добрались до открытого окна, ведущего на пустой чердак.

- Сир, - сказал Ла Моль, - вот мы и на пороге.

- Ах, тем лучше, - сказал Генри, вытирая пот со своего
бледного лица.

"Теперь, - сказал Ла Моль, - все будет проще: этот чердак выходит на
лестницу, лестница ведет в переулок, а переулок - на улицу. Я
путешествовал той же дорогой, сир, в гораздо более ужасную ночь, чем эта.

- Продолжай, продолжай, - сказал Генри.

Ла Моль выпрыгнул в открытое окно, добрался до незапертой двери,
открыл ее, подошел к винтовой лестнице и вложил в руку короля
веревку, служившую перилами.:

- Пойдемте, сир, - сказал он.

На полпути вниз по лестнице Генрих остановился. Он оказался перед окном, которое
выходило во внутренний двор "Прекрасной Этуали". На противоположной лестнице
были видны бегущие солдаты, одни с мечами, другие с факелами.

Внезапно посреди группы король Наварры заметил Де Муи.
Он отдал свой меч и тихо спускался по лестнице.

"Бедняга, - сказал Генрих, - такой храбрый и преданный!"

"Честное слово, сир, - сказал Ла Моль, - ваше величество правы. Он, конечно, такой.
кажется спокойным; и смотрите, он даже смеется! Должно быть, он что-то замышляет.
Ты же знаешь, что он редко смеется.

- А молодой человек, который был с вами?

- Господин де Коконнас? - спросил Ла Моль.

- Да, что с ним стало?

- О, сир, я не беспокоюсь о нем. Увидев солдат, он сказал
Мне только одно слово: "Мы чем-нибудь рискуем?"

"Нашими головами", - ответил я.

"Вы можете сбежать?"

"Я надеюсь на это".

"Ну, я тоже могу", - ответил он. И я обещаю вам, что он это сделает! Сир, когда
Коконнаса поймают, потому что он хочет, чтобы его поймали.

- Тогда, - сказал Генри, - все в порядке. Давайте попробуем вернуться в Лувр.

"Это будет достаточно просто, сир", - сказал Ла Моль. "Давайте завернемся
в плащи и отправимся. Улица полна людей, сбежавшихся посмотреть на это.
переполох, и нас примут за зрителей ".

Ворота были открыты, и Генри и Ла Моль не встретили никаких препятствий, кроме
толпы на улице.

Они дошли до Рю д''Avernon; но, проходя мимо по улице Poulies они
видел-де-города Муи и его эскорт крест площади Сен-Жермен-л'осеруа,
возглавляемый капитаном стражи, месье де Нанси.

"Ах!" - сказал Генри. - "Они, по-видимому, везут его в Лувр.
Дьявол! ворота будут закрыты. Они запишут имена всех тех,
кто войдет, и если увидят, что я возвращаюсь за ним, они подумают, что я была с ним.
"Ну что ж!" - воскликнула она. - "Да, я была с ним".

"Хорошо! но, сир, - сказал Ла Моль, - войдите каким-нибудь другим путем, а не через
ворота.

- Что, черт возьми, вы имеете в виду?

"Что ж, сир, вот окно королевы Наваррской".

"Вентр сен-Гри", месье де ла Моль, - сказал Генрих, - вы правы.
Я никогда об этом не думал! Но как я могу привлечь внимание королевы
?"

"О, - сказал Ла Моль, кланяясь с видом почтительной благодарности, - ваше величество!"
Ваше величество так хорошо бросает камни!




ГЛАВА XLVII.

DE MOUY DE SAINT PHALE.


На этот раз Кэтрин приняла такие меры предосторожности, что была уверена в своей цели
.

Следовательно, около десяти часов, она послала подальше Маргарита, тщательно
убежден в том, как это было, что королева Наваррская была в неведении
в заговоре против мужа, и пошла к королю, умоляя его не
на пенсию так рано.

Озадаченный торжеством, которое, несмотря на ее обычное
притворство, появилось на лице матери, Чарльз спросил
Екатерина, которая просто ответила:

"Я могу сказать вашему величеству только одно: что этим вечером вы будете
освобождены от двух ваших злейших врагов".

Карл поднял брови, как человек, который говорит сам себе:

"Это хорошо, посмотрим", - и свистнул своему огромному кабану, который
подошел к нему, волоча брюхо по земле, как змея, чтобы уложить
положив красивую и умную голову на колено своего хозяина, он ждал. По прошествии
нескольких минут, в течение которых Екатерина сидела, насторожив глаза и уши
, во дворе Лувра раздался пистолетный выстрел.

- Что это за шум? - нахмурившись, спросил Чарльз, в то время как собака вскочила на ноги.
и навострила уши.

- Ничего, кроме сигнала, - ответила Кэтрин, - вот и все.

"И что означает этот сигнал?"

"Это означает, что с этого момента, сир, ваш единственный настоящий враг больше не может
причинить вам вред".

"Они убили человека?" - спросил Чарльз, глядя на свою мать тем
повелительным взглядом, который означает, что убийство и милосердие - два
неотъемлемых атрибута королевской власти.

- Нет, сир, они арестовали только двоих.

- О! - пробормотал Чарльз. - Всегда скрытые заговоры, всегда заговоры вокруг
король. И все же, дьявол! мама, я уже взрослая и достаточно большая, чтобы
позаботиться о себе самой. Мне не нужны ни поводки, ни шапочки с подкладкой. Отправляйся
в Польшу со своим сыном Генрихом, если хочешь царствовать; Я говорю тебе, что ты
не прав, играя здесь в такие игры ".

"Сын мой, - сказала Катарина, - это последний раз, когда я вмешиваюсь в твои дела.
твои дела. Но предприятия, на котором вы всегда мешали мне
было начато давным-давно, и я уже на полном серьезе пытался доказать своим
Ваше Величество, что я прав."

В этот момент несколько человек остановились во внешнем холле, и торцы
на мостовой послышались выстрелы из мушкетов. Почти в то же мгновение
Господин де Нанси попросил аудиенции у короля.

- Впустите его, - поспешно сказал Шарль.

Появился месье де Нанси, отдал честь королю и, повернувшись к Екатерине, сказал
:

"Мадам, приказ вашего величества выполнен; он схвачен".

"Какой _ он_?" - воскликнула Кэтрин, сильно встревоженная. "Вы арестовали только
одного?"

"Он был один, мадам".

"Он защищался?"

"Нет, он спокойно обеду в номер, и отдал свой меч момент
этого требовал".

"Кто?" - спросил Царь.

"Вы увидите", - сказала Катарина. "Приведите арестованного, месье де
Нанси".

Пять минут спустя де Муи был там.

- Де Муи! - воскликнул король. - В чем дело, сударь?

- Что ж, сир, - сказал Де Муи совершенно спокойно, - если ваше величество
позволит мне вольность, я попрошу вас о том же.

"Вместо того, чтобы задавать этот вопрос царя", - говорит Екатерина, "у
доброта, месье де города Муи, чтобы сказать моему сыну, кто был мужчина нашел в
палаты короля Наварры определенный вечер, а кто в эту ночь
сопротивлялся приказу Его Величества, как мятежника, что он, убил два
стражники и раненый господин де Морвель?

- Да, - сказал Шарль, нахмурившись. - Вы знаете имя этого человека,
Господин де Муи?

- Да, сир; ваше величество желает это услышать?

- Признаю, это доставит мне удовольствие.

- Ну, сир, его зовут Де Муи де Сен-Фаль.

"Это были вы?"

"Это был я".

Екатерина, пораженная такой дерзостью, отступила на шаг.

"Как вы посмели воспротивиться приказу короля?" - спросил Карл.

"Во-первых, сир, я не знал, что был приказ от вашего величества.
затем я увидел только одну вещь, или, скорее, одного человека, месье де
Морвель, убийца моего отца и адмирала. Я вспомнил
что полтора года назад, в той самой комнате, в которой мы сейчас находимся,
вечером 24 августа, ваше Величество пообещали мне отомстить за
убийца, и поскольку с тех пор произошли очень серьезные события, я
подумал, что король вопреки своему желанию изменил свое мнение. Увидев
Морвеля в пределах досягаемости, я поверил, что Небеса послали его мне. Ваше
Величество знает остальное. Сир, я набросился на него как на наемного убийцу и
стрелял в его людей так, как стрелял бы в бандитов.

Чарльз ничего не ответил. Его дружба с Генри на некоторое время заставила
его взглянуть на многие вещи в ином свете, чем он видел вначале
и не раз с ужасом.

В отношении святого Варфоломея королева-мать зафиксировала в своей памяти
высказывания, слетевшие с уст ее сына и похожие на
раскаяние.

"Но, - заметила Екатерина, - что вы делали в тот час в
апартаментах короля Наваррского?"

"О, - ответил де Муи, - это долгая история, но если у его величества хватит
терпения выслушать"--

"Да, - сказал Карл, - говорите, я хочу это услышать".

- Я повинуюсь, сир, - сказал Де Муи, кланяясь.

Екатерина села, устремив встревоженный взгляд на молодого вождя.

- Мы слушаем, - сказал Шарль. "Вот, Act;on!"

Собака возобновила место он занимал и прежде чем пленник был
признался.

"Сир, - сказал Де Муи, - я прибыл к его величеству королю Наваррскому как
представитель наших братьев, ваших верных подданных реформатской
религии".

Екатерина подписала Карлу IX.

"Успокойся, мама", - сказала та. "Я не теряю ни слова. Продолжай,
Господин де Муи, продолжай; зачем ты пришел?"

- Сообщить королю Наваррскому, - продолжал г-н де Муи, - что его
отречение от престола утратило доверие партии гугенотов; но
что, тем не менее, в память о его отце, Антуане де Бурбоне,
и особенно из-за его матери, отважной Жанны д'Альбре,
последователи реформатской религии, чье имя дорого среди нас, были обязаны
ему этим знаком почтения, просить его отказаться от своих притязаний на
корону Наварры ".

- Что он сказал? - спросила Кэтрин, не в силах, несмотря на все свое самообладание
, спокойно принять этот неожиданный удар.

"Ах! ах!", сказал Чарльз", - и еще эту корону Наварры, который без моего
разрешение было сделано, чтобы прыгать с головы на голову, по-видимому, принадлежат более
мало ко мне".

"Гугеноты, сир, лучше, чем кто-либо другой, признают принцип
суверенитета, о котором только что упомянули ваше величество. Поэтому они
надеются побудить ваше величество возложить корону на голову, которая дорога
вам".

"Мне! - сказал Карл. - На голову, которая дорога мне! Дьявол! что
руководитель Вы имеете в виду, месье? Я не понимаю".

"На голове мсье ле Дюк Алансонского."

Катарина побледнела как смерть и бросила на Де Муи сверкающий взгляд.

- Мой брат Д'Алансонец знал об этом?

- Да, сир.

"И он принял корону?"

"При условии согласия вашего величества, к которому он нас направил".

"Ах! - сказал Карл. - Это корона, которая подошла бы нашему брату
Алансонского славу. И я никогда не думал об этом! Спасибо, Города Муи Де,
спасибо! Когда у вас есть такие идеи вас всегда будут рады видеть в
Лувр".

"Сир, вы бы давно были проинформированы об этом проекте, если бы не
если бы не эта злополучная история с Морвелем, которая заставила меня испугаться
Я впала в немилость у вашего величества".

"Да, но что Генрих сказал об этом плане?" - спросила Екатерина.

"Король Наварры, мадам, уступил желанию своих братьев, и
его отречение было готово".

"В таком случае, - сказала Екатерина, - вы должны получить отречение".

- Так получилось, что у меня есть это с собой, мадам, подписанное им и датированное.

- Датировано до происшествия в Лувре? - спросила Кэтрин.

- Да, по-моему, накануне вечером.

Де Муи достал из кармана отречение в пользу герцога
Алансонского, написанное рукой Генриха и подписанное им, с указанной датой
.

"Вера, да, - сказал Чарльз, - и все в должной форме".

"Что Генрих потребовал взамен этого отречения?"

"Ничего, мадам; дружба короля Карла, он сказал нам, будет
щедро отплатить ему за утрату короны".

Кэтрин закусила губу от злости и сжал ее красивые руки.

- Все это совершенно верно, де Муи, - сказал король.

"Тогда, - сказала королева-мать, - если между вами все было улажено
и королем Наваррским, какова была цель вашей беседы с ним
этим вечером?"

"Я, мадам! с королем Наваррским? - спросил Де Муи. "Monsieur de
Нанси, который арестовал меня, засвидетельствует, что я был один. Ваше
величество может спросить его.

- Месье де Нанси! - позвал король.

Вошел капитан гвардии.

- Господин де Нанси, - быстро спросила Катарина, - был ли господин де Муи
совершенно один в гостинице "Бель Этуаль"?

- В комнате - да, мадам; в гостинице - нет.

- Ах! - сказала Кэтрин. - Кто был его компаньоном?

- Я не знаю, был ли он компаньоном месье де Муи, мадам, но
Я знаю, что мужчина сбежал через заднюю дверь, уложив на пол двоих из
моих людей.

- И вы, без сомнения, узнали этого джентльмена?

"Нет, я этого не делал, но это сделали мои стражники".

"Кто он был?" - спросил Карл IX.

"Monsieur le Comte Annibal de Coconnas."

- Аннибал де Коконнас! - воскликнул король, мрачный и задумчивый. - тот самый,
который устроил такую ужасную резню гугенотов во время
Варфоломеевской резни?

"Месье де Коконнас, джентльмен из свиты месье д'Алансона",
представился месье де Нанси.

"Очень хорошо", - сказал Карл IX. - Вы можете идти, месье де Нанси, и
в другой раз запомните одну вещь.

- В чем дело, сир?

- Что ты находишься у меня на службе и что ты не должен подчиняться никому, кроме меня.

Месье де Нанси отступил назад, почтительно кланяясь.

Де Муи иронически улыбнулся Катарине.

На мгновение воцарилось молчание. Королева крутила кисточки на своем
поясе; Шарль гладил свою собаку.

"Но каковы были ваши намерения, месье?" - продолжал Шарль. "Вы
действовали жестоко?"

- Против кого, сир?

- Почему, против Генриха, или Франсуа, или меня.

"Сир, у нас есть отречение вашего шурина, согласие
вашего брата; и, как я уже имел честь сообщить вам, мы были на
смысл испрашивать санкции вашего величества, когда этот несчастный
дело произошло в Лувре.

"Что ж, мама, - сказал Шарль, - я не вижу во всем этом ничего плохого. Вы были
правы, месье де Муи, когда просили короля. Да, Наварра может и
должна быть отдельным королевством. Более того, кажется, это сделано специально для того, чтобы
подарить моему брату Д'Алансону, который всегда так сильно мечтал о короне.
когда мы надеваем нашу, он не может оторвать от нее глаз. Только
вещь, которая стояла на пути этой коронации был прав Энрио по ;
а поскольку Анрио добровольно отрекается от престола"--

"Добровольно, сир".

"Похоже, на то воля Божья! Месье де Муи, вы вольны
возвращайтесь к своим братьям, которых я наказал несколько грубо,
возможно, но это касается только Бога и меня. Скажите им, что, поскольку они
желают, чтобы мой брат д'Алансонец стал королем Наварры, король Франции
соглашается с их пожеланиями. С этого момента Наварра является королевством,
и ее правителя зовут Франсуа. Я прошу всего восемь дней для моего
брата, чтобы покинуть Париж с блеском и помпой, подобающими королю.
Теперь идите, господин де Муи, идите! Господин де Нанси, пропустите господина де Муи
он свободен.

- Сир, - сказал Де Муи, делая шаг вперед, - позволит ли мне ваше величество?

"Да", - сказал король и протянул руку молодому гугеноту.

Де Муи опустился на колени и поцеловал руку короля.

- Кстати, - сказал Шарль, удерживая его, когда он собирался встать, - разве
вы не требовали от меня правосудия над этим негодяем Морвелем?

"Да, сир".

"Я не знаю, где он, как он скрывается; но если вы встретите его, возьмите
правосудие в свои руки. Я разрешаю вам сделать это и с удовольствием".

- Ах, сир, - воскликнул Де Муи, - ваше величество поражает меня. Ваше величество может
положиться на меня. Я понятия не имею, где он, но я найду его, можете не сомневаться.
будьте уверены."

Де Муи почтительно приветствовал короля Карла и королеву Екатерину и
беспрепятственно удалился от стражников, которые привели его сюда.
Он быстро прошел по коридорам, добрались до ворот, и еще
вне поспешил к площади Сен-Жермен-л'осеруа, с ИНН
_Belle ;toile_. Здесь он нашел свою лошадь, благодаря которой через три часа
после только что описанной нами сцены молодой человек вздохнул спокойно
за стенами Манта.

Охваченная яростью, Екатерина вернулась в свои покои, откуда она
перешла в покои Маргариты.

Она нашла Генри нет в его халате, видимо, готовились ко сну.

"Сатана! - прошептала она, - помощь бедным Королева, для которой Бог ничего не делает
больше!"




ГЛАВА ХLVIII.

ДВЕ ГОЛОВЫ ЗА ОДНУ КРОНУ.


"Просите, Месье Алансонского приходить ко мне", - сказал Чарльз, как он отпустил свою
мать.

Господин де Нанси, в соответствии с замечанием короля о том, что
отныне он должен подчиняться только ему, поспешил в апартаменты герцога
и передал слово в слово только что полученный приказ.

Герцог Алансонский вздрогнул. Он всегда боялся Карла, и теперь
больше, чем когда-либо с тех пор, как у него появились основания опасаться заговора.

Тем не менее, он поспешил к своему брату.

Чарльз встал, насвистывая охотничью песню.

Войдя, герцог Алансонский поймал остекленевший взгляд короля
один из тех полных ненависти взглядов, которые он так хорошо знал.

"Ваше величество послали за мной", - сказал он. "Я здесь; чего желает ваше
величество?"

- Я хочу сказать тебе, мой добрый брат, что в награду за ту огромную
дружбу, которую ты ко мне питаешь, я решил сегодня сделать для тебя то, чего ты
больше всего хочешь.

- Для меня?

"Да, для тебя. Подумай, о чем ты мечтал в течение некоторого времени,
не осмеливаясь просить об этом меня, и я дам это тебе".

"Сир, - сказал Франсуа, - клянусь вам, что я не желаю ничего, кроме
дальнейшего здоровья короля".

"В таком случае вам будет приятно узнать, д'Алансонец, что
недомогание, которое я испытывал во время прибытия поляков, прошло.
Благодаря Анрио я спасся от разъяренного дикого кабана, который хотел меня разорвать
и я настолько здоров, что не завидую самому здоровому мужчине
в моем королевстве. Поэтому, не будучи недобрым братом, вы можете попросить
по каким-то продолжение мое здоровье, которое является
отлично".

"Я не хочу ничего, сир".

- Да, да, Франсуа, - нетерпеливо перебил Шарль, - ты желаешь корону
Наварры, поскольку у тебя было соглашение с Анрио и Де
Муи, - с первым, что он отречется от престола; со вторым, что он
отдаст его вам. Хорошо! Анрио отказывается от него! Де Муи рассказал мне о
вашем желании и о короне, к которой вы стремитесь"--

"Ну?" - спросил Д'Алансонец дрожащим голосом.

"Ну, дьявол! это твое".

Д'Алансонец страшно побледнел; затем внезапно кровь хлынула из
его сердце, которое чуть не разорвалось, прилило к лицу, а щеки залились
жгучим румянцем. Милость, оказанная ему королем в тот момент
повергла его в отчаяние.

"Но, сир, - сказал он, дрожа от волнения и тщетно пытаясь
овладеть собой, - я никогда не желал и, конечно, никогда не просил
об этом".

"Это возможно, - сказал король, - потому что ты очень осторожен, брат".;
но этого желали и просили ради тебя".

"Сир, я клянусь тебе, что никогда".--

"Не клянись".

"Но, сир, значит, ты собираешься сослать меня?"

- Ты называешь это изгнанием, Франсуа? Черт возьми, тебе трудно угодить!
На что еще ты надеешься?

Д'Алансонец в отчаянии закусил губу.

- Честное слово! - продолжал Шарль, изображая доброту. - Я и не думал, что ты так популярен, Франсуа.
Особенно среди гугенотов. Но они искали тебя.
я должен признаться самому себе, что ошибался.
Кроме того, я не мог бы пожелать ничего лучшего, чем иметь одного из членов моей семьи - моего
брата, который любит меня и который не способен предать меня - во главе
партии, которая тридцать лет вела против нас войну. Это будет
подави все, как по волшебству, не говоря уже о том факте, что
мы все станем королями в семье. Не будет никого, кроме бедняги
Анрио, который будет мне только другом. Но он не честолюбив, и
он примет этот титул, на который больше никто не претендует ".

"О, сир! вы ошибаетесь. Я достоин этого звания, и у кого больше
право на это, чем я? Генри только вашего брата по браку. Я ваш
брат по крови, и более того, любовь моя ... сир, я умоляю вас, держите меня
рядом с вами".

"Нет, нет, Франсуа", - ответил Чарльз; ", что бы твой
несчастье".

"Как так?"

"По многим причинам".

- Но, сир, найдете ли вы когда-нибудь такого же верного товарища, как я? С самого моего
детства я никогда не покидал ваше величество.

"Я это очень хорошо знаю; и иногда мне хотелось, чтобы вы были подальше".

"Что ваше величество имеет в виду?"

"Ничего, ничего; я и сам понимаю. Ах, какие прекрасные охотится на вас
нет, Франсуа! Как я вам завидую! Знаете ли вы, что в этих дьявольских
в горах они охотятся на медведя, как у нас тут кабан? Ты пришлешь
нам всем такие великолепные шкуры! Они охотятся там с кинжалом, ты знаешь;
они ждут зверя, возбуждают его, раздражают его; он приближается к
охотник, и когда в четырех футах от него, он поднимается на задние лапы.
Именно тогда они погружаются в сталь в его сердце, как Генри делал на
кабан на нашей последней охоты. Это опасный вид спорта, но вы смелы,
Франсуа, и опасность станет настоящим удовольствием для вас."

"Ах! Ваше Величество увеличивает мою скорбь, ибо я буду охотиться с тобой нет
более того".

"Клянусь Небом! тем лучше!" - сказал король. "Это не помогает ни одному из нас.
охотиться вместе."

"Что ваше величество имеет в виду?"

"То, что охота со мной доставляет тебе такое удовольствие и пробуждает в тебе такое
эмоции, которые вы, кто является олицетворением мастерства, вы с кем-либо
мушкет можно сбить сорока, ста футах, когда мы в последний раз
вместе охотились не на расстоянии двадцати шагов поразить кабана, но со своими
оружие, оружие тоже, с которыми вы знакомы, вы сломали ногу
моя лучшая лошадь. Дьявол, Франсуа, что заставляет подумать, ты знаешь!"

"О! сир, простите, это от волнения", - сказал Алансонского, который
стать мертвенно бледным.

"Да, - ответил Чарльз, - я хорошо представляю, что это было за чувство; и именно
именно из-за этого чувства я понимаю все, что оно означает, когда я
говорю тебе: "Поверь мне, Франсуа, когда человека обуревают такие эмоции, лучше всего
для нас охотиться на расстоянии друг от друга. Подумай об этом, брат,
не пока ты со мной, потому что я вижу, что мое присутствие беспокоит тебя,
но когда ты будешь один, и ты увидишь, что у меня есть все основания для
страх, что на другой охоте вас могут охватить другие эмоции.
Ничто так не побуждает руку подняться, как эмоции, и вы
можете убить всадника вместо лошади, короля вместо зверя
. Черт возьми, пуля, нацеленная слишком высоко или слишком низко, меняет всю жизнь.
правительство. У нас есть пример этого в нашей собственной семье. Когда
Монтгомери убил нашего отца, Генриха II, случайно - возможно, на эмоциях.
этот удар возвел на трон нашего брата, Франсуа II.
отправил нашего отца Генриха в Сен-Дени. Так мало надо для
Провиденс до особого эффекта!"

Герцог чувствовал, как пот стекал с его лица на эту атаку, как
грозные, как это было непредвиденным.

Это было бы невозможно для короля, чтобы показать более ясно, что он
уже догадались все. Скрывая гнев под шуточным образом, Чарльз
возможно, более ужасный, чем если бы он позволил себе излить лаву
ненависти, которая пожирала его сердце; его месть казалась
пропорциональной его злобе. По мере того как одно становилось острее, другое усиливалось,
и впервые Д'Алансонн почувствовал раскаяние, или, скорее, сожаление о том, что
замышлял преступление, которое не увенчалось успехом. Он сопротивлялся
сколько мог, но при этом последнем ударе он склонил голову,
и Чарльз увидел, как в его глазах загорается тот всепожирающий огонь, который в существах
нежная натура вспахивает борозду, из которой прорастает весна.

Но Д'Алансонец был из тех, кто плачет только от гнева. Чарльз уставился
на него своим хищным взглядом, наблюдая за сменяющими друг друга чувствами
на лице молодого человека, и все эти ощущения
предстали перед ним столь же точно, благодаря глубокому изучению
его семья, как будто сердце герцога было открытой книгой.

Он оставил его в момент, щебень, неподвижный и немой; а потом в голос
штамп с твердостью ненависти:

"Брат, - сказал он, - мы объявили тебе о нашем решении; оно
непреложно. Ты пойдешь".

Д'Алансонец вздрогнул, но Карл, казалось, не заметил этого и
продолжил:

"Я хочу, чтобы Наварра гордилась тем, что ее королем стал брат короля Франции"
. Золото, власть, почести, все, что принадлежит твоему происхождению, ты получишь
как и твой брат Генри, и, подобно ему, - добавил он, улыбаясь, - ты
будешь благословлять меня издалека. Но это неважно, благословения не знают границ.

"Сир"--

"Примите мое решение, или, скорее, смиритесь. Однажды царь, Мы должны
найти жену для тебя, достойный сын Франции, и она, возможно, может
представляем вам еще один престол".

"Но, - сказал герцог Алансонский, - ваше величество забывает вашего доброго друга
Генриха".

"Генрих! но я же говорил вам, что он не хотел трона Наварры! Я
говорил тебе, что он отрекся от престола в твою пользу! Генри веселый парень, и
не такой бледнолицый, как ты. Он любит смеяться и развлекаться в свое удовольствие.
а не хандрить, на что обречены мы, носящие короны.

Д'Алансонн тяжело вздохнул.

"Ваше величество приказывает мне тогда заняться собой"--

"Нет, нисколько. Нисколько не беспокойтесь; я все устрою
положитесь на меня, как на доброго брата. И теперь, когда все готово.
договорились, уходи. Однако ни слова о нашем разговоре твоим друзьям. Я
очень скоро приму меры, чтобы придать огласке это дело. А теперь уходи,
Франсуа.

Нечего было больше сказать, так что герцог поклонился и удалился,
ярость в его сердце.

Ему очень хотелось найти Генри и поговорить с ним обо всем, что произошло.
но он застал только Кэтрин. На самом деле,
Генри хотел избежать встречи, в то время как та сама стремилась к ней.

Увидев Екатерину, герцог подавил гнев и попытался улыбнуться.
Ему повезло меньше, чем Генриху Анжуйскому, он искал в ней не мать.
Екатерина, но всего лишь союзник. Поэтому он начал с притворства, ибо
для заключения хороших союзов необходимо, чтобы каждая сторона была
в некоторой степени обманута.

Он встретил Кэтрин с лица, на котором остался лишь слабый след
тревожности.

"Хорошо, мадам, - сказал он, - вот это отличная новость, вы слышали это?"

- Я знаю, что существует план, как сделать из вас короля, месье.

- Это большая доброта со стороны моего брата, мадам.

- Не так ли?

- И я почти склонен поверить , что отчасти своей благодарностью я обязан
вы; ибо на самом деле это вы посоветовали Карлу подарить мне
трон; именно вам я обязан этим. Однако я признаюсь, что в глубине души
мне больно таким образом грабить короля Наварры.

- Очевидно, вы очень любите Анрио.

"Почему бы и нет, мы были близки некоторое время".

"Вы думаете, он любит вас так же сильно, как вы любите его?"

"Я надеюсь на это, мадам".

- Такая дружба очень поучительна; ты знаешь это? особенно между
принцами. Дружба при дворе мало что значит, Франсуа.

"Мать, вы должны помнить, что мы не только друзья, но и почти
братья".

Екатерина улыбнулась странной улыбкой.

"Ах, - сказала она, - есть ли братья среди королей?"

"О! что касается этого, то ни один из нас не был королем, мама, когда началась наша близость
. Более того, мы никогда не думали, что станем королями; вот почему мы любили
друг друга.

"Да, но все изменилось".

"Насколько изменилось?"

"Ну, кто может сказать сейчас, не станете ли вы оба королями?"

Судя по нервному вздрагиванию герцога и румянцу, выступившему на его лбу
Екатерина увидела, что пущенная ею стрела попала в цель.

- Он? - спросил он. - Король Анрио? А какого королевства, мама?

- Одно из самых великолепных королевств христианского мира, сын мой.

- О, мама, - сказал Д'Алансонец, бледнея, - что ты говоришь?

- То, что хорошая мать должна сказать своему сыну, и то, о чем ты не раз думал
, Франсуа.

- Я? - переспросил герцог. - Я ни о чем не думал, мадам, клянусь вам.

- Я вполне могу тебе поверить, потому что твой друг, твой брат Генри, как ты его
называешь, несмотря на свою кажущуюся откровенность, очень умный и коварный
человек, который хранит свои секреты лучше, чем ты свои, Франсуа.
Например, он когда-нибудь говорил вам, что де Муи был его деловым человеком?

Как она говорит, Катарина повернулась, взглянув на Франсуа, как будто это были
Кинжал, направленный в его душе.

Но у последнего было только одно достоинство, или, скорее, порок, - искусство
притворяться; и он стойко выдержал ее взгляд.

"Де-города Муи!" - сказал он удивленно, как если бы это был первый раз, когда он
услышав имя упоминалось в этой связи.

- Да, гугенот Де Муи де Сен-Фейл, тот самый, который чуть не убил
Месье де Морвель, который тайно и под разными масками
разъезжает по всей Франции и столице, интригует и собирает армию
чтобы поддержать вашего брата Генриха против вашей семьи.

Екатерина, неуч, что на данный момент ее сын Франсуа знал столько же, если
не больше, чем она, поднялась при этих словах и начал величественно покинуть
номер, но Франсуа задержали ее.

- Мама, - сказал он, - еще одно слово, если можно. Поскольку вы соизволили
посвятить меня в вашу политику, скажите мне, как, с его скудными ресурсами,
и будучи столь малоизвестным, Генрих смог преуспеть в ведении войны
достаточно серьезной, чтобы обеспокоить мою семью?"

"Дитя мое, - сказала королева, улыбаясь, - его поддерживают, возможно, более
тридцать тысяч человек; ему стоит только сказать слово, и эти тридцать
тысячи людей появятся так же внезапно, как если бы они возникли из-под земли;
и помните, что эти тридцать тысяч человек - гугеноты, то есть
самые храбрые солдаты в мире, и потом, у него есть защитник, которого вы
не смогли и не захотели примирить.

"Кто это?" - спросил я.

"У него есть король, король, который любит его и который подталкивает его к этому;
Король, который из ревности к вашему брату Польше и из злобы
к вам ищет преемника. Но, какой же ты слепой
, если не видишь этого, он ищет чего-то другого, кроме своей собственной
семьи.

- Короля! - ты так думаешь, мама?

- Разве ты не заметила, как он любит Анрио, своего Анрио?

- Да, мама, да.

"И как ему отплачивают за этого самого Анрио, забывая, что его
шурин застрелил бы его во время Варфоломеевской резни,
припадает к земле, как собака, которая лижет руку, которая его побила
".

"Да, да, - пробормотал Франсуа, - я уже заметил, что Генрих
очень скромен с моим братом Шарлем".

"Умно старается угодить ему во всем".

"Настолько, что, потому что всегда сплачивало короля в его
незнание Хокинг начал изучать его; и вчера, да, это
только вчера он спросил меня, нет ли у меня каких-нибудь книг по этому виду спорта".

"Ну", - сказала Кэтрин, глаза которой заблестели, как будто ей внезапно пришла в голову идея.
"Что ты ему ответила?"

"Что я посмотрю в своей библиотеке".

"Хорошо, - сказала Кэтрин, - у него должна быть эта книга".

"Но я посмотрела, мадам, и ничего не нашла".

- Я найду его, и ты передашь ему, как будто оно от тебя.


- И что из этого выйдет?

- Ты доверяешь мне, Д'Алансонец?

"Да, мама".

"Вы будете слепо повиноваться Мне до сих пор как Генри озабочен? За то, что вы
возможно, сказал, что ты его не любишь".

Д'Алансонец улыбнулся.

- И я ненавижу его, - продолжала Катарина.

- Да, я буду повиноваться вам.

"Хорошо, послезавтра приходи сюда за книгой; я отдам ее тебе"
"Ты отнесешь ее Генри и"--

"И?"

- Остальное предоставь Провидению или случаю.

Франсуа знал свою мать достаточно хорошо, чтобы понимать, что у нее не было привычки
доверять Провидению или случайности заботу о дружбе или
ненависти. Но он ничего не сказал, и поклонился, как человек, который принимает
комиссии, в которых он обвиняется, его возвращения к себе в апартаменты.

"Что она имеет в виду?" - думал молодой человек, поднимаясь по лестнице. "Я
не вижу. Но что я действительно понимаю из всего этого, так это то, что она ведет себя как
наш общий враг. Что ж, пусть она продолжает.

Тем временем Маргарита через Ла Моля получила письмо от Де Муи
королю Наварры. Поскольку в политике у двух прославленных союзников не было секретов
, она вскрыла письмо и прочитала его.

Письмо, должно быть, заинтересовало ее, потому что, воспользовавшись тем, что
стены Лувра уже окутывала тьма,
Маргарита сразу же поспешила по потайному коридору, поднялась на
поднялся по винтовой лестнице и, внимательно осмотревшись по сторонам,
скользнул дальше, как тень, и исчез в приемной
Короля Наваррского.

Эта комната не охранялась с момента исчезновения Ортона.

Это обстоятельство, о котором мы не говорили с тех пор, как читатель узнал
о трагической судьбе бедняги Ортона, сильно обеспокоило Генри. Он
говорил об этом мадам де Сов и своей жене, но ни один из них
знал об этом не больше, чем он. Мадам де Сов сообщила ему кое-что
из чего Генриху стало совершенно ясно, что
бедный мальчик стал жертвой каких-то махинаций королевы-матери, и
именно поэтому его самого прервали с Де Муи в
гостинице "Бель Этуаль". Любой другой, кроме Генри, промолчал бы,
боясь заговорить, но Генри все рассчитал. Он понял, что его
молчание выдаст его. Как правило, человек не теряет своего слугу и
доверенное лицо таким образом, не наводя о нем справки и не разыскивая его.
Итак, Генрих спрашивал и искал даже в присутствии короля и королевы-матери
и каждого, начиная с часового, который шел перед
ворота Лувра капитану стражи, несущей стражу в приемной короля;
но все расспросы и поиски были напрасны, и
Генри, казалось, был так тронут этим обстоятельством и так привязан к бедному
отсутствующему слуге, что сказал, что не поставит другого на его место, пока
он не будет совершенно уверен, что Ортон исчез навсегда.

Итак, прихожая, как мы уже говорили, была пуста, когда Маргарита вошла в нее.


Какими бы легкими ни были шаги королевы, Генрих услышал их и обернулся.

- Вы, мадам! - воскликнул он.

- Да, - сказала Маргарита. - Скорее! Прочтите это! - и она протянула ему открытую книгу.
письмо.

В нем содержатся эти строки:

 "_Sire: настал момент для приведения нашего плана полета в
 исполнения. Послезавтра будет охота вдоль
 Сены, от Сен-Жермена до Мезона, то есть вдоль всего
 леса._

 "_ Отправляйся на охоту, даже если это соколиная охота; надень хорошую кольчугу
 под костюм; возьми свой лучший меч и скачи на лучшем коне в
 своей конюшне. Около полудня, когда погоня в самом разгаре, и
 Король скакал после Сокола, побег в одиночку, если ты придешь одна;
 с королевой Наваррской, если королева последует за вами._

 "_ Пятьдесят наших людей будут спрятаны в павильоне Франсуа I.
 ключ от которого у нас есть; никто не будет знать, что они будут там,
 потому что они придут ночью, и ставни будут закрыты._

 "_ Вы пройдете по Аллее Фиалок, в конце которой
 Я буду наблюдать; справа от этой аллеи, на открытом пространстве
 будут господа де ла Моль и Коконнас с двумя лошадьми. Эти
 лошади предназначены для замены ваших и ее величества королевы.
 Королева Наварры, если потребуется._

 "Прощайте, сир, будьте готовы, как и мы".

"Вы будете", - говорит Маргарита, произнося после шестнадцати сотен лет
те же слова, что говорил Цезарь на берегу Рубикона.

"Пусть будет так, мадам, - ответил Генрих, - я не подведу вас".

"Теперь, сир, будьте героем; это нетрудно. Вам остается только следовать по
указанному пути и построить для меня прекрасный трон", - сказала
дочь Генриха II.

Едва заметная улыбка тронула тонкие губы беарнца. Он поцеловал
Маргарет взяла его за руку и вышла исследовать коридор, насвистывая
припев старой песни:

 "_Cil qui mieux battit la muraille_
 _N'entra pas dedans le chasteau._"[17]

Предосторожность был мудр, ибо, как он открыл дверь своей
спальная комната герцога Алансонского открыл, что в его прихожей. Генри
кивнул Маргарите, а затем громко сказал:

- А! это ты, брат? Добро пожаловать.

По знаку своего мужа королева все поняла и
поспешно вошла в гардеробную, перед дверью которой
висел толстый гобелен. Герцог Алансонский вошел робким шагом
и огляделся.

- Мы одни, брат? - спросил он шепотом.

- Совсем. Но в чем дело? Вы, кажется, встревожены.

- Нас обнаружили, Генри.

- Как? - обнаружили?

- Да, де Муи арестован.

- Я знаю это.

"Ну, де Муи все рассказал королю".

