Эх, вспомнить бы всех поимённо

      Мне посчастливилось в своей жизни видеть многих ветеранов Великой Отечественной войны. Не только видеть, но и общаться с ними. Служить на флоте под их командованием, а потом и работать в Ванинском морском порту вместе с ними. Наверное, настала мне пора на склоне лет своих, вспомнить, хотя бы о некоторых фронтовиках. С кем сводила меня судьба на протяжении моей жизни.  Нет, я не буду перечислять их подвигов фронтовых, коих я не знаю, а просто вспомнить этих бесхитростных, русских мужиков.

     Я родился в 1949 году. Самое впечатляющее, наверное, и самое первое, что врезалось в мою детскую память, это смерть Сталина в 1953 году. Плакали и рыдали все родные и соседи. Пришлось и мне за компанию пролить немало слез. Увидев в газете портрет Маленкова, рыдал, не хочу, мол, чтобы он был вместо Сталина. Почему-то считал, и кричал плача, что он на женщину похож. И всё. После смерти генералиссимуса я про фронтовиков в возрасте детском как-то и не слышал больше.

    Вплоть до 1965 года, когда, наконец, то вспомнили про них. Первый парад прошел в Москве за двадцать послевоенных лет. Выпустили юбилейные медали в честь 20-летия Победы. Вот тогда то, в моем родном селе, летним солнечным днем награждали моих земляков, куячинцев, этими медалями. У кого на пиджаке, а у кого и просто на фуфайке, блестела в гордом одиночестве медаль эта. Остальные награды, у кого их еще за двадцать лет дети не растащили, лежат на дне сундуков пока. Не верится мужикам, что им тоже начнут внимание уделять. Вот и у меня тогда, глядя на них, у шестнадцатилетнего парня, удивление непомерное возникло. Оказывается, дядя Витя и дядя Лёша, эти мужики, что коровам совхозным “хвосты крутят”, тоже воевали! А вместе с ними еще десятка два мужиков! Ничего себе.

     Мы ведь с детского садика, а потом и в школе, всё время только и делали, что славили и гордились борцами за власть Советов, героями гражданской войны. Мы и песни соответствующие везде, где надо, пели. И любой концерт начинали с песен про Буденного, с Ворошиловым, которые должны нас смелее в бой вести. Про Щорса и Чапаева пели. И про вихри враждебные не забывали. И про капли крови густой, что из груди молодой, на зеленую траву стекали. Ох и нравилось выводить нам эти последние слова. Громко и жалобно. Видя, как от нашего пения, старушки в зале, что на передних рядах сидели, все слезами в свои беленькие платочки заливались. И сморкались шумно в них же.

    А затем наступил ноябрь 1968 года, и я оказываюсь в рядах славного Краснознаменного Тихоокеанского флота. Были ли там ветераны Великой Отечественной? Разумеется, были. Но на тех офицеров-фронтовиков желательно было лицезреть издали, не привлекая к себе внимания. Спросите, почему? А так безопаснее, для себя родного, будет.

    У командира нашей маленькой части, капитана Липатникова Аркадия Михайловича на кителе было несколько орденских планок, в два или даже в  три ряда. Он не распространялся, не рассказывал о войне, вроде раз как-то обмолвился лишь о войне в Корее. Это я на гражданке, когда работал оформителем в Ванинском порту, выучил назубок  все расцветки муаровых лент советских медалей. И какому ордену соответствует та или иная маленькая колодочка. И вот глядя на старые, черно-белые фотографии, где мой командир с орденскими планками на груди, я вижу, среди прочих медалей за выслугу, самую значимую. Это медаль “За боевые заслуги”, затем идут следом “За победу над Германией” и “За победу над Японией”.

    Интересный всё же человек, мой командир бывший. Когда через полвека мы его сумели разыскать несколько лет назад, как раз незадолго до его кончины, на его девяностолетних плечах были уже погоны капитана первого ранга. Правда, на рубашке наград не было, но он заявил тогда приехавшему к нему Алику Конксу, что у него семь боевых орденов, а всего орденов и медалей целых тридцать две штуки. Браво, Аркадий Михайлович! Что мелочиться то!  В девяносто то с лишним лет, конечно же, иконостас должен быть богатым. Хоть и виртуальным.

