Река Жизни. Часть 5

                Часть 5. Молодость, молодость...


                Глава 28
                Лето на «Большой земле»

     После расставания с Димой, Генриетта пришла к выводу, что суженного не найдёшь ни на танцах, ни в читальном зале библиотеки – это должно произойти само собой, неожиданно – ниспослано Небесами.
     Она поняла, что чувства не подвластны разуму, что любовь не терпит насилия над собой, и уж если душа не лежит, то никакие положительные качества другого человека не смогут заменить любовь. Не потому ли у неё, после расставания с Дмитрием, словно гора с плеч свалилась, стало вдруг легко и весело на душе. Она почувствовала себя вновь свободной и вернулась к соскучившимся по ней друзьям, хотя подруги говорили ей, что она дура раз рассталась с таким парнем.
     – Ты ещё вспомнишь его и пожалеешь, что так поступила.   
     Но она не вспоминала его и ни разу в жизни не пожалела о своём решении. Коля встретил её сообщение о расставании с Димой спокойно. Он улыбнулся, словно говоря: я так и знал, что этим кончится твой очередной роман.
     Сопки стояли зелёные, манящие, но бродить по ним у студентов не было времени. Учебный год подходил к концу. Однажды, в их группу пришла новая девочка. Невысокая, хорошенькая кореяночка. Оказалось, что их семье срочно пришлось переехать по отцовским делам из Ташкента на Сахалин. Звали эту куколку Онега Ким.
     Видимо, Генриетта была ей чем-то симпатична, потому что одну её Онега пригласила к себе домой в гости. Их уже ждала мама Онеги.
     – Кира Николаевна, – протянула она маленькую, как у ребёнка, пухленькую руку. Она была домохозяйкой и это чувствовалось по её ухоженности и по темам разговора.
     За обедом она, с гордостью, поведала Генриетте, что увлекается живописью. Генриетта и сама любила рисовать. На курсе ей вменялось в обязанность зарисовывать в специальный альбом растения и животных, встречаемых ими на практике по биологии. Поэтому она с большим вниманием и интересом рассматривала работы Киры Николаевны, которых в квартире было много. Это были, в основном, натюрморты и акварельные рисунки.
     Онега была поздним ребёнком, и родители души в ней не чаяли. Но она не была избалована, хорошее воспитание чувствовалось во всём её поведении, много читала и интересовалась искусством. Она, вместе с их четвёркой, готовилась к экзаменам, но после летней практики должна была уехать в Ленинград к бабушке, которая осталась одна.
     И вот экзамены остались позади, их ждёт поездка в Новосибирск с посещением Академгородка и Бийск на металлургические заводы, а дальше пути их разойдутся навсегда.   
     Новосибирск встретил студентов солнцем и жарой. Он оказался очень большим городом, удивляя сахалинцев своими размерами. Потрясла их и новосибирская гидроэлектростанция – ГЭС. Студентов ввели в турбинный зал, где всё вибрировало от работы мощных турбин. Да, теперь им есть что рассказать ученикам. Их даже провели по насыпной плотине, высота которой доходила до двадцати восьми метров. Они любовались искусственным водоёмом на реке Обь, называемым Обским морем.
     В Бийске их повезли на огромный металлургический комбинат. Всё было ново и интересно. Пугали и одновременно восхищали размеры цехов, шум, водяные завесы, за которыми они прятались от жара плавильных печей. Но самое большое впечатление на будущих учителей произвёл сам момент розлива стали. Это было грандиозное зрелище, когда из жерла печи вырывался огненный поток жидкого металла и, выливаясь в ёмкости взрывался невиданным фейерверком. Они жмурились от нестерпимо яркого света, но не могли оторвать глаз от этой красоты. Такого зрелища они уже никогда не забудут. Рабочие посмеивались над их восхищением, для них это была лишь привычная работа, но студенты были просто загипнотизированы и стоя за водяной стеной, неотрывно глядели на льющийся красной лавой поток раскалённого металла. Правда, потом им объяснили, что «фейерверк» создаёт жидкий шлак.
     На этом знакомство с промышленными гигантами Сибири подошло к концу, оставив неизгладимое впечатление. Теперь можно было ехать куда хочется, и Генриетта с Валей и Ирой решили лететь на самолёте в Алма-Ату.
     Неожиданно, их самолёт попал в грозу над Заилийском Алатау. Самолёт швыряло, он, то проваливался в воздушную яму, то его подбрасывало и пассажиры всю дорогу вскрикивали в страхе. Людей охватила паника. Генриетте было так плохо, что она просто тихо сидела в кресле с закрытыми глазами. какая-то тяжёлая дрёма навалилась на неё. Только когда в салоне начинался крик, она приоткрывала глаза и безучастно смотрела на испуганных людей. Она не испытывала страха, ей словно было всё равно, и она вновь впадала в тяжёлое забытьё.
     Когда самолёт приземлился, ей говорили, что она счастливая – всю дорогу спокойно спала, а они уже прощались с жизнью. Сойдя с трапа, она легла на газон, не в силах идти. У неё было одно только желание – очутиться сейчас дома в своей постели. Никакой Алма-Аты ей и даром не надо.
     К вечеру они добрались до нужного адреса. Это был маленький частный домик. Перед калиткой сбитый из досок в полтора метра шириной дощатый мостик, перекинутый через весёлый арык. Хозяйка Алла Ивановна встретила их радушно. Это была бабушка Саши Степанова, их сокурсника, давшего им её адрес. Она им обрадовалась и стала расспрашивать о Саше, о его родителях. Но они могли рассказать ей только про Сашу. С его родителями они не были знакомы. Саша очень хотел навестить бабушку, но у него случился приступ аппендицита и он попросил их передать ей письмо и сахалинские гостинцы. Он то и соблазнил их слетать в Алма-Ату.
     Было уже темно, но Валя с Ирой пошли погулять, а Генриетта из-за плохого самочувствия осталась дома.
Девочки быстро вернулись с прогулки – сказались и усталость от перелёта, и страх, который они испытали. Под одним огромным деревом, они увидели парня. Он был в белой рубашке в множественных красных пятнах. Они не сразу поняли, что это следы от ударов ножом. Возле него суетились медики.
     Как только до них дошло случившееся горе, Ира с Валей бросились к дому Сашиной бабушки. Сбиваясь и заикаясь, они рассказали о случившемся. К сожалению, это обычное дело – печально заметила Алла Ивановна. Вечером ходить опасно. День был напряжённым из-за полёта и грозы, да ещё такое первое впечатление. Но, едва устроившись на ночлег, они мгновенно уснули крепким сном.
     Но молодость брала своё и, как только заря осветила скромную выбеленную комнатку нежно-розовым, трепещущим светом, они подскочили и стали спешно одеваться. Хозяйка была уже на ногах и напоила их душистым, настроенным на местных травах, чаем с румяными оладушками.
     В первый день они ходили по базару, удивляясь сохранившимся старым привычкам и обычаям. Купили баранины и лепёшек, чтобы не быть нахлебниками.
     После обеда, когда Алла Ивановна прилегла отдохнуть, они тихонько прикрыли за собой дверь и пошли прогуляться по проспекту Абая. Увидев по пути кинотеатр, решили зайти. Через двадцать минут начинался незнакомый двухсерийный фильм. Они купили билеты. Две серии, но ничего, ведь ещё день. Но когда вышли на улицу, удивились – уже наступил вечер.
     На Генриетте была открытая кружевная блузка с вырезом лодочкой и модная пышная, с подчёркнутой талией, юбка. Вдруг, кто-то положил горячую руку ей на открытое плечо. Она вздрогнула, возле них оказались три нагловатых парня.
     – Пойдёмте к нам в гости, – сказал тот, что был рядом с Генриеттой.
     – Мы к незнакомым гости не ходим, – ответила она на наглое предложение.
– Так давайте познакомимся, – криво усмехнулся тот, называя казахское имя.
     Разговор явно шёл в разрез интересам парней и, в конце концов, вывел их из себя.
     – У нас так себя вести не положено. Мы Вас приглашаем.
     – Нас ждёт отец, а вот и наш троллейбус, – сказала Валя, обрадованно указывая на подходившую машину. Но парень крепко держал Генриетту за руку и не отпускал, а вторая рука была за спиной.
     – Скажите своему товарищу, чтобы он убрал нож, – попросила Валя парня, что был рядом с ней.
     – Вы очень дерзкие, – процедил тот, – вечером по проспекту Алабая девушкам ходить не положено.
     – Мы всего второй день у вас в городе и не знаем ваших обычаев, – оправдывалась Ира.
     – Тогда вам придётся извиниться перед нами, – сказал третий парень.
     Люди, стоящие на остановке, как-то быстро исчезли. Девчонки остались одни с парнями. Пырни сейчас он меня ножом, никто не заступится – лихорадочно думала Генриетта.
     – Извините нас, пожалуйста, – сказала она примирительно.
     – Ладно иди, – ответил парень, отпуская её руку.
     Они вскочили в троллейбус, и тот быстро закрыл двери.
Видимо водитель наблюдал эту сцену и ждал их. Подруги глянули друг на друга – краше в гроб кладут. Помня тот случай с парнем в белой окровавленной рубашке, они были так испуганы, что не могли говорить.
     Дома Сашиной бабушке, журившей их за поздний приход, они о случившемся не обмолвились и словом.
     На утро у них был запланирован поход на Медеу. Узнав, как лучше добраться до высокогорного спортивного комплекса в урочище Медеу, они отправились в путь в прекрасном настроении. Дорога живописно поднималась по склону горы, ведя путников в бездонное поднебесье. Особенно их поразили горные тянь-шаньские ели, похожие на узкие, высокие пирамиды, достигающие в высоту шестидесяти метров.
Объём ствола доходит до двух метров, а средняя продолжительность жизни этих гигантов достигает от двухсот пятидесяти до трёхсот пятидесяти лет. Но самое интересное то, что корни у этого гиганта поверхностные, а устойчивость дереву придаёт главный корень. Углубляясь в землю, он, встречая на пути большой камень, не уходит в сторону, а огибает его, как бы цепляется за якорь и продолжает расти вниз. Теперь дереву не страшен любой ветер, каменный якорь удержит его.
     Девочки смотрели на ели с восторгом и уважением, ведь на Сахалине таких елей нет. В каком живописном месте расположен знаменитый стадион Медеу! Он был построен на высоте тысяча шестьсот девяносто один метр над уровнем моря, в долине реки Малая Алматинка. Искусственное ледовое поле составляет десять с половиной тысяч квадратных метров. Это больше площади Ватикана. Когда, изрядно уставшие под непривычно жарким солнцем, они поднялись к стадиону, с великим сожалением прочли объявление о том, что он закрыт на профилактические работы. Ну что ж, не стоит огорчаться, говорили они, зато какое впечатление от этой красоты!
     Вниз спускались, по берегу речки Алматинки. Им хотелось перейти на другую сторону, где дорога была не такой каменистой, но пройдя несколько шагов по воде, они поспешили выйти на берег. Вода оказалась ледяной, к тому же дно реки было сплошь покрыто острыми, скользкими камнями. Хотя вода доходила лишь до колен, но сильное течение буквально сбивало с ног. Да уж, это вам не их Сусуя, которая в летний период становилась спокойной и степенно текла по широкой Сусунайской долине, конечно, когда не было дождей. В детстве они в ней учились плавать, надувая ударом о воду мокрые наволочки, превращавшиеся в поплавки.
     Дорога вниз показалась нашим путешественницам трудней, так как всё время ноги съезжали по сыпучему грунту. Они устали. Спуск довольно утомительный, дорога усыпана острыми камнями, солнце нещадно смолит непокрытые головы. Одна отрада – можно пить сколько хочешь чистейшей ледяной воды из речки.
     Так, сопровождаемые гордой горной красавицей, они спустились в город.
     – Охота была вам таскаться в такую даль по жаре, – ворчала Сашина бабушка, глядя на их осунувшиеся измученные лица.
     – Девчата, а не сходить ли вам, вечерком, на танцы в военный санаторий? – предложила им Алла Ивановна, видя, что девчонки совсем приуныли.
     Какие танцы? Они еле держатся на ногах. Но, пообедав и часик соснув, они снова были бодры и веселы.
     Они слышали о знаменитом Русском театре драмы имени Ю. М. Лермонтова на проспекте Абая и решили обязательно туда сходить. Времени до отъезда было крайне мало, и они решили купить билеты на спектакль. Но оказалось, что все билеты проданы. Тогда они обратились к кассиру, объяснив ему, что студенты и что в Алма-Ате они проездом. Кассир сжалился и дал им контрамарки на приставные стулья.
     Наступил вечер. Внезапно, словно просто выключили свет. Солнце скрылось за высокой горой и, без всяких прелюдий, стало темно. Им, сахалинкам, была в новинку такая резкая смена суток. Город, из солнечного и весёлого, внезапно стал таинственным, загадочным из-за множества теней, бродивших под огромными деревьями, как пьяные призраки. Было такое впечатление, что и сами деревья, пьянея от разлившегося густого аромата цветов, тоже, качаясь, бродят по улицам. Вечер пил прохладу из нежно журчащих арыков, текущих вдоль улиц города. Вода в них было холодная, стекая с горы под уклон. Выйдешь из комнаты и вечер тебя обнимет тепло и нежно. Ощущение не только в теле, но и где-то в сердце… или в душе? И, забыв о недавней усталости, тело казалось теперь невесомым, а ноги летели, не касаясь земли.
     О, эти южные ночи! Вот в такие ночи и совершаются всякие безумства. Хотелось чего-то такого… выпрыгнуть из самого себя, может быть, или улететь от всего земного, обыденного и раствориться в этом медово-хмельном воздухе, став красивой и невесомой, летать, как ночная бабочка над изумлённо притихшим миром. В таком возвышенном настроении, нарядные и красивые, они сели на приставные стулья где-то на галёрке.
     В антракте Генриетта пошла искать места, мало ли что… Подруги караулили стулья. Зал был набит под завязку. Тут ей на глаза попалась полуоткрытая дверь и она шмыгнула туда.
     Странно, словно это другое помещение – она вошла в комнату, напоминающую гостиную. Кожаный диван, мягкие глубокие кресла, буфет с разными напитками, рюмками и фужерами. Перед диваном стоял большой стол с вазой. Ваза была полна фруктов. Из гостиной виднелась ещё одна дверь с бархатными портьерами. Выйдя за шторы, она оказалась в правительственной ложе рядом со сценой. Здесь, в полумраке, стояли стулья, а у стены, невидимый ни со сцены, ни из зала, стоял ещё один диван.
     В это время поднялся занавес, и публика зааплодировала. Из этой ложи было великолепно и видно, и слышно актёров. Идти на своё место было уже поздно, и Генриетта прилегла на диванчик. Она лежала с закрытыми глазами и слушала. Какое блаженство! Никогда в жизни она не лежала в театре на диване… глаза стали слипаться… но, вдруг, она встрепенулась, какой-то шорох прогнал волну мороза от головы до ног. Она глянула в щёлочку между портьер. Официантка ставила что- то на стол. Потом всё стихло. Генриетта поспешила выйти из своего укрытия. Теперь она увидела, что из гостиной был отдельный выход, нужно только спуститься из маленькой прихожей по лестнице. Она подошла к стеклянной двери – вот она, свобода! Но, не тут-то было. Дверь была заперта. Так, дрожа от страха, что её застукают на месте преступления, она ходила на цыпочках то в ложу, то снова в гостиную, не находя себе места. Наконец-то, спектакль закончился.
     Под шум аплодисментов, Генриетта, тем же путём, с трудом выбралась в зал, отыскала подруг. Валя с Ирой уже волновались за неё. По дороге она рассказала о том, как, лёжа, слушала пьесу и чуть там не уснула.
     Как хороша жизнь, когда ты молод, беспечен и полон разных глупых приключений.
     Они шли к Сашиной бабушке в предвкушении вечернего чая и подробного отчёта о проведённом вечере. Откуда-то, приглушённые густой зеленью деревьев, томительно и грустно доносились звуки музыки. Они уже не смеялись. Им хотелось вечно кружить по этим журчащим арыками улицам, хотелось любить и быть любимой, не по земному, а как-то иначе.
     На следующий вечер у них был запланирован военный санаторий. Когда они подходили к нему, он призывно светился огнями. По звукам вальса и женскому смеху, немного нарочитому и возбуждённому, они безошибочно вышли к танцевальной площадке. Вальс кончился и зазвучала какая-то восточная мелодия. К ним подошёл солидный крупный мужчина и представился:
     – Семён Яковлевич, режиссёр. Может вы слышали, мы снимаем здесь фильм. Какой дивный вечер! Вы позволите Вас пригласить?
     За время танца они обменялись ничего не значащими фразами, как это бывает при первом знакомстве. Музыка кончилась, и он подвёл её к подругам. Оркестр заиграл новую мелодию. Валя и Ира пошли танцевать со своими кавалерами. Семён Яковлевич приглашал вновь и вновь Генриетту.
     – Я никогда так не летал, не чувствовал себя восемнадцатилетним, – сказал он, глядя ей в глаза. А как вас зовут, прекрасная незнакомка?
     – Онега, – ответила Генриетта, сама не зная почему назвавшись именем подруги.
     – Онега? Боже, как красиво. Откуда Вы? Я вижу Вы не местная?
     – Вы правы, я из созвездия Водолея, – продолжала игру Генриетта.
     – Онежка, – нежно ворковал кавалер, – разрешите познакомить Вас с моей съёмочной группой?
     Они подошли к стоявшей особняком кучке разновозрастных людей. Среди них была лишь одна женщина.
     – Знакомьтесь, – подвёл он её к ним, – Онега. Можете меня поздравить, я нашёл свою инопланетянку! – радостно сообщил Семён Яковлевич друзьям.
     Весь вечер он не отходил от Генриетты, строя творческие планы на будущее. Они не пропустили ни одного танца. Он «пел» как соловей, говорил, что она вскружила ему голову, обещал, для начала, снять её в одном из эпизодов.
     Было уже поздно и подругам пора было возвращаться домой. Пошептавшись, они, выбрав момент, незаметно сбежали от своих партнёров, так сказать, испарились, исчезли, как и положено инопланетянам.
     На следующий день они уже ехали в скором поезде, везущем их во Владивосток. Денег было в обрез, только чтобы купить билеты на пароход и минимум на еду. Всю дорогу веселились, вспоминая свои приключения.
     Жестокая молодость смеялась над самоуверенной зрелостью.

