Невыдуманные истории. Последняя любовь Глинки

Розена Лариса
Из книги: "Невыдуманные истории", Воронеж, 1999,Центрально- чернозёмное- книжное издательство; Екатеринбург, 2022, Ридеро; Стихи.ру ;канал на Дзэне "Чудачка"; Изба- Читальня; ОК,Проза.ру
Б.М.

  ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ ГЛИНКИ

          (Из записок старого священника)

Жизнь моя, чувствую, уже подходит к концу. Спешу поведать миру историю, что я долгие годы хранил в сердце. Прошло с тех пор достаточно много времени, никого, кроме меня, не осталось в живых, и я вправе всё, наконец, обнародовать для назидания потомства...
Как-то ночью, почти уже засыпая, услышал я сильный стук в дверь. Такие вещи со мной случались часто, ведь я был священником. Кто-то умирал, кто-то рождался, и я везде был необходим. Случилось это ещё до революции, а если точнее, то в 1904 году.
Стучались ко мне, что было силы. Пёс лаял, срываясь с цепи, все соседские дворняги тоже подняли немыслимый гвалт. Я уже было залез в постель, но тут пришлось спешно вставать. Что-то, накинув на себя, я выбежал в сенцы. Ночь была морозная. Меня обдало холодом, всего передёрнуло и затрясло. Дрожа и зевая, еле выдавил из себя:
-Кто там?
-Отец Иоанн, требуется Ваша помощь. Одна барынька, вроде, умирает, надобно исповедовать. Собирайтесь быстрее, тройка уже у ворот!
-Сейчас, сейчас, - засуетился я, понимая, как важно человеку исповедаться в последний раз перед трудной дорогой в вечность... Я совершенно не боялся выходить к людям даже ночью. Бог обережёт, - всегда говорил я себе и на этот раз бесстрашно отворил страждущему входную дверь. Я спешил. Промедление могло привести к катастрофе. Приедешь, а человека  уже нет, опоздал... Скверно бывает тогда на душе... Будто что-то законное отнял у владельца. Тогда я, возвращаясь домой, переживаю. Долго молюсь об усопшем и каюсь, что не успел исповедать и причастить, облегчить страдания... Наученный таким горьким опытом, я боялся промедления. Накинув тёплый плащ и выскочив на улицу, я подбежал к мужчине, стоявшему возле тройки, готовой пуститься в путь. На ходу спросил:
-Куда ехать?
-На Английский проспект! – услышал в ответ. И тройка рванула, словно бешенная. Рысаки понеслись.
Оказавшись на месте, вошли в дом. Это было ещё довольно приличное старое двухэтажное здание. Там нас уже ждали. Спешно сбросив верхнюю одежду на руки, подоспевшей прислуге, я прошёл в комнаты. В затемнённой спальне пахло ладаном и лампадным маслом. На узкой постели лежала пожилая женщина. Рядом с ней стоял стул и небольшой столик с лекарствами. В красном углу висели образа, горела лампадка. Помолившись, сел на стул, взял за руку женщину, взглянул ей в глаза и ласково попросил её говорить, если она в силах. Женщина пристально посмотрела на меня, затем вздрогнула, будто собираясь с силами, слёзы медленно полились из её старчески подслеповатых глаз. Мне почему-то стало, очень жаль её. Лицо её выглядело кротким, добрым, доверчивым. Мне, против обыкновения, даже захотелось её обнять, приободрить, утешить. Поняв, что я ей сочувствую, успокоившись, она начала:
-Да, у меня есть силы и пока не поздно, батюшка, хочу облегчить  свою душу... Моё имя - Екатерина Ермолаевна Керн....
Так вот почему у неё такое несказанно доброе, располагающее лицо! Эта женщина – легенда! Её любил великий человек! Я невольно вскрикнул.
-Как Керн? Вы та самая Керн, о которой столько говорилось когда-то? – Она оживилась. Морщинки разгладились, глаза озарились внутренним светом. Я удивился. Болящая преображалась. Стало понятно, сознание её прояснялось
-Нет, нет. То была Анна Керн, моя матушка. Я её дочь, - заспешила она с ответом.
