de omnibus dubitandum 20. 195

ЧАСТЬ ДВАДЦАТАЯ (1629-1631)

    Глава 20.195. ДОВЕСТИ БЕЗРАЗЛИЧИЕ ДО ТОГО, ЧТОБЫ НИЧТО НЕ ВОЛНОВАЛО…

    Прошел месяц. Эвфрозина, закалив как следует свою душу распутством, оставила  монастырь, заехала проститься со своей семьей и отправилась осуществлять на практике  усвоенные уроки безудержного либертинажа и узаконенного разврата. Как-то раз, позже,  она нанесла нам визит; она рассказала о своей жизни, и мы, будучи развращены до  крайности, не нашли ничего дурного в ее образе жизни, не выразили ни малейшего  сожаления и, в качестве последнего напутствия, пожелали ей дальнейших успехов на  выбранном пути.
       
    - Должна признать, что она делает успехи, - сказала, обращаясь ко мне, мадам Дельбена.    - Сотни раз у меня возникало искушение сделать то же самое, и, конечно, я сделала бы это, будь мои чувства к мужчинам достаточно сильны, чтобы одолеть мою необычайную слабость к женщинам. Однако, милая Мария Луиза, решив мою участь и на всю жизнь выбрав для меня эту обитель, небо любезно одарило меня весьма скромными желаниями к иным  удовольствиям, кроме тех, которые в изобилии предлагает это святое место: удовольствия, которые могут доставлять друг другу женщины, настолько восхитительны, что о других я и не мечтаю. Тем не менее, я признаю, что кто-то может интересоваться и мужчинами, для меня не является тайной, что кто-то может из кожи лезть, чтобы покорить их, в конце концов, все, - что связано с либертинажем, мне по душе... Мои фантазии уносят меня очень далеко. И кто знает, может быть, я выходила за такие пределы, которые трудно себе представить простым смертным; может быть, меня одолевали такие желания, которые удовлетворить просто невозможно?
       
    Основной принцип моей философии, Мария Луиза, - продолжала мадам Дельбена, которая после потери Эвфрозины все больше и больше привязывалась ко мне, - это презрение к общественному мнению. Ты представить себе не можешь, дорогая моя, до какой степени мне наплевать на то, что обо мне говорят. В самом деле, каким образом мнение невежд может повлиять на наше счастье? Только наша сверхделикатная чувствительность заставляет нас порой зависеть от него, но если, по зрелому размышлению, мы сумеем подавить в себе эти  чувства и достичь той стадии, где абсолютно не зависим от этого мнения даже в самых интимных вещах, тогда, и только тогда, хорошее или плохое отношение к нам окружающих становится для нас в высшей степени безразличным. В самом деле, каким образом мнение невежд может повлиять на наше счастье? Только наша сверхделикатная чувствительность заставляет нас порой зависеть от него, но если, по-зрелому размышлению, мы сумеем подавить в себе эти чувства и, достичь той стадии, где абсолютно не зависим от этого мнения даже в самых интимных вещах, тогда, и только тогда, хорошее или плохое  отношение к нам окружающих становится для нас в высшей степени безразличным. Только мы сами определяем критерии нашего личного счастья, только нам решать, счастливы мы или несчастливы - все зависит лишь от нашей совести и, возможно в еще большей мере, от нашей жизненной позиции, ибо только она служит краеугольным камнем нашей совести и наших устремлений. Дело в том, - продолжала моя высокообразованная собеседница, - что человеческая совесть не всегда и не везде одинакова, почти всегда она есть прямое следствие образа жизни данного общества, данного климата и географии. Например, поступки,  которые китайцы ни в коем случае не считают недопустимыми, заставляют нас содрогаться  от ужаса здесь, во Франции. Следовательно, если это самое непостоянное понятие, зависящее лишь от широты и долготы, способно извинить и, оправдать любую крайность, тогда только истинная мудрость должна помочь нам занять разумную среднюю позицию между экстравагантностью и химерами и выработать в себе кодекс поведения, который и будет отвечать как нашим потребностям и наклонностям, данным нам Природой, так и  законам страны, где нам выпало жить. И вот, исходя из собственного образа жизни, мы должны выработать свое понятие совести. Поэтому, чем скорее человек определит свою  жизненную философию, тем лучше, потому что только философия придает форму совести, а
та определяет и регулирует все наши поступки.
       
    - Поразительно! - воскликнула я.
 
    - Выходит, вы довели свое безразличие до того, что вас ничуть не волнует ваша репутация?
       
    - Абсолютно не волнует, - спокойно, с улыбкой ответила мадам Дельбена.
       
