Люди, которые играют в лягушек

  - Что тебя колошматит? Опять? – ее пронзительный взгляд заставлял Слоума искать внутри себя правду. «Сказать или не сказать? – отчаянно думал он, пытаясь заглянуть в будущее и предвидеть реакцию той, которую боялся потерять. – И трудно, и легко сказать: есть причина, которая лежит на поверхности, не повод, а причина, безопасная и, может быть, даже небесполезная для их отношений, но есть и кое-что еще – глубже. Вдруг она почувствует разницу?».
Старая история, старые раны, старые грехи. Ненужные воспоминания мучили его. «Главное, не сорваться, - уговаривал он сам себя каждое утро, просыпаясь рядом с ней на подушке. – Выкинуть из головы и кабинета все лишнее. Избавиться от ненужного. Иначе трудно будет в новом году не пойти прежним путем. А это не выход. Не тот путь, который позволит ему сохранить внезапно обретенное счастье. Счастье быть вдвоем. Знать бы, каков тот. А еще иметь мужество идти по нему. Такие вот дела».
Лягушатник стоял перед Слоумом как зачарованное поле, полное чудес: уснул, проснулся – и целая жизнь без боли, пока не вернется память. А может и не вернется, ведь, говорят, чем чаще засыпаешь, тем меньше остается от тебя прежнего.
«Посмотрим, - решил он отложить визит к Итэро. – Надеюсь, в этот раз падение будет не столь фатальным. Все же есть опыт и даже его извлечение, этакая суть».

        Из дневника Иоанна Кронштадтского: «Жизнь моя есть не иное что, как
        смена   падений одних другими».

Ее детство пахло болотом. Она любила этот запах свежей, пробивающейся из-под остатков наледи травы, чавканья палки, уходившей в слегка подтаявшую, но все еще промерзлую землю, сапоги, которые надо было надевать, чтобя, стоя по щиколотку в весенней воде, теплым пригожим днем рвать черемшу, а потом сохнуть на пригорке и, присмотрев пару-тройку листиков свежей крапивы, сорвать их и тут же, ошпарив кипятком из термоса, съесть вместе с припасенным из дома яйцом, густо смазав его домашней сметаной – заботливым подарком бабушки, всегда беспокоившейся о своей единственной внучке. Что еще нужно человеку для счастья?
Асари было жаль Слоума. Ее отец заблаговременно до печальных событий отвез семью далеко от цивилизации, в некогда родную деревню. Спрятал среди бесплодных на первый взгляд земель и никому не нужной природы, поэтому ей удалось избежать многих запахов очередного обострения долгоиграющего конфликта с соседями, то затухающего, то вновь вспыхивающего с той или иной стороны и непременно заканчивающегося уверениями в вечной любви и дружбе, чтобы на следующем ветке попробовать нечто этакое. Невыносимое для человеческой природы. Все более и более разрушительного.
Отец спас ее. Защитил ее детство от запахов гниения, отчаяния, отвратительного в своей житейской сытости душевного голода и скуки, нахлынувшей в то время на большинство городских жителей в ожидании очередного конца. Ей не приходилось думать о смерти. А о том, что жизнь конечна и радостна поведала ей природа: маленький кролик, быстро набравший вес, обретший семью и внезапно сдохший от того, что поел чужую травку, заботливой рукой соседки опрысканную от вредителей; старый кот, переживший два своих потомства, все время попадавший под колеса приезжавшей им с хлебом машины и, казалось бы, уже обреченный на бессмертие, - умер, не успев увернуться от копыта козы, когда пытался слизнуть у нее с вымени капельку вкусного парного молока; забитая на праздник свинья, из которой вышли чудесные, ароматные котлеты, она до сих пор помнила их вкус, так редко они ели мясо… Да много еще чего было… Лиса, каким-то образом забредшая в их курятник. Птицы, копошащиеся в мусоре. Разоренный медведем муравейник. Муравьи потом решили переселиться поближе к их теплице, и отцу пришлось сжечь муравьев дотла, чтобы они не съели и без того не богатый, хотя и считавшийся приличным по меркам той местности, урожай. Их бабушка была мастерица на все руки. Любила землю. Чувствовала погоду, все время жаловалась на ломоту в костях, а работала больше их всех вместе взятых. Как бы они справились без нее?
Как-нибудь справились бы, но не так радостно. Невесело, а ведь она не видела и половины того, что пережил Слоум. Неудивительно, что его тянуло забыться. Хотя Асари считала: добровольно отказаться от своей памяти – нет, никогда она на это не пойдет. Что бы ни случилось.

«Замерли».
 
Фотограф привычно с неудовольствием сжал зубы.
 
«Еще раз».

