Аномалия

               
                рассказ
У Нины Павловны Лукашовой с газовым счётчиком случилась беда. Женщина она немолодая, впечатлительная, как увидела цифирь, какую он за ночь ей нащёлкал, сама вне себя стала.
- Да ты что это, бес такой, наделал?! – вскричала. -  С ума сойти!.. Да я в самые лютые холода такую махину газа не сжигаю!
 Кинулась вентиль перекрывать, а счётчик не унимается, всё одно циферку за циферкой мотает. Нина Павловна и заметалась, заскакала по избе, не зная, за что ещё ей ухватиться, как унять этот взбесившийся прибор. И быстро сообразила: это надо к газовщику Василию Рыжову бежать. Без него не остановить ей этот проклятый счётный механизм.
Взглянула на улицу сквозь запотевшее окно. Там мутно, как и в избе: дворы, строения, деревья осенней ранней поволокой подёрнуты. Но выбрать не из чего. Сорвала с гвоздя плюшевую жакетку с потёртым ворсом, от волнения руку в рукав никак не вденет. Ну, нет-нет, изловчилась, оделась, накинула на голову вязаный платок и – шементом за дверь...
Улица обдала её свежей влажной липкостью, и дорожный асфальт под разношенными чёботами мокро зачмокал. До Василия, слава богу, рысью минут за десять можно добежать. И она заторопилась, припадая на левый бок, полетела с широким разбросом мыслей в голове.
О Васе в первую очередь подумала: хорошо, что свой человек сидит на важном газовом деле. До него в посёлке этой обслугой занимался из приезжих мужик, совсем негодный для работы с людьми. К нему когда ни обратись, всё ему недосуг да некогда.  Оно и будет некогда, ежели всё ширком-пырком, наживулькой делать. В одном месте захомутает абы как, в другом рвётся и валится.
 Жалоб на него было вагон, вот местная администрация и убрала его, Васю поставили. Он молодой, без гонора, к тому же ещё и свой, посёлковый. Она его с ребячьей поры знает. За племянницей её, за Тоней, со школьных лет ухлёстывал. Только не вышло у них семью построить, а всё из-за Тониного гордыбачества. Высоко себя занесла, да попала, как курица в ощип.
В школе когда учились, ещё позволяла Васе портфель за собой носить, а кончилась учёба, и вся их дружба разлетелась по сторонам.  «Да ну его, тётя Нина, надоел! Таскается следом, как мокрая плесень».
«Гляди, гляди, девка, - предупреждала, - догордыбачишься! Как бы у разбитого корыта не пришлось остаться...»
Куда там, не захотела слушать тётку, подхватилась, в Питер улетела. Думала, там со своими кудряшками принца уэльского себе ухватит, а налетела на какого-то матросика дальнего плавания. Пожили вместе месячишко, а там он в долгое плавание ушёл, и поминай его, как звали. Где-то в жарких странах застрял её матросик. Там и невесты, должно быть, очень жаркие, не чета нашим, на морозах выращенным. Вот и кукует который год Тонька одна, вот и кусает себе локти: зря Васькой погребовала. 
А он никуда не поехал, повздыхал-повздыхал, да на том и успокоился, монтёрские курсы прошёл, на Зойке Евдокимовой женился. Девка она, не сказать, чтоб завидная, но не бунтарского характера, мягкая и покладистая. Таких у нас иные отлётные девки «полудурочками» зовут. А из этих «полудурочек» по жизни потом и выходят самые настоящие золушки.  Вот и с Зойкой так вышло: среди своего бойкого окружения за глупую курицу сходила.  А ныне – поглядите-ка! – эта «курица» позавидней многих прежних умниц семейную жизнь устроила.
 Тонька-то сопли себе на кулак наматывает, ожидая у моря погоды, а Зойка с Васькой второго ребёночка завести собрались.  Оба труженики великие, и во дворе у них всё мычит и телится....
С этими мыслями Нина Павловна и дошлёпала до обшитого тёсом домика Рыжовых с тремя голубенькими окошками, глядящими на улицу. Открывает калитку, а у самой сердце от волнения прыгает: дома ли Вася? Что скажет об этом её ошалевшем счётчике? Не дай бог, новый покупать. Он ведь не копейки стоит! А у неё в кармане, как у латыша... Ах, беда-то какая! Не ждала, не гадала, словно с неба свалилась...