 
                Глава 29
                Владивосток

     Скорый поезд, пыхтя и пуская густые клубы чёрного вонючего дыма, извивался, как змея, на поворотах так, что хорошо были видны хвостовые вагоны. Он, добросовестно, день и ночь, вёз трёх подруг мимо дивных лесов, мимо мелькавших станционных домиков с их игрушечными огородиками, с яркими пятнами поспевающих оранжевых тыкв. На остановках народ выскакивал на платформу, торопясь купить горячей варёной картошечки, присыпанной укропчиком, и солёных крепеньких огурчиков. В дороге, именно эта еда казалась необыкновенно вкусной, как и жиденький чай в стаканах с подстаканниками.
     Приятно было сидеть вот так, ни о чём не думая, покачиваясь под ритмичный перестук колёс и мелодичный звон ложечки в пустом стакане.

          Звенела ложечка в стакане,
          И звон её сквозь стёкла плыл
          Над тихим вечером, в тумане,
          Что тоже на восток спешил.

     Девочки смотрели в окно, где возле станционных домиков их провожали взглядом грустные немолодые и усталые женщины, держа в руках жёлтые, выгоревшие на солнце, флажки. Как они, наверное, завидуют им сейчас! А им ехать ещё и ехать, и вынужденное безделье начинает надоедать. Путь их лежал на край материка, в самый восточный портовый город Владивосток. А дальше, до острова Сахалин, им предстояло морское путешествие на пароходе по Японскому морю.
     Теперь, когда их летние приключения остались позади, они легко и с улыбкой вспоминали свои недавние страхи. Во всём уже находили смешное, даже вспоминая ситуацию, когда Валя просила парня убрать нож. Ну что тут скажешь? – Молодость…
     В вагон-ресторан они не ходили, покупали еду у бабок на остановках. Однако, их скудные денежные запасы таяли на глазах. Как они ни старались есть поменьше, по возможности, заменяя еду чаем, но и эти меры не решали проблему. Наконец, народ засуетился, захлопали двери, в туалет выстроилась очередь. Все доставали свои чемоданы, переодевались и наводили марафет. Вот и показались первые строения. Ура, это Владивосток!
     Ну вот, слава Богу, и добрались. А дальше, на морской вокзал за билетами на пароход. С сожалением узнали, что их пароход придёт во Владивосток только через два дня.   
     Оказалось, что зала ожидания там нет, но есть гостиница. Финансы на такие дополнительные траты были ими не запланированы. Как они не экономили, но денег явно не хватит, чтобы купить билеты в каюту. Благо имелись «палубные». Они и этому были рады.
     Первую ночь было решено спать на скамейке автобусной остановки. Выбрали конечную, чтобы там было меньше народа. Как только автобус совершил последний рейс, и остановка опустела, они стали умащиваться на твёрдой грязной скамейке. У Генриетты был ГДРовский красный матерчатый чемоданчик на молнии. Красивый, лёгкий, но доступный: чуть отведи молнию и тащи что хочешь. Хорошо ещё, что брать у них было нечего.
     Уже было за полночь, когда они кое-как угомонились, но спать мешали тучи комаров, накинувшихся на одетых по-летнему девчонок. Спастись от них можно было только чем-нибудь накрывшись. Но в их чемоданах кроме платьев ничего не было. Пришлось накрыть ноги нижней юбкой. К утру, замёрзшие и голодные, они первым же автобусом вернулись на морской вокзал.
     Наскоро умывшись, перекусили вчерашними холодными пирожками, запивая их лимонадом. Заняться было нечем и день ожидания, казалось, тянулся вечность. Сидя на привокзальной скамейке, они разглядывали суетящуюся публику. Среди людей с чемоданами и сумками, бросалась в глаза компания из трёх молодых людей и одной девушки, которые так же, как и они, томились в ожидании парохода.
     Разглядывая незнакомцев, они обратили внимание на высокого красивого юношу. Несмотря на то, что молодые люди также, скорей всего, ночевали на улице, он выглядел как с иголочки.
     Юноша был высокого роста, у него были тёмные волосы, откинутые назад, и голубые глаза. Рядом с ним сидел темноглазый полный паренёк маленького роста с чёрными вьющимися волосами, похожий на еврея. Третий юноша, худой с острым носом, был очень энергичный. Он всё время куда-то отлучался, а потом, возвращаясь, что-то обсуждал с друзьями. Они спорили, и он снова уходил в разведку. Девушка, которая находилась с ними, видимо, имела определённое преимущество, потому что парни обращались к ней как к более взрослому и авторитетному человеку. Выглядела она немного старше своих спутников. Крупная, высокая с дымчатыми короткими волосами и серыми глазами.
     – Девочки, давайте и мы поищем себе другое место для ночёвки. Я больше не хочу спать на автобусной остановке, – сказала Генриетта, глядя на молодых людей – наверное этот худой парень занимается этим вопросом.
     Идея найти получше местечко для сна, вдохновила приунывших студенток. Решили оставить Иру сторожить чемоданы. Ира была отчаянным флегматиком. Ей всё было «по барабану». И Генриетта с Валей отправились туда, не зная куда, искать то, не зная что. На их счастье, по дороге им встретилось какое-то учреждение.
     – Давай зайдём, на всякий случай, – предложила Генриетта.   
     Ни на что особенно не рассчитывая, они подошли к зданию. Открыли массивную дверь, которая впустила их в маленький тускло освещённый холл, из которого следующая дверь открывалась в длинный коридор, покрытый красной ковровой дорожкой. Коридор был ярко освещён неоновыми лампами, так как единственное окно было в самом его конце. В коридор выходило множество дверей. Видимо, это были кабинеты сотрудников учреждения.   
     Неслышно ступая по дорожке, девчонки дошли до конца коридора и, увидели туалет, вошли – чистота, не то, что на вокзале.
     – Слушай, учреждение на ночь запирается, – резонно заметила Валя, – а мы спрячемся в туалете перед самым концом рабочего дня.
      – Когда все уйдут и запрут двери, мы зайдём в любой кабинет и устроимся на диване, вот и всё, – высказала своё предположение Генриетта.
     Возвращались к Ирке, как на крыльях, возбуждённо делясь с ней о достигнутых результатах разведки.
     В конце рабочего дня, взяв чемоданы, выждав, когда в коридоре никого не будет, они быстро, на цыпочках, проскочили в туалет.
     И вот прозвенел звонок. Сотрудники учреждения стали расходиться по домам. Выждав, когда наступит окончательная тишина, они, робко выглядывая из своего укрытия, вышли в пустой коридор. Было ещё боязно – вдруг кто-нибудь вернётся? Поэтому разговаривали шёпотом, прислушиваясь к каждому шороху.
     Наконец, убедившись, что они одни, стали искать место для ночлега. Подошли к ближайшей двери в кабинет. Вот те на! Дверь-то заперта. Пошли к следующей – то же самое. Проверив все двери, убедились, что и те были заперты.
     Делать нечего, ночлег на диване отменялся. Им пришлось лечь посреди коридора на красной, пахнущей пылью дорожке, как павшим в борьбе с бюрократами. Свет бил в прямо глаза, поскольку лампы были расположены по центру. Бока уже болели от предыдущей ночёвки на деревянной скамейке. Теперь главное, не проспать, и успеть спрятаться в туалете до начала рабочего дня. Наконец, сон свалил их окончательно. Сказалась предшествующая тяжёлая ночь.
     Проснулись они от звука отпираемой двери. Как хорошо, что они лежали у самого туалета! Вскочив, как ужаленные, они только успели закрыть за собой дверь туалета, как вошла уборщица. Она открыла чуланчик и, достав из него швабру и ведро, направилась к туалету набрать воды. В это время, из него, чуть ли не сбив её с ног, с чемоданами в руках, выскочили три девицы, и прямиком понеслись к входной двери. Бедная уборщица потеряла дар речи и выронила пустое ведро, проводив их полными ужаса глазами.
     Они неслись, по ещё пустой утренней улице, сломя голову, не ощущая тяжести своих чемоданов. Сердце, казалось, готово было выскочить и побежать с ними наперегонки. Наконец, у какой-то скамейки «преступницы» остановились, чтобы перевести дух. И, о чудо! Никто за ними не гнался.   
     Успокоившись, довольные тем, что последняя бездомная ночь осталась позади, они весело направились к морскому вокзалу.


