Артель Жирпром

        Девятый класс остался позади. Мужская половина нашего, теперь уже 10 «Б», только что вернулась с военных сборов, где целых десять дней нас натаскивали всему тому, чему учили на уроках начальной военной подготовки.
        Пока мы, задыхаясь, бегали в противогазах по очень пересеченной местности с деревянными автоматами в руках, да падали на землю по команде: «Вспышка справа…», «Вспышка слева…», мечтая урвать хоть минутку на отдых, наши девчонки, как раз другая половина – те же двенадцать человек, проходили летнюю «отработку» в школе.  Скребли, мыли, чистили, белили, красили… Словом, занимались мелким косметическим ремонтом, который по большому счету, должен закончиться как раз завтра.

        И впереди была целая маленькая жизнь – лето, когда не надо вставать  спозаранку, искать связь между синусом и косинусом, гадать, сколько всего времен в английском языке и чем отличается  Present Simple от Present Continuous, зубрить Пушкинские и Грибоедовские монологи, и так далее.
        Можно вставать, когда захочешь, а можно и вообще не ложиться… Можно каждый день ходить на пляж, была бы только погода… Можно вечером в веселой компашке смотаться в парк отдыха на танцы… Можно целый день, пока родители на работе, слушать Высоцкого или Битлов…

        Да много чего хорошего можно. Лето же… И начать эту новую прекрасную жизнь мы решили буквально послезавтра – поехать всем классом на Усу. Покупаться, позагорать, повалять дурака, ушицы, если получится, похлебать…
        Я-то, конечно, предпочел бы поехать на Волгу, где ухой-то уж точно бы весь класс накормил. Мы с семьей всего несколько месяцев назад переехали в центр города с самого берега Волги, где я прожил всю свою сознательную жизнь, поэтому в своих обещаниях был уверен. Но большинство все же предпочли Усу. А я что? Я  - как все.
        Тем не менее, бредень, доставшийся мне по наследству от старшего брата, у которого появилось новое увлечение – мотороллер, все-таки взял.

        Большинство наших пацанов, не говоря уж о девчонках, бредня не то что в руках не держали, а даже не видели. Так что, когда подошло время рыбалки, из мальчишек выстроилась длинная очередь мечтающих почувствовать себя настоящими рыбаками, добытчиками, подержаться за кукиши, сделать пару забродов и, может быть, действительно поймать кого-то из речных обитателей.

        Уса мне понравилась. Не очень широкая, чистая, заход в воду приличный – глубоких ям, чтобы сразу по шею провалиться нет. Мелководья тоже нет, а вот заливчики с камышом есть, да и глинистые уступы у берега под водой, где раки свои норы обычно обустраивают, встречаются. Да и вода по сравнению с Волгой теплее.
        Наверное, поэтому большинство из наших сюда и засобирались. Мы-то на Конном дворе купальный сезон в конце мая открывали, а на спор так и в середине месяца купались, когда разлив чуть спадал. Городские к такому, понятно, не приучены.

        Наши девчата, которых мы привыкли видеть в коричневой школьной форме, в лучшем случае с белыми кружевными передниками и в таких же  гольфах, сейчас разукрасили берег самым разными красками. Легкие короткие платьица, сарафаны, туники, блузки и футболки цветными пятнами как стайки бабочек, порхали повсюду, а самые смелые барышни уже щеголяли в цветных купальниках. Правда, в воду пока не заходили.

        Нам-то было проще. Едва автобус, любезно предоставленный нашему классу директором городского автохозяйства, остановился в облюбованном месте, все мальчишки, побросав сумки и рюкзаки на траву, устремились в воду, скидывая остатки одежды прямо на ходу.
        Вот в чем нам повезло, так в том, что в нашем классе учился директорский сын, Саня. А как Грибоедов говорил? «Ну как не порадеть родному человечку…». Полтораста лет прошло, а ничего не изменилось. На то она и классика!

        Когда первые девчоночьи восторженные вздохи поутихли, а мальчишки малость обсохли после первого не менее восторженного купания, мы занялись работой на берегу, чтобы наш первый свободный день лета остался в памяти как самый комфортный.
        Девчата во главе с нашей классной Ольгой Михайловной, ненавязчиво возглавившей нашу разухабистую компанию, принялись накрывать на стол.

        Моментально часть поляны между берегом и опушкой лесочка, куда часть мальчишек уже пошла собирать дрова для костра, покрылась такими же разноцветными клеёнками, как и платья у девчонок. Наверное, каждая из них захватила с собой по клеёнке, чтобы выглядеть настоящей хозяйкой.
        Трое Сережек – Трошин, Комаров и Сафронов, посверкивающий золотым зубом во рту, который ему вставил отец – стоматолог месяца два назад, принялись надувать матрасы. Правда, матрасов для купания было всего два, но, учитывая, что никаких насосов у них не было, даже чередуясь, им пришлось серьезно потрудиться и попотеть.

        Откуда взялся второй матрас я не знаю, но один был моим. Вернее, не совсем моим, отцовским, который относился к нему как к ненужной игрушке. Отец,  в свое время служивший матросом на корабле, плавал как рыба в воде, и матрас ему был не нужен. Он попал в мое полное распоряжение. Матрас был хорош! Из плотной прорезиненной ткани, безо всяких возвышений по бокам, с каким-то необычным желто-зеленым рисунком, где чередовались полосы, круги и даже цветы, напоминающие ромашки.

        Это был выигрыш в денежно-вещевую лотерею.
        Любителем азартных игр с государством отец никогда не был, просто на работе то ли заставляли, то ли уговаривали приобретать билеты для очередного тиража. Он, как коммунист, приобретал, помогал государству финансово своими тридцатью копейками, но выигрывал в лучшем случае рубль раз в полгода. А тут повезло – матрас стоил целых двадцать рублей. Можно, конечно, было взять деньгами, но уж очень захотелось иметь что-нибудь на память. Да и пригодился же, в конце концов.

        Первый заброд мы сделали с Генкой Петроченко. Генка частенько бывал у меня на Конном дворе, перезнакомился со всеми нашими пацанами и был в курсе всех дворовых дел. Так что бредень для него был обыденностью, а не диковинкой как для большинства одноклассников.
        Палки – кукиша для сетки мы вырубили в лесу, где парни собирали дрова для костра. Здесь же сразу, рассчитывая, что без улова не останемся, изготовили и рогульки для костра.

        На рыбалку отправилась, пожалуй, половина мужского населения класса, все, кроме костровых и надувальщиков. Нам с трудом удалось уговорить парней, чтобы они не бежали впереди бредня по берегу, не пугали потенциальную добычу.  ь
      Все же когда мы первый раз метров через двадцать выбрели на берег, тот огласился оглушительными радостными криками, что даже вороны, рассевшиеся по верхушкам деревьев вокруг накрываемого стола в предвкушении халявного обеда, напуганные, с возмущенным карканьем разлетелись в разные стороны.
        Вопли привлекли внимание оставшихся на бивуаке. Это привело к тому, что практически все, включая девчонок, бросились рассматривать улов, оставив в одиночестве у не разожженного костра Ольгу Михайловну.

        Улов был хорош, что меня поразило. Я всегда считал, что самая лучшая рыбалка может быть только на Волге, ее притоках или пойменных озерах, а тут небольшой по сравнению с матерью всех рек ручеек, а весь низ бредня облеплен раками. Да и в мотне плескалось несколько вполне приличных карасей.

        Раки были не особо крупными, но и не мелкими, как раз такими, что сварить не стыдно. Только тут мы обнаружили, что в азарте добычи совершенно забыли про тару. Так что пришлось кому-то бежать в лагерь, где осталось специально прихваченное ведро для ухи. А как еще накормить целый класс, да еще с классным руководителем во главе?! Никакого котелка не хватит. 

        Серо-зеленые раки, запутавшиеся в дели, шевелили усами, перебирали бесчисленными ходильными лапами, щелкали клешнями, шлепали хвостами, пытаясь выбраться из непонятного плена. Пацаны стали им помогать. Только совсем не для того, чтобы положить в ведро, а для того, чтобы попугать прибежавших девчонок.
        Прихватив рака за панцирь, они направляли его клешнями в сторону ближайших любопытных барышень, стараясь, чтобы рак, рефлекторно обороняясь, непременно схватил тех за любые открытые участки тела. Ну а если человек в купальнике?.. Иногда это удавалось, что легко было предположить по громкому визгу и следующими за этим нелицеприятными словами. Правда, на этом все и кончалось. Шутка…

        Когда раков набралось три четверти ведра, рыбалку решили прекратить, а пойманных карасей, когда поедем домой, отдать Ольге Михайловне.

        Раков, чтобы очистить от грязи и тины основательно прополоскали, загрузили в ведро, залили водой и повесили над разожженным костром. В ожидании готовности редкого деликатеса решили перекусить прихваченными из дома «плюшками», для чего быстренько расселись вокруг накрытого прямо на земле импровизированного стола.
        Чего там только не было! Смотреть на это изобилие было приятно, а уж пробовать… Но, если вчера бы эти вкусняшки исчезли в молодых и здоровых желудках минут за десять, то сегодня пир шел как-то вяло, безинициативно. Мы все больше поглядывали в строну закипающего над костром ведра.

        Как выяснилось, никто из класса кроме меня до этого раков не варил. Ольга Михайловна, которая возможно и сталкивалась с этим, молчала, смотрела на наши потуги как-то отстраненно, советов не давала и тем паче не командовала. За это мы ее любили и уважали. Пришлось брать инициативу в свои руки.

        Когда вода закипела, после снятия пены я бухнул в ведро две полных ложки соли, для чего пришлось полностью опорожнить несколько разнокалиберных баночек, прихваченных из дома. Минут через десять, когда раки начали краснеть, туда же последовали пучок укропа и несколько лавровых листьев. Еще минут через десять воду из ведра слили, а пылающих оранжево-красных раков, исходящих неповторимым ароматом, разложили по уже опустошенным тарелкам и чашкам.
        Вот на это смотреть было еще приятнее.

        Оказалось, что кое-кто из ребят не только не варил раков, а даже не представлял, как их правильно есть. Пришлось устраивать короткий ликбез на берегу. Вроде получилось, и процесс пошел.
        Белое мясо было сочным, ароматным и очень приятным на вкус - никакого запаха тины, чего боялись некоторые из барышень. Жаль только, что даже ведра раков на такую большую компанию оказалось явно недостаточно. Всего-то и досталось по паре штук.

        А дальше, собственно, и начался бесшабашный активный отдых. Солнце поддало прыти и вода в речке, казалось, потеплела. Купались, по очереди плавали на надувных матрасах, загорали, опять купались, ныряли, плавали наперегонки, загорали, купались, играли в волейбол и «из круга вышибала», загорали, купались…
Наконец, у всех осталось только одно желание – лечь и ничего не делать.

