Этьен Марсель, или Эпоха катастроф. Ч. 1, гл. 4

Глава четвёртая. Проект «Единая Европа»

Сказать о Марселях, что они просто успешно торгующие сукном буржуа, самые богатые в Париже, — значит не сказать о них главного: в чём секрет их восхождения. Секрет — в давней причастности к власти, королевской, не только городской. Этот секрет раскопали марселеведы, прослеживая родословную Этьена.
 
Прадеда его звали Пьер, как и деда, и он тоже был суконщиком. Но не только. В сороковые годы предыдущего века, тяжелейшие для Франции и не только для Франции, Пьер появляется на политической сцене. Угрозы со всех сторон: война с Плантагенетами, назревающий конфликт с Империей из-за Фландрии, а на востоке — грозовая туча: орда. Только что разгромлены и подвергнуты геноциду русские княжества. Где остановятся монголы? И остановятся ли раньше, чем дойдут до Атлантики? В довершение всех бед пришла весть: пал Иерусалим. Сердцем Святой земли завладел египетский султан. Может ли добрый христианин стерпеть такое? Король Луи сражён тяжкой болезнью. Государь, которому всего-то от роду тридцать, лежит в коме, никто не верит в выздоровление. Король умер, это почти факт. Но нет: наступает чудесное исцеление, а с ним — преображение духовное и политическое. Теперь это тот, кто известен как Святой Луи.

Египетский поход против султана-захватчика, седьмой за полтораста лет крестоносной эпопеи, грандиозен по масштабам приготовлений. Его стоимость — несколько годовых госбюджетов. Сумму добыли, обложив десятипроцентным налогом доходы церкви по всему королевству. Огромная по тем временам двадцатипятитысячная армия — рыцари, оруженосцы, пехотинцы — переправляется на Кипр, а оттуда десантируется в устье Нила. Первоначально боевые действия успешны, но на пути к Каиру — крепость Мансура. Мамлюки, рабы, купленные султаном у монголов, — отчаянные воины. Торопливость крестоносцев приводит к большим потерям, мамлюки переходят в наступление, христианское воинство, измученное цингой, вынуждено отступить. Команду войску от имени короля, по свидетельству мемуариста, даёт сержант Марсель. Рыцари подчиняются приказу. Очевидно, они знают, что сержант Пьер Марсель — лицо, приближённое к государю, человек из его свиты, хотя не дворянин и не рыцарь.

В мирной жизни прадед Этьена продолжает торговать сукном, но теперь, к концу царствования Луи, он поставщик двора, делает от своих богатств щедрые дарения монастырям. У него девять детей, среди которых выделяются Пьер и Мартен, родной и двоюродный деды Этьена.
 
Пьер Марсель-дед, подражая отцу, называет себя «сержантом короля». Он живёт на острове Сите, в квартале суконщиков, где владеет несколькими домами. У него недвижимость и на правом берегу, и за городской стеной, и в более отдалённой сельской местности. В числе его клиентов — сам король, который теперь зовётся Филипп Красивый, а у короля Неаполитанского, племянника Святого Луи, Пьер не только привилегированный поставщик, но и доверенное лицо.
 
Брат Пьера Мартен тоже именует себя «сержантом короля», и с не меньшим основанием. К Филиппу он ещё ближе, чем брат. По своей придворной должности Мартен распределяет суммы, расходуемые на нужды королевской резиденции. Притом он не дворянин, не духовное лицо, а простолюдин, парижский буржуа. Таких людей называют «слугами короля», вкладывая в это слово смысл более высокий, чем обычный слуга: это приближённый, «свой человек» короля.
 