Прежде, чем в дом выйти, Нина Павловна на крыльце постояла, сердце успокоила, о покойном Мите, муже своём, с лёгкой завистью подумала: лежит себе под могильным камешком, ни о чем не думая. А тут хоть в песок зарывайся от житейских забот...         
Рыжовы всей семьёй завтракали; когда вошла, Василий из-за стола вылезать собирался. А его Зойка, рыжеватая, в просторной штапельной распашонке с округло выпирающим из-под неё животом розовощёкого малыша кашей кормила. Увидев Нину Павловну, она удивлённо поднялась и замерла с полной ложкой в руке. И ребёнок, в ожидании каши, замер с широко разинутым ротиком.
 Вася тоже вначале немного удивился, но ненадолго, быстро стряхнул с себя короткую оторопь, вскочил и весело воскликнул: 
- О, тётя Нина, какими судьбами?! Давай завтракать с нами, - и угодливо подставил к столу свободный табурет.
Хозяйка сунула в ротик ребёнка ложку с кашей и напряжённо улыбнулась. Она была невысока и узкоплеча. Единственно, что в ней было приметного – это её округлый живот да большие глаза с выражением застрявшего в них нечаянного изумления.
 - Нет, Вася, кусок в горло не полезет, - пресекая всякие пустяшные разговоры, решительно отказалась Нина Павловна и сразу перешла к делу. - Я ведь с нуждой к тебе. У меня ведь беда случилась, Вася, - и нечаянно всхлипнула. 
- Какая ещё беда?! – удивился Рыжов, высоко вскинув широкие брови и уставив на Нину Павловну выпуклые глаза.
Зоя тоже застыла в ожидании разъяснений.
- У меня ведь газовый счётчик с ума сошёл! – с отчаянием в голосе выпалила Нина Павловна, чем сразу и развеселила хозяев дома.
И Зоя, и Василий засмеялись. Малыш с кашей, набитой во рту, тоже как будто улыбнулся и даже пухленькими ладошками отчаянно взмахнул.
- Ну-у, - глядя на топчущуюся возле порога Нину Павловну, недоверчиво промычал хозяин. – Это что-то ново. Это как же он свихнулся?
Рыжов, готовый слушать, вышел на середину кухни. И Зоя с интересом напряглась.
- А вот так! – с горестным возмущением сверкнула глазами Нина Павловна. – За ночь столько намолотил мне этих кубиков, что и расплатиться у меня пенсии не хватит...И сейчас я вот здесь, а он там всё мотает! И газ перекрыла, а он не останавливается.
Вася сразу посерьёзничал и напрягся. И Зоя как будто задумалась, и малыш, глядя на мать, тоже какую-то думу думать стал.
Хозяин размышлял, однако, недолго. Поскребя затылок, он шумно вздохнул и неуверенно произнёс:
- И не знаю, что сказать, тётя Нина. Это какая-то аномалия. Тут разбираться надо. Газ перекрыла, а это он, что же, пустоту мотает? Странно...
И его глаза упёрлись в крашеный потолок.
- Мы вот как поступим, - быстро решил он. – Сейчас я должен шагать на Полевую, семье Рогачовых льготное отопление монтировать. Но это недолго, инструмент со снаряжением отнесу и сразу - к тебе... А ты в панику не вдавайся. Лишнее с тебя никто не возьмёт. Если счётчик неисправен, значит, его показатели не будут засчитаны. Спокойно двигай домой, я следом буду. Вот только инструменты Рогачёвым занесу...
 Он открыл дверку самодельного шкафа, сбитого из древесно-стружечной плиты, достал большую дерматиновую сумку и стал складывать в неё свои монтёрские причиндалы, а Нина Павловна вздохнула и торопливо задом толкнула дверь.
Решением Рыжова она осталась недовольна. У неё такая беда, такое несчастье, а он вздумал инструменты Рогачовым нести.  Мог бы и погодить с ними, мог бы и потом отнести. Но хозяин барин, по-её   всё равно не будет...
С этой нехитрой мыслью она и двинула домой. А думы её были всё о том же задурившем счётчике, о его аномалии: хорошо, если Вася всё исправит. А если нет, всё-таки новый придётся покупать. А на что? Тех двух тысяч, что за божницей у неё прибраны, ей, конечно же, не хватит. Придётся занимать... А у кого?..