В уютной по-казарменному обстановке молодая семья пыталась изобразить счастье.
 
«Все смотрим сюда».

«Не двигайтесь».

Раз - … И мелькнула реальность. Моргнула и замерла, оставив след на пленке.
Глаза, уши, лица, руки, улыбка.
Добрые люди. Веселые люди. Молодые, у которых все еще впереди, а может впереди – это для стариков, которые своими мучениями заслужили вечность, а у молодых?..
Молодым надо жить и помнить о том, что лукавое цепь за цепью вьется, кольцом за кольцо, змеей сворачивается, в душу заползает и греет ее, оцепенением, адским огнем греет, а добро… Добро цепью не бывает. Тут каждый шаг требует усилия. И ума. А то шагнешь – и сам не туда, и другого с пути верного стащишь. Грех большой.
Усмехнуться. В этом месте ему следовала усмехнуться, ведь всю жизнь был неверующим, да и сейчас…. Разве жил по заповедям? А всё отец невесты. Сбил с мирского настроя, падла. Вздернул на крюк, взбаламутил душу. Но кто его просил о поминовении вспоминать?

- А у вас кто из родственников умер?
- Папа! – невеста резко дернула отца за рукав, сделал большие глаза, посмотрела, как на идиота, громко прошептала. – Я же тебе говорила… Иван Сергеевич, извините…
- Ничего, - привычно отозвался он. – Я хоть и сирота, но бабка у меня была. Ее и помню. Читать меня научила по Библии, а потом умерла. Так и не нашел ее дом, когда вышел из детдома, забыл. Маленький был. Не помню.
- Сочувствую. Как ее звали?
- Бабка и бабка. Что верующая была, это точно помню, а так…. Да напишите как-нибудь, мертвым все равно.
- Жаль…

Слава богу или черту, но их разговор прервал сын, названный именем какого-то героя из древней повести и никогда не появлявшийся нигде вовремя. Даже не собственную свадьбу умудрившийся опоздать. Как его терпела Асари? Повезло мальцу, сам еще не понимает, как. Впрочем, он тоже долго не понимал…
- Папа, еще один папа, - со смехом поздоровался со всеми Слоум. – Можно я так буду вас звать? Все готовы?
- Пойдем, пойдемте, - забеспокоилась молодая жена. – Батюшка уже ждет. Он у нас спросит… Надеюсь, вы прочитали все, что я дала вам, Иван Сергеевич?..
-Да-да, - растерянно протянул он, - и выпал из реальности. Был – и словно не был, ходил, говорил что-то, как кукла. Вставал, куда скажут, а через пару часов на первой семейной фотографии очнулся. Зачем?.. Чтобы поразмышлять о вечном?..

- Не сходите с ума. Детям надо жить на приволье. Продадим твою квартиру, разменяем, как хочешь. Пока поживешь у меня, я одна. Хоть что-то ты для сына можешь сделать?
-Я сделал для него достаточно. Мы начинали с меньшего.
- Не обостряй. Нашел, что вспомнить. Времена были другие, да и молодежь уже не та. Сам знаешь.
«А кто ее воспитывал, эту молодежь?»  - хотел сказать он, но промолчал. Бессмысленно бросать камень в свой огород. Сам воспитал – сам и получай.

Иван Сергеевич вздохнул. Их старший сын был совсем не похож на Слоума, названного в честь врача, спасшего младенца и продлившего, как потом оказалось всего на пару недель, жизнь жены.
Беда. Не накликать беду. А он накликал. Думать на свадьбе о похоронах.
 
Годовалый малыш.
Как радовалась жена, когда впервые увидела внучку.
- Темненькая. Наша порода.
Как будто на той стороне родичи были сплошные блондины.
- Не понимаешь, не говори. Счастливые девочки больше похожи на отца. А ты у нас будешь самая счастливая, да, малютка.
Один годик. Короткая судьба. «Такие дети попадают прямо на небеса, - сказал священник. – В рай. Верьте». Разве он мог возражать против такого?
Один годик – и один случайный осколок. Людям никогда не надоест воевать.
- Божье провидение, - рыдая, шептала жена. – Метили в соседнюю часть, попали в дом. Непреднамеренно. Иначе жертв было бы больше. Такое уже бывало.
Чужие слова. Она повторяла их месяцами, как заведенная.
- Уедем? – предложил как-то, не выдержав, он.
- Куда? Это моя земля. Здесь наш сын.
Тогда единственный. Потом у них случился Слоум. Бог дал чудо, и снова забрал жизнь, на этот раз из самого сердца.