К моменту рождения Этьена семья Марселей — первая среди парижских буржуа, самая блистательная при всей буржуазной сдержанности. Она переплетена родством и брачными узами со всей коммерческой элитой, с представителями всех престижных профессий. Её родственники и свойственники один за другим занимают посты купеческого прево и эшевенов Парижа. Притом Марсели всегда были и остаются опорой королевской власти. Они чётко осознают тождество своих интересов с интересами государства. Их не сбить с толку смутьянам — ни бунтующим подмастерьям, ни мятежным баронам. Во всех конфликтах, внешнеполитических ли с другими государями или с главой церкви, либо внутренних со строптивыми герцогами и графами-сепаратистами, Марсели неизменно и горячо на стороне короля Франции. Они — твёрдые государственники, в таком же духе воспитывают детей, в том же ключе влияют на всю парижскую верхушку: они авторитетны. А если надо королю — покидают свои конторы, берут в руку меч и садятся на боевого коня. Эти буржуа — ещё не обыватели.

Регулярные поводы для проявления нарождавшегося во Франции патриотизма предоставлял им воспетый Морисом Дрюоном «железный король» на протяжении почти тридцати лет своего царствования. Чтобы лучше понять этих буржуа, попытаемся взглянуть на эпоху самого близкого их сердцу короля, вооружённые опытом веков, тогда ещё предстоявших.

Кто в нынешний золотой век конспирологии не слыхал про тамплиеров — рыцарей Храма? И про то, как Филипп Красивый разгромил этот орден, охвативший сетью влияния всю Европу, богатейшего коллективного банкира, хранителя мрачных тайн и практиканта зловещих обрядов. Зачем король это сделал? Самая простая версия: он их ограбил, поскольку казна при нём была хронически пуста. Он и монету перечеканивал, и сбор налогов отдавал на откуп буржуа, лишь бы получить хоть какую-то сумму сразу, прямо сейчас. Филипп остро нуждался в деньгах. Для чего, для роскоши двора? Нет. У него были большие планы. И это ответ более глубокий, чем грабёж ради грандиозных кутежей, уличных празднеств, расшитых золотом одеяний и подарков фаворитам и фавориткам. Казну истощала не роскошь, а геополитика.

Какие же планы вынашивал монарх? Ответ тоже кажется простым: европейские государи были или казались одержимыми идеей крестового похода для освобождения от неверных Святой земли, где как раз в царствование Филиппа христианские рыцари в ходе жестоких оборонительных боёв с мамлюками потеряли последние опорные пункты. К четырнадцатому веку идея стала утопией, на повестке дня Европы стояли другие задачи — создание и консолидация национальных государств, а это взаимная вражда и войны, но никак не объединение сил ради святого дела. Тем не менее каждому из крупных политических игроков было удобно бороться за доминирование, прикрываясь химерической сверхзадачей, но и веря в её осуществимость. Филипп не был исключением. Однако прежде, чем пускаться в дальний путь, желательно было сплотить христианскую Европу. Как? Под властью французского короля, конечно.

Историки долго спорили, от кого исходил геополитический пафос: от самого короля или от его учёных советников? Не все в королевском Совете были учёными. Например, в нём заседал младший брат короля Шарль де Валуа, а в обсуждении некоторых вопросов участвовала супруга Филиппа королева Жанна. Шарль был храбрый вояка, пропитанный средневековым рыцарским духом, но неудачливый политик. Жизнь бросала его то в Испанию, то в Италию, ставила во главе государств, но нигде надолго он не удерживался. Филипп ценил его как подставную фигуру в своих играх.
 
Другое дело члены Совета — легисты, переводя с латинского, законники. Впрочем, слово «легисты» вошло в обиход позднее четырнадцатого века, но историки всё равно им пользуются. Так обозначают придворных юристов, получивших учёные степени по римскому, то есть гражданскому, праву в университетах Орлеана, Тулузы или Монпелье, где, в отличие от Парижа, таких профессионалов готовили. Это были высококлассные, многоопытные специалисты, прошедшие тщательный отбор и испытанные долголетней службой в провинции, мастера политической интриги в интересах королевства, совпадавших с их личными. Не на их ли счёт следует отнести ту гениальность, которую нередко приписывают «железному королю»?

