Поль Де Кок. Человек прошлого века

   Поль Де Кок

   Человек прошлого века
   Опубликовано в журнале "Сын Отечества", No 1, 1852

   (Пришлось немного поработать над стилем - заменить подустаревшие слова и
   обороты, ну и старорусское правописание тоже почистил).

 


 В Париже, на улице Муфтар, далеко не изобилующей новыми постройками, стоял один старый, очень старый дом. Мрачный, длинный, грязный коридор вел в этом доме к лестнице с железными перилами, которую приходилось отыскивать ощупью.
 Пройдемте за мною, читатель; идите смело, я поведу вас впотьмах по скользким ступеням; доберемся до четвертого этажа, так же ощупью найдем с правой стороны дверь, у которой висит на бечевке заячья лапка; дернем за лапку, то есть, позвоним, и нас впустят к г-ну Делапулю.

 Месье Делапуль, старик лет семидесяти, но здоровый и бодрый; он худощав, маленького роста, но очень живой, у него блестящие глаза, острый нос и узкие сжатые губы, полные иронии и сарказма. Месье Делапуль все еще носит панталоны до колена, чулки и древние башмаки с пряжками и каблуками. Он сохранил старинную прическу, которая оканчивается на затылке косичкой.

 В свое время старик был большой щеголь и неутомимый танцор, он славился своими антраша, пируэтами и «жете батю». В те времена, когда еще действительно танцевали, а не просто терли пол подошвами, месье Делапуль был в моде — все его приглашали, все ухаживали за ним; замужние женщины оспаривали одна у другой честь танцевать с ним, молодые девушки краснели от удовольствия, когда он их приглашал. Словом, без Делапуля и бал не мог по-настоящему называться балом.

 Само собою разумеется, что, обладая столь благородным даром, наш старик пользовался в свое время у дам особенным расположением. Однако наступили великие политические перевороты. Явился прогресс цивилизации и уничтожил танцы, пируэты и антраша. Человечество под видом танцев стало просто вышагивать взад и вперед — да что там! — исчезли даже и башмаки с пряжками. Тогда-то месье Делапуль возненавидел свет и переселился на улицу Муфтар, в самый отдаленный уголок Парижа.
 Он удалился туда не один. Надобно вам сказать, что он взял к себе внучку родного своего брата, бедную сироту, для которой и стал единственной защитой и опорой. Внучатую племянницу месье Делапуля звали Бланкой. Она была мила, как сама отрада, свежа, как роза в мае, наивна и чиста, как небо Италии, и кротка, как... как все хорошенькие женщины. Поистине, столько грации, столько прелестей скрывал четвертый этаж старого дома на улице Муфтар!
 
 Но знаете ли, что за жизнь вела бедная Бланка?
 Целый день она проводила с дядюшкой, который из дому выходил очень редко, да и то никогда не уходил дальше своей улицы. Она должна была постоянно выслушивать рассказы о блестящей молодости месье Делапуля; о том, сколько балов он почтил своим присутствием и какое число герцогинь и графинь имели счастье с ним танцевать. Ей приходилось выслушивать длинные рассуждения о танцах, об их происхождении и уходящей в далекие времена истории. В награду за внимательность г-н Делапуль давал племяннице уроки танцев; но увы — это были танцы прошлого века. Он заказал для нее особый ящик, в который ноги Бланки укреплялись на два часа после завтрака и на столько же после обеда. Она должна была выделывать разные па, при каждой новой встрече с дядюшкой делать реверансы, а перед отходом ко сну протанцевать с ним менуэт или гавот.

 Подобная жизнь не может нравиться молодой девушке, но Бланка была кротка, почтительна и покорна. Она любила своего дядюшку, и чтобы угодить ему, танцевала безропотно, под звуки старой скрипки, на которой играл сам месье Делапуль.
 Вечером, сидя в глубоком вольтеровском кресле, старик подзывал к себе Бланку и, погладив ее по голове, спрашивал:

 — Хорошо ли ты становилась сегодня в первую позицию?
 — Хорошо, дядюшка.
 — Антраша идут легче?
 — Легче, дядюшка.
 — Ну-ка, сделай реверанс.
 И Бланка исполняла приказание старика.