                Глава 30
                Голубые глаза

     Время тянулось так долго, что ожиданию отплытия, казалось, не будет конца. Чайки кричали злыми, недовольными голосами, словно переживали за пассажиров, томящихся со своей поклажей под жарким августовским солнцем. А пароход стоял, стоял без дела, как казалось молодым людям, а мог бы уже отправляться в дорогу. Зря пропадало столько времени.
     И вот они направились, наконец-то, к трапу парохода, где пассажиров встречала бригада пограничников с офицером во главе.
     Пограничники были молодые, как и они, но чувствовалась в их взгляде и в движениях какая-то особенная строгость и серьёзность. Военные внимательно проверяли паспорта и специальные пропуска для поездки на остров. Потом прикладывали руку к козырьку и желали доброго пути. Казалось бы мелочь, но как было приятно!
     Вдруг, кто-то взялся за ручку её чемодана. Генриетта взглянула и… сердце, сделав пропуск, сорвалось в бешеную скачку. Рядом стоял Он, голубоглазый брюнет, высокий и прекрасный. Молча он взял её за руку и они, не проронив ни слова, поднялись на палубу.
     Обе компании стояли теперь вместе. Их чемоданы были сложены в одну кучку. Они не знали куда дальше идти и озирались по сторонам, ища помощи. Молодой матросик, хитро взглянув на них, весело подмигнул и сказал:
     – Ребята, выбирайте любое место, вся палуба ваша. Видно, ему было не впервой возить студентов на палубе. Они осмотрелись и выбрали себе укромный уголок. Огородив его чемоданами, стали знакомиться. Первой протянула Вале руку девушка Нина Сорокина. Она оказалась журналисткой из Ленинграда и рассказала им, что едет на остров, чтобы написать о буднях сахалинских рыбаков, что мать у неё финка, а отец русский. Она давно мечтала попасть на остров, чтобы написать статью о рыбаках, увидеть легендарный сахалинский лопух, побродить по сопкам и встретить солнце на какой-нибудь вершине. Мальчики были москвичами. Они окончили журфак МГУ. Вместе учились в школе, вместе поступили в институт. А потом захотели вместе поехать на Сахалин и отработать там положенный год.
     Того мальчика, что держал за руку Генриетту, Звали Юрой. Юра Белов жил в Москве с мамой и старшей сестрой. Об отце он ничего не сказал, а они, из деликатности, и не спросили.   
     Невысокий улыбчивый мальчик назвался Вадимом. Он оказался весёлым и остроумным. Потом они узнали, что Вадим Шаевич прекрасно играет на гитаре, с которой он никогда не расставался.
     Третий их товарищ, высокий и худощавый Роман Зуев, был сыном главного редактора газеты «Известия». Девочки представились в свою очередь. Когда Генриетта назвала своё имя, Вадим сказал, что будет звать её не Генриетта, а Газель.
     – Почему Газель? – удивилась та.
     – Ты грациозна, как газель, – серьёзно ответил Вадим. Мы ведь следили за вами. Нас разбирало любопытство – кто вы? Кстати, мы так и предположили, что вы студентки.
     – А что? Имя Газель Генриетте больше подходит. Она вечно скачет как козочка и училась на балерину, – заметила Ира.
     – Когда это было, – грустно сказала Генриетта, – не исполнилась моя мечта стать балериной. В Южно-Сахалинске была балетная студия, куда я ходила, а для дальнейшей учёбы нужно было ехать в Хабаровск, но мама пожалела и не отпустила меня в чужой город в балетное училище.
     – А сейчас ты жалеешь об этом? – спросил Роман.
     – Вначале плакала, теперь уже не жалею, но продолжаю вырезать из журналов фотографии балерин.
     Помолчали. Тем времени отдали швартовые, и корабль стал отчаливать, словно почуял свободу. Причал качался, разворачивался и, вдруг, оказался уже с другой стороны. Город поплыл в обратную сторону. Он таял, уменьшаясь в размере, и провожающие на пристани были уже едва различимы. Скоро город исчез совершенно.
     Теперь они были наедине с этим бескрайним водным простором, называемым Японским морем. Двигатель их небольшого корабля работал, усердно урча, и пароходик дрожал от его напряжения.
     Море в середине августа было спокойное. Стоя у борта судна, они вглядывались в морскую даль, мечтая увидеть японский берег, но море было пустынно. Солнце на западе уже касалось красным раскалённым боком кромки горизонта. Волосы Генриетты, от природы медового цвета, пронизывали косые лучи заходящего солнца, вплетая в них свежий морской воздух.
     – Ты такая красивая, – задумчиво проговорил Юра.
     А она, украдкой поглядывая на него, думала: Боже, какие у него спокойные, удивительного тёмно-голубого цвета, глаза.
     Голубые глаза,
     Столько ласки, огня.
     Голубые глаза
     Покорили меня.
     Вспомнились ей слова старинного романса.
     Скоро стемнело, небо прорастало жёлтыми и белыми звёздами. Ребята застелили огороженное чемоданами пространство своими курточками, и все они улеглись, глядя на небо. Разглядывали звёзды, называли знакомые созвездия. Но разговоры постепенно стихли, и они уже молча глядели в небо, тесно прижавшись друг к другу, согревая своим теплом соседей и греясь их теплом.
     Они и не заметили, как эта грубая железная колыбель, называемая кораблём, нежно, по-матерински, укачивала этих милых, ещё ничего не знающих о жизненных штормах, молодых и неопытных ребят. А с неба на них смотрели ясные звёзды, и у каждого из лежащих была та, единственная звезда, что будет идти с ним по дороге жизни с рождения и до самого конца. Она-то хорошо знала, что ждёт её подопечного впереди. И звёзды объединялись в созвездия, чтобы соединить или разлучить, оказавшихся на одном корабле, молодых людей.  Им было грустно, эти ребята ещё ничего не знали о своём будущем. Им суждено пройти много жизненных испытаний, прежде чем их детские души возмужают и обретут крылья для дальнейшего полёта. Их ласково баюкало море, пока они летали в своих беззаботных снах.
     А над ними было только небо и Бог.

 
                Глава 31
                Розовая чайка


          Над морем звёзды, словно лампы, висли,
          Смахнув туман серебряным крылом.
          Любви бездонной призрачные брызги
          Упали в сердце, обретя свой дом.

     Над сонным морем встрепенулся ветерок и отряхнул наваждение ночи с синих крыльев. Пробуждалось утро. Ребята заворочались и, ёжась от утренней прохлады, нехотя открывали глаза. Во сне они забыли, что плывут на пароходе, и теперь улыбались, осознав реальность. Ира, Вадим и Юра раньше никогда не видели моря и теперь были безмерно счастливы, глядя на бесконечную водную пустыню.
     Вдруг, зашумел, поднимаясь с сонной поверхности моря, ветерок, в миг распахав в «барашки» морскую гладь. Разбежавшись, взлетел, подхватив остатки сна, и разбудил всё и всех.
     Захотелось есть, желудки начинали громко урчать. Ребята смеялись и прижимали к ним руки, чтобы утихомирить. Стали доставать из сумок все свои пищевые запасы. Расположившись на палубе, как на поляне, устроили что-то вроде завтрака на траве. Всё им было вкусно, всё им было смешно и весело. Утро разгоралось, солнце согревало, палуба танцевала под ногами.
     – Смотрите, розовая чайка! – вдруг закричала Ира и протянула руку в сторону облака, летящего им навстречу. Своей формой оно действительно было похоже на большую чайку, а лучи утреннего солнца окрасили его в розовый цвет.
     – Как крас-и-и-во! – мечтательно протянула Нина.
     Они ещё долго провожали глазами улетающую розовую чайку. Потом она побледнела и растаяла.
     – Растаяла наша чайка, – сказала задумчиво Валя.
     – Как наши мечты? – тихо спросил Роман.
     Никто ему не ответил, но всем, почему-то, стало тревожно и грустно.
     День на палубе пролетел незаметно. Особенно это касалось влюблённой парочки. Они были словно в другом измерении, в пятом, как шутил Вадим. Он тихонько наигрывал на своей гитаре. Другие пассажиры их не тревожили, исподволь наблюдая за их компанией.
     А Генриетта и Юра никого не видели. Им казалось, что они плывут на лодочке счастья в безбрежном розовом тумане. Они почти не разговаривали, им было достаточно просто быть рядом. Зато они точно знали, что мир вокруг них изменился, стал другим, да и они уже не те, что были до встречи. Как знать, может так оно и было? Тот, кто не любил и не любит, никогда этого не узнает и не поверит этому.
     Но был в их беспечной компании один человек, для которого это путешествие было омрачено каким-то тревожным и мучительным чувством. Поначалу, он никак не мог понять, что это с ним происходит? Звучала гитара, ребята тихонько напевали, влюблённые были где-то далеко в своих мыслях…
Отчего же ему так плохо? Может сердце? Что-то стояло внутри груди и словно мешало ему свободно дышать.
     – Что так уставился на Генриетту? – спросила его тихонько Нина.
     – Я? – удивился он.
     Он и не заметил, что уже какое-то время неотрывно смотрит на неё.
     Господи, только этого мне не хватало – в сердцах подумал Роман. Что это такое, может ревность? Но разве я влюблён?   
     Крутилась в голове ещё одна подленькая мыслишка, но ему не хотелось её воспринимать. Он пытался всеми силами заглушить её. Но не тут-то было, она не давала ему думать о чём-нибудь другом. Как же так, ведь они с Юркой с самого детства дружили, были, что называется, «не разлей вода». Что же сейчас грызёт и мучит его?
     А ответ бил наотмашь – это ревность дружок, зависть. Зависть к чужой любви, зависть, что эта Газель так смотрит на его друга, а не на него. Как можно избавиться от этого наваждения? Кто может его понять, помочь? Самая умная в их компании это Нина Сорокина, она уже заметила его состояние.   
     Но ему стыдно, он никогда и никому не сознается в том, что с ним происходит. К тому же, возможно, что он сам всё это выдумал и причина в чём-то другом. А Нина Сорокина всё внимательнее смотрела на него, и ему было неуютно и беспокойно под её вдумчивым взглядом. А вдруг она понимает, что творится в его душе? Но тут, неожиданно, его размышления прервал голос Вадима:
     – Казалось бы, что может быть интересного в открытом море? И час, и другой всё одно и то же – вода, вода…
     – А мы всё равно, смотрим и смотрим, – в тон ему проговорила Валя.
     – Правда, как ни странно, но не надоедает смотреть, –  интересно, а морякам надоедает? – спросила Ира.
     – Наверное нет, раз они всю жизнь проводят вдали от берега, – резонно заметила Генриетта.
     Она смотрела на вечереющее небо и тихо прочла пришедшие строки:

          Нам грешное даётся и святое –
          Жизнь тайны открывает в нужный час.
          Душа, как солнце в море пролитое,
          Покуда луч последний не погас.
          Задует вечер бризом день устало,
          Залижут волны дум мелькнувший след.
          Прорежется граница с морем, ало,
          Ещё соча, как кровь, из вены свет.

     Все молчали. Каждый думал о своём, глядя на кровавую полосу заката между морем и небом.
     Между мной и Юрой? – полоснуло по сердцу Романа. А вдруг это любовь? – испуганно подумал он. Нет, погоди, надо разобраться… – успокаивал он себя. Возможно, что меня привлекает к ней не она сама, а её талант? Она явно необычная девчонка, и что-то в ней есть такое… такое – он не мог определить нужным словом это «что-то».
     Чёрт возьми, в конце концов! Почему мне так больно видеть их вместе? Какое мне дело до них? Нужно чем-нибудь отвлечься. И он стал расспрашивать Вадима о его дальнейших планах на жизнь.
     Тот немного подумал, а потом тихо сказал:
     – Старик, вот приедем, меня куда определят, туда и пойду работать. Ведь мы не знаем, что нам предложат. Остров большой и хорошо бы куда-нибудь ближе к морю. Вернёмся в Москву, будет что вспомнить. Это пока всё.
     – Ребята, – сказала Нина, когда они закончили свой нехитрый ужин, – давайте ложиться. Я предлагаю вытащить всё что есть мягкого, а то спать очень жёстко.
     – А я предлагаю надеть на себя всё что есть, а то спать холодно, – сказал Вадим.
     – Ладно, давайте всё наденем на себя, а что останется, на то и ляжем, – заключила Нина, и все с ней согласились.
     Смеясь, напяливали на себя свои одежды, и эта забава была им в удовольствие. Они дурачились, шутили, хохотали друг над другом, остальное вытряхивая в общую кучу.
     – Ничего, завтра разберёмся, – сказала Валя, по-хозяйски оглядывая кучу барахла.
     Наконец, они угомонились и отдались в убаюкивающее пение моря. Они слушали его древнюю песню о вечном. Звёзд в этот вечер не было видно из-за сильного тумана. Было тихо и только лёгкий ветерок ласково касался лиц, перебирал пряди волос и касался чего-то ещё… сокровенного, спрятанного глубоко-глубоко, на самом дне души.
     Роман, не зная сам, почему-то улыбался. Так он и уснул с загадочной улыбкой на губах. Туман укрыл их своим лёгким покрывалом.
     Спите дети Земли, спите.