   В июне 1972 года я начал свою трудовую деятельность в Ванинском морском торговом порту. Во втором погрузо-разгрузочном районе. Порт совсем недавно перед моим приходом был награжден орденом Трудового Красного Знамени. В то время во всех подразделениях порта трудились бывшие фронтовики. А что? Совсем молодые мужики, если с семидесяти пяти лет своих теперешних взглянуть. За пятьдесят лет всем, какие старики! Первые два месяца работа на стяжках, это тебе что курс молодого бойца на службе. И там состоялась встреча моя с первыми тремя ветеранами. Это Смыслов Николай Иванович, Мясников Петр Федорович и третий, вот же забыл фамилию, вроде как Борисом Петровичем звали.

     Николай Иванович Смыслов, вроде как чекистом служил в своё время. И запомнился, прежде всего, своим носом. Большим, бугристым и бордовым. Но это еще что! У него был товарищ по несчастью, видел я его пару раз в порту. Вот у того нос, так нос! Всем носам нос! Огромная красная бульба. Говорят, если ему приходилось пить вино у “бурдюжника” в “вагон-трубе” из полулитровой банки, то он  нос свой, рукой отворачивал вверх. Иначе – никак.

      А вот через два месяца, меня, вроде уже как докера, правда, тогда они назывались портовыми рабочими, временно отправили исполнять обязанности художника-оформителя, за уехавшего в Хабаровск, сдавать экзамены в институт физической культуры Анатолия Головко. Временно отправили, а оказалось почти на десять лет.

       И вот тут судьба впервые меня свела с замечательным человеком, Крыловым Яковом Максимовичем, который был начальником хозяйственной части второго грузового района. В его ведении, в том числе была и наша художественная мастерская, а также кузница, столярный цех и такелажный цех, где стропа плели строповязы. Всё в одном здании.

      Подтянутый мужчина, среднего роста, коренастый, сразу видна военная косточка, хоть и много лет после войны прошло. А сколько? Максимович с 1921 года рождения, значит, в 1972 году ему был, всего пятьдесят один год.  Про войну разговоров при Крылове как-то в первые два года моей работы в районе не заводили. Шептали разное по за углам. Мол, войну отвоевал Яков Максимович знатно, кучей орденов был награжден, а вот что-то совершил нехорошее сразу по окончании войны и загремел на Ванинскую пересылку. Вот почему и остался здесь. Здесь, мол, много бывших зеков, живут, и работают. Говорят, даже в одной бригаде немного с Маринеско работал Максимыч. Или он уже бригадиром был тогда, или легендарный подводник.

       Частым гостем в нашей комнате-мастерской был Ухалов Николай Иванович. С 1917 года рождения. Участник войны, старшина 1 статьи, кавалер медалей “За боевые заслуги” и “За победу над Германией”. Вот стоит он у меня перед глазами в образе прославленного нашего комментатора Николая Озерова. Полный, всегда жизнерадостный и улыбающийся, с неизменной палочкой в руках. Сильно хромал. Скорей всего, последствия войны проклятой. Он по гражданской обороне заведовал бомбоубежищами портовыми и скорей всего, возглавлял совет ветеранов в порту.

   Почему я о нем начал говорить? Да потому, что это он неоднократно писал в Москву письма, с просьбой вернуть Крылову Якову Максимовичу его боевые награды. И вот в 1974 году у меня в руках крыловские награды! Принес показать их на работу Яков Максимович. Смотрите, и не говорите потом, что не видели. Я был в полном восторге. Раскладывал их в ряд на столе. Первым шел орден Красного Знамени, затем орден Отечественной войны 1 степени, следом орден Отечественной войны 2 степени, за ними орден Красной звезды и две медали “За отвагу”. Обалдеть! И сам хозяин орденов был рад безумно. Ведь целых 27 лет, с 1947 года он не видел их.

    - А ордена, конечно же, не те, что были у меня во время войны. Все новенькие, вишь, как блестят. У моей Красной звезды, была сколота на одном кончике эмаль маленьким осколком, а здесь всё целое. А вторую медаль “За отвагу” я только сейчас держу в руках своих. Я ведь в госпитале провалялся и мне ее так и не вручили тогда, - говорит Крылов.

    Так что же такого могло произойти, чтобы прославленного воина, гвардии старшего лейтенанта, орденоносца, упекли после войны на шесть лет лагерей. Он и орден то свой последний, Красного знамени получил аж в сентябре 1945. После того, как Германии хребет сломали, он в разгроме Японии успел поучаствовать. Чай, подстрелил кого ненароком, кого не следовало убивать? Да нет же.

