О русской философии

Основание западноевропейской философии – ratio. Русская философская мысль, развившаяся на основе греко-православных представлений, в свою очередь, во многом заимствованных у античности, кладет в основание всего Логос. Ratio есть человеческое свойство и особенность; Логос метафизичен и божествен. Русская самобытная философия представляет собой непрекращающуюся борьбу между западноевропейским абстрактным ratio и восточно-христианским, конкретным, богочеловеческим Логосом.
А.Ф. Лосев.

Мы бесконечно далеки от того, чтобы приписывать значение безусловной, канонической достоверности результатам и достижениям русского религиозного искания. Но необходимо признать принципиальную правильность вновь избранного пути. Его сила не в самоутверждении логического познания, а в смирении самоотречения пред тайною Божией и в жажде подвига.
Г. Флоровской

                Что такое философия и в чем состоит призвание философа? В высочайшем и всеобъемлющем понимании философия есть искусство искусств и наука наук, познание всего сущего – видимого и невидимого, Божественного и человеческого, она есть поиск смысла жизни и попечение о смерти, искание Истины и любовь к мудрости, а так как истинная Премудрость – это  Сам Бог, то истинная философия есть любовь к Богу и подвиг Богопознания. По слову святителя Василия Великого, истинный философ, изумленный грандиозной таинственностью мироздания, через постижение тайн и законов космоса и через самопознание усматривает «следы Зиждителя вселенной» в Его творении и восходит к познанию Бога. С древнейших  времен – от Иова и Соломона, от Сократа и Платона и вплоть до наших дней – философия есть искусство задавать вопросы – вопрошать не о суетном и преходящем, а о вековечном и неразрешимом – философия начинается с изумления и душевного потрясения, она может возникнуть как из акта веры и сердечного созерцания, так и из горького опыта сомнений и отчаяния – она укоренена в мыслящем духе человека и в самой глубинной его экзистенции, ибо человек не довольствуется бытием, но ищет смысл своего и мирового бытия – он осознает конечность своего существования и наличие в мире зла и страданий, пристально вглядывается в жизнь со всем ее трагизмом и комизмом, грезит о счастье и ищет Истину, помнит о смерти и задумывается о душе и посмертном бытии, борется за свободу духа и право умственного высказывания и творчества, задается вопросами, на которые не может ответить никто из умерших, живущих ныне и грядущих в наш мир – никто, кроме Самого Бога, отсюда – венец всякой истинной философии есть Богомыслие и молитва – обращение к Создателю. Со всех сторон мы окружены бездной таинственности, а высшее призвание философа – разгадывать все загадки бытия и разрешать все вековечные проблемы, образующие чудную симфонию мировых тайн, в центре которых – Бог и человек. Философия есть поиск ответов на самые животрепещущие и загадочные, горькие и завораживающие, сложные и до конца неизъяснимые вопросы человеческого бытия – на вопросы о добре и зле, о смысле жизни и предназначении человека, о смерти и бессмертии, о свободе и любви, о грехе и искуплении, о страданиях и счастье. С самых древних времен эти «трудноразрешимые», «вековечные» и «проклятые» вопросы, как их именовали немецкий поэт Гейне и  наш русский писатель Достоевский, волновали сердца, умы и совесть величайших мыслителей и мудрецов человечества – страдальца Иова и пророка Иеремию, эллинских трагиков – Эсхила, Софокла и Еврипида, и философов Платона, Сократа и Аристотеля, великих христианских богословов от святителя Григория Богослова и Августина Блаженного до святителя Игнатия Брянчанинова и преподобного Иустина Поповича, восточных мудрецов  и европейских мыслителей, и конечно всех выдающихся русских философов. В этом плане совершенно верно рассуждал Борис Вышеславцев, писавшей в своей книге «Вечное в русской философии» о том, что национализм в философии, равно как и в науке, невозможен, ведь основные проблемы мировой философии есть и проблемы русской философии, но при этом, он подчеркивал, что «существует русский подход к мировым философским проблемам, русский способ их переживания и обсуждения. Разные нации замечают и ценят различные мысли и чувства в том богатстве содержания, которое дается каждым великим философом». Если вслед за русским религиозным мыслителем Иваном Ильиным определить культуру как музыку духа, своеобразную у каждого народа, то следует указать на то, что высшее призвание духовной культуры – быть гимном, всенародно пропетым Богу в истории и прозвучавшим во славу Творца вселенной  – в этом ее высший и священный смысл, а культура каждого народа является мелодией, входящей в мировую духовную симфонию, она обладает самобытностью и имеет духовное своеобразие – это своеобразие отражается на искусстве и быте, на мировосприятии и философии. Русская философия – это оригинальная философская традиция, сложившаяся в России, самобытное и многогранное явление в нашей культурной жизни, столь же грандиозное и значимое как и классическая русская литература; это – огромный пласт культуры, затрагивающий широкий спектр этических, эстетических, антропологических и историософских проблем, исследуемый в «Историях русской философии» В. Зеньковского и Н.О. Лосского, в книгах «Пути русского богословия» протоиерея Георгия Флоровского и «Русская идея» Н.А. Бердяева, в «Очерках по истории русской философии» С.А. Левицкого и трудах А.Ф. Лосева,  С.С. Хоружего и А.Ф. Замалеева. В своей глубокомысленной книге «Русская идея» Николай Бердяев отмечал, что русский человек любит философствовать – ставить вопросы о смысле жизни, о Боге, о правде и неправде, о страданиях и суетности нашей земной жизни и о вечной жизни, но судьба философии в России складывалась мучительно и трагично, о чем свидетельствуют драматичные судьбы русских мыслителей. Если на Западе преобладал рационалистический способ мышления – у древнегреческих софистов, Сократа и Аристотеля, у древнеримских стоиков, у Фомы Аквинского и средневековых схоластов, у Декарта и Спинозы, у Канта и Фихте, наконец – у Гегеля, чья умозрительная система является вершиной рациональной философии (хотя конечно, на Западе были и великие мыслители экзистенциального и мистического типа – Плотин и Мейстер Экхарт, Якоб Беме и Якоби, Паскаль, Кьеркегор и Ницше), то русская философская мысль зиждется на акте целостного духа – русский человек философствует страстно и самозабвенно – всем сердцем и умом,  волей, интуицией и чувством – всей жизнью и душой своей, он вкладывает в акт философствования всего себя, отсюда – экзистенциально-проникновенный характер русской философии, которая почти всегда есть исповедь или проповедь, ее своеобразная манера – мощь и экспрессия русского слова, лирико-рефлексирующая эссеистика, обращенность к вопросам этики и религиозной метафизики – к «проклятым вопросам» человеческого бытия, которые являются венцом нравственных вопрошаний и представляют одну из вершин русской религиозно-философской мысли, запечатленной в как в поэзии Державина и Пушкина, Лермонтова, Тютчева и Фета, так и в литературных произведениях Достоевского, Толстого и Чехова, и в собственно философских творениях Владимира Соловьева и князя Евгения Трубецкого, Эрна и Франка, Бердяева, Ивана Ильина и Вышеславцева.
                Как глубокомысленно заметил Николай Бердяев, «русская тоска по смыслу жизни – вот основной мотив нашей литературы и вот что составляет самую сокровенную сущность русской интеллигентной души, мятущейся и скитающейся, тревожно работающей над проклятыми вопросами, которые сделались для нее вопросами собственной индивидуальной судьбы».  По мудрой мысли Григория Померанца, «общая черта Тютчева, Толстого и Достоевского – открытый вопрос, на который человеческий ум не может дать ответ, вопрос Иова». «Открытые вопроса» – это «проклятые вопросы», не разрешимые рациональным методом – диалектически, аналитически и логически, мучавшие как ветхозаветных пророков, так и религиозных мыслителей Нового времени – Паскаля и Кьеркегора, сводившие с ума Ницше и ввергавшие в глубочайший пессимизм Шопенгауэра, именно эти вопросы всегда волновали русских философов, занимающихся не столько вопросами гносеологической методологии и отвлеченной метафизики на манер Канта и Гегеля, сколько религиозной метафизикой и проблемами нравственной философии – вопросами о бытии Бога, Его благости, премудрости и  всемогуществе,  вопросами о смысле жизни человека, о смерти и бессмертии, о страданиях и счастье, о свободе и справедливости, о том, что такое добро и зло. Русская философия – это многоликая область интеллектуальной и духовной жизни, представленная именами выдающихся мыслителей, среди которых наш первый оригинальный философ – Г.С. Сковорода, «русский Фауст» и любомудр Владимир Одоевский, русский западник П.Я. Чаадаев – друг и собеседник А.С. Пушкина, скорбящий в Философических письмах» о том, что Россия оторвана от магистрали всемирной истории, а в «Апологии сумасшедшего» высказавший мысль об особом всемирно-историческом призвании России, необыкновенно находчивый и остроумный в спорах поэт, публицист, славянофил и глубоко религиозный мыслитель А.С. Хомяков, рассуждавший о Церкви и идеи соборности, Иван Киреевский – ценитель поэзии Жуковского, знаток философии Шеллинга и святых отцов Церкви, человек с созерцательно натурой, тесно связанный с Оптиной Пустынью, противопоставивший рационализму – веру, а романтической экзальтации – духовное трезвение, призывавший к цельности духа и высказавший идею православного просвещения. Для того, чтобы убедиться в том, что Россия дала миру не только великих поэтов и писателей, художников и музыкантов, но и философов – достаточно обратиться к  колоритной фигуре Константина Леонтьева – одного из самых блестящих стилистов в русской литературе, оригинально развившего идею Данилевского о культурно-исторических типах утонченному эстету и эпикурейцу по натуре, критику мещанства, считавшему Византию эталоном для России, затем – к загадочной и сложной личности В.С. Соловьева – выдающегося русского религиозного философа, публициста и литературного критика, исповедника идеи всеединства, поэт-романтик с мистическими грезами о Софии и мечтой о всеобъемлющем синтезе науки, искусства и религии, а также к  князю Сергею Трубецкому, занимающемуся  изучением метафизики и учения о Логосе в истории, к его брату Евгению Трубецкому, написавшему глубокомысленную книгу «Смысл жизни» и очерки о православной иконописи – «умозрения в красках», к выдающейся плеяде религиозных мыслителей, вышедших из «русского духовного ренессанса» – к  В. Эрну, Н.А. Бердяеву, Л. Шестову, С.Н. Булгакову, о. П. Флоренскому, Л.П. Карсавину,  С.Л. Франку, Н.О. Лосскому, Ф.А. Степуну,  Г.П. Федотову, И.А. Ильину и Б. Вышеславцеву с их напряженными и тернистыми духовными метаниями и исканиями, пророческими прозрениями и глубокими раздумьями о судьбах России и мира, о Боге и Церкви, о творчестве, вере и познании, о правде и красоте, о сущности и предназначении человека.