И Нина Павловна мыслями быстренько пробежала весь ближний круг своих знакомых, остановилась на Любе Штыревой, такой же одинокой, как и сама. У них с Любой добрые отношения ещё с тех пор, когда на засолке овощей вместе работали. У Любы должны быть свободные деньги. Она только что пособие за мужа получила и, пожалуй, не успела растратить.
Эта мысль успокоила Нину Павловну. Она взглянула во всю длину пустующей улицы с одинокой собакой в конце и повеселела, порадовавшись, что улица широка и просторна, что не по грязи шлёпает.
А ведь это они с Митей когда-то асфальт положили. Стала вспоминать, как эту дорогу мостили, и не заметила, как увлеклась, за добрую мысль ухватившись.
 Она тогда в девятом училась, а её Митя в одиннадцатый перешёл. Был разгар лета, хлеба убирали. У них, старшеклассников, трудовой семестр подходил к концу. И тут в посёлке начали главную улицу асфальтировать. Рабочих не хватало, а они молодые, горячие, в подражание БАМу, прогремевшему на всю страну, свою комсомольско-строительную бригаду организовали. Хотя, если по-честному, дело было, наверное, совсем не в БАМе: очень уж им хотелось центральную улицу асфальтом замостить, чтоб потом гулять по ней летними лунными вечерами всей своей молодёжной компанией.
Митя до этого на сенокошении колёсным трактором управлял, а тут вызвался на дорожный каток сесть. Дело-то нехитрое: каток – не трактор, машина медлительная, садись за руль и ползай, как черепаха, прикатывая горячий асфальт.
Она же с подружками грабельками работала. Ей нравилось равнять дымящийся гудрон: запахи от него исходили какие-то городские, совсем непривычные среди их деревенского огородно-пряного веяния.
Но голову-то ей кружили не эти гудронные запахи, а Митины весёлые веснушки на его задорно вздёрнутом носу. Уж так они были милы и приятны, так трогали её сердце, что реветь хотелось от счастья видеть их.  Кроме самого Мити и этих его радостных веснушек, ничего милей и ближе не было у неё тогда, и мыслей никаких иных не было, кроме дум о нём. Хотелось, чтоб он улыбался во все свои румяные щеки, чтоб сиял и светился, словно цветущий под солнцем подсолнух.
Она и глаз с Мити не сводила, каждый взгляд его ловила, а он, гад такой, даже не взглянет в её сторону. Упёрся, как бык, глазами в насыпь дороги и елозит своим катком туда-сюда, а на неё – вот противный! - ноль внимания.
И такое упрямое отчаяние её взяло, такая непокорная решимость, что и сама не поняла, откуда что взялось. «Ах, ты, вражина мой конопатый, уж я заставлю тебя посмотреть!» И со всем отчаянием своего любящего сердца взяла, да и сунула кончик своей лапки под краешек наезжающего катка.
Струя огненной боли пронзила всё тело, и так полыхнуло в глазах, что крика своего не услышала, сразу будто куда-то во тьму провалилась. Когда очнулась, отрыла глаза, вся бригада возле неё хлопочет: кричат, суетятся, кто-то её ногу женским чулком перетягивает, кто-то грузовик подогнал. Митя подхватил её на руки, а она и обнять его не в силах, обвисла безвольной плетью:   красные круги ходят в глазах. Хотелось кричать от боли, но девичья гордость не позволяла: «Да он же замуж потом меня не возьмёт, ревунью такую!..» Зубы стиснула и – молчок!
Митя с водителем повезли её в совхозную больницу.  Там дежурный врач с сёстрами взяли над ней заботу: сделали укол, остановили кровь. Боль маленько угасла, а покалеченная нога совсем чужая, будто деревянной стала.
Митя рядом: весь трясётся, слезы в глазах. И у неё слезы. Дежурный терапевт, видя такое дело, выпроводил Митю из больничного покоя. А он никуда не ушёл; встал на завалинку, прилип к окну и смотрит, не сморгнёт.  И столько горя в его лице, что самой хотелось реветь от жалости к нему. Ах ты, сладкий мой!.. 
Пока лежала на кушетке в ожидания хирурга, слышала болтовню нянечек и медсестёр. Они говорили о том, что небывалое дело: в аварии на дорожных работах малолетку покалечили, теперь судить кого-то будут. Тюрьма тому, кто это сделал... А у неё сердце обливается ледяной лавой: это ведь Мите - тюрьма!.. Это ведь он наехал катком...