 — Хорошо, удовлетворительно, — говорил он, — ты молодец... Помни, дитя мое, спину надобно всегда держать прямо... Когда вернутся прекрасные дни грациозных танцев, ты и покажешь всем, как следует танцевать. Помяни мое слово, эти дни скоро опять наступят... Человечество совращается иногда с пути истины и красоты, но это ненадолго. Ты увидишь, все будут говорить о тебе и восхищаться тобою.... Варвары! Дикари! Ведь теперь не танцуют, а просто ходят, шаркают по полу ногами; вместо того, чтобы делать грациозные антраша, они — невежды этакие! — гремят каблуками. Род человеческий дошел до такого упадка, что люди являются на бал в сапогах! Они не знают, что пренебрегают искусством самым возвышенным, самым изящным, самым старинным... Кстати, тебе следует знать, дитя мое, что искусство танцев — весьма древнее искусство.

 — Я это знаю, знаю, дядюшка! — тут же вскричала Бланка, чтобы избежать рассказа, который повторялся уже десятки раз; но старик не слышал ее, и опустившись в кресло, продолжал:
 — В старину семейные трапезы и вообще все празднества и торжества заканчивались танцами. Ксенофонт оставил нам весьма подробное описание того, что в древности называлось послеполуденным отдыхом. Приглашали музыкантов - сиракузца, игравшего на флейте и служившего дирижером, молодого человека, игравшего на лире, и танцовщицу, которая производила разные приемы с обручами, с мечами и шарами.... Потом выходил молодой человек и очень грациозно плясал. Мало того! Даже в самые отдаленные, патриархальные времена все служило поводом к пляскам: перемены времен года, жатва, сбор винограда - все, все! Амиот пишет....
 — Знаю, знаю, дядюшка, что он пишет! Ведь я сама читала вам его вслух! — восклицала молодая девушка, и старик, отбарабанив пальцами такт менуэта по поручню кресла, тихо засыпал.

 Однообразная, скучная жизнь, одиночество, отсутствие всяких развлечений сказывались на здоровье Бланки. Делапуль заметил, что румянец сходит с ее лица, и, обеспокоенный, пригласил доктора, чтобы узнать причину расстройства здоровья племянницы.

 — Бывает ли ваша племянница в свете? — спросил доктор.
 — Нет, никогда.
 — Бывает ли она на гуляньях?
 — Никогда.
 — Ходит ли в театр, на концерты?
 — Никогда, никогда!
 — Оттого-то она и болеет.
 — Что вы говорите!
 — Я говорю, что ваша племянница страдает самой опасной из всех болезней — скукой.
 — С чего вы взяли, что Бланка скучает?.. Я почти постоянно нахожусь с нею. Мы очень приятно беседуем.... Я рассказываю ей занимательные и поучительные истории. Я не отказываю ей ни в чем.... Она встает и ложится, когда ей вздумается, ест всегда досыта.... Словом, ее жизнь нисколько не отличается от моей, а я могу вас уверить, что вовсе не знаю, что такое скука!
 — Все это так. Но вам семьдесят лет, а ей шестнадцать.
 — Ну и что же?
 — А то, что у нее совсем другие потребности, чем у вас.
 — Неужели?
 — Если вы хотите вернуть здоровье вашей племяннице, нужно почаще бывать с нею в обществе, на гуляньях, заставлять ее танцевать...
 — Да она и так почти целый день танцует!
 — Молодая девушка то же, что цветок; без воздуха цветок увядает... Вашей племяннице нужен воздух.

 — Воздух!.. воздух... — твердил старик, когда доктор ушел, — странный народ эти доктора! Разве здесь мало воздуху? Открыла окно — вот ей и воздух!.. Но что делать! Послушаюсь его: пойду сегодня же с Бланкой гулять.

 Месье Делапуль кликнул свою очаровательную племянницу и объявил ей, что пойдет с нею на бульвары. Молодая девушка подпрыгнула от радости и тотчас побежала одеваться. Она надела свое лучшее платье, лучшую шляпку; ей очень хотелось казаться хорошенькой. Но в этом отношении природа уже за нее распорядилась — она дала ей прелестные глаза, хорошенький носик, маленький рот, зубы, точно жемчужины, очаровательные ямочки на щечках — словом, самую премилую мордашку.

 Что до месье Делапуля, то и в наряде своем, как и в танцах, он оставался верен прежним временам. Он носил чулки в обтяжку и башмаки с пряжками и каблуками, шелковый французский кафтан с большими выпуклыми пуговицами с изображениями птиц; прическу с косичкой и маленькую треугольную шляпу, вроде той, что прославилась на голове Наполеона.