                Русская самобытная философии не возникла из пустоты – она приуготовлялась многовековой историей русского народа, его верой и духовными исканиями, а ее возникновению предшествовало  богатейшее древнерусское наследие. В своей книге «Пути русского богословия», задуманной как опыт исторического синтеза по истории русской религиозно-философской и богословский мысли,  протоиерей Георгий Флоровский задавался историософским и культурологическим вопросом о затяжном молчании русской мысли: «В истории русской мысли много загадочного и непонятного. И прежде всего, что означает это вековое, слишком долгое и затяжное русское молчание?.. Как объяснить это позднее и запоздалое пробуждение русской мысли?.. С изумлением переходит историк из возбужденной и часто многоглаголивой Византии на Русь, тихую и молчаливую. И недоумевает, что это. Молчит ли она и безмолвствует в некоем раздумьи, в потаенном богомыслии, или в косности и лени духовной, в мечтаниях и полусне?.. Русская икона с какой-то вещественной бесспорностью свидетельствует о сложности и глубине, о подлином изяществе древнерусского духовного опыта, о творческой мощи русского духа. С основанием говорят о русской иконописи, как об «умозрении в красках»… И все же древнерусская культура оставалась безгласной и точно немой. Русский дух не сказался в словесном и мысленном творчестве…  Эта невысказанность и недосказанность часто кажется болезненной». Рассудительно и справедливо отмечая историческую необоснованность критических высказываний Ключевского, гласящих, что древнерусская мысль, при всей ее напряженности и силе, так и не вышла за пределы «церковно-нравственной казуистики», равно как и мыслей Голубинского о том, что Древняя Русь не имела своей образованности и книжности, Георгий Флоровский констатировал, что когда Русь приняла православную веру от Византии, то это определило ее историческую судьбу и культурно-исторический тип ее цивилизации – через крещение Русь приобщилась к христианской вере и культуре – на византийско-православной письменности воспитывались первые русские летописцы и агиографы – «бытописатели новой и святой Руси», а древнерусские книжники – митрополит Иларион Киевский и Кирилл Туровский – стали если не первыми самобытными русскими философами и богословами, то во всякой случае людьми подлинной церковной культуры – «первыми побегами русского эллинизма» и яркими представителями церковной интеллигенции, что же до Климента Смолятича, то в Летописи о нем ясно сказано, что он – «бысть книжник и философ», писавший «от Гомера, от Аристотеля и Платона», он не только знал античную культуру, но и был начитан в святоотеческой литературе и применял аллегорическое толкование к Библии. Как проницательно и тонко подметил Семен Франк, если под философией понимать лишь научно-системное исследование, то, как можно говорить о Сократе и Платоне, о Мейстере Экхарте и Якобе Беме, о Паскале и Ницше как о философах? Философия не есть нечто непременно наукообразное, это – не только понятийно-логическое осмысление действительности, но духовно-интуитивное постижение, направленное к всеохватывающей мудрости и целостному знанию о Боге, человеке и мире, она может найти выражение в преданиях и повестях, в стихах, очерках и нравоучениях. Древнерусская богословская и религиозно-философская мысль не была «теоретичной» и «спекулятивной»  – древнерусские книжники мыслили не в отвлеченных понятиях, но образно, а их сочинения были посвящены практическим вопросам религиозной и духовно-нравственной жизни – в проповедях Кирилла Туровского риторическая изысканность сочеталась с живым сердечным чувством и нотками экзистенциального драматизма, а в наполненном  библейской символикой и богословскими раздумьями «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона Киевского, жившего во времена княжения Ярослава Мудрого, четко разделяется две фазы всемирной истории – ветхозаветная «эпоха закона» – узконациональной правовой нормы и обычая, погруженного в суету земных дел, и новозаветная «эпоха благодати»  – христианской религии и евангельской Истины, направленной на спасение всех народов – всего человечества. По толкованию митрополита Илариона Киевского, библейская рабыня Агарь символизирует собой «царство закона», а свободная Сарра, родившая по Божией милости сына Исаака, из рода которого явился Христос, – это «царство благодати». Если в царстве закона, иудеям, как богоизбранному народу, было дано блюсти заветы Божии, то в царстве благодати все народы равны во Христе, а Церковь – Новый Израиль. Если «царство закона» – это ветхозаветная эпоха с ее ожиданием Мессии – пришествия Иисуса Христа, а этика Ветхого Завета есть этика закона и обряда, то «царство благодати» – это новозаветная эпоха, явление Света Истины в лице Иисуса Христа Богочеловека – не только для иудеев, но и для всех народов, которые призваны почитать Творца не как рабы, а как свободные сыны, ибо этика Нового Завета есть этика свободы и благодати. В знаменитом «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона Киевского уже намечаются своеобразные черты русской самобытной философии – ее глубокая религиозность и связь с Православием, ее обращенность к проблемам этики и историософии, ее этика свободы и благодати в противовес этике долга и всем этическим учениям, в той или иной мере носившим печать законничества. По справедливому замечанию В. Зеньковского, «религиозное сознание, если оно оплодотворяет все силы духа, неизбежно и неизменно порождает философское творчество – и  вовсе не нужно при этом думать, что философская мысль всегда и всюду рождается из сомнения. Гораздо больше философская мысль движется изначальными интуициями, которые, хотя и уходят своими корнями в религиозное миросозерцание, но несут в себе свои собственные мотивы и вдохновения. Существенно здесь, однако, то, что философская мысль растет лишь в условиях свободы исследования – и свобода внутренняя здесь не менее важна, чем свобода внешняя». Не случайно в «Очерке истории философии» Э.Л. Радлова излагается мысль, что русская самобытная философия теснейшим и глубочайшим образом связана с «христианским просвещением» и ее история начинается с крещения Руси – с перехода от языческого мифа к православному Логосу или как писал протоиерей Георгий Флоровский в своей книге «Пути русского богословия»  – «крещение было пробуждением русского духа – призывом от «поэтической» мечтательности к духовной трезвости и раздумью». В свете вышеизложенного, можно согласиться с мыслью Замалеева о том, что «первые опыты русской философии восходят к древнекиевской эпохе и связаны с христианизацией Руси», но следует отметить, что первым самобытным русским философом в подлинном смысле слова следует считать не древнерусских книжников, а Григория Сковороду, на что обращал внимание Борис Вышеславцев, писавший, что Сковорода «первый оригинальный русский философ, русский мыслитель, богослов и поэт, сразу выразивший весь будущий характер русской философии и все его древние истоки… Это был русский европеец и всечеловек, каким Достоевский мечтал видеть человека вообще в своей пушкинской речи. Его любимыми философами были Сократ и Платон, он отлично знал древнюю философию и литературу, а из отцов Церкви наиболее ценил Климента Александрийского, Оригена, Дионисия Ареопагита и Максима Исповедника и нашего Нила Сорского, наиболее философских и наиболее неоплатонических отцов. В личности Сковороды воплощаются, в сущности, все заветные устремления и симпатии русской философии, которые затем воплотились в личности Владимира Соловьева и всей нашей плеяды русских философов эпохи русского возрождения, как-то: братья Трубецкие, Лопатин, Новгородцев, Франк, Лосский, Аскольдов…». Задаваясь вопросом о  возникновении русской философии и ее своеобразии, Владимир Эрн полагал, что Г.С. Сковорода стоял у самого порога русской философской мысли – он первый самобытный философ России, а блеск и величие нашей последующей культуры – самобытная русская литература, поэзия и философская мысль в лице Достоевского и Гоголя, Пушкина, Лермонтова, Тютчева и Толстого, Владимира Соловьева и корифеев «русского духовного ренессанса» – не должны заслонять его колоритную личность. «В лице Сковороды происходит рождение философского разума в России; и в этом первом лепете звучат новые, незнакомые Европе ноты, объявляется определенная вражда рационализму, закладываются основы совершенно иного самоопределения философского разума».