 Ах, ты, курица безголовая, чего натворила!..
И все её мысли стеклись на то, как Митю от беды уберечь? Как сделать так, чтобы никто из-за её глупости не пострадал?..
Пока лежала да свои придумки строила, главного хирурга Ивана Кузьмича привезли -  дородный такой дядька, высокий, руки по локоть крупными жилами перевитые, каждая ладонь едва ли ни в совковую лопату.
Увидел он Митю, прилипшего к окну, гаркнул на него и прогнал, сам покалеченной ножкой занялся, а она в его ручищах будто детская игрушка. Осмотрел   он рану, лоб пощупал, на каталке в рентген-кабинет приказал вести. Просветили там ступню. Иван Кузьмич недоволен остался, сказал, что пальчики раздробило, собирать придётся.
Как он их там собирал, это ему только известно – она под наркозом была.
На следующее утро Иван Кузьмич вместе с участковым появился. Поинтересовался состоянием, спрашивать стал, как это у неё с ногой получилось? Участковый-то интересуется, а ей за Митю опять же страшно: неужто засудят?..
Стала выдумывать свою историю: будто бы не было никакого катка, и ни на какой стройке она не была. Мимо проходила, увидела лошадь, подошла к ней, а она ей нечаянно на ногу наступила.  Врала самым бессовестным образом, краснела, а всё равно врала. Но это простительно - ради Мити было враньё. За него переживала, ничего другого на ум не шло....
Иван Кузьмич слушал и тихонько улыбался. А милиционер смотрел с некоторым удивлением и дважды напомнил: 
-Но в посёлке другой разговор, будто бы под каток угодили?.. 
-Под какой ещё каток? – возмутилась. - Не было никакого катка!
 – Чья лошадь-то? - переглянувшись, заулыбались уже оба.
- А кто её знает! Дикая, наверное, по улице травку щипала. Погладить её хотела, она мотнула головой и копытом прямо на ногу...
Оба опять переглянулись, одобрительно улыбнулись:
 - Ну ладно, лошадь - так лошадь. Так и запишем, - согласились оба, с тем и ушли.
Никто, разумеется, в её мифическую лошадь не верил, но ради общего спокойствия нужно было поверить, вот и поверили. На том и кончилось эта история.
 Нога зажила, только с тех пор лёгкая хромота осталась; когда сильно заторопится, подскакивает начинает, словно полевой тушканчик.  А так ничего, тихо-мирно всё обошлось. К началу учебного года ей даже поощрение от совхоза тогда вышло. По личному распоряжению директора кожаный ранец и школьную форму преподнесли.
И ещё некоторое время ей в знаменитостях пришлось походить. Посёлковые женщины, завидев её, говорили, тихонько подталкивая друг дружку: «Вот эта та самая, что под дорожный каток угодила».
«Глупость!»,- кто-то скажет. А вот и никакой глупости: это молодая пора свои фортели выкидывала. У неё, у молодости, свои причуды и страсти.  Митя, как узнал, из-за чего всё вышло, ужаснулся, упал к её ногам, обхватил колени и голову в них уронил.
Нина Павловна счастливо улыбнулась, вспомнив эту сцену.
 А поженились они сразу же после школы. Лето походили холостыми, а в сентябре свадьбу сыграли. Она в бригаде овощеводов стала работать, Митя на трактор сел. Совхоз им комнату выделил в бараке на несколько семей. Это уже потом они свой дом поставили.
Двадцать три годочка, как один день прожили. Детьми Бог не сподобил их, племянницу Тоню до зрелых лет растили. А теперь вот одна....
  Нина Павловна оглянулась. А вон и Вася бежит! Отнёс свои инструменты.  Говорят же про него, что он,  как челнок, проворный!..
Нина Павловна остановилась его подождать, и мысли её опять свернули на этот ошалевший счётчик, на простые житейские нужды-заботы. Заодно племянницу Тоню не забыла упрекнуть: «Вот неумная, такого мужика профукать!..»
Догнав её, Василий, как курьерский поезд, без остановки полетел дальше. А Нина Павловна вприпрыжку - за ним.
 Едва вошли в избу, как Вася кинулся к счётчику. Снял его, положил на стол, а он всё не унимается, шуршит, точно таракан за старой шпалерой.
