Поль Де Кок. Человек прошлого века

   Поль Де Кок

   Человек прошлого века
   Опубликовано в журнале "Сын Отечества", No 1, 1852

   (Пришлось немного поработать над стилем - заменить подустаревшие слова и
   обороты, ну и старорусское правописание тоже почистил).

 


 В Париже, на улице Муфтар, далеко не изобилующей новыми постройками, стоял один старый, очень старый дом. Мрачный, длинный, грязный коридор вел в этом доме к лестнице с железными перилами, которую приходилось отыскивать ощупью.
 Пройдемте за мною, читатель; идите смело, я поведу вас впотьмах по скользким ступеням; доберемся до четвертого этажа, так же ощупью найдем с правой стороны дверь, у которой висит на бечевке заячья лапка; дернем за лапку, то есть, позвоним, и нас впустят к г-ну Делапулю.

 Месье Делапуль - старик лет семидесяти, но здоровый и бодрый; он худощав, маленького роста, но очень живой, у него блестящие глаза, острый нос и узкие сжатые губы, полные иронии и сарказма. Месье Делапуль все еще носит панталоны до колена, чулки и древние башмаки с пряжками и каблуками. Он сохранил старинную прическу, которая заканчивается на затылке косичкой.

 В свое время старик был большой щеголь и неутомимый танцор, он славился своими антраша, пируэтами и «жете батю». В те времена, когда еще действительно танцевали, а не просто терли пол подошвами, месье Делапуль был в моде — все его приглашали, все за ним ухаживали; замужние женщины оспаривали одна у другой честь танцевать с ним, а молодые девушки краснели от удовольствия, когда он их приглашал. Словом, без Делапуля даже бал не мог считаться балом по-настоящему.

 Понятно, что обладая столь благородным даром, наш господин пользовался особым расположением у дам. Однако наступили великие политические перевороты. Явился прогресс цивилизации и уничтожил танцы, пируэты и антраша. Человечество под видом танцев стало просто вышагивать взад и вперед; мало того! — исчезли даже и башмаки с пряжками. Тогда-то месье Делапуль возненавидел свет и переселился на улицу Муфтар, в самый отдаленный уголок Парижа.
 Он удалился туда не один. Надобно вам сказать, что он взял к себе внучку своего родного брата, бедную сироту, для которой стал единственной защитой и опорой. Внучатую племянницу месье Делапуля звали Бланкой. Она была приветлива, как сама доброта, свежа, как роза в мае, наивна и чиста, как небо Италии, и кротка, как... как все хорошенькие женщины. Действительно, сколько грации, сколько очарования скрывалось на четвертом этаже старого дома на улице Муфтар!
 
 Но знаете ли вы, что за жизнь вела бедная Бланка?
 Целый день она проводила с дядюшкой, который из дому выходил очень редко, да и то никогда не уходил дальше своей улицы. Она должна была постоянно выслушивать рассказы о блестящей молодости месье Делапуля; о том, сколько балов он почтил своим присутствием и какое число герцогинь и графинь имели счастье с ним танцевать. Ей приходилось выслушивать длинные рассуждения о танцах, об их происхождении и уходящей в далекие времена истории. В награду за внимательность г-н Делапуль давал племяннице уроки танцев; но увы — это были танцы прошлого века. Он заказал для нее особый ящик, в который ноги Бланки укреплялись на два часа после завтрака и на столько же после обеда. Она должна была выделывать разные па, при каждой новой встрече с дядюшкой делать реверансы, а перед отходом ко сну протанцевать с ним менуэт или гавот.

 Подобная жизнь не может нравиться молодой девушке, но Бланка была кротка, почтительна и покорна. Она любила своего дядюшку, и чтобы угодить ему, танцевала безропотно, под звуки старой скрипки, на которой играл сам месье Делапуль.
 Вечером, сидя в глубоком вольтеровском кресле, старик подзывал к себе Бланку и, погладив ее по голове, спрашивал:

 — Хорошо ли ты становилась сегодня в первую позицию?
 — Хорошо, дядюшка.
 — Антраша идут легче?
 — Легче, дядюшка.
 — Ну-ка, сделай реверанс.
 И Бланка исполняла приказание старика.