Историки сошлись на том, что Совет работал по следующей схеме. Легисты высказывали мнения, предлагали различные варианты действий, а Филипп выбирал из них один для себя приемлемый, принимал решение и проводил его в жизнь. Так что государственная политика была коллективным продуктом, но отвечавшим чаяниям короля. Легисты работали неустанно, самого же короля трудоголиком не назовёшь. Страстный охотник, он проводил в городе всего три месяца в году. Помимо охоты, часто посещал святые места, поскольку желал выглядеть в глазах подданных столь же набожным, как и его дед, Святой Луи.

Среди легистов во вторую половину царствования выделялся Пьер Дюбуа, плодовитый по части грандиозных проектов, рождённых в результате его бесед с королём. В частности, Дюбуа предлагал не просто отвоевание Святой земли, но её колонизацию вместе с землями прилегающими, заселение европейцами — прежде всего, конечно, французами, что сделает присоединение Ближнего Востока к христианскому миру необратимым. Для этого требовалось большое число специально подготовленных мужчин и женщин. Именно — и женщин: заселять территорию должны семьи, а не одни лишь воины. Начинать следует с образования, отбирая детей с пятилетнего возраста и обучая латыни. Этим займутся учебные центры — «студии», по нескольку в каждой провинции. С шестнадцати лет в студиях следующего уровня ученики будут изучать греческий и восточные языки, натурфилософию, этику. По окончании, на третьей ступени, произойдёт сортировка по призванию и способностям. Девушки и юноши практического ума займутся освоением медицины, технических и военных наук, а склонных к теории сориентируют на правоведение, математику, богословие. Закончивших полный курс направят в Святую землю правителями городов, судьями, священниками, военными инженерами. Часть девушек должна будет пойти на самопожертвование, выйдя замуж за сомнительных христиан, то есть православных, и мусульманских авторитетов, чтобы женскими чарами обратить их в истинную веру. Таким образом, геноцида или изгнания ближневосточных аборигенов проект не предусматривал.

Понятно, что суммы для всего этого потребуются колоссальные, и Дюбуа предложил основать «Фонд Святой земли», куда должны поступать средства монастырей и военных орденов.

Но прежде, чем заселять, надо отвоевать: задача, которую крестоносцам не удалось решить за целых два столетия. Почему? Потому что Святая земля далеко, а морской путь опасен и изнурителен. И Дюбуа в памятной записке королю, написанной по другому поводу, но по тем же проблемам, систематизируя, по-видимому, высказывания самого монарха, предлагает повести войска в Святую землю не по морю, а посуху. Для этого надо просто-напросто принять всю Европу, до греческих земель включительно, под крыло христианнейшего из королей. Один геополитический проект, стало быть, тянет за собой другой. С чего начать?

В тот исторический момент Европа опиралась на три столпа. Это французский король, император Священной Римской империи и папа римский, глава всех христиан, достойных этого названия. Вот с него-то и надо начать, чтобы христиане подчинялись духовно не папе, а королю Франции. Что, неосуществимо? Вполне осуществимо, как доказала жизнь.

Так совпало, что именно тогда на папский престол в Риме под именем Бонифаций, Бонифаций Восьмой, взошёл представитель знатного итальянского рода, властный и нетерпимый, уверенный, что вправе повелевать светскими монархами. С Филиппом, человеком схожих амбиций, сразу возникли трения, но в связи с канонизацией короля Луи, ставшего в самом конце века Святым Луи, в отношениях Парижа и Рима наступила оттепель.

