Это великая вещь, милый мой

Не знаю, легенда ли это или на самом деле Петр Первый во время Персидского похода в 1722 году останавливался на том месте, где сегодня стоит наш город. Наверное, так оно и было. Есть же картина, на которой показан момент встречи царя Петра с таркинцами. Правда, меня в ней одно смущает: слишком уж близко море подошло к Тарки. Неужели тогда Каспий до подножия горы доходил или это художник намудрил?
Меня же интересует совсем другое: как это царь Петр не сообразил, что здесь не очень уют-но будет жить его подданным из-за ветров?  Наверное, тогда их здесь не было или ветры в дельте Невы были еще хуже, когда он задумал заложить там город «назло надменному соседу». Или не-погода была любимая стихия Петра? Есть же и такая картина, где он идет против ветра большими шагами, размахивая руками и держа в руке новый топор. Петр Первый не боялся ни морских штормов, ни холодных ветров. Иначе он не облюбовал бы и у нас такое ужасное место.
Вот и сегодня выхожу я без пяти семь из дома на обычную свою утреннюю прогулку, намереваясь, как всегда, в пять минут восьмого добраться до парка. Куда там! Хорошо, если попаду в полвосьмого. Могу и вернуться: сильный ветер бьет в лицо, срывает из-под капюшона куртки спортивную шапку, натянутую на голову, и шагу не дает ступить. Наконец, все-таки добрался я до настежь раскрытых ворот парка и захожу внутрь, рассчитывая на то, что в самом парке не будет ветра: не изменит же он там свое направление и не будет дуть уже с севера на юг или с юга на се-вер (до парка он дул с запада на восток). Не тут-то было! Ветер изменил направление, подул мне в спину и бегом понес к дереву Абдурахмана (мой сосед по квартире Абдурахман на стволе дерева в парке Ак-Гель уже давно как повесил градусник, и потому дерево это я называю «деревом Абдурахмана»).
Вспомните, пожалуйста, пьесу А.Н.Островского «Гроза». Механик-самоучка Кулигин хочет сделать в городском парке солнечные часы. Для этого ему нужны были всего лишь десять рублей, и он просит богатого купца Дикого дать их. Он долго и терпеливо старается объяснить ему, какая от этого будет людям польза: «Теперь вы, ваше сиятельство, когда изволите гулять, или прочие, которые гуляющие, сейчас подойдете и видите, который час…» и так далее. Долго объяснял Кулигин, но Дикой никак не хотел его понять и денег не дал (дейст.4, явл. 2). Так же и Абдурахман: по своей инициативе, как и Кулигин. Если бы он в свое время не прочитал «Грозу», может быть, и не пришла бы ему в голову такая мысль. И потому да здравствуют люди читающие и мыслящие!
К чему сейчас я об этом говорю? «Небольшое ведь дело купить простой градусник и повесить на дерево в парке», - подумаете вы. Да, небольшое. Но ведь не в этом дело, а в том, что именно моему соседу первому пришла в голову эта мысль. И самое удивительное еще, по-моему, то, что кто-то за всех нас решает, что это лишнее и иногда убирает оттуда градусник или разбивает его. А Абдурахман вешает его опять. Кто-то и опять его убирает – Абдурахман вешает его еще раз. И это повторяется периодически. Мы, т.е. те, кто совершает там прогулку, каждый день подходим к дереву и смотрим, сколько градусов тепла или холода показывает оно. И я, действительно, горжусь тем, что первый додумался сделать этот, скажем, небольшой, но очень нужный людям пода-рок мой товарищ студенческих лет, редактор одного из отделов «Дагестанской правды» Абдурахман Магомедов.
Сегодня, в субботу, после недолгих затяжных морозов, градусник на дереве показывал температуру плюс два. И только тогда я заметил, что лед на озере растаял за ночь и над озером летят сотни чаек. Откуда же тогда в нашем городе этот проклятый холод? Тут я вспомнил первые шесть месяцев срочной службы в армии на берегу Волги, в городе Камышине. Какие там были ветры!? Какие там были ветры при не столь уж низких температурах? В Новосибирске при температуре в минус 40 градусов было теплее, чем в Камышине при минус 20. В Камышине я часто вспоминал наш город со своими ветрами.
Там в воинской части (она располагалась на верху крутого берега Волги, обдуваемая ветра-ми со всех сторон), были учебные самолеты. Несколько раз за зиму и мне пришлось их охранять. Стоишь ночью в тулупе и валенках при самолете с карабином в руках и ходишь по кругу, чтобы не замерзнуть. Очень часто командиры делали обход, чтобы убедиться в том, что ты не спишь и правильно ли говоришь «Стой! Кто идет?». Какой там к черту сон при штормовом ветре? И кому они нужны были эти самолеты? Они вовсе не летали, на них учили будущих авиамехаников.
А сколько в этом городе было девушек!? Прямо-таки «город девушек». Не будь их, не стоило бы и вспоминать этот чертов город на обоих берегах Волги, на левом и на правом.