                Глава 32
                Ревность

     Это была их первая разлука. Генриетта уже не представляла себе жизни без Юры. Всё в нём было ей родное и близкое: и голос, и сдержанная манера общения, и уравновешенность характера.
     Разлука им предстояла маленькая, как бы примерочная. Но, как только они расстались, им уже казалось, что не виделись они уже целую вечность. Ощущение рядом другого заменяло им пустые разговоры и страстные признания в любви, все эти ахи и вздохи. Их молчание было таким густым и наполненным, что при простом обращении людей к ним, они вздрагивали, словно на них обрушивали ведро холодной воды. И всё постороннее вызывало в них внутренне раздражение, поскольку отвлекало их от сосредоточенного молчаливого общения душ.
     – Я скучаю по тебе, – тихонько шепнул Юра ей на ушко –  я всё время скучаю по тебе и мне кажется, что, если я не буду держать тебя за руку, я тебя потеряю.
     – Но мы ведь всё время вместе, – успокаивала его Генриетта, прекрасно понимая, о чём он говорит, ведь и самой, отчего-то, было тревожно на душе.
     Выйдя из обшарпанного автобуса, вся компания стояла, оглядывая невзрачные пятиэтажные дома на Хабаровской улице. Неподалёку от неё была улица Вокзальная, на которой жила Генриетта. Валя пошла в сторону реки Сусуи, где был их частный домик, а Ира пошла в другую сторону, где её ждала мама. Их дом располагался ближе к рынку. А ребятам нужно было добрать до центра города в единственную гостиницу.   
     Юра медлил, понимая, что сейчас им с Генриеттой предстоит расстаться. Ненадолго… до самого вечера. И всё тянул время.
     Пора. Им необходимо пораньше устроиться в гостинице. Завтра с утра нужно идти в отдел кадров для определения их места работы. Никто не сомневался, что они останутся в Южно-Сахалинске и будут ежедневно встречаться.
Вечерком сегодня вся компания должна была встретиться возле первой скамейки на бульваре, ведущем в парк.
     – До вечера, – грустно проговорил Юра.
     – До встречи, – эхом откликнулась Генриетта.
     Мама обрадовалась возвращению дочери. Она ждала рассказов о прошедшей практике и поездке в Алма-Ату. Просила дочь подробней рассказать о впечатлениях. Но у Генриетты всё, вдруг, вылетело из головы. Про Алма-Ату она сказала, что там великолепный зоопарк. Ей, почему-то, вспомнился снежный барс с голубыми, как у Юры, глазами. А потом она помнила только палубу, пароход, море и… А вот об этом говорить ей совсем не хотелось.
     В юности родители, на какое-то время, отходят на второй план. А время словно замерло на часах. Когда же наступит вечер?
     – Мам, мы хотим сходить в парк, а потом пойдём на танцы.
     – Конечно идите, нужно ваших новых друзей познакомить с городом. Вы их не бросайте. Представляешь, если бы ты оказалась в чужом городе, вдали от своих родных? Ты пригласи их к нам в гости как-нибудь зайти.
     – Отлично, заодно и ты с ними познакомишься. Они очень хорошие, приличные ребята. А Нина Сорокина журналист. Она умная, тебе понравится, а Вадим хорошо играет на гитаре. Он учился в музыкальной школе по классу фортепьяно, но потом бросил и выбрал гитару.
     В предвкушение встречи, она тщательно «чистила пёрышки», перебирала платья. Хотела быть неотразимой для любимого. На ножки она надела прюнелевые туфельки на французском каблучке, лёгкие и изящные.
     Вечером Генриетта выпорхнула на крыльях любви в своём любимом платье в талию с пышной юбочкой. С громко бьющимся сердцем она, приближаясь к заветной скамейке, где увидела Юру, Рому и Нину, томящихся в ожидании. Заметив её, парни вскочили, как по команде, и радостная улыбка осветила их лица. А у неё пересохло горло и дрожали ноги, будто они не виделись много дней. После приветственных слов, решили пойти навстречу девчонкам, и вскоре увидели тех, спешащих им навстречу. Все были рады друг другу. Вот ведь как бывает в жизни. Они знакомы всего несколько дней, а кажется, что нет людей роднее и ближе. И Ира, и Валя, и Генриетта, легко сдружились с новыми знакомыми.
     Вначале, все отправились к водопаду, потом гуляли по любимым аллеям, постояли у озера. Сквозь уже желтеющую листву деревьев, отдалённо и призывно звучала музыка.
     Они и не заметили, как ноги сами привели их на танцевальную площадку. Юра куда-то отлучился и настроение у Генриетты сразу упало. Рома, воспользовавшись удобным моментом, пригласил её на танец. Вадим танцевал с Валей, а Нина с каким-то незнакомым парнем с суровым выражением лица. Генриетта почувствовала, как вспотела от волнения у Ромы рука. Но не подала вида. А тот развлекал её, рассказывая смешные истории из школьных лет.
     Они подошли к скучающей Ире одновременно с Ниной и её кавалером. Парень пришёл на танцы один. Ужасно смущаясь, попросился к ним в компанию, и Нина была не против познакомиться с ним поближе. Как оказалось, Михаил был командирован в Южно-Сахалинск по каким-то производственным делам. Работал на плавбазе, и Нине, как журналисту, это знакомство было очень кстати, так как она собиралась писать о рыбаках. Несмотря на суровую внешность, Миша оказался стеснительным и скромным молодым человеком.
     Вернулись Юра и Генриетта. Сразу повеселев, Генриетта закружилась с ним в вальсе. Иру так никто и не пригласил.
     – Юра, пригласи Иру, смотри какая она грустная стоит.
     Следующий танец он танцевал с Ирой. Юра ей что-то говорил смешное, отчего та весь танец хохотала. Но вот музыка смолкла, и молодёжь стала расходиться. А им казалось, что веселье только началось. До чего же не хотелось расходиться по домам! Но было уже поздно, и родители будут волноваться. Юра пошёл провожать Генриетту. Они стояли у входной двери и не решались поцеловаться, словно боясь спугнуть счастье.
     Когда Генриетта вошла в комнату, Елена Андреевна ещё не спала.
     – Что за мальчик тебя провожал? – спросила она дочь.
     – Это Юра Белов.
     – Расскажи мне о нём.
     И Генриетта, вкратце, рассказала всё что о нём знала.
Отца своего он не помнит, тот разбился на мотоцикле, когда Юре было всего три года. Юрина мама, тоже учительница, только преподаёт математику. После смерти Юриного отца, замуж она больше не выходила. У Юры есть старшая сестра Оля, которая уже два года замужем, и у неё родилась дочка Алёнка. Так что Юра уже дядя, как и я – сказала с улыбкой Генриетта. У нас очень похожие судьбы.
     – И что, он тебе нравится?
     – Очень! Он самый лучший человек. Мам, я хочу завтра пригласить всю нашу компанию. Ты ведь хотела познакомиться с ними?
     – Приводи, я испеку к чаю что-нибудь вкусненькое, – и мама лукаво взглянула на дочку.
     На следующий день решалась судьба новоиспечённых специалистов. С утра они уже сидели в коридоре, перед дверью в кабинет начальника и волновались, как перед экзаменом. В кабинет входили по одному. Выходили с листочком бумаги, где было напечатано место их назначения и место первой работы в их жизни. Нину Сорокину направили в город Поронайск, что на реке Поронай, в редакцию местной газеты «Звезда». Вадиму предстояло ехать в город Углегорск, репортёром газеты «Углегорские новости». Романа оставили в Южно-Сахалинске в редакции газеты «Советский Сахалин». Юру можно было поздравить с должностью главного редактора газеты «Сахалинский нефтяник» в городе Оха на северном Сахалине.
     Вот она, судьба! Такого удара ни Генриетта, ни Юрий не ожидали. Расстояние от Южно-Сахалинска до Охи составляло восемьсот сорок четыре километра. Прямой дороги туда не было. Только самолёт. На влюблённых больно было смотреть. Они были потрясены и растеряны. Видя их отчаянье, ребята, переживая за них, ломали голову, не зная, чем помочь.
     Первой опомнилась Нина Сорокина. Волнуясь, она зашла в кабинет. Её долго не было. Видимо она объясняла сложившуюся ситуацию. Решалась судьба двух людей. Она предложила поменять его назначение с любым из них.
     – Нам Юрий Сергеевич Белов нужен в Охе. Мы изучили все характеристики и пришли к такому выводу. Единственный выход, это сделать обмен между Беловым и Зуевым, если тот согласится.
     – Согласится, ведь они друзья с детства, – радостно заверила начальника Нина.
     Трудно описать волнение, с которым все ожидали результат её переговоров. Надежды на успех было мало. И вот, Нина выходит с сияющим лицом.
     – Победа! Удалось уговорить. Юра может поменяться назначением с Ромой.
     Ребята смеялись, обнимали друг друга. Все были так возбуждены, что никто не заметил злого огня, вспыхнувшего в глазах Романа.
     – Извини, Юрка, я в Оху не поеду, – твёрдо сказал он.
     Воцарилось мёртвое молчание. Ребята стояли огорошенные и с недоумением уставились на Рому.
     – Вы можете переписываться, – невозмутимо констатировал тот.
     Такого ответа не ожидал никто.
     Да что там, сам Роман не ожидал от себя такого…
     Ребята бросились уговаривать его, но Рома стоял с каменным лицом и пустыми глазами.
     – Извините, ребята, не могу. Это от меня не зависит.
     Но те не могли успокоиться. Взволнованные и расстроенные, они продолжали его убеждать. Но он стоял с отсутствующим видом и не реагировал на их слова. Юра, бледный и потерянный, потерял дар речи, а о Генриетте и говорить нечего. Одна только Нина стояла молча в стороне и не принимала участия в уговорах. Она одна из всей этой возбуждённой компании, догадывалась в чём дело. А ребята были в недоумении. Они ничем не могли объяснить такое поведение лучшего друга Юры. Глядя на Романа, ясно было только одно – значит есть важная уважительная причина его отказа. А Генриетта была в отчаянье. Слёзы душили её и не давали говорить. Бедный Юра, утешал её как мог.


                Глава 33
                Танец со свечами

     Оставалась последняя неделя перед отъездом ребят на место назначения. Ощущение острой боли, заглушающей все остальные чувства, доминировали в сердце Генриетты. И чем меньше оставалось времени до разлуки, тем сильнее болела душа. Возникало критическое напряжение и вспыхивала искра, из которой возникал свет в душе.
     Они ходили каждый вечер на танцы. Благо, погода стояла великолепная. Вот звучит грустная песня о любви. Они танцуют в объятиях друг друга. И ничего больше не надо. Ах, если бы они могли сейчас раствориться и улететь облаком, куда ни будь, за тридевять земель…

          Кто учит, нас с тобой любить,
          Чтоб умирать ежесекундно?
          Минуту сладкую продлить
          И удержать, порой, так трудно!
          К тебе я близко подошла,
          И счастье, кажется, возможно…
          Но жизнь нас жаром обожгла
          Так грубо, так неосторожно.
          В порыве страсти молодой,
          Как эта музыка наивной,
          Дрожу, как птица под рукой,
          Тоской своею журавлиной.
          Но не надёжна танца нить,
          И в этом просто убедиться:
          Мне с губ твоих воды не пить,
          Глотнуть дано лишь… не напиться.

     Так жизнь растит и воспитывает невидимую и непознанную душу человека. Юра и Генриетта считали дни и минуты, что оставались им до расставания.
     Вечером снова все собрались у неё дома. Пили чай, разговаривали, слушали музыку. А на душе у каждого лежала печаль, как тень от их былого веселья. Казалось, что за последний месяц они повзрослели на год. Скорое расставание придавало особую яркость и остроту всем мысля и чувствам. Когда ещё им случится ещё встретиться. Да и получится ли?
     А дни таяли, и от этого становилось всё горше, всё больней.
Завтра они видятся в последний раз… В последний? «Почему я так подумала?» – спрашивала себя Генриетта.
     Она стояла у открытого окна. Сегодня ещё лето, двадцать восьмое августа. Но какой необъяснимой грустью дышит этот тихий предосенний вечер. Временами, в открытое окно долетали звуки скрипки, видимо у кого-то играло радио. Любовь – болезнь – продолжала размышлять Генриетта. Я, видимо, больна. Неизлечимо?

          И голос прерывается у скрипки,
          И сердце, словно лодка на волне,
          И жизнь моя – туман на волнах зыбких,
          Слеза росы на скошенной траве.
          Звезда мерцает в сумерках вишнёвых,
          И день погас, растаял без следа.
          Туман висит на веточках терновых,
          Как порванная ветрами фата.
          Нам грешное даётся и святое.
          Жизнь тайны открывает в нужный час.
          Душа, как солнце в воду пролитое,
          В которой свет любви моей не гас.