Затем произошёл взрыв. Детонатором послужило дело Бернара Сессе, епископа одной из провинций Юга. Епископ позволил себе высказывания, затрагивавшие личность короля. «Это не человек и не зверь. Это статуя», — говорил Бернар Сессе. Филипп действительно был скрытен и молчалив, никогда не раскрывал мотивов своих решений. Он был убеждён в своём величии и историческом значении для Франции. Епископ же утверждал, что жители Юга не любят короля, а те, кого здесь называли французами, то есть северяне, принесли им только зло. Королевский двор развращён, государственный канцлер, то есть начальник канцелярии, пальцем не пошевельнёт, «если не дать ему на лапу», — таковы были буквальные слова епископа. Началось следствие, епископа арестовали, но обвинение предъявили не в том, что он действительно говорил, а явно надуманное: что папу он называл дьяволом и что Святой Луи, по его мнению, пребывает в аду.

Бонифаций, напраслине не поверивший, потребовал освобождения узника и созвал в Риме собор всего французского духовенства для обсуждения ситуации и поиска путей к искоренению злоупотреблений и улучшению управления королевством. Это уже пахло вмешательством во внутренние дела. Папа, кроме того, лишил короля права взимать десятину с доходов церкви, что Филипп практиковал систематически, якобы для нужд обороны. Изданная папой после собора булла содержала прямые нападки: осуждалось «деспотическое поведение», которое вызывает недовольство всех «знатных мужей, коммун и народа королевства». «Мы не говорим уже, — добавлял Бонифаций, — о подделке монет и прочих бесчинствах, в которых ты виновен перед подданными».

В ответ канцлер по поручению короля организовал кампанию, настраивая духовенство и парижский университет против папы, а Пьер Дюбуа откликнулся памфлетом в форме прошения народа к королю: не признавать над собой никакого владыки, кроме Бога, и объявить папу еретиком. В памфлете подчёркивалось нерушимое единство короля и народа.

В рамках ответных мер произошло знаменательное событие: король для укрепления своих позиций впервые созвал в Париже так называемые Генеральные Штаты — около тысячи представителей трёх сословий королевства из всех областей и городов. В дальнейшем собрания Штатов будут происходить нечасто, лишь по экстраординарным поводам. Слово «штаты» означает «сословия», «генеральные» указывает на всеобщность, охват королевства в целом. Штаты провинций собирались чаще.

Выступивший перед делегатами канцлер, сведя папскую буллу к тезису, что король якобы подчинён папе и в духовном, и в светском отношении, заявил, что король не признаёт над собой никакого государя и предлагает реформу не только королевства, но и церкви, которая была названа «галликанской церковью». Иными словами, не король подчинён церкви, а церковь должна подчиняться королю. Примечательная инверсия!

Реакция Рима последовала незамедлительно: Бонифаций заявил, что готов сместить Филиппа, «как увольняют слугу». Видимо, он забыл, что на дворе не двенадцатый век, и не учёл, с кем имеет дело. Он вновь собрал в Риме представителей французского духовенства, на этот раз явилась только половина церковных сановников. По итогам дебатов выпустил новую буллу — о двух мечах, духовном и светском, и оба меча подвластны церкви, которая вводит правителя во власть, но и судит его за дурное правление, ибо «всякое человеческое существо подчинено римскому понтифику». Бонифаций реально собирался отлучить Филиппа от церкви и инициировать отрешение от должности, обязав священников по всей Франции довести его решение до каждого прихожанина, побуждая к неповиновению королю и чиновникам.

Париж нанёс ответный удар. На собрании в Лувре прозвучали обвинения в стиле тогдашней пропаганды: папа не верит в бессмертие души, он велел установить в церквах серебряные изображения себя самого, у него есть личный бес, которому он повинуется. Королевские легисты обрушились на разжиревших церковников, предлагали папе обеднеть, призывали передать церковные владения государству. Ситуация обострилась донельзя. В Рим из Парижа направилась правительственная делегация. По прибытии она вломилась в покои папы и учинила над ним насилие. Через месяц он скончался, а преемник простил французского короля.