                Русская философия необычайно многолика, а каждый русский самобытный философ – от Сковороды, Чаадаева и славянофилов до Льва Шестова, Лосева и Вышеславцева обладал уникальным миросозерцанием и своей индивидуальной манерой философствования, равно как и своеобразным литературным стилем, но в то же время русская философия проникнута духовно-экзистенциальным единством – все русские мыслители, равно как и все мировые мыслители исполняют «общее дело» – ищут познания Истины во всей ее неизмеримой глубине и величественной грандиозности – каждый из них вносит свою страницу в мировую книгу философской мысли. Если использовать музыкальный язык, то философские воззрения каждого отдельного русского мыслителя со своим тембром и звучанием вливаются как единичный голос в общение пение хора, а музыка русской философии – вливается в единую духовную симфонию философской мысли человечества, так индивидуальное – восходит к национальному, а национальное – к всечеловеческому, при этом индивидуальное сохраняет свою уникальность, а национальное – свою самобытность, не растворяясь во вселенском. Для русской философии характерная «всемирная отзывчивость», о которой говорил Ф.М. Достоевский в своей речи, посвященной А.С. Пушкину – одному из величайших гениев России, тем самым – русская философская мысль не замкнута сама в себе – в узко-национальном, но является как наследницей Византии с ее православной культурой, и может щедро черпать вдохновение и мудрость из Библии и из античной культуры, на что обращали внимание о. Павел Флоренский, Владимир Эрн, Борис Вышеславцев и Георгий Флоровский, так и теснейшим образом связана с европейской философией – огромное значение для пробуждения русской философской мысли имела немецкая философия – прежде всего Гегель и Шеллинг, в меньшей степени Кант, Фихте и Франц Баадер, а для мыслителей экзистенциального типа – как Лев Шестов, наиболее близки были Кьеркегор и Паскаль. Всемирная отзывчивость русской души и русской философской мысли, столь точно поэтически схваченная нашим романтиком Серебряного века и поэтом-символистом А. Блоком – «мы любим все – и жар холодных числ, и дар божественных видений; нам внятно все – и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений», не ограничивается волей к всечеловечности и умением вживаться в гений иных народов – Владимир Соловьев и Владимир Эрн смогли блестяще вникнуть в жизненную драму Платона и  его философию с ее главными темами, Евгений Трубецкой написал великолепное исследование о философских воззрениях Ницше, Иван Ильин – вжился в философскую систему Гегеля и особенности его диалектического и спекулятивного мышления, а Вышеславцев – в нравственную философию Фихте, но всемирная отзывчивость гораздо шире и выше, чем связь со всем человечеством – это «открытость бездне», о которой писали в стихах поэты Ломоносов, Державин и Тютчев и размышлял Григорий Померанц, она связывает русских мыслителей со всей вселенной – с миром Ангелов и миром демонов, со всей природой и всем Божьим творением – в том числе с духовными сокровищами собственного народа, накопленными за века его истории.
                Русская философия самобытна и имеет своеобразные черты, отличающие ее как от западной, так и от восточной философии, придающие ей качество оригинальной философской традиции. По слову тонкого диалектика А.Ф. Лосева, самобытность русской философии заключается в особенности русского философского акта – русская философия онтологична и соборна, она глубоко мистична и религиозна в отличие от западного «интеллектуализма», она ориентируется на «действительную жизнь» и связана с классической русской литературой – кладезем самобытной русской философии, а ее квинтэссенция состоит в том, что «как только русская философская мысль начинала касаться отдельной личности, то есть ставить этические вопросы, то они сразу же превращались в идеологию этого общественного подвижничества и героизма». Русской философии, в отличие от европейской и более всего немецкой философии, чуждо стремление к абстрактной, чисто интеллектуальной систематизации взглядов. Она представляет собой чисто внутреннее, интуитивное, чисто мистическое познание сущего, его скрытых глубин, которые могут быть постигнуты не посредством сведения к логическим понятиям, а только в символе, в образе, посредством силы воображения и внутренней жизненной подвижности. Русская философия неразрывно связана с действительной жизнью, поэтому она часто является в виде публицистики, которое берет начало в духе времени, со всеми его положительными и отрицательными сторонами, со всеми его радостями и страданиями, во всем порядком и хаосом. Поэтому среди русских философов мало философов par excellence: они есть, они гениальны, но зачастую их приходится искать среди фельетонистов, литературных критиков и теоретиков отдельных партий». Размышляя о существенном различии двух типов философствования – русского и европейского, Вышеславцев писал: «Наша встреча с западными философами сразу обнаружила разницу душевных и духовных установок. Разницу нелегко показать: философия была та же, на которой воспитывались поколения русских образованных людей и профессоров. Но отношение другое: у них она воспринималась чисто интеллектуально – мышлением и наблюдением фактов. У нас – скорее чувством и интуицией. Из «Германии туманной» мы тоже привозили «учености плоды», но «дух пылкий и довольно странный» там уже отсутствовал – мы привозили его туда с собой из России. Нас поражал их сухой, строго дифференцированный интеллектуализм – он все понимал, все анализировал, прекрасно устанавливал связь идей, но неизвестно было, что они берут всерьез, что присваивают и усваивают и излагают, как интересные воззрения и комбинации идей… Их поражал и иногда раздражал наш абсолютизм, максимализм, наше требование окончательных решений и сведение всех проблем к последнему смыслу всего существующего». По оценке русского мыслителя Николая Арсеньева, основные темы русской религиозной философии были намечены и раскрыты тремя великими мыслителями девятнадцатого века – Иваном Киреевским, Хомяковым и Достоевским: «В творческой Любви Божией коренится и свобода человека, и в этом великое неотъемлемое достоинство человека. Он призван отвечать на зов Божий, не как «равный равному», но как творение Творцу своему. Но Творцу было от века благоугодно, чтобы это творение – человек, был свободен в своем ответе Творцу Своему, ибо он создан для свободы ответной любви Тому, Кто есть сама Любовь и вместе с тем Творец и самого человека и его свободы. Поэтому эта религиозная философия Киреевского и Хомякова христоцентрична, это – глубоко, основоположно новозаветная и христианская философия... А Достоевский – в значительной степени ученик религиозной философии Хомякова – со всей силой прибавил к этому и личный свой опыт, выношенный в течение всей своей жизни, его гениальной, мятущейся, тревожной – но потом нашедшей свое успокоение, душой: свой опыт, свой ответ о самой центральной и болезненной проблеме жизни –  о страдании. Нет другого ответа на мучительную проблему страдания для Достоевского, как в добровольном снисхождении и отдании Себя ради нас страждущей Любви Важней – в страданиях Богочеловека. Этими тремя великими религиозными мыслителями русскими середин девятнадцатого века: Киреевским, Хомяковым, Достоевским сразу намечаются некоторые основные темы вдохновляющие русскую религиозную философию вообще: творческий, преображающий, изменяющий нас, нашу личность характер религиозного познания, далее – свобода человеческого духа как его величайшее призвание и вместе с тем предпосылка его высокого достоинства и, наконец, безмерное творческое  снисхождение Божественной Любви, как источники жизни, и духовного роста и свободы человека и всей жизни мира». Характерными чертами русской самобытной философии являются ее религиозность и обращенность к Богу – «интерес к проблеме Абсолютного», «восхождение к Абсолютному» и «искание Бога», ее стремление разгадать тайну человека и его предназначения – антропологичность, этикоцентричность и литературоцентричность, склонность к историософской рефлексии и «особая русская проблематика» – раздумья о судьбе России, ее особом пути и исторической миссии, поиск «русской идеи». По слову В. Зеньковского, исконный корень своеобразия русской философской мысли заключен в православном типе ее религиозности – русская мысль всегда оставалась связанной со своей религиозной стихией, но при этом всем русским мыслителям было необыкновенно дорого вдохновение свободы, а кроме того, они не замыкались в кругу русской национальной мысли, но воспринимали богатое и творческое культурное и философское наследие Европы – «приобщаясь к философской культуре Запада, русские люди как бы сокращали для себя путь собственного восхождения на высоты философской мысли и быстро входили в сложную философскую проблематику своего времени», конечно, порой «целые поколения попадали в плен Западу, в страстное и горячее следование его созданиями и исканиями». Россия откликалась живым эхом на то, что совершалось на Западе, но, во-первых, первые русские любомудры – славянофил Иван Киреевский и поэт Дмитрий Веневитинов, верящие, что Россия найдет свое основание и залог самобытности в философии – писали, что хоть мощным интеллектуальным толчком для пробуждения русской философской мысли послужила немецкая идеалистическая философия – особенно Гегель и Шеллинг, но восприятие европейских идей было нужно лишь для творческого развития собственной и самобытной русской философии, а во-вторых, мощь русского национального гения с особой силой проявилась в поэзии и литературе – явились Державин, Жуковский и Пушкин – не чуждаясь Запада и живо откликаясь на его культурную жизнь, они были свободны и самобытны в своем творчестве, сочетая вдохновение с самыми глубокими истоками русского духа – с «русской стихией», как это назовет Вышеславцев, а затем и наша философия нашла свой мировоззренческий стиль и свои самобытные пути интеллектуального творчества.