Иван Сергеевич долго крепился. Вырастил сына, как мог. Даже решился на операцию, когда врачи поставили онкологию. Рак простаты. Неприятная штука, хотя на той стадии, как говорили, прогноз был благополучный. Все лечится, были бы деньги. Он не хотел жить, но Слоум крепко держал его в этой реальности.

- Пойдем, пора выходить. Через час у нас прием, - потянула его за руку вторая жена.

      Кто сказал, что счастье на старости лет невозможно? Другое счастье.

Во время фотографирования она скромно стояла в сторонке, не желая вмешиваться в семейную идиллию.
- Одну фотографию. Достаточно. Для памяти, - безапелляционно приказала она фотографу.  – Это не моя история.
Честная. Молодая, может быть, потому и резкая. Будящая в нем течение крови. Хорошенькая. Она и предложила поселить молодых в доме ее родителей, за городом.
- Привычней для Асари, да и Слоума, может быть, это ненадолго встряхнет, - тактично посоветовала она.
Иван Сергеевич согласился. И сват был не против. Тем более не деревня. Фактически городской поселок. Хороший дом, почти новый, с газовым, а не печным отоплением, рядом детский сад, школа, чуть дальше – индустриальный технопарк, в котором мог бы работать сын. Так удобно все устроилось. Почти без блата. И Астари была счастлива. Она не любила город.
Кто знал…

Радость смерти он понимал, как единение с красотой мира и тем, что создало ее. Недаром говорят: живи на земле и уйди в землю – и страх не войдет в твой дом. А чего ему было бояться?
Пройдя через сиюминутные пропасти, насытившись перипетиями судьбы, тревогой, беспокойством за близких, отчаянием, он наконец-то обрел твёрдую почву под ногами.
Ветви, раскрывающие свои почки, белка, не успевшая еще поменять свою зимнюю шкурку, маленький дятел, трудолюбиво присевший под только что срубленной сосной; еще примерзшая, не верящая в наступление весны ива; чириканье птиц, собака, преданно заглядывающая хозяину в глаза, прежде чем сделать очередной рывок с основной тропинки, где по субботам и воскресеньям радостно мятутся и обнимают друг друга люди – большие и маленькие, молодые и старые, веселые и одинокие – и над всем этим миром голубой кромкой неба висит одна мысль: как же здорово стать частью всего этого.
Смерть. Она приходила к нему пару раз, но он не узнавал ее так пронзительно, как сейчас. Был слеп, молод, занят житейскими делами, напуган, самоуверен. Потом, в зрелости, осознав неизбежность конечности бытия, мучился мыслью от его ничтожности и стыдом: что же останется после меня на земле? неужели вот это? Нет-нет. Лучше ничего, лучше быть тенью, чем человеком. Стыд и отчаяние, что все так глупо... Неизбывное чувство вины, ощущение людской дурости и несовершенства – кто не проходил эти университеты?
И вот теперь он добрался до жизненной аспирантуры: как здорово быть частью великого и как хорошо, что, понимая это, в каждой почке, в каждом протопленном болотцем багульнике, в каждой травинке ты можешь душой находить тех, кто был и уже оставил тебя, но не оставил это мир, став его часть.



     Мама, мамочка моя… Зачем ты родила меня на этот свет? Чтобы похоронить двоих сыновей, невестку и даже вторую жену, тоже беременную. Асари, Асари… Как ты ждала своего первенца…



Вселенная. Раньше для него это было холодное слово. Вечность. Всё сущее. А теперь?
Новый год начинался со счастливого календаря, говорили все, и он надеялся, что открытие, пережитое им накануне очередного дня рождения, не умрет, погрязнув в шероховатости будней, что его хватит больше, чем на пару часов, потому что…
Потому что, если все окажется иллюзией и распадется под наплывом реальности, тогда ему останется только одно – сыграть в игру со временем, как некогда Слоум, единственный со всей своей университетской группы, будучи на практике, переживший химическую атаку, шедшую на военный завод и краем облака задевшую технический колледж, располагавшийся неподалеку. «Приемлемые жертвы». Как он благодарил бога за то, что оставил ему сына. Видимо, плохо благодарил.


Бессмысленно. Жить с его памятью бессмысленно, но еще хуже умереть, сдавшись на милость погрязшей в противной мерзости Вселенной. Но разве можно жить и умирать в мире, с которым ты в ссоре?..

Ему, такому, как он есть сейчас, нет. Не для этого ли люди придумали лягушатник?

Он воспользуется им, вернется, оставив в морозилке часть памяти, – и выиграет. «Боги, которые играют в игры». Он станет человеком, который играет в лягушку. И тогда посмотрим, кто кого: люди, люди, как легко ломаются люди, но если перестать быть человеком, мир изменится, он изменится. И кто знает тогда, кто победит и в чьи игры придется играть богам.