Жить в этом городе или?..

Ну и выбрал я себе место для проживания на старости лет! Летом невыносимая жара. Весной и осенью слякоть и грязь во дворе. Осенью еще и холодные ветры на улице. И не поймешь, в какую сторону они дуют. А как таковой настоящей русской зимы со снегом, как у нас в горах, здесь никогда не бывает. И еще неудобства в квартире: то свет выключат, то газ, то воду. Редко бывает так, когда бы работало всё. Тогда, когда был молодым и жил с друзьями в общежитии по пять человек в одной комнате, я, видимо, этого не чувствовал. Или раньше было по-другому? Вряд ли.
Ладно, не будем говорить о том, как было раньше. Давайте поговорим о настоящем. Давайте. Я расскажу вам две-три маленькие безобидные истории из настоящего, и вы решите сами, стоит пенсионеру жить в нашем городе или не стоит.
Позавчера, прошагав утренние 4000 шагов по парку Ак-Гель, я возвращаюсь домой. Около школы, напротив дома №63 «Г» по нашей улице (у нас во всем поселке одна улица, и на-звана она фамилией какого-то добровольного дружинника), встречаю одну женщину пример-но моих лет. Она стоит около мусорных бачков и, указывая на огромную дверь, прислоненную к наружной стене дома рядом со школой (дверь кто-то выкинул за ненадобностью), говорит мне: «Молодой человек, помогите занести эту дверь ко мне в тот дом». «В какой?» - спрашиваю я раздраженно. И она показывает на огромный девятиэтажный дом «совсем недалеко» (по ее мнению) и при этом поднимает руку так, что по ее направлению можно было точно определить, что живет она где-то на седьмом–девятом этажах, не ниже.
Я ей ничего не сказал в ответ и пошел своей дорогой, бормоча про себя: «Неси свою дверь сама». И всю оставшуюся дорогу, можно сказать, возмущался наглостью оной женщины.
Прихожу домой и рассказываю об этом (кому-то обязательно надо было рассказать, что-бы как-то успокоиться), как говорит мой друг Гасбула Магомедович, своей «супруженции»: «Вот так, мол, вот так, одна старуха…» «А что? – говорит она совершенно спокойно. – Помог бы, как говорит твой друг Гасбула Магомедович, этой «старушенции». «Что ты говоришь? Мне же после операции на сердце больше пяти килограммов нельзя поднимать. Дверь весила не меньше 50 кг», - говорю я. «Тебе и больше 50 граммов водки нельзя пить. А сколько ты пьешь?» - парирует она сразу. Мне больше ничего не оставалось делать, как замолчать.
И на самом деле, только завтра исполняется пять месяцев с того дня, как мне была про-ведена операция по аортокоронарному шунтированию. Говоря на простом русском языке, к моему сердцу пришили три шунта (что значит три толстые вены, выдернутые из моей же ноги), чтобы туда поступала кровь. Может быть, мне немножко нужно было подождать с алкоголем или, как говорит жена и как написано в рекомендациях пациентам, перенесшим такую операцию, ограничиваться пятьюдесятью граммами. Да, с этим можно было подождать. «Не такой уж горький я пропойца», как говорит поэт.
Меня же не это беспокоит. Я могу и вовсе не пить. Меня беспокоит то, что многие мои родственники, друзья, знакомые почти не считают мою болезнь серьезной из-за того, что у меня всегда здоровый вид и отличное настроение.
Ведь и Борису Ельцину в 1996 году делали то же самое, а сколько шуму было. Полстраны чуть с ума не сошло. Из Америки пригласили кардиохирурга с мировым именем и… А вся разница между моим случаем и случаем с Ельциным лишь в том, что к его сердцу пришили, если не ошибаюсь, два шунта, а к моему – три. И еще его оперировал профессор кардиохирургии РАМН Ренат Акчурин, а меня -  совсем молодой и почти никому не известный, тоже кардиохирург, Дмитрий Сергеевич Тунгусов, работающий в Астрахани, в Федеральном центре сердечно-сосудистой хирургии». И самая большая разница между его и моим случаем в том, что я ничего плохого людям не сделал, а он, а он же… развалил самую Великую в мире страну – СССР. Именно к нему, я думаю, и относятся такие слова Некрасова:
Ваш славянин,
англосакс и германец
Не создавать – разрушать мастера.
Варвары! Дикое скопище пьяниц!..