    Судьба пехотинца Крылова схожа с судьбой подводника Маринеско А.И.  После окончания войны, предложили Крылову поработать заместителем командира полка по хозяйственной части. Проработал около года, а тут как раз приказ Сталина: оприходовать трофеи (фураж, продовольствие, вещевое имущество). Во время ревизии обнаружилась недостача, но были и излишки. Излишки оприходовали, а на недостачу сделали начет, в то время на каждый рубль недостачи шел начет 12,5 рубля. Насчитали около ста тысяч, на самом деле недостача была около восьми тысяч. Дали шесть лет, лишив всех наград и звания. Отправили в Ванино, где он с 1947г. по 1950 г. работал в рабочей зоне порта.

     Освободили Якова Максимовича досрочно в 1950 году. Никуда он не поехал. Так и связал свою жизнь с Ванинским портом до конца жизни. А у меня, скорей с подачи самого Максимовича, началась, доселе неведомая мне, работа. Изготовление орденско-медальных планок, или их еще колодками звали в народе. Фабричные колодочки, узенькие и маленькие, тем паче, быстро грязнятся они. Это совсем не к лицу нашему орденоносцу.

      - А вот, ежели, Володя их на плексе тонком попробовать тебе сделать, да в полтора раза шире заводских еще, а, как думаешь? Я на Западе видел, хорошо такие смотрятся.

     А что тут думать, тут прыгать надо. Как в том анекдоте. И работа закипела. С лицевой стороны нарезаю ряды будущих наград, шлифую их зубным порошком и слюнями своими, в придачу. С тыльной стороны иголочкой царапаю границы полосок цветных, что той или иной медали будут соответствовать, и заливаю разной краской при помощи тоненькой кисточки. Заканчиваю изготовление орденских планок припаиванием заколки и…

     И вот на груди ветерана орденские планки, уж больно подозрительно похожие на те, что были у наших врагов в той войне. Но тут-то наши, несомненно, красивее. У них тряпочные, а у нас то и плекс блестит, и яркие краски лент орденов и медалей разноцветьем переливаются.

     Теперь Яков Максимович на работу ходит в пиджаке с орденскими планками, а ко мне в мастерскую стали захаживать скромные ветераны-портовики, с просьбой сделать им такие же. Сдуру установил дурацкую плату – полтора рубля за медаль. Не учел, что наград то у остальных гораздо меньше, чем у Максимовича, а скоблить, шлифовать, такую же уйму времени тратишь. Но ничего, зато ветераны мои перед другими ветеранами форсят довольные.

      А у Якова Максимовича и горе, вроде, не горе, но и покоя не даёт, зараза одна. Вернула ему Москва ордена и медали, но не все. Медаль “За победу над Японией” не вернули по каким-то причинам, а она ему очень дорога была. Монголия. Хинган. В одном бою лично уложил гранатой шестерых японцев. А скольких самураев рота его уничтожила в тех боях.

     Ну что ж. Надо помочь фронтовику. В столярном цехе, что за стеной у нас был, работал столяром довольно старый мужчина. Высокий, худой, с голосом, которому позавидовал бы, по меньшей мере, командир пехотного полка. По фамилии Пивень Федор Федорович. “Разведка” доложила нам, что у него есть интересующая нас медаль, которая ему и не особливо дорога была.

Говорю нам, имея в виду меня и моего старшего товарища, Головко Анатолия Васильевича. Купив в магазине литр водки, отправились в выходные в гости к Федору Федоровичу, что жил в своем доме в Нахаловке. Узнав цель визита и узрев, какую мы плату принесли за медаль, старик быстренько всучил нам ее, боясь, как бы мы не передумали и не унесли водку обратно с собой.

     Оно и правда, медаль имела совсем не товарный вид. Особенно лента, что на пятиугольной колодке. Почему-то она была изрядно залита чернилами. Но мне всё равно ее нужно было менять, так как, медали, а их уже было не мало, нужно было крепить на одну, общую колодку.

     Вот вы немного узнали об этом замечательном человеке, у которого орденов было, кажись больше, чем у всех остальных ветеранов нашего  подразделения порта, вместе взятых.