"Что он ему сказал?"

"Он сказал им, что я желаю престола Наварры, и что у меня есть
заговор чтобы получить его".

"Ах, глупая!" - воскликнул Генри", так что теперь ты под прицелом, моя бедная
брат! Как получилось, что вас еще не арестовали?"

"Я не знаю. Король пошутил надо мной, притворившись, что предлагает мне
трон Наварры. Он, без сомнения, надеялся вытянуть из меня какое-то признание,
но я ничего не сказал".

"И ты молодец, вентр сен-гри"! - сказал беарнец. "Стой твердо,
ибо от этого зависят наши жизни".

"Да, - сказал Франсуа, - положение опасное, я знаю. Вот почему я
пришел спросить твоего совета, брат; как ты думаешь, что мне следует делать - бежать
или остаться?"

"Вы, должно быть, видели короля, раз он заговорил с вами?"

"Да, конечно".

"Ну! вы, должно быть, прочитали его мысли. Так что следуйте своему вдохновению".

"Я предпочитаю остаться", - ответил Франсуа.

Несмотря на то, что он почти полностью владел собой,
Генри не смог сдержать радостного порыва, вырвавшегося у него, и он был легким.
Каким бы легким он ни был, Франсуа это заметил.

- Тогда оставайся, - сказал Генри.

- Но ты?

"Почему?" - ответил Генри. "Если ты останешься, у меня не будет причин уезжать. Я
собирался последовать за тобой только из преданности, чтобы не разлучаться
с моим братом".

- Итак, - сказал Д'Алансонец, - всем нашим планам пришел конец; вы сдаетесь
без борьбы при первом же ударе судьбы?

"Я не рассматриваю то, что я остаюсь здесь, как несчастье", - сказал
Генри. "Благодаря моему беспечному характеру я везде доволен".

"Ну, тогда," сказал Алансонского, "нам не нужно больше ничего говорить об этом, только в
если вы решили что-то другое, дайте мне знать".

"Клянусь Небом! Я не премину это сделать, можешь быть уверен, - ответил
Генри. - Разве мы не договорились, что у нас не должно быть секретов друг от друга
?

Алансонского больше ничего не сказал, но отошел, тем не менее размышления над ними; ибо в одно
раз ему показалось, что он видел гобелен в передней части шкафа двигаться.

Едва герцог ушел, как занавес поднялся и Маргарита появилась снова.


- Что вы думаете об этом визите? - спросил Генрих.

"Что на подходе что-то новое и важное".

"Как ты думаешь, что это?"

"Я пока не знаю, но я выясню".

"В смыслепока?

- А пока не откажитесь зайти ко мне завтра вечером.

- Конечно, я не откажусь, мадам! - сказал Генри, галантно целуя руку
своей жены.

С той же осторожностью она использовала в ближайшие Маргарита вернулась к ней
собственные квартиры.




ГЛАВА НЛИН.

ТРАКТАТ ОБ ОХОТЕ.


Три дня прошло после событий, что мы просто родственники. День клонился к рассвету
но в Лувре все уже были на ногах
как обычно в дни охоты, когда герцог Алансонский вошел в апартаменты
от королевы-матери в ответ на полученное им приглашение.
Екатерина не был в ее спальне, но она оставила приказание, что если ее
сын пришел он должен был ждать ее.

Через несколько минут она вышла из отдельной комнаты, в которую
никто, кроме нее самой, не имел доступа, и в которой она проводила свои
химические эксперименты. Когда Катарина вошла в комнату, оттуда донесся
то ли из шкафа, то ли от ее одежды пронизывающий запах каких-то
едких духов, и через открытую дверь Д'Алансонн уловил густой запах
пар, как от какого-то сгоревшего ароматического вещества, плавающий в лаборатории
как белое облако.

Герцог не смог сдержать любопытного взгляда.

"Да, - сказала Екатерина де Медичи, - я сжигала несколько старых
пергаментов, от которых исходил такой неприятный запах, что я положила немного
можжевельника в жаровню, отсюда и этот запах".

Д'Алансонец поклонился.

- Ну, - сказала королева, пряча под широкими рукавами своего
халата руки, кое-где покрытые красноватыми
пятнами, - есть что-нибудь новое со вчерашнего дня?

"Ничего, мама".

"Ты видела Генри?"

"Да".

"Он все еще отказывается уезжать?"

"Абсолютно".

"Негодяй!"

"Что вы скажете, мадам?"

"Я говорю, что он уйдет".

"Вы так думаете?"

"Я уверен в этом".

"Значит, он сбежит от нас?"

"Да", - сказала Кэтрин.

"И ты позволишь ему уйти?"

"Не только это, но я говорю тебе, что он должен уйти".

- Я не понимаю, мама.

- Послушай внимательно, что я собираюсь тебе сказать, Франсуа. Опытный
врач, тот, кто позволил мне взять книгу об охоте, которую вы хотите
дай ему, сказал мне, что король Наваррский находится на стадии
напали с расходом, одним из тех, неизлечимых заболеваний, при которых
наука не имеет средств защиты. Теперь вы понимаете, что если ему суждено умереть от
такой жестокой болезни, то для него было бы лучше умереть вдали от нас, чем
среди нас, при дворе.

"На самом деле, - сказал герцог, - это причинило бы нам слишком много боли".

"Особенно твой брат Чарльз", - сказала Екатерина. "В то время как, если он умрет
после того, как я предала его, король будет рассматривать его смерть как наказание
с Небес".

"Ты права, мама, - восхищенно сказал Франсуа, - он должен уехать.
Но ты уверена, что он уедет?"

"Все его планы выполнены. Место встречи - в лесу Сен
Жермен. Пятьдесят гугенотов должны сопровождать его до Фонтенбло,
где его будут ждать еще пятьсот человек.

- И, - сказал Д'Алансон с легким колебанием и заметной бледностью,
- моя сестра Марго будет сопровождать его?

- Да, - ответила Екатерина, - это согласовано. Но после смерти Генриха
Марго вернется ко двору вдовой и свободной.

- И Генрих умрет, мадам? Вы уверены в этом?

"Врач, который дал мне книгу, заверил меня в этом".

"Где эта книга, мадам?"

Кэтрин медленно подошла к таинственному шкафу, открыла дверь,
вошла и через мгновение появилась с книгой в руке.

- Вот она, - сказала она.

Д'Алансон смотрел на книгу с некоторым чувством ужаса.

"Что это за книга, мадам?" спросил он, содрогаясь.

"Я уже говорил тебе, сын мой. Это трактат об искусстве выращивания
и дрессировки соколов, сорокопутов и ястребов, написанный очень образованным
ученый у сеньора Каструччо Кастракани, тирана Лукки.

"Что я должен с ним делать?"

"Отнеси это своему хорошему другу Анрио, который, как ты мне сказал, просил у тебя
трактат об искусстве охоты. Поскольку сегодня он отправляется на соколиную охоту с королем,
он не преминет прочитать кое-что из этого, чтобы доказать Карлу
что последовал его совету и извлек один-два урока. Главное
главное - отдать это в собственные руки Генриха.

- О! Я не смею! - сказал Д'Алансонец, содрогаясь.

"Почему бы и нет?" - спросила Кэтрин. "Это такая же книга, как и любая другая, за исключением того, что она
так долго лежала в упаковке, что страницы слиплись. Не
попытка прочитать его, Франсуа, ибо оно может быть прочитано только путем смачивания
палец и переворачивая каждый лист, а на это нужно время и труд."

"Значит, только человек, который очень хочет получить образование в таком виде спорта, как
хокинг, стал бы тратить свое время и утруждать себя этим?" - спросил Д'Алансон.

- Совершенно верно, сын мой, ты понимаешь.

- О! - воскликнул Д'Алансонец. - Во дворе Анрио. Дайте мне книгу.
Сударыня. Я воспользуюсь его отсутствием и пойду с ним в его комнату
. По возвращении он найдет его".

"Я бы предпочел, чтобы ты отдай ему себя, Франсуа, что бы
увереннее".

"Я уже говорил, что я не смею, мадам", - ответил герцог.

"Очень хорошо; но, по крайней мере, положи это так, чтобы он мог видеть".

"Открыть? Есть ли какая-нибудь причина, по которой это не должно быть открыто?"

"Никаких".

"Тогда отдай это мне".

Д'Алансонн с трепетом взял книгу, которую Катарина твердой рукой
протянула ему.

"Возьми это, - сказала королева, - здесь нет опасности, я прикасаюсь к этому; кроме того, ты
в перчатках".

Д'Алансону этой предосторожности показалось недостаточно, и он завернул книгу в
свой плащ.

- Поторопитесь, - сказала Екатерина, - Генрих может вернуться в любую минуту.

- Вы правы, мадам. Я сейчас же пойду.

Герцог вышел, дрожа от страха.

Мы часто вводили читателя в апартаменты короля
Наваррского, и он присутствовал при событиях, которые происходили в
них, событиях ярких или мрачных, в зависимости от того, улыбался или хмурился король.
защищающий гений будущего короля Франции.

Но, возможно, никогда еще эти стены, запятнанные кровью убийств,
политые вином оргий, благоухающие благовониями
любви, - возможно, никогда еще этот уголок Лувра не видел более бледного лица
чем у герцога Алансонского, когда с книгой в руке он открыл дверь
спальни короля Наваррского. И никого, как герцог и ожидал
, в комнате не было, чтобы спросить любопытными или встревоженными взглядами
что он собирается делать. Только первые лучи утреннего солнца
освещали пустую комнату.

На стене наготове висела шпага , которая была у г - на де Муи .
посоветовал Генриху взять с собой. Несколько звеньев кольчуги были
разбросаны по полу. Туго набитый кошелек и маленький кинжал лежали на столе
и немного пепла в камине вместе с другими вещами
улики ясно показывали Д'Алансону, что король Наварры надел
кольчужную рубашку, забрал немного денег у своего казначея и сжег
все бумаги, которые могли его скомпрометировать.

"Моя мама не ошибся", - сказал Алансонского "валета бы
меня предал".

Несомненно, это убеждение придало дополнительную прочность для молодого человека. Он
одним взглядом прощупал углы комнаты, поднял портьеры и
поняв по громкому шуму во дворе внизу и плотной
тишине в квартирах, что там никого нет, чтобы шпионить за ним, он вытащил
достав книгу из-под плаща, поспешно положил ее на стол, рядом с
кошельком, прислонив его к столу из резного дуба; затем нарисовал
вернувшись, он протянул руку и с нерешительностью, которая выдавала его
опасения, рукой в перчатке открыл том на гравюре, изображающей
охоту. Покончив с этим, Д'Алансонн снова отступил назад и снял перчатку.
бросил его во все еще теплый огонь, который только что поглотил бумаги.
Гибкая кожа потрескивала на углях, скручивалась и расплющивалась сама по себе
подобно телу огромной рептилии, не оставляя ничего, кроме обгоревшего и
почерневшего комка.

Д'Алансон подождал, пока пламя не поглотило перчатку, затем свернул
плащ, в который была завернута книга, сунул его под
мышку и поспешно вернулся в свои апартаменты. Как он поступил с
бьющееся сердце, он услышал шаги на винтовой лестнице, и не сомневаясь
но что это был Генри, он быстро закрыл дверь. Потом подошел к
окно, но он мог видеть только часть внутреннего двора Лувра.
Генриха там, однако, не было, и он был убежден, что это был король
Наваррский, который только что вернулся.

Герцог сел, открыл книгу и попытался читать. Это была история
Франции от Фарамона до Генриха II., на которую Генрих выдал лицензию через несколько дней после своего
восшествия на престол.

Но мысли герцога были заняты не тем, что он читал; лихорадка
ожидания горела в его венах. Пульсация в висках отдавалась отчетливо в его мозгу
, и Франсуа, как во сне или в каком-то магнетическом трансе, показалось
что он мог видеть сквозь стены. Его глаза, казалось, исследовали комнату
Генри, несмотря на преграды между ними.

Чтобы отогнать ужасный предмет, стоявший перед его мысленным взором,
герцог попытался сосредоточить свое внимание на чем-нибудь, кроме ужасной книги,
раскрытой на дубовом столе; но напрасно он смотрел на свое оружие, на свой
украшения; напрасно он сотни раз смотрел на одно и то же место на полу
; каждая деталь картины, на которую он только взглянул
, врезалась ему в память. Она состояла из джентльмена верхом на лошади
выполнял обязанности загонщика при соколиной охоте, бросал приманку, звал
сокола и скакал галопом по густой траве болота. Сильна
какой бы сильной ни была воля герцога, его память восторжествовала над ней.

Затем он увидел не только книгу, но и короля Наваррского.
он подошел к ней, посмотрел на картинку, попытался перевернуть страницы,
в конце концов намочил большой палец и раздвинул листы. При виде этого зрелища,
каким бы вымышленным оно ни было, Д'Алансонн пошатнулся и был вынужден
опереться одной рукой о стол, а другой прикрыть лицо
глаза, как будто при этом он не видел яснее, чем до этого.
видение, от которого он хотел убежать. Это видение было в его собственных мыслях.

Внезапно д'Алансонн увидел, как Генри пересекает двор; он остановился на несколько мгновений
перед людьми, которые грузили на двух мулов провизию для охоты
не что иное, как деньги и другие вещи, которые он хотел взять с собой.
его; затем, отдав свои распоряжения, он пересек двор по диагонали и
направился к двери.

Д'Алансонец стоял неподвижно. Значит, это не Генри поднялся по
потайной лестнице. Все мучения, которые он претерпел за последнюю четверть часа.
целый час был бесполезен. То, что, как он думал, закончилось или почти закончилось, оказалось
только началом.

Франсуа открыл дверь своей комнаты, затем придержал ее, прислушиваясь.
На этот раз он не мог ошибиться, это был сам Генри; он узнал
его походку и необычный звон шпор.

Дверь Генри открылась и закрылась.

Д'Алансон вернулся в свою комнату и опустился в кресло.

"Хорошо!" - сказал он. "Вот что сейчас происходит: он прошел
через прихожую, первую комнату, спальню; затем он
оглядывается, на месте ли его меч, кошелек, кинжал; наконец он
находит книгу открытой на своем столе.

"Что это за книга?" - спрашивает он себя. "Кто ее принес?"

"Затем он подходит ближе, видит изображение всадника, зовущего своего
сокола, хочет читать, пытается переворачивать листы".

Холодный пот выступил на лбу Франсуа.

"Он позвонит? Действие яда внезапное? Нет, нет, потому что моя мать
сказала, что он умрет от медленной чахотки".

Эта мысль несколько успокоила его.

Так прошло десять минут, столетие агонии, тянувшейся секунда за секундой.
каждая секунда давала все, что воображение могло изобрести на пути
сводящий с ума ужас, мир видений.

Д'Алансонн больше не мог этого выносить. Он встал и пересек прихожую,
которая начала заполняться джентльменами.

- Доброе утро, джентльмены, - сказал он. - я иду к королю.

И чтобы отвлечься от всепоглощающего беспокойства и, возможно, подготовить
_алиби_, Д'Алансонн спустился в апартаменты своего брата. Зачем он пошел
туда? Он не знал. Что он хотел сказать? Ничего! Это был не Чарльз
он искал-это был Генри, он бежал.

Он взял винтовой лестнице и обнаружил, что дверь короля
квартиры приоткрыта. Стражники пропустили герцога внутрь , не позволив ему войти .
противодействие. В дни охоты не существовало ни этикета, ни приказов.

Франсуа последовательно пересек прихожую, салон и
спальню, никого не встретив. Он думал Чарльз, должно быть в
Оружейной палате и открыл дверь, ведущую туда.

Царь сидел перед столом, в глубоком резного кресла. Он стоял
спиной к двери и, казалось, был поглощен своим занятием.

Герцог приблизился на цыпочках; Чарльз читал.

- Клянусь Небом! - воскликнул он вдруг. - Это прекрасная книга. Я слышал о ней.
но не знал, что ее можно достать во Франции.

Д'Алансон прислушался и сделал шаг вперед.

"Проклятые листья!" - сказал король, смачивая большой палец и прикладывая его к
страницам. "Похоже, что их нарочно склеили вместе, чтобы
скрыть чудеса, которые они заключают в себе, от глаз человека".

Д'Алансон бросился вперед. Книга, над которой склонился Чарльз, была
той самой, которую он оставил в комнате Генри. У него вырвался глухой крик.

"А, это ты, Франсуа?" сказал Шарль, "Добро пожаловать; заходи и посмотри"
лучшая книга об охоте, которая когда-либо выходила из-под пера человека."

Первым побуждением д'Алансона было выхватить книгу из рук своего собеседника.
брат; но адская мысль остановила его; страшная улыбка
скользнула по его бледным губам, и он потер глаза рукой, как
человек, находящийся в полубессознательном состоянии. Затем, постепенно приходя в себя, но не двигаясь с места:

- Сир, - спросил он, - как эта книга попала в руки вашего величества
?

"Сегодня утром я зашла в комнату Анрио, чтобы посмотреть, готов ли он; его там не было.
вероятно, он прогуливался по псарне или конюшням;
во всяком случае, вместо него я нашел это сокровище, которое принес сюда
чтобы почитать на досуге".

И король снова облизал большой палец и снова перевернул
упрямый страницы.

- Ваше Величество, - пролепетал Алансонского, чьи волосы встали дыбом, и, вся
тело охватила страшная агония. "Сир, я пришел сказать тебе"--

"Позволь мне закончить эту главу, Франсуа, - сказал Шарль, - и тогда ты
расскажешь мне все, что пожелаешь. Я прочел или, скорее, проглотил пятьдесят
страниц.

- Он пробовал яд двадцать пять раз, - пробормотал Франсуа. - Мой
брат мертв!

Затем ему в голову пришла мысль, что есть Бог на небесах, который может быть
ведь не было шансов.

Дрожащей рукой герцог вытер холодный пот, который
стоял с каплями на лбу и молча ждал, как велел ему брат
, пока глава не будет закончена.




ГЛАВА L.

ХОКИНГ.


Чарльз все еще читал. Его любопытство казалось, он пожирает страницы, и
каждая страница, как мы уже говорили, либо из-за сырости, к которой он
подвергались так долго или с какой-либо другой причиной, придерживались
далее.

С измученными глазами Алансонского смотрели на это страшное зрелище, конец
которые лишь он один мог видеть.

"Ах! - пробормотал он, - что будет? Я уйду прочь, в изгнание, и
искать воображаемый трон, в то время как при первых известиях о болезни Карла
Генрих вернется в какой-нибудь укрепленный город недалеко от столицы и понаблюдает за
эта добыча, посланная нам случайно, способна одним шагом добраться до Парижа; так что
что еще до того, как король Польши узнает о смерти моего брата,
династия сменится. Этого не может быть!"

Таковы были мысли, которые преобладали над первым непроизвольным чувством
ужаса, побудившего Франсуа предупредить Шарля. Это был неизменный
фатализм, который, казалось, сохранил Генриха и последовал за Валуа, которого
герцог снова будет пытаться его сорвать. В одно мгновение весь его план с
что касается Генри был изменен. Это был Чарльз, а не Генри, кто читал
отравленную книгу. Генри должен был уйти, и ушел, приговоренный к смерти.
В тот момент, когда судьба снова спасла его, Генрих должен был остаться; ибо Генрих был
меньше опасаться Бастилии или венсенского узника, чем
короля Наваррского во главе тридцати тысяч человек.

Герцог Алансонский дал Карлу закончить главу, и когда король закончил,
поднял голову:

- Брат, - сказал герцог, - я ждал, потому что ваше величество приказали мне
чтобы сделать это, но я сожалею об этом, потому что у меня есть что-то из величайших
значение говорю вам".

"Иди к черту!" - сказал Чарльз, чьи щеки медленно превращая унылый
красный, или потому, что он был слишком погружен в свое чтение или
потому что яд уже начал действовать. "Иди к черту! Если вы пришли
опять обсуждают ту же тему, вы должны оставить как поступил с царем
Польша. Я избавился от него, и я сделаю то же самое для вас без
далее поговорим об этом".

"Речь идет не о моем уходе, брат, что я хочу поговорить с тобой, но
о ком-то еще, кто уезжает. Ваше величество затронули мою
самую чувствительную точку, мою любовь к вам как к брату, мою преданность вам
как подданному; и я надеюсь доказать вам, что я не предатель ".

"Хорошо," сказал Чарльз, как он оперся локтем на книгу, пересек его
ноги, и посмотрел на Алансонского, как человек, который старается быть терпеливым.
- Какой-нибудь свежий отчет, какое-нибудь обвинение?

- Нет, сир, несомненный факт, заговор, о котором только моя глупая щепетильность
помешала мне рассказать вам раньше.

- Заговор? - что ж, давайте послушаем об этом, - сказал Чарльз.

"Сир", - сказал Франсуа, "пока Ваше Величество ястребы возле реки в
равнину скоро король Наваррский будет бежать к лесу Сен
Жермен, где его будет ждать отряд друзей, чтобы бежать с ним".

"Ах, я так и знал, - сказал Шарль, - еще одна клевета на моего бедного Генриха!
Когда ты закончишь с ним?"

"Ваше Величество, не нужно долго ждать, по крайней мере, чтобы выяснить, является ли или нет
то, что я только что имел честь сказать вам, является клеветой".

"Как же так?"

"Потому что сегодня вечером нашего шурина не будет".

Чарльз поднялся.

"Послушайте, - сказал он, - я в последний раз попытаюсь поверить вам; но я
предупреждаю вас, и вас, и вашу мать, что это будет в последний раз".

Затем, повысив голос:

"Позовите короля Наваррского!" - крикнул он.

Стражник начал повиноваться, но Франсуа жестом остановил его.

"Это плохой способ, брат, чему-либо научиться", - сказал он. "Генри будет
отрицать, подаст сигнал, его сообщники будут предупреждены и
скроются. Тогда меня и мою мать обвинят не только в том, что они
провидцы, но и в том, что они клеветники ".

"Тогда чего же ты хочешь?"

"Во имя нашей братской любви я прошу ваше величество выслушать меня,
во имя моей преданности, которую вы поймете, я хочу, чтобы вы делали
ничего поспешного. Действуйте так, чтобы настоящий преступник, который в течение двух лет
изменял вашему Величеству как по своей воле, так и на деле, мог, наконец, быть
признан виновным неопровержимым доказательством и наказан так, как он
заслуживает".

Шарль не ответил, но, подойдя к окну, поднял его. Кровь
бросилась ему в голову.

Затем быстро обернулся.:

"Ну!" - сказал он, - "что бы ты сделал? Говори, Франсуа.

- Сир, - сказал Д'Алансонец, - я бы окружил Сен-Жерменский лес
тремя отрядами легкой кавалерии, которые в определенный час составляют одиннадцать
в час, например, следовало бы отправиться в путь и отвезти всех в
лес к Павильону Франциска I., который я бы, как бы случайно,
указал в качестве места встречи. Затем я бы поскакал дальше, как будто
следуя за своим соколом, к месту встречи, где должен быть Генри
схвачен вместе со своими товарищами ".

"Идея хороша, - сказал король. - Позовите капитана стражи".

Д'Алансонец достал из-за пазухи серебряный свисток, подвешенный на золотой цепочке.
цепочку и поднес ее к губам.

Появился де Нанси.

Чарльз вполголоса отдал ему какие-то распоряжения.

Тем временем Актеон, огромная борзая собака, стащил книгу со стола
и швырял ее по комнате, делая за ней большие прыжки.

Шарль обернулся и страшно выругался. Книга была
драгоценным трактатом об охоте, которого в мире существовало всего три экземпляра
.

Наказание было пропорционально проступку.

Чарльз схватил хлыст и нанес собаке три свистящих удара.

Актеон взвыл и скрылся под столом, накрытым большой скатертью
который служил ему тайником.

Чарльз взял книгу и с радостью увидел, что пропал только один лист,
и это была не страница текста, а гравюра. Он аккуратно поставил книгу
на полку, где Актеон не мог до нее дотянуться.
Д'Алансонн с тревогой посмотрел на него. Теперь, когда книга выполнила свою страшную миссию,
он хотел бы получить ее из рук Чарльза.

Пробило шесть часов. Настало время для царя, чтобы спуститься до
двор, уже заполненный с лошадей, богато украшенных, и элегантно
одетые дамы и господа. Охотники провели на запястьях их
соколы в капюшонах; у некоторых всадников были рога, обмотанные шарфами, на случай, если
королю, как это иногда случалось, надоест соколиная охота и он пожелает
поохотиться на оленя или серну.

Шарль закрыл дверь своей оружейной и спустился вниз. Д'Алансонн внимательно следил за
каждым движением и увидел, как он положил ключ в карман.

Спускаясь по лестнице, Карл остановился и поднес руку к голове
.

Конечности герцога Алансонского дрожали не меньше, чем у короля
.

"Мне кажется, - сказал герцог, - что будет гроза".

"Гроза в январе!" - сказал Чарльз. - "Вы с ума сошли. Нет, у меня кружится голова, мой
кожа сухая, я слаб, вот и все".

Затем, понизив голос,:

"Они убьют меня, - пробормотал он, - своей ненавистью и своими заговорами".

Но когда они добрались до двора, свежий утренний воздух, крики охотников
, громкие приветствия сотен собравшихся там людей
произвели на Чарльза свое обычное действие.

Он вздохнул свободно и счастливо. Его первая мысль была о Генри, который был
рядом с Маргаритой.

Казалось, что эта замечательная пара так сильно заботилась друг о друге, что они
не могли быть порознь.

Увидев Чарльза, Генри пришпорил коня, и через три границы был
рядом с ним.

- Ах, ах! - сказал Шарль. - Ты сел верхом, как будто собрался поохотиться.
Анрио, но ты же знаешь, что сегодня мы едем на соколиную охоту.

Затем, не дожидаясь ответа:

- Вперед, джентльмены, вперед! к девяти часам мы должны быть на охоте!
Чарльз нахмурился и заговорил почти угрожающим тоном.

Кэтрин наблюдала за происходящим из окна, за которым была задернута занавеска
, открывая ее бледное лицо. Сама она была одета в черное
и была скрыта от посторонних глаз.

По приказу Карла вся эта раззолоченная, расшитая, надушенная толпа,
с королем во главе, вытянулся, чтобы пройти через ворота
Лувра, и пронесся, как лавина, по дороге в Сен-Жермен,
под крики народа, приветствовавшего молодого короля, когда он проезжал мимо,
задумчивый на своем белом коне.

"Что он тебе сказал?" - спросила Маргарита у Генриха.

"Он поздравил меня с быстротой моего коня".

"И это все?"

"Да".

- Значит, он что-то подозревает.

- Боюсь, что так.

- Давайте будем осторожны.

Лицо Генриха озарилось одной из его прекрасных улыбок, которая означала
особенно для Маргариты: "Будь спокойна, любовь моя". Что касается Катарины, то она едва
покинул ли кортеж двор Лувра до того, как она опустила занавес
.

Но она не упустила из виду одну вещь, а именно бледность Генри, его
нервозность и его негромкий разговор с Маргаритой.

Генри был бледен, потому что, не обладая физической храбростью, его кровь при
любых обстоятельствах, когда на карту была поставлена его жизнь, вместо того, чтобы приливать к
голове, как это обычно бывает, прилила к сердцу. Он нервничал.
потому что манера, в которой Чарльз принял его, так сильно
отличавшаяся от обычной, произвела на него глубокое впечатление. Наконец, он
посоветовался с Маргаритой, потому что, как мы знаем, муж и жена
заключили, насколько это касалось политики, союз наступательный и
оборонительный.

Но Екатерина истолковала эти факты по-другому.

- На этот раз, - прошептала она со своей флорентийской улыбкой, - я думаю, что могу
положиться на моего дорогого Анрио.

Затем, чтобы убедиться в этом, выждав четверть часа, чтобы дать
группе время покинуть Париж, она вышла из своей комнаты, поднялась по винтовой
лестнице и с помощью своего ключа открыла дверь в
апартаменты короля Наваррского. Она искала, но тщетно, тот самый
книга. Напрасно она осмотрела каждый стол, полку и каждый шкаф.;
нигде не могла ее найти.

"Должно быть, д'Алансонец забрал ее, - сказала она, - это было мудро".

И она спустилась в свою комнату, совершенно уверен в этот раз, что ее план
все получится.

Царь пошел в сторону Сен-Жермена, которого он достиг после стремительного
ехать часа полтора. Они не стали подниматься к старому замку, который
возвышался темный и величественный среди домов, разбросанных по
горе. Они перешли деревянный мост, который в то время находился
напротив дерева, которое сегодня называется "Дуб Салли". Затем они расписались в
лодки, украшенные флагами, которые последовали за охота-участник помощь
Царь и его свита в форсировании реки. Это было сделано. Мгновенно все
радостная процессия, воодушевленная столь разнообразными интересами, снова тронулась в путь
возглавляемая королем, двинулась по великолепной равнине, которая простиралась от
лесистой вершины Сен-Жермен, и которая внезапно приобрела
вид огромного ковра, покрытого людьми, усеянного тысячью
цветов, и река, пенящаяся вдоль его берегов, казалась серебряной
бахромой.

Впереди король, все еще на своем белом коне и держащий на руках свою любимицу
фалькон, верхом на загонщиках, в их длинных зеленых облегающих куртках и
высоких сапогах, время от времени окликая полдюжины огромных собак, и
били кнутами по тростнику, росшему по берегам реки.

В этот момент солнце, до тех пор скрытое за облаком, внезапно вырвалось
и осветило одним из своих лучей всю эту золотую процессию, все
украшения, все сияющие глаза и превратило все в
поток пламени. Затем, словно она ждала этого момента, чтобы
солнце осветило ее поражение, из гущи камышей поднялась цапля
с протяжным жалобным криком.

- Ха! Ха! - закричал Чарльз, снимая капюшон со своего сокола и посылая его вдогонку за
беглецом.

- Ха! Ха! - закричали все, подбадривая птицу.

Сокол, на мгновение ослепленный светом, повернулся, описал
круг, затем, внезапно заметив цаплю, бросился за ней.

Но цапля, как предусмотрительная птица, поднялась в воздух на сотню ярдов раньше загонщиков.
и пока король снимал капюшон со своего сокола, и пока
последний постепенно привык к свету, он набрал
значительную высоту, так что к тому времени, когда его враг увидел его, он уже поднялся
поднялся более чем на пятьсот футов и, найдя в более высоких зонах воздух,
необходимый для его мощных крыльев, продолжал быстро набирать высоту.

"Ха! Ха! Железный клюв! - воскликнул Чарльз, подбадривая своего сокола. - Покажи нам, что
ты чистокровный! Ха! Ха!

Словно поняв эти слова, благородная птица взлетела стрелой,
описала диагональную линию, затем вертикальную, как это делала цапля,
и поднялась выше, как будто вскоре должна была исчезнуть в вышине.

- Ах! трус! - воскликнул Шарль, как будто беглец мог его услышать, и,
пришпорив коня, он последовал за полетом птиц так далеко, как только мог.
мог, запрокинув голову, чтобы ни на мгновение не терять их из виду
. "Ах! двойной трус! Ты бежишь! Мой Железный Клюв - чистокровный скакун;
вперед! вперед! Хав, Железный клюв! Хав!

Состязание становилось все более захватывающим. Птицы начали сближаться
друг с другом, или, скорее, сокол приближался к цапле. Единственный
вопрос был в том, кто из них сможет подняться выше.

У страха крылья сильнее, чем у храбрости. Сокол пролетел под цаплей,
и последняя, воспользовавшись своим преимуществом, нанесла удар своим длинным
клювом.

Сокол, словно пораженный кинжалом, описал три круга,
видимо, преодолеть, и на мгновение это выглядело, как если бы птица
осень. Но подобно воину, который при ранении встает страшнее, чем раньше
, оно издало резкий и угрожающий крик и направилось вслед за
цаплей. Последний, максимально используя свое преимущество, изменил
направление своего полета и повернул к лесу, пытаясь на этот раз
увеличить расстояние, а не высоту, и таким образом скрыться. Но сокол
действительно был чистокровным, с глазами сокола.

Он повторил тот же маневр, поднявшись по диагонали вслед за цаплей, которая
дал две-три, крик о помощи и норовил подняться перпендикулярно
как на первый взгляд.

В конце несколько секунд две птицы, казалось, снова
исчезнуть. Цапля выглядел не больше, чем жаворонок, и Сокол был
черное пятнышко, которое каждую минуту становился все меньше.

Ни Карл, ни его свиты больше следили за полетом
птицы. Все остановились, устремив глаза на облака.

- Браво! Браво! Железный клюв! - внезапно воскликнул Чарльз. - Смотрите, смотрите,
джентльмены, он выше всех! Ха! ха!

- Честное слово, я никого из них не вижу, - сказал Генри.

- И я тоже, - сказала Маргарита.

- Ну, если ты не можешь их видеть, Генри, ты можешь их слышать, - сказал
Чарльз, - по крайней мере, цаплю. Послушай! послушай! он просит пощады!

Послышались два или три жалобных крика, которые могло уловить только опытное ухо
.

- Послушайте! - воскликнул Чарльз. - и вы увидите, что они спускаются быстрее,
чем поднимались.

Пока король говорил, две птицы появились снова. Их по-прежнему было всего две.
черные точки, но, судя по размеру точек, сокол был
выше всех.

- Смотрите, смотрите! - закричал Чарльз. - Железный Клюв схватил его!

Цапля, обманутая хищной птицей, больше не пыталась защищаться.
сам по себе. Он быстро снижался, постоянно атакованный соколом, и
отвечал только его криками. Внезапно она сложила крылья и камнем упала
но ее противник сделал то же самое, и когда беглянка
снова попыталась возобновить полет, последний удар клюва прикончил ее;
он продолжал падать, переворачиваясь снова и снова, и когда коснулся земли,
сокол спикировал вниз и издал победный крик, который заглушил
крик поражения побежденных.

"Сокол! Сокол!" - крикнул Чарльз, подстегнув свою лошадь к
место, где птицы упали. Но вдруг он осадил коня,
вскрикнул, уронил уздечку и, схватив коня за гриву,
одной рукой прижал другую к животу, как будто хотел вырвать наружу
самые жизненно важные органы.

Все придворные поспешили к нему.

"Это ничего, ничего", - сказал Шарль с воспаленным лицом и измученным взглядом.
"мне показалось, что меня только что пронзили раскаленным железом;
но вперед! это ерунда.

И Карл поскакал дальше.

Д'Алансонец побледнел.

"Что теперь?" - спросил Генрих у Маргариты.

"Я не знаю," ответила она, "но ты видел? Мой брат был фиолетовый в
лицо".

"Он, как правило, не так", - сказал Генри.

Придворные молча переглянулись удивленно и последовала за королем.

Они прибыли на место боя. Сокол уже начали
долбить в голове Герона.

Чарльз спрыгнул с лошади, чтобы рассмотреть все поближе, но, сойдя с нее,
ему пришлось ухватиться за седло. Земля, казалось, закружилась
под ним. Ему очень хотелось спать.

"Брат! Брат!" - воскликнула Маргарита; "что случилось?"

"Я чувствую", - сказал Чарльз, "как я должен был почувствовать, когда она проглотила ее
горящие угли. Я весь горю, и мое дыхание, кажется, горит ".

Чарльз выдохнул, его дыхание и, казалось, удивился не видеть проблему огонь
с его губ.

Сокол был пойман и снова с капюшоном, и все собрались
вокруг короля.

"Почему, что это значит? Великие Небеса! Он не может быть ничего, или, если он
это должно быть солнце, которое воздействует на голову и слепило глаза.
Так На, На, На охоту, господа! Целая стая цапель.
Распрямите соколов, всех до единого, клянусь Небом! а теперь займемся спортом!

Мгновенно пять или шесть соколов были распрягнуты и выпущены на волю. Они поднялись в
направлении добычи, в то время как весь отряд, король в их
голова, достигшая берега реки.

"Ну! что вы скажете, мадам?" - спросил Генрих Маргариту.

- Что момент благоприятный, и что, если король не оглянется назад,
отсюда мы легко доберемся до леса.

Генри позвал слугу, который нес цаплю, и пока
шумная позолоченная лавина неслась по дороге, которая сегодня представляет собой террасу,
он остался позади, как будто для того, чтобы осмотреть мертвую птицу.




ГЛАВА LI.

ПАВИЛЬОН ФРАНСУА I.


Хокинг был прекрасным видом спорта, которым занимались короли, когда короли были
почти полубогами, и когда охота была не только развлечением, но и искусством.

Тем не менее, мы должны покинуть королевское представление и войти в часть леса
, где вскоре к нам присоединятся действующие лица только что описанной нами сцены
.

Аллея Фиалок представляла собой длинную, покрытую листвой аркаду и мшистое убежище, в
котором, среди лаванды и вереска, время от времени кололся испуганный заяц.
навострив уши, бродячий олень поднял голову с тяжелыми рогами,
раздул ноздри и прислушался. Справа от этой аллеи был
открытое пространство достаточно далеко от дороги, чтобы быть невидимым, но не так далеко, но
что по дороге можно было увидеть от него.

Посреди поляны на траве лежали двое мужчин. Под
ними были плащи путешественников, по бокам длинные мечи, а рядом с каждым
мушкетон (тогда называемый петронелью) с дулом, повернутым от
них. Богатством своих костюмов они напоминали веселых
персонажей "Декамерона"; при ближайшем рассмотрении угрожающим видом
своего оружия они походили на тех лесных разбойников, которых сотня
много лет спустя Сальватор Роза писал свои пейзажи с натуры. Один из них
стоял, опершись на руку и одно колено, и так же внимательно слушал
как заяц или олень, о которых мы упоминали выше.

"Мне кажется, - сказал этот, - что охота была совсем рядом с нами".
Сейчас. Я слышал крики охотников, приветствовавших сокола".

"А теперь", - сказал другой, который, казалось, ожидал событий с гораздо большей
философичностью, чем его спутник, "теперь я больше ничего не слышу; они, должно быть,
ушли. Я говорил тебе, что это плохое место, откуда что-либо видно.
Нас не видно, это правда; но и мы не можем видеть.

