Бон Дон Венсенской тюрьмы, глава 50-62

ГЛАВА L.

ХОКИНГ.


Чарльз все еще читал. Его любопытство казалось, он пожирает страницы, и
каждая страница, как мы уже говорили, либо из-за сырости, к которой он
подвергались так долго или с какой-либо другой причиной, придерживались
далее.С измученными глазами Алансонского смотрели на это страшное зрелище, конец, которые лишь он один мог видеть.

"Ах! - пробормотал он, - что будет? Я уйду прочь, в изгнание, и
искать воображаемый трон, в то время как при первых известиях о болезни Карла
Генрих вернется в какой-нибудь укрепленный город недалеко от столицы и понаблюдает за
эта добыча, посланная нам случайно, способна одним шагом добраться до Парижа; так что -что ещё до того, как король Польши узнает о смерти моего брата,
династия сменится. Этого не может быть!"

Таковы были мысли, которые преобладали над первым непроизвольным чувством
ужаса, побудившего Франсуа предупредить Шарля. Это был неизменный
фатализм, который, казалось, сохранил Генриха и последовал за Валуа, которого
герцог снова будет пытаться его сорвать. В одно мгновение весь его план с
что касается Генри был изменен. Это был Чарльз, а не Генри, кто читал
отравленную книгу. Генри должен был уйти, и ушел, приговоренный к смерти.
В тот момент, когда судьба снова спасла его, Генрих должен был остаться; ибо Генрих был меньше опасаться Бастилии или венсенского узника, чем
короля Наваррского во главе тридцати тысяч человек.
Герцог Алансонский дал Карлу закончить главу, и когда король закончил,
поднял голову:- Брат, - сказал герцог, - я ждал, потому что ваше величество приказали мне чтобы сделать это, но я сожалею об этом, потому что у меня есть что-то из величайших значение говорю вам".
"Иди к черту!" - сказал Чарльз, чьи щеки медленно превращая унылый
красный, или потому, что он был слишком погружен в свое чтение или
потому что яд уже начал действовать. "Иди к черту! Если вы пришли
опять обсуждают ту же тему, вы должны оставить как поступил с царем
Польша. Я избавился от него, и я сделаю то же самое для вас без
далее поговорим об этом".
"Речь идет не о моем уходе, брат, что я хочу поговорить с тобой, но
о ком-то еще, кто уезжает. Ваше величество затронули мою
самую чувствительную точку, мою любовь к вам как к брату, мою преданность вам
как подданному; и я надеюсь доказать вам, что я не предатель ".

"Хорошо," сказал Чарльз, как он оперся локтем на книгу, пересек его
ноги, и посмотрел на Алансонского, как человек, который старается быть терпеливым.
- Какой-нибудь свежий отчет, какое-нибудь обвинение?

- Нет, сир, несомненный факт, заговор, о котором только моя глупая щепетильность
помешала мне рассказать вам раньше.

- Заговор? - что ж, давайте послушаем об этом, - сказал Чарльз.

"Сир", - сказал Франсуа, "пока Ваше Величество ястребы возле реки в
равнину скоро король Наваррский будет бежать к лесу Сен
Жермен, где его будет ждать отряд друзей, чтобы бежать с ним".

"Ах, я так и знал, - сказал Шарль, - еще одна клевета на моего бедного Генриха!
Когда ты закончишь с ним?"

"Ваше Величество, не нужно долго ждать, по крайней мере, чтобы выяснить, является ли или нет
то, что я только что имел честь сказать вам, является клеветой".

"Как же так?"

"Потому что сегодня вечером нашего шурина не будет".

Чарльз поднялся.

"Послушайте, - сказал он, - я в последний раз попытаюсь поверить вам; но я
предупреждаю вас, и вас, и вашу мать, что это будет в последний раз".

Затем, повысив голос:

"Позовите короля Наваррского!" - крикнул он.

Стражник начал повиноваться, но Франсуа жестом остановил его.

"Это плохой способ, брат, чему-либо научиться", - сказал он. "Генри будет
отрицать, подаст сигнал, его сообщники будут предупреждены и
скроются. Тогда меня и мою мать обвинят не только в том, что они
провидцы, но и в том, что они клеветники ".

"Тогда чего же ты хочешь?"

"Во имя нашей братской любви я прошу ваше величество выслушать меня,
во имя моей преданности, которую вы поймете, я хочу, чтобы вы делали
ничего поспешного. Действуйте так, чтобы настоящий преступник, который в течение двух лет
изменял вашему Величеству как по своей воле, так и на деле, мог, наконец, быть
признан виновным неопровержимым доказательством и наказан так, как он
заслуживает".

Шарль не ответил, но, подойдя к окну, поднял его. Кровь
бросилась ему в голову.

Затем быстро обернулся.:

"Ну!" - сказал он, - "что бы ты сделал? Говори, Франсуа.

- Сир, - сказал Д'Алансонец, - я бы окружил Сен-Жерменский лес
тремя отрядами легкой кавалерии, которые в определенный час составляют одиннадцать
в час, например, следовало бы отправиться в путь и отвезти всех в
лес к Павильону Франциска I., который я бы, как бы случайно,
указал в качестве места встречи. Затем я бы поскакал дальше, как будто
следуя за своим соколом, к месту встречи, где должен быть Генри
схвачен вместе со своими товарищами ".

"Идея хороша, - сказал король. - Позовите капитана стражи".

Д'Алансонец достал из-за пазухи серебряный свисток, подвешенный на золотой цепочке.
цепочку и поднес ее к губам.

Появился де Нанси.

Чарльз вполголоса отдал ему какие-то распоряжения.

Тем временем Актеон, огромная борзая собака, стащил книгу со стола
и швырял ее по комнате, делая за ней большие прыжки.

Шарль обернулся и страшно выругался. Книга была
драгоценным трактатом об охоте, которого в мире существовало всего три экземпляра
.

Наказание было пропорционально проступку.

Чарльз схватил хлыст и нанес собаке три свистящих удара.

Актеон взвыл и скрылся под столом, накрытым большой скатертью
который служил ему тайником.

Чарльз взял книгу и с радостью увидел, что пропал только один лист,
и это была не страница текста, а гравюра. Он аккуратно поставил книгу
на полку, где Актеон не мог до нее дотянуться.
Д'Алансонн с тревогой посмотрел на него. Теперь, когда книга выполнила свою страшную миссию,
он хотел бы получить ее из рук Чарльза.

Пробило шесть часов. Настало время для царя, чтобы спуститься до
двор, уже заполненный с лошадей, богато украшенных, и элегантно
одетые дамы и господа. Охотники провели на запястьях их
соколы в капюшонах; у некоторых всадников были рога, обмотанные шарфами, на случай, если
королю, как это иногда случалось, надоест соколиная охота и он пожелает
поохотиться на оленя или серну.

Шарль закрыл дверь своей оружейной и спустился вниз. Д'Алансонн внимательно следил за
каждым движением и увидел, как он положил ключ в карман.

Спускаясь по лестнице, Карл остановился и поднес руку к голове
.

Конечности герцога Алансонского дрожали не меньше, чем у короля
.

"Мне кажется, - сказал герцог, - что будет гроза".

"Гроза в январе!" - сказал Чарльз. - "Вы с ума сошли. Нет, у меня кружится голова, мой
кожа сухая, я слаб, вот и все".

Затем, понизив голос,:

"Они убьют меня, - пробормотал он, - своей ненавистью и своими заговорами".

Но когда они добрались до двора, свежий утренний воздух, крики охотников
, громкие приветствия сотен собравшихся там людей
произвели на Чарльза свое обычное действие.

Он вздохнул свободно и счастливо. Его первая мысль была о Генри, который был
рядом с Маргаритой.

Казалось, что эта замечательная пара так сильно заботилась друг о друге, что они
не могли быть порознь.

Увидев Чарльза, Генри пришпорил коня, и через три границы был
рядом с ним.

- Ах, ах! - сказал Шарль. - Ты сел верхом, как будто собрался поохотиться.
Анрио, но ты же знаешь, что сегодня мы едем на соколиную охоту.

Затем, не дожидаясь ответа:

- Вперед, джентльмены, вперед! к девяти часам мы должны быть на охоте!
Чарльз нахмурился и заговорил почти угрожающим тоном.

Кэтрин наблюдала за происходящим из окна, за которым была задернута занавеска
, открывая ее бледное лицо. Сама она была одета в черное
и была скрыта от посторонних глаз.

По приказу Карла вся эта раззолоченная, расшитая, надушенная толпа,
с королем во главе, вытянулся, чтобы пройти через ворота
Лувра, и пронесся, как лавина, по дороге в Сен-Жермен,
под крики народа, приветствовавшего молодого короля, когда он проезжал мимо,
задумчивый на своем белом коне.

"Что он тебе сказал?" - спросила Маргарита у Генриха.

"Он поздравил меня с быстротой моего коня".

"И это все?"

"Да".

- Значит, он что-то подозревает.

- Боюсь, что так.

- Давайте будем осторожны.

Лицо Генриха озарилось одной из его прекрасных улыбок, которая означала
особенно для Маргариты: "Будь спокойна, любовь моя". Что касается Катарины, то она едва
покинул ли кортеж двор Лувра до того, как она опустила занавес
.

Но она не упустила из виду одну вещь, а именно бледность Генри, его
нервозность и его негромкий разговор с Маргаритой.

Генри был бледен, потому что, не обладая физической храбростью, его кровь при
любых обстоятельствах, когда на карту была поставлена его жизнь, вместо того, чтобы приливать к
голове, как это обычно бывает, прилила к сердцу. Он нервничал.
потому что манера, в которой Чарльз принял его, так сильно
отличавшаяся от обычной, произвела на него глубокое впечатление. Наконец, он
посоветовался с Маргаритой, потому что, как мы знаем, муж и жена
заключили, насколько это касалось политики, союз наступательный и
оборонительный.

Но Екатерина истолковала эти факты по-другому.

- На этот раз, - прошептала она со своей флорентийской улыбкой, - я думаю, что могу
положиться на моего дорогого Анрио.

Затем, чтобы убедиться в этом, выждав четверть часа, чтобы дать
группе время покинуть Париж, она вышла из своей комнаты, поднялась по винтовой
лестнице и с помощью своего ключа открыла дверь в
апартаменты короля Наваррского. Она искала, но тщетно, тот самый
книга. Напрасно она осмотрела каждый стол, полку и каждый шкаф.;
нигде не могла ее найти.

"Должно быть, д'Алансонец забрал ее, - сказала она, - это было мудро".

И она спустилась в свою комнату, совершенно уверен в этот раз, что ее план
все получится.

Царь пошел в сторону Сен-Жермена, которого он достиг после стремительного
ехать часа полтора. Они не стали подниматься к старому замку, который
возвышался темный и величественный среди домов, разбросанных по
горе. Они перешли деревянный мост, который в то время находился
напротив дерева, которое сегодня называется "Дуб Салли". Затем они расписались в
лодки, украшенные флагами, которые последовали за охота-участник помощь
Царь и его свита в форсировании реки. Это было сделано. Мгновенно все
радостная процессия, воодушевленная столь разнообразными интересами, снова тронулась в путь
возглавляемая королем, двинулась по великолепной равнине, которая простиралась от
лесистой вершины Сен-Жермен, и которая внезапно приобрела
вид огромного ковра, покрытого людьми, усеянного тысячью
цветов, и река, пенящаяся вдоль его берегов, казалась серебряной
бахромой.

Впереди король, все еще на своем белом коне и держащий на руках свою любимицу
фалькон, верхом на загонщиках, в их длинных зеленых облегающих куртках и
высоких сапогах, время от времени окликая полдюжины огромных собак, и
били кнутами по тростнику, росшему по берегам реки.

В этот момент солнце, до тех пор скрытое за облаком, внезапно вырвалось
и осветило одним из своих лучей всю эту золотую процессию, все
украшения, все сияющие глаза и превратило все в
поток пламени. Затем, словно она ждала этого момента, чтобы
солнце осветило ее поражение, из гущи камышей поднялась цапля
с протяжным жалобным криком.

- Ха! Ха! - закричал Чарльз, снимая капюшон со своего сокола и посылая его вдогонку за
беглецом.

- Ха! Ха! - закричали все, подбадривая птицу.

Сокол, на мгновение ослепленный светом, повернулся, описал
круг, затем, внезапно заметив цаплю, бросился за ней.

Но цапля, как предусмотрительная птица, поднялась в воздух на сотню ярдов раньше загонщиков.
и пока король снимал капюшон со своего сокола, и пока
последний постепенно привык к свету, он набрал
значительную высоту, так что к тому времени, когда его враг увидел его, он уже поднялся
поднялся более чем на пятьсот футов и, найдя в более высоких зонах воздух,
необходимый для его мощных крыльев, продолжал быстро набирать высоту.

"Ха! Ха! Железный клюв! - воскликнул Чарльз, подбадривая своего сокола. - Покажи нам, что
ты чистокровный! Ха! Ха!

Словно поняв эти слова, благородная птица взлетела стрелой,
описала диагональную линию, затем вертикальную, как это делала цапля,
и поднялась выше, как будто вскоре должна была исчезнуть в вышине.

- Ах! трус! - воскликнул Шарль, как будто беглец мог его услышать, и,
пришпорив коня, он последовал за полетом птиц так далеко, как только мог.
мог, запрокинув голову, чтобы ни на мгновение не терять их из виду
. "Ах! двойной трус! Ты бежишь! Мой Железный Клюв - чистокровный скакун;
вперед! вперед! Хав, Железный клюв! Хав!

Состязание становилось все более захватывающим. Птицы начали сближаться
друг с другом, или, скорее, сокол приближался к цапле. Единственный
вопрос был в том, кто из них сможет подняться выше.

У страха крылья сильнее, чем у храбрости. Сокол пролетел под цаплей,
и последняя, воспользовавшись своим преимуществом, нанесла удар своим длинным
клювом.

Сокол, словно пораженный кинжалом, описал три круга,
видимо, преодолеть, и на мгновение это выглядело, как если бы птица
осень. Но подобно воину, который при ранении встает страшнее, чем раньше
, оно издало резкий и угрожающий крик и направилось вслед за
цаплей. Последний, максимально используя свое преимущество, изменил
направление своего полета и повернул к лесу, пытаясь на этот раз
увеличить расстояние, а не высоту, и таким образом скрыться. Но сокол
действительно был чистокровным, с глазами сокола.

Он повторил тот же маневр, поднявшись по диагонали вслед за цаплей, которая
дал две-три, крик о помощи и норовил подняться перпендикулярно
как на первый взгляд.

В конце несколько секунд две птицы, казалось, снова
исчезнуть. Цапля выглядел не больше, чем жаворонок, и Сокол был
черное пятнышко, которое каждую минуту становился все меньше.

Ни Карл, ни его свиты больше следили за полетом
птицы. Все остановились, устремив глаза на облака.

- Браво! Браво! Железный клюв! - внезапно воскликнул Чарльз. - Смотрите, смотрите,
джентльмены, он выше всех! Ха! ха!

- Честное слово, я никого из них не вижу, - сказал Генри.

- И я тоже, - сказала Маргарита.

- Ну, если ты не можешь их видеть, Генри, ты можешь их слышать, - сказал
Чарльз, - по крайней мере, цаплю. Послушай! послушай! он просит пощады!

Послышались два или три жалобных крика, которые могло уловить только опытное ухо
.

- Послушайте! - воскликнул Чарльз. - и вы увидите, что они спускаются быстрее,
чем поднимались.

Пока король говорил, две птицы появились снова. Их по-прежнему было всего две.
черные точки, но, судя по размеру точек, сокол был
выше всех.

- Смотрите, смотрите! - закричал Чарльз. - Железный Клюв схватил его!

Цапля, обманутая хищной птицей, больше не пыталась защищаться.
сам по себе. Он быстро снижался, постоянно атакованный соколом, и
отвечал только его криками. Внезапно она сложила крылья и камнем упала
но ее противник сделал то же самое, и когда беглянка
снова попыталась возобновить полет, последний удар клюва прикончил ее;
он продолжал падать, переворачиваясь снова и снова, и когда коснулся земли,
сокол спикировал вниз и издал победный крик, который заглушил
крик поражения побежденных.

"Сокол! Сокол!" - крикнул Чарльз, подстегнув свою лошадь к
место, где птицы упали. Но вдруг он осадил коня,
вскрикнул, уронил уздечку и, схватив коня за гриву,
одной рукой прижал другую к животу, как будто хотел вырвать наружу
самые жизненно важные органы.

Все придворные поспешили к нему.

"Это ничего, ничего", - сказал Шарль с воспаленным лицом и измученным взглядом.
"мне показалось, что меня только что пронзили раскаленным железом;
но вперед! это ерунда.

И Карл поскакал дальше.

Д'Алансонец побледнел.

"Что теперь?" - спросил Генрих у Маргариты.

"Я не знаю," ответила она, "но ты видел? Мой брат был фиолетовый в
лицо".

"Он, как правило, не так", - сказал Генри.

Придворные молча переглянулись удивленно и последовала за королем.

Они прибыли на место боя. Сокол уже начали
долбить в голове Герона.

Чарльз спрыгнул с лошади, чтобы рассмотреть все поближе, но, сойдя с нее,
ему пришлось ухватиться за седло. Земля, казалось, закружилась
под ним. Ему очень хотелось спать.

"Брат! Брат!" - воскликнула Маргарита; "что случилось?"

"Я чувствую", - сказал Чарльз, "как я должен был почувствовать, когда она проглотила ее
горящие угли. Я весь горю, и мое дыхание, кажется, горит ".

Чарльз выдохнул, его дыхание и, казалось, удивился не видеть проблему огонь
с его губ.

Сокол был пойман и снова с капюшоном, и все собрались
вокруг короля.

"Почему, что это значит? Великие Небеса! Он не может быть ничего, или, если он
это должно быть солнце, которое воздействует на голову и слепило глаза.
Так На, На, На охоту, господа! Целая стая цапель.
Распрямите соколов, всех до единого, клянусь Небом! а теперь займемся спортом!

Мгновенно пять или шесть соколов были распрягнуты и выпущены на волю. Они поднялись в
направлении добычи, в то время как весь отряд, король в их
голова, достигшая берега реки.

"Ну! что вы скажете, мадам?" - спросил Генрих Маргариту.

- Что момент благоприятный, и что, если король не оглянется назад,
отсюда мы легко доберемся до леса.

Генри позвал слугу, который нес цаплю, и пока
шумная позолоченная лавина неслась по дороге, которая сегодня представляет собой террасу,
он остался позади, как будто для того, чтобы осмотреть мертвую птицу.




ГЛАВА LI.

ПАВИЛЬОН ФРАНСУА I.


Хокинг был прекрасным видом спорта, которым занимались короли, когда короли были
почти полубогами, и когда охота была не только развлечением, но и искусством.

Тем не менее, мы должны покинуть королевское представление и войти в часть леса
, где вскоре к нам присоединятся действующие лица только что описанной нами сцены
.

Аллея Фиалок представляла собой длинную, покрытую листвой аркаду и мшистое убежище, в
котором, среди лаванды и вереска, время от времени кололся испуганный заяц.
навострив уши, бродячий олень поднял голову с тяжелыми рогами,
раздул ноздри и прислушался. Справа от этой аллеи был
открытое пространство достаточно далеко от дороги, чтобы быть невидимым, но не так далеко, но
что по дороге можно было увидеть от него.

Посреди поляны на траве лежали двое мужчин. Под
ними были плащи путешественников, по бокам длинные мечи, а рядом с каждым
мушкетон (тогда называемый петронелью) с дулом, повернутым от
них. Богатством своих костюмов они напоминали веселых
персонажей "Декамерона"; при ближайшем рассмотрении угрожающим видом
своего оружия они походили на тех лесных разбойников, которых сотня
много лет спустя Сальватор Роза писал свои пейзажи с натуры. Один из них
стоял, опершись на руку и одно колено, и так же внимательно слушал
как заяц или олень, о которых мы упоминали выше.

"Мне кажется, - сказал этот, - что охота была совсем рядом с нами".
Сейчас. Я слышал крики охотников, приветствовавших сокола".

"А теперь", - сказал другой, который, казалось, ожидал событий с гораздо большей
философичностью, чем его спутник, "теперь я больше ничего не слышу; они, должно быть,
ушли. Я говорил тебе, что это плохое место, откуда что-либо видно.
Нас не видно, это правда; но и мы не можем видеть.

"Дьявол! мой дорогой Аннибал, - сказал первый оратор, - нам нужно было где-то разместить наших
лошадей, а также мулов, которые, кстати, так
тяжело нагруженные, я не вижу, как они могут следовать за нами. Теперь я знаю, что
эти старые буки и дубы идеально подходят для этой трудной задачи.
Осмелюсь сказать, что я далек от того, чтобы обвинять месье де Муи, как это делаете вы
, я признаю в каждой детали предприятия, которым он руководит
здравый смысл настоящего заговорщика ".

"Хорошо!" - сказал второй джентльмен, в котором, без сомнения, наш читатель уже
узнал Коконнаса. "хорошо! вот подходящее слово! Я ожидал этого! Я полагался
на вас в этом! Значит, мы в заговоре?

"Мы не в заговоре; мы служим королю и королеве".

"Которые находятся в заговоре и которые для нас означают одно и то же".

"Coconnas, я наперед сказал вам", - сказал Ла Моль, "что я ни в малейшей степени не
заставить вас следовать за мной в этом деле. Я решился на это только из-за
особого чувства, которого ты не можешь ни чувствовать, ни разделять ".

"Ну, клянусь Небом! Кто сказал, что ты меня принуждаешь? Во-первых,
Я не знаю никого, кто мог бы заставить Коконнаса делать то, чего он не хотел
но неужели вы думаете, что я позволил бы вам уйти, не последовав за вами,
особенно когда я вижу, что ты отправляешься ко всем чертям?"

"Аннибал! Аннибал! - воскликнул Ла Моль. - Мне кажется, я вижу ее белую лошадку
вдалеке. О! странно, как сердце мое трепещет при одном только
мысль ее идет!"

- Да, это странно, - сказал Коконнас, зевая. - У меня совсем не бьется сердце
.

- Это не она, - сказал Ла Моль. "Что случилось? Они должны были быть
здесь в полдень, я думала".

"Бывает, что это не полдень", - сказал Coconnas, "вот и все, и,
видимо, у нас еще есть время, чтобы вздремнуть."

Сказав это, Коконнас растянулся на своем плаще, как человек, который
собирался добавить практики к наставлению; но когда его ухо коснулось земли, он
поднял палец и жестом приказал Ла Молю замолчать.

"Что это?" - спросил тот.

"Тише! на этот раз я уверен, что что-то слышу.

"Это странно; я слушал, но ничего не слышу".

"Ничего?"

"Нет".

- Ну! - сказал Коконнас, вставая и кладя руку на плечо Ла Моля.
- Посмотри на этого оленя.

- Где?

- Вон там.

Коконнас указал на животное.

"Ну?"

"Ну, ты увидишь".

Ла Моль наблюдал за оленем. Наклонив голову вперед, как будто собирался что-то съесть.
Он слушал, не шевелясь. Вскоре он повернул голову, покрытую
с великолепным ветвящиеся Рога, в ту сторону, откуда, без сомнения
звук. Потом вдруг, без видимых причин, он исчез
как вспышка молнии.

"О! - сказал Ла Моль. - Я думаю, вы правы, потому что олень убежал".

"Из-за этого, - сказал Коконнас, - он, должно быть, услышал то, чего не слышали вы".
слышал".

Короче говоря, слабый, едва уловимый звук смутно доносился сквозь
проходы; менее опытному слуху он показался бы дуновением ветерка;
для двоих мужчин это был отдаленный лошадиный топот. В одно мгновение Ла
Моль был на ногах.

- Вот они! - сказал он. - Быстрее.

Коконнас поднялся, но уже более спокойно. Энергия пьемонтца, казалось,
проникла в сердце Ла Моля, в то время как, с другой стороны,
леность последнего, казалось, овладела его другом.
Один действовал с энтузиазмом, другие с неохотой. Только регулярный и
размеренный шум ударил в ухо двух друзей. Ржание коня
заставило скакунов, которых они привязали в десяти шагах от них, насторожиться
когда по аллее белой тенью прошла женщина, которая,
повернувшись к ним, сделал странный знак и исчез.

- Королева! - хором воскликнули они.

"Что это может означать?" - спросил Коконнас.

"Она сделала знак, - сказал Ла Моль, - который означал "сейчас".

"Она сделала знак, - сказал Коконнас, - который означал "беги!"

"Сигнал означал "жди меня".

"Сигнал означал "спасайся сам".

"Что ж, - сказал Ла Моль, - пусть каждый действует по своему убеждению; вы уходите, а
Я останусь".

Коконнас пожал плечами и снова лег.

В этот момент в направлении, противоположном тому, куда направлялась королева
, но по тому же переулку на полной скорости проехал отряд
всадников, в которых двое друзей узнали пылких, почти бешеных
Протестанты. Их кони скакали, как саранча, о которой Иов сказал:
"Они пришли и ушли".

