Мишка

Он был неотразимо красив. Но этого было мало: в отличие от красоты, видимой и осязаемой, он обладал невидимым и неосязаемым, почти мистическим обаянием.

Когда он останавливал взгляд своих голубых, прозрачных, словно проталинки, глаз и смотрел вам прямо в душу, становилось понятно: он вас выбрал. 
И под этим тихим и кротким взглядом вы отдавали себя в добровольный плен.

Звали его Мишкой. Впрочем, звали по-разному. Каждая новая партия приезжающих пациентов лечебницы, при которой он жил, давала ему новые имена, и он охотно отзывался на любое.  Хотя в имени «Мишка» более всего отражался его авантюрный, романтический и лёгкий нрав.

Ещё в нём было достоинство, врождённое и безошибочное, как абсолютный слух. Оттого он никогда не опускался до просьб или заискивающего виляния хвостом, зная, что «сами принесут».

Впрочем, он легко включался в большую игру, проявляя свой незаурядный актёрский талант.
Так он был замечен возле домика новых поселенцев, приехавших из города на роскошном автомобиле. Поставив передние лапы на крыльцо и вытянув вперёд всё своё маленькое тельце, он стоял в выжидательной позе.

Перехватив мой удивлённый взгляд, он мгновенно телепатировал: «Здесь ничего личного, просто бизнес. Я уже дал установку, и эти люди сейчас поймут, для чего привезли сюда так вкусно пахнущие сосиски. А люблю я тебя, не сомневайся и проходи мимо».

Конечно, такие сцены не вызывали у меня ревности. Скудные подношения из столовой приходилось делить между всей усато-хвостатой братией.
Два мира, кошек и собак, на территории лечебницы жили удивительно мирно, соблюдая неприкосновенность установленных разделяющих их границ. Хотя каждый мир поглядывал на другой с лёгким пренебрежением, не сомневаясь в собственном превосходстве.

Собаки находили для себя ещё один нелегальный заработок. По правилам лечебного заведения пациентам строго запрещалось ходить по местным лесам во избежание встречи с дикими зверями и реальной возможности заблудиться.

Если кто-либо решался нарушить этот запрет, а таких всегда находилось предостаточно, собаки непременно увязывались за нарушителями, чтобы держать их в поле своего зрения, указывать дорогу и охранять от неприятных встреч.

Мишка частенько возглавлял весь собачий эскорт. А иногда выполнял работу в одиночку. Но делал он её не ради приработка, а «из любви к искусству», не ожидая вознаграждения.

И бесполезно было договариваться с ним, что называется, “на берегу”, показывая пустые ладошки и русским языком объясняя, мол, еды у нас нет. Он молча выслушивал эти доводы, глядя умными глазами, всё понимал и всё же бежал рядом.
Иногда принимал стойку, почуяв угрозу, зорко вглядывался в чащу леса и рычал.

Порой он незаметно перебегал короткой тропой по ледяной речке и каменным валунам и оказывался впереди.
Когда мы утомлялись и останавливались отдохнуть, он деликатно располагался невдалеке, чтобы не мешать нам.

Без сомнения, Мишка способен был любоваться красотой окружающей природы. Он взбирался на большой валун на берегу речки и застывал, вглядываясь в закручивающийся бурунами мчащийся поток. Казалось, он медитирует.

Однажды он сам решил преподнести нам сюрприз. Приглашая следовать за собой, он бежал по виляющей тропе, потом резко свернул в сторону и, взбираясь по довольно крутому склону, вывел на площадку, скрытую в зарослях.
На ней лежал огромный камень с обточенными гранями.

Мишка сидел перед ним и скромно предвкушал моё удивление.
Довольный собой, он в нетерпении часто елозил по земле хвостом, и ушки его весело торчали, готовые услышать похвалу.

«Ну, как!» - говорил весь его торжествующий вид. И впрямь было чему удивиться: на передней грани камня отчётливо был виден метровый отпечаток ступни древнего гиганта – одна из загадочных местных достопримечательностей.

Пока природа была ласковой и в лечебницу съезжалось много людей, собаки могли жить припеваючи. Но один сезон сменял другой, неизбежно подступала лютая зима, люди разъезжались, и жизнь собак круто менялась.

В поисках пищи они уходили в лес. Словно зов предков пробуждал в них глубинный родовой инстинкт. Те из них, кто мог выдержать суровые испытания, прибивались к волчьим стаям. И маленький плюшевый бутуз Мишка вдруг превращался в волка.
 
В стае он отчаянно гонял по сопкам в поисках диких козлов.
Включались другие законы, и, чтобы выжить, Мишка против своей воли зверел.   

А долгими, беспросветными ночами он высоко запрокидывал голову на короткой шее и выл.
Выл, сливаясь своим сознанием с этими тёмными деревьями и сопками, с неподвижными, холодными звёздами, сверкающими бесконечно высоко на чёрном небе.

И все эти звёзды, и деревья, и сопки будто изливали через него всю муку глубинной тоски, освобождаясь от невыносимой тяжести, чтобы можно было жить дальше.
Вой этот словно становился незримой осью, вокруг которой кружились земля и всё мироздание, многократно замыкая свой извечный круг.

И маленький пёс изгонял из себя зверя, продираясь вверх по узкому бездонному колодцу эволюции, с болью сдирая с себя клочки шерсти. Начинался круг новый.
И становились оправданными и лютая зима, и вообще всё-всё…

То, что прошло очередную инициацию, вновь становилось Мишкой и возвращалось к людям, неся   в памяти опыт адовых кругов преображения. И взгляд его ясных голубых глаз с проблесками пробуждающегося сознания вновь становился тихим и кротким.

Хлопоты, связанные со сборами и отъездом, заняли целиком наше внимание. Но вот вроде всё сложено, улажено, сдано, упаковано, и мы сидим с собранными сумками у подъезда, к которому должен подкатить автобус для отъезжающих.

Мишка возник неожиданно и незаметно, словно выпал из параллельного пространства. Тихо лежал возле сумок, прижавшись к земле у наших ног.  Автобус задерживался.
А он лежал, не шевелясь, плотно прижав ушки и закрыв глаза, чтобы ничего на видеть и не слышать.

Он давно привык к расставаниям, и всё же каждый раз это было почему-то больно… Загудел автобус. Пёсик дёрнулся, подняв на меня свои голубые, как проталинки, глаза с лишней предательской влагой.

Мишка, я ещё вернусь! И ты тоже вернёшься, и мы обязательно встретимся на этой прекрасной земле. Только надо любить, просто надо любить, Мишенька…