-Ах. Вот оно что! вновь изумился я, - значит, вашей матушке Александр Сергеевич Пушкин посвятил своё стихотворение, а Михаил Глинка... – я запнулся на мгновение, но затем уверенно продолжал, - на эти стихи написал романс и посвятил Вам? - Она улыбнулась:
-Да - да, именно так. Как вы обо всём этом хорошо оповещены!...
Тут я образумился, что перебиваю её, и, волнуясь, добавил:
-Простите, продолжайте, слушаю Вас! - Говорящая ободрилась и молвила с какой-то особенной теплотой в голосе:
-Моя матушка Анна была так хороша собой, что её краса вдохновляла поэтов.... Я же не блистала той красотой, коя была у несчастной матушки. Права пословица: «Не родись красивой...». Матушку выдали замуж очень рано за пожилого генерала. Разница между ними в возрасте была настолько огромной, что её нельзя ни в чём упрекать... Ей, молодой, хотелось порезвиться, а ему, старому – поспать. Желания их не совпадали. Юная, она не желала жить в глуши, безвестности и скуке. Матушка пристроила нас с сестрой на воспитание в Смольный, чтобы мы не слышали их постоянные ссоры с отцом. Сама же, покинув его, стала жить отдельно, уехала в Петербург. Так прервалась их совместная жизнь...
Надо ли говорить о том, как мы с сестричкой скучали без родительской любви и ласки? Бывало, плакали по ночам, призывая маму потихоньку, дабы воспитательницы не услышали и не наказали нас. Если б там находилась я одна, без сестрёнки, не выдержала бы. Дисциплина была уж очень строгой. Несколько раз мы строили планы побега, но у нас ничего не получалось. И мы смирились. Изредка нас навещала матушка. Тогда зайдя с ней в дальний уголок, мы бросались ей на шею и плакали. Она тоже рыдала вместе с нами, но взять нас к себе не могла. Единственной отрадой было то, что мы хорошо учились, и нас часто хвалили. Тогда наши напарницы нам с сестрой сильно завидовали. А мы гордо шествовали между ними...
Наконец наши мучения закончились. Я стала взрослой, успешно училась, меня оставили при Смольном в роли классной дамы, присматривать за воспитанницами... Я уже могла сама себя содержать. Надо ли говорить, какая это была радость? Ведь я была молода, хотелось принарядиться, приобрести что-то модное и красивое. Или купить новую книгу, я любила читать.
Когда я была совершенно свободна, я иногда прогуливалась там по коридорам, думая, о чем-нибудь своём, о прочитанных книгах, или о концертах, что изредка посещала с сестрой.
В Смольном зачастую появлялся, очень известный в светском обществе, композитор Глинка. Я наблюдала за ним издали, но приближаться стеснялась. Всегда помнила, я бедная, несчастная девочка...  А он... О, он был великим композитором! И вот однажды я стояла в коридоре Смольного, задумавшись, надо было утихомирить одну незадачливую воспитанницу. Внезапно увидела его. Он бросил на меня быстрый взгляд и... замер. Я насторожилась. Мне почему-то захотелось, чтоб он подошёл. В тот день чувствовала я себя тоскливо и одиноко. Беспричинно хотелось плакать... Сама не знаю, почему со мной бывало иногда такое. Может, от того, что я никому не была нужна... Матушке было не до меня. Сестра отдалилась. Иногда очень остро ощущала я себя обездоленной и несчастной... Тогда я обо всём забывала и томилась каким-то неясным предчувствием. Начинала себя жалеть до слёз. А от этого становилось ещё горше... Говорят, в такие минуты духовной растерянности надо молиться. Но, почему-то, как нарочно, об этом забывала и уходила в свои горести. Не умею объяснить... Знаю, что молодые чувствуют всё остро и трагически.... Потом, когда проходит такое состояние потерянности, понимаешь, жизнь – хорошая штука, и находишь в ней много положительного. Однако в тот день у меня было неуютно на душе... Я вспоминала своих подруг, кои все повыходили замуж, у многих  уже появились дети... А у меня даже ухажёра не было. Я чувствовала некую ущербность. Будто я рождена на свет для страданий и боли... Может потому, что я бесприданница... Матушка тоже влачила жалкое существование. У неё имелось множество своих проблем. Если б не помощь друзей, нам бы всем приходилось худо...