      Хотел уж было на этом закончить повествование о Якове Максимовиче, но вспомнил одну историю, когда у нашего героя случился, прям таки конфуз большой. Хорошо, что в мирной жизни, а не на полях сражений. Сразу скажу, что эта история произошла до моего появления в Ванино и мне ее рассказали люди, чуть ли не свидетели тех веселых событий.

      А история начиналась так. Задумал товарищ Крылов съездить отдохнуть, предположим, на южный берег Крыма, а может даже и в Гагры. Суть не в этом. А в том, что ему, по каким-то причинам, не могла составить компанию его жена. То ли занятостью на работе в торговой сфере, она у него заведующей продовольственным магазином тогда работала, то ли чем то другим. И Яков Максимович, чтобы не скучать с незнакомыми совсем людьми в отпуске, приглашает присоединиться к нему свою кладовщицу, холостячку, по имени Татьяна Алексеевна. Подпольно, чтобы не вызывать никаких лишних кривотолков.

     Операцию разрабатывал сам Максимыч. Кажись, всё было предусмотрено как отче наш. Татьяна Алексеевна уезжает в Сортировку и садится в вагон на своё место. Вот поезд приближается к ванинскому перрону. Довольный отпускник прощается с женой. Но, как говорится, что-то пошло не так. Совсем не так. Жена, мимо Максимыча влетает в вагон, а там, вот она, Татьяна Алексеевна, скромненько на нижней полочке сидит, совсем не ее, а начальника своего думала увидеть.

    И если коротко совсем, то... И женщина и вагон остались в целости и сохранности. И поезд, дав длинный свисток, ушел по расписанию. Вот только без Якова Максимовича в тот раз. Накрылся отпуск у него большим, медным тазом. Вот и думай теперь фронтовик, где протекло, а может и…  предатель какой, завелся. В вверенном тебе коллективе.  Да кто ж его, мама, знает.

      Теперь можно рассказать и о других фронтовиках, что под одной крышей со мной работали. Кроме Федора Федоровича Пивня, в столярном цехе трудились еще двое ветеранов войны.

     Петр Иннокентьевич Масибута. Минометчик. Перешел в столярку, когда уже трудновато стало ему работать на портальных кранах. Давно в порту Иннокентьевич работал. Добросовестно работал. Орденом Ленина был награжден. А по окончании войны, у отважного минометчика, красовались три медали “За отвагу”. Сказал я как-то ему. Не расстраивайся, мол, Петр Иннокентьевич, что орденом не наградили  тебя за войну. Зато три медали “За отвагу” имеют на грудях своих всего около двадцати человек. Чем воодушевил ветерана. Не с потолка же я это взял, прочитал где-то. А на самом деле их было гораздо больше. Два человека были награждены этими медалями пять раз, а один санинструктор был даже удостоен этой медали шесть раз! Это сейчас легко, зашел в интернет и всё выведал. А в 70-е, где можно было проверить?

    Умер Петр Иннокентьевич легко. Ночью, в постели своей. Хоронили ветерана с почестями. Длинную дорогу на кладбище я нес на красной подушечке его орден Ленина. Вот уж где рассмотрел этот орден во всех деталях. Даже драгоценный металл, под названием платина, пощупал руками своими. Ведь изображение Ленина, как пишут, на ордене из платины отлито.

     Следующий ветеран, что работал в столярке, это Горбунов Николай Иванович. Небольшого росточка мужичок, про таких говорят, соврёт – недорого возьмёт. Дня не проходит, чтоб он кого-нибудь не подначил, не подколол, своими шутками-прибаутками. Кстати, единственный из фронтовиков второго погрузрайона, участник обороны Сталинграда. И даже события той ужасной мясорубки рассказывает в свойственной, ему манере. Что слушаешь его и чешешь “репу” свою. Соображаешь, правду ли он на этот раз говорит, или как всегда, заливает.

     Ну, посудите сами. Действительно это на правду походит, или придумка очередная Николая Ивановича.

      - Бой был страшный. Кромешная неразбериха. В какой-то момент я почему-то один вдруг остался. Вижу, кусок трубы приличного диаметра на земле лежит. Дай, думаю, нырну в нее, пережду малость, а потом снова вперед. За Родину, за Сталина! И вдруг рядом взрыв! И труба моя, вместе со мной, на попа встала. Всё, трындец тебе полный пришел, красноармеец Горбунов Коля! И никто не узнает где могилка твоя. Вдруг рядом еще один взрыв и труба моя снова на землю падает. Тогда то, я уже не мешкал. Бегом, своих догонять. И за Родину вместе со Сталиным орать, чтоб не так страшно было.