Тут надо заметить, что перенос папской резиденции в Авиньон не был прямым следствием этого визита. Всё сделалось как-то само собой и не сразу. Просто Авиньон — чудесное, живописное место, равноудалённое от католических провинций Европы. Папами с тех пор становились представители французского духовенства: на новом месте так было, конечно, удобнее. Вопрос с духовным столпом Европы был решён. На повестке дня стоял второй столп: император.

Подобно папе, он избирался коллегией выборщиков — электоров по официальной латыни того времени. Лицо светское, он, в отличие от папы, имел семью и наследников, но императорская власть по наследству не передавалась. Когда-то число выборщиков никак не ограничивалось: лоскутная империя состояла из множества княжеств, владений феодалов светских и церковных. Но к моменту, когда проблемой «Священной Римской империи германской нации» заинтересовался французский король с его легистами, число электоров сократилось до семи и их состав стал строго определённым. В семёрку входили три архиепископа — Кёльнский, Трирский и Майнцский, один герцог — Саксонский, два графа — Рейнский и Бранденбургский и один король — Чехии, по латыни Богемии.

Ситуация складывалась благоприятная. Сначала в битве двух претендентов на имперскую корону один разгромил и убил другого, а потом и сам был убит своим племянником. Открылась вакансия. Филипп встретился с Бертраном де Го, именовавшимся папой Климентом Пятым, и обговорил с ним план, подготовленный неутомимым легистом Пьером Дюбуа. Предполагалось выдвинуть кандидатуру Шарля Валуа, младшего королевского брата и известного политического неудачника. Вариант, для многих приемлемый: слабый властитель симпатичен подвластным сеньорам. Климент обещал поддержать.

Но у опытного политика в запасе всегда есть «план Б». Его в секретной записке на имя короля изложил тот же Пьер Дюбуа. Зачем привлекать Шарля Валуа, этого рыцаря-романтика, завсегдатая турниров? Справится ли со сложнейшими политическими задачами? Если Филипп хочет подчинить Империю Капетингам, не проще ли баллотироваться самому? А после избрания объявить власть императора пожизненной и передаваемой по наследству. Какая это будет власть, легко домыслить: рыхлое государство скрепят железным обручем государевы чиновники, подобные французским бальи и сенешалям.

Конечно, «план Б» обойдётся казне дорого, очень дорого. Однако Дюбуа не только теоретик, но и практик, наторевший в подобных операциях внутри страны, не сомневался в успехе и вовне: правители алчны везде и всегда. Продажность трёх архиепископов несомненна. Графу Бранденбургскому нужны деньги для оплаты наёмников: он занят расширением своих владений на восток, за Эльбу и Одер. Нуждаются в деньгах и саксонцы: там за герцогство борются два претендента. Платить придётся обоим — накладно, но что поделаешь. Проблемы возникнут с королём Чехии: он слывёт неподкупным. Но, надо надеяться, веское слово папы перевесит сомнения. Легист разработал даже текст, который папа должен огласить в беседе с электорами. Текст включал и угрозы лишить их избирательного права, если они вздумают противиться столь достойной кандидатуре или станут возражать против пожизненного и наследуемого правления. Одним словом, деньги и страх — два инструмента власти. Кто назовёт другие, которые не были бы смешны?

Плох политик без запасных вариантов, но плох и тот, кто не располагает сетью осведомителей. У Климента такая сеть при французском дворе была, он знал о «плане Б» до того, как был с ним ознакомлен, и план ему очень не понравился. Помня участь папы Бонифация и прекрасно представляя себе, кто такой Филипп Красивый, Климент тревожился о судьбе церкви, да и христианства вообще. Если Филипп заполучит Империю не для своего родственника, а лично для себя и навечно, самостоятельности церкви придёт конец. На большей части христианского мира она превратится в идеологическое орудие могущественного Капетинга, который станет повелевать не только телами, но и душами подданных. И Климент, на словах обнадёживая Филиппа, своевременно принял тайные меры, чтобы провалить опасный проект. В итоге на имперство выбрали графа Люксембургского, сорокалетнего политика, по свидетельству современника — незаурядного, красноречивого, осторожного, но и храброго в сражениях. Несмотря на относительную молодость, он довольно скоро скончался, вновь открыв Филиппу простор для политических игр.