- Черт возьми! дело становится серьезным, - сказал Коконнас, вставая. - Давайте
пойдем в павильон Франсуа I.

"Нет, - сказал Ла Моль. - Если нас обнаружат, то внимание короля в первую очередь будет направлено к
павильону, поскольку
это место общих собраний".

- Возможно, на этот раз ты прав, - проворчал Коконнас.

Едва Coconnas произнес эти слова, прежде чем прошел среди всадник
деревья, как вспышка молнии, и перескакивать рвы, кусты, и
оба джентльмена преодолели все преграды.

В каждой руке он держал по пистолету и одними коленями направлял свою лошадь
в ее бешеной погоне.

- Господин де Муи! - воскликнул Коконнас, встревоженный и насторожившийся еще больше, чем Ла Моль.
- Господин де Муи убегает! Тогда каждый за себя!


- Скорее! скорее! - закричал гугенот. - Прочь! все пропало! Я пришел
сказать вам об этом. Прочь!

Как будто он и не останавливался, чтобы произнести эти слова, он исчез почти прежде, чем
они были произнесены, и прежде, чем Ла Моль и Коконнас осознали их
значение.

- А королева? - воскликнул Ла Моль.

Но голос молодого человека затерялся вдали; Де Муи был слишком далеко
ни услышать, ни ответить ему было нельзя.

Коконнас быстро принял решение. Пока Ла Моль стоял неподвижно,
глядя вслед Де Муи, который скрылся за деревьями, он подбежал к
лошадям, вывел их, вскочил сам и, бросив уздечку конюшему.
другой - к Ла Молю, готовый ускакать галопом.

- Идем! идем! - крикнул он. - Я повторяю то, что сказал Де Муи: уходим! De
Муи знает, что делает. Давай, Ла Моль, быстрее!

- Минуточку, - сказал Ла Моль. - мы пришли сюда кое за чем.

"Если только это не для того, чтобы его повесили, - ответил Коконнас, - я советую вам не терять ни минуты"
больше времени. Я знаю, вы собираетесь разобрать некоторые риторические высказывания, перефразировать
слово "бежать", упомяните Горация, который метнул свой щит, и Эпаминонда,
которого вернули на его. Но я скажу тебе одну вещь: когда месье де
Муи де Сен-Фейл сбежит, весь мир тоже может сбежать.

"Месье де Муи де Сен-Фалю, - сказал Ла Моль, - не поручали
похищать королеву Маргариту! И месье де Муи де Сен-Фейл тоже
не любит королеву Маргариту!

- Клянусь Небом! он прав, если эта любовь заставила его совершить такую глупость
поступай так, как ты планируешь. Пусть пятьсот тысяч дьяволов из ада
заберут любовь, которая может стоить головы двум храбрым джентльменам! Автор:
Небеса! как сказал король Карл, мы в заговоре, мой дорогой друг; и
когда планы терпят неудачу, нужно бежать. В седло! в седло, Ла Моль!

- Садись на коня, мой дорогой друг, я не стану тебе мешать. Я даже настоятельно призываю тебя
сделать это. Твоя жизнь дороже моей. Поэтому защищай ее.

"Ты должен сказать мне: "Коконнас, пусть нас повесят вместе", а не
"Коконнас, спасайся сам".

"Ба! друг мой, - ответил Ла Моль, - веревка сделана для клоунов, а не для
джентльмены, подобные нам.

"Я начинаю думать, - сказал Коконнас, - что принятая мною предосторожность - это
неплохо".

"Какая предосторожность?"

"Подружиться с палачом".

"Ты зловещ, мой дорогой Коконнас".

"Ну, и что же нам теперь делать?" - нетерпеливо воскликнул тот.

"Отправляйся и найди королеву".

"Где?"

"Я не знаю... ищи короля".

"Где?"

"Я не имею ни малейшего представления; но мы должны найти его, и мы двое сами по себе
сможем сделать то, что пятьдесят других не смогли бы и не осмелились бы сделать".

- Ты взываешь к моей гордости, Гиацинта; это плохой знак.

- Ну что ж! давай, садись на коня и уезжай!

- Хорошее предложение!

Ла Моль повернулся, чтобы ухватиться за луку седла, но как только он поставил
ногу в стремя, послышался властный голос:

"Стой! сдавайся!"

В тот же миг за дубом показалась фигура мужчины, затем
еще одного, затем тридцати. Это была легкая кавалерия, которая, спешившись,
скользила на четвереньках между кустами, обыскивая лес.

- Что я тебе говорил? - тихо пробормотал Коконнас.

Глухой стон был единственным ответом Ла Моля.

Легкая кавалерия все еще находилась в тридцати шагах от двух друзей.

"Ну!" - громко обратился пьемонтец к лейтенанту
драгун. "В чем дело, господа?"

Лейтенант приказал своим людям прицелиться.

Coconnas продолжение под дыхание:

"Горе, Ла Моль, еще есть время. Весна в седло, как у меня
видел, как ты делал это сотни раз, и едем."

Затем повернулся к легкой кавалерии:

"Дьявол, джентльмены, не стреляйте; вы убьете друзей".

Затем обратился к Ла Молю:

"Между деревьями они не смогут хорошо прицелиться; они выстрелят и промахнутся по нам".

- Это невозможно, - сказал Ла Моль. - Мы не можем взять с собой лошадь Маргариты
или двух мулов. Они скомпрометируют нас, тогда как своими ответами я могу
отвести все подозрения. Иди, мой друг, иди!

"Джентльмены", - сказал Коконнас, обнажая шпагу и поднимая ее.
"Джентльмены, мы сдаемся".

Легкая кавалерия опустила мушкеты.

"Но сначала скажите нам, почему мы должны это сделать?"

"Вы должны спросить об этом короля Наварры".

"Какое преступление мы совершили?"

"Месье д'Алансонец сообщит вам".

Coconnas и Ла Моль смотрели друг на друга. Имя своего врага на
такой момент не сильно их успокоить.

Но ни один из них не сделал никакого сопротивления. Coconnas попросили спешиться,
маневр, который он выполнил без единого слова. Затем оба разместились в
центре легкой кавалерии и направились по дороге к павильону.

"Вы всегда хотели увидеть павильон Франсуа I.", - сказал Коконнас
Ла Молю, разглядев за деревьями стены прекрасного готического
сооружения. "Теперь, кажется, вы увидите".

Ла Моль ничего не ответил, а просто протянул руку Коконнасу.

Рядом с этим прекрасным павильоном, построенным во времена Людовика XII.,
и названным в честь Франсуа I., потому что последний всегда выбирал его в качестве
местом встречи, когда он охотился, было что-то вроде хижины, построенной для колючек,
частично скрытая за мушкеты, алебарды, мечи и сияющей, как
муравейник под урожай отбеливание.

Пленники были проведены к этой хижине.

Теперь мы расскажем о том, что произошло, и таким образом прольем некоторый свет на ситуацию
ситуация, которая выглядела очень мрачной, особенно для двух друзей.

Джентльмены-протестанты собрались, как и было условлено, в
павильоне Франсуа I. Ключ от которого, как мы знаем, был у Де Муи.

Хозяевами леса, или, по крайней мере, так они верили, они были размещены
часовые тут и там кого свет-лошадь, променяв их
белые шарфы вместо красных (предосторожность, обусловленная изобретательным рвением
Месье де Нанси), застали врасплох и унесли без единого удара.

Легкая кавалерия продолжила поиски вокруг павильона; но
Де Муи, который, как мы знаем, ждал короля в конце
Алле де Виолетт заметила, как крадутся красные шарфы, и
сразу же заподозрила их. Он отпрыгнул в сторону, чтобы его не заметили,
и заметил, что обширный круг сужается таким образом, чтобы обойти
лес и окружить место встречи. В то же время, в конце
на главной аллее он мельком увидел белые эгретки
и сверкающие аркебузы королевских телохранителей.

Наконец он увидел самого короля, в то время как в противоположном направлении он
увидел короля Наваррского.

Затем своей шляпой он осенил себя крестным знамением, что было условленным сигналом
означавшим, что все потеряно.

По этому сигналу король повернулся и исчез. Де Муи тут же
вонзил два широких ряда шпор в бока своего коня и
ускакал галопом, выкрикивая на ходу слова предупреждения, которые мы уже слышали.
упомянуто для Ла Моля и Коконнаса.

Король, заметивший отсутствие Генриха и Маргариты,
прибыл в сопровождении месье д'Алансона, как раз в тот момент, когда двое мужчин вышли из
хижина, в которую, по его словам, должны были быть доставлены все найденные не только в павильоне
, но и в лесу.

Д'Алансонец, полный уверенности, скакал галопом рядом с королем, чьи острые
боли усиливали его дурное настроение. Два или три раза он был на грани
обморока, и однажды его вырвало кровью.

"Пойдемте, - сказал он, прибыв на место, - поторопимся; я хочу вернуться в
Лувр. Выведите всех этих негодяев из их норы. Это святой
День Блеза; он был двоюродным братом святого Варфоломея.

При этих словах короля вся масса копий и мушкетов пришла в движение.
и один за другим гугеноты были вытеснены не только из
леса и павильона, но и из хижины.

Но короля Наваррского, Маргариты и Де Муи там не было.

"Ну, - сказал король, - где Генрих? Где Марго? Вы обещали
их мне, д'Алансонец, и, клянусь Небом, их нужно будет найти!

- Сир, мы даже не видели короля и королеву Наварры.

- Но вот они, - сказала мадам де Невер.

В этот момент в конце аллеи, ведущей к реке, показались Генри и
Марго, оба спокойные, как будто ничего не случилось; оба с
их соколы на запястьях, они с любовью ехали бок о бок, так что, когда
они скакали галопом на своих лошадях, казалось, что они, как и они сами,
ласкают друг друга.

Именно тогда Д'Алансонн в ярости приказал обыскать лес
, и Ла Моль и Коконнас были найдены в их увитой плющом
беседке. Они тоже в братской близости вошли в круг, образованный
стражниками; только, поскольку они не были суверенами, они не могли предполагать этого
спокойные манеры Генриха и Маргариты. Ла Моль был слишком бледен, а Коконнас
слишком красен.




ГЛАВА II.

ЭКЗАМЕН.


Зрелище, поразившее молодых людей, когда они вошли в круг,
хотя и было увидено всего несколько мгновений, никогда не забудется.

Как мы уже говорили, Карл IX. наблюдал за джентльменами, когда стражники выводили
их одного за другим из хижины колючего.

И он, и Д'Алансонец с тревогой следили за каждым движением, ожидая увидеть, как
выходит король Наварры. Оба, однако, были обречены на
разочарование. Но было недостаточно знать, что король не был
там необходимо было выяснить, что с ним стало.

Поэтому, когда молодые супруги были замечены приближающиеся с конца
переулка, Алансонского побледнел, в то время как Чарльз почувствовал, как его сердце расти
рад; он инстинктивно желал, чтобы все его брат заставил
его не должны падать обратно на герцога.

- Он снова перехитрит нас, - пробормотал Франсуа, еще больше побледнев.

На тот момент король был охвачен такие жестокие боли, что он
за его уздечку, прижимала обе руки к его бокам, и взвизгнула, как
безумец.

Генри поспешно подошел к нему, но к тому времени, как он преодолел несколько
на расстоянии ста футов, разделявших их, Карл пришел в себя.

- Откуда вы, сударь? - спросил король с суровостью, которая
испугала Маргариту.

"Ну, с охоты, брат", - ответила она.

"Охота была на берегу реки, а не в лесу".

"Мой сокол налетел на фазана как раз в тот момент, когда мы останавливались позади всех"
"Чтобы посмотреть на цаплю".

"Где фазан?"

"Вот, красивая птица, не правда ли?"

И Генри, совершенно невинный, показал свою птицу с пурпурным, синим и
золотым оперением.

"Ах!", сказал Чарльз", и этот фазан пойман, почему вам не вернуться
меня?"

- Потому что птица направила свой полет в сторону парка, сир, и
когда мы вернулись на берег реки, то увидели вас в полумиле впереди нас,
скачущего к лесу. Поэтому мы поскакали за вами галопом.
поскольку мы были на охоте вашего величества, мы не хотели потерять вас.

- И все эти джентльмены тоже были приглашены? - спросил Чарльз.

"А что, господа?" - спросил Генри, бросая пытливый взгляд около.

"Почему, ваше гугенотов, клянусь Богом!" сказал Чарльз; "во всяком случае, если они
было предложено это было не со мной".

"Нет, сир, - ответил Генрих, - но, возможно, их попросил месье д'Алансон".

"Monsieur d'Alen;on? Как же так?

- Я? - переспросил герцог.

"Ну да, брат, - сказал Генрих. - Разве ты не объявил вчера, что
ты король Наварры? Гугеноты, которые требовали вас в качестве своего короля
пришли поблагодарить вас за то, что вы приняли корону, а короля за то, что
отдали ее. Не так ли, джентльмены?

- Да! да! - закричали двадцать голосов. - Да здравствует герцог Алансонский! Да здравствует
Король Карл!

"Я не король гугенотов", - сказал Франсуа, побелев от гнева; затем,
украдкой взглянув на Карла, добавил: "и я искренне верю, что никогда им не буду".
им!"

- Неважно! - сказал Чарльз. - Но ты должен знать, Генри, что я считаю
все это очень странным.

- Ваше Величество, - сказал король Наваррский, - твердо "да простит меня Бог, но хотелось бы
сказать, что я проходил обследование".

- А если бы я сказал тебе, что это так, что бы ты ответил?

"Что я царь как и вы, сир", - ответил Генри, с гордостью, "для него
не корону, но рождение, которое делает роялти, и что я бы с удовольствием
отвечу на любые вопросы мой брат и мой друг, но не из моего
судья".

- И все же, - пробормотал Чарльз, - я бы действительно хотел хоть раз в
жизни знать, как себя вести.

- Пусть выведут господина де Муи, - сказал д'Алансонец, - и тогда вы
узнаете. Господин де Муи, должно быть, среди заключенных.

"Господин де Муи здесь?" - спросил король.

Генрих на мгновение забеспокоился и обменялся взглядами с Маргаритой; но
его беспокойство было недолгим.

Никто не ответил.

"Месье де Муи нет среди пленников", - сказал месье де Нанси.;
"некоторые из наших людей думают, что видели его, но никто в этом не уверен".

Д'Алансонец выругался.

- Ну! - сказала Маргарита, указывая на Ла Моля и Коконнаса, которые слышали
все, что произошло, и на чьи сведения, как она чувствовала, она могла положиться
: "на службе у месье д'Алансона есть два джентльмена";
спросите их, они ответят".

Герцог почувствовал удар.

"Я арестовал их на цели, чтобы доказать, что они не принадлежат мне"
сказал он.

Царь взглянул на двух друзей, и начал снова встречаться с Ла Моль.

"А! этот провансалец здесь?" сказал он.

Коконнас грациозно поклонился.

"Что вы делали, когда вас арестовали?" - спросил король.

- Сир, мы планировали военные и любовные подвиги.

- Верхом, вооруженные до зубов, готовые к бегству!

- Нет, сир, - сказал Коконнас, - ваше величество неверно информированы. Мы лежали
в тени бука - _sub tegmine fagi_.

"Ах! так вы лежали в тени букового дерева?"

"И мы могли бы легко избежали бы мы думали, что в любом случае у нас
разбудил гнев вашего величества. А теперь, джентльмены, клянусь вашей солдатской честью, -
продолжил Коконнас, поворачиваясь к легкой кавалерии, - не думаете ли вы, что
если бы мы захотели, то могли бы сбежать?

"Дело в том, - сказал лейтенант, - что эти джентльмены даже не
пытались бежать".

"Потому что их лошади были слишком далеко", - сказал герцог Алансонский.

- Покорнейше прошу прощения у монсеньора, - сказал Коконнас, - но я был на своем,
а мой друг граф Лерак де ла Моль держал его под уздцы.

- Это правда, господа? - спросил король.

- Да, сир, - ответил лейтенант. - Увидев нас, господин де Коконнас
даже спешился.

Coconnas улыбнулся Так говорил: "Ты видишь, государь!"

"Но другие лошади, мулы и коробками, с которыми они были
Ладен?" - спросил Франсуа.

"Хорошо," сказал Coconnas, "мы конюхи? Отправить жениху, который должен был
руководить ими".

"Он не здесь", - воскликнул герцог в ярости.

"Тогда он, должно быть, испугался и убежал", - сказал Коконнас.
нельзя ожидать, что у клоуна будут манеры джентльмена".

- Всегда одна и та же система, - сказал Д'Алансонец, скрежеща зубами.
- К счастью, сир, я уже говорил вам, что с некоторых пор эти господа
не состоят у меня на службе.

- Я! - воскликнул Коконнас. - Неужели я настолько несчастен, что больше не принадлежу
вашему высочеству?

- Клянусь Небом! месье, вы должны знать это лучше, чем кто-либо другой, поскольку
вы сами уволили меня в письме, настолько дерзком, что,
слава Богу, я сохранил его и, к счастью, оно у меня с собой.

"О! - воскликнул Коконнас. - Я надеялся, что ваше высочество простит меня.
я написал письмо в порыве гнева. Мне сказали
, что ваше высочество пытались задушить моего друга Ла Моля в одном из
коридоров Лувра.

"Что он говорит?" перебил король.

"Сначала я подумал, что ваше высочество были одни", - простодушно продолжал Коконнас.
"Но потом я узнал, что еще трое".--

"Молчать!" - воскликнул Шарль. "Мы услышали достаточно. Генрих, - обратился он к
королю Наваррскому, - ваше слово не пытаться бежать.

"Я даю его вашему величеству, сир".

- Возвращайтесь в Париж с господином де Нанси и оставайтесь в своей комнате
под арестом. Вы, господа, - продолжал он, обращаясь к двум друзьям,
- сдайте свои шпаги.

Ла Моль посмотрел на Маргариту. Она улыбнулась. Ла Моль тут же передал свою
шпагу ближайшему офицеру. Коконнас сделал то же самое.

"Нашли ли господина де Муи?" - спросил король.

"Нет, сир", - ответил господин де Нанси. "Либо его не было в лесу, либо
он сбежал".

"Тем хуже," сказал король, "но давайте вернемся. Мне холодно и
закружилась голова".

"Сир, это от злости, наверное", - сказал Франсуа.

- Возможно, но мои глаза беспокоят меня. Где пленники? Я не вижу
их. Уже ночь? О, милосердный! Я сгораю! Помогите! Помогите!

Несчастный король выронил уздечку своего коня, раскинул
руки и упал навзничь. Придворные, испуганные этим вторым
нападением, подхватили его, когда он падал.

Франсуа, стоявший в стороне, вытер пот со лба, ибо он
один знал причину беды, от которой страдал его брат
.

С другой стороны, король Наварры, уже находившийся под охраной
Месье де Нанси наблюдал за происходящим со все возрастающим изумлением.

- Так! так! - пробормотал он с той удивительной интуицией, которая временами заставляла его казаться вдохновенным.
- может быть, мне повезло, что меня остановили
во время моего бегства?

Он взглянул на Марго, чьи огромные глаза, широко раскрытые от удивления, смотрели
сначала на него, а затем на короля.

На этот раз Карл был без сознания. Принесли носилки, и его положили
на них. Его прикрыли плащ, снятый с плеч одного из
придворные. Процессия молча, изложенных в сторону
Париж, откуда в то утро беззаботная заговорщиков и счастливый царь
отправился в путь, и к которому теперь возвращался умирающий король,
окруженный пленными повстанцами.

Маргарита, которая на протяжении всего этого не теряла контроля над своим
разумом и телом, одарила мужа умным взглядом; затем, пройдя так близко
к Ла Молю, что последний смог уловить следующие два
Она произнесла греческие слова:

"_Me deide_", что означало "Ничего не бойся".

"Что она сказала?" - спросил Коконнас.

"Она сказала мне ничего не бояться", - ответил Ла Моль.

"Тем хуже, - пробормотал пьемонтец, - "тем хуже, что
это означает, что нам нехорошо находиться здесь. Каждый раз, когда это слово
говорилось мне ободряющим тоном, я получал либо пулю
, либо удар мечом в тело, либо цветочный горшок на голову. "Не бойся
ничего", будь то на иврите, греческом, латыни или французском, всегда означало
для меня: "Берегитесь!"

"Вперед, джентльмены!" - сказал лейтенант легкой кавалерии.

- Не сочтите за нескромность, месье, - сказал Коконнас, - можем ли мы узнать, куда
мы направляемся?

- В Венсен, я думаю, - ответил лейтенант.

"Я бы предпочел отправиться куда-нибудь еще, - сказал Коконнас, - но не всегда получается"
отправиться именно туда, куда хочется".

По дороге к королю вернулось сознание и немного сил.

В Нантере он даже хотел прокатиться верхом, но это было запрещено.

- Позовите мэтра Амбруаза Паре, - сказал Шарль, добравшись до Лувра.

Он спустился из своей подстилке, поднялся по лестнице, опираясь на руку
Таване, и проник в его квартиру, отдавая приказы, которые никто не будет
разрешено следовать за ним.

Все заметили, что он казался очень серьезным. Во время путешествия он
был погружен в раздумья, ни к кому не обращался ни слова, не беспокоясь
ни о заговоре, ни о заговорщиках. Было очевидно, что он был
занят своей болезнью; болезнью столь внезапной, столь странной, столь тяжелой,
некоторые симптомы которой были замечены у его брата Франсуа
II. незадолго до его смерти.

Так что приказ никого не впускать в свои покои, кроме мэтра
Паре, не вызвал удивления. Всем было хорошо известно, что принц был
мизантропом. Чарльз вошел в свою спальню, сел в
раскладное кресло и откинул голову на подушки. Затем, подумав
, что мэтра Амбруаза Паре, возможно, нет дома и что, возможно, произойдет
некоторая задержка, прежде чем он увидится с ним, он решил использовать оставшееся время.

Он хлопнул в ладоши, таким образом, вызывая охранника.

"Скажи король Наварры, что я хочу с ним поговорить", - сказал
Чарльз.

Лакей поклонился и удалился.

В этот момент голова Чарльза откинулась назад, огромная тяжесть, казалось, придавила его.
мысли путались; перед глазами словно плыл какой-то кровавый пар.
во рту пересохло, хотя он уже
выпил целый графин воды.

Пока он пребывал в этом полусонном состоянии, дверь открылась и появился Генри.
Месье де Нанси последовал за ним, но остановился в прихожей.

Король Наваррский подождал, пока за ним закроется дверь. Затем он приблизился.

"Сир, - сказал он, - вы посылали за мной; я здесь".

Король вздрогнул, услышав голос, и машинально протянул руку.

"Сир", - сказал Генрих, опустив руки по швам. - "Ваше величество".
забывает, что я больше не ваш брат, а ваш пленник".

- Ах! это правда, - сказал Чарльз. - Спасибо, что напомнили мне об этом.
это правда. Более того, мне кажется, что во время нашего последнего разговора вы
обещали откровенно ответить на все, что я могу у вас спросить.

- Я готов сдержать свое слово, сир. Задавайте ваши вопросы.

Король налил себе в руку холодной воды и приложил ее ко лбу
.

- Скажи мне, Генрих, сколько правды в обвинении, выдвинутом
против тебя герцогом Алансонским?

- Совсем немного. Бежать должен был месье д'Алансонец, и я.
я должен был сопровождать его.

- А почему вы должны были отправиться с ним? Вы недовольны мной,
Генрих?

- Нет, сир; напротив, я только восхваляю ваше величество; и
Бог, который читает в наших сердцах, знает, как глубоко я люблю своего брата и моего
Короля".

"Мне кажется, - сказал Чарльз, - что неестественно убегать от
те, кого мы любим и кто любит нас".

"Я убегал не от тех, кто любит меня; я убегал от тех, кто
ненавидит меня. Позволит ли мне ваше величество говорить открыто?"

- Говорите, месье.

- Те, кто ненавидит меня, сир, это месье д'Алансонец и королева-мать.

- Что касается господина д'Алансона, я не стану отвечать, но королева-мать
осыпает вас вниманием.

- Именно поэтому я не доверяю ей, сир. И я правильно делаю, что поступаю так.

- Не доверяю ей?

- Ей или тем, кто с ней связан. Вы знаете, сир, что несчастье королей
не всегда в том, что они слишком малы, а в том, что им слишком хорошо
служат.

"Объяснитесь; вы обещали рассказать мне все".

"Ваше величество проследит, чтобы я так и сделал".

"Продолжайте".

"Ваше величество любит меня, вы сказали".

- Я любила вас до вашей измены, Генри.

- Притворись, что ты все еще любишь меня, сир.

- Очень хорошо.

"Если ты любишь меня, ты, должно быть, хочешь, чтобы я жил, не так ли?"

"Я был бы несчастен, если бы с тобой случилось что-нибудь плохое".

"Что ж, сир, дважды ваше величество только что избежали несчастья".

"Как же так?"

"Дважды Провидение спасало мне жизнь. Это правда, что во второй раз
Провидение приняло черты вашего Величества?

"Что они там предполагают, в первый раз?"