        У самой кромки воды после спадения весеннего разлива осталась узенькая полоска непонятно откуда взявшегося белого песка, этакий миниатюрный пляж человек на десять. Вот на нем мы и расположились. Я имею в виду мужскую половину класса. Девчонки, не желая мараться в песке, устроились на полотенцах на травке, так что места нам как раз хватило.
        Минут через десять тоскливого молчанья Вовка Попов переместился на траву и уселся в позе «лотоса» лицом к продолжавшей лениво перебрасываться отдельными словами компании.
        - Мужики… - как-то настороженно начал он, словно еще не определившись - говорить или нет, - дело есть…

        Кое-кто повернул голову в его сторону, но здорового интереса в глазах пока не читалось. Сережа Трошин, на правах неформального лидера, даже не поворачивая головы, пытаясь спародировать известного персонажа, так же лениво произнес:
        - Огласите весь список, пожалуйста… - чем вызвал некоторое оживление в наших рядах .
        Вовка поерзал еще пару секунд:
        - Короче, есть возможность денег заработать…
        Оживление усилилось, послышались смешки, а кто-то даже присел. Раздались курьезные предложения:
        - Сберкассу ограбить или ларек какой подломить?
        - Бутылки пустые на пляже собирать!
        - Не… лучше металлом. Помните, какую кучу денег нам в четвертом класс отвалили за металл. Мы даже в Ульяновск на теплоходе скатали…
        - А может, раков будем ловить да на базаре продавать. Вон, бредень у Серого уже есть…

        Оживление нарастало, а Вовка все мямлил, пока, наконец, не решился:
        - Нет, - уже твердо сказал он, - завод бытовой химии на лето бригады разливальщиков набирает. А там зарплата приличная из-за вредности…
        Оживление как-то быстро спало, приподнялись и уставились на Попа уже все.
        - А что это за завод такой? – с недоумением пытался уточнить Паша Коровин, наш математический гений. - Комбайновый завод знаю, гидротурбинный знаю, нефтеперерабатывающий на Крекинге знаю… А про этот даже не слышал.
        - Да это и не завод, в общем-то, - продолжал Вовка, - так… Заводом его года два как назвали, а так была маленькая артель «Жирпром».

        Название вызвало веселый смех в наших рядах, которое мы стали склонять на разный манер, пока тот же Трошин не задал резонный вопрос:
        - А ты-то все это откуда знаешь?
        Вовка ответил сразу:
        - Да у меня там тетка в отделе кадров работает. Вчера к матери зачем-то приезжала, меня увидела и говорит: «Что летом-то делать будешь, воздух пинать? Лучше бы к нам на завод с дружками устроился. Денег бы заработали». Ну и рассказала…
       Там летом отпуска начинаются, вот у них с кадрами проблема и появляется. Принимают всех, даже подростков… Правда туда, где полегче и вредность не такая большая. В основном на разлив, сразу бригадой из пяти человек. Старые кадры варят эту химию, а новенькие, где учиться не надо просто разливают и фасуют там … нитхинол, лак печной, растворитель, олифу… Ну и еще что-то… Я все не запомнил.

        На целую минуту над компанией воцарилось молчание. Мы переваривали полученную информацию, показавшуюся многим интересной. А после ответа на вопрос о зарплате идти работать в эту артель прямо сейчас были готовы почти все.
        - А сколько же там платят… за разлив?
        - Да под сотню выходит, так тетка сказала, - беспечно ответил Вован, сам того не желая разбудивший в нас небывалый энтузиазм.

        Сразу были забыты и предстоящее веселое лето, и пляж, и вечерние танцы, и Высоцкий и все, все, все… Ну, еще бы! Такая куча денег!
        У меня мать, работавшая табельщицей на комбайновом заводе, получала семьдесят восемь рублей. Отец, контрольный мастер, чуть больше сотни. А тут я, шестнадцатилетний шкет, с сотней в кармане! Ничего не скажешь, красиво!

        Еще через пару минут мы сидели тесным кружком и бурно обсуждали предстоящее мероприятие. Сомнения в том, что оно случится, отпали как-то сами собой. Апатия, совсем недавно накрывавшая прибрежный пляж, тоже испарилась неизвестно куда. Девчата, загоравшие неподалеку на траве, с удивлением поглядывали на жужжащую мужскую компанию, но комментариев по поводу появившегося беспричинного возбуждения, пока не давали.

        Из нашей команды должно было набраться полных две бригады. Саня Серпер, как только мы начали предметно обсуждать устройство на работу, тут же заявил:
        - Я – пас. Мы с родителями через неделю на теплоходе по Волге отправляемся. А тут только устраиваться неделю будешь.
        Паша Коровин, перенесший в раннем детстве какую-то экспериментальную операцию на сердце, о чем мы до последнего времени не знали, поскольку на физкультуре он всегда ходил в футболке и его огромного шрама прямо через всю грудину не видел никто, должен был ехать куда-то на очередное обследование. Да ему на вредном производстве и работать-то было нельзя. Так что нас осталось как раз десять человек – две бригады.

         На не все оказалось таким сказочно красивым, как зарплата, озвученная Вовкой Поповым. Оказалось, что заводик этот, бывшая артель, находится на Монгоре, то есть у черта на куличках, или еще дальше. Наверное, поэтому никто из нас и не слышал о его существовании.
        Монастырская гора, или как привычно звали это место все горожане – Монгора, находилось на самой окраине города действительно на горе, когда-то заросшей дремучими соснами, чередующимися с не менее могучими дубами.
 
        Там взаправду когда-то еще до революции был мужской монастырь, но после гражданской войны и от монастыря, и от дубравы, и от непроходимого леса практически ничего не осталось - большую часть деревьев в связи с зимними морозами и нехваткой дров вырубили. Обычные сосновые посадки появились там уже после Великой Отечественной войны, когда образовавшийся гигантский пустырь стал угрожать городу песчаными бурями из-за ветровой эрозии. Вот склоны опять и засадили преимущественно соснами.

        Сейчас там энергично строили современный микрорайон: панельные пятиэтажки лепили как пирожки, до кучи возвели детсад, школу, больницу, асфальтировали дороги, и, когда расселяли наши бараки на Конном дворе, семью моего дружка Сережи Аникеева, даже переселили именно сюда.

        Несколько раз я побывал у него в гостях, и как туда добираться представление имел – на двух автобусах. Сначала до Центрального рынка, а уж оттуда до самой горы. Не близко. Где-то час на одну дорогу уйдет, да обратно час.
        Энтузиазм наш после такого расклада пошел на спад, пока Володька не просветил нас, что от рынка прямо на завод ходит специальный автобус, перевозит рабочих. Главное к автобусу не опоздать, а уж до рынка добраться можно. Хорошее настроение стало постепенно возвращаться.

        Что придется делать в этой артели, мы представления не имели, но слово «разливальщик» позволило построить логический ряд, который, как впоследствии подтвердилось, был почти правильным.
        Бригада должна состоять из пяти человек. Значит, должно выполняться пять каких-то операций. Разливальщик, понятно, должен разливать эту химию в какие-то
емкости. Скорее всего, в бутылки. Это первая операция.
        Бутылки надо как-то закупорить, закрыть, завинтить, заткнуть – это вторая.
        На бутылки надо наклеить этикетку с названием продукта, чтобы было понятно, что покупаешь в магазине – это третья операция.
        Готовые бутылки надо куда-то сложить и где-то складировать – это четвертая.
        А пятая что? Гадали – гадали, но так ничего и не придумали. Ладно, скоро узнаем.
        Радостные и возбужденные вечером мы отправились по домам.


        Вставать рано утром очень не хотелось, но деваться было некуда – назвался груздем… Быстренько перекусив, я чуть ли не бегом направился в сторону Центрального рынка, откуда автобусы разъезжались по всему городу.
        Искать артельный автобус, развозивший рабочих, который мы в глаза не видели, планов не было. Отправились на рейсовом.

        В автобусе до Монгоры было тесновато и душно. Завсегдатаи, добирающиеся этим маршрутом до работы, были неприятно удивлены, когда их, уже практически знающих друг друга в лицо, потеснила компания неизвестных подростков. Сесть, конечно, не удалось, так и пришлось все сорок минут, придерживаясь за поручни, простоять в проходе. Только ближе к конечной, когда люди стали выходить кому-то из наших удалось присесть.

        Как выяснилось, завод бытовой химии находился даже не на окраине города, а еще дальше, там, где уже начинались дачные участки. Так что от конечной пришлось добираться еще минут пятнадцать. Хорошо, что поехали рано.

        Заводик, который мы с трудом, но все же отыскали, производил двоякое впечатление. С одной стороны он занимал довольно приличную площадь, обнесенную даже не поржавевшей сеткой-рабицей с воротами из тонких, покрашенных синей краской металлических труб и тонкого листового железа, над которыми притулилась довольно новая вывеска «Завод бытовой химии». Объемные белые буквы на синем фоне с желтой непонятной эмблемой в углу смотрелись вполне прилично, что придавало находившемуся за воротами предприятию серьезности и основательности.

        Чуть дальше расположилось кирпичное двухэтажное здание под шиферной крышей, с торца которого была видна металлическая лестница, ведущая на второй этаж и заканчивающаяся перед дверью на небольшой обнесенной перилами площадке. За этой постройкой скрытая в глубине стояла, скорее всего, котельная, над которой возвышалась едва курившаяся легким дымом высоченная труба.

        Все остальное, что удалось рассмотреть из-за ограды, было гораздо старше и синих ворот, и сетки-рабицы, и даже  кирпичного здания. Никакой внушительности и основательности эти строения уже не производили.
        По всему периметру, где рядом с забором, где чуть отступая от него располагались внушительные оштукатуренные кирпичные боксы с широкими воротами, в которых были вмонтированы обычные двери. В большинстве зданий ворота были открыты, но вот работающих людей что-то видно не было.
         Местами штукатурка со стен поотваливалась, выставляя на всеобщее обозрение старый, потемневший от времени кирпич, который кое-где уже рассыпался. У стен этих строений пучками росла покрытая пылью трава, довольно высокая, до которой, похоже, никому не было дела.

        За воротами располагалась внушительная по размерам укатанная площадка, местами тоже заросшая травой, где стояли несколько машин. Пара закрытых бортовых фур, старенький Зилок и небольшой автобус с одной дверью. Такой я видел в кино. Дверь у него открывает и закрывает водитель с помощью специального рычага. Пожалуй, это как раз тот автобус, который и перевозит рабочих. Для артели в самый раз.

        Рядом с воротами и небольшой приоткрытой калиткой стояла кирпичная будка с синей дверью, похоже, для охранника, которого сейчас там точно не было. Иначе бы он давно уже расспрашивал нас, а мы его – где тут на работу принимают.
        Идти на огороженную территорию сразу всем, не смотря на отсутствие охранника, горячего желания ни у кого не было, поэтому на разведку отправили инициатора нашей эпопеи Вовку Попова. Поп найдет свою тетушку - агитатора, а та уже даст команду куда идти и что делать.

        Сейчас идея про работу в бывшей артели уже не казалась такой замечательной, а скорее выглядела как авантюра. Вроде все просто, но тревожное ожидание посеяло сомнения в наших головах и подломило боевой дух.

       В это время из-за котельной показался мужчина в синем халате, направляющийся к той самой лестнице у торца двухэтажного здания. Вовка метнулся к нему, мы же принялись гадать – кто это такой и почему он в халате. Единственным мужиком, которого мы видели в таком же халате, был наш учитель труда по прозвищу «Поддубный», такой же мощный и усатый, как всем известный борец Иван Максимович.
        На нашем трудовике халат едва застегивался, на этом же висел как на пугале или около того. Позубоскалили и стали приглядываться к разворачивающимся за оградой событиям.