      Могло такое случиться? Вполне. А может и нет. А вот сказанул Иваныч полста лет назад это и сидит по сей день, в мозгу  моём картина, им нарисованная. Хошь верь, хошь не верь, твоё дело.

      Попивал винцо Иваныч, вроде было сначала ничего.  Поплохело – бросил. А бросил, давление куда-то, совсем уж вниз, улетело. Пришлось, в конце концов, в больничку портовскую лечь. Как-то в один из дней пребывания в ней, встал утром Николай Иванович с кровати, заправил ее, сходил в туалет, покурил там. Прилег поверх одеяла в палате, ждет, когда на завтрак позовут. Позвали. Все пошли, а он лежит себе спокойненько, руки на груди сложил. Так тихо и ушел, ни с кем не попрощавшись, к своим погибшим товарищам-сталинградцам.

    А за стенкой, где такелажники стропы плели, тоже три бывших фронтовика работали.

     Грибков Тимофей Иванович. Даже не уверен, что он в боях с Японией участвовал. Скорей всего, не пришлось. Не доехал. Но ветераном считался. Бывало, заглянет на работу жена его, кажись, Евдокией Ильиничной ее звали, где-то рядом работавшая, и с порога:

- Если, Тима, ты с работы придешь такой, как вчера, учти – ты мою НАТУРУ знаешь!
 
    Попала на зуб мужикам эта НАТУРА. Как увидят, что Ильинична с проверкой идет, кричат в голос, -Полундра! Натура Тимохина идет! Не слушался Тимофей Иванович свою благоверную, вот и звоночек первый прозвучал. Оклемался. Начал потихонечку по новой употреблять. Второй инсульт и парализовало мужика. Вроде как частично, но на работе он уже не появлялся.

     Второй ветеран, это Шкарин Илья Евграфович. Шустрый во всех отношениях мужик. Он и говорил про себя, что таких мужиков как он – хрен нАйдешь! Медали, кажись, имел и за взятие и освобождение городов. Но у него была привычка, можно сказать, болезнь такая, это чтобы каждый вечер, после работы что-нибудь да утащить домой. В перерывах между основной работой, он вытёсывает или шлифует очередное топорище к топору или ящичек для рассады сколачивает. А если не успел ничего сегодня сделать, так хоть в верхонку гвоздей насыпать и унести. Я сам наблюдал, как собрались уже дверь на замок закрывать, а Илья Евграфович хватился, что у него в руках нет ничего:

     - Мужики! Так моя жена не поверит, что я на работе сегодня был.

    Третий ветеран, это Куликов Виктор Николаевич. Вот он то, себя, и не считал фронтовиком, потому, как в плен попал и пробыл там, скорей всего, до самого ее окончания. Интересный мужик, сосед мой по улице Мичурина, был Виктор Николаевич. Запомнился такой случай, тоже, считай, навсегда. Складываю поленья в поленницу к забору, что на улицу выходит. Идет мимо Виктор Николаевич, поздоровался и вежливо так говорит:
      - А ты ведь, Володя, неправильно поленья кладёшь. Их ведь, если на которых есть кора, то корой этой, завсегда вверх надо класть. Меньше гнить будут тогда.

     Сказал ведь черт и когда еще, а я  кладу с той поры поленья в поленницу и всегда вспоминаю соседа. А про его пребывание в плену, вернее, про случай, когда он мог жизни своей лишиться, он сам подробно и теперь уже с улыбкой, рассказал:

     - Вот так и попал в плен я. Вместе с товарищами своими. Увезли в Германию и определили на работу к одной немецкой бауэрше, помещице, по ихнему, значит. Одного меня, почему-то.

     - У нее поля с овощами разными были. Коровы, с живностью всякой, разномастной. Кроме меня, военнопленного, в хозяйстве работали еще несколько девушек и женщин. Нет, не пленные, местные они были.

     - И вот когда я немного освоился и ожил, то стал заглядываться на этих немок молодых. Одна из них больно уж хороша была. И лицом и телом. Короче, приглянулась и поглянулась мне эта немочка.

     -Однажды она проходила мимо меня в своем легоньком, коротком платьице. Уж, прям вся такая, растакая, что я не утерпел и похлопал, совсем легонечко, ласково и нежно похлопал, по ее заднице.