"Дьявол! мой дорогой Аннибал, - сказал первый оратор, - нам нужно было где-то разместить наших
лошадей, а также мулов, которые, кстати, так
тяжело нагруженные, я не вижу, как они могут следовать за нами. Теперь я знаю, что
эти старые буки и дубы идеально подходят для этой трудной задачи.
Осмелюсь сказать, что я далек от того, чтобы обвинять месье де Муи, как это делаете вы
, я признаю в каждой детали предприятия, которым он руководит
здравый смысл настоящего заговорщика ".

"Хорошо!" - сказал второй джентльмен, в котором, без сомнения, наш читатель уже
узнал Коконнаса. "хорошо! вот подходящее слово! Я ожидал этого! Я полагался
на вас в этом! Значит, мы в заговоре?

"Мы не в заговоре; мы служим королю и королеве".

"Которые находятся в заговоре и которые для нас означают одно и то же".

"Coconnas, я наперед сказал вам", - сказал Ла Моль, "что я ни в малейшей степени не
заставить вас следовать за мной в этом деле. Я решился на это только из-за
особого чувства, которого ты не можешь ни чувствовать, ни разделять ".

"Ну, клянусь Небом! Кто сказал, что ты меня принуждаешь? Во-первых,
Я не знаю никого, кто мог бы заставить Коконнаса делать то, чего он не хотел
но неужели вы думаете, что я позволил бы вам уйти, не последовав за вами,
особенно когда я вижу, что ты отправляешься ко всем чертям?"

"Аннибал! Аннибал! - воскликнул Ла Моль. - Мне кажется, я вижу ее белую лошадку
вдалеке. О! странно, как сердце мое трепещет при одном только
мысль ее идет!"

- Да, это странно, - сказал Коконнас, зевая. - У меня совсем не бьется сердце
.

- Это не она, - сказал Ла Моль. "Что случилось? Они должны были быть
здесь в полдень, я думала".

"Бывает, что это не полдень", - сказал Coconnas, "вот и все, и,
видимо, у нас еще есть время, чтобы вздремнуть."

Сказав это, Коконнас растянулся на своем плаще, как человек, который
собирался добавить практики к наставлению; но когда его ухо коснулось земли, он
поднял палец и жестом приказал Ла Молю замолчать.

"Что это?" - спросил тот.

"Тише! на этот раз я уверен, что что-то слышу.

"Это странно; я слушал, но ничего не слышу".

"Ничего?"

"Нет".

- Ну! - сказал Коконнас, вставая и кладя руку на плечо Ла Моля.
- Посмотри на этого оленя.

- Где?

- Вон там.

Коконнас указал на животное.

"Ну?"

"Ну, ты увидишь".

Ла Моль наблюдал за оленем. Наклонив голову вперед, как будто собирался что-то съесть.
Он слушал, не шевелясь. Вскоре он повернул голову, покрытую
с великолепным ветвящиеся Рога, в ту сторону, откуда, без сомнения
звук. Потом вдруг, без видимых причин, он исчез
как вспышка молнии.

"О! - сказал Ла Моль. - Я думаю, вы правы, потому что олень убежал".

"Из-за этого, - сказал Коконнас, - он, должно быть, услышал то, чего не слышали вы".
слышал".

Короче говоря, слабый, едва уловимый звук смутно доносился сквозь
проходы; менее опытному слуху он показался бы дуновением ветерка;
для двоих мужчин это был отдаленный лошадиный топот. В одно мгновение Ла
Моль был на ногах.

- Вот они! - сказал он. - Быстрее.

Коконнас поднялся, но уже более спокойно. Энергия пьемонтца, казалось,
проникла в сердце Ла Моля, в то время как, с другой стороны,
леность последнего, казалось, овладела его другом.
Один действовал с энтузиазмом, другие с неохотой. Только регулярный и
размеренный шум ударил в ухо двух друзей. Ржание коня
заставило скакунов, которых они привязали в десяти шагах от них, насторожиться
когда по аллее белой тенью прошла женщина, которая,
повернувшись к ним, сделал странный знак и исчез.

- Королева! - хором воскликнули они.

"Что это может означать?" - спросил Коконнас.

"Она сделала знак, - сказал Ла Моль, - который означал "сейчас".

"Она сделала знак, - сказал Коконнас, - который означал "беги!"

"Сигнал означал "жди меня".

"Сигнал означал "спасайся сам".

"Что ж, - сказал Ла Моль, - пусть каждый действует по своему убеждению; вы уходите, а
Я останусь".

Коконнас пожал плечами и снова лег.

В этот момент в направлении, противоположном тому, куда направлялась королева
, но по тому же переулку на полной скорости проехал отряд
всадников, в которых двое друзей узнали пылких, почти бешеных
Протестанты. Их кони скакали, как саранча, о которой Иов сказал:
"Они пришли и ушли".

- Черт возьми! дело становится серьезным, - сказал Коконнас, вставая. - Давайте
пойдем в павильон Франсуа I.

"Нет, - сказал Ла Моль. - Если нас обнаружат, то внимание короля в первую очередь будет направлено к
павильону, поскольку
это место общих собраний".

- Возможно, на этот раз ты прав, - проворчал Коконнас.

Едва Coconnas произнес эти слова, прежде чем прошел среди всадник
деревья, как вспышка молнии, и перескакивать рвы, кусты, и
оба джентльмена преодолели все преграды.

В каждой руке он держал по пистолету и одними коленями направлял свою лошадь
в ее бешеной погоне.

- Господин де Муи! - воскликнул Коконнас, встревоженный и насторожившийся еще больше, чем Ла Моль.
- Господин де Муи убегает! Тогда каждый за себя!


- Скорее! скорее! - закричал гугенот. - Прочь! все пропало! Я пришел
сказать вам об этом. Прочь!

Как будто он и не останавливался, чтобы произнести эти слова, он исчез почти прежде, чем
они были произнесены, и прежде, чем Ла Моль и Коконнас осознали их
значение.

- А королева? - воскликнул Ла Моль.

Но голос молодого человека затерялся вдали; Де Муи был слишком далеко
ни услышать, ни ответить ему было нельзя.

Коконнас быстро принял решение. Пока Ла Моль стоял неподвижно,
глядя вслед Де Муи, который скрылся за деревьями, он подбежал к
лошадям, вывел их, вскочил сам и, бросив уздечку конюшему.
другой - к Ла Молю, готовый ускакать галопом.

- Идем! идем! - крикнул он. - Я повторяю то, что сказал Де Муи: уходим! De
Муи знает, что делает. Давай, Ла Моль, быстрее!

- Минуточку, - сказал Ла Моль. - мы пришли сюда кое за чем.

"Если только это не для того, чтобы его повесили, - ответил Коконнас, - я советую вам не терять ни минуты"
больше времени. Я знаю, вы собираетесь разобрать некоторые риторические высказывания, перефразировать
слово "бежать", упомяните Горация, который метнул свой щит, и Эпаминонда,
которого вернули на его. Но я скажу тебе одну вещь: когда месье де
Муи де Сен-Фейл сбежит, весь мир тоже может сбежать.

"Месье де Муи де Сен-Фалю, - сказал Ла Моль, - не поручали
похищать королеву Маргариту! И месье де Муи де Сен-Фейл тоже
не любит королеву Маргариту!

- Клянусь Небом! он прав, если эта любовь заставила его совершить такую глупость
поступай так, как ты планируешь. Пусть пятьсот тысяч дьяволов из ада
заберут любовь, которая может стоить головы двум храбрым джентльменам! Автор:
Небеса! как сказал король Карл, мы в заговоре, мой дорогой друг; и
когда планы терпят неудачу, нужно бежать. В седло! в седло, Ла Моль!

- Садись на коня, мой дорогой друг, я не стану тебе мешать. Я даже настоятельно призываю тебя
сделать это. Твоя жизнь дороже моей. Поэтому защищай ее.

"Ты должен сказать мне: "Коконнас, пусть нас повесят вместе", а не
"Коконнас, спасайся сам".

"Ба! друг мой, - ответил Ла Моль, - веревка сделана для клоунов, а не для
джентльмены, подобные нам.

"Я начинаю думать, - сказал Коконнас, - что принятая мною предосторожность - это
неплохо".

"Какая предосторожность?"

"Подружиться с палачом".

"Ты зловещ, мой дорогой Коконнас".

"Ну, и что же нам теперь делать?" - нетерпеливо воскликнул тот.

"Отправляйся и найди королеву".

"Где?"

"Я не знаю... ищи короля".

"Где?"

"Я не имею ни малейшего представления; но мы должны найти его, и мы двое сами по себе
сможем сделать то, что пятьдесят других не смогли бы и не осмелились бы сделать".

- Ты взываешь к моей гордости, Гиацинта; это плохой знак.

- Ну что ж! давай, садись на коня и уезжай!

- Хорошее предложение!

Ла Моль повернулся, чтобы ухватиться за луку седла, но как только он поставил
ногу в стремя, послышался властный голос:

"Стой! сдавайся!"

В тот же миг за дубом показалась фигура мужчины, затем
еще одного, затем тридцати. Это была легкая кавалерия, которая, спешившись,
скользила на четвереньках между кустами, обыскивая лес.

- Что я тебе говорил? - тихо пробормотал Коконнас.

Глухой стон был единственным ответом Ла Моля.

Легкая кавалерия все еще находилась в тридцати шагах от двух друзей.

"Ну!" - громко обратился пьемонтец к лейтенанту
драгун. "В чем дело, господа?"

Лейтенант приказал своим людям прицелиться.

Coconnas продолжение под дыхание:

"Горе, Ла Моль, еще есть время. Весна в седло, как у меня
видел, как ты делал это сотни раз, и едем."

Затем повернулся к легкой кавалерии:

"Дьявол, джентльмены, не стреляйте; вы убьете друзей".

Затем обратился к Ла Молю:

"Между деревьями они не смогут хорошо прицелиться; они выстрелят и промахнутся по нам".

- Это невозможно, - сказал Ла Моль. - Мы не можем взять с собой лошадь Маргариты
или двух мулов. Они скомпрометируют нас, тогда как своими ответами я могу
отвести все подозрения. Иди, мой друг, иди!

"Джентльмены", - сказал Коконнас, обнажая шпагу и поднимая ее.
"Джентльмены, мы сдаемся".

Легкая кавалерия опустила мушкеты.

"Но сначала скажите нам, почему мы должны это сделать?"

"Вы должны спросить об этом короля Наварры".

"Какое преступление мы совершили?"

"Месье д'Алансонец сообщит вам".

Coconnas и Ла Моль смотрели друг на друга. Имя своего врага на
такой момент не сильно их успокоить.

Но ни один из них не сделал никакого сопротивления. Coconnas попросили спешиться,
маневр, который он выполнил без единого слова. Затем оба разместились в
центре легкой кавалерии и направились по дороге к павильону.

"Вы всегда хотели увидеть павильон Франсуа I.", - сказал Коконнас
Ла Молю, разглядев за деревьями стены прекрасного готического
сооружения. "Теперь, кажется, вы увидите".

Ла Моль ничего не ответил, а просто протянул руку Коконнасу.

Рядом с этим прекрасным павильоном, построенным во времена Людовика XII.,
и названным в честь Франсуа I., потому что последний всегда выбирал его в качестве
местом встречи, когда он охотился, было что-то вроде хижины, построенной для колючек,
частично скрытая за мушкеты, алебарды, мечи и сияющей, как
муравейник под урожай отбеливание.

Пленники были проведены к этой хижине.

Теперь мы расскажем о том, что произошло, и таким образом прольем некоторый свет на ситуацию
ситуация, которая выглядела очень мрачной, особенно для двух друзей.

Джентльмены-протестанты собрались, как и было условлено, в
павильоне Франсуа I. Ключ от которого, как мы знаем, был у Де Муи.

Хозяевами леса, или, по крайней мере, так они верили, они были размещены
часовые тут и там кого свет-лошадь, променяв их
белые шарфы вместо красных (предосторожность, обусловленная изобретательным рвением
Месье де Нанси), застали врасплох и унесли без единого удара.

Легкая кавалерия продолжила поиски вокруг павильона; но
Де Муи, который, как мы знаем, ждал короля в конце
Алле де Виолетт заметила, как крадутся красные шарфы, и
сразу же заподозрила их. Он отпрыгнул в сторону, чтобы его не заметили,
и заметил, что обширный круг сужается таким образом, чтобы обойти
лес и окружить место встречи. В то же время, в конце
на главной аллее он мельком увидел белые эгретки
и сверкающие аркебузы королевских телохранителей.

Наконец он увидел самого короля, в то время как в противоположном направлении он
увидел короля Наваррского.

Затем своей шляпой он осенил себя крестным знамением, что было условленным сигналом
означавшим, что все потеряно.

По этому сигналу король повернулся и исчез. Де Муи тут же
вонзил два широких ряда шпор в бока своего коня и
ускакал галопом, выкрикивая на ходу слова предупреждения, которые мы уже слышали.
упомянуто для Ла Моля и Коконнаса.

Король, заметивший отсутствие Генриха и Маргариты,
прибыл в сопровождении месье д'Алансона, как раз в тот момент, когда двое мужчин вышли из
хижина, в которую, по его словам, должны были быть доставлены все найденные не только в павильоне
, но и в лесу.

Д'Алансонец, полный уверенности, скакал галопом рядом с королем, чьи острые
боли усиливали его дурное настроение. Два или три раза он был на грани
обморока, и однажды его вырвало кровью.

"Пойдемте, - сказал он, прибыв на место, - поторопимся; я хочу вернуться в
Лувр. Выведите всех этих негодяев из их норы. Это святой
День Блеза; он был двоюродным братом святого Варфоломея.

При этих словах короля вся масса копий и мушкетов пришла в движение.
и один за другим гугеноты были вытеснены не только из
леса и павильона, но и из хижины.

Но короля Наваррского, Маргариты и Де Муи там не было.

"Ну, - сказал король, - где Генрих? Где Марго? Вы обещали
их мне, д'Алансонец, и, клянусь Небом, их нужно будет найти!

- Сир, мы даже не видели короля и королеву Наварры.

- Но вот они, - сказала мадам де Невер.

В этот момент в конце аллеи, ведущей к реке, показались Генри и
Марго, оба спокойные, как будто ничего не случилось; оба с
их соколы на запястьях, они с любовью ехали бок о бок, так что, когда
они скакали галопом на своих лошадях, казалось, что они, как и они сами,
ласкают друг друга.

Именно тогда Д'Алансонн в ярости приказал обыскать лес
, и Ла Моль и Коконнас были найдены в их увитой плющом
беседке. Они тоже в братской близости вошли в круг, образованный
стражниками; только, поскольку они не были суверенами, они не могли предполагать этого
спокойные манеры Генриха и Маргариты. Ла Моль был слишком бледен, а Коконнас
слишком красен.




ГЛАВА II.

ЭКЗАМЕН.


Зрелище, поразившее молодых людей, когда они вошли в круг,
хотя и было увидено всего несколько мгновений, никогда не забудется.

Как мы уже говорили, Карл IX. наблюдал за джентльменами, когда стражники выводили
их одного за другим из хижины колючего.

И он, и Д'Алансонец с тревогой следили за каждым движением, ожидая увидеть, как
выходит король Наварры. Оба, однако, были обречены на
разочарование. Но было недостаточно знать, что король не был
там необходимо было выяснить, что с ним стало.

Поэтому, когда молодые супруги были замечены приближающиеся с конца
переулка, Алансонского побледнел, в то время как Чарльз почувствовал, как его сердце расти
рад; он инстинктивно желал, чтобы все его брат заставил
его не должны падать обратно на герцога.

- Он снова перехитрит нас, - пробормотал Франсуа, еще больше побледнев.

На тот момент король был охвачен такие жестокие боли, что он
за его уздечку, прижимала обе руки к его бокам, и взвизгнула, как
безумец.

Генри поспешно подошел к нему, но к тому времени, как он преодолел несколько
на расстоянии ста футов, разделявших их, Карл пришел в себя.

- Откуда вы, сударь? - спросил король с суровостью, которая
испугала Маргариту.

"Ну, с охоты, брат", - ответила она.

"Охота была на берегу реки, а не в лесу".

"Мой сокол налетел на фазана как раз в тот момент, когда мы останавливались позади всех"
"Чтобы посмотреть на цаплю".

"Где фазан?"

"Вот, красивая птица, не правда ли?"

И Генри, совершенно невинный, показал свою птицу с пурпурным, синим и
золотым оперением.

"Ах!", сказал Чарльз", и этот фазан пойман, почему вам не вернуться
меня?"

- Потому что птица направила свой полет в сторону парка, сир, и
когда мы вернулись на берег реки, то увидели вас в полумиле впереди нас,
скачущего к лесу. Поэтому мы поскакали за вами галопом.
поскольку мы были на охоте вашего величества, мы не хотели потерять вас.

- И все эти джентльмены тоже были приглашены? - спросил Чарльз.

"А что, господа?" - спросил Генри, бросая пытливый взгляд около.

"Почему, ваше гугенотов, клянусь Богом!" сказал Чарльз; "во всяком случае, если они
было предложено это было не со мной".

"Нет, сир, - ответил Генрих, - но, возможно, их попросил месье д'Алансон".

"Monsieur d'Alen;on? Как же так?

- Я? - переспросил герцог.

"Ну да, брат, - сказал Генрих. - Разве ты не объявил вчера, что
ты король Наварры? Гугеноты, которые требовали вас в качестве своего короля
пришли поблагодарить вас за то, что вы приняли корону, а короля за то, что
отдали ее. Не так ли, джентльмены?

- Да! да! - закричали двадцать голосов. - Да здравствует герцог Алансонский! Да здравствует
Король Карл!

"Я не король гугенотов", - сказал Франсуа, побелев от гнева; затем,
украдкой взглянув на Карла, добавил: "и я искренне верю, что никогда им не буду".
им!"

- Неважно! - сказал Чарльз. - Но ты должен знать, Генри, что я считаю
все это очень странным.

- Ваше Величество, - сказал король Наваррский, - твердо "да простит меня Бог, но хотелось бы
сказать, что я проходил обследование".

- А если бы я сказал тебе, что это так, что бы ты ответил?

"Что я царь как и вы, сир", - ответил Генри, с гордостью, "для него
не корону, но рождение, которое делает роялти, и что я бы с удовольствием
отвечу на любые вопросы мой брат и мой друг, но не из моего
судья".

- И все же, - пробормотал Чарльз, - я бы действительно хотел хоть раз в
жизни знать, как себя вести.

- Пусть выведут господина де Муи, - сказал д'Алансонец, - и тогда вы
узнаете. Господин де Муи, должно быть, среди заключенных.

"Господин де Муи здесь?" - спросил король.

Генрих на мгновение забеспокоился и обменялся взглядами с Маргаритой; но
его беспокойство было недолгим.

Никто не ответил.

"Месье де Муи нет среди пленников", - сказал месье де Нанси.;
"некоторые из наших людей думают, что видели его, но никто в этом не уверен".

Д'Алансонец выругался.

- Ну! - сказала Маргарита, указывая на Ла Моля и Коконнаса, которые слышали
все, что произошло, и на чьи сведения, как она чувствовала, она могла положиться
: "на службе у месье д'Алансона есть два джентльмена";
спросите их, они ответят".

Герцог почувствовал удар.

"Я арестовал их на цели, чтобы доказать, что они не принадлежат мне"
сказал он.

Царь взглянул на двух друзей, и начал снова встречаться с Ла Моль.

"А! этот провансалец здесь?" сказал он.

Коконнас грациозно поклонился.

"Что вы делали, когда вас арестовали?" - спросил король.

- Сир, мы планировали военные и любовные подвиги.

- Верхом, вооруженные до зубов, готовые к бегству!

- Нет, сир, - сказал Коконнас, - ваше величество неверно информированы. Мы лежали
в тени бука - _sub tegmine fagi_.

"Ах! так вы лежали в тени букового дерева?"

"И мы могли бы легко избежали бы мы думали, что в любом случае у нас
разбудил гнев вашего величества. А теперь, джентльмены, клянусь вашей солдатской честью, -
продолжил Коконнас, поворачиваясь к легкой кавалерии, - не думаете ли вы, что
если бы мы захотели, то могли бы сбежать?

"Дело в том, - сказал лейтенант, - что эти джентльмены даже не
пытались бежать".

"Потому что их лошади были слишком далеко", - сказал герцог Алансонский.

- Покорнейше прошу прощения у монсеньора, - сказал Коконнас, - но я был на своем,
а мой друг граф Лерак де ла Моль держал его под уздцы.

- Это правда, господа? - спросил король.

- Да, сир, - ответил лейтенант. - Увидев нас, господин де Коконнас
даже спешился.

Coconnas улыбнулся Так говорил: "Ты видишь, государь!"

"Но другие лошади, мулы и коробками, с которыми они были
Ладен?" - спросил Франсуа.

"Хорошо," сказал Coconnas, "мы конюхи? Отправить жениху, который должен был
руководить ими".

"Он не здесь", - воскликнул герцог в ярости.

"Тогда он, должно быть, испугался и убежал", - сказал Коконнас.
нельзя ожидать, что у клоуна будут манеры джентльмена".

- Всегда одна и та же система, - сказал Д'Алансонец, скрежеща зубами.
- К счастью, сир, я уже говорил вам, что с некоторых пор эти господа
не состоят у меня на службе.

- Я! - воскликнул Коконнас. - Неужели я настолько несчастен, что больше не принадлежу
вашему высочеству?

- Клянусь Небом! месье, вы должны знать это лучше, чем кто-либо другой, поскольку
вы сами уволили меня в письме, настолько дерзком, что,
слава Богу, я сохранил его и, к счастью, оно у меня с собой.

"О! - воскликнул Коконнас. - Я надеялся, что ваше высочество простит меня.
я написал письмо в порыве гнева. Мне сказали
, что ваше высочество пытались задушить моего друга Ла Моля в одном из
коридоров Лувра.

"Что он говорит?" перебил король.

"Сначала я подумал, что ваше высочество были одни", - простодушно продолжал Коконнас.
"Но потом я узнал, что еще трое".--

"Молчать!" - воскликнул Шарль. "Мы услышали достаточно. Генрих, - обратился он к
королю Наваррскому, - ваше слово не пытаться бежать.

"Я даю его вашему величеству, сир".

- Возвращайтесь в Париж с господином де Нанси и оставайтесь в своей комнате
под арестом. Вы, господа, - продолжал он, обращаясь к двум друзьям,
- сдайте свои шпаги.

Ла Моль посмотрел на Маргариту. Она улыбнулась. Ла Моль тут же передал свою
шпагу ближайшему офицеру. Коконнас сделал то же самое.

"Нашли ли господина де Муи?" - спросил король.

"Нет, сир", - ответил господин де Нанси. "Либо его не было в лесу, либо
он сбежал".

"Тем хуже," сказал король, "но давайте вернемся. Мне холодно и
закружилась голова".

"Сир, это от злости, наверное", - сказал Франсуа.

- Возможно, но мои глаза беспокоят меня. Где пленники? Я не вижу
их. Уже ночь? О, милосердный! Я сгораю! Помогите! Помогите!

Несчастный король выронил уздечку своего коня, раскинул
руки и упал навзничь. Придворные, испуганные этим вторым
нападением, подхватили его, когда он падал.

Франсуа, стоявший в стороне, вытер пот со лба, ибо он
один знал причину беды, от которой страдал его брат
.

С другой стороны, король Наварры, уже находившийся под охраной
Месье де Нанси наблюдал за происходящим со все возрастающим изумлением.

- Так! так! - пробормотал он с той удивительной интуицией, которая временами заставляла его казаться вдохновенным.
- может быть, мне повезло, что меня остановили
во время моего бегства?

Он взглянул на Марго, чьи огромные глаза, широко раскрытые от удивления, смотрели
сначала на него, а затем на короля.

На этот раз Карл был без сознания. Принесли носилки, и его положили
на них. Его прикрыли плащ, снятый с плеч одного из
придворные. Процессия молча, изложенных в сторону
Париж, откуда в то утро беззаботная заговорщиков и счастливый царь
отправился в путь, и к которому теперь возвращался умирающий король,
окруженный пленными повстанцами.

Маргарита, которая на протяжении всего этого не теряла контроля над своим
разумом и телом, одарила мужа умным взглядом; затем, пройдя так близко
к Ла Молю, что последний смог уловить следующие два
Она произнесла греческие слова:

"_Me deide_", что означало "Ничего не бойся".

"Что она сказала?" - спросил Коконнас.

"Она сказала мне ничего не бояться", - ответил Ла Моль.

"Тем хуже, - пробормотал пьемонтец, - "тем хуже, что
это означает, что нам нехорошо находиться здесь. Каждый раз, когда это слово
говорилось мне ободряющим тоном, я получал либо пулю
, либо удар мечом в тело, либо цветочный горшок на голову. "Не бойся
ничего", будь то на иврите, греческом, латыни или французском, всегда означало
для меня: "Берегитесь!"

"Вперед, джентльмены!" - сказал лейтенант легкой кавалерии.

- Не сочтите за нескромность, месье, - сказал Коконнас, - можем ли мы узнать, куда
мы направляемся?

- В Венсен, я думаю, - ответил лейтенант.

"Я бы предпочел отправиться куда-нибудь еще, - сказал Коконнас, - но не всегда получается"
отправиться именно туда, куда хочется".

По дороге к королю вернулось сознание и немного сил.

В Нантере он даже хотел прокатиться верхом, но это было запрещено.

- Позовите мэтра Амбруаза Паре, - сказал Шарль, добравшись до Лувра.

Он спустился из своей подстилке, поднялся по лестнице, опираясь на руку
Таване, и проник в его квартиру, отдавая приказы, которые никто не будет
разрешено следовать за ним.

Все заметили, что он казался очень серьезным. Во время путешествия он
был погружен в раздумья, ни к кому не обращался ни слова, не беспокоясь
ни о заговоре, ни о заговорщиках. Было очевидно, что он был
занят своей болезнью; болезнью столь внезапной, столь странной, столь тяжелой,
некоторые симптомы которой были замечены у его брата Франсуа
II. незадолго до его смерти.

Так что приказ никого не впускать в свои покои, кроме мэтра
Паре, не вызвал удивления. Всем было хорошо известно, что принц был
мизантропом. Чарльз вошел в свою спальню, сел в
раскладное кресло и откинул голову на подушки. Затем, подумав
, что мэтра Амбруаза Паре, возможно, нет дома и что, возможно, произойдет
некоторая задержка, прежде чем он увидится с ним, он решил использовать оставшееся время.

Он хлопнул в ладоши, таким образом, вызывая охранника.

"Скажи король Наварры, что я хочу с ним поговорить", - сказал
Чарльз.

Лакей поклонился и удалился.

В этот момент голова Чарльза откинулась назад, огромная тяжесть, казалось, придавила его.
мысли путались; перед глазами словно плыл какой-то кровавый пар.
во рту пересохло, хотя он уже
выпил целый графин воды.

Пока он пребывал в этом полусонном состоянии, дверь открылась и появился Генри.
Месье де Нанси последовал за ним, но остановился в прихожей.

Король Наваррский подождал, пока за ним закроется дверь. Затем он приблизился.

"Сир, - сказал он, - вы посылали за мной; я здесь".

Король вздрогнул, услышав голос, и машинально протянул руку.

"Сир", - сказал Генрих, опустив руки по швам. - "Ваше величество".
забывает, что я больше не ваш брат, а ваш пленник".

- Ах! это правда, - сказал Чарльз. - Спасибо, что напомнили мне об этом.
это правда. Более того, мне кажется, что во время нашего последнего разговора вы
обещали откровенно ответить на все, что я могу у вас спросить.

- Я готов сдержать свое слово, сир. Задавайте ваши вопросы.

Король налил себе в руку холодной воды и приложил ее ко лбу
.

- Скажи мне, Генрих, сколько правды в обвинении, выдвинутом
против тебя герцогом Алансонским?

- Совсем немного. Бежать должен был месье д'Алансонец, и я.
я должен был сопровождать его.

- А почему вы должны были отправиться с ним? Вы недовольны мной,
Генрих?

- Нет, сир; напротив, я только восхваляю ваше величество; и
Бог, который читает в наших сердцах, знает, как глубоко я люблю своего брата и моего
Короля".

"Мне кажется, - сказал Чарльз, - что неестественно убегать от
те, кого мы любим и кто любит нас".

"Я убегал не от тех, кто любит меня; я убегал от тех, кто
ненавидит меня. Позволит ли мне ваше величество говорить открыто?"

- Говорите, месье.

- Те, кто ненавидит меня, сир, это месье д'Алансонец и королева-мать.

- Что касается господина д'Алансона, я не стану отвечать, но королева-мать
осыпает вас вниманием.

- Именно поэтому я не доверяю ей, сир. И я правильно делаю, что поступаю так.

- Не доверяю ей?

- Ей или тем, кто с ней связан. Вы знаете, сир, что несчастье королей
не всегда в том, что они слишком малы, а в том, что им слишком хорошо
служат.

"Объяснитесь; вы обещали рассказать мне все".

"Ваше величество проследит, чтобы я так и сделал".

"Продолжайте".

"Ваше величество любит меня, вы сказали".

- Я любила вас до вашей измены, Генри.

- Притворись, что ты все еще любишь меня, сир.

- Очень хорошо.

"Если ты любишь меня, ты, должно быть, хочешь, чтобы я жил, не так ли?"

"Я был бы несчастен, если бы с тобой случилось что-нибудь плохое".

"Что ж, сир, дважды ваше величество только что избежали несчастья".

"Как же так?"

"Дважды Провидение спасало мне жизнь. Это правда, что во второй раз
Провидение приняло черты вашего Величества?

"Что они там предполагают, в первый раз?"

"Что с человеком, который будет очень удивлен, увидев себя ошибаюсь
- провидение; я имею в виду Рене. Вы, сир, спасли меня от стали.

Шарль нахмурился, вспомнив ту ночь, когда он привел Генриха на
улицу Баррес.

- А Рене? - спросил он.

"Рене спас меня от яда".

"Черт возьми, Анрио, тебе повезло", - сказал король, пытаясь улыбнуться. Но
быстрый приступ боли превратил усилие в нервное сжатие
губ. - Это не его профессия.

- Два чуда спасли меня, сир. Чудо покаяния со стороны
Флорентиец, и чудо доброты с твоей стороны. Что ж! Я признаюсь
вашему величеству, что я боюсь, что Небеса устанут творить чудеса.
я пытался сбежать из-за пословицы: "Небеса помогают
тем, кто помогает себе сам ".

"Почему ты не сказал мне об этом раньше, Анрио?"

"Если бы я произнес эти слова вчера, я был бы обвинителем".

"А сегодня?"

"Сегодня все по-другому - меня обвиняют, и я защищаюсь".

"Вы уверены в первой попытке, Анрио?"

"Так же уверены, как я во второй".

"И они пытались отравить вас?"

"Да".

"Чем?"

"Опиатом."

"Как они могли отравить вас опиатами?"

"Почему, сир, спросите Рене; отравление совершается в перчатках"--

Шарль нахмурился; затем постепенно его лицо прояснилось.

"Да", - сказал он, как бы разговаривая сам с собой. "Такова природа диких
существ - убегать от смерти. Почему же тогда знание не должно делать то, что делает
инстинкт?"

"Ну, сир!" - сказал Генрих, - "ваше величество довольны моей откровенностью,
и вы верите, что я рассказал вам все?"

"Да, Анрио, и вы хороший человек. Как ты думаешь, те, кто
ненавидит тебя, устали, или на твою жизнь будут предприняты новые покушения?"

"Сир, каждый вечер я удивлен, обнаружив себя все еще живой."

"Это потому, что они знают, что я люблю тебя, Анрио, что они хотят убить
вы. Но не волнуйтесь. Они будут наказаны за свои злые намерения.
А пока вы свободны.

- Свободны покинуть Париж, сир? - спросил Генрих.

- Нет, вы хорошо знаете, что я не могу без вас обойтись. Во имя
тысячи дьяволов! Я должен иметь здесь кого-нибудь, кто любит меня.

"Тогда, сир, если ваше величество оставит меня при себе, окажете ли вы мне
услугу".--

"В чем дело?"

"Держать меня не как друга, а как пленника. Да; разве ваш
Ваше величество, видите, что именно ваша дружба со мной погубила меня?

- Вы предпочли бы мою ненависть?

- Вашу очевидную ненависть, сир. Это спасет меня. Как только они думают, что я
с позором они будут меньше беспокоиться за мою смерть".

"Анрио, - сказал Шарль, - я не знаю ни того, чего ты желаешь, ни какой
цели ты добиваешься; но если твои желания не увенчаются успехом и если твоя цель
не будет достигнута, я буду очень удивлен".

"Я, может, потом, рассчитывать на суровость царя?"

"Да".

"В таком случае я должна быть меньше нервничать. Теперь каковы ваши Величества
команды?"

- Возвращайся в свои покои, Анрио, Мне больно. Я посмотрю своих собак.
а потом лягу спать.

"Сир, - сказал Генрих, - вашему величеству следовало бы послать за врачом. Ваша проблема
, возможно, серьезнее, чем вы себе представляете.

"Я послал за мэтр Амбруазом Паре, Анрио".

"Тогда я удалюсь более удовлетворенным".

"По мою душу", - сказал Король, "я считаю, что из всех моих родных
единственный, кто действительно меня любит".

"Это действительно ваше мнение, сэр?"

"Слово джентльмена".

"Тогда передай от меня привет господину де Нэнси как человек своего глубокого возмущения не может
позволит прожить месяц. Таким образом, у тебя будет много лет, чтобы я любил тебя
".

- Господин де Нанси! - воскликнул Шарль.

Вошел капитан стражи.

- Я отдаю в ваши руки самого виновного человека в моем королевстве. Вы
ответите за него своей жизнью.

Генрих принял испуганный вид и последовал за г-ном де Нанси.




ГЛАВА LIII.

ACT;ON.


Шарль, оставшись один, очень удивлялся, что не видел никого из своих
любимцев, свою няню Мадлен или борзую Актеон.

"Няня, должно быть, пошла петь псалмы с каким-нибудь своим знакомым гугенотом
", - сказал он себе. - "А Актеон, вероятно, все еще сердится
со мной за порку, которую я задал ему сегодня утром.

Чарльз взял свечу и прошел в кабинет медсестры. Добрая женщина была
нет. Из ее палаты открылась дверь в оружейную, он может быть
вспомнил. Король направился к двери, но как он это сделал он
захватили с одной из этих судорог он уже тогда чувствовал, и которое, казалось,
нападают внезапно, его. Он чувствовал себя так, словно по его внутренностям прошлись раскаленным железом
, и его снедала неутолимая жажда. Увидев на столе
чашку молока, он выпил ее залпом и почувствовал некоторое
облегчение.

Взяв свечу, которую поставил, он вошел в оружейную.

К его великому удивлению, Актеон не вышел ему навстречу. Если бы он был
заперт? Если бы это было так, он бы знал, что его хозяин вернулся с
охоты, и залаял бы.

Чарльз позвал и свистнул, но животное не появилось. Он продвинулся на несколько шагов.
когда свет от свечи упал на угол комнаты,
он заметил что-то неподвижное, лежащее на полу.

"Почему! Здравствуйте, Act;on!" - воскликнул Чарльз. Он снова свистнул, но собака сделала
не перемешивать. Чарльз поспешил вперед и прикоснулась к нему, бедный зверь был
жестким и холодным. Из его горла, сжатого болью, вытекло несколько капель
потекла желчь, смешанная с пенистой и кровавой слюной. Собака нашла
старую шапку своего хозяина в оружейной и умерла, положив голову
на этот предмет, который изображал друга.

При виде этого зрелища, которое заставило его забыть о собственной боли и восстановило всю его энергию
в жилах Чарльза вскипела ярость. Он бы закричал; но
короли, как бы они ни были ограничены в своем величии, не вольны поддаваться
тому первому побуждению, которое каждый человек обращает на пользу своей страсти
или на свою защиту. Чарльз подумал, что произошла какая-то измена,
и промолчал.

Затем он опустился на колени перед его собакой и опытным взглядом осмотрел
тело. Глаза были стеклянные, язык красный и покрывается пустулами. Это
странная болезнь, которая сделала Шарля передернуло. Король надел
перчатки, которые он снял и засунул за пояс, раскрыл
мертвенно-бледные губы пса, чтобы осмотреть его зубы, и увидел в
в промежутках несколько белых осколков, прилипших к острым концам
коренных зубов. Он вынул эти кусочки и увидел, что это бумага. Рядом с
тем местом, где была бумага, опухоль была сильнее, десны были
кожа распухла, и выглядела так, словно ее проели купоросом.

Чарльз внимательно огляделся вокруг. На ковре лежали два или три кусочка бумаги
похожей на ту, которую он уже опознал в пасти
собаки. На одном из кусочков, более крупном, чем остальные, были видны следы
гравюры на дереве. У Чарльза волосы встали дыбом, потому что он узнал фрагмент
картины, на которой был изображен джентльмен, охотящийся за соколом, и которую Актеон
вырвал из трактата об охоте.

"Ах!" - сказал он, побледнев. "Книга была отравлена!"

Затем, внезапно вспомнив:

"Тысяча чертей!" он воскликнул: "Я касался пальцем каждой страницы,
и на каждой странице я подносил палец к губам. Эти обмороки-заклинания,
эти приступы боли и рвота! Я покойник!"

На мгновение Чарльз остался неподвижно под тяжестью этого
страшная мысль. Затем, поднявшись с глухим стоном, он поспешил к
двери оружейной.

- Мэтр Рене! - закричал он. - Мне нужен мэтр Рене, флорентиец; пошлите кого-нибудь.
как можно скорее на мост Сен-Мишель и приведите его ко мне!
Он должен быть здесь в течение десяти минут. Пусть кто-нибудь сядет на лошадь и поведет
еще одно, чтобы он пришел быстрее. Если прибудет мэтр Амбруаз Паре,
пусть подождет.

Стражник немедленно отправился выполнять приказ короля.

"Ах!" - пробормотал Чарльз, "если мне придется поставить все на пытки, я
будут знать, кто дал эту книгу Энрио;" и с испариной на его
брови, стиснув руки, и вздымалась грудь, он стоял, устремив глаза
на теле его мертвая собака.