        Вовка довольно смело переговорил с дядькой в халате, и они уже вместе стали подниматься по лестнице на второй этаж. В это время из двери на площадке выскочила молоденькая девчонка, которая увидев поднимающихся снизу мужчин, сразу же прижала свою короткую юбку к ногам и отступила в глубину площадки.
        Поднявшись, «синий халат» сказал ей что-то веселое, а Вовка неожиданно покраснел, что даже нам издалека удалось это заметить.  Девчонка же быстренько спустилась и чуть ли не бегом отправилась в один из боксов. Мы еще раз позубоскалили и напряжение чуть спало.

        Вовка появился на удивление быстро и призывно замахал нам рукой прямо с площадки. Похоже, идея с работой здесь все же неплохая, а совсем не авантюра.
        На втором этаже этого неказистого двухэтажного здания с необычным входом находилась администрация предприятия. Таблички на дверях, выходивших в коридор комнат, тоже были синими с белыми буквами, как и над воротами: «Бухгалтерия», «Инженер по ТБ», «Приемная»… Что располагалось дальше по коридору, мы не рассмотрели, поскольку наш проводник остановился как раз у приемной, а мы все сгрудились возле него.

        В светлом внушительном помещении, где по идее должен находиться секретарь директора, было пусто, но через минуту из двери с табличкой «Директор», выходившей в приемную, показалась миловидная женщина средних лет, окинула нашу разношерстную компанию внимательным взглядом, улыбнулась и сделала приглашающий жест рукой – заходите. Мы гурьбой двинулись за ней.

        В довольно просторном кабинете за Т-образным столом сидел мужчина, возрастом ближе к зрелому, комплекцией ближе к полной, а настроением точно веселым. Он радостно улыбался, оглядывая нас и потирая руки.
        - Здравствуйте – здравствуйте… - потом обвел рукой свой кабинет, показывая на стулья за столом и у стен. - Рассаживайтесь.
        Минуту подождал, выслушал наш нестройный ответ, и продолжил:
        - Значит подработать у нас хотите? Похвально… Похвально… И правильно. Государству польза, и вам деньги не лишними будут. А заработки у нас хорошие.
Там где вы будете работать, - он уже не сомневался, что именно так все и будет, - вредность небольшая, но есть, и зарплата, соответственно больше.
       Потом на секунду посерьезнел, подозрительно глянул на Албая, самого мелкого из нас:
        - А вам всем по четырнадцать точно есть? А согласие родителей получили?
        Выслушал наш утвердительный ответ и опять заулыбался.

        - Работаем по пятидневке. Рабочее время короче чуть ли не на час, чем везде. Час - обеденный перерыв. За вредность будете получать молоко, - чем вызвал наш недоумевающий и в то же время радостный гул. - На работу и с работы на нашем автобусе, но он ходит только до Центрального рынка. Для вас в самый раз. Я уже знаю, что вы все из центра.

        Веселый директор демонстрировал свое красноречие еще минут десять, потом попросил женщину, пригласившую нас в кабинет, оформить все «… как следует…» и передать в руки инженера по технике безопасности, который уже «… знает, что делать…».
        В отделе кадров, расположенном чуть дальше по коридору, мы, перебрасываясь шуточками, писали заявления о приеме на работу и отдавали той милой женщине, оказавшейся начальником отдела кадров и по совместительству тетушкой Вовки Попова.

        Внизу возле лестницы нас уже ждал мужчина в синем халате, оказавшимся инженером по ТБ. После скоренького представления он повел нас в один из боксов, где нам предстояло совершать свои трудовые подвиги.

         Бокс был вместительным – метров десять на двадцать, да и в высоту не меньше трех. Правда, несмотря на распахнутые настежь ворота было немного темновато. Небольшие окошки, расположенные гораздо выше, чем обычные окна в жилых домах, были затянуты серой пылью, и свет через них проникал с трудом.
        Стены и высокий потолок белизной тоже не блистали, и та же пыль отчетливо просматривалась на неровностях штукатурки. Чистотой здесь явно не заморачивались, хотя бетонный пол был выметен. Но вот кучку пыли и грязных опилок просто смели к воротам и стыдливо прикрыли метлой, напоминающей помело Бабы Яги.   

          Оценить что-то еще нам не удалось – из небольшой двери в деревянной перегородке в дальнем конце бокса появилась женщина в синем мужском комбинезоне, посмотрела на нашу компанию и заулыбалась.
         Увидев ее, инженер по ТБ радостно прогудел под нос:
         - О! Вот и мастер кстати. - И добавил уже громче, - Петровна, что, опять стоим? Никого нет…
         Та, продолжая улыбаться, ответила:
         - Нет, Пал Палыч, сегодня нашатырь разливаем. Все там. Здесь завтра печной лак и растворитель планируем, если сегодня варить закончат.
        Потом окинула нас всех добрым взглядом:
        - А это, как я понимаю, новые разливальщики? Кстати… кстати… - и заулыбалась еще шире.

        Пал Палыч решил немного поубавить ее радостный оптимизм.
        - Их еще научить надо, - опять пробурчал он.
        - Научим… научим, - отмахнулась Петровна. – Посмотри, какие они молодцы. Да и наука не особо сложная…
        - Тогда давай, показывай свой производственный процесс, - с долей ехидства подвел черту инженер. - А я по технике безопасности сразу кое-что добавлю.

         Мастер, как мы поняли, этого разливочного цеха, женщина добрая и веселая, легонько подтолкнула нас в спины и кивнула головой в сторону большого металлического бака, стоявшего чуть в стороне от ворот. И мы сделали свой первый шаг на нашем долгом трудовом пути.

        Я-то сделал подобный шаг еще год назад. С восьмого класса я официально ежемесячно получал тридцать шесть рублей на комбайновом заводе, где «работал» диктором на заводском радиоузле. Озвучивал заводскую радиогазету, которую крутили в цехах в обеденный перерыв – зачитывал разные заводские новости, итоги соцсоревнований, поздравления победителям и юбилярам, рассказывал о новой продукции, планах на будущее и прочее, и прочее…

        Записывалась радиогазета в Доме культуры завода в фото-киностудии, которую параллельно вел Владимир Михайлович, директор заводского бюро технической информации и куда я ходил, надеясь научиться красиво фотографировать, а может быть и кино снимать. Откуда он узнал, что я бываю еще и в литературной студии и неплохо читаю стихи, неизвестно.
         Но от его предложения попробовать озвучить заводскую радиогазету, отказаться было трудно – мужик он был хороший и я его уважал. Ну а как первые деньги получил, так сам стал с  нетерпением ждать очередной записи. Правда, деньги за меня получал отец, работавший на заводе, но отдавал мне все до копейки, а я уж матери, оставляя себе чуток на марки и другие мелочи.

        Перед нами на металлических ножках стоял вместительный бак метра два на три, наполненный водой, где плавали несколько бутылок, и среди основной массы прозрачных встречались и зеленые, и коричневые. Рядом стоял металлический стол, а на полу возле ножек, привалившись друг к другу, приткнулась пара мешков с выглядывающими пустыми бутылками и тут же несколько бутылок из-под шампанского.
Петровна, имя которой пока так и оставалось неизвестным, начала свой рассказ.

        - Отсюда начинается весь процесс разлива. Продукция, которую готовят в других цехах, здесь только разливается, фасуется и складируется. Цех так и называется – разливочный. Дальше все на заводской склад и по магазинам.
         Как вы поняли, тару для разлива готовой продукции сначала надо приготовить – промыть, просушить… Разливаем мы в бутылки, причем в основном б/у, которые везут сюда со всей страны, а в страну напитки в бутылках поступают со всего мира. Так что можно сказать, что здесь бутылки и из-за границы. Вот их-то и надо подготовить…

        Дальше пошло детальное освещение производственного процесса – от мытья бутылок горячей водой и паром, до переноса ящиков с готовой продукцией к дальней стене, откуда по мере накопления погрузчик будет вывозить ящики на склад.
Пал Палыч периодически прерывал Петровну, делал замечания по технике безопасности – это можно, это нельзя, этого опасайтесь, этого не делайте никогда.

        Через час головы наши распухли от обилия новой информации, и нам надо было срочно сделать перерыв, чтобы ее усвоить. При солнышке на свежем воздухе думалось лучше.
        Поглядывая друг на друга, мы с недоумением качали головами. Однако… Как тут все серьезно оказывается, по-взрослому. Все что мы сделаем будет продаваться в магазинах. И это возможно купят наши друзья, знакомые, родственники…
        С одной стороны это…  круто, а с другой точил червячок сомненья – а вдруг не получится?.. Хотя, все что мы услышали и увидели, особо сложным нам не показалось. Еще обнадеживало то, что четыре этапа «производственного процесса» из пяти мы угадали, даже не зная о чем пойдет речь. Так что… не боги горшки обжигают.

        На бригады мы разделились еще на берегу Усы, воодушевленные размерами возможной зарплаты. Кстати, здесь это тоже подтвердили, что основательно поддерживало высокий градус всеобщей эйфории.

        Когда ликбез закончился Пал Палыч, оказавшийся на удивление добрым человеком, отправил нас домой на заводском автобусе, который перед обедом уезжал куда-то в город за молоком для рабочих. Вот по дороге, собравшись в кружок, мы и обсудили оставшиеся неясными вопросы – кто где будет работать.

        В нашей бригаде разливальщиком решил стать Генка, мой дружок, который бывал в нашем дворе даже чаще, чем в собственном. Руки у него длинные, двигается он шустро, видит хорошо – очки носит, что еще надо  разливальщику? Так  еще и сам напросился. Ни у кого подобного желания больше не возникло, так что с одним рабочим местом мы определились.

        Место как место. Чуть дальше бака для мытья бутылок, практически наполовину перекрывая ширину бокса, стоял длинный металлический стол, который Валентина Петровна назвала конвейерным.

        Понимая, что рано или поздно все равно придется решать с мастером цеха какие-то рабочие вопросы, а обращаться к ней как тот же Пал Палыч только по отчеству нам не по чину, в перерыве на свежем воздухе мы заслали своего застрельщика Вову в отдел кадров. Тетушка и открыла любимому племяннику, ей же проданному в рабство заводу бытовой химии, тайну имени «синего комбинезона». Теперь к ней можно было смело обращаться по имени – отчеству, что нам нравилось больше, чем просто «Петровна».

        Стол практически приткнулся к стене, из которой торчал внушительный кран с барашковым вентилем, нависая над краем стола. Здесь же, посверкивая боками, лежали несколько вместительных металлических воронок.
        Стало понятно, что никакой автоматизацией здесь и не пахнет, а все это наследие тяжелого артельного прошлого. Ручками, ручками надо двигать и двигать быстро – работа-то сдельная.

         В двух шагах от будущего Генкиного рабочего места стоял станок, чем-то напоминающий сверлильный из наших школьных мастерских. Только вместо патрона со сверлом у него торчала болванка с углублением чуть больше диаметра бутылочного горлышка. Прямо под ней располагался металлический стакан, куда устанавливалась бутылка, которую надо было закрыть обжимной металлической крышкой, закупорить.
        Да и станок, как нам сообщили, так и назывался - укупорочный. Стенки стакана в двух местах были прорезаны до самого дня – он как бы распадался на две половины, но для чего это было сделано, я пока не понял.