     - Чего в ответ я ожидал? Ну, совсем не то, что за этим последовало. О! Как она кричала! Как я посмел, “руссише швайн”, прикасаться своими грязными лапами к чистокровной немке? И многое другое, что, слава богу, я понять не мог.

     - На крик прибежала хозяйка. Выяснив, в чем дело, стала успокаивать девушку. Мол, молодой парень, кровь заиграла, ну и не сдержался. Но та ни в какую не хотела униматься. И как я понял, собиралась даже жаловаться кому-то повыше.

     - Оказывается, за такие проступки, пленных могли запросто расстрелять. По-видимому, этой немке, очень уж хотелось меня видеть не живым, а мертвым. Может быть, ее муж или парень на Восточном фронте в то время был. Спасибо говорю до сих пор, той помещице, что не сдала меня властям, а потихоньку увезла со своего хозяйства.

     А за стеной такелажного цеха была кузница, в которой периодически громко бухал молот, что стены тряслись и ходуном ходили, которым управлял кузнец по фамилии Семакин Иван Дмитриевич. Плотненький такой мордвин. Сам себе на уме, мужик. Мне кажется, он и во время войны, только тем и занимался, что лошадей подковывал, да разные приспособы ковал. Больно у него всё складно и умело получалось. Любимая присказка была у него: - Всё в море будет! А что к чему, не объясняет, улыбается и плечами пожимает. Мол, догадайся сам.

     Кто-то принес на работу маленькую, иностранную штуковину, в виде спичечного коробка с двумя окошечками и колесиком для прокрутки. Дал Ивану Дмитриевичу посмотреть. Встал он к окну, прижался передом к теплой батарее и уж больно долго крутил колесико, прокручивая кадры раз за разом. Потом вздохнул, отдавая мини проектор и говорит:

     - Не поверю. Всё это обман зрения.

     Ну конечно! Где мог увидеть такое старый кузнец раньше. Там же кадры со сплошной порнухой, чем сейчас то никого не удивишь, а в 70-е годы это что-то из разряда запредельного.

    Вот и рассказал я о семи фронтовиках, что бок о бок проработал с ними несколько лет. Память о себе они на долгие годы оставили мне. Иван Дмитриевич изладил мне две отличные лёгонькие тяпки. Федор Федорович коромысло удобное сделал. Петр Иннокентьевич фигурные штуковины изготовил, что по краям гардин висят, а вместо деревянных палок я куски водопроводных труб вставил уже в них. Не богато жили в то время люди. А молодые тем паче.

   Я раньше говорил, что во втором погрузо-разгрузочном районе порта Ванино было, по крайней мере, не менее двадцати бывших фронтовиков. В 1975 году, в год 30-летия Победы, мы, с Анатолием Васильевичем, сделали красивый стенд в разнарядке. Где каждое фото фронтовика у нас было в рамочке под стеклом. Фотография сопровождалась краткой информацией: какими наградами был удостоен ветеран, где воевал, в каком звании и должности и т. д. По-моему, все  фронтовики были довольны, а у молодых докеров, больше узнав, кто рядом с ними работают, появилось гораздо больше к ним уважения.

    Вот о своих то ветеранах я постарался поподробнее рассказать, а вот о других, к стыду своему, и сказать то нечего. В табельной сидел бывший фронтовик, Боровик Алексей Георгиевич. Кадрами, вроде как, заведовал в нашем втором районе. Заходит как-то в мастерскую, видать по приказу начальника района, Гаслова Константина Александровича, найти меня и доставить к нему, под светлы очи. Не получилось. Меня нет, а полушубок мой овчинный, черный и красивый, с Алтая привезенный, висит на вешалке.

      - Очень странно, - промолвил Боровик, Черданцева нет, а его ЛАПСЕРДАК на вешалке висит.

 А я рядом был, за ширмой в “засаде" сидел, и всё это слышал. Сильно обиделся, что он мой полушубок, мою гордость, что тёща за 112 рублей по великому блату в моей родной алтайской деревне купила, каким-то бранным словом - лапсердаком обозвал. Нашел потом значение этого слова, но легче не стало от этого. Потому, как, лапсердак — это долгополый мужской сюртук верующих евреев. Ну и ладно, хоть этим запомнился Алексей Георгиевич мне.

   Среди других ветеранов погрузрайона помню начальника лесного склада, Максимова Бориса Петровича, докеров Машкова Василия, Расторгуева Николая и моя память говорит, что пока это всё. Ну и ладно.