     Но пора накрыть стол, ведь скоро должны прийти ребята на прощальный ужин. Завтра все разлетятся, как эти первые жёлтые листочки, сдутые порывом ветра.
     Вадим пришёл с гитарой. За дружеским ужином ребята пытались шутить и, хоть как-нибудь, разрядить наступающие паузы молчания.
     Вадим настроил гитару и стал тихонько перебирать струны. Век бы слушать и слушать… Словно время бежало ручейком с его пальцев и таяло без следа в сердце. Но вот он запел. Сегодня он пел особенно проникновенно. Слова грустных песен ложились на сердце сладкой и нежной болью.
     Неожиданно Ира разрыдалась и выскочила на лестничную площадку. Генриетта бросилась за ней.
     – Ира, что с тобой, – участливо спросила она подругу.
     – Я его так люблю, как вам и не снилось! – прорыдала та.
     – Кого? – не поняла Генриетта.
     – Вадима, кого же ещё? – возмутилась Ира, – он лучше всех, у него такое необыкновенное сердце, а глаза… я никого больше не полюблю. Таких как он больше нет.
     «Вот так тихоня» – подумала про себя Генриетта. «А я-то вообразила, что одна люблю и страдаю».
     И ей стало вдруг стыдно за своё равнодушие и безразличие к подруге. Оказывается, что Ирка такая же «больная» как и она.
     – Ира, дорогая, а он тебя тоже любит? – продолжала расспрашивать подруга.
     – Я не знаю, – печально вздохнула Ира и отвернулась.
     – Хочешь я с ним поговорю.
     – Нет, не надо, – твёрдо ответила подруга, – я не пара ему, –  и, рыдая, убежала домой.
     – А где Ира? – спросила Валя, с тревогой глядя на Генриетту.
     – У неё мама болеет, – неудачно соврала та. Но всем уже было не до неё. «Какие же мы все эгоисты» – думала Генриетта, глядя на друзей. Вот так, человек живёт рядом с вами, а вы, в сущности, ничего о нём не знаете. Ира, конечно, флегматик, она очень замкнутый человек. Но как можно не заметить, что твоя подруга страдает? На это не было объяснения. А бедная Ирка скрывала свои чувства. Сколько же боли и тоски держала она в себе? Это слова любви, прозвучавшей только что песни, что пел её любимый, вызвали такую бурную реакцию и вывернули её горе наружу. Мысли об Ире не ей давали покоя.
     – Елена Андреевна, – вдруг долетел до неё голос Нины, – сыграйте что-нибудь на прощание.
     – Что-нибудь скандинавское, – пошутил Вадим.
Но никто не улыбнулся его удачной шутке, хотя все знали, что у Нины скандинавские корни.
     Елена Андреевна села за инструмент, и в грустный вечер потекла такая же грустная мелодия Эдварда Грига, Песня Сольвейг.
     Внезапно, комната погрузилась в темноту. Выключили свет. Что это? Плохое предзнаменование? Генриетта выбежала на кухню за спичками. Ей стало не по себе от такого пустяка. Свет довольно часто выключали на какое-то время, и они запаслись, на такой случай, свечами. Но сейчас это имело какое-то иное, сакральное значение.
     Дрожащей рукой она зажгла свечи в старом подсвечнике. А музыка не прерывалась. Елена Андреевна могла играть и без света. Внесённые свечи, по-новому, осветили комнату и лица присутствующих.
     Сама не ожидая такого порыва, Генриетта вместо того, чтобы поставить подсвечник на пианино, подняла его в вытянутой руке и стала танцевать. Это был танец со свечами, которые плакали ей в руку и роняли горячие слёзы на пол.
     Все затаили дыхание. Движения танца отражали, как нельзя лучше, истинные невысказанные чувства. Ничего лишнего. Только музыка и танец. Танец, который сопровождал танец теней. Он, как бесплотный призрак, свободно летал по потолку, по стенам, по лицам замерших ребят… И каждому казалось, что это тень их безоблачного счастья обратилась, вдруг, в свою противоположность. Эта мистическая пляска одновременно пугала и завораживала.


                Глава 34
              Я тобой переболею, ненаглядный мой…

     Кто в жизни не переживал муки юношеской любви? Это как болезнь, которой каждому нужно переболеть, чтобы душа наполнилась той глубиной и болью, тем светом и радостью, которые будут служить ей ориентиром в дальнейшей жизни.      
     Вот уже и третья студенческая осень. Особый кусок жизни, который служит фундаментом всей последующей. В институте начались занятия. За лето они разленились и с неохотой высиживали положенные пары.
     Утром было трудно вставать. Генриетта часто опаздывала на занятия или, даже, прогуливала первую пару. Они, как и прежде, сидели вчетвером за одним столом, повзрослевшие, утратившие ту первоначальную непосредственность, с которой они в первый раз переступили порог аудитории.
     В студенчестве человек проживает за один год несколько лет. Время, в течение жизни человека, имеет разную продолжительность.
     За лето, что они не виделись, с каждым произошли изменения. У кого-то явно, а у другого может быть и не заметно на глаз, но никто не остался прежним. Изменились все, на кого ни глянь. Это уже не те бесшабашные ребята, кому и море было по колено. В жизни каждого произошли важные события.
     Одним из таких событий, явился неожиданный развод Нелли со своим красавцем, морским офицером. А какая была любовь! Весь курс следил за устройством их жизни. Все сопереживали их отношения от первого свидания во время уборки картофеля до рождения младенца и вскармливания, сначала бьющим неудержимым фонтаном через платье молоком матери, потом, доставаемым с большим трудом, козьим молоком. И когда она приносила ребёнка, все с умным видом делали заключение, что он здоров и прекрасен.
     И эта образцовая семья распалась? Да не может этого быть!  Она, конечно, не посвящала весь курс в подробности этой трагедии, но все сразу обратили внимание на её осунувшееся лицо, словно потемневшее от пролитых слёз, на её поникшие плечи.
     Ребята утешали Неллю как могли. Вспоминали, как на первом курсе она мужественно переносила беременность, как на втором курсе, родив ребёнка, не бросила учёбу, как ходила с пятнами от напора молока на платьях. Радовались, когда молодая семья получила квартиру, выбирали подарок на новоселье… И вот, вдруг, такая оглушительная новость.
     А Коля, по-прежнему, был молчалив. Мало говорил, больше слушал. Подруги обратили внимание, на то, что он стал более грустным и серьёзным. Слушая их разговоры, он часто впадал в глубокую задумчивость.
     – Коля, уж не завёл ли ты невесту, – прервала его мечты Валя.
     – А на кой мне она?
     – Ты же молодой парень, у тебя должна быть своя жизнь, – продолжала она.
     – А мне и так хорошо, – просто ответил он, и они оставили его в покое.
     Иру не спрашивали, как она провела остаток каникул. Боялись лишний раз напомнить ей о Вадиме. Раньше они считали, что она не способна на эмоциональные чувства. Обычно она ко всему относилась с неизменным безразличием. Но прощальный вечер показал, что они её плохо знали и совсем не понимали её характера. Теперь она была, как раненый зверёк. Как им хотелось ей помочь, но девчонки не знали, как и подступиться.
     Генриетта ждала телефонного разговора с Юрой. Дома у них телефона не было. Перед отъездом они условились с Юрой, что будут заказывать разговор каждую неделю в семь часов вечера. Сегодня, был как раз, этот долгожданный день.
     Она бежала на почту, не в силах сдержать себя. Сейчас, сейчас она услышит его голос.
     На почту пришла раньше назначенного времени. О, Боже, до чего мучительно долго тянется ожидание! Ей казалось, что непременно что-нибудь случится и разговор их не состоится.
     – Оха на проводе, – громко сказала пожилая телефонистка, – пройдите в третью кабину.
     Дрожащей рукой Генриетта прижала трубку к уху. Юра что-то говорил. Какой ужас, она ничего не понимает, сердце так громко стучит, что мешает расслышать его слова. Она тоже что-то говорит, спрашивает. Разговор получается какой-то бестолковый. Слава Богу, время кончилось. В трубке что-то зашипело, затрещало и она вышла ошарашенная из кабинки, красная от волнения. Столько ожиданий, столько волнующих надежд на этот разговор, и всё для того, чтобы нести разную чепуху? А с другой стороны, что можно сказать за три минуты, сказать, тем людям, что разговаривали глазами, сердцами, дыханием… даже своим молчанием, когда невольный вздох или недомолвки имели особое значение, понятное только им двоим. Ей было стыдно сознаться себе, что этот, столь долгожданный, разговор её неожиданно огорчил и разочаровал.
     – Ну что? – нетерпеливо спросила Елена Андреевна, как только дочь вошла.
     – Сказал, что устроился хорошо. Ему дали комнату в пятиэтажке. Предложил приехать к нему, – бесцветным голосом произнесла Генриетта.
     – И что ты решила? – встревоженно спросила Елена Андреевна.
     – Не знаю, – честно созналась Генриетта. Через неделю мы вернёмся к этому разговору.
     И она взяла в руки первый попавшийся на глаза учебник, делая вид, что читает его. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Сдерживаемые с трудом слёзы, стояли комом в горле. Внутри была гулкая пустота.
     Вечером, лёжа в постели, она старалась вспомнить его лицо, волосы и глаза. Но этот далёкий, какой-то другой, голос был словно и не его вовсе. Сон никак не приходил. Она встала и вышла на кухню с его фотографией, которую он подарил ей на прощанье. У неё появилась потребность нет-нет да и взглянуть на фото. На душе становилось спокойней, словно от его присутствия. Одно плохо: взгляд на фотографии был направлен не в объектив, а куда-то в сторону, как только она не ставила эту фотографию! Но с любого ракурса он смотрел не на неё, а куда-то мимо. Ей так и не удалось посмотреть ему в глаза.   
     Интересно, а как наука объясняет такой феномен?
     Настроение паршивое, осеннее. По тёмному стеклу тихонько, словно извиняясь за причиняемое беспокойство, стучат редкие капли несмелого дождя.

          Осень роняет перья жар-птицы.
          Лес полыхает светом зарницы.
          Грома не слышно, грома не будет,
          Дождь молчаливый землю остудит.
          Будет он цаплей бродить по болоту,
          Листьев живую клевать позолоту.
          В шорохе листьев слышатся звуки –
          Всё о разлуке, всё о разлуке…

     На следующий день к ним зашёл Роман. Он спросил Генриетту:
     – Что рассказал Юра?
     – Мы разговаривали всего три минуты, к тому же, слышимость была ужасная. Я поняла, что он устроился хорошо, получил отдельную комнату. Работа в редакции находится в запущенном состоянии и ему придётся засучить рукава. В общем, осваивается на новом месте. Коллектив неплохой, работники старые, молодёжи нет. Вот вкратце и всё, что он успел мне рассказать.
     – Слушай, давай сходим завтра вместе с девчонками в кино. Я куплю билеты, а вы подходите к семи часам прямо к кинотеатру.
     Так и повелось, Рома, как-то незаметно, стал частью их компании, конечно без Коли. Потом погода ухудшилась и девчонки стали отказываться от гуляний. А Рома зачастил к ней по вечерам на чашку чая.
     Разговоры с Охой были всё те же. Она ему – про институт, он ей – про работу. Время шло и постепенно его лицо стало затуманиваться, терять живые краски. Острая боль разлуки стала потихоньку переходить в хроническую форму. Время делало своё дело. Удивляться было нечему. В сущности, ведь они так мало времени провели вместе. Ей стало страшно от того, что и его чувства к ней тоже постепенно будут остывать.
     – Что-то Рома зачастил в тебе гости, – заметила однажды Елена Андреевна.
     – Он пытается за мной ухаживать, – равнодушно произнесла дочь, – я ему сказала, что мы просто друзья, потому что я люблю Юру.
     – Правильно, не морочь напрасно Роману голову. У меня создаётся впечатление, что он специально не поменялся назначением с Юрой, ведь руководство пошло вам навстречу. Я думаю, он так поступил, чтобы остаться в Южно-Сахалинске. Знаешь пословицу: «Себе не ам и другому не дам».
     Мама, видимо, была права.
     В конце декабря Роман принёс радостную новость: на Новогодний праздник обещал приехать Вадим. Он созвонился с Романом и сказал, что очень соскучился по друзьям. И ещё одна новость: Нина Сорокина, выполнив задание редакции, уехала в Ленинград. Она оставила свой ленинградский адрес на случай, если кто-нибудь из нас будет в этом городе. Ещё она сказала ему, что хочет написать целую подборку очерков о жизни сахалинских рыбаков.
     Генриетта слушала Романа, а сама ждала, что он сейчас скажет и о Юре. Но Роман, прекрасно понимая её настроение, отвернулся к окну, он не мог смотреть ей в глаза, ему нечего было добавить к сказанному, кроме того, что Юра завален работой и тоже очень скучает. Летом он обязательно приедет повидаться.
     Утром в институте Генриетта поспешила сообщить подругам радостную весть:
     – На Новый год ждите гостя!
     – Юрка приезжает? – в один голос воскликнули Валя и Ира.
     – Нет, он не сможет пока вырваться. У него много работы в редакции. Это Вадим позвонил Роману и сказал, что очень соскучился по всем. Просил передать всем привет.
     – А Юра, наверное, прилетит в другой раз. «Ведь у него ответственная работа», – заметила Ира, пытаясь успокоить Генриетту, у которой глаза были полны слёз.
     Ночью Генриетте не спалось. Одни и те же мысли бесконечно крутились в голове, не давая ни минуты покоя. Она тихонько встала с постели и, подойдя к окну, прижалась горячим лбом к холодному стеклу. Невольно отстранясь, подумала: – «Обжигает не только жар, но и холод».
Слёзы, переполняя сердце, наполнили глаза и полились через край, падая тяжёлыми каплями на холодный подоконник. Мысленно она обращалась к далёкому Юре:

          Я ближе к тебе,
          Чем к вечности миг.
          Я ближе к тебе,
          Чем к горлу – крик.
          Чем к чайке – вода,
          Чем к сердцу – беда.
          Но ты далеко…
          Навсегда.   
                Навсегда?
     А он, по-прежнему, звонил ей раз в неделю, но разговоры сводились к сведениям о друзьях, о работе и учёбе. В конце разговора они клялись в вечной и неизменной любви. Слали друг другу воздушные поцелуи, остывающие по пути в морозном воздухе. Сердце у Генриетты уже не трепетало, как раньше. Оно начинало замерзать в одиночестве. Самое страшное было то, что они уже стали привыкать к разлуке. И хотя воспоминания были ещё сильны, ещё волновали и не давали спать по ночам, но что-то неуловимо таяло, как снег в руке – не удержать.
     Разлука уносит любовь?