        Справа на станине бросалась в глаза металлическая ручка - рычаг, которая и приводила в действие всю эту незамысловатую, довольно замызганную конструкцию. Разве что ручка отличалась удивительной чистотой, даже блестела как полированная. Нажал на нее – головка станка поехала вниз. Чуть усилие – края крышки на бутылке прогибаются и обжимают горлышко.
        Тут же под столом стоял огромный фанерный ящик с готовыми к работе крышками с расщеперенными  краями.

        Валентина Петровна дважды показала как работает станок и как легко сминаются металлические края крышек. Да так лихо это у нее получилось, что вызвало всеобщий одобрительный гул. Думаю, что тогда многие из пацанов захотели работать на этом станке, но Пал Палыч испортил все очарование механизма.
        Оказывается на конвейере укупорка самое опасное место, самое «травмоопасное», именно так он и сказал.  Поставил бутылку чуть неправильно, в наклон, нажал на рычаг чуть посильнее, взял бутылку некондиционную, где и трещины не видно и…ага…
        Бутылка вдребезги, кровь из раны на пальце хлещет, шум, гам, суматоха… И главное – больно ведь! А работа-то стоит… А оплата-то труда сдельная… Так что вся бригада пострадать может, материально, конечно. Вывод: торопись медленно, и самым лихим парням здесь не место.

         Все же рассуждая в автобусе, я заикнулся о своем желании подергать за рычаг механического монстра. Мне почему-то казалось, что кровавые раны мне не грозят, эта беда меня не коснется, я буду предельно осторожен и аккуратен. А, кроме того, подкачаю мускулатуру пусть хоть на одной руке. Албай только похлопал меня по плечу, высказывая свое одобрение. Больше никто ничего не сказал.
        Второе рабочее место нашло своего хозяина.

        Вовка Албаев, с которым мы уже два года сидели за одной партой, пристроился рядом со мной наклейщиком этикеток. Не захотел и здесь от меня отставать, чему я, честно говоря, был только рад. Картонные ящики с разноцветными этикетками стояли тут же под столом, как и кисти, и банки с клеем.
        Мне эта работа не нравилась совсем. Здесь же надо быть еще более осторожным, чем на укупорке – миллиметр вправо, миллиметр влево и то же самое … ага… Этикетка приклеена неровно, вкривь и вкось. Кто захочет такую дефективную бутылку в магазине купить? Но Албая это, похоже, не смущало. Так что третье рабочее место было, прямо скажем, заграбастано. Вовка ни с кем не собирался обсуждать этот вопрос.

         Самый тяжелый участок работы достался Попу – загружать бутылки в ящики, да таскать их к дальней стене было нелегко. Но этот Вовка не был хиляком, раза в полтора больше Албая. Хотя мой дружок по парте тоже был не задохликом.
        Низкорослым – да, но не хлюпиком или рохлей, а вполне себе крепким пареньком. Он, конечно, тоже, наверное, мог бы таскать ящики с бутылками, но пусть уж лучше этикетки клеит. Вовка Попов, кстати, совсем не возражал.

        Незанятым оставалось последнее рабочее место, вернее – первое в «производственном процессе», не угаданное нами – мытье бутылок. И свободным в нашей бригаде оставался только Игорек с необычной фамилией – Рудь.
        Появился он в нашем классе всего год назад. Его отца, военного, перевели в наш округ откуда-то из Белоруссии. Вот так Игорь и попал к нам. Был он худым, нескладным, горбился, а самое главное – у него был очень высокий и тонкий голос, похожий на девчачий. Кажется, фальцет он называется.

        Первое время на него не обращали внимания, отнеслись с долей пренебрежения -  ну не выделяется ничем парень, кроме писклявого голоса. Кое-кто поначалу даже пытался его передразнивать, имитируя злосчастный фальцет, на что он мрачнел и только насупливал брови, но это быстро закончилось. Наш класс все же был правильным, и смеяться над чужими проблемами было не принято.
        На шутников пошикали и Игорь стал чувствовать себя увереннее. А уж когда мы побывали у него в гостях, попили чаю, да познакомились с его библиотекой, он спокойно влился в наш коллектив. Пару раз мы даже объясняли десятиклассникам, в чем они не правы, наезжая на Игоря. За это он был безмерно благодарен, во всем нас поддерживал и брался за самую черную работу буде такая появлялась.

        Вот и здесь Игорь спокойно поулыбался, выслушивая наши запальчивые доводы, почему это «по… моечное» место досталось ему, легонько пожал плечами – надо так надо.
        Таким образом в нашей бригаде все места были распределены и, вроде, никто не чувствовал себя обиженным.

        Первый рабочий день сразу ознаменовался непредвиденным авралом, и начали мы работать совсем не по выбранным «специальностям». Все, кроме Игорька.
        Когда бригада в полном составе рано утром явилась под ясные очи мастера Валентины Петровны, оказалось, что пустой тары в цехе нет, если не считать всё те же бутылки из-под шампанского, коротающие свой век под столом в компании с другими в двух дремлющих мешках. Разливать химию было не во что.

        По каким-то причинам заводские грузчики, которые должны были разгрузить пустую тару из тех самых фур, стоящих у здания Администрации, на это дело забили, так что завод в ближайшее время ждал небольшой коллапс. Благо, что у него появились мы, молодые, жадные до работы, и, самое главное, не знающие своих функциональных обязанностей.
        А мы что? Мы – можем.

        Перегнать фуры к дверям бокса по непонятным причинам тоже не получилось, так что пришлось таскать мешки с пустыми бутылками за полсотни метров. Не то что бы тяжело, но неприятно. Как вы поняли, бутылки привезли не в ящиках, а в мешках. Понятно, что среди них попадались и разбитые, что хорошо чувствовалось даже через неповрежденную мешковину.
        Мы заставили мешками всю правую часть бокса от входной двери до стены, стараясь создать задел побольше, но разгрузили только прицеп одной фуры. Можно было бы и еще постараться, но уж больно нам захотелось попробовать себя на своих рабочих местах, посмотреть, как будет выглядеть растворитель в бутылках, который нам предстояло разливать сегодня.

        Игорек еще в самом начале, притащив всего пару мешков, стал осваивать свое помоечное дело. Сначала он вытащил из бака плавающие там после предыдущих разливов бутылки, ставшие и без его помощи чистыми, и составил их на маленький стол сушиться. Потом спустил воду из бака, помыл его из шланга, набрал горячей воды и стал загружать бутылки из мешков, которые предстояло вымыть, и, самое главное, убрать с них наклеенные когда-то этикетки.

        Вот тут мы убедились, что бэушинская тара, как утверждала Валентина Петровна, действительно поступает сюда со всего мира. Такого разнообразия цвета, формы и размеров бутылочных этикеток никто из нас никогда не видел. Встречались, конечно, и наши, родные, из-под «Московской», «Столичной», «Старки», «Зубровки», портвейна, вермута и бог знает чего еще, но это была едва ли десятая часть того, с чем нам пришлось столкнуться.

        Загадочные вермут «Бадель» и виньяк из Югославии, «Южная ночь», «Черные глаза», «Медвежья кровь» из Болгарии, «Токай» и «Бычья кровь» из Венгрии, польская «Водка Выборова» и многое, многое другое. Иногда даже невозможно было предположить из какой страны к нам был завезен тот или иной напиток. Это уже потом, когда немного освоились стали детально рассматривать наклейки, а в первый день было не до этого.

       Закончив с разгрузкой, мы в полном составе бросились помогать Игорьку – начинать работу с тремя десятками чистых бутылок было несерьезно. А вот когда на столе их скопилось под сотню, мы все же разошлись по своим местам.
        Ну, что? Начали?

        Никаких фанфар, приветственных речей, транспарантов, разрезания красных ленточек, означающих начало чего-то значимого, существенного не было. Даже мастер, который по любому должен был присутствовать при этом эпохальном для нас событии, отсутствовал по причинам, оставшимися неизвестными. Как не было и наших друзей из второй бригады, которые вроде бы должны были сегодня разливать печной лак, но с самого утра куда-то исчезли. И увела их именно Валентина Петровна.
        Хорошо, что не нас.

        Генка, сразу ставший чрезмерно серьезным и напряженным, придвинул к краю стола три ближайшие бутылки, воткнул воронки и вопросительно посмотрел на нас. Движения его были какими-то суетливыми и беспокойными.
        Игорек перестал бултыхаться в воде, уперся руками в край бака и уставился на разливальщика. Я тоже замер, зажав в одной руке приготовленную крышку, а другой упираясь в рычаг станка. Албай, постукивая пальцами по столу и, пританцовывая от нетерпения, чуть ли не крикнул:
        - Ну… давай уже…

        Генка еще раз обвел всех нас взглядом, кивнул головой и повернул барашек вентиля. Из крана тут же побежала тонкая желтая струя, а в воздухе сразу появился резкий и неприятный запах, от которого чуть не защипало глаза. Ничего себе – маленькая вредность…
        Бутылка наполнялась долго, и мы смотрели на нее во все глаза, словно хотели ускорить этот процесс. Разливальщику, похоже, это тоже надоело, и он отвернул барашек еще немного. Струя растворителя сразу стала толще, и тара наполнилась  буквально за секунду. В последний момент Генка поменял бутылки - подставил пустую и двинул полную в мою сторону.

        Хватать поллитровку рукой с зажатой крышкой было неудобно, если не сказать невозможно, но это дошло до меня позднее, когда рука уже зависла над горлышком. Пришлось срочно менять руки, от чего дно бутылки чуть не врезалось в край металлического стакана. Я запаниковал, представляя себе, как бутылка разбивается вдребезги, а брызги растворителя разлетаются во все стороны: на стол, на станок, на меня и моя карьера укупорщика рушиться, так и не начавшись.

        Я резко выдохнул и отогнал от себя неприятные картинки. Спокойно! Меня же никто не гонит, мы же только учимся, тем более краем глаза я заметил, как у Генки что-то пошло не так и он чуть прикрутил вентиль.
        Крышка аккуратно расположилась на горлышке, опускающаяся часть станка, которую я для себя назвал «укупоркой» замерла точно над эпической картиной – «не закатанная бутылка» и я, наконец-то нажал на рычаг. Металлические лепестки начали сминаться, обхватывая бутылочное горлышко, но моих усилий явно не хватило – процесс застопорился. Пришлось нажать посильнее и чудо свершилось!

        С чавкающим звуком лепестки крышки жестко встали на свое место, а подвижная укупорка легко поднялась вверх, оставляя бутылку в стакане.
Передо мной стояла аккуратно закупоренная бутылка. Замечательная бутылка!
        Первая! Ура! Процесс пошел!

        Я с гордой улыбкой посмотрел на пацанов, надеясь, что они оценят мои заслуги, но, увы… Генка стоял ко мне спиной и суетливо двигал руками. Одной он придерживал воронку, куда тонкой струйкой бежал растворитель, другой, похоже, отливал его излишки из другой бутылки в стоящее рядом металлическое ведро. Наливать «химию» под самое горлышко было нельзя.
        Игорь загружал очередную партию пустой тары в свое корыто с водой, и ему было не до гляделок.
        Только верный, пока еще бездействующий Албай, смотрел нам меня с одобрением. Но и он уже готов был принять закупоренную бутылку – в одной руке держал намазанную клеем этикетку, другую тянул в мою сторону.