 Дядюшка взял Бланку под руку, и, опираясь на трость, которая служила ему уже полвека, отправился с молодой девушкой на бульвары.
 
 Бланка с изумлением смотрит на все, что встречается ей на пути, а старик идет плавно и грациозно, словно собираясь танцевать менуэт.

 Наконец, после многочисленных и долгих остановок, они добрались до бульвара Бомарше.

 Представьте себе изумление молодой девушки, когда она очутилась посреди множества народа, гуляющих, зевак, торговцев и торговок и фокусников. Тут есть абсолютно все, за тринадцать су вы можете купить себе что угодно.

 — Покупайте мебель, господа, обзаводитесь хозяйством! — кричит продавец, — покупайте подарки вашей супруге, вашим детям и служанкам!

 Чуть дальше играют дети. Берегитесь, а не то как раз швырнут в вас мячиком или чем-нибудь еще. Детишки резвятся, шумят, падают, плачут, в то время как их нянюшки заняты болтовней, которая интересует их гораздо больше, чем дети их хозяев.

 Еще дальше какой-то господин в черном фраке, довольно-таки грязном и поношенном, окружен толпою зевак. Перед ним нет ни стола, ни лотка; стало быть, он ничего не продает?.. Но что же тогда он делает здесь? О чем беседует с окружившей его публикой?

 Месье Делапуль останавливается с племянницей перед этим господином. Ему хочется узнать, о чем же он все же толкует. Незнакомец, беспрестанно нюхая табак, говорит с запинкой, словно сам не знает, что скажет дальше:
 — Конечно, есть люди... люди, которые решили погулять... особенно в хорошую погоду... как, например, сегодня.... Почему бы и нет?..  Гуляют и говорят себе: очень хорошо, замечательно.... Разумеется, все это очень даже недурно...
 
 Однако, чем именно занят этот господин, который вроде как ничем и не занят?
 — Дядюшка, что он говорит? — шепотом спрашивает Бланка.
 — Не знаю. Давай послушаем, может быть, он что-нибудь такого, да скажет.

 Господин в черном фраке вынимает из кармана засаленный бумажник, из бумажника листок черной глянцевой бумаги и ножницы; потом, окинув взором окружающую его толпу, начинает что-то вырезать из бумаги, продолжая свой бессвязный монолог:

 — Да, милостивые государя и государыни... вот, например, вы видите человека... и вокруг большая и почтенная публика... вы, конечно, спрашиваете себя: что делает здесь этот человек?.. Без всякого сомнения, я что-то, да делаю... Вот тут-то и задача!.. Конечно делаю... но что?.. Что я делаю?.. Почтеннейшая публика сейчас узнает.... Прошу несколько минут терпения.... Отчего бы вам и не подождать?.. Да, что я делаю? В том-то и загвоздка!

 Разглагольствуя таким манером, господин в черном фраке сосредоточил все свое внимание на месье Делапуле, которому удалось к тому времени пробиться вперед. Однако старику не очень понятно, отчего этот незнакомец то и дело посматривает на него и преимущественно к нему обращает свои бессвязные речи. Он не находит ничего другого, как принять это за выражение особого почтения к своей особе, и уже придумывает, какую бы вежливость сказать в ответ, как вдруг господин этот перестает вырезать, живо наклеивает вырезанное на белый листок бумаги, и показывает публике весьма похожий силуэт г-на Делапуля.
 Вокруг захохотали. Делапуль и племянница его любопытствуют узнать, над чем смеются; они подходят ближе, и тут месье Делапуль, узнав себя на портрете, застывает как вкопанный.
 — Это же вы, дядюшка! - восклицает Бланка, - с косичкой и маленькой треуголкой; да, это вы!

 Человек в черном фраке подает силуэт старику и говорит:
 — Надеюсь, что вы довольны; все вас узнали … соблаговолите получить... а вознаграждение предоставляю на усмотрение вашей щедрости....

 — Вознаграждение?! — восклицает месье Делапуль, багровея от гнева. — Как вы осмелились вырезать мой силуэт, не узнав сначала, приятно ли мне это будет?.. Или я вам натурщик?.. Вы самовольно завладели моею личностью!.. Не имея на то никакого права.... Пойдем, Бланка, пойдем! Я буду жаловаться правительству.

 Старик уводит молодую девушку среди смеха и гиканья толпы, которая всегда рада случаю над кем-нибудь посмеяться.