"Что с человеком, который будет очень удивлен, увидев себя ошибаюсь
- провидение; я имею в виду Рене. Вы, сир, спасли меня от стали.

Шарль нахмурился, вспомнив ту ночь, когда он привел Генриха на
улицу Баррес.

- А Рене? - спросил он.

"Рене спас меня от яда".

"Черт возьми, Анрио, тебе повезло", - сказал король, пытаясь улыбнуться. Но
быстрый приступ боли превратил усилие в нервное сжатие
губ. - Это не его профессия.

- Два чуда спасли меня, сир. Чудо покаяния со стороны
Флорентиец, и чудо доброты с твоей стороны. Что ж! Я признаюсь
вашему величеству, что я боюсь, что Небеса устанут творить чудеса.
я пытался сбежать из-за пословицы: "Небеса помогают
тем, кто помогает себе сам ".

"Почему ты не сказал мне об этом раньше, Анрио?"

"Если бы я произнес эти слова вчера, я был бы обвинителем".

"А сегодня?"

"Сегодня все по-другому - меня обвиняют, и я защищаюсь".

"Вы уверены в первой попытке, Анрио?"

"Так же уверены, как я во второй".

"И они пытались отравить вас?"

"Да".

"Чем?"

"Опиатом."

"Как они могли отравить вас опиатами?"

"Почему, сир, спросите Рене; отравление совершается в перчатках"--

Шарль нахмурился; затем постепенно его лицо прояснилось.

"Да", - сказал он, как бы разговаривая сам с собой. "Такова природа диких
существ - убегать от смерти. Почему же тогда знание не должно делать то, что делает
инстинкт?"

"Ну, сир!" - сказал Генрих, - "ваше величество довольны моей откровенностью,
и вы верите, что я рассказал вам все?"

"Да, Анрио, и вы хороший человек. Как ты думаешь, те, кто
ненавидит тебя, устали, или на твою жизнь будут предприняты новые покушения?"

"Сир, каждый вечер я удивлен, обнаружив себя все еще живой."

"Это потому, что они знают, что я люблю тебя, Анрио, что они хотят убить
вы. Но не волнуйтесь. Они будут наказаны за свои злые намерения.
А пока вы свободны.

- Свободны покинуть Париж, сир? - спросил Генрих.

- Нет, вы хорошо знаете, что я не могу без вас обойтись. Во имя
тысячи дьяволов! Я должен иметь здесь кого-нибудь, кто любит меня.

"Тогда, сир, если ваше величество оставит меня при себе, окажете ли вы мне
услугу".--

"В чем дело?"

"Держать меня не как друга, а как пленника. Да; разве ваш
Ваше величество, видите, что именно ваша дружба со мной погубила меня?

- Вы предпочли бы мою ненависть?

- Вашу очевидную ненависть, сир. Это спасет меня. Как только они думают, что я
с позором они будут меньшезловреден из-за моей смерти."

"Анрио, - сказал Шарль, - я не знаю ни того, чего ты желаешь, ни какой
цели ты добиваешься; но если твои желания не увенчаются успехом и если твоя цель
не будет достигнута, я буду очень удивлен".

"Я, может, потом, рассчитывать на суровость царя?"

"Да".

"В таком случае я должна быть меньше нервничать. Теперь каковы ваши Величества
команды?"

- Возвращайтесь в свои покои, Анрио, мне больно. Я посмотрю своих собак.
а потом лягу спать.

- Сир, - сказал Генрих, - вашему величеству следовало бы послать за врачом. Ваша проблема
, возможно, серьезнее, чем вы себе представляете."

"Я послал за мэтр Амбруазом Паре, Анрио".

"Тогда я удалюсь более удовлетворенным".

"По мою душу", - сказал Король, "я считаю, что из всех моих родных
единственный, кто действительно меня любит".

"Это действительно ваше мнение, сэр?"

"Слово джентльмена".

"Тогда передай от меня привет господину де Нэнси как человек своего глубокого возмущения не может
позволит прожить месяц. Таким образом, я буду любить вас долгие годы.


- Господин де Нанси! - воскликнул Шарль.

Вошел капитан гвардии.

"Я вверяю в ваши руки свою вину мужчина из моего королевства. Вы
поручиться за него свою жизнь".

Генрих принял испуганный вид и последовал за г-ном де Нанси.




ГЛАВА LIII.

ACT;ON.


Шарль, оставшись один, очень удивлялся, что не видел никого из своих
любимцев, свою няню Мадлен или борзую Актеон.

"Няня, должно быть, пошла петь псалмы с каким-нибудь своим знакомым гугенотом
", - сказал он себе. - "А Актеон, вероятно, все еще сердится
со мной за порку, которую я задал ему сегодня утром.

Чарльз взял свечу и прошел в кабинет медсестры. Добрая женщина была
нет. Из ее палаты открылась дверь в оружейную, он может быть
вспомнил. Король направился к двери, но как он это сделал он
захватили с одной из этих судорог он уже тогда чувствовал, и которое, казалось,
нападают внезапно, его. Он чувствовал себя так, словно по его внутренностям прошлись раскаленным железом
, и его снедала неутолимая жажда. Увидев на столе
чашку молока, он выпил ее залпом и почувствовал некоторое
облегчение.

Взяв свечу, которую поставил, он вошел в оружейную.

К его великому удивлению, Актеон не вышел ему навстречу. Если бы он был
заперт? Если бы это было так, он бы знал, что его хозяин вернулся из
охотился и залаял бы.

Чарльз звал и свистел, но животное не появлялось. Он сделал несколько шагов вперед.
Когда свет от свечи упал на угол комнаты,
он заметил что-то неподвижное, лежащее на полу.

"Почему? Здравствуйте, Act;on!" - воскликнул Чарльз. Он снова свистнул, но собака сделала
не перемешивать. Чарльз поспешил вперед и прикоснулась к нему, бедный зверь был
жестким и холодным. Из его горла, сведенного болью, выпало несколько капель
желчи, смешанной с пенистой и кровавой слюной. Собака нашла
старую шапку своего хозяина в оружейной и умерла с головой
опираясь на этот предмет, который представлял друга.

При виде этого зрелища, которое заставило его забыть о собственной боли и восстановило всю его энергию.
ярость вскипела в жилах Чарльза. Он бы закричал; но
короли, как бы они ни были ограничены в своем величии, не вольны поддаваться
тому первому побуждению, которое каждый человек обращает на пользу своей страсти
или на свою защиту. Чарльз подумал, что произошли некоторые измене,
и молчал.

Затем он опустился на колени перед его собакой и опытным взглядом осмотрел
тело. Глаза были стеклянными, язык красным и покрытым гнойничками. IT
это была странная болезнь, которая заставляла Чарльза содрогаться. Король надел
перчатки, которые он снял и засунул за пояс, раскрыл
мертвенно-бледные губы пса, чтобы осмотреть его зубы, и увидел в
в промежутках несколько белых осколков, прилипших к острым концам
коренных зубов. Он достал эти кусочки и увидел, что это бумага. Вблизи
там, где была бумага, опухоль была сильнее, десны были припухшими
, а кожа выглядела так, как будто ее съели с купоросом.

Чарльз внимательно огляделся вокруг. На ковре лежали два или три кусочка
бумаги, подобное тому, которое он уже признал в
рот собаки. Одна из фишек, больше, чем другим, были обнаружены следы
в гравюре на дереве. У Чарльза волосы встали дыбом, потому что он узнал фрагмент
картины, на которой был изображен джентльмен, охотящийся за соколом, и которую Актеон
вырвал из трактата об охоте.

"Ах!" - сказал он, побледнев. "Книга была отравлена!"

Затем, внезапно вспомнив:

"Тысяча чертей!" он воскликнул: "Я касался пальцем каждой страницы,
и на каждой странице я подносил палец к губам. Эти обмороки,
эти приступы боли и рвота! Я покойник!"

На мгновение Чарльз остался неподвижно под тяжестью этого
страшная мысль. Затем, поднявшись с глухим стоном, он поспешил к
двери оружейной.

- Мэтр Рене! - закричал он. - Мне нужен мэтр Рене, флорентиец; пошлите кого-нибудь.
как можно скорее на мост Сен-Мишель и приведите его ко мне!
Он должен быть здесь в течение десяти минут. Пусть кто-нибудь сядет на лошадь и поведет за собой
другую, чтобы она приехала быстрее. Если приедет мэтр Амбруаз Паре,
пусть подождет.

Стражник немедленно отправился выполнять приказ короля.

"Ах!" - пробормотал Чарльз, "если мне придется поставить все на пытки, я
будут знать, кто дал эту книгу Энрио;" и с испариной на его
брови, стиснув руки, и вздымалась грудь, он стоял, устремив глаза
на теле его мертвая собака.

Десять минут спустя Флорентийской стучали робко и не без некоторых
беспокойство в дверь апартаментов короля. Есть несколько совести
в котором небо никогда не будет ясным.

"Войдите!" сказал Чарльз.

Появился парфюмер. Шарль направился к нему с властным видом и
поджав губы.

"Ваше величество послали за мной", - сказал Рене, дрожа.

"Вы искусный химик, не так ли?"

"Сир"--

"И вы знаете все, что известно самым умным врачам?"

"Ваше величество преувеличивает".

- Нет, мне так сказала моя мать. Кроме того, я доверяю вам и
предпочитаю советоваться с вами, а не с кем-либо другим. Смотри, - продолжал он,
указывая на собаку, - посмотри, что у этого животного между зубами, я тебя умоляю,
и расскажи мне, от чего он умер".

В то время как Рене, со свечою в руке, склонился над полом настолько, чтобы скрыть его
эмоции, как подчиниться королю, Чарльз встал, глаза его были устремлены на
мужчина, жду с нетерпением легко понять ответ, который
это должно было стать для него смертным приговором или гарантией безопасности.

Рене привлек своего рода скальпель из кармана, открыл его и с
точка отрывается от устья борзая частицы бумаги
который придерживался десен; потом он смотрел долго и внимательно, в
юмор и кровь, которая сочилась из каждой раны.

"Сир, - сказал он, дрожа, - симптомы очень серьезные".

Чарльз почувствовал, как ледяная дрожь пробежала по его венам до самого сердца.

"Да, - сказал он, - собака была отравлена, не так ли?"

"Боюсь, что так, сир".

"Каким ядом?"

- С минеральным ядом, я думаю.

"Можете ли вы с уверенностью утверждать, что он был отравлен?"

"Да, безусловно, путем вскрытия и осмотра желудка".

"Вскройте это. Я хочу, чтобы не было никаких сомнений".

"Я должен позвать кого-нибудь на помощь".

"Я помогу вам", - сказал Чарльз.

"Вам, сир!"

"Да. Если он был отравлен, какие симптомы мы обнаружим?

"Красные пятна и запах трав в желудке".

"Тогда давай, - сказал Чарльз, - начинай".

Одним взмахом скальпеля Рене вскрыл тело собаки и своими руками
двумя руками удалил живот, в то время как Шарль, стоя на одном колене на полу,
держал фонарь сжатой и дрожащей рукой.

- Смотрите, сир, - сказал Рене, - вот явные следы. Это красные пятна
Я говорил об этих кровавых прожилках, которые кажутся корнями
растения, это то, что я имел в виду под герборизацией. Я нахожу здесь все, что я
искал."

- Значит, собака была отравлена?

- Да, сир.

- Минеральным ядом?

- По всей вероятности.

- А какие симптомы были бы у человека, который по неосторожности проглотил немного
того же яда?

"Сильная головная боль, внутреннее жжение, как будто он проглотил горячие угли"
"Боли в кишечнике и рвота".

"Хотел бы он пить?" - спросил Чарльз.

"Очень хочется пить".

"Вот оно! вот оно!" - пробормотал король.

"Сир, я тщетно ищу мотив для всех этих вопросов".

"Какой смысл искать его? - Тебе не нужно знать это. Ответить на мои вопросы, что
это все".

"Да, сир".

"Что такое противоядие, чтобы дать человеку, который, возможно, проглотил то же
вещество А моя собака?"

Рене раздумывала.

"Есть несколько минеральными ядами, - сказал он, - и прежде, чем ответить я
хотелось бы знать, что ты имеешь в виду. У Вашего Величества есть какие-либо идеи пути
в котором вашу собаку отравили?"

- Да, - сказал Чарльз. - он жевал книжный листок.

- Книжный листок?

- Да.

"У Вашего Величества есть эта книга?"

"Вот оно", - сказал Чарльз, и, взяв тома с полки, где
он поставил его, он протянул его Рене.

Последний вздрогнул от удивления, что не ускользнуло от короля.

- Он съел лист из этой книги? - запинаясь, спросил Рене.

- Да, вот этот, - и Карл указал на вырванную страницу.

"Вы позволите мне вырвать еще один, сир?"

"Сделайте это".

Рене вырвал лист и поднес его к свече. Бумага загорелась,
комнату наполнил сильный запах чеснока.

"Он был отравлен препаратом из мышьяка", - сказал он.

"Вы уверены?"

"Так же уверен, как если бы я приготовил его сам".

"А противоядие?"

Рене покачал головой.

"Что?" - спросил Чарльз хриплым голосом. "Вы не знаете никакого средства?"

"Самое лучшее и действенное - это яичный белок, взбитый с молоком;
"но"--

"Но что?"

"Его нужно ввести немедленно, иначе"--

"Иначе?"

"Сир, это ужасный яд", - снова повторил Рене.

"И все же он убивает не сразу", - сказал Шарль.

"Нет, но это убивает наверняка, независимо от того, сколько длится время, хотя даже это
иногда можно просчитать".

Чарльз прислонился к мраморному столу.

- Итак, - сказал он, кладя руку на плечо Рене, - вы знаете эту
книгу?

- Я, сир? - сказал Рене, побледнев.

"Да, вы; увидев это, вы выдали себя".

"Сир, я клянусь вам"--

"Рене, - сказал Шарль, - послушайте меня. Вы отравили королеву Наварры
с помощью перчаток; вы отравили принца Порсиона дымом от
лампы; вы пытались отравить месье де Конде душистым яблоком. R;n;,
Я прикажу снимать с тебя кожу раскаленными щипцами, кусочек за кусочком, если ты
не скажешь мне, кому принадлежит эта книга ".

Флорентиец понял , что не может мириться с гневом Карла
IX., и решил быть смелым.

"Если я скажу правду, сир, кто гарантирует, что я не буду более
жестоко наказан, чем если я промолчу?"

"Я так и сделаю".

"Дашь ли ты мне свое королевское слово?"

"Клянусь честью дворянина, твоя жизнь будет сохранена", - сказал король.

"Тогда книга принадлежит мне", - сказал Рене.

- За тебя! - воскликнул Чарльз, отшатнувшись и глядя на отравителя измученными глазами.
- Да, за меня.

- Как это попало к тебе? - спросил я. - За тебя! - крикнул Чарльз.

- Как это попало к тебе?

"Ее величество королева-мать забрала его из моего дома".

"Королева-мать!" - воскликнул Чарльз.

"Да".

"С какой целью?"

"С намерением, я думаю, отправить ее королю Наварры,
который попросил герцога Алансонского о подобной книге, чтобы изучить
искусство соколиной охоты ".

- Ах! - воскликнул Шарль. - Вот оно. Я все вижу. Книга действительно была в комнате
Анрио. В этом есть своя судьба, и я покоряюсь ей.

В этот момент Чарльза охватил сильный приступ кашля,
за которым последовала новая боль в кишечнике. Он издал два или три сдавленных
крика и откинулся на спинку стула.

- В чем дело, сир? - испуганно спросил Рене.

- Ничего, - ответил Чарльз, "за исключением того, что я хочу пить. Дай мне что-нибудь
напитки".

Рене налил стакан воды и дрожащей рукой отдал его
Чарльз, который проглотил его одним глотком.

"Теперь, - сказал он, беря перо и макая его в чернила, - напиши в этой книге".
"Что я должен написать?"

"Что я должен написать?"

"То, что я собираюсь вам продиктовать":

"_ Эта книга о Хокинге была подарена мной королеве-матери Екатерине
Медицинской"._"

Рене взял ручку и написал.

"Теперь подпишите свое имя".

Флорентиец подчинился.

"Вы обещали спасти мне жизнь".

"Я сдержу свое обещание".

"Но, - сказал Рене, - королева-мать?"

"О! - сказал Шарль, - я не имею к ней никакого отношения; если на вас нападут,
защищайтесь".

"Сир, могу ли я покинуть Францию, где, как я чувствую, моя жизнь в опасности?"

"Я отвечу на это через две недели".

"Но пока".--

Чарльз нахмурился и приложил палец к побелевшим губам.

- Вам не нужно меня бояться, сир.

И, довольный тем, что так легко отделался, флорентиец поклонился и удалился.

За его спиной в дверях своей комнаты появилась сиделка.

"Что с тобой, мой Шарло?" спросила она.

"Няня, я гуляла по росе и простудилась".

"Ты очень бледен, Шарло".

"Это потому, что я так слаб. Дайте мне руку, сестра, проводите до моей кровати".

Сестра поспешно вышла вперед.

Чарльз оперся на нее и добрался до своей комнаты.

- А теперь, - сказал Чарльз, - я пойду лягу спать.

"If Ma;tre Ambroise Par; comes?"

- Скажи ему, что мне лучше и что он мне не нужен.

"А пока что, что ты будешь принимать?"

"О! очень простое лекарство, - сказал Чарльз. - яичные белки, взбитые
с молоком. Кстати, няня, - продолжал он, - мой бедный Актеон умер.
Завтра утром его должны похоронить в уголке сада при доме.
Лувр. Он был одним из моих лучших друзей. Я распоряжусь, чтобы для него соорудили могилу.
Если у меня будет время.




ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

ВЕНСЕНСКИЙ ЛЕС.


Согласно приказу Карла IX, Генриха проводили в тот же вечер
в тот же вечер в Венсен. Таково было название, данное в то время знаменитому замку
от которого сегодня сохранился лишь фрагмент, достаточно колоссальный,
однако, чтобы дать представление о его былом величии.

Путешествие совершалось в носилках, по обе стороны от которых шагали четверо
стражников.

Месье де Нанси, получив приказ открыть Генриху
дверь охраняемого жилища, шел первым.

У задней двери тюрьмы они остановились. Месье де Нанси спешился
, открыл ворота, которые были закрыты на висячий замок, и
почтительно попросил короля следовать за ним.

Генри повиновался без единого слова. Любое жилище казалось ему безопаснее
чем Эйфелева башня, и десять двери закрыты на него были в то же время десять
двери между ним и Екатерины де Медичи.

Королевский узник пересек подъемный мост между двумя солдатами, прошел
через три двери на первом этаже и три у подножия
лестницы; затем, по-прежнему предшествуемый г-ном де Нанси, он поднялся по
один пролет. Прибыв туда, начальник стражи, увидев, что
король собирается подняться на другой пролет, сказал ему:

"Мой господин, ты должен остановиться здесь".

- А! - сказал Генри, помедлив. - Кажется, мне оказана честь подняться на
первый этаж.

"Сир, - ответил г-н де Нанси, - с вами обращаются как с коронованной особой".
"Дьявол!".

"Дьявол! дьявол! - сказал себе Генри. - Еще два или три этажа.
это ни в коем случае не унизило бы меня. Мне здесь будет слишком удобно; Я
что-то подозреваю.

- Ваше величество последует за мной? - спросил г-н де Нанси.

- Вентр сен-Гри! - воскликнул король Наваррский. - Вы прекрасно знаете,
сударь, что вопрос не в том, что я буду или не буду делать, а в том,
из того, что заказывает мой брат Чарльз. Он приказал мне следовать за вами
?

- Да, сир.

- Тогда я так и сделаю, месье.

Они вышли в нечто вроде коридора, в конце которого оказались в
просторной комнате с темными и мрачноватого вида стенами. Генри огляделся вокруг.
взгляд его был не совсем свободен от беспокойства.

"Где мы?" спросил он.

"В камере пыток, мой господин".

"Ах!" - ответил король, присмотревшись повнимательнее.

В этой комнате было что угодно - кувшины и деревянные
лошади для пыток водой; клинья и молотки для истязания
сапог; кроме того, каменные скамьи почти по всей комнате для
несчастные, которые ждали пыток. Над этими скамьями, у сидений
в самих стенах и у их подножий были вделаны железные кольца,
без какой-либо иной симметрии, кроме симметрии искусства пыток. Но их
близость к сиденьям достаточно указывала на то, что они были там для того, чтобы
ожидать конечностей тех, кто должен был их занять.

Генри молча пошел дальше, но от него не ускользнула ни одна деталь всего этого
отвратительного устройства, которое, так сказать, запечатлело на стенах историю
страданий.

Король был так поглощен окружавшими его предметами, что забыл
смотреть, куда идет, и внезапно остановился.

"А!" - сказал он, - "что это?"

И он указал на нечто вроде канавы, вырытой во влажном тротуаре, который образовывал
пол.

"Это водосточный желоб, сир".

"Значит, здесь идет дождь?"

- Да, сир, кровь.

- А! - сказал Генри. - очень хорошо. Не скоро ли мы доберемся до моих апартаментов?

"Да, милорд, вот он", - произнесла фигура в темноте, которая по мере приближения
становилась все четче и различимее.

Генри показалось, что он узнал голос, и он направился к фигуре.

"Так это вы, Болье", - сказал он. "Какого дьявола вы здесь делаете?"

"Сир, я только что получил назначение комендантом крепости
Венсен".

"Ну, мой дорогой друг, ваше посвящение не делает вам чести. Царь
пленный-это уже не плохо".

"Простите меня, сир," - сказал Бьюли", но у меня уже было два
джентльмены".

"Кто они? Но, простите, возможно, я нескромный. Если это так, предположим,
что я ничего не сказал.

- Милорд, мне не приказывали держать это в секрете. Они месье
де ла Моль и месье де Коконнас.

- Ах! это правда. Я видел, как их арестовали. Бедные джентльмены, и как они
переносят это несчастье?

- По-другому. Один веселый, другой грустный; один поет, другой стонет".

"Который из них стонет?"

"Monsieur de la Mole, sire."

"Вера, - сказал Генри, - я могу разобраться легче, кто стонет
чем у того, кто поет. После того, что я видел в тюрьме не очень
оживленное место. На каком они этаже?

- Высоко, на четвертом.

Генри вздохнул. Это было там, что он хотел бы быть.

"Иди, господин де Болье, - сказал он, - будьте добры покажите мне мой
номер. Я спешу взглянуть на него, так как сильно устал после путешествия.
мы только что совершили.

"Вот оно, милорд", - сказал Болье, указывая на открытую дверь.

"Номер два", - сказал Генри. - "Почему не номер один?"

"Потому что это зарезервировано, милорд".

"Ах! тогда, похоже, вы ожидаете пленника более высокого ранга, чем я".

"Я не говорил, милорд, что это был пленник".

"Тогда кто же это?"

"Прошу милорда не настаивать, ибо, отказавшись отвечать, я потерплю неудачу в
послушание из-за него".

"Ах! это другое дело", - сказал Генри.

И он стал более задумчивым, чем раньше. Номер один сбили его с толку,
видимо. Губернатор был усерден в своем внимании. С
тысячью извинений он поселил Генри в своей квартире, придумал все возможные
оправдания за то, что ему, возможно, не хватало удобств, поставил двух солдат у
двери и удалился.

"Сейчас", - сказал губернатор, обращаясь к "Под ключ", "пойдем в
другим".

Тюремщик шел впереди. Они пошли той же дорогой, по которой пришли сюда.
прошли через камеру пыток, пересекли коридор и
добрался до лестницы. Затем, все еще следуя за своим проводником, месье де
Болье поднялся на три пролета. Поднявшись на четвертый этаж,
надзиратель открыл последовательно три двери, каждая из которых была украшена двумя замками
и тремя огромными засовами. Едва он коснулся третьей двери, как
они услышали радостный голос, восклицающий:

- Клянусь небом! откройте, хотя бы для того, чтобы дать нам немного воздуха. Ваша печка такая теплая.
мне здесь душно.

И Коконнас, которого читатель, без сомнения, уже узнал по его любимому восклицанию
, бросился с того места, где стоял, к двери.

"Одну минуту, милостивый государь, - сказал тюремщик, - я пришел не для того, чтобы выпускать
вас, а для того, чтобы войти самому, и губернатор со мной".

"Губернатор! - сказал Коконнас. - Чего он хочет?"

"Нанести вам визит".

"Он оказывает мне большую честь, - сказал Коконнас, - и я рад ему".

Вошел г-н де Болье и сразу же рассеял сердечную улыбку
Коконнаса одним из тех ледяных взглядов, которые свойственны комендантам
крепостей, тюремщикам и палачам.

- У вас есть деньги, месье? - спросил он заключенного.

- У меня? - переспросил Коконнас. - Нет короны.

- Драгоценностей?

- У меня есть кольцо.

- Вы позволите мне обыскать вас?

- Клянусь Небом! - воскликнул Коконнас, покраснев от гнева. - Вы слишком много на себя берете.
находясь в тюрьме, вы держите там и меня.

"Мы должны вытерпеть все ради службы королю".