Десять минут спустя Флорентийской стучали робко и не без некоторых
беспокойство в дверь апартаментов короля. Есть несколько совести
в котором небо никогда не будет ясным.

"Войдите!" сказал Чарльз.

Появился парфюмер. Шарль направился к нему с властным видом и
поджав губы.

"Ваше величество послали за мной", - сказал Рене, дрожа.

"Вы искусный химик, не так ли?"

"Сир"--

"И вы знаете все, что известно самым умным врачам?"

"Ваше величество преувеличивает".

- Нет, мне так сказала моя мать. Кроме того, я доверяю вам и
предпочитаю советоваться с вами, а не с кем-либо другим. Смотри, - продолжал он,
указывая на собаку, - посмотри, что у этого животного между зубами, я тебя умоляю,
и расскажи мне, от чего он умер".

В то время как Рене со свечой в руке склонился над полом, чтобы скрыть свое
взволнованный тем, что должен повиноваться королю, Карл встал, не сводя глаз с этого человека.
с легко понятным нетерпением ожидая ответа, который
должен был стать его смертным приговором или гарантией безопасности.

Рене привлек своего рода скальпель из кармана, открыл его и с
точка отрывается от устья борзая частицы бумаги
который придерживался десен; потом он смотрел долго и внимательно, в
юмор и кровь, которая сочилась из каждой раны.

"Сир, - сказал он, дрожа, - симптомы очень серьезные".

Чарльз почувствовал, как ледяная дрожь пробежала по его венам до самого сердца.

"Да, - сказал он, - собака была отравлена, не так ли?"

"Боюсь, что так, сир".

"Каким ядом?"

"Минеральным ядом, я думаю".

"Можете ли вы с уверенностью установить, что он был отравлен?"

"Да, безусловно, путем вскрытия и осмотра желудка".

"Вскройте его. Я хочу, чтобы не было никаких сомнений.

"Я должен позвать кого-нибудь на помощь".

"Я помогу вам", - сказал Чарльз.

"Вам, сир!"

"Да. Если он был отравлен, какие симптомы мы обнаружим?

"Красные пятна и запах трав в желудке".

"Тогда давай, - сказал Чарльз, - начинай".

Одним взмахом скальпеля Рене вскрыл тело собаки и своими руками
двумя руками удалил живот, в то время как Шарль, стоя на одном колене на полу,
держал фонарь сжатой и дрожащей рукой.

- Смотрите, сир, - сказал Рене, - вот явные следы. Это красные пятна
Я говорил об этих кровавых прожилках, которые кажутся корнями
растения, это то, что я имел в виду под герборизацией. Я нахожу здесь все, что я
искал."

"Значит, собака была отравлена?"

"Да, сир".

"Минеральным ядом?"

"По всей вероятности".

"А какие симптомы были бы у человека, который по неосторожности проглотил немного
от того же яда?

"Сильная боль в голове, внутреннее жжение, как будто он проглотил горячие угли"
"боли в кишечнике и рвота".

"Хотел бы он пить?" - спросил Карл.

"Сильно хотел бы пить".

"Вот оно! вот оно!" - пробормотал король.

"Сир, я тщетно ищу мотив для всех этих вопросов".

"Какой смысл искать его? Вам не обязательно это знать. Отвечайте на мои вопросы, вот и все.
"

"Да, сир".

"Что такое противоядие, чтобы дать человеку, который, возможно, проглотил то же
вещество А моя собака?"

Рене раздумывала.

- Существует несколько минеральных ядов, - сказал он, - и, прежде чем ответить, я
хотелось бы знать, что ты имеешь в виду. У Вашего Величества есть какие-либо идеи пути
в котором вашу собаку отравили?"

"Да," сказал Чарльз; "он жевал лист книги".

"Лист книги?"

"Да".

"У вашего величества есть эта книга?"

"Вот оно", - сказал Шарль и, взяв том с полки, куда
он его положил, протянул Рене.

Тот вздрогнул от удивления, которое не ускользнуло от короля.

"Он съел листок из этой книги?" - заикаясь, спросил Рене.

"Да, этот", и Шарль указал на вырванную страницу.

"Вы позволите мне вырвать другую, сир?"

"Сделай так".

Рене вырвал лист и поднес его к свече. Бумага загорелась,
комнату наполнил сильный запах чеснока.

"Он был отравлен препаратом из мышьяка", - сказал он.

"Вы уверены?"

"Так же уверены, как если бы я приготовил его сам".

"А противоядие?"

Рене покачал головой.

- Что? - спросил Шарль хриплым голосом. - Вы не знаете лекарства?

"Лучшим и наиболее действенным является яичный белок, взбитый с молоком;
но"--

"Что"но"?

"Его нужно вводить немедленно; в противном случае"--

"В противном случае?"

- Сир, это ужасный яд, - снова повторил Рене.

"И все же это не убивает сразу", - сказал Чарльз.

"Нет, но это убивает наверняка, независимо от того, сколько времени прошло, хотя даже это время
иногда можно рассчитать".

Чарльз прислонился к мраморному столу.

- Итак, - сказал он, кладя руку на плечо Рене, - вы знаете эту
книгу?

- Я, сир? - сказал Рене, побледнев.

"Да, вы; увидев это, вы выдали себя".

"Сир, я клянусь вам"--

"Рене, - сказал Шарль, - послушайте меня. Вы отравили королеву Наварры
с помощью перчаток; вы отравили принца Порсиона дымом от
лампы; вы пытались отравить месье де Конде душистым яблоком. R;n;,
Я прикажу снимать с тебя кожу раскаленными щипцами, кусочек за кусочком, если ты
не скажешь мне, кому принадлежит эта книга ".

Флорентиец понял, что он не может потакать гневу Карла
IX., и решил быть смелым.

"Если я скажу правду, сир, кто гарантирует, что я не буду более
жестоко наказан, чем если я буду молчать?"

"Я скажу".

"Вы дадите мне ваше королевское слово?"

"Клянусь честью дворянина, ваша жизнь будет сохранена", - сказал король.

"Тогда книга принадлежит мне", - сказал Рене.

- За тебя! - воскликнул Чарльз, отшатнувшись и глядя на отравительницу измученными глазами.
- Да, за меня. - Он улыбнулся.

- За меня.

"Как оно попало к вам?"

"Ее величество королева-мать забрала его из моего дома".

"Королева-мать!" - воскликнул Чарльз.

"Да".

"С какой целью?"

"С намерением, я думаю, отправить ее королю Наварры,
который попросил герцога Алансонского о подобной книге, чтобы изучить
искусство соколиной охоты ".

- Ах! - воскликнул Шарль. - Вот оно. Я все вижу. Книга действительно была в комнате
Анрио. В этом есть своя судьба, и я покоряюсь ей.

В этот момент Чарльза охватил сильный приступ кашля,
за которым последовала новая боль в кишечнике. Он сделал два или три сдавленных глотка.
он заплакал и откинулся на спинку стула.

- В чем дело, сир? - испуганно спросил Рене.

- Ничего, - ответил Шарль, - кроме того, что я хочу пить. Дай мне что-нибудь
напитки".

Рене налил стакан воды и дрожащей рукой отдал его
Чарльз, который проглотил его на сквозняк.

"А теперь, - сказал он, беря перо и макая его в чернила, - напиши в этой книге".
"Что я должен написать?"

"То, что я собираюсь тебе продиктовать". "Что я собираюсь тебе продиктовать?". "Что я должен написать?"

"Что я собираюсь тебе продиктовать?":

"_ Эта книга о Хокинге была подарена мной королеве-матери Екатерине
Медицинской._"

Рене взял ручку и написал.

"Теперь подпишите свое имя".

Флорентиец повиновался.

"Ты обещал спасти мне жизнь".

"Я сдержу свое обещание".

"Но, - сказал Рене, - королева-мать?"

"О! - сказал Шарль, - я не имею к ней никакого отношения; если на вас нападут,
защищайтесь".

"Сир, могу ли я покинуть Францию, где, как я чувствую, моя жизнь в опасности?"

"Я отвечу на это через две недели".

"Но пока".--

Чарльз нахмурился и приложил палец к побелевшим губам.

- Вам не нужно меня бояться, сир.

И, довольный тем, что так легко отделался, флорентиец поклонился и удалился.

За его спиной в дверях своей комнаты появилась сиделка.

- В чем дело, мой Шарло? - спросила она.

"Сестра, я гулял по росе и простудился".

"Вы очень бледны, Шарло".

"Это потому, что я очень слаб. Дайте мне руку, сестра, проводите до моей кровати.

Сестра поспешно вышла вперед.

Чарльз оперся на нее и добрался до своей комнаты.

- А теперь, - сказал Чарльз, - я пойду лягу спать.

"If Ma;tre Ambroise Par; comes?"

- Скажи ему, что мне лучше и что он мне не нужен.

"А пока что, что ты будешь принимать?"

"О! очень простое лекарство, - сказал Чарльз. - яичные белки, взбитые
с молоком. Кстати, сестра, - продолжал он, - мой бедный Актеон мертв.
Завтра утром он должен быть похоронен в уголке сада при Лувре.
 Он был одним из моих лучших друзей. Я распоряжусь, чтобы для него соорудили могилу.
если у меня будет время".


ГЛАВА IV.

ВЕНСЕНСКИЙ ЛЕС.


Согласно приказу Карла IX, Генриха в тот же вечер препроводили в Венсен.
тем же вечером Генриха доставили в Венсен. Таково было название, данное в то время знаменитому замку
от которого сегодня сохранился лишь фрагмент, достаточно колоссальный,
однако, чтобы дать представление о его былом величии.

Путешествие совершалось на носилках, по обе стороны от которых шли четверо
охранников.

Месье де Нанси, получив приказ открыть Генриху
дверь убежища, вошел первым.

У задней двери тюрьмы они остановились. Месье де Нанси спешился
, открыл ворота, которые были закрыты на висячий замок, и
почтительно пригласил короля следовать за собой.

Генрих повиновался, не произнеся ни слова. Любое жилище казалось ему безопаснее
чем Эйфелева башня, и десять двери закрыты на него были в то же время десять
двери между ним и Екатерины де Медичи.

Королевский узник пересек подъемный мост между двумя солдатами, прошел мимо
через три двери на первом этаже и три у подножия
лестницы; затем, по-прежнему предшествуемый месье де Нанси, он поднялся
на один пролет. Прибыв туда, начальник стражи, увидев, что
король собирается совершить еще один пролет, сказал ему:

"Мой господин, ты должен остановиться здесь".

- А! - сказал Генри, помедлив. - Кажется, мне оказана честь подняться на
первый этаж.

"Сир", - ответил Господин де Нэнси, "к вам обращаются как к коронованным
голова".

"Дьявол! дьявол!" Генри сказал себе: "два или три этажа
это ни в коем случае не унизило бы меня. Мне здесь будет слишком удобно; я
что-то подозреваю.

- Ваше величество последует за мной? - спросил г-н де Нанси.

- Вентр сен-Гри! - воскликнул король Наваррский. - Вы прекрасно знаете,
сударь, что вопрос не в том, что я буду или не буду делать, а в том,
из того, что заказывает мой брат Чарльз. Он приказал мне следовать за вами
?

- Да, сир.

- Тогда я так и сделаю, месье.

Они вышли в нечто вроде коридора, в конце которого оказались в
просторной комнате с темными и мрачноватого вида стенами. Генри огляделся по сторонам
взгляд его был не совсем свободен от тревоги.

"Где мы?" спросил он.

"В камере пыток, мой господин".

"Ах!" - ответил король, присмотревшись повнимательнее.

В этой комнате было что угодно - кувшины и деревянные
лошади для пыток водой; клинья и молотки для истязания
сапог; кроме того, каменные скамьи почти по всей комнате для
несчастные, которые ждали пыток. Над этими скамьями, у сидений
в самих стенах и у их подножий были вделаны железные кольца,
лишенные какой-либо иной симметрии, кроме симметрии искусства пыток. Но их
близость к сиденьям достаточно указывала на то, что они были там для того, чтобы
ожидать конечностей тех, кто должен был их занять.

Генри молча пошел дальше, но от него не ускользнула ни одна деталь всего этого
отвратительного устройства, которое, так сказать, запечатлело на стенах историю
страданий.

Король был так поглощен окружавшими его предметами, что забыл
смотреть, куда идет, и внезапно остановился.

"А!" - сказал он, - "что это?"

И он указал на нечто вроде канавы, вырытой во влажном тротуаре, который образовывал
пол.

"Это водосточный желоб, сир".

"Значит, здесь идет дождь?"

- Да, сир, кровь.

- А! - сказал Генри. - очень хорошо. Не скоро ли мы доберемся до моих апартаментов?

"Да, милорд, вот он", - произнесла фигура в темноте, которая по мере приближения
становилась все четче и различимее.

Генри показалось, что он узнал голос, и он направился к фигуре.

"Так это вы, Болье", - сказал он. "Какого дьявола вы здесь делаете?"

"Сир, я только что получил назначение комендантом крепости
Венсен".

"Ну, мой дорогой друг, ваше посвящение не делает вам чести. Царь
пленный-это уже не плохо".

"Простите меня, сир," - сказал Бьюли", но у меня уже было два
джентльмены".

"Кто они? Но, простите, возможно, я нескромный. Если так, предположим,
что я ничего не сказал.

"Милорд, мне не приказывали держать это в секрете. Они месье
де ла Моль и месье де Коконнас".

"Ах! это правда. Я видел, как их арестовали. Бедные джентльмены, и как они
переносят это несчастье?"

"По-другому. Один веселый, другой грустный; один поет, другой стонет".

"Который из них стонет?"

"Monsieur de la Mole, sire."

- Честное слово, - сказал Генри, - мне легче понять того, кто стонет
чем у того, кто поет. После того, что я видел в тюрьме не очень
оживленное место. На каком этаже они?"

"Высоко; на четвертом".

Генри вздохнул. Это было там, что он хотел бы быть.

"Иди, господин де Болье, - сказал он, - будьте добры покажите мне мой
номер. Я спешу взглянуть на него, так как сильно устал после путешествия.
мы только что совершили.

"Вот оно, милорд", - сказал Болье, указывая на открытую дверь.

"Номер два", - сказал Генри. - "Почему не номер один?"

"Потому что это зарезервировано, милорд".

"Ах! тогда, похоже, вы ожидаете пленника более высокого ранга, чем я".

- Я не говорил, милорд, что это был пленник.

- Тогда кто же это?

- Я умоляю милорда не настаивать, ибо, отказавшись отвечать, я лишусь
должного ему повиновения.

- Ах! это совсем другое дело, - сказал Генри.

И он стал более задумчивым, чем раньше. Номер один сбили его с толку,
видимо. Губернатор был усидчив в его внимания. С
тысячью извинений он поселил Генри в своей квартире, придумал все возможные
оправдания за то, что ему, возможно, не хватало удобств, поставил двух солдат у
двери и удалился.

"Сейчас", - сказал губернатор, обращаясь к "Под ключ", "пойдем в
другим".

Надзиратель шел впереди. Они пошли той же дорогой, по которой пришли.
прошли через камеру пыток, пересекли коридор и
достигли лестницы. Затем, все еще следуя за своим проводником, месье де
Болье поднялся на три пролета. Достигнув четвертого этажа,
надзиратель открыл последовательно три двери, каждая из которых была украшена двумя замками
и тремя огромными засовами. Едва он коснулся третьей двери, как
они услышали радостный голос, восклицающий:

"Клянусь Небом! откройте, хотя бы для того, чтобы дать нам немного воздуха. Твоя печка такая теплая.
мне здесь душно".

И Коконнас, которого читатель, без сомнения, уже узнал по его любимому восклицанию
, бросился с того места, где стоял, к двери.

"Одну минуту, милостивый государь, - сказал тюремщик, - я пришел не для того, чтобы выпускать
вас, а для того, чтобы войти самому, и губернатор со мной".

"Губернатор! - сказал Коконнас. - Чего он хочет?"

"Нанести вам визит".

"Он оказывает мне большую честь, - сказал Коконнас, - и я рад ему".

Вошел г-н де Болье и сразу же рассеял сердечную улыбку
Коконнаса одним из тех ледяных взглядов, которые свойственны комендантам
крепостей, тюремщикам и палачам.

- У вас есть деньги, месье? - спросил он заключенного.

- У меня? - переспросил Коконнас. - Нет короны.

- Драгоценностей?

- У меня есть кольцо.

- Вы позволите мне обыскать вас?

- Клянусь Небом! - воскликнул Коконнас, покраснев от гнева. - Вы слишком много на себя берете.
находясь в тюрьме, вы держите там и меня.

"Мы должны вытерпеть все ради службы королю".

"Итак, - сказал пьемонтец, - эти славные ребята, которые грабят на Новом мосту
значит, они, как и вы, на службе у короля. Клянусь Небом! Я был очень
несправедливо, месье, ибо до сих пор я принял их за воров".

- Добрый вечер, месье, - поздоровался Болье. - Тюремщик, заприте дверь.

Губернатор ушел, прихватив с собой кольцо с красивым
сапфиром, подаренное ему мадам де Невер, чтобы напомнить ему о цвете
ее глаз.

- Теперь о другом, - сказал он, выходя.

Они пересекли пустую комнату, и игра в три двери, шесть замков
и девять засовов началась заново.

Последняя дверь открывается, вздох был первый звук, который приветствовал
посетители.

В квартире было более мрачным взглядом, чем господин де Болье
только что уехал. Четыре длинных узких окна пропускали слабый свет внутрь
это мрачное жилище. До этого железные прутья были перекрещены таким образом,
что глаз заключенного был ограничен темной линией и не позволял
увидеть даже проблеск неба. Из каждого угла комнаты
стрельчатые арки сходились в середине потолка, где они расходились в стороны
в готическом стиле.

Ла Моль сидел в углу и, несмотря на появление
посетителей, казалось, ничего не слышал.

Губернатор остановился на пороге и на мгновение взглянул на заключенного
тот сидел неподвижно, обхватив голову руками.

- Добрый вечер, месье де ла Моль, - поздоровался Болье.

Молодой человек медленно поднял голову.

"Добрый вечер, месье", - сказал он.

"Месье, - продолжал губернатор, - "я пришел обыскать вас".

"Это бесполезно", - сказал Ла Моль. "Я отдам вам все, что у меня есть".

"Что у вас есть?"

"Около трехсот крон, эти драгоценности и кольца".

"Отдайте их мне, месье", - сказал губернатор.

"Вот они".

Ла Моль вывернул карманы, снял кольца с пальцев и
застежку со шляпы.

"У вас больше ничего нет?"

"Нет, я не знаю."

"И что шелковый шнур на шею, что может быть?" - спросил
губернатор.

"Месье, это не драгоценность, а реликвия".

"Отдайте ее мне".

"Что? вы требуете этого?"

"Я приказал оставить тебе только свою одежду, и реликвия не является
предмет одежды".

Ла Моль сделал жест гнева, который, в разгар достойно
и больно спокойствия, которое отличало его, казалось, чтобы произвести впечатление на мужчин
привыкшие к бурным эмоциям.

Но он тут же овладел собой.

"Очень хорошо, месье, - сказал он, - вы увидите то, о чем просите".

Затем, повернувшись, как бы для того, чтобы приблизиться к свету, он расстегнул притворенный
реликвия, которая была не чем иным, как медальоном с портретом,
который он вытащил и поднес к губам. Поцеловав его несколько раз
, он вдруг притворился, что случайно уронил его, и, наступив на него
каблуком своего ботинка, раздавил его на тысячу кусочков.

"Сударь!" - воскликнул губернатор.

И он наклонился, чтобы посмотреть, нельзя ли спасти неизвестный предмет, который
Ла Моль хотел спрятать от него; но миниатюра была буквально стерта
в порошок.

"Король желал заполучить этот драгоценный камень, - сказал Ла Моль, - но он не имел права
портрет, который в нем был. Итак, вот медальон; вы можете взять его.

"Месье, - сказал Болье, - я пожалуюсь на вас королю".

И, не попрощавшись со своим пленником ни единым словом, он вышел,
настолько разгневанный, что, не дожидаясь, пока он приступит к выполнению задания, он предоставил
надзирателю позаботиться о закрытии дверей.

Тюремщик повернулся, чтобы уйти, но, увидев, что месье де Болье
уже начал спускаться по лестнице:

"Вера! месье," сказал он, обращаясь назад, "хорошо, что я прошу Вас дать
мне сто крон за один раз, за которые я разрешу вам поговорить с
ваш спутник; ибо если вы не сделали этого, губернатор взял бы
их у вас с трех сотен других, и моя совесть не будет
позволили мне сделать для тебя что угодно, но, как я оплатил заранее, я
обещал, что ты должна с ней повидаться. Так что приходите. Честный человек держит
его слово. Только, если можно, ради твоего блага столько, как в шахте, не
не говорить о политике".

Ла Моль вышел из своей квартиры и оказался лицом к лицу с Коконнасом,
который расхаживал взад-вперед по плитам промежуточной комнаты.

Двое друзей бросились друг другу в объятия.

Тюремщик притворился, что вытирает уголок глаза, а затем удалился, чтобы
проследить, чтобы заключенные не были застигнуты врасплох, или, скорее, чтобы его самого
не поймали.

"Ах! вот вы где! - воскликнул Коконнас. - Ну что, этот ужасный губернатор
нанес вам визит?

- Да, как и вам, я полагаю?

"Он все забрал?"

"И у тебя тоже?"

"Ах! У меня было немного; только кольцо от Генриетты, вот и все".

"А деньги?"

"Я дал все, что было доброго тюремщика, так что он бы это организовать
интервью для нас".

- Вот как! - сказал Ла Моль, "кажется, что он что-то от нас обоих."

"Ему ты тоже заплатил?"

"Я дал ему сто крон".

"Тем лучше".

"С деньгами можно сделать все, и я верю, что у нас не будет в них недостатка"
.

"Вы знаете, что с нами случилось?"

"Совершенно верно; нас предали".

- Этим негодяем герцогом Алансонским. Мне следовало поступить правильно, свернув
ему шею.

- Вы считаете наше положение серьезным?

- Боюсь, что так.

"Значит, существует вероятность применения пыток?"

"Не буду скрывать от вас тот факт, что я уже думал об этом".

"Что вы должны делать в таком случае?"

"А вы?"

- Я бы промолчал, - ответил Ла Моль, лихорадочно покраснев.

"Молчать?" - воскликнул Коконнас.

"Да, если бы у меня были силы".

"Хорошо, - сказал Коконнас, - "если они оскорбят меня каким-либо подобным образом, я обещаю вам
Я расскажу им несколько вещей.

- Какие вещи? - быстро спросил Ла Моль.

"О, будьте спокойны ... Вещи, которые помешают месье д'Алансону спать"
на некоторое время.

Ла Моль собирался ответить, когда появился тюремщик, который, без сомнения, услышал какой-то шум
и, втолкнув каждого заключенного в его камеру,
снова запер двери.




ГЛАВА LV.

ВОСКОВАЯ ФИГУРА.


Целую неделю Чарльз был прикован к постели из-за вялотекущей лихорадки, прерванной
сильными приступами, напоминавшими эпилептические припадки. Во время этих нападений
он издавал крики, которые стражи порядка, наблюдая, как в его камере, слышал с
террор, отголоски которого дошли до самых дальних уголков
старый Лувр, поэтому часто вызывает много страшный звук. Затем, когда эти
приступы прошли, Чарльз, совершенно обессиленный, откинулся с закрытыми
глазами на руки своей медсестры.

Сказать это, каждый по-своему, не сообщая о своих чувствах друг другу
потому что мать и сын стремились скорее избегать друг друга, чем встречаться,
сказать, что Екатерина Медичи и герцог Алансонский питали зловещие мысли
в глубине их сердец, значило бы сказать, что в этом гнезде
гадюк шевелился отвратительный рой.

Генрих был заперт в своей комнате в тюрьме; и по его собственной просьбе
никому не разрешалось видеться с ним, даже Маргарите. В глазах
каждого его заключение было открытым позором. Екатерина и
Д'Алансонец, решив, что он погиб, перевел дух, а Генрих ел и
пил более спокойно, надеясь, что о нем забыли.

При дворе никто не подозревал о причине болезни короля. Ma;tre
Амбруаз Паре и Мазиль, его коллега, подумали, что это воспаление
кишечника, и прописали режим, которому помогал специальный напиток
, который давал Рене. Шарль получал это, свое единственное питание, три раза в день
из рук сиделки.

Ла Моль и Коконнас находились в Венсенне в условиях строгого режима.
Маргарита и мадам де Невер предприняли дюжину попыток связаться с ними
или хотя бы отправить им записку, но безуспешно. Однажды утром
Шарль почувствовал себя несколько лучше и пожелал, чтобы двор собрался. Это было
обычное дело по утрам, хотя в течение некоторого времени дамба не имела
состоявшийся. Двери были соответственно распахнуты, и было легко
увидеть по его бледным щекам, желтому лбу и лихорадочному блеску в
его глубоко запавших глазах, окруженных темными кругами, что
страшные разрушения неизвестная болезнь произвела на молодого монарха.

Королевские покои вскоре был заполнен любопытными и заинтересованными придворных.
Екатерина, Алансонского, и Маргарита была проинформирована, что царь был
чтобы удерживать аудиторию. Поэтому все трое вошли через короткие промежутки времени,
одна за другой; Екатерина спокойна, Д'Алансонн улыбается, Маргарита подавлена.
Кэтрин уселась на краю кровати, не замечая
посмотрите, что Карл дал ей, когда он увидел ее подход.

Месье Алансонского встал на ноги.

Маргарита прислонилась к столу и, увидев бледный лоб, изможденные
черты лица и глубоко запавшие глаза своего брата, не смогла сдержать вздоха
и слез.

Шарль, от которого ничто не ускользало, увидел слезу и услышал вздох, и с
легким кивком головы указал на Маргариту.

Этот знак, каким бы слабым он ни был, осветил лицо бедной королевы
Наваррской, которой Генрих не успел или, возможно, не захотел ничего сказать
.

Она боялась за своего мужа, она дрожала за своего возлюбленного. Что касается себя, то она
ничего не боялась; она хорошо знала Ла Моля и чувствовала, что может на него положиться.

"Ну, мой дорогой сын, - сказала Кэтрин, - как ты себя чувствуешь?"

"Лучше, мама, лучше".

"Что говорят твои врачи?"

"Мои врачи? Они умные врачи, мама," сказал Чарльз, трещит
в смехе. "Мне очень приятно, я признаю, в судебное заседание их обсудить
моя болезнь. Сестра, дайте мне что-нибудь попить".

Медсестра принесла Чарльзу чашку его обычного напитка.

- Что они велят тебе принимать, сын мой?

"О! мадам, кто что-нибудь знает об их приготовлениях?" сказал
Король, торопливо проглатывая напиток.

"Что нужно моему брату, - сказал Франсуа, - так это встать и выйти на улицу"
открытый воздух; охота, которую он так любит, принесла бы ему много пользы"
.

- Да, - сказал Чарльз с улыбкой, значения которой герцог не мог понять.
- и все же последняя охота причинила мне
большой вред.

Карл произнес эти слова таким странным тоном, что разговор,
в котором остальные присутствующие не принимали участия, прекратился. Затем король
слегка кивнул головой. Придворные поняли, что
аудиенция окончена, и один за другим удалились.

Д'Алансонец начал приближаться к брату, но какое-то тайное чувство
остановило его. Он поклонился и вышел.

Маргарита схватила протянутую ей костлявую руку брата, пожала
и поцеловала ее. Затем она, в свою очередь, удалилась.

- Дорогая Марго! - прошептал Шарль.

Осталась только Катарина, занявшая свое место у кровати.
Оказавшись с ней наедине, Шарль отпрянул, словно от змеи.

Наставленный словами Рене, возможно, еще лучше молчанием и
размышляя, Чарльз больше не испытывал даже счастья сомнения.

Он прекрасно знал, кому и чему приписать свое приближение
смерть.

Поэтому, когда Екатерина приблизилась к кровати и протянула ему руку, такую же
холодную, как его взгляд, король содрогнулся от страха.

"Вы остались, мадам?" - спросил он.

"Да, сын мой, - ответила Екатерина, - я должна поговорить с тобой о важных делах".
"Говори, мадам", - сказал Шарль, снова отшатываясь. - "Я хочу поговорить с тобой о важных вещах".

"Говори, мадам".

"Сир! - воскликнула королева, - вы только что сказали, что ваши врачи были
великими врачами!"

"И я повторяю это снова, мадам".

"И все же, что они делали во время вашей болезни?"

"Ничего, это правда ... Но если бы вы слышали, что они говорили ... Право,
мадам, можно позволить себе заболеть, только бы послушать их ученые
дискуссии".

"Ну, сын мой, хочешь, я тебе кое-что скажу?"

"В чем дело, мама?"

"Я подозреваю, что все эти умные врачи ровным счетом ничего не знают о
твоей болезни".

"Действительно, мадам!"

"Они, может быть, увидеть результат, но они не знают причины".

"Это возможно", - сказал Чарльз, не понимая, что его мать была
целью.

"Чтобы они лечили симптомы, а не саму болезнь".

- Клянусь душой! - изумленно воскликнул Чарльз. - Я верю, что ты права,
мама.

"Хорошо, сын мой", - говорит Екатерина, "как хорошо ни для моего счастья
ни благополучие королевства ради тебя болеть так долго, как и ваш
ум может стать пострадавших, я собрал самый искусный
врачей".

"В науке медицины, мадам?"

"Нет, в более глубокой науке: той, которая помогает не только телу, но и
разуму".

"Ах! прекрасная наука, мадам, - сказал Шарль, - и та, которой
доктора правы, не обучая коронованных особ! Ваши исследования
дали какой-нибудь результат? он продолжил.

"Да".

"Что это было?"

"То, на что я надеялся; Я приношу вашему величеству то, что излечит
не только ваше тело, но и ваш разум".

Чарльз содрогнулся. Он думал, что, обнаружив, что он все еще жив, его мать
решила сознательно закончить то, что она начала
бессознательно.

"Где же это лекарство?" - спросил он, приподнимаясь на локте и глядя на свою мать.


"В самой болезни", - ответила Екатерина.

"Тогда где же это?"

"Послушай меня, сын мой, - сказала Екатерина, - разве ты не слышал иногда это?
говорят, что есть тайные враги, которые из мести убивают
их жертва на расстоянии?

- С помощью стали или яда? - спросил Чарльз, ни разу не отведя глаз от
бесстрастного лица матери.

"Нет, более надежным и гораздо более ужасным способом", - сказала Екатерина.

"Объяснись".

"Сын мой, - спросил флорентиец, - ты веришь в чары и волшебство?"

Чарльз подавил презрительную и недоверчивую улыбку.

"Полностью", - сказал он.

"Ну, - быстро сказала Кэтрин, - "все твои страдания происходят от магии.
Враг вашего Величества, который не осмелился бы напасть на вас открыто
составил тайный заговор. Он направил против вашего Величества
заговор гораздо более ужасен тем, что у него нет сообщников, и
таинственные нити которого невозможно проследить.

"Честное слово, нет!" - сказал Чарльз, ошеломленный такой хитростью.

- Подумай хорошенько, сын мой, - сказала Екатерина, - и составь в уме определенные планы.
побег, который обеспечил бы безнаказанность убийце.

- Убийце! - воскликнул Шарль. "К убийце, скажете вы? Есть
была попытка убить меня, мать?"

Изменение Катарины глаз покатились лицемерно под его морщинистой крышкой.

- Да, сын мой; возможно, ты сомневаешься в этом, но я знаю это наверняка.

"Я никогда не сомневаюсь в том, что ты мне говоришь, мать", - с горечью ответил король.
"Как была предпринята попытка? Мне не терпится узнать".

"С помощью магии".

- Объяснитесь, мадам, - сказал Шарль, вспомнив о своем отвращении к
своей роли наблюдателя.

"Если бы заговорщик, которого я имею в виду, и тот, кого в глубине души ваше величество уже
подозревает, преуспел в своих планах, никто бы не понял
причину страданий вашего величества. К счастью, однако, сир, ваш
брат присматривал за вами.

- Какой брат?

"D'Alen;on."

- Ах, да, это правда; я все время забываю, что у меня есть брат, - пробормотал
Шарль, горько смеясь: "Это вы так говорите, мадам"--

"К счастью, он раскрыл заговор. Но в то время как он,
неопытный ребенок, искал только следы обычного
заговора, доказательства эскапады молодого человека, я искал доказательства
гораздо более важное дело; ибо я понимаю размах разума виновного.
"

"Ах! мать, сказали бы вы говорили короля Наварры,"
сказал Чарльз, желая посмотреть, как далеко этот Флорентийский лицемерием бы
иди.

Катарина лицемерно опустила глаза.

"Я приказала арестовать его и доставить в Венсен за его выходку".
король продолжал: "Значит, он более виновен, чем я подозревал?"

"Ты чувствуешь лихорадку, которая пожирает тебя?" - спросила Екатерина.

"Да, конечно, мадам", - сказал Шарль, нахмурившись.

"Чувствуете ли вы огонь, который сжигает вас изнутри?"

"Да, мадам", - ответил Шарль, его лоб темнел все больше и больше.

"И острые боли в голове, которые стреляют из ваших глаз, чтобы ваш
мозг, как и многие стрелки?"

"Да, мадам. Я чувствую все это. Вы прекрасно описали мою беду!"

"Ну! объяснение очень простое, - сказал флорентиец. - Смотри.

И она вытащила из-под своего плаща какой-то предмет, который протянула королю.

Это была фигура из желтого воска, около шести дюймов высотой, облаченная в мантию
, покрытую золотыми звездами, тоже из воска, как и фигура; и поверх нее -
королевская мантия из того же материала.

"Ну, - спросил Чарльз, - что это за маленькая статуэтка?"

"Посмотри, что у нее на голове", - сказала Екатерина.

"Корона", - ответил Чарльз.

"А в сердце?"

"Игла".

"Ну, сир, вы узнаете себя?"

"Меня?"

"Да, вас, в вашей короне и мантии?"

"Кто сделал эту фигуру?" - спросил Чарльз, которого этот фарс начинал раздражать.
вири: "Король Наварры, без сомнения?"

"Нет, сир".

"Нет? тогда я вас не понимаю".

"Я говорю "нет", - ответила Кэтрин, - потому что вы задали вопрос
буквально. Я бы сказала "да", если бы вы сформулировали это по-другому".

Чарльз ничего не ответил. Он стремился проникнуть во все мысли
этого темного разума, который постоянно закрывался перед ним, как только он думал,
он был готов прочитать их.

"Сир, - продолжала Екатерина, - эта статуя была найдена
Генеральный прокурор Laguesle, в квартире мужчине, который на день
вы последний раз ездили Хокинг вел лошадь для короля Наварры".

"Monsieur de la Mole?"

- Да, и, пожалуйста, взгляните еще раз на иглу в сердце и посмотрите,
какая буква написана на прикрепленной к ней этикетке.

- Я вижу букву "М", - сказал Чарльз.

- Это означает _mort_, смерть; это магическая формула, сир. Создатель таким образом
написал свою клятву на той самой ране, которую он нанес. Если бы он хотел сделать
вид, что убивает, как это сделал герцог Бретонский для короля Карла VI., он
воткнул бы иглу в голову и поставил бы букву "F" вместо буквы
"M."

- Итак, - сказал Карл IX., "согласно вашей идее, человек, который стремится
конца моих дней-это господин де ла Моль?"

"Да, он - кинжал; но за кинжалом стоит рука, которая направляет его"
.

"Значит, это единственная причина моей болезни?" день очарование
уничтожено болезнь перестанет? Но как ходить на работу? - спросил Чарльз.
"ты должна знать, мама; но я, в отличие от тебя, которая потратила всю свою
жизнь на их изучение, ничего не знаю о чарах и заклинаниях".

- Смерть заговорщика разрушает очарование, вот и все. В тот день, когда
очарование будет разрушено, ваша болезнь прекратится, - сказала Кэтрин.

- В самом деле! - воскликнул Чарльз с удивленным видом.

"Разве ты этого не знал?"

"Почему?" Я не колдун, - сказал король.

"Ну, теперь, - сказала Екатерина, - ваше величество убеждены, не так ли?"

"Конечно".

"Убежденность рассеяла тревогу?"

"Полностью".

- Ты говоришь так не из любезности?

- Нет, мама! Я говорю это от всего сердца.

Лицо Кэтрин расплылось в улыбке.

"Слава Богу!" - воскликнула она, как будто верила в Бога.

- Да, слава Богу! - иронически повторил Чарльз. - Теперь я знаю, как и вы,
кому приписать мое нынешнее состояние и, следовательно, кого
наказать.

- И вы накажете.--

- Господин де ла Моль, разве вы не говорили, что он был виновен?

"Я сказал, что он был орудием".

"Ну, - сказал Шарль, - сначала месье де ла Моль; он самый важный".
"Все эти нападки на меня могут вызвать опасные подозрения". - Сказал Шарль. - "Он самый важный." "Все эти нападки на меня могут вызвать опасные подозрения.
Крайне важно, чтобы на это дело был пролит некоторый свет, и в этом свете
может быть обнаружена истина ".

"Итак, месье де ла Моль".--

"Меня превосходно устраивает роль виновного; поэтому я принимаю его. Мы начнем с него.
И если у него есть сообщник, он заговорит".

- Да, - пробормотала Кэтрин, - а если он этого не сделает, мы заставим его. У нас
для этого есть надежные средства.

Затем, вставая:

- Вы позволите начать судебный процесс, сир?

- Я желаю этого, мадам, - ответил Шарль, - и чем скорее, тем лучше.

Кэтрин прижала руку своего сына, не понимая нервной
хватка, с которой он вернул его и ушел в квартиру без слуха
сардонический смех короля, или страшную клятву, которою последует
смеяться.

Чарльз подумал, не опасно ли было так отпускать эту женщину, потому что
за несколько часов она натворила бы столько всего, что не было бы никакой возможности
остановить это.

Наблюдая, как за Кэтрин опускается занавес, он услышал легкий шорох
обернувшись, он увидел позади себя Маргариту, которая приподнимала портьеру
перед коридором, ведущим в комнаты медсестер.

Бледность Маргариты, ее измученный взгляд и затрудненное дыхание выдавали
сильнейшее волнение.