        Смотреть, как пойдут дела у Вовки, времени не было. Когда я повернулся, перед станком уже стояли две полных бутылки с растворителем, ждущих своей очереди. Теперь путаться в руках я не стал. Сначала поставил наполненную тару в стакан, потом достал из ящика пробку, накинул ее на место и спокойно нажал на рычаг, примерно представляя с какой силой надо давить. Получилось с первого раза. На все про все ушло секунд десять.
        Когда я протягивал бутылку Албаю, тот еще возился с первой этикеткой.

        Дольше всех по своей специальности грузчика филонил Вовка Попов. Когда Албай наконец-то закончил возиться с наклейкой на первую бутылку, Поп демонстративно взял ее кончиками пальцев за крышку и медленно перенес в приготовленный ящик. Весь его надменный вид говорил: - «как долго я ждал, и все вот из-за этой мелочи?!..».
        Деревянные ящики под тару ему пришлось таскать из столярки. Оказывается, здесь было и такое производство. В соседнем здании сидел мужичок-плотник, который ремонтировал разбитые ящики и периодически сколачивал новые, поскольку ящиков постоянно не хватало.
        Через полчаса Вовка отнес первый ящик с готовой продукцией к дальней стене.

        В это время в боксе появилась Валентина Петровна, которая, очевидно, закончила все свои дела, требующие ее личного присутствия. Она бегло оглядела цех, нас, заметила ящик с бутылками у стены, улыбнулась, и подошла к Игорьку. Игорь от неожиданности присутствия начальства засуетился, но мастер что-то тихонько сказала ему, даже похлопала по спине и на лице мойщика появилась радостная улыбка. Все не так уж плохо, оказывается.
        Затем она подошла к нашему столу, посмотрела как Генка одну за другой продолжает менять наполняемые бутылки, не собираясь останавливаться, а я, не отставая, их укупоривать и махнула рукой – стоп машина.

        Генка закрыл вентиль, я, естественно, тоже замер, соображая, что мы делаем не так. Опасения оказались напрасными, все мы делаем так, вот только без фартуков и перчаток. То есть, не соблюдаем технику безопасности. Что-то я не помню, чтобы Пал Палыч нам об этом говорил.
        Оказывается, работать лучше в фартуках, которые висели тут же на стене - брызги все равно рано или поздно появятся и становиться их будет  все больше и больше. А уж если бутылка при закупорке разобьется… Одежда наша промокнет, со всеми вытекающими…
        А руки лучше защитить перчатками, растворитель все равно вещество едкое и заметные следы оставить может.

        Замечания признали справедливым и тут же натянули и фартуки, и резиновые перчатки. Фартуки еще куда не шло, но вот в толстых перчатках работать стало неудобно. Не было четкого ощущения объема, да и вес вроде как чувствовался по-другому. Мне даже удерживать наполненную бутылку в руке было проблематично, так что когда Петровна отошла, я перчатки снял. Генка, впрочем, тоже.

        Оценив работу моего соседа слева, мастер  на секунду скрылась за дверью, откуда появилась при нашем знакомстве, и появилась с целой кипой мягкой ветоши, которую тут же передала Албаю. Он поблагодарил ее чуть ли не поклоном – ветошь действительно была нужна и бутылки насухо протирать, да и излишки клея стирать.

        Работу Вовки Попова, а скорее, всей бригады она оценивала долго. Доставала одну бутылку за другой из ящика, внимательно осматривала, проверяла налитый объем, переворачивала, оценивая герметичность укупорки, смотрела на этикетку, максимально вытянув руку с бутылкой, и похоже, осталась довольна. Закончив, она подмигнула нам, показала поднятый вверх большой палец и ушла к себе.
         Работать стало веселее.

        А вскоре наступил и обед, в смысле – обеденный перерыв, о котором мы в порыве энтузиазма забыли.
        Валентина Петровна опять появилась из своей каптерки у нас за спиной, увидела, что мы с Генкой снова работаем без перчаток, укоризненно покачала головой, но сказала совсем не то, что мы ожидали услышать:
        - Все, мОлодцы, кончай работу…  - увидела в наших глазах удивление и закончила, разведя руки в стороны, вроде как сожалея, - обеденный перерыв.

        Наш разливальщик сразу туго закрутил кран, даже не удосужившись наполнить до конца очередную бутылку. Мы с Албаем свои очередные операции завершили и потянулись к баку с водой помыть руки.
        Игорек был весь мокрый. Не с головы до ног, но что-то близко. Его энтузиазм, по-видимому, значимо превышал наш. Валентина Петровна посмотрела на него с сожалением.
        - Загляни ко мне после обеда, фартук возьмешь. - Потом обратилась ко всем нам. - Возле администрации автобус, на котором приехали утром. Зайдете, возьмете по бутылке молока. После обеда пустую тару вернете. Все, - и подтолкнула нас к распахнутой двери.

        Устраивать перекус в боксе, где от запаха растворителя чуть ли не слезились глаза, было неудобно, и, прихватив свои сумки с домашней снедью, мы отправились на улицу. Не к воротам, откуда видна была только пыльная площадка перед администрацией с не разгруженными фурами, да котельная, а в «зону отдыха». О ней нам тоже рассказала Валентина Петровна. Хороший все же человек.

        С обратной стороны цеха на зеленой травке стояли несколько лавочек, деревянный стол на толстой «ноге», вкопанной в землю, да вместительный бак для мусора, уже изрядно заполненный. Видно отдыхали тут не только мы.
        Метрах в десяти за сетчатым забором и проходящей здесь поросшей травой малоезженой дорогой виднелись дачные домики. Смотреть на зеленеющие на деревьях яблоки и груши в садах, да кое где уже краснеющие вишни было куда как приятнее, чем на дым из трубы котельной, да окошки директорского кабинета.

        Молоко я любил, хотя покупали мы его редко. Родители предпочитали кефир и другую кисло-молочку, но пару раз в неделю молочный суп или кашу все же варили. А здесь целая бутылка молока мне одному! И завтра будет! И послезавтра…
        Быстренько управившись с прихваченными из дома бутербродами, вареными яйцами и огурцами, я стал упиваться молоком. Тем более, что к нему у меня была пара пирожков с картошкой. Не-е… так жить и работать можно!

        Ближе к концу нашей трапезы появились парни из второй бригады, какие-то мрачные и безрадостные. Как выяснилось, радоваться им было особо и нечему.
Печной лак, который, как планировалось, они будут разливать, оказался не готов, не хватало какого-то ингредиента, и когда его привезут сказать никто не мог. Может сегодня, а может завтра….
        Ну а пока бригаду в полном составе отправили в котельную убирать шлак, которого оказалось на удивление много. Этого не ожидал никто, поэтому в их разговорах стали проскакивать мысли, а не послать ли такую работу… Понятно куда. Махать целый день лопатой они были не готовы.

        На следующий день на работе не появился Серега Трошин. Сначала мы подумали, что он элементарно опоздал на автобус и вот-вот подъедет, что походило на правду. Жил он от центрального рынка гораздо дальше любого из нас. Хотя Албай, живущий в соседнем доме чуть ближе, в автобус заскочил даже раньше меня.
        Когда же Сергей не появился к обеду, мы поняли, что наша команда стала нести первые невосполнимые потери. Через несколько дней во второй бригаде осталось всего двое бойцов. Еще два Сереги – Комаров и Сафронов, исчезли в неизвестном направлении, наплевав на обещанную большую зарплату.

        Как оказалось – напрасно. Печной лак, о предполагаемом разливе которого говорили последние дни, был готов, и можно было разливать его хоть сейчас. Но вот как это сделать бригадой в два человека, могла решить только Валентина Петровна.
        Трогать нашу бригаду и переводить кого-то в другую, она не решилась – у нас только – только все начало получаться. Для начала она заставила двух оставшихся бойцов, двух Вовок, намыть побольше бутылок, что было совершенно правильно. Мы тоже с этого начинали. А на разлив встала сама.

        Вовку Литвинова по прозвищу Машка, на что он совершенно не обижался, мастер поставила на укупорку. Тот проторчал чуть ли не полчаса рядом со мной, пытаясь хотя бы в теории освоить премудрости укупорки.
        Второй Вовка, Гусев, естественно по прозвищу Гусь, стал сразу и наклейщиком и грузчиком.
        И работу потихоньку пошла.

        Валентина Петровна была все же Мастером. Во всех смыслах. Разливала она не глядя. Просто как-то автоматически переставляла бутылки под густой струей лака, меняла воронки, двигала, брала новые, ни на секунду не перекрывая кран. Словом, показала класс, показала как надо работать. Граница лака в налитых бутылках была абсолютна одинаковой, ровной как стрела.
        Генка, перекрыв свой вентиль, смотрел на ее работу широко открытыми глазами и с удивлением качал головой. Да-а … уж…

        Это шоу мастерства длилось недолго. Налив бутылок тридцать, из которых Машка успел закупорить всего штуки три, она остановилась, хлопнула Вовку по плечу, мол, продолжай, и отошла по каким-то своим делам.
        Посмотрев друг на друга и тяжело вздохнув - нам бы так, мы продолжили свою работу.
        До обеда Валентина Петровна еще пару раз подходила к конвейерному столу, наливала десятка два – три бутылок и опять уходила. Складывалось впечатление, что без нее на заводе все может остановиться. После обеда мы только укрепились в своем предположении.
        Заскочив в цех, когда и мы, и вторая бригада уже намыли бутылок для работы, она подошла к Игорьку, поговорила с ним буквально минуту и отвела его к месту разливальщика на втором столе.

        Игорь, который по описанным ранее причинам, выполнял только второстепенные работы, вдруг выдвинулся на первые роли. Его это смутило. От нормальной работы разливальщика зависело очень многое и, в конечном итоге, зарплата, так что мы с опаской приняли решение мастера, но оспаривать его не стали.
        Игорек смущался недолго, взял себя в руки и потихоньку начал разливать лак. Благо тот был гораздо гуще растворителя и бежал неторопливой струёй, так что у него все получилось. Постепенно процесс пошел. Смотреть друг на друга, да подсчитывать кто больше разлил, времени не было. Да и задачи такой перед собой мы не ставили.

        В отсутствие Игорька нашей бригаде периодически приходилось останавливаться, мыть бутылки, и снова браться за работу. Наш грузчик Вовка Попов, у которого иногда появлялась свободная минутка, один принимался за мытье, но этого было недостаточно, так что время от времени приходилось объявлять аврал. Вот в один из таких авралов мне в голову пришла гениальная мысль.

        Мылись бутылки легко. Единственной проблемой были наклейки, которые иногда ни в какую не желали спокойно отклеиваться, даже несмотря на пытки горячей водой и паром. Тогда приходилось их просто соскребать старым, наполовину истершимся ножом, который валялся под столом лет, наверное, сто. Но таких было немного.
        Большинство этикеток предпочитали сохранить свою целостность и красоту, чем превратиться в небольшую кучку размочаленной ни на что не годной бумаги.

        Яркие и красивые картинки плавали среди торчащих из воды бутылочных горлышек и частенько мы отвлекались на созерцание этой, большей частью заграничной красоты.

         В восьмом классе я собирал марки, отдавая предпочтение заграничным сериям с изображением животных и птиц, хотя и от красивых парусников, дореволюционных паровозов, самолетов или автомобилей не отказывался. Хобби было не из дешевых, но деньги для этого у меня были.
        Часть получаемой зарплаты диктора заводской радиогазеты я тратил в клубе «черных филателистов» - нелегальном сборище коллекционеров, где действительно можно было найти все что угодно, были бы деньги.
        Собирались неорганизованные филателисты каждые выходные по утрам на втором этаже полузаброшенного дома на улице Советской, стоящего где-то в глубине двора. Никакой вывески или других опознавательных знаков здесь, естественно, не было.