                Глава 35
                Обманутые надежды

     После того, как брат Генриетты Олег, расстался с любимой женщиной, он впал в глубокое уныние. Надежды на новую жизнь и любимую семью канули в Лету. Беременная Тамара подверглась мощному психологическому давлению. В те времена уводить из семьи мужа, считалось несмываемым позором и преступлением.
     Её всеми правдами и неправдами уговорили избавится от ребёнка, которого они с Олегом ждали с такой любовью! За такие дела, Олега Александровича могли исключить из партии и снять с занимаемой должности. Дина Павловна поняла, что так можно мужа потерять. Плюнув на свою женскую гордость, она пошла в партком и объяснила сложившуюся обстановку в семье. Это возымело своё действие и Тамару вызвали «на ковёр». С ней провели воспитательную беседу.
     Для Тамары это была катастрофа. Она поняла, что счастье, улыбнувшееся ей, отныне невозможно. А ей уже за тридцать. Олег Александрович был её первой и последней любовью. И она так радовалась, узнав, что беременна.
     Заплаканная и униженная, она готова была расстаться с любимым человеком, ради счастья его семьи.
     – «Оставьте эту семью в покое и никакого ребёнка», – звучали молотом в её голове слова седого строгого парторга.
     – «Но зачем же убивать плод их любви?»
     Рыдая, она обещала, что уедет и отец никогда не увидит малыша. Но ей привели неоспоримые доводы, что такой ответственный человек, как Олег Александрович, не сможет спокойно жить, зная, что где-то растёт его ребёнок, нуждающийся в любви и заботе.
     – Вы хотите, чтобы он всю жизнь мучился? – строго спрашивал парторг, глядя в упор на неё.
     Тамара не хотела причинять боль любимому человеку. Но ей было ясно и то, что она лишалась последней надежды на женское счастье.
     Ну что ж, она готова принести в жертву всё чем владела, если это пойдёт во благо любимому. Больше они с Олегом Александровичем не встречались.
     Она поговорила с братом Анатолием, к этому времени, уже окончившим десятилетку. Тот успокоил её, сказав, что уже подыскал себе работу. Парень он был серьёзный, и на него можно было положиться. А в скором времени она уволилась с работы и уехала на родину в Темрюк.
     А Олег Александрович вернулся к своей жене и дочери Леночке. Всё вернулось «на круги своя». Те же ссоры по пустякам, то же раздражение от одного только вида и голоса супруги. Полное несовпадение взглядов на жизнь и воспитание дочери.
     Теперь, когда надежды на рождение ребёнка от любимой женщины рухнули, всё его внимание было направлено на воспитание единственной дочери Елены.
     К своему великому огорчению, он стал замечать, что чем старше становилась девочка, тем больше было в ней материнского мещанского высокомерия и эгоизма. Глядя на спесивую в своей гордыне супругу, он удивлялся: «Откуда, в этой простой деревенской, из Ивантеевки, женщине, столько снобизма?».
     Дочь свою она растила, не утруждая домашней работой. Выпячивая недовольно нижнюю пухлую губку, говорила своим подругам:
     – Мы с сестрой детства не видели, так пусть хоть дочка поживёт как барыня.
     А те улыбались и угодливо поддакивали ей. Возможно, что сами они так не считали, но они очень любили ходить к ней в гости на пироги и прочие угощения.
     Нужно отдать должное Дине Павловне: со временем, она стала замечательной хозяйкой. Когда они только женились, ничего делать по дому она не умела. И не удивительно, ведь была война и недостаток продуктов, да и учить было некому. После смерти матери, они с сестрой Тоней остались с отцом. Он работал учителем черчения в ивантеевской школе и был уважаемым человеком. Убирать и готовить вдовцу с детьми, приходила их соседка – старая баба Зина. Девчонок, «сироток», растущих без матери, она жалела и баловала. Младшая сестра Дины была доброй и покладистой девочкой, а Дина, как старшая сестра, взяла на себя роль хозяйки дома и всех подряд муштровала.
     Соседи смотрели и снисходительно посмеивались: «У такой не забалуешь!» А девчонке только того и надо, лишь бы не мешали ей командовать. Возможно, это и повлияло на выработку своеобразного поведения ребёнка, ставшего неотъемлемой чертой характера. Она знала одно: у неё всё должно быть лучше, чем у других. Теперь, после замужества, она считала, что в их в семье так и было: всё лучше, чем у других. А то, что муж погуливает, так это пустяки
     – Олег очень влюбчивый, – объясняла она знакомым, которые торопились известить её о его похождениях, – любит-то он меня, – гордо утверждала она.
     А он задыхался в домашней обстановке, где мать и дочь говорили о чём угодно, кроме обычных человеческих ценностей. Его душил затхлый мир мещанства, царящий в семье. Дом был «полная чаша», не хватало только одного – душевного тепла и любви.
     – Дина, вчера мы видели твоего мужа с Маринкой, – докладывали добрые подруги Дине Павловне.
     – Ничего, не мыло, не смылится, – отвечала та, и глазом не моргнув, – спать он ложится со мной, видно другие бабы его не удовлетворяют.
     Подруги крутили пальцем у виска за спиной, а в глаза льстили и подтверждали, что такой как она, ему не найти.
     А у него, от невозможности жить полноценной жизнью, в любви и согласии, желание идти домой совсем пропало. Его уже не радовали красивые стеллажи, сделанные им с такой любовью, до отказа заполненные книгами, не радовала радиола, сделанная им с истинным мастерством, которую хотели купить у него за приличные деньги. Его уже не радовали ковровые дорожки, ведущие по коридору от входной двери до гостиной. Кто он в этой квартире? Любимый супруг, добрый ласковый отец? Нет, он добытчик и гарантия престижа.
     Дочь не считалась с мнением отца, игнорировала его советы и замечания. Училась плохо, по дому ничего не делала. На замечание мужа, что они растят бездельницу и белоручку, супруга неизменно отвечала:
     – Успеет, ещё наработается. Вот замуж выйдет, тогда и будет ишачить.
     И Олег Александрович понимал, не желая в этом признаваться себе, что его мечты вырастить и воспитать культурную, интеллигентную дочь, потерпели крах. Ему хотелось, чтобы она разделяла его тягу к прекрасному. Чтобы они могли поговорить вечером, за чашечкой чая, о музыке, о поэзии и живописи. Ведь у них так много книг о художниках.    
     Но чем взрослей становилась дочь, тем шире и глубже становилась пропасть между ними. И невольно ему в душу закрадывалась грустная мысль: для кого же он покупал пианино, с которого дочь даже пыль не стирала. С тех пор как она бросила музыкальную школу, у неё ни разу не возникло желание открыть крышку инструмента и прикоснуться к клавишам. А их богатая, на зависть всем, домашняя библиотека? Ведь ни она, ни её мать, книгами не интересовались, разве что только похвалиться перед кем-нибудь.
     И тем не менее, в чём он мог упрекнуть свою супругу? Она была заботливой и любящей матерью, в её понимании, хорошим толковым работником. Её ценили и уважали на работе, с её мнением, как специалиста, считалось руководство. Подруги брали с неё пример. Она прекрасно готовила, содержала дом в чистоте и порядке. В доме было уютно и пахло пирогами. Да и как жену, ему не в чем было её упрекнуть – она добросовестно исполняла свой «супружеский долг».
     Отчего же он так одинок и несчастен в своей семье? Отчего ему пусто в квартире, уютно обставленной, и так зябко в постели под пуховым одеялом? И не с кем ему поделиться, и не кому рассказать о том, что тяжёлым камнем лежит на сердце. Да и кто может понять чужую боль?
     А город уже готовится к весне. Чистится, охорашивается. Волнующий весенний воздух куда-то зовёт и дразнит. Он и рад, и не рад этому. Ведь боль одиночества с удвоенной силой станет вгрызаться в бедное сердце, жаждущее понимания и любви. И он вглядывается в лица проходящих женщин. Где же та, которая поймёт его, откликнется на одиночество души? Но все женщины, что якобы любили его, на самом деле любили всегда только самих себя. Их совершенно не интересовали его страдания. Им было всё равно, счастлив он или нет. Главным для них, было то, что он красивый мужчина, что умеет красиво ухаживать и не скупится на комплименты и подарки. С ним так весело и интересно.
     А он, поняв в очередной раз тщетность поиска, чувствовал себя обворованным среди бела дня. С возрастом ему стало очевидно, что все его юношеские мечты о семейном счастье до гробовой доски, оказались напрасными обманутыми надеждами.
     А вот у Тони, сестры Дины, с которой у Олега был в своё время роман, судьба сложилась как нельзя лучше. Её позднее замужество оказалось очень удачным. Муж, Виктор Карпенюк, был прекрасным человеком. Несмотря на то, что он знал о прежних отношениях его жены и Олега, уважал и ценил того, за его доброе сердце, за ум и весёлый нрав. Они стали близкими и родными людьми. Их родственные отношения продолжались до конца жизни.
     Приближались майские праздники. У всех было праздничное настроение.
Собирались, как всегда, у Баранниковых, отчасти из-за того, что так вкусно никто не кормил, как Дина, и никто так не развлекал, как Олег.
     В скором времени у Тони и Виктора родился сын Женя, прекрасный крепенький малыш с карими, как у мамы, глазками, а через несколько лет родилась и дочь Танечка, красавица. Через много лет она станет актрисой Южно-Сахалинского драматического театра.
     Так что, завидовавшая старшей сестре Тоня, оказалась и счастливой матерью, и любимой женой. Она прожила хорошую жизнь в счастливом браке с дорогим мужем и любящими, до последних дней, детьми.

               Глава 36
               Зелёный туман

     Весна. В это время дворники и пожилые люди рано просыпаются. С самого раннего утра уже слышно, как старый дворник Петрович скребёт своей лысой метёлкой по шершавому тротуару, надрывно, по-стариковски, кашляя. Простыл что ли?
     – Петрович, что это там, как зелёное облако, летит, туман что ли? – спрашивает его пенсионерка Анна Николаевна.
     – Берёза, мать её, пылит!
     – Как это пылит? – недоумевает Анна Николаевна.
     – Цветёт, вот как! – в сердцах отвечает дворник, – кашель из-за неё проклятой, совсем меня замучил.
     – А-а-а, – протяжно звучит удаляющийся голос Анны Николаевны
     – За молоком пошла, – автоматически отмечает сонная Генриетта, – значит уже около восьми. Пора вставать.
     Она слышит знакомые голоса и, ещё окончательно не проснувшись, думает: «Интересно, о чём это они говорят?»
     Какое-то время она ещё продолжает лежать с закрытыми глазами, но её окончательно выводит из сонного состояния воробьиный неистовый галдёж за окном.
     «Вот так бы лежать и лежать, и ни о чём не думать, ничего не вспоминать», – думала Генриетта, лёжа с закрытыми глазами.
     Она надеялась, что весна поможет ей забыть всё печальное, от чего она не могла избавиться после расставания с Юрой, несмотря на то, что он регулярно звонил ей.  На расстоянии всё ей теперь казалось другим, даже его голос. Телефонные разговоры убивали то нежное, живое, что было между ними. После них она долго ворочалась в постели и никак не могла уснуть. Кто бы знал, как печальны были её мысли в те долгие вьюжные ночи, заметающие память о нём. Впрочем, сейчас не время предаваться воспоминаниям.
     Солнце, между тем, поднималось всё выше, и нужно было торопиться на занятия. Она и так уже проспала на этой неделе первую пару.
     Откинув одеяло, она подбежала к окну и распахнула форточку. Воздух звенел радостными птичьими голосами. Воробьи купались в лужицах, поднимая фонтаны брызг. А над ними, в густом синем небе, на ветке старого вяза, возмущённо, до хрипоты, ругалась ворона на рыжего кота. Наглый кот шёл важно, неспеша. Вдруг, он ступил на мокрую траву и теперь брезгливо тряс лапой, не обращая на ворону внимания. Вернее, он делал вид, что не видит и не слышит её. Но было видно, что краем глаза он следит за ней. Мало ли что придёт той в голову. Генриетте стало смешно. Жизнь, жизнь…
     «Всюду жизнь», – всплыло в памяти название картины русского художника Николая Ярошенко, и, внезапно, она ощутила, что весна проводит черту между прошлым и будущим, прямо по её сердцу.
     Внутри у неё, что-то испуганно ёкнуло, зацепило струны сердца, стало пощипывать их сладко и болезненно. На глаза навернулись непрошенные слёзы: «Прощай, мой синеглазый король! Навряд ли мы с тобой ещё увидимся в этой жизни. Летом, когда ты собираешься приехать ко мне, мы с мамой будем уже далеко».
     Елена Андреевна собиралась в Краснодар. Она уже несколько лет не виделась со своей старшей сестрой и решила провести отпуск на родине. Генриетта уже не помнила тётю Дусю. Вернуться они собирались в конце августа, когда Юра и его друзья уже уедут в Москву. Значит не судьба им быть вместе.

          Всё, что было, всё, что ныло,
          Всё давным-давно уплыло,
          Утомились лаской губы
          И натешилась душа.
          Всё, что пело, всё, что млело,
          Всё давным-давно истлело…
          Только ты, моя гитара,
          Прежним звоном хороша.