Допустим, я согласился бы отнести эту чертову дверь, скажем, на восьмой этаж девяти-этажного дома. Взвалил бы себе на спину, обхватил сзади руками и пошел, нагнувшись в три погибели. Так, примерно к двум часам пополудни добрался бы до места, не раньше (при встрече со старухой было уже около восьми часов). На лестнице я точно встретился бы с од-ним из бывших своих учеников, идущим на работу. Он недавно, я знаю, купил квартиру в этом доме... Вот что обо мне стали бы говорить в родном селе, узнай там об этом: «Без малого в семьдесят уехал в город и устроился грузчиком по вызову», «Еще директором школы работал...», «Орденоносец чертов...», «Заслуженный учитель испугался ЕГЭ и…», «Еще победитель какого-то Всероссийского конкурса», «Наверное, грузчик получает больше, чем…» и т. п.
Нет, не получает. Я работал грузчиком и хорошо знаю, сколько они получают. Как-то в древней Бухаре мы с Антоном решили устроиться грузчиками на хлопкозавод (мне тогда не было еще восемнадцати). Когда спросили о том, что мы будем получать за работу, нам показали огромные мешки с хлопком и сказали: «Погрузите тонну хлопка, получите один рубль». Честное слово пионера, комсомольца, а потом и коммуниста, я не вру. Мой товарищ сказал, что он лучше кушать не будет, но и работать не будет на этом заводе. И мы отказались.
Потом, лет через пять, мне все же пришлось потрудиться грузчиком и таскать на спине пятидесяти- и стокилограммовые мешки сахара. Это было после армии, когда я учился на вечернем отделении ДГУ. Рано утром мы, человек пять-шесть, собирались в районе первого рынка, рядом с железнодорожными путями, на так называемой «бирже труда». Нанимались разгружать вагоны с сахаром или мукой и заносить мешки в склады. Кстати, сахар-песок дер-жали тогда чаще всего в стокилограммовых мешках. Человек шесть сразу после работы получали по 15 – 20 рублей за разгрузку вагона. Это если «на бирже» пьяницы раньше нас не оказывались. Они долго не торговались и могли разгрузить 60-тонный вагон за три-пять бутылок вина, мы же просили 90 – 120 рублей (полтора – два рубля за тонну). Вот при какой конкуренции рабсилы мы выживали. И еще мешки с мукой и сахаром сильно пачкали одежду, и после такой работы обязательно нужно было искупаться. Это тоже своего рода издержки.
Я сейчас расскажу вам и о том, как надо правильно носить стокилограммовые мешки с сахаром: авось, кому пригодится. Пятидесятикилограммовый мешок молодые здоровые пар-ни чаще всего носят на плече, то на одном, то на другом. А стокилограммовый… Стокилограммовый мешок сахара (как бы точнее передать это?) берут за «ушки», затем ты сам подставляешь под мешок спину так, чтобы он лег на тебя по хребту и одним концом выходил за голову. А другим концом снизу он просто обвисает огромным курдюком трехгодовалого барана. И идешь ты, шатаясь. Но ничего страшного не происходит. Потом, через пять-семь выгруженных вагонов, привыкаешь.
Может быть, эта женщина, моя новая знакомая, тогда еще, в семидесятые годы, будучи молодой и красивой, заметила меня около первого рынка и решила, что я до сих пор работаю грузчиком. Тогда, конечно, обижаться на нее не стоит. И обращение «молодой человек» как раз к месту, ведь видела она меня тогда молодым и здоровым.
И на самом деле все это было так, как я рассказываю. Разве я отказал бы ей, обратись она ко мне с просьбой лет этак 40 – 50 тому назад? Не то что на девятый, а на двадцать девятый этаж занес бы эту дверь, лишь бы она пошла рядом со мной.
Однажды на базаре… на Восточном рынке, хотя меня предупреждали, что для таких, как я, есть базары на Ирчи Казака и на вокзале, я решил купить длинный красный шарф, как у Жириновского (я помню, у него был когда-то такой шарф). Долго искал и, наконец, нашел его. Продавщица посмотрела на меня и сказала: «Это не ваш цвет». Я ничего не понял и спрашиваю, почему не мой цвет. Она говорит, что красный – это аварский цвет, и добавляет: «"БагIараб байрахъ", понимаешь, чья эта газета?» Я, конечно, знал, что это название аварской республиканской газеты и переводится на русский как «Красное знамя». «Ну и что?» – спрашиваю я. «Ничего, - говорит она и протягивает мне длинный пестрый шарф, - вот ваш цвет». Вот так, не торгуясь, я купил за хорошие деньги длинный шарф какого-то непонятного цвета. Два–три раза надел его и потом выкинул. Вот так на Восточном рынке не дали мне купить красный шарф, что я до сих пор считаю большим недостатком моего скромного гардероба. После этого случая я зарекся ходить на Восточный рынок.
