1.
Утренний солнечный свет тепло увяз в тюлевых занавесках, неся с собой спокойную радость пробудившейся ото сна жизни, но никому не навязывая свой праздник. По улице за окном неспешно шли коровы. Ворота напротив, выкрашенные в густой желтый цвет, приоткрылись и к стаду присоединилась пегая телка. Папа невольно проводил ее взглядом. Им никогда и в голову не приходило завести свою корову, но благодаря соседям на их столе регулярно возвышался белый эмалированный бидон, полный еще не остывшего, душистого парного молока, которое дочки просто обожали.
Соня съела полтарелки каши и принялась задумчиво выводить ложкой незамысловатые узоры. Наконец, она сдалась.
¬- Папа, прости, но мамина каша вкуснее, - сказала она, чуть потупившись.
Папа, который за мыслями о том, на какое пастбище шли сегодня пастись коровы, сам не заметил, как одолел свою порцию, растерянно захлопал глазами, посмотрел на Сонину тарелку, на мамино место, на котором сейчас дремал Кот, и смущенно извинился. Наверное, забыл посолить.
- Ну, ты мог бы попросить приготовить кашу Наташу, - не упрекая, а как если бы делясь мудростью, сказала Соня и добавила, по очереди посмотрев на папу и на Алису, ¬- А что? – и снова принялась есть.
Алиса прыснула.
- Кашу Наташу! Кашу Наташу! – хихикая, повторила она. Чем ненароком спугнула Кота и привлекла папино внимание к ее собственной тарелке. Каша в ней была почти нетронута. Опять.
Папа пододвинул свой стул поближе к Алисе и нежно взял ее ладошку в свои.
¬– Ты же умеешь хранить обещания? – спросил он.
– Хранить обещания? – переспросила Алиса.
– Ну, да. Держать слово. Ты же у меня уже большая девочка. Просто пообещай мне, что ты будешь… нет, что ты, ну, хоть постараешься… есть… есть побольше…
Алиса потупила взгляд.
– Папочка, я не могу… - сказала она.
– Не можешь? Есть не можешь?
– Нет, не могу пообещать… даже, что постараюсь.
– А почему, роднуля?.. – удивился папа.
– Папочка, все дело в том, что я уже пообещала…
– Что ты пообещала?
Алиса подняла глаза на папу и покачала головой.
– Я не должна говорить, прости. Иначе… Иначе ничего не выйдет, нельзя.
– Кому ты пообещала? – опешил папа.
– Папочка… Я… я не знаю.
2.
Ночью его разбудил детский крик. Чуть звонче и резче, – мельком отметил он про себя, – значит, Алисы, не Сони.
Крик, а потом – тишина. И еле слышное дыхание. Или показалось? Господи, когда приходится так резко выныривать из глубин своего сна, оказываешься как бы посередине – одной ногой в своей комнате, а другой – все еще во сне, и сон владеет твоим сознанием, и если тебе вдруг стало страшно, как понять, испугало ли тебя что-то всамделишное или ты просто видишь глазами, еще наполовину смотрящими из сна, и думаешь мысли, все еще покорно выстраивающиеся по его законам?
Папа склонился над Алисой. Это было совсем несложно, ведь, когда несколько лет назад привезли двухъярусную кровать, Алиса сразу же заявила, что будет спать наверху, и почти всегда так и поступала… Конечно, вот оно, дыхание. Все в порядке, да так и должно быть. Можно возвращаться обратно в свою постель. Он уже было отошел от дочки, как вдруг услышал ее шепот:
– Папочка.
– Да? – тоже шепотом ответил папа.
– Папочка, дай сюда свое ушко, – прошептала Алиса, не открывая глаз.
Папа снова наклонился над Алисой.
– Так? – спросил он.
– Ты меня хорошо слышишь, папочка?
– Да, вполне. Так ты не спишь?
– Сплю, папочка… Ну, то есть не сплю, но давай притворимся, как будто сплю.
Папа чуть удивленно пожал плечами и, ожидая, что же случиться дальше, сказал:
– Хорошо.
– Вот так, – сказала Алиса, по-прежнему шепотом. – И пока я как будто сплю, я тебе кое-что скажу, ладно?
– Давай.
– А завтра утром мы притворимся, будто я тебе ничего не говорила, ладно?
– Ну… хорошо, давай так.
Хотя, подумал он, мне бы лучше заранее знать, о чем мы сейчас договариваемся.
– Папочка. Помнишь я сказала, что не могу тебе пообещать, потому что уже пообещала?
– Помню, солнышко.
– И что я не могу сказать, что я пообещала, потому что… не знаю, а вдруг что-то не выйдет?..
– Да, помню.
– Ушко. Я скажу тебе, что я пообещала. Ушко, слушай! Ты когда-то сказал, когда брал нас с Соней на ручки, сказал, что мы уже не пушинки и что, когда мы совсем вырастем, тебе будет уже очень трудно снова взять нас на ручки…
– Я так сказал?.. Ну, что-то такое, да, наверное, возможно…
– Я пообещала, что не буду кушать, чтобы не вырасти, и чтобы ты всегда мог взять меня на ручки… или поиграть в лошадку…
Папа почувствовал, как ему внезапно стало жарко, а ноги вдруг ослабели.
– Господи, роднуля моя, ну ты что?.. Ну, мало ли, что я сказал? Ну, я плохо тогда подумал… Я всегда, всегда буду брать тебя на ручки, и тебя, и Соню… Ну, пока совсем дедушкой не стану, наверное… А тебе надо кушать, и расти надо, и…
– Шшш, ушко. Ты же ушко, а не гремушка. Я просто рассказала тебе о том, что я пообещала. А вообще я же сейчас сплю, помнишь?
– Алиса, ну, может, ну его, это обещание? И все будет хорошо, и ты будешь нормально кушать, и… Или давай сейчас спать, а завтра поговорим на свежую голову?
– Папочка, так же нельзя, я же пообещала. И завтра мы притворимся, будто я тебе ничего не говорила, ты сказал, хорошо.
Папа мысленно всплеснул руками, чувствуя растерянность.
– А кому ты пообещала-то?
Ему показалось, что Алиса вот-вот откроет глаза. Но она, наоборот, изо всех сил зажмурилась.
– Папочка, я не знаю, кто это… Правда!
– Алиса… – прошептал папа.
– Тихо, ушко, – лицо Алисы снова расслабилось, – иди спать.
– Ладно, – вздохнул папа, – и ты тоже засыпай. Спокойной ночи.
– А так я и так сплю, – прошептала Алиса.
Папа тихо поцеловал Алису в лобик и собрался идти спать – ну, или хотя бы попытаться, как вдруг кто-то схватил его за ногу. С первого этажа кровати на папу смотрела Соня. Похоже, она слышала какую-то часть разговора и собиралась сейчас что-то сказать. Папа приложил палец к губам. Пусть секрет теперь и подслушанный, но он все равно пока секрет. Соня кивнула, и папа ответил ей таким же кивком.
3.
Следующим утром, собираясь на работу, папа невольно изображал кого-то из персонажей древневосточных мифов: в одной руке он держал чашку с обжигающе горячим кофе, которому уже некогда было остывать, другой старался застегнуть ремень на брюках, недостающей третьей рукой он пытался взять с тарелки румяный, манящий тост, четвертой рукой, которой его тоже никто не одарил, он пытался набрать на клавиатуре ответ на срочный вопрос взволнованного коллеги. В левое ухо пронзительно и орал Кот, пророчески чувствуя, что кормилец вот-вот ускользнет, так и не насыпав в миски корма. Отчаяние в его криках возрастало с каждой минутой. Кошка и Бася, которая тоже была кошкой, но которую все называли по имени, данному в честь древнеегипетской богини Бастет, мельтешили под ногами, всячески поддерживая Кота в его борьбе за справедливость. Тем временем Бенджамин ответил, что пробок много, хотя в основном уже рядом с самой Канцелярией. Ну, и перед хабом, разумеется. Много. Поскольку количество рук к этому моменту так и не возросло, папа поставил на стол чашку с недопитым кофе, грустно подмигнул тосту в тарелке, двумя руками застегнул ремень и, выбегая из кухни, крикнул Наташе, чтобы она накормила котов и позаботилась до вечера о дочках – каникулы в детском саду обычно для детей, а не для родителей. Или синтов.
Дверь в спальню приоткрылась и оттуда высунулось веселое лицо Алисы и сонное, но улыбающееся – Сони. Папа присел на корточки и притянул дочек к себе. В этот момент все тревожащее и беспокойное волшебным образом отступило, все лишнее ушло, было только это мгновение, постигнутый хлопок одной ладонью, миг, который ощущался более продолжительным, чем само «всегда».
- А почему у папы две щечки? - спросил папа.
- Потому что у папы две дочки! – радостным хором ответили Соня с Алисой и с громким чмоком поцеловали его с двух сторон.
4.
До Юго-Восточного хаба он доехал довольно быстро, но перед самим хабом пришлось пристроиться сзади длинного червяка из еле ползущих машин, стремящихся впихнуться в перегруженный хаб. Самое время послушать музыку или позвонить домой, но папа сосредоточенно пялился на практически не меняющуюся картинку за окнами машины, прикидывая, окажется ли эта досадная задержка продолжительнее, чем он изначально рассчитывал: работа – это не всегда то место, куда стоит опаздывать.
Вот, наконец, ворота, и громадина хаба поглотила его, теперь прямо, налево, еще раз налево, направо, следуя указателям. Потом подняться на два уровня, направо, спуститься на четыре. Едешь хоть в тысячный раз, а все равно боишься, не перепутать бы или, задумавшись о том, что ждет его на работе, не прозевать стрелку. Можно передать управление автопилоту, но как-то раз случился труднообъяснимый сбой, и, положившись на автоматику и задремав, проснулся потом – а вокруг вовсе не столичные улицы с высотными зданиями и приземистыми старыми особняками, а куда не кинь взгляд: ровная, как тарелка, сверкающая на солнце снежная равнина, уходящая в горизонт… Впереди открылся нужный коридор, красные огни сменились зелеными, педаль газа, прыжок – и он уже за пару десятков километров, почти в сердце Столицы, выезжает из Набережного узла. У Канцелярии, как и предупреждал Бенджамин, снова ждали пробки, но чудесным образом они поубавились и то время, которое он потерял у Юго-Восточного хаба, он наверстал сейчас. Вот о таких чудесах только и думаешь, вот за такие чудеса только и благодаришь, с полуусмешкой подумал папа.
Стоило войти через огромные, тяжелые резные двери, как Канцелярия тут же затянула в себя, целиком, без остатка. Словно гигантское чудище, слишком ленивое, чтобы жевать, и лишь медленно переваривающее, забирающее питательные соки и выбрасывающее вечером наружу из себя бесполезный шлак. Пока. И до завтра. А, если что срочное, то, ничего, мы тебе позвоним.
Поговори с этим, прочитай то, напиши ответ, дождись ответа на ответ, переделай, начни заново. Этому дай отчет, тем дай задание. И еще нет-нет, да эта любимая игра из старых сказок: «пойди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что», но иногда кажется, что на ней весь мир и стоит. Небольшой перерыв на обед и назад, запрыгивай на карусель.
Морок разогнал звонок Бенджамина: дочки хотят поскорее увидеть папу и спрашивают, когда он приедет. Бенджамин сказал, что он может сыграть с девочками в прятки или покидать во дворе кольца серсо, но он не сумеет заменить им отца. Мудрая мысль для робота, отметил про себя папа, не зная при этом, стоит ли ему указать Бенджамину на его излишнюю назидательность по отношению к хозяину-человеку. Искусственный интеллект учит его жизни! Еще этого не хватало. Или, как раз не хватало?.. Черт, как же он засиделся! Уже так поздно! Еще немного, и Наташа положит дочек без него. Он закончил разговор, да, в прятки, да, в серсо, поспешно собрался и помчался домой, снова кляня про себя на чем свет стоит машины, машины, машины и, конечно, Юго-Восточный хаб.
5.
К ужину папа не успел. Приехал ко времени водных процедур. Дочки прогоняли из ванной Наташу, пытавшуюся их по очереди помыть, и купались сами.
– Уйди, уйди, а то заржавеешь! – выкрикивала новую шутку то одна, то другая в то время, как вторая заливисто хихикала, изображая дергающегося на месте робота, у которого вдруг переставала сгибаться рука или нога.
Наташа театрально возмущалась, убедительно отыгрывая роль оклеветанной добродетели, но после, сдавшись, заметила, обращаясь к папе, что книжки про роботов, которые он, видимо, читает девочкам, уже очень устарели.
Когда, наконец, укладывались спать и дочки сгрудились вокруг папы со словами «почит;, ну, почит;!», нарочно коверкая слова, чтобы казалось, что они еще несмышленые пупсы, папа попытался вернуться к вчерашнему разговору про обещание, которое дала Алиса. Кому? Кому она пообещала, что не будет есть? Веселье разом покинуло Алису, лицо ее как-то опустело, будто кто-то выключил внутри свет.
– Я ничего такого никому не обещала, – тихо сказала она, не глядя на папу. На кровать запрыгнула Кошка и замерла, оценивая свои возможности тоже подсесть поближе к папе.
Папа несколько раз моргнул.
– Но как это не обещала?.. Ты же сама сказала…
Папа почувствовал, как Соня тянет его за рукав рубашки, и повернулся к ней.
– Папа, Алиса не говорила тебе ничего, – сказала она, показывая полное отсутствие сомнений в собственных словах, – ты же помнишь?
И хотя она сообщала это папе, как если бы Алисы не было рядом, та посмотрела на Соню и благодарно кивнула.
– Ах, ну да, – вынужден был согласиться папа, припомнив просьбу Алисы сделать вид, будто того разговора и не было вовсе.
Кошка подошла ближе, положила передние лапы папе на грудь и ткнулась в папин нос своим мокрым носом. «Пим», – поприветствовал ее папа, после чего Кошка улеглась у ног, решив никому не мешать или, что более вероятно, решив, что там будут меньше всего мешать ей.
Этим вечером девочки снова принесли папе книжку про древнеегипетских богов и сказали, чтобы он еще раз почитал им про Имхотепа, человека, мудрого в деле врачевателя, знающего, как правильно возводить здания, чтобы они стояли долговечно, умеющего читать по звездам и планетам, как написанное на папирусе, который спустя века стал у египтян богом.
Улучив минутку, когда Алиса побежала на кухню попить воды, Соня придвинулась к папе и прошептала:
– Папа. Я не знаю, кому Алиса дала свое обещание. Но я знаю, где она с ним встречается.
– Где же? – взволнованно спросил папа, тоже стараясь говорить шепотом.
– Во сне, – ответила Соня.
Папа почувствовал удивление и вместе с ним как бы и вдруг некоторое облегчение. Будто Сонины слова прояснили, каковы могли бы быть их дальнейшие действия.
– Ты… – сказал он, глядя Соне в глаза, – ты… сможешь помочь?
– Папа… я не знаю, – отозвалась Соня и тут же прошептала:
– Тихо, Алиса идет! – и, демонстративно отодвинувшись от папы, стала листать книжку, делая вид, что все это время разглядывала картинки.
6.
Ворочался уже не первый час, за окном уже скоро наступит ранний летний рассвет, время, перед которым, как говорят, ночь особенно темна. Но темна она за окном, а в комнату ее не пускает пластмассовый светильник в виде месяца. Точнее, она, конечно, царит и тут, но власть ее не безгранична. Самое подходящее освещение, чтобы таращиться в потолок в поисках последнего, заплутавшего барашка. Что папа сейчас и делал. Вдруг он увидел, как Соня резко села на своей кровати. Он спустил ноги на пол, встал и быстро подошел к ней. Она сидела прямо, завернувшись в одеяло. Волосы растрепались по плечам и закрыли часть лица. Папа не мог разглядеть, открыты ли или закрыты ее глаза.
– Лапушка моя, все в порядке? – негромко спросил он, обнимая ее.
– Папа, – отозвалась Соня, прижимаясь к нему, – Папа, я случайно нашла норку.
– Норку?
– Да, норку. В Алисин сон. Хочешь, я провожу тебя?
Папа задумался. Да, он сам просил Соню о помощи, но чтобы вот так вот, прямо в гости? И без приглашения?
– Не знаю… Наверное, нам не стоит ходить по Алисиным снам без ее разрешения. И, может, стоит дождаться маму – и тогда… вместе?..
– Ну, папа, ну, мы быстро. Пока норка тут. Потом ее искать надо будет, а если больше не найду? Мы быстро, Алиса даже и не почувствует ничего. А вдруг мы узнаем, кто это? Тот, кому она дала свое обещание.