                По заветной мысли Владимира Эрна, в основе западной философии лежит рационализм – опора на человеческий разум и его познавательные силы, ее характерные черты – рационализм, детерминизм, меонизм, имперсонализм и нормативизм, а в основе русской философии заложен логизм – убеждение в том, что Истина познаваема не на путях рационального познания, а через приобщение к Логосу – Божественному Разуму, тем самым своеобразие русской религиозно-философской мысли раскрывается в логизме, онтологизме и персонализме, а в ее основе лежит «принцип» Логоса: «Почти две тысячи лет православный Восток таинственно носит в себе святыню религии Слова… Логос – это предвечное определение Самого Абсолютного. Бог, непостижимый в Своем существе; Бог, возвышающийся над всякой мыслью и именем; Бог, о Котором можно сказать, что Он есть, но не что Он есть; Бог, непостижимость Которого даже над новой землей грядущего Царства навеки раскинется таинством нового неба,- Бог христианства изначально был Логосом («В начале было Слово»)…. Мир в самых тайных недрах своих «логичен», т. е. сообразен и соразмерен Логосу, и каждая деталь и событие этого мира есть скрытая мысль, тайное движение всепроникающего Божественного Слова… Человек, поднимающийся к «логическому» сознанию, т. е. приходящий к сознанию в себе Логоса, уничтожает разрыв между мыслью и сущим (разрыв – фатальный для ratio), ибо себя сознает как божественно-Сущее… Отсюда коренной и универсальный онтологизм в философии Логоса, черта колоссальной важности. Для приверженцев философии Слова самое понятие Истины онотологично. В противоположность меоническому рационализму, говорящему о каком-то призрачном соответствии чего-то с чем-то (как показывает Лосский, доктрина «соответствия» проникает и трансцендентальную философию Канта), восточное умозрение признает истину – бытием в Логосе, т. е. бытием в Истине, каковое бытие возможно лишь чрез становление Логосом, чрез благодать существенного усвоения Слова…. Онтологизм восточного умозрения свое осуществление находит в прагматике христианского подвига, а подвиг есть глубочайшее раскрытие и утверждение всех творческих и существенных сторон личности, этого ядра космической жизни. Мы видим, что бездной разделены ratio и Логос. Их можно только противополагать. Меонический рационализм составителей «Логоса» коренным и принципиальным образом ничего общего не имеете логизмом и онтологизмом действительной философии Логоса». Русская философия «занимает среднее место между философской мыслью Запада, находящейся в неустанном течении и порыве, и философской мыслью Востока, парящей в орлиных высотах и находящейся в неустанной напряженности вдохновенного созерцания. Русская философская мысль должна раскрыть Западу безмерные сокровища восточного умозрения». В своих рассуждениях о русской философии, Владимир Эрн указывал на то, что в России зачастую обольщались и увлекались веяниями западной философии, но среди русских мыслителей нет крупных и оригинальных представителей философского меонизма – русская философская мысль призвана не к сотворению философских систем, а к духовным поискам и разрешению вековечных вопросов. Схожую с рассуждениями Владимира Эрна мысль высказывал и А.Ф. Лосев, писавший: «Основание западноевропейской философии – ratio. Русская философская мысль, развившаяся на основе греко-православных представлений, в свою очередь, во многом заимствованных у античности, кладет в основание всего Логос. Ratio есть человеческое свойство и особенность; Логос метафизичен и божествен. Русская самобытная философия представляет собой непрекращающуюся борьбу между западноевропейским абстрактным ratio и восточно-христианским, конкретным, богочеловеческим Логосом». В своей книге «История русской философии» Зеньковский утверждал, что «философское творчество не всегда достигает системы, но оно всегда движется к ней», но с этой мыслью Зеньковского нельзя согласиться – философское творчество Паскаля и Кьеркегора, Якоби и Ницше, равно как и творчество многих русских религиозных мыслителей – Владимира Одоевского и славянофилов, Чаадаева и Достоевского, Бердяева и Льва Шестова, Ивана Ильина и Вышеславцева – не двигалось к системе, более того – подлинная философия представляет собой не систему, а скорее симфонию жизненного опыта, раздумий, веры, идей и духовных исканий. В своем очерке «Трагедия философии» С.Н. Булгаков предостерегал о том, что  история философской мысли трагична – «это повесть о повторяющихся падениях Икара и о новых его взлетах», а в истоках трагедии философии лежит желание создать систему и втиснуть в ее «прокрустово ложе» бытие, что невозможно, ибо не все можно рационально понять, проанализировать и систематизировать – мир полон Божьих тайн и чудес. Как верно писал Иван Ильин, философ не должен выдумывать очередную философскую систему, ведь философия – это не игра воображения и не дело отвлеченного от жизни рассудка, в ее основе лежит первоначальная интуиция и духовный опыт, а «каждый философствующий обязан неуклонно и неутомимо испытывать исследуемый  предмет  и  так  описывать,  излагать,  изображать его, как он есть  в  действительности». По слову Ивана Ильина, «философ, подобно поэту, художнику и ученому, подобно политику и пророку, питается, - сознательно или бессознательно – питается духовным опытом своего народа. Он имеет родину, то есть национальную духовную культуру, в которой сложился его индивидуальный дух, с его любимыми и ведущими предметными содержаниями. С его творческим актом, с его жизненными убеждениями, от этой-то духовной культуры питается – и положительно, и отрицательно – его личный опыт и его личное познавательное творчество». «Философия, в ее первоначальной, опытной стадии, разлита в душах всего народа. Каждый человек, независимо от своего образования и личной одаренности, становится участником национального философского и метафизического дела, поскольку он в жизни своей ищет истинного знания, радуется художественной красоте, вынашивает душевную доброту, совершает подвиг мужества, бескорыстия или самоотвержения, молится Богу добра, растит в себе или в других правосознание и политический смысл, или даже просто борется со своими унижающими дух слабостями».
                По глубокомысленному умозаключению А.Ф. Лосева: «Русская философия является насквозь интуитивным, можно даже сказать, мистическим творчеством, у которого нет времени, а вообще говоря, нет и охоты заниматься логическим оттачиванием мыслей… Русская художественная литература – вот истинная русская философия… В творениях Тютчева, Фета, Льва Толстого, Достоевского, Максима Горького часто разрабатываются основные философские проблемы, само собой в их специфической русской форме». Россия литературоцентричная страна, а наша философия теснейшим образом связана с нашей поэзией и литературой. Григорий Померанц в своей книге «Открытость бездне» высказал мысль, что русская философия со всеми ее темами выросла из русской литературы, подобно тому, как в Индии из древних гимнов Вед возникли философские тексты – Упанишады. В русской классической литературе есть настоящие шедевры, к которым на протяжении всей жизни обращались лучшие философы России. Самая существенная черта русской литературы заключается в том, что она больше, чем литература – русские писатели непрестанно философствуют, задаются вопросами о добре и зле, о смысле жизни и смерти, о свободе и любви, о судьбе человека и его взаимоотношениях с Богом. По справедливому замечанию философа Н.А. Бердяева: «Русский национальный дух нашел свое совершенное выражение в творчестве великих русских писателей. Наша литература – самая метафизическая и самая религиозная в мире. Достаточно вспомнить одного Достоевского, чтобы почувствовать, какая философия может и должна быть в России. Русская метафизика переводит на философский язык Достоевского… Русская философия дорожит своей связью с русской литературой». Когда я читаю лирические шедевры и поэмы Пушкина и Лермонтова, оды Державина, элегии Жуковского и мелодичные стихи Фета, обращаюсь к произведениям Гоголя, Достоевского и Чехова, то изумляюсь многообразию жанров и тем русской литературы, богатству и выразительности русского языка,  пророческой сути прозрений и глубине философской мыслям наших поэтов и писателей. В статье «Русская культура в современном мире» академик Д.С. Лихачев – выдающийся ученый и исследователь культуры России с ее тысячелетней историей – от искусства и литературных памятников Древней Руси до отечественной классики XIX-XX веков, от «Слова о Законе и Благодати» митрополита Илариона, «Моления» Даниила Заточника и «Слова о полку Игореве» до романа Пастернака «Доктор Живаго», отмечал, что для русской литературы свойственно с одной стороны учительство – проповедь нравственного обновления жизни, а с другой стороны – разоблачительный характер, до глубины души захватывающие сомнения, неудовлетворенность жизнью, напряженные раздумья и драматичные искания – искания счастья и правды, смысла жизни и ответов на вековечные вопросы.  