Однако еще раз пошел. На этот раз с ближайшим моим родственником и с одним из моих сыновей. Мы с сыном ничего себе не покупали и пошли за компанию. Наш родственник и одновременно большой начальник собирался купить свитер. Он долго перебирал свитера, держал и так, и этак, и никак не мог выбрать. Свитера, на которые указывал я, он отвергал, говоря: «Этот мне по моему статусу не подходит: слишком дешевый». Наконец, он выбрал свитер ценой в две тысячи рублей, долго вертел в руках и спрашивает, нравится он мне или нет. Я же ему говорю: «Слушай, дорогой! Ты с женой приехал в город или один?» Оказалось, что приехал с женой. «Раз так, - говорю я, - завтра возьми ее сюда, и пускай она выберет тебе свитер». «Так и сделаю», – соглашается он.
Что тут началось! Мой сын, раньше нас почувствовавший, что будет скандал, сразу поторопился отойти в сторону. Оказалось, что весь наш разговор на родном языке слушала и поняла продавщица, ибо была одной с нами национальности. Несмотря на свои внушительные размеры, она вскочила, будто ужаленная осой в одно мягкое место, левую руку пятерней при-ставила к поясу, правую протянула вперед и начала нас отчитывать: «И-и-и! Разве настоящий мужчина спросит у жены совета при выборе одежды?» - и так далее, и так далее.
Мой именитый родственник улыбнулся и отошел. Не вступит же он в перепалку со вздорной бабой: ему его статус не позволит. А сын мой вовсе убежал подальше от греха. Она не переставала кричать: «Возьми свитер бесплатно, только нигде не говори, что ты даргинец!», «Еще даргинец называется…», «Так и сделаю, так и сделаю», - стала она его передразнивать.
Я стоял там же, где с самого начала стоял, и, решив ее немного успокоить, робко сказал: «Действительно, этот свитер может не понравиться его жене, и они завтра постараются его вам вернуть. В таком случае лучше вовсе не покупать». Она так на меня посмотрела… (как бы точнее сказать?), так пренебрежительно на меня посмотрела, что я почувствовал себя… Мармеладовым из «Преступления и наказания» Достоевского, когда тот, пропив украденные у жены последние деньги, после нескольких суток отсутствия вместе с Раскольниковым (один боялся возвращаться) вернулся домой и стоял перед Катериной Ивановной. «Возьми свитер без денег и отдай ему. Можешь даже себе оставить. Только никогда и нигде больше не говорите, что вы даргинцы», - сказала женщина и отвернулась от меня. Я, конечно, свитер не взял. Но решил окончательно: больше точно не пойду на Восточный рынок.
И вот иду я на рынок при железнодорожном вокзале. Я думаю так: там, наверное, торгу-ют азербайджанцы, а они, я знаю по Дербенту, очень вежливый народ, особенно тогда, когда торгуют. Мне нужно было купить теплую рубашку, которую можно носить вместо свитера. У меня и раньше была именно такая рубашка, скажу вам, очень удобная.
И нашел ее, ту, что искал, из сукна с ворсом. Продавец сразу вытащил ее из пакета, при-ставил к моей груди. Потом я взял ее в свои руки, тоже стал мерить по плечам. Рубашка была немного мала. «Да-да, действительно, мала», - сказал продавец. Потом быстро перебрал полсотни рубашек. Со словами «вот, наконец, нашел ваш размер» подал мне такую же рубашку в сложенном виде, в пакетике. Я не стал ее примерять (неудобно ведь: очень долго примерял ту, первую), и он не настаивал. Я же, не торгуясь, заплатил за рубашку и пошел, очень довольный покупкой.
Дома быстро вытащил рубашку из пакета и развернул. «Сюда же три таких, как я, полезут!» - воскликнул я. У рубашки были метровые плечи. Она могла подойти только Киборгу из одноименного боевика.
Вот так вот. Во-первых, меня, старого интеллигента, приняли за грузчика и, несмотря на то, что серьезно болен и стар, решили использовать мою рабсилу. Во-вторых, сделали участником почти грандиозного скандала на базаре. В-третьих, не дали купить красный шарф, хотя я очень люблю этот цвет. Помните у Маяковского? Вот что он говорит о красном цвете:
В поцелуе рук ли, губ ли,
в дрожи тела близких мне
красный цвет моих республик
тоже должен пламенеть.
И последнее - меня обвели вокруг пальца и с покупкой рубашки: специально подсунули неходовой товар.
Стоит мне жить в этом городе после всего, что случилось, или уехать в свои горы, распевая по дороге: «Лучше гор могут быть только горы»?
2015 г.