"Итак, - сказал пьемонтец, - эти славные ребята, которые грабят на Новом мосту
значит, они, как и вы, на службе у короля. Клянусь Небом! Я был очень несправедлив.
Сударь, до сих пор я принимал их за воров.

- Добрый вечер, сударь, - сказал Болье. - Тюремщик, заприте дверь.

Губернатор ушел, забрав с собой кольцо, которое было прекрасным
сапфир, подаренный ему мадам де Невер, чтобы напомнить ему о цвете ее глаз
.

- Теперь о другом, - сказал он, выходя.

Они пересекли пустой камере, и игра три двери, шесть замков,
и девять болтов началось заново.

Последняя дверь открывается, вздох был первый звук, который приветствовал
посетители.

Квартира выглядела еще мрачнее, чем та, которую только что покинул месье де Болье
. Четыре длинных узких окна пропускали слабый свет в
это унылое жилище. Перед этим железные прутья были перекрещены таким образом, что
глаз заключенного был ограничен темной линией и не позволял
даже мельком увидеть небо. Из каждого угла комнаты.
стрельчатые арки пересекались в середине потолка, где они расходились в стороны.
в готическом стиле.

Ла Моль сидел в углу и, несмотря на появление
посетителей, казалось, ничего не слышал.

Губернатор остановился на пороге и на мгновение взглянул на заключенного
тот сидел неподвижно, обхватив голову руками.

- Добрый вечер, месье де ла Моль, - поздоровался Болье.

Молодой человек медленно поднял голову.

- Добрый вечер, месье, - сказал он.

"Месье, - продолжал губернатор, - я пришел обыскать вас".

"Это бесполезно", - сказал Ла Моль. "Я отдам вам все, что у меня есть".

"Что у вас есть?"

"Около трехсот крон, эти драгоценности и кольца".

"Отдайте их мне, месье", - сказал губернатор.

"Вот они".

Ла Моль вывернул карманы, снял кольца с пальцев и
застежку со шляпы.

"У вас больше ничего нет?"

"Нет, я не знаю."

"И что шелковый шнур на шею, что может быть?" - спросил
губернатор.

"Месье, это не драгоценность, а реликвия".

"Отдайте ее мне".

"Что? вы требуете этого?"

- Мне приказано оставить вам только вашу одежду, а реликвия - это не
предмет одежды".

Ла Моль сделал жест гнева, который среди отличавшего его величественного
и болезненного спокойствия, казалось, произвел впечатление на мужчин
, привыкших к бурным эмоциям.

Но он тут же овладел собой.

"Очень хорошо, месье, - сказал он, - вы увидите то, о чем просите".

Затем, повернувшись, как бы для того, чтобы приблизиться к свету, он отстегнул мнимую
реликвию, которая была не чем иным, как медальоном с портретом,
который он вытащил и поднес к губам. Поцеловав его несколько раз
, он вдруг притворился, что случайно уронил его, и, положив
наступив на него каблуком сапога, он раздавил его на тысячу кусочков.

"Сударь!" - воскликнул губернатор.

И он наклонился, чтобы посмотреть, нельзя ли спасти неизвестный предмет, который
Ла Моль хотел скрыть от него; но в миниатюре, был буквально землю
для порошка.

"Король пожелал на этот камень", - сказал Ла Моль, - "но он не имел права
портрет в нем содержатся. Итак, вот медальон, можете взять его".

"Сударь, - сказал Болье, - я пожалуюсь на вас королю".

И , не попрощавшись со своим пленником ни единым словом, он вышел,
так зол, что, не дожидаясь, чтобы председательствовать на задание, он ушел к
под ключ уходу за закрытия двери.

Тюремщик повернулся, чтобы уйти, но, увидев, что месье де Болье
уже начал спускаться по лестнице:

"Вера! месье," сказал он, обращаясь назад, "хорошо, что я прошу Вас дать
мне сто крон за один раз, за которые я разрешу вам поговорить с
ваш спутник; ибо если вы не сделали этого, губернатор взял бы
их у вас с трех сотен других, и моя совесть не будет
позволили мне сделать для тебя что угодно, но, как я оплатил заранее, я
обещал, что ты должна с ней повидаться. Так что приходите. Честный человек держит
его слово. Только, если можно, ради твоего блага столько, как в шахте, не
не говорить о политике".

Ла Моль вышел из своей квартиры и оказался лицом к лицу с Коконнасом,
который расхаживал взад-вперед по плитам промежуточной комнаты.

Двое друзей бросились друг другу в объятия.

Тюремщик притворился, что вытирает уголок глаза, а затем удалился, чтобы
проследить, чтобы заключенные не были застигнуты врасплох, или, скорее, чтобы его самого
не поймали.

"Ах! вот вы где! - воскликнул Коконнас. - Ну, а этот ужасный губернатор
нанес вам визит?

"Да, как и вам, я полагаю?"

"Он все забрал?"

"И у вас тоже?"

"Ах! У меня было немного; только кольцо от Генриетты, и все.

- А деньги?

"Я дал все, что было доброго тюремщика, так что он бы это организовать
интервью для нас".

- Вот как! - сказал Ла Моль, "кажется, что он что-то от нас обоих."

"Ему ты тоже заплатил?"

"Я дал ему сто крон".

"Тем лучше".

"С деньгами можно сделать все, и я верю, что у нас не будет в них недостатка"
.

"Вы знаете, что с нами случилось?"

"Совершенно верно; нас предали".

- Этим негодяем герцогом Алансонским. Мне следовало поступить правильно, свернув
ему шею.

- Вы считаете наше положение серьезным?

- Боюсь, что так.

"Значит, существует вероятность применения пыток?"

"Не буду скрывать от вас тот факт, что я уже думал об этом".

"Что вы должны делать в таком случае?"

"А вы?"

- Я бы молчал, - ответил Ла Моль, залившись лихорадочным румянцем.

- Молчал? - воскликнул Коконнас.

- Да, если бы у меня были силы.

"Что ж, - сказал Коконнас, - если они оскорбят меня каким-либо подобным образом, я обещаю вам.
Я скажу им несколько вещей".

"Какие вещи?" - быстро спросил Ла Моль.

"О, будьте спокойны ... Вещи, которые помешают месье д'Алансону спать"
на некоторое время.

Ла Моль собирался ответить, когда появился тюремщик, который, без сомнения, услышал какой-то шум
и, втолкнув каждого заключенного в его камеру,
снова запер двери.




ГЛАВА LV.

ВОСКОВАЯ ФИГУРА.


Целую неделю Чарльз был прикован к постели из-за вялотекущей лихорадки, прерывавшейся
сильными приступами, напоминавшими эпилептические припадки. Во время этих нападений
он издавал вопли, которые стражники, наблюдавшие в его комнате, слышали с
ужасом, и эхо которых достигало самого дальнего угла комнаты.
старый Лувр, который так часто будили ужасные звуки. Затем, когда эти
приступы прошли, Шарль, совершенно обессиленный, откинулся с закрытыми
глазами на руки своей няни.

Сказать это, каждый по-своему, не сообщая о своих чувствах друг другу
поскольку мать и сын стремились скорее избегать друг друга, чем встречаться,
сказать, что Екатерина Медичи и герцог Алансонский питали зловещие мысли
в глубине их сердец, значило бы сказать, что в этом гнезде
гадюк шевелился отвратительный рой.

Генрих был заперт в своей тюремной комнате, причем по его собственной просьбе
никому не разрешалось видеться с ним, даже Маргарите. В глазах
каждого его заключение было открытым позором. Екатерина и
Д'Алансонец, решив, что он погиб, перевел дух, а Генрих ел и
пил более спокойно, надеясь, что о нем забыли.

При дворе никто не подозревал о причине болезни короля. Ma;tre
Амбруаз Паре и Мазиль, его коллега, подумали, что это воспаление
кишечника, и прописали режим, которому помогал специальный напиток
, который давал Рене. Чарльз получал это, свое единственное питание, три раза
в день из рук своей сиделки.

Ла Моль и Коконнас находились в Венсенне в строжайшем заключении.
Маргарита и мадам де Невер предприняли дюжину попыток связаться с ними
или хотя бы отправить им записку, но безуспешно. Однажды утром
Шарль почувствовал себя несколько лучше и пожелал, чтобы двор собрался. Это было
обычным делом по утрам, хотя в течение некоторого времени дамбы не было
. Двери были соответственно распахнуты, и было легко
увидеть по его бледным щекам, желтому лбу и лихорадочному блеску в
его глубоко запавших глазах, окруженных темными кругами, что
страшные разрушения, которые неизвестная болезнь произвела на молодого монарха.

Вскоре королевские покои наполнились любопытными придворными.
Екатерина, Алансонского, и Маргарита была проинформирована, что царь был
чтобы удерживать аудиторию. Поэтому все трое вошли через короткие промежутки времени,
одна за другой; Екатерина спокойна, Д'Алансонн улыбается, Маргарита подавлена.
Кэтрин уселась на краю кровати, не замечая
посмотрите, что Карл дал ей, когда он увидел ее подход.

Месье Алансонского встал на ноги.

Маргарита прислонилась к столу и, увидев бледный лоб, измученные
черты лица и глубоко запавшие глаза ее брата не смогли сдержать вздоха
и слез.

Шарль, от которого ничто не ускользало, увидел слезу и услышал вздох, и с
легким кивком головы указал на Маргариту.

Этот знак, каким бы слабым он ни был, осветил лицо бедной королевы
Наваррской, которой Генрих не успел или, возможно, не захотел ничего сказать
.

Она боялась за своего мужа, она дрожала за своего возлюбленного. Что касается себя, то она
ничего не боялась; она хорошо знала Ла Моля и чувствовала, что может на него положиться.

"Ну, мой дорогой сын, - сказала Кэтрин, - как ты себя чувствуешь?"

"Лучше, мама, лучше".

"Что ваши врачи говорят?"

"Мои врачи? Они умные врачи, мама," сказал Чарльз, трещит
в смехе. "Признаюсь, мне доставляет огромное удовольствие слушать, как они обсуждают
мою болезнь. Сестра, дайте мне что-нибудь выпить".

Сестра принесла Чарльзу чашку его обычного напитка.

"Что они приказывают тебе пить, сын мой?"

"О, мадам, кто что-нибудь знает об их приготовлениях?" сказал
Король, торопливо проглатывая напиток.

"Что нужно моему брату, - сказал Франсуа, - так это встать и выйти на улицу"
открытый воздух; охота, которую он так любит, принесла бы ему много пользы"
.

- Да, - сказал Чарльз с улыбкой, значения которой герцог не мог понять.
- и все же последняя охота причинила мне
большой вред.

Карл произнес эти слова таким странным тоном, что разговор,
в котором остальные присутствующие не принимали участия, прекратился. Затем король
слегка кивнул головой. Придворные поняли, что
аудиенция окончена, и один за другим удалились.

Д'Алансонец начал приближаться к брату, но какое-то тайное чувство
остановило его. Он поклонился и вышел.

Маргарита схватила исхудавшую руку, которую протянул ей брат, и прижала
он поцеловал ее. Затем она, в свою очередь, отстранилась.

- Дорогая Марго! - пробормотал Шарль.

Осталась одна Катарина, занявшая свое место у края кровати.
Оказавшись с ней наедине, Шарль отпрянул, словно от змеи.

Наставленный словами Рене, а может быть, еще лучше молчанием и
размышлением, Шарль больше не испытывал даже счастья сомнений.

Он прекрасно знал, кому и чему приписывать свое приближение
смерть.

Поэтому, когда Екатерина приблизилась к кровати и протянула ему руку, такую же
холодную, как его взгляд, король содрогнулся от страха.

- Вы остались, сударыня? - спросил он.

"Да, сын мой, - ответила Екатерина, - я должна поговорить с тобой о важных делах".
"Говори, мадам", - сказал Шарль, снова отшатываясь. - "Я хочу поговорить с тобой о важных вещах".

"Говори, мадам".

"Сир! - воскликнула королева, - вы только что сказали, что ваши врачи были
великими врачами!"

"И я повторяю это снова, мадам".

"И все же, что они делали во время вашей болезни?"

"Ничего, это правда ... Но если бы вы слышали, что они говорили ... Право,
мадам, можно позволить себе заболеть, только бы послушать их ученые
дискуссии".

"Ну, сын мой, хочешь, я тебе кое-что расскажу?"

"В чем дело, мама?"

"Я подозреваю, что все эти умные врачи ровным счетом ничего не знают о
ваша болезнь".

"В самом деле, мадам!"

"Возможно, они и видят результат, но они не знают причины".

"Это возможно", - сказал Чарльз, не понимая, к чему клонит его мать.
"Чтобы они лечили симптомы, а не саму болезнь".

"Чтобы они лечили симптомы, а не саму болезнь".

- Клянусь душой! - изумленно воскликнул Чарльз. - Я верю, что ты права,
мама.

"Хорошо, сын мой", - говорит Екатерина, "как хорошо ни для моего счастья
ни благополучие королевства ради тебя болеть так долго, как и ваш
ум может стать пострадавших, я собрал самый искусный
врачей".

- В области медицины, мадам?

"Нет, в более глубокой науке: той, которая помогает не только телу, но и
разуму".

"Ах! прекрасная наука, мадам, - сказал Чарльз, - и та, которой
доктора правы, не обучая коронованных особ! Ваши исследования
дали какой-нибудь результат? он продолжил.

"Да".

"Что это было?"

"То, на что я надеялся; Я приношу вашему величеству то, что излечит
не только ваше тело, но и ваш разум".

Чарльз содрогнулся. Он думал, что, обнаружив, что он все еще жив, его мать
решила сознательно закончить то, что она начала
бессознательно.

"Где же это лекарство?" - спросил он, приподнимаясь на локте и глядя на свою мать.


"В самой болезни", - ответила Екатерина.

"Тогда где же это?"

- Послушай меня, сын мой, - сказала Кэтрин, - разве ты не слышал иногда, что
говорят, что есть тайные враги, которые из мести убивают
свою жертву на расстоянии?

- Сталью или ядом? - спросил Чарльз, ни разу не отведя глаз от
бесстрастного лица матери.

- Нет, более надежным и гораздо более ужасным способом, - ответила Кэтрин.

- Объяснись.

- Сын мой, - спросил флорентиец, - ты веришь в чары и волшебство?

Чарльз подавил презрительную и недоверчивую улыбку.

"Полностью", - сказал он.

"Ну, - быстро сказала Кэтрин, - "все твои страдания происходят от магии.
Враг вашего величества, который не осмелился бы напасть на вас открыто
вступил в тайный заговор. Он организовал против вашего величества
заговор, гораздо более ужасный тем, что у него нет сообщников, и
таинственные нити которого невозможно проследить".

- Честное слово, нет! - воскликнул Чарльз, ошеломленный такой хитростью.

- Подумай хорошенько, сын мой, - сказала Кэтрин, - и составь в уме определенные планы.
побег, который обеспечил бы безнаказанность убийце.

- К убийце! - воскликнул Чарльз. - К убийце, вы говорите? Была ли
попытка убить меня, мама?

Изменившийся глаз Катарины лицемерно закатился под морщинистым веком.

- Да, сын мой; возможно, ты сомневаешься в этом, но я знаю это наверняка.

"Я никогда не сомневаюсь в том, что ты мне говоришь, мать", - с горечью ответил король.
"Как была предпринята попытка? Мне не терпится узнать".

"С помощью магии".

"Объяснитесь, мадам", - сказал Шарль, вспомнив о своем отвращении к
своей роли наблюдателя.

"Если я имею в виду заговорщика, которого в глубине души ваше величество уже
подозревает, что, преуспей он в своих планах, никто бы не догадался о
причине страданий вашего величества. К счастью, однако, сир, ваш
брат присматривал за вами.

"Какой брат?"

"D'Alen;on."

- Ах, да, это правда; я все время забываю, что у меня есть брат, - пробормотал Шарль.
Шарль горько рассмеялся. - Это вы так говорите, мадам.--

- Что, к счастью, он раскрыл заговор. Но в то время как он,
неопытный ребенок, искал только следы обычного
заговора, доказательства эскапады молодого человека, я искал доказательства
гораздо более важное деяние, ибо я понимаю, до чего доходят руки виновного.
имей в виду.

"Ах, мама, можно подумать, ты говоришь о короле Наваррском",
сказал Карл, желая увидеть, как далеко зайдет это флорентийское притворство
.

Екатерина лицемерно опустила глаза.

"Я приказал арестовать его и доставить в Венсен за его выходку",
продолжил король. "Значит, он виновен больше, чем я подозревал?"

"Чувствуете ли вы лихорадку, которая пожирает вас?" - спросила Катарина.

"Да, конечно, мадам", - ответил Шарль, нахмурившись.

"Чувствуете ли вы огонь, который сжигает вас изнутри?"

- Да, мадам, - ответил Шарль, и его лоб потемнел все больше и больше.

"И острые боли в голове, которые стреляют из ваших глаз, чтобы ваш
мозг, как и многие стрелки?"

"Да, мадам. Я чувствую все это. Вы прекрасно описали мою беду!"

"Ну! объяснение очень простое, - сказала флорентийка. "Смотри".

И она вытащила из-под плаща какой-то предмет, который подарила королю.

Это была фигура из желтого воска, около шести дюймов высотой, облаченная в мантию
, покрытую золотыми звездами, тоже из воска, как и фигура; и поверх нее -
королевская мантия из того же материала.

"Ну, - спросил Чарльз, - что это за маленькая статуэтка?"

"Посмотри, что у нее на голове", - сказала Кэтрин.

"Корона", - ответил Карл.

"А в сердце?"

"Игла".

"Ну, сир, вы узнаете себя?"

"Меня?"

"Да, вы, в короне и мантии?"

"Кто сделал эту фигуру?" - спросил Карл, которого этот фарс начал утомлять.
"Без сомнения, король Наварры?"

"Нет, сир".

"Нет? тогда я вас не понимаю".

"Я говорю "нет", - ответила Екатерина, - потому что вы задали вопрос
буквально. Я бы сказал "Да", если бы ты выразился по-другому.

Чарльз ничего не ответил. Он пытался проникнуть во все мысли
этого темного разума, который постоянно закрывался перед ним именно тогда, когда он думал
он был готов прочитать его.

"Сир, - продолжала Екатерина, - эта статуэтка была найдена
Генеральный прокурор Laguesle, в квартире мужчине, который на день
вы последний раз ездили Хокинг вел лошадь для короля Наварры".

"Monsieur de la Mole?"

- Да, и, пожалуйста, взгляните еще раз на иглу в сердце и посмотрите,
какая буква написана на прикрепленной к ней этикетке.

- Я вижу "М", - сказал Чарльз.

- Это означает _mort_, смерть; это магическая формула, сир. Создатель таким образом
написал свою клятву на той самой ране, которую нанес. Если бы он захотел нанести
предлогом для убийства, как это сделал герцог де Бретань для короля Карла VI., он
бы загнал иглу в голову и положить " е " вместо
'М.'"

- Итак, - сказал Карл IX., "согласно вашей идее, человек, который стремится
конца моих дней-это господин де ла Моль?"

"Да, он - кинжал; но за кинжалом стоит рука, которая направляет его"
.

"Значит, это единственная причина моей болезни?" день очарование
уничтожено болезнь перестанет? Но как идти на работу?" - спросил Чарльз,
"ты должна знать, мама, но я, в отличие от вас, кто потратил всю
жизнь изучая их, ничего не знаю о чарах и заклинаниях".

"Смерть заговорщика разрушает очарование, вот и все. День
чары разрушил твою болезнь перестанет", - говорит Екатерина.

"В самом деле!" - сказал Карл с удивленным видом.

"Разве вы этого не знали?"

"Почему?" "Я не колдун", - сказал король.

"Ну, теперь, - сказала Екатерина, - ваше величество убеждены, не так ли?"

"Конечно".

"Убежденность рассеяла тревогу?"

"Полностью".

- Ты говоришь так не из любезности?

- Нет, мама! Я говорю это от всего сердца.

Лицо Кэтрин расплылось в улыбке.

"Слава Богу!" - воскликнула она, как будто верила в Бога.

- Да, слава Богу! - иронически повторил Чарльз. - Теперь я знаю, как и вы,
кому приписать мое нынешнее состояние и, следовательно, кого
наказать.

- И вы накажете.--

- Господин де ла Моль, разве вы не говорили, что он был виновной стороной?

- Я сказал, что он был орудием.

- Что ж, - сказал Шарль, - сначала месье де ла Моль; он самый важный.
 Все эти нападки на меня могут вызвать опасные подозрения.
Крайне важно, чтобы на этот вопрос был пролит некоторый свет, и из
этого света может быть обнаружена истина ".

"Итак, месье де ла Моль"--

"Меня превосходно устраивает роль виновного; поэтому я принимаю его. Мы начнем с него.
И если у него есть сообщник, он заговорит".

- Да, - пробормотала Кэтрин, - а если он этого не сделает, мы заставим его. У нас
для этого есть надежные средства.

Затем, вставая:

- Вы позволите начать судебный процесс, сир?

- Я желаю этого, мадам, - ответил Шарль, - и чем скорее, тем лучше.

Кэтрин прижала руку своего сына, не понимая нервной
хватка, с которой он вернул его и ушел в квартиру без слуха
сардонический смех короля или ужасная ругань, последовавшая за этим смехом
.

Чарльз подумал, не опасно ли было так отпускать эту женщину, потому что
за несколько часов она натворила бы столько всего, что не было бы никакой возможности
остановить это.

Пока он смотрел, как опускается занавес вслед за Кэтрин, он услышал легкий шорох
позади себя и, обернувшись, увидел Маргариту, которая приподнимала портьеру
перед коридором, ведущим в комнаты его медсестры.

Бледность Маргариты, ее измученный взгляд и затрудненное дыхание выдавали
сильнейшие эмоции.

- О, сир! сир! - воскликнула она, бросаясь к постели брата. - Ты
знаешь, что она лжет.

- Она? Кто? - спросил Чарльз.

"Послушай, Чарльз, это ужасно - обвинять свою мать; но я
подозревал, что она осталась с тобой, чтобы снова преследовать их. Но, клянусь своей
жизнью, твоей, нашими душами, я говорю тебе, что то, что она говорит, ложь!

"Преследовать их! Кого она преследует?"

Оба инстинктивно понизил свой голос; казалось, будто они
сами боялись даже слышать их.

"Генри, в первую очередь, ваши henriot, который вас любит, кто больше
предан вам, чем любой другой."

"Ты так думаешь, Марго?" сказал Шарль.

"О, сир, я уверен в этом".

"Ну, я тоже", - сказал Шарль.

- Тогда, если ты уверен в этом, брат, - удивленно спросила Маргарита, - почему
ты приказал арестовать его и доставить в Венсен?

- Потому что он попросил меня об этом.

- Он пригласил вас, сир?

- Да, у Анрио странные идеи. Возможно, он неправ, возможно, прав;
во всяком случае, одна из его идей заключалась в том, что он был бы в большей безопасности в опале, чем
в фаворе, вдали от меня в Венсенне, а не рядом со мной в Лувре."

- А! Понятно, - сказала Маргарита. - и он там в безопасности?

"В такой безопасности, в какой только может быть человек, за голову которого Болье отвечает своей собственной".

"О! спасибо тебе, брат! вот тебе и Генри. Но"--

"Но что?"

"Есть еще один, сир, в ком, возможно, я не прав, проявляя интерес,
но"--

"Кто это?"

"Сир, пощадите меня. Я вряд ли решился бы назвать его моим братом, намного меньше
на мой Царь".

"Месье де ла Моль, не так ли?" сказал Чарльз.

- Увы! - воскликнула Маргарита. - Однажды вы пытались убить его, сир, и он
избежал вашей королевской мести только чудом.

- Тогда он был виновен только в одном преступлении, Маргарита; теперь он совершил
два.

"Сир, он не виновен во втором".

"Но, - сказал Шарль, - разве вы не слышали, что сказала наша добрая матушка, моя дорогая"
"бедная Марго"?

- О, я уже говорила тебе, Шарль, - сказала Маргарита, понизив голос.
- то, что она сказала, было ложью.

"Вы не знаете, что восковой фигурой был найден в Месье
номера де ла Моль?"

"Да, да, брат, я это знаю."

- Что эта фигурка пронзена иглой до самого сердца и что на ней есть
бирка с буквой "М"?

- Это я тоже знаю.

"И что над плечами фигуры королевской мантии, и что
на его голову царскую корону?"

"Я все это знаю".

"Хорошо! что ты можешь на это сказать?"

"Вот что: что этот показатель в королевскую мантию и корону на голову
что женщины, а не мужчины."

"Ба!" - сказал Чарльз, "а игла в его сердце?"

"Это было заклинание, чтобы заставить эту женщину полюбить себя, а не заклинание, чтобы
убить человека".

"Но буква "М"?"

"Это не означает "смерть", как сказала королева-мать".

"Что же тогда это значит?" - спросил Чарльз.

- Это означает... это означает имя женщины, которую любит месье де ла Моль
.

- А как зовут эту женщину?

- Маргарита, брат! - воскликнула королева Наваррская, падая на колени перед кроватью короля.
взяв его руку обеими руками и
прижимается к нему лицом, залитым слезами.