"О, сир! сир! - воскликнула она, бросаясь к постели брата. - Вы
знаете, что она лжет.

- Она? Кто? - спросил Шарль.

"Послушай, Чарльз, это ужасно - обвинять свою мать; но я
подозревал, что она осталась с тобой, чтобы снова преследовать их. Но, клянусь своей
жизнью, твоей, нашими душами, я говорю тебе, что то, что она говорит, ложь!

"Преследовать их! Кого она преследует?"

Оба инстинктивно понизил свой голос; казалось, будто они
сами боялись даже слышать их.

"Во-первых, Генри; твой Анрио, который любит тебя, который больше
предан тебе, чем кто-либо другой".

"Ты так думаешь, Марго?" сказал Шарль.

"О, сир, я уверен в этом".

"Ну, я тоже", - сказал Чарльз.

- Тогда, если ты уверен в этом, брат, - удивленно спросила Маргарита, - почему
ты приказал арестовать его и доставить в Венсен?

- Потому что он попросил меня об этом.

- Он спрашивал вас, сир?

- Да, у Анрио странные идеи. Возможно, он неправ, возможно, прав; в
во всяком случае, одна из его идей заключалась в том, что он будет в большей безопасности в немилости, чем
в фаворе, вдали от меня в Венсенне, а не рядом со мной в Лувре ".

"Ах! Понятно, - сказала Маргарита, - и он там в безопасности?

- Настолько, насколько может быть в безопасности человек, за голову которого Болье отвечает своей собственной.

- О! спасибо тебе, брат! вот тебе и Генри. Но"--

"Что "но"?

"Есть еще один, сир, в ком, возможно, я не прав, проявляя интерес,
но"--

"Кто это?"

"Сир, пощадите меня. Я бы вряд ли осмелился назвать его своему брату, не говоря уже о
моему королю".

- Господин де ла Моль, не так ли? - спросил Шарль.

- Увы! - воскликнула Маргарита. - Однажды вы пытались убить его, сир, и он
избежал вашей королевской мести только чудом.

- Тогда он был виновен только в одном преступлении, Маргарита; теперь он совершил
два.

- Сир, во втором он не виновен.

"Но, - сказал Шарль, - разве ты не слышала, что сказала наша добрая мама, моя дорогая"
бедная Марго?"

- О, я уже говорила тебе, Шарль, - сказала Маргарита, понизив голос.
- то, что она сказала, было ложью.

"Вы не знаете, что восковой фигурой был найден в Месье
номера де ла Моль?"

"Да, да, брат, я это знаю."

- Что эта фигурка пронзена иглой до самого сердца и что на ней есть
бирка с буквой "М"?

- Это я тоже знаю.

"И что на плечах у фигуры королевская мантия, и что
на голове у нее королевская корона?"

"Я все это знаю".

"Хорошо! что вы скажете на это?"

"Вот что: что этот показатель в королевскую мантию и корону на голову
что женщины, а не мужчины."

"Ба!" - сказал Чарльз, "а игла в его сердце?"

"Это было заклинание, чтобы заставить эту женщину полюбить себя, а не заклинание, чтобы
убить человека".

- Но буква "М"?

"Это не означает _mort_, как сказала королева-мать".

"Тогда что же это значит?" - спросил Чарльз.

- Это означает... это означает имя женщины, которую любит месье де ла Моль
.

- А как зовут эту женщину?

- Маргарита, брат! - воскликнула королева Наваррская, падая на колени перед кроватью короля.
взяв его руку обеими руками и
прижимается к нему лицом, залитым слезами.

- Тише, сестра! - сказал Чарльз, бросая вокруг себя острый взгляд из-под
нахмуренных бровей. - Потому что точно так же, как ты подслушала минуту назад, нас могут сейчас
подслушать снова.

"Какое это имеет значение?" - воскликнула Маргарита, подняв голову. - Если бы
весь мир присутствовал здесь и слышал меня, я бы заявила перед ним, что
бесчестно злоупотреблять любовью джентльмена, пятная его репутацию
по подозрению в убийстве.

"Марго, предположим, я скажу тебе, что я не хуже тебя знаю, кто это
есть, а кто нет?"

"Брат!"

"Предположим, я скажу вам, что месье де ла Моль невиновен?"

"Вы знаете это?"

"Если я скажу вам, что знаю настоящего исполнителя преступления?"

- Настоящий автор! - воскликнула Маргарита. - Значит, было совершено преступление?
Значит?

- Да; намеренно или ненамеренно было совершено преступление
.

- Против тебя?

- Да.

- Невозможно!

- Невозможно? Посмотри на меня, Марго.

Молодая женщина посмотрела на своего брата и задрожала, увидев его таким бледным.

"Марго, мне осталось жить меньше трех месяцев!" - сказал Шарль.

"Ты, брат! ты, Шарль!" - воскликнула она.

"Марго, я отравлена".

Маргарита закричала.

"Тише", - сказал Шарль. "Должно быть, думают, что я умираю от волшебства".

"Вы знаете, кто виновен?"

"Да".

"Вы сказали, что это не Ла Моль?"

"Нет, это не он".

"И Генри тоже, конечно ... великий Боже! могло ли это быть"--

"Кто?"

- Мой брат... Д'Алансонец? - пробормотала Маргарита.

- Возможно.

- Или... или... - Маргарита понизила голос, словно испугавшись того, что собиралась сказать.
- Или... нашей матери?

Чарльз молчал.

Маргарита посмотрела на него и прочла в его глазах все, о чем просила. Затем
все еще стоя на коленях, она почти упала на стул.

"О, Боже мой! Боже мой! - прошептала она, - это невозможно".

"Невозможно?" - спросил Чарльз, с пронзительным смехом: "жаль, Рене находится
не здесь, чтобы рассказать тебе историю".

"R;n;?"

- Да, он сказал бы вам, что женщина, которой он ни в чем не смеет отказать
попросил у него книгу об охоте, которая была в его библиотеке; что тонкое
яд был подсыпан на каждой странице этой книги; что яд предназначался
для некоторых, я знаю, не для кого, что на рубеже шанс, или
кары небесной, на другой. Но в отсутствие Рене, если пожелаете
могу взглянуть на книгу, она стоит в моем шкафу и написана
Флорентийский почерк вы увидите, что это объемы, которые до сих пор
содержится смерти многие из его страницах было дано ему его
товарищ землячка".

- Тише, Шарль, тише! - сказала Маргарита.

"Теперь ты видишь, что следует предположить, что я умер от магии".

"Но это чудовищно, чудовищно! Жаль! Жаль! ты же знаешь, что он невиновен".

"Да, я знаю это, но его следует считать виновным. Позволь своему возлюбленному умереть; это
очень мало нужно сделать, чтобы спасти честь французского дома;
Я сам умру, чтобы тайна умерла вместе со мной".

Маргарита склонила голову, поняв, что от
короля ничего нельзя добиться для спасения Ла Моля, и удалилась, рыдая, не имея никакой надежды
, кроме как на собственные силы.

Тем временем Екатерина, как и предвидел Чарльз, не потеряла ни минуты, но
написал генеральному прокурору Лагелю письмо, каждое слово которого
было сохранено историей и которое проливает зловещий свет на
драму:

 "_монсье прокурор, Сегодня вечером мне сообщили, вне всякого сомнения,
 что Ла Моль совершил святотатство. В его квартире в Париже было найдено много злых вещей, таких как
 книги и бумаги. Я
 прошу вас вызвать главного президента и сообщить ему как можно скорее
 о деле с восковой фигурой, предназначенной для короля,
 и которая была пронзена до самого сердца._

 "КАТАРИНА"._[18]




ГЛАВА LVI.

НЕВИДИМЫЕ ЩИТЫ.


На следующий день после того, как Екатерина написала это письмо,
губернатор вошел в камеру Коконнаса в сопровождении внушительной свиты, состоящей из
двух алебардщиков и четырех мужчин в черных мантиях.

Коконнаса попросили спуститься в комнату, где адвокат Лагель
и двое судей ждали, чтобы допросить его в соответствии с инструкциями Екатерины
.

В течение недели он провел в тюрьме Coconnas были отражены многие
интернет. Кроме того, он и Ла Моль были вместе в течение нескольких минут
день, благодаря доброте своего тюремщика, который, не сказав ничего
к ним, устроили такой сюрприз, который, по всей вероятности, они сделали
не обязаны его философии, - кроме того, мы говорим, Ла Моль и он
сошлись на поле они были преследовать, который должен был сохраняться в
абсолютное отрицание; и они были убеждены, что при небольшом навыке в
дело примет более благоприятный оборот; обвинения были не более
против них, чем против других. Генри и Маргарет было не
попытка полета; поэтому они не могли быть скомпрометированы в роман
в котором главные лидеры банды были свободны. Коконнас не знал, что
Генри находился в тюрьме, и любезность тюремщика подсказала ему,
что над его головой нависла определенная защита, которую он назвал
"невидимые щиты".

До этого допрос ограничивался намерениями
короля Наваррского, его планами побега и той ролью, которую в них сыграли двое друзей
. На все эти вопросы Коконнас постоянно отвечал
более чем расплывчато и гораздо более чем умело; он все еще был готов
отвечать таким же образом и заранее подготовил все свои маленькие
repartees, когда он вдруг обнаружил, что объект экспертизы
переделали. Это произошло после одного или нескольких визитов в Рене, одной или нескольких восковых фигурок
, сделанных по наущению Ла Моля.

Подготовлен он был, Coconnas считает, что обвинение во многом утратили
его интенсивность, поскольку она больше не является вопросом, имеющим предал
король но сделав фигуру королевы, и эта цифра не более
в наиболее чем на десять сантиметров в высоту. Поэтому он бодро ответил, что
ни он, ни его друг уже некоторое время не играли с куклами, и
с удовольствием отметили, что несколько раз его ответы сделаны судей
улыбка.

Это еще не было сказано стихами: "Я смеялся, следовательно, я
обезоружен", но об этом много говорилось прозой. И Коконнас
подумал, что отчасти обезоружил своих судей, потому что они улыбнулись.

Закончив допрос, он вернулся в свою камеру, распевая так весело, что
Ла Моль, для которых он был шуметь, извлек из него самыми счастливыми
предзнаменований.

Ла Моль был низложен, и, подобно Коконнасу, с удивлением увидел, что
обвинение покинуло свою первоначальную почву и вступило в новую
поле. Его спросили о его посещениях Рене. Он ответил, что
был во флорентийце только один раз. Тогда, если бы он не заказал
восковую фигуру. Он ответил, что Рене показал ему такую фигуру в готовом виде
. Затем его спросили, не изображает ли эта фигура мужчину. Он
ответил, что она изображает женщину. Тогда, если целью заклинания
не было вызвать смерть мужчины. Он ответил, что целью
заклинания было заставить женщину полюбить себя.

Эти вопросы были заданы в сотне различных форм, но Ла Моль
всегда отвечал одинаково. Судьи смотрели друг на друга с выражением
некоторой нерешительности, не зная, что сказать или сделать перед таким
простота, когда записка, переданная Генеральному прокурору, разрешила проблему
трудность.

 "_Если обвиняемый отрицает применение пыток._

 "_C._"

Адвокат положил записку в карман, улыбнулся Ла Молю и
вежливо отпустил его.

Ла Моль вернулся в свою камеру почти таким же успокоенным, если не таким радостным, как
Коконнас.

"Я думаю, что все идет хорошо", - сказал он.

Час спустя он услышал шаги и увидел записку, подсунутую под его дверь,
не видя силы, что сделал это. Он взял его, думая, что во всех
вероятность того, что он пришел от тюремщика?

При виде этого в его сердце зародилась надежда, почти столь же острая, как разочарование.
он надеялся, что это от Маргариты, от которой он не получал никаких известий
с тех пор, как был пленником.

Он взял его дрожащей рукой и чуть не умер от радости, когда взглянул на почерк.
"Мужество!

_" - гласила записка."_ Я присматриваю за тобой". _ "Я забочусь о тебе._" - Было написано в ней. "Я забочусь о тебе".

"Ах! если она наблюдает, - воскликнул Ла Моль, покрывая поцелуями бумагу,
которой касалась такая дорогая рука, - если она наблюдает, я спасен".

Для того, чтобы Ла Моль понял ноту и вместе с Коконнасом положился на
то, что пьемонтцы называли его "невидимыми щитами", необходимо
мы должны провести читателя в этот маленький дом, в ту комнату, в которой
напоминания о стольких сценах опьяняющего счастья, так много
наполовину испарившихся духов, так много нежных воспоминаний с тех пор стали
мучительные, разрывающие сердце женщины, полулежащей на бархатных подушках
.

"Быть королевой, быть сильной, молодой, богатой, красивой и страдать так, как страдаю я!
- воскликнула эта женщина. - О! это невозможно!"

Затем в волнении она встала, прошлась взад и вперед, внезапно остановилась,
прижалась пылающим лбом к ледяному мрамору, побледнела, ее
лицо было залито слезами, она заломила руки и, громко рыдая, откинулась назад
снова в отчаянии опускаюсь на стул.

Внезапно гобелен, отделявший квартиру на улице Клош
Персе от квартиры на улице Тизон, приподнялся, и вошла герцогиня Неверская
.

"Ах!" - воскликнула Маргарита, "это вы? С каким же нетерпением я
тебя ждала! Ну! Какие новости?"

"Плохие новости, Мой бедный друг. Сама Екатерина спешит на суд,
и в настоящее время находится в Венсенне.

- А Рене?

- Арестован.

- До того, как вы смогли с ним поговорить?

- Да.

- А наши заключенные?

"У меня есть новости о них".

"От тюремщика?"

"Да".

"Ну?"

"Ну! Они видятся каждый день. Позавчера у них был
обыск. Ла Моль скорее разбил вашу картину на атомы, чем отдал ее".

"Дорогой Ла Моль!"

"Аннибал рассмеялся в лицо инквизиторам".

"Достойный Аннибал! Что тогда?

"Сегодня утром их допрашивали о бегстве короля, о его
планах восстания в Наварре, и они ничего не сказали".

"О! Я знал, что они будут молчать; но молчание убьет их так же сильно,
как если бы они заговорили".

"Да, но мы должны спасти их".

"Ты продумал наш план?"

"Со вчерашнего дня я ни о чем другом не думал".

"Ну и что?"

"Я только что помирился с Болье. Ах, моя дорогая королева, какой жестокий
и жадный человек! Это будет стоить человеку жизни, и триста тысяч
коронки".

"Вы говорите, что он жесткий и жадный ... и еще он просит только жизнь человека
и триста тысяч крон. - Ну, это ничего!"

"Ничего! Триста тысяч крон! Почему, все свои драгоценности и все
мне не хватило бы".

"О! это ерунда. Король Наварры заплатит что-нибудь, герцог Алансонский
часть заплатит мой брат Шарль, а если нет"
"Смотри!".--

"Смотри! что за чушь ты несешь. У меня есть деньги.

- У тебя?

- Да, я.

- Откуда они у тебя?

- Ах! это красноречиво!

"Это секрет?"

"Для всех, кроме тебя".

"О, Боже мой!" - сказала Маргарита, улыбаясь сквозь слезы. " Ты украл
это?"

"Судить вам".

"Хорошо, позвольте мне".

"Вы помните этого ужасного Нантуйе?"

"Богатого человека, ростовщика?"

"Если вам угодно".

"Ну?"

"Ну! Однажды, увидев некую светловолосую даму с зеленоватыми глазами, проходящую мимо
мимо, с тремя рубинами, одним на лбу, двумя другими на висках
расположение, которое ей очень шло, этот богатый человек,
этот ростовщик, воскликнул:

"За три поцелуя вместо этих трех рубинов я дам тебе
три бриллианта стоимостью по сто тысяч крон за штуку!"

"Ну что, Генриетта?"

"Ну что ж, моя дорогая, бриллианты появились и проданы".

"Oh, Henriette! Генриетта! - воскликнула Маргарита.

"Что ж!" - воскликнула герцогиня дерзким тоном, одновременно невинным и
возвышенным, который отражает возраст и женщину. "Что ж, я люблю Аннибала!"

- Это правда, - сказала Маргарита, улыбаясь и краснея одновременно.
- Ты очень сильно любишь его, возможно, даже слишком сильно.

И все же она пожала руку подруги.

- Так вот, - продолжала Анриетта, "благодаря нашему три бубны, три
сто тысяч крон и человек готов".

"Человек? Что такое человек?"

"Человек, которого нужно убить; вы забываете, что человек должен быть убит".

"Вы нашли нужного человека?"

"Да".

"По той же цене?" - спросила Маргарита, улыбаясь.

"За ту же цену я могла бы найти тысячу", - ответила Генриетта.
"нет, нет, за пятьсот крон".

"За пятьсот крон вы нашли человека, который согласился, чтобы его
убили?"

"Чего вы можете ожидать? Нам необходимо жить".

"Мой дорогой друг, я тебя не понимаю. Подойди, объясни. Загадки требуют
слишком много времени, чтобы угадывать в такой момент, как этот".

"Хорошо, послушайте: тюремщик, которому доверено содержание Ла Моля и Коконнаса
, - старый солдат, который знает, что такое рана. Он хотел бы
помочь спасти наших друзей, но он не хочет терять свое место. Удар
Умело направленного кинжала положит конец делу. Мы дадим ему награду
и королевство, компенсация. Таким образом, храбрец получит
деньги от обеих сторон и возобновит басню о пеликане ".

"Но, - сказала Маргарита, - удар кинжалом"--

"Не беспокойся, Аннибал сделает это".

"Что ж, - сказала Маргарита, - он нанес Ла Молю целых три удара своей
шпагой, и Ла Моль жив; следовательно, есть все
основания надеяться".

"Злая женщина! Ты заслуживаешь, чтобы я остановился".

"О! нет, нет; напротив, расскажи мне остальное, я умоляю тебя. Как нам это сделать?
спаси их; приди!"

"Ну, таков план. Часовня - единственное место в замке
куда могут входить женщины, не являющиеся пленницами. Мы должны быть спрятаны за
алтарем. Под алтарной тканью они найдут два кинжала. Дверь в
Ризницу будет открыта заранее. Коконнас ударит
тюремщика, который упадет и притворился мертвым; появляемся мы; каждая из нас
набрасывает плащ на плечи своей подруги; мы бежим с ними
через маленькие двери ризницы, и поскольку у нас есть пароль,
мы можем беспрепятственно уйти."

"А как только выйдете?"

"Две лошади будут ждать у дверей; мужчины вскочат на них,
покиньте Францию и доберитесь до Лотарингии, откуда время от времени они будут возвращаться
инкогнито.

- О! вы возвращаете меня к жизни, - сказала Маргарита. - Значит, мы спасем их?

- Я почти уверен в этом.

- Скоро?

- Через три-четыре дня. Болье должен сообщить нам.

- Но если бы вас узнали в окрестностях Венсенна, это могло бы
расстроить наш план.

- Как кто-нибудь мог узнать меня? Я хожу туда как монахиня, в капюшоне,
благодаря которому не видно даже кончика моего носа".

"Мы не можем принимать слишком много мер предосторожности".

"Я достаточно хорошо это знаю, клянусь Небом! как сказал бы бедняга Аннибал.

"Ты слышал что-нибудь о короле Наваррском?"

"Я был осторожен, чтобы спросить".

"Ну?"

"Ну, по-видимому, он никогда не был так счастлив; он смеется, поет, ест,
пьет и крепко спит, и просит только об одном - чтобы его хорошо охраняли".
охранник.

"Он прав. А моя мать?"

"Я говорил тебе, что она торопит суд так быстро, как только может".

"Да, но подозревает ли она что-нибудь о нас?"

- Как она могла? Каждый, у кого есть секрет, стремится сохранить его. Ах! Я
знаю, что она велела судьям в Париже быть наготове.

- Давайте действовать быстро, Генриетта. Если наши бедные заключенные изменят свое
обитель, все придется делать заново ".

"Не волнуйся. Я так же, как и ты, хочу увидеть их свободными".

"О, да, я знаю, и спасибо, спасибо, сто раз за все
вы сделали".

"Adieu, Marguerite. Я снова уезжаю в деревню".

- Вы уверены в Болье?

- Думаю, что да.

- В тюремщике?

- Он обещал.

- В лошадях?

- Они будут лучшими в конюшнях герцога Неверского.

- Я обожаю тебя, Генриетта.

И Маргарита обвила руками шею своей подруги, после чего
две женщины расстались, пообещав увидеться снова на следующий день, и
каждый день, в то же место и час.

Это были две очаровательные и преданные существа, которых Coconnas, что так
много причин, называют его _invisible bucklers_.




ГЛАВА LVII.

СУДЬИ.


"Ну, мой храбрый друг", - сказал Коконнас Ла Молю, когда они остались вдвоем
после экзамена, на котором впервые
обсуждался вопрос о восковом изображении: "мне кажется, что
все идет прекрасно, и что пройдет совсем немного времени, прежде чем
судьи уволят нас. И этот диагноз полностью отличается от
речь идет об увольнении врачей. Когда врач отказывается от пациента
, это потому, что он не может его вылечить, но когда судья отказывается от обвиняемого
, это потому, что у него больше нет надежды на то, что ему отрубят голову ".

- Да, - сказал Ла Моль. - и более того, мне кажется, что, судя по вежливости
и мягкости тюремщика, а также по неплотности дверей, я
узнаю наших добрых друзей; но я не узнаю господина де Болье,
по крайней мере, из того, что мне о нем рассказывали.

"Я узнаю его, - сказал Коконнас, - только это будет дорого стоить. Но один из них
принцесса, другая - королева; обе богаты, и у них никогда не будет
такой хорошей возможности использовать свои деньги. Теперь давайте продолжим наш
урок. Нас отведут в часовню и оставят там на попечение
нашего надзирателя; каждый из нас найдет кинжал в указанном месте. Я должен
проделать дыру в теле нашего проводника.

- Да, но легкое в руке; в противном случае вы отнимете у него его
пятьсот крон.

- Ах, нет, не в руку, потому что в этом случае ему пришлось бы ее потерять, и
было бы легко увидеть, что это было сделано намеренно. Нет, должно быть
в правый бок, умело скользнув по ребрам; это выглядело бы
естественно, но на самом деле было бы безвредно.

"Что ж, целься в это, и тогда"--

- Тогда ты забаррикадируешь входную дверь скамьями, пока две наши принцессы
выбегут из-за алтаря, где они должны быть спрятаны, и
Генриетта откроет дверь ризницы. Ах, Фейт, как я люблю Генриетту сегодня!
Должно быть, она в чем-то изменила мне, раз я чувствую то, что чувствую сейчас ".

- И тогда, - сказал Ла Моль дрожащим голосом, который срывался с губ,
как музыка, - тогда мы доберемся до леса. Поцелуй, подаренный каждому из нас.
сделает нас сильными и счастливыми. Ты не можешь представить, как мы, Аннибал, изгиб
за наших борзых коней, наши сердца нежно угнетенных? Ой, что-то хорошее
что это страх! Страх на открытом воздухе, когда у тебя на боку обнаженная шпага
когда ты кричишь "ура" коню, уколотому шпорой,
и который с каждым криком мчится все быстрее".

- Да, - сказал Коконнас, - но страх в четырех стенах... Что вы скажете на это?
Ла Моль? Я могу говорить об этом, потому что я кое-что почувствовал. Когда
Болье, с бледным лицом, впервые вошел в мою камеру следом за
за ним в темноте блеснули алебарды, и я услышал зловещий звук железа
ударяющегося о железо. Клянусь вам, я сразу подумал о герцоге
Алансонском и ожидал увидеть его уродливое лицо между двумя ненавистными
головами алебардщиков. Я ошибся, впрочем, и это был мой единственный
утешение. Но это было еще не все; наступила ночь, и я мечтал."

- Итак, - сказал Ла Моль, который следил за ходом своих счастливых мыслей,
не обращая внимания на своего друга, - итак, они предусмотрели
все, даже место, где мы должны спрятаться. Мы отправимся в
Лоррейн, дорогая подруга. На самом деле я предпочел бы Наварру,
потому что там я должен был быть с ней, но Наварра слишком далеко; Нэнси
было бы лучше; кроме того, когда мы окажемся там, мы будем всего в восьмидесяти лигах
из Парижа. Ты не жалеешь, Аннибал, что покидаешь это
место?

- Ах, нет! идея! Хотя, признаюсь, я оставляю все, что
принадлежит мне.

"Что ж, могли бы мы взять с собой достойного тюремщика вместо..."--

"Он бы не пошел, - сказал Коконнас, - он бы слишком много потерял. Подумать только!
пятьсот крон от нас, награда от правительства; повышение по службе,
возможно; какой счастливой будет жизнь этого парня, когда я убью
его! Но в чем дело?

"Ничего! Мне пришла в голову идея".

"По-видимому, это не смешно, потому что ты ужасно бледен".

"Я хотел спросить, почему они должны вести нас в часовню".

"Почему", - сказал Coconnas, "чтобы причаститься Святых Христовых Тайн. Это время для
это, я думаю".

"Но, - сказал Ла Моль, - в часовню приводят только тех, кто приговорен к смерти или к
пыткам".

- О! - воскликнул Коконнас, в свою очередь несколько побледнев. - Это заслуживает нашего
внимания. Давайте допросим хорошего человека, которого я должен расколоть. Сюда,
под стражу!

- Месье звонил? - спросил тюремщик, дежуривший на верхней площадке лестницы.
- Да, подойдите сюда.

- Ну? - спросил я. - Что с вами? - спросил я. - Что с вами? - спросил я.

- Ну?

"Она была устроена, что мы должны уйти из часовни, он
нет?"

"Тише!" - сказал под ключ, озираясь по сторонам в ужасе.

"Не беспокойтесь, нас никто не услышит".

"Да, месье, это из часовни".

"Значит, они отведут нас в часовню?"

"Да, таков обычай".

"Обычай?"

"Да, принято разрешать каждому приговоренному к смерти провести ночь в часовне".
"Ночь в часовне".

Коконнас и Ла Моль слегка вздрогнулиони переглянулись.

- Значит, вы думаете, что мы приговорены к смерти?

- Конечно. Вы тоже должны так думать.

- Почему мы должны так думать? - спросил Ла Моль.

"Конечно; иначе вы бы не организовали все для вашего
побега".

"Знаете, в том, что он говорит, есть резон!" - сказал Коконнас Ла Молю.
"Моль".

"Да; и что я знаю, кроме того, так это то, что мы ведем жесткую игру,
очевидно".

"Но неужели вы думаете, что я ничем не рискую?" сказал надзиратель. "Если бы в минуту
волнения мсье допустил ошибку"--

"Что ж! клянусь Небом! Хотел бы я быть на вашем месте", - медленно произнес Коконнас,
"и имел дело с рукой, но это, без меча, кроме одной
что пастись у вас".

"Приговорен к смерти!" прошептал Ла Моль, "это невозможно!"

"Невозможно!" - наивно сказал тюремщик. "А почему?"

"Тише!" - сказал Коконнас. - "Мне кажется, кто-то открывает нижнюю дверь".

"По камерам, господа, по камерам!" - торопливо крикнул тюремщик.

"Как вы думаете, когда состоится суд?" - спросил Ла Моль.

- Завтра или позже. Но будьте спокойны; те, кто должен быть проинформирован, будут проинформированы.

"Тогда давайте обнимем друг друга и попрощаемся с этими стенами".

Друзья бросились друг другу в объятия, а затем вернулись в свои камеры.
Ла Моль вздыхал, Коконнас пел.

До семи часов ничего нового не произошло. Над Венсенской тюрьмой опустилась темная дождливая ночь.
идеальная ночь для побега. Вечернюю трапезу
принесли Коконнасу, который ел со своим обычным аппетитом, думая о
том удовольствии, которое он испытал бы, промокнув под дождем, который шел
барабаня по стенам и уже готовясь упасть
засыпал под глухой, монотонный шум ветра, как вдруг раздался
ему казалось, что этот ветер, к которому он иногда прислушивался с
чувством меланхолии, никогда прежде не испытывавшимся им, пока он не попал в
тюрьму, свистел под дверями более странно, чем обычно, и что
плита ревела с более громким шумом, чем обычно. Это происходило каждый раз,
когда открывалась одна из камер над ним или напротив него. Именно по этому
шуму Аннибал всегда знал, что тюремщик идет из камеры Ла Моля
.

Но на этот раз напрасно Коконнас оставался начеку.
Настороже.

Минуты шли; никто не появлялся.

"Это странно, - сказал Коконнас, - дверь Ла Моля была открыта, а моя - нет.
Мог ли Ла Моль позвонить? Может быть, он заболел? Что это значит?" - спросил я. "Может быть, он заболел". Что это значит?"

У заключенного все вызывает подозрения и тревогу, как и
все вызывает радость и надежду.

Прошло полчаса, потом час, потом полтора.

Coconnas начинает расти сонный от злости, когда решетки
замок сделал его весной на ноги.

"О! - воскликнул он, - неужели нам пришло время уходить, и они собираются
отвести нас в часовню, не осудив? Клянусь Небом, какая радость
можно было бы уйти в такую ночь! Его темно, как в печи! Надеюсь
лошадей не слепые".

Он собирался задать несколько шутливый вопрос "под ключ", когда он увидел
последний приложил палец к губам и значительно закатить глаза.
За тюремщиком Coconnas слышал, как звучит и воспринимается тени.

Внезапно среди темноты он различил два шлема, на
которые коптящая свеча отбрасывала желтый свет.

"О!" - сказал он тихим голосом, - "что это за зловещая процессия? Что такое
произойдет?"

Тюремщик ответил вздохом, который во многом походил на стон.

- Клянусь Небом! - пробормотал Коконнас. - Что за жалкое существование! всегда на
неровном краю; никогда на твердой земле; либо мы гребем на глубине ста футов
над водой, либо парим над облаками; никогда не бывает золотой середины. Ну, и куда
мы направляемся?"

- Следуйте за алебардщиками, месье, - повторил тот же голос.

Ему пришлось повиноваться. Коконнас вышел из комнаты и увидел смуглого человека, чей
голос был таким неприятным. Он был клерком, маленький и горбатый,
кто не сомневаюсь, надела платье, чтобы скрыть свои кривые ноги, как
также его обратно. Он медленно спускался по винтовой лестнице. На первом
приземлившись, охранники приостановились.

"Это хорошая сделка, - пробормотал Коконнас, - но недостаточно".

Дверь открылась. У заключенного был глаз рыси и нюх ищейки
. Он учуял судей и увидел в тени силуэт
мужчины с голыми руками; последняя виде пота крепление к
его брови. Тем не менее, он принял свой самый улыбчивый вид и вошел в комнату
склонив голову набок и положив руку на бедро,
в самой одобренной манере того времени.

Поднялся занавес, и Коконнас увидел судей и клерков.

В нескольких футах от него на скамье сидел Ла Моль.

Коконнаса провели в переднюю часть трибунала. Оказавшись там, он
остановился, кивнул и улыбнулся Ла Молю, а затем стал ждать.

"Как вас зовут, месье?" - спросил президент.

"Маркус Аннибал де Коконнас", - ответил джентльмен с полной непринужденностью.
- Граф де Монпантье, Шено и другие места; но, я полагаю, они известны.


- Где вы родились?

- В Сен-Коломбане, недалеко от Сузы.

"Сколько вам лет?"

"Двадцать семь лет и три месяца".

"Хорошо!" - сказал президент.

"По-видимому, это его устраивает", - сказал Коконнас.

"Итак, - сказал председатель после минутного молчания, которое дало секретарю
время записать ответы обвиняемого. - Какова была причина, по которой вы
оставили службу у месье д'Алансона?"

- Чтобы присоединиться к моему другу месье де ла Молю, который уже покинул герцога
три дня назад.

- Что вы делали в день охоты, когда вас арестовали?

"Ну, - сказал Коконнас, - я охотился".

"Король тоже присутствовал на той охоте, и там его схватил
первый приступ болезни, от которой он в настоящее время страдает".

"Я не был рядом с королем, и я не могу ничего об этом сказать. Я даже
неизвестен тот факт, что он был болен".

Судьи переглянулись с недоверчивой улыбкой.

"Ах! вы не знали о болезни его Величества, не так ли?" - спросил
председатель.

"Да, месье, и мне жаль слышать об этом. Хотя король
Франции не мой король, я испытываю к нему большую симпатию".

"Действительно!"

- Клянусь честью! Что касается его брата, герцога Алансонского, то дело обстоит иначе
. В последнем я признаюсь.--

- Мы не имеем никакого отношения к герцогу Алансонскому, месье; это касается
его Величества.

"Что ж, я уже говорил вам, что я его самый покорный слуга", - сказал Коконнас.
Коконнас обернулся в восхитительно дерзкой манере.

"Если, как вы думаете, Месье, вы действительно его слуга, скажи
нам, что ты знаешь некоего восковой фигурой?"

"Ах, как хорошо! мы вернулись к фигуре, не так ли?

- Да, месье, вам это не нравится?

- Напротив, я предпочитаю это; продолжайте.

- Почему эта статуэтка была найдена в апартаментах месье де ла Моля?

- У месье де ла Моля? Вы имеете в виду у Рене?

- Значит, вы признаете, что она существует, не так ли?

- Почему, если вы мне ее покажете.

"Вот он. Это тот, кого ты знаешь?"

"Это он".

"Секретарь, - сказал председатель, - запишите, что обвиняемый опознает изображение
, которое видел у месье де ла Моля".

"Нет, нет!" - сказал Коконнас. "Давайте не будем неправильно понимать друг друга - как тот, которого
видели у Рене".

"У Рене; очень хорошо! В какой день?

- Единственный день, когда мы с Ла Молем были у Рене.

- Значит, вы признаете, что были у Рене с месье де ла Молем?

"Почему, разве я когда-либо отрицал это?"

"Секретарь, запишите, что обвиняемый признает, что ходил к Рене заниматься колдовством".
"заклинания".

"Stop there, Monsieur le Pr;sident. Умоляю вас, умерьте свой энтузиазм.
Я вовсе этого не говорил."

- Вы отрицаете, что были у Рене, чтобы колдовать?

- Я отрицаю это. Колдовство произошло случайно. Оно было непреднамеренным.

- Но оно имело место?

"Я не могу отрицать, что имело место нечто, похожее на заклинание".

"Секретарь, запишите, что обвиняемый признает, что он получил у Рене
заклинание против жизни короля".

"Что? против жизни короля? Это гнусная ложь! Не было никакого
заклинания, полученного против жизни короля".

"Вот видите, господа!" - сказал Ла Моль.

"Тишина!" - приказал президент; затем, повернувшись к секретарю: "Под угрозой
жизни короля", - продолжил он. "Это у вас есть?"

"Ну, нет, нет!" - воскликнул Коконнас. "Кроме того, это фигура не мужчины, а женщины".
"Что я вам говорил, джентльмены?" - Воскликнул я. "Нет, нет!" - воскликнул Коконнас.

"Кроме того, это фигура не мужчины, а женщины". - сказал Ла Моль.

- Господин де ла Моль, - сказал председатель, - отвечайте, когда вас спрашивают.
но не прерывайте допрос других.

"Так вы говорите, что это женщина?"

"Конечно, я так говорю".

"В таком случае, почему на нем были корона и плащ?"

"Клянусь небом! - воскликнул Коконнас. - Это достаточно просто, потому что так оно и было".--

Ла Моль встал и приложил палец к губам.

"Это так, - сказал Коконнас. - Что я хотел сказать такого, что могло бы
касаться этих джентльменов?"

"Вы упорно утверждаете, что это фигура женщины?"

"Да, конечно, я настаиваю".

"И вы отказываетесь сказать, какой женщины?"

"Женщина из моей страны, - сказал Ла Моль, - которую я любил и от которой я
хотел, чтобы меня любили в ответ".

"Мы не просим вас, господин де ла Моль, - сказал председатель. - Поэтому сохраняйте молчание.
или вам заткнут рот".

- С кляпом во рту! - воскликнул Коконнас. - Что вы имеете в виду, господин черный
халат? Мой друг с кляпом во рту? Джентльмен! идея!

"Пригласите Рене", - сказал генеральный прокурор Лагель.

- Да, пригласите Рене, - сказал Коконнас. - Посмотрим, кто здесь прав: мы
двое или вы трое.

Рене вошел, бледный, постаревший, и почти неузнаваемым для двух друзей,
согнулись под тяжестью преступления он собирался совершить гораздо больше
не потому, что тех, кого он уже совершил.

"Мэтр Рене, - сказал судья, - узнаете ли вы двух обвиняемых"
, присутствующих здесь?

"Да, месье", - ответил Рене голосом, выдававшим его волнение.

- Оттого, что где-то видел их?

"В нескольких местах; и особенно в моем доме".

"Сколько раз они приходили к тебе домой?"

"Только один раз".

По мере того, как Рене говорил, лицо Коконнаса вытягивалось; у Ла Моля, напротив, было такое выражение,
словно он предчувствовал недоброе.

- С какой целью они были в вашем доме?

Рене, казалось, на мгновение заколебался.

"Приказать мне сделать восковую фигуру", - сказал он.

"Прошу прощения, мэтр Рене, - сказал Коконнас, - вы допускаете небольшую
ошибку".

"Тишина!" - заявил президент; затем, повернувшись к Рене, "был этот показатель для
быть мужчиной или женщиной?"

"Человек", - ответил Рене.

Коконнас вскочил, словно его ударило током.

"Мужчина!" - воскликнул он.

"Мужчина", - повторил Рене, но так тихо, что президент едва расслышал его.
"Почему на этой мужской фигуре были мантия и корона?" - Спросил я.

"Почему на этой фигуре человека были плащ и корона?"

"Потому что он изображал короля".

"Отъявленный лжец!" - в ярости воскликнул Коконнас.

- Успокойся, Коконнас, успокойся, - прервал его Ла Моль. - Дай человеку сказать.
каждый имеет право продать свою душу.

"Но не тела других, клянусь Небом!"

"И что означала игла в центре фигуры с
буквой "М" на маленьком транспаранте?"

"Игла была символом меча или кинжала; буква "М"
означает "_mort_".

Coconnas бросился вперед, словно хотел задушить Рене, но четверо охранников
удержал его.