Папа кивнул и снова лег, руки вдоль тела, ноги прямые, глаза закрыты. Рядом пристроилась Соня. Как по волшебству, последний папин барашек почти тут же нашелся, и папа подумал, что уже не может вспомнить, о чем он думал до этого, а затем и эта мысль растворилась в теплом, тихом, укачивающем полумраке.
А потом он снова увидел свет, точнее, увидел вокруг лес – высокие сосны без подлеска, березы, черные ветви каких-то еще деревьев, под ними темнели кусты, ¬– но в этом лесу был свет, ночной свет, незримый, но именно этот свет делал зримым сам лес. Было прохладно, но не слишком. А еще он ощутил, как подошвы ног колют сосновые иголки, устилавшие землю.
– Эй, – сказал он негромко, обращаясь, прежде всего, внутрь себя, – а где мы забыли ботинки?
– Ну, – услышал он Сонин голос, сопровождаемый хихиканьем, – ты как заснул, таким себе и приснился, посмотри на себя! Хоть пижаму догадался надеть во сне.
«Услышал» он Сонин голос, конечно, не ушами, а так, как мы можем заставить прозвучать чей-то голос, например, в нашей памяти. Или, неплохо зная человека и его манеру говорить, можем представить, как он произносит слова, которые мы от него вообще никогда не слышали – да, он нам никогда их не говорил, но мы можем вообразить, как именно он их произносит, именно с его интонациями, паузами, и не просто вообразить, а услышать – и это будет его голос, не более высокий и не более низкий, чуть шепелявящий или картавый, если он немного шепелявит или картавит, с придыханием, если он говорит с придыханием, – короче говоря, такой, как на самом деле…
– Без ботинок как-то неудобно, – пожаловался папа. – Колется.
– Папа, я не могу дать тебе ботинки. Можно Алису попросить, но я же тоже сплю, и она спит, и она не знает, что мы здесь…
– Да, просить Алису о ботинках, чтобы ходить по ее сну, в то время как мы хотим, чтобы она нас не заметила, как-то нелогично. Ничего, все терпимо. Куда тут идти? Кругом лес, и он во все стороны какой-то… одинаковый.
– Здесь где-то, вроде, должен быть какой-то колодец. Или заброшенный лаз. Может, вход, как будто в дом под землей. Посмотри.
Папа пошел вперед, оглядываясь по сторонам. Если тут и был какой-то лаз, то среди ночных теней заметить его не получалось. Повернул направо, прошел еще, всматриваясь в черноту кустарников.
– Папа, хватит искать его под кустом. Его хорошо видно издалека. Он сам бросается в глаза. Это же сон.
Папа снова осмотрелся: сосны, березы, тени, ничего в глаза не бросается. Наверное, надо идти дальше.
– А может, посмотришь, куда тут ходит Алиса? – предложил папа.
– Давай посмотрю. Но, если она нас заметит, она может очень испугаться.
– Да, солнышко мое, надо осторожно. Алиса иногда рассказывает, что ей снятся кошмары, помнишь? Не хотелось бы стать еще одним.
– Помню, папуль. Вот здесь. Какой-то след. Алисин. Свежий след.
Папа не увидел ничего нового. Они с Соней сейчас видели Алисин сон по-разному. Папа стоял внутри самого сна, посередине леса, а Соня, наверное, видела лес как будто бы сверху, паря над ним, может быть, она так видела не только лес, но и весь сон. И видела, возможно, не только вещи, которые снились Алисе, но и ее чувства, ощущения, переживания, связанные с этими вещами.
– Где он? След? – спросил папа. – Я не…
И вдруг он увидел. Художник, который рисует ночь, обычно скуп на краски, он берет с палитры в основном темные цвета: серый, темно-синий, черный. А тут вдруг лес ожил всеми цветами радуги, причем не той радуги, что мы можем видеть на небе, а радуги, раскрашенной фломастерами, такими оттенками, которые в природе еще и поискать надо, но которые легко встретить в детском альбоме для рисования или в мультфильме. Через лес, через ночь несся поток разноцветных бабочек, они порхали, замирали на месте, потом уносились прочь, в воздухе за ними еще несколько секунд висел, постепенно исчезая, яркий блестящий шлейф, будто бы из цветной святящейся пыльцы.
– Папа, иди за ними. Это Алиса. Это то, как она сейчас чувствует. Только не отставай.
Он послушно повернулся туда, куда летела стайка бабочек, и пошел вместе с потоком, пытаясь представить его как Алису.
– Быстрее, папа. Ты ползешь, как червячок.
– Ну, ползу как могу, – но папа все-таки ускорил шаг, хотя наступать на иголки, упавшие ветки и торчащие из земли корешки стало больнее. – А что не так? Куда спешить? Они же тут повсюду!
И тут бабочки исчезли, умчавшись вперед, а секунду спустя растаял и тянущийся за ними разноцветный шлейф. Ночь снова стала серой, темно-синей, черной.
– Ну вот… – огорчилась Соня.
– Погоди, я пойду за ними, может, еще догоню.
Он пошел еще быстрее, почти побежал, но бабочек и след простыл. Но, не найдя бабочек, он все-таки нашел кое-что другое: вскоре деревья стали редеть, чуть расступились, открыв небольшую полянку. Выйдя на нее, папа, впервые с тех пор, как оказался в этом лесу, увидел луну, точнее, ее дольку, четвертинку, очень похожую на месяц-ночник, который горел в их спальне, словно бы тот вдруг поднялся на небо и теперь светил оттуда. Луна убывала.
И в свете луны он явственно увидел посередине полянки небольшой холмик, похожий на крышу землянки, с одной его стороны в земле зиял черный прямоугольный проем, обложенный по краям кирпичами, которые чуть отливали серебристым цветом. Подойдя ближе, он, как и ожидал, обнаружил, что вниз ведут ступеньки. Хорошо все-таки, что не колодец, подумал он, спускаясь. Ноги ощутили прикосновение сухого холодноватого камня, потом чего-то мягкого и потеплее. Мох?
Прямоугольник неба с серпиком луны скрылся из виду, но кромешный мрак так и не наступил. Лестница привела его в туннель, сложенный из серых каменных плит, поросших зеленоватым мхом, местами треснувших и щербатых, который уводил его дальше под землю. Что освещало этот туннель? Может, мхи? Может, что-то в камне? Папа поймал себя на том, что пытается найти разумное научное объяснение явлению, которое видит во сне. Гораздо убедительнее было бы объяснить свет внутри туннеля отголосками радости и надежды, бессилием печали или страха, которые, очевидно, обжили это место, но не смогли восторжествовать здесь полностью.
Он пошел дальше по туннелю. Как он понял потом, уже на следующий день, ноги его больше не чувствовали поверхности, по которой шли. Отчего вдруг? Оттого, что это был сон, ответил он себе, а, вот, подумай он об этом не утром, а «внутри» сна, наверняка тут же бы ощутил подошвами ног камень, мох, или вообще что-то неожиданное.
Но уйти далеко ему было не суждено.
Сначала ему дважды встретились завалы, образовавшиеся из обвалившихся с потолка плит, камней и земли. Все же туннель был завален не до потолка и ему удалось перебраться через них: в первый раз на корточках, во второй – ползком, протискивая свое тело в тесный лаз между камнями. Дальше, еще дальше. Он поймал себя на том, что на какое-то время позабыл, зачем он здесь и куда он идет. Продвижение по туннелю превратилось для него из пути в саму цель. Стоп, нет! Он здесь… Он здесь… Зачем он здесь? Он что-то искал? Кого-то? Кого-то искал? Туннель под землей. Это же не на самом деле, это же только его сон. Его сон? Не совсем. А чей же это сон? Как он здесь оказался, если это не его сон? Память превратилась в колышущиеся на ветру ленты, память превратилась в клубы тумана, он будто бы протягивал руку, ловил что-то, воспоминания будто бы схватывались им на короткий миг, замирали в желанной четкости и однозначности, но потом начинали раскачиваться из стороны в сторону, подпрыгивать, падать куда-то вниз, снова обращались в туманную дымку. Помогите, подумал он, не зная, к кому обращается. Так, а к кому он может тут обращаться? Он… он же тут не один. А кто с ним?
– Со?.. – проговорил он, – Соня?
Тишина, тишина, потом издалека очень тихо донесся голос:
– Папочка…
И снова тихо.
Но он уже сумел вспомнить. Он в Алисином сне. И стал засыпать внутри ее сна. Но теперь он проснулся внутри ее сна. И теперь он помнит, кого он здесь искал. Не Соню, не Алису, а того, кому Алиса дала свое обещание.
– Сонечка? – позвал он.
Голос, раздавшийся в ответ, звучал очень далеко, и папа не мог разобрать слов.
Откуда-то сверху донесся нарастающий шум. Словно над его туннелем шел еще один туннель, и по нему, громко топая, бежало несколько толстяков. Папа замер, шум приближался с той стороны, куда он направлялся, то есть шел ему навстречу, и на мгновение он подумал, уж не по его ли туннелю бегут эти существа, а, если по его, то что он будет делать, когда они встретятся? Но вот топот поравнялся с ним, шум раздавался теперь прямо над его головой, сверху, с потолка, посыпалась пыль и мелкие камушки, и затем шаги стали удаляться за его спиной. Кто бы это ни был, они бежали не по его туннелю, а над ним, и теперь, пробежав мимо, топали все тише и тише. Можно идти дальше, подумал папа с облегчением, протирая глаза и усиленно моргая, чтобы избавиться от попавшей в них пыли. Но внезапно шум ног оборвался, не медленно затих вдали, а именно резко оборвался, а потом снова стал приближаться, теперь уже догоняя папу сзади. Что делать? Затаиться или бежать вперед? Но решить, как лучше поступить, папа не успел – шаги снова раздались уже прямо над его головой, их ритм изменился, теперь это был не бег, а… как будто кто-то стал прыгать на одном месте, прямо над ним. Пыль с дрожащего потолка моментально наполнила воздух вокруг, дождем посыпались тысячи мелких камушков, раздался оглушительный треск, грохот, как если бы все громкие звуки объединились вместе – высокие и низкие, глухие, быстрые, как барабанная дробь, и медленные, какими звучит что-то неотвратимое, – и потолок рухнул.
Папа открыл глаза. Справа слышалось дыхание Сони. Он повернул голову, она тоже больше не спала, смотрела на него.
– Ты в порядке, солнце? – спросил папа, поглаживая ее щечку.
– Я нормально, папочка, – отозвалась она. – Не получилось.
– Ну, – протянул папа, – не то, чтобы совсем не получилось. Но, что хотели, мы так и не узнали, да.
– Попробуем еще завтра, – прошептала Соня. – Как раз спросим Алису. Чтобы не без ее разрешения.
– Да, – согласился папа.
– И маму как раз дождемся. Она поможет. И ход сделает покрепче.
Сделает ход покрепче. Или найдет другой маршрут.
– Именно так, – подтвердил папа.
7.
Утром мама, вопреки ожиданиям, не вернулась. В обед папа позвонил Бенджамину, но тот сообщил, что мамы все еще нет. Папа еле удержался, чтобы не позвонить ей самой. Не стоит этого делать: учитывая то, откуда она должна была прилететь, лучше не привлекать излишнего внимания. Все будет в порядке, сказал себе папа, однако все же сверился с прогнозом погоды. Будет обложной дождь. Пока же погода была ясная и ничто не предвещало, что она вдруг испортится. Все же, если мама не вернулась к утру, то стоит ли ее ждать сейчас? Одно дело летать ночью, а совсем другое – днем.
Обеденный перерыв закончился, и папа снова ушел с головой в накопившиеся дела. Тем временем небо заволокло тучами, а еще спустя полчаса по окну папиного кабинета уже во всю барабанил обещанный дождь. Над Канцелярией лило также, как и над всей столицей. Перед небесами равны все, подумалось папе. А если и есть у неба любимчики, то это явно не мы, – пришла мысль чуть позже.
Была пятница, и папа поехал домой пораньше. Дорога выдалась без происшествий, и вот он уже, поставив машину в гараж, выходит и под плотным полотном из теплых капель быстро шагает к дому. На крыльце валялась, словно брошенная не то беззаботно, не то в спешке, метла. Наташа подметала у дома? Она же не могла не знать, что обещали дождь, – какой тогда смысл в подметании? И с чего она вдруг стала разбрасываться садовым инвентарем? Он подобрал метлу, чтобы пристроить в углу рядом с дверью, и тут только понял, что она не Наташина. Как держал ее в руке, так и вошел в дом.
– Я бы убрала, – встретила его на пороге Наташа в кухонном фартуке и протянула руку, чтобы взять у него метлу. – Она сказала, чтобы я сразу занялась ужином. Но все же дайте, я поставлю ее на место.
Папа передал Наташе метлу и снял ботинки. На лице его горела улыбка. На крючке для шляп, торчащем из стены напротив сидел Хуги и пристально смотрел на папу немигающим черным глазом. «Ну, привет», – поприветствовал его папа.
– Давно она вернулась? – спросил он не то Наташу, не то Хуги.
– Недавно, – ответила Наташа и, коснувшись его плеча, словно желая подчеркнуть важность того, что собиралась сказать, добавила:
– И она очень устала…
Папа застал всех в гостиной. У самого входа дочки разложили на полу игровое поле и бросали кубик.
– Это… – начала Алиса.
– … новая! – закончили они хором.
Папа чмокнул каждую, куда дотянулся – а дотянуться сейчас было проще всего до макушек, – и улыбаясь, попытался аккуратно перешагнуть через разверзшийся у него под ногами игровой мир, чтобы пройти к маме. Мама лежала ничком на принесенной из спортзала кушетке, рядом стоял Бенджамин, который ловко делал маме массаж спины и ног.
– Нам мама привезла! – сказала Алиса.
– Нам тетушки подарили! – одновременно с ней сообщила Соня и стала загибать пальцы:
– Тетя Юля, тетя Юля, еще одна тетя Юля, тетя Венера…
– … и тетя Ирочка! – добавила Алиса.
– Какие все тети заботливые! – похвалил папа.
– Привет. Как ты? – спросил он, целуя маму. – Сегодня вечер поцелованных макушек, – пошутил он.
– Привет, дорогой, – мама приподняла голову. – Очень долгим выдался перелет, мы ж теперь не напрямик летаем, а все кругами. Ноги как деревянные теперь, спина просто кричит: «спасите-помогите!». Еще и промокла до нитки. И, представь себе, даже чуть не сбилась с курса, спасибо Хуги, помог, – при этих словах ворон, громко хлопая крыльями, влетел в гостиную и уселся на люстру, заставив ее раскачиваться из стороны в сторону, – Но, слава богу, наконец, дом, милый дом, – с облегчением вздохнула мама.
Они сели ужинать. Наташа приготовила ахиако и салат цезарь. Алиса поела только суп, а Соня еще старательно выела из цезаря помидорки, курицу и сухарики. Мама смела все и еще раз повторила.
– Как все прошло? – спросил папа, когда голод, наконец, был побежден.
Он знал, что она летала с подругами на слёт, посвященный летнему празднику. Их сильно разбросало в последнее время, но все же они старались не пропускать Солнцедень, и, конечно же, ночь, следующую за ним. Папе, который прочитал много книг, рождающих сомнения в вещах, неоспоримых для других людей, когда-то раньше это могло показаться, скорее, забавой, но в этом году все стало восприниматься очень серьезно. Он знал, что они пытались проложить какие-то иные пути во мраке будущего – в котором сгущались тревожные, пугающие образы: чума, война. Иные пути, которые бы отличались от того, куда все шло сейчас. Папа не очень верил, что решения можно найти так просто, но невыносимо ничего не делать, и каждый пытается справиться с этим мраком, как может.
– Ну, – после долгой паузы отозвалась мама, – хуже, чем хотелось, но лучше, чем могло бы.
Папа кивнул и, немного помолчав, пока Наташа разливала всем чай, сказал:
– А у нас новости. На выходных надо будет кое-куда… сходить. И твоя помощь будет очень кстати.
– Звучит, как если бы сходить нам предстоит не в магазин, – с полуулыбкой чуть прищурилась мама.
– Дочки, – обратился папа к Алисе и Соне, – теперь вы понимаете, в кого вы такие смышленые?
– Ага, – кивнула Соня.
– Ну прямо очень смешно, – съехидничала Алиса.
– Прикольно, – заметил папа, – вы уже не только смеетесь над шуткой, но можете обсмеять и саму шутку. Как быстро мы растем, да?
– Не то слово, – согласилась мама, – от пеленок до постиронии словно бы один шаг.
– И, возможно, к пеленкам я был более готов, – озадаченно признался папа, отхлебывая горячий чай.
– Так куда мы собираемся-то? – напомнила мама, о чем они говорили, прежде чем папа отвлекся.
– В одно место, которое хорошо известно Алисе, – и папа подмигнул дочке, – но сначала мы спросим разрешения у нее самой.
Алиса отодвинула чашку и встала из-за стола.