Итак, стояла я, облокотившись о косяк большого окна, и вдруг встретилась взглядом с Михаилом. Я зарделась и опустила глаза вниз, чтобы скрыть своё смущение. Он замешкался, шевельнул ногой, как бы стараясь пройти мимо, но, вдруг подошёл ко мне. Грусть сменилась на моём лице удивлением. Это, видимо, придало мне неотразимую прелесть.
Он как-то быстро встал рядом, что-то спросил. От волнения я даже не расслышала его слов. Затем он повёл разговор о своих романсах, кои он ныне пишет. Это вовлекло меня в общую беседу. Слово за словом, и мы уже разговаривали, будто старые друзья! Он был большой шутник. Я смеялась над его остроумными замечаниями. И вот мы уже оба в гостях у его сестры. Она была замужем, и её супруг работал тоже здесь, в Смольном. У них там была отдельная квартирка. Миша любил к ним ходить. Я стала завсегдатаем их кружка. Эту семью частенько посещали музыканты, композиторы и поэты. Было всегда весело. Мы не скучали. Я, конечно, немного стеснялась, но Миша всегда был рядом и не давал мне чувствовать себя лишней. Наконец я освоилась так, что уже не боялась что-то внести своё, читала иногда стихи Кольцова или исполняла на рояле нечто из его последних сочинений. Он тогда много писал для меня. Иногда он сам исполнял свои романсы. Пел он задушевно, все слушали его, забывая обо всём на свете. Я была влюблена по уши, и на глазах расцветала от его любви. Глаза лучились счастьем, всегда была весёлой лёгкой, озорной. Меня будто окутало покрывалом счастья. Хотелось танцевать, резвиться, шутить. Сердце твердило, так будет всегда. Какое счастье быть возлюбленной знаменитого, умного, доброго человека! Гордилась собой, что смогла заинтересовать его. Одно было плохо, он был женат. Он не любил своей жены, она его тоже. Он страдал, обещал, начать бракоразводный процесс, но всё это было трудно. Нужны были доказательства её неверности, чтоб дело шло успешнее. Однако Миша имел натянутые отношения с царём, тот не благоволил ему. А без его покровительства, дело топталось на месте.
Я переживала вместе с ним. Как-то в один из вечеров мы остались наедине и стали близки.
Для меня, безусловно, это было потрясением, ведь это был девятнадцатый век, я сильно переживала. Было зазорно показываться на глаза людям. Будто они могли догадаться и презирать меня. Боль от шаткости моего положения терзала моё сердце.
Он видел, как я страдаю, и мучился сам. Вскоре я почувствовала, у меня будет ребёнок. Я плакала, упрашивала его торопиться с разводом. Но у него ничего не получалось. Тогда он собрался вместе со мной уехать за границу и там тайно обвенчаться. Но его матушка воспротивилась. Даже дала ему денег, дабы он уехал один. Мы не знали, что предпринять... Наконец он передал эти деньги моей матушке, чтоб мы уехали на время к себе в имение в Лубны, в Малороссию. И мы отбыли. Миша обещал к нам вскоре приехать. Но он не появлялся. Как мне было трудно! Тогда я написала (иногда писала понемногу стихи):
                А я ждала, а я ждала,
Считала считанные миги.
Забыть, уйти я не могла
И я несла свои вериги.
Ждала, а ты не приходил.
Ждала, а ты не торопился.
И миг сквозь сердце проходил,
И безразличием дробился...
Понимая, что Михаил желает устраниться и не приедет, матушка велела мне избавиться от ребёнка. Но я не смогла этого сделать. Я взяла у неё деньги и отдала их и ребёнка в одну бездетную семью. Договорились, что этих денег им хватит на воспитание нашего дитя.
Что говорить о том, как я себя чувствовала? Страдала. Думала, с ума сойду. Мне хотелось видеть моего маленького, но я не могла этого сделать... Плакала ночами, бредила, звала его. Мама навещала меня и успокаивала. Но прийти в дом, где находился ребёнок, я уже не могла. Мать боялась за мою репутацию, дабы я не осложнила свою личную жизнь признанием незаконно рожденного ребёнка.