Как мудро подметил Вышеславцев, «русская литература философична, в русском романе, в русской поэзии поставлены все основные проблемы русской души. И если бы эти проблемы не были общечеловеческими и всемирными, то было бы непонятно всемирное понимание и всемирный интерес к Толстому и Достоевскому. Весь Достоевский есть, в сущности, развитие основной темы Паскаля: «Величие и ничтожество человека», - выраженной с такой силой в знаменитом стихе Державина «я царь, я раб, я червь, я бог». В этих словах весь Достоевский и вся сущность трагического противоречия, свойственного человеку: «Здесь дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Достоевский является трагиком не менее Шекспира, и его романы легко принимают форму театральных драм. Античная идея «катарсиса» и христианская идея искупления всегда приковывали его внимание. Здесь выступает ясен интерес русской философии к проблеме страдания, к проблеме Иова, проблеме трагической судьбы и Провидения…Вся русская литература и поэзия, начиная с Державина и кончая Толстым, Достоевским и, наконец, Мережковским, переполнена этими предельными вопросами». Глубочайшую связь русской классической литературы с русской религиозной философией подчеркивал Лев Шестов: «Русская философская мысль, такая глубокая и своеобразная, получила свое выражение именно в художественной литературе. Никто в России так свободно и властно не думал, как Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстой (пока его не требовал к священной жертве Аполлон, Толстой «мыслил» так же, как Соловьев) и даже Чехов...». В книге «Духовные основы общества»  Семен Франк писал: «Самое интересное и значительное, что породило русское мышление XIX-XX веках – кроме самой религиозной философии – принадлежит к области исторической и социальной философии; самые глубокие и типичные русские религиозные мысли высказывались в рамках исторического и социально-философского анализа. Именно поэтому в русской литературе едва ли можно отделить религиозную философию от исторической, социальной и культурной философии, их необходимо рассматривать вместе». Размышляя о сущности и ведущих мотивах русской философии Семен Франк отмечал, что «своеобразие русского типа мышления именно в том, что оно изначально основывается на интуиции. Систематическое и понятийное в познании представляется ему хотя и не как нечто второстепенное, но, все же, как нечто схематическое, неравнозначное полной и жизненной истине. Глубочайшие и наиболее значительные идеи были высказаны в России не в систематических научных трудах, а в совершенно иных формах – литературных. Наша проникновенная, прекрасная литература, как известно, – одна из самых глубоких, философски постигающих жизнь: помимо таких общеизвестных имен, как Достоевский и Толстой, достаточно вспомнить Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Гоголя; собственно литературной формой русского философского творчества является свободное литературное произведение, которое лишь изредка бывает отдано однозначно определенной философской проблеме, – обычно это произведение, которое, будучи посвящено какой-то конкретной проблеме исторической, политической или литературной жизни, попутно освещает глубочайшие, кардинальные мировоззренческие вопросы». Если говорить о своеобразии русской поэзии и литературы, то я бы отметил, что ее характерной чертой является тема души человека – не только приметные наблюдательному взору коллизии его внешней жизни со всем ее трагизмом и комизмом, со всеми падениями и взлетами, но и сокровенная тайна внутреннего мира. Как восклицал наш поэт-романтик Ф.И. Тютчев в своем бесподобном стихотворении «Silentium!»: «есть целый мир в душе твоей таинственно-волшебных дум». А если мы раскроем «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя, то прочтем его исповедальное признание: «Рожден я вовсе не затем, чтобы  произвести эпоху в области литературной... Дело мое – душа и прочное дело жизни... до времени это моя тайна». В предисловии к великолепному роману «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтов писал, что: «история души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа». Касаясь вопроса о русской литературе и философии, нельзя не процитировать строки из письма юного Ф.М. Достоевского своему брату: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком». Со времен Сократа и Платона высшая цель философии не только восхождение к Абсолюту и Богопознание, но и самопознание – «познай самого себя», более того – по убеждению святителя Василия Великого, святителя Григория Богослова и преподобного Максима Исповедника, путь самопознания ведет человека к познанию Творца вселенной – Бога, ибо человек создан по образу и подобию Божиему, и, постигая таинственный образ Божий в себе, он восходит к своему Первообразу – к предвечному Творцу, отвечая на вопросы – «что такое я сам? Откуда я пришел и куда иду? В чем смысл моей жизни и что ожидает меня после смерти?», тем самым для всех величайших русских мыслителей – от Григория Сковороды, Державина, Гоголя, Лермонтова, Юркевича и Достоевского до Бердяева, Франка и Вышеславцева – самопознание есть таинство, а наше глубочайшее я – «сокровенный человек сердца», как сказано в Новом Завете, есть великая и неизъяснимая тайна, составляющая главный предмет апофатической антропологии, исповедуемой святыми отцами Церкви и воспринятой русскими религиозными мыслителями – Сковородой и Юркевичем, Достоевским, Бердяевым, Франком и особенно Вышеславцевым.
                У русского философа и писателя В. Розанова есть замечательное высказывание: «Боль жизни гораздо сильнее интереса к жизни». В основе русской философии лежит не только жажда познания, но и «боль жизни» – тема страдания и смерти, она сосредоточена на «вековечных» и «проклятых» вопросах, пересекаясь с религией, но, являясь делом свободного мышления, поэтому она не всегда ортодоксальна, канонична и догматична, но всегда устремлена к разрешению конечных вопросов человеческого бытия. В своей книге  «Религиозный смысл философии» Иван Ильин утверждал, что если жизнь – это страдание, ведущее к мудрости, то философия есть мудрость, рожденная из страдания. Если западная философия, рожденная из силлогизмов Аристотеля и средневековой схоластики, ориентирована на поиск теоретических истины и рациональное познание мира, то русские философы мучились над тайной жизни и смерти, а в основе их исканий лежала не только жажда познания, но сотериологическая жажда – воля к спасению, стремление к духовному преображению человека и мира. Русская философия панморалистична – в ней этика преобладает над гносеологией, эстетикой и онтологией, в центре ее стоят вопросы о человеке, его душе, страданиях и счастье, жизни и смерти. Размышляя о характерных чертах русской философии, Николая Лосский отмечал, что  для русских мыслителей свойственно доводить разрешение вселенских вопросов бытия – до крайнего предела, они способны не только к спекулятивному мышлению и интеллектуальной интуиции, но и к эстетическому созерцанию, в подавляющем большинстве своем они – художники мысли и интуитивисты, отстаивающие идеал цельного познания, они мистические реалисты, верующие в реальность Бога, души и духовного мира – прозревающие за эмпирической реальностью духовные реалии метафизического мира, многих из них отличает глубокая религиозность и устремленность к Богу – «ряд русских мыслителей посвятили свои жизни разработке всеобъемлющего христианского мировоззрения»  – Владимир Соловьев и братья Трубецкие, О. Павел Флоренский и о. Сергий Булгаков, Бердяев и протоиерей Георгий Флоровский, а в целом – «русская философия содержит много ценных идей не только в области религии, но и в области гносеологии, метафизики и этики». По характеристике В. Зеньковского, своеобразие русской философии состоит в ее обращенности к тайне человека, к нравственной и историософской проблематике: «Если уже нужно давать какие-либо общие характеристики русской философии, что само по себе никогда не может претендовать на точность и полноту, то я бы на первый план выдвинул антропоцентризм русских философских исканий. Русская философия не теоцентрична (хотя в значительной части своих представителей глубоко и существенно религиозна), не космоцентрична (хотя вопросы натурфилософии очень рано привлекали к себе внимание русских философов), – она больше всего занята темой о человеке, о его судьбе и путях, о смысле и целях истории. Прежде всего это сказывается в том, насколько всюду доминирует (даже в отвлеченных проблемах) моральная установка: здесь лежит один из самых действенных и творческих истоков русского философствования… Русская мысль сплошь историософична, она постоянно обращена к вопросам о «смысле» истории, о конце истории… Это исключительное, можно сказать, чрезмерное внимание к философии истории, конечно, не случайно и, очевидно, коренится в тех духовных установках, которые исходят от русского прошлого, от общенациональных особенностей русской души». В своих рассуждениях о специфических чертах русской философии Зеньковский совершенно верно замечает ее панморализм и интерес к историософским проблемам, но в то же время нужно внести существенные уточнение в его высказывания о том, что русская мысль не теоцентрична, а антропологична – в действительности в центре русской религиозно-философской мысли стоят Бог и человек в их глубочайшей взаимосвязи и тема Богочеловечества, развиваемая В.