– Алиса, ты куда? – спросила Соня, но та не ответила.
Папа не стал спрашивать, лишь вздохнул. Если Алиса против, вопреки ее желанию сделать ничего не получится.
Алиса вышла из гостиной, но не успел кто-нибудь еще открыть рот, чтобы прокомментировать ситуацию, как она уже вернулась, неся альбом для рисования, карандаши с мелками и ножницы.
– Я не протестую, – заявила она. – И… я тоже помогу.
И она вывалила все, что принесла, на стол, на место, которое она освободила, отодвинув чашку. Альбом для рисования, карандаши, мелки и ножницы.
8.
Всю субботу они готовились. Мама удалилась в мастерскую и подбирала правильные травы, буквы и па. И рисовала карты каких-то неведанных земель, которые поначалу состояли почти исключительно из белых пятен, а потом начинали постепенно заполняться значками, надписями, узорами. Иногда она приходила сама или звала к себе Соню или папу, чтобы еще раз расспросить о том, что они видели в Алисином сне. Иногда она закрывала дверь, и из мастерской доносились приглушенные голоса: мама спрашивала, и кто-то ей отвечал. Потом она долго разговаривала с Алисой, но, судя по всему, Алиса не знала, что ей можно сказать о своих снах, а что нет, и отвечала сбивчиво, кроме того, она начинала путаться между тем, что видела во сне, и тем, что потом придумала. Папа хотел помочь, но мама попросила его не сбивать Алису еще больше и пообещала, что перед путешествием сообщит ему все, что сама поймет и что ему тоже нужно будет знать. И, если получится, во время путешествия тоже.
Папа растерянно ходил из комнаты в комнату, пытаясь придумать, чем бы ему пока заняться, открыл документы с работы, почти тут же закрыл, покормил котов, потом, задумавшись, к восторгу хвостатых покормил их еще раз, вышел в сад, увидел снижающегося к нему Хуги и подставил ему руку, потом доставил ворона в дом, где Хуги тут же отправился по своим делам, и пошел смотреть, кто чем занят из домашних.
Бенджамин с Наташей куда-то запропастились, наверное, мама отправила их отдохнуть от хозяев или просто, чтобы не мешались. Сама мама по-прежнему что-то делала в мастерской, и ее сейчас не следовало отвлекать. Зато к нему вдруг подошла Алиса. Она протянула ему несколько карточек – размером с игральные или гадательные карты – и спросила, нравятся ли они ему. На одной из них были нарисованы походные сапоги, на другой – плащ с меховой оторочкой, а на третьей – меч и ножны к нему. Рисунки были сделаны с большим тщанием, было видно, что Алиса старательно срисовывала их с каких-то картинок.
– Возьми, это тебе… и пока! – она вложила их папе в руку и побежала назад в детскую. – Лошадь!
– Лошадь? – крикнул папа вдогонку.
– Да, лошадь! Никак не могу нарисовать нормальную лошадь! – донеслось из детской, прежде чем дверь захлопнулась.
И папа снова оказался предоставлен самому себе. Но не он один сейчас страдал от того, что его время что-то делать еще не наступило. Соне, похоже, было не слаще.
Соня снова и снова ложилась в кровать, на диван, на пол, навалив сперва одеял и подушек, в ванну, под стол и пыталась заснуть, чтобы, как она говорила, проверить норку или поискать новую. Но сон не шел, и она, маясь, перебиралась с места на место, а потом решила, что это все потому, что не спит Алиса. Но Алиса отказалась тоже ложиться спать – она была занята. Она начала в детской за столом, но уже очень скоро на столе не осталось свободного места, и она перебралась на пол и сидела посередине комнаты, разложив вокруг себя многочисленные наброски, карандашом, ручкой, фломастером, мелками, однотонные и цветные, карточки с рисунками предметов, каких-то строений и пейзажи. По углам комнаты множились скомканные листы и карточки – те, которые показались Алисе неудачными. Когда она заканчивала очередной пейзаж и он ей нравился, она бежала к маме, чтобы показать ей и чтобы та могла добавить в свои карты еще одно место. «Ну, Алиса, ты мне нужна!» – прокричала Соня и вылетела из детской в коридор, где ее встретил папа.
– У Алисы сейчас другое дело, – попытался он успокоить обиженную Соню, – она не может сейчас пойти спать, чтобы ты искала норку.
– Нет! – возразила Соня. – у нас одно дело!
Папа прижал к себе огорченную дочку.
– Да, дело одно, но участие разное. Потому что мы разные. Ты сновидец, ты можешь увидеть сны других людей и провести меня в них. Мама картограф… и еще она танцует. А Алиса – иллюзионист. Но чтобы там, куда я иду, ее иллюзии могли стать для меня настоящими, ей нужно их сейчас приготовить, ты же понимаешь? И если она сейчас займется не своим делом, то она не успеет сделать свое.
– Да! Я! Все! Это! Понимаю! – отрывисто выкрикнула Соня, вырываясь из объятий. – Но я тоже хочу сейчас что-то сделать! А мне сейчас делать нечего!
Папа выпустил Соню из объятий, но продолжал нежно держать ее за плечики.
– Лапушка моя, мне тоже! Но мое время еще не пришло, и я сейчас ничего не могу сделать, чтобы помочь маме и Алисе. Но в таком случае моя лучшая помощь – это не мешать. Да, приходится ждать, и, да, наверное, что мы больше всего на свете не любим делать – это ждать. Но, помнишь, ты еще была совсем маленькой девочкой, и я рассказывал тебе, почему умение ждать – одно из самых сложных и при этом одно из самых важных умений? Помнишь, как Огнегрив учил охотиться Пепелюшку и Белыша? Ты сидишь в засаде и нужно сидеть тихо-тихо, иначе спугнешь добычу. И вот она уже рядом, ее аромат уже сводит с ума твой голодный желудок, и так хочется выскочить и броситься на нее, но еще рано – спугнешь ее и голодным останешься не только ты, но и твое племя. Или что делает мышка, на которую охотится лесной кот? Ты почуяла опасность и затаилась. И опасность тоже затаилась. И вот тебе уже кажется, что никакой опасности больше нет, а, может, и вовсе-то не было, и так хочется выбежать и припустить по своим делам. И так не хочется больше ждать ни минутки! Но, если мышка будет нетерпеливой и выскочит из своего укрытия раньше, чем охотник потеряет к ней интерес, то ее просто сцапают, и все. Поэтому ты ждешь и ждешь еще, как бы ни хотелось уже, наконец, что-то сделать, ждешь, пока не наступит «тот самый», наилучший момент.
– Да, папа, я помню. Терпение – очень важно. Например, ты ждешь, когда папа придет домой и почитает тебе книжку. А хочется прыгать, ходить на голове и разносить весь дом. Но нужно потерпеть, иначе ты разнесешь весь дом, и, когда папа придет домой, дома уже не будет! Хороший пример я придумала?
– Хороший, – кивнул папа, улыбаясь.
– И, главное, веселый!
– А… – лукаво протянул папа и заговорщически прищурился, – хочешь, сыграем в шахматы?
– Шахматы! Шахматы! – Соня радостно запрыгала. – Сыграем с папой!
Они достали доску, положили ее на стол в гостиной, слегка подвинув дремавшую на нем Басю, расставили фигуры.
– Первыми ходят белые, – напомнил папа.
– Ага, – согласилась Соня, – а кто будет играть за белых?
– А сейчас мы узнаем, – папа взял с доски две пешки разных цветов и спрятал их в своих кулаках, после чего отвел руки за спину и несколько раз переложил их из руки в руку так, что даже сам уже не знал, где какая. – Выбирай! – предложил он Соне, протянув к ней руки, каждая из которых сжимала по пешке. – Какую выберешь, за тех и будешь играть. Другая пешка достанется мне.
Соня пару секунд подумала, потом коснулась папиной правой руки.
– Итаак… – протянул папа и осекся: кто-то мягко коснулся и его левой руки.
– Бася! – удивленно вскрикнула Соня.
Действительно, это была Бася. Она сидела рядом с шахматной доской и положила свою черную лапку на папин кулак.
– Эээ, – сказал папа и раскрыл обе ладони.
Соне выпало играть белыми. Пешка в левом кулаке, соответственно, оказалась черной.
– Бася тоже будет играть? – весело спросила Соня. – За черных! Черная Бася – за черных! А как же тогда ты? Ведь у нас нет шахматных фигур для третьего игрока!
Папа задумчиво поджал губы.
– Для третьего нет, – согласился он. – И, похоже, на будущее по этому поводу надо будет что-нибудь придумать…
– Тогда ты помогай мне! – предложила Соня. – Вдруг Бася меня сразу разгромит?
– Боюсь, что помогать мне все же придется Басе, – покачал головой папа. – Видишь ли, ей будет трудно своими лапками передвигать фигуры именно туда, куда надо.
Они сели играть. Бася ходила по столу взад-вперед и терлась о папину щеку, мурлыча. Папа пытался разгадать в ее мурчании, какой фигурой и куда она хочет пойти. Соня хмурила лоб и пыталась разгадать, какой коварный шахматный план задумали папа с Басей, а также старалась припомнить, как вообще играют в шахматы. Надо сказать, что черные, за которых играла Бася, ходили неплохо и за передвижением их фигур даже угадывалась некая незамысловатая стратегия. А вот белые иногда опрометчиво подставлялись под удар то коня, то пешки, порой же совершали вовсе не свойственные им движения, перемещаясь по доске. Поэтому папе пришлось помогать не только Басе, но и Соне, и уже минут через пятнадцать он почувствовал, что почти совсем раздвоился, играя сам против себя. Игру завершила Бася, полным разгромом, который, однако не сопровождался чьей-либо победой, прыгнув на Сониного короля, который только что совершил рокировку и, вероятно, надеялся, что теперь-то, когда он стоял, прикрытый рядом пешек, ему уже точно ничего не грозит. Фигуры, белые, черные, полетели с доски во все стороны, покатились со стола на пол, где Бася продолжила на них охоту, уже не разбирая, где свои, где чужие. На переполох прилетел Хуги и важно приземлился на стол, внимательно глядя на последствия разгрома.
– Ну вот, – огорчилась Соня.
– Ничего, – подбодрил ее папа и, подмигнув Хуги, сказал:
– А хочешь пойти в сад запускать ворона?
Так вчетвером они и отправились в сад.
Папа и Соня надели специальные нарукавники, которые защищали от острых когтей птицы, и вышли из дома. Хуги курсировал между ними, папа и Соня стояли лицом друг к другу на расстоянии метров десять и по очереди поднимали руки, чтобы Хуги мог на них сесть, потом он снова взлетал и все повторялось. Он летел повыше, когда приближался к папе, и пониже, когда подлетал к Соне, но, если рука была поднята не на ту высоту, которую он считал правильной, то он с победоносным карканьем пролетал мимо и возвращался к тому, кто его только что запустил, а «пропустившему» ворона зачислялось штрафное очко. «Это веселее, чем серсо!» – радостно крикнула Соня.
Бася же, тем временем, уселась на солнышке и лениво вылизывалась. Ей штрафные очки явно не грозили. Играли до десяти. Когда счет стал 7:9 в пользу папы, он решил сжульничать и пропустил трех Хуги, как будто бы по оплошности. Карканье ворона прозвучало озадаченно, похоже, он почитал, что папа играет неспортивно, и после того, как Соня крикнула «Ура!», а папа стал аплодировать ее победе, Хуги демонстративно потерял к игре интерес и, резко спикировав, пронесся на бреющем полете над ошарашенной Басей, которая тут же распласталась по земле и ни одну из лап ему не подняла. Хуги каркнул. На этот раз в его карканье снова вернулись победоносные нотки.
9.
Сначала мама хотела отправиться вместе с папой. Но потом решили, что, случись что, отсюда она сможет помочь ему так, как не сумеет изнутри путешествия, если пойдет с ним. Кроме того, добавил папа, если случится что-то совсем уж не то, она будет нужна дочкам здесь. Так что он в этот раз снова отправляется один.
– Но я же все равно не буду один, – жизнерадостно заключил папа, – вы же все будете со мной, хотя и останетесь здесь. Соня поможет.
– Я помогу, – кивнула Соня.
– И, если я потеряюсь или растеряюсь, подскажете мне, куда идти или что делать.
– И я нарисую тебе, если что-то еще будет нужно, – пообещала Алиса.
– Конечно, – согласилась мама. – Просто имей в виду, что там, где сон будет приближаться к реальности, сновидческие дары могут утратить часть своей силы.
Папа стал машинально перебирать карточки, которые ему вручила Алиса.
– А что, сон где-то будет приближаться к реальности? – спросил он.
– А как ты думаешь, если бы Алиса дала свое обещание кому-то, кто существует только во сне, имело бы оно над ней такую власть? – вздохнув, сказала мама.
– Пожалуй, – согласился папа, задумавшись, и было от чего. – Как я пойду? Ты не будешь расчищать туннель, который тогда завалило? Там был, вроде, короткий прямой маршрут.
– Ну, прямой не значит короткий, это же не геометрия, – засмеялась мама. – К тому же ты не знаешь наверняка, какую часть пути ты успел пройти, а какая еще оставалась впереди. Может быть, когда случился обвал, ты почти дошел до цели. А может, не прошел и десятой части пути.
Папа пожал плечами. Действительно, как он мог знать?
– Там, куда ты пойдешь, – стала рассказывать мама, – там есть Башни. Там все построено вокруг Башен, они как… ну как кости скелета, что ли, или как ось колеса, только этих осей много, я не поняла, сколько, поняла только про три Башни, которые – Башни обещаний. К одной из них и вел твой туннель…
– Эй, – наигранно возмутилась вдруг Алиса, – это был мой туннель!
Мама с нежностью посмотрела на Алису.
– Конечно, мой мышонок, – согласилась она, – никто не забывает, что это прежде всего твой сон, – она снова повернулась к папе, – Три Башни обещаний, и в одной из них живет Хранитель. Так вот, какая из них тебе нужна, пока непонятно, будем решать по ходу. Повезет, если ты с первого раза найдешь, какую нужно. Хотя может и не повезти. Но важно помнить, что, чем ближе ты будешь к ней подбираться, чем реальнее все будет. Мы будем помогать тебе, сколько сможем, но может так случиться, что в какой-то момент тебе придется полагаться только на самого себя.
Мама замолчала, осознавая, как все это прозвучало. Папа тоже молчал. В чужом, совершенно незнакомом ему месте, куда он сможет добраться только с помощью мамы, Алисы и Сони, и… вдруг оставшись один.
– Но, – в горле у папы возник давящий ком, – я ведь в любом случае смогу же проснуться?
Мама покачала головой.
– Не обязательно. То есть я хочу сказать, что не знаю, сможешь ли ты сам проснуться. Но, – она встала со своего места и подойдя сзади к папе, сидящему на стуле, обняла его, – тебе не нужно из-за этого волноваться – мы-то тебя обязательно разбудим.
Папа, поблагодарив, кивнул.
– Ну, это уже что-то. Главное, опять не забыть, что я не просто отправился посмотреть сон и потом проснуться, а что у меня там еще есть вполне конкретная цель: кое-кого найти, хотя мы до сих пор и не понимаем, кого. Хранитель обещаний. Спасибо, Алиса, что мы хоть это знаем. Но, похоже, мы совсем не в курсе, кто или что это такое, и лучше бы, когда я его встречу, вы могли бы мне подсказать что-то дельное. А если я в тот момент буду один…
– …ты можешь запаниковать, – сказала мама.
– Я могу запаниковать, – повторил папа.
– Паниковать! Срочно бежать! – хором закричали девочки, изображая одну зебру из мультфильма, который они когда-то вместе смотрели.
– Но ты справишься, – с уверенностью добавила мама.
– Конечно, – согласился он. – Постараюсь. Как-нибудь. Только заранее не скажешь, как.
– Я знаю, что тебе поможет.
Папа поднял голову и с интересом уставился на маму. «И что же?» – говорил его взгляд.
– Мы тебе поможем…
– Но как? Ты же только что сказала, что, возможно, вас не будет рядом!
– И да, и нет. Мы же все равно будем с тобой. Ты точно сможешь нас найти.
– Папа, я же буду с тобой! – крикнула Соня.
– Папа, и я! – подбодрила Алиса. – И ты знаешь, где мы будем, – она заговорила заговорщическим шепотом:
– Поцелуйчик в ладошку!
10.
Лошадь не получилась. Алиса рисовала и перерисовывала, но все равно результат ее не устраивал. Папа, посмотрев некоторые из отвергнутых Алисой набросков, нашел их вполне пригодными, однако если сам иллюзионист не доволен собственной иллюзией, то он не сможет сделать ее реальностью для кого-то другого. Алиса была расстроена, и никто не мог ее успокоить. Между тем приближалось время отправляться в путь.