Геополитические проекты Филиппа не ограничивались приобщением германской Империи. Докладные записки и учёные трактаты его современников ясно об этом говорят. Французам, по мнению легистов, «самым разумным из людей», должен быть подчинён весь мир. К Франции надо присоединить не только германскую, но и Восточную Римскую империю, Византию, которая, правда, так в то время не называлась. Это осуществимо через династический брак. Кроме того, поблизости, на греческих землях, существует так называемая «Новая Франция», населённая потомками участников крестового похода столетней давности. Ведь даже один из виднейших представителей французской аристократии носит символический титул герцога Афинского, а у Шарля Валуа в его богатой коллекции номинальных званий есть титул «императора Константинополя».

Целью за Пиренеями должна стать Кастилия — крупнейшее королевство полуострова. Там надо восстановить в правах инфанта, внука Святого Луи. Венгрию, обширное королевство, поможет присоединить воцарившаяся там анжуйская династия с прочным французским корнем. А король Польши воспитывался при венгерском дворе, так что и с Польшей особых проблем не предвидится. Если добавить сюда колонизацию Святой земли, за которой естественно последуют и остальной Ближний Восток, и Северная Африка, то капетингская империя действительно сделает французским весь мир. Что касается монголов, их христианизация обсуждалась ещё при Святом Луи.

Вот на что «железному королю», достойному внуку великого и благочестивого деда, нужны деньги. И планы его воплощаются в жизнь. Папа стреножен и начиная с Климента перестал быть римским, став авиньонским. С Империей пока не заладилось, но задача ясна и цель достижима. Кто может бросить вызов железной воле французского монарха и гению его советников? У кого ещё геополитические проекты такого масштаба?

Но однажды Филипп узнал, что проект всемирной империи вынашивает не он один, что конкурент у него есть, притом проект конкурента гораздо ближе к осуществлению, чем его собственный. Легко догадаться, о ком речь: тамплиеры! Эти монашествующие рыцари, начав с сопровождения и охраны паломников на Святую землю, за двести лет раскинули по всей Европе сеть своих командорств, которые одновременно и банкирские конторы, ссужавшие деньгами из несметных богатств ордена владетельных особ, превратив их в должников и через них влияя на европейскую политику. Филипп и сам задолжал, но волнует его не это, не долги и даже не богатства тамплиеров, хотя, конечно, неплохо бы их приобщить, раз они на территории его королевства, да ещё в самом Париже: главная казна — в крепости Тампль на правом берегу Сены. Деньги важны, но ещё важнее их гениальная методика построения сверхгосударства и завоевания Европы. Притом завоевания до поры тайного, о котором никто, кроме посвящённых, не знает. Но Филипп, у которого под рукой не только умные головы, но и хорошие разведчики, узнал.

Когда командор принимает в орден очередного рыцаря, пока ещё послушника, человека светского, он обрекает его на безбрачие. Построить государство из монахов нельзя: государство строится из семей. Но в ритуале посвящения есть примечательная деталь. Командор объявляет послушнику, что тот отныне становится рыцарем Храма, но одновременно его родители, братья, сёстры и всё их потомство до любого колена приобщаются к некоей благодати, источаемой орденом, и обретают статус «братьев и сестёр Храма». Иными словами, в орден вовлекаются не только сами рыцари-монахи, но и вся их родны вместе с ещё не рождёнными. Это и есть та человеческая ткань, из которой ткут элиту сверхгосударства, которому со временем предстоит выйти из тени и на месте множества королевств и княжеств учредить единую Европу. Тамплиеры загодя методом «наследования по боковой линии» формируют тамплиерские династии, свою будущую наследственную знать. И это намного серьёзнее и опаснее, чем влияние на государей через долги.
 