        Ходил я туда регулярно, как на работу и уже стал узнаваем. У меня завелись даже свои поставщики, в основном парни чуть постарше меня. Где они брали дефицитные марки, узнать было невозможно, как и устоять перед искушением заиметь серию с кубинскими динозаврами, польскими утками, вьетнамскими журавлями, монгольскими лошадьми. Вершиной моей коллекции стала серия птиц из африканской республики Бурунди, совсем еще недавно бывшей королевством.
        В единственном в городе книжном магазине, где легально продавали марки, как и в киосках «Союзпечати», где они тоже встречались, ничего подобного не было.

        Так бы, наверное, и сейчас я продолжал бы собирать марки, потихоньку становясь завзятым филателистом, но не случилось. Альбом у меня со всеми замечательными приобретениями элементарно украли. Прямо в классе, когда я принес его для обмена чего-нибудь на что-нибудь с Саней Серпером, который хвастался сногсшибательными заграничными сериями животных.
        По непонятным причинам обмен не состоялся. То ли Саня принес заведомую лажу, из которой и выбрать было нечего, то ли сам не знал, чего он хочет, хотя назвать его новичком в этом деле было невозможно. Именно благодаря нему я и стал собирать марки, и его первый альбом с яркими картинками, показанный классе в шестом, запомнил хорошо. Вот там марки были достойными. Он же и привел меня в клуб «черных филателистов», хотя после этого я ни разу его там не видел, но значения этому не придавал. Не ходит - и не ходит, набрался, наверное.

        Расстроенный я засунул свой мощный кляссер в портфель и вспомнил о нем только на последнем уроке, когда его уже там не было. Куда он делся – никто не видел и не слышал. Предположения, конечно, были, но… не пойман – не вор.
        Начинать все сначала у меня просто не было ни сил, ни желания.

        А тут, рассматривая бутылочные наклейки, я вдруг подумал – а почему нет? Практически те же картинки с животными, строениями, техникой… Да и по сериям разбить можно: водка, коньяк, вино, ликер, пиво. И заграничных полно, пусть не Бурунди, но если покопаться…
        И главное – бесплатно! Кто же у нас халяву не любит!?

        Подумано - сделано, и я тут же выловил в мутной водичке десятка два приглянувшихся наклеек и разложил их на трубе, идущей вдоль стены бокса. Зимой она, скорее всего, выполняла функцию батареи центрального отопления, но сейчас была холодной. Но ведь и мне торопиться некуда.

        Через неделю у меня было уже больше сотни самых разномастных наклеек, что по цвету, что по форме, что по размеру. Правда, была одна маленькая проблема – высыхая, часть из них сморщивалась, съеживалась и отдаленно напоминала или замершие морские волны, или застывшие пузыри лавы. Исправить это можно было либо с помощью горячего утюга, либо тяжелого пресса.
        Возиться с утюгом мне было некогда, а вот использовать пресс для возврата пострадавшим этикеткам благопристойного вида попробовать было можно. И я приспособил для этого книги.

        Все дефективные этикетки, своей текстурой напоминающие лицо пожилого китайца, я вложил в томик Станиславского, перемежая гладенькие страницы со сморщенными этикетками. И без того толстая шестисот страничная книга раздулась до неприличных размеров и я с трудом втолкнул ее на полку между другими томами театрального классика. Пресс получился замечательным. И главное - безопасным. Рыться в работах Константина Сергеевича ни родители, ни брат, конечно, не будут. Им это неинтересно, как, впрочем, и мне сейчас.


        Просто хорошо читать стихи, чему я учился в литературной студии при доме культуры комбайнового завода, куда я ходил с пятого класса, мне оказалось мало, и зимой прошлого года очень захотелось поступить в театральную студию при городском драматическом театре. Поступил.
        Конечно, истории театра, режиссуре, психологии творчества или истории костюма, как в театральных вузах нас не учили, но сценической речи, пластике, хореографии внимание уделяли.  Это дало свои плоды.

        За прошедшие полгода мне довелось участвовать, в двух профессиональных спектаклях, за что даже платили зарплату – семьдесят копеек за спектакль, или, как мы говорили – за выход. Это был приятный бонус, поскольку и я, и мои друзья по студии готовы были сами приплачивать театру, лишь бы пообщаться с артистами, поучиться у них азам творчества, пожить на той самой «театральной кухне», о которой так много судачат «знающие» люди.

        В своем первом спектакле по пьесе Андрея Кузнецова «Московские каникулы, написанной про подростков и для подростков, я, как и все ребята - студийцы, изображал толпу. Скорее всего, именно для таких случаев наша студия и была создана, но мы об этом не задумывались. Нас все устраивало. Молодежная пьеса была легкой, веселой, и дневной спектакль в дни школьных каникул шел «на ура». Жаль, что после каникул его показали всего несколько раз.

        А вот во втором спектакле по «Жестокости» Павла Нилина мне уже досталась настоящая роль со словами, чего не скажешь о других студийцах. Они изображали то ватагу бандитов в заснеженном лесу, то гурьбу комсомольцев на собрании, словом, все ту же толпу.
        Играл я адъютанта Кости Воронцова – «императора всея тайги», но выходил всего на несколько минут в сцене, где «императора» захватывает и сдает властям бывший бандит Лазарь Баукин с дружками.

        По ходу пьесы перед развязкой, словно что-то почуяв, я обращаюсь к своему шефу со словами, которые были единственными: «Как хотите, Константин Иванович, но я ни одному из них не верю», имея в виду Баукинскую кодлу, на что тот никак не реагирует. А зря. Через пару минут  его повяжут, а меня убьют.
        Гаснет свет, гремят выстрелы, сверкают вспышки, слышны крики, звон разбиваемой посуды, а когда свет загорается, я уже убитый лежу на авансцене, лицом к залу с закрытыми глазами. Шикарная кубанка, в которой я форсил всего минуту назад, конечно, без красной ленточки, валяется рядом со мной.

        Лежать на жестком полу, ждать, когда отыграют сцену, было неудобно и больно. Чтобы как-то разнообразить свое ничего неделанье я в какой-то момент приоткрываю глаза и с неимоверным изумлением вижу в первом ряду партера, буквально в пяти метрах от меня весь наш класс, от которого я, как выяснилось, тщетно скрывал, свое пристрастие к театру.

        Улыбки до ушей, блеск в глазах, вытянутые в приветственном ажиотаже покачивающиеся руки, вот что я увидел и это никак не вязалось с трагизмом обыгрываемой на сцене ситуации. Одноклассникам по фигу был и Костя Воронцов, и его дальнейшая судьба, и стремление главного героя Веньки Малышева к справедливости. Они тащились от того, что их приятель, самый обыкновенный пацан,  сейчас лежит на настоящей сцене, общается с настоящими артистами, и даже слова какие-то говорит.
        А я элементарно боялся, что этот ажиотаж зайдет слишком далеко, и я буду его косвенным виновником. Но, слава Богу, обошлось. На следующем  спектакле моих друзей – одноклассников уже не было, да и я, опасаясь чего-то подобного в будущем, стал прятать лицо за казачьей шапкой, роняя ее прямо перед собой.

        Возомнив себя настоящим артистом, я решил подкрепить свои скудные знания чтением работ классиков. Ну а кто самый выдающийся среди театральных режиссеров? Конечно Станиславский.
        В том самом книжном магазине, где продавали никому не нужные марки, я в комиссионном отделе и узрел целое собрание сочинений классика из девяти томов в идеальном состоянии.

        Я честно начал изучать актерское мастерство с первого тома, надеясь найти там что-то такое, что сразу продвинет меня на первые роли в предстоящих спектаклях, но этим дело и ограничилось. Записки показались мне скучными.
        Прочитав про артистическое детство, отрочество и юность великого корифея я понял, что профессиональной мастеровитости надо учиться как-то по-другому.

        Тогда-то мне стало понятно, почему книги великого режиссера находятся в превосходном состоянии, а в последних трех томах, где публиковались письма автора, страницы большей частью даже оказались склеенными. Похоже, сдавший в комиссионку сочинения Станиславского читатель – актер, скорее всего, так же как и я пытался научиться профессии чисто теоретически, но вовремя понял всю бесперспективность этого направления.

        Через пару недель  моя коллекция бутылочных этикеток увеличилась до трех сотен. Еще два тома Станиславского неимоверно распухли и размещать их пришлось уже на соседней полке, куда с трудом все же удалось их  засунуть.

        А еще через неделю вторая бригада полностью канула в неизвестность. Остававшиеся и Машка, и Гусь тоже перестали появляться на работе, как и три Сереги, сделавшие это еще раньше, даже не удосужившись поинтересоваться - положены ли им какие-то заработанные деньги. Так что Игорьку, работавшему последнее время у них разливальщиком, пришлось возвращаться к нам на свое привычное «помоечное» место. Генка уступать ему свое не собирался.

        Вернулся Игорь другим. Работал он также упорно, ответственно, тут вопросов к нему не было, но вот улыбался реже, да и в общие разговоры во время коротеньких перерывов вступал неохотно.
        Мы сначала подумали, что надулся он из-за работы. Был парень на первых ролях, от кого зависела работа целой бригады, а тут вдруг опять самая скучная и грязная работа. Поневоле задумаешься.

        Его пока не трогали, на откровенность не вызывали, работает и работает. При первом распределении ролей он не возражал, так что все по-честному. Да и Генка, если сравнивать, откровенно работал быстрее Игоря, мы едва за ним поспевали.
        Периодически появляющаяся в цехе Валентина Петровна не переставала нас хвалить. Говорила, что сейчас мы работаем на уровне взрослых, так что и зарплата ожидается приличная.

        В конце дня все прояснилось, и мы даже были рады, что думали об Игоре совсем не то, что надо. Хотя, с другой стороны, работать становилось сложнее.
Когда мы перед отправкой домой сидели в гордом одиночестве в автобусе на заднем сиденье, дожидаясь запаздывающих, Игорек своим уникальным, но уже привычным для нас голосом вдруг сказал:
        - Все, ребята, я сегодня последний день работал. Завтра не выхожу…
        Известие было неожиданным и неприятным, мы уставились на него в ожидании продолжения. Игорек помялся, как-то обреченно махнул рукой:
        - Отца опять переводят… Уезжаем мы… - и замолчал, а глаза его подозрительно заблестели.
        Мы тоже молчали, не зная как реагировать. Он все же пересилил себя, хотя было видно, что слова даются ему с трудом.

        - Вы знаете… Я ведь много школ сменил… Скажу честно, нигде мне не было так хорошо, как у вас… В большинстве случаев гнобили из-за этого проклятущего голоса… Где-то  смеялись или просто игнорировали… Но я-то ведь не виноват, что он такой. Я бы все отдал, чтобы нормально говорить… - его и без того высокий голос просто зазвенел, потом он замолчал на целую минуту, собирался с мыслями или с духом.
        - У вас тоже сначала так было… - тут мы почувствовали себя неуютно – было ведь, - но потом все изменилось. У вас класс какой-то не такой, как везде… Дружный что ли? Или правильный? Надежный? Человечный?.. - он перебирал прилагательные и не находил нужного, которое бы ему понравилось, потом махнул рукой. - В общем, спасибо вам. Всем… передайте… Я вас не забуду.