– Ничего, – сказала мама, – справимся без лошади. Нам поможет Хуги.
Алиса была по-прежнему безутешна. Папа знал, что мысль о том, что тебе что-то, несмотря на все твои старания, так и не удалось, может ранить сильнее, чем успокаивает понимание, что проблему можно решить и другим способом.
Все снова собрались в гостиной. В курильницах, расставленных по кругу, дымились горьковатые травы. На полу на толстых теплых одеялах разместились Алиса и папа. Алиса держала в руке нарисованные ею карточки с сапогами, плащом с меховой оторочкой, и мечом с ножнами. Она никак не могла заснуть. Может, это сказывалось расстройство из-за неудавшейся лошади, а, возможно, просто еще было рано для сна.
– А я смогу открыть норку в Алисин сон, если Алиса не спит? – с тревогой спросила Соня.
– Очень сомневаюсь, – покачала головой мама. – По идее, для этого нужно, чтобы был сам сон, а откуда он возьмется, пока Алиса не заснет?
Тогда мама запела колыбельную. Ту, которую пела дочкам, когда укачивала их, укутанных в пеленки, в колыбельке, ту, которую пела им еще до того, как они родились.
И колыбельная не могла не возыметь действия: папа широко открыл рот и отчаянно зевнул от всей души.
– Папа, – сказала лежащая рядом Алиса с наигранным укором, – это же ко мне идет сон, зачем ты его воруешь?
Папа улыбнулся в ответ.
– Это же мамина колыбельная. Думаешь, ее не хватит на нас всех?
Алиса улыбнулась в ответ и обняла папину руку.
– Хватит, – согласилась она и закрыла глаза.
– Это первая песня, которую вы услышали, – сказал папа.
– Только ничего тогда в ней не поняли, – позевывая, сказала Соня, устраиваясь с другой стороны.
– Скажу по секрету, я и сейчас не все понимаю в этих колыбельных, – признался папа и снова зевнул. И услышал тихое посапывание Алисы. – Особенно в тех, которые поются нараспев, так, что слышны только гласные.
– Шшш, – сказала мама и продолжила напевать строчки колыбельной глубоким обволакивающим голосом.
– Шшш, – вместе с ней произнесла Соня, – я открываю норку.
Сон постепенно затягивал, веки тяжелели, папа успел увидеть, как мама начинает танец – ищет пути, которые должны будут привести папу к их цели.
Он сам не заметил, как оказался на широкой поляне, залитой серебристым светом звезд. Луны не было видно, сколько он не озирался, – ну, да, если в прошлый раз она была убывающая, то, наверное, сейчас новолуние. Если, конечно, лунный цикл имеет какое-то значение для мира сновидений. Вокруг поляны высился темный лес, папе показалось, что это та же поляна, которую он нашел в тот раз, но лаза к подземному туннелю нигде не было, да и сама поляна была побольше. Впрочем, это могла быть та же самая поляна, просто сегодня она такая, подумал папа.
Тут же ночь осветилась радужным сиянием, замерцала, засверкала, и к папе со всех сторон слетелись разноцветные светящиеся бабочки, оставляя за собой шлейф из блестящей пыльцы, еще долго висящий в воздухе, – это Алиса нашла его.
– Привет, моя роднуленька, – сказал папа.
– Папа! – радостно донеслось в ответ.
– Между прочим, я тоже здесь, – прокомментировал Сонин голос.
– И тебе привет, мое солнышко, – отозвался папа.
– Между прочим, вы только что виделись, – раздался наигранно ворчливый мамин голос. – Чтобы повидать друг друга, совсем необязательно было ждать меня и… вот это, вот, все.
– Спасибо, – поблагодарил папа. – Напоминай мне почаще, зачем я здесь.
Он снова осмотрелся: рядом на земле лежали походные сапоги, свернутый в рулет и схваченный ремешками плащ с меховой оторочкой и меч с ножнами – подарки Алисы. Бабочки покружили еще немного, а потом вдруг уселись на лежащие на земле предметы и с мягкой вспышкой как будто растворились в них.
– Я пока побуду тут, – сказала Алиса.
Он надел сапоги – они оказались мягкими и удобными, сделано с любовью, тут же подумалось ему, – с любопытством повертел в руках меч, пытаясь припомнить, когда в последний раз он держал настоящее оружие, убрал его в ножны с перевязью, перекинул перевязь через плечо, а за нею – свернутый плащ, который пока казался ему совершенно лишним, – ночь была теплой. В общем-то лишним пока был и меч, и папа надеялся, что таковым он и останется до конца его путешествия. Но, как говаривали дворники-гоблины в одной книжке: «иногда лучше перебдеть, чем недобдеть», припомнил он. Папе показалось, что меч у него за плечом хихикнул.
– Так, и что теперь? – спросил папа. – Или куда? Без этой самой, которой у нас нет? – он решил не называть лошадь лошадью, чтобы снова не расстроить Алису.
– Я же тебе сказала, – напомнила мама. – Минуточку…
На поляну налетел вдруг порыв сильного ветра, какого-то черного, как показалось папе, и с неба на землю упала тень – крылатая, большая, больше папы, и тяжелая.
– Кар! – сказала она.
Это был Хуги, собственной персоной, только выросший во сне Алисы до огромных для ворона размеров, зато очень подходящих, чтобы унести на своей спине человека, например папу.
– Кар! – ответил папа.
– Мяу! – сказал Хуги.
Папа моргнул.
– Алиса, почему твой Хуги мяукает? – поинтересовался он.
– Это не мой Хуги, это наш Хуги, – поправила его дочь.
– Ну, хорошо, но это все равно ничего не объясняет, – вздохнул папа.
– Я не знаю, – призналась Алиса.
– И я не знаю, – сказала Соня.
– Кажется… – начала мама.
– Мяу! – снова сказал Хуги, и что-то темнее ночи спрыгнуло со спины ворона и бросилось к папе.
– … у нас заяц, – закончила мама.
– Это Бася! – удивился папа, беря черную кошечку на руки.
– Бася – заяц? – удивилась Соня.
– Бася не заяц, Бася кошка, – уточнила Алиса.
– Спасибо, капитан! – поблагодарила мама.
– Алиса – капитан? – снова удивилась Соня.
– Между прочим, – сказал папа, – теперь уже не я забыл, зачем я здесь.
– Ну, да, – тем временем ответила Алиса Соне, – это же мой сон, поэтому я капитан.
Мама что-то ответила папе, а Соня – Алисе, Хуги же между тем распрямил крыло и опустил его на землю, как трап у корабля, и призывно дернул головой, приглашая папу подняться.
Папа посмотрел на Басю, которой удалось каким-то непостижимым образом тайком пробраться в Алисин сон вместе с Хуги, и покачал головой. Ну, и что мне теперь с тобой делать? – таков был его немой вопрос. В любом случае, не тут же бросать. Он аккуратно сунул Басю за пазуху, она чуть покрутилась теплым пушистым комочком под его рубашкой и, наконец, высунула между пуговиц свою любопытную мордочку. Как замечательно, что Бася у нас с самого детства умеет не выпускать когти, подумал папа и забрался на спину Хуги. Ворон взмахнул гигантскими крыльями, оттолкнулся лапами и… папа сам не понял, как это они уже оказались высоко в воздухе, а под ними проплывали деревья, изредка перемежаясь оврагами или проселочными дорогами. И, похоже, что вместе с ними на небо взошло солнце, потому что уже было позднее утро или даже день.
– Друг, – обратился к ворону папа, – а ты вообще в курсе, куда мне надо?
– Кар! – ответил Хуги.
– Ну, хорошо, – сказал папа, – кар так кар.
– Он отнесет тебя к Башням обещаний, – донесся голос мамы, но на этот раз он звучал то ближе, а то чуть-чуть издалека, будто бы его гонял ветер, – начнем с ближайшей.
Хуги несколько раз сильно взмахнул крыльями, и они с папой поднялись так высоко над землей, что, глядя вниз, папа видел уже не деревья, овраги и дороги, а лишь их общие очертания, как будто они летели над большой картой. То тут, то там папа заметил нанесенные на карту надписи, но сделаны они были, похоже, на каком-то неизвестном ему языке, поэтому ни одну из них прочитать у него не получилось. Леса на карте сменялись полями, потом поля лесами, а затем леса – холмами, они несколько раз пролетели над старательно выведенными синими чернилами прихотливыми изгибами рек, слева словно написанные темно-коричневой акварельной краской к Хуги и папе тянулись горы, а далеко впереди и чуть справа нарисовалась линия побережья, за которой гоняли белые барашки закрученные в спирали морские волны – так их часто изображали на старых картах, припомнил папа.
– Это край Башен, – раздался мамин голос. Он звучал потише, чем раньше, но все равно его было хорошо слышно.
– Это ты нарисовала эту карту? – спросил папа, припомнив, чем занималась мама, когда они готовились к путешествию.
– Ну, не совсем, – замялась мама. – Скорее, я пыталась ее срисовать. Только не спрашивай, с чего, боюсь, у меня нет толковых объяснений. С Алисиных рассказов и рисунков, с завитков дыма, с какао на дне чашки. И вот с этого, что ты сейчас видишь, хотя я сама тут не была… Но я же умею искать пути.
Впереди, среди холмов обозначился рисунок круглой, сложенной из массивных каменных блоков, белой Башни, с плоской площадкой наверху, обнесенной зубцами. Башня была похожа на шахматную ладью.
– Нам туда, – сказал папа, обращаясь к Хуги, не зная, впрочем, есть ли в этом необходимость.
Хуги принялся снижаться. Ветер засвистел у папы в ушах, и вот уже вместо карты под ними опять пробегали достаточно реально выглядевшие вещи – поросшие кустарником склоны холмов, одинокие деревца, петляющие тропинки. «А как я держусь на вороне?» – внезапно впервые за все время их полета подумал папа – и не увидел своих рук. Ну, правильно, сон есть сон, кому нужны такие мелочи? А, вот, если бы это был не сон, – стал соображать папа, – как бы я смог удержаться на гигантском вороне? За что бы держался? За крылья? За перья на его спине? За шею? И, стоило начать с того, откуда он вообще бы взял такого большого ворона?
С резким хлопком и треском – как будто чего-то рвущегося – со стороны моря налетел страшный порыв ветра, у папы перехватило дыхание, но ветер уже унесся прочь, однако Хуги вдруг превратился обратно в обычного ворона, а папа под заполошное карканье стал падать на землю, земля становилась все ближе, но он чудесным образом не разбился, а медленно приземлился на ноги с Басей за пазухой. Хуги исчез.
– Хуги? – позвал папа. – Хуги!
– Все в порядке… – сказал мамин голос.
– … он тут! – закончила Соня.
– Тебе следует получше следить за своими мыслями, – ворчливо заметили папины сапоги Алисиным голосом.
– Да, пожалуй, – согласился папа и, убедившись, что его руки снова на месте и что больше, насколько он мог судить, ничего не пропало, прикинул расстояние, которое оставалось до возвышавшейся на одном из соседних холмов Башни. – Могли бы и долететь, если бы не мои мысли.
– Ничего, пешком дойдем, – сказали сапоги, и папа зашагал в направлении Башни.
– А что вы сейчас там делаете? Дома? – поинтересовался папа, поднимаясь по склону ближайшего холма.
– Алиса лежит, спит, – сообщила Соня, – мама танцевала, а сейчас просто сидит рядом, с закрытыми глазами, и держит тебя за руки.
– А ты? Ты спишь?
– Я нет, – ответила Соня.
– А как это? – удивился папа, – разве тебе не надо спать, чтобы поддерживать норку в Алисин сон?
– Я… – донесся голос, – ну, как тебе сказать… я не сплю… но и не не сплю.
– Даже не спрашивай, – сказала мама, – я сама не совсем уже понимаю, кто тут спит, а кто нет. Каждый знает свое дело, но не дело другого. И при этом даже свое дело другому объяснить – ну, вот как это сделать, как он поймет тебя, если у другого – дело другое?..
– Папа, короче, я сейчас сама как будто бы стала этой норкой, – сказала Соня, – длинной такой, и у этой норки, у меня, два выхода. И на том выходе, который в Алисином сне, я сплю, а на том, который тут, в гостиной, я не сплю, вижу, как спит Алиса, вижу, что делает мама, и… как сердито топорщит перья Хуги!
– Ой, передай ему, что я прошу у него прощения, – поспешно проговорил папа.
До Башни оставалось с пол километра.
– Да он, по-моему, не на тебя сердится, а на себя, что не сумел помочь как следует.
– Да, ладно, я сам виноват. Ну и чего уж там, до Башни совсем ничего осталось.
– До этой Башни, – сказала мама.
– В смысле? – озадачился папа.
– Всего Башен обещаний три, ты же помнишь? Вероятность того, что Хранитель будет именно в этой, равна один к двум.
Папа посмотрел вперед. Белый, потрепанный временем камень башни был уже совсем рядом, возвышаясь над ним. Открытые настежь обитые железом ворота призывно манили. К ним и вела тропинка, на которую пару минут назад вышел папа.
– Ну, будем надеяться, что мы попадем в яблочко с первого раза, – мысленно подмигнул папа, – Башня выглядит доброжелательно…
– Будем надеяться, – согласилась мама. – Потому что иначе... Иначе тебе надо будет как-то добираться до следующей. Путь туда неблизкий, а Хуги больше к тебе не пройдет, его билет унесло ветром.
– … доброжелательно и… заброшенно, – закончил папа свою мысль, осторожно заглядывая внутрь.
Белый, чуть потемневший от времени камень на плитах пола. Белый, чуть потемневший камень на стенах. Винтовая лестница из белого камня, ведущая наверх, распахнутая дверь, за которой была видна просторная комната первого этажа. Из узких, но высоких окон-бойниц падало достаточно света. Кругом – чисто, светло и… пусто. Даже мебели не было, только каменные скамейки кое-где вдоль стен, да камин, без единого следа копоти, возможно, никогда не использовавшийся, ни углей в нем, ни золы. И пыль кругом была такого же белого, чуть потемневшего от времени цвета.
Папа стал подниматься по винтовой лестнице на второй этаж.
– Эй, папа, ты стал прозрачным, – вдруг крикнула Соня.
– Совсем чуть-чуть, это ничего, – поспешил успокоить голос мамы.
– Все равно я не хочу быть прозрачным, даже если совсем чуть-чуть, – с беспокойством прокомментировал папа.
Он посмотрел на себя: руки, ноги, тело были обычными, и столь же непрозрачными, как и белый камень вокруг.
– И вовсе я не прозрачный, – сказал он.
– Да ты тут становишься прозрачным, – донесся Сонин голос.
– Интересно, почему это? – задумчиво пробормотал папа.
– Наверное, потому, – отозвалась мама, – что ты переходишь из сна во что-то реальное, в какой-то реальный мир, который где-то существует на самом деле, а не только тогда, когда он нам снится.
– А прозрачность-то тут при чем? – нетерпеливо перебил папа, продолжая подниматься по винтовой лестнице.
– А при том, что ты не можешь физически быть одновременно в двух местах. Какой-то там закон, сам мне скажи, как он называется.
– Электроны, вроде, могут… – вдруг не к месту припомнил папа. – И фотоны… И…
– Ты фотон? – прямо спросила мама, чем вызвала взрыв Сониного смеха. – Или ты электрон?
– Папа – электроник! – радостно закричал Алисиным голосом меч, болтавшийся у него за спиной. Из него вылетела пара ярких бабочек, облетела вокруг папы и затем снова спрятались в мече.
– Нет, – признался папа, – это я зря ляпнул.
– Ну вот и хорошо, – вздохнула мама. – Ты можешь путешествовать там бесплотно, но физически, повторяю, ты не можешь полноценно быть сразу и тут, и там. И поэтому, раз там ты становишься более реальным, то здесь ты постепенно исчезаешь.
Папа попросил обязательно разбудить его раньше, чем он исчезнет там, дома, совсем. Мама сказала, что навряд ли он исчезнет в их мире совсем, все-таки его путешествие началось сном, а не каким-то другим, физическим, способом, значит, он должен в конце концов проснуться у них дома.
– Мы тебя разбудим, если что, – опять пообещала она.
– Только не торопитесь, – попросил папа, хотя ему снова стало немного страшновато, – иначе заберете меня отсюда еще до того, как я верну Алисино обещание.
Еще ступенька, еще одна, еще… И низко нависающий над головой потолок.
– Ау! – поднявшись на второй этаж, крикнул папа, чтобы разогнать не то поселившуюся в Башне тишину, не то собственные тревожные мысли. – Эге-гей! Кто-нибудь дома?
Эхо разнесло его голос по Башне, но в ответ снова пришла только тишина.