- Тише, сестра! - сказал Чарльз, бросая вокруг себя острый взгляд из-под
нахмуренных бровей. - Потому что точно так же, как ты подслушала минуту назад, нас могут сейчас
подслушать снова.

"Какое это имеет значение?" - воскликнула Маргарита, подняв голову. - Если бы
весь мир присутствовал здесь и слышал меня, я бы заявила перед ним, что
бесчестно злоупотреблять любовью джентльмена, пятная его репутацию
по подозрению в убийстве.

"Марго, предположим, я скажу тебе, что я не хуже тебя знаю, кто это
есть, а кто нет?"

"Брат!"

"Предположим, я скажу вам, что месье де ла Моль невиновен?"

"Вы знаете это?"

"Если я скажу вам, что знаю настоящего исполнителя преступления?"

- Настоящий автор! - воскликнула Маргарита. - Значит, было совершено преступление
?

- Да, умышленно или ненамеренно было совершено преступление
.

- Над вами?

"Да".

"Невозможно!"

"Невозможно? Посмотри на меня, Марго".

Молодая женщина посмотрела на своего брата и задрожала, увидев его таким бледным.

"Марго, мне осталось жить меньше трех месяцев!" - сказал Шарль.

"Ты, брат! ты, Шарль!" - закричала она.

"Марго, я отравлена".

Маргарита вскрикнула.

"Тише", - сказал Чарльз. "Должно быть, все думают, что я умираю от волшебства".

"Вы знаете, кто виновен?"

"Да".

"Вы сказали, это был не Ла Моль?"

"Нет, это не он".

"И Генри тоже, конечно ... великий Боже! это мог быть"--

"Кто?"

- Мой брат... Д'Алансонец? - пробормотала Маргарита.

- Возможно.

- Или... или... - Маргарита понизила голос, словно испугавшись того, что собиралась сказать.
- Или... нашей матери?

Чарльз молчал.

Маргарита посмотрела на него и прочла в его глазах все, о чем просила. Затем
все еще стоя на коленях, она почти упала на стул.

"О, Боже мой! Боже мой! - прошептала она, - это невозможно".

"Невозможно?" - спросил Чарльз, с пронзительным смехом: "жаль, Рене находится
не здесь, чтобы рассказать тебе историю".

"R;n;?"

"Да; он сказал бы вам, что женщина, которой он ни в чем не смеет отказать
попросила у него книгу об охоте, которая была в его библиотеке; что на каждую страницу этой книги был налит тонкий
яд; что яд предназначался
ибо кто-то, я не знаю, из-за кого, пал по воле случая или из-за
"кара Небес" - на другой. Но в отсутствие Рене, если хотите,
могу взглянуть на книгу, она там, в моем шкафу, и написана в
Флорентийский почерк вы увидите, что это объемы, которые до сих пор
содержится смерти многие из его страницах было дано ему его
товарищ землячка".

"Тише, Шарль, тише!" - сказала Маргарита.

"Теперь ты видишь, что все должны предположить, что я умерла от магии".

"Но это чудовищно, чудовищно! Жаль! Жаль! ты знаешь, что он невиновен.

"Да, я знаю это, но его следует считать виновным. Позволь своему возлюбленному умереть; это
очень мало нужно сделать, чтобы спасти честь французского дома.;
Я сам умру, чтобы тайна умерла вместе со мной ".

Маргарита склонила голову, поняв, что от
короля ничего нельзя добиться для спасения Ла Моля, и удалилась, рыдая, не имея никакой надежды
, кроме как на собственные силы.

Тем временем Кэтрин, как и предвидел Чарльз, не теряла ни минуты, а
написала генеральному прокурору Лагелю письмо, каждое слово которого содержало
который был сохранен историей и который проливает зловещий свет на
драму:

 "Монсеньер прокурор: Сегодня вечером я был проинформирован сверх всякой меры.
 сомневаюсь, что Ла Моль совершил святотатство. В его апартаментах в Париже было найдено много злых вещей, таких как
 книги и бумаги. Я
 прошу вас вызвать главного президента и сообщить ему как можно скорее
 о деле с восковой фигурой, предназначенной для короля,
 и которая была пронзена до самого сердца._

 "КАТАРИНА"._[18]




ГЛАВА LVI.

НЕВИДИМЫЕ ЩИТЫ.


На следующий день после того, как Екатерина написала это письмо,
губернатор вошел в камеру Коконнаса в сопровождении внушительной свиты, состоящей из
два алебардщика и четверо мужчин в черных мантиях.

Коконнаса попросили спуститься в комнату, где адвокат Лагель
и двое судей ждали, чтобы допросить его в соответствии с инструкциями Екатерины
.

За неделю, проведенную в тюрьме, Коконнас о многом задумался
. Кроме того, они с Ла Молем проводили вместе несколько минут каждый день
благодаря доброте их тюремщика, который, ничего им не сказав
, организовал этот сюрприз, что, по всей вероятности, они и сделали
обязан не только своей философии, - к тому же, как мы говорим, Ла Моль и у него были
договорились о курсе, которого они должны были придерживаться, который заключался в упорстве в
абсолютном отрицании; и они были убеждены, что при небольшом умении дело
примет более благоприятный оборот; обвинения были не более серьезными
против них больше, чем против других. Генрих и Маргарита не предпринимали никаких попыток к бегству.
следовательно, они не могли быть скомпрометированы в деле,
в котором главные лидеры банды были свободны. Коконнас не знал, что
Генри находился в тюрьме, и любезность тюремщика подсказала ему,
что над его головой нависла определенная защита, которую он назвал
"невидимые щиты".

До этого допрос ограничивался намерениями
короля Наваррского, его планами побега и той ролью, которую в них сыграли двое друзей
. На все эти Coconnas вопросы неизменно отвечал
таким образом, более чем туманны и гораздо больше, чем ловким; он был готов еще
для того чтобы ответить в том же ключе, и заранее подготовили все ему мало
repartees, когда он вдруг обнаружил, что объект экспертизы
переделали. Это произошло после одного или нескольких визитов в Рене, одной или нескольких восковых фигурок
, сделанных по наущению Ла Моля.

Подготовлен он был, Coconnas считает, что обвинение во многом утратили
его интенсивность, поскольку она больше не является вопросом, имеющим предал
король но сделав фигуру королевы, и эта цифра не более
в наиболее чем на десять сантиметров в высоту. Поэтому он ярко ответил, что
ни он, ни его друг играют с куклой в течение некоторого времени, и
с удовольствием отметили, что несколько раз его ответы сделаны судей
улыбка.

Это еще не было сказано стихами: "Я смеялся, следовательно, я
обезоружен", но это было много сказано прозой. И Коконнас
подумал, что отчасти обезоружил своих судей, потому что они улыбнулись.

Закончив допрос, он вернулся в свою камеру, распевая так весело, что
Ла Моль, для которых он был шуметь, извлек из него самыми счастливыми
предзнаменований.

Ла Моль был низложен, и, как и Коконнас, с удивлением увидел, что
обвинение покинуло свою первоначальную почву и вступило в новую
область. Его допросили относительно его визитов к Рене. Он ответил, что
был во флорентийце только один раз. Тогда, если бы он не заказал
восковую фигурку. Он ответил, что Рене показал ему такую фигурку готовой
сделано. Затем его спросили, не изображает ли эта фигурка мужчину. Он
ответил, что она изображает женщину. Тогда, если целью заклинания
не было вызвать смерть мужчины. Он ответил, что цель
очарования - заставить женщину полюбить себя.

Эти вопросы задавались в сотне различных форм, но Ла Моль
всегда отвечал одинаково. Судьи посмотрели друг на друга с
некоторые нерешительности, не зная, что сказать или сделать, прежде чем такие
простота, когда принесли записку к Генеральному прокурору решена
сложности.

 "_Если обвиняемый отрицает применение пыток._

 "_C._"

Адвокат положил записку в карман, улыбнулся Ла Молю и
вежливо отпустил его.

Ла Моль вернулся в свою камеру почти таким же успокоенным, если не таким радостным, как
Коконнас.

"Я думаю, что все идет хорошо", - сказал он.

Через час он услышал шаги и увидел записку подсунули под дверь,
не видя силы, что сделал это. Он взял его, думая, что во всех
вероятность того, что он пришел от тюремщика?

Увидев это, надежда, почти такая же острая, как разочарование, вспыхнула в его душе.
сердце; он надеялся, что это от Маргариты, от которой у него не было никаких известий
с тех пор, как он был пленником.

Он взял его дрожащей рукой и чуть не умер от радости, когда взглянул на почерк.
"Мужество!

_" - гласила записка."_ Я присматриваю за тобой". _ "Я забочусь о тебе._" - Было написано в ней. "Я забочусь о тебе".

"Ах! если она наблюдает, - воскликнул Ла Моль, покрывая поцелуями бумагу,
которой касалась такая дорогая рука, - если она наблюдает, я спасен".

Для того, чтобы Ла Моль понял ноту и вместе с Коконнасом положился на
то, что пьемонтцы называли его "невидимыми щитами", необходимо
мы должны провести читателя в этот маленький дом, в ту комнату, в которой
напоминания о стольких сценах опьяняющего счастья, так много
наполовину испарившихся духов, так много нежных воспоминаний с тех пор стали
мучительные, разрывающие сердце женщины, полулежащей на бархатных подушках
.

"Быть королевой, быть сильной, молодой, богатой, красивой и страдать так, как страдаю я!
- воскликнула эта женщина. - О! это невозможно!"

Затем в волнении она встала, прошлась взад-вперед, внезапно остановилась,
прижалась пылающим лбом к ледяному мрамору, побледнела, ее
с лицом, залитым слезами, она заломила руки и, громко рыдая, откинулась на спинку стула.
снова в отчаянии опустилась на стул.

Внезапно гобелен, отделявший квартиру на улице Клош.
Персея с улицы Тизон поднялась, и вошла герцогиня Неверская
.

- А! - воскликнула Маргарита. - Это вы? С каким же нетерпением я
тебя ждала! Ну! Какие новости?"

"Плохие новости, Мой бедный друг. Сама Екатерина спешит на суд,
и в настоящее время находится в Венсенне.

- А Рене?

- Арестован.

- До того, как вы смогли с ним поговорить?

"Да".

"А наши пленники?"

"У меня есть новости о них".

"От тюремщика?"

"Да".

"Ну?"

"Ну! Они видятся каждый день. Позавчера у них был
обыск. Ла Моль скорее разбил вашу картину на атомы, чем отдал ее".

"Дорогой Ла Моль!"

"Аннибал рассмеялся в лицо инквизиторам".

"Достойный Аннибал! Что тогда?

"Этим утром их допрашивали о бегстве короля, о его
планах восстания в Наварре, и они ничего не сказали".

"О! Я знал, что они будут молчать; но молчание убьет их так же сильно,
как если бы они заговорили.

- Да, но мы должны спасти их.

- Ты продумал наш план?

"Со вчерашнего дня я ни о чем другом не думал".

"Ну и что?"

"Я только что помирился с Болье. Ах, моя дорогая королева, какой жестокий
и жадный человек! Это будет стоить человеку жизни, и триста тысяч
коронки".

"Вы говорите, что он жесткий и жадный ... и еще он просит только жизнь человека
и триста тысяч крон. - Ну, это ничего!"

"Ничего! Триста тысяч крон! Почему, все свои драгоценности и все
мне не хватило бы".

"О! то есть ничего. Король Наварры заплатит что-то, герцог
Алансонский заплатит часть, и мой брат Шарль заплатит часть, или если
нет"--

"Видишь! что за чушь ты несешь. У меня есть деньги".

"У тебя?"

"Да, я."

"Откуда они у тебя?"

"Ах! это красноречиво!"

"Это секрет?"

"Для всех, кроме тебя".

"О, Боже мой!" - сказала Маргарита, улыбаясь сквозь слезы. " Ты украл
это?"

"Судить вам".

"Хорошо, позвольте мне".

"Вы помните этого ужасного Нантуйе?"

"Богатого человека, ростовщика?"

"Если вам угодно".

"Ну?"

"Ну! Однажды я увидел, как мимо проходила некая светловолосая леди с зеленоватыми глазами
на ней были три рубина, один на лбу, два других на висках
украшение, которое очень шло ей, этому богатому человеку,
этот ростовщик воскликнул:

"За три поцелуя вместо этих трех рубинов я дам тебе
три бриллианта стоимостью по сто тысяч крон за штуку!"

"Ну, Генриетта?"

"Ну, моя дорогая, бриллианты появились и продаются".

"Oh, Henriette! Генриетта! - воскликнула Маргарита.

"Что ж!" - воскликнула герцогиня дерзким тоном, одновременно невинным и
возвышенным, который отражает возраст и женщину. "Что ж, я люблю Аннибала!"

- Это правда, - сказала Маргарита, улыбаясь и краснея одновременно.
- Ты очень сильно любишь его, возможно, даже слишком сильно.

И все же она пожала руку подруги.

- Так вот, - продолжала Анриетта, "благодаря нашему три бубны, три
сто тысяч крон и человек готов".

"Человек? Что такое человек?"

"Человек, которого нужно убить; вы забываете, что человек должен быть убит".

"Вы нашли нужного человека?"

"Да".

"По той же цене?" - спросила Маргарита, улыбаясь.

"За ту же цену я могла бы найти тысячу", - ответила Генриетта.
"нет, нет, за пятьсот крон".

"За пятьсот крон вы нашли человека, который согласился, чтобы его
убили?"

"Чего вы можете ожидать? Нам необходимо жить".

"Мой дорогой друг, я тебя не понимаю. Подойди, объясни. Загадки требуют
слишком много времени, чтобы угадывать в такой момент, как этот".

"Хорошо, послушайте: тюремщик, которому доверено содержание Ла Моля и Коконнаса
, - старый солдат, который знает, что такое рана. Он хотел бы
помочь спасти наших друзей, но не хочет терять свое место. Удар
Умело направленного кинжала положит конец делу. Мы дадим ему награду
и королевство - компенсацию. Таким образом, храбрец получит
деньги от обеих сторон и возобновит басню о пеликане ".

"Но, - сказала Маргарита, - удар кинжалом"--

"Не беспокойся, Аннибал сделает это".

"Что ж, - сказала Маргарита, - он нанес Ла Молю целых три удара своей
шпагой, и Ла Моль жив; следовательно, есть все
основания надеяться".

"Злая женщина! Ты заслуживаешь, чтобы я остановился".

"О! нет, нет; напротив, расскажи мне остальное, я умоляю тебя. Как нам это сделать?
спаси их; приди!"

"Что ж, план таков. Часовня - единственное место в замке,
куда могут входить женщины, не являющиеся пленницами. Мы должны быть спрятаны за
алтарем. Под алтарным покрывалом они найдут два кинжала. Дверь в
ризница будет открыта заранее. Коконнас ударит
тюремщика, который упадет и притворился мертвым; появляемся мы; каждая из нас
набрасывает плащ на плечи своей подруги; мы бежим с ними
через маленькие двери ризницы, и поскольку у нас есть пароль,
мы можем беспрепятственно уйти."

- А как только выйдете?

- Две лошади будут ждать у дверей; мужчины вскочат на них,
покинут Францию и доберутся до Лотарингии, откуда время от времени будут возвращаться
инкогнито.

- О! вы возвращаете меня к жизни, - сказала Маргарита. - Значит, мы спасем их?

- Я почти уверена в этом.

- Скоро?

- Через три-четыре дня. Болье должен дать нам знать.

- Но если вас узнают в окрестностях Венсенна, это может
расстроить наш план.

"Как кто-нибудь может узнать меня? Я хожу туда как монахиня, в капюшоне,
благодаря которому не видно даже кончика моего носа".

"Мы не можем принимать слишком много мер предосторожности".

"Я знаю это достаточно хорошо, клянусь Небом! как сказал бы бедняга Аннибал".

"Ты слышал что-нибудь о короле Наварры?"

"Я был осторожен, чтобы спросить".

"Ну?"

"Ну, по-видимому, он никогда не был так счастлив; он смеется, поет, ест,
пьет, крепко спит и просит только об одном - чтобы его хорошо охраняли.
"Он прав.

А моя мать?" - Спросил я. "Он прав."

"Я сказал вам, что она торопит суд так быстро, как только может".

"Да, но подозревает ли она что-нибудь о нас?"

"Как она могла? Каждый, у кого есть секрет, стремится сохранить его. Ах! Я
знаю, что она велела судьям в Париже быть наготове.

"Давайте действовать быстро, Генриетта. Если наших бедных узников изменить их
обитель, все придется делать заново".

"Не волнуйтесь. Я волнуюсь, как вы, чтобы увидеть его".

"О, да, я знаю, и спасибо, спасибо, сто раз за все
вы сделали".

"Adieu, Marguerite. Я снова уезжаю в деревню".

- Вы уверены в Болье?

- Думаю, что да.

- В тюремщике?

- Он обещал.

- В лошадях?

- Они будут лучшими в конюшнях герцога Неверского.

- Я обожаю тебя, Генриетта.

И Маргарита обвила руками шею своей подруги, после чего
две женщины расстались, пообещав увидеться снова на следующий день, и
каждый день, в том же месте и в тот же час.

Это были два очаровательных и преданных создания, которых Коконнас с таким
многозначительный, названный его "невидимыми щитниками".




ГЛАВА LVII.

СУДЬИ.


"Ну, мой храбрый друг", - сказал Коконнас Ла Молю, когда они остались вдвоем
после экзамена, на котором впервые
обсуждался вопрос о восковом изображении: "мне кажется, что
все идет прекрасно, и что пройдет совсем немного времени, прежде чем
судьи уволят нас. И этот диагноз полностью отличается от
диагноза увольнения врачей. Когда врач отказывается от пациента
это потому, что он не может его вылечить, но когда судья отказывается от
обвиняют в этом потому, что у него больше нет надежды на то, что его обезглавят ".

- Да, - сказал Ла Моль. - и более того, мне кажется, что, судя по вежливости
и мягкости тюремщика, а также по неплотности дверей, я
узнаю наших добрых друзей; но я не узнаю господина де Болье,
по крайней мере, из того, что мне о нем рассказывали.

- Я узнаю его, - сказал Коконнас, - только это будет дорого стоить. Но одна из них
принцесса, другая королева; обе богаты, и у них никогда не будет
такой хорошей возможности использовать свои деньги. Теперь давайте пройдемся по нашим
урок. Нас отведут в часовню и оставят там на попечение
нашего надзирателя; каждый из нас найдет кинжал в указанном месте. Я должен
проделать дыру в теле нашего проводника.

- Да, но легкую в руке; в противном случае вы отнимете у него его
пятьсот крон.

- Ах, нет, не в руку, потому что в этом случае ему пришлось бы ее потерять, и
было бы легко увидеть, что это было сделано намеренно. Нет, это должно быть
в правом боку, умело скользнув по ребрам; это выглядело бы
естественно, но на самом деле было бы безвредно.

"Ну, целься в это, и тогда"--

- Тогда ты забаррикадируешь входную дверь скамьями, пока две наши принцессы
выбегут из-за алтаря, где они должны быть спрятаны, и
Генриетта откроет дверь ризницы. Ах, Фейт, как я люблю Генриетту сегодня!
Должно быть, она в чем-то изменила мне, раз я чувствую то, что чувствую сейчас ".

"И тогда", - сказал Ла Моль дрожащим голосом, который срывался с губ
как музыка, "тогда мы достигнем леса. Поцелуй, подаренный каждому из нас
сделает нас сильными и счастливыми. Разве ты не можешь представить нас, Аннибал, склоняющимися
над нашими быстрыми лошадьми, наши сердца нежно сжаты? О, какой хороший
все дело в страхе! Страх на открытом воздухе, когда у тебя на боку обнаженная шпага
когда ты кричишь "ура" коню, уколотому шпорой,
и который с каждым криком мчится все быстрее".

- Да, - сказал Коконнас, - но страх в четырех стенах... Что вы скажете на это?
Ла Моль? Я могу говорить об этом, потому что я кое-что почувствовал. Когда
Болье, с бледным лицом, впервые вошел в мою камеру, за его спиной
в темноте блеснули алебарды, и я услышал зловещий звук железа
ударяющегося о железо. Клянусь вам, я сразу подумал о Герцоге
д'Алансонец, и я ожидал увидеть его уродливое лицо между двумя ненавистными
головами алебардщиков. Однако я ошибся, и это было моим единственным
утешением. Но это было еще не все; наступила ночь, и мне приснился сон.

- Итак, - сказал Ла Моль, который следил за ходом своих счастливых мыслей,
не обращая внимания на своего друга, - итак, они предусмотрели
все, даже место, где мы должны спрятаться. Мы поедем в
Лотарингию, дорогой друг. На самом деле я предпочел бы Наварру,
потому что там я должен был быть с ней, но Наварра слишком далеко; Нэнси
так было бы лучше; кроме того, оказавшись там, мы окажемся всего в восьмидесяти лье
от Парижа. Ты не жалеешь, Аннибал, что покидаешь это
место?

"Ах, нет! идея! Хотя, признаюсь, я оставляю все, что
принадлежит мне.

- Ну, а не могли бы мы взять с собой достойного тюремщика вместо...--

"Он бы не пошел, - сказал Коконнас, - он бы слишком много потерял. Подумайте об этом!
пятьсот крон от нас, награда от правительства; возможно, повышение по службе;
какой счастливой будет жизнь этого парня, когда я убью
его! Но в чем дело?

"Ничего! Мне пришла в голову одна идея.

"По-видимому, это не смешно, потому что ты ужасно бледен".

"Я хотел спросить, почему они должны вести нас в часовню".

"Почему", - сказал Coconnas, "чтобы причаститься Святых Христовых Тайн. Это время для
это, я думаю".

"Но, - сказал Ла Моль, - в часовню приводят только тех, кто приговорен к смерти или к
пыткам".

- О! - воскликнул Коконнас, в свою очередь несколько побледнев. - Это заслуживает нашего
внимания. Давайте допросим хорошего человека, которого я должен расколоть. Сюда,
под стражу!

- Месье звонил? - спросил тюремщик, дежуривший на верхней площадке лестницы.
- Да, подойдите сюда.

- Ну? - спросил я. - Что с вами? - спросил я. - Что с вами? - спросил я.

- Ну?

"Она была устроена, что мы должны уйти из часовни, он
нет?"

"Тише!" - сказал под ключ, озираясь по сторонам в ужасе.

"Не беспокойтесь, нас никто не услышит".

"Да, месье, это из часовни".

"Значит, они отведут нас в часовню?"

"Да, таков обычай".

"Тон обычай?"

"Да; это общепринято, чтобы каждый из приговоренных к смерти, чтобы пройти
ночь в часовне".

Coconnas и Ла Моль вздрогнули и уставились друг на друга.

"Значит, вы думаете, что мы приговорены к смерти?"

"Конечно. Вы тоже должны так думать".

"Почему мы должны так думать?" - спросил Ла Моль.

"Конечно; иначе вы бы не организовали все для вашего
побега".

"Знаете, в том, что он говорит, есть резон!" - сказал Коконнас Ла Молю.
"Моль".

"Да; и что я знаю, кроме того, так это то, что мы ведем жесткую игру,
очевидно".

"Но неужели вы думаете, что я ничем не рискую?" сказал надзиратель. "Если в
в минуту волнения месье должен совершить ошибку"--

"Ну и ну! клянусь Небом! Хотел бы я быть на вашем месте", - сказал Coconnas, не спеша,
"и имел дело с рукой, но это, без меча, кроме одной
что пастись у вас".

- Приговорен к смерти! - пробормотал Ла Моль. - Но это невозможно!

- Невозможно! - наивно сказал тюремщик. - и почему?

"Тише!" - сказал Коконнас. "По-моему, кто-то открывает нижнюю дверь".

"В камеры, господа, в камеры!" - торопливо крикнул тюремщик.

"Как вы думаете, когда состоится суд?" - спросил Ла Моль.

- Завтра или позже. Но будьте спокойны; те, кто должен быть проинформирован, будут проинформированы.

"Тогда давайте обнимем друг друга и попрощаемся с этими стенами".

Друзья бросились друг другу в объятия, а затем вернулись в свои камеры.
Ла Моль вздыхал, Коконнас пел.

До семи часов ничего нового не произошло. Над Венсенской тюрьмой опустилась темная дождливая ночь.
идеальная ночь для побега. Вечернюю трапезу
принесли Коконнасу, который ел со своим обычным аппетитом, думая о
том удовольствии, которое он испытал бы, промокнув под дождем, который был
постукивая по стенам, и уже готовясь заснуть
под глухой, монотонный гул ветра, как вдруг ему
показалось, что этот ветер, к которому он иногда прислушивался с
чувство меланхолии, которого он никогда прежде не испытывал, пока не попал в тюрьму
из-под дверей свистело более странно, чем обычно, и что
печка ревела громче обычного. Это происходило каждый раз,
когда открывалась одна из камер над ним или напротив него. Именно по этому
шуму Аннибал всегда знал, что тюремщик идет из камеры Ла Моля
.

Но на этот раз напрасно Коконнас оставался начеку.
Настороже.