 — В мое время народ был гораздо учтивее, — говорит месье Делапуль с досадой. — В мое время на бульварах не толкались и никто не имел права снимать ваш силуэт без вашего согласия.... Теперь же гораздо лучше и приятнее оставаться дома!

 Бланка не совсем разделяет мнение дядюшки; множество прохожих, великолепные магазины, забавные лавчонки, шум, движение — все занимает ее. Кроме того, уже несколько раз она слышала, как молодые люди, проходя мимо нее, говорили:
 — Какая хорошенькая!
 Самая невинная девушка понимает значение этих слов.

 Наконец наступило то время, в которое старик обыкновенно обедал.
 — Ты, душечка, вероятно, проголодалась? — спрашивает он племянницу.
 — Да, дядюшка.
 — И я тоже. До дому далеко, поэтому пойдем-ка с тобой в ресторан.
 — Пойдемте, пойдемте! Ах, как весело!
 Бланка в восторге. Она еще никогда не обедала в ресторане, и воображает, что там все должно быть в высшей степени великолепно и что она будет есть блюда, о которых до сих пор не слыхала.

 Месье Делапуль осматривается и замечает нечто вроде харчевни, внутри которой сидит какой-то господин и что-то такое ест.
 Вот, вероятно, ресторан, думает старик, народу немного... что ж, тем лучше, это будет гораздо приличнее для моей племянницы.
 — Пойдем, Бланка.
 Они входят в опрятную залу, уставленную столами, со скатертями на них; на столах лежит разный хлеб и газеты.

 Месье Делапуль и Бланка садятся к одному из столов, и наш старик обращается к толстой даме за прилавком:
 — Мы, сударыня, проголодались… прикажите подать нам, что у вас есть готового. Я вполне полагаюсь на ваш выбор.
 Буфетчица снисходительно кивает головой, уходит и вскоре возвращается с двумя чашками бульона.
 — Угодно ли вам хлеба? — спрашивает она, поставив чашки перед дядей и племянницей.
 — Хлеба?.. Еще бы!.. Нельзя же есть без хлеба....
 Буфетчица приносит корзинку с булками и возвращается к стойке.
 — Это бульон, — говорит старик племяннице, — видно у них сегодня нет супа.
 Бланка ничего не отвечала, только слегка поморщилась - она не любила бульона.
 Покончив со своей чашкой, месье Делапуль говорит буфетчице:
 — Сударыня, что у вас там еще, распорядитесь.
 — Прикажете еще?
 — Конечно, конечно!

 Буфетчица уходит и возвращается с двумя другими чашками бульона, которые ставит перед стариком и Бланкой. Те недоуменно переглядываются и наконец решаются проглотить и эту порцию; они думают, что это какой-то другой бульон, однако ничуть не бывало — он совершенно такой, как и прежний.
 — Этого все-таки маловато, — недовольно говорит старик, обратившись опять к буфетчице.
 Та ничего не отвечает, уходит и в третий раз является с двумя чашками бульона.
 
 Месье Делапуль сердится и восклицает:
 — Опять бульон!.. Позвольте вам заметить, сударыня, что это уже чересчур.... Один раз — хорошо, два — куда ни шло! Но уж третий — кушайте сами! Неужто в ресторанах теперь ничего нельзя получить, как только бульон?
 — В нашем заведении нет ничего другого. Такая уж у нас специальность. Отпускаем бульон и на дом — как кому угодно.
 — Что за дурацкие нововведения! — недовольно ворчит г-н Делапуль. Он расплачивается и вместе с Бланкой уходит. Выйдя на улицу, он спрашивает у нее:
 — Еще есть хочешь?
 — О нет, дядюшка. У меня прошел аппетит.
 — Ну, тогда прогуляемся... Да, хорош обед! Первое блюдо — бульон, второе — бульон, третье — бульон.... Ладно, пойдем, я покажу тебе что-нибудь поинтересней.

 Они прошли несколько шагов и остановились у палатки, в которой показывали марионеток; но самое любопытное зрелище было у входа в палатку, где кошка выделывала разные забавные штуки. Месье Делапуль и Бланка остановились, чтобы посмотреть на нее. Толпа зрителей состояла в основном из уличных мальчишек, которые не замедлили обратить насмешливое внимание на странного старичка; за мальчишками последовали мастеровые и другие зеваки; все стали смеяться, указывая пальцами на господина в треуголке и шелковом кафтане, с пуговицами, украшенными изображениями разных птиц. Кошка забыта; все заняты дядюшкой Бланки, который между тем вовсе об этом не подозревает.