– Миииу! – тихо и протяжно сказала Бася, голова которой по-прежнему торчала между пуговиц папиной рубашки. Но от ее голоса не было даже эха.
От лестницы вел проход в комнату второго этажа, такую же белую, чистую и необитаемую, как и ее сестра этажом ниже. Хотя и поменьше – ведь Башня, толстая у земли, постепенно сужалась кверху. Окинув комнату беглым взглядом, папа вернулся к узкой винтовой лестнице и снова стал перебирать ногами ступеньки, поднимаясь еще выше.
– Что ж это за Башня такая! – посетовал он. – Как будто ее давным-давно бросили. Или, нет, даже, наверное, как будто тут так никто и не поселился. Что это, какой-то недоделанный проект? А вовсе не Башня обещаний?
– Кто знает? – задумчиво отозвалась мама.
Из голенища правого сапога вылетела желто-розовая бабочка и полетела рядом с папой.
– Или это Башня неданных обещаний, – сказала она.
– Неданных обещаний? – раздался удивленный Сонин голос.
– Ну, да, – подтвердила бабочка. – Такие обещания, которые ты могла бы кому-то пообещать, но так и не пообещала.
– Но ведь тогда их и нет! – возразила Соня.
Папа поднялся на третий этаж. Лестница вела еще выше.
– Ну так их и нет! – с досадой крикнула бабочка и спряталась в папином сапоге. – Башня обещаний есть, а самих обещаний нет, – пробурчал сапог, – А Башня есть.
– И в ней несуществующие обещания… – папа запнулся, подбирая правильные слова, – не существуют.
На третьем этаже было две комнатки, а не одна, обе маленькие и обе пустые.
– А! – донесся голос Сони. – Я поняла! Обещаний еще нет, но Башня есть, и она их ждет, да? А когда они появятся, они придут сюда, и она больше не будет пустой?
– Как думаете, есть смысл подниматься еще выше? – спросил папа, заглядывая в проем винтовой лестницы.
– Может быть, – ответила мама на Сонин вопрос, – а может быть, когда желания появятся, они отправятся в другую Башню обещаний. Ведь, если они придут сюда, то эта Башня больше не будет Башней неданных обещаний, как считаешь?
– Я все же проверю еще следующий этаж, – решил папа. – Раз уж я здесь. Чтобы знать наверняка.
Но и следующий, четвертый этаж был пуст, и там была только одна небольшая пустая комнатка. И пятый – тоже. Комнаты на нем не было, была только тесная площадка с тремя узкими бойницами. И люк в потолке, к которому вела лестница.
– Ну, одно из двух, – предположил папа, – или там меня ждет Хранитель обещаний, или там просто крыша Башни. Лично я ставлю на второе.
Люк с трудом поддался, и в глаза папе ударил яркий дневной свет, а по лицу прошелся порыв прохладного ветерка. Да, это была площадка на крыше Башни. По ее краю шли каменные зубцы, доходившие папе до груди, между ними оставались щели, через которые вполне мог протиснуться человек. Голубое, чуть побеленное редкими облачками небо без солнца, и холмистая равнина, начинающаяся у подножия Башни и уходящая вдаль.
Папа подошел к самому краю.
– Ну не буду же я снова считать все эти ступеньки, – пробормотал он. – Это же сон. Если я спрыгну, я же все равно не разобьюсь.
– Мяу? – прозвучало на высоте его живота.
– Эй-эй! – одернула его мама. – Не стоит во сне слишком сомневаться в его реальности! Забыл, что случилось с Хуги? Может, ты и не разобьешься, а вдруг тебе приснится, что что-то случилось, например, с Басей? Или… вдруг разобьешься не ты, а сон?..
Папа не очень понимал, как сон может разбиться и чем это может для него обернуться, но, окинув последний раз задумчивым взглядом мятое покрывало холмов, простирающееся до самого горизонта, вернулся к люку и стал спускаться. Это не обычный сон, от которого проснулся – и можешь забыть. Этот сон важен для них, и пока папа не поговорит с Хранителем и не добьется каким-то пока неясным для него способом того, за чем он сюда пришел, с этим сном ничего не должно случиться. А это значило, наверное, что, хоть он и знает, что это сон, вести он себя должен, будто бы все происходит на самом деле.
И еще. Они совсем ничего не знают о том, кто такой этот Хранитель. А вдруг он не захочет вернуть Алисе ее обещание? Что тогда? Сможет ли папа его убедить? Каким образом?.. Не на этот ли случай Алиса нарисовала ему карточку с мечом? Все еще спускаясь по винтовой лестнице, виток за витком, отчего уже слегка начинала кружиться голова, он снял перевязь с плеча и попытался вытащить меч из ножен. Это оказалось непросто – шахта лестницы была узкой, и рукоять меча упиралась в стену раньше, чем меч мог полностью покинуть ножны. Вместо меча из ножен Папа извлек урок из своего конфуза: если ему предстоит встретиться с противником, для сражения с которым ему пригодился бы Алисин меч, следует на всякий случай обнажить свой клинок заранее.
– Ну что ж, – сказал он, выходя, наконец, наружу, – прощай, Башня неданных обещаний. Я больше не буду мешать тебе ждать того, что никогда не случится.
Стоя спиной к Башне, Папа вытащил меч из ножен, пару раз взмахнул им и, убрав клинок обратно, вдруг повернулся и посмотрел на Башню в последний раз.
– Они никогда не должны прийти, – сказал он. – Но все же я желаю тебе однажды дождаться их. Пусть даже ты больше не будешь Башней неданных обещаний.
11.
Папа отошел от Башни, чтобы ее массивная туша не загораживала ему обзор, и присвистнул. Куда ни глянь – в любую сторону уходила бескрайняя череда холмов, похожих один на другой, и не было видно никакого намека на следующую Башню.
– Есть идеи, куда теперь? – спросил он. – И как далеко?
– Мне кажется, тебе надо идти за солнцем, – попыталась припомнить мама. – Алис, да?
– Можно и за солнцем, – отозвалась Алиса откуда-то из-за спины, где у папы висели меч и свернутый плащ.
– Здесь нет солнца, – констатировал папа, – не нарисовали.
– Как это нет солнца? – спросила Алиса.
Папа снова оглядел небосвод. Слева от него висел огромный красновато-желтый шар.
– О, – обрадовался папа и пошел в направлении красного шара, – а теперь нарисовали!
– Эй, не туда! – крикнула Алиса.
Папа удивился. Ему же сказали идти за солнцем, вот он и пошел за ним.
– Да не за этим! – уточнила Алиса.
Папа обернулся: с другой стороны к горизонту клонилось еще одно солнце. Оно было бело-голубое, и раза в три поменьше, чем красное.
– До следующей Башни далеко, – задумчиво сказала мама, – ты пешком не дойдешь – сна не хватит.
– А, может, сделать, как это часто бывает во сне… или в кино – типа я пошел, а потом – раз! – и уже на месте? – поинтересовался папа, начав спускаться с холма в сторону заходящего бело-голубого светила.
– Ага! – подтвердила Соня. – Или нашел какую-нибудь вкусняшку, хочешь съесть ее, а потом – раз! – и как будто уже съел. А как съел – не помнишь и вкуса даже и не почувствовал.
– Боюсь, так не получится, – отозвалась мама, – сон становится все более… упругим, что ли, все менее податливым. Это оттого, что это уже все меньше просто сон и все больше – край Башен. А, если мы все-таки попытаемся как-нибудь сделать, чтобы ты – раз! – и оказался уже в другом месте, как бы ты вообще не вылетел и из сна, и из этого мира… Нам надо придумать, как тебе туда добраться, но не нарушая основные законы этого места – законы пространства и времени, например.
Продолжая идти по склону холма, папа поинтересовался, откуда они знают, как именно простирается пространство и течет время в этом мире. Мама согласилась с тем, что они этого и не знают, но пока стоит предположить, что пространство и время здесь схожи с нашими, с теми, к которым мы привыкли, и время течет вперед и только вперед, хотя иногда и повторяет что-то из уже виденного раньше, а пространство простирается влево-вправо, вверх-вниз и, главное, вперед, в глубину.
– И это ты меня спрашиваешь про фотоны и электроны, – проворчал папа, – ладно, что делать-то будем? Хуги улетел, а у меня тут, сколько ни высматриваю, автобус никак не едет, да и остановки даже не видать.
– Придется разбудить Алису, – сказала мама, – она поможет.
– Но разве сон не закончится, если Алиса проснется? – удивился папа и остановился перевести дух.
Впереди начинался подъем на следующий холм.
– Алисин сон точно закончится, – согласилась мама, – но ты уже не совсем в Алисином сне, и то, что ты стал немного прозрачным, тому подтверждение.
Из меча вылетела розово-изумрудная бабочка с золотистым рисунком на крылышках и зависла на уровне папиного лица.
– Пока, папочка, – сказала бабочка, – и до встречи!
Она пояснила, что больше не будет сопровождать его изнутри сна, но все равно сможет следовать за ним с помощью Сониной норки – так, как это сейчас делает мама. И она поможет.
– Ты нарисуешь мне автобус? – поинтересовался папа.
– Нет, хотя можно было бы и автобус, – донесся голос Алисы – на этот раз откуда-то со стороны и немного издалека. – Но – я – нарисую – тебе – лошадь!
Папа не стал озвучивать свои сомнения. Предыдущую лошадь постиг печальный конец еще до того, как она появилась на свет. И это вдобавок очень расстроило Алису. Как бы история ни повторилась. Все-таки, наверное, нарисовать автобус было бы проще. Ну, или это папе так кажется. Когда он сам рисовал автобусы и лошадей – а это было еще в детстве, – первые ему удавались значительно лучше. Хотя своего коня в яблоках он вспоминал до сих пор – серого и с яблоками, которые папа нарисовал на теле коня красным карандашом, круглые, сочные, с коричневыми плодоножками, которыми они, должно быть, раньше крепились к ветке, некоторые даже с зелеными листиками. И весь этот не то райский сад, не то фруктовый базар – на сером коне, ну а как же иначе, раз конь в яблоках?
Стоять в ожидании на одном месте казалось невыносимым, и Папа снова стал карабкаться по склону в направлении бело-голубого солнца.
– Держи! – спустя несколько минут воскликнула Алиса.
Папа замер и огляделся. Пару секунд ничего не происходило, потом раздалось мощное дыхание, сопровождаемое всхрапыванием, и прямо из воздуха появилась…
– Лошадь! – закричала Алиса.
– Лошадь, – повторил папа, стараясь придать своему голосу радостное воодушевление. – А разве у лошади пять ног?
– Папа, ты совсем ничего не понимашь, да? Это же хвост!
Само существо, возникшее перед папой, похоже, так не считало. Это было довольно милое создание, белой масти, очень похожее на лошадь из детских альбомов для рисования. И с пятью ногами, на которых оно довольно уверенно стояло.
«Ой, не буду-ка я больше говорить Алисе про пятую ногу, – решил папа. – Лошадка-то в целом вышла очень даже ничего. Ну и что что без хвоста и с пятью ногами? Может, быстрее поскачет?».
Лошадь пристально посмотрела на папу своими большущими карими глазами, и, складно перебирая всеми своими ногами, подошла к папе и с интересом принюхалась, тычась в него большим шероховатым носом с подрагивающими ноздрями. Затем она очень по-человечески кивнула, встряхнула ушами и склонилась, согнув переднее колено, чтобы папа мог, ухватившись за ее белую, чуть желтоватую гриву, залезть к ней на спину.
– Поехали? – с легким сомнением спросил он.
И они поехали. Помогала ли лошадке пятая нога или нет, но не успел он и глазом моргнуть, как они уже очутились на вершине холма, потом быстро сбежали с него и понеслись дальше. И вот холмы уже сменились каменистой равниной, а день – ночью, но три безымянных луны – белая, желтоватая и розоватая – освещали им путь, и оттого ночной мрак не был кромешным. Вместе с ночью пришла прохлада, и папа решил, что, если станет еще холоднее, – вот тут-то и пригодится ему плащ с меховой оторочкой. Ну, пока хватало Баси, которую, судя по всему, их приключение уже утомило, отчего она предпочла подремать, свернувшись теплым пушистым клубком у папы за пазухой.
Соня сообщила, что папа стал еще прозрачнее. Мама, чуть помявшись, подтвердила.
– Но на ощупь ты все такой же твердый, – дала свою экспертную оценку Алиса, – ну то есть мягкий. Ой, ну, то есть, где как.
– Это оттого, что край Башен вокруг меня становится все более настоящим? – спросил папа, прижимаясь к шее лошади, мчащей его вперед.
– Ну, если мы все правильно понимаем, то да, – мама попыталась скрыть проскользнувшую в ее словах неуверенность.
– Мяу, – сказала, проснувшись, Бася и снова высунула между пуговиц свою любопытную мордочку.
Впереди показался высокий темный силуэт, вокруг него подрагивало странное зеленоватое свечение. Лошадь прибавила шагу, и вскоре они подъезжали к высокой башне, из узких вертикальных окошек которой лился и, как показалось папе, чуть закручивался в спирали зеленоватый свет.
Папа осторожно, чтобы не свалиться с лошадиной спины вниз головой и вместе с тем не раздавить ненароком Басю, спешился и подошел к обитым черным металлом воротам. В отличие от ворот прошлой Башни, эти не были распахнуты навстречу долгожданным гостям, однако закрыты были неплотно и сквозь щель между их створками сочился все тот же зеленоватый свет. Внезапно папа почувствовал мягкий, но сильный толчок в живот, и черная кошачья тень, спрыгнув на землю, подошла к воротам и принялась их обнюхивать. Папе показалось, что Бася стала чуть больше.
– Внутри горит свет, – сказал папа, хватаясь за чугунное кольцо на одной из створок ворот и начиная осторожно тянуть ее на себя, открывая, – значит Башня обитаема.
– Он там? – спросила Соня. – Хранитель?
Папа полушутливо посетовал, что, если бы это была сказка, то так быстро бы они не нашли нужную Башню: из трех Башен их Башня обязательно оказалась бы третьей.
– А, собственно говоря, как ты можешь быть уверен, что ты не в сказке? – поинтересовалась мама.
– Хочешь сказать, что я, наконец, в сказку попал?
Кто бы ни жил в этой Башне, она точно не была пустой: по сравнению с первой Башней, эта просто ломилась от мебели и разной утвари, причем не брошенной, а как будто только на минуту оставленной. Прямо у входа стояла стойка для оружия, к которой были приставлены копье, щит, пара мечей и детский самокат, дальше – шкаф, на полках которого была сложена одежда, в просторной комнате вдоль деревянных столов, накрытых узорчатыми пестрыми скатертями и уставленных будто бы подготовленной к трапезе посудой, тянулись скамьи без спинок. И все это освещалось причудливыми светильниками, похожими на подсвечники, но вместо свечей в них медленно колыхались пламенеющие зеленоватые шары, от которых во все стороны шел прозрачный неярко сияющий зеленоватый дым.
Папа обошел комнату, Бася следовала за ним, не отступая ни на шаг. Он не мог отделаться от ощущения, что кто-то наблюдает за ним, но наблюдает не со страхом или угрозой, а, скорее, с любопытством и… с надеждой? Однако, сколько он ни озирался, он никого не увидел. Или мерещится, или таинственный обитатель этого места неплохо прячется.
Какое-то движение почудилось ему на винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. Папа пошел к лестнице и, задрав голову, стал подниматься по ступенькам. Бася не отставала.
– Папочка, мне страшно, – донесся издалека приглушенный голос Алисы.
– Все хорошо, милая, – отозвался папа, – тут явно кто-то живет… но он не страшный. Мне кажется, он не желает мне зла.
– Папочка, достань меч, – тихо прошептала Алиса.
Папа взялся за рукоять меча и понял, что идея извлечь оружие снова застала его в узком колодце винтовой лестницы, где тесные стены едва ли могли позволить до конца вытащить его из ножен.
– Хорошо, родная, – пробормотал он, – но пока твоему папе двойка за военную подготовку.
Комната второго этажа оказалась спальней. Четыре ряда по три опрятно заправленных кровати в каждом, свет не такой яркий, как внизу, скорее – приятный зеленоватый полумрак. Папа разжал пальцы, отпуская рукоять и ножны меча и предоставляя ему и дальше свободно болтаться на перевязи за спиной. Ну, с кем ему тут сражаться? С затаившимися дикими одеялами и притворяющимися спящими подушками-попрыгушками? У стен возвышаются платяные шкафы – тоже достойные противники.
Он пошел между рядов кроватей, растерянно оглядываясь. Присел на корточки и заглянул под пару ближайших кроватей. Идеальным царящий здесь порядок, конечно, назвать было нельзя: тут какой-то мусор, скомканная бумажка, там с паутинки на него таращится маленький одинокий паучок, подальше – какая-та тряпица, похожая на носок, – но все это добавляло Башне наполненности, обитаемости, жизни.