Минуты шли; никто не появлялся.

"Это странно, - сказал Коконнас, - дверь Ла Моля была открыта, а моя - нет.
Мог ли Ла Моль позвонить? Может быть, он заболел? Что это значит?" - спросил я. "Может быть, он заболел". Что это значит?"

У заключенного все вызывает подозрения и тревогу, как и
все вызывает радость и надежду.

Прошло полчаса, потом час, потом полтора.

Coconnas начинает расти сонный от злости, когда решетки
замок сделал его весной на ноги.

"О!" - сказал он, - "неужели нам пришло время уходить, и они собираются
отвести нас в часовню, не осудив? Клянусь Небом, какое это было бы счастье
сбежать в такую ночь! Темно, как в духовке! Надеюсь,
лошади не ослепли.

Он собирался задать несколько шутливый вопрос "под ключ", когда он увидел
последний приложил палец к губам и значительно закатить глаза.
За тюремщиком Coconnas слышал, как звучит и воспринимается тени.

Внезапно среди темноты он различил два шлема, на
которые коптящая свеча отбрасывала желтый свет.

"О!" - сказал он тихим голосом, - "что это за зловещая процессия? Что это
должно произойти?"

Тюремщик ответил вздохом, очень похожим на стон.

- Клянусь Небом! - пробормотал Коконнас. - Что за жалкое существование! всегда на
неровном краю; никогда на твердой земле; либо мы гребем на глубине ста футов
над водой, либо парим над облаками; никогда не бывает золотой середины. Ну, и куда
мы направляемся?"

- Следуйте за алебардщиками, месье, - повторил тот же голос.

Ему пришлось повиноваться. Коконнас вышел из комнаты и увидел смуглого человека, чей
голос был таким неприятным. Он был клерком, маленьким и горбатым,
кто не сомневаюсь, надела платье, чтобы скрыть свои кривые ноги, как
также его обратно. Он медленно спускался по винтовой лестнице. На первом
посадка охранников остановился.

"Это хорошая сделка, - пробормотал Коконнас, - но недостаточная".

Дверь открылась. У заключенного был глаз рыси и нюх ищейки
. Он учуял судей и увидел в тени силуэт
мужчины с голыми руками; последняя виде пота крепление к
его брови. Тем не менее, он принял свой самый улыбчивый вид и вошел в комнату
склонив голову набок и положив руку на бедро,
в самой общепринятой манере того времени.

Занавес был поднят, и Коконнас увидел судей и секретарей.

В нескольких футах от него на скамье сидел Ла Моль.

Коконнаса провели в переднюю часть трибунала. Оказавшись там, он
остановился, кивнул и улыбнулся Ла Молю, а затем стал ждать.

"Как вас зовут, месье?" - спросил президент.

"Маркус Аннибал де Коконнас", - ответил джентльмен с полной непринужденностью.
- Граф де Монпантье, Шено и другие места; но, я полагаю, они известны.


- Где вы родились?

- В Сен-Коломбане, недалеко от Сузы.

"Сколько тебе лет?"

"Двадцать семь лет и три месяца".

"Хорошо!" - сказал президент.

"По-видимому, это его устраивает", - сказал Коконнас.

"Итак, - сказал председатель после минутного молчания, которое дало секретарю
время записать ответы обвиняемого. - Какова была причина, по которой вы
оставили службу у месье д'Алансона?"

- Чтобы присоединиться к моему другу месье де ла Молю, который уже покинул герцога
три дня назад.

- Что вы делали в день охоты, когда вас арестовали?

"Ну, - сказал Коконнас, - я охотился".

"Король тоже присутствовал на той охоте, и там его схватили за
первый приступ болезни, от которой он в настоящее время страдает".

"Меня не было рядом с королем, и я ничего не могу сказать по этому поводу. Я даже не знал
о том, что он был болен".

Судьи посмотрели друг на друга с недоверчивой улыбкой.

"Ах! вы не знали о болезни его величества, не так ли?" - спросил президент.


"Да, месье, и мне жаль слышать об этом. Хотя король Франции
не мой король, я испытываю к нему большую симпатию".

"В самом деле!"

"Клянусь честью! Иное дело, когда дело касается его брата, герцога Алансонского
. В последнем я признаюсь".--

"Мы не имеем никакого отношения к герцогу Алансонскому, месье; это касается
его Величества".

"Ну, я уже сказал вам, что я его покорный слуга", - сказал
Коконнас, поворачивающийся в восхитительно дерзкой манере.

"Если, как вы думаете, Месье, вы действительно его слуга, скажи
нам, что ты знаешь некоего восковой фигурой?"

"Ах, как хорошо! мы вернулись к фигуре, не так ли?

- Да, месье, вам это не нравится?

- Напротив, я предпочитаю это; продолжайте.

- Почему эта статуэтка была найдена в апартаментах месье де ла Моля?

- У месье де ла Моля? Вы имеете в виду у Рене?

"Значит, вы признаете, что она существует, не так ли?"

"Почему, если вы мне ее покажете".

"Вот она. Это та, которую вы знаете?"

"Это она".

"Секретарь, - сказал председатель, - запишите, что обвиняемый опознает изображение
, которое видел у месье де ла Моля".

"Нет, нет!" - сказал Коконнас. "Давайте не будем неправильно понимать друг друга - как тот, которого
видели у Рене".

"У Рене; очень хорошо! В какой день?

- Единственный день, когда мы с Ла Молем были у Рене.

- Значит, вы признаете, что были у Рене с месье де ла Молем?

- А что, разве я когда-нибудь отрицал это?

- Секретарь, запишите, что обвиняемый признает, что ходил к Рене заниматься колдовством.
заклинания.

"Stop there, Monsieur le Pr;sident. Умоляю вас, умерьте свой энтузиазм.
Я вовсе этого не говорил.

- Вы отрицаете, что были у Рене, чтобы колдовать?

- Я отрицаю это. Волшебство произошло случайно. Оно было непреднамеренным".

"Но оно имело место?"

"Я не могу отрицать, что нечто, напоминающее заклинание, действительно имело место".

"Секретарь, запишите, что обвиняемый признает, что получил у Рене
амулет против жизни короля".

"Что? против жизни короля? Это позорная ложь! Не было никакого
амулет, полученный от жизни короля".

"Вот видите, господа!" - сказал Ла Моль.

"Тишина!" - приказал президент; затем, повернувшись к секретарю: "Под угрозой
жизни короля", - продолжил он. "Это у вас есть?"

"Ну, нет, нет!" - воскликнул Коконнас. "Кроме того, это фигура не мужчины, а женщины".
"Что я вам говорил, джентльмены?" - Воскликнул я. "Нет, нет!" - воскликнул Коконнас.

"Кроме того, это фигура не мужчины, а женщины". - сказал Ла Моль.

- Господин де ла Моль, - сказал председатель, - отвечайте, когда вас спрашивают.
но не прерывайте допрос других.

"Так вы говорите, что это женщина?"

"Конечно, я так говорю".

"В таком случае, почему на нем были корона и плащ?"

"Клянусь небом! - воскликнул Коконнас. - Это достаточно просто, потому что это было".--

Ла Моль встал и приложил палец к губам.

"Это так, - сказал Коконнас. - Что я хотел сказать такого, что могло бы
касаться этих джентльменов?"

"Вы настаиваете на том, что фигура принадлежит женщине?"

- Да, конечно, я настаиваю.

- И вы отказываетесь сказать, какая женщина?

"Женщина из моей страны, - сказал Ла Моль, - которую я любил и от которой я
хотел, чтобы меня любили в ответ".

"Мы не просим вас, господин де ла Моль, - сказал председатель. - Поэтому сохраняйте молчание.
или вам заткнут рот".

- С кляпом во рту! - воскликнул Коконнас. - Что вы имеете в виду, господин в черном
рясе? У моего друга был кляп во рту? Джентльмен! идея!

"Пригласите Рене", - сказал генеральный прокурор Лагесль.

- Да, пригласите Рене, - сказал Коконнас. - Посмотрим, кто здесь прав: мы
двое или вы трое.

Рене вошел, бледный, постаревший, и почти неузнаваемым для двух друзей,
согнулись под тяжестью преступления он собирался совершить гораздо больше
не потому, что тех, кого он уже совершил.

"Мэтр Рене, - сказал судья, - узнаете ли вы двух обвиняемых,
присутствующих здесь?"

- Да, сударь, - ответил Рене голосом, выдававшим его волнение.

- Потому что видел их где?

- В нескольких местах, и особенно у меня дома.

"Сколько раз они приходили к тебе домой?"

"Только один раз".

По мере того, как Рене говорил, лицо Коконнаса вытягивалось; у Ла Моля, напротив, было такое выражение,
словно он предчувствовал недоброе.

- С какой целью они были в вашем доме?

Рене, казалось, на мгновение заколебался.

"Приказать мне сделать восковую фигуру", - сказал он.

"Прошу прощения, мэтр Рене, - сказал Коконнас, - вы допускаете небольшую
ошибку".

"Тишина!" - заявил президент; затем, повернувшись к Рене, "был этот показатель для
быть мужчиной или женщиной?"

"Человек", - ответил Рене.

Коконнас вскочил, словно его ударило током.

"Мужчина!" - воскликнул он.

"Мужчина", - повторил Рене, но так тихо, что президент едва расслышал его.
"Почему на этой мужской фигуре были мантия и корона?" - Спросил я.

"Почему на этой фигуре человека были плащ и корона?"

"Потому что он изображал короля".

"Отъявленный лжец!" - в ярости воскликнул Коконнас.

- Успокойся, Коконнас, успокойся, - прервал его Ла Моль. - Дай человеку сказать.
каждый имеет право продать свою душу.

"Но не тела других, клянусь Небом!"

"И что означала игла в центре фигуры с
буквой "М" на маленьком транспаранте?"

"Игла была символом меча или кинжала; буква "М"
означает "_mort_".

Coconnas бросился вперед, словно хотел задушить Рене, но четверо охранников
удержал его.

"Что будем делать", - сказал Laguesle прокурора, "суда достаточно
прошлого года. Возьмите заключенных в приемной".

- Но, - воскликнул Coconnas, "невозможно, чтобы услышать себя обвиняемых
о таких вещах не протестуют."

"Протестуйте, месье, никто вам не помешает. Стража, вы слышали?"

Стражники схватили двух заключенных и вывели их, Ла Моля через одну
дверь, Коконнаса - через другую.

Затем прокурор подписал к тому человеку, которого Coconnas было воспринято в
тень, и сказал ему::

"Не уходи отсюда, добрый молодец, ты должен работать сегодня вечером."

"С чего мне начать, месье?" - почтительно спросил мужчина.
держа фуражку в руке.

"С этим", - сказал президент, указывая на Ла Моля, которого
все еще было видно, как он исчезает на расстоянии между двумя охранниками. Затем
подойдя к Рене, который стоял, дрожа, ожидая, что его отведут обратно в камеру
, в которой он был заключен:

"Вы хорошо поговорили, месье, - сказал он ему, - вам не о чем беспокоиться.
Как Король и королева должны знать, что это с вами они
задолженность за правду этого дела".

Но вместо того, чтобы придать ему сил, это обещание, казалось, ужаснуло Рене,
единственным ответом которого был глубокий вздох.




ГЛАВА LVIII.

ПЫТКА САПОГОМ.


Только когда его отвели в его новую камеру и дверь за ним была
заперта, Коконнас, оставшись один, больше не выдерживал давления
дискуссия с судьями и его гнев на Рене перешли в череду
печальных размышлений.

"Мне кажется, - подумал он, - что ситуация оборачивается против нас, и
что пора идти в часовню. Я подозреваю, что нас собираются
приговорить к смерти. Похоже на то. Особенно я боюсь быть приговоренным к смерти
приговорами, вынесенными за закрытыми дверями, в укрепленном
замке, перед такими же уродливыми лицами, как те, что окружают меня. Они действительно хотят отрезать
нам головы. Хорошо! хорошо! Я повторяю то, что только что сказал: пришло время
идти в церковь ".

За этими словами, произнесенными вполголоса, последовала тишина, которая, в свою очередь, была нарушена криком, пронзительным, заунывным, непохожим ни на что человеческое.
...............
.... Он, казалось, проникают в толстые стены, и вибрация против
железные прутья.

Вопреки самому себе Coconnas дрожали; и все же он был таким сильным, что его
мужество было, как у диких зверей. Он стоял неподвижно, сомневаясь, что это
крик человека, и принимая его за шум ветра в деревьях или
за один из многих ночных шумов, которые, кажется, доносятся из темноты.
два неизвестных мира, между которыми плавает наш земной шар. И тут он услышал это
снова, более пронзительный, более продолжительный, более пронзительный, чем раньше, и на этот раз
на этот раз Коконнас не только различил агонию человеческого голоса в
нем, но и подумал, что он звучит как голос Ла Моля.

Как он понял, это пьемонтского забыл, что он был прикован за
две двери, три двери, и стены в двенадцать футов толщиной. Он навалился
всем весом на стены камеры, как будто хотел вытолкнуть их наружу
и бросился на помощь жертве, крича: "Они здесь кого-то убивают?"
здесь? Но он неожиданно наткнулся на стену, и толчок отбросил его
спиной к каменной скамье, на которую он опустился.

Затем наступила тишина.

"О, они убили его!" - пробормотал он. "Это отвратительно! И человек здесь
без оружия и не может защитить себя!"

Он пошарил вокруг.

"Ах! эта железная цепь!" - воскликнул он. "Я возьму ее, и горе тому, кто
приблизится ко мне!"

Coconnas Роза, захватили железную цепь, а с раскладной пожал ее так
яростно, что было понятно, что с такими усилиями он будет ключ
его.

Но вдруг дверь отворилась, и свет от пары факелов упал в камеру.
- Входите, месье, - произнес тот же голос, который звучал так неприятно.

- Входите.
для него, и который на этот раз, будучи слышен тремя этажами ниже,
, как ему показалось, не приобрел никакого нового очарования.

"Пойдемте, месье, суд ожидает вас".

"Хорошо", - сказал Коконнас, роняя кольцо. "Я хочу услышать свой приговор, не так ли?"
"Да, месье".

"О!" - воскликнул я. "Нет!" - "Да, месье".

"О! Я снова дышу; пойдемте, - сказал он.

Он последовал за билетером, который шел впереди него размеренной поступью, держа в руке свой
черный жезл.

Несмотря на удовлетворение, которое он испытал поначалу, пока шел по улице,
Коконнас тревожно оглядывался по сторонам.

- О! - пробормотал он. - Я не вижу моего доброго тюремщика. Признаюсь, я скучаю по
нему."

Они вошли в зал, который только что покинули судьи, в котором в одиночестве стоял мужчина
, в котором Коконнас узнал генерального прокурора. В ходе
допроса последний говорил несколько раз, всегда
с легко понятной враждебностью.

Он был тем, кого Екатерина, как в письме, так и лично,
специально поручила вести судебный процесс.

В дальнем конце этой комнаты, углы которой терялись в темноте
за частично поднятой занавеской, Коконнас увидел такие ужасные
зрелище, при котором он почувствовал, как у него подкашиваются конечности, и воскликнул: "О, Боже мой!"

Этот крик был произнесен неспроста. Зрелище было
поистине ужасным. Часть комнаты, скрытая во время судебного разбирательства за
занавесом, который теперь был отдернут, выглядела как вход в ад.

Там стоял деревянный конь, к которому были прикреплены веревки, блоки и
другие принадлежности для пыток. Дальше пылала жаровня, которая отбрасывала
свои зловещие блики на окружающие предметы, и это усиливало
ужас зрелища. У одной из колонн, поддерживающих потолок
, неподвижно, как статуя, стоял человек, держа в руке веревку.
Он выглядел так, словно был сделан из камня колонны, к которой он
прислонился. К стенам над каменными скамьями, между железными звеньями, были подвешены цепи
и блестели клинки.

"О!" - пробормотал Коконнас. "Комната ужасов полностью готова,
очевидно, ждет только пациента! Что это может значить?"

"На колени, Марк Coconnas Аннибал", - сказал голос, который велел, чтобы
джентльмен поднял голову. "На колени, чтобы услышать приговор просто
произносится на вы!"

Это было приглашение, против которого вся душа Аннибала
инстинктивно восстала.

Но когда он уже собирался отказаться, двое мужчин положили ему руки на плечи
так неожиданно и так внезапно, что у него подогнулись колени
на тротуаре. Голос продолжал.

"Приговор суда, заседающего в Венсенской тюрьме , Марку
Аннибал де Коконнас, обвиняемый и осужденный за государственную измену, за
попытку отравления, за святотатство и магию против личности
Короля, за заговор против королевства и за то, что его
пагубные советы подтолкнули принца крови к восстанию.

При каждом нападении Коконнас качал головой, отсчитывая время, как
капризный ребенок. Судья продолжил:

"Вследствие чего вышеупомянутый Марк Аннибал де Коконнас должен быть
доставлен из тюрьмы на площадь Сен-Жан-ан-Грев, чтобы находиться там
обезглавлен; его имущество должно быть конфисковано; его леса вырублены до
высоты шести футов; его замки разрушены, и на них установлен столб с
медной табличкой с надписью о его преступлении и наказании".

"Что касается моей головы, - сказал Коконнас, - я знаю, что вы отрубите ее, потому что она
находится во Франции и в большой опасности; но что касается моих лесов и замков, я
бросьте вызов всем пилам и топорам этого самого христианского королевства, чтобы причинить им вред".

"Молчать!" - сказал судья; и он продолжил:

"Более того, вышеупомянутые Коконнасы".--

- Что? - перебил его Коконнас. - неужели со мной сделают что-то еще после того, как
мне отрубят голову? О! мне кажется, это очень тяжело!

"Нет, месье, - сказал судья, - прежде".

И он продолжил:

"Более того, вышеупомянутый Коконнас перед приведением в исполнение своего приговора
должен подвергнуться жесточайшей пытке, состоящей из десяти ударов клиньями"--

Коконнас вскочил, бросив горящий взгляд на судью.

"И ради чего?" - воскликнул он, не находя других слов, кроме этих простых.
чтобы выразить тысячи мыслей, пронесшихся в его голове.

На самом деле это был полный крах надежд Коконнаса. Он не будет
доставили в часовню только после пыток, от которого многие часто
умер. Чем храбрее и сильнее жертва, тем больше вероятность того, что она умрет,
поскольку признание считалось актом трусости; и до тех пор, пока
заключенный отказывался признаваться, пытки продолжались, и не только
продолжалось, но усилилось.

Судья не ответил Коконнасу; остальная часть предложения отвечала
для него. Он продолжил::

"Чтобы заставить вышеупомянутого Коконнаса признаться в отношении своих
сообщников, а также в деталях плана и заговора".

"Клянусь небом! - воскликнул Коконнас. - Это то, что я называю позорным; более чем
позорным - трусливым!"

Приучен к гневу своих жертв и страданий всегда меняется
до слез, но судья просто сделал знак.

Коконнаса схватили за ноги и плечи, придавили силой, уложили на
спину и привязали к дыбе прежде, чем он смог даже увидеть тех, кто
совершал это действие.

"Негодяи!" - закричал он в припадке ярости, натягивая кровать и веревки так сильно, что сами мучители отпрянули назад.
"Негодяи!" - крикнул он. - "Негодяи!" - закричал он. "Негодяи! пытайте
меня, выворачивайте, разрывайте на куски, но вы ничего не узнаете, клянусь!
Ах! ты думаешь, не так ли, что это куски дерева и стали заставляют
джентльмена с моим именем говорить? Продолжай! Я бросаю тебе вызов!"

"Приготовьтесь писать, секретарь", - сказал судья.

- Да, готовьтесь! - крикнул Коконнас. - и если вы напишете все, что я собираюсь вам сказать.
вы, гнусные палачи, будете заняты. Пишите!
пишите!

"Вы хотите в чем-нибудь признаться?" - спросил судья своим спокойным
голосом.

"Ничего, ни слова! Идите к дьяволу!"

"Вам лучше подумать, месье. Подойди, палач, поправь сапог.

При этих словах человек, который до этого стоял неподвижно с веревками
в руке, выступил вперед из-за колонны и медленно приблизился.
Коконнас, обернувшись, скорчил ему гримасу.

Это был мэтр Кабош, палач из администрации Парижа.

Выражение печального удивления появилось на лице Коконнаса, который
вместо того, чтобы закричать и разволноваться, лежал неподвижно, неспособный
отвести взгляд от лица забытого друга, который появился в этот момент
.

Без движения мышцы на его лице, не показывая, что у него когда-либо
Coconnas видел нигде, кроме как на вешалке, Ла Кабош размещены две доски
между конечности потерпевшего, двое других за ноги, и
надежно связал их вместе с помощью веревки, которую он держал в руке.

Это устройство называлось "сапог".

Для обычных пыток между двумя досками вставлялись шесть клиньев,
которые при раздвигании раздавливали плоть.

Для жестоких пыток было вставлено десять клиньев, и тогда доски не
разорвало не только плоть, но и кости.

Когда предварительные упражнения закончились, мэтр Кабош просунул конец клина
между двумя досками, затем с молотком в руке опустился на одно колено и
посмотрел на судью.

"Вы хотите говорить?" - спросил тот.

"Нет", - решительно ответил Коконнас, хотя и почувствовал, как пот выступил у него на лбу
и волосы начали вставать дыбом.

"Приступим", - сказал судья. "Вставьте первый клин".

Ла Кабош поднял руку, с его увесистый молоток, и ударил клин
колоссальный удар, который издавали глухой звук. Стеллаж затрясся.

Коконнас не произнес ни единого слова при первом клине, что обычно
заставляло самых решительных застонать. Более того, единственным выражением на его
лице было неописуемое изумление. Он с изумлением наблюдал за Кабошем
который, подняв руку и полуобернувшись к судье, встал
готовый повторить удар.

"Зачем вам понадобилось прятаться в лесу?" - спросил судья.

"Сесть в тени", - ответил Коконнас.

"Продолжайте", - сказал судья.

Кабош нанес второй удар, который прозвучал так же громко, как первый.

Коконнас не шевельнул ни единым мускулом; он продолжал наблюдать за палачом
с тем же выражением лица.

Судья нахмурился.

"Он суровый христианин, - пробормотал он. - Клин клином сошелся?"

Кабош наклонился, чтобы посмотреть, и при этом сказал Коконнасу:

"Кричи, бедняга!"

Затем поднялся:

"До головы, месье", - сказал он.

- Второй клин, - холодно сказал судья.

Слова Кабоша все объяснили Коконнасу. Достойный палач
оказал своему другу величайшую услугу, какую только мог: он
избавил его не только от боли, но и от стыда признания, заставив
в кожаных клиньях, верхняя часть которых была обшита деревом,
вместо дубовых клиньев. Таким образом, он оставлял ему все свои силы.
чтобы предстать перед эшафотом.

- Ах, добрый, добрый Кабош, - прошептал Коконнас, - ничего не бойся; я буду кричать.
если ты попросишь меня об этом, и если ты не будешь удовлетворен, то только потому, что
тебе трудно угодить.

Тем временем Кабош просунул между досками конец клина
большего, чем первый.

"Бей!" - крикнул судья.

При этом слове Ла Кабош нанес удар, как будто с одного удара он будет сносить
тюремная башня.

"Ах! ах! Стоп! остановитесь! - закричал Коконнас. - Тысяча чертей! вы
переломаете мне кости! Берегитесь!

"А! - сказал судья, улыбаясь. - Кажется, второе решение вступило в силу; это
меня удивляет".

Коконнас задыхался, как пара кузнечных мехов.

"Что вы делали в лесу?" - спросил судья.

"Клянусь Небом! Я уже говорил вам. Я наслаждался свежим воздухом".

"Продолжайте", - сказал судья.

- Признавайся, - прошептал Кабош.

- Что?

- Все, что пожелаешь, но хоть что-нибудь.

И он нанес второй удар, не менее легкий, чем первый.

Коконнасу показалось, что он задушит себя, пытаясь закричать.

- О! о! - сказал он. - Что вы хотите знать, месье? По чьему приказу я был в лесу?
"Да". - Спросил я. - По чьему приказу я был в лесу?

"

"Я был там по приказу месье д'Алансона".

"Пишите", - сказал судья.

"Если я совершил преступление в расставлял ловушку для короля Наварры,"
продолжение Coconnas, "я был лишь инструментом, месье, и я был
повинуясь моему господину".

Клерк начал писать.

"О! ты донес на меня, бледнолицый!" - пробормотала жертва. "Но подожди!"

И он рассказал о визите Франсуа к королю Наваррскому, о
беседах де Муи с месье д'Алансоном, об истории красного
плащ, все так, как будто он просто вспоминал их между ударами молота
.

В конце концов, он дал такие точные, ужасные, неоспоримые показания
против Д'Алансона, представив все так, будто их у него вымогали
только из-за боли, - он гримасничал, ревел и вопил так естественно и с такими разными интонациями голоса,
что сам судья стал
в ужасе от необходимости записывать детали, столь компрометирующие сына Франции
.