 — Хорошо, удовлетворительно, — говорил он, — ты молодец... Помни, дитя мое, спину надобно всегда держать прямо... Когда вернутся прекрасные дни грациозных танцев, ты и покажешь всем, как следует танцевать. Помяни мое слово, эти дни скоро опять наступят... Человечество совращается иногда с пути истины и красоты, но это ненадолго. Ты увидишь, все будут говорить о тебе и восхищаться тобою.... Варвары! Дикари! Ведь теперь не танцуют, а просто ходят, шаркают по полу ногами; вместо того, чтобы делать грациозные антраша, они — невежды этакие! — гремят каблуками. Род человеческий дошел до такого упадка, что люди являются на бал в сапогах! Они не знают, что пренебрегают искусством самым возвышенным, самым изящным, самым старинным... Кстати, тебе следует знать, дитя мое, что искусство танцев — весьма древнее искусство.

 — Я это знаю, знаю, дядюшка! — тут же вскричала Бланка, чтобы избежать рассказа, который повторялся уже десятки раз; но старик не слышал ее, и опустившись в кресло, продолжал:
 — В старину семейные трапезы и вообще все празднества и торжества заканчивались танцами. Ксенофонт оставил нам весьма подробное описание того, что в древности называлось послеполуденным отдыхом. Приглашали музыкантов - сиракузца, игравшего на флейте и служившего дирижером, юношу-лирника и танцовщицу, которая производила разные фигуры с обручами, с мечами и шарами.... Потом выходил молодой человек и очень грациозно плясал. Да что там! И в самые отдаленные, патриархальные времена все служило поводом к пляскам: перемены времен года, жатва, сбор винограда - все, все! Амиот пишет....
 — Знаю, знаю, дядюшка, что он пишет! Ведь я сама читала вам его вслух! — восклицала молодая девушка, и старик, отбарабанив пальцами такт менуэта по поручню кресла, тихо засыпал.

 Однообразная, скучная жизнь, одиночество, отсутствие всяких развлечений сказывались на здоровье Бланки. Делапуль заметил, что румянец сходит с ее лица, и, обеспокоенный, пригласил доктора, чтобы узнать причину расстройства здоровья племянницы.

 — Бывает ли ваша племянница в свете? — спросил доктор.
 — Нет, никогда.
 — Бывает ли она на гуляньях?
 — Никогда.
 — Ходит ли в театр, на концерты?
 — Никогда, никогда!
 — Оттого-то она и болеет.
 — Что вы говорите!
 — Я говорю, что ваша племянница страдает самой опасной из всех болезней — скукой.
 — С чего вы взяли, что Бланка скучает?.. Я почти постоянно нахожусь с нею. Мы очень приятно беседуем.... Я рассказываю ей занимательные и поучительные истории. Я не отказываю ей ни в чем.... Она встает и ложится, когда ей вздумается, ест всегда досыта.... Словом, ее жизнь нисколько не отличается от моей, а я могу вас уверить, что вовсе не знаю, что такое скука!
 — Все это так. Но вам семьдесят лет, а ей шестнадцать.
 — Ну и что же?
 — А то, что у нее совсем другие потребности, чем у вас.
 — Неужели?
 — Если вы хотите вернуть здоровье вашей племяннице, нужно почаще бывать с нею в обществе, на гуляньях, заставлять ее танцевать...
 — Да она и так почти целый день танцует!
 — Молодая девушка то же, что цветок; без воздуха цветок увядает... Вашей племяннице нужен воздух.

 — Воздух!.. воздух... — твердил старик, когда доктор ушел, — странный народ эти доктора! Разве здесь мало воздуху? Открыла окно — вот ей и воздух!.. Но что делать! Послушаюсь его: пойду сегодня же с Бланкой гулять.

 Месье Делапуль кликнул свою очаровательную племянницу и объявил ей, что пойдет с нею на бульвары. Молодая девушка подпрыгнула от радости и тотчас побежала одеваться. Она надела свое лучшее платье, лучшую шляпку; ей очень хотелось казаться хорошенькой. Но в этом отношении природа уже за нее распорядилась — она дала ей прелестные глаза, хорошенький носик, маленький рот, зубы, точно жемчужины, очаровательные ямочки на щечках — словом, самую премилую мордашку.

 Что до месье Делапуля, то и в наряде своем, как и в танцах, он оставался верен прежним временам. Он носил чулки в обтяжку и башмаки с пряжками и каблуками, шелковый французский кафтан с большими выпуклыми пуговицами с изображениями птиц; прическу с косичкой и маленькую треугольную шляпу, вроде той, что прославилась на голове Наполеона.

 Дядюшка взял Бланку под руку, и, опираясь на трость, которая служила ему уже полвека, отправился с молодой девушкой на бульвары.
 