Уже собираясь уходить, папа заметил, как из платяного шкафа, стоящего у дальней стены, вдруг вышел прозрачный человек. Но человек ли это был? Больше походил он на призрака, папа мог видеть сквозь него, будто бы человек был из жидкого стекла или из плотного горячего воздуха, который часто густеет летом над раскаленным асфальтом или над песком в знойной пустыне. Зеленоватый свет проходил через его фигуру, добавляя и ей чуть заметный зеленый оттенок.
– Э-э, – протянул папа, – здрасьте?
Прозрачный человек замер. Папа видел только его очертания, лица его разглядеть было невозможно – да и было ли у него вообще лицо? – но папа был уверен, что он – она? или оно? – на папу внимательно смотрит.
– Хранитель обещаний?
– Хранитель обещаний… – эхом сразу же ответил тихий шелест, идущий, как папе показалось, не от призрачного человека, а сразу со всех сторон.
– Обещаний… – будто бы повторили подушки и одеяла, а вместе с ними невидимые существа, сидящие под кроватями, а еще – зеленоватые огни в светильниках под потолком, и платяные шкафы, и кто-то из-за дверного проема, там, где была шахта с винтовой лестницей. Повторили не злобно, не угрожающе, а – опять! – словно бы с робкой надеждой.
– Так это вы? – спросил папа.
– Вы? – ответил шелест.
– Нет, не я, – папа слегка смутился от того, что начал уже отвечать эху.
– Не я…
Папа сделал шаг к призрачному человеку, но тот вдруг стал перемещаться по кругу вдоль стены, обходя папу и, похоже, направляясь к выходу. Именно перемещаться, а не идти или бежать, потому что ноги его не шевелились, и он просто сдвигался в сторону, как плоская картонная кукла в детском театре.
– Он убегает, – пробормотал папа и тут его осенило, – хотя нет, он, что, зовет меня за собой?
И папа пошел за призрачным человеком, который медленно двинулся к винтовой лестнице.
– Так это Хранитель? – спросила Соня.
– Папочка, меч, – напомнила Алиса.
– Да он как из воздуха! Что он мне сделает? Да и я сам как могу навредить ему мечом?
Человечек поднялся по лестнице на следующий этаж, папа последовал за ним.
Третий этаж был библиотекой. Сама комната была поменьше спальни, но все равно достаточно просторной, чтобы вместить книжные полки вдоль стен и еще несколько стеллажей посередине. И со всех полок на папу с томлением и со скукой, надменно и жизнерадостно, очень серьезно и задорно смотрели корешки книг – коричневые, золоченые, черные, голубые, зеленые, выполненные из кожи, бумаги, картона, тряпичные, строгие, романтичные, игривые, потертые, надорванные и как будто бы совсем не тронутые.
Призрачный человек прошел между стеллажей к противоположной стене и остановился. Папа, чувствуя нарастающее волнение, пошел следом, Бася – рядом с ним, на каждый его шаг – пять или шесть ее маленьких шажков.
– Обещаний, – вновь раздался шелест. Сначала со стороны призрака, а затем его как будто подхватили со всех сторон.
Призрак развел руками, возможно, показывая на собранные в библиотеке книги.
«В них записаны обещания? Тогда это не то, что бы библиотека, а, вероятнее, какой-то архив?» – подумал папа, но спросить не успел.
– Хранитель, – вернулось эхом сказанное папой на втором этаже.
Из-за стеллажа появилась еще одна призрачная фигура. Папа ее не столько видел, сколько, наверное, чувствовал, как эмоцию, но не свою, а находящуюся вне его и сгустившуюся в определенном месте.
– Как эмоция может сгуститься в каком-то месте? – озадаченно прозвучал голос мамы. – Эмоция же не материальна!
Папа тоже этого не понимал, но сейчас объяснение казалось ему не таким уж и важным делом. Зачем нужно объяснение, когда ты это ощущаешь? И в этот миг ему припомнилось, что такое уже бывало – в особых местах, при должном настрое, с особыми людьми. Например, то спокойствие и умиротворение, которые, как он ощущал, исходили из статуи Будды в дацане, или светлая печаль и несокрушимая надежда, идущие от фигуры распятого на кресте Христа, или чистая яростная мощь, сухая, как пустыня, вокруг статуи Сехмет. Или чувство уверенности рядом с огромным ясенем, раскинувшим свою гигантскую зеленую крону посреди широкой поляны из его детства. Или чувство скоротечного восторга от прекрасного сиюминутного мгновения, чувство, которое вместе с влажной прохладой манит тебя в летний полдень к игриво журчащему ручью и становится тем сильнее, чем ближе ты к нему приближаешься. Или чувство упоения, которым исполнено пространство рядом с близким тебе человеком, который протягивает к тебе руки в ожидании объятий…
И вот точно так же эта прозрачная фигура была сгустившейся в пространстве эмоцией – эмоцией… надежды? Папа понял, что схожим чувством лучится и первая призрачная фигура.
«Но… Хранитель обещаний должен был быть, вроде, один, – удивленно подумал папа, – а тут их двое… нет, их трое! Четверо?»
В проходе между стеллажами появилось еще несколько призрачных фигур. Они медленно двинулись к папе.
«Если это не Хранитель, то кто это? Какие-то его помощники? Мы что-нибудь знаем о помощниках Хранителя? Может, стражи? На стражей, вроде, не похоже, уж больно они миролюбивы и доброжелательны…»
– Откуда ты знаешь, что они миролюбивы и доброжелательны? – резко спросила мама.
«Я их так ощущаю!» – мысленно воскликнул папа в ответ.
– Окей, – сказала мама, – но, похоже, это не та Башня. Наверное…
Папа оглянулся и увидел, как со стороны лестницы в библиотеку стекаются все новые и новые призрачные люди.
– … это Башня… – тем временем говорила мама.
Призраки, чуть зеленоватые в свете зеленоватых огней, по-прежнему совершенно не казались папе опасными. Он был уверен, что они не хотят ему навредить, напротив, они ему очень симпатизируют, он им очень нравится.
– … невыполненных обещаний! – закончила мама.
– Обещаний… – ласково звучал мягкий шелест, – Хранитель… Не я… Вы…
Призрачные фигуры окружили папу и покачивались на расстоянии пары метров от него. Никакой угрозы от них не исходило. Он ощущал, как он им нравится, как они ему доверяют, как они… в него верят?..
– Я понял! Это не хранители обещаний! Это сами обещания! Которые не были исполнены… А теперь, наверное, уже и на свете нет тех, кто должен был бы их исполнить. И сами обещания превратились в призраков.
Это понимание преобразило комнату вокруг папы. Теперь он больше не видел прозрачные фигуры, вместо них его окружали… обещания.
Вот это – обещание трехколесного велосипеда, данное маленькой девочке. Девочка выросла, а велосипед так ей и не подарили. Теперь она уже и сама может купить себе велосипед, и какой захочет, да это уже не то. Это – обещание заплатить булочнику за хлеб, на который сейчас нет денег. То – обещание верности, которое так и не сдержали. Вон то, у стеллажа с серией книг с красными корешками, – обещание почаще навещать папу, когда тот состарится. Это – обещание о ненападении, мирный договор, подписанный, но нарушенный. Вот это – обещание отомстить за нанесенную обиду, отомстить жестоко, которое, к счастью, тоже не сдержали. Обещание посетить святую землю. Обещания помочь голодающим, осиротевшим, обездоленным. Обещание приносить из школы только хорошие отметки и обещание не ругать за плохие – оба нарушенные. Обещание простить, данное, казалось бы, от все души в Прощенное воскресение. И еще вон то – обещание никогда не умирать…
Некоторые обещания стали робко приближаться к нему. Он протянул руку, чтобы поприветствовать их, подбодрить, погладить.
– Они нестрашные, – сказал папа, обращаясь к дочкам и маме. – В основном. И они не нападают на меня, наоборот, как-то ластятся, что ли… Им тут одиноко… сотни лет… по-моему, они хотят, чтобы я взял их себе.
– Папочка… – окликнула его Алиса.
Бася вдруг выгнула спину и громко зашипела. Папе показалось, что она стала быстро расти. Хвост ее яростно бил из стороны в сторону.
– Беги оттуда! – закричала мама, – Нет ничего хуже, чем жить ради выполнения чужих обещаний!
– …Меч! – в один голос крикнули Алиса с Соней.
Папа замешкался. Он не чуял никакой угрозы, и в этот раз лишь понимание заставило его взглянуть на окруживших его призраков, минуя чарующий ореол их доверия и симпатии к нему.
– Меч!
Но было поздно. Призрачные фигуры качнулись и внезапно все разом бросились на папу со всех сторон. Чтобы войти в него. Чтобы стать его обещаниями. Чтобы сделать его своим Хранителем. И они сочились уже не только верой в него, но и голодом, вековым голодом. Так не должно быть! – в ужасе подумал папа. У него есть свои обещания, и он должен выполнить их. Что станет с ними, если он вдруг станет пытаться исполнить все невыполненные обещания мира? И в это мгновение, видя, как внезапно сужается вокруг него круг призраков, папа осознал, что вытащить меч так и не успеет.
Громкий рык разнесся по комнате.
Папа понял, что все еще стоит, где и стоял, и что он – все еще он, и что его обещания – это все еще только его обещания.
Бася встала на задние лапы, сквозь ее кошачьи черты стали проступать человеческие. Стройные ноги, бедра, маленький округлый живот и грудь взрослой девушки, платье – длинное, черное с золотом, и лишь голова – кошачья. В одной руке она держала систр, в другой – изображение головы львицы. Это была уже не их любимая Бася. Иная, царственная. Неужели… неужели это та, в честь кого они дали имя маленькому черному котенку, однажды подобранному на улице? Имя, которое потом уменьшилось и одомашнилось.
Женщина с головой кошки громко зашипела. Она не шевельнула и пальцем, но папа увидел, как комната задрожала, а воздух как будто бы рассекли огромные, как кинжалы, когти, кромсая голодные призрачные фигуры и отбрасывая их назад. Призраки отступили, но не ушли. Еще раз словно бы сверкнули когти – и путь к лестнице был свободен.
Она повернула свою красивую кошачью голову с нечеловечески мудрыми глазами к папе и величественно кивнула ему. Ступай, – означал этот кивок.
Папа, наконец, достал меч и, держа его наизготовку, двинулся из библиотеки. У выхода он обернулся и низко поклонился.
– Спасибо, – поблагодарил он.
Женщина с головой кошки снова кивнула. И на этот раз где-то в глубине ее древних глаз ему почудился такой знакомый озорной огонек, который он столько раз видел в желто-зеленых глазах подобранного им котенка.
Он бросился из комнаты, призраки теснились вокруг, но расступались перед его мечом. Винтовая лестница привела его на первый этаж, который теперь тоже кишел призрачными силуэтами – невыполненными обещаниями, так сильно жаждущими сделать его своим хозяином. Папа резко взмахнул мечом вокруг себя – призраки чуть отступили, но и он потерял равновесие и едва не упал. И снова раздался яростный рев, и когти-кинжалы сверкнули в воздухе. Призраки вжались в стены. Папа выбежал из Башни.
Пятиногая лошадь ждала его, где он ее и оставил, она опасливо заглядывала внутрь башни и нетерпеливо ковыряла копытом землю. Забравшись на нее, папа растерянно обернулся к Башне. Сюда они прибыли втроем, а сейчас их уходило только двое.
– Ба… – начал он, но осекся, не знаю, как ему следует обращаться к той силе, которая пришла ему на помощь.
В воротах Башни замаячили призрачные зеленоватые тени. Чуть поколебавшись, они двинулись за папой.
– Скачи уже! – донесся крик мамы, но приглушенный, как будто бы он шел по радио, с помехами.
– Бася здесь! – ответила Соня на его незаданный вопрос. – Она уже вернулась!
Папа развернул лошадь, и они помчались прочь. Прочь от Башни невыполненных обещаний, дальше по ночной равнине, щедро освещаемой тремя лунами. Туда, где его ждала третья Башня.
Надо купить дочке трехколесный велосипед, – отчего-то подумалось вдруг папе.
– Папа, у нас уже есть велосипеды! – засмеялась Соня. – Че-ты-рех-колесные! Нам пора уже ездить на двухколесных!
Ее голос тоже доносился откуда-то издалека.
– Папочка, – еле слышно сказала вдруг Алиса, – ты сейчас сам стал почти прозрачный… как призрак!
12.
Лошадь преданно довезла его почти до самого моря, за это время наступил день, и два солнца поочередно всплыли на небосвод и перевалили за полдень. Однако по папиным ощущениям прошло два, от силы три часа, не более.
Дальше надо было повернуть влево и ехать вдоль берега. У горизонта одиноким маяком возвышалась третья Башня. Теперь, когда в двух из трех Башен Хранителя не оказалось, шанс наконец-то его встретить стал почти абсолютным, оставалось только доехать. И... вероятно, отыскав Хранителя, суметь уговорить его вернуть Алисино обещание.
Над морем, серого, стального цвета сгущались свинцовые тучи. Справа, с моря, дул порывистый пронизывающий ветер, который, будто безжалостный пастух, гнал свое темное облачное стадо на берег. Хотя был еще день, но свет солнц тускнел, и вскоре стало темно, почти как в сумерки. Ветер крепчал, и папе пришлось попросить лошадку ехать помедленнее, чтобы он смог развернуть плащ с меховой оторочкой и, набросив его себе на плечи, застегнуть его на груди. Ветер поднимал огромные волны, и, хотя до берега было с пол километра, папа отчетливо слышал грохот моря, бившегося о прибрежные скалы.
Голоса дочек и мамы доносились уже очень издалека. Папа не мог разобрать всех слов и часто переспрашивал их, а они – его. Власть сна над краем Башен становилась все тоньше, власть же края Башен – росла с каждой минутой.
Будто бы по мановению чьей-то волшебной палочки воздух вокруг наполнился холодным серым снегом, и вот уже спустя пару мгновений папа оказался посреди бушующей метели. Снежная буря охватила, казалось, весь мир вокруг, скрыв из виду Башню-маяк на горизонте, конечную цель его путешествия. Видимость падала стремительно, скоро уже было трудно вообще что-нибудь разглядеть на расстоянии более полусотни шагов, и папа бы точно сбился с пути, если бы не грозный рокот моря справа – там берег, надо скакать вдоль него. На земле быстро наметало сугробы.
Ветер переменился, сейчас он бил почти прямо в лицо колючими ледяными снежинками. Лошадь перешла на шаг, потом и вовсе остановилась.
– Эй, что с тобой? – спросил папа.
– … то там … тебя? – прозвучал голос мамы.
– Мы … ольше не вид … что ты де … шь! – сказала Соня.
– … сё … как … тумане… – сообщила Алиса.
Лошадь мотнула головой. Потом тихо опустилась в снег. Папа не знал, поможет ли, если он ее станет понукать ударами пяток в бока или, наоборот, попытается подбодрить, как-то уговорить ласковым словом. Но спустя несколько секунд вопрос отпал сам собой – лошадь исчезла, и папа стоял по щиколотку в снегу посреди серо-белой снежной круговерти.
– Лошадь ушла, – объяснил он. – Алиса, ты сможешь нарисовать еще одну?
Ответом ему была тишина. Она длилась мгновение, еще одно, и ему уже начало казаться, что вот он уже и наступил, тот момент, когда, как предупреждала мама, ему «придется полагаться только на самого себя».
– Папочка, – донесся, наконец, тихий голосок Алисы, – … кажется … не могу. Рисую … не достает … не достаю … до тебя…
– Норке … чень труд … но держаться там … у тебя, – еле слышно прозвучали Сонины слова.
– То есть мне дальше идти пешком? – поинтересовался папа и огляделся кругом, прищурившись, чтобы глаза не залепило снегом: везде лишь серо-белая холодная порывистая мгла.
– Пешком, – услышал он в ответ, но так и не понял, кто именно это сказал, и не было ли это всего лишь эхом его собственных слов.
– Мы с тобой! – и дальше только рев ветра и шум чудовищных волн, бьющихся о скалы.
Он подождал немного. Попытался позвать. Соню. Алису. Маму. Потом закутался в плащ, как можно плотнее, и двинулся вперед, в снежную бурю, стараясь, чтобы шум моря оставался справа. Навстречу ледяному ветру, колющему лицо кусочками льда и пробирающемуся под плащ. Через растущие сугробы, уже почти доходящие ему до колен. Шаг за шагом.
Ему показалось, что ткань плаща под пальцами стала тоньше.
Если этот мир уже не сновидческий, а по-своему реальный, пусть даже и находящийся по отношению к нашему миру неведомо где и неизвестно как далеко, то и холод тут уже совсем настоящий, пробирающий до костей, и сновидческие дары уже все более и более иллюзорны.