"Что будем делать", - сказал Laguesle прокурора, "суда достаточно
прошлого года. Возьмите заключенных в приемной".

- Но, - воскликнул Coconnas, "невозможно, чтобы услышать себя обвиняемых
о таких вещах не протестуют."

"Протестуйте, месье, никто вам не помешает. Стража, вы слышали?"

Стражники схватили двух заключенных и вывели их, Ла Моля через одну
дверь, Коконнаса - через другую.

Затем прокурор подписал к тому человеку, которого Coconnas было воспринято в
тень, и сказал ему::

"Не уходи отсюда, добрый молодец, ты должен работать сегодня вечером."

"С чего мне начать, месье?" - почтительно спросил мужчина.
держа фуражку в руке.

"С этим", - сказал президент, указывая на Ла Моля, которого
все еще было видно, как он исчезает на расстоянии между двумя охранниками. Затем
приблизился к Рене, который стоял, дрожа, ожидая, что его отведут обратно в
камеру, в которой он был заключен:

"Вы хорошо поговорили, месье, - сказал он ему, - вам не о чем беспокоиться.
Как Король и королева должны знать, что это с вами они
задолженность за правду этого дела".

Но вместо того, чтобы придать ему сил, это обещание, казалось, ужаснуло Рене,
единственным ответом которого был глубокий вздох.




ГЛАВА LVIII.

ПЫТКА САПОГОМ.


Только когда его отвели в его новую камеру и дверь за ним была
заперта, Коконнас, оставшись один, больше не выдерживал давления
дискуссия с судьями и его гнев на Рене перешли в череду
печальных размышлений.

"Мне кажется, - подумал он, - что положение оборачивается против нас, и
что самое время идти в часовню. Я подозреваю, что нас собираются
приговорить к смерти. Похоже, что так. Особенно я боюсь быть приговоренным к смерти
приговорами, вынесенными за закрытыми дверями, в укрепленном
замке, перед такими же уродливыми лицами, как те, что окружают меня. Они действительно хотят отрезать
нам головы. Хорошо! хорошо! Я повторяю то, что только что сказал: пришло время
идти в церковь ".

За этими словами, произнесенными вполголоса, последовала тишина, которая, в свою очередь, была нарушена криком, пронзительным, заунывным, непохожим ни на что человеческое.
...............
.... Он, казалось, проникают в толстые стены, и вибрация против
железные прутья.

Вопреки самому себе Coconnas дрожали; и все же он был таким сильным, что его
мужество было, как у диких зверей. Он стоял неподвижно, сомневаясь, что это
крик человека, и принимая его за шум ветра в деревьях или
за один из многих ночных шумов, которые, кажется, доносятся из темноты.
два неизвестных мира, между которыми плавает наш земной шар. Затем он услышал его
снова, более пронзительный, более продолжительный, более пронзительный, чем раньше, и на этот раз
Коконнас не только различил агонию человеческого голоса в
это, но ему показалось, что это звучит как голос Ла Моля.

Как он понял, это пьемонтского забыл, что он был прикован за
две двери, три двери, и стены в двенадцать футов толщиной. Он навалился
всем весом на стены камеры, как будто хотел вытолкнуть их наружу
и бросился на помощь жертве, крича: "Они здесь кого-то убивают?"
здесь? Но он неожиданно налетел на стену, и толчок отбросил его
спиной к каменной скамье, на которую он и опустился.

Затем наступила тишина.

"О, они убили его!" - пробормотал он. "Это отвратительно! И человек здесь
без оружия и не может защитить себя!"

Он ощупал себя.

"Ах! эта железная цепь! - воскликнул он. - Я возьму ее, и горе тому, кто
приблизится ко мне!"

Coconnas Роза, захватили железную цепь, а с раскладной пожал ее так
яростно, что было понятно, что с такими усилиями он будет ключ
его.

Но внезапно дверь открылась, и свет от пары факелов упал
в камеру.

- Пойдемте, месье, - произнес тот же голос, который показался ему таким неприятным
и который на этот раз, когда он раздался тремя этажами ниже,
ему не показалось, что он приобрел какое-то новое очарование.

- Пойдемте, месье, суд ожидает вас.

"Хорошо", - сказал Коконнас, роняя кольцо. "Я хочу услышать свой приговор, не так ли?"
"Да, месье".

"О!" - воскликнул я. "Нет!" - "Да, месье".

"О! Я снова дышу; пойдемте, - сказал он.

Он последовал за билетером, который шел впереди него размеренной поступью, держа в руке свой
черный жезл.

Несмотря на удовлетворение, которое он испытал поначалу, пока шел по улице,
Коконнас тревожно оглядывался по сторонам.

- О! - пробормотал он. - Я не вижу моего доброго тюремщика. Признаюсь, я скучаю по
нему".

Они вошли в зал, который только что покинули судьи, в котором в одиночестве стоял мужчина
, в котором Коконнас узнал генерального прокурора. В
в ходе допроса последний говорил несколько раз, всегда
с легко понятной враждебностью.

Он был тем, кому Екатерина, как в письме, так и лично, поручила
особое участие в судебном процессе.

В дальнем конце этой комнаты, углы которой терялись в темноте
за частично поднятой занавеской, Коконнас увидел такие ужасные
зрелище, при котором он почувствовал, как у него подкашиваются конечности, и воскликнул: "О, Боже мой!"

Этот крик был произнесен неспроста. Зрелище было
поистине ужасным. Часть комнаты, скрытая во время судебного разбирательства
занавес, который теперь был отдернут, выглядел как вход в ад.

Там стоял деревянный конь, к которому были прикреплены веревки, блоки и
другие принадлежности для пыток. Дальше пылала жаровня, которая отбрасывала
свои зловещие блики на окружающие предметы, и это усиливало
ужас зрелища. У одной из колонн, поддерживающих потолок
, неподвижно, как статуя, стоял человек, держа в руке веревку.
Он выглядел так, словно был сделан из камня колонны, к которой он
прислонился. К стенам над каменными скамьями, между железными звеньями, были подвешены цепи
и блестели клинки.

"О!" - пробормотал Коконнас. "Комната ужасов полностью готова,
очевидно, ждет только пациента! Что это может значить?"

"На колени, Марк Coconnas Аннибал", - сказал голос, который велел, чтобы
джентльмен поднял голову. "На колени, чтобы услышать приговор просто
произносится на вы!"

Это было приглашение, против которого вся душа Аннибала
инстинктивно восстала.

Но когда он уже собирался отказаться, двое мужчин положили ему руки на плечи
так неожиданно и так внезапно, что у него подогнулись колени
на тротуаре. Голос продолжал.

"Приговор суда, заседающего в Венсенской тюрьме , Марку
Аннибал де Коконнас, обвиняемый и осужденный за государственную измену, за
попытку отравления, за святотатство и магию против личности
Короля, за заговор против королевства и за то, что его
пагубные советы подтолкнули принца крови к восстанию.

На каждый заряд Coconnas потряс головой, сохраняя время как
капризного ребенка. Продолжил судья:

"Вследствие чего вышеупомянутый Марк Аннибал де Коконнас должен быть
доставлен из тюрьмы на площадь Сен-Жан-ан-Грев, чтобы находиться там
обезглавлен; его имущество должно быть конфисковано; его леса вырублены до
высоты шести футов; его замки разрушены, и на них установлен столб с
медной табличкой с надписью о его преступлении и наказании".

"Что касается моей головы, - сказал Коконнас, - я знаю, что вы отрубите ее, потому что она
находится во Франции и в большой опасности; но что касается моих лесов и замков, я
бросьте вызов всем пилам и топорам этого самого христианского королевства, чтобы причинить им вред".

"Тишина!" - приказал судья; и он продолжил.:

"Более того, вышеупомянутый Коконнас".--

"Что? - перебил Коконнас. - Со мной еще что-нибудь сделают после
мне отрубили голову? О! мне кажется, это очень тяжело!

"Нет, месье, - сказал судья, - раньше".

И он продолжил:

"Более того, вышеупомянутый Коконнас перед приведением в исполнение своего приговора
должен подвергнуться жесточайшей пытке, состоящей из десяти ударов клиньями"--

Коконнас вскочил, бросив горящий взгляд на судью.

"И ради чего?" - воскликнул он, не находя других слов, кроме этих простых.
чтобы выразить тысячи мыслей, пронесшихся в его голове.

На самом деле это был полный крах надежд Коконнаса. Его не хотели
отводить в часовню до окончания пыток, от которых многие часто
умер. Чем храбрее и сильнее жертва, тем больше вероятность того, что она умрет,
поскольку признание считалось актом трусости; и до тех пор, пока
заключенный отказывался признаваться, пытки продолжались, и не только
продолжалось, но усилилось.

Судья не ответил Коконнасу; за него ответила остальная часть предложения
. Он продолжил:

"Чтобы вынудить вышеупомянутого Коконнаса признаться в отношении своих
сообщников, а также в деталях плана и заговора".

"Клянусь небом! - воскликнул Коконнас. - Это то, что я называю позорным; более чем
позорным - трусливым!"

Приучен к гневу своих жертв и страданий всегда меняется
до слез, но судья просто сделал знак.

Коконнаса схватили за ноги и плечи, придавили силой, уложили на
спину и привязали к дыбе прежде, чем он смог даже увидеть тех, кто
совершал это действие.

"Негодяи!" - закричал он в припадке ярости, натягивая кровать и веревки так сильно, что сами мучители отпрянули назад.
"Негодяи!" - крикнул он. - "Негодяи!" - закричал он. "Негодяи! пытайте
меня, скручивайте, разрывайте на куски, но вы ничего не узнаете, клянусь!
Ах! вы думаете, не так ли, что кусками дерева и стали можно
джентльмена с моим именем заставляют говорить? Продолжайте! Я бросаю вам вызов!

"Приготовьтесь писать, секретарь", - сказал судья.

- Да, готовьтесь! - крикнул Коконнас. - и если вы напишете все, что я собираюсь вам сказать.
вы, гнусные палачи, будете заняты. Пишите!
пишите!

"Вы хотите в чем-нибудь признаться?" - спросил судья своим спокойным
голосом.

"Ничего, ни слова! Идите к дьяволу!"

"Вам лучше подумать, месье. Подойди, палач, поправь сапог.

При этих словах человек, который до этого стоял неподвижно с веревками
в руке, выступил вперед из-за колонны и медленно приблизился.
Коконнас, обернувшись, скорчил ему гримасу.

Это был мэтр Кабош, палач из администрации Парижа.

Выражение печального удивления появилось на лице Коконнаса, который
вместо того, чтобы закричать и разволноваться, лежал неподвижно, не в силах
отвести глаз от лица забытого друга, появившегося в
в тот момент.

Без движения мышцы на его лице, не показывая, что у него когда-либо
Coconnas видел нигде, кроме как на вешалке, Ла Кабош размещены две доски
между конечности потерпевшего, двое других за ноги, и
надежно связал их вместе с помощью веревки, которую держал в руке.

Это устройство называлось "ботинок".

Для обычных пыток между двумя досками вставлялись шесть клиньев,
которые при раздвигании раздавливали плоть.

Для жестоких пыток десять клинья были вставлены, и тут доски не
сломал только плоть, но и кости.

Когда предварительные упражнения закончились, мэтр Кабош просунул конец клина
между двумя досками, затем с молотком в руке опустился на одно колено и
посмотрел на судью.

"Вы хотите поговорить?" - спросил тот.

"Нет", - решительно ответил Коконнас, хотя и почувствовал, как пот выступил у него на лбу
и волосы начали вставать дыбом.

"Тогда продолжайте", - сказал судья. "Вставь первый клин".

Кабош поднял руку с тяжелым молотком и нанес по клину сильный удар.
Раздался глухой звук. Стойка затряслась.

Коконнас не произнес ни единого слова при первом клине, что обычно
заставляло самых решительных застонать. Более того, единственным выражением на его
лице было неописуемое изумление. Он с изумлением наблюдал за Кабошем
который, подняв руку, полуобернувшись к судье, стоял
готовый повторить удар.

"Зачем вам понадобилось прятаться в лесу?" - спросил судья.

"Сесть в тени", - ответил Коконнас.

"Продолжайте", - сказал судья.

Кабош нанес второй удар, который прозвучал так же громко, как и первый.

Коконнас не шевельнул ни единым мускулом; он продолжал наблюдать за палачом
с тем же выражением лица.

Судья нахмурился.

"Он суровый христианин, - пробормотал он. - Клин вошел?"

Кабош наклонился, чтобы посмотреть, и при этом сказал Коконнасу:

"Кричи, бедняга!"

Затем встал.:

- В голову, месье, - сказал он.

- Второй клин, - холодно сказал судья.

Слова Кабоша все объяснили Коконнасу. Достойный палач
оказал своему другу величайшую услугу, какую только мог: он
избавил его не только от боли, но и от стыда признания, заставив
в кожаных клиньях, верхняя часть которых была покрыта деревом,
вместо дубовых клиньев. Таким образом, он оставлял ему все свои силы
для того, чтобы предстать перед эшафотом.

- Ах, добрый, добрый Кабош, - прошептал Коконнас, - ничего не бойся; я буду кричать.
если ты попросишь меня об этом, и если ты не будешь удовлетворен, то только потому, что
тебе трудно угодить.

Тем временем Кабош просунул между досками конец клина
большего, чем первый.

"Бей!" - крикнул судья.

При этом слове Ла Кабош нанес удар, как будто с одного удара он будет сносить
тюремная башня.

"Ах! ах! Стоп! остановитесь! - закричал Коконнас. - Тысяча чертей! вы
переломаете мне кости! Берегитесь!

"А! - сказал судья, улыбаясь. - Кажется, второе решение вступило в силу; это
меня удивляет".

Коконнас задыхался, как пара кузнечных мехов.

"Что вы делали в лесу?" - спросил судья.

"Клянусь Небом! Я уже говорил вам. Я наслаждался свежим воздухом".

"Продолжайте", - сказал судья.

"Признавайтесь", - прошептал Кабош.

"В чем?"

"В чем угодно, но хоть в чем-нибудь".

И он нанес второй удар, не менее легкий, чем первый.

Коконнасу показалось, что он задушит себя, пытаясь закричать.

- О! о! - сказал он. - Что вы хотите знать, месье? По чьему приказу
Я был в лесу?

"Да".

"Я был там по приказу месье д'Алансона".

"Пишите", - сказал судья.

"Если я совершил преступление в расставлял ловушку для короля Наварры,"
продолжение Coconnas, "я был лишь инструментом, месье, и я был
повинуясь моему господину".

Клерк начал писать.

"О! ты донес на меня, бледнолицый!" - прошептала жертва. "Но подожди!"

И он рассказал о визите Франсуа к королю Наваррскому, о
беседах де Муи с месье д'Алансоном, об истории красного
плащ, все так, как будто он просто вспоминал их между ударами молота
.

В конце концов, он дал такие точные, ужасные, неоспоримые показания
против Д'Алансона, представив все так, будто их у него вымогали
только из-за боли, - он гримасничал, ревел и вопил так естественно и с такими разными интонациями голоса,
что сам судья стал
в ужасе от необходимости записывать детали, столь компрометирующие сына Франции
.

"Что ж! - сказал себе Кабош. - Вот джентльмен, которому не нужно повторять дважды.
он полностью отдает работу клерку.
Великий Боже! что, если бы вместо кожи клинья были деревянными!"

Коконнаса освободили от последнего клинья; но у него было девять других,
которых было достаточно, чтобы полностью раздробить ему конечности.

Судья напомнил потерпевшему о милосердии позволило ему на его счету
признание и удалился.

Узник был один с Ла Кабош.

"Хорошо", спросил последнего: "как ты?"

- Ах! мой друг! мой добрый друг, мой дорогой Кабош! - воскликнул Коконнас.
- Можете быть уверены, я всю жизнь буду благодарен вам за то, что вы для меня сделали
.

- Черт возьми! но вы правы, месье, потому что, если бы они узнали, что я сделал
, именно мне пришлось бы занять ваше место на дыбе, и
они не стали бы обращаться со мной так, как я обращался с вами.

- Но как эта идея пришла вам в голову?

- Ну, - сказал Ла Кабош, оборачивая конечности Coconnas в кровавых полос
белье; "я знал, что вы были арестованы, и что происходит.
Я знал, что королева Екатерина желала твоей смерти. Я догадался, что
они подвергли бы тебя пыткам и, следовательно, приняли мои меры предосторожности ".

"Рискуя тем, что могло случиться?"

- Месье, - сказал Кабош, - вы единственный джентльмен, который когда-либо подал мне руку.
у всех нас есть память и сердца, хотя мы и палачи.
и, возможно, именно по этой причине. Завтра вы увидите, как хорошо я буду выполнять свою работу.
"Завтра?" - спросил Коконнас.

"Да".

"Какую работу?" - Спросил Коконнас.

"Какую?"

Кабош изумленно посмотрел на Коконнаса.

- Какую работу? Вы забыли предложение?

- Ах, да, конечно! фраза! - воскликнул Коконнас. - Я совсем забыл о ней.

Дело в том, что Coconnas было действительно не забыл его, но он не
думал об этом.

Он думал о часовне, о ноже, спрятанном под алтарной тканью
, о Генриетте и королеве, о двери в ризницу и о двух
лошади ждали на опушке леса; он думал о свободе, о
поездке на свежем воздухе, о безопасности за пределами Франции.

"Теперь," сказал Ла Кабош", вы должны быть приняты умело со стеллажа в
подстилка. Не забывай, что у каждого, даже у стражников, переломаны конечности
и что при каждом ударе ты должен вскрикивать".

- А! а! - воскликнул Коконнас, когда двое помощников приблизились.

- Идем! идем! Мужество", - сказал Ла Кабош", если у вас уже кричат, что
вы же ненадолго?"

- Мой дорогой Кабош, - сказал Коконнас, - прошу вас, не прикасайтесь ко мне.
ваши достопочтенные помощники, возможно, у них не такие ловкие руки, как у вас.

- Поставьте носилки рядом с полками, - сказал Кабош.

Служители повиновались. Мэтр Ла Кабош поднял Coconnas на руки, если
он был ребенком и положил его в мусор, но несмотря на все внимание
Coconnas, издавали громкие вопли.

Появился тюремщик с фонарем.

- В часовню, - сказал он.

Носители началось после Coconnas дали Ла Кабош второе понимание
рука. Первое было слишком много использовать для пьемонтского для него
не повторять его.




LIX ПО ГЛАВЕ.

ЧАСОВНЯ.


В глубоком молчании скорбная процессия пересекла два разводных моста
крепости и внутренний двор, ведущий к часовне, через
окна которой бледный свет окрашивал белые лица облаченных в красное
священники.

Coconnas жадно вдохнул ночной воздух, хотя тяжело было с
дождь. Он посмотрел на глубоком мраке и радовался, что все
казалось, это благоприятствовало бегству его самого и его спутницы. Это
потребовало от него всей силы воли, всего благоразумия, всего самообладания, чтобы
удержаться от того, чтобы не выпрыгнуть из носилок, когда, войдя в часовню, он
заметил возле хоров, в трех футах от алтаря, фигуру, закутанную в
большой белый плащ.

Это был Ла Моль.

Двое солдат, сопровождавших носилки, остановились у двери.

- Поскольку они оказали нам последнюю услугу, еще раз оставив нас вдвоем,
- сказал Коконнас протяжным голосом, - отведите меня к моему другу.

У носильщиков не было иного приказа, и они не возражали против
соглашаясь на требование Коконнаса.

Ла Моль был мрачен и бледен; его голова опиралась на мраморную стену;
его черные волосы, купались с профузным потоотделением, придавали его лицу в
тусклая бледность слоновой кости, и, казалось, по-прежнему, чтобы встать дыбом.

По знаку надзирателя двое служителей отправились на поиски священника
, о котором просил Коконнас.

Это был условленный сигнал.

Коконнас проводил их встревоженным взглядом; но он был не единственным,
чей взгляд был прикован к ним.

Едва они скрылись, как две женщины выбежали из-за
алтарь и поспешил хор с радостными воплями, поднимая в воздух, как
теплый и беспокойный ветерок, который предваряет шторм.

Маргарита бросилась в сторону Ла Моля, и поймал его на руки.

Ла Моль издал пронзительный вопль, похожий на один из криков, которые Коконнас
слышал в своей темнице и которые так напугали его.

"Боже мой! Что случилось, Ла Моль? - вскричала Маргарита, отскакивая назад.
в испуге.

Ла Моль издал глубокий стон и поднял руки к глазам, как будто
чтобы скрыть Маргариты из поля его зрения.

Королева была напугана тишиной и этим жестом больше, чем она сама
была напугана криком.

"О!" - воскликнула она. "В чем дело? Ты весь в крови".

Коконнас, который бросился к алтарю за кинжалом и который
уже держал Генриетту на руках, теперь вернулся.

- Встань, - сказала Маргарита, - встань, умоляю тебя! Ты видишь, время пришло.

Прошел безнадежно грустной улыбкой на белых губах Ла Моль, который, казалось,
практически неравных усилий.

"Возлюбленная Королева!" - сказал молодой человек, "ты насчитал без Екатерины, и
следовательно, при отсутствии состава преступления. Я перенес пытки, кости мои
сломанный, все мое тело ничего кроме раны, и усилия, которые я делаю сейчас
прижиматься губами к твоему лбу причиняет мне боль хуже смерти".

Бледный и дрожащий, Ла Моль прикоснулся губами ко лбу королевы.

"Дыба! - воскликнул Коконнас. - Я тоже пережил это, но разве
палач не сделал для вас то же, что он сделал для меня?"

Коконнас рассказал все.

- Вот как! - сказал Ла Моль, "я вижу, ты дал ему руку в день нашего визита;
Я забыл, что все люди братья, и был горд. Бог наказал меня
за это!"

Ла Моль всплеснул руками.

Коконнас и женщины обменялись взглядами, полными неописуемого ужаса.

- Пойдемте, - сказал тюремщик, который до этого стоял у двери, чтобы следить за происходящим.
наблюдал, а теперь вернулся: "не теряйте времени, дорогой месье де
Коконнас, дай мне вонзить кинжал, и сделай это достойно
джентльмена, потому что они приближаются.

Маргарита опустилась на колени перед Ла Моль, как будто она была одним из мрамора
цифры на могиле, рядом с изображением одного похоронили в нем.

"Пойдем, мой друг, - сказал Коконнас, - я сильный, я понесу тебя, я буду
сажать тебя на лошадь или даже держать перед собой, если ты не сможешь
садись в седло, но давай начнем. Вы слышите, что говорит этот хороший человек?;
это вопрос жизни и смерти".

Ла Моль предпринял нечеловеческую борьбу, последнее усилие.

"Да, - сказал он, - это вопрос жизни и смерти".

И он попытался подняться.

Аннибал взял его за руку и поднял. Во время процесса Ла Моль
издавал глухие стоны, но когда Коконнас отпустил его, чтобы заняться заключенным
, и когда его поддерживали только две женщины, у него подкосились ноги
путь, и, несмотря на усилия Маргариты, которая дико рыдала,
он рухнул навзничь и издал пронзительный крик, который не смог сдержать.
"сдерживай" жалобным эхом отдавалось под сводами часовни, которые
еще долго после этого вибрировали.

"Вы видите, - с болью в голосе сказал Ла Моль, - вы видите, моя королева! Оставьте меня; подарите
мне последний поцелуй и уходите. Я не признавался, Маргарита, и наш секрет
сокрыт в нашей любви и умрет вместе со мной. Прощай, моя королева, моя
королева."

Маргарита, сама почти безжизненная, обхватила руками милую головку.
и запечатлела на ней поцелуй, который был почти священным.

"Ты, Аннибал, - сказал Ла Моль, - который был избавлен от этих мук, который
все еще молод и способен жить, беги, беги; дай мне всевышнего
утешение, мой дорогой друг, в том, что ты спасся".

"Время летит, - сказал тюремщик. - поторопись".

Генриетта осторожно попыталась проводить Аннибала до двери. Маргарита стояла на коленях перед Ла Молем.
Рыдающая, с растрепанными волосами, она была похожа на
Магдалину.

"Беги, Аннибал, - сказал Ла Моль, - беги; не дай нашим врагам насладиться
зрелищем смерти двух невинных людей".

Коконнас тихонько высвободился из рук Генриетты, которая вела его.
направляясь к двери, он сделал жест, настолько торжественный, что он казался величественным, и сказал:

- Мадам, сначала отдайте пятьсот крон, которые мы обещали этому человеку.

- Вот они, - сказала Генриетта.

Затем повернулся к Ла Молю и печально покачал головой.:

"Что касается тебя, Ла Моль, вы меня неправильно думать на мгновение, что я
могу оставить тебя. Я не клялся жить и умереть с тобой? Но ты
так страдаешь, мой бедный друг, что я прощаю тебя.

И решительно усевшись рядом со своим другом, Коконнас наклонился вперед
и поцеловал его в лоб.

Затем нежно, как мать обращается со своим ребенком, он притянул к себе
дорогую головку, пока она не оказалась у него на груди.

Маргарита оцепенела. Она подняла Кинжал, который Coconnas было
просто дай упасть.

"О, Моя королева", - сказал Ла Моль, протягивал руки к ней, и
понимая ее мысль: "Моя возлюбленная королева, не забывай, что я умираю
чтобы уничтожить малейшее подозрение в нашей любви!"

- Но что же я могу сделать для вас, - в отчаянии воскликнула Маргарита, - если я
не могу умереть вместе с вами?

"Ты можешь сделать смерть сладкой для меня, - ответил Ла Моль. - Ты можешь прийти ко мне
с улыбающимися губами".

Маргарита подошла и сложила руки, как бы прося его говорить.

- Ты помнишь тот вечер, Маргарита, когда в обмен на жизнь, которую
я тогда предложил тебе и которую сегодня отдаю за тебя, ты дала мне
священное обещание.

Маргарита вздрогнула.

- А! ты помнишь, - сказал Ла Моль, - потому что содрогаешься.

- Да, да, я помню, и, клянусь душой, Гиацинта, я сдержу это обещание.
обещание.

Маргарита подняла руку к алтарю, как бы призывая Бога во второй раз
в свидетели своей клятвы.

Лицо Ла Моля просияло, как будто сводчатая крыша часовни разверзлась
и на него упал небесный луч.

"Они идут!" - сказал тюремщик.

Маргарита вскрикнула и бросилась к Ла-Моль, но страх
повышение его агонии заставил ее приостановить трепетали перед ним.

Генриетта прижалась губами ко лбу Коконнаса и сказала ему:

"Мой Аннибал, я понимаю и горжусь тобой. Я хорошо знаю, что твой
героизм заставляет тебя умирать, и за этот героизм я люблю тебя. Перед Богом я
всегда буду любить тебя больше всего на свете, и то, что Маргарита поклялась
сделать для Ла Моля, хотя я и не знаю, что это такое, клянусь, я сделаю и для
тебя ".

И она протянула Маргарите руку.

- Ах! благодарю вас, - сказал Коконнас. - Именно так и следует говорить.

"Прежде чем вы покинете меня, моя королева, - сказал Ла Моль, - окажите мне последнюю услугу. Подарите мне
какой-нибудь последний сувенир, чтобы я мог поцеловать его, поднимаясь на эшафот".

- Ах, да, да! - воскликнула Маргарита. - Здесь!

И она сняла с шеи маленькую золотую реликварийку, подвешенную на
цепочке из того же металла.

"Вот, - сказала она, - священная реликвия, которую я ношу с детства. Моя
мама надела его мне на шею, когда я был совсем маленьким, и она все еще любила
меня. Его подарил мне мой дядя, папа Климент, и он никогда со мной не расставался.
Возьми его! возьми его!"

Ла Моль взял его и страстно поцеловал.

"Они у двери", - сказал тюремщик. "Бегите, дамы, бегите!"

Обе женщины бросились за алтарь и исчезли.

В тот же момент вошел священник.




ГЛАВА LX.

THE PLACE SAINT JEAN EN GR;VE.


Было семь часов утра, и шумная толпа ждала на
площадях, улицах и набережных. В шесть часов телега,
та самая, на которой после дуэли двух друзей доставили
полумертвых в Лувр, выехала из Венсенна и медленно пересекла
улицу Сент-Антуан. По пути следования зрители, так сбившиеся
в кучу, что давили друг друга, казались статуями с неподвижными
глазами и открытыми ртами.

В этот день было душераздирающим зрелищем королева
мать народу Парижа.

На сене в tumbril, мы уже упоминали, что делает его
путь по улицам, были двое молодых людей, с непокрытой головой, и полностью
одетый в Черное, прислонившись друг к другу. Коконнас поддерживал на своих
коленях Ла Моля, голова которого свешивалась с борта тележки, а
глаза рассеянно блуждали туда-сюда.

Толпа, жаждущая увидеть хотя бы днище автомобиля, подалась вперед.
приподнималась, вставала на цыпочки, взбиралась на стойки, цеплялась за углы
стены, и казался удовлетворенным только тогда, когда ему удалось увидеть
каждая деталь двух тел, которые проходили путь от пыток до смерти
.

Ходили слухи, что Ла Моль умирает, так и не признавшись ни в одном из вменяемых ему обвинений
; в то время как, напротив, Коконнас, это было
утверждал, что не выдержал пыток и все рассказал.

Итак, со всех сторон раздались крики:

"Смотрите на рыжеволосого! Это он признался! Это он рассказал
все! Он трус и является причиной смерти другого!
Другой - храбрый парень и ни в чем не признался ".

Двое молодых людей прекрасно слышали: один - похвалы, другой -
упреки, сопровождавшие их похоронный марш; и когда Ла Моль
пожимал руку своего друга, на его лице вспыхнуло выражение возвышенного презрения.
лицо пьемонтца, который с грязной тележки взирал на
тупую толпу, как будто он смотрел вниз с триумфальной колесницы.

Несчастье совершило свое божественное дело и облагородило лицо
Коконнаса, поскольку смерть вот-вот должна была сделать божественной его душу.

"Мы почти на месте?" - спросил Ла Моль. "Я больше не могу стоять, друг мой. Я
чувствую, что сейчас упаду в обморок".

"Подожди! подожди! Ла Моль, мы проезжаем мимо улиц Тизон и Клош.
Perc;e; look! смотри!

"О! подними меня, подними, чтобы я мог еще раз взглянуть на эту счастливую обитель".

Коконнас поднял руку и коснулся плеча палача,
который сидел впереди, управляя тележкой.

- Мэтр, - сказал он, - будьте любезны, остановитесь на минутку напротив улицы
Тизон.

Кабош кивнул в знак согласия и натянул поводья в указанном месте.

С помощью Коконнаса Ла Моль с усилием приподнялся и глазами,
ослепленными слезами, уставился на маленький дом, тихий и безмолвный, пустынный, как
могила. У него вырвался стон, и тихим голосом он пробормотал:

"Прощай, прощай, молодость, любовь, жизнь!"

И голова его упала на грудь.

"Мужайтесь, - сказал Коконнас. - Быть может, все это мы найдем наверху".

"Вы так думаете?" - пробормотал Ла Моль.

"Я так думаю, потому что так сказал священник; и прежде всего, потому что я надеюсь
на это. Только не падайте в обморок, мой друг, или эти негодяи будут смеяться глядя на
нас".

Ла Кабош услыхал последние слова и плетите свою лошадь одной рукой он
расширенный другой, невидимый никому, чтобы Coconnas. В нем была маленькая губка
, пропитанная мощным стимулятором, и Ла Моль, понюхав
он потер им лоб и почувствовал себя ожившим.
реанимированный.

- Вот как! - сказал Ла Моль, "я лучше", - и он поцеловал ковчег, который он
носил на шее.

Когда они завернули за угол набережной и подошли к небольшому зданию, построенному
Генрихом II. они увидели эшафот, возвышающийся голым и окровавленным на своей
платформе над головами толпы.

"Дорогой друг, - сказал Ла Моль, - я хотел бы умереть первым".

Коконнас снова коснулся плеча палача.

"В чем дело, мой джентльмен?" - спросил тот, оборачиваясь.

"Мой дорогой друг, - сказал Коконнас, - ты сделаешь для меня все, что сможешь, уилл
а ты нет? Ты сказал, что сделаешь это.

"Да, и я повторяю это".

"Мой друг пострадал больше, чем я, и, следовательно, у него меньше
сил"--

"Ну?"

"Ну, он говорит, что ему было бы слишком больно видеть, как я умираю
первым. Кроме того, если бы я умер раньше него, у него не было бы никого, кто мог бы
поддержать его на эшафоте".

"Очень хорошо", - сказал Кабош, вытирая слезу тыльной стороной ладони.;
"Будь спокоен, все будет так, как ты пожелаешь".

"И одним ударом, а?" - тихо спросил пьемонтец.

"Одним ударом".

"Это хорошо. Если тебе нужно компенсировать это, компенсируй это за счет меня".

Тележка остановилась. Они прибыли. Коконнас надел шляпу.

До ушей Ла Моля донесся рокот, подобный шуму морских волн. Он
попытался подняться, но силы покинули его. Кабош и Коконнас поддержали
его под руки.

Площадь была вымощена головами; ступени Ратуши казались
амфитеатром, заполненным зрителями. Каждое окно было заполнено
оживленными лицами, глаза которых, казалось, горели.

Когда они увидели красивого молодого человека, не способного больше держаться на ногах
на своих израненных ногах, делающего последнее усилие, чтобы добраться до эшафота, великий
поднялся крик, подобный воплю всеобщего отчаяния. Мужчины застонали, а женщины
издали жалобные вопли.

"Он был одним из величайших придворных!" - сказал Человек; "и он не должен
умерла в Сен-Жан-Ан Gr;ve, но в пре ОКС clercs".

"Какой он красивый! Какой бледный!" - говорили женщины. "Это тот, кто не хочет
признаваться".

"Дорогой друг, - сказал Ла Моль, - "я не могу стоять. Неси меня!

"Подожди", - сказал Коконнас.

Он сделал знак палачу, и тот отступил в сторону; затем, наклонившись, он
поднял Ла Моля на руки, как ребенка, и без колебаний
поднял свою ношу по ступеням эшафота, где опустил ее на землю,
под неистовые крики и аплодисменты толпы. Коконнас приподнял
шляпу и поклонился. Затем он бросил шляпу на эшафот рядом с собой.

"Оглянитесь вокруг, - сказал Ла Моль, - не видите ли вы их где-нибудь?"

Коконнас медленно огляделся вокруг и, дойдя до определенной
точки, не отрывая от нее глаз, положил руку на плечо своего
друга.

"Посмотри, - сказал он, - посмотри на окно вон той маленькой башни!"

Другой рукой он указал Ла Молю на маленькое здание, которое
все еще стоит на углу улицы Ваннери и улицы Мутон
- напоминание о прошлых веках.

Немного поодаль от окна стояли две женщины, одетые в черное,
прислонившись друг к другу.

"Ах! - воскликнул Ла Моль. - Я боялся только одного: умереть.
так и не увидев ее снова. Я увидел ее; теперь я могу идти".

И, не отрывая глаз от маленького окна, он поднес реликварий к
своим губам и покрыл его поцелуями.

Коконнас поприветствовал двух женщин с такой грацией, словно находился в
гостиной. В ответ на это они помахали своими платками, мокрыми от
слез.

Кабош тронул Коконнаса за плечо и многозначительно посмотрел на него
.

- Да, да, - сказал пьемонтец. Затем повернулся к Ла Молю:

"Обними меня, - сказал он, - и умри как мужчина. Это будет нетрудно для тебя.
друг мой, ты такой храбрый!"

- Вот как! - сказал Ла Моль, "не будет никакой заслуги в мою смерть отважно,
страдает, как я."

Священник подошел и протянул распятие Ла Молю, который улыбнулся
и указал на реликварий в своей руке.

"Неважно, - сказал священник, - проси силы у Того, кто перенес то, что
тебе предстоит выстрадать".

Ла Моль поцеловал ноги Христа.

"Вверьте меня молитвам монахинь Авен Сент-Вьерж".

"Поторопитесь, Ла Моль, - сказал Коконнас, - вы причиняете мне такие страдания, что
Я чувствую, что слабею".

"Я готов", - сказал Ла Моль.

"Ты можешь держать голову ровно?" - спросил Кабош, держа шпагу.
за спиной Ла Моля, который стоял на коленях.

"Я надеюсь на это", - сказал тот.

"Тогда все пойдет хорошо".

"Но, - сказал Ла Моль, - ты не забудешь, о чем я тебя просил? Этот
реликварий откроет тебе двери".

"Будь спокоен. Теперь постарайся держать голову прямо".

Ла Моль поднял голову и перевел взгляд на маленькую башню.

"Прощай, Маргарита", - сказал он. "Благослови"--

Он не закончил. Одним ударом меча, быстрым, как удар молнии
, Кабош отсек голову, которая покатилась к ногам
Коконнаса.

Тело мягко откинулось назад, словно собираясь отдохнуть.

Многие плачут розы из тысячи голосов, и, среди них, казалось,
Coconnas, что он услышал вопль больше пирсинга, чем все остальные.

"Спасибо, добрый друг", - сказал Coconnas, и в третий раз он расширен
рукой палача.

"Сын мой," сказал священник, "у тебя ничего не исповедывать Бога?"

"Веры нет, отец", - сказал Пьемонтец; "все, что я должен был сказать, я сказал
к вам вчера".

Затем, повернувшись к Ла Кабош:

- А теперь, палач, мой последний друг, еще одно одолжение!

Прежде чем преклонить колени, он обратил к толпе взгляд, настолько спокойный и безмятежный
что поднялся восхищенный гул, который успокоил его слух и польстил
его гордости. Затем, подняв голову своего друга и запечатлев поцелуй на
фиолетовых губах, он бросил последний взгляд в сторону маленькой башни и
опустившись на колени, все еще держа горячо любимую голову в своей руке, он сказал:

"Сейчас!"

Едва он произнес это слово, как Кабош отрубил ему голову.

Покончив с этим, бедный палач задрожал.

"Пора было с этим покончить", - сказал он. "Бедняга!"

И с трудом он вытащил из сжатых пальцев Ла Моля золотую реликвию
. Затем он накинул свой плащ на печальные останки, которые
тележка должна была доставить в его собственное жилище.