     Вспомнились ей слова песни Петра Лещенко.
     Вот и опять, только проснулась, а все мысли снова о нём. Уже не раз она убеждала себя, что пора забыть всё, но сердце не слушалось. Оно будет помнить Юру Белова всю жизнь и никогда его не забудет. Возможно, что в другой жизни им будет суждено встретиться. И тогда, однажды, он подойдёт и возьмёт её за руку, чтобы уже никогда не отпускать…
     Глаза Генриетты, ещё полные слёз, уже сверкали, а губы улыбались. Она прижала руку к сердцу и почувствовала, как в нём тает лёд, пролежавший там долгую зиму.
     Наскоро позавтракав, она выскочила из тёмного подъезда. В глаза резко ударило ослепительное майское солнце. Май в этом году выдался необыкновенно тёплый и солнечный.
     «Как жаль, что весной дни бегут гораздо быстрее, чем в любое другое время года, ведь именно весной в сердце такое острое ожидание любви и именно весной так чувствуешь своё одиночество», – подумала она.
     Впрочем, сейчас не до рассуждений. Звенит звонок, и через минуту в аудиторию входит преподаватель. Он видит, как они рассеяно смотрят на него, думая о чём угодно, кроме учёбы. Объявив тему лекции, он не преминул напомнить им, что пора браться за ум, скоро экзамены.
     У них сегодня четыре пары. Они устали и хотят есть.
     После занятий подружки шли по улице и лениво болтали.
     – Жалко, что времени нет, – мечтательно проговорила Валя Буренок.
     – А зачем тебе время, на танцы захотелось? – лукаво съязвила Ира.
     – Дура ты, мы бы могли пойти на сопку, там сейчас так красиво, – мечтательно начала Валя, но вдруг, перебила сама себя:
     – Ой, что это? – и она указала рукой на плывущее над ближней сопкой зелёное облако.
     – Эх, молодо-зелено! – иронично заметила Генриетта, – это берёза пылит. Цветёт значит, – повторила она слова дворника Петровича.
     И подруги долго ещё стояли и смотрели, как южный ветер относил к северу зелёный туман, сдувая его с сопки тёплым дыханием.
     «Вот и у меня в душе был зелёный туман юношеских иллюзий. Но вот пришла весна, и южный ветер уносит его в прошлое», – подумала про себя Генриетта. Но эта картина навсегда отпечаталась в её душе.


               Глава 37
               Поездка на «Большую землю».

     И так, Генриетта с мамой отправились в дорогу. Путь им предстоял не близкий: в девять тысяч восемьсот километров.          
     Для того, чтобы попасть в Краснодар им нужно было проехать через всю страну с востока на юго-запад. Когда-то, ещё в тысяча девятьсот сорок восьмом году, после того как освободили южный Сахалин от японцев, они уже совершили такое путешествие, только из Краснодара на Сахалин.
     В жизни Елены Андреевны тогда произошли печальные события.
     После того, как отпраздновали Победу, все эвакуированные вернулись по домам. Вернулись в станицу Усть-Лабинскую и они, где Константин был назначен главным агрономом. Кое-что изменилось. Теперь в доме с родителями жила первая жена Кости с сыном и дочкой. Старики радовались приезду внуков и не ожидали Костиного возвращения домой. Приезд его явился для них, как снег на голову. Дети радостно бросились к отцу, а он стоял и не знал, что ему делать.
     Константин с Еленой нашли одинокую бабку, которая сдала им комнату. Ситуация сложилась непростая, и пока Костя целый день объезжал на коне поля, к Елене приходила его мать и требовала отпустить сына. Казачкам было непривычно видеть нежное любовное отношение мужа к своей жене. Им претили такие нежности. Всё в его городской жене вызывало у них зависть и раздражение.
     – Приехала тут, пианисточка, – возмущались они, – тренькает пальчиками, а он ей в глазки заглядывает. Каждый день платье меняет. Мужиков наших с толку собьёт песенками своими.
     Что и говорить, ведь станичные бабы испокон веку привыкли ходить без исподнего, а у неё, срамницы, трусы на верёвке сушатся.
     Они смотрели на свои вылинявшие и выгоревшие на кубанском солнышке кофты с рыжими пятнами пота подмышками. И не удивительно было, что местные казаки, завидуя Косте, поглядывали украдкой на городскую на его жену. А Елена, с грустью понимала, что пришлась здесь «не ко двору», и вся большая родня, включая кумовьёв и дальней родни, ополчилась на неё. Она устроилась учителем музыки в соседней станице, где была музыкальная школа. Ходила на работу через лесополосу с дочкой.
     А родня не унималась. Костю взяли в оборот и общими усилиями вернули в родительский дом.
     – Чужого ребёнка пригрел, а своих бросил? – упрекала его мать, – а у тебя казак растёт, ему отец нужен!
     Костя не хотел разводиться, но временно переехал к родителям. Встречались теперь супруги украдкой, как воришки. Но так дальше продолжаться не могло и, отчаявшись, Елена Андреевна решила завербоваться на Сахалин. Она пошла на такой рискованный шаг, пытаясь убежать, как можно дальше от травли, понимая, что здесь ей спокойно жить не дадут. Ей хотелось уехать на «край света», где бы её никто не знал.
     А крепкая казачья семья вернула-таки «свово Костю» в родовое гнездо. Елена и её дочь Генриетта так и уехали на Сахалин с фамилией Федичкины. Костя разводиться не захотел. Но продолжать жить в Усть-Лабинской, для Елены было невыносимо больно.
     Она ужасно тосковала и целыми днями напевала грустную песню:

          Позарастали стёжки-дорожки,
          Где проходили милого ножки.
          Позарастали мохом-травою,
          Где проходили милый с тобою.

     Константин не мог забыть её и всё порывался встретиться с ней. Тогда его мать пошла к местной знахарке за отворотным зельем.
     По дороге в музыкальную школу, Елене попалось объявление о Сахалине.
     Уложила книги в два чемодана, перевязала их старыми чулками, так как они были без замков и ручек. Барахло сложили в узелок и отправились в путь, «на край света», как говорили сердобольные соседки.
     Только в то время, из Краснодара до Владивостока, им добираться пришлось целый месяц. Стоял февраль, и они мёрзли в теплушке, а буржуйка не справлялась с сибирскими морозами. Из тёплой одежды на них были только ватные «кацавейки» и штапельные платки. Спали в том же, в чём ходили и днём. Место им досталось возле дверей на нижних холодных нарах, бок о бок с условно-досрочно освобождёнными женщинами.
     А сейчас скорый поезд «Хабаровск – Москва» мягко покачивался на мощных рессорах, подтверждая её воспоминания характерным звуком: так-так, так-так…
     Они стояли в коридоре уютного вагона и смотрели на убегающие леса в закатном мерцающем свете.
     – Мам, ты чего? – удивлённо спросила Генриетта, увидев слёзы на глазах у матери.
     – Да вот, смотрю в окно и в первый раз любуюсь Сибирской природой.
     – Но ведь мы уже ехали с тобой по этой дороге, – не поняла её дочь.
     – Ехать-то ехали… я не забыла. Единственное окошко в нашей теплушке было маленькое и высоко расположено, так что мы ничего не могли видеть кроме неба.
     Какое-то время они молча смотрели в окно.
     – Так скотину возят, как мы ехали, – с горечью проговорила Елена Андреевна, вспоминая их первую поездку.
     – Зато я хорошо помню, как нас укачало на пароходе, – смеясь, заметила Генриетта.
     –  Я тоже никогда не забуду пароход «Урал», – грустно улыбнулась мама.
     – А ты помнишь, как качалась у нас под ногами земля, когда мы сошли с трапа? – продолжала Генриетта.
     – Да разве возможно такое забыть? Ведь ты тогда ужасно испугалась, подумала, что это остров Сахалин качается на воде, – смеялась Елена Андреевна.
     И они, стоя у темнеющего окна в коридоре вагона, теперь уже со смехом стали припоминать смешные истории того злополучного путешествия до порта Корсаков на Сахалине.
     Сколько бы лет не прошло, но им никогда не забыть поезд «Пятьсот весёлых», как называли его вербованные, и старенького пароходика «Урал», где они не могли спуститься в трюм из-за укачивания.
     Но на этот раз, они летели самолётом до Хабаровска, а дальше продолжили путешествие в мягком купированном вагоне. Теперь, к их услугам, был в поезде и вагон-ресторан, и чистое бельё, и окна с белоснежными накрахмаленными занавесками, и, всё же, дорога была долгой и утомительной. Зато теперь все трудности такого путешествия оправдывались удовольствием от созерцания неповторимой Сибирской природы. Особенно их покорил легендарный Байкал. Зрелище незабываемое! Каждое утро, выпив чая из стаканов в мельхиоровых подстаканниках, они часами не отходили от окон. Любовались меняющимся пейзажем, с любопытством читая названия станций: «Козюлька», «Котик», «Шуба», «Ерофей Палыч», и улыбка не сходила с губ. До чего же остроумный и весёлый русский народ!
     Но, сколько бы не тянулась их дорога, сделав пересадку в Москве, в одно прекрасное утро они прибыли в Краснодар.
     – Наконец-то ты встретишься со своим двоюродным братом Игорем, – проговорила мама, – да и тётю Дусю ты, наверняка, не помнишь.
     Взяв свои тяжёлые чемоданы, они вышли из вагона, вглядываясь в лица встречающих.
     Первым, кто их принял в свои жаркие объятия, был раскаленный кубанский ветер: У-х-х-х! Добро пожаловать на родину!
     Город, где родилась Генриетта, теперь был для неё чужим и незнакомым.
     Тётю Дусю Генриетта знала только по фотографиям, там она была молодой красивой дамой под кружевным зонтиком рядом с другой сестрой, покончившей с собой после смерти любимого супруга. Теперь Дуся и Елена обнимались и, плача, разглядывали друг друга.
     – Что с нами делает время, – сквозь слёзы проговорила Елена Андреевна, – я ещё помню то время, когда вы с Мурой были молодыми.
     Генриетта видела заметное фамильное сходство между сёстрами, чьи лица отличались каким-то неуловимым благородством. Да уж, этого не скажешь о них с Игорем. И всё же ей показалось, что у тёти Дуси какие-то напряжённые, словно недобрые, глаза.
     – Это у неё из-за того, что она плохо слышит, – пояснила ей мама. Дуся старается по губам понять о чём говорят, отсюда и такой сосредоточенный взгляд.
     Двоюродный брат Игорь Генриетте совсем не понравился. Чужой худой дядька. Неприветливо поздоровавшись с ними, он даже не подошёл чтобы обняться с родственниками. Как же он был непохож на её любимого весёлого и красивого братика Олега!
     Молодость жестока – это давно известная истина. Юношеский максимализм никто не отменял, и физические недостатки Игоря, в совокупности с его неприветливым характером, не расположили Генриетту к нему.
     Общаясь со своим братом Аликом, она ожидала такого же родственного отношения и от двоюродного брата. Её ожидания не оправдались, и вовсе не из-за физического недостатка. Был бы Алик хоть без руки или ноги, она его также горячо бы любила. Но это был совсем другой человек. Конечно, в его поведении, возможно, свою роль сыграл факт болезни, и тётя Дуся, любя и жалея несчастного ребёнка, сама не подозревая того, забаловала его, вырастила эгоиста.
     Игорь, явно был не рад их приезду и не скрывал этого. Он не хотел делить внимание матери с кем бы то ни было. Это можно было объяснить его большой любовью и привязанностью к матери. Ведь он был её единственный ребёнок. С раннего детства у него был обнаружен церебральный паралич, и теперь он приволакивал ногу, а левая рука была, как бы, вывернута внутрь. Но парень он был талантливый и умный. Имел музыкальное образование. Его приняли в оркестр, играющий по вечерам на танцах в городском парке. Игорь не был никогда женат, хотя ему уже было за тридцать. Он любил свою работу и хорошо играл на трубе. Тётя Дуся радовалась и очень этим гордилась.
     Сёстры решили, что хорошо бы Генриетте перевестись в Краснодарский педагогический институт.
     Елена Андреевна, погостив неделю у сестры в её маленькой комнатке, не желая больше стеснять её, отправилась в Москву к сестре своего первого мужа Александра Баранникова, Анне Антоновне. Отношения между бывшей невесткой, свекровью Олимпиадой Васильевной и золовкой были очень тёплыми и родственными.
     Тётя Алика, Анна Антоновна, будучи бездетной, была его крёстной матерью и любила, как родного сына. Потому ли, что свекровь Елены просто любила бывшую невестку за добрый и весёлый нрав или просто желая ей счастья, Баранниковы старались устроить её женскую судьбу. Вот и теперь, они ждали её приезда к ним в Покровское-Стрешнево, чтобы познакомить её с хорошим человеком, вдовцом.
     Жена его, актриса театра, которую Елена Андреевна конечно не знала, умерла два года тому назад. Устав от одиночества, Пётр Иванович искал теперь интеллигентную женщину, с которой хотел дожить до последних дней в любви и согласии. Они жили по соседству и, как-то, разговорившись, Анна Антоновна рассказала ему о печальной судьбе своей золовки.
     – А ведь она прекрасно образована, играет на фортепьяно, прекрасно поёт.
     Петр Иванович пожаловался, что после смерти жены, он только вытирает пыль с рояля, на котором, пусть и не очень хорошо, но любила играть покойная жена. После этого разговора, Пётр Иванович загорелся желанием познакомиться с родственницей Анны Антоновны.
     – Кстати, на днях она к нам приедет, и я могу Вас познакомить.
     И вот, в один прекрасный день, на пороге дома они увидели улыбающуюся и загорелую Елену Андреевну с кубанскими дарами в руках.
     Устроили званый ужин в честь её приезда, пригласили и Петра Ивановича. Елена, весёлая и посвежевшая, произвела на Петра Ивановича приятное впечатление своим весёлым характером, живостью и образованностью.
     На следующий день он пригласил её в театр. Каждый день они куда-нибудь ходили: то в Третьяковку, то в музей. Ей нравилось разговаривать с ним, сидя вечером где-нибудь в кафе и любуясь летней Москвой. У них сложились тёплые дружеские отношения.
     В конце первой недели их знакомства он устроил романтический ужин со свечами. Она пришла к нему в гости, просто, как знакомая и не больше того. Петра Ивановича, несмотря на все его превосходные качества, Елена Андреевна в качестве будущего супруга не представляла.
     Вечер удался на славу. После лёгкого ужина с бокалом шампанского, она села за инструмент и с удовольствием коснулась клавиш.
     – Давно я не играла на рояле, – мечтательно заметила она.
     И в ту же минуту, из-под её пальцев поплыли по комнате волшебные звуки «Лунной сонаты». Пётр Иванович боялся дохнуть. Его покойная жена тоже играла, но теперь, он стоял потрясённый и завороженно слушал. Он не ожидал такого мастерства.
     У Елены Андреевны был талант. Она была пианистка, как говорится, от Бога, и Пётр Иванович всё не отпускал её от рояля.
     Они пели песни Вертинского, старинные романсы и, даже, вспомнили весёлые песенки времён НЭПа. В конце вечера Петр Иванович сделал ей предложение руки и сердца. Елена Андреевна растерялась и обещала подумать. Ей ужасно не хотелось его обидеть, но он был совершенно не в её вкусе.
     – Ну как ваше свидание? – встретили её вопросом, как только она вернулась.
     – Чёрт Иванович сделал мне предложение, – пошутила та.
     – Что же ты ему ответила? – спросила Олимпиада Васильевна.
     – Сказала, что подумаю, для приличия. Замуж за него я не хочу. Он такой… некрасивый. Я не смогла бы с ним целоваться, не то, что… Не знаю, как повежливей отказать, чтобы его не обидеть.
     – С ума ты сошла? Какая красота в вашем возрасте? Стерпится – слюбится.
     – Зачем мне это, мне и так хорошо? – заявила несостоявшаяся невеста.
     – Ты и умереть собираешься на Сахалине? – возмущались родственники. – А он обеспеченный интеллигентный человек. У него от жены остались шубы и бриллианты, двухкомнатная сталинская квартира. Да ты знаешь какие женщины мечтали бы выйти за него замуж?
     – Вот пусть он на них и женится, – отрезала Елена в сердцах.
     – Глупая ты, упускаешь такую возможность уехать с Сахалина в Москву, где у тебя родственники.
     – Лучше я буду жить на Сахалине в одной комнате, чем с нелюбимым человеком. Он физически мне неприятен.
     Никакие доводы и уговоры на неё не действовали. Её отказ вызывал недоумение и раздражение у них, ведь они желали ей счастья. Но Лёля осталась верна своим принципам. Многие мужчины предлагали ей руку и сердце, но все они казались ей чужими.
     Она так и закончила жизнь в одиночестве. Не найдя той любви, которую испытала к своим ушедшим мужьям, причинившим ей столько горя и слёз, но разделивших с ней настоящую любовь.