13.
Как мог, он кутался в истлевающий плащ, наполовину зарывшись в сугроб. Он не знал, сколько времени он шел, прежде чем его замерзшие ноги просто подогнулись, и он упал на колени. Видимость немного улучшилась, и впереди уже снова стал различим маяк – уже не темной башней, а путеводным огнем, который, похоже, зажгли на нем с приходом ненастья. Теперь папа видел, куда ему надо попасть, но больше не было сил. Теперь его заметало снегом, метель, хоть и чуть ослабев, казалось, никогда не закончится.
Лучше переждать бурю. Но что, если она продлится здесь дольше, чем его сон? И этот холод, он совсем настоящий, обжигающий кожу, сковывающий руки и ноги. Папа чувствовал, что постепенно коченеет, и уж очень взаправдашним было это чувство. Пережидая бурю, можно ее не пережить.
Надо встать и идти, туда, где тусклым светлячком за шальной метелью тлеет глазок маяка. Надо встать и идти. Но как? Что он может противопоставить этой буре, этому чуть ли не сбивающему с ног, пронизывающему до костей ледяному ветру, этому колючему снегу, бьющему в лицо? И тех, без кого это путешествие было бы невозможным, тех, кто помогал ему на протяжении почти всего пути, – их сейчас не было рядом, и медленно исчезающий плащ был тому подтверждением.
«Ты знаешь, где мы будем, – услышал он голос дочери, не рядом и не из далека, а изнутри, из своей памяти, – поцелуйчик в ладошку!».
Поцелуйчик в ладошку.
Папа сжал пальцы в кулаки, закрыв свои ладони. Словно храня в кулаках что-то безмерно ценное, он осторожно поднес их к своей груди. В эту ладошку его поцеловала Соня, в эту – Алиса. Он откроет их по очереди – и прижмет к своей груди, чтобы проклятый ветер не унес поцелуи его девочек. Сначала эту ладонь…
И будто бы он провалился в прошлое… и в то же время такое настоящее!
- А кровать тоже состоит из молекул? - голос с нижней кроватки.
- Тоже, – отвечает он.
- И подушка?
- И подушка. И ушко.
- И ушко? И щечка? И ручка? И глазик? У меня тоже все состоит из молекул?
- Да, у тебя тоже все состоит из молекул. Ну... кроме души.
- А душа у меня из чего состоит? – тут же интересуется Соня.
Папа-метафизик озадаченно молчит, не зная, как ответить четырехлетнему ребенку.
- Ну... давай об этом потом поговорим?..
С верхней кроватки:
- А что и планеты состоят из молекул?
- Да, только там очень-очень много молекул, гораздо больше, чем в подушке.
- И звезды тоже?
- И звезды. Все это состоит из маленьких-маленьких молекул.
Снова с нижней кроватки:
- Ну скажи, а душа из чего состоит?
Ну вот, опять приехали...
И тут на него будто бы снисходит ответ:
- Из любви, - говорит папа. - И чем больше в тебе любви, тем больше твоя душа.
- О... У меня очень большая душа! - доносится с нижней кроватки. - Потому что я очень-очень папу люблю!
Это было очень дорогое для него воспоминание. Как давно это было? Уже года три точно. Как давно. И как недавно.
Он огляделся. Буря вокруг него не стихла, плащ почти истлел, но стало теплее.
Папа осторожно открыл другую ладонь – и тут же прижал к груди.
Это же! Да! Четыре стратегии, как победить в дразнилках.
Папа заходит в спальню, где играют девочки.
- А что вы тут делаете? – спрашивает он.
- А что вы тут делаете? - вдруг передразнивает Алиса.
- Так это я вас спросил... - классически ведется папа.
- Так это я вас спросил! - повторяет Алиса.
- Ты теперь все будешь за мной повторять? - уточняет папа.
- Ты теперь все будешь за мной повторять? – слышит он в ответ.
- Ну, ладно, хватит передразнивать, - папа глупо надеется, что прямо высказанное пожелание возымеет действие. Куда там! Просят только слабаки.
- Ну, ладно, хватит передразнивать, - закономерно звучит эхо.
Засада. Окей, он не будет больше подставляться. Переходим к стратегии "молчок".
Алиса хлопает глазами. Как-то нечего копировать, материал для подражания не поставляется. Можно, конечно, тоже молчать, кто кого перемолчит, но это уже другая игра будет.
- Ну, скажи еще что-нибудь! - просит, наконец.
Папа молчит.
- Ну скажииии! Пожааалуста!
Ладно, так тому и быть. Но папа запускает вторую стратегию, не лишенную взрослого коварства: интеллект и подавление им ребенка.
- Трансцендентальное единство апперцепций, - говорит он.
Алиса задумывается на миг, но принимает вызов:
- Тан-сен-ден... а-пе-ций!
Молодец. Для своей лиги это успех. Но чует, что папа сжульничал.
Папа молчит. Заготавливает третью стратегию: реверс. Ответка.
- Ну, скажи еще что-нибудь! – просит Алиса. - Только не такое сложное.
- Ну, скажи еще что-нибудь! – отвечает он ей. - Только не такое сложное.
- Нет! - опешила. - Так не честно!
- Нет, - говорит папа, - так не честно.
Алиса молчит. Потом просит:
- Ну, пожалуйста, давай, как раньше... А я повторю!
Папа кивает. Время четвертой стратегии: сердечной.
- Я люблю тебя.
- Я люблю тебя! - повторяет Алиса и смеется.
Папа поднял голову и вперил взгляд в Башню-маяк. Что-то случилось. Не с миром вокруг – с ним самим. Будто бы вот оно, настоящее волшебство, где таится! Еще несколько минут назад он устало жался в сугробе, обессиленный и коченеющий, а теперь ему казалось, что никакой метели его не остановить. Он поднялся. Ветер попытался тут же сбить его с ног, но папа стоял твердо. Справа гремело море, в лицо бил колючий снег, но там, впереди, неярким, но уверенным сиянием светила его цель. Башня хранимых обещаний? На этот раз это уже точно должна была быть она. Он зашагал вперед, и в какой-то момент даже ветер переменился, задул со спины, помогая ему идти.
Подойдя ближе, папа увидел, как вокруг Башни кружатся тихо светящиеся призрачные тени. Они были похожи на невыполненные обещания из прошлой Башни, но светились они не благодаря свету огней, горящих на подсвечниках и канделябрах, а изнутри, сами по себе. Каждая из них сияла слабо-слабо, но, когда несколько призраков оказывались в одном месте, как будто сливаясь, их общий свет тут же становился ярче. Папе показалось, что он понял, что за огонь пылает на вершине маяка: это были десятки и десятки обещаний, которые объединились вместе, отчего их сияние стало таким ярким, что смогло пробиться сквозь мглу и морок бури. Именно этот огонь и подсказал папе, куда идти, возможно, он и дал ему сил вернуть надежду.
Папа подошел ко входу в Башню. Одна створка ворот была закрыта, другая распахнута настежь. Он потеснился, пропуская вперед парочку обещаний, деловито прошмыгнувших внутрь. В отличие от невыполненных обещаний, эти мало им интересовались, у них, подумал папа, еще есть те, кто может их сдержать, выполнить.
Папа зашел внутрь и осознал, что пол очень холодный и неровный. Это ощущение показалось ему неожиданным и неуместным, и он опустил глаза: так и есть, сапог на нем больше не было, он шел по каменным плитам без обуви, в одних носках. Он все больше принадлежит уже не сну, а краю Башен, и сновидческие дары его покидают. Сапоги исчезли, как ранее – плащ. Папа судорожно схватил руками воздух на том месте, где должна была быть перевязь меча, – меч тоже сгинул.
Он огляделся: как и в предыдущей башне здесь хранились разные вещи. Правда, самоката на этот раз не было, зато стояли горшки с растениями разного роста: одни величиной с половину ладони, другие – выше его головы. И клетки – с мельтешащими белыми мышатами, погруженными в себя хомячками, крикливыми попугайчиками, раскрашенными от природы, казалось, сразу во все возможные цвета, веселыми канарейками и прочей живностью. Папе бросилась в глаза даже пара змеек. Некоторые клетки были открыты, и их обитатели привольно выбирались наружу и возвращались назад, напутешествовавшись. Но не это искал глазами папа: слева от него у стены стояли подпорки, на которых крепились мечи и копья, щиты, дубины и кинжалы. Пусть Алисин меч и пропал, ничего, он возьмет себе другой, причем, это будет меч из этого мира. И он протянул руку и уже почти ухватился за рукоять особо приглянувшегося ему клинка… как вдруг остановился. Правильно ли это будет? Не совершит ли он сейчас какую-то ошибку, которая потом обернется непоправимой? Призраки невыполненных обещаний отступали перед его мечом, но, возможно, именно потому, что тот был сновидческий? Испугались бы они меча из этого мира? И он совсем не знает, что из себя представляет Хранитель обещаний, может быть, он вообще не боится никакого оружия? И, наконец, самое главное: он ведь пришел сюда не требовать, а просить. Когда просят, приносят дары или, на худой конец, просто доброе сердце. Если просить с мечом в руке, какова вероятность, что просящему даруют то, о чем он просит?
Он оставил мечи на их месте. Надеясь, что ему не придется жалеть о своем решении, он пошел дальше. На первом этаже в этой Башне снова оказалась столовая, но, в отличие от двух других Башен, она была полна светящихся обещаний, медленно и важно или же весело и суетливо перемещавшихся с места на место согласно какой-то логике, которая была папе неведома. Он отметил, что здесь, в этой Башне, он не может видеть сами обещания – то есть то, что именно было обещано. Все правильно: ведь они не стремились довериться ему, как того желали невыполненные обещания, и у них был Хранитель, и это был не папа. Некоторые обещания входили в ту или иную вещь – в кубок или блюдо на столе, в скамью или витражное стекло на окне – и эта вещь начинала светиться. А потом выходили из нее, и вещь снова становилась обычной.
На этом этаже, как понял папа, Хранителя не было.
Папа подошел к винтовой лестнице и обнаружил, что в этой Башне лестница с первого этажа уводила как наверх, на второй и последующие этажи, так и вниз – под землю. Куда направиться сперва? Какое-то чувство подсказывало папе, что идти ему нужно вниз, но уж больно не хотелось сразу спускаться в подземелье, да к тому же, наверху горит огонь маяка, может, Хранитель как раз там и как-то управляет им, поддерживает его пламя?
Папа стал подниматься. На верхних этажах он обнаружил спальню, оранжерею со всевозможными цветами и травами, названий которых он не ведал, небольшую мастерскую, похожую на ювелирную, галерею из десятка портретов и примерно такого же количества пейзажей – и много-много светящихся обещаний, некоторые из них проявляли к нему сдержанное любопытство, но большинство остальных оставались к его присутствию безразличны, занятые своей собственной жизнью.
На вершине Башни, на ее плоской крыше сияло пламя, послужившее маяком папе, но, как он осознал, предназначенное вовсе не для него. Оно направляло сюда новые и новые данные обещания, помогая им не сбиться с пути. Свет будто бы укрывал Башню куполом, по ту сторону которого все еще бесновалась буря, не проникая, однако, внутрь этого защитного пламени. На крыше собралось столько обещаний, что вблизи их свет невыносимо слепил глаза, однако никого особенного, кто бы выделялся из их сонмища, папа здесь не увидел. Похоже, чтобы найти Хранителя, ему все-таки придется спускаться в подземелье.
Он спустился назад, на первый этаж, и сделав три резких выдоха, как он решил, – для храбрости, пошел по ступенькам вниз. Подземелье оказалось глубоко, он все спускался и спускался в узкой шахте колодца, едва освещенной призрачными огоньками, мерцающими в стене то здесь, то там, а конца этому погружению вглубь земли все не было. Наконец лестница привела его в небольшую круглую комнату, от которой шел длинный коридор – куда? В неизвестность. Стены были уставлены полками самой разной величины, на которых покоились всевозможные предметы – от старинного утюга, работающего на раскаленных углях, и пустого стеклянного флакона из-под духов до пишущей машинки и аквариума, в котором струились пузырьки воздуха и степенно плавали задумчивые сомики. Многие вещи на полках светились – значит, в них сейчас находятся чьи-то обещания, подумал папа. Интересно, а Алисино обещание тоже сейчас где-то среди них?
Он пошел по коридору, в обе стороны от него открывались проходы в комнаты, тоже заставленные сотнями предметов – глобусов, туфель, лыжных палок, книжек с картинками и без, альбомов с фотографиями. И везде бесшумно двигались светящиеся прозрачные фигуры обещаний, но кроме них папа не видел никого.
Внезапно откуда-то с другого конца коридора раздался шум, будто что-то тяжелое передвигали с места на место. Папе стало не по себе. Кто ждет его там? Что это за существо? Человек? Призрак? Как встретит он папу? Но, пройдя весь путь, отступить в самом конце – это для папы было попросту невозможно. Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, он двинулся в сторону, откуда донесся звук, не забывая, минуя комнаты слева и справа, на всякий случай мельком в них заглядывать: мало ли кто может потом выйти к нему из-за спины.
Коридор закончился, папа заглянул за полуоткрытую дверь – и замер пораженный. Как будто бы Башня хранимых обещаний была на самом деле двумя Башнями – одна над землей, а другая, такая же, как ему показалось, огромная, под землей. И в этой подземной Башне не было разделения на этажи, лишь бесчисленные полки, ломящиеся от бессчетного числа самых разных вещей, уходящие под самый потолок. Большинство из предметов на полках неярко светилось, что придавало этому месту волшебную и, вместе с тем, немного пугающую атмосферу. И никаких лестниц! Как мог Хранитель, кем бы он ни был, при необходимости добраться до нужной полки, папа не имел ни малейшего представления. Если только тот, конечно, не умел силой мысли, словом заклинания или взмахом какого-нибудь магического жезла передвигать предметы на расстоянии, притягивая их к себе и отправляя их назад. Но все оказалось не так, и ответ на этот вопрос открылся папе уже в следующую секунду – вместе с чувством парализующего страха, охватившим его.
На высоте метров в десять от пола прямо по стене, ловко перебирая конечностями, двигалось какое-то существо ростом с папу или даже чуть больше. Сперва папа подумал, что это огромный паук, что вызвало еще один приступ почти неконтролируемого ужаса, но потом пригляделся, и увиденное едва ли не напугало его еще больше. Оно было гротескной химерой, соединяющей в себе человеческие и нечеловеческие черты. Если бы папа увидел его на экране телевизора, он бы только позабавился. Но когда возможное лишь в мультфильме или на странице детской книжки с картинками вдруг является нам воплоти и воочию, оно, быть может, именно своей нереальностью и толкает нас в тенета ужаса. Ужаса, под которым тревожно бьется мысль: а не сходишь ли ты с ума?
«Страх убивает разум», – припомнились ему слова из старой повести. Трудно не бояться шустрого чудища, лазающего по стенам, это нормально, это естественно. Тем более, если самим своим видом чудище это ставит под вопрос твое душевное здоровье. Но, боишься ты или нет, надо же довести начатое дело до конца… Существо повернуло к нему свою голову и стало неторопливо спускаться.
«Это всего лишь сон», – начал было убеждать себя папа, чтобы унять страх, но тут же осекся. Да, он сейчас спит, там, в своем мире, но если он сейчас убедит себя в том, что это все не по-настоящему, и проснется, если он разрушит этот сон, то как он вернет Алисе ее обещание? Значит, действовать и думать сейчас нужно, как если бы все это было на самом деле.
Нет, это был не паук, или не совсем паук. У спускающегося к нему существа было восемь лап, которыми оно ловко хваталось за полки, бочкообразное тело и голова. И оно было одето, правда, в очень странный костюм. На нем были серые брюки со стрелками, но с четырьмя брючинами, пиджак оливкового цвета с четырьмя рукавами, на голове – старый пыльный цилиндр. Не прошло и пары секунд, как оно достигло пола и направилось прямо к папе. Папа инстинктивно сделал шаг назад, но тут же постарался взять себя в руки.
– Здравствуйте, – выдавил папа.
Существо подошло и остановилось в метре от него, нависая над ним на своих длиннющих лапах. Папа разглядел, что каждая из восьми лап заканчивается одетой в когда-то белые перчатки четырехпалой ладонью. Белой когда-то была и заправленная в брюки рубашка под застегнутым на все пуговицы жилетом в тон пиджаку. Из жилетного кармана тянулась цепочка, на которой болтались круглые позолоченные часы. Существо наклонило к папе свою голову, вероятно, желая его поближе рассмотреть. У него было почти человеческое лицо, хотя и покрытое густой черной шерстью, с длинными, лихо закрученными вверх усами. Что делало его лицо нечеловеческим, так это черные круглые глаза без ресниц, их было восемь, два больших, под ними в ряд – четыре маленьких, а сверху по бокам, где у человека заканчиваются брови, еще два, средней величины. И правый большой глаз щурился, пытаясь удержать веком монокль. Существо вперилось в остолбеневшего папу и молчало. Может, оно вообще не умеет разговаривать?