    В 1978 году, когда я уже работал в другом подразделении порта, мне приходит повестка, где говорится, что я должен убыть в град Хабаровск на целых три месяца, где на флотских офицерских курсах из меня будут делать офицера запаса. То бишь, на первый случай – младшего лейтенанта.

     Прихожу в конторку, где сидел ветеран войны, вот забыл, как звали его. Ну, пусть будет Николай Петрович. А что ветеран, то это невооруженным глазом сразу видно. На голове фуражка морская, правда, голая, без капусты и веточек лавровых. А на груди – матерь божья! Орденские планки! Всё бы ничего, но я то, как на грех, все расцветки, какая какому ордену или медали принадлежит, влёт распознаю. Так у этого, к слову сказать, тоже хозяйственника, весь верхний ряд сплошь из орденов Ленина состоял. Не помню точно, или четыре  или пять штук кряду. Сплошное красное поле, с узенькими, желтыми полосками по краям.

    Смикитил сразу, что у мужика в голове, не совсем того. В дальнейшем догадка моя подтвердилась, когда я голосом бодрым своим, отрапортовал:

      - Уважаемый Николай Петрович! Довожу до Вашего сведения, что с завтрашнего дня меня не будет на работе, ввиду моего отъезда в Хабаровск на целых три месяца. Еду звездочку получать!

     - Какую еще звезду? – насторожился Николай Петрович.

    - Да, не волнуйтесь, совсем малюсенькую. На погоны.

    Отлегло, видать, у Петровича. После непродолжительного молчания, заговорил:

     - У меня вот тоже есть звезда. Звезда Героя Советского Союза. Под номером 178.

     - А что же Вы ее не носите? – подыгрываю ему.

     - Пока еще не наступило моё время.

     Ну-ну. Хотя бы номер Звезды побольше придумал. Озвученный им номер, явно до войны кому-то был вручен.

    Я, то, с ним столкнулся впервые, но в совете ветеранов порта его причуды были хорошо известны. Видели его орденские планки, тихонько посмеивались про себя. Что, мол, возьмешь с него. Контуженый или больной немножко. Но когда нужно было сфотографировать всех бывших фронтовиков Ванинского порта, Николаю Петровичу кто-то всё же насмелился сказать:

    - Перед фотографированием, сними дома лишний ряд наград. Иначе, фотографировать не будем.

    Вроде вразумили. Не дурак. Понял ветеран. Когда пришел, увидели все, что один ряд орденских планок действительно отсутствует. Только, вот беда, не верхний ряд, с орденами Ленина, а самый нижний, с юбилейными медалями. Их тоже жалко Петровичу было убирать, но приказ есть приказ. Надо подчиняться.

    Вот такими мне вспомнились ветераны. Разными были, но все они были родными. И какими-то, совсем уж, прямыми и бесхитростными. Плохо, что не могу напоследок ничего сказать о своих куячинских ветеранах. Совсем мало с ними общался, и сказать о них, как говорится, разу нечего. Но об одном ветеране расскажу. Сильно запала в душу мою, рассказанная им история.

     Серебренников Яков Федорович. Дедушка Яков. В 90-лет своих, такой же шустрый и веселый старикан. Юмора – через край. Я с японской, полупрофессиональной видеокамерой, большущей и тяжелой, пришел к нему с женой и тёщей в гости. Его жена, Олимпиада Васильевна тоже была в комнате. Это было в 1995 году.

     Говорили много и о многом. Вспоминал дедушка Яков про жизнь колхозную, край тяжелую. Перешли постепенно на войну проклятую. А на ней еще хуже дела обстояли у дедушки. Попал в плен красноармеец Серебренников. Про кормежку и издевательства над пленными вы все знаете, ничем не отличались эти условия и у пленного Якова. Но над некоторыми случаями в его рассказе нельзя было удержаться порой от смеха.

      Прошел по лагерю слух, что завтра у пленных будут изымать тёплые вещи, а взамен выдавать рваньё всякое. Опечалился сначала Яков Федорович. На нем, как на грех, и телогрейка новая и брюки ватные. Валенки хорошие. Видать, недавно обмундирование выдали, а тут и плен. Жалко было расставаться с добром таким. Помогла природная смекалка мужику алтайскому. Не парнишка он был молодой, под сороковник уже подходили года. И что же он сотворил?