               Глава 38
               Как прописаться там, где прописаться невозможно

     Тётя Дуся жила в старом купеческом доме, где теперь проживало несколько семей. Они с Игорем занимали бывшую комнату дворника в полуподвале, расположенную ниже первого этажа, с окном находящемся почти на уровне тротуара. Комната была больше похожа на погреб, зато летом в ней было прохладно и это спасало от нестерпимой кубанской жары. За этим старым домом был небольшой участок, заросший травой, на котором паслась привязанная к колышку коза Манька. Старая одинокая соседка баба Шура считала Маньку чуть ли не своей сестрой. Коза была тоже немолодая. Характер у неё был капризный и строптивый. Чуть что – топнет ножкой и наставит рожки, затрясёт волнистой бородкой. Норов Маньки отлично знали и соседи, и соседские собачонки.
     В первый же день после того, как они пообедали и краснодарцы попробовали сахалинских деликатесов, Генриетта вышла погулять. Она зашла на задний дворик, где и познакомилась с козой Манькой.
     К вечеру жара немного спала, и тётя Дуся предложила попить чайку с кизиловым вареньем.
     Неожиданно, в открытом дверном проёме, показалась козлиная мордочка. Манька спокойно оглядела присутствующих, поворачивая, с достоинством, головой и, решив зайти на чашку чая, переступила порог и направилась сразу к столу. Никто не успел проронить ни слова, как она, по-хозяйски, взяла с тарелки булочку. Всем стало смешно, и всё же, незваную гостью, с большим трудом, удалось уговорить вернуться к своей хозяйке.
     Генриетта попросила тётю Дусю дать ей бумажку и карандаш.
     – Письмо писать собралась? – шутя спросил её Игорь.
     – Нет, мне коза ваша понравилась.
     Взяв у него карандаш, она написала:

          Коза с волнистою бородкой
          Своей гордилась красотой.
          Ходила царственной походкой
          На «каблучках» по мостовой.

          Глазами томными водила
          И восхищения ждала.
          И как же это выходило,
          Что всех важней она была?

          Смеялись бабы: «Вот зараза,
          И молока-то не даёт,
          А на уме одни проказы –
          Житья соседям не даёт».

     – Надоела эта Манька, повесила песца на солнышко от моли прокалить, так она хвост сжевала – полу-смеясь, полу-сердясь заметила тётя Дуся.
     – Ну ты прославила нашу Маньку. Дай-ка мне бумажку, почитаю соседкам, – сказала тётя Дуся, – вот будет смеху-то! А я смотрю, ты в дедушку пошла в Андрея Евсеевича. Он тоже стихи писал.
     С тех пор Игорь звал её насмешливо: наша поэтесса.
     Генриетта с мамой в Москву не поехала, осталась в Краснодаре.
     – А если не получится с институтом? – спросила тётя Дуся.
     – Получится, я узнавала, можно перевестись и жить в студенческом общежитии, – легкомысленно, не задумываясь, ответила та.
     – А пока поживёшь у нас.
     Было видно, что тётя Дуся рада присутствию в доме весёлого человека. И она старалась приготовить что-нибудь вкусное для своей племянницы.
     Тетя Дуся оказалась добрейшим человеком. Образованная и воспитанная в строгости, она, даже после того, как в революцию, семья Филиппенко потеряла всё, нажитое честным трудом и умом Андрея Евсеевича, оказалась без крыши над головой и без куска хлеба, она не теряла жизнелюбия и стойкости. Когда арестовали, без права переписки, её молодого и любимого мужа, она верно ждала его и, даже когда он был посмертно реабилитирован, никогда больше не выходила замуж, хотя желающие находились, ведь она и тётя Мура, самая старшая из сестёр, считались в Краснодаре первыми красавицами. Она, окончившая консерваторию, говорящая на трёх языках, носившая французские туалеты, теперь, в стареньком ситцевом халатике, наводила чистоту и уют в дворницкой полуподвальной каморке. Приглашая к обеду, раскладывала ножи и вилки по этикету, клала накрахмаленные салфетки и первое блюдо ставила на стол в старенькой уже щербатой красивой супнице. Она была рада племяннице, ведь всю жизнь она мечтала о дочери, но та умерла ещё младенцем.    
     С Игорем ей было трудно, он изводил её своими капризами, но она не позволяла себе семейных ссор и весь его негатив переносила со стойкостью истинно интеллигентного человека.
     Игорь чувствовал, что Генриетта нравится матери и, как избалованный тридцатилетний ребёнок, ужасно её ревновал к племяннице. Глядя на мать, хлопочущую у плиты, он ядовито замечал:
     – Для меня тебе не хотелось возиться с голубцами, а теперь ты не отходишь от плиты.
     Сходят они с Генриеттой на рынок – смотрит волком на то, что они выкладывали на стол.
     – Ты столько денег потратила! Куда нам столько? – недовольно замечал он, краснея от гнева.
     – Лёля оставила мне деньги, не волнуйся, – успокаивала его мать.
     Жить в такой обстановке Генриетте становилось невыносимо, она ждала оформления документов на перевод из Южно-Сахалинска. Тогда она сможет уйти в общежитие. Ей нужно только набраться терпения. А Игорь весь день был дома, и только вечером уходил на работу, поэтому и она старалась ходить целыми днями по городу, изнывая от жары, чтобы не докучать ему своим присутствием. Старалась не приходить на обед, довольствуясь мороженым и пирожками.
     А тётя Дуся обижалась:
     – Где это ты всё время пропадаешь, совсем я тебя не вижу. Твоя мама оставила мне деньги для того, чтобы ты ела на улице пирожки? – огорчённо вопрошала она.
     – Не волнуйтесь, тётя Дуся, я сыта, – неизменно отвечала племянница.
     Игорь довольно усмехался.
     В августе, когда после летнего отпуска появились на работе сотрудники Краснодарского пединститута, секретарша сказала Генриетте, что для того, чтобы перевестись в их институт ей необходимо иметь Краснодарскую прописку. Обескураженная, Генриетта стояла в институтском коридоре, не зная, что ей дальше делать, ведь прописки в Краснодаре добиться было невозможно.
     Тут к ней подошла кареглазая девушка и красивый парень восточной наружности.
     – Почему у тебя глаза на мокром месте? – обратился к ней парень.
     – Хотела перевестись из Южно-Сахалинска, но для этого требуется постоянная прописка в Краснодаре.
     – Мы тоже занимаемся переводом. Я из Дагестана, а Таня из Темрюка. Мы с ней здесь и познакомились.
     – Ребята, пойдёмте погуляем, что мы зря стены подпираем, – предложила Таня.
     Они познакомились, и Генриетта узнала, что дагестанца зовут Эльдар. «Какие у него интересные глаза, – думала Генриетта, – в них, словно лампочки горят». Она никогда не видела таких глаз.
     Как товарищи по несчастью, они договорились не терять друг друга из виду. Вечером было условлено встретится у входа в городской парк.
     Эльдар стал ухаживать за Генриеттой. Это были не те ухаживания к каким она привыкла. Но, к счастью, он был не в её вкусе, а Тане явно нравился.
     На следующий день, Генриетта написала заявление с просьбой разрешить ей прописку в Краснодаре и отправилась в исполком, где заседала комиссия по жилищным вопросам. Председательствовал, как говорили местные, «Сам». Ни имени, ни фамилии его она не запомнила. Заняла очередь. Особенно не волновалась: не пропишут – поедет домой. Люди, сидящие рядом, перебирали и перекладывали с места на место какие-то документы, справки, поглядывая на неё, праздно сидящую с заявлением в руке.
     Наконец, любопытная дородная женщина не выдержала и спросила, по какому она вопросу.
     – Мне надо прописаться, – просто ответила Генриетта.
     В очереди с удивлением и сочувствием посмотрели на неё.
     – Напрасно сидишь девонька, вон у нас сколько разных справок, да и то мы не надеемся.
     Наконец подошла её очередь. Генриетта вошла в кабинет. Поперёк комнаты стоял длинный стол, за которым сидели люди.
     «Видно, это и есть комиссия», – подумала Генриетта.
     Не зная к кому обратиться, она выбрала самого внушительного вида мужчину, сидящего в центре стола.
     – Какой у Вас вопрос? – обратился он, видя её замешательство.
     – Мне очень нравится Краснодар, он такой красивый, здесь столько цветов! – сказала она.
     – А откуда Вы?
     – Сейчас я живу на Сахалине, мама приехала туда с Кубани в сорок восьмом году. У меня здесь живёт мамина сестра тётя Дуся, а её сын Игорь играет в парке на трубе. В комиссии зашелестели бумагами, заулыбались.
     Сидевшая рядом с мужчиной женщина в очках, удивлённо вскинула на неё глаза.
     – А почему вы хотите именно в наш город, поинтересовалась она, – вы ведь знаете, что у нас прописки нет?
     – Я здесь родилась и, потом, мне Краснодар очень нравится. Я хочу перевестись в ваш Пединститут из Южно-Сахалинска, а для этого нужна прописка.
     За столом зашушукались. Солидный мужчина задал ещё несколько вопросов и, видимо, удовлетворённый ответом, улыбаясь протянул руку:
     – Давайте сюда Ваше заявление.
     Глаза присутствующих вопросительно уставились на него. Генриетта протянула бумажный листок.
     Размашистым уверенным почерком мужчина написал поверх него: «Прописать на постоянное место жительства, в виде исключения» и подпись. Он протянул ей листок с резолюцией.
     Чем он руководствовался, принимая такое решение, известно одному Богу. Она видела недоумение на лицах присутствующих. Даже она такого не ожидала.
     Поблагодарив, она вышла, и множество глаз, с любопытством, устремились на неё
     – Ну что? – спросили её, как только за ней закрылась дверь. Быстро же ты выскочила. Ещё сама не веря в своё счастье, она не находила слов и молча показала бумагу. Очередники молча читали, передавая её заявление друг другу. Последовала немая сцена.
     Счастливая, не чуя под собою ног, она прибежала в каморку тёти Дуси.
     – Ну что? – бросилась та к ней, вытирая на ходу руки о фартук. Генриетта показала ей бумагу.
     – Дали разрешение на прописку «В виде исключения».
– «В виде исключения» – поперхнулся Игорь, – Вот что значит толстый кошелёк! – закричал, красный от гнева, брат, – Люди, годами не могут прописать родственников, а тут, на тебе, «исключение», – не мог он никак успокоиться.
     А тётя Дуся радовалась за племянницу. Уж она-то знала, что дело тут вовсе не в деньгах. Да и откуда у одинокой учительницы, со взрослой дочерью на иждивении, лишние деньги? Игорь был страшно возмущён и не верил сестре. Да и кто бы поверил? Но ведь вот оно, чудо!
     А сколько ещё чудес будет в её жизни…