С. Соловьевым, князьями Трубецкими и Бердяевым, а Достоевский – один из величайших русских писателей и мыслителей, великолепный диалектик и метафизик, тонкий психолог и пневматолог, занимающийся разгадкой тайны Бога и человека – в своих литературных произведениях дал не только своеобразную русскую философию экзистенциального типа и целое откровение о человеке с глубочайшими прозрениями в сокровенные тайники его сердца, где разворачивается драма борьбы Бога и дьявола, задав поистине библейский масштаб видения человека и мира в русской литературе, но и всю жизнь разрешал вопрос  о Боге, Его бытии, благости и всемогуществе – как библейский Иов он мучился над тайной теодицеи, над которой будут биться Лосский, Бердяев, Вышеславцев и о. Георгий Чистяков, тем самым он нащупал заветную струну русской души, ее экзистенциальную взволнованность темой теодицеи, ее напряженное искание Бога и высшей правды. Над проблемой теодицеи, в которой сходятся теология и философская рефлексия, этика и историософия, мучились лучшие русские мыслители, гениальные, писатели, поэты и философы – Лермонтов и Тютчев, Достоевский, Бердяев и Вышеславцев, размышления которых проникнуты драматизмом книги Иова и на весах философской и богословской мудрости весят куда больше, чем раздумья на тему зла и оправдания Бога Платона и Плотина, Августина Блаженного и Тертуллиана, Лейбница, Якоба Беме и Канта, Гегеля и Шеллинга. В основе русской религиозной философии лежит идея Богочеловечества, это –  ее обращенность к чудесному евангельскому Лику Христа Богочеловека как к высочайшему нравственному образцу и предвечному Богу Слову – Логосу, к воплотившейся и вочеловечившейся Премудрости Божией, отсюда – христиоцентрическое миросозерцание Достоевского и Бердяева, борьба за Логос Владимира Эрна и глубокая православная религиозность Хомякова и Ивана Киреевского, вместе с тем, это ставит перед русской религиозной философией задачу раскрытия целостного христианского миросозерцания – библейского и апостольского, церковного и православного, а кроме того – русская религиозная философия есть изумительный и грандиозный опыт как теодицеи, так и антроподицеи, ибо лучшие русские мыслители не только оправдывали всемогущество, премудрость и благость Бога перед лицом мира, лежащего во зле, но и искали религиозно-философское оправдание самой идеи человека как Божьего творения, во всей животрепещущей сложности, остроте и глубине они ставили вопрос о смысле человеческого бытия и о предназначении человека, о его спасении и бессмертии, находя совершенную православную теодицею не в изощренных интеллектуальных конструкциях мысли и умозрениях, а в Личности Иисуса Христа, ибо Христос Богочеловек – Мессия и Искупитель – оправдывает Бога перед страждущим человечеством и оправдывает человечество перед лицом всеправедного Бога, более того – Он Сам есть единственный Спаситель мира и безупречный Судия живых и мертвых. Рассуждая об исконной религиозности русской философской мысли и национального духа, Николай Бердяев отмечал, что русские философские искания глубоко религиозны, а великолепными выразителями русского национального самосознания были не только великие поэты и писатели как Пушкин, Тютчев и Достоевский, но и славянофилы: «Славянофилы впервые ясно формулировали, что центр русской духовной жизни – религиозный, что русская тревога и русское искание в существе своем религиозны. И до наших дней все, что было и есть оригинального, творческого, значительного в нашей культуре, в нашей литературе и философии, в нашем самосознании, все это – религиозное по теме, устремлению, по размаху». Религиозность русской философии заключается не только в том, что ее творцы были глубоко верующими людьми и даже православными священниками, как о. С. Булгаков и о. П. Флоренский, но и в том, что она имеет глубинные связи с православной духовностью и вне ее не могла бы возникнуть, ее корни уходят в религиозное миросозерцание и черпают силы, вдохновение и мудрость в православной вере. Религиозность как характерную черту русской философской мысли рассматривал и Семен Франк в книге «Русское мировоззрение»: «Все великие русские поэты всегда были, как известно, одновременно религиозными мыслителями или занимались богоискательством. Таков Гоголь в последний период творчества, таков трагический Лермонтов, таков значительный, малоизвестный на Западе поэт Тютчев (личный знакомый Шеллинга), таковы Достоевский и Толстой, таков тонкий и глубокий знаток русской народной религиозности Лесков, таков Глеб Успенский, замечательно описывающий психологию крестьян, неверующий по своему сознательному мировоззрению, но внутренне глубоко религиозный. Даже «русский Гете», гениальный Пушкин – удивительный, внутренне спокойный и эстетически просветленный дух – являет в некоторых своих глубоких поэтических творениях религиозный трагизм и горячую веру. Но здесь нельзя забывать, что Россия, возможно, единственная европейская страна, которая уже в XIX веке – можно сказать, почти на наших глазах – явила святого, который принадлежит к величайшим религиозным гениям мира и стоит не ниже Франциска Ассизского (с которым у него много общего), – я имею в виду Серафима Саровского. Но вот что особенно характерно для русского духовного типа: этот конечно же философски и теологически совершенно необразованный аскет, чудотворец и ясновидящий, типичный русский «старец» (духовный пастырь), каким его изобразил Достоевский в образе Зосимы, был в то же время глубоким мистическим мыслителем, который на основе личного опыта развил совершенно оригинальное, единственное в своем роде в мистической мировой литературе учение о «стяжании Святого Духа». Все глубочайшие русские мыслители и философы были одновременно религиозными философами и богословами». Если мы обратимся к писаниям религиозного иррационалиста и экзистенциалиста Льва Шестова, то найдем там героический призыв к вере – страстную волю к библейскую вере и жажду Богообщения, веющую от лучших страниц русской философии: «Все можно пожертвовать, чтобы найти Бога… Нужно дерзновение, чтобы говорить о настоящем Боге, Который и в Священном Писании и в Символе веры называется Творцом неба и земли… В границах чистого разума можно построить науку, высокую мораль, даже религию – но нельзя найти Бога». Для русской философии характерно стремление гармонично соединить знание и религиозную веру, логическое мышление и интуитивное прозрение, вырваться к трансцендентному – к Богу и духовному миру, более того – для русских религиозных мыслителей – Семена Франка и Николая Бердяева – вера есть воля к трансцендентному и акт восхождения к Богу и доверия Богу, она охватывает всего человека, его душу и сердце, его волю и ум – всю его жизнь внутреннюю и внешнюю, она преображает и одухотворяет личность – без веры человек становится плоским и одномерным, не способным к творчеству. Русская философия насквозь религиозна – она проникнута пафосом искания Бога и метафизической жаждой Абсолютного, желанием рационально оправдать веру святых отцов Церкви на суде философствующего разума и совести как у Владимира Соловьева или вырваться из границ чистого разума к подлинной религиозной и библейской вере как у Льва Шестова, разрешить антиномию веры и знания – над чем бились Бердяев, Франк и Зеньковский, преодолеть рационализм и отвлеченный идеализм, вульгарный прагматизм и плоский позитивизм западной философской мысли, равно как утопизм марксизма и индивидуалистическое бунтарство ницшеанства, отсюда – идеал целостного духа и цельного знания у классических славянофилов – Ивана Киреевского и Хомякова, возврат от марксизм к идеализму и христианскому миросозерцанию Булгакова и Бердяева, Франка, Федотова и Струве, стремление прорваться к «конкретному идеализму», о котором писали Владимир Соловьев и князь Сергей Трубецкой, к «идеал-реализму», составляющему характерную черту самобытной русской религиозной философии. В статье «Человеческая мудрость и Премудрость Божия» протоиерей Георгий Флоровский ярко и лаконично изложил то, как  в русской религиозной философии разрешался вопрос о вере и знании: «Преодоление рационалистической ограниченности религиозного сознания было возможно только через систематический философский анализ исторической проблемы, и он привел в результате к обостренной постановке вопроса о взаимоотношении знания и веры, иначе говоря, Премудрости Божией, от века сокровенной, и мудрости человеческой… «Знать разум всего сущего, понимать одинаково и в поле каждую былинку и в небе каждую звезду доступно лишь всеведению Божию» – писал в 1902 году С.Н. Булгаков… В основе противоположения знания и веры лежит глубокая психологическая и этико-метафизическая противоположность - свободы и необходимости. Знание и вера рождаются из различных мироощущений, в разных плоскостях: как удачно выражается Н.А. Бердяев, если вера есть «вещей обличение невидимых», то знание следует назвать «обличением вещей видимых». «Знание – принудительно, вера – свободна»; «знание носит характер насильственный и безопасный, - пишет Бердяев, - в вере, в обличении невидимых вещей, в волевом избрании иных миров есть риск и опасность. В дерзновении веры человек как бы бросается в пропасть, рискует или сломать себе голову или все приобрести... Требование от веры гарантий, даваемых знанием, представляется похожим на желание пойти ва-банк в азартной игре, предварительно подсмотрев карту»… «Я верю в Бога моего, - формулирует Бердяев религиозную установку сознания, - не потому, что доказано мне бытие Его, что я принужден к принятию Его, что гарантирован я залогами с небес, а потому, что я люблю Его». Так знание и вера сводятся, соответственно, к покорности и дерзновению. И вместе с тем, лишь в вере постижение смысла связывается жизненно с познающей личностью, только вера есть событие, глубоко и широко врезывающееся в ее жизнь. А знание – скользит по поверхности. И мало того, односторонний интеллектуальный идеал познания возводит эту поверхность в норму: он настаивает на внереальности, на «идеальности» познания, на том, что знание не есть событие, что в нем не происходит существенного касания с действительностью, с «мирами иными» В глубине чувствуется дух отчуждения, холодности, равнодушия, - тогда как истинная вера всегда пламенна, всегда – любовь». Современный историк русской философии С.С. Хоружий писал о том, что русская религиозно-философская мысль – это «встреча богословия и философии», она интеллектуальна и метафизична, ее главные темы – религиозные, этические и историософские, она должна двигаться к «созданию философии синергии, отвечающей парадигме энергийной связи Бога и мира».