"Что ж! - сказал себе Кабош. - Вот джентльмен, которому не нужно повторять дважды.
он полностью отдает работу клерку.
Великий Боже! что, если бы клинья были не из кожи, а из дерева?"

Коконнас был освобожден от последнего клина; но у него было девять других,
которых было достаточно, чтобы полностью раздробить ему конечности.

Судья напомнил потерпевшему о милосердии позволило ему на его счету
признание и удалился.

Узник был один с Ла Кабош.

"Хорошо", спросил последнего: "как ты?"

"Ах! мой друг! мой добрый друг, мой милый Ла Кабош!" воскликнул Coconnas.
"Вы можете быть уверены, я буду благодарна всю жизнь за то, что вы сделали
для меня".

- Черт возьми! но вы правы, месье, потому что, если бы они узнали, что я сделал
, именно мне пришлось бы занять ваше место на дыбе, и
они не стали бы обращаться со мной так, как я обращался с вами.

- Но как вам пришла в голову эта идея?

- Ну, - сказал Ла Кабош, оборачивая конечности Coconnas в кровавых полос
белье; "я знал, что вы были арестованы, и что происходит.
Я знал, что королева Екатерина желала твоей смерти. Я догадывался, что
они подвергнут тебя пыткам, и поэтому принял меры предосторожности.

- Рискуя тем, что могло случиться?

- Месье, - сказал Кабош, - вы единственный джентльмен, который когда-либо подал мне руку.
у всех нас есть память и сердца, хотя мы и
палачи, и, возможно, именно по этой причине. Завтра вы увидите, как
хорошо я буду выполнять свою работу.

- Завтра? - спросил Коконнас.

- Да.

"Какая работа?"

Кабош изумленно посмотрел на Коконнаса.

"Какая работа? Вы забыли предложение?"

"Ах, да, конечно! приговор!" - сказал Coconnas; "я забыл его".

Дело в том, что Coconnas было действительно не забыл его, но он не
думал об этом.

Он думал о часовне, о ноже, спрятанном под алтарной тканью
, о Генриетте и королеве, о двери в ризницу и о двух
лошади ждали на опушке леса; он думал о свободе, о
поездке на свежем воздухе, о безопасности за пределами Франции.

"Теперь," сказал Ла Кабош", вы должны быть приняты умело со стеллажа в
подстилка. Не забывай, что у каждого, даже у стражников, переломаны конечности
и что при каждом ударе ты должен вскрикивать.

- Ах! ах! - воскликнул Коконнас, когда двое помощников приблизились.

"Приходите! приходите! Мужество", - сказал Ла Кабош", если у вас уже кричат, что
вы же ненадолго?"

- Мой дорогой Кабош, - сказал Коконнас, - прошу вас, не прикасайтесь ко мне.
ваши достопочтенные помощники; возможно, у них руки не такие ловкие, как у вас.

- Поставьте носилки рядом с полками, - сказал Кабош.

Служители повиновались. Мэтр Ла Кабош поднял Coconnas на руки, если
он был ребенком и положил его в мусор, но несмотря на все внимание
Coconnas, издавали громкие вопли.

Тюремщик явился с фонарем.

"В церковь", - сказал он.

Носители началось после Coconnas дали Ла Кабош второе понимание
рука. Первое было слишком много использовать для пьемонтского для него
не повторять его.




LIX ПО ГЛАВЕ.

ЧАСОВНЯ.


В глубоком молчании скорбная процессия пересекла два разводных моста
крепости и внутренний двор, ведущий к часовне, через
окна которой бледный свет окрашивал белые лица облаченных в красное
священники.

Coconnas жадно вдохнул ночной воздух, хотя тяжело было с
дождь. Он посмотрел на глубоком мраке и радовался, что все
казалось, благоприятной для полета него и его компаньона. Это
потребовало от него всей силы воли, всего благоразумия, всего самообладания, чтобы
удержаться от того, чтобы не выпрыгнуть из носилок, когда, войдя в часовню, он
возле хоров, в трех футах от алтаря, я заметил фигуру, закутанную в
большой белый плащ.

Это был Ла Моль.

Двое солдат, сопровождавших носилки, остановились у двери.

- Поскольку они оказали нам последнюю услугу, еще раз оставив нас вдвоем,
- сказал Коконнас протяжным голосом, - отведите меня к моему другу.

Носильщики не получили иного приказа и не возражали против
удовлетворения требования Коконнаса.

Ла Моль был мрачен и бледен; его голова прислонялась к мраморной стене;
его черные волосы, покрытые обильным потом, придавали его лицу вид
они были тускло-бледными, как слоновая кость, и, казалось, все еще стояли дыбом.

По знаку тюремщика двое слуг отправились на поиски священника.
о котором просил Коконнас.

Это был условленный сигнал.

Коконнас следил за ними встревоженным взглядом; но он был не единственным,
чей взгляд был прикован к ним.

Едва они исчезли, когда две женщины бросились из-за
алтарь и поспешил хор с радостными воплями, поднимая в воздух, как
теплый и беспокойный ветерок, который предваряет шторм.

Маргарита бросилась к Ла Молю и заключила его в объятия.

Ла Моль издал пронзительный вопль, похожий на один из криков, которые Коконнас
слышал в своей темнице и которые так напугали его.

"Боже мой! Что случилось, Ла Моль? - вскричала Маргарита, отскакивая назад.
в испуге.

Ла Моль издал глубокий стон и поднял руки к глазам, как будто
чтобы скрыть Маргариты из поля его зрения.

Королева была напугана тишиной и этим жестом больше, чем она сама.
Она была напугана криком.

"О!" - воскликнула она, - "в чем дело? Ты весь в крови".

Коконнас, который бросился к алтарю за кинжалом и который был
уже держа Генриетту на руках, он вернулся.

"Встань, - сказала Маргарита, - встань, умоляю тебя! Ты видишь, время пришло".

Прошел безнадежно грустной улыбкой на белых губах Ла Моль, который, казалось,
практически неравных усилий.

"Возлюбленная Королева!" - сказал молодой человек, "ты насчитал без Екатерины, и
следовательно, при отсутствии состава преступления. Я подвергся пыткам, мои кости
сломаны, все мое тело - не что иное, как рана, и усилие, которое я прилагаю сейчас,
прижимаясь губами к твоему лбу, причиняет мне боль хуже смерти ".

Бледный и дрожащий, Ла Моль прикоснулся губами ко лбу королевы.

"Дыба! - воскликнул Коконнас. - Я тоже пережил это, но разве
палач не сделал для вас то же, что он сделал для меня?"

Коконнас рассказал все.

- Вот как! - сказал Ла Моль, "я вижу, ты дал ему руку в день нашего визита;
Я забыл, что все люди братья, и был горд. Бог наказал меня
за это!"

Ла Моль всплеснул руками.

Коконнас и женщины обменялись взглядами, полными неописуемого ужаса.

- Пошли, - сказал тюремщик, который до того стоял у дверей, чтобы держать
смотреть, а теперь вернулась обратно, "не теряйте времени, Дорогой господин де
Коконнас, нанеси мне удар кинжалом, и сделай это достойным образом.
джентльмен, ибо они сами приходят".

Маргарита опустилась на колени перед Ла Моль, как будто она была одним из мрамора
цифры на могиле, рядом с изображением одного похоронили в нем.

"Пойдем, мой друг, - сказал Коконнас, - я сильный, я понесу тебя, я буду
сажать тебя на лошадь или даже держать перед собой, если ты не сможешь
садись в седло, но давай начнем. Вы слышите, что говорит этот хороший человек;
это вопрос жизни и смерти".

Ла Моль предпринял нечеловеческую борьбу, последнее усилие.

"Да, - сказал он, - это вопрос жизни и смерти".

И он попытался подняться.

Аннибал взял его за руку и поднял. Во время процесса Ла Моль
издавал глухие стоны, но когда Коконнас отпустил его, чтобы заняться заключенным
, и когда его поддерживали только две женщины, у него подкосились ноги
путь, и, несмотря на усилия Маргариты, которая дико рыдала,
он рухнул навзничь и издал пронзительный крик, который не смог сдержать.
"сдерживай" жалобным эхом отдавалось под сводами часовни, которые
еще долго после этого вибрировали.

- Вот видите, - с болью в голосе сказал Ла Моль, - вот видите, моя королева! Оставьте меня; поцелуйте
меня в последний раз и уходите. Я не признался, Маргарита, в нашей тайне.
скрыта в нашей любви и умрет со мной. Прощай, моя королева, моя
королева".

Маргарита, сама почти безжизненная, обхватила руками милую головку.
и запечатлела на ней поцелуй, который был почти священным.

"Ты, Аннибал, - сказал Ла Моль, - который был избавлен от этих мук, который
все еще молод и способен жить, беги, беги; дай мне всевышнего
утешение, мой дорогой друг, в том, что ты спасся".

"Время летит, - сказал тюремщик. - Поторопись".

Генриетта осторожно попыталась проводить Аннибала до двери. Маргарита на коленях
перед Ла Молем, рыдающая, с растрепанными волосами, была похожа на
Магдалину.

"Беги, Аннибал, - сказал Ла Моль, - беги; не дай нашим врагам насладиться
зрелищем смерти двух невинных людей".

Коконнас тихонько высвободился из рук Генриетты, которая вела его.
направляясь к двери, он сделал жест, настолько торжественный, что он казался величественным, и сказал:

- Мадам, сначала отдайте пятьсот крон, которые мы обещали этому человеку.

- Вот они, - сказала Генриетта.

Затем повернулся к Ла Молю и печально покачал головой.:

"Что касается тебя, Ла Моль, вы меня неправильно думать на мгновение, что я
могу оставить тебя. Я не клялся жить и умереть с тобой? Но вы не
ты так страдаешь, мой бедный друг, что я прощаю тебя.

И решительно усевшись рядом со своим другом, Коконнас наклонился вперед
и поцеловал его в лоб.

Затем нежно, как мать обращается со своим ребенком, он притянул к себе
дорогую головку, пока она не оказалась у него на груди.

Маргарита оцепенела. Она подняла Кинжал, который Coconnas было
просто дай упасть.

"О, моя королева", - сказал Ла Моль, протягивая к ней руки и
понимая ее мысль: "Моя возлюбленная королева, не забывай, что я умираю
для того, чтобы уничтожить малейшее подозрение в нашей любви!"

- Но что же я могу сделать для вас, - в отчаянии воскликнула Маргарита, - если я
не могу умереть вместе с вами?

"Ты можешь сделать смерть сладкой для меня, - ответил Ла Моль. - Ты можешь прийти ко мне
с улыбающимися губами".

Маргарита подошла и сложила руки, как бы прося его говорить.

- Ты помнишь тот вечер, Маргарита, когда в обмен на жизнь, которую
я тогда предложил тебе и которую сегодня отдаю за тебя, ты дала мне
священное обещание.

Маргарита вздрогнула.

- Ах! вы помните, - сказал Ла Моль, - потому что содрогаетесь.

- Да, да, я помню, и, клянусь душой, Гиацинта, я сдержу это обещание.
обещание.

Маргарита подняла руку к алтарю, как бы призывая Бога во второй раз
в свидетели своей клятвы.

Лицо Ла Моля просияло, как будто сводчатая крыша часовни разверзлась
и на него упал небесный луч.

"Они идут!" - сказал тюремщик.

Маргарита вскрикнула и бросилась к Ла-Моль, но страх
повышение его агонии заставил ее приостановить трепетали перед ним.

Генриетта прижалась губами ко лбу Коконнаса и сказала ему::

"Мой Аннибал, я понимаю и горжусь тобой. Я хорошо знаю, что твой
героизм заставляет тебя умирать, и за этот героизм я люблю тебя. Перед Богом я
всегда буду любить тебя больше всего на свете, и то, что Маргарита поклялась
сделать для Ла Моля, хотя я и не знаю, что это такое, клянусь, я сделаю и для
тебя ".

И она протянула Маргарите руку.

- Ах! благодарю вас, - сказал Коконнас. - Именно так и следует говорить.

"Прежде чем вы покинете меня, моя королева, - сказал Ла Моль, - окажите мне последнюю услугу. Подарите мне
какой-нибудь последний сувенир, чтобы я мог поцеловать его, поднимаясь на эшафот".

- Ах, да, да! - воскликнула Маргарита. - Вот!

И она сняла с шеи маленькую золотую реликварийку, подвешенную на
цепочке из того же металла.

"Вот, - сказала она, - священная реликвия, которую я ношу с детства. Моя
мама надела ее мне на шею, когда я была совсем маленькой, и она все еще любила
меня. Его подарил мне мой дядя, папа Климент, и он никогда со мной не расставался.
Возьми его! возьми!

Ла Моль взял его и страстно поцеловал.

"Они у двери", - сказал тюремщик. "Бегите, дамы, бегите!"

Две женщины бросились за алтарь и исчезли.

В тот же момент вошел священник.




ГЛАВА LX.

THE PLACE SAINT JEAN EN GR;VE.


Было семь часов утра, и шумная толпа ожидала в
на площадях, улицах и на набережных. В шесть часов телега,
та самая, на которой после дуэли двух друзей доставили
полумертвых в Лувр, выехала из Венсенна и медленно пересекла
улицу Сент-Антуан. По пути следования зрители, так сбившиеся
в кучу, что давили друг друга, казались статуями с неподвижными
глазами и открытыми ртами.

В этот день было душераздирающим зрелищем королева
мать народу Парижа.

На сене в tumbril, мы уже упоминали, что делает его
путь по улицам, были двое молодых людей, с непокрытой головой, и полностью
одетый в Черное, прислонившись друг к другу. Коконнас поддерживал на своих
коленях Ла Моля, голова которого свешивалась с борта тележки, а
глаза рассеянно блуждали туда-сюда.

Толпа, жаждущая увидеть даже дно корабля, переполненного вперед,
поднял себя вверх, встала на цыпочки, установила посты, цеплялись за углы
стены и оказались довольны только тогда, когда он преуспел в "видении"
каждая деталь этих двух органов, которые шли от пыток
смерть.

Ходили слухи, что Ла Моль умирает, так и не признавшись ни в одном из вменяемых ему обвинений
; в то время как, напротив, Коконнас, это было
утверждал, что не выдержал пыток и все рассказал.

Итак, со всех сторон раздались крики:

"Смотрите на рыжеволосого! Это он признался! Это он рассказал
все! Он трус и является причиной смерти другого!
Другой - храбрый парень и ни в чем не признался ".

Двое молодых людей прекрасно слышали, один похвалы, другой
упреки, сопровождавшие их похоронный марш; и в то время как Ла Моль
когда он пожал руку своему другу, выражение возвышенного презрения осветило лицо
Пьемонтца, который с грязной тележки смотрел на
тупая толпа, как будто он смотрит вниз из триумфальной машины.

Несчастье совершило свое божественное дело и облагородило лицо
Коконнаса, поскольку смерть вот-вот должна была сделать божественной его душу.

"Мы почти на месте?" - спросил Ла Моль. "Я больше не могу стоять, друг мой. Я
чувствую, что сейчас упаду в обморок".

"Подожди! подожди! Ла Моль, мы проезжаем мимо улиц Тизон и Клош.
Perc;e; look! смотри!"

"О! подними меня, подними меня, чтобы я мог еще раз взглянуть на эту счастливую обитель".

Коконнас поднял руку и коснулся плеча палача,
который сидел впереди, управляя тележкой.

- Мэтр, - сказал он, - будьте любезны, остановитесь на минутку напротив улицы
Тизон.

Кабош кивнул в знак согласия и натянул поводья в указанном месте.

С помощью Коконнаса Ла Моль с усилием приподнялся и глазами,
ослепленными слезами, уставился на маленький дом, тихий и безмолвный, пустынный, как
могила. У него вырвался стон, и он тихо пробормотал:

"Прощай, прощай, молодость, любовь, жизнь!"

И голова его упала на грудь.

"Мужайтесь, - сказал Коконнас. - Может быть, мы найдем все это наверху".

"Вы так думаете?" - пробормотал Ла Моль.

- Я так думаю, потому что так сказал священник; и прежде всего потому, что я надеюсь
на это. Но не падай в обморок, мой друг, или эти негодяи будут смеяться над
нами.

Ла Кабош услыхал последние слова и плетите свою лошадь одной рукой он
расширенный другой, невидимый никому, чтобы Coconnas. В нем была маленькая
губка, пропитанная мощным стимулятором, и Ла Моль, понюхав
ее и потерев ею лоб, почувствовал себя ожившим и
реанимированным.

- Вот как! - сказал Ла Моль, "я лучше", - и он поцеловал ковчег, который он
носил на шее.

Когда они завернули за угол набережной и подошли к небольшому зданию, построенному
Генрихом II. они увидели эшафот, возвышающийся голым и окровавленным на своей
платформе над головами толпы.

"Дорогой друг, - сказал Ла Моль, - я хотел бы умереть первым".

Коконнас снова коснулся плеча палача.

"В чем дело, милостивый государь?" - спросил тот, оборачиваясь.

"Мой добрый друг, - сказал Коконнас, - вы сделаете для меня все, что сможете, не так ли?"
не так ли? Ты сказал, что сделаешь это.

- Да, и я повторяю это.

"Мой друг пострадал больше, чем я, и, следовательно, у него меньше
сил"--

"Ну?"

"Ну, он говорит, что ему было бы слишком больно видеть, как я умираю
первым. Кроме того, если я умру прежде, чем ему бы никто не
поддержать его на эшафот".

- Очень хорошо, - сказал Ла Кабош, отирая слезу тыльной стороной руки;
"будь спокоен, все будет так, как ты пожелаешь".

"И одним ударом, а?" - тихо сказал пьемонтец.

"Одним ударом".

"Это хорошо. Если тебе нужно компенсировать это, компенсируй это мне.

Тележка остановилась. Они прибыли. Коконнас надел шляпу.

Рокот, подобный шуму морских волн, достиг ушей Ла Моля. Он
попытался подняться, но силы покинули его. Кабош и Коконнас поддержали
его под руки.

Площадь была вымощена головами; ступени Ратуши казались
амфитеатром, заполненным зрителями. Каждое окно было заполнено
оживленными лицами, глаза которых, казалось, горели.

Когда они увидели, что красивый молодой человек, не способный больше держаться на ногах
на своих ушибленных ногах, делает последнее усилие, чтобы добраться до эшафота, поднялся громкий
крик, подобный воплю всеобщего отчаяния. Мужчины застонали, а женщины
издали жалобные вопли.

"Он был одним из величайших придворных!" - сказал Человек; "и он не должен
умерла в Сен-Жан-Ан Gr;ve, но в пре ОКС clercs".

"Какой он красивый! Какой бледный!" - говорили женщины. "Это тот, кто не хочет
признаваться".

"Дорогой друг, - сказал Ла Моль, - "я не могу стоять. Неси меня!

"Подожди", - сказал Коконнас.

Он сделал знак палачу, и тот отступил в сторону; затем, наклонившись, он
поднял Ла Моля на руки, как ребенка, и без колебаний
поднял свою ношу по ступеням эшафота, где опустил ее на землю,
под неистовые крики и аплодисменты толпы. Поднятый Коконнас
он снял шляпу и поклонился. Затем бросил шляпу на эшафот рядом с собой.

"Оглянитесь вокруг, - сказал Ла Моль, - не видите ли вы их где-нибудь?"

Коконнас медленно огляделся вокруг и, дойдя до определенной
точки, не отрывая от нее глаз, положил руку на плечо своего
друга.

"Посмотрите, - сказал он, - посмотрите на окно этой маленькой башни!"

Другой рукой он указал Ла Молю на маленькое здание, которое
все еще стоит на углу улицы Ваннери и улицы
Мутон, как напоминание о прошлых веках.

Чуть поодаль от окна стояли, наклонившись, две женщины, одетые в черное.
друг против друга.

"Ах! - сказал Ла Моль. - Я боялся только одного: умереть.
так и не увидев ее снова. Я увидел ее; теперь я могу идти".

И, не отрывая глаз от маленького окна, он поднес реликварий к
своим губам и покрыл его поцелуями.

Коконнас поприветствовал двух женщин с такой грацией, словно находился в
гостиной. В ответ на это они помахали своими платками, мокрыми от
слез.

Кабош тронул Коконнаса за плечо и многозначительно посмотрел на него
.

- Да, да, - сказал пьемонтец. Затем повернулся к Ла Молю:

"Обними меня, - сказал он, - и умри как мужчина. Это будет нетрудно для тебя.
друг мой, ты такой храбрый!"

- Вот как! - сказал Ла Моль, "не будет никакой заслуги в мою смерть отважно,
страдает, как я."

Священник подошел и протянул распятие Ла Молю, который улыбнулся
и указал на реликварий в своей руке.

"Неважно, - сказал священник, - проси силы у Того, кто перенес то, что
тебе предстоит выстрадать".

Ла Моль поцеловал ноги Христа.

"Вверьте меня молитвам монахинь Авен Сент-Вьерж".

"Поторопитесь, Ла Моль, - сказал Коконнас, - вы причиняете мне такие страдания, что
Я чувствую, что слабею".

"Я готов", - сказал Ла Моль.

"Ты можешь держать голову ровно?" - спросил Кабош, держа шпагу.
за спиной Ла Моля, который стоял на коленях.

"Я надеюсь на это", - сказал тот.

"Тогда все пойдет хорошо".

"Но, - сказал Ла Моль, - ты не забудешь, о чем я тебя просил? Этот
реликварий откроет тебе двери".

"Будь спокоен. Теперь постарайся держать голову прямо.

Ла Моль поднял голову и перевел взгляд на маленькую башню.

- Прощай, Маргарита, - сказал он, - благослови!--

Он не закончил. Одним ударом своего меча, таким же быстрым, как взмах меча.
молния, Ла Кабош отрубленную голову, которая покатилась к ногам
Coconnas.

Тело упало назад нежно, как будто собирается останавливаться.

Многие плачут розы из тысячи голосов, и, среди них, казалось,
Coconnas, что он услышал вопль больше пирсинга, чем все остальные.

"Спасибо, добрый друг", - сказал Coconnas, и в третий раз он расширен
рукой палача.

"Сын мой," сказал священник, "у тебя ничего не исповедывать Бога?"

"Веры нет, отец", - сказал Пьемонтец; "все, что я должен был сказать, я сказал
к вам вчера".

Затем, повернувшись к Ла Кабош:

- А теперь, палач, мой последний друг, еще одно одолжение!

Прежде чем преклонить колени, он обратил к толпе взгляд, настолько спокойный и безмятежный
что поднялся восхищенный гул, который успокоил его слух и польстил
его гордости. Затем, подняв голову своего друга и запечатлев поцелуй на
фиолетовых губах, он бросил последний взгляд в сторону маленькой башни и
опустившись на колени, все еще держа горячо любимую голову в своей руке, он сказал:

"Сейчас!"

Едва он произнес это слово, как Кабош отрубил ему голову.

Когда это было сделано, бедный палач задрожал.

"Пора было с этим покончить", - сказал он. "Бедняга!"

И с трудом вытащил из сжатых пальцев Ла Моля нож.
золотой реликварий. Затем он накинул свой плащ на печальные останки, которые
тележка должна была доставить в его собственное жилище.

Представление закончилось, толпа рассеялась.




ГЛАВА LXI.

БАШНЯ ПАЛАЧА.


Ночь опустилась на город, который все еще содрогался при воспоминании
о казни, подробности которой передавались из уст в уста,
омрачая счастливый час ужина в каждом доме. В отличие от города,
который был тих и скорбен, Лувр был шумным, радостным и
иллюминированным. Во дворце был грандиозный праздник, праздник, организованный
Карл IX., праздник, который он запланировал на тот вечер в то самое время, когда
он назначил казнь на утро.

Накануне вечером королева Наваррская получила приказ быть здесь
и, в надежде, что Ла Моль и Коконнас сбежали
ночью, поскольку были приняты все меры для их безопасности,
она пообещала своему брату выполнить его желания.

Но когда она потеряла всякую надежду, после сцены в часовне, после...
из последнего чувства благоговения перед этой любовью, величайшей и
самое глубокое, что она когда-либо знала, она присутствовала при казни, она
решил, что ни мольбы, ни угрозы должны заставить ее пройти
радостный праздник в Лувре тот же день, в который она лично видела, как так
ужасная сцена в Gr;ve.

В этот день король Карл дал еще одно доказательство силы воли, которой нет
пожалуй, один нес так далеко, как он. Две недели пролежал в постели, слабый, как умирающий,
бледный, как труп, но все же поднялся около пяти часов и надел
свою самую красивую одежду, хотя во время туалета трижды терял сознание
.

В восемь часов он спросил, что стало с его сестрой, и поинтересовался,
кто-нибудь видел ее и что она делала. Никто не мог сказать ему, потому что
королева ушла в свои апартаменты около одиннадцати часов и
категорически отказалась впускать всех.

Но Чарльзу никто не отказал. Опираясь на руку месье де
Нанси, он направился в покои королевы и вошел без предупреждения по
секретному коридору.

Хотя он ожидал печального зрелища и заранее подготовился
к нему, то, что он увидел, было еще более удручающим, чем он
ожидал.