 Хохот усиливается, толпа сгущается, загораживает весь бульвар, так что нет проходу; толкотня, давка, все хотят видеть месье Делапуля. Является полицейский служитель, справляется о причине сборища; ему показывают на старика. Полицейский служитель добирается до него, и дернув его за рукав, говорит отрывисто:

 — Проходите, проходите. Не стойте здесь.
 — Отчего не стоять? — спрашивает старик с изумлением.
 — Потому, что вы нарушаете порядок.
 — Я нарушаю порядок? Я?..
 — Перестаньте притворяться! Знаем мы эти штуки!
 — Какие штуки?
 — Пожалуйста, не прикидывайтесь простачком.... Нас не проведешь.... Вы нарочно надели треуголку, чтобы походить на Наполеона....
 — На Наполеона!.. Не имею чести этого господина знать....
 — Бросьте шутки! Зачем у вас орлы на пуговицах?
 — Орлы?.. Это колибри, а не орлы.
 — Орлы, говорят вам.
 — Колибри!.. Впрочем отстаньте, пожалуйста; вы мне надоели....
 — Проходите, говорят вам! Я могу арестовать вас… Но только из уважения к вашим годам не сделаю этого…
 — Да что вы, в самом деле, пристали!
 — Дядюшка, уйдемте, прошу! — бормочет Бланка.

 Уступая просьбам племянницы, старик удаляется.
 — Не понимаю! — ворчит он сердито. — Говорят, что я нарушаю порядок, потому что у меня треугольная шляпа и птицы на пуговицах.... Нет, не узнаю Парижа! все изменилось в нем — харчевни, костюмы, обычаи.... Досадно, право, досадно! Я нарочно вышел, чтобы развлечь тебя, а тут неприятность за неприятностью....

 Уже смеркалось, когда старик и молодая девушка дошли до Елисейских-полей. Там они увидели ротонду, над входом в которую был транспарант с надписью:

 «БАЛ».

 Бланка вздрогнула от радости и сказала дяде:
 — Бал! Место, где танцуют. Ах, дядюшка! там-то бы я повеселилась... Я так прилежно училась танцевать — надобно же мне употребить в дело мои знания.
 — Ну, пожалуй! — отвечает Делапуль. — Никто из них, я уверен, не умеет танцевать. Пускай же они полюбуются твоей грацией, твоими па, твоими реверансами. Пойдем! — говорит он, все больше оживляясь. — Да и у меня самого ноги просятся в танец. Что ж, я буду твоим кавалером, и мы покажем им, как нужно танцевать.

 Старик входит с племянницей в бальную ротонду. Народу было много; оркестр играл ритурнель; кто-то искал себе пару. Месье Делапуль вызвался на круг, и все глаза обратились на странную парочку.
 Музыка заиграла.
 Дядюшка и племянница устремились вперед. Они приседают, ловко выделывают антраша, подпрыгивают... Неожиданно для них раздался громкий хохот; другие кадрили оставлены, все толпятся, чтобы видеть, как танцуют старик и молодая девушка.

 В тот самый момент, как месье Делапуль выделывал самое сложное па, его схватил за-руку полицейский служитель.
 — Извольте сейчас же выйти вон, — говорит он повелительно.
 — Что такое? — спрашивает старик, удерживая в воздухе ногу с вытянутым книзу носком.
 — Я говорю, что вы не должны танцевать запрещенных танцев.
 — Запрещенных? Позвольте узнать, какие это танцы запрещены?
 — Не прикидывайтесь, я своими глазами видел, как вы сейчас делали весьма непристойные движения.
 — Я!.. да знаете ли вы, что в тысячу семьсот....
 — Не рассуждайте! Стыдно вам дурачиться в ваши годы; извольте уйти или я велю вас арестовать.

 Испуганная Бланка насильно уводит дядю. Он тотчас же нанимает извозчика, и они возвращаются на улицу Муфтар.
 
 Оказавшись дома, он в бешенстве кричит:

 — Ноги моей не будет больше на этих бульварах!

 Однако утро вечера мудренее. На другой день старик приходит в себя и тихо говорит племяннице:
 — Дитя мое, пожалуй, я найму тебе другого учителя танцев... буду возить тебя на балы, на праздничные гулянья. И ты будешь одеваться так, как теперь все одеваются. Не хочу, чтобы на тебя показывали пальцами. Я вижу теперь, что нужно одеваться, ходить и танцевать так, чтобы не отставать от времени...
 
_