И Филипп понял, что надо действовать. Встретившись с папой Климентом, он высказал ему обвинения против ордена, пока что конфиденциально, и в глубочайшей тайне подготовил масштабную полицейскую операцию, которая прошла блестяще. Великий магистр, командоры, множество рядовых рыцарей оказались в застенках. Началось следствие, в ходе которого вскрылись удивительные, поразившие современников преступления.
 
Тамплиеров обвиняли по семи пунктам, вписанным в ордер на арест за месяц до спецоперации, а на инквизицию возложили задачу добиться признаний, если надо, прибегая к пыткам. Разумеется, геополитическая подоплёка в обвинениях отсутствовала, там содержались лишь вещи, народу понятные, представимые в ярких образах. Например, отрицая Христа как лжепророка, тамплиеры на своих церемониях топчут крест, плюют и мочатся на него. Предметы поклонения у них — некая трёхликая голова, следователями, впрочем, так и не найденная, а также кот — тут уж что-то булгаковское! Они не верят в церковные таинства, их священники не освящают святых даров, хлеба и вина, во время мессы, очевидно, проводя её лишь для видимости. Они практикуют мужеложство, тайно собираются по ночам, а разглашение своих секретов карают смертью.

Когда обвинения прозвучали и с помощью «царицы доказательств» — признания обвиняемых были доказаны, король Филипп заявил, что ему трудно поверить в столь ужасные преступления, хотя он сам со своими легистами обвинения эти загодя выдумывал, как считают современные историки, не склонные к конспирологии. Но выдумывал ли? Насколько беспочвенны были обвинения?

Несомненно, в ордене существовали степени посвящения вплоть до абсолютно закрытого «внутреннего круга», в котором за многие десятилетия мог выработаться комплекс идей, далёких от ортодоксии, еретических. Текстов с их изложением не сохранилось либо не было вовсе, либо к ним до сих пор нет доступа: Ватикан прижимист по части своих архивов. Исследователи нашего времени потратили массу усилий, пытаясь по крупицам, включая даже архитектурные детали и декор соборов, восстановить тайную метафизику тамплиеров. Однако в самых общих чертах её можно реконструировать из довольно простых соображений. В частности, исходя из долгого пребывания рыцарей Храма на Востоке, где они наверняка контактировали с искушёнными в теологических спорах мусульманами и иудеями. От них рыцари, не слишком образованные, могли некритически воспринять строгий монотеизм, каковым христианство с его Пресвятой Троицей не является. Отсюда простое умозаключение ведёт к отрицанию Христа как богочеловека, что и вскрыли инквизиторы в ходе следствия. Развивая монотеистическую идею, вдумчивые представители «внутреннего круга» могли прийти к выводу, что Иисус даже не пророк, как у мусульман, а самозванец, так что Второго Его Пришествия и Страшного Суда ожидать не следует: это выдумки.

Правда, уже сто лет, после разгрома и ограбления православного Константинополя, в чём участвовали и тамплиеры, в их распоряжении находился объект, позднее известный как Туринская Плащаница. Но понятно, что у них не было научного инструментария далёкого будущего и они не могли пережить потрясение, испытанное атеистическими учёными после детального изучения объекта. Так что отрицание Христа им можно простить. Кстати, существует гипотеза, что пресловутая голова, которой поклонялись, — это Плащаница, сложенная так, что виден только лик Спасителя, а поругание креста выражало презрение к орудию Его казни.

