Записка 2 из цикла Записки филолога

Идти куда-то ранним-ранним ноябрьским утром для меня приравнивалось к открытому издевательству над самим собой. Ледяной ветер резал лицо так, что проще было бы опустить голову и лишь иногда поглядывать на дорогу, чтобы убедиться туда ли я иду или не туда. А ноябрьский, почти зимний мороз, не замечая каких-либо препятствий, свободно проникал под куртку и колотил меня. Школа, в которой я тогда работал, находилась не так далеко: нужно было лишь перейти дорогу и пройти один двор. Но поздней осенью в такие холода этот маршрут становился настоящим испытанием.
Впрочем, всегда доходил. И в то утро тоже дошёл. Наслаждением было прочувствовать на себе тепло обогревателя, заходя в крохотное фойе с кусающего мороза. С вахты у охранника я взял ключ от кабинета и отправился на третий этаж.
Кабинет мой был самым что ни на есть обычным кабинетом русского языка и литературы, такой есть абсолютно в каждой школе: если заходить в класс, то слева на стене можно увидеть портреты, последовательность которых я почему-то запомнил на всю жизнь. Справа были три окна, а в самом конце кабинета расположились два шкафа: первый предназначался для того, чтобы вешать туда верхнюю одежду, а второй был книжным. К слову, на последнем стояло всего три книги и миниатюрный бюст Михаила Афанасьевича Булгакова, с которым мы очень часто переглядывались что вовремя уроков, что во внеурочное время, когда мне приходилось задерживаться в школе до вечера. А парты и стулья описывать нечего.
Я убрал куртку с сапогами в шкаф и сел за стол настраиваться на рабочий процесс. У меня должен был быть урок у восьмого класса, по программе начинался «Ревизор». В голове моей тут же стали прокручиваться все лекции по отечественной литературе, прослушанные мною на филологическом факультете. Разбор пьесы я вспомнил почти дословно, а биографию Гоголя всё-таки решил освежить в памяти, кабы не допустить неточностей и не вводить учеников в заблуждение.
Потянулся я, было, за учебником, как вдруг понял, что очень хочу чай. До начала урока оставалось ещё тридцать минут, за окном было темно, как ночью. Достал из тумбочки кружку и пошёл в учительскую – там стоял единственный в школе чайник.
Выходя из класса, увидел, как соседний кабинет открывал человек, ставший для меня за всё время работы в этой школе не только хорошим коллегой, но ещё моим верным товарищем и негласным наставником – Тимур Николаевич, учитель химии и биологии. Так и не понял, по какому принципу наши кабинеты спланировали рядом друг с другом, но я был этой странности очень и очень рад. Это был не самого крепкого телосложения мужчина пятидесяти двух лет, с постоянно весёлым выражением лица. По школе он всегда ходил в своём пиджаке тёмно-синего оттенка и белой, как снег, рубашке.
Смеющиеся глаза Тимура Николаевича никогда не гармонировали с его манерой ведения урока. Помню, как однажды шёл я мимо его кабинета и краем уха услышал, что за дверью волной поднимается азартный, радостный юношеский гвалт. Услышал я и смех самого Тимура Николаевича, через мгновение за ним последовала фраза: «Ну, ладно, отдохнули и хватит». А шум не прекращался ещё секунд десять. В ту же минуту зазвучал его строгий, спокойный и твёрдый тон. Я не разобрал, что было конкретно сказано, но в классе наступила гробовая тишина. Этим его умением не повышать голос в подобных ситуациях я, признаться, восхищён. Со мной-то ещё понятно: молод, стеснялся кричать, – до сих пор стесняюсь – а он? Ведь опыта у него в несколько десятков раз больше, чем у меня...
- О-о-о, ни свет ни заря, - кряхтел Тимур Николаевич, поворачивая ключ, - а надежда отечественной филологии уже на месте. – И засмеялся.
- Доброе утро, Тимур Николаевич, доброе. Как дела Ваши?
- Впереди планеты всей. Твои как?
- Порядок. Полный порядок. – Отвечал я, заметив в его глазах какую-то тоску. Непривычно было видеть её во взгляде такого человека.
- Ну и хорошо.
Посмеялись и разошлись каждый по своим делам. Прочитанная в глазах Тимура Николаевича печаль не отпускала меня. Что-то произошло. Выходя из учительской, обратил я внимание на стены в коридоре: в львиной части дипломов и грамот, висевших там, в графе «руководитель» были указаны его имя, фамилия и отчество. Да, его ученики – почти все – всегда показывали очень высокие результаты: были отличники, победители олимпиад и даже международных соревнований. Сам Тимур Николаевич об этих достижениях говорить не любил.
Вернувшись в класс, я застал за партами несколько учеников. Через какое-то время подошли ещё десять-двенадцать человек. И, наконец, прозвенел звонок. После него, к слову, явились ещё трое опоздавших. И что мне считать началом рабочего дня? То, когда я перешагнул порог школы или звонок? До сих пор не могу разобраться. Какие же всё-таки бестолковые рассуждения порой занимали мою голову.