Маргарита, полумертвая, лежала на диване, уткнувшись головой в
подушки, ни рыдать, ни молиться, а стонал, как одну большую
агония; и это она делала с тех пор, как она вернулась с Gr;ve.
В другом конце комнаты Генриетта де Невер, эта дерзкая женщина,
лежала, растянувшись на ковре, без сознания. По возвращении из Грева
силы ее, как и Маргариты, иссякли, и бедная Жийона
переходила от одного к другому, не смея сказать ни слова утешения.

В кризисах, которые следуют за большими катастрофами, человек бережно хранит свое горе, как
сокровище, и любой, кто пытается хоть немного отвлечь нас,
на него смотрели как на врага. Карл IX. закрыл дверь и оставил Нэнси.
вошел в коридор, бледный и дрожащий.

Ни одна из женщин его не видела. Одна только Жийона, которая пыталась
привести в чувство Генриетту, встала на одно колено и испуганно посмотрела на
Короля.

Последний сделал знак рукой, после чего девушка встала,
поклонилась и удалилась.

Затем Шарль подошел к Маргарите, некоторое время молча смотрел на нее.
и тоном, на который его резкий голос, как предполагалось, был неспособен,
сказал:

"Марго! моя сестра!"

Молодая женщина вздрогнула и села.

- Ваше величество! - сказала она.

"Ну же, сестра, мужайся".

Маргарита возвела глаза к Небу.

"Да, - сказал Карл, - но послушай меня".

Королева Наваррская сделала знак согласия.

- Ты обещал мне прийти на бал, - сказал Шарль.

- Я! - воскликнула Маргарита.

"Да, и после твоего обещания тебя ждут; так что, если ты не придешь
, все будут удивляться, почему".

"Прости меня, брат, - сказала Маргарита, - ты видишь, что я очень страдаю"
.

"Напряги себя".

На мгновение Маргарита, казалось, собралась с духом, затем
внезапно она сдалась и откинулась на подушки.

"Нет, нет, я не могу уйти", - сказала она.

Шарль взял ее за руку и, усевшись на диван, сказал:

- Я знаю, Марго, ты только что потеряла друга, но посмотри на меня. Разве я не
потерял всех своих друзей, даже свою мать? Ты всегда можешь плакать, когда захочешь
но я, в момент моего величайшего горя, всегда вынужден
улыбаться. Ты страдаешь; но посмотри на меня! Я умираю. Ну же, Марго, мужайся! Я
прошу тебя, сестра, об этом во имя нашей чести! Мы несем, как крест
агонии, репутацию нашего дома; давайте понесем это, сестра, как
Спаситель нес свой крест на Голгофу; и если по пути мы пошатнемся, как он
сделал, давайте, подобно ему, восстанем храбрыми и смиренными ".

"О Боже мой! Боже мой!" - воскликнула Маргарита.

- Да, - сказал Чарльз, отвечая на ее мысли. - Жертва сурова,
сестра, но у каждого свое бремя, у одних - чести, у других - жизни.
Неужели ты думаешь, что с моими двадцатью пятью годами и самым красивым
троном в мире я не жалею о смерти? Посмотри на меня! Мои глаза, мой
цвет лица, мои губы - как у умирающего, это правда; но моя улыбка,
разве моя улыбка не означает, что я все еще надеюсь? и через неделю, самое большее через месяц
ты будешь оплакивать меня, сестра, как сейчас оплакиваешь того, кто
умер сегодня".

- Брат! - воскликнула Маргарита, обвивая руками шею Карла.

- Так что одевайся, дорогая Маргарита, - сказал король, - скрой свою бледность.
и приходи на бал. Я распорядилась, чтобы вам доставили новые драгоценности
и украшения, достойные вашей красоты.

"О! что для меня теперь бриллианты и платья?" - сказала Маргарита.

- Жизнь долгая, Маргарита, - сказал Шарль, улыбаясь, - по крайней мере, для тебя.

Пажи удалились; осталась одна Жийона.

- Приготовь для меня все, что необходимо, Жийона, - сказал он.
Маргарита.

"Сестра, запомни одну вещь: иногда это происходит из-за подавления или, скорее, из-за
скрывая наши страдания, мы оказываем наибольшее почтение умершим.

- Что ж, сир, - сказала Маргарита, содрогнувшись, - я пойду на бал.

Слеза, которая вскоре высохла на его пересохшем веке, увлажнила глаз Чарльза.

Он склонился над сестрой, поцеловал ее в лоб, помедлив мгновение, прежде чем
Генриетта, которая не видела и не слышала его, пробормотала:

"Бедная женщина!"

Затем он молча вышел.

Вскоре вошли несколько пажей, неся шкатулки с драгоценностями.

Маргарита сделала им знак поставить все на стол.

Жийона изумленно посмотрела на свою госпожу.

- Да, - сказала Маргарита тоном, горечь которого
невозможно описать; да, я оденусь и пойду на бал; меня
ждут. Поторопитесь, тогда день будет завершен. Праздник на Греве
утром, вечером праздник в Лувре.

- А герцогиня? сказала Жийона.

"Она вполне счастлива. Она может остаться здесь; она может плакать; она может страдать
в свое удовольствие. Она не дочь короля, не жена короля, не
сестра короля. Она не королева. Помоги мне одеться, Жийона.

Молодая девушка повиновалась. Драгоценности были великолепны, платье - великолепно.
Маргарита никогда не была так красива.

Она посмотрела на себя в зеркало.

"Мой брат прав, - сказала она. - человек действительно несчастное существо"
.

В этот момент вернулась Жийона.

"Мадам, - сказала она, - вас спрашивает мужчина".

"Для меня".

"Да".

"Кто он?"

"Я не знаю, но на него страшно смотреть; один его вид
меня бросает в дрожь".

"Пойди и спроси, как его зовут", - сказала Маргарита, побледнев.

Жийона вышла и через несколько минут вернулась.

"Он не назвал своего имени, мадам, но он просил меня передать вам это".

Жийона протянула Маргарите реликварий, который она подарила Ла Молю накануне вечером
.

"О, приведите его, приведите его!" - быстро сказала королева, становясь еще бледнее.
и еще более оцепеневшей, чем раньше.

От тяжелых шагов содрогнулся пол. Эхо, без сомнения, возмущенное необходимостью
повторять такой звук, застонало вдоль обшивки. На
пороге стоял мужчина.

"Ты", - сказала королева.

- Тот, кого вы встретили однажды возле Монфокона, мадам, и который на своей телеге
привез в Лувр двух раненых джентльменов.

- Да, да, я вас знаю. Вы - мэтр Кабош.

- Палач парижской администрации, мадам.

Это были единственные слова, которые Генриетта услышала за целый час. Она подняла
свое бледное лицо от рук и посмотрела на мужчину своими сапфировыми
глазами, из которых, казалось, вырывалось двойное пламя.

"И ты пришел", - сказала Маргарита, дрожа.

- Чтобы напомнить вам о вашем обещании младшему из двух джентльменов, который
поручил мне передать вам этот реликварий. Вы помните обещание,
мадам?

"Да, да, - воскликнула королева, - и никогда еще благородная душа не испытывала большего
удовлетворения, чем получит; но где?"--

"В моем доме с телом".

- У тебя дома? Почему ты не принесла его?

- Меня могли бы остановить у ворот Лувра и вынудить
приподнять плащ. Что бы они сказали, если бы увидели голову под
этим?

"Правильно, оставьте это себе. Я приду за этим завтра".

- Завтра, мадам, - сказал Кабош, - может быть, будет слишком поздно.

- Каким образом?

"Потому что королева-мать хотела, чтобы головы первых казненных жертв
были сохранены мной для ее магических экспериментов".

"О! Какая профанация! Головы наших возлюбленных! Генриетта! - воскликнула Маргарита.
Маргарита повернулась к своей подруге, которая вскочила, словно подброшенная пружиной.
поставил ее на ноги: "Генриетта, ангел мой, ты слышишь, что этот человек
говорит?"

"Да, что мы должны делать?"

"Иди с ним".

Затем раздался крик боли, которым великие страдальцы возвращаются к жизни.:

"Ах! Я была так счастлива, - сказала Генриетта. - Я была почти мертва".

Маргарита тем временем набросила на свои обнаженные плечи бархатный плащ.

- Пойдем, - сказала она, - мы пойдем и посмотрим на них еще раз.

Сказав Жийоне, чтобы все двери были закрыты, королева отдала распоряжения
чтобы к отдельному входу поднесли носилки, и, взяв Генриетту
за руку, она спустилась по потайному коридору, сделав знак Кабошу, чтобы
Подписаться.

У нижней двери стояли носилки; у ворот ждал слуга Кабоша
с фонарем. Грузчики Маргариты были верные люди, глухие и немые,
больше зависело, чем если бы они были тягловыми животными.

Они шли около десяти минут, впереди шли Кабош и его слуга,
они несли фонарь. Затем они остановились. Палач открыл дверь,
в то время как его человек пошел вперед.

Маргарита вышла из туалета и помогла герцогине де
Невер. В глубоком горе, которое связывает их вместе-это было нервное
организм, который был сильнее.

Башня палача возвышалась перед ними, как темный, расплывчатый гигант, отбрасывая
зловещий свет из двух узких верхних окон.

Служитель снова появился в дверях.

"Вы можете входить, дамы, - сказал Кабош. - В башне все спят".
В тот же миг свет наверху погас.

Затем послышались шаги.

Две женщины, держась друг за друга, прошли через маленькую готическую дверь
и оказались в темном холле с сырым и неровным полом. В конце
извилистого коридора, они воспринимают свет и руководствуясь ужасно
мастер этого места они двинулись к нему. Дверь закрылась за
их.

Кабош с восковым факелом в руке впустил их в нижнюю комнату, заполненную
дымом. В центре стоял стол с остатками ужина
на троих. Этими тремя, вероятно, были палач, его жена и его
главный помощник. На видном месте на стене был прикреплен пергамент
, скрепленный королевской печатью. Это была лицензия палача.
В углу лежал меч с длинной рукоятью. Это был пылающий меч
правосудия.

Тут и там были различные грубые рисунки, изображающие мучеников.
подвергающихся пыткам.

У двери Кабош низко поклонился.

"Ваше величество, простите меня, - сказал он, - если я осмелюсь войти в
Лувр и привести вас сюда. Но это было последнее желание джентльмена, поэтому
я почувствовал, что..."--

"Вы сделали хорошо, мастер", - говорит Маргарита, "и вот-награда для тебя".

Ла Кабош с грустью взглянул на большой кошелек, который Маргарита уложили на
таблица.

- Золото! - сказал он. - всегда золото! Увы! сударыня, если бы я только мог выкупить
за золото кровь, которую мне пришлось пролить сегодня!

- Мэтр, - сказала Маргарита, оглядываясь вокруг в печальной нерешительности.
- Мэтр, нам обязательно идти в какую-нибудь другую комнату? Я не понимаю.--

- Нет, мадам, они здесь; но это печальное зрелище, от которого я мог бы
избавить вас, завернув в свой плащ то, за чем вы пришли
.

Маргарита и Генриетта посмотрели друг на друга.

"Нет", - сказала королева, которая прочла в глазах своей подруги ту же мысль,
что и в своих собственных. "Нет, укажи нам путь, и мы последуем".

Кабош взял факел и открыл дубовую дверь наверху короткой лестницы
, которая вела в подземную камеру. В этот момент ток
воздух взорвал несколько искр с факела и принес для принцессы Ан
отвратительный запах сырости и крови. Генриетта, белая, как
алебастровая статуя, оперлась на руку своей менее взволнованной подруги; но при
первом шаге она покачнулась.

"Я никогда не смогу это сделать", - сказала она.

"Когда человек любит по-настоящему, Генриетта", - ответила королева, "один любит за
смерти".

Это было зрелище, одновременно ужасное и трогательное, представленное двумя женщинами,
сияющими молодостью, красотой и драгоценностями, когда они склонили головы под
грязным, покрытым мелом потолком, слабый опирался на более сильного,
сильнее вцепляюсь в руку палача.

Они добрались до последней ступеньки. На полу подвала лежали два человека.
тела были накрыты широкой тканью из черной саржи.

Кабош приподнял ее угол и, опустив факел:

"Смотрите, мадам", - сказал он.

В своих черных одеждах двое молодых людей лежали бок о бок, в
странной симметрии смерти. Их головы были прижаты вплотную к туловищам
, от которых их, казалось, отделял только ярко-красный кружок
вокруг шеи. Смерть не разобщены своими руками, либо
от шанса или помощи палача правая рука Ла Моля
отдыхали в левой руке Coconnas это.

Там был любовный взгляд под закрытыми веками Ла Моля, и улыбка презрения
под те Coconnas.

Маргарита опустилась на колени рядом со своим возлюбленным и руками, которые
сверкали драгоценными камнями, нежно приподняла головку, которую она так сильно любила.

Герцогиня де Невер прислонился к стене, не в состоянии удалить ее
глаз от этого бледного лица, на котором так часто она смотрела ради удовольствия
и ради любви.

"Ла Моль! Дорогой Ла Моль! - прошептала Маргарита.

- Аннибал! - Аннибал! - воскликнула герцогиня. - Такой красивый! такой гордый! такой
храбрый! Никогда больше ты мне не ответишь!

И ее глаза наполнились слезами.

Эта женщина, такая презрительная, такая бесстрашная, такая дерзкая в счастье; эта
женщина, которая довела скептицизм до абсолютного сомнения, страсть до
жестокости; эта женщина никогда не думала о смерти.

Маргарита пошевелилась первой.

Она положила в сумочку, расшитую жемчугом и надушенную лучшими эссенциями
, голову Ла Моль, более красивую, чем когда-либо, когда она лежала
на фоне бархата и золота, красота которого должна была быть
сохранена с помощью специального препарата, применявшегося в то время при бальзамировании
королевских особ.

Тогда Генриетта приблизилась и обернул голову Coconnas в складку
ее плащ.

И обе женщины, сгибаясь под тяжестью своего горя больше, чем под своей
ношей, поднялись по лестнице, бросив последний взгляд на останки, которые они
оставили на милость палача в этом мрачном жилище обычных
преступников.

"Не бойтесь, мадам," сказал, что Ла Кабош, кто понял их взгляд, "в
господа, я обещаю вам, что будут погребены в Святой Земле".

"И этим ты отслужишь за них мессу", - сказала Генриетта,
снимая с шеи великолепное рубиновое ожерелье и вручая его
палачу.

Они вернулись в Лувр той же дорогой, по которой пришли. У
ворот королева назвала свое имя; у подножия своей личной лестницы
она спустилась и, вернувшись в свои покои, положила свою печальную ношу в
чулан, примыкавший к ее спальне, которому с этого момента суждено было стать
ораторское искусство. Затем, оставив Генриетту в ее комнату светлее и больше
красивее, чем когда-либо, она вошла в большой зал, такой же номер в
что, два с половиной года назад, в первой главе нашей истории
открыл.

Все взгляды были обращены на нее, но она выдерживала общий взгляд с гордым
и почти радостным видом.

Она свято выполнила последнюю волю своего друга.

Увидев ее, Чарльз толкнул трепетом помощью позолоченных толпу вокруг
ее.

"Сестра", - сказал он, вслух: "Я благодарю тебя".

Затем, понизив голос,:

"Берегись!" - сказал он. "У тебя на руке пятно крови".

"Ах! - какое это имеет значение, сир, - сказала Маргарита, - если у меня на устах
улыбка?




ГЛАВА LXII.

КРОВАВЫЙ ПОТ.


Через несколько дней после ужасной сцены, которую мы только что описали, то есть
30 мая 1574 года, когда двор находился в Венсенне, внезапно
в покоях короля послышался сильный переполох. Последняя
заболели в самый разгар бала он дал в день
выполнение двух молодых людей, и было приказано его врачей
в чистом воздухе страны.

Это было в восемь часов утра. Небольшая группа придворных, были
взахлеб говорил в прихожей, когда вдруг раздался крик, и
В дверях появилась медсестра Шарля, ее глаза были полны слез,
она отчаянно звала:

"Помогите! Помогите!"

"Его величеству хуже?" - спросил капитан де Нанси, которого, как мы знаем,,
король освободился от всех обязанностей по отношению к королеве Екатерине, чтобы
привязать его к себе.

"О! Кровь! Кровь!" - воскликнула медсестра. "Доктора! позовите врачей!"

Мозиль и Амбруаз Паре, в свою очередь, посетили августейшего пациента, и
последний, увидев, что король заснул, воспользовался этим фактом, чтобы
удалиться на несколько минут. Тем временем по всему телу короля выступил обильный пот
; и поскольку Карл страдал от расслабления
капиллярных сосудов, что вызвало кровоизлияние в кожу, кровавый
пот встревожил медсестру, непривычную к этому странному явлению,
который, будучи протестантом, постоянно повторял, что это был суд за
кровь гугенотов, пролитая во время Варфоломеевской резни.

Придворные ходили во всех направлениях в поисках врача, который мог бы
не далеко, да и кому они не могли не встретиться. Прихожая,
таким образом, опустела, каждый стремился продемонстрировать свое рвение в деле
приведения столь необходимого врача.

Как раз в этот момент открылась дверь и появилась Кэтрин. Она торопливо прошла мимо
через прихожую и поспешно вошла в покои своего сына.

Чарльз лежал, вытянувшись на кровати, с закрытыми глазами, его грудь тяжело вздымалась;
по его телу струился багровый пот. Его рука свесилась с кровати, и
в конце каждый палец за рубиновой жидкости. Это была ужасная
зрение.

При звуке шагов матери, как будто он знал, что она есть, Чарльз
сел.

- Простите, мадам, - сказал он, глядя на нее, - но я хочу умереть в мире.
- Умереть, сын мой? - спросила Екатерина.

- Умереть? "Это лишь мимолетный приступ ваши
жалкие неприятности. Нам отчаиваться в этом случае?"

"Я вам скажу, мадам, я чувствую, что моя душа собирается пройти. Я расскажу
вы, мадам, что смерть рядом со мной, на небесах! Я чувствую, что я чувствую, и я
знаешь, о чем я говорю!"

"Сир, - сказала королева, - ваше воображение - ваша самая серьезная проблема.
После заслуженного наказания тех двух колдунов, этих
убийц, Ла Моля и Коконнаса, ваши физические страдания должны были бы
уменьшиться. Психические проблемы в одиночку по-прежнему, и если бы я мог поговорить с
вы сразу на десять минут я могу доказать тебе"--

"Медсестра", - сказал Чарльз, "смотреть на дверь, которую никто не может войти. Королева
Екатерина Медицинская желает поговорить со своим горячо любимым сыном Карлом
IX.

Медсестра удалилась.

"Что ж, - продолжил Шарль, - это интервью должно состояться как-нибудь".
послезавтра, и лучше сегодня, чем завтра. Кроме того, завтра может быть
слишком поздно. Но должен присутствовать третий человек.

- Почему?

- Потому что я говорю тебе, что умираю, - повторил Чарльз с пугающей
серьезностью. - Потому что в любой момент смерть может войти в эту комнату, как это сделал
ты, бледный, безмолвный и без предупреждения. Это, следовательно, время.
Прошлой ночью я устроился мои личные дела; этим утром я договорюсь
те царства".

"С каким человеком ты хочешь увидеть?" - спросила Екатерина.

- Мой брат, мадам. Прикажите позвать его.

"Сир, - сказала королева, - я с удовольствием вижу, что предрассудки
продиктованные ненавистью, а не болью, они покидают ваш разум, поскольку скоро
исчезнут из вашего сердца. Сестра! - крикнула Кэтрин. - Сестра!

Женщина, которая дежурила снаружи, открыла дверь.

- Няня, - сказала Катарина, - по приказу моего сына, когда господин де Нанси
вернется, скажи ему, чтобы позвал герцога Алансонского.

Чарльз сделал знак, которые задержали женщину.

"Я сказал, что мой брат, мадам," сказал Чарльз.

Глаза Екатерины расширились, как у тигрицы покажу ее
гнев. Но Чарльз повелительно поднял руку.

"Я хочу поговорить с моим братом Генри", - сказал он. "Только Генри - мой
брат; не тот, кто король там, а тот, кто пленник здесь. Генрих
узнает мою последнюю волю.

"И ты думаешь," воскликнул флорентиец, с необычной смелостью в
лицо страха будет ее сын, ее ненависть к b;arnais разместился оздоровительная
достаточно сильны, чтобы заставить ее забыть своего обычного притворства, - "ты
думаю, что если, как вы говорите, вы находитесь возле могилы, я не уступлю любому
один, особенно чужим, свое право присутствовать при вашем последнем часе; мой
прямо как королева и мать?"

"Мадам, - сказал Шарль, - я все еще король, и я все еще приказываю. Я говорю
ты, с которым я хочу поговорить с моим братом Генри, и все же ты не вызываешь меня
моего капитана гвардии. Тысяча дьяволов! Я предупреждаю вас, мадам, я до сих пор
есть достаточно силы, чтобы идти к нему сам".

Король сделал движение, как будто собрался встать с кровати, что привело к
свет его тело, кровавый, как Христа после бичевания.

- Сир, - воскликнула Екатерина, удерживая его, - вы несправедливы ко всем нам. Вы забываете
об оскорблениях, нанесенных нашей семье, вы отвергаете нашу кровь. Сын
Только Франции должен преклонять колени перед смертным одром короля Франции. Как
для меня, мое место отмечается он здесь по законам природы, а также
как законы роялти. Поэтому я останусь".

"А по какому праву ты оставаться, мадам?" потребовал Карл IX.

"Потому что я твоя мама."

"Ты больше не моя мать, мадам, чем герцога Алансонского мой
брат".

"Вы сошли с ума, месье", - сказала Екатерина; "с каких это пор она дает
рождение ребенка больше не его мать?"

- С того момента, мадам, когда неестественная мать отнимает то,
что она дает, - ответил Шарль, вытирая кровавый пот с
губ.

- Что вы имеете в виду, Чарльз? Я вас не понимаю, - пробормотала Екатерина.
Ее глаза расширились от изумления.

- Но вы поймете, мадам.

Чарльз искал под подушкой и извлек оттуда небольшой серебряный ключ.

"Возьми это, мадам, и откройте мои путешествия-коробка. Она содержит некоторые
документы, которые будут говорить за меня".

Чарльз указал на великолепную резную шкатулку, закрытую серебряным замочком,
как и ключ, который занимал самое видное место в комнате.

Кэтрин, очарованная видом и манерами Чарльза, повиновалась и двинулась вперед
медленно подошла к коробке и открыла ее. Но не успела она заглянуть в нее, как
внезапно отпрянула, как будто увидела внутри какую-то спящую рептилию
.

"Хорошо," сказал Чарльз, который не оторвал глаза от своей матери, "что
там в поле, чтобы пугать вас, мадам?"

- Ничего, - сказала Кэтрин.

- Тогда возьмите в руки, мадам, и достаньте книгу, которая там лежит.
она там есть, не так ли? - добавил Шарль с бледной улыбкой, более страшной
в нем, чем угроза в ком-либо другом.

- Да, - запинаясь, ответила Кэтрин.

- Книга об охоте?

- Да.

- Достань ее и принеси мне.

Несмотря на свою уверенность, Кэтрин побледнела и задрожала всем телом
протянув руку к шкатулке.

- Фатальность! - пробормотала она, поднимая книгу.

"Очень хорошо", - сказал Шарль, - "Теперь послушайте; эта книга об охоте - я безумно любил
"погоню" больше всего на свете - я читал эту книгу слишком жадно, понимаете?
вы понимаете, мадам?"

Екатерина издала глухой стон.

- Это была слабость, - продолжал Шарль. - Сожгите ее, мадам. Слабость
Королей и королев не должна быть известна!

Кэтрин подошла к пылающему камину и бросила книгу в огонь
.

Затем, стоя неподвижно и безмолвно, она наблюдала измученным взором за
голубоватый свет, исходивший от отравленных листьев.

Когда книга сгорела, по комнате распространился сильный запах мышьяка.
Вскоре томик был полностью уничтожен.

- А теперь, мадам, - сказал Шарль с неотразимым величием, - позовите моего
брата.

Кэтрин, подавленная множеством эмоций, которые ее глубокая
мудрость не могла проанализировать и с которыми ее почти сверхчеловеческая сила не могла
побороть, сделала шаг вперед, как будто собираясь заговорить.

Мать выросла раскаяния; королева испугалась; отравителя почувствовал
возвращение ненависть.

Последнее чувство преобладало.
"Будь он проклят! - воскликнула она, выбегая из комнаты. - Он торжествует, он достигает цели! будь он проклят! будь он проклят!"
- Ты понимаешь, мой брат, мой брат Генрих, - воскликнул Карл, зовя
вслед свою мать. - Мой брат Генрих, с которым я хочу немедленно поговорить
о регентстве королевства!
Почти в то же мгновение мэтр Амбруаз Паре вошел в дверь
напротив той, через которую только что вышла королева, и, остановившись на пороге, почувствовал странный запах в комнате.
"Кто жег здесь мышьяк?" спросил он.
"Я", - ответил Шарль.
*

ГЛАВА LXIII.

ДОНЖОН Венсенской ТЮРЬМЫ.