 Бланка с изумлением смотрит на все, что встречается ей на пути, а старик идет плавно и грациозно, словно собираясь танцевать менуэт.

 Наконец, после многочисленных и долгих остановок, они добрались до бульвара Бомарше.

 Представьте себе изумление молодой девушки, когда она очутилась посреди множества народа, гуляющих, зевак, торговцев и торговок и фокусников. Тут есть абсолютно все, за тринадцать су вы можете купить себе что угодно.

 — Покупайте мебель, господа, обзаводитесь хозяйством! — кричит продавец, — покупайте подарки вашей супруге, вашим детям и служанкам!

 Чуть дальше играют дети. Берегитесь, а не то как раз швырнут в вас мячиком или чем-нибудь еще. Детишки резвятся, шумят, падают, плачут, в то время как их нянюшки заняты болтовней, которая интересует их гораздо больше, чем дети их хозяев.

 Еще дальше какой-то господин в черном фраке, довольно-таки грязном и поношенном, окружен толпою зевак. Перед ним нет ни стола, ни лотка; стало быть, он ничего не продает?.. Но что же тогда он делает здесь? О чем беседует с окружившей его публикой?

 Месье Делапуль останавливается с племянницей перед этим господином. Ему хочется узнать, о чем же он все же толкует. Незнакомец, беспрестанно нюхая табак, говорит с запинкой, словно сам не знает, что скажет дальше:
 — Конечно, есть люди... люди, которые решили погулять... особенно в хорошую погоду... как, например, сегодня.... Почему бы и нет?..  Гуляют и говорят себе: очень хорошо, замечательно.... Разумеется, все это очень даже недурно...
 
 Однако, чем именно занят этот господин, который вроде как ничем и не занят?
 — Дядюшка, что он говорит? — шепотом спрашивает Бланка.
 — Не знаю. Давай послушаем, может быть, он что-нибудь такого, да скажет.

 Господин в черном фраке вынимает из кармана засаленный бумажник, из бумажника листок черной глянцевой бумаги и ножницы; потом, окинув взором окружающую его толпу, начинает что-то вырезать из бумаги, продолжая свой бессвязный монолог:

 — Да, милостивые государя и государыни... вот, например, вы видите человека... и вокруг большая и почтенная публика... вы, конечно, спрашиваете себя: что делает здесь этот человек?.. Без всякого сомнения, я что-то, да делаю... Вот тут-то и задача!.. Конечно делаю... но что?.. Что я делаю?.. Почтеннейшая публика сейчас узнает.... Прошу несколько минут терпения.... Отчего бы вам и не подождать?.. Да, что я делаю? В том-то и загвоздка!

 Разглагольствуя таким манером, господин в черном фраке сосредоточил все свое внимание на месье Делапуле, которому удалось к тому времени пробиться вперед. Однако старику не очень понятно, отчего этот незнакомец то и дело посматривает на него и преимущественно к нему обращает свои бессвязные речи. Он не находит ничего другого, как принять это за выражение особого почтения к своей особе, и уже придумывает, какую бы вежливость сказать в ответ, как вдруг господин этот перестает вырезать, живо наклеивает вырезанное на белый листок бумаги, и показывает публике весьма похожий силуэт г-на Делапуля.
 Вокруг захохотали. Делапуль и племянница его любопытствуют узнать, над чем смеются; они подходят ближе, и тут месье Делапуль, узнав себя на портрете, застывает как вкопанный.
 — Это же вы, дядюшка! - восклицает Бланка, - с косичкой и маленькой треуголкой; да, это вы!

 Человек в черном фраке подает силуэт старику и говорит:
 — Надеюсь, что вы довольны; все вас узнали … соблаговолите получить... а вознаграждение предоставляю на усмотрение вашей щедрости....

 — Вознаграждение?! — восклицает месье Делапуль, багровея от гнева. — Как вы осмелились вырезать мой силуэт, не узнав сначала, приятно ли мне это будет?.. Или я вам натурщик?.. Вы самовольно завладели моею личностью!.. Не имея на то никакого права.... Пойдем, Бланка, пойдем! Я буду жаловаться правительству.

 Старик уводит молодую девушку среди смеха и гиканья толпы, которая всегда рада случаю над кем-нибудь посмеяться.