                По своему нравственному пафосу русская философия вдохновляется исканием Правды – не только теоретической «правды-истины», но преображающей человека и мир «правды-справедливости», которая, по словам Н.К. Михайловского, отзывается восхищением в русском сердце, жаждущем неразрывности теории и практики, жаждущем идеала цельности. Русская религиозная философия вдохновляется идеалом цельного знания и целостного духа – славянофил Иван Киреевский, опираясь на духовный опыт учителей православного Востока – преподобного Исаака Сирина, преподобного Макария Египетского и аввы Дорофея,  писал о том, что Абсолютная Истина познается не чистым теоретическим путем, она требует всего человека – всех сил его души, воли, ума, интуиции, совести, памяти и сердца, ибо познание Истины есть духовный и творческий акт – Истина познается через врастание и соединение всей своей жизнью – новой и преображенной жизнью во Христе и единение с Богом и горним миром. Для Ивана Киреевского центральный вопрос философии – это вопрос о познании Божественной Истины, а познать Истину в глубочайшем и подлинном смысле – значит стать истинным, не пассивно отобразить ее в своем сознании, а активно и творчески усвоить – осуществить ее в своей жизни, начать жить на заветам Истины. По суждению Н. О. Лосского, для русской философии характерен гносеологический реализм, заключающийся в том, что «только собрав в единое целое все свои духовные силы – чувственный опыт, рациональное мышление, эстетическое восприятие и религиозное созерцание – человек начинает понимать истинное бытие мира и постигает сверхрациональные истины о Боге». Для русской религиозной философии характерно стремление к всеобъемлющему синтезу – синтезу религии и философии, науки и искусства,  мечта о теургии – искусстве, преображающем души людей и их жизнь, пересоздающем мир по образу вечной и духовной красоты горнего мира, а также осознание онтологического единства Истины, Добра и Красоты, ибо Сам Бог есть Абсолютная Истины, Высочайшее Добро и Неизреченная Красота. На вершине лестницы познания находятся не ученые и философы, а пророки и апостолы, святые и боговидцы. На вершинах русской религиозно-философской мысли возвещается, что познание Истины дается не дискурсивным рассудком, чувственным опытом и интеллектуальной интуицией, а восприятием Божественного Откровения Самой Трехипостасной Истины – Святой Троицы, при этом путь к познанию Истины – есть путь духовного и умного делания и стяжания Святого Духа, тем самым христианская философия есть философия духовного подвига и преображения, а чтобы воспринять Откровение нужен весь человек и акт целостного духа и любящего сердца, открытого Богу. По поэтичному изречению Ивана Ильина, русская философия есть философия поющего и созерцающего сердца, в ее основе лежит православная вера, подлинный духовный опыт и сердечное созерцание. Сердце есть ключевое понятие не только в теории познания, но и в антропологии русской философии – Григорий Сковорода писал о том, что сердце – это сокровенное средоточие всей жизни человека – внутренней и внешней, а Юркевич обращал внимание на то, что «сердце есть седалище всех познавательных действий души», разум есть светильник, а сердце – сосуд с елеем любви, и стоит иссякнуть елею, как тотчас померкнет светильник разума. В полном согласии с Новым Заветом многие русские религиозные философы учили, что Истина постигается только любовью – любящим сердцем, а философия есть любовь к мудрости и устремление к Богу, любовь к Истине, Добру и Красоте, отсюда – гносеология, этика и эстетика, входящие в философию, признание того очевидного факта, что сердечное созерцание и любовь выше рационального мышления и чувственного опыта, выше всех логических рассуждений, всех научных экспериментов и всякой диалектики, ибо любовь и созерцание, исходят из сокровенных глубин сердца, из тех бездонных и неизмеримых глубин, где разворачивается борьба добра и зла и где происходит встреча человека с Богом. По слову выдающегося русского православного богослова Владимира Лосского, «любовь неотделима от познания, от гносиса». В свое время Бердяев сетовал на то, что «философия перестала быть объяснением в любви, утеряла Эрос и потому превратилась в спор о словах. Религиозная философия всегда есть объяснение в любви, и слова ее не рационализированы, значение ее слов не номинальное. Какая ложь, что познание исчерпывается рациональными суждением! Выражение любви есть изречение высшего и подлинного познания. Любовь к Богу и есть познание Бога, любовь к миру и есть познание мира, любовь к человеку и есть познание человека». В лучших произведениях русских религиозных мыслителей философии вернулся ее первоначальный и возвышенный смысл – любовь к мудрости и сердечное устремление к Истине, восхождение к трансцендентному и Божественному. По слову Семена Франка, в русской религиозной философии «Истина понимается не в современном смысле тождества представления и действительности, а в старом религиозном смысле конкретного постижения истинного бытия, от которого человек отошел и к которому он снова должен возвратиться и укорениться в нем. Истина – это не только производная абстрактная категория познания; в своем первичном смысле она выступает конкретной онтологической сущностью, сущностным основанием жизни… Понятие конкретно-онтологической, живой «Истины», ставшее предметом русских духовных поисков и творчества, приводит к тому, что русское философское мышление в своей типично-национальной форме никогда не было «чистым познанием», бесстрастным теоретическим пониманием мира, а всегда было выражением религиозного поиска святости. Русскому духу совершенно чуждо спинозовское «не плакать, не смеяться, но понимать». С одной стороны, в этом проявляется слабость русского философского духа, ибо религиозная страстность (у религиозно неодаренных натур она переходит в социально-этическую мечтательность, что свойственно типично русскому социализму) с легкостью приводит к пренебрежению чистым, бескорыстным созерцанием Истины. С другой стороны, религиозная сущность русского духа совершенно чужда любому субъективизму, наслаждению внутренней жизнью чувства. Напротив, ему свойственно органическое влечение к объективности, к онтологическо-метафизическому пониманию религиозной жизни».  Как тонко и мудро подметил Борис Вышеславцев, «всякая глубокая философия приводит к религии».
                Русская философия историософична, в центре ее внимания стоят вопросы о смысле истории и судьбе России, ее культурно-исторической миссии и проблема «русской идеи» – проблема смысла существования России. Всю русскую историософию пронизывает ощущение мирового трагизма – история есть всемирная драма, имеющая сокровенный и метафизический смысл – отрицание смысла истории было бы отрицанием любви и премудрости Бога и Его Промысла, отсюда – стремление русских религиозных мыслителей – Владимира Соловьева и Евгения Трубецкого, Эрна и Карсавина, Бердяева и Булгакова – религиозно осмыслить историю – мы существуем в истории и жаждем понять ее смысл и высшую цель, но «логос истории» нельзя отождествить с планомерностью и логичность в пределах чистого человеческого разума, гегелевской диалектики и аристотелевской логики, ибо смысл ее – это сокровенная Божья тайна, в которую можно вникать, но которую человек не в силах до конца познать – пути Промысла неизмеримы человеческой мыслью. В русской историософии история воспринимается не как мирный процесс, а как всемирная трагедия – Владимир Эрн и С.Н. Булгаков писали о катастрофическом и трагическом характере истории, ибо со времен грехопадения Адама весь земной мир лежит во зле, но история есть Богочеловеческая драма – в ее центре стоит фигура Иисуса Христа Богочеловека – это общая мысль, идущая от В.С. Соловьева и Ф.М. Достоевского до протоиерея Георгия Флоровского, но Царство Христа не от мира сего – указывая на невозможность осуществления в условиях нашего земного существования абсолютного идеала любви, свободы и справедливости, русские религиозные философы обличали утопии от древней ереси хилиазма и «идеального государства» Платона до коммунистического замысла построить идеальный мир всеобщего счастья на земле. Николай Бердяев с особой силой и проникновенностью подчеркивал, что высшая цель истории – эсхатологическая, восхождение к апокалиптическому финалу – второму пришествию Иисуса Христа, всеобщему воскресению мертвых, Страшному Суду  и духовному преображению всего мира – новому небо и новой земле, а Николай Лосский писал о том, что «печальный опыт истории показывает, что весь исторический процесс сводится лишь к приуготовлению человечества к переходу от истории к метаистории – грядущей жизни в Царстве Божием». Размышляя о причине историософичности русской философской мысли, Бердяев  в своей книге «Русская идея» заметил, что наше национальное самосознание сформировывалось на проблемах историософии – на теме нашего национально-исторического призвания: «Русская самобытная мысль пробудилась на проблеме историософической. Она глубоко задумалась над тем, что замыслил Творец о России, что есть Россия и какова ее судьба». По проникновенным словам Георгия Флоровского, высказанным в его книге «Пути русского богословия», русская философия возникла из историософского изумления и раздумья над судьбой России – над русской жизнью и русской идеей. В своей знаменитой лекции «Русская идея» русский религиозный философ, поэт и публицист Владимир Соловьев писал, что русская идея – это не то, что думает о себе русский народ в своем временно-историческом бытии, а то, что задумал о нем Бог от вечности, но осуществить Божий замысел о России русский народ должен в своей истории через волевое усилие, через жизнь по правде и заветам Христа. В статье «Идея России и формы ее раскрытия» Федор Степун подхватил соловьевскую мысль и провозглашал, что видение идеи России есть постижение «Божьего замысла о России», которая «призвана к ревностному блюдению образа Христа», при этом нужно четко различать русскую идею как замысел Бога от идеологии – человеческих измышлений. По воззрению многих русских религиозных мыслителей русская идея есть христианская идея – в этой точке историософских раздумий сходятся в согласии Достоевский и Владимир Соловьев, Иван Ильин и Бердяев, причем последний отмечал, что «русский народ не чисто европейский и не чисто азиатский народ», ибо «Россия  стоит в центре Востока и Запада, она соединяет два мира, в ней узел всемирной истории». Русский религиозный философ Иван Киреевский писал, что Православие – это душа России, без православной веры Россия утеряет смысл своего исторического существования, а ее культура оскудеет и придет в упадок. Мы живем в драматичную и кризисную эпоху столкновения цивилизаций, торжества постмодерна и утраты идеалов и смыслов, а задача нашего времени – возрождение православной культуры. В двадцатом веке протоиерей Георгий Флоровский призывал вернуться к святоотеческой мудрости – «вперед к святым отцам Церкви», а ныне в области культуры мы должны провозгласить – «вперед к нашим классикам» – к Державину и Жуковскому, Пушкину и Лермонтову, Достоевскому и Бунину, они создали священный канон русской поэзии и литературы, в их произведениях – вершина русского слова и русской художественной, литературной и поэтической мысли. Если мы хотим возрождения культуры в России, подлинного расцвета искусства, литературы и духовной жизни, то мы должны быть верными наследниками нашей тысячелетней культуры. Как церковный колокол призывает к молитве и участию в богослужении, так и русская поэзия и литература и русская философия на духовных высотах своих призывает нас жить по совести и быть человечными. Русская классическая культура с ее поиском высшей правды, счастья и справедливости, духовными исканиями и вопрошаниями – это совесть русского народа, она – источник духовных и творческих сил, наше драгоценное культурно-историческое наследие, а мы призваны внимать ее голосу и продолжать творческое дело Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Гоголя, Некрасова и Достоевского, Чехова и Пастернака – быть их истинными преемниками, равно как и преемниками великих русских философов от Г.С. Сковороды и славянофилов до Бердяева, Вышеславцева и протоиерея Георгия Флоровского.