        Мы молчали. Потом Генка, сидевший рядом, легонько стукнул его по спине и приобнял Игоря за плечи, а я, сидевший с другой стороны, положил руку ему на коленку. Игорь своей ладошкой накрыл мою. Говорить не хотелось. Да и о чем? Все и так было понятно.

        Утром мы не обнаружили в автобусе Вовку Попова. Это был сюрприз… А когда он не появился на работе и к обеду, мы поняли, что из десятка пацанов, месяц назад яростно стремившихся честно заработать деньги, по непонятным причинам продолжать вкалывать осталось всего трое, а из двух полновесных бригад одна, да и то сильно усеченная.
        Разливать химию мы, конечно, могли и втроем. Сначала все вместе отмываем бутылки, потом работаем на своих местах, дальше все вместе складируем продукцию, потом опять моем, и все то же самое по новой. Но вот о сдельщине и крупных заработках, наверное, можно будет забыть – много ли втроем вместо пятерых наработаешь?

        Зарплата, которой мы еще ни разу не получали, в последние дни вдруг стала постоянной темой наших разговоров. Размеров ее, конечно, мы не касались даже краем – боялись сглазить, а вот о том, кто, что думает купить на заработанные деньги, обсуждали в деталях.
        Мне в последние два года очень хотелось приобрести любительскую кинокамеру, чтобы блеснуть своим умением, которое я с завидным упорством осваивал в фото-киностудии при Доме культуры комбайнового завода.

        Лежала одна такая на витрине магазина «Спорттовары» рядом с нашим двором. Имя у нее было такое же красивое, как и она сама – «Аврора». Увидел я ее… и влюбился. Стоила она по моим финансовым возможностям дорого – двадцать рублей. А если судить по тому, что все два года камера так и пролежала на одном месте, как известный одноименный крейсер на приколе, дороговата она была не только для меня одного.

        В студию я стал ходить с начала восьмого класса и действительно много чему там научился. Наш руководитель, Владимир Дмитриевич, был фанатом своего дела и с удивительным мастерством передавал свою любовь к фотографированию и киносъемке своим подопечным, школьникам и молодым рабочим, среди которых встречались и девчата.
        Выбор фотоаппаратов в студии был невелик – «Любитель», «Смена», «ФЭД», «Зоркий» как у моего отца. Пожалуй, и все. Никаких мощных зеркальных камер типа «Зенита» мы не видели, а вот пленки, реактивов для проявки и печати фотографий, всяких осветительных ламп, портретных тарелок, глянцевателей было в достатке. И главное – бесплатно!

        Любой из нас мог свободно взять понравившуюся или свободную камеру на пару – тройку дней, но с непременным условием - показать весь отснятый материал. А шеф уже оценивал и давал советы, что и как улучшить.
        Где мы только не были!? Куда он только нас не водил!?

        На стадионе во время матчей по футболу мы учились ловить самые напряженные и драматичные моменты, пытались остановить движение. В поисках идеального кадра снимали не с уровня глаз, а практически ложились на траву возле ворот, что позволяло взглянуть на игру совершенно в другой плоскости. Забирались на самую верхотуру трибун или на вышку с табло, откуда снимали самое настоящее море окружавших поле фанатов. Как говорил шеф: «Ловили ветер в волосах». И это было красиво.

        В лесу весной, летом, осенью, и даже зимой мы учились пейзажной съемке. Учились выбирать передний план, фон и главного героя пейзажа, чтобы он сразу бросался в глаза и приковывал внимание. Это могло быть сиротливо стоящее, унылое дерево с удивительным образом искривленным стволом, одинокая скала посреди спокойного, зеленеющего луга, небольшое заросшее осокой  озеро на краю леса с отражающимися в воде деревьями, заходящее за горизонт красно-оранжевое тревожное солнце. Главное, чтобы тоже было красиво.

        На берегу Волги мы учились снимать движение прибрежных волн и идеальную водную гладь, фотографировать пузырящийся след летящей по воде лодки и расходящиеся круги от брошенного в воду камня. А однажды собрались ранним – ранним утром, чтобы попытаться снять красиво стелющийся над водой туман. По-моему, получилось.

        На главной площади города, где рядом с массивной трибуной возвышался памятник Ленину, и регулярно проходили праздничные демонстрации, пытались снимать веселые и радостные лица людей во время праздничных шествий, четкость и стройность проходящих по площади колонн, тяжесть развивающихся знамен и красоту транспарантов. Тоже «ловили ветер  в волосах».

        В фойе и студиях Дома культуры, даже на сцене концертного зала учились делать, нет, правильнее – создавать портреты. Чтобы сфокусировать внимание зрителя на достоинствах человека, его красоте учились правильно ставить свет, затенять задний план и много чему еще.

        Когда после года напряженной учебы что-то стало получаться у большинства из нас, потихоньку переключились на киносъемку. Правда, камеры здесь были полупрофессиональные, шестнадцати миллиметровые, а не любительские, легонькие восьми миллиметровки, но главное было понять принцип и правила хорошей съемки.
        У меня получалось, и однажды шеф, вручив кинокамеру «Киев» с двумя запасными кассетами пленки, отправил юного оператора на стадион снимать хоккейный матч, где заводская команда играла с какими-то приезжими ребятами из другого города.

        Я, зная, что отснятый ролик планируют показать в заводском киножурнале и воодушевленный доверием рыскал по стадиону как настоящий скакун, не забывая чередовать крупные, средние и общие планы, и наверняка мешал любителям хоккея. Снимал и хоккеистов, и зрителей, и меняющийся счет на табло, маски вратарей крупным планом, падающий снег и все – все – все…
        Пленки я не жалел, и к концу второго периода с ужасом увидел, что ее остается только чтобы снять заключительный счет на табло, что я, с трудом переборов свое желание снять абсолютно все, и сделал.

        Когда пленку проявили и посмотрели, Владимир Дмитриевич ненадолго задумался, потом без комментариев вышел в свою каптерку, где хранил все студийное имущество, в том числе и архивные материалы, и вернулся с катушкой отснятой проявленной пленки. Ее смотрели на монтажном столике, и это тоже был хоккейный матч, отснятый кем-то когда-то и для чего-то. Шеф вырезал оттуда несколько наиболее удачных, по его мнению, кусков, безжалостно порезал мою стряпню в нескольких местах и вклеил новый фрагменты с помощью обыкновенного уксуса.

        Когда смонтированную ленту опять просмотрели, понять, где кто играет, было невозможно – кино-то тогда снималось черно-белое, да и форма хоккеистов отличалась не очень заметно. Кстати из моих отснятых метров он не выбросил ни кусочка, и получившийся коллективный ролик действительно показали в одном из заводских киножурналов. Кстати, озвучивал этот журнал тоже я сам.

        Окрыленный маленькой победой я выпросил у Владимира Дмитриевича камеру и ту же пару кассет с пленкой, чтобы снять одноклассников, запечатлеть своих друзей, так сказать, для будущего. Но ничего путного из этого не вышло.
        Только увидев кинокамеру, направленную на них, пацаны и девчонки в классе, стали вести себя как деревянные, неестественно, на просьбы не смотреть в объектив никак не реагировали, периодически оборачивались, не к месту улыбались, подмигивали, так что смотреть на это было невозможно. Ничего хорошего из этого получится не могло. На ближайшие полгода я оставил свои мысли при себе, а ребята раздосадованные, что «кина не будет» даже подшучивали надо мной.

        Перед  летними каникулами, когда все уже забыли о неудаче со съемкой, я прихватил камеру на какой-то очередной субботник по уборке территории и, скрываясь то за Генкой, то за Албаем, которые были посвящены в мои планы, отснял целую кассету, не привлекая ничьего внимания. Своим дружкам за помощь я обещал самые крупные планы в будущем шедевре.
        Потом меня «разоблачили» и дело застопорилось из-за чрезмерного внимания ребят, но когда я заявил, что в камере нет пленки и что все это только «проба пера, репетиция», они опять вернулись к работе, с неудовольствием поглядывая на меня. Я ведь не работал, а «снимал».

        Ролик даже не пришлось монтировать. Я просто склеил пленку обеих кассет и намотал на большую бобину.
        На втором этаже у нас в школе был кинокласс, где мы закрепляли большей частью знания по литературе просмотром фильмов классиков, периодически разбавляя их то астрономией, то физикой. Киномехаником там работал молодой парень Гоша, чуть старше нас, который легко согласился прокрутить пленку после уроков. Да и материала там было всего минут на десять.

        Смотреть фильм одноклассники шли с недоверием и недоумением, даже каким-то возмущением – говорил, что «пленки нет», «репетиция…», а сам… Никто не позировал, не улыбался, умных рож не строил, и вдруг… «А если я там …, что без слез не взглянуть?..».
        Первый раз пленку просмотрели в полной тишине – ни звука, кроме потрескивания проектора за стеной. А потом в полной темноте раздался грохот, хохот, крики, стуки и топот. Непотребное веселье даже привлекло в кинокласс директора школы, кабинет которого был тут же на этаже.
        Когда он разобрался в ситуации, сам непременно захотел посмотреть, что это нас так завело. Прокрутили еще раз, уже с комментариями,  больше для него, чем друг для друга. Ему, похоже, понравилось, и он ушел довольный, хотя попросил нас «… выражать свои эмоции потише…».
        Потом прокрутили еще раз… И еще раз…
        А Генку и Албая я, как и обещал, снял крупно, но общей картины это не испортило.

 К обеду Валентина Петровна привела в цех парнишку, похоже, нашего ровесника, которого представила как еще одного члена бригады, срочно нуждающейся в свежих силах. К этому моменту мы уже во второй раз намыли сотни полторы бутылок и выставили их на стол, готовые ко второму заходу по своим рабочим местам.
        Невысокий пацан в клетчатой расстегнутой рубашке, надетой поверх серой футболки, засунув руки в карманы брюк, с независимым видом смотрел на нас, словно подчеркивая, что мальчиком на побегушках он быть не собирается.
        Ну и ладно… Будет мойщиком. Здесь бегать не надо. Ну, а в свободное от грязных бутылок время будет чистые бутылки в ящиках таскать. Вовка Попов периодически так делал. Получалось.

        Пацана звали Сашкой. Жил он здесь же на Монгоре. Закончил восемь классов в прошлом году, в техникум не поступил, в школу возвращаться не захотел. Год проболтался, а сейчас под натиском родителей устроился на работу на завод бытовой химии, куда добираться из дома было легко и просто. А останется он здесь работать до призыва в армию или нет, Сашка еще не решил. Да и понятно, всего первый день работы.

        СанькУ доходчиво объяснили, чем он должен заниматься. Показали на пустые бутылки в мешках у стены, на бак с водой, кран и паровой рукав, на пустые ящики и другую стену, возле которой, несмотря на почти обеденное время, стояло всего двенадцать  ящиков с лаком. Надо было поспешать, и мы занялись своими обычными делами.
        Когда Генка начинал разливать химию, времени смотреть по сторонам не оставалось. Я все делал на автомате. Бутылка – пробка – рычаг – бутылка… Бутылка – пробка – рычаг – бутылка… И только вошел в привычный ритм как со стороны мойки раздался грохот, звон бьющейся посуды и смачный матерок.
        Совершенно невольно, - а кто бы не сделал то же самое, - я буквально на секунду отвел глаза от своей укупорки и сразу почувствовал резкую боль в указательном пальце левой руки. Только потом разобрал глухой звук бьющейся наполненной бутылки у себя под носом.