 — В мое время народ был гораздо учтивее, — говорит месье Делапуль с досадой. — В мое время на бульварах не толкались и никто не имел права снимать ваш силуэт без вашего согласия.... Теперь же гораздо лучше и приятнее оставаться дома!

 Бланка не совсем разделяет мнение дядюшки; множество прохожих, великолепные магазины, забавные лавчонки, шум, движение — все занимает ее. Кроме того, уже несколько раз она слышала, как молодые люди, проходя мимо нее, говорили:
 — Какая хорошенькая!
 Самая невинная девушка понимает значение этих слов.

 Наконец наступило то время, в которое старик обыкновенно обедал.
 — Ты, душечка, вероятно, проголодалась? — спрашивает он племянницу.
 — Да, дядюшка.
 — И я тоже. До дому далеко, поэтому пойдем-ка с тобой в ресторан.
 — Пойдемте, пойдемте! Ах, как весело!
 Бланка в восторге. Она еще никогда не обедала в ресторане, и воображает, что там все должно быть в высшей степени великолепно и что она будет есть блюда, о которых до сих пор не слыхала.

 Месье Делапуль осматривается и замечает нечто вроде харчевни, внутри которой сидит какой-то господин и что-то такое ест.
 Вот, вероятно, ресторан, думает старик, народу немного... что ж, тем лучше, это будет гораздо приличнее для моей племянницы.
 — Пойдем, Бланка.
 Они входят в опрятную залу, уставленную столами, со скатертями на них; на столах лежит разный хлеб и газеты.

 Месье Делапуль и Бланка садятся к одному из столов, и наш старик обращается к толстой даме за прилавком:
 — Мы, сударыня, проголодались… прикажите подать нам, что у вас есть готового. Я вполне полагаюсь на ваш выбор.
 Буфетчица снисходительно кивает головой, уходит и вскоре возвращается с двумя чашками бульона.
 — Угодно ли вам хлеба? — спрашивает она, поставив чашки перед дядей и племянницей.
 — Хлеба?.. Еще бы!.. Нельзя же есть без хлеба....
 Буфетчица приносит корзинку с булками и возвращается к стойке.
 — Это бульон, — говорит старик племяннице, — видно у них сегодня нет супа.
 Бланка ничего не отвечала, только слегка поморщилась - она не любила бульона.
 Покончив со своей чашкой, месье Делапуль говорит буфетчице:
 — Сударыня, что у вас там еще, распорядитесь.
 — Прикажете еще?
 — Конечно, конечно!

 Буфетчица уходит и возвращается с двумя другими чашками бульона, которые ставит перед стариком и Бланкой. Те недоуменно переглядываются и наконец решаются проглотить и эту порцию; они думают, что это какой-то другой бульон, однако ничуть не бывало — он совершенно такой, как и прежний.
 — Этого все-таки маловато, — недовольно говорит старик, обратившись опять к буфетчице.
 Та ничего не отвечает, уходит и в третий раз является с двумя чашками бульона.
 
 Месье Делапуль сердится и восклицает:
 — Опять бульон!.. Позвольте вам заметить, сударыня, что это уже чересчур.... Один раз — хорошо, два — куда ни шло! Но уж третий — кушайте сами! Неужто в ресторанах теперь ничего нельзя получить, как только бульон?
 — В нашем заведении нет ничего другого. Такая уж у нас специальность. Отпускаем бульон и на дом — как кому угодно.
 — Что за дурацкие нововведения! — недовольно ворчит г-н Делапуль. Он расплачивается и вместе с Бланкой уходит. Выйдя на улицу, он спрашивает у нее:
 — Еще есть хочешь?
 — О нет, дядюшка. У меня прошел аппетит.
 — Ну, тогда прогуляемся... Да, хорош обед! Первое блюдо — бульон, второе — бульон, третье — бульон.... Ладно, пойдем, я покажу тебе что-нибудь поинтересней.

 Они прошли несколько шагов и остановились у палатки, в которой показывали марионеток; но самое любопытное зрелище было у входа в палатку, где кошка выделывала разные забавные штуки. Месье Делапуль и Бланка остановились, чтобы посмотреть на нее. Толпа зрителей состояла в основном из уличных мальчишек, которые не замедлили обратить насмешливое внимание на странного старичка; за мальчишками последовали мастеровые и другие зеваки; все стали смеяться, указывая пальцами на господина в треуголке и шелковом кафтане, с пуговицами, украшенными изображениями разных птиц. Кошка забыта; все заняты дядюшкой Бланки, который между тем вовсе об этом не подозревает.