Вскоре я вернулась в Петербург. Но отношения с Мишей уже не были прежними. Он явно охладел ко мне, и, казалось, боялся, чтоб я не предъявляла на него прав... Мы отдалялись друг от друга. Я чувствовала себя уничтоженной. Он, как бы, не замечал этого... Я любила его по-прежнему... Но... должна была даже не показывать вида. К прошлому уже не было возврата. Ушло то время, когда он сочинял мне романсы с посвящением... Порой, мечталось, рассказать ему о нашем ребёнке, что он жив, ещё не поздно взять его назад и воспитывать самим. А иногда и вовсе желала кинуться перед ним на колени, обнять его ноги и орошать слезами, заклиная вернуться. Но он уже отдалялся всё дальше и дальше...
Матушка догадывалась о моём состоянии, старалась не оставлять нас одних при встрече и строго – настрого наказывала не унижаться. Она твердила мне: «Если женщина навязывается мужчине, она становится ему неприятной. Ну, вспомни, что говорил Пушкин: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». То же самое относится и к мужчинам. Умоляю, даже не думай, что-либо предпринимать, он оттолкнёт, и тебе станет плохо. Не надо!». Я отвечала ей со слезами на глазах: «Матушка, нет сил, при встрече претворяться безразличной!». Она вновь убеждала: «Пойми, девочка, жизнь суровая штука, в ней надо играть, всегда играть и не по правилам, если хочешь чего-то добиться. Сжимай зубы, терпи и молчи!». Оставалось только лить втихомолку слёзы и вспоминать тот чудесный романс «Я помню чудное мгновение»...
Вы правильно догадались, когда-то Пушкин, очарованный моей матушкой, посвятил эти стихи ей. А Миша, влюблённый в меня, превратил их в романс, с посвящением уже мне... Увы, всё прошло...
Вскоре он уехал за границу, насовсем. А я ждала и не верила, не понимала, он никогда не вернётся... Так я и жила с этой незаживающей раной в сердце...
Расстались навечно? Не знаю.
Но знаю я только одно,
Я память свою заклинаю —
Не помнить невиданных снов.
Расстались и грусть оборвется
У самой тропинки лесной.
Расстались... И сердце не бьётся,
И прошлое плачет со мной...
Я долго не выходила замуж. Следила за судьбой моего первенца. Хоть изредка, но получала о нём весточки. Он подрос, и однажды мы встретились. Это было очень нелегко, но я не могла более жить в такой неизвестности. Он смотрел на меня с тоской. А я молча плакала...
Наш сын выучился, стал художником, увлёкся марксизмом. Попал в тюрьму. Заболел туберкулёзом и вскоре умер. Люди, находившиеся с ним, передали мне его последние слова: «Мама, родненькая, зачем, ты оставила меня? Мне было в чужой семье так плохо!». И я до сих пор не знаю покоя... Эти слова звенят и звенят у меня в ушах. Забыть их не могу... Они, как каленым железом, выжигают мне сердце... Казню себя за то, что отказалась от своего сына, виновата в его гибели. Позже, поняв, что Миша навсегда расстался со мной, я затосковала о ребёнке и вышла замуж. Родила второго сына, всё вложила в него, понимая, что он должен подучить от меня за двоих, но это не снимало с меня переживаний из-за несчастной судьбы первенца... Грех молодости не давал мне покоя. Муж часто спрашивал: «Что с тобой?». Я отвечала: «Ничего». Почему же ты всегда такая грустная?». «Это тебе только кажется», - отговаривалась я.
А Миша так и не вернулся, умер на чужбине. Но я о нём всегда молилась и вспоминала с добром...
Когда Екатерина Керн вспоминала любимого, её лицо прояснялось, глаза загорались лучистым светом, от всего облика веяло нежностью, просветлённостью...
В конце, волнуясь, она спросила, простит ли её Бог за грех отказа от первенца. И лицо её вдруг посерело, стало беспредельно печальным... Я успокоил её, объяснив: «У Бога милости много...». А самому стало, до боли жаль её, преданную близкими ей людьми и всю жизнь, носившую в душе эту неподъёмную тяжесть... Любовь, поистине, зла и, пожалуй, как говорят поэты, - сильнее смерти...
            ***********
А жизнь показала, что Екатерина Керн, не менее сделала для своего отечества, чем композитор Глинка. Она достойно воспитала второго сына, не чураясь для этого изнурительного труда. Тот стал учёным и, со временем, академиком, тоже навсегда прославив свою великую родину!...