Вася с великим изумлением смотрел на подрагивающий прибор: что за фигня?
- Это мистика какая-то, тёть Нин! -  вскричал он и для порядка разводным ключом легонько по счётчику хлопнул. -– Не встречал ничего подобного, - продолжал он растеряно бормотать, ожидая, что ещё может выкинуть расшалившийся прибор.
Но тот ещё дрогнул раза два и окончательно затих.
Рыжов с отвращением тронул его ключом и произнёс:
- Всё, тётя Нина, сдох! Эту штуку непременно надо выкидывать. Новый нужен...
- Батюшки! – всплеснула руками Нина Павловна.  – Это как же я буду? Зима катит, а я без отопления?..
И тонкие морщины разбежались по её сухонькому лицу. 
Василий стал успокаивать:
- Да погодите, тётя Нина, может, он ещё на гарантии у тебя... Самой же спокойнее будет заменить этого беса. Берите его и немедленно несите в магазин, - указал глазами Рыжов на примолкший счётчик. - Только гарантийный талон не забудьте с собой. А я к вечеру загляну и в один момент бесплатно всё устрою.
С этими словами Василий поспешил к выходу, а Нина Павловна кинулась к ящику стола, с ужасом думая: не выбросила ли она этот паспорт? Да нет, не должна. С тех пор, как Мити не стало, она сама все эти платёжные документы бережно собирает. У неё их собралось целая коробка из-под конфет «Три богатыря».
Она вывалила бумаги ворохом на стол и принялась в них копаться. А вот, кажется, и он, этот самый магазинный паспорт с размазанным чернильным штемпелем.  Поднесла к окошку, но без очков ни числа, ни года не разберёт. Ладно, решила, в магазине девки глазастые, разберутся, что к чему.
Отпахала ломоть хлеба, густо посолила, хлеб – в зубы, счётчик – под мышку и полетела в магазин.
До него километра два, если идти через переезд асфальтом, напрямую же вдвое короче. Решила идти через железнодорожные пути напрямую. Увидела Любу в её палисаднике: смородину обрезает, готовит к зимовке. Стоять с ней не стала, сообщила, что газовый счётчик у неё аномальным оказался, спросила, в случае чего, можно ли тысчонки две до пенсии у неё перехватить? Люба сказала, какие разговоры, конечно, можно.  И её обещание прибавило рыси Нине Павловне.
В конце улицы тропкой, набитой среди порыжевших полынных бурьянов, выбрела к полотну железной дороги. Только вознамерилась пути перескочить через рельсы, как из-за поворота защитной лесополосы, издав пронзительный свисток, выкатился маневровый тепловозик. Стуча колёсами, он поравнялся с Ниной Павловной, и машинист, пегий, молодой мужичок в форменной фуражке, свесившись из бокового окна кабины, крикнул негодующим фальцетом: «Ты куда это разогналась, хромая утка?! Влетишь под колеса, а нам за тебя, как за путевую, отвечай! Не ходи по путям!»
- Да я осторожно, - сощурившись и угодливо задирая личико, объяснила она машинисту. - Я недалеко это... я в газовую контору!..
Машинист отмахнулся от неё, как от непонятливого существа, и раздражённо дал ещё один пронзительный свисток.
Она, глядя вслед укатившему тепловозику, проворчала не очень-то любезно: «Ишь, рассвистался!.. Много вас тут, сердитых свистальщиков, катается! Всех не переслушаешь...»
И перескочила сначала через одну линию, пахнущую мазутом, затем - через другую, и всё той же плотно набитой тропкой сквозь лесополосу с рогато разросшимися клёнами вышла на пустырь в полынных бурьянах. А за ним вдоль асфальта окружной дороги - вон и сам магазин, одной стеной прилепленный к газовой конторе. И всё-то недалеко, всё, как на ладошке, стоит.
Пока продиралась сквозь лесополосу, эти клёны, корявые лешаки, своими рогульками платок с головы сдёрнули.  Остановилась поправить - опять покойного Митю вспомнила, и ей до слёз стало жалко саму себя. И Митю до слез стало жалко: «Ну, что же ты, мой золотой, так рано оставил меня?..» И прежде чем двинуться дальше, сначала хорошенько продышалась, концом платка тщательно вытерла слёзы, чтоб чужим людям не показать слабости своей, повлажневшую жакетку на себе огладила и одёрнула.
