Поцелуй Ангела. История первая

Детство моё было сложным. Главным образом потому, что пришлось оно на время после войны, страшным, непоправимым образом искорёжившей детские и юные годы моих родителей. Оттого они, обделённые на заре своей жизни сердечным теплом, любовью и заботой, не могли передать всё это своим детям. Условием выживания был кусок хлеба, который они и зарабатывали в поте лица. Тем же, чего у них не было, они поделиться не могли.

Но, как известно, Детство – это всегда волшебная страна, полная чудес и открытий. В ней был общий любимец, пыльный и блохастый, добрейший дворняга Барсик. Там было море пищащих тёплых комочков котят и цыплят. Последних всегда избавляли от нашего общения с ними, боясь, что переизбыток нашей любви плохо скажется на их целостности.

А приводящее в неописуемый восторг катание зимою с горки – холма, выросшего прямо во дворе, очевидно, из-за построенных когда-то секретных подземных коммуникаций. А каким полным сакрального смысла было наблюдение за водомерками, скользящими по поверхности воды бездонного колодца – метровой глубины ямы, прикрытой деревянным щитом, который мы, естественно, сдвигали, чтобы ощутить ужас дышащей в лицо смерти.

Само понятие смерти детское сознание не вмещало. Это было что-то страшно-ужасное, весёлое и грустное и по-настоящему не существующее. Оттого мы играли в похороны найденного дохлого голубя. И, провожая в последний путь усопшего, соблюдая все должные почести, скорбная процессия выражала неподдельное горе…

А какой щедрый подарок был преподнесён мне детством в четырёхлетнем возрасте в виде дохлой высохшей крысы, которую, притащив за длинный хвост, я с загадочным видом прятала за спиной. О, мама, почему ты не разделила мою радость? Неужели, ты каждый день находила такое богатство, и оно перестало тебя радовать?

Совершенно особые страницы детства – жизнь на летней даче детского сада… Как же лихо мы маршировали на море, горланя любимую песню:
"Служба непростая,
Но когда людей пошлют на Марс,
С учётом нашей подготовки
Возьмут без очереди нас…"

И мы тревожились лишь об одном – успеем ли подрасти ко времени марсианских экспедиций или всё освоят без нас?

В разгар же купального сезона на море купаться запрещалось из-за смертельно опасных медуз-крестовиков. Мы отлавливали их консервными банками у кромки воды и сливали в стеклянную полулитровую, а потом любовались их светящимися разноцветными точками по окружности и едва различимым крестиком в центре прозрачного с трёхкопеечную монету купола…

На территории дачи росли великолепные сосны, по стволам которых сновали вверх-вниз жуки-дровосеки с огромными загнутыми вдоль всего тела усами. Они издавали щёлкающие звуки, когда мы бесстрашно ловили их детскими ручками, а на ночь прятали своих пленников в сандалики, выставляемые вдоль крыльца спального корпуса. Но неизменно утром сандалики оказывались пустыми, и с этим каждый раз с горечью приходилось мириться…

Но всё же самое сильное переживание жизни на даче и одно из глубоких впечатлений детства оставили идущие поезда. Среди ночной тишины стучали где-то их колёса, и звук этот невыразимой тоской отзывался в уже, казалось, не детском сердце.
Будто шли эти поезда из невидимого счастливого далека, из какой-то прошлой жизни, о которой ничего не осталось в памяти, и тревожили протяжными гудками замирающую душу, исчезая в неведомом будущем.
И сердце изнывало и тосковало по непонятно почему бесконечно дорогому и утерянному. Детскую память навсегда покидали смутные видения прошлого.

А теперь я хочу рассказать о другом ярком впечатлении детства, когда мне было уже лет двенадцать. Надо вспомнить, что времена эти были атеистическими. Мы все знали – существует только физическая реальность, данная нам в ощущениях, видимая, слышимая и осязаемая физическими органами и рационально объясняемая. Того, что не вмещал рациональный ум, просто не существовало. Или оно могло быть названо “мистикой”, но опять-таки не существовало и точка! Как же объяснить то, что тогда произошло со мной?

Было раннее утро воскресного дня большого христианского праздника – Троицы. (Атеизм не смог-таки вытравить окончательно из генетической памяти религиозные пережитки). Сон мой был, как обычно у детей перед рассветом, глубоким и безмятежным. Но вмиг от него не осталось и следа из-за того, что я ощутила на губах своих поцелуй. В его реальности не было сомнений, он мгновенно вырвал меня из объятий сна в состояние бодрствования.

Словно свежий ветер или благоухающая роза, коснулось моих губ бестелесное существо, но не растревожило, а наполнило покоем, умиротворением и торжественной красотою. Это было что-то неведомое, таинственное и необъяснимое, но оно было. И было моей тайной, навсегда поселившейся в душе. Я назвала его Ангелом и потом часто чувствовала его взгляд сверху с небес. И даже если забывала о нём, знала: он всегда смотрит на меня. Невидимый, неосязаемый он присутствовал, и ничего нельзя было скрыть от него.

Сейчас я уверена, что любой ребёнок имеет свой экзистенциальный опыт, который он переживает в одиночестве, не имея возможности ни с кем поделиться. Так же, как невозможно каждому человеку поделиться надписью на двери первой и на двери последней.