    - Более того: я получаю большое внутреннее удовольствие при мысли о том, что эта репутация дурная; если бы ее считали образцовой, мне было бы не так приятно. Никогда не забывай, Мария Луиза: хорошая репутация - это только лишняя обуза. Она не в состоянии вознаградить нас за все жертвы, которых она нам стоит. Те из нас, кто дорожит своей репутацией, испытывают не меньше мучений и страданий, чем те, кто о ней не заботится:  первые живут в постоянном страхе потерять то, что им дорого, а вторые трепещут перед  возможностью наказания за свою беспечность. Если, таким образом, дороги, ведущие одних  к добродетели, а вторых - к пороку, одинаково усеяны шипами, какой смысл подвергать себя мучительным сомнениям, выбирая между этими дорогами, почему не посоветоваться с Природой, которая бесконечно мудрее нас, и не следовать ее указаниям? На что я возразила:
       
    - Боюсь, что если бы я захотела принять ваши максимы, мадам, я бы пренебрегла многими условностями своего воспитания.
       
    - Ты права, моя дорогая, - ответила она.   
 
    - Однако я предпочла бы услышать от тебя, что ты боишься вкусить слишком много  удовольствий. Но в чем же состоят эти условности? Давай рассмотрим этот вопрос трезво.

    Общественные установления почти в каждом случае проповедует тот, кто никогда даже не интересуется мнением остальных членов общества, так что это ничто иное, как оковы,  которые мы все должны искренне презирать, которые противоречат здравому смыслу:  абсурдные мифы, лишенные всякого чувства реальности, имеющие ценность только в глазах  идиотов, которые соглашаются подчиняться им, фантастические сказки, которые в глазах   разумных и интеллигентных людей заслуживают только насмешки... Но мы еще поговорим  об этом, потерпи немного, моя милая. Только доверься мне. Твоя искренность и наивность говорят о том, что тебе необходим наставник. Для очень немногих жизнь усыпана розами, и если ты мне доверишься, ты будешь одной из тех, кто даже среди терний находит достаточно цветов на своем пути.
      
    Ничто не могло оставаться тайной в таком глухом приюте, и одна монахиня, которая почему-то особенно хорошо относилась ко мне, узнала о моих отношениях с аббатисой и встревоженно предупредила меня, что Дельбена - страшная женщина. Она отравила души почти всех пансионерок в монастыре, и, следуя ее совету, по меньшей мере, пятнадцать или  шестнадцать девушек уже пошли по стопам Эвфрозины. Монахиня уверяла, что   настоятельница - беспринципное, безнравственное, бессовестное создание, которое распространяет вокруг себя миазмы порока; в её отношении давно были бы приняты самые строгие меры, если бы не её влиятельные друзья и высокое происхождение. Я не вняла этим предостережениям: один лишь поцелуй Дельбены, одно лишь ее слово значили для меня больше, нежели все самые убедительные речи. Даже если бы передо мной зияла пропасть, я  бы предпочла спасению гибель в объятиях этой женщины. О, друзья мои! Существует  какое-то особое извращение, слаще которого ничего нет: когда зов Природы влечет нас и  когда появляется холодная рука Разума и оттягивает нас назад, рука Вожделения снова подставляет нам лакомое блюдо, и впредь мы уже не можем обходиться без этой пищи.
       
    Однако довольно скоро я заметила, что любезная наша наставница оказывает знаки внимания не только мне, и поняла, что и другие участвуют в её бдениях, где больше занимаются распутством, чем делами божьими.
      
    - Ты хочешь пообедать со мной завтра? - поинтересовалась она однажды.

    - Я ожидаю Элизабет, Флавию, мадам де Вольмар и мадам де Сент-Эльм. Нас будет шестеро, и мы непременно придумаем что-нибудь потрясающее.
       
    - О, Боже! - изумилась я.
 
    - Неужели вы развлекаетесь со всеми этими женщинами?
       
    - Разумеется.

    - Только не думай, будто ими я ограничиваюсь. В нашем заведении тридцать монахинь, я имела дело с двадцатью двумя, у нас есть восемнадцать новеньких, и мне еще предстоит с  ними познакомиться. А из шестидесяти пансионерок только трое не поддались мне на данный момент. Как только появляется новенькая, я сразу прибираю ее к рукам: даю ей неделю – не больше, - чтобы обдумать мое предложение. Ах, Мария Луиза, Мария Луиза, мой либертинаж - это эпидемия, и все, кто ко мне прикасается, в конце концов заражаются ею. Счастье для общества, что я ограничиваюсь таким, можно сказать, мягким способом творить зло, а если бы, с моими наклонностями и принципами, я реализовала все свои способности, зла в мире было бы куда больше.
      
    - А что бы вы тогда сделали, моя любовь?
      
    - Кто знает. Одно известно, такое богатое воображение, как у меня, способно вызвать ураган. Природе угодно творить разрушение и смерть, неважно каким образом.
      
    - Мне кажется, - возразила я, - вы приписываете Природе то, что скорее следует считать плодом ваших фантазий.
      
    - А теперь хорошенько послушай меня, свет моих очей, - сказала наставница.
      
    - Еще рано, наши подруги придут в шесть часов, а пока, думаю, я смогу ответить на некоторые из твоих легкомысленных вопросов.
   
    Мы устроились поудобнее, и мадам Дельбена начала:
    
    - Знания о целях Природы мы получаем через то внутреннее чувство, которое называем совестью; анализируя его, мы рационально и с выгодой для себя постигаем промысел Природы, который внутри нас выражается в импульсах и который терзает или успокаивает нашу совесть.