Другая составляющая тайной доктрины тамплиеров, очевидно, связана с манихейством. В простейшей версии это учение о двух равновеликих божествах, одно из которых — средоточие добра, другое — зла, и ни то, ни другое не доминирует и не может победить. В силу этого поклонение злу допустимо и не ведёт к погибели души и проклятию. Манихейство исповедовали катары — массовое религиозное движение Юга Франции, с необычайной жестокостью подавленное при короле Филиппе Августе. Легко предположить, что немалое число рыцарей — скрытых катаров, избежавших расправы, пополнило в своё время ряды тамплиеров. Вот этот сплав строгого монотеизма и манихейского дуализма доброго и злого бога и мог стать секретной идеологией «внутреннего круга». Но совместим ли монотеизм с дуализмом, не восстаёт ли логика? Всё просто: Бог подобен двуликому Янусу, у него две ипостаси: добрая и злая. Говоря по-современному, он страдает «расстройством множественной личности», и одна альтернативная личность не отвечает за действия другой, а сталкивается лишь с последствиями. Вообще говоря, в лёгкой форме таким расстройством страдают все люди, тут нет особого открытия: достаточно за собой понаблюдать. Бог — суперличность, почему бы Ему не быть как все? Изощрённому схоластикой уму нетрудно додуматься до подобной ереси.

Однако оставим домыслы и встанем на твёрдую почву противников конспирологии. И тогда откроется любопытная картина. Обвиняемые были, конечно, в растерянности и ужасе от того, в чём их обвиняли. Не укладывалось в голове: их, рыцарей Святой земли, называли «объективными союзниками» — звучала именно такая формулировка — сарацин, то есть мусульман, злейших врагов христианства, с которыми они сражались на поле боя. Этот вопиющий диссонанс даёт основание французским историкам наших дней усматривать прямые аналогии процесса тамплиеров с показательными процессами двадцатого века в Москве, Праге, Будапеште. Достаточно заменить лишь несколько ключевых слов в обвинениях: «христианство» на «социализм», «еретиков» и «сарацин» на «троцкистов» и «империалистов» — и сходство окажется полным.

Исчерпывался ли «сталинизм» Филиппа Красивого за века до Сталина делом тамплиеров? Нет, сходство — системное. На небывалую высоту поднялась пропаганда, власть добивалась массовой поддержки, не только распространяя памфлеты и пасквили, но и собирая самые настоящие митинги. В период борьбы с папой Бонифацием в королевском саду на острове Сите, возле Пале — дома правительства, созвали на митинг духовенство — от нищенствующих францисканцев и доминиканцев до епископов, а также представителей университета. Выступая, они клеймили Бонифация, затем нотариусы из королевской администрации провели сбор подписей под петицией, обличавшей преступления папы.

Другой митинг прошёл в поддержку короля, вставшего на борьбу с тамплиерами. Ораторы из ордена доминиканцев, ответственного за инквизиционные трибуналы, по пунктам разъясняли собравшимся суть обвинений. Митингами и резолюциями сопровождались конфискация имущества и изгнание из страны евреев и ломбардских банкиров по обвинению в ростовщичестве. Историки отыскали дефиницию для деятельности королевских пропагандистов: «систематическое оболванивание населения».

Эти удивительные, на столетия опережавшие время явления были лишь частью нарождавшейся системы. Успешно решалась задача соединить власть государственную с церковной, власть над телами с властью над умами. Государство идеологизировалось. При этом легисты доказывали: король стоит выше закона, невозможна никакая власть вне его контроля. Он и верховный судья, и законодатель, и исполнитель. «Чего хочет король, того хочет закон» — вот их чеканная формула.

Эти тенденции, определившиеся за почти тридцать лет правления «железного короля», дали основание французским историкам утверждать в наиболее авторитетной монографии о Капетингах, что при Филиппе Красивом во Франции закладывались не только основы государства Нового времени, то есть абсолютизма, но и впервые проявил себя, с опережением на столетия, тоталитаризм: рождалось тоталитарное государство будущего. И парижские буржуа его приветствовали и ему служили. Из песни слова не выкинешь. Филипп обирал и конфисковывал направо и налево, обогащая казну. И только парижских буржуа не трогал, а приближал к себе, даже если их деловые операции с точки зрения закона были сомнительны. Это был свой, родной король.