        В металлическом стакане, залитым черной маслянистой жидкостью, торчали осколки лопнувшей бутылки. Густой лак стекал красивыми плавными ручьями через прорези в стенках стакана, капал на пол и уже подбирался к моей обуви.
Вся левая рука была черной. Черные пятна были и на фартуке, по которому неторопливо стекали широкими дорожками и тоже были готовы превратить мои почти новые китайские кеды в двух долматинцев. Вопрос был только в том, какой ручеек сделает это быстрее.

        А на боковой поверхности пальца, широко зияя ровными краями, расшеперилась рана сантиметра в три длиной. Ярко-красная кровь не менее красиво стекала по черной коже, капала на лужицу черного лака на полу да так и оставалась на ее поверхности отдельными алыми пятнами. Это убойное сочетание таких зловещих, контрастных цветов сразу стало ассоциироваться у меня с залитым кровью выжженным полем боя.
         Единственным чистым, не залитым лаком местом на кисти оставалась подушечка большого пальца. Ей-то я и придавил рану, нисколько не заботясь о чистоте и гигиене.
        Все, похоже, отвоевался…

        Албай и Генка прекратили работу и поочередно посматривали то на меня, то на Сашку, видимо решая, кто из нас больше нуждается в помощи. По всему выходило, что я.
        Этот «работничек», то ли от усердия, то ли от глупости прихватил полный мешок пустых бутылок, дотащил его до стола и вместо того, чтобы перекладывать их по одной – две штучки, уложил весь мешок на бортик и от души сыпанул бутылки в емкость с водой. Что было дальше мы видели и слышали. Сам же трудяга совершенно не пострадал.

        Надо было что-то делать со мной. Валентины Петровны в цехе не было и это здорово осложнило задачу. Уж она-то наверняка знала весь алгоритм помощи при таких травмах. Нам приходилось соображать на ходу.
        Прежде всего, руку надо было отмыть от печного лака, и сделать это аккуратно не задевая рану. Бутылка растворителя на всякий пожарный случай стояла у нас под столом, а несколько кусков ветоши выделил Албай, так что общими силами с этой проблемой справились.

         Оставался небольшой черный ободок по краям раны, который мы увидели, когда я с опаской убрал большой палец. Раневая поверхность уже не кровоточила, вот только болеть стала сильнее. Хотя, как посмотреть…
        Когда уже застывший лак осторожно оттерли с помощью все того же растворителя, он, похоже, все же попал на рану, потому что боль бывшая до этого, показалась смешной, по сравнению с той, что появилась в чистой ране.

        Мы знали, что лучшее лекарство для ран – это йод, а он здесь был. На стене между конвейерными столами висел небольшой деревянный ящичек, как оказалось – аптечка для оказания помощи при таких вот ситуациях. Правда, кроме йода, бинта и ваты там ничего не было, но нам и этого хватило.

        Меня еще раз пытали, теперь уже йодом, обрабатывая края раны (хорошо не саму рану). Боль в пальце, сильнее которой, на мой взгляд, уже не могло быть, увеличилась на порядок. Я заорал так, что, похоже, здорово напугал друзей своими воплями, требуя быстрее замотать палец. Трясущимися руками палец коллективно замотали и боль постепенно затихла.
        А еще минут через десять я снова взялся за рычаг своей любимой укупорки.
Правда, ее перед этим пришлось долго и качественно драить, отмывать растворителем от удивительно липкого черного лака, особенно металлический стакан, где кроме модифицированных силиконовых смол была целая груда бутылочных осколков.

        Убирал я их осторожно, предварительно натянув перчатки, хоть и неудобно было. Пальцы в резине стали толстыми и в прорези в стенках стакана не пролазили. Поэтому смахивал я лак и пропитавшиеся черным варевом опилки на дне чем придется, лишь бы тонкое было. Теперь я сообразил для чего нужны прорези в стенках. Опилки же насыпали в стакан перед работой для смягчения ударов бутылки о металлическое дно, иначе не один, а все пальцы на руке были бы порезаны и перемотаны.
        Возле укупорки пришлось прибраться и на полу. Самое смешное, что мы смели весь мусор в кучку к двери и так же, как увидели это в первый день, прикрыли метлой.

        Валентина Петровна появилась в цехе после обеда и еще в воротах заметила мой забинтованный палец. Потом опустила глаза, увидела на полу кучу свежего мусора с черными слипшимися опилками, сложила один плюс один и брови ее нахмурились.
        - Что, милёнок, ворон ловил? - неожиданно спросила она, подходя к моему станку.
        Опешивший от такого неожиданного обращения, которое слышал всего пару раз где-то в народных песнях, я здорово растерялся, но что-то проблеял в ответ, потом махнул рукой, мол, мелочи.
        Она укоризненно покачала головой, перевела взгляд на отложенную в сторону аптечку, посмотрела на сухую повязку на пальце, на практически блестевшую укупорку, свежие опилки в стакане и удивленно хмыкнула.

        - Ладно… - после недолгого раздумья продолжила она, - завтра на работу можешь опоздать, но в поликлинику сходи обязательно. Не дай Бог, нагноится…
        Затем как-то разом повеселела, отошла за конвейерный стол к Сашке - мойщику и повернулась к нам лицом.
        - Теперь  о приятном… Зарплата, сегодня, мальчики, - помолчала пару секунд, давая нам время переварить новость, которую мы ждали с первого дня работы. - Так что, после смены идете на второй этаж, - она кивнула в сторону административного здания, - в кассу и получаете свои заработанные кровные…
        Петровна со смехом показала на мой забинтованный палец - точно, кровные.
        В ответ мы весело заулыбались, чуть ли на закричали на радостях.
        Сколько мы ждали!? Сколько разговоров об этом было! И вот, наконец-то…

        До сего дня про зарплату я знал только то, что она бывает в виде аванса и подрасчета, или под расчета. Как правильно пишется это слово, я не имел ни малейшего понятия, но что оно означает - догадывался. Те тридцать шесть рублей, что я получал за озвучивание заводских кинороликов и запись радиогазеты с понятием зарплаты как-то у меня не ассоциировались.

        Сашка, работавший сегодня первый день, понимая, что никакая зарплата ему не грозит, выглядел немного смурным. Валентина Петровна неожиданно потрепала его рукой по шевелюре и тепло проговорила:
        - Не переживай, у тебя это впереди. Ты еще много заработаешь.
        И такая материнская забота просматривалась в ее словах, что невольно думалось – то ли она так детей любит, то ли своих у нее нет… И все равно мы ее почти любили.

        Особенно за последнее напутствие.
        Опять исчезая по каким-то своим неотложным делам, она уже в дверях обернулась и произнесла:
        - Вот что, мужики, не забудьте матерям подарок купить с первой получки. Им приятно будет.
        Быстро повернулась и вышла.

        Черт возьми! А ведь верно. Так и должно быть! Возможно, мы и сами бы догадались, а может кто-то и думал об этом, но после подсказки мастера это уже было обязательным.
        От Центрального рынка мы пошли вместе. Даже Албай, который здесь пересаживался на другой автобус и обычно уезжал, отправился с нами. Магазины еще работали и мы стали заходить во все подряд, лишь бы там продавали что-то похожее на подарок.

        Со своей первой девяносто рублевой зарплаты я купил матери красивую красную косынку с цветами и большую коробку шоколадных конфет. Албай и Генка ограничились конфетами. Правда, Вовка приобрел еще носки для отца. Я отцу и брату не купил ничего, посчитав, что мы все вместе полакомимся конфетами. Отдам деньги матери, а та сама распорядится, кому что нужно.

        Увы, моя первая зарплата на заводе бытовой химии оказалась и последней. И совсем не потому, что мне надоело вставать ни свет, ни заря, ездить каждый день к черту на рога, целый день давить на рычаг укупорки, рискуя остаться без пальцев, и уж совсем не потому, что меня не устроила зарплата.
        Нет! Просто мне несказанно повезло именно после получки. Или даже благодаря ей.

        У брата отца, моего дяди, жителя далекого Мурманска, заканчивался долгий северный отпуск, который он проводил в гостях у своего отца, моего деда, жившего неподалеку. Узнав о моей работе в бывшей химической артели, он сделал мне предложение, от которого я, как пишут в книгах, не смог отказаться.

        - Что ты думаешь делать дальше? До самой школы работать будешь? А куда потом деньги станешь тратить? На конфеты – печенье? Или копить? Хотя, это вряд ли… Все равно разойдутся… Незаметно, но разойдутся.
        У меня есть предложение получше. Поехали со мной к нам в Мурманск. Я тебе хоть Север покажу. На Кольский залив посмотришь… Захочешь, при отливе крабов на дне спокойно половишь.  На  полярный день полюбуешься… У нас сейчас как раз солнце вообще за горизонт не заходит. На рыбалку сходим, семгу, кумжу, форель половишь. У нас рыбалка совсем другая, не то, что здесь на Волге. А места…

        Дядя Витя с прикрытыми глазами покачал головой, как будто вспоминал что-то очень приятное и тут же пытался представить эту удивительную картину, буквально завораживающую его.

        - Память на всю жизнь останется, - после небольшой паузы, во время которой я лихорадочно думал и принимал решение, продолжил он. - Точно. Я ведь тоже отсюда совсем мальчишкой в мореходку уехал, да так на Севере и остался. И нисколько не жалею. Думаю, тебе тоже понравится, интересно будет.
        Да и деньги только на дорогу нужны, с остальным разберемся…

        Дядя Витя жил в заполярном Мурманске, работал старшим механиком на рыболовном траулере, как он говорил – «дедом», и периодически присылал нам посылки с копченой рыбой – палтусом или зубаткой. Отец от этой рыбы был в восторге, мне она нравилась меньше, уж очень жирная, но что вкусная, то вкусная.
Да и само слово – Север, притягивало как магнитом. Я думал недолго и  понял, что если не поеду сейчас, то вряд ли когда-то смогу попасть в этот загадочный край.
        Понимая, что с дядей Витей родители меня отпустят, я решился.

        Так закончилась моя карьера укупорщика на заводе бытовой химии, в бывшей артели «Жирпром». Почему-то это название мне нравилось больше.
        Ушел я открыто, предупредил мастера Валентину Петровну, ребят, которым рассказал о Севере, а чтобы бригада не распалась, привел на свое место старшего брата. Тот как узнал о моем заработке, сразу загорелся желанием подработать – ему были нужны какие-то запчасти на мотороллер, а стипендии в техникуме, где он учился, на это явно не хватало.

        Албай проработал больше меня всего неделю – поехал в деревню к тетке, как он заявил: - «…молочка парного попить…». Из всего нашего класса только Генка проработал действительно до самой школы.

        А любительскую кинокамеру тогда я так и не купил… Только через много лет, когда юношеский задор уступил место здоровому прагматизму, а розовые очки пришлось сменить на очки с диоптриями, я приобрел шикарную японскую видеокамеру, но такой радости от владения ею совершенно не испытывал, как от простого созерцания той самой двадцатирублевой  «Авроры» на витрине магазина.