Помещение магазина, куда она вскоре вошла, было тесным, узким, сумрачным, как старый пассажирский вагон. Пустое пространство вдоль стен занимали стеллажи с принадлежностями газового назначения, дверь в боковушку выделялась голубым цветом на фоне сплошной серости. Пахло лежалым железом, обёрточной бумагой, пропитанной солидолом.
 За низеньким барьером, против окна, белобрысая молодушка в синем рабочем халате с мобильником игралась, тыча в его кнопки пальчиком с ногтем, крашенным в перламутровый цвет.  Она была суха, белобрыса, с серыми глазами на узком худом лице. Про неё в посёлке болтали, будто бы злая, как кобра, а всё с того, что замуж никто не берет.
Нина Павловна таких девиц жалеет: это же большое несчастье - не устроить своей женской судьбы. Но сейчас она тут не для своей жалости, потому сразу же выложила перед продавщицей негодный счётчик с паспортом к нему и принялась излагать обстоятельства дела:
 - Вот, поломался. Рыжов сказал, что аномальный, отключил он его, а он всё шуршит, всё газ показывает. Рыжов сказал, что гарантия на него вроде бы ещё не кончилась...
Сказала и замерла, ожидая, что белобрысая скажет. Про гарантию специально помянула - пусть разбирается.
- Мало ли чего вам Рыжов наговорит, - усмехнувшись, равнодушно произнесла продавщица, отставляя в сторону свой мобильник и вникая в поданные ей бумаги. – Надо же, аномальный!.. Сам он аномальный, - бурчала она.
Долго рассматривала листок со всех сторон, чернильную кляксу чуть ли ни обнюхивала, но, похоже, так ничего не вынюхала. Недовольно спросила:
- Зачем кляксу посадили?
- Она при покупке была посажена! – резко ответила Нина Павлова, давая понять, что она не из робких, умеет постоять за себя.
Это, кажется, поняла и сама продавщица: блеснув на Нину Павловну невыразительными глазами, она быстро сгребла пробор с бумагами и нырнула в голубую дверь боковушки, видимо, советоваться с кем-то. 
Долго отсутствовала, заставив Нину Павловну переживать и волноваться. Ввернулась не одна, с румяным мужичком в рыжей кепке, низко надвинутой на лоб. Он мельком взглянул на Нину Павлову и пояснил:
- Повезло вам, гражданочка. Ещё бы денёк и – прощай ваша гарантия.
И к продавщице:
- Оформляйте новый. А этот, - кивок в сторону принесённого Ниной Павловной прибора, -  на списание.
Мужчина вернулся в боковушку. Продавщица молча сняла с полки счётчик в заводской упаковке, развернула коробку и принялась оформлять покупку.
Возилась она медленно, и Нине Павловне казалось, что делает это она намеренно, с желанием заставить   её поволноваться и вытянуть побольше из неё жил.
Так же лениво продавщица шлёпнула штемпель на гарантийном талоне, зачем-то снова сходила в боковушку и, вернувшись, подала напряжённо ожидающей Нине Павловне прибор.
- Принимайте, пусть Рыжов пломбирует. Гарантия - четыре года. - И насмешливо добавила: – Этот без аномалии...
У Нины Павловны будто гора свалилась с плеч! Вышла на улицу, с радостью набрала полную грудь воздуха, и такая лёгкость появилась в теле, хоть птицей взлетай. «Господи, до чего же я везучая! – подумала она про себя. -  Всякая беда, всякая аномалия нипочём! Это Митя за меня там так хлопочет, просит Бога. Спасибо тебе, милый!».
И сразу решила: завтра Рождество Богородицы, в этот день они когда-то с Митей свадьбу себе играли. Она наготовит угощений, приберётся по дому, кудри себе навьёт, накрасит губы, наденет лучше платье, которое сам Митя на районной осенней ярмарке выбрал. Ему нравилось видеть её в этом платье из тонкого шелка с крупными, ярко-красными пионами по всему его голубому полю. Когда ещё примеряли с ним это платье в торговой палатке, Митя так залюбовался ею, что не выдержал, подошёл и крепко поцеловал на глазах удивлённой продавщицы. А её тогда таким неслыханным счастьем опахнуло, что сама огнём вся запылала!..
Нина Павловна мечтательно вскинула глаза к небу и сладко улыбнулась.
10.05. 24.