Представление закончилось, толпа разошлась.




ГЛАВА LXI.

БАШНЯ ПАЛАЧА.


Ночь опустилась на город, который все еще содрогался при воспоминании
о казни, подробности которой передавались из уст в уста,
омрачая счастливый час ужина в каждом доме. В отличие от городского,
тихий и скорбный, Лувр был шумным, радостным и
иллюминированным. Во дворце был грандиозный праздник, праздник, организованный
Карл IX., праздник, который он запланировал на тот вечер в то самое время, когда
он назначил казнь на утро.

Накануне вечером королева Наваррская получила приказ быть здесь
и, в надежде, что Ла Моль и Коконнас сбежали
ночью, поскольку были приняты все меры для их безопасности,
она пообещала своему брату выполнить его желания.

Но когда она потеряла всякую надежду, после сцены в часовне, после,
из последних чувство благочестия, за что любить, наибольшее и
глубочайшие она знала, она присутствовала при казни, она
решил, что ни мольбы, ни угрозы должны заставить ее пройти
радостный праздник в Лувре тот же день, в который она лично видела, как так
ужасная сцена в Gr;ve.

В этот день король Карл дал еще одно доказательство силы воли, которой нет
пожалуй, один нес так далеко, как он. Две недели пролежал в постели, слабый, как умирающий,
бледный, как труп, но все же поднялся около пяти часов и надел
свою самую красивую одежду, хотя во время туалета трижды терял сознание.
раз.

В восемь часов он спросил, что стало с его сестрой, и спросил, Если
ни один не видел ее и что она делала. Никто не мог сказать ему, потому что
королева ушла в свои апартаменты около одиннадцати часов и
категорически отказала во входе всем.

Но Чарльзу отказа не последовало. Опираясь на руку месье де
Нанси, он направился в покои королевы и вошел без предупреждения по
секретному коридору.

Хотя он ожидал печального зрелища и заранее подготовился
к нему, то, что он увидел, было еще более удручающим, чем он
ожидал.

Маргарита, полумертвая, лежала на диване, зарывшись головой в
подушки, не плача и не молясь, а постанывая, как человек в великой депрессии.
агония; и это продолжалось с тех пор, как она вернулась из Грева.
В другом конце комнаты Генриетта де Невер, эта дерзкая женщина,
лежала, растянувшись на ковре, без сознания. По возвращении из Грева
силы ее, как и Маргариты, иссякли, и бедная Жийона
переходила от одного к другому, не смея сказать ни слова утешения.

В кризисах, которые следуют за великими катастрофами, человек обнимает свое горе, как
это сокровище, и каждый, кто пытается отвлечь нас, очень немного, это
посмотрели, как на врага. Карл IX. закрыв за собой дверь, и оставив Нэнси
в коридор вошел, бледный и дрожащий.

Ни одна из женщин его не видел. Одна только Жийона, которая пыталась
привести в чувство Генриетту, встала на одно колено и испуганно посмотрела на
Короля.

Последний сделал знак рукой, после чего девушка встала,
поклонилась и удалилась.

Затем Шарль подошел к Маргарите, некоторое время молча смотрел на нее.
и тоном, на который его резкий голос, как предполагалось, был неспособен,
сказал:

"Марго! моя сестра!"

Молодая женщина вздрогнула и села.

"Ваше величество!" - сказала она.

"Ну же, сестра, мужайтесь".

Маргарита возвела глаза к Небу.

"Да, - сказал Шарль, - но послушай меня".

Королева Наваррская сделала знак согласия.

"Ты обещал мне прийти на бал", - сказал Шарль.

- Я! - воскликнула Маргарита.

- Да, и после вашего обещания вас ждут, так что, если вы не придете,
все будут удивляться, почему.

"Прости меня, брат, - сказала Маргарита, - ты видишь, что я очень страдаю"
.

"Напряги себя".

На мгновение Маргарита, казалось, попыталась собраться с духом, затем
внезапно она уступила и откинулась на подушки.

"Нет, нет, я не могу уйти", - сказала она.

Чарльз взял ее за руку и, усевшись на диван, сказал:

- Я знаю, Марго, ты только что потеряла друга, но посмотри на меня. Разве я не
потеряла всех своих друзей, даже маму? Ты всегда можешь плакать, когда захочешь
но я, в момент моего величайшего горя, всегда вынужден
улыбаться. Ты страдаешь; но посмотри на меня! Я умираю. Ну же, Марго, мужайся! Я
прошу тебя, сестра, об этом во имя нашей чести! Мы несем, как тяжкий крест
, репутацию нашего дома; давайте понесем ее, сестра, как
Спаситель нес свой крест на Голгофу; и если по пути мы споткнемся, как он
, давайте, подобно ему, восстанем храбрыми и смиренными ".

"О, Боже мой! боже мой! - воскликнула Маргарита.

- Да, - сказал Шарль, отвечая на ее мысли. - Жертва сурова,
сестра, но у каждого свое бремя, у одних - чести, у других - жизни.
Неужели ты думаешь, что с моими двадцатью пятью годами и самым красивым
троном в мире я не жалею о смерти? Посмотри на меня! Мои глаза, мой
цвет лица, мои губы - как у умирающего человека, это правда; но моя улыбка,
разве моя улыбка не означает, что я все еще надеюсь? и через неделю, месяц в конце концов
скорее всего, ты будешь оплакивать меня, сестра, как сейчас оплакиваешь того, кто
умер сегодня.

"Брат!" - воскликнула Маргарита, обвивая руками шею Шарля.

"Так что одевайся, дорогая Маргарита, - сказал король, - скрой свою бледность"
и приходи на бал. Я распорядилась, чтобы вам доставили новые драгоценности
и украшения, достойные вашей красоты.

"О! что для меня теперь бриллианты и платья?" - сказала Маргарита.

- Жизнь долгая, Маргарита, - сказал Шарль, улыбаясь, - по крайней мере, для тебя.

Пажи удалились; осталась одна Жийона.

- Приготовь для меня все, что необходимо, Жийона, - сказал он.
Маргарита.

"Сестра, запомни одну вещь: иногда подавляя или, скорее,
скрывающей наши страдания, которые мы показываем наиболее честь мертвых".

- Хорошо, сир, - вздрогнув, сказала Маргарита, - я пойду на бал.

Слеза, которая вскоре высохла на пересохшем веке, увлажнила глаз Шарля.

Он наклонился к сестре, поцеловал ее в лоб, на мгновение задержался перед
Генриеттой, которая не видела и не слышала его, и пробормотал:

"Бедная женщина!"

Затем он молча вышел.

Вскоре вошли несколько пажей, неся шкатулки с драгоценностями.

Маргарита сделала им знак поставить все на место.

Жийона изумленно посмотрела на свою госпожу.

- Да, - сказала Маргарита тоном, горечь которого
невозможно описать; да, я оденусь и пойду на бал; меня
ждут. Поторопитесь, тогда день будет завершен. Праздник на Греве
утром, вечером праздник в Лувре.

- А герцогиня? сказала Жийона.

"Она вполне счастлива. Она может остаться здесь; она может плакать; она может страдать
в свое удовольствие. Она не дочь короля, не жена короля, не
сестра короля. Она не королева. Помоги мне одеться, Жийона.

Молодая девушка повиновалась. Драгоценности были великолепны, платье великолепно.
Маргарита никогда не была так красива.

Она посмотрела на себя в зеркало.

"Мой брат прав, - сказала она, - человек действительно несчастен"
.

В этот момент вернулась Жийона.

"Мадам, - сказала она, - вас спрашивает мужчина".

"Для меня?"

"Да".

"Кто он?"

"Я не знаю, но на него страшно смотреть; один его вид
заставляет меня содрогаться".

- Пойди и спроси, как его зовут, - сказала Маргарита, побледнев.

Жийона вышла и через несколько минут вернулась.

"Он не называет своего имени, мадам, но он просил меня передать вам это".

Жийона протянула Маргарите реликварий, который она подарила Ла Молю накануне вечером.
накануне вечером.

"О, приведите его, приведите его!" - быстро сказала королева, становясь еще бледнее.
и еще более оцепеневшей, чем раньше.

От тяжелых шагов содрогнулся пол. Эхо, без сомнения, возмущенное необходимостью
повторять такой звук, застонало вдоль обшивки. На
пороге стоял мужчина.

"Ты", - сказала королева.

- Тот, кого вы встретили однажды возле Монфокона, мадам, и который на своей телеге
привез в Лувр двух раненых джентльменов.

- Да, да, я вас знаю. Вы мэтр Кабош.

- Палач парижской администрации, мадам.

Это были единственные слова, которые Генриетта услышала за целый час. Она подняла
свое бледное лицо от рук и посмотрела на мужчину своими сапфировыми
глазами, из которых, казалось, вырывалось двойное пламя.

"И вы пришли", - сказала Маргарита, дрожа.

"Чтобы напомнить вам о вашем обещании младшему из двух джентльменов, который
поручил мне передать вам эту реликвию. Вы помните обещание,
мадам?

"Да, да", - воскликнула королева, - "и никогда ни одна благородная душа не имела большего
удовлетворение, которое получит он; но где оно?"--

"В моем доме с телом".

"В твоем доме? Почему ты не принес его?"

"Меня могли бы остановить у ворот Лувра и заставить
приподнять плащ. Что бы они сказали, если бы увидели под
ним голову?"

"Это верно; оставь это себе. Я приду за ним завтра.

- Завтра, мадам, - сказал Кабош, - может быть, будет слишком поздно.

- Каким образом?

"Потому что королева-мать хотела, чтобы головы первых казненных жертв
были сохранены мной для ее магических экспериментов".

"О! Какая профанация! Головы наших возлюбленных! Генриетта!" - закричала
Маргарита, повернувшись к своей подруге, которая вскочила, словно подброшенная пружиной,
поставила ее на ноги: "Генриетта, ангел мой, ты слышишь, что говорит этот человек
?"

"Да, что мы должны делать?"

"Идите с ним".

Затем раздается крик боли, которым великие страдальцы возвращаются к жизни:

"Ах! Я была так счастлива, - сказала Генриетта. - Я была почти мертва.

Тем временем Маргарита набросила на свои обнаженные плечи бархатный плащ.

"Пойдем, - сказала она, - мы пойдем и посмотрим на них еще раз".

Сказав Жийоне, чтобы все двери были закрыты, королева отдала приказ.
к отдельному входу поднесли носилки и забрали Генриетту.
взяв за руку, она спустилась по потайному коридору, сделав знак Кабошу
следовать за ней.

У нижней двери стояли носилки; у ворот ждал слуга Кабоша
с фонарем. Грузчики Маргариты были верные люди, глухие и немые,
больше зависело, чем если бы они были тягловыми животными.

Они шли около десяти минут, впереди шли Кабош и его слуга,
они несли фонарь. Затем они остановились. Палач открыл дверь,
в то время как его человек пошел вперед.

Маргарита сошла с носилок и помогла выйти герцогине де
Невер. В глубоком горе, которое связывало их вместе, нервная
организм, который был сильнее.

Башня палача возвышалась перед ними, как темный, расплывчатый гигант, испуская
зловещий свет из двух узких верхних окон.

Служитель снова появился в дверях.

"Вы можете входить, дамы, - сказал Кабош. - В башне все спят".
В тот же миг свет наверху погас.

Затем послышались шаги.

Две женщины, держась друг за друга, прошли через маленькую готическую дверь
и оказались в темном холле с сырым и неровным полом. В конце
извилистого коридора они заметили свет и направились к ужасному
хозяин этого места, и они направились к нему. Дверь за ними закрылась.
Кабош с восковым факелом в руке впустил их в нижнюю комнату, наполненную дымом.

..........
....... В центре стоял стол с остатками ужина
на троих. Эти трое, вероятно, были палач, его жена и его
главный помощник. На видном месте на стене висел пергамент
прибитый гвоздями, запечатанный королевской печатью. Это было удостоверение палача.
В углу лежал меч с длинной рукоятью. Это был пылающий меч
правосудия.

Тут и там были различные грубые рисунки, изображающие мучеников
подвергающихся пыткам.

В дверях Кабош низко поклонился.

- Ваше величество, простите меня, - сказал он, - если я осмелюсь войти в
Лувр и привести вас сюда. Но это было последнее желание джентльмена, так что
я почувствовала, что я...--

- Вы хорошо поработали, мэтр, - сказала Маргарита, - и вот вам награда.

Кабош печально посмотрел на большой кошелек, который Маргарита положила на стол.


- Золото! - сказал он. - всегда золото! Увы! мадам, если бы я только мог выкупить
за золото кровь, которую я был вынужден пролить сегодня!

- Мэтр, - сказала Маргарита, оглядываясь вокруг в печальной нерешительности.
- Мэтр, нам обязательно идти в какую-нибудь другую комнату? Я не понимаю.--

- Нет, мадам, они здесь; но это печальное зрелище, от которого я мог бы
избавить вас, завернув в свой плащ то, за чем вы пришли
.

Маргарита и Генриетта посмотрели друг на друга.

"Нет", - сказала королева, которая прочла в глазах своей подруги ту же мысль,
что и в своих собственных. "Нет, укажи нам путь, и мы последуем".

Кабош взял факел и открыл дубовую дверь наверху короткой лестницы
, которая вела в подземную камеру. В этот момент ток
воздух взорвал несколько искр с факела и принес для принцессы Ан
отвратительный запах сырости и крови. Генриетта, белая, как
алебастровая статуя, оперлась на руку своей менее взволнованной подруги; но при
первом шаге она покачнулась.

"Я никогда не смогу это сделать", - сказала она.

"Когда человек любит по-настоящему, Генриетта", - ответила королева, "один любит за
смерти".

Это было зрелище, одновременно ужасное и трогательное, представленное двумя женщинами,
сияющими молодостью, красотой и драгоценностями, когда они склонили головы под
грязным, покрытым мелом потолком, слабый опирался на более сильного,
сильнее вцепляюсь в руку палача.

Они добрались до последней ступеньки. На полу подвала лежали два человека.
тела были накрыты широкой тканью из черной саржи.

Кабош приподнял ее угол и, опустив факел:

"Смотрите, мадам", - сказал он.

В своих черных одеждах двое молодых людей лежали бок о бок, в
странной симметрии смерти. Их головы были прижаты вплотную к туловищам
, от которых их, казалось, отделял только ярко-красный кружок
вокруг шеи. Смерть не разобщены своими руками, либо
от шанса или помощи палача правая рука Ла Моля
отдыхали в левой руке Coconnas это.

Там был любовный взгляд под закрытыми веками Ла Моля, и улыбка презрения
под те Coconnas.

Маргарита опустилась на колени рядом со своим возлюбленным и руками, которые
сверкали драгоценными камнями, нежно приподняла головку, которую она так сильно любила.

Герцогиня де Невер прислонился к стене, не в состоянии удалить ее
глаз от этого бледного лица, на котором так часто она смотрела ради удовольствия
и ради любви.

"Ла Моль! Дорогой Ла Моль! - прошептала Маргарита.

- Аннибал! - Аннибал! - воскликнула герцогиня. - Такой красивый! такой гордый! такой
храбрый! Никогда больше ты мне не ответишь!

И ее глаза наполнились слезами.

Эта женщина, такая презрительная, такая бесстрашная, такая дерзкая в счастье; эта
женщина, которая довела скептицизм до абсолютного сомнения, страсть до
жестокости; эта женщина никогда не думала о смерти.

Маргарита пошевелилась первой.

Она положила в сумочку, расшитую жемчугом и надушенную лучшими эссенциями
, голову Ла Моль, более красивую, чем когда-либо, когда она лежала
на фоне бархата и золота, красота которого должна была быть
сохранена с помощью специального препарата, применявшегося в то время при бальзамировании
королевских особ.

Тогда Генриетта приблизилась и обернул голову Coconnas в складку
ее плащ.

И обе женщины, сгибаясь под тяжестью своего горя больше, чем под своей
ношей, поднялись по лестнице, бросив последний взгляд на останки, которые они
оставили на милость палача в этом мрачном жилище обычных
преступников.

"Не бойтесь, мадам," сказал, что Ла Кабош, кто понял их взгляд, "в
господа, я обещаю вам, что будут погребены в Святой Земле".

"И этим ты отслужишь за них мессу", - сказала Генриетта,
снимая с шеи великолепное рубиновое ожерелье и вручая его
палачу.

Они вернулись в Лувр той же дорогой, по которой пришли. У
ворот королева назвала свое имя; у подножия своей личной лестницы
она спустилась и, вернувшись в свои покои, положила свою печальную ношу в
чулан, примыкавший к ее спальне, которому с этого момента суждено было стать
ораторское искусство. Затем, оставив Генриетту в ее комнату светлее и больше
красивее, чем когда-либо, она вошла в большой зал, такой же номер в
что, два с половиной года назад, в первой главе нашей истории
открыл.

Все взгляды были обращены на нее, но она выдерживала общий взгляд с гордым
и почти радостным видом.

Она свято выполнила последнюю волю своего друга.

Увидев ее, Чарльз толкнул трепетом помощью позолоченных толпу вокруг
ее.

"Сестра", - сказал он, вслух: "Я благодарю тебя".

Затем, понизив голос,:

"Берегись!" - сказал он. "У тебя на руке пятно крови".

"Ах! - какое это имеет значение, сир, - сказала Маргарита, - если у меня на устах
улыбка?




ГЛАВА LXII.

КРОВАВЫЙ ПОТ.


Через несколько дней после ужасной сцены, которую мы только что описали, то есть
30 мая 1574 года, когда двор находился в Венсенне, внезапно
в покоях короля послышался сильный переполох. Последняя
заболели в самый разгар бала он дал в день
выполнение двух молодых людей, и было приказано его врачей
в чистом воздухе страны.

Это было в восемь часов утра. Небольшая группа придворных, были
взахлеб говорил в прихожей, когда вдруг раздался крик, и
В дверях появилась медсестра Шарля, ее глаза были полны слез,
она отчаянно звала:

"Помогите! Помогите!"

"Его величеству хуже?" - спросил капитан де Нанси, которого, как мы знаем,,
король освободился от всех обязанностей по отношению к королеве Екатерине, чтобы
привязать его к себе.

"О! Кровь! Кровь!" - воскликнула медсестра. "Доктора! позовите врачей!"

Мозиль и Амбруаз Паре, в свою очередь, посетили августейшего пациента, и
последний, увидев, что король заснул, воспользовался этим фактом, чтобы
удалиться на несколько минут. Тем временем по всему телу короля выступил обильный пот
; и поскольку Карл страдал от расслабления
капиллярных сосудов, что вызвало кровоизлияние в кожу, кровавый
пот встревожил медсестру, когда онапривыкший к этому странному явлению,
который, будучи протестантом, постоянно повторял, что это был суд за
кровь гугенотов, пролитую во время Варфоломеевской резни.

Придворные ходили во всех направлениях в поисках врача, который мог бы
не далеко, да и кому они не могли не встретиться. Прихожая,
таким образом, опустела, каждый стремился продемонстрировать свое рвение в деле
приведения столь необходимого врача.

Как раз в этот момент открылась дверь и появилась Кэтрин. Она торопливо прошла
через прихожую и поспешно вошла в апартаменты своего сына.

Чарльз лежал, вытянувшись на кровати, его глаза были закрыты, грудь вздымалась.;
по его телу струился багровый пот. Его рука свисала над кроватью, и
с кончика каждого пальца капала рубиновая жидкость. Это было ужасное зрелище
.

При звуке шагов матери, Чарльз словно знал, что она здесь,
сел.

- Простите, мадам, - сказал он, глядя на нее, - но я хочу умереть в мире.
- Умереть, сын мой? - спросила Екатерина.

- Умереть? "Это лишь мимолетный приступ ваши
жалкие неприятности. Нам отчаиваться в этом случае?"

"Я вам скажу, мадам, я чувствую, что моя душа собирается пройти. Я расскажу
клянусь Небом, мадам, что смерть рядом со мной! Я чувствую то, что чувствую, и я
знаю, о чем говорю!"

"Сир, - сказала королева, - ваше воображение - ваша самая серьезная проблема.
После заслуженного наказания тех двух колдунов, этих
убийц, Ла Моля и Коконнаса, ваши физические страдания должны были бы
уменьшиться. Психические проблемы в одиночку по-прежнему, и если бы я мог поговорить с
вы сразу на десять минут я могу доказать тебе"--

"Медсестра", - сказал Чарльз, "смотреть на дверь, которую никто не может войти. Королева
Екатерина Медичская желает поговорить со своим горячо любимым сыном Карлом
IX.

Медсестра удалилась.

- Что ж, - продолжал Чарльз, - эта встреча должна когда-нибудь состояться.
день в день, и лучше сегодня, чем завтра. Кроме того, завтра может быть
слишком поздно. Но должен присутствовать третий человек.

- Почему?

- Потому что я говорю тебе, что умираю, - повторил Чарльз с пугающей
серьезностью. - Потому что в любой момент смерть может войти в эту комнату, как это сделал
ты, бледный, безмолвный и без предупреждения. Это, следовательно, время.
Прошлой ночью я устроился мои личные дела; этим утром я договорюсь
те царства".

"С каким человеком ты хочешь увидеть?" - спросила Екатерина.

- Мой брат, мадам. Прикажите позвать его.

"Сир, - сказала королева, - я с удовольствием вижу, что предрассудки,
продиктованные скорее ненавистью, чем болью, покидают ваш разум, поскольку вскоре они
исчезнут из вашего сердца. Сестра! - крикнула Кэтрин. - Сестра!

Женщина, дежурившая снаружи, открыла дверь.

- Няня, - сказала Катарина, - по приказу моего сына, когда господин де Нанси
вернется, скажи ему, чтобы позвал герцога Алансонского.

Чарльз сделал знак, которые задержали женщину.

"Я сказал, что мой брат, мадам," сказал Чарльз.

Глаза Екатерины расширились, как у тигрицы покажу ее
гнев. Но Чарльз повелительно поднял руку.

"Я хочу поговорить с моим братом Генрихом", - сказал он. "Только Генрих мой".
брат; не тот, кто там король, а тот, кто здесь пленник. Генри
узнает мою последнюю волю.

"И ты думаешь," воскликнул флорентиец, с необычной смелостью в
лицо страха будет ее сын, ее ненависть к b;arnais разместился оздоровительная
достаточно сильны, чтобы заставить ее забыть своего обычного притворства, - "ты
думаю, что если, как вы говорите, вы находитесь возле могилы, я не уступлю любому
один, особенно чужим, свое право присутствовать при вашем последнем часе; мой
прямо как королева и мать?"

"Мадам, - сказал Карл, - я все еще король, и я все еще приказываю. Говорю вам
, что я желаю поговорить с моим братом Генрихом, и все же вы не вызываете
моего капитана гвардии. Тысяча чертей! Я предупреждаю вас, мадам, я до сих пор
есть достаточно силы, чтобы идти к нему сам".

Король сделал движение, как будто собрался встать с кровати, что привело к
свет его тело, кровавый, как Христа после бичевания.

- Сир, - воскликнула Екатерина, удерживая его, - вы несправедливы ко всем нам. Вы забываете
об оскорблениях, нанесенных нашей семье, вы отвергаете нашу кровь. Сын
Только Франции должен преклонять колени перед смертным одром короля Франции. Как
для меня, мое место отмечается он здесь по законам природы, а также
как законы роялти. Поэтому я останусь".

"А по какому праву ты оставаться, мадам?" потребовал Карл IX.

"Потому что я твоя мама."

"Ты больше не моя мать, мадам, чем герцога Алансонского мой
брат".

"Вы сошли с ума, месье", - сказала Екатерина; "с каких это пор она дает
рождение ребенка больше не его мать?"

- С того момента, мадам, когда неестественная мать отнимает то,
что она дает, - ответил Шарль, вытирая кровавый пот с
губ.

- Что вы имеете в виду, Чарльз? Я вас не понимаю, - пробормотала Екатерина.
Ее глаза расширились от изумления.

- Но вы поймете, мадам.

Чарльз искал под подушкой и извлек оттуда небольшой серебряный ключ.

"Возьми это, мадам, и откройте мои путешествия-коробка. Она содержит некоторые
документы, которые будут говорить за меня".

Чарльз указал на великолепную резную шкатулку, закрытую серебряным замочком,
как и ключ, который занимал самое видное место в комнате.

Кэтрин, очарованная видом и манерами Чарльза, повиновалась и двинулась вперед
медленно подошла к коробке и открыла ее. Но не успела она заглянуть в нее, как
внезапно отпрянула, как будто увидела внутри какую-то спящую рептилию
.

"Хорошо," сказал Чарльз, который не оторвал глаза от своей матери, "что
там в поле, чтобы пугать вас, мадам?"

- Ничего, - сказала Кэтрин.

- Тогда возьмите в руки, мадам, и достаньте книгу, которая там лежит.
она там есть, не так ли? - добавил Шарль с бледной улыбкой, более страшной
в нем, чем угроза в ком-либо другом.

- Да, - запинаясь, ответила Кэтрин.

- Книга об охоте?

- Да.

- Достань ее и принеси мне.

Несмотря на свою уверенность, Кэтрин побледнела и задрожала всем телом
протянув руку к шкатулке.

- Фатальность! - пробормотала она, поднимая книгу.

"Очень хорошо", - сказал Шарль, - "Теперь послушайте; эта книга об охоте - я безумно любил
"погоню" больше всего на свете - я читал эту книгу слишком жадно, понимаете?
вы понимаете, мадам?"

Екатерина издала глухой стон.

- Это была слабость, - продолжал Шарль. - Сожгите ее, мадам. Слабость
Королей и королев не должна быть известна!

Кэтрин подошла к пылающему камину и бросила книгу в огонь
.

Затем, стоя неподвижно и безмолвно, она наблюдала измученным взором за
голубоватый свет, исходивший от отравленных листьев.

Когда книга сгорела, по комнате распространился сильный запах мышьяка.
Вскоре томик был полностью уничтожен.

- А теперь, мадам, - сказал Шарль с неотразимым величием, - позовите моего
брата.

Кэтрин, подавленная множеством эмоций, которые ее глубокая
мудрость не могла проанализировать и с которыми ее почти сверхчеловеческая сила не могла
побороть, сделала шаг вперед, как будто собираясь заговорить.

Мать выросла раскаяния; королева испугалась; отравителя почувствовал
возвращение ненависть.

Последнее чувство преобладало.

"Будь он проклят! - воскликнула она, выбегая из комнаты. - Он торжествует, он достигает цели!
будь он проклят! будь он проклят!"

- Ты понимаешь, мой брат, мой брат Генрих, - воскликнул Карл, зовя
вслед свою мать. - Мой брат Генрих, с которым я хочу немедленно поговорить
о регентстве королевства!

Почти в то же мгновение мэтр Амбруаз Паре вошел в дверь
напротив той, через которую только что вышла королева, и, остановившись на пороге
, почувствовал странный запах в комнате.

"Кто жег здесь мышьяк?" спросил он.

"Я", - ответил Шарль.




ГЛАВА LXIII.

ДОНЖОН Венсенской ТЮРЬМЫ.


Генрих Наваррский мечтательно прогуливался по террасе тюрьмы.
Он знал, что двор находится в замке, менее чем в сотне футов от него, и
казалось, что сквозь стены его проницательный взгляд может увидеть Чарльза
умирающим.

Погода была прекрасной. Широкая полоса солнечного света лежала на далеких полях
, купая в жидком золоте верхушки лесных деревьев, гордящихся
роскошью своей первой листвы. Сами камни тюрьмы
какими бы серыми они ни были, казалось, были пропитаны мягким светом
небеса и несколько цветов, привлеченных дуновением восточного ветра,
пробились сквозь щели в стене и поднимали свои диски из
красного и желтого бархата навстречу поцелуям теплого воздуха.

Но взгляд Генри не был прикован ни к зеленеющим равнинам, ни к
позолоченным верхушкам деревьев. Его взгляд устремился дальше и был устремлен, полный
амбиций, на столицу Франции, которой суждено однажды стать
столицей мира.

"Париж, - прошептал король Наваррский, - вот Париж; это радость,
триумф, слава, могущество и счастье. Париж, в котором находится Лувр, и
Лувр, в котором находится трон; и только одно отделяет меня от
этого Парижа, по которому я так тоскую, и это нечто - камни у моих
ног, которые заперли меня с моим врагом!"

Переводя взгляд с Парижа на Венсен, он заметил слева от себя, в
долине, частично скрытой цветущими миндальными деревьями, человека, чья кираса
искрился на солнце при малейшем движении своего владельца.

Этот человек скакал на гнедом коне и вел еще один, который, казалось, не менее
нетерпеливый.

Король Наваррский остановил свой взгляд на собаке и увидел его рисовать его
выньте меч из ножен, приложите к острию его носовой платок и помашите им
как сигналом.

В то же мгновение сигнал повторился с противоположного холма, затем
по всему замку, казалось, затрепетали ленты из носовых платков.

Это были Де Муи и его гугеноты, которые, зная, что король умирает, и
опасаясь, что на жизнь Генриха может быть совершено какое-то покушение, собрались
вместе, готовые защищаться или атаковать.

Генри, не отрывая глаз от всадника, которого он увидел первым, перегнулся через
балюстраду и прикрыл глаза рукой, чтобы не упасть на
ослепительный луч солнца узнал молодого гугенота.

"Де Муи!" - воскликнул он, как будто тот мог его услышать.

И в своей радости, увидев себя в окружении друзей, король приподнял
шляпу и взмахнул шарфом.

Все белые знамена снова пришли в движение с энергией, которая
доказывала радость их владельцев.

"Увы! они ждут меня, - сказал Генри, - и я не могу присоединиться к ним.
Почему я не сделал этого, когда мог? Теперь слишком поздно!"

Он сделал жест отчаяния, на который Де Муи ответил знаком, который
означал: "Я буду ждать".

В этот момент Генри услышал шаги на каменной лестнице. Он поспешно ретировался.
Гугеноты поняли причину его внезапного исчезновения, и
их мечи были возвращены в ножны, а носовые платки
исчезли.

Генри увидел на лестнице женщину, чья быстрая дыхание показало, что она
пришло на скорую руку.

Он признается, не без тайного ужаса, он всегда чувствовал, увидев
ее, Екатерины де Медичи.

Позади нее были два охранника, которые остановились на верхней площадке лестницы.

"О! - подумал Генри. - Должно быть, это что-то новое и важное, что заставляет
королева-мать придет, чтобы найти меня на балконе тюрьмы
Винсенн".

Кэтрин уселась на каменной скамье против стены, чтобы
восстановить ее дыхание.

Генри подошел к ней со своей самой любезной улыбкой:

"Ты ищешь меня, моя добрая матушка?"

"Да, месье, - ответила Екатерина, - я хочу дать вам последнее доказательство
моей привязанности. Король умирает и желает вас видеть".

- Я! - воскликнул Генрих, вздрогнув от радости.

- Да. Я уверен, ему сказали, что вы жаждете не только трона
Наварры, но и Франции.

- О! - воскликнул Генри.

"Это неправда, я знаю, но он верит в это, и, без сомнения, цель
свидания, которого он желает с вами, - расставить вам ловушку".

"Для меня?"

"Да. Перед смертью Карл хочет знать, что тут надеяться или бояться
от вас. И от ответа на его предложение, Марк вас, будет зависеть его
окончательной команды, то есть, ваша жизнь или смерть".

"Но что он мне предложит?"

"Откуда я знаю? Возможно, невозможное".

"Но неужели ты понятия не имеешь?"

"Нет, но предположим, например".--

Кэтрин помолчала.

"Что?"

"Предположим, он приписал тебе эти твои амбициозные цели, о которых он слышал
примерно; предположим, он захочет услышать эти цели из ваших собственных уст;
предположим, он будет искушать вас, как когда-то искушали виновных, чтобы
добиться признания без пыток; предположим, - продолжил
Екатерина, пристально глядя на Генриха: "Он должен был предложить тебе королевство,
регентство!"

Трепет неописуемой радости наполнил усталое сердце Генри, но он
угадал ловушку, и его сильная и податливая душа воспрянула духом.

"Я?" - спросил он. "Ловушка была бы слишком ощутимой; предложите мне регентство
когда есть вы сами и мой брат Алансонец?"

Кэтрин поджала губы, чтобы скрыть удовлетворение.

- Значит, - быстро спросила она, - вы откажетесь от этого?

"Король мертв, - подумал Генрих, - и она расставляет мне ловушку".

Вслух он сказал:

- Сначала я должен выслушать, что скажет король Франции, поскольку, судя по вашим собственным словам
, мадам, все это лишь предположения.

"Несомненно", - говорит Екатерина; "но вы можете сказать мне ваши намерения."

"Почему!" Генри сказал, простодушно, "не имея никаких претензий у меня нет
намерения".

"Это не ответ", - сказала Кэтрин, чувствуя, что время летит, и
давая выход своему гневу. - "Ты можешь дать какой-нибудь ответ".

- Я не могу отвечать на предположения, мадам; принять положительное решение так
трудно и так серьезно, что я должен дождаться фактов.

- Послушайте, сударь, - сказала Екатерина, - нельзя терять времени, и мы
тратим его на пустые споры, на игру словами. Давайте сыграем нашу
роль короля и королевы. Если вы примете регентство, вы покойник ".

"Король жив", - подумал Генрих.

Затем вслух:

"Мадам, - твердо сказал он, - Бог держит жизни людей и королей в своих руках"
. Он вдохновит меня. Пусть его Величеству сообщат, что я
готов встретиться с ним".

- Поразмыслите, месье.

"В течение двух лет, в течение которых я был гоним, в течение месяца
Я была пленницей", - ответил Генри, храбро, "я успел
отражать, мадам, и я задумался. Поэтому будь добр,
пойди к королю раньше меня и скажи ему, что я следую за тобой. Эти
два охранника", - добавил Генри, указывая на солдат", - увидите, что я делаю
не сбежать. Тем более, что это не входит в мои намерения."

В тоне Генриха была такая твердость, что Екатерина поняла: все ее
попытки, под какой бы маской они ни скрывались, не увенчаются успехом. Поэтому она
поспешно спустилась вниз.

Как только она скрылась, Генрих подошел к парапету и сделал знак
Де Муи, что означало: "Подойди поближе и будь готов в случае необходимости".

Спешившийся де Муи вскочил в седло и по-прежнему вел за собой
вторая лошадь поскакала галопом на расстояние мушкетного выстрела от тюрьмы.

Генрих поблагодарил его жестом и спустился вниз.

На первой лестничной площадке он обнаружил двух солдат, которые ждали его.

Двойной отряд швейцарцев и легкой кавалерии охранял вход во двор
, и чтобы войти в замок или покинуть его, необходимо было пересечь
двойной ряд алебард.

Екатерина остановилась и ждала его.

Она сделала знак двум солдатам идти дальше и, положив руку на плечо Генриха
, сказала:

"В этом дворе двое ворот. В одном из них, за покоями короля, если
ты откажешься от регентства, тебя ждут хороший конь и свобода. В
другом, через который вы только что прошли, если вы прислушаетесь к голосу
амбиций - Что вы скажете?"

"Я говорю, что если король назначит меня регентом, мадам, я, а не вы, буду
отдавать приказы солдатам. Я говорю, что если я покину замок ночью,
все эти пики, алебарды и мушкеты будут опущены передо мной".

"Безумец!" прошептала Кэтрин, озлоблен, "поверь мне, и не играют
эта страшная игра жизни и смерти со мной".

- Почему нет? - спросил Генрих, пристально глядя на Екатерину. - Почему не с тобой?
а также с другими, поскольку до сих пор я побеждал?

"Идите к королю квартиры, сударь, поскольку вы не готовы
верить или слушать что-нибудь", - сказала Екатерина, указывая на лестницу
с одной стороны, и с другой игрался с одним из двух зараженных
кинжалы она всегда ходила в черном корпусе шагрень, которая стала
исторические.

- Проходите передо мной, мадам, - сказал Генрих. - Пока я не регент,
честь старшинства принадлежит вам.

Екатерина, расстроившая все свои планы, не пыталась бороться, но
поднялась по лестнице впереди короля Наваррского.




ГЛАВА LXIV.

РЕГЕНТСТВО.


Король, начиная терять терпение, вызвал месье де Нанси
к себе в комнату и только что отдал ему приказ отправиться на поиски Генриха,
как появился последний.

Увидев его шурин в дверь Чарльз издал вопль радости,
но Генри стоял неподвижно, как вздрогнул, как если бы ему пришлось столкнуться лицом к лицу
с трупом.

Два врача, которые были у постели больного, и священник, который был с Чарльзом,
удалились.

Чарльза не любили, и все же многие плакали в прихожих. При
смерти королей, хороших или плохих, всегда есть люди, которые что-то теряют
и которые боятся, что не найдут этого снова при преемнике.

Траур, рыдания, слова Екатерины, зловещее и
величественное окружение последних мгновений короля, вид
Самого короля, страдающего от болезни, достаточно распространенной впоследствии, но
который в то время был новым для науки, произвел на Генри впечатление, которое
был еще молодой и поэтому еще чувствительны, такая страшная
впечатление, что несмотря на всю свою решимость, чтобы не вызвать Чарльз свежие
беспокойство о его состоянии, он не может, как мы уже говорили пресечения
чувство ужаса, которое пришло на его лицо, увидев умирающего
капающая кровь.

Шарль печально улыбнулся. Никто из окружающих их людей не избежал смерти.

"Пойдем, Анрио", - сказал он, протягивая руку с нежностью в голосе.
Генрих никогда раньше не замечал в нем этого. "Приходят в дом; я был очень
недовольных не видел тебя так долго. У меня сильно мучил тебя
в течение моей жизни, Мой бедный друг, и иногда, поверьте, мне есть с
корил себя за это. Иногда я беру в руки тех, кто
мучает тебя, это верно, но король не может контролировать обстоятельства и
к тому же моя мать Екатерины, братья Анжуйского и Алансонского, мне пришлось
рассмотрим, в моей жизни что-то другое, что было хлопотно и
которых прекращается в момент, когда я приближусь к смерти--государственная политика".

- Сир, - пробормотал Генрих, - я помню только любовь, которую всегда питал к моему брату.
я всегда испытывал уважение к моему королю.