А прогулка моя не получилась: ветер не давал идти, или толкал сзади, или же бил в лицо. И я решил вернуться домой. И вдруг навстречу мне из бистро «Ак-гель» вышел мужчина лет под 60, работающий в нем ночным сторожем (мы недавно познакомились с ним в парке). Он и пригласил меня на чай (действительно, чай он заваривает отлично). За чаем у нас и пошел разговор о том и о сем, короче, обо всем. Нашлись у нас и общие знакомые. По его рассказам выходило следующее: он когда-то работал учителем и выступал со статьями политического характера в центральной печати. Многих местных журналистов называл продажными. На его вопрос, чем занимаюсь теперь я, я сказал, что пишу в молодежной газете. Когда я сказал, что пишу по-русски, он не поверил мне и говорит, что у меня «ярко выраженный акцент и что люди с таким акцентом не могут хорошо писать по-русски». «Наверное, твои статьи исправляют в редакции», - подвел он итог всей нашей беседы.
Я сразу догадался, что за человек был мой случайный знакомый. Во-первых, он, может быть, когда-то работал учителем, но не русского языка. Во-вторых, он безбожно врал, говоря, что выступал в центральной печати с политическими статьями. Я дал ему две газеты со своими статьями и, когда в следующий день спросил, понравились ли они ему, он ответил, что не читал их. Даже не интересовался, о чем и как я пишу. Какой же он журналист после этого?
Я, конечно же, не приемлю и того, что сказал он о наших журналистах. «По данным Союза журналистов России, из 350 журналистов, погибших в стране с 1993-го по 2014 год, больше всего – 17 человек – погибли в Дагестане», - пишет Гянджеви Гаджибалаев в статье «Еще один год без вас…»(газета «МД» от 19. 12. 2014г). Кто осмелится при такой статистике говорить о продажности журналистов вообще и особенно дагестанских?!
Но больше всего обидели меня его последние слова: «Наверное, твои статьи исправляют в редакции». Эй, вы! Которые думают, что в редакциях исправляют статьи или пишут их за вас, поймите, наконец, что вы, мягко говоря, крупно ошибаетесь. Да, исправляют некоторые грамматические и пунктуационные ошибки. И то делают, когда ты пишешь стоящую вещь. Да, для этого есть в редакциях газет корректоры. Но и они не пишут за вас статьи, рассказы и стихи. Это в школах очень хорошие учителя за не очень хороших учащихся писали сочинения по литературе на золотую медаль. Здесь вы можете мне поверить: я именно тот специалист экстра класса. В серьезных газетах, каковой является и наша, неграмотные статьи просто не принимают. Вот так вот. Запомни-те это!
По этому поводу я приведу один интересный пример из литературы. Это опять же из рассказов воспоминаний К. Паустовского. Вы, наверное, уже давно заметили, что я часто прибегаю за помощью именно к этому писателю. Да, я на самом деле люблю читать его произведения, и он на данный момент является одним из моих самых любимых писателей.
В одном своем рассказе Паустовский пишет, что зимой 1921 года он жил в Одессе и работал секретарем в газете «Моряк». В ней же работали тогда еще молодые Катаев, Багрицкий, Бабель, Олеша и Ильф. «Однажды Андрей Соболь принес в газету свой рассказ, раздерганный, спутанный, хотя и интересный по теме и, безусловно, талантливый», - пишет Паустовский.   «Все прочли этот рассказ и смутились: печатать его в таком небрежном виде нельзя. Предложить Соболю (он уже был известным писателем и литератором) исправить его никто не решался», - продолжает далее Паустовский. Корректором в газете работал старик Благов Федор Иванович– бывший редактор самой распространенной в России газеты «Русское слово».
Этот самый Благов взялся выправить рассказ, не изменив в нем ни слова. По словам Паустовского, Благов кончил работу над рукописью к утру. Он дал Паустовскому прочитать только в редакции после того, как машинистка переписала его начисто. «Я прочел рассказ и онемел.- пишет Константин Георгиевич. – Это была прозрачная и литая проза…При этом, действительно, не было выброшено или прибавлено ни одного слова». Когда Паустовский спросил у всемогущего корректора, как он это сделал, тот ответил, что «просто расставил правильно все знаки препинания». «Особенно тщательно я расставил точки.- продолжил он. – И абзацы. Это великая вещь, милый мой».
Рассказ был напечатан. На следующий день в редакцию ворвался Соболь. Глаза его горели непонятным огнем. «Кто трогал мой рассказ?!» - закричал он. И ударил палкой по столу. Пыль густым облаком взлетела над столом, где лежала стопка газет. Запахло скандалом. Все молчали.
Благов же спокойно сказал, что он выполнил обязанности корректора и правильно расставил знаки препинания. Соболь бросился к Благову…, обнял его и троекратно поцеловал, говоря, что он дал ему чудесный урок. «Но только жалко, что так поздно. Я чувствую себя преступником по отношению к своим прежним вещам», - добавил он напоследок. Вечером Соболь достал где-то полбутылки коньяка и все они, Паустовский, Козловский, Багрицкий, Благов и сам Соболь, выпили «во славу литературы и знаков препинания.