                В наши дни русская философия остается мало востребованной в обществе, а русские философы не являются властителями дум, но истинная философия есть дело не шумной толпы, а мыслящей, совестливой и творческой личности, всем сердцем возлюбившей мудрость, ищущей Истину и стремящейся найти ответ как на самые животрепещущие и острые вопросы своего времени, так и на проклятые и вековечные вопросы, ибо задача русской философии – разрешение не только национально-исторических проблем России, но и всемирных проблем. Когда охватываешь мысленным взором тернистые пути русской философии со всеми ее социальными и религиозными чаяниями и духовными исканиями, этическими идеями и историософскими думами, роковыми прельщениями и пророческими прозрениями, то  ясно осознаешь, что задача русской философии – быть подлинной христианской философией, православной и церковной философией – философией Святого Духа, основанной на Библии и святоотеческом учении, на догматах Православия, евангельских заповедях и Божественной Литургии. Размышляя о религиозном смысле русской философии, Бердяев проницательно заметил, что «первые славянофилы убеждены были, что Россия осталась верна цельной истине христианской Церкви и потому свободна от рационалистического рассечения духа. Русская философия должна быть продолжением философии святоотеческой». По воззрению Ивана Киреевского, именно «святоотеческая философия» есть  «истинное православное христианство», оно должно лечь в основу самобытной русской национальной культуры, а русская религиозная философия должна преобразиться и стать любомудрием по Христу – истинной христианской философией, опирающейся на христианские догмы – вечные истины, данные в Божественном Откровении. По замечанию профессора А.И. Сидорова: «Если христианское любомудрие зиждется на вере и увенчивается ею, то и философия, будучи пропедевтикой к такому любомудрию, путеводной звездой, должна иметь также веру как свой исходный гносеологический принцип, исключающий всякую призрачную антиномию веры и знания или даже намек на подобную антиномию…». Для того, чтобы духовно воспринять и творчески развивать русскую религиозную философию нужно прежде всего самому быть философом и освоить ее изнутри традиции русской мысли – постичь ее не формально, а экзистенциально – со всей ее проблематикой и со всеми ее идеями и исканиями – пережить их душой, понять умом и выстрадать сердцем, вникнуть и пережить все темы русской философии и мучиться над всеми ее вопросами, откликаясь на биение сердца России и с раздумьем вглядываясь в ее тысячелетнюю историю – воспринять многовековой русский культурный опыт. В свое время Николай Бердяев констатировал, что «для русской истории наиболее характерны расколы и катастрофические перерывы», а протоиерей Георгий Флоровский в главе «Разрывы и связи» из своей книги «Пути русского богословия» с горечью сетовал на то, что «история русской культуры – вся она в перебоях, в приступах, в отречениях или увлечениях, в разочарованиях, изменах и разрывах». Размышляя о кризисе «русского византизма», Георгий Флоровский писал о «выпадении русской мысли из патристической традиции», и призывал к возвращению к святоотеческому наследию – «нужно овладеть святоотеческим богословием изнутри», нужна верность святоотеческому духу, а не только букве, нужно следовать святым отцам Церкви не в подражании, а в самостоятельном, свободном и самобытном творчестве, а для этого «русская богословская мысль должна еще раз пройти самую строгую школу христианского эллинизма». Для этого нужно восходить путем святых отцов Церкви – святителя Григория Богослова и святителя Василия Великого, преподобного Максима Исповедника и преподобного Иоанна Дамаскина, которые преобразили эллинскую философию в христианское Богомыслие и философию по Христу, наполнив ее библейским содержанием. Преподобный Максим Исповедник – один из величайших православных богословов и мудрецов, именуемый «отцом византийской философии», был пламенным любителем искусств и наук, блестящим знатоком не только Библии, но и «внешней мудрости» – эллинской философии Платона и Аристотеля, он подчеркивал, что философия – это не сама премудрость, а искание Истины и любовь к мудрости, которая должна вести человека к познанию Бога, при этом в основе философии лежит не только рефлексии и логика, диалектика и метафизика, но и духовный опыт, а для того, чтобы нам познать Истину подлинным средоточием и экзистенциальным центром всего нашего человеческого бытия должен стать Бог – только через живую веру и неугасимую любовь к Богу, через гармоничное и творческое сочетание волевого действия нашего мыслящего духа, изучения Священного Писания и святоотеческого Предания, только через очищение души, жизнь по заповедям Христа и верность церковной традиции человек усилит подвиг Богопознания и обретет искомую Истину. По слову преподобного Иоанна Дамаскина, наивысшая ипостасная Премудрость Божия и Истина есть Сам Христос Богочеловек, Чей чудесный образ и Чьи «глаголы жизни» запечатлены в Библии, а значит – всякий ищущий Истину, вопрошающий и исследующий должен «стучать во врата Писания», чтобы найти Божественный ответ на человеческие вопросы, ибо если философия есть искусство вопрошания о главном и вековечном, то Божественное Откровение – ответ Господень, кроме того, христианский философ призван воспринять «догматическое знание» и обращаться к апостольскому и святоотеческому Преданию Церкви, ибо только через Предание можно верно постичь и духовно уразуметь Священное Писание. По вдохновенному исповеданию преподобного Григория Паламы, возвышенно нареченного Православной Церковью «сыном Божественного Света», каждый человек призван стремиться к высшей Божьей премудрости, а на путях Богопознания философия может стать «орудием продвижения к спасительной истине Духа Божиего», но, во-первых, философии надлежит отказаться от притязания на то, что она может сама по себе дать всеобъемлющее познание Божественной Истины, во-вторых, она должна стать созвучной мудрости Святого Духа, ибо «истинная философия» совпадает с премудростью Священного Писания, а истинный христианский философ – тот, кто на личном духовном опыте познал Бога и живет Богом, он восходит к более высокому благу, чем философское знание – он восходит к соединению с Творцом и воспринимает от Него духовную мудрость. Нужно философствовать, исходя из соборной мудрости и богословского разума Церкви, храня верность Священному Преданию и сохраняя «всемирную отзывчивость» русского духа, гармонично и творчески сочетая верность православной догматике и полную свободу философской мысли, а это возможно только в том случае, если философ имеет целостное христианское миросозерцание и живую, огненную и глубокую религиозную веру, охватывающую все его сердце, его ум и волю, всю его личность, его внутренний мир и всю его жизнь. По наставлению преподобного Иустина Поповича, «философия по Христу отвечает по-богочеловечески совершенно на все основные вопросы всех философий всех времен». Высочайшая задача русской философии – стать философией по Христу и в союзе с православным богословием и классической русской культурой, проникнутой христианскими мотивами, дать библейский, апостольский и православный ответ на все вызовы своего времени, разрешить вековечные и проклятые вопросы, испокон веков стоящие перед человечеством.