"Да, да, вы правы," сказал Чарльз", - и я благодарен Вам за
сказав это, Анрио, ибо поистине, вы много страдали по моей
править, не считая того, что это было во время моего царствования, что ваш
бедная мать умерла. Но вы, должно быть, видели, что я часто бывал ведомым?
Иногда я сопротивлялся, но чаще уступал от сильной усталости.
Но, как вы сказали, давайте не будем говорить о прошлом. Теперь меня беспокоит настоящее
, меня пугает будущее".

И бедный король закрыл свое мертвенно-бледное лицо исхудалыми руками.

После минутного молчания он покачал головой, словно отгоняя все мрачные мысли.
из-за этого вокруг него пролился кровавый дождь.

"Мы должны спасти государство", - тихо продолжил он, наклонившись к
Генри. "Мы должны предотвратить его попадание в руки фанатиков или
женщин".

Как мы только что сказали, Чарльз произнес эти слова тихо, но все же
Генри показалось, что он услышал за спинкой кровати что-то похожее на глухой
возглас гнева. Возможно, некоторые открытия, сделанные в стене на
наущению самого Карла допускаются Екатерина слышать финальный
разговор.

"Женщины?" сказал король Наваррский, чтобы спровоцировать объяснение.

"Да, Генри", - сказал Чарльз, "моя мать хочет, регентство, пока мой
брат вернулся из Польши. Но запомни, что я тебе скажу, он не вернется.


- Почему нет? - воскликнул Генри, сердце которого радостно подпрыгнуло.

"Нет, он не может вернуться, - продолжал Карл, - потому что его подданные
не позволят ему уйти".

"Но, - сказал Генрих, - не думаешь ли ты, брат, что королева-мать
уже написала ему?"

"Да, но Нэнси остановила курьера в Шато Тьерри и привезла меня
письмо, в котором она сказала, что я должен умереть. Я сам написал в Варсовию,
я уверен, что мое письмо дошло туда, и за моим братом будут следить. Итак,
по всей вероятности, Генрих, трон будет вакантен.

В алькове послышался второй звук, более громкий, чем первый.

"Она наверняка там, - подумал Генрих, - и слушает".

Карл ничего не слышал.

"Теперь, - продолжил он, - я умираю, не оставив наследника мужского пола". Затем он остановился.
Приятная мысль, казалось, осветила его лицо, и, положив руку на плечо
короля Наваррского:

"Увы!" - сказал он. - "Ты помнишь, Анрио, бедного маленького мальчика, которого я показал
ты однажды вечером спал в его шелковой колыбели под присмотром ангела?
Увы! Анрио, они убьют его!"

"О, сир!" - воскликнул Генрих, глаза которого наполнились слезами. "Клянусь вам,
что я буду присматривать за ним все дни и ночи моей жизни. Прикажите
мне, мой король".

"Спасибо, Анрио, спасибо!" - сказал Шарль с необычным для него чувством
, которое пробудила в нем ситуация. "Я принимаю твое обещание. Не делай его
королем, - к счастью, он не был рожден для трона, - но
сделай его счастливым. Я оставил ему независимое состояние. Пусть он унаследует
благородство его матери, благородство сердца. Возможно, для
него было бы лучше, если бы он вошел в церковь. Он внушал бы меньше страха. О!
мне кажется, я умерла бы если не счастливой, то по крайней мере спокойной, если бы меня утешали
поцелуи ребенка и милое личико его матери".

- Сир, неужели вы не могли послать за ними?

- Ах, бедняги! Им никогда не позволили бы покинуть Лувр!
Таково положение королей, Анрио. Они не могут ни жить, ни умереть
как им заблагорассудится. Но с тех пор, как ты пообещал, я смирился.

Генри задумался.

"Да, без сомнения, мой король. Я обещал, но смогу ли я сдержать свое слово?"

"Что вы имеете в виду?"

"Разве меня не будут преследовать и угрожать, как его, даже больше, чем ему?
Ибо я мужчина, а он всего лишь ребенок".

"Вы ошибаетесь", - сказал Чарльз; "после моей смерти ты должен стать великим и
мощный. Вот что сделает тебя так".

И Царь выхватил пергамент из-под подушки.

"Смотрите!" - сказал он.

Генрих пробежал глазами документ, скрепленный королевской печатью.

"Регентство за мной, сир!" - сказал он, побледнев от радости.

- Да, для вас, до возвращения герцога Анжуйского, и как во всех
вероятно, герцог никогда не вернется, дело не только в регентстве, но и в
троне, который это дает тебе.

"Трон!" - пробормотал Генрих.

"Да," сказал Чарльз, "только ты достоин его; вы сами способны
управляющих этими развратного кавалера, и эти смелые женщины, которые живут по
кровь и слезы. Мой брат Алансонского предатель, и будет обманывать
каждый. Оставить его в тюрьме, в которой я разместил его. Моя мать
будут пытаться убить вас, поэтому изгнать ее. Мой брат Д'Анжу через три
или четыре месяца, возможно, через год, покинет Варсовию и приедет в
оспаривать у вас трон. Ответьте ему буллой папы Римского. Я
уже договорился об этом через моего посла, герцога Неверского,
и вы вскоре получите документ.

- О, мой король! - воскликнул я.

"У вас есть, но одно дело страх, Генри,--гражданская война, но оставшихся
конвертировать вы будете избегать этого, ибо гугеноты сильны только тогда, когда
вы поставьте себя на их головы, и мсье де Конде ничего, когда
в отличие от вас. Франция - страна равнин, Генри, и, следовательно,
Католическая страна. Король Франции должен быть королем
Католики, а не король гугенотов, ибо король Франции
должен быть королем большинства. Говорят, я испытываю угрызения совести из-за резни в Святом Варфоломее
; сомнения - да; раскаяние - нет. Говорят, что у меня
из каждой поры сочится кровь этих гугенотов. Я знаю, что это.
из меня течет. Это мышьяк, а не кровь ".

"Что вы имеете в виду, сир?"

"Ничего. Если моя смерть должна быть отмщена, Анрио, он должен быть отомщен
Только Бог. Давайте поговорим теперь о будущем. Я оставляю вам верных людей
парламент и надежную армию. Положитесь на них, и они защитят вас
против своих врагов--только моя мать и герцога Алансонского."

Только тогда звук вооружения и военной команды были слышны в
тамбур.

"Я мертв!" - пробормотал Генри.

- Вы боитесь? Вы колеблетесь? - с тревогой спросил Карл.

- Я, сир, - ответил Генрих. - Нет, я не боюсь и не колеблюсь. Я
принимаю.

Чарльз пожал руку Генри. В этот момент подошла медсестра с напитком
, который она готовила в соседней комнате, не зная, что
судьба Франции решается в трех футах от нее.

"Позовите мою мать, сиделку и попросите позвать также месье д'Алансона".




ГЛАВА LXV.

КОРОЛЬ МЕРТВ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ!


Несколько мгновений спустя Екатерина и герцог Алансонский, бледные от страха
и дрожа от ярости, вошли в комнату Карла. Как и предполагал Генрих
Екатерина все подслушала и в нескольких словах
рассказала все Франсуа.

Генрих стоял у изголовья кровати Карла.

Король высказал свои пожелания.:

"Мадам, - сказал он своей матери, - если бы у меня был сын, вы были бы регентшей, или
в отсутствие вас это был бы король Польши; или в отсутствие него
это был бы мой брат Франсуа, но у меня нет сына, и после меня
трон принадлежит моему брату, герцогу Анжуйскому, который отсутствует. Поскольку однажды
он предъявит права на этот трон, я не хочу, чтобы он нашел на своем месте человека,
который почти на равных правах мог бы оспорить его с ним и который
следовательно, мог бы подверг королевство гражданской войне. Вот почему я не
назначаю тебя регентом, Мадам, вам придется выбирать между
двое сыновей, которые будут болезненными для матери. Вот почему я не выбираю
моего брата Франсуа, потому что он мог бы сказать своему старшему брату: "У тебя
был трон, почему ты его оставил?" Нет, я выбрал регентом того, кто
может принять корону по доверенности, и кто будет держать ее в руке, а не на голове
. Отдайте честь этому регенту, мадам; отдайте честь ему, брат; это
Король Наварры!"

И жестом высшей власти сам король приветствовал Генриха.

Екатерина и Д'Алансонец изобразили нечто среднее между нервной дрожью и
приветствием.

"Вот, милорд регент, - сказал Карл королю Наваррскому, - вот
пергамент, который до возвращения короля Польши передает вам
командование армиями, ключи от сокровищницы и королевская власть
и авторитет."

Екатерина пожирала Генриха глазами; Франсуа пошатнулся так, что едва удержался на ногах.
но эта слабость одного и сила другого,
вместо того, чтобы ободрить Генриха, показали ему грозящую опасность
он.

Тем не менее он сделал над собой усилие и, преодолев страх, взял
пергамент из рук короля, выпрямился во весь рост,
и бросил на Екатерину и Франсуа взгляд, означавший:

"Берегитесь! Я твой господин".

"Нет, - сказала она, - никогда, никогда моя раса не склонится перед иностранной; никогда
Бурбоны не будут править во Франции, пока остается Валуа!"

"Мама, - воскликнул Карл IX, садясь на алых простынях своей
кровати, выглядя еще более устрашающе, чем когда-либо, - береги себя, я все еще король. Ненадолго.
Я хорошо знаю; но для того, чтобы отдать приказ, не требуется много времени;
не требуется много времени, чтобы наказать убийц и отравителей".

"Хорошо! отдай приказ, если осмелишься, и я отдам свой! Приди,
Fran;ois, come!"

И королева быстро вышла из комнаты, сопровождаемая герцогом Алансонским.

- Нэнси! - закричал Чарльз. - Нэнси! иди сюда! Я приказываю тебе, Нэнси,
арестовать мою мать и моего брата, арестовать!--

Поток крови заглушил его слова, как раз в тот момент, когда капитан
стражи открыл дверь, и, почти задохнувшись, король упал обратно на
свою кровать. Нэнси расслышал только свое имя; последовавшие за этим приказы, а также
то, что было произнесено менее слышным тоном, затерялись в пространстве.

- Охраняй дверь, - сказал Генри, - и никого не впускай.

Нэнси поклонилась и вышла.

Генри посмотрел на почти безжизненное тело, которое уже могло бы
показаться трупом, если бы легкое дыхание не шевельнуло бахрому
пены на губах.

Генри смотрел несколько мгновений, затем, разговаривая сам с собой:

"Настал решающий момент! - сказал он. - Буду ли я царствовать? буду ли я жить?"

Как раз в этот момент гобелен алькова приподнялся, появилось бледное лицо
за ним, и голос вибрировал в гробовой тишине, которая
царила во всех королевских покоях.

"Живи!" - сказал этот голос.

"Рене!" - воскликнул Генрих.

"Да, сир".

"Значит, ваше предсказание было ложным; я не буду королем?"

"Так и будет, сир; но время еще не пришло".

"Откуда вы знаете? Говорите, чтобы я мог знать, могу ли я вам верить".

"Слушайте".

"Ну?"

"Наклонись".

Генри склонился над Чарльзом. Рене сделал то же самое. Их разделял
ширина одни из постели, и даже это расстояние было меньше их
позиции. Между ними, молчаливый и неподвижный, лежал умирающий король.

"Послушай," сказал Рене; ", размещенный здесь королева-мать, чтобы погубить тебя, я
предпочитают служить вам, ибо я верю в свой гороскоп. Служа тебе
Я получу пользу и телом, и душой ".

"Королева-мать приказала тебе сказать и это?" - спросил Генрих, полный
сомнения и боли.

"Нет, - сказал Рене, - но я открою тебе секрет".

Он наклонился еще дальше.

Генри сделал то же самое, так что их головы почти соприкоснулись.

Эта беседа двух мужчин, склонившихся над телом умирающего короля, была
настолько мрачной, что волосы суеверного флорентийца встали дыбом, а
Лицо Генриха покрылось испариной.

- Послушайте, - продолжал Рене, - я открою вам тайну, известную только мне. Я
Открою тебе это, если ты поклянешься над этим умирающим человеком простить
меня за смерть твоей матери.

"Я уже обещал тебе это", - сказал Генри, нахмурив брови.

"Ты обещал, но ты не ругался", - сказал Рене, отступая назад.

"Клянусь", - сказал Генри, поднимая правую руку над головой
Король.

"Что ж, сир, - поспешно сказал флорентиец, - король Польши прибудет".
"Скоро!"

"Нет, - сказал Генрих, - гонца остановил король Карл".

"Король Карл перехватил только одного по дороге в Шато-Тьерри.
Но королева-мать мудро послала курьеров тремя разными маршрутами".

"О! Я заблудился!" - воскликнул Генрих.

"Сегодня утром прибыл гонец из Варсовии. Король уехал вслед за ним.
никто и не думал возражать ему, поскольку в Варсовии о болезни
короля Франции еще не знали. Этот курьер впереди-только
Генри Анжу на несколько часов".

"О! если бы у меня было всего восемь дней!" - воскликнул Генри.

"Да, но у вас нет восьми часов. Вы слышали звон оружия?"

"Да".

"Они готовятся убить тебя. Они будут искать тебя даже здесь, в
покоях короля".

"Король еще не умер".

Рене внимательно посмотрел на Шарля.

"Он будет через десять минут; тебе осталось жить десять минут, следовательно,;
возможно, меньше".

"Что мне делать?"

"Бежать немедленно, не медля ни минуты, ни секунды".

"Но как? Если они ждут в вестибюле, они убьют меня, когда я буду выходить".
"Послушай!

Я рискну всем ради тебя. Никогда не забывай об этом". "Я знаю, что это не так." "Я знаю.""Я знаю.""Я знаю." "Я знаю."

"Не бойся".

- Следуйте за мной по потайному коридору. Я проведу вас к задней двери. Затем,
чтобы выиграть время, я скажу королеве-матери, что вы спускаетесь; все увидят, что вы
обнаружили этот потайной ход и
воспользовались им, чтобы сбежать. Бегите! Беги!

- Сестра! - прошептал Карл. - Сестра!

Генрих взял с кровати меч Карла, от которого умирающему больше не было пользы.
Король прижал к груди пергамент, делавший его регентом, поцеловал
Карла в лоб в последний раз и, повернувшись, поспешил через
дверь, которая закрылась за ним.

- Кормилица! - окрепшим голосом крикнул король. - Кормилица!

Женщина подбежала к нему.

"Что случилось, Шарло?" она спросила.

"Няня", - сказал король, его глаза расширились от ужасной неподвижности смерти,
"должно быть, что-то произошло, пока я спал. Я вижу яркий свет. Я вижу
Боже, наш Учитель, я вижу Иисуса и Пресвятую Деву Марию. Они
молятся и ходатайствуют за меня. Всемогущий Господь прощает меня - взывает
ко мне - Боже Мой! Боже мой! В твоей милости прими меня! Боже мой! забудь, что я
был царем, ибо я прихожу к тебе без скипетра или короны. Боже мой!
забудьте о преступлениях короля и помните только о страданиях этого человека
. Боже мой, я иду!"

И Чарльз, который по мере того, как он говорил, поднимался все больше и больше, словно собираясь отправиться в
Тот, кто звал его, после произнесения этих слов тяжело вздохнул и
откинулся назад, неподвижный и холодный, в объятиях своей кормилицы.

Тем временем, когда солдаты под командованием Екатерины начали
заполнять главный коридор, в котором они ожидали появления Генриха,
последний, ведомый Рене, прошел по потайному ходу и достиг
постерн вскочил на поджидавшую его лошадь и поскакал галопом к
месту, где, как он знал, он найдет Де Муи.

Услышав стук копыт лошади, топот которой пришелся по
на твердом тротуаре несколько часовых обернулись и закричали:

"Он бежит! Он бежит!"

"Кто?" - воскликнула королева-мать, подходя к окну.

"Король Наваррский!" - закричали часовые.

"Огонь по нему! Огонь!" - крикнула Екатерина.

Часовые навели мушкеты, но Генрих был уже слишком далеко
.

- Он бежит! - воскликнула королева-мать. - Значит, он побежден!

- Он бежит! - прошептал герцог Алансонский. - Значит, я король!

В этот момент, когда Франсуа и его мать все еще стояли перед окном
, подъемный мост прогрохотал под копытами лошадей, и раздался грохот.
бряцанье оружия и сильный шум к нам галопом подскакал молодой человек со шляпой в руке
войдя во двор, он крикнул: "Франция!" За ним последовали
четыре джентльмена, покрытые, как и он, потом, пылью и пеной.

"Сын мой!" - воскликнула Кэтрин, высовывая обе руки из окна.

- Мама! - воскликнул молодой человек, спрыгивая с коня.

- Мой брат Анжуйский! - воскликнул Франсуа, в изумлении отступая назад.

"Я не слишком поздно?" - спросил Генрих д'Анжу.

"Нет, просто во времени, а Бог привел тебя, ибо ты не мог бы
приехали в наиболее подходящий момент. Смотрите и слушайте!"

Господин де Нанси, капитан гвардии, вышел на балкон
из покоев короля.

Все взгляды были обращены к нему.

Разломив палочку надвое, вытянув руки, он взял по палочке в каждую из них
и трижды прокричал:

"Король Карл IX. мертв! Король Карл IX. мертв! Король Карл IX.
мертв!

Затем он уронил обломки волшебной палочки.

"Да здравствует король Генрих III!" - крикнула Екатерина, осеняя себя
крестом. "Да здравствует король Генрих III.!"

Все подняли крик, кроме Дык Франсуа.

"Ах, она меня предала!" - бормотал он, копаясь свои ногти в его
груди.

"Я победил", - воскликнула Кэтрин, "и что ненавистный b;arnais разместился не будет
царствовать!"




ГЛАВА LXVI.

Эпилог.


Прошел год со дня смерти Карла IX. и восшествия на престол
его преемника.

Короля Генриха III., счастливо правящего милостью Божьей и своей матери
Екатерина присутствовала на великолепной процессии, устроенной в честь Собора Парижской Богоматери
де Клери.

Он пошел пешком с королевой, своей женой и всем двором.

Король Генрих III. вполне мог позволить себе это маленькое развлечение, для не серьезных
делом занят он сейчас. Король Наваррский был в
Наварра, куда он так долго мечтал попасть и где, как говорили, он находится.
очень увлекся красивой девушкой из рода Монморанси.
Монморанси называл ее Ла Фоссез. Маргарита была с ним, грустная
и мрачная, находя в прекрасных горах не развлечение, а
смягчение двух величайших горестей жизни - разлуки и смерти.

В Париже было очень тихо, и королева-мать, действительно регентша с тех пор, как королем стал ее дорогой
сын Генрих, проживала иногда в Лувре, иногда в
отель де Суассон, который сегодня занимал место, охваченное
Галле-о-Бле, от которого ничего не осталось, кроме красивой колонны, которая
все еще стоит.

Однажды вечером, когда она была увлечена изучением звезд с Рене,
о маленьком акте государственной измены которого она все еще была в неведении, и который был
восстановлен в ее пользу после лжесвидетельства, которое он дал так кстати
на суде над Коконнасом и Ла Молем ей сообщили, что в ее оратории ее ждал мужчина
, который хотел сообщить ей нечто чрезвычайно важное
.

Поспешно спустившись, королева увидела сира де Морвеля.

"Он здесь!" - воскликнул старый капитан гвардии, не подавая виду.
Екатерина вовремя обратилась к нему, согласно королевскому этикету.

- Что _ он_? - требовательно спросила Екатерина.

- Кто, как не король Наварры, мадам!

- Сюда! - воскликнула Кэтрин. - Сюда! Он... Генри... И зачем он пришел, этот
безумец?

- Если верить внешнему виду, он пришел повидать мадам де Сов.
Вот и все. Если принять во внимание вероятность, он прибыл, чтобы составить заговор
против короля.

- Откуда ты знаешь, что он здесь?

"Вчера я видел, как он входил в дом, и мгновение спустя мадам де Сов
присоединился к нему".

"Ты уверена, что это был он?"

"Я ждал, пока он выйдет, то есть часть ночи. В три
ровно в час появились двое влюбленных. Король вел мадам де Сов насколько
ворота Лувра, где, благодаря носильщика, который без сомнения есть в
ей платить, она была принята без возражений, и возвратился царь,
напевая какой-то мотив, и с шагом, как если бы он был среди своих
горы".

"Куда же он потом делся?"

- На улицу Арбр-Сек, в отель "Прекрасная Этуаль", ту самую гостиницу, в
которой раньше останавливались два колдуна, которых ваше величество казнили
год назад.

"Почему ты не пришел и не сказал мне об этом сразу?"

"Потому что я еще не была уверена в своем мужчине".

"А теперь?"

"Теперь я уверена".

"Ты видел его?"

"Да. Я прятался в лавке виноторговца напротив. Я видел, как он входил в то же самое
здание, что и предыдущей ночью. Затем, поскольку мадам де Сов опаздывала, он
неосторожно прижался лицом к оконному стеклу на втором этаже, и
У меня больше не осталось сомнений. Кроме того, несколько минут спустя пришла мадам де Сов
и снова присоединилась к нему".

"Вы думаете, что, как и прошлой ночью, они останутся до трех часов
ночи?"

"Это вероятно".

- Где находится дом?

- Недалеко от Круа-де-Пти-Шам, недалеко от Сент-Оноре.

- Очень хорошо, - сказала Кэтрин. "Разве господин де Сов знает ваш
почерк?"

"Нет".

"Тогда садитесь и пишите".

Морвель взял ручку и подчинился.

"Я готов, мадам", - сказал он.

Екатерина продиктовала:

"_ Пока барон де Сов находится на службе в Лувре, баронесса находится
с одной из своих подруг в доме недалеко от Круа-де-Пети-Шан,
недалеко от Сент-Оноре. Барон де Сов узнает этот дом по Красному
крест на стене._"

"Ну?" сказал Maurevel.

"Сделать копию письма", - говорит Екатерина.

Морвель молча повиновался.

"Теперь, - сказала королева, - пусть какой-нибудь умный человек отнесет одно из этих писем
барону де Сов, а другое бросьте в коридорах дворца".
Лувр.

"Я не понимаю", - сказал Морвель.

Катарина пожала плечами.

"Вы не понимаете, что муж, получивший такую записку, будет
разгневан?"

- Но король Наваррский никогда не гневался, мадам.

- На короля не всегда так, как на простого придворного. Кроме того, если Де
Саве не сердится, что ты можешь быть такой из-за него".

"Я!"

"Да. Вы можете взять четырех человек или шестерых, если необходимо, надеть маску, взломать
дверь, как будто вас послал барон, удивите влюбленных
посреди их тет-а-тет и нанеси свой удар во имя
король. На следующий день записка, оброненная в коридоре Лувра,
и подобранная каким-нибудь добрым другом, который уже распространил эту новость.
новость докажет, что муж отомстил за себя. Только
по чистой случайности этот доблестный человек оказался королем Наварры; но кто бы
мог себе это представить, когда все думали, что он в По."

Морвель с восхищением посмотрел на Кэтрин, поклонился и удалился.

Когда Морвель вышел из отеля "Суассон", мадам де Сов вошла в маленький домик
неподалеку от Круа-де-Пети-Шан.

Анри ждал ее у полуоткрытой двери.

Как только он увидел ее на лестнице, он спросил:

- За вами никто не следил, не так ли?

- Ну, нет, - ответила Шарлотта, - по крайней мере, насколько я знаю.

"Я думаю, что был, - сказал Генри, - не только сегодня, но и вчера вечером"
.

"О, боже мой!" - воскликнула Шарлотта. - "Вы пугаете меня, сир!" Если эта встреча
между тобой и одним из твоих старых друзей принесет тебе какой-либо вред, я
должен быть безутешен ".

"Не беспокойся, любовь моя, - сказал беарнец, - у нас трое воинов"
наблюдающих в темноте.

"Трое - это очень мало, сир".

- Достаточно троих, когда это Де Муи, Сокур и Бартелеми.

- Де Муи с вами в Париже?

- Конечно.

- Он осмелился вернуться в столицу? Значит, у него, как и у вас, есть какая-нибудь бедная
женщина, которая влюблена в него?

- Нет, но у него есть враг, смерти которого он поклялся. Ничего, кроме
ненависть, моя дорогая, приводит к таким же безрассудствам, как и любовь.

- Благодарю вас, сир.

"О, - сказал Генри, - я не имею в виду наше настоящее безумие. Я имею в виду тех,
о прошлом и будущем. Но не остановимся на этом, у нас нет
времени терять нельзя".

- Вы все еще планируете уехать из Парижа?

- Сегодня вечером.

- Ваши дела, которые привели вас обратно в Париж, закончены?

- Я вернулся только для того, чтобы повидаться с вами.

- Гасконец!

"_Ventre saint gris!_ Любовь моя, это правда; но давай отбросим подобные мысли.
 У меня есть еще два или три часа, чтобы быть счастливой; затем
прощай навсегда".

"Ах, сир, - сказала мадам де Сов, - ничто не вечно, кроме моей любви".

Генрих только что сказал, что у него нет времени на дискуссии; поэтому он не стал
обсуждать этот вопрос. Он верил, или был скептиком, он
притворялся, что верит.

Как и сказал король Наварры, де Муи и двое его спутников были
спрятаны неподалеку.

Было условлено , что Генри покинет маленький домик в полночь
вместо трех часов; что, как и предыдущей ночью, они будут
сопровождать мадам де Сов обратно в Лувр, а оттуда отправятся
на улицу Серизэ, где жил Морвель.

Только в тот день Де Муи был уверен в местонахождении своего врага.
местонахождение. Мужчины стояли на страже около часа, когда заметили
мужчину, за которым в нескольких футах следовали еще пятеро, который приблизился к двери
маленького домика и попробовал несколько ключей подряд. Де Муи,
спрятавшийся за соседней дверью, одним прыжком выскочил из
своего укрытия и схватил человека за руку.

"Минуточку, - сказал он, - вам нельзя туда входить".

Человек отскочил назад, и при этом у него слетела шляпа.

"Де Муи, де Сен-Фаль!" - закричал он.

- Морвель! - прогремел гугенот, поднимая шпагу. - Я искал тебя,
и ты пришел ко мне. Спасибо!

Но его гнев не заставил его забыть Генри и, повернувшись к окну
он свистнул на манер b;arnais разместился пастухов.

"Этого будет достаточно", - сказал он Saucourt. - Ну, теперь ты, убийца!

И он бросился к Морвел.

Последний успел выхватить из-за пояса пистолет.

"А! теперь, - сказал Убийца Королей, целясь в молодого человека, - я думаю, ты
покойник!"

Он выстрелил. Города Муи де прыгнул в одну сторону, а мяч прошел мимо, не
прикоснувшись к нему.

"Теперь моя очередь!" - воскликнул молодой человек.

И он нанес Морвелю такой сильный удар своим мечом, что
хотя лезвие должно было коснуться его пояса из буйволиной кожи, острие
пробило это препятствие и погрузилось в плоть.

Убийца издал ужасный крик боли; после чего сопровождавшие его солдаты
решив, что он убит, в тревоге бросились бежать по улице Сент-Оноре.

Морвель не был храбрецом. Видя, что его сторонники бросили его, и
столкнувшись лицом к лицу с таким противником, как Де Муи, он попытался спастись бегством и побежал
вслед за стражниками, крича: "Помогите! помогите!"

Де Муи, Сокур и Бартелеми, увлеченные своим пылом, бросились за ним в погоню.
он Когда они вошли на улицу Гренель, которую выбрали как
кратчайший путь, открылось окно, и со второго этажа выпрыгнул мужчина,
приземлившись на землю, недавно мокрую от дождя.

Это был Генри.

Свисток де Муи предупредил его о какой-то опасности, а пистолетный выстрел
показал ему, что опасность велика, и побудил его прийти на помощь
его друзья.

Энергичный и напористый, он бросился за ними с мечом в руке.

Его вывел крик; он донесся со стороны Барьера сержантов. Это был
Морвель, на которого сильно давил Де Муи, звал во второй раз
за помощью к своим людям, которые сбежали.

Морвел должен был повернуться или получить удар в спину; поэтому он повернулся.
и, встретив сталь своего врага, нанес ему ответный удар таким искусным ударом, что
шарф последнего был перерезан. Но Де Муи тут же сделал выпад.
Меч снова погрузился в плоть, которую уже пробил, и вторая струя
крови хлынула из второй раны.

- На него! - крикнул Генрих, подбегая. - Быстрее, быстрее, Де Муи!

Де Муи не нуждался в поощрении.

Он снова бросился на Морвеля, но тот не стал ждать.

Зажимая левой рукой рану, он снова обратился в бегство.

- Убейте его! Быстро! Убейте его! - закричал король. - Вот солдаты, и
отчаяние трусов не имеет значения для храбрых".

Maurevel, который был почти исчерпан, чей каждый вздох вызывал
кровавый пот, он упал, но почти сразу же он воскрес,
и, повернувшись на одном колене, представленных на острие своего меча к Де города Муи.

- Друзья! Друзья! - закричал Морвель. - Их только двое. Огонь по ним!
Огонь!

Сокур и Бартелеми отправились в погоню за другими солдатами вниз по
улице Пули, а король и де Муи остались наедине с четырьмя
мужчинами.

"Огонь!" - закричал Maurevel снова, пока один из солдат выровнять его
пистолет.

"Да, но сначала, - сказал Де Муи, - умри, предатель, убийца, ассасин!" и
схватив одной рукой шпагу Морвеля, другой он вонзил свой
вонзил его по самую рукоять в грудь своего врага с такой силой, что тот
пригвоздил его к земле.

- Берегите себя! Берегите себя! - закричал Генри.

Де города Муи отскочил, оставив шпагу в Maurevel тело, подобно тому как
солдат в акте стреляет по ним.

Генрих тут же проткнул мечом тело солдата, который издал
вскрик и упал рядом с Морвелем.

Двое других обратились в бегство.

- Идем, де Муи, идем! - воскликнул Генрих. - не будем терять ни минуты.
если нас узнают, нам конец.

- Подождите, сир. Вы полагаете, я хочу оставить свой меч в теле этого
негодяя?" и Де Муи подошел к Морвел, который лежал, по-видимому, без
признаков жизни.

Но как только он схватился за свою шпагу, пронзившую тело Морвеля
, тот приподнялся и выстрелил прямо в грудь Де Муи из ружья, которое выронил солдат
.

Молодой человек упал без крика. Он был убит на месте.

Генрих бросился на Морвеля, но тот снова упал, и
меч короля пронзил только мертвое тело.

Необходимо было спасаться бегством. Шум привлек большое количество людей.
ночной дозор мог прибыть в любой момент. Генри огляделся
чтобы посмотреть, нет ли каких-либо лицо, которое он знал, и издал крик восторга на
признавая Ла Huri;re.

Поскольку сцена произошла у подножия Креста Трахуар, то есть
напротив улицы Арбр-Сек, наш старый друг, чей естественно мрачный
настроение стало еще более печальным после смерти Ла Моля.
и Коконнас, два его любимых жильца, оставили свои печи и
пэнс в разгар своих приготовлений к ужину для короля Наваррского,
и бросился в бой.

"Мой дорогой Ла Huri;re, я отдаю должное Де города Муи в свой уход, хотя я сильно
страх перед ничто не может быть сделано для него. Возьмите его в свой ИНН, а если он еще
живи, ничего не жалея. Вот мой кошелек. Что касается другого, оставь его в канаве, пусть сдохнет, как собака.
- А ты? - спросил я. - А ты? - спросил я. - Ты знаешь, что это такое? - спросил я. - Ты знаешь, что это такое? - спросил я.

- А ты? said La Huri;re.

- Мне нужно кое с кем попрощаться. Я должен спешить, но через десять минут я буду
у вас. Приготовьте моих лошадей.

Генрих немедленно направился к Кресту Малых полей; но, когда он
свернул с улицы Гренель, он в ужасе остановился.

Перед дверью собралась большая толпа.

"В чем дело?" - спросил Генри. "Что происходит в доме?"

"О!" - ответил человек, к которому обратились, - "Ужасное дело, месье. A
красивая молодая женщина только что была зарезана своим мужем, которому была передана записка
, в которой сообщалось, что его жена была здесь со своим
любовником.

"А муж?" - воскликнул Генри.

"Сбежал".

"А жена?"

"Она в доме".

"Мертва?"

"Пока нет, но, слава Богу, надежды почти нет."

"Ой!" - воскликнул Генри, "я действительно проклят!" и он бросился в
дом.

Комната была полна людей, стоящих вокруг кровати, на которой лежит бедный
Шарлотта, которая была дважды ударили ножом.

Ее муж, который скрывал своей ревности в течение двух лет, было изъято этом
возможность отомстить ей.

- Шарлотта! Шарлотта! - закричал Генри, проталкиваясь сквозь толпу и
падая на колени перед кроватью.

Шарлотта открыла свои прекрасные глаза, уже затуманенные смертью, и
издала крик, от которого кровь снова потекла из двух ее ран.
Сделав попытку подняться, она сказала:

"О! Я прекрасно знал, что не смогу умереть, не увидев тебя снова!

И как будто она ждала только этого момента, чтобы вернуться к Генри
душу он так любил, она прижалась губами ко лбу короля, снова
прошептала в последний раз: "я люблю тебя!" и упал замертво.

Генри не мог дольше оставаться здесь, не рискуя собственной жизнью. Он обратил его
Кинжал, отрезал локон красивые светлые волосы, которые он так часто
рыхлят, чтобы он мог полюбоваться ее длина, и пошел, рыдая, в
среди слез всех присутствующих, кто не сомневаются в том, что они были
плач для лица высокой степени.

- Друг! госпожа! - в отчаянии воскликнул Генрих. - Все оставляют меня, все покидают
меня, все разом подводят меня!

"Да, сир", - тихо сказал мужчина, который отошел от группы перед
домом и последовал за Генрихом. "Но у вас все еще есть
трон!"

- Рене! - воскликнул Генри.

- Да, сир, Рене, который присматривает за вами. Этот негодяй Морвель
произнес ваше имя, умирая. Известно, что ты в Париже; лучники
охотятся за тобой. Беги! Беги!

- И ты говоришь, что я буду королем, Рене? Я, беглец?

- Взгляните, государь, - сказал флорентиец, указывая на сверкающую звезду, которая
показалась из-за складок черного облака, - это не я говорю
это звезда!

Генри тяжело вздохнул и исчез в темноте.

КОНЕЦ.


СНОСКИ:

[1]

 "Чтобы поддержать веру"
 Я красива и надежна.
 Для врагов короля
 Я прекрасна и жестока".



[2] Bons chiens chassent de race.

[3]

 Гаспар был переброшен сверху вниз,
 А затем снизу вверх был повешен.



[4]

 "Здесь лежит" - термин, напрашивающийся на вопрос.,
 Для него нужно слово посильнее.:
 "Здесь висит адмирал за ноги".--
 Потому что у него больше нет головы!



[5]

 Ярко цветущий боярышник,
 Ты отбрасываешь
 Зеленые тени вниз по реке;
 Ты одет от макушки до корней
 Длинными побегами
 На которых трепещут изящные листочки.

 Здесь поэтический соловей
 Никогда не подведет--
 Воспев свою любовь к пленению--
 К восстановлению, к освящению,
 "Под твоей зеленью, часы восторга.

 Поэтому живи, о красавица Боярышника",
 Живи раньше!
 Не может гром болт посмел ударить тебя!
 Может не топор или жестокого взрыва
 И более!
 Может зуб времени....



[6] _Raffin;s_ или _raffin; d'honneur_ был термином, применявшимся в 16
веке к мужчинам, чутко пунктуальным и готовым обнажить мечи при малейшем удобном случае.
малейшая провокация. -N.H.D.

[7] В оригинале написано "Прогулка наедине".

[8] "Кто стоит у моих носилок?"

"Два пажа и сопровождающий".

- Хорошо! Они варвары! Скажи мне, Ла Моль, кого ты нашел в своей
комнате?

"Duke Fran;ois."

"Делаю что?"

"Я не знаю".

"С кем?"

"С незнакомцем".

[9] "Я одна; входи, моя дорогая".

[10] она была привычка носить большие фижмах, содержащих
карманы, в каждом из которых она положила золотую коробку, в которой было сердце
один из ее мертвых любовников; она была осторожна, как они умирали, чтобы их
забальзамированные сердца. Этот фартингейл каждую ночь подвешивался на крючок, который был
закреплен висячим замком за изголовьем ее кровати. (Tallemant Des
Рео, "История Маргариты Валуа".)

[11]

 Прекрасная герцогиня, твои дорогие глаза
 Изумрудные небеса,
 Наполовину скрытые под белыми покровами облаков,
 Откуда вылетают более свирепые молнии,
 Выпущенные к нашему удивлению,
 Чем могли возникнуть
 Из "Двадцати Юпитеров в яростной мощи".


[12] Карл IX. женился на Елизавете Австрийской, дочери
Maximilian.

[13] Если бы этот внебрачный ребенок, не кто иной, как знаменитый герцог Ангулемский,
умерший в 1650 году, был законнорожденным, он заменил бы Генриха III.,
Генрих IV, Людовик XIII и Людовик XIV. Что бы он дал на месте
из них? Воображение безнадежно блуждает среди теней
такого вопроса.

[14]

 "Так погиб тот, кого боялись,
 Раньше, слишком скоро, он умер бы, если бы не благоразумие".



[15] Ваше неожиданное присутствие в этом суде ошеломило бы моего мужа
и меня саму от радости, разве это не принесло с собой большое несчастье, что
это потеря не только брата, но и друга.

[16] Наше сердце разбито из-за разлуки с вами, когда мы должны были бы
предпочли отправиться с вами, но та же судьба, которая предопределяет, что вы должны
покидай Париж без промедления, это удерживает нас в этом городе. Поэтому уходи, дорогой
брат; уходи, дорогой друг; уходи без нас. Наши надежды и наши добрые пожелания
следуют за тобой.

[17] Тот, кто бьется о стену, никогда не попадет в замок.

[18] Текст.








*** ОКОНЧАНИЕ ПРОЕКТА ЭЛЕКТРОННАЯ КНИГА ГУТЕНБЕРГА "МАРГАРИТА ДЕ ВАЛУА". ***