На третьем уроке у меня было «окно»: пятый класс закрыли на карантин. Я тогда купил себе «Записки юного врача» Булгакова. За недельку-дней десять планировал прочесть. Нет, времени на чтение катастрофически не хватало, я читал отчёты и методички намного чаще, чем книги, хотя, идя на филолога, думал, что ни один день в моей жизни теперь не пройдёт без чтения. Ошибался. Стыдно мне тогда стало за себя. Не такую жизнь загадывал себе на первом курсе…
Снова захотел чаю. Времени был вагон, поэтому я без какого-либо зазрения совести пошёл в учительскую. Путь мой лежал, как вы уже поняли, мимо кабинета химии. Ещё не полностью прошёл я его, как вдруг услышал знакомый юношеский гвалт, ничем не отличавшийся от того, о котором уже было сказано. И не обратил на этот шум внимания, хотел, было, идти дальше, как вдруг невольно дёрнулся от громкого крика Тимура Николаевича за дверью. Такое было впервые. Кричал так, будто душу хотел прочистить, как трубочист чистит дымоходы. И слышна была в этом крике жуткая усталость, хоть и не смог я разобрать ни слова. Это был самый настоящий срыв. Я тут же переглянулся с учительницей географии, ведущей урок в кабинете напротив: в глазах её тоже читалось непонимание происходящего, а глаза стали в разы круглее. Оба мы поняли: что-то не так.
Наступила тишина. Я ещё секунд пять постоял у кабинета химии и неспешным шагом отправился в учительскую, пережёвывая в голове то, что услышал. Заварил себе чай и через какое-то время ко мне зашёл Тимур Николаевич. Тут же он сел за ближайший стол и молча смотрел в одну точку.
- Всё нормально, Тимур Николаевич? – Всё-таки хватило смелости мне наконец спросить.
- Пойдёт, – медленно отвечал он почти шёпотом – просто устал.
Примерно представил себе его состояние и решил не расспрашивать.
Таким образом прошёл весь оставшийся рабочий день, и я, проведя свои семь уроков, ушёл домой. Надеялся поговорить с Тимуром Николаевичем, но у того было на два урока меньше. Не отпускало меня беспокойство за него, надо было спросить, что произошло.
С ужасом я осознал, что в квартире намного холоднее, чем в школьном фойе. Снимая куртку, тело моё покрылось мурашками. Не порядок. В ту же минуту притащил с балкона обогреватель и включил его в своей комнате. Пока рабочее место нагревалось, успел поесть. Комната представляла из себя – удивительно! – четыре стены с выходом на балкон. В ней расположились письменный стол, одноместная кровать, шкаф, где вещи лежат, и книжная полка. Ещё был заполненный всякими бумагами и книгами подоконник – всё лишнее я складывал на него. После приёма пищи решил немного отдохнуть.
Дело было вечером. В ноябре темнеет рано, мрак за окном с каждым днём всё менее удивлял меня. Свет настольной лампы бил на открытого «Евгений Онегина», страницы которого – почти все – были исписаны моими заметками. Рядом ещё шире раскрытый лежал «Комментарий к «Евгению Онегину» Лотмана, с трудами которого я не расставался с первого курса филологического факультета. Для меня сей вечер был вполне обычен, не было в нём абсолютно ничего нового, если не считать сменяющие друг друга книги на столе. Я и представить тогда не мог, что настанет время, когда зазвучит тема урока и мне не понадобится лезть в методичку или куда-либо ещё – всё будет в голове, информацией этой я буду буквально «жонглировать» и ни один вопрос не сможет выбить меня из колеи, как на итоговом экзамене в институте. Но это будет потом.
Дважды прозвенел дверной замок. Я, на секундочку, никого не ждал, поэтому объяли меня в тот момент интрига со страхом, что вот открою дверь – и меня, наверное, убьют. Аккуратно посмотрел в глазок и немножко обомлел: у моей двери стоял Тимур Николаевич собственной персоной. В школе и за её пределами мы, несмотря на огромную разницу в возрасте, были хорошими товарищами. Не знаю, интересно ли было ему со мной общаться, но мне с ним – очень: разговоры наши всегда отличались живостью и энтузиазмом.
Я открыл дверь:
- Здравствуйте, Тимур Николаевич.
- Здравствуй, сынок. Чаю выпьем? – погасшим голосом предложил он, показывая из-за пазухи коробку свежего чёрного чая. Такая ситуация была вполне нормальной, но в тот раз он не предупредил меня о своём визите.
- Заходите.
Через несколько минут на кухне я уже заваривал нам обоим свежий чай и даже спрашивать не стал, почему он пришёл. Тимур Николаевич сидел за столом, медленно перебирая пальцами, и смотрел в одну точку, потом спросил:
- Как дела? Рассказывай.
- С утра не изменилось ничего особо.
- Восьмой «В» тебе как?
- Ну, - я на мгновение задумался – хорошо. Не идеально, конечно, но работать можно. У Вас как?
- Впереди. Планеты. Всей. – спокойнейшим бесцветным тоном отвечал он мне.
Я поставил ему кружку с чаем и решил, что всё-таки аккуратненько спрошу:
- А чего Вы так кричали сегодня?
- Да это… Довели.
И тут обратил я внимание на его в целом уставший вид. И передо мной предстала вся суть педагогики: постоянно работать. Работать до изнеможения уставши. И никогда никому не будет дела до твоего состояния. На себе я этого тогда ещё не ощутил.
- Я не хотел никогда в школе работать, - продолжал Тимур Николаевич-летчиком всегда хотел стать, а меня как-то в педагогический занесло… Другой жизнь должна была быть… Не такой.
И я даже не знал, что ему ответить. Весь вечер мы просидели в тишине.