– Я не вор и не разбойник, – на всякий случай сказал папа.
Существо раскрыло широкий красный рот, полный острых черных зубов.
– Я знаю, кто ты, – проскрежетало оно.
Выговаривая человеческие слова, оно одновременно чем-то щелкало и булькало. Однако папа его понял.
– И знаю, кого ты тут ищешь, – добавило оно.
Папа чуть приободрился. Во всяком случае его еще не съели. Возможно, это хороший знак.
– Да, – кивнул он, – я ищу Хранителя обещаний, чтобы…
– Это я, – прорычало существо и вдруг размеренно сняло одной из рук с головы цилиндр и с достоинством поклонилось, – и для тебя меня зовут Осьмирук.
– Очень приятно, – немного покривив душой, сказал папа. – Осьмирук, значит. А почему ты сказал, что так тебя зовут… для меня?
Осьмирук нахлобучил цилиндр обратно на голову и лишь продолжил пристально смотреть на папу. Потом он, перехватив монокль, моргнул сразу всеми своими глазами и ворчливо проговорил:
– Потому что вы разные. И я для вас разный. И, да, ты меня видишь не таким, каким бы я явился тебе, но таким, каким меня увидела твоя дочь. И, положим, тебе интересно, почему так и как такое возможно. Но я готов уделить тебе немного своего времени, и ты серьезно хочешь провести его, говоря обо мне? Мне казалось, то упорство, с которым ты шел сюда, было связано с каким-то другим твоим желанием. Или я ошибаюсь?
14.
Он почувствовал тяжесть во всем теле, какие-то голоса доносились до его сознания, родные голоса. Он захотел открыть глаза, с большим трудом ему это удалось. Он вернулся в гостиную, над ним склонились Алиса, Соня и мама. Из-за их спин участливо выглядывали Наташа и Бенджамин. Он попытался шевельнуться, но лишь слабо дернул кистью и устало улыбнулся уголками рта.
– Папочка, как ты себя чувствуешь? – спросила Алиса.
– Ты уже вернулся к нам? – поинтересовалась Соня.
Папа хотел ответить, но не сумел набрать сил даже на простое «да» и лишь утвердительно промычал.
Темные, глухие волны утягивали его обратно, в забытие.
– Помогите перенести его на кровать, – услышал он голос мамы.
Как они меня утащат? – подумал он. Потом понял, что она обращается, прежде всего, не к дочкам, а к Бенджамину и Наташе.
Веки опустились сами собой. Вот-вот – и он снова уснет. На этот раз обычным сном усталого человека, да? Без норок, без края Башен? И без шестирукого чудища в цилиндре и с моноклем?
Он дома. Теперь целиком и полностью тут. И сны его – снова только его сны. Наверное так, да? Хорошо. Но какой-то вопрос скребся внутри, не давая ему покоя. Вопрос, на который он обязательно должен был ответить раньше, чем провалится в сон. Что же это за вопрос? Он вернулся. Вернулся… А с чем он вернулся? Принес ли он то, за чем ходил? Освободил ли он Алису от данного ею обещания?
Неимоверная усталость тянула его обратно в счастливое беспамятство. Но сначала… он должен! Должен вспомнить!.. Что было там, в самом конце его путешествия? Чем же все закончилось?
Он уже не слышал голосов, не чувствовал рук, которые его подхватили и куда-то осторожно понесли.
Башня, подземная Башня с уходящими под самый потолок стеллажами. Обещания, парящие вокруг. И их Хранитель. Осьмирук, как он сказал папе.
Осьмирук деловито копается, перебирая вещи на одной из полок над папиной головой. Потом что-то бурчит себе под длинный мясистый нос с горбинкой и перебирается на пару метров наверх и влево. От его движений с одной из полок вдруг срывается вниз фарфоровая фигурка собачки, но он ловко хватает ее одной из задних конечностей и ставит обратно на место.
– Вот, – говорит он и, спустившись к папе, показывает ему небольшой флакончик из старого светло-изумрудного стекла, закупоренный крышкой. – Вот тут обещание, которое мне дала твоя дочка.
Папа смотрит на флакончик в черных волосатых руках Хранителя, потом на него самого.
– Дала тебе? – переспрашивает папа. – Почему именно тебе?
Осьмирук безразлично пожимает четырьмя плечами.
– Так это же я – Хранитель обещаний, – говорит он, – кому еще ей давать свои обещания?
– Папе, маме, себе? – перечисляет папа.
– Себе! – кивает Осьмирук. – Вот, ты же все понимаешь. Себе. Даже те обещания, которые мы даем другому человеку – папе, маме, кому-то еще, – ничего не стоят, если мы вместе с тем не даем их себе, разве не так?
– Пожалуй, так, – соглашается папа.
– Ну вот, а куда они отправляются, эти обещания, когда ты их пообещал? Теперь ты знаешь: сюда. И кто-то должен их хранить – пусть это будет сам мир, пусть это будут боги обетов, ну, или же я – какая в конечном счете разница?
– А разве тот человек, который дал обещание, не хранит его? – спрашивает папа. – Разве не он его настоящий Хранитель?
Осьмирук снова прищуривается, глядя папе в глаза.
– И да, и нет. Это ответ на оба твоих вопроса. Во-первых, не всегда человек, который дал обещание, его хранит, сам понимаешь. Но это еще не делает обещание невыполненным до тех пор, пока тому, кто его дал, еще не поздно его сдержать. А во-вторых, даже если человек хранит свое обещание… понимаешь, здесь все сложнее. Ведь обещание – это не просто слово, которое ты произнес. И твое обещание касается не только тебя, и даже не только другого человека, которому ты что-то пообещал.
– А кого же еще касается мое обещание? – удивляется папа. В глубине его существа бурлит возмущение, горит желание защитить свою дочку от каких-то Хранителей и их правил.
– Мне кажется, ты и понимаешь, и нет, – качает головой Осьмирук, – или не хочешь понять. Или не желаешь признать, что понимаешь. Ты же не в пустоте. Ты среди всего. И ты не сам по себе, ты связан со всем. И то, что ты делаешь или обещаешь, влияет не только на тебя и на пару человек вокруг, но в определенном смысле влияет и на все. Возможно, не прямо на каждую вещь из этого всего, но на все в целом.
– Ну, конечно, теперь все стало гораздо понятнее, – говорит папа.
Осьмирук задумчиво крутит в руках флакон с Алисиным обещанием.
– Я чувствую, что ты сердишься, – наконец, говорит он, – но мне кажется, не на меня ты должен сердиться.
– А на кого? – возмущается папа, – не на Алису же!
– Не на Алису, – соглашается Осьмирук. – Послушай меня. Ты пришел с просьбой. Ты пришел ко мне за помощью. Но, чтобы я смог помочь тебе, ты должен сперва все хорошенько понять. А ты злишься, была бы твоя воля ты, возможно, даже набросился бы на меня и, как мог бы, поколотил. И твой растущий гнев кажется тебе праведным, ведь тебе кажется, что ты защищаешь свою дочку.
– А разве защитить дочку – это не самое важное для отца?
– Да, – соглашается Осьмирук, – но от меня ли тебе надо ее защищать? Ведь я тоже не вор и не разбойник, как ты сказал. Я ничего не забрал и не вырывал никаких обещаний ни силой, ни хитростью. Я только храню их. Но хранить – это не значит быть тюремщиком, хранить – это значит заботиться, чтобы с обещаниями ничего не случилось, пока те, кто их дал, не исполнят обещанного.
– А если это какое-то плохое обещание? Которое может принести вред тому, кто его дал?
– Есть множество обещаний, которые могут принести вред не только тому, кто их дал, но и другим людям. Но это не Башня зла и добра, это Башня обещаний, и для Хранителя имеют значения не последствия обещаний, а то, выполняются ли они или нет.
– А как же быть с плохими обещаниями?
– Мне – никак, – качает головой Осьмирук, – а вам, людям… По-разному бывает. Иногда в гневе брошенное дурное обещание может быть побеждено другим обещанием, более глубоким, более искренним, идущим не от эмоции, а от самой души. А иногда… иногда уже ничего не изменишь, и остается только жить с плодами своего обещания. И нести ответственность за последствия, может быть, попытаться что-то исправить, починить.
Папа задумчиво скользит взглядом по полкам и всем вещам, что на них хранятся. Потом взмахом руки указывает на флакон в руках Осьмирука.
– Хорошо, – говорит он. – Давай перейдем к сути дела? Это флакон с обещанием моей дочки. Я могу забрать его? Так, чтобы она освободилась от своего обещания?
Осьмирук накрывает флакон в своей ладони другой ладонью.
– Боюсь, что нет, – звучит ответ. – Обещание дано, его нельзя просто так вот взять и забрать.
– Но это важно! – папа почти переходит на крик, – Ей надо есть больше… Она очень мало ест, это может обернуться чем-то плохим!
– Это не Башня зла и добра, – повторяет Осьмирук, – будет ли хорошо, будет ли плохо – это здесь не работает. Обещание дано. И дано не так, как иногда дети обещают что-то взрослым, лишь бы те отстали. А от сердца. А ты случайно не забыл, что именно и почему пообещала твоя дочка?
Папа оторопело замирает. Ему кажется, как в наступившей тишине слышен стук его собственного сердца. Он так решительно стремился сюда попасть, найти Хранителя и вернуть Алисино обещание, что уже давно и думать забыл о том, почему она дала такое обещание.
– Ушко, – звучит в его памяти Алисин голос. – Я скажу тебе, что я пообещала. Ушко, слушай! Ты когда-то сказал, когда брал нас с Соней на ручки, сказал, что мы уже не пушинки и что, когда мы совсем вырастем, тебе будет уже очень трудно снова взять нас на ручки… Я пообещала, что не буду кушать, чтобы не вырасти, и чтобы ты всегда мог взять меня на ручки… или поиграть в лошадку…
– Я, – говорит папа внезапно охрипшим голосом, – помню…
Осьмирук одобрительно кивает.
Папа резко качает головой. Он не хочет, не может признать поражения. Признать, что весь проделанный путь – проделан зазря, признать, что Алиса по-прежнему связана своим обещанием.
– Но неужели детские обещания так много значат? – кричит он. – Ведь дети чего только не обещают! А потом легко забывают о своих обещаниях!
– Некоторые детские обещания значат немного. А некоторые – очень много. Дело не в том, выполнил ли его ребенок. Дело в том, что невыполненное обещание все еще живет за ваш счет, питается вами, даже когда время ушло и выполнить его уже никак и нельзя. И иногда ребенок чувствует, чувствует лучше, чем иные из взрослых, чем грозит невыполненное обещание, и будет изо всех сил стараться его выполнить.
– А почему именно это обещание так много значит? – устало упорствует папа.
– Детские обещания становятся такими важными, когда не выполняет своих обещаний кто-то из родителей, – вдруг сообщает Осьмирук. – Вот ты, например, ничего не обещал?
– Дочкам? – переспрашивает папа.
Перед его внутреннем взором сразу всплывает трехколесный велосипед. Но это не то, это чужое обещание, которое теперь привязалось к нему. Колесо обозрения? Новые раскраски? Бассейн по воскресениям? Гонки на тв-приставке? Дописать про них рассказ? Да еще тьма всего! И что-то делаешь, а что-то откладываешь, но так устроена жизнь!
– Дочкам, – повторяет Осьмирук. – Или кому-то еще. Миру. Но не велосипед и не раскраски. Какой-то обет, который ты дал, когда просил о чем-то очень важном? И с которым, может, не вполне справляешься?
15.
Он открыл глаза. На этот раз он очнулся в спальне, в кровати. Папа понял, что, вернувшись из своего сновидческого путешествия, он снова уснул, там же, на полу гостиной, и его домочадцам пришлось перенести его сюда.
Теперь он знал, о каком обете говорил Осьмирук. Тогда он действительно просил об очень важном. Лет восемь назад. И оно было даровано ему. Причем двойной мерой. Кто-то бы сказал, что папин обет и папина мольба тут ни при чем, что дети рождаются или не рождаются естественным образом по законам природы. Но ведь он просил. И то, о чем он просил, теперь у него есть. В двойной мере. Так почему же, помня про все законы природы, ему не относиться к этому еще и как к дару? И, может быть, в первую очередь как к дару? О чем он просил? О чем он вообще мог просить? О чем можно просить у Жизни, как ни о жизни? О чем можно просить у Красоты, как ни о красоте? О чем можно просить у Любви, как ни о любви?
И что же он обещал в своем обете? Что мог он пообещать? Что вообще может пообещать человек, давая такой обет? Хорошо себя вести? Ходить в церковь по воскресениям? Бросить пить и курить? Есть ли до этого дело Жизни, Красоте и Любви? Он мог пообещать Любви только дарить любовь, настоящую любовь, насколько это в его силах, и учить любви, настоящей любви. Он мог пообещать Красоте только дарить красоту, настоящую красоту, насколько он сумеет, и учить красоте, настоящей красоте. Он мог пообещать Жизни… только жизнь, ту, которая у него была.
– Я не могу просто забрать Алисино обещание? – спросил он Осьмирука.
– Не можешь, – подтвердил тот.
– Но давай я спрошу по-другому: что я могу сделать, чтобы забрать Алисино обещание?
Осьмирук долго смотрел на папу, наконец, он сказал:
– Ты знаешь.
Да, пожалуй, папа знал.
Он садится на кровати. Той тяжести, которая давила его при первом пробуждении, того бессилия, из-за которого он не мог и слова сказать, больше нет.
Он помнит те такие простые слова: «За это обещание можно заплатить только чем-то очень важным». На белой, чуть пожелтевшей от множества стирок наволочке рядом с тем место, где был его рот, бусинками две алые капли. Пока только две, и так может и остаться. Но папа их не видит. И пока не замечает вкус во рту, такой, будто бы лизнул старый ключ от давно потерянного замк;. Тревожная мысль терзает его ум. «Чем-то очень важным». Правильно ли он понял Хранителя? Правильно ли Хранитель понял его?
В спальню заходит мама и справляется о его самочувствии. Кажется, я в порядке, рассеянно отвечает папа. Мама спрашивает, получилось ли? Получилось ли то, к чему они так стремились? Вернул ли Хранитель Алисино обещание? Папа обнимает ее за плечи, бегло касается губами кончика ее носа, говорит, что, вроде бы, да, судя по всему… Только не забрал ли он теперь…
Он сбрасывает с себя одеяло и вскакивает с кровати.
Что-то очень важное.
Как был босиком он бежит по дому. Комнаты пусты. Вот Кот с обожанием щурится на него с табуретки, вот Кошка блаженно растянулась у окна и греется в лучах вечернего солнца, вот Бася проснулась от внезапного переполоха, учиненного папой, оценивающе посмотрела на него и принялась вылизывать черный хвостик с белой кисточкой. Тут Наташа, там Бенджамин. Но для папы сейчас комнаты пусты.
– Где дочки? – кричит он недоумевающей маме, которая не поспевает за ним.
Заплатить только чем-то очень важным. Правильно ли Хранитель понял его?
– Вроде бы, были на улице, – доносится сзади голос мамы. – Они собирались поиграть в «запусти ворона»…
Папа, все также босиком, выбегает в сад.
И, быстро оглядевшись, останавливается на крыльце, чувствуя, как волнение, только что охватившее его, начинает отпускать его.
Клонясь к закату, солнце прячется в ветвях яблони.
За забором мычит проходящая мимо корова, оповещая всех о своем возвращении с пастбища. Ей вторит другая.
Дочки стоят метрах в десяти друг от друга и увлеченно следят за полетом Хуги, с карканьем курсирующего между ними.
Папа идет к ним.
– А вот и я, мои любимочки! – объявляет он.
Соня и Алиса забывают про свою игру и бегут к нему. Папе кажется, что Хуги не в обиде.
– А почему у папы две щечки? - спрашивает папа, наклоняясь.
– Потому что у папы две дочки! – хором кричат Алиса и Соня.
И одновременно целуют его с двух сторон.
– Папочка, ты вернулся! – радостно восклицает Соня, крепко-крепко обнимая его.
Алиса чуть отодвигается, но не отпускает его руку и, заговорщически глядя ему в глаза, хитро заявляет:
– А ты знаешь… я так проголодалась, что съела бы сейчас… быка!
Как будто бы в ответ на ее слова из-за забора доносится удивленное мычание.
Папино обещание. Хранитель обещаний
© Copyright: Филипп Тагиров, 2024
Свидетельство о публикации №224052601015
Свидетельство о публикации №224052601015
Рецензии