      Ночью, втихаря, он ножичком наделал множество дырок на телогрейке и штанах. Но это еще полдела. Дырки могут и не заметить. Поэтому он в эти дырки вытащил наружу как много больше ваты. Но и это не всё. Он и на валенках своих сзади надрезы сделал и проволокой голенища скрутил.

     Смеется дедушка Яков. Мол, на завтрашнем построении, он в своём одеянии выглядел как новогодняя ёлка. Зеленая, снегом белым присыпанная. Конечно, немец брезгливо сморщился, проходя мимо Якова, а тому только этого и надо было. Когда “шмон” прошел и всё успокоилось, он и вату обратно всунул и дырки все зашил, как мог.

     Но больше всего на меня произвел впечатление его рассказ о неожиданной встрече. Потряс, чего уж тут скрывать. Вы помните сцену из фильма “Отец солдата”, где отец узнал своего сына по голосу, когда они были на разных этажах? Так что-то подобное случилось и с Яковом, только не на этажах, а глубоко под землей.

      Представьте себе шахту немецкую, где в полутёмных забоях, то тут, то там, работают советские военнопленные. И крики раздаются, то тут, то там, искаженные в этом ограниченном пространстве. И тут ухо Якова Федоровича уловило до боли знакомые интонации одного из кричавших. Не может быть! А почему, собственно, не может. Он же вот оказался тут.

   - Яша! Шадринцев! Ты, ли чо ли? Ответь.

   - Я это, я! А кто меня кличет? Не могу по голосу узнать.

   - Так это ж я, дядька твой родной, Яков Федорович!

   Ну и что вы на это скажете? Дядьку и его племянника, жившие до войны в одном небольшом алтайском селе, угораздило встретиться не где-нибудь, а в чужой стране. За тыщи вёрст от родного дома, да еще глубоко под землей, в полутёмном забое. А ведь уходили на войну из своего села в разное время. Воевали и попали в плен также на разных фронтах. И вот надо же, такая встреча. А встретил Яков Федорович своего племянника, Якова Артемьевича Шадринцева. Старшего сына Елены Васильевны, родной сестры жены деда Якова, Олимпиады Васильевны. Которая сидит сейчас на кровати и слушает, что рассказывает муж.

   И этот неугомонный старик, колхозник первых куячинских сельхозартелей, не мог остаться равнодушным к безалаберному отношению к работе, своих некоторых, молодых односельчан. Проезжая на своей двухколёсной таратайке по Сухому логу, он за голову хватался, видя, что вытворяют современные горе- механизаторы-сенозаготовители. Пошла мода тогда, чтобы переложить тяжелый труд крестьян, на плечи различной техники. То бишь механизировать их труд.

    Поневоле схватится за голову дед Яков. Кошенину сгребали в валки тракторными, широкозахватными граблями, что таскал за собой колесный МТЗ. А в логу множество пней, а грабли между ними – никак. А это значит, можно пропустить. А это считай, чуть ли не половина всего скошенного.

   Затем приехали еще механизаторы. Уже на стогомётах, что тоже навешаны на МТЗ. Вместо добротного зарода, слепили, что-то похожее на двугорбого верблюда. Так как сразу же провалилась середина зарода от дождей, гниёт сено, пар клубами валит.

    И что же делает наш неугомонный старикан? Он нанимает пару мужиков. На конных граблях перегребают всю кошенину, выскребают все нетронутые участки между пнями. И в завершение, ставят красивый стог, рядом с совхозной “чирьюшкой”. Да еще березовыми жердями его дед Яков огородил, чтобы коровы с телятами не съели сено раньше времени.

     А что же совхозное начальство? Получило оплеуху и молчит? Как-бы не так! Это как же посмел старик из совхозной кошенины сметать сено себе и ходит, улыбается! Беззаконие творит Яков Федорович! А посему – изъять! И изъяли ведь, так сказать, экспроприировали. Правда, по тем совхозным расценкам, якобы, выкупили этот стог, по цене 1 рубль 69 копеек за один центнер.

      Вот и рассказал я вам, дорогие мои читатели, о нескольких, уже давно нас покинувших, ветеранах Великой Отечественной. Для чего? Да чтобы еще лишний раз вспомнить. И их и многих других, на них похожих. Они умолкли. Навеки. Но мы не должны забывать их. А вам желаю всего самого доброго. Пока, пока.