 Хохот усиливается, толпа сгущается, загораживает весь бульвар, так что нет проходу; толкотня, давка, все хотят видеть месье Делапуля. Является полицейский служитель, справляется о причине сборища; ему показывают на старика. Полицейский служитель добирается до него, и дернув его за рукав, говорит отрывисто:

 — Проходите, проходите. Не стойте здесь.
 — Отчего не стоять? — спрашивает старик с изумлением.
 — Потому, что вы нарушаете порядок.
 — Я нарушаю порядок? Я?..
 — Перестаньте притворяться! Знаем мы эти штуки!
 — Какие штуки?
 — Пожалуйста, не прикидывайтесь простачком.... Нас не проведешь.... Вы нарочно надели треуголку, чтобы походить на Наполеона....
 — На Наполеона!.. Не имею чести этого господина знать....
 — Бросьте шутки! Зачем у вас орлы на пуговицах?
 — Орлы?.. Это колибри, а не орлы.
 — Орлы, говорят вам.
 — Колибри!.. Впрочем отстаньте, пожалуйста; вы мне надоели....
 — Проходите, говорят вам! Я могу арестовать вас… Но только из уважения к вашим годам не сделаю этого…
 — Да что вы, в самом деле, пристали!
 — Дядюшка, уйдемте, прошу! — бормочет Бланка.

 Уступая просьбам племянницы, старик удаляется.
 — Не понимаю! — ворчит он сердито. — Говорят, что я нарушаю порядок, потому что у меня треугольная шляпа и птицы на пуговицах.... Нет, не узнаю Парижа! все изменилось в нем — харчевни, костюмы, обычаи.... Досадно, право, досадно! Я нарочно вышел, чтобы развлечь тебя, а тут неприятность за неприятностью....

 Уже смеркалось, когда старик и молодая девушка дошли до Елисейских-полей. Там они увидели ротонду, над входом в которую был транспарант с надписью:

 «БАЛ».

 Бланка вздрогнула от радости и сказала дяде:
 — Бал! Место, где танцуют. Ах, дядюшка! там-то бы я повеселилась... Я так прилежно училась танцевать — надобно же мне употребить в дело мои знания.
 — Ну, пожалуй! — отвечает Делапуль. — Никто из них, я уверен, не умеет танцевать. Пускай же они полюбуются твоей грацией, твоими па, твоими реверансами. Пойдем! — говорит он, все больше оживляясь. — Да и у меня самого ноги просятся в танец. Что ж, я буду твоим кавалером, и мы покажем им, как нужно танцевать.

 Старик входит с племянницей в бальную ротонду. Народу было много; оркестр играет ритурнель; кто-то ищет себе подружку. Месье Делапуль вызвался на круг, и все глаза обратились на странную парочку.
 Музыка заиграла.
 Дядюшка и племянница устремились вперед. Они приседают, ловко выделывают антраша, подпрыгивают... Неожиданно для них раздался громкий хохот; другие кадрили оставлены, все толпятся, чтобы видеть, как танцуют старик и молодая девушка.

 В тот самый момент, как месье Делапуль выделывал самое сложное па, его схватил за руку полицейский служитель.
 — Извольте сейчас же выйти вон, — говорит он повелительно.
 — Что такое? — спрашивает старик, удерживая в воздухе ногу с вытянутым носком.
 — Я говорю, что вы не должны танцевать запрещенных танцев.
 — Запрещенных? Позвольте узнать, какие это танцы запрещены?
 — Не прикидывайтесь, я своими глазами видел, как вы сейчас делали весьма непристойные движения.
 — Я!.. да знаете ли вы, что в тысячу семьсот....
 — Не рассуждайте! Стыдно вам дурачиться в ваши годы; извольте уйти или я велю вас арестовать.

 Испуганная Бланка насильно уводит дядю. Он тотчас же нанимает извозчика, и они возвращаются на улицу Муфтар.
 
 Оказавшись дома, он в бешенстве кричит:

 — Ноги моей не будет больше на этих бульварах!

 Однако утро вечера мудренее. На другой день старик приходит в себя и тихо говорит племяннице:
 — Дитя мое, пожалуй, я найму тебе другого учителя танцев... буду возить тебя на балы, на праздничные гулянья. И ты будешь одеваться так, как теперь все одеваются. Не хочу, чтобы на тебя показывали пальцами. Я вижу теперь, что нужно одеваться, ходить и танцевать так, чтобы не отставать от времени...
 
_